Книга Роковая музыка онлайн

Этот рассказ – о памяти. И кое-что можно сразу припомнить…

… как Смерть Плоского Мира, по причинам, известным лишь ему одному, спас однажды маленькую девочку и перенес ее в свой дом, за пределы всех измерений. Он позволил ей достигнуть возраста шестнадцати лет, поскольку полагал, что с подростками проще иметь дело, чем с маленькими детьми – и это показывает нам, что можно быть бессмертной антропоморфной персонификацией и при этом жестоко заблуждаться относительно некоторых простых вещей…

… как позже он взял учеником некоего Мортимера, или попросту Мора. Между ним и Изабель мгновенно возникла неприязнь – каждый может догадаться, как оно выглядело в деталях. В роли заместителя Мрачного Жнеца Мор потерпел грандиозное фиаско, став причиной проблем, приведших к расшатыванию самой реальности и схватке между ним и Смертью, которую Мор проиграл…

… и как Смерть – по причинам, известным лишь ему одному – сохранил ему жизнь и отправил его вместе с Изабель назад в мир.

Никто не знает, отчего Смерть начал испытывать к человеческим существам, с которыми он работал столь долго, практический интерес. Вероятно, это было простое любопытство. Даже самый удачливый крысолов рано или поздно испытает подобный интерес к крысам. Он может наблюдать, как они живут и как умирают, записывать каждую деталь крысиного существования, хотя и никогда не сумеет понять, на что похожа беготня по лабиринту.

Но если правда, что наблюдение изменяет то, за чем наблюдают ^[1], то еще в большей степени правда, что оно изменяет и наблюдателя.

Мор и Изабель поженились.

У них родился ребенок.

Этот рассказ – еще и о сексе, наркотиках и Музыке Рока. Ну, скажем…

…одно из трех – это уже неплохо. Разумеется, это только тридцать три процента, но ведь может быть и меньше…

Где остановиться?

Темная, ненастная ночь. Карета – уже без лошадей – проламывает хлипкую, бесполезную ограду и, крутясь, летит в пропасть. Ни разу не ударившись о стены ущелья, она достигает сухого русла реки далеко внизу, где и разлетается на кусочки.

Мисс Буттс нервно переворошила сочинения.

Среди них была одно, написанное шестилетней девочкой: «Что Мы Делаем на Празднеках – Что я делаю на празднеках я астаюс с дедулей у него есть большая Белая лошть и сад который вес Чорный. У нас ест Яйцы и чипсы».

Затем масло из каретных ламп вспыхивает, и происходит мгновенный взрыв, из недр которого – поскольку даже в трагедиях есть определенная неизменность – вылетает горящее колесо.

И еще один листок бумаги – рисунок, сделанный в более серьезном возрасте. Выполненный сплошь черным. Мисс Буттс вздохнула. Это вовсе не значит, что в распоряжении рисовальщицы не было карандашей другого цвета. В Квирмской Школе для Юных Леди были действительно дорогие карандаши всех цветов.

И, наконец, когда погасли последние потрескивающие огоньки, воцарилась тишина.

И – наблюдатель.

Который повернулся и сказал кому-то в темноте:

– ДА. КОЕ-ЧТО Я МОГ БЫ СДЕЛАТЬ.

А потом ускакал прочь.

Мисс Буттс еще раз перетасовала листки. Она ощущала раздражение и беспокойство – чувства, обычные для тех, кто имел дело с этой девочкой. Бумаги помогали ей чувствовать себя лучше. Они были более надежными.

Кроме того, была еще проблема этой… аварии.

Мисс Буттс уже приходилось сообщать такие известия. Этого не избежишь, если вы руководите крупной школой-интернатом. Родители многих воспитанниц частенько оказывались за бортом того или иного бизнеса, и иногда это был бизнес того сорта, в котором возможность разбогатеть шла рука об руку с риском повстречать малосимпатичных людей.

Мисс Буттс знала, как действовать в подобных случаях. Это болезненно, но время лечит. Сначала потрясение, слезы, а затем, в конце концов, все проходит. Люди знают, что делать с несчастьями. У них есть что-то вроде инструкций, заложенных в подсознание. Жизнь-то продолжается.

Но этот ребенок просто спокойно сидел перед ней, и все. Это было спокойствие, которое выбивало почву из-под ног у мисс Буттс. Несмотря на долгую жизнь в печи образования, которая незаметно высушила ее, она не была жестокой женщиной, а просто добросовестной сторонницей уместности. Она полагала, что знает, что должно происходить в таких ситуациях и испытывала смутное раздражение оттого, что оно таки не происходит.

– Кхм… Если тебе хочется остаться одной, чтобы поплакать… – предприняла она попытку направить события в нужное русло.

– Это поможет? – спросила Сьюзан.

Это помогло бы мисс Буттс.

– Я хотела бы знать – все ли ты поняла из того, что я тебе сказала? – вот и все, что она смогла заметить.

Девочка уставилась в потолок, как будто решала сложную алгебраическую задачу, а затем ответила:

– Я думаю – пойму.

Это выглядело так, как будто она уже все знает и как-то с этим разобралась. Мисс Буттс просила учителей внимательно присматривать за Сьюзан. Те отвечали, что это непросто, потому что…

Раздался стук в дверь, такой робкий, как будто его произвел некто, кто предпочел бы остаться неуслышанным. Мисс Буттс вернулась к действительности.

– Входи, – сказала она.

Дверь бесшумно отворилась. Сьюзан никогда не производила шума. Все учителя замечали это. Это просто жутко, говорили они. Она возникает прямо у вас перед носом, когда вы меньше всего этого ожидаете.

