Книга Война Невменяемого онлайн



Юрий Владимирович Владимиров
Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

Посвящается моим братьям – фронтовикам Геннадию и Виталию и великому труженику-пчеловоду Анатолию Владимировым


Немного о себе

Я, Владимиров Юрий Владимирович, по крещению православный, но по мировоззрению атеист. Родился 18 июля 1921 года. Прожил более 60 лет в Москве. По профессии инженер-металлург. В 1949 году окончил Московский институт стали им. И. В. Сталина по специальности «Пластическая и термическая обработка металлов и металловедение» (с углубленным знанием технологических процессов и оборудования для прокатки и волочения). Кандидат технических наук. Проработал по специальности много лет на заводах и в научно-исследовательских, проектно-конструкторских и технологических институтах. Кроме того, очень много занимался письменными переводами и написанием рефератов с научно-технических статей и других публикаций на немецком и английском языках, чтобы что-то дополнительно заработать на жизнь и усовершенствовать свои знания. Один и вместе с соавторами написал и опубликовал около 200 научно-технических статей, главным образом по металлургической и машиностроительной тематике, и даже выпустил по ним несколько книг.

До ухода на пенсию в 1996 году (с должности ведущего научного сотрудника) трудился свыше 32 лет в Центральном научно-исследовательском институте информации и технико-экономических исследований черной металлургии (сокращенно – «Черметинформация»).

Имею нормальную и порядочную семью. Был всегда законопослушным гражданином. Не состоял ни в каких политических партиях.

В юности участвовал рядовым солдатом-добровольцем в Великой Отечественной войне, пробыл почти три года в германском плену, после чего подвергался свыше года фильтрации (проверке), в основном работая принудительно в одной из угольных шахт Донбасса. Все эти годы были исключительно опасными для моей жизни и в то же время очень необычными и интересными. Поэтому, хотя многое уже и выветрилось из моей памяти, я решил рассказать о них своим потомкам и другим лицам.

Часть первая
Предвоенные годы

Глава 1

Мои родители Владимир Николаевич и Пелагея Матвеевна Наперсткины по национальности чуваши. Они отлично владели русским языком, но в семье разговаривали только на родном, чувашском языке. Зная, что их детям в будущем придется жить в основном среди русских, оба родителя очень хотели, чтобы те как можно быстрее и лучше научились говорить по-русски. Но для этого надо было, чтобы дети с самого раннего возраста постоянно слышали русскую речь, а особенно – в кругу семьи. Однако разговаривать дома между собой по-русски родители не могли и не хотели из-за того, что совсем не знала русского языка бабушка Елена – мать отца, которая была хозяйкой в семье и няней своих внуков. Вне дома и среди ровесников дети также слышали и употребляли только чувашскую речь, что еще сильнее затрудняло освоение ими русского языка.

Оба родителя – одногодки. Родились в 1898 году, по профессии были простыми, но очень квалифицированными сельскими учителями, не имевшими высшего и даже среднего (по современным меркам) образования. Родом они из одной и той же деревни, где почти все жители – чуваши.

Деревня наша, Старо-Котяково, состоявшая в год моего рождения примерно из 140 дворов, имела вместе с селом Батырево один общий сельский совет, здание которого было в том же селе.

В июне 1932 года я получил в своей деревне свидетельство об окончании Старо-Котяковской четырехгодичной начальной школы, и мой отец решил направить меня учиться дальше в открывшуюся в 1931 году в Батыреве школу колхозной молодежи (ШКМ).

Ему давно не нравилось, что я и другие его дети будут, как и он, носить фамилию Наперсткин, которая казалась слишком несолидной и унижающей достоинство человека, так как наперсток – это очень маленький и на первый взгляд «никудышный» предмет. Кроме того, он боялся, что детей, как и его самого в детстве, сверстники будут дразнить наперстком. Поэтому непосредственно перед выпиской мне свидетельства об окончании местной начальной школы отец сходил в Батыревский сельский совет, где хранились метрические записи на всех жителей Батырева и нашей деревни, и там переписал для всех детей фамилии по своему имени – на Владимировых, получив соответствующие метрические справки. Так я и мои три брата и сестра (я был из них самым старшим по возрасту, и поэтому они звали меня не по имени, а дядей) стали Владимировыми и с этими фамилиями пошли в дальнейшую жизнь.

