Книга Драконья Погибель. Драконья Тень онлайн - страница 2

2

Дождь уныло и ровно барабанил по стенам разрушающейся башни. Единственная комната для гостей никогда не бывала хорошо освещена. И хотя сейчас едва перевалило за полдень, Дженни пришлось вызвать тусклый голубоватый шар ведьминого огня, чтобы осветить стол, на котором она разложила содержимое своей лекарской сумки. Все остальное пространство тесной спальни было занавешено тенями.

В постели беспокойно спал Гарет. Воздух был полон аромата высушенных размельченных трав. Ведьмин огонь бросал ясные мелковолокнистые полутени вокруг похожих на мумии корней и стручков, лежащих в вычерченных Дженни окружностях. Медленно, руну за руной, она творила над ними исцеляющие заклинания, каждое – с его собственным Ограничением, чтобы избежать слишком быстрого выздоровления, куда более вредного, чем сам недуг. Пальцы терпеливо вырисовывали знаки, разум призывал качества этого мира – каждому знаку свое. Известно, что великие маги могут видеть силу начертанных ими рун (говорят, она подобна холодному свечению над исцеляющими порошками) и даже ощущать ее как свет, исходящий из кончиков пальцев. После долгих лет уединения и медитации Дженни осознала, что для нее магия – скорее тишина и глубина, нежели сверкание и движение, свойственные великим. Главное – не почувствовать обиды, которая может лишить тебя и того, что имеешь. В конце концов Дженни знала, что в меру своих возможностей она работает хорошо.

«Ключ к магии – сама магия, – говаривал Каэрдин. – Чтобы стать магом, ты должен быть им. Нет времени ни на что другое, если ты хочешь достичь полноты своей власти».

Дженни осталась в каменном доме на Мерзлом Водопаде после смерти Каэрдина, изучая его книги, определяя расположение светил и предаваясь размышлениям в полуразваленном круге древних камней, стоящих на вершине холма. С годами власть ее возросла, хотя и не настолько, как ей когда-то мечталось. И Дженни была довольна такой жизнью.

А потом появился Джон…

…Такая тишина стояла в комнате, словно кирпичи очага, тени стропил, струение дождя по стеклам и свежесть высушенных трав запаяны были в янтарь тысячи лет назад. Дженни смешала заговоренные порошки в чаше и подняла глаза. Гарет со страхом смотрел на нее из темноты.

Она встала, но стоило ей двинуться к нему, как юноша отпрянул с отвращением на бледном вытянувшемся лице.

– Ты – его женщина?

Дженни остановилась, услышав ненависть в слабом голосе.

– Да, – сказала она. – Но это не твое дело.

Он отвернул лицо – раздраженное, смятое сном.

– Ты совсем как она, – пробормотал он. – Совсем как Зиерн…

Она шагнула ближе, не уверенная, что расслышала правильно.

– Кто?

– Ты заманила его своими заклинаниями, ты низвергла его в грязь… – Лихорадочный шепот Гарета сорвался в рыдание.

Дженни подошла к кровати и, не обращая внимания на попытки Гарета оттолкнуть ее руки, коснулась его лица. Вскоре он прекратил сопротивление, снова уплывая в сон. Его тело не было ни слишком горячим, ни чрезмерно охлажденным, пульс – наполненный, ровный. Но он все еще метался и бормотал:

– Никогда… Никогда я не стану… Ты положила на него заклинания, заставила его колдовством…

Его веки сомкнулись накрепко. Дженни вздохнула и выпрямилась, глядя в пылающее беспокойное лицо.

– Если бы я положила на него заклинания, – пробормотала она, – я бы давно уже освободила нас обоих, имей я мужество.

Она вытерла руки о юбку и спустилась по узкой и темной башенной лестнице.

Джона она нашла в рабочем кабинете, довольно просторном, иначе бы комнату взорвало изнутри чудовищным количеством книг. Большей частью это были древние тома, оставленные в Холде после отступления армии короля или подобранные в подвалах сгоревших гарнизонных городков; поеденные крысами, черные от плесени, не читаемые из-за водяных пятен, они распирали полки, целиком скрывающие две стены, они были рассыпаны на длинном дубовом столе, свалены грудами в углах. Листы с выписками, сделанными Джоном в зимние вечера, торчали среди ветхих страниц. Среди книг втиснуты были беспорядочно письменные принадлежности: шильца для накалывания бумаги, гусиные перья, ножи и чернильницы, куски пемзы – и более странные предметы: металлические трубки и клещи, отвесы и уровни, зажигательные стекла и маятники, магниты, яичная скорлупа, осколки камня, засушенные цветы и наполовину разобранные часы. Огромная паутина из талей и блоков свисала со стропил в одном углу, батальон желобчато оплывших свечей криво лепился на каждой полке, на каждом подоконнике. Не комната, а сорочья коллекция обрывков знания, логово жестянщика, человека, для которого мир – огромный склад игрушек, полный интригующих праздных вопросов. Над очагом, как гигантская еловая шишка, висел хвостовой набалдашник Дракона Вира – пятнадцать дюймов в длину и девять в поперечнике, – усаженный пеньками обломанных шипов.

Сам Джон стоял перед окном, смотрел сквозь переплет своего многострадального, не раз латанного окна на скудную землю, смешавшуюся с опрокинутым небом. Руку он держал прижатой к боку, где дождь болезненно пульсировал в ребрах, треснувших от удара рогульчатой шишки на хвосте дракона.

Хотя мягкая оленья кожа башмаков не производила ни малейшего шума на истертом каменном полу, он оглянулся, как только Дженни показалась в проеме. Его глаза улыбнулись приветливо, но она лишь прислонилась плечом к косяку и спросила:

– Ну?

Он поднял глаза к потолку, за которым, этажом выше, лежал Гарет.

– Как поживают наш юный герой и его дракон?

Дженни молчала. Улыбка мелькнула и исчезла в уголках его чувственного рта, как быстрый солнечный свет облачным днем.

– Я убил одного дракона, Джен, и он чудом меня не прикончил. Даже если мне пообещают сочинить вдвое больше баллад о моих подвигах – с меня хватит.

Облегчение и воспоминание о балладах Гарета заставили Дженни рассмеяться, и она вошла в комнату. Белесый свет из окна прорисовал каждую морщинку на кожаных рукавах Джона, когда он шагнул ей навстречу и, наклонившись, поцеловал в губы.