– А, Сьюзан, – сказала мисс Буттс. Бледная улыбка пробежала по ее лицу, как нервная дрожь по шкуре испуганной овцы. – Пожалуйста, садись.

– Конечно, мисс Буттс.

Мисс Буттс переложила листки бумаги.

– Сьюзан…

– Да, мисс Буттс?

– Мне неприятно это говорить, но выяснилось, что ты опять отсутствовала на уроках…

– Я не понимаю, мисс Буттс.

Директриса наклонилась вперед. Она чувствовала смутное раздражение на саму себя, однако… что-то неприятное было в этом ребенке. Блестящие успехи в тех предметах, которые ей нравились, безусловно. Но этот был тот блеск, которым сверкает алмаз – холодный блеск острых граней.

– Ты опять делала это? – спросила она. – Ты обещала прекратить эти глупости.

– Мисс Буттс?

– Ты опять становилась невидимой, не так ли?

Сьюзан залилась румянцем. То же, несколько менее розово, сделала и мисс Буттс. «Я понимаю, подумала она, что это нелепо. Это противоречит здравому смыслу. Это… ох, нет…»

Она отвернулась и прикрыла глаза.

– Да, мисс Буттс? – спросила Сьюзан – за секунду до того, как мисс Буттс произнесла: «Сьюзан…». Мисс Буттс содрогнулась. Это было еще одно, что замечали учителя. Иногда Сьюзан отвечала на вопрос прежде чем вы его задавали.

Она попыталась успокоиться.

– Ты все еще сидишь здесь, не так ли?

– Конечно, мисс Буттс.

Нелепость!

Это не было невидимостью, сказала она себе. Она просто старается быть незаметной, только и всего.

Она… Кто?

Мисс Буттс сконцентрировалась.

Для такого случая она написала себе небольшую записку и положила в папку. Теперь она прочитала: «Ты беседуешь со Сьюзан Сто Гелит. Постарайся не забыть это».

– Сьюзан? – рискнула она.

– Да, мисс Буттс?

Если мисс Буттс концентрировалась, она видела сидящую перед ней Сьюзан. Если она делала усилия, ей удавалось слышать ее голос. Нужно просто не поддаваться ощущению, что она здесь в одиночестве.

– Я боюсь, мисс Кумбер и мисс Греггс жаловались на тебя, – заявила она.

– Я всегда в классе, мисс Буттс.

– Осмелюсь предположить, что это правда. Мисс Трейтор и мисс Штамп говорят, что видят тебя все время.

В учительской по этому поводу даже имела место дискуссия.

– Это потому что тебе нравятся Логика и Математика и не нравятся Язык и История?

Мисс Буттс сконцентрировалась. Ребенок никоим образом не мог покинуть комнату.

Только собрав всю волю в кулак, она смогла уловить некий намек на голос, который произнес:

– Не знаю, мисс Буттс.

– Сьюзан, это, в самом деле, весьма огорчительно, когда…

Мисс Буттс умолкла. Она оглядела кабинет, затем скользнула взглядом по своей записке, лежащей на столе поверх бумаг. С озадаченным видом попыталась было прочесть ее, потом скатала и бросила в корзину для мусора. Схватила ручку, некоторое время пялилась в пространство, а затем сосредоточилась на школьных счетах.

Вежливо подождав немного, Сьюзан поднялась и вышла так тихо, как могла.

Одни события предшествуют другим. Боги играют судьбами людей. Но перед этим они собирают все фишки на доске и переворачивают все вокруг в поисках костей.

В маленькой горной стране Лламедос было дождливо. В Лламедосе всегда было дождливо. Дождь являлся основной статьей экспорта государства. Здесь были целые залежи дождя.

Бард Имп сидел под вечнозеленым эвергрином – более по привычке, нежели в расчете на то, что оно защитит его от дождя. Вода моросила на игольчатые листья, собираясь на ветках в ручейки, так что дерево работало как настоящий дождеконцентратор. Случайные комья дождя плюхались на голову Импа. Ему было семнадцать лет, он был чрезвычайно талантливый и крайне недовольный жизнью. Он настраивал арфу, свою чудесную новую арфу и смотрел на дождь, слезы бежали по у него по лицу, смешиваясь с моросью. Боги любят, когда люди в таком состоянии.

Говорят, что боги, желая уничтожить кого-то, сначала доводят его до безумия. На самом же деле они вручают ему эквивалент небольшой палочки с искрящимся фитилем и надписью «Динамитная компания Акме» на боку. Так гораздо интереснее, да и времени занимает поменьше.

Сьюзан болталась по пахнущим дезинфекцией коридорам. Как правило, она не слишком беспокоилась о том, что подумает мисс Буттс. Обычно ничьи мысли ee не беспокоили. Она не знала, почему некоторые люди забывали о ней, когда ей того хотелось и, немного погодя, испытывали смущение, если об этом заходила речь. Временами кое-кто из учителей испытывал сложности, если хотел увидеть ее. Это было прекрасно. Обычно, когда со всеми остальными в классе происходило что-то вроде Основных Статей Экспорта Клатча, она доставала книгу и мирно читала ее.

Вне всякого сомнения, это была превосходная арфа. Нечасто из рук мастера выходило что-то такое, что невозможно улучшить. Эту арфу он даже не потрудился покрыть орнаментом – в данном случае это было бы кощунством. И она была новой, что само по себе было весьма необычным для Лламедоса. Большинство местных арф были старыми. Не в том смысле, что ими не пользовались, хотя порой им не помешал бы новый корпус, или гриф, или струны. Старые барды говорили, что они тем лучше, чем старше. Хотя старики вообще склонны говорить подобные вещи – невзирая на повседневный опыт.

