Книга Лесная смерть онлайн

Человеческая жизнь – сплошная агония.

Смерть постоянно следует вместе с человеком, таясь в очертаниях его фигуры.

Поговорка народов Берега Слоновой Кости

1

Идет дождь. Очень сильный – крупные капли дождя стучат по оконным стеклам. Мне слышно, как от бешеных порывов ветра содрогаются двери и окна. Иветта бегает по дому туда-сюда, закрывает ставни, запирает окна на задвижки. Потом она принесет мне ужин. Я вовсе не хочу есть и не стану. Она примется упорствовать, настаивая на своем. Начнет сердиться. И наверняка скажет: "Ну же, Элиза, вы ведете себя просто глупо: для того чтобы восстановить силы, вам непременно нужно поесть". Идиотизм. Единственно действующие в моем организме функции – дыхания и пищеварения – вряд ли требуют так уж много сил. Что же до прочего, то я не в состоянии хотя бы сдвинуть с места свое кресло. Ибо я есть не что иное, как существо, страдающее тетраплегией^[1]. Казалось бы, одного этого уже вполне достаточно, так нет – меня угораздило переплюнуть всех себе подобных: потеря зрения и способности говорить – ни дать ни взять вышедший из строя телевизор. Я нема, слепа и абсолютно неподвижна. Короче – без пяти минут живой труп. В комнату входит Иветта – я слышу ее быстрые шаги.

– Пора ужинать!

Ужин обычно состоит из некоей жидкой смеси овощей с протеинами, которую мне запихивают в рот при помощи чайной ложечки. "Ужин" оказывается слишком горячим, я пытаюсь уклониться, как могу. Воображаю себе: Иветта, надо полагать, отчаянно злится. Я хорошо помню ее круглое, сливочно-белое лицо в ореоле светлых волос. Вдова железнодорожника, будучи весьма крепкого телосложения, в свои шестьдесят полна сил и жизненной энергии. В нашей семье Иветта работает уже почти тридцать лет. Мою маму она помнит куда лучше, чем я сама. Правда, мне было всего пять лет отроду, когда мама "вознеслась на небеса". А семь лет назад умер отец, и я переехала сюда вместе с Иветтой – она по-прежнему выполняла всю работу по дому, с той лишь разницей, что это был уже мой дом. И вот теперь ей пришлось стать еще и моей нянькой. Профессиональная сиделка научила ее всем необходимым навыкам обращения с подобными больными. Бедная Иветта, вынужденная меня мыть, кормить, приводить в порядок, выносить за мной горшки – сколько раз она, наверное, искренне желала моей смерти. А сколько раз того же желала я сама?

Интересно: уже стемнело или еще нет? Сейчас конец мая. Я не помню, когда в конце мая темнеет: в семь или в восемь. И не могу спросить этого у Иветты. Я ничего ни у кого не могу спросить. Что поделаешь: центральный процессор не работает.

Это произошло прошлой осенью, во время поездки в Ирландию. Я была там с Бенуа. 13 октября 1994 года. Я хорошо помню, как он был одет в тот день: брюки цвета морской волны, с большим вкусом подобранный к ним пуловер и синие полукеды. А я была в джинсах и белом свитере. На ногах – новенькие белые кроссовки. Теперь я всегда обута в домашние тапки, а одета по большей части в ночную сорочку. И какого она цвета, увы, сказать вам не могу, ибо для меня самой это полный секрет…

Тогда, путешествуя, мы с Бенуа решили добраться аж до Северной Ирландии. Мостовая Гигантов^[2], Белфаст. Тем утром, в Белфасте, мы отправились в банк, чтобы получить деньги по дорожным чекам. Никак не могу вспомнить, какая в тот день у меня была сумка. Синяя кожаная или разноцветный рюкзак? Такого рода вещи меня страшно раздражают. Ведь видела же прекрасно – и умудрилась забыть! А теперь мне так не хватает того, что можно увидеть.

