Орфография

Есть, пожалуй, определённый тип романов в российской прозе - книги о революционном, постреволюционном времени. Основные составляющие таких произведений:
- Описания, близкие к постапокалиптическим, Петербурга того времени. Занимают где-то около четверти книги.
- Главный герой неопределённой ориентации. Он ни правый и не левый, к коммунистам в ряды вступать не спешит и о старом времени особо не горюет. Он наблюдатель. Его глазами читатель видит "объективную" картину происходящего.
- В любви главному герою как правило не везет. Нет, у него есть возлюбленная, и чувства взаимные, но проклятый ветер революции разбрасывает их друг от друга на приличные расстояния. Время от времени они случайным образом пересекаются, но не судьба.
- Группа людей (в данном случае филологи и литераторы) на примере которым показывается раскол в обществе, одурманеном коммунизмом. Изначально они держаться друг друга, единое целое, готовое противостоять советам, либо наоборот. Но приблизительно к середине книги намечается раскол, приводящий к образованию двух противодействующих группировок. И начинается противостояние...

В "Орфографии" Быкова присутствуют все эти элементы в полном объеме. Может из-за этого бОльшая часть книги читается как что-то вторичное, уже где-то прочитанное. Интересны "литературные игры", частенько проскальзывающие в книге, и мистические "темные", которым, к сожалению, уделено не так много внимания, как хотелось бы.
Но большая часть книги читается по диагонали. Неосознанно, автоматически. По той же причине вторичности.
Между тем в книге есть интересный отрывок, где Быков иронизирует над романами о революции:

"Многие и тогда, и потом задавались вопросом: отчего в 1918 году так
много было случайных встреч, романных совпадений, отчего все герои тогдашней
прозы постоянно сталкивались на необъятном российском пространстве, словно
вся грандиозная катавасия для того только и затевалась, чтобы какой-нибудь
Иван встретился с Катей и продолжал с маниакальным упорством обнаруживать ее
везде, куда бы ни сунулся, -- так что под конец потрясенному читателю
начинало казаться, что в России, кроме Ивана с Катей, никого особенно не
было? Сидят они, положим, в своем Петрограде или на даче в 1916 году, и
разыгрываются между ними обычные для того времени комнатные страдания: у
него сомнения, у нее запросы, и вообще ей больше нравятся военные. В
семнадцатом году она отправилась к тетке на юг, он остался в городе и
шляется по улицам, как помешанный, присоединяясь то к одной, то к другой
толпе, -- но и толпы шатаются так же, не зная, куда бы влиться. Рано или
поздно при таких делах начинают постреливать, и Иван, не желая уезжать на
юг, где есть шанс увидеться с Катей, успевает завербоваться в экспедицию
какого-нибудь Чулюкина, исхитрившегося убедить Временное правительство в
необходимости срочного изучения быта северных народностей.

Но не успели они доехать еще до ближайшей северной народности, как в
Архангельске настигает их весть о петроградском перевороте. В экспедиции,
естественно, раскол. Одни, как Чулюкин, уверены в необходимости далее
следовать намеченным маршрутом: какая бы ни была в России власть, а истинным
интересам страны служит прежде всего честный ученый. Другие разворачиваются
и -- в Петроград, в водоворот событий. Кому какое дело до ваших северных
народностей! Иван мучительно колеблется, но тут встречает Катю. Катя, что с
тобой, как ты попала в Архангельск из Мучкапа? Ах, видишь ли, тетя больна,
дела наши совсем расстроены, и ее новый муж, адвокат Красновский, так на
меня смотрел... а как раз на соседней улице остановился вернувшийся с фронта
поручик Черенцов, у него там сестра. И... но ты понимаешь, конечно, ничего
серьезного... он уехал сюда в британскую миссию -- куда мне было бежать? И
вот я здесь. Познакомься, Алексей. Черенцов щелкает каблуками, зубами,
глазами. Разрешите откланяться. Катрин, не задерживайся, я буду ждать.

Ну тебя к черту, Катя, сердито бросает Иван. Не сердись, глупый,
говорит она ему со снисходительностью взрослой женщины (ну как же, с
поручиком!..). Мы еще увидимся, когда будем достойны друг друга... а пока
нас несет, как сухие листья, нет у нас родины, нет нам изгнания.

Ивану теперь совершенно не до народов Севера. Ах так, отлично, говорит
Чулюкин, играя желваками. С ним осталось всего пять человек, но ничто не
остановит исследователя. С горсткой вернейших выходит он из Архангельска и
пропадает из поля зрения повествователя, затертый где-то во льдах, в "Ниве",
во "Всемирном следопыте". Обратно в Питер Ивану не хочется -- он едет на
Украину, намереваясь оттуда пробраться за границу. В бесконечных, битком
набитых, непредсказуемо останавливающихся и трогающихся поездах, с
пересадками, спотычками и провалами беспамятства добирается он до Харькова,
и первая, кого он там видит, -- Катя! Черенцов бежал со своими англичанами,
она уехала со Злотником (Авраам, это Ваня, я вам рассказывала, наши матери
дружили когда-то). Ах, матери. Больше нас, значит, ничего не связывает. Ну
что ты дуешься, глупый, -- зачем ему знать о нас больше? Авраам ездит по
югу, скупает продукты, собирается обменять в Петрограде... вообще человек
темный, но с задатками. Хорошо же, Катя. Вот до чего ты докатилась. Кстати,
знаешь, Ваня, где я тут остановилась? Нам (о, проклятье!), нам сдала комнаты
местная учительница, двоюродная сестра твоего Чурю... Чири... Чулюкина, черт
бы тебя побрал! Не сердись, милый.

Я не сержусь, милая, сквозь зубы отвечает Иван и тут же вступает в
Добровольческую армию, которая как раз случилась тут неподалеку. Жестоко
разочаровавшись в архаичном, напыщенном, далеком от народа "Белом Деле", не
веря в любовь, не видя будущего для России, он дезертирует и с отчаяния
пополняет собою банду местного батьки, романического типа по прозвищу
Шаравый. Он сожительствует с цыганкой, устраивает по ее капризу
показательные расстрелы и питается кокаином. Однажды Ивана вызывают в штаб
Шаравого: нужно допросить странного человека, побиравшегося по селам. Может
быть, он шпион? Во всяком случае, выдает себя за англичанина. Иван приходит
в штаб и видит Черенцова. Глаза их встречаются. Черенцов понимает, что ему
конец. Иван понимает, что благородство в нем сильнее жажды мести. Да, этот
человек действительно англичанин, я узнаю его лондонское произношение.
Отпустите его. Отпустить, говоришь? Нет, пущай с нами остается, воюет,
по-своему нас учит. Мы ведь рано или поздно до самой его Англичании дойдем.
Улучив момент, поручик сквозь зубы по-английски говорит Ване: "I shall
remember you for it!" В голосе его слышится не столько благодарность,
сколько угроза. В первом же бою Черенцов перебегает к красным. В этом бою
тяжело ранят и Ваню. Подбирают его уже красные, и первая, кого он видит, --
медсестра по имени Катя. Конечно, Злотник оказался мерзавцем (как будто он
мог оказаться кем-то другим!). Мгновенно перекрасившийся Черенцов клевещет
на Ваню, объявляя его злейшим контрреволюционером и правой рукой Шаравого.
Но красный командир, бывший ученик Чулюкина (в те еще времена, когда тот
преподавал географию в московской гимназии), с помощью Кати восстанавливает
историческую справедливость. Черенцова уводят в расход (он оглушительно
щелкает зубами), а Иван оказывается в штабе. Нам грамотные нужны.

Рассказывать ли, как, убоявшись красных жестокостей и долгих, нудных,
бессмысленных дискуссий с учеником Чулюкина, Иван дезертирует и оттуда? Как
пробирается в красный Петроград и устраивается в новую экспедицию, идущую на
поиски предыдущей? Как в конце концов по легендам северных народностей он
находит странного белого человека, прошедшего тут три года назад, и наконец
обретает Чулюкина -- совершенно очукчившегося, женатого на северной девушке,
которую туземцы называют Сон О Полете Пчелы Вокруг Оленя. И добавлять ли,
что в этой девушке он скоро узнает Катю, которая и говорит ему наконец: вот
час и настал, теперь ты не мальчик, но муж?

Ах, оставь, Катя. Какой я теперь муж? Вечно мы называем мужем того, у
кого не осталось надежды... Прощай, Катя, я никогда не мог застать тебя
одну, но и никогда не мог избавиться от тебя вполне. Всюду, куда я ни
ткнусь, ты будешь торчать на моем пути, -- и я готов поспорить, что первая,
кого увижу на американском берегу, сбежав в Америку, будешь ты, в обществе
двоюродной сестры Чулюкина. Но слышишь ты это оглушительное щелканье бича за
порогом чума? Ах нет, милый, ничего страшного, это пастух ведет оленей...
Нет, Катя. Так щелкать может только Черенцов, чудесно спасшийся, навеки
завязанный с нами в единый узел. Нам никуда не деться друг от друга. Прощай,
Катя."