Имп дернул струну. Нота повисла в воздухе и истаяла. Арфа звучала ярко и чисто, как колокол. Невозможно и вообразить, как она зазвучит через столетия.

Его отец говорил, что это ерунда – будущее записано на камне, а не в нотах. И это только начало того, что он еще говорил.

Потом он говорил еще и еще и мир вдруг становился новым и неприятным местом, в котором не было ничего, что осталось бы не обговоренным. И он сказал отцу: ты ничего не понимаешь! Ты просто старый дурак! Я посвятил свою жизнь музыке и очень скоро все будут говорить – да, он величайший музыкант в мире.

Чепуха! Как будто барды интересовались чьим-то мнением, кроме мнения других бардов, которые всю жизнь учились как слушать музыку. Чепуха, и тем не менее… Будучи произнесенной со страстью достаточной, чтобы достать богов, она могла изменить под себя вселенную. В словах скрыта мощь, изменяющая мир. Будьте осторожны со своими желаниями. Никогда не угадаешь, кто вас услышит. Или что, как в данном случае. Потому что, возможно, нечто скользит сквозь вселенную и несколько слов, произнесенных не тем человеком в нужном месте в нужное время, могут заставить это переменить направление…

Далеко отсюда, в шумном Анк-Морпорке на некоей пустой стене произошло мгновенное кипение искорок и вспышек и вдруг…

…возникла лавка. Старая музыкальная лавка. Никто не заметил ее прибытия. Стоило ей занять это место и стало так, как будто бы она была здесь всегда.

Смерть сидел, подперев челюсть руками и уставившись в пустоту.

Бесшумно возник Альберт.

Было несколько моментов, которые неизменно озадачивали Смерть, когда он удосуживался обратить на них внимание, и вот один из них: почему его слуга всегда перемещается по полу одним и тем же путем? ТО ЕСТЬ, подумал он, УЧИТЫВАЯ РАЗМЕР КОМНАТЫ…

…которая простиралась в бесконечность или так близко к бесконечности, что различие становилось несущественным. Она была где-то с милю. Многовато для комнаты, хотя бесконечность и нелегко рассмотреть.

Смерть, пожалуй, слегка погорячился, создавая этот дом. Время и пространство – вещи, поддающиеся манипулированию, а не неизменные. Внутреннего пространства получилось чуть-чуть слишком. Смерть как-то не учел, что снаружи дом должен быть больше, чем внутри. То же самое и с садом. Когда ОН начал уделять несколько больше интереса этим вещам, то обнаружил, что люди, кажется, склонны считать, что известную роль в концепции, скажем, роз, играют цвета. Но ОН сотворил их черными. Ему нравилось черное.

Так происходит с чем угодно. Так происходит со всем, рано или поздно.

Известные ему люди – а таких было несколько – относились к невозможным размерам комнат странным образом – попросту игнорируя их. Да вот хоть Альберт сейчас. Огромные двери распахнулись и на пороге возник Альберт, осторожно несущий чашку на блюдце…

…и мгновение спустя он уже стоит на краю относительно небольшого ковра, лежащего у Смерти под столом. Когда Смерть задумывался, каким образом слуга преодолевает разделяющее их пространство, то понимал, что с точки зрения Альберта никакого пространства нет.

– Я принес вам ромашковый чай, – сказал Альберт.

– ХМММ?

– Сэр?

– ИЗВИНИ. Я ЗАДУМАЛСЯ. ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?

– Ромашковый чай…

– РОМАШКОВЫЙ? Я ПОЛАГАЛ, ЧТО РОМАШКА СКОРЕЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К МЫЛУ.

– О, вы можете добавлять ромашку и в чай, и в мыло, сэр, – сказал Альберт. Он встревожился. Он всегда тревожился, когда Смерть принимался размышлять о простых вещах. Это было совершенно неподходящее занятие. Он думал о них весьма странным образом.

– КАК ЭТО УДОБНО. ЧИСТОТА И СНАРУЖИ И ВНУТРИ.

Смерть опять подпер челюсть руками.

– Сэр? – через некоторое время проговорил Альберт.

– ХМММ?

– Чай остынет, если вы не выпьете его сейчас.

– АЛЬБЕРТ…

– Да, сэр?

– Я ХОТЕЛ БЫ ЗНАТЬ…

– Сэр?

– ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО? ЕСЛИ СЕРЬЕЗНО. ЕСЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАДУМАТЬСЯ…

– О. Ээ… Не могу сказать, сэр.

– Я НЕ ХОТЕЛ ЭТОГО ДЕЛАТЬ, АЛЬБЕРТ. ТЫ ЗНАЕШЬ… ТЕПЕРЬ Я ПОНИМАЮ, О ЧЕМ ОНА ГОВОРИЛА. НЕ ТОЛЬКО О КОЛЕНЯХ…

– Кто, сэр?

Ответа не последовало. Выходя за дверь, Альберт оглянулся. Смерть снова пялился в пустоту. В этом с ним никто не мог сравниться.

Быть невидимой – это не такая уж большая проблема. Существовали вещи, вызывающие у нее большее беспокойство. Сны. Разумеется, это были просто сны. Сьюзан была знакома с современными теориями, согласно которым сны – это просто картинки, выскакивающие наружу, пока мозг наполнен дневными событиями. Она была бы совершенно в этом уверена, если бы дневные события включали в себя полеты верхом на лошадях, огромные темные залы и множество черепов.