Короче, мы подошли к банку, и я уже толкнула застекленную дверь. Тут-то все и началось. Взрыв. Взорвалась какая-то машина, метрах в десяти от нас. Водитель, разумеется, – насмерть, четверо пассажиров – тоже. И Бенуа. Сначала раздался оглушительный грохот, затем – страшной силы взрыв; и одновременно – такое ощущение, словно прямиком угодил в пекло. Бенуа схватил меня за руку и швырнул на землю. Мы оказались в каком-то водовороте из кусков металла и стекла. Я видела, как взрывается машина, слышала крики, но не могла понять – действительно никак не могла уразуметь того, что все это происходит на самом деле, причем со мной – Элизой Андриоли. Какието люди кричали не своими голосами. Я увидела, как осколок стекла впивается в горло Бенуа, как кровь – поняла ли я тогда, что это была кровь? – вырывается оттуда фонтаном. Я тоже вопила не своим голосом. Потом что-то ударило меня по голове. Я закрыла глаза. Как выяснилось – навсегда.

Около двух месяцев я пребывала в коме. Когда пришла в себя, оказалось, что я уже во Франции, в Париже. До меня не сразу дошло, что мое теперешнее состояние – явление отнюдь не временное. Что я никогда уже не смогу увидеть что бы то ни было, встать на ноги. Не смогу разговаривать с медсестрами и врачами. Всю тяжесть нынешнего своего положения я поняла лишь постепенно, из разговоров, которые они вели между собой. Я никак не хотела в это поверить. И тем не менее…

Прежде чем прийти к выводу о том, что хотя спинной мозг, судя по всему, поражен не так уж безнадежно, двигательные центры все-таки серьезно повреждены, они очень долго обследовали меня. "Кора головного мозга… центр регуляции мозжечка… нельзя исключить кататоническое состояние…" Короче, полная катастрофа. В отношении глаз картина примерно та же: зрительный нерв не задет, но, по всей вероятности, основательно пострадала соответствующая область головного мозга – так что трудно сказать, смогу ли я когда-нибудь вновь обрести зрение. Врачи не уверены в моей способности что-либо слышать и понимать, поэтому разговаривают со мной как со слабоумной. А все остальные следуют их примеру, за исключением Иветты, которая с редкостным – и, между прочим, совершенно оправданным – упрямством свято верит в то, что я прекрасно сознаю все, что происходит вокруг меня, более того – в то, что в один прекрасный день я восстану из своей инвалидной коляски, словно Лазарь – из гроба…

Вот такие дела. Мне тридцать шесть лет. Когда-то я каталась на лыжах, играла в теннис, любила ходить пешком, плавать; любила солнце, прогулки, путешествия, любовные истории. Любовь… А теперь я похоронена заживо в мертвой оболочке своего тела и каждый день молю Бога лишь об одном: чтобы он дал мне наконец возможность умереть по-настоящему.

Когда я слышу, как Иветта суетится вокруг меня, я частенько вспоминаю один фильм, который как-то вечером показывали по телевизору. Главный его герой являл собой нечто вроде меня теперешней – только руки и ноги у него были еще и ампутированы; этакий обрубок человеческого тела, слепой и немой; он все пытался изыскать какой-нибудь способ общения со своей сиделкой в надежде на то, что ему удастся убедить ее его убить. Мы с Бенуа тогда едва не расплакались. Здоровые, счастливые, удобно устроившиеся на диване с парой стаканчиков спиртного под рукой. Вполне способные пустить слезу по поводу чужого несчастья.