– Вряд ли наш герой добрался сюда своим ходом, как считаешь?

Дженни покачала головой.

– Говорит, что нанял корабль до Элдсбауча, а оттуда уже ехал верхом.

– Чертовски повезло парню, – заметил Джон и поцеловал ее снова. Руки его были теплы. – Поросята беспокоились весь день, таскали клочья соломы. Я ведь еще вчера повернул назад, когда заметил, что вороны сторонятся холмов Уина. Рановато, конечно, но, по-моему, идут первые зимние шторма. А камни Элдсбауча – известные пожиратели кораблей… Знаешь, Дотис говорит в третьем томе своих «Историй»… Хотя нет, это, кажется, в обрывке пятого тома, что мы нашли в Эмбере… Или это у Кливи?.. Словом, во времена старых королей построили мол (или волнорез) через гавань. Его называли одним из чудес света – так говорит Дотис. Или Кливи… Но я нигде не смог найти про то, как он был выстроен. Надо бы как-нибудь взять лодку и посмотреть, что там под водой в устье гавани…

Дженни содрогнулась, зная, что Джон вполне способен на такое сумасбродство. Она не забыла ни каменный дом, который он поднял на воздух, прочтя в одном из заплесневелых томов, что гномы использовали взрывчатый порошок для пробивания туннелей, ни его эксперименты с водяными трубами.

На темной лестнице послышались внезапная возня и сдавленные срывающиеся голоса:

– Она тоже здесь!.. Пусти!..

Последовала короткая потасовка, и момент спустя в водовороте пледов и оленьих шкур в комнату ворвался рыжеволосый крепкий пострел лет четырех, преследуемый по пятам худощавым темноволосым мальчиком лет восьми. Дженни улыбнулась и протянула руки им навстречу. Они атаковали ее с двух сторон, маленькие грязные пальцы цеплялись за волосы, юбку и рукава ее сорочки, и она вновь ощутила странный и необъяснимый восторг в их присутствии.

– Как вели себя маленькие варвары? – осведомилась она самым холодным тоном, который, впрочем, никого из них не обманул.

– Хорошо! Мы вели себя хорошо, мама, – сказал старший, цепляясь за ее выцветшую голубую юбку. – Я – хорошо. Адрик – нет.

– Сам не лучше! – огрызнулся тот, что помладше (Джон взял его на руки). – Папа отлупил Яна!

– И как? – Она улыбнулась старшему. Глаза у него были с тяжелыми веками, как у Джона, но голубые, как ее собственные. – По заслугам, разумеется?

– Большой плеткой! – радостно уточнил Адрик. – Сто ударов!

– В самом деле? – Она внимательно посмотрела на Джона. – Все сто сразу или с передышками?

– Все сразу, – сокрушенно ответил Джон. – Но прощения он так и не попросил.

– Славный мальчик… – Она взъерошила жесткие черные волосы Яна. Тот изогнулся и притворно захихикал.

Мальчики давно уже принимали как должное, что родители их живут отдельно друг от друга. Лорд Холда и ведьма Мерзлого Водопада и не должны были походить на других взрослых. Как волчата, терпеливо выносящие опеку псаря, они соблюдали должное уважение в отношении тети Джейн, которая заботилась о них и искренне верила, что хранит от напастей, пока Джон объезжает границы, а Дженни занимается своей магией на Мерзлом Водопаде. Однако хозяином они признавали только отца, а любили только мать.

Перебивая друг друга, они было принялись рассказывать ей о лисе, которую поймали в ловушку, когда звук на темной лестнице заставил их обернуться.

Там стоял Гарет, бледный, измученный, но снова одетый в свой дорожный костюм. Рукав его запасной рубашки вздувался неуклюжей шишкой в том месте, где рука была перебинтована. Он откопал в своем багаже запасную пару очков, и глаза его за толстыми линзами были полны горестного изумления. Забавно, но то, что ведьма оказалась не просто любовницей Аверсина, но еще и матерью его детей, кажется, нисколько не уронило Джона в глазах Гарета, зато сделало Дженни ответственной за все разочарования, с которыми юноша столкнулся в Уинтерлэнде.

Мальчики прекрасно поняли его враждебность. Маленькая челюсть Адрика драчливо выпятилась – копия массивной челюсти Джона. Но Ян, более чуткий, поспешно толкнул брата локтем, и оба удалились в молчании. Джон проводил их взглядом, затем задумчиво стал смотреть на Гарета. Наконец сказал:

– Я смотрю, ты ожил.

Гарет ответил не слишком твердо:

– Да. Благодарю вас… – Он повернулся к Дженни и поклонился с холодной безукоризненной вежливостью придворного. – Благодарю вас за оказанную мне помощь.

Он ступил в комнату, остановился и огляделся в замешательстве. «Ищет чего-нибудь из баллад, – развеселившись, подумала Дженни. – Да нет, описать Джона ни одной балладе не по силам…»

– Тесновато, тесновато, – сказал Джон, тоже наблюдавший за Гаретом. – Мой папаша имел обыкновение держать книги в амбаре, так что крысы просмотрели большинство из них еще до того, как я научился читать. Думаю, здесь они будут целее.

– Э-э… – сказал Гарет в затруднении. – Я полагаю…

– Он был упрямый деревенский негодяй, мой папаша, – охотно продолжал Джон, подходя к очагу и протягивая руки к огню. – Если бы не старый Каэрдин, который то и дело околачивался в Холде, когда я был подростком, я бы никогда не осилил азбуку. Нет, не уважал мой папаша книг. Половину страниц Лукиардовского «Даятеля огня» я нашел забитыми в щели чулана, где мой дед хранил зимнюю одежду. Я готов был пойти и кидать камни на его могилу, настолько я был взбешен. Ну сам посуди, там уже ничего нельзя было прочесть! Бог знает, что они сделали с остальным страницами – полагаю, разжигали ими кухонную печь. Так что мы тогда сумели сохранить немного: тома три-четыре «Историй» Дотиса, почти все «Аналекты» Полиборуса и его же «Юриспруденцию», «Лапидарные толкования», «Земледельца» Кливи, почти неповрежденного, хотя и там кое-что подпорчено. Вообще-то я не думаю, чтобы сам Кливи был земледельцем или, по крайней мере, когда-нибудь толковал с земледельцами. Он, например, утверждает, что предсказать шторм можно, измеряя тени от облаков, хотя любая деревенская старуха может сделать то же самое, просто наблюдая за пчелами. А уж когда он говорит о брачных обычаях свиней…

– Предупреждаю тебя, Гарет, – сказала Дженни с улыбкой, – что Джон – это ходячая энциклопедия бабушкиных побасок и обрывков из классиков, до которых он только сумел добраться. Так что осторожнее с ним. Кстати, имей в виду, готовить он не умеет.

– А вот и умею! – огрызнулся Джон, тоже с улыбкой.

Гарет все озирался, мистифицированный, оглядывая захламленное помещение. Он пока еще не сказал ни слова, но узкое его лицо явно отражало мыслительное напряжение, отчаянную попытку совместить традиционный каталог балладных совершенств и очкастого инженера-любителя, собирателя поросячьей мудрости.

– Ну тогда, – дружески продолжил Джон, – расскажи нам о своем драконе, Гарет из рода Маглошелдонов, а заодно и о том, почему это король послал ко мне такого мальчугана, как ты, хотя рыцарей у него, надо полагать, хватает?

– Э… – Гарет опешил. У гонцов из баллад никто и никогда не спрашивал верительных грамот. – Так уж вышло… Все рыцари были заняты… И потом я же знал (из баллад), где вас искать!

Он выудил из мешочка на поясе золотое кольцо с печаткой, блеснувшее гранью в желтой вспышке из очага. Дженни увидела на печати изображение короля в короне, сидящего под двенадцатью звездами. Некоторое время Джон смотрел на печать, потом склонил голову и поцеловал кольцо с видом величайшего почтения.

Дженни наблюдала за ним в молчании. «Король был королем, – подумала она, – пока не вывел войска с севера, оставив земли без законов на растерзание варварам. Хотя Джон вот до сих пор считает себя его подданным…»

Она никогда не понимала ни верности Джона королю, за чьи законы он сражался всю жизнь, ни Каэрдиновой горечи и чувства, что короли тебя предали. Король был всегда для Дженни правителем чужой страны, а сама она

– жителем Уинтерлэнда.

Светлый маленький овал золотого кольца блеснул, когда Гарет положил его на стол – как бы в подтверждение своих слов.

– Он дал его мне, посылая за вами, – сказал он. – Все королевские единоборцы поскакали против дракона, и ни один из них не вернулся живым. Никто в государстве еще не убивал дракона, никто даже не знает, как его атаковать. Мне казалось, что здесь я мог бы пригодиться. Я не рыцарь и не единоборец… – Голос его дрогнул, утратив торжественность. – Я знаю, что не гожусь для воинской потехи. Но я изучил все баллады, все их варианты, и ни одна из них не сказала главного: как убить дракона. Нам был нужен драконоборец, – закончил он безнадежно. – Тот, кто знает, как это делается. Мы нуждаемся в вашей помощи.

– А мы разве в вашей не нуждаемся? – Мягкий голос Аверсина внезапно обрел твердость кремня. – Мы сто лет нуждаемся в вашей помощи – с тех пор, как всю землю севернее реки Уайлдспэ оставили волкам, бандитам, Ледяным Наездникам и худшим тварям, с которыми мы тоже не знаем, что делать. Болотные дьяволы, шептуны – – все зло, что бродит по ночным лесам, зло, крадущее кровь и души живых! Думает ваш король об этом? Поздновато он о нас вспомнил!

Юноша глядел на него оторопев.

– Но дракон…

– Чума порази твоего дракона! У вашего короля сотни рыцарей, а у моих людей – один я! – Свет скользнул в линзах очков, когда Аверсин прислонился широкими плечами к почерневшим кирпичам дымохода; обломки шипов на шишке драконьего хвоста злобно блеснули над его головой. – Гномы никогда не делают только один выход из своих подземелий. Неужели рыцари короля не могли попросить уцелевших гномов проводить их запасным путем и ударить тварь с тыла?

– Гм… – Явно поставленный в тупик негероической практичностью предложения, Гарет смешался. – Не думаю, чтобы они смогли так поступить. Запасной туннель Бездны выводит в крепость Халнат. Господин Халната Поликарп, королевский племянник, поднял мятеж против короля как раз перед приходом дракона. Цитадель в осаде.

Сидящая тихо у камина Дженни услышала, как голос юноши дрогнул. Взглянув, она увидела, как прокатился по горлу Гарета большой кадык.

«Тут какая-то рана, – предположила она. – Память, с которой нужно обращаться понежнее…»

– Это… Это одна из причин, почему у короля не оказалось рыцарей. Если бы только один дракон! – Гарет из рода Маглошелдонов умоляюще подался вперед. – Все королевство в опасности из-за усобицы точно так же, как из-за дракона. Туннели Бездны лежат во внешней части Злого Хребта, а он отделяет долины Белмари от болот на северо-западе. Цитадель Халната стоит на утесе с другой стороны от главных ворот Бездны. Город и Университет – чуть ниже. Гномы Ильфердина были нашими союзниками против мятежников, но теперь большинство из них перешло на сторону Халната. Целое королевство расколото пополам. Ты должен идти! Пока дракон в Ильфердине, мы не можем охранять от мятежников дороги, не можем посылать продовольствие осаждающим. Королевские единоборцы убиты… – Он снова сглотнул, голос его стал сдавленным от воспоминаний. – Люди, которые привезли тела, рассказали, что большинство рыцарей даже не успели обнажить мечи.

– Ха! – Гневно и печально искривив чувственный рот, Аверсин смотрел в сторону. – И ведь всегда найдется дурак, почитающий своим долгом помахать перед драконом мечом…

– Но они же не знали! Все, что они могли изучить, – это песни!

На это Аверсин не сказал ничего, но, судя по его сжатым губам и трепету ноздрей, мысли его были не из приятных. Глядя в огонь, Дженни вслушивалась в его молчание, и что-то, как холодная тень от дождевого облака, поползло по ее сердцу.

Наполовину против воли она видела, как возникают видения в тлеющих углях. Она узнавала по-зимнему окрашенное небо над расселиной, обугленные ломкие копья убитой ядом травы – изящные, игольчато-хрупкие, – Джона, замершего на краю расселины, зазубренный стальной прут гарпуна, сжатый рукой в толстой перчатке, мерцающий на поясе топор. Что-то рябило в расселине – живой узор из янтарных лезвий.

Но куда яснее и острее видения был сотрясающий память страх, когда она увидела прыжок Джона.

Они были тогда любовниками меньше года. Именно тогда, у расселины, Дженни почувствовала всю хрупкость плоти и костей против огня и стали.