Но в конце концов, это были только сны. Она видела еще кое-что. Например, она никогда не упоминала странную женщину, которая появлялась в спальне ночью. После того как Ребекка Снелл спрятала под подушку зуб, Сьюзан видела как женщина вошла в открытое окно и остановилась у кровати. Она была слегка похожа на доярку и ничуть не страшная, даже когда проходила сквозь мебель. Раздался звон монет, а наутро зуб исчез, Ребекка же стала богаче на одну монетку в 50 пенсов.

Сьюзан ненавидела подобные вещи. Она знала, что умственно неуравновешенные личности рассказывают детям о Зубной Фее, но не было никаких причин, по которым хоть одна такая могла существовать. Верить в нее – это значит демонстрировать несистематизированное мышление. Она не любила несистематизированное мышление, которое по каким-то причинам было наиглавнейшим проступком с точки зрения режима мисс Буттс.

Впрочем, режим этот был не так уж и плох. Мисс Эулалия Буттс и ее коллега, мисс Делкросс, основали колледж, вдохновленные ошеломляюще необычной идеей, согласно которой, раз уж девочкам нечем заняться до того момента, когда кто-нибудь возьмет их замуж, то они вполне могут заняться образованием.

На Диске школ было в изобилии, однако все они существовали либо при церквах, либо при Гильдиях. Мисс Буттс возражала против религии с позиций разума и считала предосудительным мнение, согласно которому только в Гильдии девочка могла получить достойное образование – например, воровки или белошвейки. Однако мир велик и опасен и девице придется туго, если она встретится с ним лицом к лицу без припрятанных под корсажем надежных знаний по геометрии и астрономии. Для чистосердечно верящей в это мисс Буттс не было особой разницы между мальчиками и девочками. По крайней мере такой разницы, о которой стоило говорить.

О которой стоило говорить самой мисс Буттс, конечно.

И, благодаря ее вере в надежное логическое мышление и здоровый пытливый разум, ее выпускницы демонстрировали такой образ действий (в том, касается мудрости), что его можно было сравнить с охотой на аллигаторов с картонной лодки в штормовой день.

Например, когда она с дрожащим подбородком повествовала об опасностях, подстерегающих снаружи, в городе, три сотни живых, пытливых умов решали, что:

1) эти опасности надо испытать при первой же представившейся возможности и,

2) мысля логически, изумлялись, сколь подробно мисс Буттс осведомлена о них.

И высокие, увенчанные остриями стены вокруг колледжа казались смешным препятствием для того, кто обладает свежим, наполненным тригонометрическими знаниями умом и телом, закаленным фехтованием, гимнастикой и холодными обливаниями. Мисс Буттс умела представить опасности действительно интересно.

Так или иначе, но оставался инцидент с ночной визитершей. По размышлении, Сьюзан решила, что она, должно быть, просто вообразила ее. Это было единственно логичное объяснение. На этом Сьюзан и успокоилась.

Каждый, как говорится, что-нибудь да ищет. Имп искал, куда бы ему податься. Телега, на которой он преодолел последний участок пути, громыхая, удалялась через поля. Он взглянул на дорожный знак. Одна стрелка указывала в сторону Квирма, другая – на Анк-Морпорк.

Об Анк-Морпорке он знал только, что это большой город, но построенный на суглинке и оттого не представлявший интереса для друидов из его семейства. У него было три анк-морпоркских доллара и немного мелочи. Вероятно, для Анк-Морпорка это немного. О Квирме он не знал ничего, кроме того, что это на побережье. Дорога на Квирм выглядела не слишком наезженной, в то время как анк-морпоркская дорога была вся изрыта колеями. Будет вполне благоразумно отправиться в Квирм, чтоб попробовать городской жизни. Будет благоразумно узнать немного об образе мысли горожан, прежде чем направиться в Анк-Морпорк, который, как говорили, был крупнейшим городом в мире. Благоразумно будет подыскать в Квирме какую-нибудь работенку и немного подзаработать. Благоразумнее сначала научиться ходить, прежде чем пускаться в бег. Здравый смысл растолковал Импу все эти соображения, после чего Имп решительно зашагал в направлении Анк-Морпорка.

Что до внешнего вида, то Сьюзан всегда вызывала в людях образ одуванчика. Колледж одевал своих воспитанниц в темно-синие шерстяные робы, которые ниспадали от шеи до самых щиколоток – здоровые, практичные и привлекательные как доска. Линия талии находилась где-то в районе колен. Сьюзан начала заполнять свою робу в соответствии с древними законами, на которые смущенно и неуверенно намекала им мисс Делкросс на своих уроках Биологии и Гигиены. Девочки покидали ее класс со смутным подозрением, что им предстоит выйти замуж за кролика. (Сьюзан выходила с ощущением, что картонный скелет на крюке в углу похож на кого-то хорошо знакомого…)

А вот ее волосы заставляли людей останавливаться и глазеть на нее. Они были чистейшей белизны, за исключением одной черной пряди. Школьный устав требовал, чтобы они были заплетены в две косы, но волосы Сьюзан проявляли стремление самостоятельно расплестись и вернуться в привычное состояние – что-то наподобие змей Медузы ^[2].

И еще у нее была родимое пятно – если это было родимым пятном. Его можно было заметить, только когда Сьюзан краснела – тогда на щеке проявлялись три пересекающие ее бледные полосы, как будто след пощечины. Когда она приходила в ярость – а приходила она туда довольно часто, из-за абсолютного идиотизма мироздания – тогда три полоски пылали.