Иветта меня ругает. Я пытаюсь проглотить проклятую кашицу. Сделать это не так-то просто. Каждый божий день я ломаю голову над одним и тем же вопросом: почему одни мускулы у меня работают, а другие – нет? Почему мое сердце продолжает стучать, а мозг – размышлять, причем вполне логически? Почему моя кожа не утратила чувствительности и способна даже покрываться мурашками? И каждый божий день – с тех пор как пришла в сознание – я пытаюсь собрать всю свою волю в кулак, чтобы любым способом достичь заветной цели: способности двигаться. Шевелиться, вертеться. Два месяца назад мне впервые удалось моргнуть, а в прошлом месяце я научилась чуть приподнимать указательный палец левой руки. Еще я могу мотать головой, но, увы, это совершенно бессознательные движения, контролировать которые я не в силах. Рэйбо, мой лечащий врач, говорит, что все это – колоссальный прогресс. И спокойненько отправляется заниматься серфингом. Рэйбо отнюдь не относится к разряду людей чересчур чувствительных. Он полагает, что мне самое место – в каком-нибудь специальном заведении для подобных больных. Этаком стерилизованном приюте для умирающих, оборудованном по последнему слову техники обиталище живых трупов.

Ну вот, с ужином покончено. Иветта все убирает. Потом включает телевизор и принимается мыть посуду. Передают новости. "В Бур-ан-Брес башенный кран рухнул на жилой дом". Звуки сирен, крики, комментарии. Взволнованный голос диктора. Потом еще круче: страшная оплошность полицейского в Лилле. "По ошибке застрелен молодой человек, повинный лишь в угоне автомобиля… Министр внутренних дел… " И как нас угораздило тогда оказаться возле этого проклятого банка? Или в самом деле существует нечто, именуемое "судьбой"? "В Ивелине полиция продолжает поиски пропавшего мальчика – Микаэля Массне… " А если это – моя судьба, значит, надо как-то с ней примириться? Ведь сколько себя ни жалей, лучше от этого не станет, правда? "Антициклон с Азорских островов…" Теперь – реклама. Я слушаю, как чьи-то восторженные голоса на все лады – и очень громко – воспевают достоинства подгузников, матрасов, моющих средств, автомобилей, туалетной бумаги, электрических батареек, духов, сыра и быстрозамороженных продуктов. Все это мне теперь кажется очень-очень далеким. Ну вот наконец – начинается программа, выбранная Иветтой: дискуссия на тему об употреблении наркотиков и роста преступности среди школьников. Я выслушиваю ее почти с благоговением.

Конец дискуссии. Каждый остался при своем мнении, однако все друг друга благодарят. Иветта вздыхает и катит мое кресло в спальню. Ловко перемещает меня на постель. Завтра должна прийти массажистка. Она будет дергать во все стороны мои мертвые руки и ноги, натирать их маслом, до бесконечности мять и месить, мысленно задавая себе вопрос о том, чувствую ли я при этом хоть что-то. А я не смогу ей ответить.

– Спокойной ночи, – говорит мне Иветта.

Спокойная или беспокойная – ночь, она и есть ночь.

Сегодня утром Иветта берет меня с собой в супермаркет – с тех пор, как погода стала достаточно теплой, она делает так каждую субботу. Это совсем недалеко, и она ходит туда пешком, толкая перед собой мою коляску. Дивная Иветта, упорно считающая меня существом мыслящим. Мне еще здорово повезло: меня можно поместить в сидячее положение. Благодаря чему я могу хотя бы испытывать удовольствие, ощущая солнечные лучи на своем лице, слушая птичий щебет, автомобильные гудки, вдыхать выхлопные газы и аромат свежеподстриженной травы, пытаясь представить себе тот живой разноцветный мир, что меня окружает. Иветта водрузила мне на нос черные очки. Она утверждает, что солнце способно повредить моим глазам. Но я лично подозреваю, что делает она это всякий раз по несколько иной причине: чтобы детей на улице не напугал мой неподвижный взгляд. Повредить моим глазам… Как будто им еще можно чем-то повредить! Иногда, подшучивая сама над собой, я думаю о том, что больше всего я страдаю теперь от невозможности увидеть свое отражение в зеркале. Ерунда, конечно, но все же интересно: я по-прежнему хорошенькая? Нормально ли я причесана? Парикмахерским талантам Иветты я что-то не слишком склонна доверять.

Иветта поставила мою инвалидную коляску под деревом, о чем незамедлительно мне сообщила. Здесь очень спокойно, и совсем рядом стоит на посту полицейский – это на тот случай, если каким-нибудь малолетним хулиганам стукнет вдруг в голову мысль меня похитить. Воображаю себе заголовки в газетах: "Прекрасная паралитичка изнасилована группой малолетних подонков". Иветта ушла за покупками. Я остаюсь ее ждать. Люди говорят о погоде, о предстоящих выборах, безработице и т.п. До того как я стала тем, чем являюсь теперь, я была владелицей маленького кинотеатра под названием "Трианон", расположенного на самой окраине – пардон, в Зоне Нового Городского Строительства. Три зала, заново отремонтированные. Отцовское наследство. Специализировалась на высокохудожественных и экспериментальных фильмах, благодаря чему нередко получала приглашения на кинофестивали и довольно часто ездила в Париж.

Кино, театр – все; об этом и думать теперь нельзя. Нет, я ни в коем случае не должна вновь впадать в жалость к собственной персоне.

Что-то упало мне на руку. Нечто влажное. Где-то наверху слышится воркование. Проклятый голубь. Мне делается противно при мысли о том, что на руке у меня – дерьмо. Собственное бессилие, полная неспособность распоряжаться своим телом начинает казаться все более и более невыносимой…

– Почему ты не вытрешь себе руку?

Похоже, со мной кто-то пытается заговорить. Какой-то ребенок. Тоненький застенчивый голосок. Я, естественно, молчу.

– Мадам! На тебя голубь накакал.

Это маленькое существо, должно быть, теперь ломает голову над тем, почему я ничего не говорю. Затем оно подходит ближе: я чувствую его дыхание где-то совсем рядом с собой.

– Ты что – больна?

Сообразительный, однако, попался малыш! Собрав в кулак всю свою волю, я приподнимаю указательный палец на левой руке.

– Ты не можешь говорить?

Нет, не могу. И поэтому опять приподнимаю палец. При этом я даже не знаю, понял ли мои знаки малыш.

– Меня зовут Виржини.

Значит, девочка! Определенно, мне еще не удалось достичь того необыкновенно развитого слуха, которым обычно обладают слепые. Она кладет свою руку на мою, и я чувствую ее маленькую свежую ладошку. Что она такое делает? А, вытирает мне руку – я чувствую, как к ней легонько прикасается носовой платок – не то хлопчатобумажный, не то просто бумажный.

– Я вытираю тебе руку, мадам. Ты живешь где-то недалеко?

Я приподнимаю палец.

– Когда ты поднимаешь палец, это означает "да"?

Я поднимаю палец.

– Я тоже живу совсем рядом. Мы с папой пришли сюда за покупками. Вообще-то он запрещает мне разговаривать с незнакомыми людьми, но ведь ты – совсем другое дело: ты же парализованная. Это из-за какого-нибудь несчастного случая?

Я приподнимаю палец. Мой первый разговор с человеком за долгие месяцы. Интересно: сколько же ей лет?

– Папа у меня работает в банке. Мама – библиотекарь. А я хожу в школу в Шармий. Мне уже семь лет. Хочешь, расскажу тебе одну интересную историю?

Я – в задумчивости – поднимаю палец. Семь лет. Вся жизнь у нее еще впереди. И подумать только: мне ведь тоже когда-то было всего семь лет; я тогда клятвенно обещала себе сотворить массу великих дел…

– Жил-был один маленький мальчик по имени Виктор – сын продавца из табачной лавочки. Он был очень злым; и вот, в один прекрасный день в лесу – где, между прочим, ему запрещали гулять – его настигла Смерть.

Что она такое плетет?

– Приехала полиция, но не нашла никаких следов. А потом, после Виктора, Лесная Смерть забрала Шарля-Эрика, сына той дамы, что работает на почте. Его нашли в кустах – он тоже был весь в крови. Приехала полиция, но не нашла никаких следов. Потом пришла очередь Рено. А вчера, на берегу реки, Смерть забрала Микаэля.

Девчонка, похоже, просто сумасшедшая. Ну придет же ребенку в голову выдумывать подобные истории! Опершись рукой на мое предплечье, она шепчет мне на ухо:

– А я-то знаю, кто их всех поубивал.

Что? И вообще – откуда она взялась? Где ее отец?

– Потому что я видела убийцу. Ты слушаешь меня?

Я поднимаю палец. А вдруг все это – правда? Нет, так думать – просто смешно. Должно быть, девчонка из тех, кто слишком много времени проводит у телевизора.

– С тех пор мне все время страшно. Поэтому я теперь плохо учусь, а они все думают, что это – из-за смерти Рено. Ведь Рено был моим старшим братом, понимаешь?

Я приподнимаю палец. У девочки просто патологически развито воображение.

– Когда это произошло с Рено, я все видела. Это случилось в маленькой хижине в глубине сада. Знаешь, есть такие детские хижины – из тряпок, с нарисованными окнами; Рено как раз там играл, и…

– Виржини! – вдруг раздается мужской голос, глубокий и мягкий. – Я ищу тебя уже четверть часа. Тебе же было сказано никуда не отходить от киоска. Надеюсь, мадемуазель, она не слишком вам тут надоедала? О, простите ради Бога…

Люди почему-то всегда извиняются, когда до них доходит, в каком я пребываю состоянии.

– Попрощайся же с дамой, Виржини.

– До свидания, мадам. Мы, между прочим, приезжаем сюда за покупками каждую неделю.

– Виржини! Хватит, пожалуй! Извините нас…

Голос у него молодой. Очень впечатляющий. Я сразу же представляю себе этакого высоченного мужчину с коротко подстриженными волосами, в джинсах и тенниске фирмы "Лакост".

– Что-то не так?

А это уже Иветта.

– Нет, нет; просто Виржини тут немного поболтала с мадам; надеюсь, она не слишком ей надоела.

Да, действительно: Виржини и в самом деле – самая ничтожная из возможных в моей жизни бед. Иветта что-то тихонько шепчет. Представляю, что она там ему рассказывает. "Чудовищный несчастный случай, и т. д. и т. п., полный инвалид, вдобавок лишилась зрения и способности говорить, просто ужасно и т. д. и т. п., такая молодая, а жених ее и вовсе тогда погиб; бедняжка, никакой надежды, со стороны врачей – полный пессимизм, все-таки жизнь – такая несправедливая штука… "

Виржини шепчет мне на ухо:

– Если ты будешь здесь в следующую субботу, я расскажу тебе продолжение.

– Ну ладно, идем! Скажи даме "До свидания".

Я хорошо представляю себе, как отец нетерпеливо тянет ее за руку, спеша поскорее избавиться от нас.

Иветта укладывает мне на колени пластиковые пакеты, в которых полно каких-то остроконечных предметов, прикрепляет их к ручкам коляски, и – вперед. На ходу она разговаривает со мной – она всегда так делает, вывозя меня на прогулку. К такого рода монологам она давно уже привыкла, и они нисколько не смущают ее. Рэйбо она сказала, что, по ее мнению, я прекрасно все понимаю. И это правда. Однако Рэйбо лишь посоветовал ей не слишком обольщаться и не строить иллюзий. И – бегом на серфинг! Мой случай в самом деле мало интересует его. Слишком удручающий. Единственным, кто проявил настоящий интерес к моей персоне, был нейропсихиатр из той больницы, где я лежала – профессор Комбре. Он – специалист по хирургии мозга. Через три месяца меня должны снова ему показать. Поэтому иногда я принимаюсь мечтать о том, что он решится-таки на операцию – ведь это мой последний шанс. Но как убедить его пойти на такое? Иветта болтает без умолку.

– И подумать только: они опять подняли цену на камбалу. Скоро свежая рыба будет доступна только миллиардерам. Я, конечно, понимаю, что вам глубоко наплевать на эту камбалу, но все равно – чистое безобразие.

Не знаю почему, но Иветта всегда обращалась ко мне исключительно на "вы". К моим родителям, в свое время, обращалась лишь в третьем лице, а я уже тогда была для нее "мадемуазель Элиза". Этакое ретро – кусочек прошлого века в современной действительности. Теперь она говорит о Виржини.

– Да, девочка на редкость хорошенькая. И отец у нее тоже – парень довольно симпатичный. Вполне приличные люди, сразу заметно. Малышка хорошо одета, чистенькая такая, вежливая. А он – очень элегантный: бледно-зеленая тенниска, чистые джинсы – по-современному элегантный, понимаете? Какая жалость, что к вам теперь никто не приходит. Я, конечно же, знаю: вам это наверняка не доставило бы никакого удовольствия, но все-таки… Вот так вдруг оказаться совсем одинокой… ах, все ваши друзья вас, можно сказать, попросту бросили. Что поделаешь; я не раз уже вам об этом говорила: теперешние люди способны любить кого-то лишь тогда, когда он им чем-то полезен.

Мои друзья… У меня никогда не было много друзей – на одной руке пальцев хватило бы, чтобы их пересчитать. И – как назло – все они живут не здесь: Френк и Джулия – в Париже; Сирила недавно перевели по службе в Гренобль; Изабель и Люк живут в Ницце – совсем рядом с моим дядюшкой. С тех пор как я познакомилась с Бенуа, я и с ними почти перестала видеться, а наши – тоже весьма немногочисленные – общие знакомые все живут в Париже. Сначала друзья звонили мне. Под воздействием шока, наверное. Как же: Бенуа погиб, я осталась калекой… А потом звонить стали все реже и реже. Впрочем, я хорошо их понимаю: все это, должно быть, очень тягостно, и они предпочли просто забыть обо мне.

– А я не забыла купить "Аякс" для мытья окон? – внезапно спрашивает Иветта.

Затем принимается вслух перечислять свои покупки. Я ее уже не слушаю. Я думаю о том, что рассказала мне малышка Виржини. Теперь, призадумавшись над ее болтовней, я вдруг во всех деталях вспоминаю историю, происшедшую с Виктором, сыном продавца из табачной лавочки. Тогда все только об этом и говорили. Его нашли задушенным неподалеку от канала. Случилось это, по меньшей мере, лет пять назад… А еще вспоминаю и второго мальчика – того, с двойным именем – мы еще обсуждали это с Бенуа. Кажется, его тоже задушили. Полиция тогда подозревала в содеянном одного из его родственников, однако, как выяснилось, совершенно напрасно. Но ведь такого рода вещи случаются довольно часто… О них обычно много говорят, но по прошествии некоторого времени забываю!. Да, но этот малыш Микаэль? Похоже, я что-то слышала о нем совсем недавно? Кажется, не далее как вчера вечером, когда передавали новости? Непременно нужно послушать передачу новостей сегодня. Если, конечно, Иветта, как вчера, оставит меня в гостиной. Иногда она закатывает мою коляску в спальню и бросает меня там – словно куль с грязным бельем – до самого ужина. Считается, что я должна побольше отдыхать. Не пойму вот только – от чего. В таких случаях она включает обычно радио или магнитофон – какую-нибудь музыку. Роется наугад в моих компакт-дисках, решительно отвергая все, что кажется ей недостаточно гармоничным, и нещадно пичкает меня исключительно классической музыкой и исполняемыми на аккордеоне вальсами. Наверное, я уже не одну сотню раз прослушивала "Рикиту, прекрасный цветок Явы": частенько мне очень хочется просто удавить эту Рикиту и растереть ее в порошок.

Иветта убрала покупки. Меня она оставила в гостиной, на солнышке. Постепенно мне становится даже жарко; Иветта распахнула окна – я чувствую, как легкий ветерок касается моего лица, ощущаю доносящийся снаружи запах цветов. Мне не удается разобрать, каких именно, но я чувствую запах весенних цветов, вдыхаю его полной грудью, жадно впитывая в себя солнечные лучи.