Имея новую фамилию, в сентябре 1932 года я стал учеником первого (соответствующего пятому в средней школе) класса Батыревской ШКМ, которую в 1934 году преобразовали в Батыревскую среднюю школу им. С. М. Кирова. Эту школу я окончил вторым выпуском в июне 1938 года. Она существует и в настоящее время.

Как и многие чувашские деревенские и сельские дети, я рос в далеко не нежных условиях и далеко не «чистюлей». Это дало мне возможность в последовавших суровых годах войны быть человеком достаточно хорошо выносливым и неприхотливым во многих отношениях.

Питались мы в семье, не всегда соблюдая строго установленный режим (бывало, и не ели целый день). Пища была в основном грубой, из муки и картошки, хотя много употребляли свежее и кислое (в виде варенца – ряженки) молоко, яблоки и черемуху из своего сада, ели летом прямо с грядок лук, чеснок, морковь, репу и огурцы (как свежие, так и соленые), причем последние очень часто покупали мешками на базаре. Там же приобретали чернику, малину и вишню. Помидоры у нас появились лишь в середине 30-х годов.

Когда ели упавшие в саду на землю яблоки и висевшие на ветвях черемуху и рябину, а с грядок – разные овощи, мы – дети – их почти никогда не мыли и во многих случаях ограничивались лишь тем, что смахивали с них приставшую землю об траву или подол рубашки и штаны.

Летом еще ели съедобные луговые и полевые травы, не менее семи видов, которые я и сейчас хорошо различаю и при случаях употребляю.

В летнее время в нашей и других семьях основной обеденной или вечерней пищей было только первое блюдо – мучной суп с клецками – салма или с мясом – шюрбе, а также щи, которые варили в большом чугунном котле, подвешенном над костром, устраиваемом в поварне – летнем дворовом помещении, не имеющем чердака и плоского потолка. В том же помещении, которое, конечно, кишело мухами, принимали за столом приготовленную еду, налитую в одну общую для всей семьи большую эмалированную или даже деревянную миску, куда каждый погружал свою деревянную ложку.

После принятия пищи ложки, общую миску или тарелки мыли по возможности горячей водой, но не очень тщательно. Руки перед едой по существу никогда хорошо (или даже вообще) не мыли.

Пили много домашнего пива. Делали и хлебный квас, который пили или употребляли вместе с луком и хлебом в жаркое время работы в поле. Пили и обрат, оставшийся при приготовлении из сметаны масла. Главным образом пили сырую воду из колодца.

Простудные заболевания лечили в основном дома – травами и пребыванием в бане с парилкой, а нередко, когда были маленькими, посещением вместе с мамой соседки, слепой старой бабки Акулины, которая, взяв в руки и крутя над головой больного ковш с водой и зажигая над ним затвердевший деревянный (наверное, березовый) гриб, «прогоняла» болезнь какими-то чувашскими словами. В этом случае бабка просила языческих чувашских богов и духов помочь больному, а чертей – оставить его в покое. Действительно, после такого «лечения», как ни странно, больной вскоре выздоравливал.

Основное свободное от учебы или от работы по дому время мы проводили на свежем воздухе. Летом пропадали из дома часто целый день, играя в разные подвижные игры (в прятки, лапту, чувашское агабюри – бросание маленькой деревяшки при помощи биты и пр.) на улице, на лугу, в поле, а также во дворах друзей. Бывали особенно много у речки Ыхра-Сирми или реки Була, куда последняя впадает и где иногда ловили рыбу ситом для просеивания муки. И там и тут много купались, но чаще всего – в перегороженной большой плотиной с водяной мельницей реке Була. Здесь же купали колхозных лошадей. Мы катались на них верхом без седла и поэтому при скачках ранили до большого кровотечения об выступающий хребет лошади свой задок между двумя ягодицами, и рана долго не заживала.

Разумеется, купались мы совсем голыми, так как в то время даже не знали, что существуют трусы и тем более – плавки. Я с семи лет научился плавать сам и хорошо нырял. Бывали случаи, когда мы начинали купаться уже в середине апреля в больших лужах воды, образовавшихся от таяния снега.

С конца текущего и до начала следующего учебного годов (практически с конца апреля и до начала октября) вне стен школы я, как и все дети в сельской местности, ходил почти всегда босиком, наживая на ногах из-за грязи и влаги мелкие трещины – цыпки. Для того чтобы они не возникали, требовалось регулярно мыть ноги, особенно перед сном, но мы делали это далеко не всегда. Часто ложились спать с грязными или немытыми ногами и руками, так как родителям, всегда занятым в течение дня изнурительной работой, хорошо проследить за детьми было некогда.