Теоретически сейчас шел урок Литературы. Сьюзан ненавидела Литературу. Она предпочитала ей чтение хорошей книги. Сейчас этой хорошей книгой была «Логика и Парадокс» Уолда, которая лежала перед ней на парте. Она читала ее, положив подбородок на кулаки и прислушиваясь вполуха к тому, чем там занимается остальной класс. Поэмой о бледно-желтых нарциссах. Очевидно, они очень нравились поэту. Сьюзан отнеслась к этому факту с величайшим спокойствием. Это свободная страна. Люди могут любить бледно-желтые нарциссы, если им этого хочется. Единственное, что не должно дозволяться – согласно выверенному и прочувствованному мнению Сьюзан – это тратить больше одной страницы, чтобы сообщить об этом. Она получила образование. По ее мнению, школа держится на том, что противостоит подобной ерунде.

Тем временем вокруг нее видение поэта разбиралось на части неловкими руками.

Кухня была выстроена в тех же гаргантюанских пропорциях, что и весь дом. Целая армия поваров могла затеряться в ней. Далекие стены скрывались в полутьме, дымоход, висящий на покрытых копотью цепях и грязных тросах, исчезал во мраке где-то в четверти мили от пола.

Впрочем, все это только на взгляд стороннего наблюдателя.

Альберт проводил время на выложенном плиткой участке, достаточно большом, чтобы вместить кухонный шкаф, стол и плиту. И кресло-качалку.

– Когда человек говорит: «Зачем это все, серьезно, если подумать» – он на скверном пути, – сказал Альберт, сворачивая сигарету. – И я не знаю, что он под всем этим имел в виду. Одна из этих его причуд.

Второй присутствующий в кухне покивал головой. Рот у него был забит.

– А все это дело с его дочерью? То есть… Что я говорю – дочерью… И потом он узнает про подмастерье. И не надо бы ничего делать, нет! Он идет и подбирает себе одного! Ха! Ничего, кроме проблем, вот что это такое! Да ты на себя посмотри. Ты тоже одно из этих его чудачеств! Не хотел никого обидеть, – добавил он опасливо, обращаясь к своему собеседнику. – Ты работаешь отлично. Делаешь хорошее дело.

Тот кивнул.

– А он все делает неправильно. Как в тот раз, когда он узнал про Ночь Всех Пустых. Помнишь? Мы все приготовили, дуб в горшке, бумажные сосиски, свиной обед, он уселся тут в бумажном колпаке и спрашивает: ЭТО ПРЕЛЕСТНО? Я сделал ему маленький резной столик, а он подарил мне кирпич.

Альберт воткнул сигарету в угол рта. Скручена она была виртуозно. Только эксперт мог скрутить такую тонкую и одновременно такую тяжеловесную самокрутку.

– Это был прекрасный кирпич, что говорить. Он у меня до сих пор где-то лежит.

– ПИСК, – сказал Смерть Крыс.

– Вот, ты сразу все понял! – сказал Альберт. – В конце концов важно понимание. А он все время делает промахи. Ты же видишь – он никак не может пережить все это. Не может забыть.

Он затягивался своим ужасным самопалом, пока у него не заслезились глаза.

– Зачем это все, серьезно, если подумать, – произнес Альберт. – О боги!

Он бросил взгляд на кухонные часы – особая человеческая привычка. Они не работали уже тогда, когда Альберт приобрел их.

– Обычно в это время он у себя, – сказал он. – Подам ему перекусить. Не могу понять, на чем он вообще держится.

Святой человек сидел под святым деревом, ноги скрещены, руки на коленях. Глаза он держал закрытыми, для лучшей фокусировке на Бесконечном, а одет был в одну набедренную повязку – для демонстрации презрения к низменному. Деревянная чаша стояла перед ним. Через некоторое время он осознал, что за ним наблюдают. Он приоткрыл один глаз. Смутная фигура виднелась в нескольких футах. Чуть погодя он уверился, что фигура принадлежит… кому-то. Он не был уверен в описании, но определенно некая персона под него подходила. Она был, как бы сказать… такой высокой и вроде как… определенно…

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

– Да, сын мой? – он нахмурил брови. – Ты ведь мужчина, не так ли? – уточнил он.

– ТЕБЕ ОТКРЫТО МНОГОЕ. НО И Я К ЭТОМУ СПОСОБЕН.

– Да?

– Я ГОВОРЮ, ТЕБЕ ВЕДЬ ВЕДОМО ВСЕ.

Святой человек открыл второй глаз.

– Тайна бытия в том, чтобы презреть мирские узы, отринуть химеру материальных благ и созерцать Бесконечность, – сказал он. – И держи свои разбойные ручонки подальше от мой нищенской чаши.

Под взглядом просителя ему сделалось неуютно.

– Я ВИДЕЛ БЕСКОНЕЧНОСТЬ, – сообщил незнакомец. – НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Святой человек огляделся вокруг.

– Не будь идиотом, – сказал он. – Ты не мог видеть Бесконечность. Потому что она бесконечная.

– А Я ВИДЕЛ.

– Ну хорошо, и на что же она похожа?

– ОНА СИНЯЯ.

Святой человек беспокойно завозился. Все это было не так, как оно должно быть. Мгновенное прозрение Бесконечности, многозначительный толчок в направлении нищенской чаши – вот как оно должно быть.

– Она черная, – пробормотал он.

– НЕТ, – сказал незнакомец. – ТОЛЬКО КОГДА СМОТРИШЬ СНАРУЖИ, НОЧНОЕ НЕБО ЧЕРНО. НО ЭТО ПРОСТО КОСМОС. БЕСКОНЕЧНОСТЬ, КАК БЫ ТО НИ БЫЛО – СИНИЯ.

– Я предполагаю, ты знаешь и звук, который получается при хлопке одной ладонью? – спросил святой человек язвительно.

– ДА. ХЛ. ОП ИЗДАЕТСЯ ДРУГОЙ.