Кто-то звонит у входной двери. Массажистка. Предстоит очередной публичный сеанс средневековых пыток.

И тут мне неожиданно улыбается удача. В поте лица трудясь над моим распростертым телом, Катрин – так зовут массажистку – вдруг кричит Иветге, занятой в кухне своими делами:

– Вы уже слышали? Пропавшего мальчика нашли – задушенным.

– Что? – переспрашивает Иветта, закрывая кран над раковиной.

– Нашли Микаэля Массне, малыша из Ла Веррьер. Его мать – моя пациентка, у нее нелады с позвоночником. В прошлом году она сильно ударилась затылком. Так вот: его только что нашли в лесу. Задушенным.

Раздается голос Иветты – теперь уже гораздо ближе. Я представляю себе, как она появляется в дверях, вытирая руки о хлопчатобумажный фартук из набивной ткани – на нем изображены весенние цветы пастельных тонов. Пребывает она в явном возмущении:

– Ну и времена! Сколько же лет ему было?

– Восемь. Очень хорошенький светловолосый малыш с чудными кудряшками. Я только что слышала обо всем в трехчасовой передаче новостей. Тело лежало на берегу реки, его нашел какой-то рыбак, возвращавшийся к своей машине – в полдень. А смерть наступила, по меньшей мере, сутки назад. Можете себе представить, какой шок, должно быть, получил этот рыбак? Если бы у меня были дети, я бы вовсе их сейчас на улицу не выпускала. Ведь за последние пять лет это уже четвертый.

– Четвертый?

– Ну конечно! Сначала, правда, они не видели никакой связи между убийствами, но теперь…

– И они уже напали на след преступника? У них есть какие-нибудь улики? – перебивает ее Иветта; она у меня большая любительница литературы детективного жанра.

Услышав это, наша Екатерина Великая, должно быть, корчит презрительную гримасу:

– Скажете тоже! Да они вообще застряли на месте: ни туда ни сюда. Вот совсем как она, – произносит массажистка, ущипнув меня за ногу.

Должно быть, Иветта бросает на нее укоризненный взгляд, ибо Екатерина Великая тотчас уточняет:

– Но, между прочим, даже она постепенно сходит с мертвой точки, это просто потрясающе!

Однако Иветта не дает ей отклониться от интересующей ее истории с убийством:

– Скажите, а этот Микаэль Массне, часом, не тот самый хорошенький мальчик, что играл на пианино в Центре культуры?

– Увы, это он. Слишком уж хорошенький и слишком уж развитой для своего возраста.

Они еще какое-то время продолжают муссировать эту тему; я жадно ловлю каждое слово. Микаэль Массне, ученик второго класса школы в Шарми – новой школы, расположенной в Зоне Нового Городского Строительства. Отец – инструктор автошколы, мать – секретарь. Хороший ученик, дружная семья. Определенно, это преступление совершил какой-то садист – к такому выводу приходит Иветта.

А теперь я уже лежу в постели. Иветта выключила телевизор. Сейчас, должно быть, где-то около одиннадцати вечера. Часа в три ночи Иветта непременно заходит ко мне узнать, все ли в порядке: может быть, мне слишком жарко, или я хочу пить, или еще что-нибудь…

Святая Иветта. Надеюсь, по крайней мере, мой опекун достаточно щедро оплачивает ее услуги. Опекун – это дядюшка Фернан, брат моего покойного отца. Он руководит каким-то строительным предприятием неподалеку от Ниццы и относится к той категории людей, которых обычно называют порядочными.

