Книга Игра на вымирание онлайн

Часть 1

Глава 1

Я – разведчик и потому каждое первое число следующего месяца я натягиваю поверх рукавов бухгалтерские нарукавники и усаживаюсь за письменный стол. Не придумай чья-то умная голова этих матерчатых тубусов, разведки просто бы не существовало, так как всякого разведчика можно было бы запросто опознать по истертым на сгибах рукавам одежды. Есть дыра на локте – вот он и вражий агент. Хватай и тащи его в кутузку, и не бойся ошибки. Не будь у меня таких нарукавников, и я бы давно истер свои костюмы и рубахи до дыр, а локти до кости. А пожалуй, что и кости бы исшаркал. Такая работа.

Я сажусь за стол, я беру в пальцы ручку и начинаю писать бесконечные отчеты, сводки, сметы, докладные, объяснительные, разъяснительные, пояснительные и т.д., и т.п.

Для разминки начинаю с самого легкого. "...На ваш запрос номер... от... отвечаю... ...В дополнение к ранее данной информации... ...Требуется уточнить следующие положения представленного перечня...

...Высылаю подтверждение... Прошу подтвердить получение... Прошу подтвердить получение подтверждения..."

Голова вспухнет от всей этой входяще-исходящей бюрократии. Ладно бы просто отписки накатать, так ведь еще каждую строчку, каждую букву и запятую надо зашифровать, черновики, если таковые есть, уничтожить не позднее чем через пять минут после написания. Чистовики замаскировать под обыкновенное письмо – «посылаю тебе весточку от дяди Пети...», «картошке нынче вышел неурожай, собрали чуть не меньше, чем посеяли...», «соскучилась ужасно, с нетерпением жду встречи...», – а его, это письмо, еще придумать надо, выверять стилистически, насеять убедительных орфографических и синтаксических ошибок и написать левой рукой незнакомым, еще иногда и женским почерком!

Ну что, не заболят пальчики и то место, на котором творишь от такой неблагодарной – на одно полезное слово полета отвлекающей шелухи – писанины? Льва Толстого бы в мою конспиративную шкуру. Посмотрел бы я, как великий прозаик, скрипя зубами, водил бы ручкой по бумаге, изображая каракули второклассника Левочки: «...А вчера, Вовка, я ходил в киношку...» Это тебе не «Анну Каренину» жену заставлять набело переписывать. Здесь самому трудиться надо. И форма, то есть почерк, ошибки и кляксы, никак не может быть хуже содержания.

И это еще не все. Интересно, как бы любимый классик отнесся к тому, что каждый написанный им лист надо брать исключительно пинцетом и перед отправкой окунать в раствор «самоликвидатора», запечатывать в специальный, но внешне совершенно обыкновенный конверт и каждый такой конверт вскрывать в лучах особой лампы или, если требуется особая секретность, в сложного состава газовой среде. А если вскрыть просто, то на письме останется только: «Погода у нас хорошая, люблю, целую, жду, Маша...» – и ничего больше.

Так что слизывай, Резидент, клей с конвертов, не ленись. А иначе нельзя, в другом виде наша почта конспиративную корреспонденцию не принимает – только в стандартных, с маркой конвертах и разборчиво написанным индексом. Будь ты хоть трижды суперагент.

И все оттого, что нет у Конторы денег посылать по каждому пустяку курьеров на места. Смета, видите ли, не позволяет. Контора не милиция, не прокуратура и не Безопасность. Нет у нее лишних ставок, так же как и самой нет. Выдумывать специальные шифры, чернила, самоликвидаторы и липовые адреса, заставлять Резидентов кропать идиотские «народные» письма – средства есть, а пустить почтальона – нет!

Хотя, с другой стороны, курьер тоже не подарок. Когда пишешь письма – трудишься руками, когда идет спецсвязь – все больше ножками. Отыщи тайник, продублируй тайник, сохрани тайник, отследи окрестности. Минута в минуту уйди, минута в минуту приди, и чтобы, не дай Бог, не увидеть курьера даже со спины. Но чтобы опять-таки, не дай Бог, не допустить к контейнеру постороннего любопытствующего зеваку. И снова, но уже в другом месте, отследи, сохрани, изыми встречный контейнер.

И на каждом этапе возможны как случайные, так и запрограммированные вражьей стороной и коллегами по плащу и кинжалу проколы. Чем больше цепочка контактов, чем большее количество людей в ней завязано, тем выше вероятность провала. Известен случай, когда конторского почтальона, подозревая в нем иностранного шпиона, пасла местная Безопасность и в момент закладки «посылки» взяла под белы ручки, предвкушая большой успех, повышение по службе, награды, денежные поощрения и прочие блага. Самоликвидатор, конечно, сработал, превратив внутренности контейнера даже не в пепел, а в стерильную пустоту. Почтальон, конечно, изобразил глухонемого олигофрена, выполнившего просьбу незнакомого, первый раз им виденного прохожего, но дело получило нежелательную огласку.

С тех пор начальство предпочитает пользоваться обычной почтовой связью. Дешево и сердито. Ни новых и потому опасных своей осведомленностью людей, ни связанных с командировками и конспиративными мероприятиями дополнительных расходов. Бумага, ручка, Резидент и немного техники – все что надо для успеха. А каково Резидентам кропать многостраничные, ради двух предложений собственно информации, письма несуществующим родственникам и любимым, их волнует мало.

Но все эти входящие-исходящие еще ничего. Это, как я сказал ранее, только прелюдия. За ней следует бухгалтерия. Сколько выдано наличных денег на период текущих операций? Сколько истрачено? Сколько в остатке? Сколько отдельно по статьям?

Удивительное дело – организации нет, работников нет, а бухгалтерия есть! Фантасмагория современной за-бюрократизированной жизни. Говорят, на заре Конторы обходились без всякой отчетности. Получали денег сколько требовали, использовали как хотели. Но потом здравый государственный смысл восторжествовал. Как это может быть? Средства, и немалые, выделяются, тратятся, а кто их приходует, учитывает? Кто контролирует? Так можно докатиться до черт знает чего! Так можно себе зарплату начислить выше министра, что очень обидно для министра. Не пойдет! Развитая экономика – это учет и контроль за тем учетом! Получите главбуха и пять расчетчиков! И пусть все будет как положено.

Но секретность? А это как угодно. Можете их под одной крышей не селить и не знакомить. Вы же разведчики. Что вы, ничего придумать не сможете?

Вот так и объявилась в нашем почтенном учреждении бухгалтерия. Не убереглись. Уж как мудро задумывалась Контора – официально не существующая, укомплектованная исключительно живыми мертвецами, призванная исполнять внутри страны особо конфиденциальные задания без оглядки на мораль и закон, и потому истинно действенная организация, а и ту перемололи жернова бюрократической машины.

Первоначальные единицы исполнителей превратились в десятки. Эти десятки обросли чуть ли не сотнями хозяйственной и вспомогательной обслуги. Обслуге потребовался начальственный надзор, а тому начальству свое начальство. И каждая из этих дополнительно возникших штатных единиц, естественно, возжелала сладко кушать, тепло одеваться, мягко спать и иметь крышу над головой. И что занятно, они, слуги народа, все эти блага получили, а агенты, ради которых и создавалась Контора, – нет. Оно и понятно, спецы были предусмотрительно вычеркнуты из нормальной жизни, лишены фамилий, имен биографий и на том основании лишены еще и всех гражданских прав. Может ли давно захороненный покойник, ссылаясь на параграфы Конституции, требовать себе жилье и пенсию? Нет! А вот живой бюрократ может. И не без успеха.

Случился очередной парадокс – кто дело делал, кроме дырок в теле от вражьих ножей и пуль, ничего не заимел. Кто был призван их обслуживать – ест-пьет с серебра, голландским сыром в вологодском масле катается и в ус не дует!

Удивительно только, как при всем при этом удалось, совмещая несовместное, и интересы чиновников от разведки соблюсти, и Тайну существования Конторы охранить, и еще службу сладить?

А вот так и удалось. Успели умные, болеющие за дело больше, чем за личное благополучие, конторские головы понять неизбежность проигрыша в борьбе с государственной машиной. Поняли, погоревали да и сдали без боя бюрократам самый жирный кусок, оставив себе лишь не пользующиеся спросом работу, риск и право на смерть. Тем и спасли Контору от жадных посягательств. А начни они борьбу за штатное расписание и дополнительные субсидии, выяснение отношений на ведомственных коврах неизбежно потянуло бы за собой разглашение Тайны, и превратилась бы Контора в заурядное, каких десятки, подразделение Министерства безопасности или МВД.

А так выстояли, оберегли суть, отбросив, словно почуявшая опасность ящерица, финансово-хозяйственный хвост. Без издержек, конечно, не обошлось. За право свободно работать пришлось платить дополнительной кучей ежемесячно требуемых отчетов и отписок. Чиновники, они тоже люди честные, за просто так деньги получать не желают. Вот и выдумывают новую, в лучшем случае бесполезную, а в худшем мешающую делу, работу. Но к этому все уже почти привыкли. Смирились, как лошадь, тянущая тяжелогруженую телегу с сидящими на ее хребте слепнями.