– Ага! Нет, тут ты не прав! – сказал святой человек, возвращаясь на твердую почву. Он взмахнул тощей рукой. – Никакого звука, понял?

– ЭТО НЕ ХЛОПОК. ЭТО ПРОСТО ВЗМАХ.

– Нет, хлопок. Я просто не использовал вторую руку. Какой оттенок синего, кстати?

– ТЫ ПРОСТО МАХНУЛ РУКОЙ. Я БЫ НЕ НАЗВАЛ ЭТО СЛИШКОМ ФИЛОСОФИЧНЫМ. УТИНОЕ ЯЙЦО.

Святой человек посмотрел вниз, в долину. Приближались несколько человек. В волосы у них были вплетены цветы и они несли что-то весьма напоминающее чашу риса.

– ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, EAU DE NI.

– Послушай, сын мой, – проговорил святой человек поспешно. – Чего ты конкретно хочешь? Нету у меня на тебя целого дня.

– ЕСТЬ. БЛАГОДАРЯ МНЕ.

– Чего ты хочешь?

– ПОЧЕМУ ВЕЩИ ТАКОВЫ, КАКОВЫ ОНИ ЕСТЬ?

– Нууу…

– ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ТАК?

– Не со всей определенностью. Что касается всех вещей, то это же тайна, понимаешь?

Незнакомец уставился на святого человека, отчего у того возникло ощущение, что его голова становится прозрачной.

– ТОГДА Я ЗАДАМ ТЕБЕ ПРОСТОЙ ВОПРОС. КАК ЛЮДИ ЗАБЫВАЮТ?

– Забывают что?

– ВСЕ. ЧТО УГОДНО.

– Это… э… это происходит само собой.

Предполагаемые последователи превратились в ленту на горном пути. Святой человек торопливо подхватил свою чашу.

– Предположим, что вот это твоя память, – сказал он, размахивая чашей. – Она может вместить вот столько, так? Новые вещи прибывают, старые должны вывалиться.

– НЕТ. Я ПОМНЮ ВСЕ. ВСЕ. ХЛОПАНИЕ ДВЕРЕЙ. ИГРУ СВЕТА В ВОЛОСАХ. ЗВУК СМЕХА. ШАГИ. КАЖДУЮ ДЕТАЛЬ. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ВЧЕРА. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ЗАВТРА. ВСЕ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ?

Святой человек склонил свою блестящую лысую голову.

– Традиционно, – сказал он, – способы забывания включают в себя вступление в Клатчский Иностранный Легион, употребление вод нескольких магических рек – никто не знает, где их искать – и поглощение огромных объемов алкоголя.

– АХ, ДА.

– Но алкоголь истощает тело и отравляет душу.

– ЗВУЧИТ НЕПЛОХО, НА МОЙ ВЗГЛЯД.

– Учитель?

Святой человек в раздражении обернулся. Последователи прибыли.

– Минутку, ладно? Я беседую с…

Незнакомец исчез.

– Но, Учитель, мы преодолели многие мили через… – сказал последователь.

– Заткнись на секунду, хорошо?

Святой человек поднял руку и провел ею несколько раз в воздухе. Что-то пробормотал про себя.

Последователи обменялись взглядами. Такого они не ожидали. Наконец их предводитель потерял терпение.

– Учитель…

Святой человек обернулся и хватил его по уху. Звук определенно напоминал хлопок.

– А! Я понял! – воскликнул святой человек, – Итак, что я могу сделать для…

Тут он замер, поскольку его уши догнал мозг.

– А что он, собственно, имел в виду, когда говорил – люди?

В задумчивости Смерть шагал через холм туда, где его огромная белая лошадь безмятежно любовалась видами.

Он сказал ей:

– УБИРАЙСЯ.

Лошадь осторожно осмотрела его. Она была гораздо умнее большинства лошадей, хотя это и не такое уж значительное достижение. Она, казалось, сознавала, что с хозяином что-то не то.

– МОЖЕТ, Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ, – сказал Смерть.

И исчез.

В Анк-Морпорке не было дождя. И это весьма удивило Импа. Кроме этого его удивила скорость, с которой у него кончились деньги. Он уже потерял три доллара и двадцать семь пенсов. Потерял он их, положив в свою чашу, которую ставил перед собой, когда играл – из тех же соображений, из каких охотник использует подсадку чтобы приманить уток. В следующий раз, когда он заглянул в чашу, она была пуста. Люди приходят в Анк-Морпорк в поисках удачи. К несчастью, другие люди приходят сюда за тем же.

И людям, казалось, не нужен был бард, даже выигравший омелу и столетнюю арфу на Большом Эйстеддфоде в Лламедосе.

Он выбрал место на одной из главных площадей, настроился и заиграл. Никто не обратил на него ни малейшего внимания, разве что иногда толкали, проходя мимо, чтобы освободить дорогу и, по всей видимости, подрезать его чашу.

Наконец, когда он уже засомневался в правильности своего решения вообще сюда являться, рядом с ним остановились стражники.

– Это он на арфе играет, Шнобби, – заметил один, оглядев Импа.

– На лире.

– Нет, клянусь тебе, что… – толстый стражник нахмурился и посмотрел вниз.

– А, ты ждал всю жизнь, когда можно будет это сказать, так, Шнобби? – спросил он, – Держу пари, ты родился с надеждой, что в один прекрасный день кто-нибудь скажет «Это арфа» и тогда ты сможешь сказать – «Лира», в расчете на то, что получится каламбур или игра слов. Ну-ну. Ха-ха!

Имп перестал играть. В этих обстоятельствах продолжать было невозможно.

– Это в самом делле арфа, – сказал он. – Я выигралл ее на…

– А, так ты из Лламедоса, верно? – спросил толстый стражник. – Я догадался по твоему акценту. Очень музыкальные люди, эти лламедосцы.

– А по мне звучит, как будто горло полощут гравием, – заявил второй, которого назвали Шнобби. – Лицензия у тебя есть, приятель?

– Ллицензия? – переспросил Имп?

– Очень они строгие насчет лицензий, в Гильдии Музыкантов, – сказал Шнобби. – Если они поймают тебя играющим без лицензии, они отберут у тебя инструмент и засунут…

– Ну-ка, ну-ка, – сказал караульный, – хватит пугать парня.

– Скажем так: если ты играешь на флейте, тебя ждет не слишком много удовольствия, – сказал Шнобби.

– Но истинно говорю вам – музыка свободна, как воздух и небо, размыслите, – сказал Имп.

– Нет, только не здесь. Послушай совет, дружище, – сказал Шнобби.

– Я никогда не слышал о Гилльдии Музыкантов, – сказал Имп.

– Это на Тин Лид Элли, – сказал Шнобби, – Если хочешь быть музыкантом – вступай в Гильдию.

Имп был вскормлен в повиновении законам. Лламедосцы исключительно законопослушны.

– Мне доллжно направится прямо туда, – заявил он.

Стражники смотрели, как он удаляется.

– Одет в ночную рубашку, – заметил капрал Шноббс.

– Одеяние барда, Шнобби, – сказал сержант Колон. Стражники побрели дальше. – Очень бардические, эти лламедосцы.

– Как много ты дашь ему, сержант?

Колон рассек воздух резким размашистым жестом, как будто делая рискованную ставку.

– Два – три дня, – сказал он.

Они обогнули корпус Незримого Университета и двинулись легкой походкой по Задам, пыльной тихой улочке с небольшим движением и торговлей, которая ценилась у Стражи как место, где можно затаится, выкурить сигарету и воспарить в сферы чистого разума.

– Ты знаешь, что такое лосось, сержант? – спросил Шнобби.

– Да, я осведомлен об этой рыбе, да.

– Знаешь, ее еще продают ломтиками в банках.

– Что ж, исходные данные я понял.

– Ну-у-у, так. Вот каким образом все ломтики оказываются одного размера? Лосось-то делается тоньше с обоих концов!

– Небезынтересное наблюдение, Шнобби. Я полагаю…

Сержант остановился и уставился через улицу. Капрал Шноббс проследил направление его пристального взгляда.

– Эта лавка… – сказал Колон, – эта лавка вон там… Была она там вчера?

Шнобби посмотрел на облупленную вывеску, маленькое, инкрустированное грязью оконце, хлипкую дверь.

– Всяко, – сказал он, – она всегда тут была. Многие годы уже.

Колон пересек улицу и поскреб грязь на окне. Темные формы смутно вырисовывались во мраке.

– Да, верно, – пробормотал он. – Я имел в виду… Ээ… Была ли она тут вчера многие годы назад?

– Ты в порядке, сержант?

– Пошли, Шнобби, – сказал сержант, удаляясь так быстро, как только мог.

– Куда, сержант?

– Куда угодно, только прочь отсюда.

Нечто из темных глубин магазинчика наблюдало, как они уходят.

Имп уже успел повосхищаться зданиями Гильдий: величественным фронтоном Гильдии Убийц, роскошной колоннадой Гильдии Воров и дымящейся, но по-прежнему впечатляющей ямой там, где до вчерашнего дня стояла Гильдия Алхимиков. И потому весьма огорчительно было узнать, что Гильдия Музыкантов, когда он наконец нашел ее, не имела никакого здания.

Она была просто кучкой халуп на задах парикмахерской.

Имп уселся в комнатке с коричневыми стенами и стал ждать. На стене перед ним обнаружилось предупреждение: «Для собственного же комфорта ВЫ НЕ БУДЕТЕ КУРИТЬ!». Имп не курил никогда в жизни. Повсюду в Лламедосе было слишком сыро для этого.

Однако сейчас он неожиданно ощутил настоятельное желание попробовать.

Кроме него в комнате находились тролль и гном, и он не ощущал непринужденности в их компании.

Они пристально разглядывали его. Наконец, гном спросил:

– А ты не эльф?

– Я? Нет!

– Ты выглядишь здорово по эльфийски из-за этих твоих волос.

– И все же я никакой не элльф! Честное сллово!

– Ты откудова? – спросил тролль.

– Лламедос, – ответил Имп.

Он закрыл глаза. Он знал, что тролли и гномы традиционно делают с людьми, заподозренными в том, что они эльфы. Такое, что даже Гильдии Музыкантов было бы чему поучиться.

– Чо ты тут забыл? – спросил тролль. Глаза его были закрыты двумя большими квадратами темного стекла, скрепленными проволочной рамкой, которая цеплялась за уши.

– Это арфа. Догадайся.

– А! Играешь на ней, значит?

– Да.

– Друид, что ли?

– Нет!

Некоторое время царила тишина, пока мысли у тролля в голове выстраивались в новом порядке.

– А в этой своей ночнушке выглядишь точно как друид, – громыхнул наконец он.

Гном, сидящий по другую сторону от Импа, захихикал.

Друидов тролли тоже не любят. Всякий разумный вид, проводящий много времени в неподвижных, камнеподобных позах, становится объектом добычи других разумных видов, которые катят его представителей на катках за шестьдесят миль, чтобы там закопать по колени в землю в своих кругах. Все это служит серьезным поводом для обид.

– В Лламедосе так одеваются все подряд, понимаешь? – сказал Имп, – И я не друид! Я – бард! Я вообще не выношу буллыжников!

