Страницы← предыдущаяследующая →
Как гласит Первая Скрижаль Мгновена Вечно Изумленного, на рассвете Мгновен вышел из пещеры, где он был просвещен, прямо в первый день своей новой жизни. Некоторое время он разглядывал встающее солнце, поскольку никогда не видел его прежде, а затем подтолкнул своего мирно посапывающего ученика Дурвруна носком сандалии.
– Я узрел, – промолвил он. – И осознал.
Тут вдруг он замолчал и пристально посмотрел на дерево рядом с Дурвруном.
– Какая удивительная вещь. Что это? – спросил он.
– Э… э… это дерево, учитель, – сказал Дурврун, еще толком не продравший глаза. – Помнишь? Оно было здесь вчера.
– Этого «вчера» не было.
– Э… э… думаю, было, учитель, – пробормотал Дурврун, с трудом поднимаясь на ноги. – Помнишь? Мы поднялись сюда, я приготовил еду, ты съел скортошку, а я – кожуру, потому что ты с кожурой не ешь и…
– Я помню вчера, – задумчиво произнес Мгновен. – Но сейчас воспоминание о нем живет лишь в моей памяти. Был ли вчерашний день реален? Или реальны только воспоминания? Истинно говорю тебе, я не был рожден вчера.
Лицо Дурвруна застыло в мучительной попытке осмысления.
– Глупый мой Дурврун, я познал все, – сказал Мгновен. – В пригоршню не зачерпнуть ни прошлого, ни будущего. Только сегодня, только сейчас. Нет иного времени, кроме настоящего. Нам многое предстоит сделать.
Дурврун пребывал в нерешительности. Учитель странным образом изменился: его глаза блестели, а когда он двигался, вокруг появлялось странное серебристо-голубое сияние, словно в воздухе плыли образы Мгновена, отраженные жидкими зеркалами.
– Она поведала мне все, – продолжал Мгновен. – Теперь я знаю, что Время было сотворено для людей, а не наоборот. Я научился формировать и создавать его. Я знаю, как заставить миг длиться вечно, потому что он и так вечен. Я могу обучить этому искусству даже тебя, Дурврун. Я слышал, как бьется сердце вселенной, и знаю ответы на многие вопросы. Вот спроси меня. Спроси о чем угодно.
Подмастерье перевел на него мутный взгляд. Сейчас он мог с уверенностью сказать только одно – для раннего утра рассуждений было больше, чем должно быть ранним утром.
– Э… что учитель хочет на завтрак? – спросил он.
Мгновен глядел через снежные равнины и пурпурные горы на золотой утренний свет, творящий мир, и размышлял над некоторыми сторонами человеческой сущности.
– О, – сказал он. – Этот вопрос один из самых сложных.
Чтобы что-то могло существовать, оно должно быть наблюдаемо. Чтобы что-то могло существовать, оно должно иметь свое место в пространстве и времени. И это объясняет, почему девять десятых вселенной томятся в неизвестности.
Девять десятых вселенной – есть знание о расположении и направлении всего того, что находится в оставшейся одной десятой. У каждого атома имеется своя биография, на каждую звезду заведена папка, а к каждому химическому обмену приставлен персональный ревизор с планшетом. Выходит, что девять десятых вселенной неучтены, потому как слишком заняты всем остальным. Та же история с ушами – как голову не поворачивай – все равно их не видно[1].
Девять десятых вселенной – это, по сути, документация.
И если вы хотите услышать историю, запомните: ни одна история не ищет прямых путей. Она вьется. Все события начинаются в разных местах и в разное время, но стремятся в тот единственный крошечный отрезок пространства-времени, который и является идеальным моментом.
Положим, короля уговорили надеть новое платье, сшитое из такого тонкого материала, что стороннему наблюдателю могло показаться, будто бы платья и нет вовсе. И предположим, что какой-нибудь малыш звонким чистым голоском озвучил бы этот факт…
И так появилась История о Голом Короле.
Но если бы вы знали немного больше, то скорее появилась бы История о Мальчике, Которого Отец Выдрал и Запер Дома, Дабы Неповадно Было Дерзить Его Величеству.
Или История о Целой Толпе, Которую Окружила Стража и Объяснила, что «Ничего Не Было, Ясно? Или Кто-то Хочет Поспорить?»
И еще это могла бы быть история о том, как целое королевство неожиданно обнаружило у «новой одежды» море достоинств и проявило энтузиазм в здоровом виде спорта[2] на свежем воздухе, который с каждым годом приобретает все больше сторонников и ведет к кризису из-за краха традиционной швейной промышленности.
Это даже могла быть история о Великой Эпидемии Пневмонии '09 года.
Все зависит от того, сколько вам известно.
Предположим, много-много тысяч лет вы следили за медленным ростом арктической льдины; наблюдали, как снег скапливается на подводной скале и давит на нее, пока, наконец, в море не сходит гигантский айсберг. И вот он, рассекая холодные воды, уже везет на себе счастливых белых медведей и тюленей, жаждущих дивной новой жизни в другом полушарии, где, как говорят, снежные поля кишмя кишат аппетитными пингвинами… вдруг ба-бах! И под душераздирающий саундтрек, мы лицезрим очередную вариацию на тему «железо не умеет плавать».
…В общем, вы наверняка захотите услышать всю историю.
А начало этой истории было положено за столами.
Первый стол принадлежит профессионалу. Профессионалу из тех, о которых с уверенностью можно сказать: работа – это вся их жизнь. Здесь есть следы… человеческого присутствия, но только те, которым было дозволено остаться в этом холодном мире долга и рутины. Практически единственный мазок цвета на сей черно-серой картине – кофейная чашка. Ее создатель, очевидно, задумывал сотворить нечто веселое. На ней довольно неубедительное изображение плюшевого мишки и надпись: «Лучшему дедушке на свете», а легкое изменение наклона букв в слове «дедушка» явственно указывает на то, что чашка была куплена в одной из тех лавок, где все завалено ее товарками, предназначенными для лучших в мире дедушек/пап/мам/бабушек/дядь/теть/заполнить. Такой ерундой станет дорожить лишь тот, у кого так мало настоящих радостей в жизни.
Сейчас в этой чашке был чай с ломтиком лимона.
Помимо нее на унылом столе находился также нож для бумаги в форме косы и несколько песочных часов.
Костлявой рукой Смерть поднял кружку…
…отхлебнул чай, чуть помедлил, разглядывая слова, которые читал уже тысячи раз, и поставил кружку на место.
– ХОРОШО, – сказал он голосом, в котором гудели похоронные колокола. – ПОКАЖИ МНЕ.
Кроме всего прочего на столе стояло некое механическое хитросплетение. Именно «хитросплетение», по-другому не назовешь. Главной деталью в нем были два диска, расположенные под углом друг к другу. На том, что был закреплен горизонтально, кружком разложили вырезанные из ковра маленькие квадратики, а вертикальный снабдили множеством крохотных рук. Каждая из них сжимала бутерброд с маслом. Когда этот диск вращался, руки начинали ронять бутерброды на коврики.
– КАЖЕТСЯ, Я НАЧИНАЮ ПОНИМАТЬ, – сказал Смерть.
Маленькая фигурка около машины резво отсалютовала и улыбнулась, конечно, если крысиный череп может улыбаться. Затем она натянула защитные очки поверх глазниц, подобрала полы своей мантии и забралась в машину.
Смерть так и не решил для себя, зачем он позволил Смерти Крыс вести самостоятельное существование. В конце концов, быть Смертью, означает быть Смертью всего, включая, разумеется, грызунов. Но, возможно, все хотят, чтобы крошечная часть их самих могла, метафорически выражаясь, бегать голышом под дождем[3], думать недозволенные думы, прятаться по углам и подсматривать за остальным миром. В общем, делать все те запретные, но приятные вещи.
Смерть Крыс медленно надавил на педали, и диски начали вращаться.
– Впечатляет, да? – произнес хриплый голос над ухом у Смерти. Он принадлежал Вещуну, ворону, который сам примкнул к домашнему хозяйству Смерти в качестве персонального транспорта и друга Смерти Крыс. Правда, согласился на это, как он сам говорил, исключительно ради глазных яблок.
Коврики вращались. Крохотные бутерброды беспорядочно падали вниз, иногда с маслянистым хлюпаньем, иногда без.
Вещун внимательно наблюдал, на случай если среди них окажется бутерброд с яблоками. С глазными яблоками, разумеется.
На механизм, который мазал маслом каждый новый кусок, пошла уйма времени и сил, как, впрочем, и на другой, еще более сложный прибор, подсчитывающий процент замасленных ковриков.
Когда после пары полных оборотов доля этих ковриков перевалила за шестьдесят процентов, диски остановились.
– НУ, ДАВАЙ, – сказал Смерть. – ПОВТОРИ ЕЩЕ РАЗ, ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО, ЧТО…
Смерть Крыс переключил рычаг передачи и вновь нажал на педали.
– ПИСК, – скомандовал он.
Смерть послушно склонился к нему.
На этот раз стрелка дошла только до 40.
Смерть нагнулся чуть ниже.
Было испачкано еще восемь ковриков, которым удалось избежать этой участи ранее.
Внутри механизма зажужжали тонкие шестерни, и на пружинках с этаким визуальным эквивалентом звука «бдзинь» возникла дрожащая надпись. Через мгновение на ней вспыхнули две искры и с шипением угасли по обе стороны от слова «ЗЛОВРЕДНОСТЬ».
Смерть кивнул. Именно этого он и ожидал.
Он пересек свой кабинет, сопровождаемый несущимся вприпрыжку Смертью Крыс, и приблизился к большому зеркалу в рост человека. Оно было темным, как дно колодца. Раму, в целях поддержания имиджа, украшал узор из черепов и костей: Смерть не смог бы смотреть в глазницы своему отражению, окруженному ангелочками и розами. Скребя коготками, Смерть Крыс забрался на раму и выжидательно уставился на него сверху. Вещун перепорхнул к ним и проворно клюнул свое отражение. Ворон всегда руководствовался принципом «все в этой жизни надо попробовать».
– ПОКАЖИ МНЕ, – сказал Смерть. – ПОКАЖИ МНЕ… МОИ МЫСЛИ.
В зеркале возникла треугольная шахматная доска, правда такая огромная, что был виден только ближайший ее угол. Над ним парил мир – черепаха, слоны, кружащее вокруг них маленькое солнце и все в таком духе. Это был Плоский мир, существующий только по эту сторону всеобщей вероятности, то есть прямо у вас под боком – за ближайшей границей. А через границы во вселенную частенько проникает нечто, мечтающее не только о лучшей жизни для своих детей и светлом будущем на должности упаковщика фруктов или в индустрии домашнего обслуживания.
Над каждым черным и белым треугольником уходящей в бесконечность шахматной доски, парили маленькие фигуры, похожие на пустые серые мантии.
«Что на этот раз?» – подумал Смерть.
Он узнал их. Они не были формой жизни. Они были… формой не-жизни. Они были наблюдателями вселенских процессов, их секретарями, ревизорами. Они следили за тем, чтобы космические тела вращались, а камни падали.
И еще они считали, если что-то может существовать, значит, оно должно иметь свое место в пространстве и времени. Человечество оказалось для них неприятной неожиданностью. Человечество и было тем, для чего нет места в пространстве и времени: воображением, жалостью, надеждой, историей и верой. Убери это все и останется обезьяна, которая постоянно падает с деревьев.
Разумная жизнь была аномалией. Из-за нее в документах постоянно возникала путаница. А Ревизоры ненавидели подобные вещи и периодически пытались навести порядок.
За год до описанных событий все астрономы Плоского мира отметили странное поведение звезд, свидетельствующее об отклонении мировой черепахи в сторону от своего курса. Но поскольку наблюдатели находились на Диске, они не могли видеть, как древняя голова Великого А'Туина под Диском качнулась в сторону и поймала несущийся к Диску астероид, после падения которого вряд ли бы остался человек, способный записать впечатления.
Нет, этот мир может за себя постоять. Особенно если речь идет о таких несерьезных вещах. Поэтому сейчас серые мантии предпочитали действовать более хитро: безграничное желание вселенной, где все абсолютно понятно и предсказуемо, постоянно толкало их на все новые и новые трусливые вылазки. «Правило бутерброда» было простым, но достаточно наглядным. Оно указывало на активизацию деятельности ревизоров. «Сдавайтесь, – требовали они. – Станьте опять пузырьками в океане. С пузырьками гораздо проще сладить».
Да, эта большая игра велась на многих уровнях. И часто трудно было понять, кто с кем играет.
– У КАЖДОЙ ПРИЧИНЫ ЕСТЬ СВОЕ СЛЕДСТВИЕ, – сказал Смерть. – А У КАЖДОГО СЛЕДСТВИЯ ЕСТЬ СВОЯ ПРИЧИНА.
Он кивнул Смерти Крыс.
– ПОКАЖИ МНЕ, – сказал он. – ПОКАЖИ МНЕ… НАЧАЛО.
Стояла морозная зимняя ночь. В дверь черного хода забарабанили с такой силой, что с крыши дома посыпался снег.
Девушка, которая, надев новенькую шляпу, любовалась своим отражением в зеркале, для пущего эффекта отдернула и без того низкий вырез платья – на случай если посетитель был мужчиной – и направилась к двери.
Замерзший свет звезд очертил фигуру незнакомца. Его плащ был засыпан свалившимся снегом.
– Вы миссис Ягг? Повитуха? – спросил он.
– Вообще-то мисс, – гордо ответила мисс Ягг. – И еще ведьма, конечно, – она указала на новехонькую остроконечную шляпу.
Пока что юная ведьма находилась на стадии «ношу не снимая».
– Вы должны сейчас же отправиться со мной. Это очень срочно.
Девушку внезапно охватила паника.
– Это миссис Уивер? Мне казалось, она собирается только через несколько не…
– Я прошел долгий путь, – сказала фигура. – Говорят, вы лучшая в мире.
– Что? Я? Я приняла роды только раз! – затравленно проговорила мисс Ягг. – Бидди Спекулянт намного опытнее меня! И старая Мини Акушет! Сама я в первый раз должна была принять у миссис Уивер, потому что у нее сложение как у шка…
– Простите меня. Я не стану больше злоупотреблять вашим временем.
И незнакомец ретировался в испещренную снежинками тень.
– Эй? – позвала мисс Ягг. – Эй?
Но в темноте не было ничего, кроме следов. Которые обрывались на середине занесенной снегом тропинки…
Кто-то забарабанил в дверь. Миссис Ягг поставила сидящего у нее на коленях ребенка на пол, и подойдя к двери, подняла засов.
Теплый свет летнего заката очертил стоящую перед ней темную фигуру. Что-то на плечах миссис Ягг не понравилось.
– Миссис Ягг? Вы уже женаты?
– Ага. Уже дважды, – весело ответила миссис Ягг. – Что я могу для вас…
– Вы должны сейчас же отправиться со мной. Это очень срочно.
– Не слышала, чтобы кто-нибудь…
– Я прошел долгий путь, – перебила фигура.
Миссис Ягг замолчала. В том, как он произносил «долгий», что-то было. К тому же теперь она разглядела, что белые пятна на его плечах были стремительно тающим снегом. Внутри нее шевельнулось слабое воспоминание.
– Ну, сейчас, – сказала она, потому как научилась многому за последние двадцать с лишком лет. – Может и так, спроси кого хочешь, я всегда стараюсь сделать, что в моих силах. Но я бы не сказала, что я лучшая. Век живи, век учись. Это про меня.
– О. В таком случае, я зайду в более подходящий… момент.
– Почему у вас снег на…?
Но, даже не исчезнув, незнакомец просто перестал присутствовать…
В дверь забарабанили. Нянюшка Ягг осторожно отставила свою вечернюю кружку с коньяком и несколько секунд глядела в стену. Целая жизнь экстремального колдовства[4] успела отточить в ней чувства, о которых большинство людей у себя даже не подозревают – что-то у нее в голове «щелкнуло».
Чайник над огнем с водой для грелки как раз начал закипать.
Она отложила трубку, поднялась и открыла дверь в весеннюю полночь.
– Мне думается, вы прошли долгий путь, – сказала она, не выказывая удивления при виде темной фигуры.
– Это так, миссис Ягг.
– Все кто меня знают, зовут меня Нянюшкой.
Она посмотрела на талый снег, капающий с его плаща. Снега не было уже, по крайней мере, месяц.
– И это срочно, я полагаю? – спросила она, в то время как память услужливо простерлась перед ней.
– Да, да.
– А сейчас вы должны сказать: «Вы должны сейчас же отправиться со мной».
– Вы должны сейчас же отправиться со мной.
– Ну, на этот раз, – сказала она, – я должна ответить: да, я довольно хорошая повитуха, хотя и расхваливаю сама себя. Я ввела сотни в этот мир. Даже троллей, а это задачка не для слабонервных. Я знаю роды вдоль и поперек и даже иногда около. Хотя всегда готова научиться чему-то новому, – она скромно потупилась. – Я, конечно, не думаю, что я лучшая, – и тут же добавила: – Но, должна сказать, что не знаю никого лучше.
– Вы должны сейчас же пойти со мной.
– Так-таки должна? – спросила Нянюшка Ягг.
– Да!
Ведьмы на границе думают быстро, потому что границы легко меняются. Нянюшка давно поняла, что когда сказка начинает разворачиваться перед тобой, лучшее, что можно сделать, это ступить на этот путь и держаться его до конца.
– Я только пойду и возьму…
– Нет времени.
– Но я же не могу отправиться туда просто так…
– Быстрее!
Нянюшка нырнула за дверь и взяла свою сумку, которую всегда держала наготове для таких случаев: в ней были некоторые инструменты, которые могли пригодиться, и некоторые, которыми, к ее гордости, ей никогда не приходилось пользоваться.
– Порядок, – сказала она.
Она ушла.
Когда Нянюшка вернулась на свою кухню, чайник только-только закипел. Несколько мгновений она глядела на него, а затем убрала с огня.
В чашке рядом с ее стулом все еще оставался коньяк. Она допила его и вновь наполнила чашку до краев из бутылки.
Она подобрала свою не успевшую остыть трубку, затянулась, и угольки внутри затрещали.
Затем ведьма достала что-то из своей изрядно похудевшей сумки и, все еще сжимая в руке чашку с коньяком, села, чтобы получше рассмотреть эту вещь.
– Ну, – сказала она. – Это было… очень необычно.
Смерть смотрел, пока изображение не угасло. Несколько снежинок, что занесло в комнату из зеркала, уже растаяли на полу, но слабый запах дыма продолжал витать в воздухе.
– О, ЯСНО, – произнес Смерть. – РОЖДЕНИЕ ПРИ СТРАННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. НО В ЭТОМ ЛИ СОСТОИТ ПРОБЛЕМА? ИЛИ В ЭТОМ БУДЕТ ЕЕ РЕШЕНИЕ?
– ПИСК, – предположил Смерть Крыс.
– ИМЕННО ТАК, – ответил Смерть. – ТЫ ВПОЛНЕ МОЖЕШЬ ОКАЗАТЬСЯ ПРАВ. НО Я УВЕРЕН, ПОВИТУХА НИ ЗА ЧТО МНЕ НЕ СКАЖЕТ.
Смерть Крыс выглядел удивленным.
– ПИСК?
Смерть улыбнулся.
– СМЕРТЬ? ИНТЕРЕСУЕТСЯ ЖИЗНЬЮ РЕБЕНКА? НЕТ. ОНА НЕ СКАЖЕТ.
– Звеняйте, – вмешался ворон. – Но как мисс Ягг стала миссис Ягг? Чутка похоже на деревенский обычай, поймите меня правильно.
– ВЕДЬМЫ МАТРИАРХАЛЬНЫ, – ответил Смерть. – ОНИ СЧИТАЮТ, ЧТО ГОРАЗДО ПРОЩЕ СМЕНИТЬ МУЖЧИНУ, ЧЕМ ФАМИЛИЮ.
Он вернулся к своему столу и открыл один из ящиков.
Там обнаружился объемистый фолиант, переплетенный в ночь. На обложке, где у других книг вроде этой обычно пишут «Наша свадьба» или «Фотоальбом Акме», стояла надпись «ВОСПОМИНАНИЯ».
Смерть осторожно перелистнул несколько тяжелых страниц. Как только он это сделал, несколько воспоминаний тут же ускользнули, образовав мимолетные образы в воздухе, и разлетелись по дальним углам темной комнаты, тая по пути. Послышались отрывочные звуки смеха, слез, криков и почему-то ксилофонной музыки, при звуках которой Смерть на секунду застыл.
У бессмертного найдется что вспомнить. И иногда лучше держать воспоминания там, где они будут в безопасности.
Один древний образ, побуревший и потрескавшийся по краям, задержался над столом. Смерть увидел пять фигур – четверых верхом на лошадях и одну на колеснице – едущих, по всей видимости, по грозовому небу. Лошади скакали ровным галопом. Было много дыма, пламени и всеобщего смятения.
– О, СТАРЫЕ ДЕНЬКИ, – сказал Смерть. – ДО ТОГО КАК ПОЯВИЛАСЬ ЭТА МОДА НА СОЛЬНУЮ КАРЬЕРУ.
– ПИСК? – осведомился Смерть Крыс.
– О, ДА, – ответил Смерть. – КОГДА-ТО НАС БЫЛО ПЯТЕРО. ПЯТЕРО ВСАДНИКОВ. НО ТЫ ЗНАЕШЬ, КАК БЫВАЕТ. ВСЕГДА СЛУЧАЮТСЯ ССОРЫ. ТВОРЧЕСКИЕ РАЗНОГЛАСИЯ, БЕСПОРЯДОК В КОМНАТАХ И ТОМУ ПОДОБНОЕ, – он вздохнул. – ГОВОРИЛИСЬ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ, ВОЗМОЖНО, НЕ СЛЕДОВАЛО ГОВОРИТЬ.
Он перевернул еще несколько страниц и вновь вздохнул. Когда вам нужен помощник, на кого вы сможете полностью положиться, учитывая, что вы Смерть?
Его задумчивый взгляд упал на кружку с медвежонком.
Конечно, всегда есть семья. Да. Он обещал не делать этого, но он так и не уловил сути обещаний.
Он поднялся и направился обратно к зеркалу. У него не так много времени. Все, что показало зеркало, случилось вовсе не так давно, как могло показаться.
Из темноты донесся какой-то звук, затем последовало мгновение неподвижной тишины и грохот, как будто на пол уронили мешок с кеглями.
Смерть Крыс вздрогнул. Ворон торопливо взлетел.
– ПОМОГИТЕ МНЕ ПОДНЯТЬСЯ, ПОЖАЛУЙСТА, – произнес голос в темноте. – И ПОТОМ, ПОЖАЛУЙСТА, ОТЧИСТИТЕ ЭТО ЧЕРТОВО МАСЛО.
Второй стол усеян галактиками.
Галактики мерцают. Каждый их сложный завиток и круг – бриллиант на фоне черноты…
Джереми всегда любил момент, когда часы разобраны на мелкие детали, а каждое колесико и пружинка аккуратно разложены перед ним на черной бархатной скатерти. Это все равно что глядеть на само Время: расчлененное, подвластное, ясное до мелочей…
Хотел бы он, чтобы его жизнь стала такой же. Неплохо было бы свести ее к таким вот деталям, разложить их на столе, хорошенько почистить и смазать, а затем соединить вместе, чтобы они вертелись и крутились как надо. Но временами у Джереми создавалось впечатление, будто его жизнь была собрана не слишком опытным мастером, который позволил нескольким небольшим, но очень важным деталям со звоном ускакать в дальний угол.
Он жаждал быть ближе к людям, но почему-то ему никогда не удавалось с ними поладить. Он просто не знал, о чем с ними говорить. Если бы жизнь была вечеринкой, то Джереми не пустили бы даже на кухню. И он завидовал людям, которые дошли хотя бы до нее. Там, наверное, нашлись бы остатки пудинга, которые можно было бы доесть, и принесенная кем-то бутылка или другая дешевого вина, которое было бы вполне ничего, если из него выловить утопленные сигаретные окурки. На кухне даже могла бы быть девушка, хотя Джереми знал пределы своего воображения.
Но он никогда не получал приглашения на вечеринку.
С часами же… с часами все было по-другому. Он знал, что заставляет их тикать.
Его полное его имя было Джереми Чассын, и случай здесь ни при чем. Джереми был членом Гильдии Часовщиков с тех самых пор, как ему исполнилось несколько дней, и все знали, что это означает. Это означает, что его жизнь началась в корзине на пороге. И любому известно, как это работает. Все Гильдии принимали к себе подкидышей, найденных вместе с утренним молоком. Это было древней формой проявления милосердия (бывали ведь и гораздо худшие судьбы). Сироты получали жизнь, имя, какое-никакое воспитание, ремесло и будущее. Многие светские дамы, мастеровые и городские чиновники носили говорящую фамилию типа Лудд, Тестофф, Шут или Чассын. Подкидышей обычно называли в честь легендарных ремесленников или богов-покровителей, тем самым объединяя детей в своего рода семью. Старшие всегда помнили о том, откуда они вышли, и в Страшдество не скупились на еду и одежду многочисленным младшим братьям и сестрам по корзине. Может это и не идеальный вариант, но на что еще могли рассчитывать сироты?
Так или иначе, Джереми вырос здоровым, но довольно странным молодым человеком, у которого обнаружился настоящий талант к его приемному ремеслу, восполнявший практически все остальные личные качества, коих наблюдался явный дефицит.
В магазине звякнул дверной колокольчик. Джереми вздохнул и отложил свой окуляр, но торопиться не стал – в магазине было на что посмотреть. Иногда Джереми даже приходилось покашливать, чтобы обратить на себя внимание покупателя. По правде говоря, ему иногда даже приходилось покашливать во время бритья, чтобы привлечь внимание собственного отражения.
Джереми пытался стать интересным человеком. Да только проблема в том, что он был из тех людей, которые, решив стать интересными людьми, первым делом попытаются отыскать книгу «Как стать интересным человеком» и поищут какие-нибудь курсы. Он не понимал, почему люди считают его скучным собеседником. Почему? Ведь он может рассказать им о любых часах. Механические часы, магические часы, водяные часы, огненные часы, цветочные часы, свечные часы, песочные часы, часы с кукушкой, раритетные Хершебские жучиные часы… Но по каким-то причинам слушатели у него всегда заканчивались гораздо раньше, чем часы.
Он вошел в магазин и запнулся.
– О… простите, что заставил вас ждать, – сказал он.
Это была женщина. И два тролля, занявшие позицию прямо за дверью. Их черные очки и громадные, плохо сидящие черные костюмы выдавали в них тех персон, которые без труда выдадут на орехи кому угодно. Один из них, заметив на себе взгляд Джереми, хрустнул суставами.
Женщина была завернута в огромное дорогое манто белого меха, которое, возможно, и объясняло присутствие троллей. Длинные черные волосы струились по ее плечам, а лицо, щедро покрытое пудрой, находилось в полной цветовой гармонии с манто. В общем, она была… весьма привлекательной, по мнению Джереми, который, по общему признанию, не мог в этом ничего смыслить, но ее красота была какой-то одноцветной. Он даже подумал, не зомби ли она? Сейчас их немало шатается по городу, и самые бережливые, сохранившие эту черту, возможно, могли позволить себе такое манто.
– Это жучиные часы? – спросила она, отворачиваясь от стеклянного купола.
– О, э, да… Хершебский жук-адвокат каждый день выполняет однообразную работу, – сказал Джереми. – Я, э… держу его ради, м-м, интереса.
– Это так… органично, – сказала женщина и оглядела Джереми так, словно он был еще одним любопытным жуком. – Мы – Мириа ЛеГион. Леди Мириа ЛеГион.
Джереми покорно протянул ей руку. Терпеливые люди в Гильдии Часовщиков потратили уйму времени, пытаясь научить его Отношениям с Людьми, пока, отчаявшись, не сдались, но некоторые правила застряли-таки в голове Джереми.
Ее светлость рассматривала протянутую руку, пока, наконец, один из троллей с грохотом не выступил вперед.
– Госпожа не пожимают руки, – сказал он раскатистым шепотом. – Она неприкосновенные персоны.
– О? – сказал Джереми.
– Ну, может быть, хватит, – сказала Леди ЛеГион, делая шаг назад. – Вы делаете часы, и мы…
Из кармана рубашки Джереми послышалось звяканье. Он залез туда и вынул большие часы.
– Если это был бой часов, то они спешат, – сказала женщина.
– Э-э… м-м… нет… было бы неплохо, м-м, если бы вы прикрыли ваши уши руками…
Было три часа дня. И все часы ударили одновременно. Кукушки закуковали, часовые гвоздики выпали из свечных часов, водяные часы забулькали (и, как только опустошились ведерки, поднялись вверх), колокольчики забренчали, гонги загудели, куранты звякнули, а Хершебский жук-адвокат выполнил кульбит.
Тролли прихлопнули громадными руками свои уши, а Леди ЛеГион просто стояла, положа руки на бедра и слегка наклонив голову, пока последнее эхо не умерло вдали.
– Как мы видим, все верно, – сказала она.
– Что? – спросил Джереми. А про себя подумал: «Тогда, наверное, она вампир?»
– Все ваши часы идут правильно, – сказала Леди ЛеГион. – Вы очень щепетильны в этом вопросе, не так ли, мистер Джереми?
– Часы, которые не показывают правильное время… неправильные, – ответил Джереми.
Сейчас ему хотелось, чтобы она ушла. Ее глаза беспокоили часовщика. Он слышал, что у людей бывают серые глаза, но ее глаза были серыми, как глаза слепца. Однако она определенно смотрела на него и сквозь него.
– Да, и это однажды вызвало некоторые проблемы, – сказала Леди ЛеГион.
– Я… я не… я не… не понимаю, о чем вы…
– Гильдия Часовщиков? Вильямсон, у которого часы спешили на пять минут? И вы…
– Сейчас мне гораздо лучше, – сухо ответил Джереми. – Я принимаю лекарство. Гильдия была очень добра ко мне. А теперь, пожалуйста, уходите.
– Мистер Джереми, мы хотим, чтобы вы изготовили нам часы, которые будут точными.
– Все мои часы точные, – произнес Джереми, разглядывая носки своих ботинок. Он не должен был принимать лекарство в ближайшие пять часов и семнадцать минут, но чувствовал необходимость в нем прямо сейчас. – А сейчас я вынужден просить…
– Насколько точны ваши часы?
– Их ошибка меньше одной секунды в одиннадцать месяцев, – быстро ответил Джереми.
– Это хорошо?
– Да. – Это было очень хорошо. Поэтому Гильдия и отнеслась к нему с таким пониманием. Гениям всегда позволяются некоторые вольности, однажды из его рук даже вынули молоток и стерли с него кровь.
– Мы желаем еще большей точности.
– Этого невозможно добиться.
– О? Вы имеете в виду, что вы не можете этого добиться?
– Да, не могу. А если не могу я, значит, не может ни один часовщик в этом городе. Я бы знал!
– Весьма самонадеянно. Вы так в себе уверены?
– Я бы знал. – И он бы знал. Наверняка. Свечные и водяные часы… всего лишь игрушки, которые хранятся здесь как своеобразная дань почтения прошлому хронометрирования. И даже не смотря на это, Джереми проводил недели, экспериментируя с воском и ведерками, и так изменял примитивные часы, что по ним, ну, практически можно было сверять часы. И нет ничего страшного в том, что они не могут быть очень точными. Они простые и органичные, жалкие пародии на время. Они не действуют ему нервы. Но настоящие часы… ну, это механизм, сплошь состоящий из чисел, а числа должны быть безупречными.
Леди ЛеГион вновь склонила голову на бок.
– Как вы проверяете эту точность? – спросила она.
В Гильдии Джереми часто спрашивали об этом с тех самых пор, как его талант обнаружил себя. И на этот вопрос у Джереми не было ответа, потому что он не имел смысла. Вы делаете часы, чтобы они были точными. Художник рисует картину. Если предметы на ней похожи на настоящие, то это точная картина. И если вы делаете часы правильно, они будут точными. Тебе не нужно проверять их. Ты и так знаешь.
– Я и так знаю, – сказал он.
– Мы хотим, чтобы вы изготовили часы, которые будут очень точными.
– Насколько точными?
– Точными.
– Но я могу мастерить только в ограниченных возможностях моих материалов, – сказал Джереми. – Я… усовершенствовал определенные технологии, но присутствуют такие факторы как… вибрации, вызванные уличным транспортом, незначительные изменения температуры и тому подобное.
Пока он говорил, Леди ЛеГион изучала ассортимент массивных часов с демонами. Она выбрала одни и открыла крышку. Внутри было маленькое кресло с педальками, но они были заброшены и пусты.
– У вас нет демонов? – спросила она.
– Я храню эти часы ради исторического интереса, – ответил Джереми. – У них была точность только до нескольких секунд в минуту, а прошлым вечером они и вовсе остановились. Они вам подойдут, только если ваше понимание точности – «около двух», – произнося эту фразу, он поморщился. Она звучала, как скрежет ногтей по доске.
– Как насчет инвара? – спросила леди, с виду все еще поглощенная инспекцией часов.
Джереми был потрясен:
– Сплав? Я не думал, что кто-то за пределами Гильдии знает о нем. Он очень дорогой. Стоит гораздо дороже, чем золото той же массы.
Леди ЛеГион выпрямилась:
– Деньги не имеют значения, – сказала она. – Позволит ли вам инвар достичь абсолютной точности?
– Нет. Я уже использовал его. Он, конечно, не подвергается воздействию температуры, но всегда есть… помехи. Все меньшие и меньшие препятствия становятся все большими и большими проблемами. Это Парадокс Ксено.
– Ах, да. Это тот эфебский философ, который утверждал, будто вы не можете попасть в бегущего человека стрелой? – спросила леди.
– Теоретически, потому что…
– Но, кажется, Ксено известен четырьмя парадоксами, – перебила Леди ЛеГион. – Они содержали идею о существовании наименьшей возможной единицы времени. И она просто обязана существовать, ведь так? Рассмотрим настоящее. Оно должно иметь длину, потому что один его конец соединен с прошлым, а другой – с будущим, если бы у него не было длины, настоящее не могло бы существовать. Для него не было бы времени, в котором оно смогло бы разместиться.
Джереми внезапно влюбился. Он не ощущал подобного с тех пор, как в четырнадцать месяцев снял заднюю крышку с часов в детской.
– Значит, вы говорите о… знаменитом «тике вселенной», – сказал он. – Но никакая фреза не поможет изготовить шестеренки, настолько маленькие…
– Это зависит от того, что вы зовете шестеренками. Вы читали это?
Леди ЛеГион махнула рукой одному из троллей, который тут же с грохотом шагнул вперед и бросил на прилавок продолговатый сверток.
Джереми развернул его и обнаружил внутри маленькую книжку.
– «Мрачные Сказки»? – спросил он.
– Прочтите сказку о стеклянных часах Гадкого Шюшайна, – ответила Леди ЛеГион.
– Детские сказки? – произнес Джереми. – Чем они мне помогут?
– Кто знает? Мы зайдем к вам завтра, – ответила Леди ЛеГион. – Чтобы узнать о ваших планах. Кстати, вот маленький символ нашей добросовестности.
Тролль поставил на прилавок большую кожаную сумку. Она зазвенела роскошным золотым звоном. Джереми не уделил этому особого внимания. У него было достаточно золота. Даже опытные часовщики приходили, чтобы купить его часы. Золото было полезно, потому что давало ему время для работы над большим количеством часов. А это приносило ему больше золота. Золото было более или менее тем, что занимало время между часами.
– Также я могу достать для вас инвар в больших количествах, – сказала она. – Это будет частью вашей оплаты, хотя я согласна, что даже он не совсем соответствует вашим целям. Мистер Джереми, ведь мы с вами знаем, что подлинным вознаграждением за изготовление первых по-настоящему точных часов для вас будет возможность изготовить первые по-настоящему точные часы, да?
Он нервно улыбнулся:
– Было бы… неплохо, если б это было возможно… – произнес он. – Действительно, это… будет концом часового ремесла.
– Да, – ответила Леди ЛеГион. – Никому больше не понадобится делать часы.
Этот стол опрятен.
На нем стопка книг и линейка.
А еще тут стоят часы, сделанные из картона. Мисс подняла их.
Другие учителя в школе были известны как Стефани или Джоан и так далее, но для своего класса она была строго мисс Сьюзен. «Строгий», по сути, было словом, которое, похоже, подходило ко всему, касающемуся мисс Сьюзен, и в классной комнате она настаивала на Мисс, так же король настаивает на Его Величестве, и по практически той же причине.
Мисс Сьюзен носила черное, которое директриса не одобряла, но ничего не могла с этим поделать, потому что черный был действительно респектабельным цветом. Она была молода, но с едва ощутимой аурой веков вокруг нее. Свои светлые волосы с единственной черной прядью Сьюзан неизменно собирала в тугой пучок. Директриса осуждала и это – пучок наводит на мысль об Устаревшей Концепции Обучения, говорила она с уверенностью человека, который может произносить вслух заглавные буквы. Но даже она никогда не осмеливалась осуждать то, как мисс Сьюзен двигалась, потому что мисс Сьюзен двигалась как тигр.
На самом деле осудить мисс Сьюзен в ее присутствии всегда было очень сложно, потому что если вы решались на это, она посылала вам Взгляд. Это не был угрожающий взгляд. Ни в коем случае. Он был холодным и спокойным. Вам просто никогда не хотелось увидеть его снова.
Взгляд работал и в классе. Домашняя работа была еще одним Устаревшим Обычаем, против которого безрезультатно возражала директриса. Но ни одна собака еще не съедала домашнего задания учеников мисс Сьюзен, потому что в мисс Сьюзен было что-то, что оставляло на ее учениках свой след; вместо этого собака приносила им ручку и не спускала с них умоляющего взгляда до тех пор, пока задание не было выполнено. Казалось, у мисс Сьюзен было безошибочное чутье на лень и старание. Вопреки указаниям директрисы, мисс Сьюзен не разрешала детям делать то, что им хотелось. Она разрешала им делать то, что хотелось ей. Оказалось, что для всех это намного интереснее.
Мисс Сьюзен подняла картонные часы и спросила:
– Кто может сказать мне, что это?
Вверх взметнулся лес рук.
– Да, Миранда?
– Это часы, мисс.
Мисс Сьюзен улыбнулась и, старательно избегая руки, которой размахивал мальчик по имени Винсент, издающий вдобавок громкие и неистовые: «ууу, ууу, ууу», выбрала того, кто сидел за ним.
– Почти правильно, – сказала она. – Да, Сэмюель?
– Это картон, который сделали похожим на часы.
– Верно. Всегда надо видеть то, что есть на самом деле. И они хотят, чтобы я научила вас определять который час с помощью этого. – Мисс Сьюзен одарила часы презрительной усмешкой и отшвырнула в сторону.
– Может, попробуем по-другому, – сказала она и щелкнула пальцами.
– Да! – хором ответил класс, а затем издал дружное «Аах!», когда один за другим исчезли стены, пол и потолок, а парты взмыли высоко над городом.
В нескольких футах от них находился огромный треснутый циферблат часов на башне Незримого Университета.
Дети начали взволнованно подталкивать друг друга локтями. Тот факт, что под их ботинками находились лишь три сотни футов свежего воздуха, похоже, нисколько их не беспокоил. Странно, но они, видимо, даже не были удивлены. Это была просто интересная забава. Они вели себя как знатоки, видавшие вещи и поинтереснее. Но поскольку они учились в классе мисс Сьюзан, так и было.
– Теперь, Мелани, – сказала мисс Сьюзен, в то время как голубь приземлился на ее стол. – Большая стрелка на двенадцати, а огромная стрелка примерно на десяти, значит, сейчас…
Рука Винсента выстрелила вверх.
– Ууу, мисс, ууу, ууу…
– Примерно двенадцать часов, – произнесла Мелани.
– Молодец. Но тут…
Воздух затуманился. Теперь парты, все так же в идеальном порядке, крепко стояли на мощеной булыжником площади совсем другого города. Вместе с большей частью классной комнаты. Тут были шкафы, Живой Уголок и доска. Но стены все еще запаздывали. Никто на площади не обращал на гостей ни малейшего внимания, но, что странно, никто и не пытался пройти сквозь них. Воздух был теплее и пах морем и болотом.
– Кто-нибудь знает, где это? – спросила мисс Сьюзен.
– Ууу, я, мисс, ууу, ууу. – Винсент смог бы подняться выше, только если бы его ноги оторвались от земли.
– Как насчет тебя, Пенелопа? – сказала мисс Сьюзен.
– О, мисс, – сдулся Винсент.
Пенелопа – красивая, послушная и откровенно недалекая девочка – оглядела заполненную народом площадь и беленые дома с навесами с выражением, близким к панике.
– Здесь у нас была география на прошлой неделе, – произнесла мисс Сьюзен. – Город окружен болотами. На реке Вьюкс. Знаменитая кухня. Много морепродуктов…?
Красивая бровь Пенелопы изогнулась. Голубь спорхнул со стола мисс Сьюзен и, вежливо воркуя на ломанном голубином, присоединился к стае, выискивающей объедки среди камней.
Опасаясь, что многое может произойти, пока все ожидают окончания мыслительного процесса Пенелопы, мисс Сьюзен махнула на часы на магазине на противоположном конце площади и спросила:
– Ну, так кто может сказать мне, сколько времени здесь, в Генуа?
– Ууу, мисс, мисс, ууу…
Мальчик, которого звали Гордон, осторожно предположил, что сейчас три часа, к громкому разочарованию надувного Винсента.
– Верно, – сказала мисс Сьюзен. – Кто-нибудь может сказать мне, почему в Генуа три часа, в то время как в Анк-Морпорке двенадцать?
На этот раз не было никаких игнорирований. Если бы рука Винсента взметнулась вверх быстрее, то сила трения воздуха поджарила бы ее.
– Да, Винсент?
– Ууу, мисс, скорость света, мисс, он идет со скоростью шестьсот миль в час и в тот момент, когда солнце поднимается над Краем рядом с Генуа, значит, в двенадцать часов ему нужно три часа, чтобы добраться до нас, мисс!
Мисс Сьюзен вздохнула.
– Очень хорошо, Винсент, – ответила она и встала.
Пока она шла к Канцелярскому Шкафу, все, кто находился в комнате, внимательно следили за ней. По всей видимости, шкаф путешествовал вместе с ними, и если здесь и сейчас был бы кто-нибудь, кто замечал подобные вещи, он увидел бы бледные линии, обозначающие стены, окна и двери. А если бы он был мыслящим наблюдателем, он рассудил бы: так… классная комната в некотором роде все еще в Анк-Морпорке и к тому же в Генуа, так? Фокус ли это? Реальность ли? Фантазия? Или просто для этого особенного учителя между ними нет особой разницы?
Внутренняя часть шкафа также наличествовала, и в этом темном, пахнущем бумагой тайнике она хранила звезды. Они были золотые и серебряные. Каждая золотая звезда стоила трех серебряных.
Директриса, конечно, не одобряла этого. Она говорила, что они поощряют Соперничество. Мисс Сьюзен пояснила, что в этом и смысл, и директриса крайне поспешно удалилась, пока не получила Взгляд.
Серебряные звезды присуждались нечасто, а золотые – реже, чем раз в две недели, и за них, естественно, конкурировали.
Сейчас мисс Сьюзен выбрала серебряную звезду. Довольно скоро Винсент-Знайка будет владельцем собственной галактики. Но надо отдать ему должное, пареньку довольно безразлично, что за звезду он получил. Количество, вот что ему нравится. Мисс Сьюзен отметила его как Мальчика, Который С Наибольшей Вероятностью Будет Однажды Убит Своей Женой.
Мисс Сьюзен прошла обратно к своему столу и провоцирующе положила звезду прямо перед собой.
– И еще один дополнительный вопрос, – сказала она с некоторой злокозненностью. – Означает ли это, что «тогда» – там, в то время как «сейчас» – здесь?
Рука остановилась на полпути.
– Ууу… – начал Винсент, а затем остановился. – В этом нет смысла, мисс.
– Вопросам не обязательно иметь смысл, Винсент, – сказала мисс Сьюзен. – В то время как ответам обязательно.
Что-то типа вздоха послышалось со стороны Пенелопы. К удивлению мисс Сьюзен, лицо, которое, несомненно, однажды заставит ее отца нанять телохранителей, отвлеклось от своих обычных счастливых мечтаний и погрузилось в обдумывание задачи. Ее алебастровая рука тоже поднималась.
Класс выжидающе наблюдал.
– Да, Пенелопа?
– Везде…
– Да?
– Везде всегда сейчас, мисс?
– Совершенно верно. Отлично! Хорошо, Винсент, ты можешь получить свою серебряную звезду. А для тебя, Пенелопа…
Мисс Сьюзен вернулась к шкафу со звездами. То, что Пенелопа спустилась с небес достаточно надолго, чтобы ответить на вопрос, заслуживало награды, а за подобное философское изречение, несомненно, ей нужно было дать золотую.
– Я хочу, чтобы вы все открыли тетради и записали то, что нам только что сказала Пенелопа, – громко сказала она, садясь в кресло.
И тут она увидела, как прямо перед ней, подобно руке Пенелопы, начала подниматься вверх чернильница. Это была керамическая баночка, сделанная как раз по размерам дырочки в деревянной крышке стола. Она плавно выдвинулась, демонстрируя радостную черепушку Смерти Крыс.
Он подмигнул мисс Сьюзен светящейся голубой глазницей.
Быстрым и коротким движением, не глядя вниз, она одной рукой отставила чернильницу в сторону, а другой потянулась к толстому тому рассказов и швырнула его вниз с такой силой, что темно-синие чернила выплеснулись на булыжники.
Затем она подняла крышку стола и заглянула внутрь.
Там, конечно же, ничего не было. По крайней мере, ничего смертельного…
…пока ее взгляд не упал на кусочек шоколада, наполовину обгрызенный крысиными зубами, и записку с большими готическими буквами:
НАВЕСТИ МЕНЯ
подписанную очень знакомым «альфа-и-омега» символом и словом
Дедушка
Сьюзен подобрала записку и скомкала в шарик, чувствуя, что дрожит от гнева. Как он посмел? И послать крысу тоже!
Она бросила шарик в корзину для бумаг. Она никогда не промахивалась. И иногда корзина передвигалась, для того чтобы удостовериться в этом.
– А сейчас мы отправимся и посмотрим, который час в Клатче, – сказала она детям, внимательно наблюдавшим за ее действиями.
От удара книга раскрылась. И впоследствии это сыграет свою роль в истории. И, когда уже будет слишком поздно, мисс Сьюзен будет удивляться, почему книга была на столе, когда она никогда раньше ее не видела.
И лужица темно-синих чернил останется на булыжниках площади Генуа, пока вечерний ливень не смоет ее.
Первые слова, которые читают искатели просвещения в уединенных, грохочущих гонгами и населенных снежными людьми горах неподалеку от Пупа Мира, это слова из «Жития Мгновена Вечно Изумленного».
А первый вопрос, который они задают:
– Почему вечно изумленного?
И им отвечают:
– Мгновен изучил природу времени и понял, что вселенная мгновение за мгновением воссоздается заново. Поэтому, решил он, на самом деле прошлого нет, есть лишь воспоминание о прошлом. Моргните глазом и мир, который вы увидите, не существовал, когда вы закрывали его. Поэтому, говорил он, единственно возможное состояние ума – удивление. Единственно возможное состояние сердца – восторг. Небеса, которые вы видите сейчас, вы никогда не видели прежде. Сейчас – есть идеальный момент. Будь счастлив этим.
Первыми словами, которые прочел юный Лю-Цзы, когда искал неприятности в ночном, перенаселенном и промоченном дождями городе Анк-Морпорке, были: «Комнаты в аренду по приемлемым ценам». И он был счастлив этому.
Где есть подходящая земля для пашен, стоят фермерские дома. Люди здесь знают толк в хорошей почве. Они растят пшеницу.
Где в земле лежит металл, домны превращают ночное небо в алый закат. Здесь вечно гремят молотки. Люди куют сталь.
Это угольная сторона, это мясная, а здесь простерлись пастбища. Мир полон мест, где одна вещь формирует людей и страну. А в высокогорных долинах, окружающих Пуп мира, где никогда не тает снег, раскинулся край просвещения.
Здесь живут люди, которые знают, что не существует стали, а только идея стали[5]. Они дают имена новому и тому, что не существует. Они стремятся познать смысл жизни и природу души. Они создают мудрость.
Каждой долиной посеребренных снегом гор, где даже в разгар лета ветер напоен ледяной пылью, владеет какой-нибудь храм.
Здесь живут Слушающие монахи, что пытаются уловить вдалеке от шума и гама мира далекое эхо звуков, приводящих вселенную в движение.
Здесь и Орден Крутости, замкнутая и скрытная секта, верящая, что лишь через наивысшую крутизну может быть познана вселенная, и что черная одежда и серебристые аксессуары никогда не выйдут из моды.
В своих опутанных канатами храмах на головокружительной высоте Качающиеся Монахи проверяют равновесие мира, а затем совершают долгое и опасное паломничество, чтобы восстановить его. Их можно наблюдать за этим занятием на высоких горах и изолированных островах. Они используют маленькие латунные весы, размером не более кулака. Они работают. Ну, очевидно работают. Мир пока не опрокинулся.
А в высочайшей, широчайшей и зеленейшей долине, где растут абрикосы, а ручьи даже в самый теплый день несут куски льда, стоит монастырь боевых монахов Ордена Мгновена, Ой Донг. Остальные секты зовут их Монахами Истории. Не много известно о том, что они делают, хотя некоторые отметили тот странный факт, что в их маленькой долине всегда стоит чудесный весенний день, а вишневые деревья всегда в цвету.
Ходят слухи, что у монахов есть какая-то обязанность, вроде слежки за тем, чтобы завтра проходило в соответствии с каким-то загадочным планом, оставленным тем парнем, что был вечно изумлен.
На самом деле, по прошествии некоторого времени (невозможно и нелепо считать какого) выяснилось, что истина куда как удивительней и опасней.
Работа Монахов Истории состоит в том, чтобы следить, чтобы завтра вообще пришло.
Наставник Послушников встретился с Ринпо, главным помощником аббата. По крайней мере, на тот момент должность главного помощника была очень важной. Сейчас аббату требовалось от него множество вещей, о которых он не мог позаботиться сам. В подобных случаях всегда найдется тот, кто пожелает нести эту ношу. Такие Ринпо есть везде.
– Опять Лудд, – сказал Наставник Послушников.
– О, боги. Ведь одно непослушное дитя не лишит тебя покоя?
– Одно обычное и непослушное – нет. Откуда он?
– Мастер Сото прислал его. Слышал? Из нашего Анк-Морпоркского сектора? Он нашел его в городе. У мальчика настоящий талант, я это вижу, – сказал Ринпо.
Наставник Послушников выглядел шокированным.
– Талант! Да он нечестивый вор! Он был учеником в Гильдии Воров! – воскликнул он.
– Ну и? Дети иногда крадут. Отшлепать, и он перестанет. Основы образования, – сказал Ринпо.
– О! В этом и проблема.
– Да?
– Он очень, очень шустрый. Вокруг него постоянно пропадают вещи. Маленькие вещи. Ненужные вещи. Но даже если за ним пристально наблюдать, увидеть, как он их берет, невозможно.
– Может тогда он и не делает этого?
– Он проходит по комнате, и вещи исчезают! – сказал Наставник Послушников.
– Он столь быстр? Поэтому Сото и нашел его. Но вор…
– Они находятся позже в неожиданных местах, – с явной неохотой признался Наставник Послушников. – Он делает это из озорства, я уверен.
Легкий ветерок нес на террасу аромат вишневых бутонов.
– Послушайте, я привык к неповиновению, – сказал Наставник Послушников. – Это часть жизни послушника. Но он еще и опаздывает.
– Опаздывает?
– Он опаздывает на каждый урок.
– Как дети здесь могут опаздывать здесь?
– Мистера Лудда это, кажется, не беспокоит. Мистер Лудд считает, что может делать то, что ему заблагорассудится. Он еще и… умен.
Помощник кивнул. Ах, умен. Здесь в долине это слово приобретало особый смысл. Умный мальчик думает, что он знает больше своих наставников, дерзит и перебивает. Умный мальчик много хуже глупого.
– Он не признает дисциплины? – спросил Помощник.
– Вчера, когда я привел класс в Каменный Зал на Темпоральную теорию, я заметил, что он просто сидит и смотрит в стену. Совсем не слушает. Но когда я попросил его решить задачу, написанную на доске, наверняка зная, что он не сможет, он решил ее. Сразу. И правильно.
– Ну, ты же сказал, что он умный мальчик.
Наставник Послушников выглядел смущенным.
– Но… это была неуместная задача. Я до этого инструктировал полевых агентов Пятого Дзиня и оставил часть задания на доске. Чрезвычайно сложного фазово-пространственного задания, включающего остаточные колебания в n-ом числе историй. Никто из них не решил ее. Честно говоря, даже мне пришлось заглянуть в ответ.
– Итак. Насколько я понимаю, ты наказал его за не-ответ на уместную задачу?
– Это понятно. Но такое поведение подрывает основы. Мне постоянно кажется, что часть его витает где-то. Он никогда не слушает, он всегда знает ответ, и не может объяснить откуда. Мы не можем продолжать пороть его. Он подает дурной пример другим ученикам. Невозможно учить умного мальчика.
Помощник задумчиво наблюдал за полетом голубей, кружащих вокруг крыши монастыря.
– Мы не можем отослать его теперь, – наконец сказал он. – Сото сказал что видел, как он делал Стойку Койота! Поэтому он его и обнаружил! Можешь себе представить? Его ведь совсем не тренировали. Можешь себе вообразить что случиться, если кто-нибудь с таким уровнем мастерства будет предоставлен самому себе? Слава богу, что Сото был настороже.
– Но он превратил его в мою проблему. Мальчик нарушает порядок.
Ринпо вздохнул. Наставник Послушников был добрым и честным малым, но он уже давно не покидал долины. Люди вроде Сото каждый день проводят в мире времени. Они научились быть гибкими, потому что если ты не будешь гибким там – ты мертвец. Люди вроде Сото… хотя, у него были некоторые соображения по этому поводу…
Он посмотрел на другой конец террасы, где слуги подметали опавшие вишневые лепестки.
– Я вижу гармоничное решение, – сказал он.
– О, неужели?
– Такой необычайно талантливый мальчик как Лудд нуждается в личном наставнике, а не в школьной скамье.
– Возможно, но…
Наставник Послушников проследил за взглядом Ринпо.
– О, – произнес он, и на его лице появилась не слишком хорошая улыбка. В ней было предчувствие и надежда на то, что проблема может быть переложена на того, кто, по мнению наставника, этого полностью заслуживает.
– Мне пришло на ум одно имя, – сказал Ринпо.
– Мне тоже, – отозвался Наставник Послушников.
– Имя, которое я слишком часто слышал, – продолжал Ринпо.
– Я полагаю, либо он сломает мальчишку, либо мальчишка сломает его или, возможно, они сломают друг друга… – размышлял Наставник Послушников.
– Ну, как говорят в мире, – сказал Ринпо, – хуже не будет.
– Согласится ли аббат, – сказал Наставник Послушников, проверяя понравившуюся идею на наличие слабых сторон.
– Он всегда испытывал определенное и довольно раздражающее уважение к… дворнику.
– Аббат добрейшей души человек, но зубы в настоящее время доставляют ему некоторые неприятности, и он не слишком хорошо ходит, – сказал Ринпо. – Это сложное время. Я уверен, он охотно согласится с нашей общей просьбой. Поскольку просьба не особо значима на фоне ежедневных забот.
И так было предрешено будущее.
Они оба были неплохими людьми. Они много трудились на благо долины в течение тысяч лет. Но бывает так, что спустя некоторое время вырабатывается довольно опасный образ мыслей. Вроде того, что в то время как все важные мероприятия требуют тщательной организации, сама организация требует организации гораздо больше, нежели мероприятие. А еще что порядок – это всегда хорошо.
У кровати Джереми стоял целый ряд будильников. Они не были ему нужны, поскольку он просыпался, когда хотел. Их здесь проверяли. Он ставил их на семь и просыпался в 6.59, чтобы проверить зазвенят ли они вовремя.
Сегодня вечером Джереми отправился в постель рано, прихватив с собой стакан воды и «Страшные Сказки».
Сказки его не интересовали никогда, ему не удавалось уловить их смысл. Он ни разу за всю жизнь не прочел ни одной сказки. Он помнил, как еще мальчишкой его раздражал рисунок к Хикори Дикори Доку из книги с детскими стишками в тряпичной обложке, потому что часы на нем были из совершенно другой эпохи.
Он попытался читать «Страшные Сказки». У них были названия, типа «Как злая королева танцевала в раскаленных алых башмаках!» или «Старая Дама в печи». Здесь не было даже намека на часы, ни на какие из них. Похоже, авторы изо всех сил пытались избежать любого их упоминания.
С другой стороны, в «Стеклянных часах Гадкого Шюшайна» часы были. Или что-то на них похожее. Нечто… странное. Злодей – читатель мог вывести это только из того, что так было сказано прямо на первой странице – создал часы из стекла, в которые поймал саму Леди Время, но все пошло не так, потому что в часах была одна деталь – пружинка – которую он не смог сделать из стекла, и она не выдержала напряжения. Время было освобождено и создатель часов, возрастом в десять тысяч лет, в секунду стал горсткой пыли, и его больше не видели, что, по мнению Джереми, было неудивительно. История кончалась моралью: «Большие дела зависят от маленьких деталей». Но Джереми не мог понять, почему вместо этого там с тем же успехом не могли написать: «Плохо ловить несуществующих женщин в часы» или «Все бы сработало со стеклянной спиралью».
Но даже такому неискушенному читателю как Джереми было ясно, что-то не так со всей историей. Она оставляла такое впечатление, будто автор пытался передать смысл того, что видел или где-то слышал, но так и не понял. И – ха! – хотя часы были созданы сотни лет назад, когда даже в Убервальде из часов была только кукушка, художник изобразил огромные напольные часы, каких не было и пятидесяти лет назад. Глупость человеческая! Было бы смешно, если бы не было так грустно!
Он отложил книгу и провел остаток вечера над проектом для Гильдии. Они щедро платили ему за это, при условии, что он пообещает никогда не появляться у них лично.
Затем он положил работу на прикроватный столик рядом с часами, задул свечу, лег и заснул. И ему приснился сон.
Стеклянные часы тикали. Они стояли на деревянном полу посреди мастерской и испускали серебристое сияние. Джереми обошел вокруг них, или, скорее, они медленно повернулись перед ним.
Они были выше человеческого роста. С прозрачным корпусом и мерцающими, словно звезды, красными и синими огоньками. В воздухе стоял едкий запах кислоты.
А потом его взгляд проник в них, проник в кристалл, он несся вниз сквозь слои стекла и хрусталя. Слои проносились мимо, становясь гладкими, в сотни миль длинной стенами, а он все падал, скользя между ними, в то время как они делались все более ребристым, зернистым… и дырчатыми. А красно-голубой свет все еще лился ему вслед.
Только теперь был еще звук. Он шел из темноты наверху, неторопливый бой, что был до нелепого знаком, сердцебиение, усиленное в миллионы раз…
Тумм… тумм…
…каждый удар, неспешный, как гора, и огромный, как мир, темный и кроваво-красный. Через несколько этих тактов его падение замедлилось, остановилось, и он вновь полетел вверх, сквозь свет, пока сияние наверху не превратилось в комнату.
Ему надо запомнить это! Все было ясно, понятно с первого раза! Так просто! Так легко! Он видел каждую деталь, как она сделана, как соединена с другими.
Но понимание уходило.
Конечно, это был всего лишь сон, сказал он себе и успокоился. Правда, этот сон никак не хотел заканчиваться, вынужден был признать Джереми. К примеру, перед ним все еще была пролитая на скамью чашка чая и звук голосов за дверью…
В дверь постучали. Джереми вдруг стало интересно, кончится ли сон, когда ее откроют, но дверь исчезла, а стук продолжался. Он шел снизу.
Было 6.47. Джереми глянул на часы, чтобы убедиться в том, что они не врут, и, натянув одежду, поспешил вниз.
Когда он открыл парадную, за ней никого не оказалось.
– Мм. Тута внизу, мистер.
Джереми глянул вниз и увидел гнома.
– Зовут вас Чассын? – спросил он.
– Да?
Сквозь дверную щель просунули блокнот.
– Подпишите здеся, где написано, «подпишите здеся». Спасибо. Ну, парни…
Позади него пара троллей перевернула тележку. Большой деревянный ящик грохнулся на мостовую.
– Что это? – спросил Джереми.
– Экспресс-посылка, – сказал гном, забирая блокнот. – Из Убервальда. Влетел кому-то в копеечку. Гляньте на эти печати и наклейки.
– Вы не могли бы внести его?.. – начал Джереми, но тачка уже двинулась прочь с веселым звоном и звяканьем хрупких деталей.
Начался дождь. Джереми рассмотрел ярлык на ящике. Он, несомненно, был адресован ему, подписан аккуратным округлым почерком и с гербом Убервальда в виде двухголовой летучей мыши, но без каких-либо других пометок, если не считать слов на дне: «ЭТОЙ СТРОНОЙ ВВЕРХ» (написано вверх ногами).
И тут ящик начал ругаться. Приглушенно и на иностранном языке, но с ясной интернациональной сутью.
– Э… привет, – сказал Джереми.
Ящик покатился и приземлился на бок, выдав еще один поток ругательств. Внутри послышались приглушенные удары, несколько более громких проклятий, и ящик вновь оказался стоящим предполагаемой крышкой вверх.
Кусок доски скользнул в сторону и на улицу со звоном вылетел лом. Голос, что прежде изрыгал проклятия, произнес:
– Не будете ли вы так рафлюбефны?
Джереми вставил лом в подходящую прореху и нажал. Ящик развалился на части. Инструмент выпал из рук Джереми. Внутри оказалось… существо.
– Я не понимаю, – сказало оно, стряхивая с себя кусочки упаковочного материала. – Девять проклятых дней беф проблем, а эти идиоты не могли пофтавить его как надо.
Оно кивнуло Джереми.
– Доброе утро, фэр. Полагаю, вы мифтер Джереми?
– Да, но…
– Меня фовут Игор, фэр. Мои рекомендации, фэр.
Рука, больше похожая на сплошную производственную травму и державшаяся одним куском только благодаря множеству швов, сунула Джереми связку бумаг. Он инстинктивно отшатнулся, но тут же смутился и взял их.
– Я думаю здесь какая-то ошибка, – сказал он.
– Нет-нет, не ошибка, – сказал Игор, вытаскивая матерчатую сумку из-под обломков ящика. – Вам нуфен афифтент. И оно пришло афифтировать, ф Игором вы не ошибетефь. Вфе фнают это. Может, уйдем иф-под дофдя, фэр? У меня от него колени рфавеют.
– Но мне не нужен ассисте… – начал Джереми, но это было не совсем правдой. Он не мог держать ассистента. Они у него не задерживались даже на неделю.
– Доброе утро, сэр! – раздался веселый голос.
Появилась еще одна тележка. На этот раз сияющая гигиенической белизной и наполненная разнообразными молочными продуктами и с надписью «Рональд Соха, молочник» на боку. Сбитый с толку Джереми посмотрел прямо в улыбающееся лицо мистера Сохи, держащего по бутылке молока в каждой руке.
– Одна пинта, сударь, как обычно. А может еще одну для вашего друга?
– Э, э, э… да, спасибо.
– Да, и йогурт на этой неделе особенно удался, сударь, – приободрившись предложил мистер Соха.
– Э, э, думаю, нет, мистер Соха.
– Нужны яйца, сливки, масло, пахта или сыр?
– Вообще-то нет, мистер Соха.
– Ну, хорошо, – сказал мистер Соха, ничуть не расстроившись. – Увидимся завтра.
– Э. Да, – сказал Джереми вслед повозке.
Мистер Соха был его другом, то есть, согласно ограниченному социальному словарю Джереми, тем «с кем я говорю раз или два в неделю». Он одобрял молочника, поскольку тот был систематичен и пунктуален и забирал бутылки со ступеней каждое утро, когда часы били семь.
– Э, э, до свиданья, – добавил он и повернулся к Игору. – Как ты узнал, что мне нужен… – начал он. Но удивительный человек уже исчез в доме и разъяренный Джереми последовал за ним в мастерскую.
– О, да, очень мило, – сказал Игор, который с видом профессионала рассматривал обстановку. – Это Вращатель Мк3 с микролучом, так? Я видел его в их каталоге. Очень мило, правда…
– Я ни у кого не просил ассистента! – сказал Джереми. – Кто послал тебя?
– Мы Игор, фэр.
– Да, ты говорил! Послушай, я не…
– Нет, фэр. «Мы. Игор», фэр. Органифация, фэр.
– Какая организация?
– Агенфтво по найму, фэр. Понимаете, дело в том, что… Игор чафто окафываетфя у хофяев, хотя не по фвоей вине, а ф другой фтороны…
– …У тебя два больших пальца, – вдохнул Джереми, который только что это заметил и не смог сдержаться. – По два на каждой руке.
– О, да, фэр, очень удобно, – ответил Игор, даже не глянув вниз. – Ф другой фтороны, клиентов не так мало. Моя тетя Игорина руководит элитным агенфтвом.
– Что… много Игоров? – спросил Джереми.
– О, наф порядочное количефтво. У наф большая фемья. – Игор передал Джереми визитку.
На ней значилось:
Мы. Игор
«Дополнительные руки»
Старый Расаус
Гадкий Шюшайн
c-mail: Дамафтер Убервальд
Джереми уставился на семафорный адрес. Его обычное пренебрежение ко всему, что не касалось часов, к этому не относилось. Протянувшаяся по всему континенту семафорная система очень заинтересовала его, когда он узнал, что в ней использовался принцип часового механизма, предназначенный для ускорения пересылки писем. То есть, вы можете послать такое письмо и заказать Игора? Ну, это, по крайней мере, объясняет скорость.
– Расаус, – сказал он. – Это что-то вроде концертного зала?
– Обычно, фэр… обычно, – заверил Игор.
– У тебя и вправду есть семафорный адрес в Убервальде?
– О, да. Мы быфтро фхватываем новинки. Обоими руками, фэр.
– …и четырьмя большими пальцами…
– Так точно, фэр. Всеми.
– И ты отправил себя сюда?
– Точно, фэр. Мы, Игоры, не боимфя неудобфтв.
Джереми посмотрел на листок, который ему всучили, и в глаза бросилось имя.
Бумага была подписана. В каком-то смысле. Надпись и имя под ней были выполнены аккуратными прописными буквами, настолько аккуратными, что напоминали печатные.
ОН БУДЕТ ПОЛЕЗЕН
ЛеГион
И он вспомнил.
– О, так это дело рук Леди ЛеГион. Это она прислала тебя ко мне?
– Верно, фэр.
Ощущая, что Игор чего-то ждет от него, Джереми притворился, что просматривает остальные листы, которые, оказалось, содержали рекомендации. Несколько из них были написаны тем, что, как он надеялся, было высохшими коричневыми чернилами, другие цветными карандашами, а поля некоторых были изрисованы по краям. Но все они были положительными.
Правда, спустя некоторое время Джереми заметил некоторую закономерность в подписях.
– Эта подписана кем-то по имени Сумасшедший Доктор Ковш, – сказал он.
– Вообще-то его не фвали фумафшедший, фэр. Это была фкорее кличка, фэр.
– Но он был сумасшедшим?
– Кто фнает, фэр, – спокойно ответил Игор.
– А Чокнутый Барон Хаха? В «Основаниях для отъезда» сказано, что его раздавило горящей мельницей.
– О, по ошибке, фэр.
– Правда?
– Да, фэр. Толпа приняла его фа Кричащего Доктора Бефумца, фэр.
– О. А. Да. – Джереми глянул вниз. – На которого ты, как я вижу, тоже работал.
– Да, фэр.
– И он умер заражения крови?
– Да, фэр. От укола гряфными вилами.
– А… Кусачий Прокалыватель?
– Вы поверите, что у него была шашлычная?
– Правда?
– Не фовфем, фэр.
– Хочешь сказать, он тоже был псих?
– Ах. Ну, у него были фвои фаморочки, вынуфден прифнать, но Игор никогда не офуждал фвоих хофяев и хофяек. Это уфтав Игоров, фэр, – добавил он снисходительно. – Это был бы фтранный фтарый мир, ефли бы мы вфе были одинаковыми, фэр.
Джереми был окончательно сбит с толку, что стало ясно из того, как он повел себя дальше. Он никогда не умел общаться с людьми, а это, исключая общение с Леди ЛеГион и препирательства по поводу не-желете-ли сыра с мистером Сохой, был самый длинный разговор за целый год. Возможно, он состоялся из-за того, что было сложно думать об Игоре как о представителе рода людского. До сих пор Джереми не приходило в голову, что понятие «человек» включает кого-либо с большим количеством швов, чем у сумки.
– Я не уверен, что у меня есть для тебя работа, – сказал он. – Хотя, у меня есть новый заказ, но я не уверен как… в любом случае, я не сумасшедший!
– Это не обяфательно, фэр.
– У меня даже бумага есть, где это написано.
– Отлично, фэр.
– Не у всех такая есть.
– Ваша правда, фэр.
– Я принимаю лекарство.
– Правильно, фэр, – сказал Игор. – Я только пойду и фделаю фавтрак, мофно? Пока вы переодеваетефь… хофяин.
Джереми ощупал свою мокрую одежду.
– Я сейчас вернусь, – бросил он и поспешил к лестнице.
Игор оглядел подставку с инструментами. Он нигде не видел ни пятнышка пыли; молоточки, напильники и пинцеты были разложены по размеру, а на столах все было расставлено с геометрической точностью.
Он вытащил один из ящиков. Шурупы лежали четкими рядами.
Он оглядел стены. На них не было ничего, кроме полок с часами. Это было неожиданно, даже у Доктора Слюнявого Трясучки на стене висел календарь, добавлявший обстановке немного цвета. Правда, он был изготовлен «Кислотной Ванной и Тюрьмой К°» в Уродвилле, и цвет, который он добавлял, был преимущественно красным, но это хотя бы демонстрировало косвенное признание существования другого мира по ту сторону четырех стен.
Игор был озадачен. Игор никогда ранее не работал на нормального человека. Он работал на нескольких… ну, люди зовут их сумасшедшими, и на нескольких нормальных людей, обладавших минимальными и социально приемлемыми бзиками, но не мог вспомнить, чтобы работал на совершенно нормального человека.
Очевидно, решил он, закручивание шурупов в нос – сумасшествие, тогда как их подсчет и сортировка по отдельным ящикам – норма, что напротив…
А. Нет. Все не так, так…?
Он улыбнулся. Он начинал чувствовать себя здесь как дома.
Дворник Лю-Цзы находился в своем Саду Пяти Сюрпризов и приводил в порядок свои горы. Метлу он прислонил к живой изгороди.
Неподалеку, возвышаясь над храмовыми садами, стояла большая статуя Мгновена Вечно Изумленного с вечным выражением… да, приятного изумления в широко распахнутых глазах.
В качестве хобби горы обычно привлекали тех людей, про которых говорят, что у них куча времени. Но у Лю-Цзы времени не было совсем. Время было тем, что большей частью случается с другими; он судил о времени так, как люди на берегу судят о море. Оно было большим и далеким. В него приятно иногда погрузить ступни, но жить в нем все время невозможно. Кроме того, из-за него появляются морщины.
Настоящий момент, бесконечный и вечновозобновляемый момент в этой мирной, залитой солнцем маленькой долине, он тратил на маленькие зеркала, совки, морфические резонаторы и еще более странные приборы, которые могут предотвратить рост горы более чем на шесть дюймов.
Вишни все еще были в цвету. Они всегда в цвету здесь. Где-то в храме ударили в гонг. Стая белых голубей снялась с крыши.
На горы упала тень.
Лю-Цзы поднял взгляд и сделал небрежный знак почтения довольно раздраженному на вид пареньку в робе послушника.
– Да, хозяин? – произнес он.
– Я ищу человека по имени Лю-Цзы, – сказал мальчик. – Честно говоря, я не уверен, что он существует.
– У них появился лед, – сказал Лю-Цзы, проигнорировав сказанное. – Наконец-то, видите, хозяин? В ней всего дюйм, а у нее уже порезалась своя маленькая долина. Прелестно, правда?
– Да, да, очень хорошо, – сказал послушник, всегда вежливый с прислугой. – Это сад Лю-Цзы?
– Ты имеешь в виду того Лю-Цзы, который знаменит своими карликовыми горами?
Послушник перевел взгляд с ряда тарелок на маленького сморщенного человечка.
– Вы Лю-Цзы? Но вы всего лишь уборщик! Я видел, как вы подметали в общежитии! Я видел, как вас пинали люди!
Лю-Цзы, очевидно не расслышав последнего, подобрал тарелку около фута шириной с маленьким дымящимся вулканом.
– Что об этом скажите, хозяин? – спросил он. – Вулкан. Чертовски трудно сделать, простите мой клатчатский.
Послушник подошел к нему, наклонился и заглянул прямо в глаза дворнику.
Мало что могло смутить Лю-Цзы, но это было то самое.
– Вы Лю-Цзы?
– Да, парень, я Лю-Цзы.
Послушник глубоко вздохнул и протянул ему маленький свиток, зажатый в худом кулаке.
– От аббата… э, многоуважаемому!
Он нервничал, и свиток в его руке заметно дрожал.
– Большинство зовет меня Лю-Цзы, парень, или «Дворник». Некоторые, пока не узнают меня получше, зовут меня «Пошел прочь», – сказал Лю-Цзы, аккуратно заворачивая свои инструменты. – Но никогда «столь уважаемым», кроме случаев с дефектами речи.
Он оглядел блюда в поисках маленького совка, который использовал для «оледенения», но его нигде не было. Но он ведь только что отложил его.
Послушник наблюдал за ним со смешанным выражением страха и остаточного подозрения на лице. Слава Лю-Цзы гремит повсюду. Он был человеком, который сделал, ну, который сделал практически все, если верить слухам. Но его внешность говорила об обратном. Он был просто лысым человечком с клочковатой бородой и робкой любезной улыбкой.
Лю-Цзы похлопал его по плечу, желая успокоить.
– Посмотрим, чего хочет аббат, – сказал он, разворачивая рисовую бумагу. – О. Здесь написано, что ты должен отвести меня поговорить с ним.
Паника застыла на лице послушника.
– Что? Как я могу сделать это? Послушникам не разрешается входить во Внутренний Храм!
– Правда? В таком случае, позволь мне отвести тебя, отводящего меня, поговорить с ним, – сказал Лю-Цзы.
– Вам разрешено входить во Внутренний Храм? – спросил послушник и приложил ладошку ко рту. – Но вы просто дво… О…
– Верно! Даже не настоящий монах, не говоря уж о Донге, – сказал дворник весело. – Поразительно, правда?
– Но люди говорят о вас как о равном аббату!
– О, боги, нет, – сказал Лю-Цзы. – Я вовсе не столь благочестив. У меня так и не получилось приобщиться к вселенской гармонии.
– Но вы делаете все эти невероятные…
– О, но я не говорил, что я плох в своем деле, – сказал Лю-Цзы, подходя к метле и вскидывая ее на плечо. – Просто я не святой. Пошли?
– Э… Лю-Цзы? – позвал послушник, когда они зашагали по древней мощеной тропе.
– Да?
– Почему этот сад называется Садом Пяти Сюрпризов?
– Как вас звали в миру, торопливый молодой человек?
– Неоврат. Неоврат Лудд, многоува…
Лю-Цзы предупредительно поднял палец.
– А?
– Дворник, я хочу сказать.
– Лудд, да? Из Анк-Морпорка?
– Да, дворник, – внезапно погрустневшим голосом сказал мальчик, поскольку знал, что за этим последует.
– Из Гильдии воров? Один из Луддитовых парней?
Мальчик, назвавшийся Неовратом, посмотрел в глаза старику и ответил тем монотонным голосом человека, который отвечал на этот вопрос слишком много раз.
– Да, Дворник. Я найденыш. Да, нас называли Девочками и Мальчиками Лудд в честь одного из основателей Гильдии. Да, это моя приемная фамилия. Да, жизнь эта была неплохой и иногда мне хочется ее вернуть.
Лю-Цзы, казалось, его не слушал.
– Кто прислал тебя сюда?
– Монах, которого зовут Сото, отыскал меня. Он сказал, что у меня талант.
– Марко? Тот волосатый?
– Точно. Только я думал, что всем монахам положено бриться.
– О. Сото говорит, что он и так лысый под волосами, – сказал Лю-Цзы. – Он говорит, что волосы совсем другое существо, которое просто живет на нем. После этого его быстро подрядили на полевые вылазки. Трудяга, замечу тебе, и дружелюбный, при условии, что ты не трогаешь его волосы. Важный урок: ты не получаешь практики, если подчиняешься всем правилам, включая те, что касаются умственных процессов. А какое имя тебе дали при посвящении?
– Лобзанг, много… уф, Дворник.
– Лобзанг Лудд?
– Э… да, Дворник.
– Удивительно. Итак, Лобзанг Лудд, ты пытался подсчитать мои сюрпризы? Все пытаются. Сюрприз – в природе Времени, а пять – число Сюрпризов.
– Да, Дворник. Я нашел маленький мостик, который опрокидывается и сбрасывает вас в пруд с карпами…
– Хорошо. Хорошо.
– …и я нашел бронзовую скульптуру бабочки, которая хлопает крыльями, когда ты дуешь на нее…
– Уже два.
– А вон те маленькие маргаритки могут внезапно окатить вас ядовитой пыльцой…
– Ах. Да. Многие люди находят их весьма изумительными…
– И я думаю, что четвертый сюрприз это йодельная мушка.
– Отлично, – улыбнулся Лю-Цзы. – Неплохо, да?
– Но пятый я найти не смог.
– Правда? Дай мне знать, когда найдешь, – сказал Лю-Цзы.
Лобзанг Лудд обдумывал это пока шел вслед за дворником.
– Сад Пяти Сюрпризов это проверка, – наконец произнес он.
– О да. Почти все проверка.
Лобзанг кивнул. Это было как с Садом Четырех Элементов. Все послушники находили бронзовые символы трех из них – один был в пруду с карпами, другой под камнем, третий нес на себе сокол – но никто из одноклассников Лобзанга не нашел Огня. Казалось, что в саду ему быть негде.
Спустя некоторое время Лобзанг сделал вывод, что на самом деле, как их и учили, существует пять элементов. Четыре слагают вселенную, а пятый, Сюрприз, позволяет ей продолжать существовать. Никто не говорил, что все четыре элемента в саду были материальны, следовательно, четвертым элементом в Саду мог быть Сюрприз, заключенный в том, что Огня там нет. Кроме того, огня обычно в садах не бывает, в то время как другие знаки были найдены внутри соответствующих стихий. Так что он спустился в пекарню и открыл одну из духовок, и там, сияя алым жаром, под булками нашелся Огонь.
– Тогда… я думаю, что пятый сюрприз в том, что пятого сюрприза нет, – сказал он.
– Неплохая попытка, но никаких цилиндрических штуковин, – сказал Лю-Цзы. – И не так ли пишут: «О-о, ты так востер, смотри, не порежься в один прекрасный день»?
– Мм, я еще не читал об этом в святых текстах, Дворник, – неуверенно произнес Лобзанг.
– И не прочтешь, – ответил Лю-Цзы.
Из яркого солнечного дня они ступили в прохладный полумрак храма и, миновав древние залы, спустились вниз по лестницам, вырубленным в скале. Звук далекого пения следовал за ними. Лю-Цзы, который не был набожен и поэтому не мог думать безбожные мысли, иногда размышлял, а поют ли монахи из хора что-нибудь, или просто делают «а-а а-а-а а а». Из-за эха не разберешь.
Он покинул главный коридор и подошел к двум большим лакированным красным дверям.
И оглянулся. Лобзанг неподвижно стоял в нескольких ярдах от него.
– Ты идешь?
– Даже Донгам нельзя входить сюда! – сказал Лобзанг. – Вы должны быть Третьим Дзинь-Динем, по меньшей мере.
– Ага. Верно.Так короче. Пошли, здесь сквозит.
С большой неохотой, в любой момент ожидая возмущенного окрика здешнего начальства, Лобзанг последовал за дворником.
А ведь он всего лишь дворник! Один из тех, что подметают полы, стирают одежду и чистят туалеты! Никто о них даже не вспоминает! Но о Лю-Цзы новички слышат с самого первого дня – как он уходил в самые закрученные узлы времени и распутывал их, как постоянно восстанавливал движение на перекрестках истории, как одним словом направлял поток времени в другое русло и использовал, чтобы развить самые изощренные методы ведения боя…
…а тут стоял худой маленький человек, с какой-то усредненной внешностью, казалось, он мог появиться откуда угодно; одетый в робу, которая когда-то была белой, до того как покрылась пятнами и заплатками и в заштопанных сандалиях на ногах. И с этой дружелюбной ухмылкой, как будто постоянно ожидал, что сейчас случится нечто веселое. И никакого пояса, просто еще один кусок веревки, чтобы роба не распахивалась. В то время как даже некоторые послушники в первый год достигают уровня серого Донга!
В доджо практиковались главные монахи. Лобзангу пришлось посторониться, когда двое бойцов пронеслись мимо. Контуры их рук и ног расплывались, в то время как они кроили раскрытое и надрезанное время на все более тонкие и тонкие кусочки…
– Ты! Дворник!
Лобзанг оглянулся, но крик был адресован Лю-Цзы. Динь, недавно возведенный в ранг Третьего Дзиня, судя по его новенькому поясу, покраснел от ярости и начал наступать на маленького человечка.
– Что ты делаешь здесь, уборщик отбросов? Это запрещено!
Улыбка Лю-Цзы не изменилась. Но он залез в свою робу и достал маленький мешочек.
– Так короче, – сказал он. Затем извлек щепотку табака и, в то время как Динь нависал над ним, принялся сворачивать сигарету. – Кроме того, здесь повсюду грязь. Мне, несомненно, придется переговорить с тем, кто подметал тут.
– Как смеешь ты перечить, – закричал монах. – Убирайся на свою кухню, дворник!
Находясь за спиной Лю-Цзы, Лобзанг мог видеть, что весь доджо остановился, чтобы посмотреть на них. Один или два монаха перешептывались друг с другом. Человек в коричневой робе доджо мастера, подперев рукой подборок, безмятежно наблюдал за ними из своего кресла.
С величайшей осторожностью и приводящей в ярость деликатностью, словно самурай, составляющий букет, Лю-Цзы поместил листья табака на тонкую папиросную бумагу.
– Нет, я полагаю, что сейчас пройду вот в эту дверь, если вы не возражаете, – сказал он.
– Какая наглость! Значит, ты готов драться, враг пыли?
Человек отпрыгнул назад и поднял руки в жесте Битва Хека. Он крутанулся на месте и пнул ногой тяжелый кожаный мешок, причем с такой силой, что оборвалась цепь, на которой тот висел. И вновь обернулся лицом к Лю-Цзы, держа руки в позе Движение Змеи.
– Аий! Шао! Хаййя… – начал он.
Мастер поднялся.
– Подожди! – приказал он. – Хочешь ли ты узнать имя человека, которого собираешься убить?
Воин замер в своей стойке, глядя на Лю-Цзы.
– Мне не нужно знать имя дворника, – сказал он.
Лю-Цзы скатал сигарету в тонкий цилиндр и подмигнул разозленному человеку, только подлив тем самым масла в огонь.
– Всегда разумнее узнать имя дворника, мальчик, – сказал доджо мастер. – И мой вопрос был адресован не тебе.
Джереми глядел на свои простыни.
Они были покрыты записями. Его собственными записями.
Они тянулись через подушку на стену. Были среди них и чертежи, оставившие глубокие следы в штукатурке.
Карандаш нашелся под кроватью. Он даже заточил его. Он заточил карандаш во сне!
И судя по всему, он писал и чертил несколько часов. Пытаясь зарисовать сон.
Составив даже перечень деталей на обратной стороне пухового одеяла.
Все это имело смысл, когда он видел это, как молоток или палка или Гравитационный Регулятор Хода Вилбрайта. Это было похоже на встречу со старым другом. А сейчас… Он посмотрел на строчки каракуль. Он писал так быстро, что игнорировал пунктуацию, как и некоторые буквы. Но все же, в этом можно было углядеть смысл.
Он слышал о подобных вещах. Великие открытия иногда действительно происходили во снах и во снах наяву в том числе. Не придумал ли Цибета Ногтоеда наручные маятниковые часы во время работы публичным палачом? Не повторял ли постоянно Вильфрам Чепухон, что мысль о регуляторе «рыбный хвост» посетила его после того, как он съел слишком много лобстера?
Да, во сне все было все ясно. Но при свете дня это потребует некоторой доработки.
Из маленькой кухни за его мастерской слышался стук тарелок. Он поспешил вниз, волоча за собой простыню.
– Обычно у меня… – начал он.
– Тофты, фэр, – сказал Игор, отвернувшись от плиты. – Флегка подгорели, кафетфя.
– Как ты узнал?
– Игор, училфя предугадывать фелания, фэр, – произнес Игор. – Какая миленькая кухня, фэр. Я никогда префде не видел ящика с надпифью «лофки» с лофками в нем.
– У тебя есть опыт работы со стеклом, Игор? – спросил Джереми, проигнорировав последнее замечание.
– Нет, фэр, – сказал Игор, намазывая тост маслом.
– Нет?
– Нет. Я чертовфки хорош в этом. Многим хофяевам нуфны были… фпецальные аппараты, которых нигде не было, фэр. Что вам нуфно?
– Как нам стоит начать с этим? – Джереми расстелил простыню на столе.
Из Игоровых пальцев с грязными ногтями выпал тост.
– Что-то не так?
– Мне покафалось, что кто-то ходит по моей могиле, фэр, – сказал Игор, с лицом, искаженным гримасой ужаса.
– Э… у тебя ведь на самом деле никогда не было могилы, так? – сказал Джереми.
– Профто фигура речи, фэр. Профто фигура речи, – сказал Игор, явно задетый за живое.
– Это моя идея для… для часов…
– Фтеклянных Чафов? – уточнил Игор. – Да, я фнаю о них. Мой дедушка Игор помогал фтроить первые.
– Первые? Но это сказка для детей! И мне это приснилось…
– Дедушка Игора фегда говорил, что в этом фем было что-то фтранное, – сказал Игор. – Вфрывы и тому подобное.
– Они взорвались? Из-за металлической пружины?
– Не фовфем вфорвались, – сказал Игор. – Мы – Игоры – фнакомы фо вфрывми. Этот был очень… фтранным. А мы фнакомы фо фтранным, фэр.
– Ты хочешь сказать, что они действительно существовали?
С этим у Игора обнаружились проблемы.
– Да, – сказал он. – И в то фе время нет.
– Вещи или существуют или нет, – сказал Джереми. – В этом я уверен. Я принимаю лекарство.
– Они фущефтвовали, – произнес Игор. – А пофле того, как фущефтвовали, их никогда не было префде. Так мне говорил дедушка, а он пофтроил эти чафы этими фамыми руками!
Джереми посмотрел вниз. Руки Игора были шишковатыми и, как он сейчас разглядел, со множеством шрамов на запястьях.
– Мы дейфтвительно верим в фамильные ценнофти в нашей фемье, – сказал Игор, перехватив его взгляд.
– Вроде передай младшему поколению, а-ха-ха-ха, – сказал Джереми. Он гадал, куда положил свое лекарство.
– Вефьма фабавно, фэр, – сказал Игор. – Но дед Игора фегда говорил, что потом это было… похофе на фон, фэр.
– Сон…
– Мафтерфкая ифменилафь. Не было чафов. Фумафедший Доктор Хитроф, что был тогда его хофяином, работал не над часами фовфем, а над фпофобом добывания фолнечного фвета из апельфинов. Вещи были другими и вфегда были такими, фэр. Будто этого и не флучалофь.
– Но оно появилось в детской книжке!
– Да, фэр. Нефколько фагадочно, фэр.
Джереми посмотрел на простыню, заполненную каракулями. Точные часы. Этим было сказано все. Часы, которые сделают все остальные часы ненужными, как сказала Леди ЛеГион. Создание таких часов обессмертило бы имя часовщика. По правде говоря, в книге было сказано, что само Время было поймано в часы, но Джереми не интересовался тем, что было Выдумано. В любом случае, часы лишь средство измерения. Пространство ведь не запутывается в мерной ленте. Все, что делают часы – считают зубы на колесе. Или… свет…
Свет и зубы. Он видел это во сне. Свет, не как что-то светящееся в небе, а как колышущаяся линия, раскачивающаяся вверх и вниз подобно волне.
– Ты можешь… создать что-нибудь подобное? – спросил он.
Игор вновь посмотрел на надписи.
– Да, – кивнул он.
И указал на несколько больших стеклянных сосудов вокруг изображения центральной колонны часов.
– И я фнаю, что это, – добавил он.
– В моем сне… то есть я задумывал их в качестве шипучки, – сказал Джереми.
– Очень, очень фекретное фнание, эти фофуды, – сказал Игор, осторожно обходя этот вопрос стороной. – У ваф мофно фдефь дофтать уголь, фэр?
– В Анк-Морпорке? Легко.
– А финк.
– Сколько угодно.
– Ферная кифлота?
– Бутылями, да.
– Я долфно быть умер и попал на небефа, – сказал Игор. – Профто дайте мне побольше угля и финка и кифлоты, фэр, и только ифкры полетят.
– Меня зовут, – сказал Лю-Цзы, опираясь на свою метлу и глядя, как разгневанный Динь поднимает руку, – Лю-Цзы.
В доджо вдруг стало тихо. Нападавший запнулся посереди вопля.
– Ай! Хао-гн! Гхн? Ошииииииошииииии…
Он не изменил положения, но Лобзангу показалось, будто он уменьшился в объеме, прогнувшись из воинственной стойки во что-то вроде испуганного, раболепного поклона.
Лю-Цзы нагнулся и зажег спичку о подбородок противника, который безропотно это снес.
– Как тебя зовут, парень? – спросил он, зажигая свою самокрутку.
– Его зовут грязь, Лю-Цзы, – сказал доджо мастер, шагая к ним. Он пнул замершего бойца. – Ну, Грязь, ты знаешь правила. Встреться лицом к лицу с тем, кого вызвал или отдавай пояс.
Фигура несколько мгновений оставалась неподвижной, а затем опасливо, продолжая почти демонстративно заискивать, начала теребить пояс.
– Нет, нет, нам этого не нужно, – сжалился Лю-Цзы. – Это был добрый вызов. Пристойное «Иийа!» и весьма удовлетворительное «Хайааа!», мне кажется. Хорошие слова, которыми зачастую пренебрегают. В наши дни их нечасто услышишь. И мы совсем не хотим, чтобы эти штаны упали в такой момент, так?
Он принюхался и добавил:
– Особенно в такой момент.
Он похлопал трясущегося человека по плечу.
– Тебе просто пришлось припомнить правило, которому твой Наставник учил тебя когда-то, а? И… почему бы тебе ни пойти и не вымыться? Плюс, кому-то придется здесь убраться.
Затем он повернулся и поклонился доджо мастеру.
– Раз уж я здесь, мастер, я бы хотел показать юному Лобзангу Устройство Блуждающих Шаров.
Мастер отвесил глубокий поклон.
– Оно в твоем распоряжении, Лю-Цзы, Дворник.
Когда Лобзанг уходил, следуя за неторопливо шествующем Лю-Цзы, он услышал как доджо мастер, который подобно всем учителям никогда не упускал возможности спросить домашнее задание, сказал:
– Доджо! Как звучит Правило Первое?
Даже трусивший задира присоединил свое бормотание к общему хору:
– Не поступать необдуманно при встрече с маленьким морщинистым улыбающимся человечком!
– Хорошее правило, Правило Первое, – сказал Лю-Цзы, ведя своего нового послушника в следующую комнату. – Я встречал много людей, которые бы сочли его настоящим подспорьем.
Он остановился и, не глядя на Лобзанга Лудда, протянул к нему руку.
– А сейчас, если не возражаешь, я бы хотел получить обратно маленький совок, что ты украл у меня при нашей первой встрече.
– Но я даже не подходил к вам, учитель!
Улыбка Лю-Цзы не померкла.
– О. Да. Это верно. Мои извинения. Путаются мысли у старика. Не пишут ли: «Я бы забыл собственную голову, если бы она не была прибита к плечам»? Позволь мне пригласить тебя войти.
Пол там, куда они попали, был деревянным, а стены высокими и мягкими, покрытыми там и сям красно-коричневыми пятнами.
– Э… у нас есть такой в отделении для новичков, Дворник, – сказал Лобзанг.
– Но шары там сделаны из мягкой кожи, да? – сказал старик, приближаясь к большому деревянному кубу. По той стороне, что была обращена к ним, тянулся ряд дыр. – И они выходят довольно медленно, насколько я помню.
– Э, да, – сказал Лобзанг, наблюдая, как он поворачивает большой рычаг. Где-то внизу послышалось лязганье металла о металл и клокотание воды. Воздух с хрипом вырвался из дыр в ящике.
– Эти деревянные, – сказал Лю-Цзы. – Поймай один.
Что-то прикоснулось к уху Лобзанга и врезалось в обивку позади него. Один из шаров глубоко зарылся стену и упал на пол.
– Может, чуть помедленнее, – сказал Лю-Цзы, поворачивая рычаг.
Из шестнадцати беспорядочно летящих шаров, один угодил Лобзангу в живот. Лю-Цзы вздохнул и вновь перевел большой рычаг.
– Очень хорошо, – сказал он.
– Дворник, я никогда не… – начал мальчик, поднимаясь на ноги.
– О, понимаю, ты бы не поймал и одного, – сказал Лю-Цзы. – Даже наш горластый друг не смог бы это сделать на такой скорости.
– Но вы только что сказали, что замедлили их!
– Ровно настолько, чтобы тебя не убило. Просто проверка. Все проверка. Пошли, парень. Мы не можем заставлять аббата ждать.
И Лю-Цзы удалился, оставляя за собой хвост сигаретного дыма.
Лобзанг последовал за ним, чувствуя, что начинает нервничать все сильнее и сильнее. Это был Лю-Цзы, и доджо доказал это. Да он и так знал это. Он посмотрел на маленькое круглое лицо, дружелюбно взирающее на злого бойца, и понял это. Но… просто дворник? Без знаков отличия? Без звания? Ну, очевидно в звании, потому что доджо мастер даже аббату не кланяется ниже, но…
Сейчас он шел за этим человеком туда, куда, под страхом смерти, нельзя заходить даже монахам. Рано или поздно, он точно попадет в беду.
– Дворник, мне действительно нужно вернуться к своим обязанностям на кухне… – начал он.
– О, да, обязанности на кухне, – сказал Лю-Цзы. – Они научат послушанию и трудолюбию, так?
– Да, Дворник.
– И что, получается?
– О. Да.
– Правда?
– Ну, не совсем.
– Их достоинства слегка преувеличивают, должен тебе сказать, – сказал Лю-Цзы. – В то время как здесь, мой мальчик, – он прошел через арку, – Образование!
Это была самая большая комната, которую Лобзанг когда-либо видел. Снопы света лились из застекленных окон в крыше. А внизу более чем на сто ярдов простиралось то, что могли обслуживать только главные монахи, передвигавшиеся над ним по тонким перекидным мостам…
Лобзанг слышал о Мандале.
Было похоже, будто кто-то взял тонны разноцветного песка и усеял пол завитками его радужного хаоса. Но во вздымающемся, падающем и расширяющемся беспорядке был порядок, сражающийся за выживание. Миллионы бессистемно разбросанных песчинок составляли некий фрагмент узора, который повторялся и вился по кругу, переплетаясь и сливаясь с другими узорами, чтобы наконец раствориться в общем кавардаке. Это происходило вновь и вновь, превращая Мандалу в безмолвно бушующую войну цвета.
Лю-Цзы ступил на не слишком надежно выглядевший подвесной мост.
– Ну, – сказал он. – Что скажешь?
Лобзанг глубоко вздохнул. Ему казалось, что если он упадет с моста в волнующееся море цвета, то никогда, никогда не достигнет дна. Он сморгнул и потер лоб.
– Это… зло, – сказал он.
– Правда? – удивился Лю-Цзы. – Не многие говорят это в первый раз. Они обычно используют слова, вроде «чудесно».
– В ней что-то не так!
– Что?
Лобзанг вцепился в веревочные перила.
– Узоры, – начал он.
– История повторяется, – сказал Лю-Цзы. – Они всегда там.
– Нет, они… – Лобзанг постарался разобраться во всем этом. Здесь были узоры под узорами, замаскированные под хаос. – Я хочу сказать… другие узоры…
И он полетел вниз.
Мир загудел и закувыркался, а пол метнулся вверх, чтобы подхватить его.
И остановился всего в нескольких дюймах.
Воздух вокруг него зашипел, словно его осторожно поджарили.
– Неоврат Лудд?
– Лю-Цзы? – произнес он. – Мандала это…
Но где цвета? Почему воздух такой сырой и пахнет городом? А потом призрачные воспоминания исчезли. А пока исчезали, сообщили ему: «Как мы можем быть воспоминаниями, если мы только должны будем случится? То, что тебе наверняка вспоминается – это весь путь на крышу Гильдии Пекарей и то, что кто-то ослабил твою веревку, ведь это только что произошло?»
И последнее меркнущее воспоминание сообщило: «Эй, это было месяц назад…»
– Нет, мы не Лю-Цзы, загадочно падающее дитя, – сказал ему чей-то голос. – Ты можешь обернуться?
Неоврату пришлось приложить невероятные усилия, чтобы повернуть голову. Ему казалось, будто он застыл в смоле. Грузный молодой человек в грязной желтой робе сидел на перевернутом ящике в паре футов от него. Он походил на монаха во всем, кроме волос, поскольку они во всем походили на отдельно существующий организм. Сказать, что они были черными и собранными в конский хвост, значит, упустить замечательную возможность использовать термин «слоноподобные». Эти волосы обладали собственной индивидуальностью.
– В основном, меня зовут Сото, – сказал человек снизу. – Марко Сото. Но я не собираюсь запоминать твое имя, пока мы не узнаем, будешь ты жить ты или умрешь. Скажи мне, ты когда-нибудь задумывался над воздачей должного духовному существованию.
– Сейчас? Конечно! – сказал… да, Неоврат, подумал он, это мое имя, так? Почему же мне вспомнился Лобзанг? – Э, я думал над возможностью приняться за новый вид деятельности!
– Неплохой карьерный рост, – сказал Сото.
– Это что-то связанное с волшебством? – Неоврат попытался пошевелиться, но лишь начал медленно вращаться в воздухе, продолжая висеть над ждущей поверхностью.
– Не совсем. Ты, кажется, изогнул время.
– Я? Каким образом?
– Ты не знаешь?
– Нет!
– Ха, вы только послушайте его, – сказал Сото, словно бы обращаясь к развеселому невидимому собеседнику. – Пришлось, наверное, использовать время целого Удлинителя, чтобы предотвратить твой маленький фокус, причиняющий невыразимые беды всему миру, а ты не знаешь, как это сделал?
– Нет!
– Тогда мы будем тебя тренировать. Это неплохая жизнь с блестящими перспективами. По крайней мере, – добавил он, принюхавшись, – лучше, чем то, что перед тобой сейчас.
Неоврат напрягся и повернул голову чуть сильнее.
– Будете тренировать конкретно в чем?
Человек вздохнул.
– Все еще задаешь вопросы, парень? Ты идешь или нет?
– Как?..
– Послушай, я предлагаю тебе возможность выжить, это ты понимаешь?
– Почему это возможность выжить, мистер Сото?
– Нет, ты меня не понял. Я, Марко Сото, предлагаю тебе, Неоврату Лудду, возможность получить еще жизни. Которая длиннее той, которая тебе осталась сейчас.
Неоврат находился в нерешительности. Его беспокоила дрожь в теле. В известном смысле, он все еще падал. Он не понимал, откуда ему это известно, но это знание было так же реально, как булыжники внизу. Если он сделает неверный выбор, падение просто продолжится. До сих пор было просто. Но последние несколько футов будут фатально сложны.
– Вынужден признать, что та жизнь, которую я веду в настоящий момент, мне не нравится, – сказал он. – Новое направление может оказаться полезным.
– Хорошо, – волосатый вынул что-то из своей робы. Это походило на счеты, но когда он открыл их, несколько деталей исчезло в маленьких вспышках света, словно бы переместившись куда-то, где их нельзя увидеть.
– Что вы делаете?
– Ты знаешь, что такое кинетическая энергия?
– Нет.
– Это то, чего у тебя сейчас в избытке, – пальцы Сото порхали над костяшками счет, которые то исчезали, то возникали вновь. – Я полагаю твой вес около ста десяти фунтов, правильно?
Он положил приборчик в карман и зашагал к тачке неподалеку. Он сделал что-то, чего Неоврат не видел, а затем вернулся.
– Через несколько секунд ты завершишь свое падение, – сказал он, нагибаясь, чтобы положить что-то на землю. – Постарайся воспринять это как новую страницу в жизни.
Неоврат упал. И ударился о землю. В воздухе замелькали алые молнии и тяжело груженная тачка через улицу подпрыгнула на целый фут над землей и тяжело грохнулась вниз. Одно колесо откатилось прочь.
Сото наклонился и потряс безвольную руку Неоврата.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Есть повреждения?
– Было немного больно, – сказал трясущийся Неоврат.
– Может, ты немного тяжелее, чем кажешься. Позволь мне…
Сото подхватил Неоврата под руки и потащил в туман.
– Могу я идти и?..
– Нет.
– Но Гильдия…
– Для Гильдии ты не существуешь.
– Это глупость. Я числюсь в их записях.
– Нет. Мы об этом позаботимся.
– Как? Ты не можешь переписывать историю!
– Поспорим на доллар?
– Куда я влез?
– Мы самое секретное общество, которое ты можешь себе представить.
– Правда? А кто ты?
– Монах Истории.
– Я о таких никогда не слышал.
– Видишь? Вот насколько мы хороши.
И вот насколько они были хороши.
И затем время просто промелькнуло мимо.
И вернулось настоящее.
– Ты в порядке, парень?
Лобзанг открыл глаза. Казалось, будто его руку отвинчивают от туловища. Он посмотрел на нее и увидел на другом конце Лю-Цзы, пластом лежащего на раскачивающемся мосту и вцепившегося в нее.
– Что случилось?
– Я думаю, тебя охватило восхищение, парень. Или головокружение, может быть. Только не смотри вниз.
Внизу, под Лобзангом слышалось гудение, словно там отыскался рой рассерженных пчел. Автоматически он начал поворачивать голову.
– Я сказал, не смотри вниз! Просто расслабься.
Лю-Цзы поднялся на ноги. Он поднял Лобзанга, будто тот был перышком, и поставил на деревянный мост. Монахи наверху бегали по переходам и вопили.
– А сейчас держи глаза закрытыми… и не смотри вниз!.. и я просто переведу тебя на ту сторону. Хорошо?
– Я, э, я вспомнил… там, в городе, когда Сото нашел меня… Я вспомнил… – тихо начал Лобзанг, ковыляя вслед за монахом.
– Этого следовало ожидать, – сказал Лю-Цзы. – В данных обстоятельствах.
– Но, но я вспомнил, что тогда я вспомнил о том, как был здесь. Тебя и Мандалу!
– Как написано в святых текстах: «Происходит многое, о чем мы и не подозреваем, по-моему»? – сказал Лю-Цзы.
– Я еще не дошел до этого, Дворник, – сказал Лобзанг. Он чувствовал, что воздух вокруг становится холоднее, это означало приближение горного туннеля на другом конце зала.
– К сожалению, в текстах, что есть здесь, ты, скорее всего, этого не найдешь, – сказал Лю-Цзы. – О, ты уже можешь открыть глаза.
Они шли, а Лобзанг продолжал тереть затылок, силясь избавиться от странных мыслей.
А в Зале Мандалы постепенно побледнел и исчез багровый завиток в кружении цвета, что образовался на том месте, куда должен был упасть Лобзанг.
Как гласит Первая Скрижаль Мгновена Вечно Изумленного, когда Мгновен и Дурврун достигли зеленой длины между исполинскими горами, Мгновен сказал:
– Это нужное место. Здесь будет храм, предназначенный для сгибания и разгибания времени. Я вижу это.
– А я нет, учитель, – сказал Дурврун.
Мгновен ответил:
– Прямо здесь.
Он протянул руку и она исчезла в пространстве.
– А, – сказал Дурврун. – Вон там.
Несколько лепестков слетело на голову Мгновена с одного из вишневых деревьев, что росли безо всякого ухода по берегам горных потоков.
– И этот идеальный день будет длиться вечно, – сказал он. – Воздух бодрит, солнце сияет, ручьи несут куски льда. Каждый день в этой долине будет этим совершенным днем.
– Может показаться немного однообразным, учитель, – сказал Дурврун.
– Это потому, что ты не знаешь, как распоряжаться временем, – сказал Мгновен. – Но я научу тебя обращаться с ним так же, как ты обращаешься со своим пальто, носимым, когда необходимо и откинутым, когда ненужно.
– Мне потребуется стирать его? – спросил Дурврун.
Мгновен одарил его долгим взглядом.
– Это была очень глубокая мысль с твоей стороны, Дурврун, или ты просто попытался переиначить метафору довольно глупым образом. Что же это было?
Дурврун уставился на свои ноги. Затем посмотрел на небо. И, наконец, на Мгновена.
– Я думаю, я глуп, учитель.
– Хорошо, – сказал Мгновен. – Весьма удачно, что ты стал моим подмастерьем, потому что если я смогу научить тебя, то смогу научить любого.
Дурврун почувствовал облегчение и поклонился.
– Ты оказываешь мне слишком большую честь, учитель.
– А вот вторая часть моего плана, – сказал Мгновен.
– А, – сказал Дурврун с таким выражением на лице, которое, как он считал, делает его мудрее, хотя, в действительности, оно смотрелось как гримаса человека, вспоминающего болезненный процесс поклона. – План, у которого есть вторая часть, всегда хороший план, учитель.
– Найди мне песок всех цветов и ровную скалу. Я покажу тебе способ сделать течение времени видимым.
– Хорошо.
– А вот третья часть моего плана.
– Третья часть, а?
– Я могу научить нескольких одаренных контролировать их время, замедлять и ускорять его, запасать и направлять, как воду в этих реках. Но большинство людей, я страшусь, не смогут сделать этого. Мы должны помочь им. Мы должны создать… приборы, которые будут запасать и высвобождать время, когда потребуется, потому что человечество не может развиваться, когда его тащит подобно листку в ручье. Люди должны быть в состоянии тратить время, терять время и покупать время. Это будет нашей главной целью.
Лицо Дурвруна перекосилось в попытке осознания. Затем он медленно поднял руку.
Мгновен вздохнул.
– Ты собираешься спросить, что случилось с пальто, не так ли? – сказал он.
Дурврун кивнул.
– Забудь о пальто, Дурврун. Пальто не важно. Просто помни, ты чистый лист, на котором я пишу… – Дурврун открыл рот, но Мгновен жестом остановил его.
– Просто еще одна метафора, просто еще одна метафора. А сейчас, пожалуйста, приготовь нам завтрак.
– Метафорически или по-настоящему, учитель?
– И так и так.
Стайка белых птиц внезапно сорвалась деревьев и, покружившись наверху, спустилась в долину.
– Здесь будут голуби, – сказал Мгновен, пока Дурврун поспешно разжигал огонь. – Каждый день здесь будут голуби.
Лю-Цзы оставил послушника в передней. Тех, кто недолюбливал его, могло удивить, что он потратил несколько секунд на то, чтобы разгладить свою робу перед тем, как предстать перед аббатом. Лю-Цзы заботился о людях, не смотря на то, что не заботился о правилах. Он прищипнул свою сигарету и засунул за ухо. Он знал аббата вот уже шестьсот лет и уважал его. А на свете было не так много людей, которых Лю-Цзы уважал. Большинство он просто терпел.
В целом, его взаимоотношения с людьми складывались обратно пропорционально их местной значимости, и ответное отношение было таким же. Главные монахи… ну, среди людей столь просветленных не могло быть такой вещи, как дурные мысли, но вид Лю-Цзы, нагло расхаживающего по храму, подпортил немало карм. Для определенного типа мудрецов дворник был воплощением дерзости, с полным отсутствием какого бы то ни было официального образования или статуса, со своим глупым ничтожным Путем и невероятным успехом. Удивительно, что аббату он нравился, поскольку не было в долине обитателя столь не похожего на дворника, столь образованного, возвышенного и утонченного. Но ведь чудо – в природе вселенной.
Лю-Цзы кивнул младшим помощникам, открывшим большую лакированную дверь.
– Как его преподобие сегодня? – спросил он.
– Зубы все еще беспокоят его, о Лю-Цзы, но все идет своим чередом, он только что весьма неплохо сделал первый шаг.
– Да, мне показалось, я слышал гонг.
Группа монахов, сгрудившаяся в центре комнаты, расступилась, когда Лю-Цзы приблизился к манежу. Он, к несчастью, был необходим. Аббату так и не удалось постигнуть искусство замыкания возраста. Поэтому ему пришлось прибегнуть к достижению долголетия более традиционным путем – через серию реинкарнаций.
– А, Дворник, – пробормотал он, неуклюже отбрасывая в сторону желтый мяч и улыбаясь. – Как твои горы? Хотю печеня, хотю печеня!
– У меня наконец-то получается вулканизм, ваше преподобие. Весьма неплохо.
– А ты сам в неизменно добром здравии? – спросил аббат, пока его пухленькая ручка колотила деревянным жирафом по прутьям кроватки.
– Да, ваше преподобие. Приятно видеть вас снова на ногах.
– Я прошел всего несколько шагов, увы печеня печеня хотю печеня. К сожалению, у юных тел есть собственное разумение ПЕЧЕНЯ!
– Вы прислали мне записку, ваше преподобие? В ней сказано: «Проверь его».
– И что ты думаешь о нашем хотю печеня печеня хотю печеня СЕЧАС молодом Лобзанге Лудде?
Помощник поспешил к нему с тарелкой сухарей.
– Не хочешь ли сухарика, кстати? – добавил аббат. – Мммм вкусьненькое печеня.
– Нет, ваше преподобие. У меня есть все нужные мне зубы, – ответил дворник.
– Лудд это загадка, не правда ли? Его учителя вкусненький печеня ммм ммм печеня сказали мне, что он весьма одарен, но, в каком-то смысле, витает где-то. Но ты никогда не встречал его и не знаешь его истории и ммм печеня я посчитал бы весьма ценными твои непредвзятые наблюдения ммм ПЕЧЕНЯ.
– Он запредельно быстр, – сказал Лю-Цзы. – Мне кажется, что он может реагировать на события прежде, чем они случаются.
– Откуда ты можешь знать это? Хотю мишку хотю мишку хотю хотю МИШКУ!
– Я поставил его перед Устройством Блуждающих Шаров в главном доджо, и он незаметно продвигался к нужной дырке прежде, чем шар выходил.
– Может агу телепатия?
– Если у простой машины есть свой собственный разум, то я думаю, мы действительно в большой беде, – сказал Лю-Цзы.
Он глубоко вздохнул.
– А в зале Мандалы он увидел узоры в хаосе.
– Ты позволил новообращенному увидеть Мандалу? – ужаснулся Главный Помощник.
– Если ты хочешь узнать, умеет ли кто-то плавать, столкни его в реку, – пожал плечами Лю-Цзы. – Какой еще есть путь?
– Но взгляд на нее без предварительной подготовки…
– Он видел узоры, – перебил Лю-Цзы. – И реагировал на Мандалу.
Он не добавил: и Мандала реагировала на него. Ему нужно было обдумать это. Когда ты смотришь в первозданный хаос, не предполагается, что он будет приветственно махать рукой.
– Причем это мишкамишкамишкавава строго запрещено, – сказал аббат. Он неловко покопался среди игрушек на своем матрасе, подобрал большой деревянный кубик с оттиском веселого голубого слона на нем и неуклюже запустил им в Ринпо. – Иногда ты осмеливаешься на слишком многое, Дворник смотли 'лоник!
Из толпы помощников донеслись аплодисменты восхищения способностью аббата идентифицировать животное.
– Он видел узоры. Он знает, что происходит. Он просто не знает, что он знает, – упрямо повторил Лю-Цзы. – А через несколько секунд после встречи со мной он украл маленькую, но ценную вещь, и я до сих пор гадаю, как он это сделал. Может ли он быть так быстр без подготовки? Кто этот мальчик?
Кто эта девушка?
Мадам Трут, директриса Трутной Академии и родоначальник Трутного Метода Обучения Через Веселье, частенько задавала себе этот вопрос, когда ей приходилось беседовать с Мисс Сьюзен. Конечно, эта девушка была всего лишь подчиненной, но… ну, Мадам Трут не слишком ладила с дисциплиной и, возможно, поэтому изобрела Метод, который никому не был нужен. Она, в основном, полагалась на веселый тон в разговорах с людьми, пока они не впадали в абсолютное замешательство относительно ее личности.
Мисс Сьюзен же, казалось, не испытывает замешательства ни в чем.
– Причина, по которой я позвала тебя, Сьюзен, в том, что причина, по которой… – Мадам Трут запнулась.
– Поступили жалобы? – спросила Мисс Сьюзен.
– Э, нет… э… хотя Мисс Смит говорила, что с ваших уроков дети приходят, э, э, неспокойными. Их способность читать, как она говорит, прискорбно высока…
– Мисс Смит считает, что хорошая книга, это книга о мальчике и его собаке, гоняющейся за большим красным мячом, – сказала Мисс Сьюзен. – Мои дети приучены отдавать предпочтение сюжету. Ничего удивительного, что они выказывают нетерпение. Сейчас мы читаем «Страшные Сказки».
– Как грубо с твоей стороны, Сьюзен.
– Нет, мадам. Это довольно мягко с моей стороны. Грубо было бы сказать, что для таких учителей, как Мисс Смит, оставлен круг в аду.
– Но это чудови… – Мадам Трут замолчала и начала вновь. – Вам вообще пока не следует учить их читать! – рявкнула она. Но рявканье это было скорее похоже на всхлип ломающегося влажного прута. Мадам Трут съежилась в своем кресле, когда Мисс Сьюзен посмотрела на нее. У девушки была жуткая способность уделять вам свое полное внимание. Даже куда более сильные люди, чем Мадам Трут едва выдерживали интенсивность этого внимания. Оно проникало вам в душу, обводя маленькими красными кружочками те места, которые ему не нравились. Когда Мисс Сьюзен глядела на вас, она словно бы давала вам оценку.
– Я хочу сказать, – пробормотала директриса, – детство время для игр и…
– Учебы, – сказала Мисс Сьюзен.
– Учебы через игру, – сказала Мадам Трут, радуясь привычной стезе. – В конце концов, котята и щенята…
– …вырастают в котов и собак, которые не столь занимательны, – продолжила Мисс Сьюзен. – А дети вырастают во взрослых.
Мадам Трут вздохнула. Не было способа, которым она могла бы одержать победу. И так было всегда. Она знала, что была бессильна. Разговоры о Мисс Сьюзен ходили повсюду. Обеспокоенные родители, которые обратились к Методу Обучения Через Веселье, потому что отчаялись заставить своих отпрысков Обучаться хотя бы Посредством Обращения Внимания на то, Что Им Говорят, обнаруживали, что их дети приходят домой несколько более тихими, несколько более задумчивыми и с кучей домашней работы, которую они, к удивлению, делают без напоминания и даже вместе с собакой. И они возвращаются домой с историями о Мисс Сьюзен.
Мисс Сьюзен говорит на всех языках. Мисс Сьюзен знает все обо всем. У Мисс Сьюзен свое понимание учебных поездок…
…что особенно загадочно, потому что, насколько себе представляла Мадам Трут, ни одна не была официально организована. Когда она проходила мимо классной комнаты Мисс Сьюзен, там неизменно царила занятая тишина. Это раздражало ее. Это было возвращением к тем старым плохим временам, когда детей жестко Муштровали в классах, что были почти как Пыточные Камеры для Маленьких Умов. Но другие учителя говорили, что там были шумы. Иногда там слышались тихие звуки прибоя или гул ветра в густой листве. И лишь однажды Мадам Трут могла поклясться, если бы она была из тех, что клянутся, что, проходя мимо, слышала шум полномасштабного боя. Это могло быть Обучение Через Веселье, но рев трубы, свист стрел и крики павших были явно черезчур.
Она бросилась открывать дверь и ощутила, как что-то просвистело над ее головой. Мисс Сьюзен восседала на стуле и читала вслух книгу, а класс полукругом сидел у ее ног и зачарованно слушал. Это было то самое давнее зрелище, которое Мадам Трут ненавидела, дети были словно Молящиеся перед неким Алтарем Знаний.
Никто ничего не говорил. Но дети, глядящие на нее, и Мисс Сьюзен своим вежливым молчанием давали понять, что они ждут, когда она уйдет.
Она резко подалась назад в коридор, и дверь за ней захлопнулась. И тут же она заметила длинную, грубо вытесанную стрелу, вонзившуюся в противоположную стену и продолжающую вибрировать там. Мадам Трут посмотрела на дверь, выкрашенную в знакомый зеленый цвет, и вновь на стрелу. Которая исчезла.
Она перевела Джейсона в класс Мисс Сьюзен. Это было жестокой мерой, но Мадам Трут решила, что против нее велась своего рода необъявленная война.
Если бы дети были оружием, Джейсон был бы запрещен международной конвенцией. У него были слепо любящие родители и концентрация внимания на промежуток до нескольких обратных секунд, но когда доходило дело до изобретения жестокостей, которые можно сотворить с маленькими пушистыми зверьками, он становился довольно терпелив.
Джейсон пинался, кусался и плевался. Его творческие работы пугали даже Мисс Смит, которая, в общем, всегда могла найти, что сказать хорошего о любом ребенке. Он определенно был ребенком с особыми потребностями. И с точки зрения учительской, одной из первейших был экзорцизм.
Мадам Трут опустилась до подслушивания под дверью. И в первый же день она услышала неистовствующего Джейсона, а после тишину. Ей не удалось разобрать, что сказала Мисс Сьюзен. Но когда полчаса спустя она нашла причину и отважилась заглянуть в класс, Джейсон помогал двум маленьким девочкам делать картонных кроликов.
Позже его родители говорили, что были поражены произошедшей в нем переменой, но почему-то сейчас он спит только при зажженном свете.
Мадам Трут пыталась задавать вопросы своей новенькой учительнице. Хотя восторженные рекомендации это хорошо, она, тем не менее, была подчиненной. Как выяснила Мадам Трут, проблема была в том, что Сьюзен умела давать ей такие ответы, что она удалялась абсолютно довольная ими и, только вернувшись в свой офис, понимала, что так и не услышала ничего внятного, но к тому времени, обычно, было уже слишком поздно.
И это «слишком поздно» продолжалось, поскольку в школе внезапно появился список кандидатов. Родители сражались за то, чтобы их детей приняли в класс Мисс Сьюзен. Что же до некоторых историй, что дети приносили домой… ну, всем известно, какое у них живое воображение, ведь так? Не смотря даже на сочинение Риченды Хиггс. Мадам Трут нащупала очки, которые, будучи чересчур тщеславна, не носила все время на носу, а держала на веревочке на шее, и вновь глянула на него. Сочинение содержало следующее:
Чилавек весь ис кастей пришол поговарить с нами, он был савсем не страшный, у нево была бальшая белая лошать. Мы ее гладили. У нево была каса. Он расказывал нам интиресные вещи и чтобы мы были остарожны, когда периходим улицу.
Мадам Трут передала бумагу через стол Мисс Сьюзен. Та внимательно посмотрела на нее, вытащила карандаш, сделала несколько заметок и передала обратно.
– Ну? – спросила Мадам Трут.
– Да, боюсь, у нее не слишком хорошо с пунктуацией. Хотя, попытка написать слово «осторожны» весьма достойная.
– Кто… Что это за история о большой белой лошади в классной комнате? – выдавила Мадам Трут.
Мисс Сьюзен с жалостью глянула на нее и сказала:
– Мадам, кто сможет на самом деле привести лошадь в классную комнату? Мы находимся на втором этаже.
Но на этот раз Мадам Трут не собиралась отступать. Она передала ей другое сочинение.
Севодня мы гаворили с Мистером Шлепелем, каторый страшила, но сечас он хароший. Он гаворил нам, как вести себя с другими. Можно натягивать одеяло на голаву но лучше натягивать его на голаву срашиле тогда он думет што он не существует и он ичезает. Он сказал нам много историй как он выпригивал и сказал, што с тех пор как Мисс Сьюзен наша учительница ниодин страшила не появиться у нас дома, патаму што срашилы не любят когда она их находит.
– Страшила, Сьюзен? – сказала Мадам Трут.
– У детей такое воображение, – сказала Мисс Сьюзен, глядя на нее искренними глазами.
– Вы рассказываете юным созданиям о потустороннем? – подозрительно произнесла Мадам Трут. Такие вещи вызывают серьезные проблемы с родителями, она это точно знала.
– О, да.
– Что? Почему?
– Так это не станет шоком для них, – спокойно сказала Мисс Сьюзен.
– Но Миссис Робертсон сказала мне, что ее Эмма обшаривала шкафы дома в поисках монстров! В то время как она всегда их боялась!
– У нее была палка?
– У нее был отцовский меч!
– Молодец.
– Послушайте, Сьюзен… Мне кажется, я понимаю, чего вы пытаетесь добиться, – сказала Мадам Трут, которая на самом деле понятия об этом не имела. – Но родители не понимают таких вещей.
– Да, – сказала Мисс Сьюзен. – Иногда мне думается, что людям следует проходить специальный экзамен, прежде чем им можно будет становиться родителями. А не просто учиться на практике, я хочу сказать.
– Тем не менее, нам следует уважать их мнение, – сказала Мадам Трут, но не слишком твердо, потому что ее внезапно посетила та же мысль.
В этом состоял предмет Родительских Вечеров.
Мадам была слишком занята, чтобы уделять много внимания делам своей новенькой учительницы, но и она слышала о том, как Мисс Сьюзен сидела и спокойно разговаривала с парами, когда мать Джейсона вдруг подскочила, подхватила свой стульчик и выбежала из помещения следом за отцом Джейсона. На следующий день от нее принесли огромный букет цветов для Сьюзен и еще больший букет от ее мужа.
Некоторые пары так же выходили из кабинета Мисс Сьюзен с обеспокоенным или тревожным видом. Однако Мадам Трут никогда раньше не приходилось видеть, чтобы, когда приходило время вносить плату за обучение, кто-то выкладывал деньги с такой готовностью.
И вот опять. Директриса Мадам Трут, беспокоившаяся за репутацию школы, оплату и жалование, время от времени слышала далекий голос Мисс Трут, которая была бы хорошей учительницей, если бы не застенчивость, и которая сейчас одобрительно свистела и кричала Мисс Сьюзен.
Сьюзен выглядела обеспокоенной:
– Вы не удовлетворены моей работой, мадам?
Мадам Трут была поставлена в безвыходное положение. Нет, она не была удовлетворена, но ни одного основания у нее не было. И по ходу разговора на нее начало снисходить, что она не посмеет уволить Мисс Сьюзен и, даже хуже того, позволит ей продолжать вести дела по-старому. Ведь если она откроет школу и новость эта разойдется по округе, Школа Обучения Через Веселье умрет от ученикопотери и, что еще страшнее, от отсутствия платы.
– Ну, конечно… нет, не во всем… – начала она, и вдруг осознала, что Мисс Сьюзен смотрит мимо нее.
Там… Мадам Трут нащупала свои очки, но веревочка, на которой они держались, зацепилась за пуговицу на блузке. Она пригляделась к камину и попыталась разглядеть что-нибудь в размытых контурах.
– Почему это напоминает мне белую крысу в черной мантии? – сказала она. – К тому же разгуливающую на задних лапах! Ты видишь ее?
– Не слышала, чтобы крысы носили мантии, – сказала Мисс Сьюзен. И вздохнула, и щелкнула пальцами. Щелчок не был необходим, но время остановилось.
По крайней мере, остановилось для всех, кроме Мисс Сьюзен.
И для крысы на камине.
Которая на самом деле была скелетом крысы, что, однако, не помешало ей попробовать украсть горшочек Мадам Трут с вареными сладостями для Хороших Детей.
Сьюзен шагнула к нему и схватила за клобук крохотной робы.
– ПИСК? – спросил Смерть Крыс.
– Я знала, что это был ты! – перебила Сьюзен. – Как посмел ты опять явиться сюда? Ты должен был на днях получить мое послание. И не думай, что я не видела тебя в прошлом месяце, когда ты пришел за хомяком Генри! Знаешь, как сложно преподавать географию, и наблюдать, как кто-то вытаскивает пух из колеса в его клетке.
Крыса захихикала:
– СНИХ. СНИХ. СНИХ.
– И ты погрыз конфеты! Верни на место!
Сьюзен бросила крысу на стол перед временно замороженной Мадам Трут и остановилась. Она делала все от нее зависящее, но иногда просто приходится признать, кто ты есть.
Сьюзен открыла нижний ящик, чтобы проверить уровень в бутылке, которая была щитом и опорой Мадам Трут в чудесном мире образования, и была приятно удивлена, убедившись, что старушка не так налегала на нее в последние дни. Большинство людей имеет свои способы заполнить брешь между собственным сознанием и реальным миром, и, в сложившихся обстоятельствах, джин еще не самый худший из них.
Она провела некоторое время, просматривая личные бумаги Мадам, и следует отдать Сьюзен должное: ей и в голову не могло прийти, что это неправильно, хотя она признала бы это, будь на ее месте кто-нибудь другой. Бумаги были столь хорошо спрятаны, что их извлечение заняло бы у довольно опытного вора, по крайней мере, минут двадцать. А то, что от одного ее прикосновения дверца распахнулась, означало лишь то, что здесь действуют особые законы.
Для Мисс Сьюзен не было закрытых дверей. Это семейное. Кое-какие гены передаются через духовную составляющую. Она неспешно поправила свои дела в школьных записях, показывая крысе, что она не из тех, кто побежит по первому зову, и выпрямилась.
– Хорошо, – сказала она. – Ты собираешься донимать меня, так? Отныне и вовек.
Смерть Крыс склонил череп на бок и посмотрел на нее.
– ПИСК, – невинно произнес он.
– Ну, да, я люблю его, – созналась она. – В каком-то смысле. Но, я имею в виду, понимаешь, это не правильно. Зачем я ему нужна? Он Смерть! Он вообще-то не беспомощен! Я просто человек!
Крыса вновь пискнула, спрыгнула на пол и пробежала через запертую дверь. Но через секунду появилась вновь и поманила Сьюзен за собой.
– О, хорошо, ладно, – тихо сказала Сьюзен. – Точнее в основном человек.
А кто такой Лю-Цзы?
Рано или поздно каждый послушник задавал этот довольно сложный вопрос. И иногда проходили годы, прежде чем они выясняли, что маленький человечек, метущий полы, безропотно вычищающий содержимое туалетов в общежитии и изредка пропускающий иностранные словечки, и есть тот легендарный герой, которого, как им сказали, они однажды встретят. А затем они бросали ему вызов, правда, самые умные предпочитали поискать разъяренного дракона.
Дворники чаще всего приходили из деревень в долине. Они были частью монастырского имущества, только без статуса. Они выполняли самую тяжелую и непрестижную работу. Они были… фигурами на заднем плане, подрезающими вишневые деревья, моющими полы, чистящими пруды с карпами и, конечно, подметающими. У них не было имен. Разумеется, вдумчивый послушник догадается, что дворники должны иметь имена, как способ, посредством которого их могут идентифицировать другие дворники. Но в стенах монастыря у них не было имен. Только инструкции. Никто не знал, куда они уходят по ночам. Они были просто дворниками. Но и Лю-Цзы тоже.
Однажды группа старших послушников из озорства растоптала маленькую гору, что стояла рядом со спальной циновкой Лю-Цзы.
И на следующее утро ни один дворник не вышел на работу. Они остались в своих хижинах и заперли двери. После проведения небольшого расследования аббат, которому тогда в очередной раз исполнилось пятьдесят, вызвал этих трех послушников к себе. К стене в его кабинете было прислонено три метлы.
И рек он так:
«Известно ли вам, что ужасающая Битва Пяти Городов не произошла, потому что посланник прибыл вовремя?»
Им было известно. Они выучили это еще в первый год обучения. И они принялись нервно кланяться, это же, как никак, аббат.
«И вам, в таком случае, известно, что когда лошадь посланника потеряла подкову, он обратился к человеку, идущему по дороге с маленькой портативной кузницей и наковальней на тачке?»
Они знали.
«И вам известно, что этим человеком был Лю-Цзы?»
Они знали и это.
«И вы, безусловно, знаете, что Джанда Ловушш, Великий мастер ойдокинь, торо-фу и чэнг-фу, лишь однажды уступил другому».
И этот факт был им известен.
«И вы знаете, что этим человеком был Лю-Цзы?»
Да, это они учили.
«А помните маленькую гору, что вы растоптали вчера вечером?»
Они помнили.
«Знаете, чья она была?»
Последовала тишина. Затем самый догадливый из послушников в ужасе посмотрел на аббата, сглотнул, взял одну из трех метел и вышел из комнаты.
Остальные два были не столь скоры умом и все еще переваривали услышанную информацию.
Затем один произнес:
«Но это была всего лишь гора дворника!»
«Возьмешь метлу и будешь мести, – сказал аббат. – И будешь мести каждый день, будешь мести до тех пор, пока не найдешь Лю-Цзы и не осмелишься произнести: „Дворник, это я развалил и растоптал вашу гору и сейчас смиренно сопровожу вас к доджо Десятого Дзиня, дабы познать Правильный Путь“. Только тогда, если все еще будешь в состоянии, ты сможешь продолжить занятия. Понятно?»[6]
Другие монахи иногда жаловались, но кто-то всегда говорил:
«Помните, что Путь Лю-Цзы не наш Путь. Помните: он научился всему незамеченным, подметая полы, пока другие занимались. Помните, он побывал везде и сделал многое. Возможно, он немного… странный, но вспомните, что он входил в цитадель, полную воинов и ловушек, и все равно утверждает, что Паша из Мунтаба безобидно подавился рыбьей костью. Никто не превосходит Лю-Цзы в отыскании Места и Времени».
Некоторые, кто не знал о нем, могли спросить:
«Что это за Путь, что дал ему столько власти?»
И им могли ответить:
«Это Путь Миссис Мариетты Космополит, улица Квирма 3, Анк-Морпорк, Комнаты в аренду по приемлемым ценам. Нет, мы тоже не понимаем это. Какая-то субсцендентальная чепуха, видимо».
Лю-Цзы, оперевшись на свою метлу, слушал главных монахов. Умение слушать было искусством, которое он развивал годами, выяснив, что если слушать внимательно и достаточно долго, люди скажут больше, чем они считали им известно.
– Сото хороший полевой работник, – наконец сказал он. – Странный, но хороший.
– Падение даже отразилось на Мандале, – сказал Ринпо. – Мальчик не знает ни одного соответствующего действия. Сото сказал, что он сделал это рефлекторно. Он сказал, что мальчик был так близок к не-существованию, как ему никогда не приходилось видеть прежде. Он доставил его на горной телеге за час. А затем провел три полных дня, совершая Закрытие Бутона в Гильдии Воров, где мальчик предположительно был оставлен еще ребенком.
– Закрытие помогло?
– Мы разрешили использование двух Удлинителей. Возможно, у нескольких людей останутся смутные воспоминания, но Гильдия большое и суетное место.
– Ни братьев, ни сестер. Ни родительской любви. Только братство воров, – печально произнес Лю-Цзы.
– Тем не менее, он был хорошим вором.
– Могу поспорить. Сколько ему лет?
– На вид шестнадцать или семнадцать.
– Тогда он слишком стар для учебы.
Двое монахов переглянулись.
– Мы не можем его ничему научить, – сказал Наставник Послушников. – Он…
Лю-Цзы поднял худую руку.
– Позвольте, я угадаю. Он уже все знает?
– Такое впечатление, что все, что ему говорят, мгновенно вылетает у него из головы, – сказал Ринпо. – И он начинает скучать и злиться. Он словно бы витает где-то, как мне кажется.
Лю-Цзы почесал грязную бороду.
– Загадочный парень, – задумчиво произнес он. – Даровитый от природы.
– И мы задались вопросом хотю на голшок на голшок почему сейчас, в это время? – сказал аббат, жуя копыто игрушечного яка.
– О, ну не было ли сказано: «Для всего есть Место и Время»? – сказал Лю-Цзы. – В любом случае, многоуважаемые господа, вы учили детей в течение сотен лет. А я всего лишь дворник.
Рассеянно он вытянул руку и поймал на лету яка, выпавшего из неловких пальчиков аббата.
– Лю-Цзы, – сказал Наставник Послушников. – Чтобы не затягивать, скажу, мы не могли учить тебя. Помнишь?
– Но затем я нашел свой Путь, – сказал Лю-Цзы.
– Ты будешь учить его? – спросил аббат. – Мальчику нужно ммм брюммм найти себя.
– Не написано ли: «У меня только одна пара рук»? – сказал Лю-Цзы.
Ринпо посмотрел на Наставника Послушников.
– Не знаю, – сказал он. – Никто никогда не видел то, что ты цитируешь.
Все еще задумчиво, как будто его мысли бродили где-то еще, Лю-Цзы произнес:
– Это может быть только здесь и сейчас. Как было сказано: «Дождь не идет, а льется».
Ринпо задумался, а затем просветлел лицом и сказал:
– Кувшин, – довольно произнес он. – Кувшин не течет, а протекает!
Лю-Цзы печально покачал головой:
– А звук, издаваемый одной рукой при хлопке: «хл…», – сказал он. – Хорошо, ваше преподобие. Я помогу ему найти Путь. Еще будут указания, ваше преподобие?
Когда Лю-Цзы вернулся в переднюю, Лобзанг поднялся, но сделал это не сразу, словно не решаясь выказывать уважение.
– Окей. Вот правила, – сказал Лю-Цзы, шагая мимо. – Первое: ты не зовешь меня «учителем», а я не собираюсь звать тебя каким-то чертовым насекомым. Не моя задача учить тебя дисциплине, это твое дело. Как было написано: «Не выношу этого». Делай, что я тебе буду говорить, и мы поладим. Хорошо?
– Что? Вы хотите взять меня в ученики? – спросил Лобзанг на бегу, едва поспевая за ним.
– Нет, я не хочу взять тебя в ученики, не в мои годы, но ты будешь учеником, и нам обоим следует сделать все, что в наших силах, окей?
– И вы научите меня всему?
– Не знаю как насчет «всего». Я хочу сказать, я не слишком хорошо знаю судебную минералогию. Но я буду учить тебя всему, что знаю, и что полезно будет узнать тебе, да.
– Когда?
– Уже темнеет…
– Завтра на рассвете?
– О, перед рассветом. Я разбужу тебя.
Недалеко от Академии Мадам Трут, на улице Эзотериков, находилось несколько клубов для джентльменов. Наверное, чересчур цинично было бы сказать, что термин «джентльмены» подразумевал тех, «кто может позволить себе тратить пятьсот долларов в год»; ведь помимо этого их кандидатуры должны быть одобрены обществом других джентльменов, которые могут позволить себе такие же траты.
И они не слишком любят общество дам. Но это не означает, что они из того рода джентльменов, у которых есть свой собственный довольно ярко украшенный клуб в другой части города, где происходит гораздо больше событий. Эти джентльмены были из тех, по большей части, что запуганы дамами с ранних лет. Их жизнями руководили няни, гувернантки, экономки, матери и жены, и после четырех-пяти десятков лет такой жизни этот безобидный и кроткий джентльмен сдавался и самым вежливейшим образом сбегал в один из таких клубов, где он мог поспать после обеда в кожаном кресле, расстегнув верхнюю пуговку на штанах[7].
Самым престижным из них был клуб Фиджетта, и работало это так: Сьюзен даже не обязательно становиться невидимой, потому что члены клуба Фиджетта просто не заметят ее, а даже если и заметят, то не поверят своим глазам. Женщин не пускали в клуб, кроме как по Правилу 34б, которое со скрипом разрешало женский пол родственникам членов клуба или уважаемым замужним дамам за тридцать попить чаю в Зеленой Гостиной с 3.15 до 4.30 вечера в постоянном присутствии, по крайней мере, одного человека из прислуги. Сохраняясь в течение долгого времени, эта ситуация стала причиной того, что многие члены клуба начали воспринимать это как семьдесят пять минут в день, когда женщинам позволено существовать, и поэтому женщина, увиденная в клубе в любое другое время, считалась всего лишь плодом воображения.
В случае со Сьюзен, в довольно строгом черном школьном костюме и ботинках на пуговицах, каблуки которых, казалось, становились еще выше, когда она вступала в права внучки Смерти, это вполне могло оказаться правдой.
Пока она шла в библиотеку, звук ее шагов эхом отдавался по мраморному полу.
Для нее было загадкой, почему Смерть стал посещать это место. Конечно, у него было много качеств настоящего джентльмена: участок земли в далекой черной стране, неизменная пунктуальность и вежливость со всеми им встреченными – а рано или поздно он встречался с каждым – элегантность, когда он отдавал предпочтение более мягким тонам, и, кроме того, в любой компании он чувствовал себя как рыба в воде, а его умение ездить верхом вообще было притчей во языцех.
Единственное, что не подходило под все вышеперечисленное, это то, что он был Мрачным Жнецом.
Большая часть мягких кресел в библиотеке была занята сытыми и довольными господами, счастливо посапывающими под раскрытыми «Анк-Морпорк Таймс». Сьюзен некоторое время оглядывалась, пока не обнаружила газету, из-под которой выглядывали полы черной мантии и пара костлявых ступней. Была здесь и коса, прислоненная к спинке кресла.
Девушка подняла газету.
– ДОБРЫЙ ДЕНЬ, – произнес Смерть. – ТЫ УЖЕ ОБЕДАЛА? ЗДЕСЬ ЕСТЬ ДЖЕМ ДЖОЛИ-ПОЛИ.
– Зачем ты это делаешь, Дедушка? Ты же никогда не спишь?
– Я НАХОЖУ ЭТО УСПОКАИВАЮЩИМ. ТЫ ХОРОШО СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ?
– До появления крысы неплохо.
– ПРОДВИГАЕТСЯ ТВОЯ КАРЬЕРА? ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, Я ЗАБОЧУСЬ О ТЕБЕ.
– Спасибо, – коротко сказала Сьюзен. – Зачем…
– НЕУЖЕЛИ МАЛЕНЬКИЙ РАЗГОВОР ПОВРЕДИТ?
Сьюзен вздохнула. Она знала, что за этим последует, и мысль эта ее не радовала. Это была короткая, грустная и страшно ненадежная мысль: у них обоих нет никого кроме друг друга. Вот. Эта мысль сама просилась в носовой платок. Но это правда.
О, у Смерти есть слуга, Альберт и, конечно, Смерть Крыс, если можно назвать его компанией.
А поскольку Сьюзен была вовлечена…
Ну, она получила своего рода бессмертие и все из него вытекающее. Она могла видеть вещи, которые действительно существовали[8], могла скидывать с себя время как пальто. Правила, применимые ко всем, такие как гравитация, применялись к ней только тогда, когда она им позволяла. И, как не старайся, подобные вещи приводят к возобновлению отношений. Трудно иметь дело с людьми, когда крошечная часть тебя видит, что они лишь временный набор атомов, которого не станет через несколько десятилетий.
А вот крошечная часть, доставшаяся ей от Смерти, считает, что трудно иметь дело с людьми, если принимать их как нечто реально существующее.
Не проходило и дня, чтобы она не сожалела о своем необычном родстве. А потом она пыталась представить себе, что значит идти по жизни, не будучи уверенной при этом в камнях у себя под ногами и в звездах над головой, иметь только пять чувств, быть почти слепой и почти глухой…
– ДЕТИ В ПОРЯДКЕ? МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ, КАК ОНИ НАРИСОВАЛИ МЕНЯ.
– Да. Как Альберт?
– ХОРОШО.
…разговор не будет маленьким, добавила Сьюзен про себя. Нет места для маленького разговора в большой вселенной.
– МИР ПОДХОДИТ К КОНЦУ.
Ну, это же был большой разговор.
– Когда?
– В СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ.
– Почему?
– РЕВИЗОРЫ ВЕРНУЛИСЬ, – ответил Смерть.
– Те маленькие злюки?
– ДА.
– Ненавижу их.
– У МЕНЯ, КОНЕЧНО, НЕТ НИКАКИХ ЭМОЦИЙ, – сказал Смерть, с лицом таким каменным, каким бывает только череп.
– Почему сейчас?
– НЕ ЗНАЮ.
– Я думала ты помнишь будущее!
– ДА. НО ЧТО-ТО ИЗМЕНИЛОСЬ. ПОСЛЕ СРЕДЫ НЕТ БУДУЩЕГО.
– Должно быть что-то, хотя бы руины!
– НЕТ. ПОСЛЕ ЧАСА УТРА В СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ НЕТ НИЧЕГО. ПРОСТО ЧАС УТРА В СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ, ОТНЫНЕ И ВОВЕК. НИКТО НЕ БУДЕТ ЖИТЬ. НИКТО НЕ БУДЕТ УМИРАТЬ. ВОТ, ЧТО Я ТЕПЕРЬ ВИЖУ. БУДУЩЕЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. ПОНИМАЕШЬ?
– И какое отношение это имеет ко мне? – Сьюзен подумалось, что для кого-нибудь другого это прозвучало бы глупо.
– Я ДУМАЛ, ЧТО КОНЕЦ СВЕТА ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ КО ВСЕМ, ТЫ ТАК НЕ СЧИТАЕШЬ?
– Ты знаешь, о чем я!
– Я ПОЛАГАЮ, ЧТО ЭТО ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К ПРИРОДЕ ВРЕМЕНИ, КОТОРАЯ ОДНОВРЕМЕННО ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ И БОЖЕСТВЕННАЯ. БЫЛИ НЕКОТОРЫЕ… КОЛЕБАНИЯ.
– Они собираются сделать что-то со временем? Я думала, им не позволено делать подобные вещи.
– НЕТ. НО ЛЮДЯМ ПОЗВОЛЕНО. ОДНАЖДЫ ЭТО УЖЕ ДЕЛАЛИ.
– Никто не может быть таким ду…
Сьюзен запнулась. Конечно, кто-нибудь может быть таким дураком. Некоторые люди сделают все что угодно, чтобы узнать, возможно ли это. Поставьте в какой-нибудь пещере большой рубильник и напишите: «Рубильник Конца Света. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ». Краска даже не успеет просохнуть.
Она размышляла, а Смерть внимательно наблюдал за ней.
Наконец она сказала:
– Странно, я ведь читала в классе эту книгу. Я нашла ее у себя на столе. Она называется «Страшные Сказки»…
– А, ВЕСЕЛЫЕ ИСТОРИИ ДЛЯ МАЛЫШЕЙ, – сказал Смерть, без намека на иронию.
– …которые, в основном, о злодеях, умиравших жуткими способами. Действительно странно. Детям, кажется, эта идея нравится. Их это, кажется, совсем не волнует.
Смерть промолчал.
– …кроме сказки о Стеклянных Часах Гадкого Шюшайна, – сказала Сьюзен, наблюдая за выражением его черепа. – Они считают ее грустной, не смотря на счастливый финал.
– МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО ЭТО ОТТОГО, ЧТО ИСТОРИЯ ПРАВДИВА.
Сьюзен знала Смерть достаточно долго, чтобы не спорить.
– Думаю, я поняла, – сказала она. – Ты сделал так, чтобы книга появилась у меня на столе.
– ДА. О, ЧЕПУХА О ПРЕКРАСНОМ ПРИНЦЕ И ТОМУ ПОДОБНОМ, ЯВНОЕ ДОБАВЛЕНИЕ. РЕВИЗОРЫ, КОНЕЧНО, НЕ ИЗОБРЕТАЛИ ЧАСОВ. ЭТО БЫЛА РАБОТА СУМАСШЕДШЕГО. НО ОНИ МОГУТ ПЕРЕДЕЛЫВАТЬ. ОНИ НЕ МОГУТ СОЗДАВАТЬ, НО МОГУТ ПЕРЕДЕЛЫВАТЬ. И ЧАСЫ СОЗДАЮТСЯ ВНОВЬ.
– Время действительно было остановлено?
– ПОЙМАНО. ВСЕГО НА МГНОВЕНИЕ, НО ПОСЛЕДСТВИЯ ДО СИХ ПОР ОКРУЖАЮТ НАС. ИСТОРИЯ БЫЛА РАЗРУШЕНА, РАЗБИТА НА КУСКИ. ПРОШЛОЕ БОЛЬШЕ НЕ СОЕДИНЯЛОСЬ С БУДУЩИМ. МОНАХИ ИСТОРИИ БЫЛИ ВЫНУЖДЕНЫ ВОССОЗДАВАТЬ ЕЕ ПРАКТИЧЕСКИ ИЗ НИЧЕГО.
На этот раз Сьюзен не стала тратить дыхание на фразы типа: «Это невозможно». Только люди, которые живут в реальном мире, говорят подобные вещи.
– Это, наверное, заняло некоторое… время, – произнесла она.
– ВРЕМЯ, РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ ИМЕЛО ЗНАЧЕНИЯ. ОНИ ИСПОЛЬЗОВАЛИ ФОРМУ ЛЕТ, ОСНОВАННУЮ НА РИТМЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПУЛЬСА. В ЭТОМ ИСЧИСЛЕНИИ ЭТО ЗАНЯЛО ОКОЛО ПЯТИСОТ ЛЕТ.
– Но история была уничтожена, где они взяли…
Смерть сложил пальцы домиком.
– НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ ОТ ВРЕМЕННЫХ КАТЕГОРИЙ, СЬЮЗЕН. МНЕ ДУМАЕТСЯ, ОНИ УКРАЛИ НЕМНОГО ИЗ БОЛЕЕ РАННИХ ВЕКОВ, ГДЕ ОНО УХОДИЛО НА КУЧУ РЕПТИЛИЙ. ЧТО ТАКОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ БОЛЬШОЙ ЯЩЕРИЦЫ, В КОНЦЕ КОНЦОВ? ТЫ ВИДЕЛА УДЛИНИТЕЛИ, КОТОРЫЕ ИСПОЛЬЗУЮТ МОНАХИ? ЧУДЕСНЫЕ ШТУКИ. ОНИ МОГУТ ПЕРЕМЕЩАТЬ ВРЕМЯ, ЗАПАСАТЬ ЕГО, РАСТЯГИВАТЬ… ВЕСЬМА НАХОДЧИВО. ВОПРОС, КОГДА ЭТО СЛУЧИЛОСЬ, ТАК ЖЕ НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА. КОГДА БУТЫЛЬ РАЗБИВАЕТСЯ, ИМЕЕТ ЛИ ЗНАЧЕНИЕ, ОБО ЧТО ЕЕ СТУКНУЛИ? КУСОЧЕК С ЭТИМ СОБЫТИЕМ, В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, БОЛЬШЕ НЕ ВХОДИТ В ПЕРЕСТРОЕННУЮ ИСТОРИЮ.
– Погоди, погоди… Как можно взять кусочек, ох, старого столетия, и вшить в новое? Не заметят ли это люди… – Сьюзен была немного сбита с толку. – Уф, те люди были не в тех доспехах, здания вокруг были неправильные, а сами они оказались прямо посреди войны, что шла много веков назад?
– ПО МОЕМУ ОПЫТУ, СЬЮЗЕН, СЛИШКОМ МНОГО ЛЮДЕЙ В СВОИХ УМАХ ПРОВОДЯТ КУЧУ ВРЕМЕНИ ПОСРЕДИ ВОЙН, ЧТО СЛУЧИЛИСЬ МНОГО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД.
– Весьма проницательно, но я имела в виду, что…
– ТЕБЕ НЕ СЛЕДУЕТ ПУТАТЬ ФОРМУ С СОДЕРЖАНИЕМ, – со вздохом пояснил Смерть. – ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ТЫ ЧЕЛОВЕК. ТЕБЕ НУЖНА МЕТАФОРА. НЕСОМНЕННО, ПОТРЕБУЕТСЯ НАГЛЯДНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО. ПОШЛИ.
Он поднялся и прошел через зал в столовую. Там все еще было несколько обедающих с заткнутыми за воротники салфетками, замерших над своими тарелками в атмосфере счастливых углеводов. Смерть подошел к столу, накрытому для ужина, и взялся за краешек скатерти.
– ВРЕМЯ – ЭТО СКАТЕРТЬ, – сказал он. – ТАРЕЛКИ И ВИЛКИ – СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ РАСПОЛАГАЮТСЯ ВО ВРЕМЕНИ…
Раздалась барабанная дробь. Сьюзен посмотрела вниз. Смерть Крыс бил в крохотный барабан.
– ГЛЯДИ.
Смерть стянул скатерть. Раздался стук тарелок и момент неопределенности для покачивающейся вазы с цветами, но, тем не менее, почти вся столовая посуда осталась на месте.
– Вижу, – выговорила Сьюзен.
– СТОЛ ВСЕ ЕЩЕ НАКРЫТ, НО СКАТЕРТЬ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНА ДЛЯ ДРУГОГО ОБЕДА.
– Тем не менее, ты перевернул солонку.
– МОЯ ТЕХНИКА НЕ СОВЕРШЕННА.
– И на скатерти остались пятна от предыдущего обеда, Дедушка.
Смерть просиял.
– ДА, – сказал он. – КАК МЕТАФОРА, ЭТО ВЕСЬМА ПОДХОДЯЩЕ, ТЕБЕ ТАК НЕ КАЖЕТСЯ?
– Люди бы заметили!
– НЕУЖЕЛИ? ЛЮДИ САМЫЕ НЕНАБЛЮДАТЕЛЬНЫЕ СУЩЕСТВА ВО ВСЕЛЕННОЙ. О, ОСТАЛОСЬ МНОЖЕСТВО АНОМАЛИЙ, НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО СОЛИ, НО ИСТОРИКИ НАШЛИ ДЛЯ НИХ ОПРАВДАНИЯ. ОНИ ВЕСЬМА ПОЛЕЗНЫ В ЭТОМ ОТНОШЕНИИ.
Сьюзен знала, что существует нечто, называемое Правилами. Они не были записаны, по той же причине, по какой не записаны горы. Они гораздо более фундаментальны по отношению ко вселенной, чем обычные механические явления вроде гравитации. Ревизоры могут ненавидеть беспорядок, вызванный появлением жизни, но Правила не позволяют им что-либо предпринимать. Прогресс человечества стал для них благодатью. Наконец появились существа, которых можно убедить уничтожить самоё себя.
– Я не понимаю, каких действий ты ждешь от меня, – сказала она.
– СДЕЛАЙ ВСЕ, ЧТО СМОЖЕШЬ, – сказал Смерть. – У МЕНЯ, СОГЛАСНО ПОРЯДКУ И ТРАДИЦИИ, БУДУТ ДРУГИЕ ОБЯЗАННОСТИ В ЭТО ВРЕМЯ.
– Какие?
– ВАЖНЫЕ.
– Настолько, что ты не можешь рассказать о них мне?
– НАСТОЛЬКО, ЧТО Я НЕ СОБИРАЮСЬ РАССКАЗЫВАТЬ ТЕБЕ О НИХ. ОНИ ЭПОХАЛЬНЫ. В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, ТВОЯ СПОСОБНОСТЬ ПРОНИКНОВЕНИЯ В СУТЬ ДЕЛА БУДЕТ ВЕСЬМА ЦЕННОЙ. У ТЕБЯ ЕСТЬ ОСОБЕННОСТИ МЫШЛЕНИЯ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПОМОЧЬ. И ТЫ МОЖЕШЬ ПОЙТИ ТУДА, КУДА НЕ МОГУ ПРИЙТИ Я. Я ТОЛЬКО ВИДЕЛ БУДУЩЕЕ. НО ТЫ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО.
– Где создаются часы?
– НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. Я И ТАК ДОСТАТОЧНО СДЕЛАЛ, ЧТОБЫ ВЫЯСНИТЬ ВСЕ ЭТО. ИСХОД СОКРЫТ ОТ МЕНЯ.
– Почему?
– ПОТОМУ ЧТО ОН БЫЛ СОКРЫТ. ВОВЛЕЧЕН ТОТ… КТО НЕПОДВЛАСТЕН МНЕ, – казалось, Смерть чувствует себя неловко.
– Бессмертный?
– КТО-ТО ПОДВЛАСТНЫЙ… КОМУ-ТО ДРУГОМУ.
– Ты не мог бы здесь объяснить поподробнее?
– СЬЮЗЕН… ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я УДОЧЕРИЛ И ВОСПИТАЛ ТВОЮ МАТЬ, И НАШЕЛ ПОДХОДЯЩЕГО МУЖА ДЛЯ НЕЕ.
– Да, да, – сухо прервала его Сьюзен. – Как такое забыть? Я гляжусь в зеркало каждый день.
– ЭТО… ТРУДНО ДЛЯ МЕНЯ. ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я БЫЛ НЕ ЕДИНСТВЕННЫМ, КТО СДЕЛАЛ ПОДОБНОЕ. ПОЧЕМУ ТЫ СМОТРИШЬ НА МЕНЯ ТАК? ВСЕ ЗНАЮТ, ЧТО БОГИ ПОСТОЯННО ДЕЛАЮТ ЭТИ ВЕЩИ.
– Боги – да, но люди наподобие тебя…
– ЛЮДИ НАПОДОБИЕ МЕНЯ ВСЕ-ТАКИ ЛЮДИ…
Сьюзен сделала необычную вещь – она прислушалась к чужим словам. Непростая задача для учителя.
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.