Так постепенно сложилась удивительная, но, в общем-то, обычная для закрытых учреждений ситуация: Контора живет отдельно, ее обслуга и материально-техническое начальство – отдельно. Но как бы вместе. Первые знать не желают вторых. Вторые очень желают знать, но не имеют права, потому что знать о Конторе не может никто, кроме трех-пяти избранных лиц в руководстве страны. Вот и приходится бедным чиновникам не покладая калькуляторов и скоросшивателей трудиться под вывеской различных жэу, СМУ и конструкторских отделов липовых учреждений на организацию, о существовании которой они не подозревают, но контроль над работой которой успешно осуществляют! Спроси их: есть Контора? Только глазами растерянно заморгают. С ума свихнуться можно!

Отсюда и некоторая комичность во взаимоотношениях Конторы с... Конторой.

Скажем, выписывает Иванов командировку в город А. Но сам в бухгалтерию за командировочными не идет, так как на прошлой неделе он же получал причитающуюся ему для поездки в город Б. сумму, но под фамилией Петров. А в позапрошлую – Кузнецов. И так до бесконечности. Не может он явиться в кассу лично, потому что собственной личности у него нет или, наоборот, их чересчур много. Поэтому деньги бухгалтерия никому в руки не отдает, а помещает в специальный кофр, который курьер (вот еще одна штатная единица для начальственных отпрысков) везет в соседний район или город и оставляет в условленном помещении. Утром деньги из кофра исчезают а взамен их возникает соответствующая роспись в ведомости. И все к этому привыкли, и ни у кого такой порядок не вызывает удивления. Ну просто так принято, чтобы работу бухгалтеров облегчить, чтобы у окошечек касс очередей не отдавать.

Или вот, скажем, сижу я, заполняю для неведомого мне бухгалтера бланк списания материально-технических средств. Или, напротив, рисую требование на получение со склада изделия 325 УГКМ-7 в количестве шесть штук. Но это я знаю, что изделие 325 УГКМ-7 есть не что иное, как обыкновенная, любимая всеми граната «Ф-1» с приданными ей, укороченного – односекундного и замедленного – десятисекундного действия, запалами. Но бухгалтер-то этого знать не может! Не положено ему этого знать. Он может лишь подозревать в данной позиции строительный мастерок, или бетономешалку, или повышенной разрешаемости осциллограф. А может, ничего не подозревает. Может, ему это все глубоко безразлично. Бумажки со стола на стол перекладываются, зарплата начисляется и исправно выдается, чего еще надо? Может, этот бухгалтер, сам того не подозревая, усвоил главную заповедь Конторы: меньше знаешь – спокойней и, главное, дольше живешь.

Но даже если бы он был сверхлюбопьгген, ничего бы выяснить все равно не смог. Как можно догадаться, что скрывается за очередной аббревиатурой ДГСП-217-ШГК, не заглядывая в расшифровку? По стоимости? Так цифры в графе «цена» истинной цене не соответствуют! Все они изначально умножаются или делятся на сменяемый раз в квартал коэффициент, о котором знает только оперативное конторское начальство.

И выходит из всего этого замечательно веселая карусель, когда начальник снабжения вдруг требует срочный отчет по использованию изделия АПС-7-17 (всего-то патроны к пистолету Макарова), не подозревая, что это за изделие, для чего и откуда оно было получено и куда и с какой целью использовано. И получается, что этот начальник нужен как пятое колесо в двухосной телеге. Но все же нужен. Иначе кто вместо него будет получать зарплату, ежемесячную и квартальную премии, выслугу и профсоюзные путевки в Крым и подарки детям на Новый год? Некому. Потому что агенты делом заняты и в профсоюзе по понятным причинам не состоят. Только на него одного и надежда. Только он единственный и выручит.

Ходит в стенах Конторы устойчивая легенда, что попыталась как-то раз хозобслуга ввести в обиход табелирование и нормирование неведомых им работ, производимых неизвестными же работниками. Чтобы все чин чином: чтобы табели, договоры подряда, ОТК, соцсоревнование и пр.

Скажем, последовал сверху приказ пресечь деятельность одного особо вредного и неухватываемого законными методами мафиозника. Нормировщик выписывает научно обоснованный наряд на производство работ. Кладовщик выдает соответствующий инструмент – ну там пистолет с глушителем, кило пластиковой взрывчатки или поллитровую банку с ядом. Нарядчик отмечает по сдаче и выемке пропуска время начала и окончания работ. ОТК, отсматривая изрешеченный пулями или отравленный труп, принимает или бракует исполненную работу, грозя заставить переделать ее во внеурочное время. Бухгалтерия начисляет зарплату... Так, что ли?

И ведь, самое поразительное, я не иронизирую! Было нечто подобное. Не раз обслуга пыталась ставить вопрос «об упорядочении работы отдельных производственных подразделений и повышении роли отчетности и производственной дисциплины...» Ставился! Ей-Богу не вру!

Говорят, тем только и смогло уберечься от предложенной разрушительной реорганизации оперативное начальство, что допустило разглашение части служебной информации, удачно подставив под удар нескольких наиболее рьяных и тем опасных хозяйственных администраторов. Узнали хозяйственники то, что узнавать им было никак нельзя.

Закон сохранения Тайны развязал мудрым оперативникам руки. И как ни морщились высшие правительственные кураторы, пришлось им для восстановления режима секретности давать добро на применение чрезвычайных мер безопасности.

Администраторы еще не успели сообразить, какую выгоду можно извлечь из вновь узнанных фактов, не успели ими с женами поделиться, а Контора уже и следствие провела, и меру пресечения определила.

Так и не нашли хозяйственники, где применить свои знания. Не успели. Кончился их чиновничий век. Вместе с человеческим. Каждый защищается как умеет. Контора умеет то, что умеет. Причем умеет это много лучше других. Поехали хозяйственники на какую-то случайную – по обмену опытом – конференцию да и свалились с моста на железнодорожный путь. Отказало что-то в машине. Погибли. Один водитель каким-то чудом остался жив.

А вы как хотели? На войне, как на войне, хоть мировой, хоть бюрократической. Самое замечательное в этой истории, что смету на свою ликвидацию, и складские требования на получение соответствующего количества и назначения изделий, и даже премии за использование этих изделий они подписали сами! Собственными руками! Ну, не знали они, что такое УПСТ-д-1518 и для чего предназначено. Ну, не догадывались, с чем связана очередная хоздоговорная работа Петрова с Ивановым. Поинтересовались только:

– Вы уверены в необходимости именно такого количества изделия и именно такого наименования?

– Да, – ответили им. Они и подписались. Наверное, это был самый полезный для дела приказ из всех подписанных ими за долгие годы безупречной, на ниве администрирования, службы.

Вот такая грустная история. По крайней мере так ее рассказывают. Может, кое-что и приврали, но в общем и целом дух бюрократических войн, бушевавших внутри Конторы, передали точно. Я сам тому свидетель. И еще мой стол и быстро истощающиеся в ручках чернила! Короче, сказка – ложь, да в ней вполне определенный, вполне конкретным молодцам намек.

Чиновники почили, но заведенные ими порядки остались. За что нам, рядовым исполнителям, и приходится ежедневно отдуваться. Ну не вырезать же в самом деле всю бухгалтерию и складскую обслугу.

Все с бухгалтерией. Сил больше нет! Пора переходить собственно к делу. Что у меня там сегодня? Обзор состояния легальных и законспирированных политических течений и партий? Это просто. Продублируем данные, представленные в прошлом отчете. Партии не тараканы, быстро размножаться не умеют. На досуге, если такой представится, разберемся подробней. Строго говоря, это вообще не нашего ведомства дело. За это голова должна болеть у Безопасности.

Обзорная информация по соседним регионам. События (естественно, не те, о которых пишут в газетах), перегруппировка наиболее влиятельных политических и хозяйственных фигур, планируемые мафиозными кланами крупные операции, опасные ниточки, уходящие в подведомственный мне регион... Обычная оперативка. Эти листочки надо будет посмотреть повнимательней.

Разрешение на запрос номер... от... А если говорить по-простому, на физическую ликвидацию двух, особо вредных, много раз проскакивавших меж пальцев милиции и Безопасности, наркобанд. Давно я его ждал. Эти ребятки, по совокупности совершенных ими преступлений, уж лет пять лишку гуляют по этому свету. Да еще на три недели пережили сами себя благодаря нерасторопности конторских бюрократов, уточнявших, не будет ли подобная операция в ущерб интересам моих коллег в соседних регионах и не задействованы ли преступники в какой-нибудь хитрой, неведомой покушающемуся на них Резиденту, но очень важной для Конторы интриге. Оказалось – нет. Чистенькие бандиты, стерильные, в связях с Конторой не замеченные. Так что теперь им недолго осталось. Я судебную процедуру затягивать не собираюсь. Сегодня приговор, завтра, в крайнем случае послезавтра – исполнение. Операция давно распланирована и подготовлена, единственно возможная апелляция отклонена. Так что – пожалуйте бриться!

Я год потратил, разводя одну удачливую и сплоченную банду на две конкурирующие. Я голову сломал, как их стравить друг с другом. Пять сценариев перепробовал, пока за живое не задел. Зато теперь страсти накалены, дальше некуда – шерсть на загривках дыбом, пасти оскалены, хвосты землю метут. Не хватает только спорной кости, брошенной в середину стаи, чтобы они глотки друг другу перервали. И такая косточка у меня есть. Сладкая косточка, сахарная, от такой отказаться невозможно. Завтра я ее и брошу. А через несколько дней баланс подведу – сколькими преступниками меньше стало и вообще остался ли кто-нибудь. Крысиные драки, они кровавые. Это не наш самый гуманный в мире суд. На тех разборках меньше вышки не дают и раньше, чем последние кишки из брюха противной стороны выпустят, не останавливаются. На то и расчет. И перегруженным правоохранительным органам, которые одной рукой бандитов ловят, а другой отпускают, реальное вспоможение. Этих моих клиентов они уже ловить и амнистировать не будут.

Вот этим я и займусь. А оставшиеся конторские бумажки после, на досуге, досмотрю. Больно уж их много для одного, не обремененного секретарским аппаратом Резидента.

Я вышел на улицу, сел в первый подошедший трамвай, отъехал восемь остановок (в следующий раз отъеду пятнадцать и в другую сторону, уводя возможную – всегда возможную! – слежку подальше от логова) и из отдельно стоящего телефона-автомата позвонил по известному мне номеру. Я сказал только одну условленную фразу: «Это база? Простите, ошибся». Ее было достаточно, чтобы находящийся по другую сторону телефонного провода мой помощник все понял.

Этот помощник, с которым я работал уже пять лет, никогда не видел меня и никогда не видел завербовавшего его промежуточного агента. Человека, который с ним работал, не стало через неделю после подписания «контракта». Таковы правила Конторы – посреднические звенья убираются, разрывая цепочку конспиративных связей на отдельные, трудно состыкуемые звенья. Такой подход обеспечивает сохранение Тайны. Нет, посредник убит не был, лишние, необоснованные необходимостью трупы Контора не поощряет. Каждая насильственная смерть – это впечатанный в чью-то память и потенциально ведущий к Конторе след. Если насилия можно избежать, его лучше избежать. Но даже самой призрачной возможности утечки информации тоже следует избежать. Парадокс. Если следовать взаимопротиворечащим законам Конторы, то посредник не должен быть убит, но и не должен жить, так как только смерть носителя информации может гарантировать сохранение Тайны. Как выпутаться из подобного положения?

Очень просто. Контора для посредничества вербовала живых покойников. Она тщательно просеивала архивы онкологических клиник, выявляла безнадежно больных бывших работников служб Безопасности, знакомых с основами конспирации, накачивала их сильнодействующими, но не затуманивающими сознание наркотиками и отправляла на последнюю в их жизни операцию. Взамен после успешного завершения задания посредники получали квартиры для своих близких или все желаемое, что могло хоть как-то скрасить последние дни их жизни. Осечек не было. Вербовщик выполнял свою, как ему внушали, необходимую для безопасности государства, которому ой много лет верой и правдой служил, работу и умирал навек унося с собой опасную информацию. Цепочка прерывалась.

В дальнейшем все контакты со вновь завербованным агентом носили обезличенную форму. Он через тайники получал четко сформулированные задания, по телефону – подтверждения, по исполнении – заработанные деньги. Деньги были обязательным условием игры. Деньги выдавали, даже если агент от них, по идейным или еще каким соображениям, отказывался. Фанатизм в привлеченных работниках Контора не приветствовала. Фанатизм, в отличие от материальной заинтересованности, хуже поддается прогнозированию, так как замешен не на расчете, а на эмоциях. Кроме того, выплаченные за услуги деньги служили дополнительным рычагом давления на взбунтовавшегося агента. Его всегда можно было подставить, продемонстрировав соответствующие ведомости людям, против которых он работал, но которые продолжали считать его своим добрым приятелем.

Через четыре-пять лет агент консервировался и по возможности, – а возможности у Конторы были неограниченными, – переводился в максимально удаленный от места его деятельности регион, под присмотр служившего там Резидента, или скоропостижно умирал от какой-нибудь случайной хвори.

Мой агент выхаживал свои последние перед сменой географии месяцы, хотя об этом не догадывался. Если я хотел его использовать с толком, мне надо было спешить.

Вечером в городе прозвучали первые выстрелы. Трое вооруженных автоматическим оружием неизвестных расстреляли автомашину «волга», в которой находилось несколько человек. Двое скончались на месте, один умер по дороге в больницу.

Наживка сработала, операции был дан ход. Согласно моим расчетам, следующие потери должна была понести противная сторона. Глубокой ночью взлетел на воздух известный, расположенный вблизи вокзала и торговавший импортной аудио – и видеотехникой павильон. Страсти разгорались. В ближайшие день-два смерть должна была дойти до средних командиров, а чуть спустя вывести на дуэльный поединок главарей. Так задумывалась интрига.

Ежеминутно по своим каналам я ждал подтверждающей информации. Но ее не было. Дело застопорилось, ограничившись громкими, но не нанесшими серьезного урона преступной верхушке автоматными очередями и взрывом павильона. Я ничего не понимал.

Разъяснение пришло с двух сторон – с очередной «подслушки» и с донесением агента, переданным через тревожный почтовый ящик. Информация, если ей верить – а как ей не верить, когда она подтверждена двумя независимыми друг от друга источниками, – была в высшей степени удивительной. Начавшееся было кровопролитие было остановлено волей вдруг объединившихся городских преступных авторитетов. Такого еще не было! Обычно авторитеты, соблюдая негласный нейтралитет, в чужие междуусобные разборки не встревали. Когда двое дерутся, третий не лезь! И вдруг такое трогательное исключение из правил. Наверное, случилось что-то экстраординарное, если вышедших на тропу войны бандитов совместными усилиями убедили зачехлить вытащенное оружие. Стрельбу и взрывы предложено было отложить на несколько дней, до проведения общего преступного сходняка. После – пожалуйста, в свое полное удовольствие, а пока потерпите.

Очень меня заинтересовало это сборище. Пожалуй, впервые я наблюдал объединение разнородных преступных формирований под единые знамена. Конечно, подобные сходки случались и раньше, но никогда не перекрывали они текущих бандитских дел.

Не присутствовать на сходке своими ли, чужими ли ушами для меня было бы непростительной глупостью.

«Узнать место, время, состав», – поставил я задачу спешно мобилизованным агентурным силам. Через несколько часов я располагал исчерпывающими сведениями о запланированной сходке. Но было поздно. Сходка состоялась. Без моего участия. Я не успевал за развитием событий. Я проигрывал.

«Любым путем, с максимально возможной точностью желательно по минутам, восстановить содержание встречи», – выдал я новое распоряжение. Именно сейчас по горячим следам, пока сходка не обросла интерпретациями и легендами, пока в шелухе самовосхвалений еще можно отыскать зерно правды.

Постепенно, из десятка переданных мне разноречивых рассказов, пересказов и мнений я, словно художник из осколков мозаики, собрал картину, которую мог считать приближенной к истине.

Инициировали встречу мало кому известные, но с серьезными рекомендациями, московские гости. Интересовала их ни много ни мало – местная тюрьма. В ней, по их сведениям, в ближайшее время, а если быть совершенно точным, то через шесть с небольшим месяцев, должно было случиться выступление угнетенных преступных масс, которым требовалось организовать поддержку извне. Без местных сил это сделать было затруднительно. Московские эмиссары давили на профессиональную солидарность и воровскую честь, подкрепляя свои слова солидными финансовыми вливаниями и добротно сработанньм планом. От местных коллег требовалось немного – обеспечить поддержку, наладить каналы обмена информацией, снабдить бунтарей кое-каким оружием. Коллеги сомневались в успехе операции, ссылаясь на крепкие тюремные стены, охрану, отсутствие прецедентов и пассивность томящихся в заточении соратников, не забывая при этом набивать себе, как знатокам местных условий, цену.

Препирательства продолжались всю ночь, в результате чего финансовый взнос москвичей вырос вдвое, а участие местных рекрутов ограничилось сбором информации и налаживанием надежной связи с тюрьмой. На том и порешили.

Сходка меня разочаровала. Очень она напоминала героико-романтическую оперетку, где главные персонажи в доступной для зрителя, то есть с песнями и танцами, форме разрабатывали невероятные по своей авантюрности планы, мало заботясь о соответствии их реалиям жизни. Поднять бунт, захватить тюрьму да еще организовать массовый побег заключенных, из которых, похоже, московских визитеров интересовали лишь несколько человек? Не слишком ли фантастично и не слишком ли громко для такого пустячного дела, как освобождение из неволи пары осужденных? Им нужен результат или шум?

Настораживало другое – уверенность эмиссаров в скором бунте (прозвучала даже точная цифра!) и легкая отдача крупных наличных сумм. Расставаться с деньгами, не получив ничего, кроме обещаний, взамен, для преступников не характерно. Или они уверены в своих силах – но с чего бы это? Или они преследуют какие-то свои, совершенно непонятные мне цели? В любом случае следует навести кое-какие справки.

Я так понял, что преступников интересует тюрьма. Значит, в не меньшей степени она должна интересовать и меня.

Затратив не самые большие деньги (известно, какие оклады у работников подобных заведений), я быстро влез в служебные документы А/Я номер... То, что я узнал, меня по меньшей мере удивило. Вторую неделю в тюрьме по указке сверху, что называется, крутили гайки. Относительно либеральные правила внутреннего распорядка вытеснялись самыми что ни на есть драконовскими. Переписка и свидания сократились вдвое, нормы выработки в производственных цехах, напротив, поднялись на 25 процентов. Заключенные роптали, писали жалобы, два раза задерживали выход на работы. Создавалось впечатление, что кто-то сознательно и очень расчетливо накапливал в осужденных энергию протеста, сжимал пружину общественного недовольства, чтобы однажды, когда придет время, дать ей разжаться. И все это на фоне нежданно свалившегося на тюремную администрацию сокращения штатов, которое должно было завершиться через... шесть месяцев!