В деревянных досках кроватей водились клопы, которых время от времени мы уничтожали, выбрасывая эти доски во двор и сильно простукивая их по всей длине палкой, в результате чего спрятавшиеся в их щелях насекомые выпадали на землю и становились лакомой пищей для прибегавших кур. В нашем втором – маленьком – доме, где мы в целях экономии топлива проживали в основном зимой, бывали и тараканы, от которых избавлялись очень простым способом. Для этого при сильно морозной погоде переходили жить на несколько суток в первый – большой – дом, а маленький, открыв у него настежь все окна и дверь, крепко остужали и, таким образом, вымораживали этих насекомых, после чего их трупики большими кучами выметали из избы на корм тем же курам.

Кстати, в том же маленьком доме вместе с людьми жили у нас зимой и ягнята с теленком, к которому в первое время несколько раз заводили корову-мать для сосочного кормления, пока он сам не начинал питаться молоком из миски. А овец запускали к ягнятам почти до начала апреля. Разумеется, от присутствия животных в доме пол в нем бывал далеко не чист и не пахло в избе озоном. Детям приходилось постоянно убирать пол и следить за тем, чтобы животные совсем его не загадили и не натворили в избе другие беды. А это нередко случалось, когда дома оставались до прихода мамы с работы лишь маленькие брат и сестренка, которые еще не ходили в школу по возрасту.

Поскольку мой отец содержал на огороде перед садом пасеку, в которой число ульев с пчелами изменялось в пределах от семи до двадцати, приходилось ему много на этой пасеке работать, а нам – детям – помогать при этом отцу. Нас, естественно, пчелы часто и много жалили в руки, глаза и другие места тела, что, несомненно, наряду с регулярным потреблением меда в пище оказало благоприятное воздействие на наше здоровье. То же самое можно сказать о бане, где мы регулярно мылись по субботам, таская в нее ведрами из колодца и разогревая дровами воду, используя для мытья щелок из золы и мыло. В бане все всегда крепко парились на полоке двумя березовыми вениками. Детей парил отец, положив их на полок рядом сразу двух. Женщины приходили мыться в баню после мужчин.

В маленьком возрасте я, как и все мальчишки вообще, пытался играть со сверстниками в войну и сильно завидовал тем немногим из них, кто имел купленный им кем-то и где-то игрушечный так называемый пугач типа пистолета и с грохотом стрелял из него пробкой или другой «пулей». Однако мои родители такое «оружие» мне не покупали и игры со стрельбой не поощряли. Но вскоре для меня эта проблема решилась по-другому.

Дело в том, что 28 августа 1918 года в нашей местности произошел кровавый бой между белыми и красными отрядами. При этом пулеметчик белых производил стрельбу даже с крыши ветряной мельницы соседней к нам деревни Елом (Мало-Батырево). Красным тогда пришлось поспешно отступать через луговую часть поля сзади нашей деревни, перебегая через небольшую речку Ыхра-Сирми и поднимаясь дальше по крутому склону. А белые стреляли им вслед. Поэтому на том месте осталось множество винтовочных пуль. Жители деревни, особенно дети, позже находили эти пули, а мой троюродный брат Санюк Наперсткин, бывший на три года меня старше, вытапливал из них на огне свинец, из которого потом отливал сферические пуговицы для овчинных шуб. Опорожненные конические пули Санюк отдавал малышам играть или использовал для других целей, в частности для изготовления игрушечных хлопушек.

Хлопушка представляла собой деревянный чурбачок, в один из торцов которого загнана полностью острой частью вперед опорожненная от свинца коническая винтовочная пуля, причем задний конец ее открыт. Так вот, одну такую хлопушку, похожую на пистолет, Санюк сделал и для меня. Пустую пулю в хлопушке заполняли серой от спичечных головок и после этого направляли «пистолет» на цель. Затем резким движением указательного пальца правой руки погружали в пулю хлопушки острый конец изогнутого посредине на 90 градусов большого гвоздя, отчего сера внутри пули внезапно возгоралась и издавала страшный грохот, образуя много дыма.

Аналогичную же «стрельбу» с большим шумовым эффектом и с дымом мы – дети – производили еще из сучка сухого бревна на деревянном срубе дома или другой постройки. В этом случае делали в сучке гвоздем дырку, также заполняли ее серой от спичечных головок и потом, встав сбоку, забивали тот же самый гвоздь обратно в заполненную дырку молотком, кирпичом или другим твердым предметом.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт