Книга Пещера онлайн

1
Доставить чемодан в Ратанак

Он увидел это примерно через километр, как ему и говорили: длинное бетонное пятиэтажное здание недалеко от шоссе, – ведущего в аэропорт. Перед зданием – парковка, где стояло несколько сверкающих на солнце машин. Ограда отделяла парковку от пустыря, протянувшегося до дороги. Низкий кустарник, мусор, куски обвалившихся стен, а посередине – одинокая кособокая пальма.

Над входом в здание непонятными буквами-завитками написаны слова. Он знал, что они означали:

ДОМ ДРУЖБЫ МЕЖДУ РАТАНАКИРИ И ВЬЕТНАМОМ

Он должен появиться на парковке в одиннадцать.

Страх бурлил в жилах, словно влюбленность.

* * *

Внезапно микроавтобус, который вез Эгона и еще нескольких туристов в гостиницу «Холидей Инн», вынырнул в Ратанаке. Клокочущее, гудящее море белых рубашек, мопедов, велосипедов, велотакси, автобусов, грузовичков до краев заполняло бульвар. С обеих сторон по полосам встречного движения сочился узкий поток машин, не рискующих перестроиться на свою полосу. Все сигналили и старались оттеснить друг друга. Микроавтобус, в котором сидел Эгон, тоже непрерывно гудел, протискиваясь сквозь это месиво, грохоча по глубоким выбоинам в асфальте и едва не задевая встречный транспорт. Все что-то везли: корзинки, невероятных размеров поленницы, связки живых кур, подвешенных лапами к рулю; в велотакси сидели дамы с дочерьми в нарядных блузках, на сиденье в коляске – тихая пожилая женщина. Посреди дороги Эгон заметил полудохлую крысу – задняя часть ее тельца была раздавлена, и полные ужаса глаза ждали, когда какое-нибудь колесо положит конец ее мучениям. Некоторые пассажиры фотографировали. В том числе и мужчина в белой шляпе, в котором Эгон с самого утра в Бангкоке заподозрил слежку. Эгону тоже надо было бы поснимать, но вид парковки его словно парализовал.

Вдоль тротуаров тянулись ряды торговых палаток с теми же буквами-завитками, но некоторые вывески уже были узнаваемы: ХОТ ТОКИ или ПОК-КА – НАПИТОК НОМЕР ОДИН В РАТАНАКИРИ. Мальчишки играли в шары, заливаясь смехом. На каждом шагу в масляных лужах на корточках сидели мужчины, окруженные колесами, выхлопными трубами, шестернями и бензобаками, словно после разгрома мопедной армии. Боковые улочки являли собой открытые мусорные свалки, среди отбросов мельтешили поросята, куры, голые дети и женщины с кувшинами. И повсюду – иногда высотой в несколько этажей – красовался портрет Генерала Софала, Труженика Номер Один, властелина Ратанакири. Один и тот же портрет: Софал, на двадцать лет моложе себя самого, сильный и благожелательный, серьезный бог, мягкий убийца, в ослепительно белом с зеленым мундире на огненно-красном фоне – цвета национального флага. Эти портреты были единственным, что оставалось в Ратанаке безупречно чистым. Скорее всего их подновляли так же часто, как стирали мундир Софала.

На площади микроавтобус застрял в пробке прямо напротив огромного рекламного щита с лубочным изображением шприца, перечеркнутого толстым красным крестом.

– В Ратанаке есть только три светофор! – ухмылялся шофер. – Все капут! Сломаться!

Наконец микроавтобус тронулся с места, и они снова поехали, уносимые всем этим потоком неудержимой, кипящей жизни, стремящимся неизвестно куда. И в этом потоке – он, со своей сумкой, словно смертельный вирус в кровеносной системе.

Он подумал: интересно, тот, другой, уже в Ратанаке?

Окна его номера на шестом этаже «Холидей Инн» выходили на Великую реку Тонле-Конг, которая разлилась почти на километр, блестящая и спокойная. Сотни узких лодочек под соломенными навесами группировались вместе, словно плавучие крытые повозки. Он открыл балконную дверь, и жара, о которой он на время забыл, вновь захлестнула его, точно капля смолы, навечно приклеивающаяся к тебе. Он резко отпрянул, захлопнул дверь.

На низком столике у окна лежал проспект с телефонными номерами и изображением девушек. Радиобудильник около кровати показывал четверть второго. Оставалось меньше десяти часов.

И вдруг Эгон заплакал. Правда, после первого же всхлипа взял себя в руки, так что и не знал толком, плач ли это. Он присел на край кровати. «А-а-а! А-а-а!» – вырвалось у него. Что-то сдавливало грудь, снова и снова, будто воздушная подушку после аварии. Он пружинил на кровати и смотрел на стоявший рядом чемодан.

«Черт возьми, я тут сижу и вздыхаю, как старая дева, – думал он. – А из-за чего, собственно, мне плакать?»

Причин было три.

Он разделся и направился в ванную. Под душем он попробовал осмыслить эти причины. Факт, что таким путем приходилось добывать деньги, был настоящим поражением – куда более сокрушающим, чем просто отсутствие оных. Чувство потерянности здесь, в городе, где не с кем перекинуться словом. Облегчение, что ему удалось пройти таможню (он чуть в обморок не упал, когда ему кивнули, давая понять, что он может следовать дальше со своим чемоданом). Страх, что ему удалось пройти таможню. Они знали все, как если бы предупреждение в эмиграционной карточке «РАТАНАКИРИ – 20 ГРАММОВ – СМЕРТЬ» было написано у него на лбу. Его отпустили, но человек в белой шляпе следил за ним, и в одиннадцать часов его обязательно схватят, вместе с тем, другим. Его не покидало ощущение, что это последний день его жизни. За окном текла река, которая ничего о нем не знала. И как только мог он доверить свою жизнь такому проходимцу, как Аксел ван де Граф?

Он мог назвать все причины.

Он был слишком далек от истины.

– Такси в Ратанаке нет, – сказала девушка на рецепции. Если ему необходимо куда-то поехать, он может воспользоваться гостиничным автобусом. Один только что ушел, следующий будет через сорок пять минут. Если он не желает ждать, то лучше пройтись пешком или поймать мопедное такси.

– Но я бы вам этого не советовала, если вам дорога жизнь.

– Мне не дорога жизнь, – сказал он.

Ботинки жали, голова трещала, в горле пересохло. Пыльное пространство между гостиницей и президентским дворцом напоминало пустыню. Надо было купить шляпу.

Посреди площади вокруг фонтана толпились люди. Подойдя поближе, он увидел свадебную процессию с яркими зонтиками; молодая невеста в белом подвенечном платье с фатой и жених в белом фраке, оба с красными ленточками, позировали у фонтана в окружении улыбающихся фотографирующих родственников. Эгон тоже сделал фотографию – пара смущенно, но гордо улыбнулась ему. Фонтан был высохшим.

Уставший и измученный от боли во всем теле, он добрался до дворца на другом конце площади. За оградой на постаменте возвышался огромный портрет Софала, который разглядывали какие-то туристы. Дворец был открыт для посетителей. Будь у Эгона машина, он бы тоже зашел посмотреть. Сделав несколько фотографий, он пересек площадь в направлении обычных улиц. Жилые дома были выжжены солнцем, полуразрушены, заброшены. Веранды переполняли стоящие на них столики, а оторвавшиеся листы гофрированного железа повисли вдоль стен бурыми полосками, словно водосточные трубы, отбрасывая живительную тень. Он подумал, как же ему узнать мопедные такси, но они сами его нашли – два-три водителя уже стояли рядом. Он отмахнулся – сначала следовало утолить жажду.

На широкой улице он наткнулся на что-то типа кафе – киоск с несколькими столиками и стульями на улице под гофрированным навесом. Работал телевизор, с экрана доносились крики дерущихся и убивающих друг друга маленьких детей. Он осушил три кружки пива подряд.

Стоило ему подумать, что мужчина в белой шляпе больше не попадался ему на глаза и что здесь вообще не видно туристов, как на другой стороне улицы он заприметил похожее кафе, где под навесом сидела западного вида женщина, так же, как и он, одна. Преемница мужчины в белой шляпе? Нет, ерунда. Если бы за ним следили, то этим занимались бы ратанакирианцы. Напротив, в присутствии этой женщины он испытывал облегчение – теперь он был не так одинок.

Он разглядывал ее сквозь уличный поток, будто на экране в кино, где изображение искажено помехами. Казалось, она тоже взглянула на него. Эгон ждал, когда к ней присоединится ее спутник, но она оставалась одна. Ему вдруг безумно захотелось перейти улицу и заговорить с ней.

Спустя какое-то время она ушла.

Когда Эгон поднялся, чтобы продолжить путь, он почувствовал, что слегка опьянел и с трудом держится на ногах. Он вернулся на шумные улочки и сделал еще несколько туристических фотографий: рыночные стойки с майками «Кёйфье^[1] в Ратанакири», кинотеатр с буйно размалеванными афишами фильмов-боевиков, монах в оранжевом одеянии на велосипеде. Повсюду хромали, ползали, лежали уроды с оторванными руками и ногами, кровоточащими ранами, в грязных повязках, слепые, безумцы, глядевшие далеко за пределы Ратанакири – жертвы международных и гражданских войн, оставшихся в наследство мин, болезней и недоедания. Карнавал растления и непобедимости жизни.

Эгон стоял на краю тротуара, и перед ним тут же притормозили три мопедиста. Он выбрал пожилого мужчину в зеленой кепке в надежде, что тот немного говорит по-французски. Но водитель не понял даже его вопроса и к тому же не знал английского.

– «Авис», – повторил Эгон несколько раз, – прокат машин. Машина, автомобиль.

Он покрутил воображаемым рулем и протянул листочек с адресом.

– Сорок первая улица, дом номер сорок один. Четыре один!

Он написал цифры в воздухе, затем показал их на бумаге, а мопедист все кивал и улыбался.

В конце концов Эгон просто залез на мопед, и водитель резко вырулил в уличный поток. Эгон держал его за плечи. Они продирались сквозь полчища машин, с трудом удерживая равновесие, и перебирали ногами, застряв в пробке; затем водитель снова жал на газ и гнал на максимуме, отчего мопед скулил, словно загнанный зверь. Они протискивались сквозь щели апробке, мчались мимо машин и велосипедов, едва их не задевая. Девушка на рецепции оказалась права: это опасно для жизни. Но сейчас с ним ничего случиться не могло. С ним может что-то случиться только в одиннадцать часов.

Стоило, конечно, попросить девушку заказать ему машину. В его духе – додуматься до этого только сейчас. Автомобиль бы подали к подъезду, не пришлось бы делать ни шага. Но сейчас это все не важно. Ветер разметал волосы, полощет рубашку – дивное ощущение, первая радость с тех пор, как он покинул Амстердам. Когда он в последний раз катался на мопеде? Наверняка каждый хотел бы сейчас оказаться на его месте. Включая генерала Софала и Аксела. Эгона уже не волновало, что они просто ездят кругами. Он начал узнавать улицы и дома, а водитель все прибавлял газу и выезжал на улицы, где они уже были, возможно, в надежде, что Эгон в конце концов скажет, что как раз туда ему и надо. Когда они в очередной раз завязли на том же самом перекрестке, Эгон слез с мопеда и протянул водителю доллар, полагая, что такая купюра во много раз превышает тариф. Тут же остановился другой драндулет и так же, как и два последующих, проехал несколько кругов. Мопедные такси в Ратанаке не ориентировались в своем городе. Чисто импульсивно – все равно никто не поймет – Эгон крикнул пятому по счету водителю, чтобы тот следовал в тюрьму «Туол Эк».

– Да-да, – закивал водитель, и скитание по лабиринту продолжилось. Когда он подумал, что наконец нашел человека, который, судя по всему, знает, куда едет, тот вдруг скользнул в узкую боковую улочку, никоим образом не похожую на въезд в тюрьму.

«Здесь он меня убьет, – подумал Эгон. – Ну и ладно».

В воздухе висела вонь. Они медленно объезжали рытвины и кучи гниющего мусора. Крыса размером с поросенка пронеслась мимо черной как сажа канавы – открытой канализации.

Водитель остановился и жестом велел Эгону слезать. «И что сейчас?» – подумал он. Они находились возле свайной постройки, где в темноте между сваями валялась грязная посуда и моторные запчасти. Около двадцати мальчиков и девочек в чистых белых рубашках сидели на стульях. Молодой человек подошел к Эгону и водителю мопеда. Эгон понял, что здесь проходит урок английского языка и водитель завернул сюда за помощью. Молодой человек был учителем.

Эгон рассказал, куда ему надо, и пока учитель объяснял водителю, какдоехатьдо «Туол Эк», весь класс разглядывал Эгона. Ребята улыбались и хихикали. Он улыбнулся в ответ. У них были замечательные лица.

Учитель обратился к классу, и все снова засмеялись – искренне и весело.

Мопед вновь рванул с места. Эгон гадал, что же сказал ребятишкам учитель. Может быть: «Этому белому мужчине, такому милому и дружелюбному, очень нравится в Ратанаке. Он хочет в тюрьму». Эти дети запомнят его навсегда.

Еще два мопеда – и он на месте.

«Туол Эк» – так назывался один из городских районов. Выбоины в дорожном покрытии встречались там реже, а большие, стоящие на приличном расстоянии друг от друга деревянные дома производили не столь убогое впечатление.

Эгон сразу же узнал тюремный комплекс – несколько месяцев назад видел его по телевизору. Белые стены с колючей проволокой, за которыми во внутреннем дворике виднелись макушки трех пальм, а за ними верхний этаж обычной тюрьмы. Слева и справа – красные черепичные крыши двух боковых зданий. Перед опущенным шлагбаумом стояли четверо солдат с ружьями на изготовку. Над входом висел портрет Труженика Номер Один с надписью, которая вряд ли гласила «Здесь мое место».

С площадки перед тюрьмой раздавались веселые крики – это взрослые играли с мальчишками в волейбол.

Эгон не рискнул подойти ближе – медленно обогнул по соседней улочке тюремную стену. Он чувствовал себя абсолютно прозрачным, как будто люди за стеной читали на экране его замыслы и планы.

Несмотря на мрачный вид охранников и колючую проволоку поверху стены, было понятно, что во времена французской колонии здесь находился лицей. В воздухе еще витала какая-то будоражащая неизвестность будущей жизни, словно запах одежды, от которого невозможно избавиться. Под красной крышей справа четырнадцатилетние мальчишки когда-то прыгали через козла и висели на кольцах. Многие из них, должно быть, еще живы. Но многие ли из них знают, что теперь по пятницам приговоренным к смерти здесь отрубают головы? Сколько голов уже скатилось с плеч с тех пор, как после прихода к власти генерал Софал возродил смертную казнь, в Голландии уже не считали. Считать перестали на числе 441 – порядковом номере Херберта Доорненбоса, высокого, костлявого, такого человечного в своей непривлекательности мужчины – первого и пока единственного белого, которому в Ратанакири осмелились отрубить голову.

Возможно, именно этих военных у шлагбаума показывали по голландскому телевидению. Доорненбос превратил тюрьму в достопримечательность – какой-то случайный голландский турист нет-нет да и зайдет взглянуть на это жутковатое место.

Под крышей слева находилось здание, где держали смертников. Доорненбос провел там последние месяцы своей жизни. Эгон знал, что между этим крылом и бывшим гимнастическим залом располагается круглый газон, окруженный с обеих сторон галечными дорожками. По телевизору его показали один-единственный раз, засняв телеобъективом с подъемной платформы. Съемочную группу, которая ухитрилась это сделать, тут же выслали из Ратанакири, но отснятый материал изъять не удалось. Подъемную платформу объявили пропавшей, а человек, который сдал ее в аренду, теперь сам отбывал здесь пятилетний срок.

Осужденный до последнего момента находился в камере смертников, слева. Когда приходил час, его вели по улице в гимнастический зал, мимо газона, по одной из галечных дорожек. Шел ли он слева или справа? Существовал ли специальный ритуал, или все пускали на самотек? Может быть, право выбора предоставляли осужденному? И как он выбирал? И что чувствовал, когда шел? Был ли всецело погружен в свои мысли, исполнен смирения или же тихо сходил с ума от страха?

Самым ужасным из всего, что Эгон знал о Доорненбосе, был тот факт, что он не просил о помиловании. То ли его убедили в бесполезности этого шага, то ли он просто не хотел гнить в тюрьме еще двадцать или сорок лет. Но Эгон подозревал, что своим отказом он доказал то, что был как бы зачарован смертью, будто ему было интересно погибнуть столь чудовищным образом. Доорненбос был еще молод – всего тридцать девять лет, жизнелюбивый, предприимчивый, трижды женатый, исколесивший весь мир. Эгон видел фотографию, сделанную в день его казни. Доорненбос выглядел спокойным, уставшим и довольным, как человек, только что оправившийся от серьезной болезни, – не столь крепкий, как раньше, но сильный, насколько это возможно.

Был четверг, слева сидели один или двое мужчин (что соответствовало среднему числу осужденных, которых еженедельно отправлял на тот свет Софал) – ближе к рассвету им предстояло совершить прогулку по галечной дорожке.

Какое-то время Эгон стоял перед входом. У него не хватало духу посмотреть внутрь, но за постом охраны он заметил, как поблескивает галька. Его потрясла мысль, что он вот так запросто, с улицы, видит камешки, по которым Доорненбос делал свои последние шаги. Однако каждый четверг вечером и до полудня пятницы весь район перекрывали.

Охранник пригрозил ружьем: следуй дальше.

Проходя мимо волейболистов, Эгон посмотрел на часы. Без четверти четыре. Еще семь часов и пятнадцать минут.

Мопедист доставил-таки его в компанию по прокату машин, хотя и не в «Авис», а в «Херц». На белой «тойоте» Эгон смешался с бурным потоком и, бешено сигналя в общем уличном гомоне, быстро объездил все крупные достопримечательности города: дворец, Серебряную пагоду, Национальный музей искусств, Балетную школу. Повсюду его встречали нищие, редко когда со всеми руками и ногами, мальчишки, продающие открытки. Он везде фотографировал и копил входные билеты. Доорненбос делал те же фотографии, собрал такую же коллекцию билетов, но это ему не помогло. Может быть, даже наоборот – как правило, туристы свои билеты выбрасывают. Кому придет в голову их хранить? Только тому, кто хочет доказать, что он турист, но на самом деле таковым не является.

Ни одна из достопримечательностей Эгона не поразила – он думал лишь о приближающемся часе. Как будто это время уже существовало, как существует страна, в которую едешь. В Балетной школе, однако, он задержался. На закрытой террасе с кафельным полом в белых и коричневых квадратах, похожим на огромную шахматную доску, он вместе с другими туристами наблюдал с балюстрады, как двигались в танце неописуемо красивые девушки, одетые в красное и белое. Так танцевали бы цветы – руки и пальчики, словно листики. В первый раз он увидел в Ратанаке что-то гармоничное, одухотворенное.

В Серебряной пагоде он встретил мужчину в белой шляпе, который приветливо ему кивнул и завел беседу. Оказалось, что его зовут Френк и он приехал из Флориды. Возможно, они встретятся с Эгоном вечером на дискотеке в гостинице «Конкорд». Если Эгон, конечно, пойдет. Вероятно, будет разумно, если и там его увидят. В Ратанаке нет одиноких мужчин, которые не заглянули бы к проституткам. Доорненбос тоже там был. Надо как-то убивать время.

Когда он закончил осмотр местных достопримечательностей, уже начало смеркаться. Он поехал обратно в гостиницу и оттуда совершил пробную поездку к Дому Дружбы. Хотел выяснить, сколько времени понадобится, чтобы без проблем добраться туда к одиннадцати часам.

«Все происходит в реальности, – думал он, – я это делаю. И никакой гарантии, что я вернусь».

Следуя прямо по широкому бульвару, никуда не сворачивая, он быстро нашел дорогу в аэропорт. Там тоже было полно киосков и кафешек; разгоряченные подростки в спортивной обуви и белых рубашках, женщины в клетчатых платках, беседующие, жующие люди, вьющийся сигаретный дымок. По приезде он не заметил всей этой жизни, сосредоточившись исключительно на парковке.

На противоположной стороне он увидел Дом Дружбы – темное громоздкое здание, подсвеченное сзади фонарями аэропорта. На парковке стояло еще несколько машин, в окнах кое-где горел свет. Быстро стемнело.

Слишком все просматривается. Странный выбор. А может, как раз наоборот. Можно все сделать за минуту – никто ничего не заметит.

А потом? Он не мог себе представить, что после одиннадцати часов жизнь будет продолжаться. Завтра походило на недостижимую мечту. Он покачал головой. «Пора прекратить этот бред, – подумал он. – Совсем не этого мне нужно бояться. Завтра обязательно наступит. И это не последний день моей жизни. Такой же день, как любой другой. Именно этого я и хотел».

Он миновал здание, въехал на круг возле аэропорта и отправился обратно подругой стороне шоссе. Увидел поворот, ведущий к Дому Дружбы, – узкую бетонную дорожку. Приблизившись к ней почти вплотную, подумал – а может, свернуть, но все-таки не стал этого делать. Как будто, очутись он на парковке сейчас, он разрушит какие-то защитные чары.

При въезде в темный город, в котором почти не было уличных фонарей – лишь вспыхивали огоньки сигарет и мерцали белые рубашки, – он посмеялся над своими страхами. Все нормально. Доорненбос действительно попал на страницы газет, но когда все проходило гладко, газеты хранили молчание, а такие сделки наверняка совершались каждый день. Возможно, сейчас контроль не настолько строгий: после истории с Доорненбосом никому и в голову не придет, что кто-то рискнет провезти в Ратанакири наркотики. А если бы его все-таки поймали: обезглавив Доорненбоса, Софал продемонстрировал Америке свою лояльность – из его страны не исходит угрозы для американской молодежи. Он бы не позволил себе – да и не было такой необходимости – казнить второго голландца. Одному Богу известно, как работала эта система: может быть, Аксел лично говорил с Софалом. Возможно, одной головой была заплачена своего рода пошлина, и теперь Аксел мог действовать свободно и обеспечить Эгону безопасность. В одиннадцать часов он передаст чемодан тому, другому, и все закончится. Все довольны. Вот так: самолетом в Ратанакири, немного риска – и у тебя в кармане сорок тысяч гульденов. Ничего страшного. Аксел часто этим занимался. Главное – не бояться и не упускать свой шанс. Потом он вернется в гостиницу, поспит, а завтра рано утром вылетит в Та-Пром, в лесные храмы. Он не пойдет глазеть на местные достопримечательности, а просто дождется вечера. Затем самолет доставит его в Бангкок. Он будет там через сутки! Успокоенный и опьяненный победой, он будет прыгать от радости и ликовать от осознания того, что жив и что у него хватило силы и храбрости провернуть такую операцию. По сравнению с этим все остальное меркнет. Отныне он сможет сорить деньгами направо и налево, он начнет новую жизнь.

Эгон сообразил, что забыл засечь время от гостиницы до парковки.

Из холла гостиницы «Холидей Инн» – в лифт, по коридору – в свой номер, где его поджидают суровые люди в мундирах. Но людей в мундирах не было. Сумка стояла там же, где он ее оставил, – на стуле возле окна.

Тонле-Конг почти слилась с темнотой. Лишь по мерцающим огонькам лодок, отражающимся в воде, можно было догадаться, что там река.

Он снял пропитавшуюся потом одежду, бросил ее в угол, принял душ, позвонил на рецепцию, попросил разбудить его через час и лег на кровать. Силы оставили его, но он знал, что не уснет. Наверное, точно так же проходят часы перед казнью: от одного удара сердца до другого ты мечешься между страхом и безразличием.

Через полчаса он поднялся, надел чистую одежду и вышел из номера.

В просторном гостиничном ресторане с живописным видом на реку ужинали роботы, обслуживаемые роботами. Кусок не лез в горло. Если это действительно его последний вечер, лучше уж провести его в центре бурлящей жизни. К нему подошел официант. Эгон что-то пролепетал, определенно зная, что его не поймут, и быстро-быстро ретировался – так сбегают из ресторанов наркокурьеры.

Было около половины восьмого. Когда он подошел к гостиничной парковке, жара уже спала. Он сел в свою «тойоту» и отправился на поиски другого ресторана. Оставив машину невдалеке от Тонле-Конг, побрел по набережной. Повсюду на земле вокруг жаровен сидели люди, ноздри щекотали странные, экзотические запахи. Он приблизился к пирсу, глубоко врезавшемуся в реку; оттуда доносились звуки азиатской музыки и голоса ужинающей публики, в основном европейской. Но в последний вечер как-то не хотелось сидеть в одиночестве посреди всеобщего единения, и, вернувшись к машине, Эгон поехал назад. В кромешной тьме колеся по улочкам, он очутился на рынке, примостившемся вдоль извилистой гаревой дорожки, то и дело пересекавшей железнодорожные рельсы. Отовсюду из множества репродукторов звучала музыка, и Эгон как бы въезжал и выезжал из разных мелодий. Между хижинами и стойками висели гирлянды красочных ламп. За столами посреди дороги, а иногда и между рельсами сидели смеющиеся люди; мальчики и девочки весело зазывали его присоединиться к ним. На некоторых столах стояли стулья, на которых примостились совсем молоденькие девушки в яркой одежде. Вокруг играли взрослые и дети – должно быть, их родители, братики и сестрички. А эти девушки скорее всего шлюхи. Интересно, сколько они берут? Центов десять, наверное. Похоже, все радовались жизни. Однако при мысли о том, что эти деньги (которые он не удосужился бы даже поднять на дороге) нужны им для того, чтобы всего лишь сшить новое платье, безмятежная картина превращалась в довольно жалкое зрелище. Детвора пыталась задержать его машину, крича и призывно жестикулируя. Ему и самому хотелось выйти, остаться здесь навсегда, забыть про чемодан и никогда не возвращаться. Но он должен был выдержать испытание.

На одной из боковых улочек возле бульвара он наткнулся на полупустой ресторан. Стоило захлопнуть дверцу машины, как двое ребятишек с яркими метелками из перьев рванули к нему навстречу. Эгон догадался, что они хотят вытереть с машины пыль. Красочные перья наводили уныние. Он даже не успел сообразить, следует ли воспользоваться услугами мальчишек, как из ресторана раздался сердитый голос, и дети убежали.

Он сел за столик. Ветерок от стоящего рядом вентилятора растрепал волосы. Гудел генератор, внутри кто-то шлифовал цементный пол. К столу подошла девушка, но Эгон не понял ее английского и на пальцах объяснил, что закажет то же, что мужчины за соседним столом, трое небритых западного типа молодых людей.

– Чнанг Дей, – сказал один из них, – очень вкусно.

– Если, конечно, любишь крыс, – сказал другой.

– Ладно, крыса… Вот тараканы – другое дело. Ратанак – мировая столица тараканов.

– Ты один? – спросил первый.

– Да, – ответил Эгон.

– Долго здесь не задержишься, – засмеялись они. Эгон тоже засмеялся. Судя по акценту, это были австралийцы – Крис, Роджер и Майк.

– Но будь осторожен в темноте, – сказал один из них.

– Почему? – спросил Эгон.

Молодой человек жестом изобразил, что тут могут перерезать горло.

«Вот они сейчас на меня смотрят, – подумал он. – Эгон Вахтер ужинает в ресторане накануне того случая, о котором все слышали. Всем жутко любопытно, как он проводил свои последние часы, но никто никогда этого не узнает. Эти же трое видят все, но если потом они прочитают в газете, что произошло на парковке, то попросту не вспомнят меня».

– Девочек полно, – сказал один из них. – Вот эту, например, зовут Сюзи Вонг. – Он указал на официантку, которая принимала у Эгона заказ, а сейчас наливала ему пиво и бросала в стакан кусочки льда. Она улыбнулась. – Сюзи Вонг делает это за один доллар на верхнем этаже ресторана. Правда, Сюзи?

Девушка кивнула, снова улыбнулась и подлила австралийцам пива.

– Но я к ней не пойду – недостаточно красивая. Как по-твоему, Сюзи?

– Давайте я ей переведу, – пошутил Эгон. – Я немножко говорю по-ратанакски.

Австралийцы засмеялись. Один из них, действительно знавший пару слов на местном языке, произнес что-то в быстром, синкопированном ратанакском ритме.

– Знаешь, что он сказал? – спросил другой. – У Трахальшика Номер Один больше не стоит.

– Он здесь уже в пятый раз.

– Здесь только и делаешь, что трахаешься, – сказал тот, кто говорил по-ратанакски.

Эгону принесли еду. Жаровню с суповой плошкой. Как объяснили австралийцы, он должен был бросать в нее содержимое многочисленных тарелок. Он поел немного для виду – аппетита не было: Эгон никак не мог избавиться от мысли, что мясо на самом деле крысиное.

Когда он сказал, что из Голландии, австралийцы тут же вспомнили историю с Доорненбосом. По-видимому, эта тема их интересовала. В Ратанаке наркотики продавались на каждом углу, а Софал был самым крупным наркодельцом и хранил миллиарды на счету в Швейцарии. Доорненбос же – большой простофиля. В Ратанаке сидели по крайней мере десять австралийцев, которые провезли гораздо больше, чем Доорненбос, а получили всего пару лет. Доорненбос забыл сунуть нужным людям нужную сумму. С другой стороны, подумаешь, ну казнили – не такая уж и катастрофа. Зато все проблемы позади, и длится это всего двенадцать секунд.

– Двенадцать секунд? – переспросил Эгон. – Двенадцать секунд от выхода из камеры до момента казни?

Этот промежуток времени вдруг показался ему ужасно коротким.

– После того как отрубят голову, – сказал австралиец. – Голова продолжает жить двенадцать секунд. Не знал? Она продолжает видеть и мыслить. Потом у нее начинает рябить в глазах, и она думает: «Черт возьми, неужели я действительно слетела с плеч?»

Все засмеялись и снова заговорили о девушках. Желая показать, что эта тема его мало интересует, Эгон упомянул мальчиков с перьевыми метелками. Знаток Ратанакири развеял его иллюзии – этим мальчикам отнюдь не восемь лет, как он полагал, а все тринадцать-четырнадцать. Ратанакирианцы вообще по природе маленькие, а из-за недоедания и того меньше. Перьевые метелки они арендуют у своего хозяина и должны расплачиваться за них в конце дня. Мечта их жизни – обзавестись собственными метелками и когда-нибудь самим сдавать их в аренду.

Через какое-то время австралийцы ушли. Возможно, они снова встретятся в «Конкорде». Ратанак – большой город, но по вечерам его жизнь не выходит за пределы дискотеки в гостинице «Конкорд».

Эгон посмотрел на часы. Почти девять. Секундная стрелка сделает всего лишь чуть больше сотни кругов – и пробегут они молниеносно! Сюзи Вонг принесла кофе. Весь ужин стоил два доллара. Он дал ей пять и жестом пояснил, что сдачи не надо. Ее рутинно-радостный взгляд разочаровал его.

«Конкорд» – еще один шикарный отель в Ратанаке. Там останавливался Доорненбос. Сегодня Эгон уже несколько раз проезжал мимо и теперь после бесцельного скитания по улицам вновь увидел высоко на крыше светящиеся буквы «КОНКОРД». Позади гостиницы он нашел место для парковки. Выйдя из машины, столкнулся с робким хромым юношей с ветхой соломенной шляпой в руке. У юноши был деревянный протез. Эгон отмахнулся, но юноша жестом уверил его, что не хочет денег – по крайней мере не сейчас; свое вознаграждение он мог бы получить, охраняя машину Эгона.

Эгон пробурчал что-то невнятное – то ли «да», толи «нет». Обернувшись, он увидел, что юнец остался у машины.

На входе в дискотеку он отбился от целой группы других нищих, которые, словно драгоценным товаром, размахивали перед ним своими протезами, пустыми штанинами и культями. Выждав, портье прикрикнул на них и разогнал. Эгон подумал, что многих уже видел раньше, рядом с другими достопримечательностями Ратанака. Некоторые возбужденно жестикулировали, указывали в сторону его машины. Хотели ли они предупредить его, что тот мальчик опасен? Или это были конкуренты, признавшие свое поражение?

Пусть разбираются сами.

Дискотека была ярко освещена. На потолке крутились большие деревянные пропеллеры, на стене застыли ящерицы, которых можно было принять за орнамент, однако их выдавала асимметрия в расположении.

Девушка на табурете с краю танцплощадки уступила Эгону свое место. Он замотал головой, но девушка погладила его по плечу и ушла, оставив табурет в его распоряжении.

Австралийцы еще не появились, зато он увидел мужчину в белой шляпе. Они кивнули друг другу – немного смущенно, хотя факт их встречи здесь не представлял собой ничего удивительного. Эгон приметил еще нескольких мужчин, таких же, как он, западноевропейцев, лет сорока. Большинство сидели за баром в окружении девушек. Тот, другой, тоже мог быть среди них, однако чутье подсказывало, что его здесь нет. И вдруг его осенило: а может, того, другого, вообще не существует, может, его уже давно предали и сделали пешкой в игре, о которой он не имеет никакого понятия. Паранойя – это часть дела, подумал он. Играла музыка в стиле «АББА», и он расчувствовался. Подошел молодой человек принять заказ. Хихикая и то и дело дотрагиваясь до Эгона, он на приличном английском засыпал гостя вопросами: из какой страны он приехал, как долго здесь задержится, видел ли он уже храмы Та-Пром. На танцплощадке местные подростки – девушки и юноши, – словно заводные игрушки, повторяли лишенные всяческой фантазии однообразные па. Мило и празднично одетые, они напоминали школьников, которых отцы проводили на выпускной бал, но остались посмотреть их первый танец.

У них были невинные лица, как в английском колледже. Эгон ожидал увидеть в этих лицах отражение всех ужасов ратанакирианской истории. Он думал, что эти девушки, какой бы бесхитростной ни была их улыбка, при всей популярности их профессии должны были испытывать унижение от того, что мужчины получают их за столь жалкие деньги.

Проходя мимо, какая-то девушка ненавязчиво поцеловала его в щеку. Другая – с изящной головкой, в желтом платье, эффектно оттенявшем ее смуглую кожу, – прильнув к Эгону, легонько провела ноготком по его руке от кисти до локтя и вызвала у него эрекцию.

– Купишь мне кока-колу? – спросила она. Последние два слова прозвучали полувопросительно, с легким французским акцентом, как будто бы говорил ребенок, который не до конца уверен, что подобрал нужное слово.

Эгон кивнул. Молодой человек поставил рядом табурет для девушки. Ее звали Нэнси. Она спросила, как его зовут.

– Эгон, – сказал он очень четко.

– Эгон, – повторила девушка, потом снова он.

Как и ожидалось, невыговариваемое «г» рассмешило ее. Она хихикала всякий раз, когда он произносил свое имя. Может быть, слово «Эгон» означало в Ратанаке «коровий колокольчик». Вопрос, как ее настоящее имя, она не поняла. Она повторяла все, что он говорил. Склонив голову ему на плечо, она поцеловала его, подула в ухо и легонько укусила в щеку. Ей могло быть и двадцать пять, и пятнадцать лет. Ее головка была размером с беличью.

Он показал на ящериц на стене, все еще сидевших на том же месте.

– Живые?

– Да, живые!

– Мертвые?

– Да, мертвые!

Вошли австралийцы и ободряюще ему кивнули. Еще одни свидетели, которые видели его в качестве обычного туриста, посещающего проституток в Ратанаке. Но слово «проститутки» по отношению к этим девушкам даже в мыслях звучало неуважительно.

Вместе с Нэнси они смотрели на танцующих. Она то и дело гладила его по бедру.

– Пойдешь со мной? – спросила она, и Эгон испытал разочарование. – Два доллара за раз, три доллара за всю ночь.

Он представил себе урок английского языка, на котором дети заучивали это предложение. Он бы пошел с ней хотя бы ради того, чтобы посмотреть, сохранится ли ее невинность в постели. Но было уже почти десять. По телу поползли мурашки. Последний час.

Он покачал головой.

Она сразу же к нему охладела и принялась оглядывать зал, высматривая новых кандидатов. Эгон дал ей пять долларов и поднялся. Она в изумлении потянулась, чтобы поцеловать его, но промахнулась.

На выходе он посмотрел на стену с ящерицами. В одиннадцать часов эти ящерицы по-прежнему будут на том же месте. Они относились уже к будущему.

По дороге к машине Эгона снова окружили нищие, преследовавшие его, пока он не скрылся в темноте. Было нежарко, прохладный ветерок слегка обдувал шею. Подойдя ближе, он вздрогнул – из черноты возник призрак. По обтрепанной шляпе он узнал хромого юношу, который вызвался посторожить его машину. Его глаза блестели – услужливо, но с достоинством. Открыв кошелек, Эгон обнаружил, что мелочи больше нет. Самая мелкая купюра – двадцать долларов. Ему не хотелось возиться, отсчитывать монеты, и он дал юноше двадцатку. Тот, похоже, страшно перепугался. Это действительно была сумасшедшая сумма – месячный заработок чиновника. Но какое это сейчас имело значение? Эгон сел за руль и уехал.

Две минуты одиннадцатого. Встреча становилась неотвратимой.

Добравшись до гостиницы всего за несколько минут, он открыл дверь своего номера.

Чемодан по-прежнему стоял на стуле. Эгон переложил его на кровать, прикоснувшись к нему впервые с тех пор, как поселился здесь. Вытащив сумку и старую одежду, он закрыл молнию. Десять двадцать. Еще есть время, чтобы принять душ, но, уже стоя под теплыми струями, он вдруг испугался, что опаздывает, и заторопился. Наспех вытершись, он, полумокрый, надел приготовленную сухую одежду. Позвонил на рецепцию уточнить время и дважды переспросил. Его часы шли правильно.

Десять двадцать две. Он сел за столик у окна и посмотрел на радиобудильник около кровати. 22:22. В голове ни одной мысли. На темной глади реки мерцают отраженные огоньки – наверное, от лампионов. Он попробовал досчитать до шестидесяти, чтобы заставить часы прыгнуть на следующую минуту. Но, не закончив, встал и собрал чемодан. «Ладно, – подумал он, – надо идти. Будь осторожен».

Так Эгон Вахтер покидал свой номер, отправляясь на парковку.

Он вышел в коридор и сел в лифт. Супружеская пара в лифте с интересом рассматривала его чемодан. Кто в такой час будет слоняться по городу с чемоданом? К счастью, возле рецепции толпилась группа пожилых людей в мятых пиджаках, а посреди холла стояли в круг их сумки. Наверное, только что прибывшая туристическая группа. Никто не обращал на него внимания. Подбежал портье – Эгон позволил ему дотащить чемодан до машины и положить в багажник.

«Неосмотрительно с моей стороны, – думал он, идя к парковке. – Чемодан не очень тяжелый. Не показалось ли это странным портье? Может, его стоило набить камнями?» Однако никто пока не мог воспрепятствовать тому, что неминуемо должно случиться.

Он ехал по темным бульварам мимо жилых домов. Некоторые кафе и магазины были еще открыты. За длинными столами, освещенными свечками и парафиновыми горелками, ужинали люди.

На улицах стало тише.

Он быстро нашел ориентиры и вскоре уже был на окраине города, где его приветствовали огни аэропорта. Вдоль асфальтовой дороги еще кипела жизнь – работали киоски, смеялись люди, играли маленькие дети. А где-то кто-то готовился к встрече с ним. Полиция, воры. Или только тот, другой.

Издав какой-то гортанно-детский звук, он сглотнул. Будто на нем был водолазный костюм, толстым слоем отделявший его от реальности.

На противоположной стороне находился Дом Дружбы – широкая глыба, чернеющая на фоне светлого аэропорта. Может быть, тот, другой, уже ждет его там. Он не разглядел, есть ли на парковке машины.

Без семи одиннадцать. Еще рано. Он поехал медленнее.

Как будто ему предстояло взойти на незнакомый варварский эшафот для совершения таинственного ритуала, посреди шабаша с песнями, музыкой и заклинаниями. Ужас и безразличие перестали сменять друг друга. Теперь, когда наступал Час Часов, он ощущал одну только грусть. Так прошла его жизнь. Он заводил друзей, влюблялся, не в состоянии предвидеть, что все сведется к тому роковому моменту, когда ты уже больше не распоряжаешься своей судьбой. Он вспомнил, как его впервые спросили, кем он хочет быть в этой жизни, и он ответил – геологом. Он действительно стал геологом, хотя должен был сказать тогда: «Я хочу привезти чемодан в Ратанак». Сейчас все сходилось. Счастье и страх перемешались, словно близился миг осуществления всех его надежд.

Он въехал на круг перед аэропортом и развернулся в направлении города. На этой стороне тоже мерцали огоньки, играло радио, с прилавков торговали всякой всячиной, а каждая тень могла быть человеком с рацией, следившим за его передвижениями.

Все это не имело никакого значения.

Вот дорожка, ведущая к зданию. Он набрал воздуха и повернул. Дорожка спускалась вниз. Слева пустырь, ограда вокруг парковки, въезд в парковку. Он заехал на стоянку.

На парковке стоял один-единственный белый микроавтобус, точно такой же, как тот, что забрал его в аэропорту.

Он поставил машину на некотором расстоянии от микроавтобуса, носом к ограде, в сторону дороги. Выключил мотор, фары, открыл окно. Тишина.

Посмотрел на огни шоссе. Узнал кособокую пальму посреди пустыря.

Бросил взгляд на часы. Без двух одиннадцать.

Наверное, тот, другой, ждет в автобусе. Он вышел из машины, но не рискнул подойти к автобусу. Попытался разглядеть какое-нибудь шевеление, как в кино стараешься понять, дышит труп или нет. Но ничего не увидел.

На парковке было тихо – глубокое безмолвие, в котором различаешь лишь уличный шум: мопед, машины на дороге, голоса и радиомузыка, доносящиеся из-за прилавков, далекий гул аэропорта. Слышалось гудение, низкое и вибрирующее, словно играли на австралийском горне.

Какая-то тень пронеслась над полем – то ли зверек, то ли кусок бумаги. Одному Богу известно, кто знает о том, что он стоит здесь один, с чемоданом, содержимое которого стоит миллионы долларов.

Восприятие обострилось. Дышалось легко, как на первом свидании.

Одиннадцать часов. Через минуту он узнает, как все закончится. Странно, что даже на столь короткое время нельзя заглянуть в будущее.

Наблюдал ли за ним тот, другой? Из микроавтобуса? Или из здания?

Об ограду зашуршала бумага, в аэропорту сверкнул огонек – и тут он заметил автомобильные фары, освещавшие дорогу. Машина свернула в сторону Дома Дружбы. Эгон сел в свою «тойоту» и закрыл дверцу, оставив открытым окно. Машина медленно и нерешительно двигалась вдоль поля, мимо ограды, въехала на парковку, обогнув его сзади, и остановилась между ним и микроавтобусом.

Мотор выключили, фары потушили. Эгон не осмеливался смотреть.

Все опять стихло. Он снова услышал звуки, доносившиеся с дороги, обрывки музыки. Горн. Диджериду – так называется этот инструмент, вдруг вспомнил он.

Дверца соседней машины открылась и снова закрылась. Кто-то вышел, он услышал шаги. Фигура приближалась, прошла мимо его машины, остановилась у открытого окна и нагнулась.

– Никто больше не живет в Сибири, – произнесли по-английски.

Голос принадлежал женщине. Судя по акценту – американке. Она говорила хрипло и посреди фразы закашлялась. Голос был приятный.

Он взглянул на нее – знакомые волосы. Эту женщину он видел сегодня на другой стороне улицы, когда сидел в кафе и пил пиво.

– В Бразилии – леса, – ответил он отзывом на пароль.

Женщина глубоко вздохнула и, согнувшись пополам, осела на землю.

Опять стало тихо. Эгон не видел ее. Гудел диджериду, где-то протарахтел мопед. Над открытым полем между оградой и дорогой снова зашевелились тени, и он понял, что это – от фар. Он попробовал открыть дверцу, но не смог – мешало тело женщины. Тогда он перелез на пассажирское сиденье и вышел из машины с другой стороны.

Женщина лежала неподвижно, только шевелились пальцы, похожие на морские анемоны в спокойной воде. На ней были черная юбка и белая блузка. Цепочка вздернулась на подбородок. Эгон опустился на корточки. Глаза женщины были закрыты, она облизывала губы. Он поправил цепочку, опустив ее на шею, слегка похлопал женщину по влажной щеке. Странное чувство – касаться щеки той, которую видел лишь мельком на другой стороне улицы.

Она открыла глаза, посмотрела на него.

– Извини, – сказала она.

– Все в порядке? – спросил Эгон.

– Да.

– Ты знаешь, где сейчас находишься?

– Да.

Она приподнялась, села, и Эгон помог ей встать. Она позволила, тяжело дыша.

– Посиди немножко, – сказал он.

Она кивнула и с его помощью забралась в свою машину на водительское сиденье. Обойдя машину, он сел с другой стороны.

– Мне так страшно, – прошептала она.

– Мне тоже, – кивнул он.

– Я еще ни разу этого не делала.

– И я ни разу.

– Это безумие, – сказала она.

– Да, – согласился Эгон.

Она немного успокоилась – отголоски знакомого мира. И все-таки невероятно, что он сейчас с ней говорит. У нее темные волосы и печально-насмешливое бледное лицо. С виду – лет сорок. Женщина изобразила подобие улыбки, как будто только что пришла в себя после тяжелой болезни.

– Я тебя сегодня видел, – сказал Эгон. – В городе. Я пил пиво в кафе, а ты сидела на той стороне улицы.

– Около дворца, – сказала она. – Да. Я тебя тоже видела. Ты был один.

Внезапно Эгон испытал гигантское облегчение, словно, когда-то потеряв друг друга, они встретились вновь. Она тоже успокоилась. Он подумал, как бездарно организована вся операция. А если бы он с ней заговорил еще днем? Тогда бы они узнали, кто они на самом деле. И если бы одного из них арестовали, все было бы кончено.

– Ну что, приступим? – спросил он.

– Да, – кивнула она.

Они вышли из машины и направились к багажнику.

С минуту они стояли и смотрели друг на друга. Казалось, что тишина, гудение диджериду и небо образовали над парковкой купол, а сами они – в гигантском зале, без времени, без людей.

Наконец Эгон открыл багажник и вытащил чемодан. Вместе они направились к ее машине. Она положила чемодан к себе в багажник. Захлопывая крышку, прищемила руку и вскрикнула от боли. Эгон рефлекторно погладил ее по плечу, и внезапно она оказалась в его объятиях. Их лица соприкоснулись. Она всхлипывала, дрожа всем телом. Он тоже плакал от страха и облегчения: он снова обрел ее, они снова вместе на этой мрачной парковке в Ратанаке. Ее щека была мокрой. Ее лицо было так близко, что он, сам того не желая, первый поцеловал ее. Потом они целовали друг друга в щеки и в губы, мягко и ритмично, словно исполняя какой-то магический ритуал.

«Уходи отсюда, – хотел сказать он, – это единственный выход. Позаботься о себе». Но отпустить ее было невозможно.

Она прижалась к нему, посмотрела прямо в глаза, качая головой и улыбаясь.

– Не могу поверить, – сказал он.

Она что-то ответила, но глаза застилали слезы, нос заложило, и слов было не разобрать. Они рассмеялись и шмыгнули носами. Взяв за руку, он отвел ее к своей машине, где они, обнявшись, устроились на заднем сиденье.

Было восхитительно чувствовать ее тело, целовать и в ответ получать поцелуи, ощущать во рту ее слюну, слышать ее дыхание. Он не знал, ни как ее зовут, ни откуда она родом, но понимал, что никогда в жизни не любил так сильно ни одну женщину. Иногда к нему возвращалась способность думать, и тогда он различал ее руку в своих волосах, ее вздохи, щеки, губы. Он заметил, как неумело она целуется, словно в первый раз, будто школьница, и от этого она становилась еще желаннее.

Эгон знал: этот поцелуй – прощальный, все кончено, они разойдутся в разные стороны и больше никогда не встретятся.

Они разжали объятия. Снова послышался гул.

– Кстати, мы обменялись правильными паролями? – спросила она.

Они засмеялись.

– Я ужасно боялся, что забуду свой, – сказал Эгон.

– Я тоже! Может, мы все перепутали? Может, мы должны были сделать что-то совсем другое?

– Совершить покушение на генерала Софала?

– Именно! – воскликнула она. – Теперь я вспомнила. Нам следовало проникнуть во дворец и прикончить Софала. Потому-то мы там сегодня и сидели – нам нужно было обследовать окрестности.

– А если нас поймают?

– Нас будут чествовать! Мы появимся на балконе, а весь народ соберется на площади перед дворцом, чтобы благодарно нас приветствовать. Портреты Софала уничтожат, а вместо них повесят наши портреты!

– Король Эгон и королева… – начал он, но вовремя спохватился.

Она это заметила.

– Не стоит раскрывать наших имен, правда?

– Нет, – согласился он.

Она продолжала фантазировать, как они изменят ход истории Ратанакири, освободят заключенных, разрешат въезд журналистам со всего мира, и Эгон представил себе, как его будут принимать в Голландии – освободитель угнетаемой страны под руку с прекрасной королевой.

– Я люблю тебя, – сказала женщина.

– Я люблю тебя, – сказал Эгон.

Какое-то время они сидели молча.

– Пора идти, – сказал он.

– Да, – сказала она.

Она поправила блузку и привела в порядок прическу. Эгон, не отрываясь, смотрел на нее. Это были последние секунды, когда они вместе.

Она улыбнулась ему горькой улыбкой, опустив уголки губ.

– Прощай, – сказала она.

– Прощай.

Он все еще видел ее и мог к ней прикоснуться. Она вышла, помахала ему напоследок и исчезла. Он слышал ее шаги, звук захлопывающейся дверцы. Сейчас она заведет мотор и уедет.

Завтра он будет гулять среди храмов Та-Пром и думать о ней. Он будет думать о ней всегда. Это женщина его жизни, которая навечно останется для него загадкой.

Почему же, почему они не могут узнать друг друга поближе? Что такое риск по сравнению с той уверенностью, что это их первая и последняя встреча? Сколько секунд осталось у него, чтобы понять, что она стоит любого риска? Должен ли он выйти из машины, задержать ее, спросить, как ее зовут, где она живет или по крайней мере записать номер ее машины?

Он не знал. Решать надо было немедленно.

В любой момент он мог услышать шум заводимого мотора.