Она зажмурилась, а когда открыла глаза, шелковистые картины уже ушли из пламени. Дженни плотно поджала губы, заставив себя слушать и не вмешиваться, зная, что все это не было да и не могло быть ее делом. Она не запретила бы ему – ни тогда, ни теперь, – как он не смог бы заставить ее покинуть дом у Мерзлого Водопада, покончить с магией и навсегда переселиться в Холд готовить ему еду и растить детей.

Джон говорил неторопливо:

– Расскажи мне об этом драконе, Гар.

– Значит, ты идешь? – В голосе юноши прозвучала такая жалобная страсть, что Дженни захотелось встать и надрать ему уши.

– Это значит, что я хочу услышать о нем. – Драконья Погибель обошел стол и опустился в одно из резных кресел, толкнув другое ногой в сторону Гарета. – Когда он напал?

– Ночью, две недели назад. Я нанял корабль двумя днями позже от гавани Клаэкита, что ниже города Бел. Корабль ждет нас в Элдсбауче.

– Сомневаюсь. – Джон почесал длинный нос указательным пальцем. – Если это знающие мореходы, они ушли в ближайший порт еще позавчера. Идут шторма, а в Элдсбауче укрытия не найдешь.

– Но они сказали, что будут ждать, – запротестовал Гарет. – Я заплатил им.

– Утопленникам золото ни к чему, – заметил Джон.

Гарет обмяк в кресле при мысли о таком предательстве.

– Они не могли уйти…

Джон молча рассматривал свои руки. Не поднимая глаз от огня, Дженни сказала:

– Их там нет, Гарет. Я видела море, оно все черное от штормов. Я видела старую гавань Элдсбауча, серая река бежит там сквозь сломанные дома. Рыбаки гонят свои суденышки к развалинам старого пирса, а камни сияют от дождя. Там нет корабля, Гарет.

– Ты ошибаешься, – сказал он беспомощно. – Ты, должно быть, ошибаешься. – Он снова повернулся к Джону. – Ведь это потребует недель, если мы поедем сушей.

– Мы? – мягко спросил Джон, и Гарет покраснел так, словно его вот-вот хватит удар. Спустя момент Джон продолжил: – Как велик этот твой дракон?

Гарет сглотнул и вздохнул прерывисто.

– Огромен, – тупо сказал он.

– Насколько огромен?

Гарет поколебался. Как и большинство людей, глазомера он не имел.

– Должно быть, сотня футов в длину. Говорят, тень от его крыльев покрывала целиком долину Ильфердина.

– Кто говорит? – полюбопытствовал Джон, закинув ногу за резной подлокотник, изображающий морского льва. – Я думал, он напал ночью, а тех, кто мог его видеть достаточно близко днем, сжевал.

– Ну… – Гарет барахтался в омуте сплетен, полученных из третьих рук.

– На земле его видели?

Гарет покраснел и покачал головой.

– Трудно судить о размерах, когда тварь в воздухе, – наставительно заметил Джон, поправляя очки. – Дракон, которого я зарубил, тоже выглядел огромным, когда спускался на селение Большой Тоби. А оказался двадцати семи футов от клюва до хвоста. – – Опять быстрая усмешка осветила его обычно бесстрастное лицо. – Приходится быть натуралистом. Первое, что мы сделали, Джен и я, когда мне удалось подняться на ноги, – это сложили вместе то, что от него осталось.

– То есть он мог быть и больше, не правда ли? – с надеждой спросил Гарет. («Как будто, – с кислой усмешкой подумала Дженни, – – двадцатисемифутового дракона он рассматривает как нечто вполне заурядное». ) – Насколько я помню, в Гринхайтовом варианте баллады о Селкитаре Драконьей Погибели и Змее Лесов Импертенга говорится, что Змей был шестидесяти футов в длину, а крыльями мог накрыть батальон.

– Кто-нибудь измерял его?

– Ну… должно быть… Хотя… Да-да, теперь я и сам вижу… У Гринхайта говорится, что, когда Селкитар ранил Змея, тот упал в реку Уайлдспэ, а в позднейшей версии Белмари сказано, что он упал в море. Да, действительно…

– Итак, шестидесятифутовый дракон есть чья-то мера, насколько был велик Селкитар. – Джон откинулся в кресле, его руки рассеянно оглаживали резьбу, смешавшую воедино всех тварей бестиария. Изношенная позолота еще таилась в щелях, тускло мерцая в бледно-соломенном полусвете, падающем из окна. – Двадцать семь футов звучат куда скромнее, пока он не плюнет в тебя огнем… Знаешь, их плоть распадается почти сразу же, как только они умирают. Как будто собственный огонь пожирает их.

– Плюет огнем? – Гарет нахмурился. – В балладах говорится, что он его выдыхает.

Аверсин покачал головой.

– Да нет, плюет. Это жидкий огонь, но он поджигает все, чего коснется. Тут, понимаешь, вся хитрость в том, чтобы стоять к дракону как можно ближе, – тогда он побоится обжечь себя… Ну и в то же время постараться, чтобы тебя не изрезало чешуей. А он ее нарочно растопыривает на боках, как плавники…

– Я не знал, – выдохнул Гарет, и впервые изумление прозвучало в его голосе.

– Заранее одни боги все знают. И я не знал, пока не прыгнул на дракона в расселине. Про это нет ни в одной книге, ни у Дотиса, ни у Кливи. Разве что старушьи побасенки поминают иногда драконов. Или змеев, или гадов, как они их называют. Но от побасок тоже немного толку. Вот, например:

Шпорой – петух, гривою – конь, Главою – змея, прозваньем – дракон.

Или вот у Полиборуса в «Аналектах» сказано, что некоторые селяне верят, будто если они посеют вокруг дома приворотное семя – такую ползучую дрянь с трубчатыми цветками, – то ни один дракон к нему не приблизится. Так что нам пришлось воспользоваться только такими вот кусочками мудрости. Джен сварила зелье из этих семян, чтобы смазать гарпуны, потому что уже тогда было ясно, что меч – игрушка, броню дракона им не пробить. И, представь, яд действительно сделал тварь вялой. Но я не знал тогда и половины того, что мне хотелось бы знать.

– Да… – Дженни наконец отвела взгляд от огненных пульсирующих развалин в очаге и положила подбородок и руки на высоко поднятые колени. Она говорила тихо, почти про себя: – Мы не знаем, откуда они приходят, не знаем, откуда берутся. Почему изо всех живущих на земле тварей у них шесть конечностей вместо четырех…

– «Личинка – из мяса, – процитировал Джон, – долгоносик – из риса. Драконы – из звезд в небесной выси». Это из Теренса «О призраках». Или вечное присловье Каэрдина: «Полюбишь дракона – погубишь дракона»… Или вот почему-то болтают, что нельзя смотреть дракону в глаза. И я тебе говорю, Гар, я постарался этого не сделать. Мы не знаем даже таких простых вещей, почему, например, магия и иллюзии на них не действуют, почему Джен не смогла вызвать образ дракона в своем магическом кристалле или применить против него скрывающие заклинания, – ничего…

– Ничего, – сказала Дженни мягко, – кроме того, что они умирали, убитые людьми столь же невежественными, как и мы сами.

Джон, должно быть, услышал странную скорбь в ее голосе – Дженни почувствовала его взгляд, беспокойный и вопросительный, и, не зная, что ответить, отвела глаза.

Помолчав, Джон вздохнул и сказал Гарету:

– Знания утрачиваются, как страницы из Лукиардовского «Даятеля огня». Мы уже не в силах построить волнорез через гавань Элдсбауча. Знания утрачиваются, и их не восстановишь…

Он встал и начал беспокойно прохаживаться. Плоские белесые отражения окон возникали на металлических заплатках куртки, на медной рукоятке кинжала, на пряжках.

– Мы живем в распадающемся мире, Гарет. Вещи ускользают от нас день ото дня. Даже ты, с юга, из Бела, даже ты теряешь королевство – по кусочку, по крохе. Уинтерлэнд уходит к северу, мятежники утаскивают болота к западу. Ты теряешь то, что имеешь, и даже не замечаешь этого. Старая мудрость вытекает, как мука из прорванного мешка, а у нас нет ни времени, ни желания хотя бы залатать мешок… Я бы никогда не убил дракона, Гар. Мы же ничего о них не знаем! Кроме того, он был прекрасен – может быть, самое прекрасное создание в этой жизни: каждый оттенок – как спелое ячменное поле в час рассвета…

– Но ты должен драться, ты должен убить нашего! – Агония звучала в голосе Гарета.

– Драться с ним и убить его – разные вещи. – Джон отвернулся от окна и склонил к плечу голову, рассматривая беспокойное лицо юноши. – А я еще даже первого не обещал, не говоря уже о втором.

– Но ты должен! – Слабый шепот отчаяния. – Ты – единственная наша надежда!

– Я? – удивился лорд Драконья Погибель. – Я – единственная надежда здешних крестьян пережить эту зиму, несмотря на бандитов и волков. И потому, что я единственная их надежда, я убил дракона, убил его – грязно, по-подлому, разрубил на куски топором. Потому, что я единственная их надежда, я вообще дрался с ним, рискуя, что он сорвет мне мясо с костей. Я только человек, Гарет.

– Нет! – Юноша стоял насмерть. – Ты – Драконья Погибель, единственный драконоборец. – Он поднялся, некая внутренняя борьба отразилась в его тонких чертах, а дыхание ускорилось, словно он заставлял себя на что-то решиться. – Король… – Он сглотнул с трудом. – Король приказал обещать все, что я смогу, лишь бы призвать тебя на юг. Если ты согласишься… – Он едва справился с дрожью в голосе. – Если ты пойдешь, мы пришлем войска для защиты северных земель против Ледяных Наездников, мы пришлем книги и ученых. Я клянусь в этом! – Он взял королевскую печать и поднял ее дрожащей рукой; бледный дневной отсвет скользнул по золотому ободку. – Именем короля я клянусь в этом.

Но Дженни, наблюдая за бледным лицом юноши, пока он говорил, хорошо видела, что Гарет при этом старается не глядеть Джону в глаза.

Ночью дождь усилился, ветер швырял его волнами о стены Холда. Тетка Аверсина Джейн принесла холодный ужин: сыр, мясо, пиво, которое Гарет пригубил с видом человека, исполняющего долг. Дженни, сидящая, скрестив ноги, у очага, расчехлила свою арфу и теперь подкручивала колки, в то время как мужчины толковали о дорогах, ведущих на юг, и об убийстве Золотого Дракона Вира.

– И еще одно было не как в песнях, – говорил Гарет, расположив худые локти среди беззаботно разбросанных по столу заметок Джона. – В песнях все драконы светлых радостных цветов. А этот – черный, мертвенно-черный весь, кроме глаз. Рассказывают, они у него – как серебряные лампы.

– Черный, – негромко повторил Джон и оглянулся на Дженни. – У тебя ведь есть старый Список, не так ли, милая?

Она кивнула, прервав деликатные маневры с колками арфы.

– Каэрдин заставил меня запомнить множество старых Списков, – объяснила она Гарету. – Некоторые он мне растолковывал, но этот – ни разу. Возможно, и сам не знал, как это понимать. Просто имена и цвета… – Она прикрыла глаза и повторила Список, голос ее при этом упал в старческое бормотание – эхо многих голосов из давнего прошлого: – «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах, Астирит – бледно-желтый, Моркелеб – единственный – черный, как ночь…» Список имеет продолжение, там еще дюжина имен, если это, конечно, имена. – Она пожала плечами и сплела пальцы на резной спинке арфы. – Хотя Джон рассказывает, что старый дракон, явившийся на берега озера Уэвир, действительно был голубой, как вода, с золотым узором по хребту и суставам – так что мог лежать под поверхностью озера и воровать овец с берега.

– Да! – Гарет чуть не выпрыгнул из кресла, узнав с восторгом знакомую историю. – И Змей Уэвира был сражен Антарой Воительницей и ее братом Дартисом Драконьей Погибелью в последние годы царствования Ивэйса Благословенного, который был… – Он смутился и снова сел. – Это известная история, – заключил он покраснев.

Дженни спрятала улыбку.

– К Спискам были также ноты для арфы – точнее, не ноты, а мелодия. Каэрдин насвистывал мне ее до тех пор, пока я не выучила наизусть.