В такие совпадения я не верю. Хотел бы, да не могу. Таких совпадений не бывает! Искусственное взвинчивание заключенных при одновременном снижении надзора за ними и при одновременной же подготовке бунта извне? Дай Бог, чтобы это было только утечкой служебной информации из тюремных канцелярий, которой решили воспользоваться находящиеся на свободе преступники.

Но закручивание гаек? Его-то кто приурочил к предстоящему штатному сокращению? Отчего на этой тюрьме сошлись интересы столь разных епархий: преступной и исправительно-трудовой? Что или кто завязал их в единый узелок? И чего добивается этот кто-то, провоцируя в тихой, провинциальной тюрьме бунт, да не просто бунт, а, судя по планам «освободителей», вооруженный?! Повышения субсидирования? Вот, мол, до чего довели наше ведомство подрезанием смет и сокращениями – с заключенными совладать ухе не можем! Кровь, она быстрее всего открывает государственные кошельки. Против крови не попрешь. В итоге тебе пожалуйста – прибавки к окладам, внеочередные звезды на погоны, квартиры, штатные единицы. Неужели такая игра? Похоже, очень похоже.

А если отвлечься. Какие еще могут быть варианты? Общегосударственное ужесточение режима содержания осужденных – вот до чего довела игра в либерализм. Или прямо противоположная цель – продемонстрировав многочисленные жертвы, требовать смягчения судебных и исправительно-трудовых нравов? Или того круче, кто-то копает под нынешнее правоохранительное руководство – допустили промахи, не справились, распустили ведомство, что вылилось... Во что вылилось? Правильно. И кто сказал, что бунтовать будет одна только наша тюрьма, их ведь по России-матушке разбросано – несчесть! Вот тебе и необходимость странных московских эмиссаров, вот тебе и сроки. А ведь это большая политика. Неужели она добралась и до наших захолустных мест?

Стоп, остыть, подумать еще, может, все гораздо проще и примитивней?

Может быть, но печальный опыт учит меня предполагать худшее. Отработать в сторону простоты, спустившись с небес на грешную землю, никогда не поздно, а вот за тремя соснами леса не разглядеть было бы непростительно. Это школяры и ученые идут от простого к сложному, а наше ведомство – наоборот.

Пусть пока, как рабочая гипотеза, будет политика. В этом направлении я и поведу поиск. Политика – тот камень, который, будучи брошен в самых далеких верхах, разводит круги аж до самых до окраин. Если кто-то собирается играть в такие кровавые игры, то не может быть, чтобы он не наследил на местах. Должен быть какой-то следок. Абстрактной политики, не учитывающей интересов и настроений провинции, не бывает. Всякая политика опирается на народные массы, а народ в одних только столицах не живет.

С чего начнем? С самого простого – с просмотра местных газет и журналов. Где, как не в средствах массовой информации, искать отголоски происходящих в регионе событий. А заодно посмотрим, чем дышит четвертая, журналистская, власть. Если вообще еще дышит.

Разведчики во все времена были неравнодушны к открытым источникам информации – рисковать ничем не рискуешь (ну кто заподозрит тебя в плохом, увидев, что ты мусолишь пальцем городскую бульварную газетенку), а полезной информации в них можно наловить больше, чем в самых секретных сейфах.

Всем спецам памятен хрестоматийный случай, когда перед одной локальной войной из готовящейся к скорым боям страны в сопредельную сбежал не известный никому журналист и предложил там для продажи – кто бы мог подумать! – сверхсекретные сведения, касающиеся дислокации войск. Такой информацией мог располагать только человек, имеющий лапу в генералитете. На поиски источника утечки информации были брошены лучшие силы контрразведки. Разбогатевшего, но так и не успевшего вкусить плодов сладкой жизни журналиста-предателя выкрали и допросили, пригрозив скорым судом и непременным, за измену Родине, смертным приговором. Журналист суда не испугался, заявив, что никакой государственной тайны не крал, что все свои сведения добыл из самых что ни на есть доступных источников. Ему не поверили. Тогда журналист потребовал себе провинциальные газеты и в течение нескольких дней, на глазах у потерявших дар речи контрразведчиков, выведал еще несколько военных тайн.

Его разведывательный прием оказался до смешного прост. Он просматривал колонки объявлений и отчеркивал те, в которых упоминались военные. Скажем: «Командир эскадрона 207-го драгунского полка капитан П. сегодня в час пополудни венчался с мещанкой М. в местной церкви. На венчании присутствовали командир полка С. и прочие (А, Б, В, Г, Д) офицеры». А, Б, В, Г, Д вместе с командиром полка С. и виновником торжества П. вносились в специальную, накладываемую на географическую карту схему. Так постепенно карта страны заполнялась квадратиками полков, дивизий, эскадронов, армий с мелко проставленными в них фамилиями командиров. Журналист в газетах прочитал то, что в полном объеме знал только верховный главнокомандующий! На перетасовку войск и командиров той стране понадобилось несколько месяцев и намного порядков больше, чем заплатил журналисту противник, средств. В итоге война была отложена больше чем на год.

Как не воспользоваться таким опытом! Как не почитать на нежданно выпавшем досуге газетки! Правда, читать мне их придется не как обывателю, не в охотку, не от последней страницы к первой, не от завлекательного криминала к скучной политике, а по особым, преподанным в Учебке правилам, вылущивая из шелухи сотен бесполезных статей, заметок и сообщений интересную мне суть.

В первую очередь рассортируем прессу по принадлежности. Печать слишком важный рычаг власти, чтобы не принадлежать никому. Каждый печатный рупор трубит по чьим-то нотам. В вольные импровизации я давно уже не верю. Игру от сиюминутного настроения может себе позволить разве только редактор жэковской стенгазеты или подобный ей печатный орган с разовым тиражом два с половиной экземпляра. Все прочие дудят на заказ, не всегда явный, но всегда хорошо оплаченный – деньгами, положением, званиями, должностями, душевным комфортом – не суть важно. Короче, по пословице, насчет тех, кто платит и кто заказывает музыку. Характер этой музыки меня в данный момент и интересует. Вкусы, они разные бывают. Кому-то по душе военные марши, кому-то национальные, а кому-то чужестранные мелодии. Уловил мелодию – значит, возможно, удастся мне за парадным блеском трубы разглядеть уши не стремящегося выходить на публику дирижера.

Бывшая областная газета. Наибольший тираж, близость к власти, прекрасная, еще с тех самых времен, приспособляемость к внешним обстоятельствам. Идеальный барометр изменения политического климата.

Отлистаем подшивку месяцев на двенадцать назад. Разведем статьи по полюсам. Негатив – позитив. На полутона внимания обращать не будем. Полутона – это греющие душу обывателя эмоции. Я – профессионал, меня интересуют факты.

Июнь, июль, август, сентябрь, октябрь. Примерный паритет. Баланс интересов. Ноябрь – явное преобладание негатива. Это понятно – в декабре в исполнительной власти произошли перестановки: одних выдвинули, других задвинули. В ноябре, в том числе и с помощью печати, под неугодных рыли ловчие ямы. Городская, две районные и две молодежные газеты подпевали в унисон областной. Похоже, они вдут в одной сцепке. Голоса двух прикармливаемых будущими жертвами второстепенных газетенок услышаны не были. Намеченные жертвы загнали и растерзали. Это все мелочи – борьба за власть на местах. К центру она отношения не имеет. Соответственно не стоит обращать внимания на возмущенные письма с мест. Вряд ли они объективно отображают настроение народных масс. У умного редактора в портфеле всегда отыщется равное количество откликов и «за» и «против», придержанных до лучших времен. Какую подборку требуется – такую и выдаст.

Март, апрель – вхождение во власть новых правителей и, естественно, более миролюбивый тон прессы.

Май – снова равновесие. Власть закрепилась, можно позволить более объективное освещение событий.

Июнь, июль. Пора отпусков, снижение политической активности. Затишье. И вдруг, что это – явное преобладание негатива. Непонятно. Начальственные кресла разобраны, позиции определены, никаких незапланированных событий не предвидится. И тем не менее: повышение цен, невыплаты зарплат, снижение жизненного уровня, разгул преступности – полный комплект. А другие газеты? Убийство, изнасилование, отсутствие денег на ремонт теплоцентрали, пикет пенсионеров на площади. Все то же самое. Что же это происходит? Новые правители пилят сук, на котором сами же сидят? Раньше понятно: было плохо, потому что у руля стояли не те. Но сейчас-то те! И все равно плохо?

Очень странно. Правда, подача негатива мягкая, ненавязчивая, сразу, если не отсматривать все газеты, все статьи подряд, если не разводить их по позициям: черное – направо, белое – налево, – ничего не углядишь. А если разводить, то, пожалуй что, 40-процентный перехлест получится. Сорокапроцентный!

Отчего такой всплеск? Может, я чего в политике центра не углядел? Не перелистать ли центральную прессу? Ну-ка. Негатив – позитив. Право – лево. Что получается? Равновесие. Пожалуй, даже некоторый перебор в сторону покоя.

А у меня, значит, черные тона. Где же раньше были мои глаза? Как я в собственном доме не углядел таких, почти революционных, изменений? Конечно, можно отговориться отсутствием на вверенных мне территориях каких-либо подозрительных событий, на нехватку времени, не позволяющую мне просто так, за здорово живешь, отсматривать в течение нескольких дней, в ущерб оперативной работе, пухлые подшивки газет, наконец, на отсутствие соответствующего приказа. Отговориться можно. Отговариваться все мы непревзойденные мастера, а вот простить себе промашку, нет, нельзя.

Что значит не было событий? Не было – значит, будут. И, похоже, очень скоро. Такие диспропорции в прессе просто так не возникают. Они – как свечение зарниц перед землетрясением. Замигали всполохи на небе – жди скорой катастрофы. А в том, что ты не заметил, не понял, не распознал предупреждения, – только твоя вина и беда. Тебе – не кому-нибудь – погибать под обломками обрушившегося здания.

Наверное, можно в этой ситуации извинить невнимательность простому смертному, но только не мне, профессионалу. На то я здесь и поставлен, чтобы улавливать мельчайшие изменения в политическом климате. А я бурю в упор не распознал! Позор! И что теперь делать? То, что делают разведчики всего мира, – копать, словно крот, вглубь. В моем случае вглубь – это ввысь. Если здесь кто-нибудь и располагает какой-нибудь информацией, то только люди власти. А власть – это не только кресла, но еще, как было во все времена, родственные и клановые связи, покровители и деньги, точнее, большие, еще точнее, очень большие деньги. К ним мне за разъяснением своих подозрений и идти.

Но идти – это не значит одеваться франтом, шагать по улицам, звонить в известные двери и, к примеру, представившись корреспондентом «Дейли телеграф», спрашивать: «Как жизнь, что новенького слышно и как вообще в целом политический климат? Бури, осадков, заморозков не обещает?» Точнее, спрашивать я могу, корреспондента «Дейли телеграф» в дверь сразу не попрут, но и правды не скажут – будут поить водкой, жать руку, улыбаться и радостно орать: «О'кей! Йес!» И тут О'кей, и здесь О'кей, кругом сплошной О'кей и вери гуд. Короче, зае...сь! Но это вам не понять, это непереводимо, это по-русски.

Работа у них такая, что правду на виду держать не резон, себе дороже выйдет. Правда их, как в сказке, за семью дверями, за семью замками, за семью печатями хоронится, и та на поверку выходит ложью. Только у меня, если честно, к тем дверям да замкам давно отмычки подобраны.

Нет, мне не требовалось лазить по сейфам и красть документы с грифом «совершенно секретно» или выколачивать необходимые показания кулачными методами. Мне довольно было ремонтировать телефоны и электророзетки, клеить обои, продувать батареи, выносить урны, подносить и убирать напитки. И все это, заметьте, чужими руками. В результате всех этих визитов на телефонах, батареях, подстаканниках и урнах остаются микроскопические, почти незаметные, но исправно работающие микрофоны.

Причем тех телефонистов, уборщиц, сантехников, референтов и прочую обслугу высоких кабинетов я опять-таки не стремлюсь склонить, как это любят показывать в шпионских фильмах, с помощью подкупа, шантажа и угроз к сотрудничеству. Вербовка – это крайнее в нашем деле средство. Именно на вербовке спецы сгорают чаще всего. А вдруг этот неприметный электрик, кроме основных обязанностей – вкручивать лампочки, – заодно исполняет охранно-контрразведывательные функции и для того и бродит с пассатижами по секретным кабинетам чтобы любопытствующих простачков вроде меня на себя, как на живца, отлавливать. Может, у этого электрика звание полковника Безопасности?

Но даже если он натуральный, стопроцентной пробы электрик, не привлечет ли он после вербовки к своей персоне внимание частыми, через плечо, оглядками, невесть откуда объявившимися на глуповатом лице пронзительными взглядами и походкой японского ниндзя при исполнении служебных обязанностей? Играющий обыденность любитель для цепкого глаза все равно что негритянский баскетболист в толпе европейских гимназисток. Такого захочешь не заметить – не сможешь.

Нет, если и решаться на вербовку, то только первых лиц, а на эту хозмелюзгу фантазию тратить глупо. Они и так помогут. Безвозмездно. Дело-то – пустяк: «клопа» поставить. Это еще проще, чем настоящего пальцем придавить. Говорить не о чем! На такую услугу даже согласия можно не спрашивать.

Скажем, иду я утром за хлебом и случайно встречаю в булочной техничку, убирающую небезынтересное мне помещение. Встречаю и очень вежливо трогаю в толпе рукой: «Разрешите протиснуться». Техничка, конечно, сторонится, пропускает меня, а потом покупает хлеб и идет себе на работу. А на одежде у нее или в волосах застревает на специальной липучке микрофон.

Техничка бродит по кабинетам, трет полы шваброй, а я сижу в трех кварталах от нее в машине и слушаю в плейерные наушники ее вздохи-охи и разговоры с окружающими людьми.

– Маша! – кричит ей соратница по метле. – Ты двадцатый убирала?

– Нет, сейчас пойду. – Вот как раз двадцатый мне и нужен. Спасибо за подсказку. Застучали шаги – лестница. Затихли – идет по ковровой дорожке. Стукнула дверь – вошла. Шуршит веник – подметает пол. Рано. Не хватало еще, чтобы она вместе с сором вымела микрофон. Плещет вода – моет пол. Заскрипели стекла – протирает окна. Зашуршала тряпка – стирает пыль со стола. Вот где-нибудь здесь мы микрофон и оброним.

Я нажимаю кнопку, и липучка сбрасывает микрофон, заключенный в капсулу, имеющую вид соринки, сухого паучка или мушки. Удара микрофона о пол не слышно. Отлично, значит, попал куда надо – на палас или ковровую дорожку. Вот только не выметут ли его завтра во время уборки? А вот за это можно не волноваться – не выметут, даже пылесосом не выскребут. Не такие глупцы его делали, чтобы не предусмотреть подобную возможность. Через шесть часов защитная капсула микрофона изменит свои физические свойства под воздействием окружающего тепла, размякнет, оплавится и под первым же башмаком или щеткой пылесоса расплывется плоской, больше похожей на случайное пятно каплей, которая заодно увеличит чувствительность микрофона в несколько раз и будет снабжать микрофон питанием за счет преобразования световой энергии в электрическую.

Конечно, описанный прием установки «жучка» из простейших, в жизни случаются комбинации и посложнее. Однажды мне пришлось вшивать микрофон в живую канарейку (ох и наслушался я тогда птичьих трелей!). В другой – «терять» в одном кабинете «жука», вмонтированного в элегантное золотое кольцо. Значим был хозяин кабинета, да жаден. На это его и ловили. Нашел кольцо, припрятал, а через пару месяцев на палец нацепил. Так и ходил и по сию пору, поди, ходит окольцованным, представляя действительно из первых рук информацию о своей служебной и интимной жизни. А совсем недавно я подмешал микрофоны в раствор, предназначенный для отделки одного загородного особнячка. Так теперь он, этот особнячок, из любой комнаты кричит в мои наушники громче радиостанции «Маяк», в пору оглохнуть. А чтобы обнаружить те микрофончики – надо полздания демонтировать.

Но и это не самые сложные варианты установки «жучков». Самые-самые – это когда вновь строящееся здание нашпиговывается электроникой еще на заводе железобетонных конструкций, когда в каждой панели перекрытия, в каждой балке, чуть ли не в каждом кирпиче сидит ненавистное хозяину дома «насекомое», а сам дом служит гигантской, сориентированной на приемник передающей антенной. Есть у меня один такой домик, который, даже если его по кирпичику развалить, будет продолжать транслировать голоса строителей, а потом рядовых граждан, растащивших обломки по садовым участкам. Достался мне этот «клоповник», как и большинство местных «жучков», по наследству от моего предшественника. Кто он, как выглядел, с какого времени работал, по какой причине покинул боевой пост, я не знаю, но добрым словом помянул его не однажды. Башковитый был мужик, если под кожу самой Безопасности горсть «клопов» вогнал. А они не любители какие-нибудь. К полусотне охваченных «жучками» его объектов я добавил два десятка своих. Я бы и больше понаставил для облегчения своей резидентской жизни, да уж больно они дорогие. Под такие траты начальство потребует соответствующий результат. Поэтому приходится обходиться тем, что есть.

Только не надо думать, что все мое время уходит на беспрерывное прослушивание транслируемых «жуками» разговоров. Да я бы давно свихнулся от перегрузки, даже имея в распоряжении полсотни помощников. Все гораздо проще. Информация со всех микрофонов через промежуточные усилители поступает на фильтр-приемник, который, нет, не пишет все беседы подряд, а вылавливает из тысяч произнесенных слов несколько десятков кодовых. Это может быть фамилия, адрес, кличка, географическое название и т. п. Прозвучало слово-пароль – сработало записывающее устройство, пошла отметка на специальную информационную дискету. Мое дело – раз в три-пять дней отсматривать дискетку и отслушивать отобранный машиной материал. А его набирается не так уж и много Дело другое, что старые пароли были насторожены на разговоры, мало касающиеся общеполитических проблем. Как-то не очень меня интересовало, как относится к ситуации в стране и регионе конкретный подпольный наркобарон или погрязший в коррупции зам начальника горотдела милиции. Я практику высеивал – кто, что, куда, когда, с кем. А жалуют ли при этом мои клиенты существующих правителей и общенациональный курс или нет, считал не относящейся к делу лирикой. Еще не хватало мне забивать кухонной политической трепотней дорогую записывающую пленку (а это, извините, не какой-нибудь радиоширпотреб – это сверхтонкая стальная проволока, вмещающая тысячекратно больше информации, чем самая фирменная магнитофонная кассета).