Однако сейчас меня больше всего волнует вовсе не это. А дело об убийстве. В восемь вечера мы внимательно прослушали новости. К счастью, если какой-то сюжет предстоящих новостей страстно интересует Иветту, она обычно не отвозит меня в спальню, дабы иметь возможность высказать хоть кому-то свои соображения по поводу услышанного. Разумеется, львиная доля передачи оказалась посвящена малышу Массне. Он был задушен. Теперь это преступление связывают с другими, более ранними, совершенными на территории радиусом около пятидесяти километров: в 1991 году в Баланса был задушен Виктор Лежандр; в 1992 году неподалеку от Нуази – Шарль-Эрик Гальяно; в 1993-м та же участь постигла Рено Фанстана – он был задушен в саду, возле собственного дома в Сен-Кантене. Ни одно из преступлений не было раскрыто. Более того – подчеркнул диктор – над каждым из дел работали совсем разные группы полицейских: в двух первых случаях – жандармерия, в третьем – бригада по расследованию убийств. Короче, убийство Микаэля Массне стало основательным толчком к возобновлению поисков убийцы. Иветта, слушая новости, издавала то возмущенные, то горестные восклицания, беспрестанно ругая на все корки и полицейских, и сексуальных маньяков – последних, по ее мнению, нужно в обязательном порядке подвергать лоботомии. Где-то вдали раздается крик совы. Мне хотелось бы повернуться на бок, надоело лежать на спине. Так нет: одну ночь мне полагается спать на спине, другую – на боку. Иветта каждый раз обкладывает меня со всех сторон подушками, сует мне специальные маленькие подушечки между колен и под щиколотки – как рекомендовал Рэйбо: дабы избежать пролежней. Должно быть ужасно утомительно возиться со мной вот так каждый вечер. Стоп; я не испытываю ни малейшего желания терзаться по поводу собственной горькой участи. Значит, эта девчонка вовсе ничего не напридумывала. В округе было убито несколько мальчиков, и в их числе, похоже, действительно оказался ее брат. Это просто ужасно. Я понимаю теперь, что она испытывает необходимость поговорить об этом с кем-нибудь. Но тот довольно непринужденный тон, которым она говорила об этих убийствах, внушает мне некоторое беспокойство. Наверное, она немножко не в себе от пережитого несчастья… Мне бы очень хотелось увидеться с ней еще раз… то есть я имею в виду… услышать ее. Школа в Шарми? Кажется, она говорила мне, что учится именно там? В той самой огромной стекляшке, окруженной "деревьями", которым еще только предстоит вырасти?

Я было уже задремала, но вдруг весь сон с меня как рукой сняло. Откуда она могла знать про Микаэля Массне? Ох уж эта малышка Виржини. Ведь она сказала мне вполне ясно: "А вчера, на берегу реки, Смерть забрала Микаэля". А моя Екатерина Великая слышала в новостях, что тело нашли лишь сегодня в полдень. Каким же образом девчонка могла знать об этом уже в десять утра?

Ответ один: она видела его. Тело убитого ребенка.

Или само убийство.

И поэтому оказалась в курсе дел раньше всех корреспондентов и полиции. Гуляла где-нибудь поблизости и все видела! И вовсе не лгала, утверждая, что знает убийцу! А я даже толком не знаю, кто она, Виржини. Я судорожно роюсь в памяти. Работая в кинотеатре, я видела целые толпы детей, но теперь уже понастроили массу новых домов, и чуть ли не каждый день сюда приезжают какие-то новые люди. Единственной Виржини, которую мне удалось вспомнить, была толстушка лет десяти, вечно обжиравшаяся конфетами. А эта сказала, что ей всего семь лет, так что тут концы с концами не сходятся. Вдобавок та Виржини, которую я помню, обладала на редкость пронзительным голосом, а у этой голосок мягкий, спокойный. И хладнокровный.

Если девчонка видела убийцу, нужно непременно что-то предпринять. Но что? Я ведь абсолютно неспособна сообщить об этом в полицию. И даже если бы каким-то поистине волшебным способом мне удалось это сделать, что я смогла бы им сказать? Что следует искать семилетнюю малышку по имени Виржини, которая неизвестно даже где живет – то ли здесь, то ли в одном из тех "жилых массивов", что расположены вдоль опушки леса?

Хочу только одного: чтобы как можно скорее настала следующая суббота.