Она прислонила арфу к плечу – маленький инструмент, принадлежавший когда-то Каэрдину, хотя сам старик никогда на нем не играл. Почерневшее от возраста дерево, казалось, не имело украшений, но когда свет из очага падал на него, проступали изредка Круги Земли и Воды, прочерченные тусклой позолотой. Старательно она извлекла странную нежную череду звуков – временами две-три ноты, временами – стригущую воздух трель. Звуки были разной протяженности, призрачные, полузнакомые, как воспоминания раннего детства. Играя, Дженни повторяла имена:

– «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах…»

Бесполезные обрывки прежних знаний (вроде тех, что повредили рассудок юного вертопраха, странного гостя с юга), каким же чудом уцелели они в снегах Уинтерлэнда!.. Ноты и слова давно уже утратили смысл, как строка из забытой баллады или несколько листов из трагедии об изгнанном боге, которыми затыкают щели от ветра, – эхо песни, что никогда не прозвучит снова.

Руки Дженни блуждали по струнам наугад подобно ее мыслям. Она наигрывала мелодии бродячих музыкантов, обрывки джиг и танцев, медленных и словно исполненных смутной печали при мысли о тьме, которая ждет всех в будущем.

От них она снова перешла к древним мелодиям с их глубокими сильными каденциями: горе, вынимающее сердце из тела, или радость, зовущая душу, как отдаленное мерцание знамен звездной пыли в летнюю ночь. Затем Джон извлек из ниши в черных кирпичах очага жестяную свистульку, какими дети играют на улицах, и присоединил ее тонкий приплясывающий голосок к сумрачной красоте звуков арфы.

Музыка отвечала музыке, вытесняя на время странную смесь страха и печали из сердца Дженни. Что бы там ни случилось в дальнейшем, настоящее принадлежало им. Дженни откинула волосы и поймала светлое мерцание глаз Аверсина сквозь толстые стекла очков. Свистулька выманивала арфу из глубин ее печали в танцующие ритмы сенокоса. Сгущался вечер, и обитатели Холда начали собираться потихоньку у очага, присаживаясь на полу или в глубоких амбразурах окон: тетка Аверсина Джейн, и кузина Дилли, и другие многочисленные родственницы Джона, живущие в Холде, Ян и Адрик, толстый жовиальный кузнец Маффл – все они были частью жизни Уинтерлэнда, такой же неброской, но сложной и причудливой, как узор на их пледах. Гарет сидел среди них, слегка больной, как яркий южный попугай в обществе грачей. Он все еще поглядывал испуганно и озадаченно, когда прыгающее в очаге пламя высвечивало заплесневелый хлам из книг, камней и химических принадлежностей, и, судя по жалобному выражению в глазах юноши, он и предположить не мог, что его славный поиск закончится в подобном месте.

Взгляд Гарета то и дело возвращался к Джону, и Дженни ясно видела, что в нем сквозит не только беспокойство, но и нервный страх, гложущее чувство вины за какой-то совершенный им поступок. Или, может быть, еще не совершенный, но который все равно придется совершить.

– Так ты идешь? – тихо спросила Дженни (уже поздно ночью, лежа в теплом гнезде из медвежьих шкур и лоскутных одеял). Ее черные волосы были разбросаны, как водоросли, по груди и рукам Джона.

– Если я убью дракона по просьбе короля, он вынужден будет ко мне прислушаться, – рассудительно проговорил Джон. – Раз я откликнулся на его зов – значит, я его подданный. А раз я его подданный, то, значит, он обязан оказать нам поддержку войсками. Если же я не являюсь его подданным… – Он помедлил и задумался, явно не желая произносить слова, которые бы прозвучали как отречение от законов королевства, за которые он так долго сражался. Джон вздохнул и не стал продолжать.

Какое-то время тишина нарушалась лишь стонами ветра в разрушенном венце башни да дробью дождя по стенам. Но если бы даже Дженни не умела видеть в темноте, как кошка, она бы все равно почувствовала, что Джон не спит. Мышцы его были напряжены. Кто-кто, а он-то понимал, насколько тонка была граница между жизнью и смертью, когда он дрался с Золотым Драконом Вира. Рука Дженни ощущала грубые твердые края шрама на его спине.

– Джен, – сказал он наконец. – Мой отец рассказывал, что, когда пришли Ледяные Наездники, дед сумел поднять четыре-пять сотен ополчения. Они выдержали трудный бой на краю океана и еще совершили марш, чтобы разбить укрепления разбойничьих королей на западных дорогах. А когда эти мерзавцы оседлали Восточный Тракт, ты помнишь, скольких нам удалось поднять? Меньше сотни, Джен, и двенадцать человек из них мы потеряли в той стычке…

Он повернул голову; угли, тлеющие под сугробом пепла в очаге их маленькой спальни, вплели нити сердолика в его спутанную, до плеч, гриву.

– Джен, так не может продолжаться. Ты знаешь сама, что не может. Мы все время слабеем. Земли, на которых закон еще властен, съеживаются. Каждый раз, когда какая-нибудь ферма уничтожается волками, или бандитами, или Ледяными Наездниками – одним щитом на стене становится меньше. Когда очередная семья снимается и уходит на юг продавать себя в рабство, мы, оставшиеся, слабеем. Да и сами законы слабеют точно так же. Кто их теперь знает! Ты думаешь, если я прочел охапку томов Дотиса и несколько страниц Полиборовой «Юриспруденции», которые нашел забитыми в щель, я от этого стал ученым? Мы нуждаемся в королевской помощи, Джен. Если мы не поможем друг другу в течение этого поколения – конец и нам, и им.

– Как ты им собираешься помогать? – спросила Дженни. – Сорвав свое мясо с костей? Что станет с твоими людьми, если дракон убьет тебя?

Щекой она почувствовала, как шевельнулось его плечо.

– С тем же успехом я могу быть убит волками или бандитами на следующей неделе – так что же? Или упасть со старины Оспри и сломать себе шею.

И когда Дженни прыснула, представив себе такую возможность, он добавил печально:

– В точности как мой отец.

– Твой отец не придумал ничего лучшего, чем влезть на лошадь в стельку пьяным, – сказала она. – Интересно, что бы он сделал с нашим юным героем?

Джон рассмеялась в темноте.

– Съел бы его за завтраком!

Семнадцать лет, десять из которых были связаны с Дженни, примирили его окончательно с человеком, ненавидимым им с детства. Он притянул ее поближе, поцеловал волосы.

– Я должен это сделать, Джен. Много времени это не займет.

Особенно яростный порыв ветра сотряс древние кости башни, и Дженни укрыла голые плечи лоскутным одеялом. «Месяц, может быть, – – прикинула она. – Может быть, даже немножко больше». Это бы дало ей шанс снова заняться заброшенной медитацией, возобновить учебу, которой она слишком часто в последнее время пренебрегала, чтобы почаще бывать в Холде – с ним и с сыновьями.

«Чтобы быть магом, нужно быть магом, – говаривал Каэрдин. – Единственный ключ к магии – сама магия». Она знала, что так и не достигла его уровня, даже тогдашнего, когда он был восьмидесятилетним стариком, а сама она – жалкой некрасивой худышкой четырнадцати лет. Часто она удивлялось, почему все так вышло: то ли потому, что Каэрдин был уже на излете, взяв ее последним своим учеником, или же потому, что сама она никуда не годилась. Лежа без сна в темноте, прислушиваясь к ветру или к пугающе огромному молчанию вересковых пустошей (что было гораздо хуже), Дженни иногда разрешала себе признаться: все, отдаваемое Джону и мальчишкам, что спят сейчас, свернувшись калачиком, в спальне наверху, она отнимала у колдовской власти.

Так ей и не удалось поделить свое время между магией и любовью. Через несколько лет ей будет сорок. Десять лет растратила она, разбрасывая дни широко, как крестьянин разбрасывает семена в летнем зное, вместо того, чтобы умножать и копить свою силу… Она положила голову на плечо Джона, и рука, обнявшая ее, была тепла. Утрать она все это – достигла бы она уровня старого Каэрдина? Иногда ей казалось, что достигла бы…

За время отсутствия Джона надо наверстать упущенное, заняться как следует, не отвлекаясь. Снега уже будут глубоки, когда вернется Джон.

Если он вернется.

Тень Дракона Вира, казалось, снова накрыла ее, испестрив небо, – и подобно ястребу устремилась на околицу Большого Тоби. Болезненно сжалось сердце при воспоминании, как Джон кинулся вперед, под эту нисходящую с небес тень, пытаясь достичь оцепеневшей в ужасе ребятни. Металлическая вонь изверженного огня, казалось, снова обжигает ей ноздри, визг эхом отдается в ушах…

Двадцать семь футов… Это значит, от плеча дракона до земли такая же высота, как от плеча взрослого мужчины, и столько же с четвертью от земли до крестца.

А тут еще не к добру вспомнился ей уклончивый взгляд Гарета.

После долгого молчания она сказала:

– Джон…

– Да, милая?

– Когда ты отправишься на юг, я хочу идти с тобой.

Она почувствовала, как отвердели его мышцы. Прошла почти минута, прежде чем он ответил ей, и она услышала в его голосе борьбу между тем, чего ему хотелось, и тем, что он считал разумным.

– Ты же сама говоришь, что зима будет суровая… Думаю, одному из нас надо остаться.

Джон был прав, и она это знала. Даже шерсть у ее котов была особенно густа этой осенью. Месяц назад она с беспокойством наблюдала, как птицы поспешно и неслыханно рано готовятся к перелету. Все предвещало голод и снег с дождем и, как следствие, вторжение варваров через скованный льдом океан.

«И все же… – подумала она. – И все же…»

Непонятно, была ли это просто слабость женщины, не желающей расставаться с любимым, или же здесь таилось что-то более серьезное. Каэрдин, помнится, говаривал, что любовь затуманивает инстинкты мага.

– Думаю, мне надо идти с тобой.

– Полагаешь, что я один с драконом не управлюсь? – Его голос был полон насмешливого возмущения.

– Да, – прямо сказала Дженни и почувствовала, как ребра Джона трясутся у нее под рукой от беззвучного хохота. – Я не знаю, при каких обстоятельствах ты с ним встретишься, – добавила она. – И еще одно…

Джон уже не смеялся. Голос его был задумчив, но удивления в нем не слышалось.

– Значит, ты тоже обратила внимание…

Было в Джоне нечто такое, чего люди, как правило, не замечали. Под личиной дружелюбного варвара, за рассуждениями о смышлености свиней, старушечьими побасенками и разрушительными попытками понять устройство часов скрывались подвижный ум и почти женская чувствительность к оттенкам ситуаций и отношений. Редко случалось, чтобы он ошибался.

– Наш герой говорил о предателях и мятежниках на юге, – сказала она.

– Раз пришел дракон, значит, погибнет урожай, подпрыгнут цены на хлеб, начнутся смуты… Думаю, тебе необходим верный человек.

– Я тоже так думаю, – ответил он мягко. – А теперь скажи, почему я должен сомневаться в Гарете. Честно говоря, мне не верится, чтобы он предал меня из-за того только, что я не похож на витязя из баллады.

Дженни приподнялась на локте, черные волосы ливнем упали на голую грудь.

– Мне тоже, – медленно проговорила она, пытаясь понять, что же, собственно, беспокоит ее в этом странном мальчугане, которого она спасла в руинах старого города. – Положись на мое чутье, доверять ему можно. Но он в чем-то лжет, не знаю, в чем… Нет, мне нужно идти с тобой на юг.

Джон улыбнулся и потянул ее вниз.

– Я сожалею, что в прошлый раз не поверил твоему чутью, – утешил он.

– Но, думаю, ты права. Я не понимаю, почему король, вместо того чтобы послать надежного воина, доверил свое слово и свою печать мальчишке, который, судя по всему, только и может, что собирать песенки. Но если король ручается в помощи, то я буду дурак, упустив такую возможность. Даже то, что мы с тобой, Джен, ни на кого больше не можем положиться, – даже это говорит о том, насколько плохи наши дела. Кроме того, – добавил он с внезапным беспокойством, – тебе так или иначе пришлось бы ехать.

Безымянное грозное предчувствие шевельнулось в груди, и Дженни быстро повернула голову.

– Почему?

– Кто-то же должен уметь готовить…

Молниеносным кошачьим броском она оказалась на нем, пытаясь придушить подушкой, но от смеха не смогла ее удержать. Они боролись, сдавленно хохоча, затем борьба их перешла в любовь, и уже позже, когда оба плыли в волнах теплой усталости, Дженни пробормотала:

– Ты заставляешь меня смеяться в самый неподходящий момент…

Он поцеловал ее и уснул, но Дженни так и не смогла преодолеть беспокойной границы между сном и явью. Она снова обнаружила себя стоящей на краю расселины; жар опалял лицо, яд опалял легкие. В восходящем паре огромный силуэт еще вздымал лоскутные крылья, еще когтил воздух искалеченной задней лапой, пытаясь достать маленькую фигурку, медленно, как истощенный лесоруб, машущую топором. Джон двигался механически, полузадохнувшийся в испарениях, шатающийся от потери крови, клейко сиявшей на его броне. Маленький ручей в овраге был густ и красен, камни были черны от драконова огня. Дракон поднимал слабеющую голову, ища Джона, и даже в полудреме Дженни чувствовала, что воздух отяжелен странным пением, дрожащей музыкой по ту сторону слуха и разума.

Пение становилось все громче по мере того, как она глубже соскальзывала в сон. Дженни видела ночное небо, белый диск полной луны (знак ее магической власти), а перед ним – серебряный шелковый всплеск перепончатых крыльев.

Она проснулась глубокой ночью. Дождь гремел по стеклам Холда, ворчали невидимые ручьи. Рядом спал Джон, и она увидела в темноте то, что заметила этим утром при солнечном свете: в свои тридцать четыре года он уже имел прядку-другую серебра во взъерошенных каштановых волосах.

Потом пришла мысль. Дженни торопливо отринула ее, но та очень скоро вернулась. Это была не дневная мысль, но подталкивающий шепот, что приходит только в темноте после тревожного сна. «Не будь дурой, – сказала себе Дженни. – Ведь станешь потом жалеть…»

Но искушение не уходило.

В конце концов Дженни встала, стараясь не разбудить спящего рядом мужчину. Она завернулась в изношенную стеганую рубаху Джона и неслышно вышла из спальни; истертый пол был как гладкий лед под ее маленькими босыми ногами.

В рабочем кабинете было еще темнее, чем в спальне, в камине тлела в золе розовая полоска жара. Тень Дженни скользнула, как рука призрака, по дремлющей арфе и погасила на секунду отраженное красное свечение вдоль краешка жестяной свистульки. В дальнем углу кабинета Дженни откинула тяжелую портьеру и прошла в крохотную комнатку, которая была чуть пошире окна. Днем здесь было светло и холодно, но теперь тяжелые стекла были чернильно черны и ведьмин огонь, вызванный ею, замерцал на струящихся снаружи дождевых потоках.

Фосфорическое сияние очертило узкий стол и три маленькие полки. Здесь стояли вещи, принадлежавшие холодноглазой Ледяной Ведьме, матери Джона, или Каэрдину – простые вещи: несколько чаш, странной формы корень, несколько кристаллов, похожих на осколки сломанных звезд. Завернувшись поплотнее в рубаху Джона, Дженни взяла простую глиняную чашу, столь старую, что рисунок на ее внешней поверхности давно стерся от прикосновений магов. Она зачерпнула в нее воды из каменного сосуда в углу и, поставив на стол, пододвинула высокий, с веретенообразными ножками стул.

Какое-то время она просто сидела, глядя в воду. Отражения бледного огня танцевали на черной поверхности. Дженни замедлила дыхание, услышала все звуки – от ревущих порывов ветра, бросающих дождь на стены замка, до последней капли, упавшей с карниза. Истертая столешница напоминала холодное стекло под кончиками ее пальцев. Некоторое время Дженни вникала в маленькие потеки глянца на внутренней поверхности чаши, затем последовало более глубокое проникновение, вглядывание в оттенки, которые, казалось, вращались в бесконечных глубинах. Ей уже чудилось, что она движется вниз, в абсолютную черноту, и вода была как чернила – непрозрачная, недвижная.

Серый туман крутился в безднах, затем прояснился, словно разогнанный ветром, и она увидела темноту огромного пространства, исколотую язычками свечей. Площадь из черного камня лежала перед ней, гладкая, как маслянистая вода, а вокруг был лес, но не из деревьев, а из каменных колонн. Одни колонны были тонкие, как шелковая нить, другие толще самых древних дубов, и по ним колыхались тени танцующих. Хотя картина была беззвучной, Дженни чувствовала ритм, в котором они двигались (она уже видела, что это гномы); когда они сгибались, их длинные руки мели пол; огромные бледные облака грив пропускали уколы света, как тяжелый дым. Гномы кружили вокруг бесформенного каменного алтаря в медленном, зловещем, чуждом людскому роду танце.

Видение изменилось. Дженни видела обугленные руины под темной, покрытой лесом горой. Ночное небо выгибалось над ними, очищенное ветром и пронзительно прекрасное. Свет убывающей луны трогал белыми пальцами сломанную мостовую пустой площади под склоном холма, на котором стояла Дженни, и очерчивал кости, гниющие в лужах слабо дымящейся слизи. Что-то вспыхнуло в мягкой тени горы, и Дженни увидела дракона. Звездный свет блестел, как масло, на его точеном саблевидном боку, крылья вскинулись, словно руки скелета, пытающегося обнять луну. Музыка, казалось, плывет в ночи, и внезапно сердце Дженни оборвалось при виде этой тихой опасной красоты, одинокой и грациозной – тайной магии скользящего полета.

Затем видение окрасилось вдруг тусклым свечением умирающего огня. Место было то же самое, но время другое – за несколько часов до рассвета. Джон лежал у костра, темная кровь сочилась сквозь пробитую когтями броню. Его лицо вздувалось ожогами под маской крови и грязи. Он был один, а огонь умирал. Свет дрогнул на исковерканных кольцах его порванной кольчуги, клейко блеснул на вывернутой ладонью вверх кисти обожженной руки. Огонь умер, и звездный свет, отразившись в лужице крови, очертил знакомый профиль на фоне ночной черноты.

Она снова была под землей у каменного алтаря. На этот раз подземелье было пусто, но полое его молчание, казалось, было наполнено невнятным бормотанием, как если бы алтарь шептался сам с собой.

Все сгинуло, остались только маленькие наплывы в глянце на дне чаши и маслянистая поверхность воды. Ведьмин огонь давно уже зачах над головой, раскалывающейся от боли, как случалось всегда, стоило Дженни перенапрячь силы. Холод пробирал до костей, но она еще была слишком усталой, чтобы подняться со стула. Дженни глядела в темноту, слушала ровную дробь дождя и горько сожалела о том, что сделала.

«Все предвидения в какой-то степени лживы, – говорила она себе, – а вода – самый отъявленный изо всех лжецов. Нет никакой причины верить тому, что ты сейчас видела…»

Так она повторяла про себя снова и снова, но ничего хорошего это не принесло. В конце концов Дженни Уэйнест, ведьма Мерзлого Водопада, уронила лицо в ладони и заплакала.