Теперь обстоятельства изменились, теперь мне это стало очень даже любопытно. Придется к прежним паролям добавлять свежие. Ну да это дело несложное, был бы результат.

И результат не замедлил себя ждать, и получился он более чем интересным. Десять дней «жучки» передавали информацию, десять дней машина фиксировала разговоры, в которых хотя бы раз звучали определенные мною слова-пароли. Диапазон охвата респондентов был самым широким. Четверть микрофонов вещала с преступных, хотя внешне и очень респектабельных хаз и малин. Еще четверть – из офисов и особняков «крутых», друживших с властью и преступным миром и потому много чего знавших предпринимателей. Еще четверть – из кабинетов, квартир и дач представителей власти и правоохранительных органов. Последнюю четверть «жучков» я оставил работать в ранее заданном режиме. Аврал авралом, а текущую работу запускать не след. Несколько микрофонов я оставил в резерве – на всякий случай.

Отслеживать информацию я начал уже к исходу вторых суток. Девяносто девять процентов зафиксированного материала являло собой полную и безоговорочную чушь. Машина, конечно, умная штучка, но и дура. Ей важно кодовое слово вне связи с окружающим его текстом. Сказал в сердцах муж жене: «Смотри, я могу и власть употребить», – пошла запись, и узнал я, что благоверная городского прокурора вместо того, чтобы ему носки стирать, увлекается феминистским движением. Ляпнул рассвирепевший папаша своему непутевому отпрыску: «Ты еще не Президент, чтобы свои законы устанавливать!» – машина честно зафиксировала.

А кодовых слов я в память ввел чуть не полторы сотни, треть из которых совершенно не соответствовала трибунной терминологии. Я не был столь наивен, чтобы предполагать, что умудренные жизнью властители в разговорах даже с глазу на глаз будут все называть своими именами. Почти наверняка ограничатся намеками и полунамеками. Этот эзопов язык мне тоже пришлось учесть, что на порядок увеличило метраж назначенных мне к прослушиванию записей. В результате у меня набралась очень приличная (не по объемам, здесь как раз все было в порядке – «проволока» могла «скушать» и не такие пространные речи, – а по продолжительности звучания, фонотека. И слушать ее мне, в отличие от любителей-меломанов, приходилось, согласуясь не с желанием, временем и настроением, а единственно только с нравами Конторы – то есть круглосуточно, без перерыва на обед и туалет, до полного выяснения истины или свихивания с ума.

Вначале я барахтался в тысячах обрушившихся на меня слов, как выбившийся из сил пловец среди штормовых волн. Я захлебывался, задыхался, пускал пузыри бестолково колотил по воде руками и ногами, еще больше оттого уставая и еще меньше имея шансов спастись! Я думал, я не выплыву, не выберусь из этой передряг Но мало-помалу я приспособился к штормовому натиску слов, научился находить более безопасные и скорые к спасению.

Я переделал коды паролей на сложные, состоящие их двух, трех и более словосочетаний. Я научил машину не слышать слово «хозяин», если где-нибудь рядом стояли другие: «гараж», «садовый участок», «крепкий», «хороший» и т. п.; не обращать внимания на предложения, где революционное слово «переворот» соседствовало с «головой» «ногами» или «брусьями». Количество записей резко пошло на убыль. Я усложнил фильтрацию, приказав исключить из внимания женские, детские и... дикторские. Вот уж кто действительно лез в записи – так это радиоприемники и телевизоры. Эти, болтая о политике, умудрялись наматывать на «проволоку» целые передачи! Постепенно я добился того, что машина «слышала» только истинную политику и... анекдоты. Политических анекдотов я собрал – на многотомную антологию хватило бы. А как их исключишь, если даже в самом коротком анекдоте встречается чуть не десять кодовых слов! Получается, что современная и историческая политика моего государства гораздо ближе к устному народному творчеству (устному – потому что в большей степени непечатному), чем к политике как науке. Но это так, попутный вывод. Главное, что я уяснил, так это то, что мои опасения, вызванные просмотром периодической печати, – не плод моего же больного воображения. Кто-то из центра очень осторожно, но действенно дирижировал дестабилизацию региона. И каждый из подслушанных мной властителей невольно привел свое доказательство в пользу этого на первый взгляд абсурдного предположения.

Непонятно, по какой причине были ополовинены кредиты, назначенные для питания местной промышленности и сельского хозяйства. Перекрыты и завернуты в соседние области еще несколько финансовых потоков, которые могли бы при рациональном использовании помочь региону выстоять. А это значит, если спуститься с заоблачных финансовых, оперирующих многомиллиардными суммами небес на копеечную грешную землю, что тысячи занятых в производстве людей, студентов и учащихся будут в конечном итоге оставлены без зарплат и стипендий, умножив армию недовольных нынешним положением дел обывателей. Человек судит о политике в первую очередь по содержанию своих обедов и завтраков, а не по телепередачам. Истина старая – чем легче дома моются кастрюли, тем проще по улицам разливается кровь. Это когда сковородку от нагоревшего на ней жира не отскрести, люди дома сидят. И тематика мыслей у них соответствующая, связанная с перевариванием обильного ужина в раздутом до состояния футбольного мяча животе, а не с шествиями, манифестациями и революциями. Сытые собаки, в отличие от голодных, в стаи не сбиваются и хором не лают. А вот голодные – случается.

Похоже, и здесь кто-то очень заинтересован в громком пустолайстве. Мало что денег нет, вдруг город, вызывая в людях справедливое возмущение, наводнили дорогие элитные продукты, напрочь вытеснив те, что попроще, но и подешевле. И опять странность – продуктовое начальство жалуется на ужесточение санитарно-эпидемиологических требований, на массовую выбраковку крупных партий отечественной сельхозпродукции, а предприниматели в голос радуются неожиданно свалившейся на них партии дешевого импорта. И то и другое вроде бы случайность, вместе – странная закономерность.

Не менее интересные вещи рассказывает милиция (то есть они между собой разговаривают, а я с помощью своих «жучков» слышу). Вдруг (опять вдруг!) в город нахлынули амнистированные местного «розлива», а значит, и прописки, преступники, которым, по идее, еще надо сидеть и сидеть. Прямо бедствие какое-то. Двое уже отличились, отыгравшись за несправедливо, как им показалось, завышенные сроки со своими бывшими судьями, один до смерти избил свидетеля, дававшего на него показания на следствии. Кривая преступности в городе соответственно резко полезла вверх, а кривая премий – вниз. О чем думает власть, подмахивая такие амнистии?

Действительно, о чем? Сопоставляя сотни, казалось бы, не связанных друг с другом, неразличимых для людей ограниченных только своей областью деятельности фактов, я все чаще задавал себе этот вопрос. Кто и о чем думает, раскачивая и без того притопленную лодку моего региона? Кто? И о чем?

Картинка вырисовывалась грандиозная, вроде полного варианта живописно-эпического полотна «Последний день Помпеи». Сотни задействованных в сюжете персонажей, десятки профессионально прорисованных деталей, тысячи «случайных» мазков, суммарно составляющих печальное для региона зрелище грядущей катастрофы. Регион душили. Региону перекрывали финансово-экономический кислород. Сбои в той или иной степени шли по всем сколько-нибудь важным для обеспечения жизнедеятельности человека направлениям. По не бросающейся в глаза «чуть-чуточки» в каждой конкретной области, обвально – если во всех разом.

Заказ на скорый социальный взрыв просматривался с двухсотпроцентной очевидностью. Вопрос – распространяется ли он на весь восток России в целом или затрагивает только мой регион?

Отставив текущие дела, я отправился в самодеятельную командировку по прилегающим областям. На восемь городов я отвел три дня. Большее отсутствие в подведомственном регионе Резидента могло быть замечено и неправильно, а точнее, очень даже правильно истолковано Конторой. Цепочку передвижений я составил таким образом, чтобы не задерживаться нигде больше чем на несколько часов: аэропорт – такси – районная (городская слишком заметно) библиотека – такси – аэропорт. Билеты, паспорта на разные фамилии, простейший грим для изменения внешности заготовил заранее. Теперь главное, чтобы не случилась нелетная погода. Первый город, второй, третий, четвертый – стерильная чистота. Примерный паритет негатива и позитива, то есть соответствие местной печати общероссийскому уровню. Пятый – некоторое сваливание в сторону оптимистичного бодрячества. Похоже, здесь идет закрепление позиций новой администрации. Шестой, седьмой – без изменений. В восьмой я даже не полетел – все и так понятно. Чем-то наш регион выделился из прочих, чем-то понравился. Вот чем только? Географическим положением, экономикой, погодой, физиономией главы администрации? Знать бы.

С чувством еще большего недоумения, чем раньше, я вернулся домой. За время моего отсутствия машина тоже не простаивала, исписав еще с пяток километров магнитной проволоки. Я нацепил на голову наушники. Все то же – недопоставки, срыв, сокращение... Короче – дестабилизация. Этим меня уже не удивить. Подобных фактов я насобирал с избытком. Указал бы лучше кто на организатора всей этой финансово-хозяйственной неразберихи, объяснил, зачем ему понадобилось душить периферийный, не имеющий решительно никакого влияния на политические игры центра регион. Или к нам переводят столицу, а столицу указом Президента отныне объявляют захолустной провинцией? Просто об этом еще никто ничего не знает...

Тупик. Есть куча косвенных данных, указывающих на серьезную, направленную на разрушение целого региона политическую игру, но нет ни единого прямого доказательства, подтверждающего мои подозрения. Мне нужны улики, вещдоки, показания свидетелей, то есть все то, что включает в себя понятие «следствие» и что можно подшить к делу. Без них всем моим догадкам грош цена. Нет доказательств преступления – нет преступления – нет преступников. А я уверен – они есть!

А раз есть, то кто-то и что-то о них должен знать. Не может не знать. Не в космосе же мы обитаем. Проворачивая такую масштабную работу, невозможно не наследить. Дело другое, что я этих следов по слепоте или глупости не вижу. И как увидеть, представить не могу.

Районным следователям, распутывающим бытовые мокрухи, куда проще: не знаешь, что делать, – ступай по домам стучи во все двери подряд, опрашивай всех, кто пусть даже теоретически мог быть свидетелем преступления. Рано или поздно набредешь на зеваку, что-то такое видевшего или слышавшего. А у меня даже домов нет, так как нет конкретного места преступления...

А вот здесь я не прав. Как это нет? Очень даже есть. Целый географический регион. И живут в нем люди, и у них есть глаза и уши, и есть рот, который умеет произносить фразы. Более того, мне даже в двери стучать не надо, я в тех интересных мне квартирах и так присутствую ушами своих «жучков». Ведь если кто и может свидетельствовать в расследуемом мною деле, так это только сильные мира сего. Мне не надо бродить по подъездам, мне довольно нацепить наушники.

То есть снова, уже в который раз перематывая магнитную проволоку туда-сюда, прослушивать многочасовые записи?! Но что мне в них искать сверх того, что я уже слышал?

Именно то, что не слышал! Я был настроен на прием одной, узко сориентированной, информации и мог запросто пропустить другую, которую в тот момент не считал достойной внимания. Человек слышит лишь то, что хочет слышать. Это нормально. Когда вам не нужна квартира, сколько бы возле вас ни предлагали снять дешевую жилплощадь, вы не обратите на эти призывы никакого внимания. Хоть в самые уши кричи! Но стоит остаться без крыши над головой, и вы полунамека на возможность обеспечиться временным пристанищем не пропустите. Потому что слух ваш становится очень избирательным. И память, кстати, тоже – вы еще и о тех комнатах вспомните, что год назад упустили!

И что мне тогда слушать в этот раз? Какую информацию сторожить?

Подумаем. Политика мне уже неинтересна. Равно как и экономика. А интересны мне люди, и не вообще люди, а новые люди, с недавних пор объявившиеся в городе. Не может политическая интрига такого масштаба обойтись без присмотра на местах. Кто-то должен отслеживать ситуацию, снабжать верхи оперативной информацией, корректировать планы действий в случае возможных сбоев. С другой стороны, вряд ли центр будет опускаться до громоздких конспиративных методов контроля, засылать агентов, разрабатывать цепочки связей, легенды прикрытия, организовывать явки и почтовые ящики, когда можно просто приехать и наблюдать ситуацию вполне легально, используя любой ведомственный аппарат, существующий на местах. Ведь никто ни о чем не догадывается и догадаться не может, так как не имеет соответствующей точки обзора, которую случайно обрел я. Но даже если что и заподозрит, то истолкует странную суету человека из центра не более как беспокойством высшего начальства по поводу очередного экономического прорыва, желанием помочь оказавшимся в кризисе младшим коллегам, в худшем случае – смягченной формы ревизией.

Нет, городить им тайный огород – только привлекать к себе лишнее внимание. А это значит, что в городе непременно объявится, если уже не объявился, вполне легальный наблюдатель, назначенный, как говорят в армии, для корректировки огня. Центр откуда-то из-за горизонта будет утюжить обреченный регион тяжелой артиллерией финансово-экономической блокады, а он докладывать результаты и наводить удар на немногие уцелевшие очаги сопротивления.

Его присутствие, если таковое я смогу обнаружить, и будет служить доказательством преступления. Конкретный, во плоти и крови человек – это не абстрактная творящаяся в финансовой и экономической сферах чехарда, которую всегда можно списать на двух-трех облеченных властью ротозеев. Это слова, встречи, перемещения, которые можно запротоколировать и от которых очень непросто откреститься.

Сумею ли я его, одного-единственного, вычислить в миллионном населении города? Если он не нелегал – без сомнения. Иметь такую густую и разветвленную сеть «подслушюн» и при этом пропустить столь масштабную фигуру было бы верхом ротозейства. Не может он не зацепить, не намотать на себя хотя бы одну из расставленных мной по городу ловчих паутинок. А как зацепит, я примчусь, добавлю новые, опутаю его со всех сторон, как паук муху, оплету коконом визуальной и технической слежки и высосу по капле всю интересующую меня информацию. Нет у него шансов укрыться от меня, если он, конечно, существует.

В тысячах метров ранее и вновь записанных разговоров я стал высеивать людей. Любое упоминание о любом вновь прибывшем или собирающемся прибыть в регион человеке я заносил в специальную таблицу. Я искал в стоге сена единственную необходимую мне иголку. Понятно, что на сообщения о приездах многочисленных бабушек, дедушек, дядек и теток я внимания не обращал. Меня интересовали более-менее «официальные» лица. Таких набралось несколько сотен. Проверить всех на принадлежность их к заговору я, конечно, не мог, да это и не требовалось. За меня это должна была сделать элементарная математика.

Я растасовал находящихся в дороге гостей по месту и времени упоминания. Десять предположительных визитеров перекрестились, то есть об их приезде было упомянуто несколькими разными людьми вне связи друг с другом. Об одном сказали почти все, хотя ни его названная должность, ни положение в иерархии государства не обязывали власти к суете. Я отмотал записи назад и прослушал их вновь, но уже более основательно, обсасывая каждое произнесенное слово. Теперь меня интересовал уже не один только факт приезда, но детали, интонации, отношение к излагаемым событиям не подозревающих, что их прослушивают, собеседников. Суммируя впечатления, я обнаружил странные несоответствия: третьестепенное лицо въезжает в город, заранее предупреждая его отцов, что визит его неофициальный, почти частный и афишировать его не следует. Интересное кино получается: визитер – мелкая сошка, но торжества по случаю своего приезда отменяет! Как так может быть? Тут или – или. Или он рядовой Никто, или имеет возможность изменять общепринятые протоколы официальных встреч. Без середины.

А зачем официальному лицу наносить неофициальные визиты, как не с тайными целями? Вот я его и поймал, вот я его и вычислил – инкогнито с секретным предписанием.

Самое интересное, что одновременно с ним и вместе с ним прибывали еще три гостя, о которых упомянуло только одно ведомство – Безопасность, и то вскользь: мол, едет бригада, велено ей оказать полное содействие, а зачем едет, сам черт не разберет, может, даже нас самих и ревизировать. Полномочия самые высокие, а конкретики никакой.

Эти трое заинтересовали меня больше всего. Все завязывалось в очень логический узелок. Один легальный координатор и три полулегальных помощника. Первый дирижирует ситуацией, вторые играют по заданным нотам. Не может же в самом деле дирижер одновременно палочкой размахивать, в литавры стучать, в трубы дуть, смычком по струнам скрипки водить и – еще нотные листы перед глазами пианиста перелистывать! У каждого своя работа: кому-то партитуру писать, кому-то ее согласно местным условиям интерпретировать, кому-то свою партию вести, не всегда даже слыша, что играет оркестр в целом. А если композитор или дирижер лично за каждый инструмент хвататься будет, то никакой музыки не получится. Вот на этих троих и на их хозяине я и решил сосредоточить свои усилия.

Делегацию «товарищей из центра» я, как и прочие официальные и полуофициальные лица, встречал в аэропорту Вообще-то встречал не я, а какой-то совершенно неопределенного вида, возраста и положения гражданин, на создание образа которого ушло грима, пудры, клея, краски и прочих наименований косметической и бытовой химии больше, чем потребовалось бы взводу престарелых модниц для поддержания боевой раскраски в течение полумесяца. А к чему мне лишний раз свою физиономию перед потенциальным противником светить? Успею еще примелькаться.

В отличие от основной массы встречающих я держался в стороне. Мне важно было дело сделать, а не свою лояльность, до высокопоставленной ручки раньше других дотянувшись, продемонстрировать.

И точно так же не лезли во всеобщую чиновничью свалку трое вновь прибывших, судя по внешнему облику и манере поведения, моих коллег. Вон они – не низкие, не высокие, не крупные, не мелкие, не красавцы, но и не уроды. Середнячки, абсолютно сливающиеся с серым фоном толпы. То есть такие, какими и надлежит быть агентам спецслужб. Постояли, понаблюдали бурную неофициальную встречу (отсутствие протокола, похоже, выражалось только в том, что не было почетного караула, девушек, преподносящих хлеб-соль, и салюта), посмотрели на часы, зашагали к аэропорту. Там к ним притиснулся какой-то «прохожий» из Безопасности, что-то сказал, завернул в сторону стоящих невдалеке неприметных «жигулей». Вот на подходах к ним я, пожалуй, и буду их отлавливать.

Озабоченной рысцой опаздывающего на последний рейс пассажира я чуть не перед самым носом пересек путь агентам и запрыгнул в дверь стоявшего на остановке автобуса. Агенты сели в машину. Я уткнулся носом в вытащенную из кармана газету. Моя работа была успешно завершена. Полностью.

Дрянь оказались агентишки. Кроме вида и выправки никаких достоинств. Даже глазом не повели, когда я перебегал им дорогу. Даже не заметили, как нацепили себе на башмаки маячки. А теперь их от подошв стамеской не отдерешь, да и не различишь среди прочей налипшей на ботинки грязи. И куда бы впредь эти ботинки ни шагнули, я буду с точностью до десятка метров наблюдать их маршрут. А точнее мне и не надо.

Дома, в лучших традициях английского денди, я облачился в теплый халат, заварил погуще кофе и уселся перед экраном монитора, на который была выведена карта города. В ближайшие несколько суток мне предстояло работать, не отрывая зад от кресла.

Согласен, подобные занятия мало напоминают шпионские подвиги многочисленных книжных джеймсов бондов, но именно они есть основа нашей работы. Смотреть, слушать, сопоставлять, анализировать. 99, 9 процента времени уходит на напряжение извилин, и дай Бог, чтобы одна десятая на указательный палец, нажимающий на курок. А вы думали, разведчики умирают от многочисленных, полученных в вооруженных потасовках ран? Скорее от хронического геморроя. Вот там большинство боевых ран и располагается. Уж извините, чем трудимся, тем и мучимся. Не верите, можете поинтересоваться у наших лечащих врачей, они вам точно укажут, где у профессиональных разведчиков гуще всего швов.

А вы как хотели? Попробуйте 60 часов без перерыва просидеть ну хотя бы возле экрана телевизора. Не слабо? Не заболят голова, глаза, а то и прочие места? Не покажется после этого кровавый мордобой отдыхом? А ведь вы будете легкие фильмы смотреть да подремывать незаметно. Мне же предстоит наблюдать на экране чистую геометрию – ползающие вдоль и поперек линий улиц и переулков световые точки курсографов, да так, чтобы каждое перемещение зафиксировать, каждую остановку по секундомеру засечь. Потому что точки эти – не что иное как мои на сегодняшний, а возможно, и завтрашний день противники. И за любой такой остановкой или изменением скорости движения может стоять разгадка тайны их пребывания на вверенной моим заботам территории.

Центр. Здание Безопасности. Движение внутри здания. Выход. Автомобильное перемещение. Перекресток, 15 секунд – остановка. Перекресток, 8 секунд – остановка. Улица... Пешеходное перемещение. Улица... Расхождение курсографов. Первый – автомобильное перемещение. Второй – пешеходное. Третий – завис на пересечении улиц... Понятно – двое работают, один страхует.

Улица... Переулок... Остановка 65 секунд... Схождение курсографов... Расхождение... Автомобиль... Снова автомобиль... Перекрестки... Пешеходка... Городской автобус...

Что-то странное ощущается в этих на первый взгляд совершенно хаотичных перемещениях. Странное и тревожное. Исчеркивают город, как скучающий двоечник тетрадку, а зачем – понять невозможно. Нет знакомых еще по Учебке, по занятиям в классах электронных методов разведки характерных узоров слежки, контрслежки и проверки. Сколько их всего было? Тридцать или тридцать пять? И ни один не подходит! Ни «шаг», ни «возвратный шаг», ни «звездочка», ни «сеть»... Какой-то новый, не похожий ни на что узор вырисовывают мои коллеги.

Для чего они здесь, если никого не ловят, никого не выслеживают, ни с кем не встречаются, никакие тайники не проверяют? Для легких моционов вдоль городского пейзажа? Должен быть в этих изломанных, пересекающихся, расходящихся, замирающих и снова сходящихся линиях какой-то смысл, какая-то своя логика.

"Не бывает хождений просто так, – толковали мне еще в Учебке. – Желает того человек или нет, он всегда идет за чем-то или из-за чего-то, рисуя ногами на мостовых свое душевное состояние, биографию, возраст, тайные намерения. Достаточно только взглянуть на график его перемещений, чтобы понять, что с ним случилось или что он хочет предпринять в ближайшее время.

Дайте мне голый рисунок траектории человеческих шагов, и я скажу с абсолютной точностью, кому они принадлежат: мужчине, женщине, ребенку, душевнобольному, готовящемуся к последнему шагу самоубийце, вору, мужу, любовнику, военному, актеру, связнику или резиденту чужой разведки. Подумайте, и вы согласитесь, что это элементарно. Влюбленная парочка идет совсем не так, как прожившие двадцать пять лет вместе супруги. Мужчина не останавливается и не замедляет шаг там, где это непременно делает женщина. Пожилой пешеход не преодолевает таких расстояний, как молодой. А рота марширующих солдат не притормаживает возле всякого встретившегося на пути магазина. Каждый ходит так, как живет.

Если вы хотите, оставаясь невидимым, знать, какие цели преследует ваш противник, отследите географию его перемещений. Она вам скажет больше, чем прямая слежка. Она, словно вычерченная на асфальте стрелка, укажет на конспиративные квартиры, места нелегальных встреч, тайники и пр. Почти все разведчики умеют контролировать мимику, жесты, речь, но практически никто – шаги. В конечном итоге они всегда идут туда, куда требуется, и так, как их учили, тем самым выдавая себя с потрохами..."

По шагам моих нынешних противников я не мог сказать ничего! Вообще ничего! Надеясь с помощью электронной слежки прояснить картину, я лишь больше затемнил ее. Уж лучше было бы, пусть и с риском, раскрыть свое инкогнито, вести слежку по старинке, топая за подследственными собственными ножками и наблюдая собственными глазками. Может быть, чего больше углядел.

Улица... Переулок... Автомобиль... Пешеходка... Схождение... Расхождение...

А это что-то новенькое – появились вертикальные смещения. Курсограф, замирая на месте, стал совершать странные, вибрирующие колебания: подопечные закрутились в лестничных маршах. Раз, два, три... девять, десять. А по карте там стоит девятиэтажка. Где же они десятый этаж раздобыли? Или это крыша? Горизонтальное смещение. Еще. Замирание. Зачем им крыша?

Спуск. Улица. Пешеходка. Снова девятиэтажка. Первый второй, третий лестничные марши. Крыша.

Опять крыша! Они что, специалисты по ремонту мягкой кровли? Да нет, похоже, они специалисты гораздо более широкого профиля. Не ясно только какого.

Третий курсограф замер посреди улицы, «потоптался» и на сверхмедленной скорости стал смещаться вдоль проезжей части. А это что за ерунда? Зачем ему, да еще так не спеша, прогуливаться посреди мостовой? Он не опасается машин, не боится нарушать правила дорожного движения? Ему наплевать на возможный конфликт с блюстителями дорожного порядка? Что-то не верится. Тайный агент, привлекающий к себе внимание, – это нонсенс. И почему так медленно?

Снова замирание, колебания на месте, быстрый отход к тротуару.

Что за странные маневры, на виду автолюбителей и пешеходов? А почему на виду? Кто сказал, что на виду? То, что он перемещался вдоль проезжей части, еще не значит, что он по ней шел! Ну-ка, где у меня карта городских подземных коммуникаций? Точно! В этом месте, под асфальтом, проходит объемный канализационный коллектор.

Значит, еще и подземелья. И крыши. Вычесывают город, как хозяин шерсть собаки в поисках блох, – прядки не пропустят. Обшарили, ощупали, обнюхали каждый квадратный метр, словно саперы нейтральную полосу перед большим наступлением.

Саперы... А почему бы и не саперы? Ползают на брюхе по ничейной земле, снимают все подряд, свои и чужие мины, режут колючую проволоку, готовят безопасные проходы для пехоты и техники, которые скоро пойдут в прорыв...

Вот оно! Вот где был скрыт дефект всех моих предыдущих рассуждений. Я искал объяснения действиям агентов в рамках одного законченного задания, а это, возможно, только подготовка к более масштабной операции. К тому самому фронтовому наступлению.

Я снова обложился картами. На этот раз я перестал обращать внимание на сиюминутные действия агентов, перестал, если так можно выразиться, «хватать их за руки», которые должны были опустошить или заполнить неизвестный мне тайник. Я вспомнил старое, мудрое правило – если хочешь разгадать секрет фокуса, если хочешь что-то заметить, отцепи взгляд от лица и пальцев манипулятора. Абстрагируйся, ищи частное от общего.

Общее – это вектор интереса моих коллег к тем или иным районам города. Да, они были везде, но где-то они были чаще, где-то пути их маршрутов пересекались.

Я взял карандаш и закрасил все точки, где агенты в эти дни объявлялись хотя бы однажды. Места, где они были два-три и более раз, я покрыл штриховкой многократно. Чернота густо облепила несколько центральных улиц и казенные, регионального масштаба учреждения.

Так вот что их интересует, вот куда они подбираются! Но зачем? Зачем им местное начальство, тем более транспортные подходы к нему?

Транспортные... Именно транспортные! В первую очередь транспортные! И еще подземные коммуникации. И крыши. Крыши! Вертикальный охват подходов к охраняемому объекту. Это же так элементарно! Это же классика! Вот он и ответ. Простой и невероятный!

Теперь я знал, что замышлялось в этом тихом провинциальном городке. Осталось узнать пустяк – против кого замышлялось!