– Опс! – сказал гном тихонько

Тролль смерил Импа взглядом, медленно, не торопясь. Потом он сказал, и в голосе его не было специфического оттенка угрозы:

– Недавно в городе, а?

– Толлько-толлько прибылл, – ответил Имп. Да я еще и дверь не открыл, подумал он, а меня сейчас разотрут в кашу.

– Небольшой совет. То, что тебе надо знать. Я даю его тебе просто так, ни за что. В этом городе «булыжник» обозначает тролля. Скверное слово, его используют глупцы. Если ты называешь тролля булыжником, значит, ты собираешься провести какое-то время в поисках собственной головы. Особенно если твои патлы выглядят по эльфийски. Это чисто совет, потому как ты бард и лабаешь музыку, как и я.

– Точно! Бллагодарю! О да! – воскликнул Имп, качающийся на волнах облегчения.

Он схватил арфу и извлек несколько нот. Это слегка разрядило атмосферу в комнате. Всем известно, что эльфы совершенно неспособны к музыке.

– Лайас Блюстоун, – сказал тролль, выдвигая из себя нечто массивное, с пальцами.

– Имп-и-Селлайн, – ответил Имп. – В общем, никогда не имелл ничего общего с работами по камню, вот что я хотелл сказать.

Маленькая, узловатая рука, которая оказалась собственностью гнома, ткнула Импа с другой стороны. Он обернулся. Гном был маловат даже для гнома. На коленях у него лежала большая бронзовая труба.

– Глод сын Глода, – представился он. – А ты, значит, играешь на арфе.

– На чем угодно, на что натянуты струны, – ответил Имп, – но арфа – короллева среди инструментов, воистину!

– А я могу что дуть во что угодно, – сообщил Глод.

– Правда? – Имп заколебался в поисках уместного ответа. – Ты, доллжно быть, весьма популлярен.

Тролль опрокинул здоровую кожаную сумку.

– Это на чем я играю, – пояснил он.

Несколько больших круглых камней раскатились по полу. Лайас подхватил один и щелкнул по нему ногтем. Раздался бам.

– Музыка, исполлняемая на камнях? – спросил Имп. – Как вы называете ее?

– Мы называем ее Грухауга. – ответил Лайас. – Что значит: Музыка, исполняемая на камнях.

Все камни были разного размера и покрыты насечками.

– Можно мне? – спросил Имп.

– Сделай одолжение.

Имп выбрал маленький камень и щелкнул по нему – бом. Второй, поменьше – бинг.

– Как ты играешь на них? – спросил Имп.

– Колочу по ним по всем.

– А потом?

– Что ты имеешь в виду – а потом?

– После того, как ты ударишь по всем камням, что ты делаешь?

– Колочу по ним по всем опять, – ответил Лайас, ударник до мозга костей.

Дверь во внутреннюю комнату открылась и остроносый мужчина уставился на них.

– Вы вместе? – протрещал он.

Между тем упомянутая в легенде река, капля воды из которой отнимает у человека память, существует на самом деле.

Многие люди полагают, что это река Анк, воду из которой можно пить, а можно вырезать ножом и жевать. Эта вода, возможно, лишит человека памяти; и уж наверняка из-за нее с человеком произойдет много всего такого, что он потом не сочтет возможным вспоминать.

На самом же деле совсем другая река способна на этот фокус с памятью. Но с ней есть небольшая загвоздка. Никто не может сказать, где она протекает, поскольку всякий, кому удалось отыскать ее, забывал об этом самым превосходным образом.

Смерть занялся другими возможностями.

– Семьдесят пять долларов? – воскликнул Имп, – просто за то, чтобы играть музыку?

– Двадцать пять долларов – регистрационный взнос, двадцать – членские взносы и пятнадцать – добровольный обязательный ежегодный взнос в Пенсионный Фонд, – объяснил мистер Клит, секретарь Гильдии.

– Но у нас нет столько денег!

Секретарь пожал плечами, дав понять, что у мира много проблем и эта – одна из них, но это проблемы мира, а не секретаря.

– Но мы, возможно, сможем запллатить, когда подзаработаем немного, – предложил Имп слабым голосом, – еслли бы вы, допустим, позволлилли бы нам неделлю илли две…

– Я не могу позволить вам играть, пока вы не вступите в Гильдии, – ответил мистер Клит.

– Но мы не сможем вступить в Гильдию, пока не поиграем, – сказал Глод.

– Именно так, – ответил мистер Клит весело. – Хат. Хат. Хат.

Это был странный смех – совершенно невеселый и неуловимо птичий. Он очень подходил своему владельцу, которого вы могли бы получить, выделив из чего-то в янтаре окаменевший генетический материал и нарядив его в костюм.

Лорд Ветинари потворствовал росту Гильдий. Они были большими колесиками в прекрасно отлаженном часовом механизме города. Каплю масла сюда… немного песочку туда – и в целом все работает. И предоставляет возможность роста – в том смысле, в каком компостная куча предоставляет ее червям – для мистера Клита. Он не являлся, в стандартном понимании, плохим человеком; точно так же чумная крыса, с непредвзятой точки зрения, не является плохим животным. Мистер Клит тяжко трудился на пользу своего братства. Он жизнь положил на это. Есть масса вещей, которые должны быть сделаны и которые никто не хочет делать; и люди благодарны мистеру Клиту за то, что он их делает за них. Ведение протокола, к примеру. Или отслеживание членских списков. Заполнение бумаг. Организация.

Ранее он в поте лица трудился на Гильдию Воров, сам не будучи вором – по крайней мере, в буквальном понимании. Затем открылась гораздо более высокая вакансия в Дурацкой Гильдии – и мистер Клит не свалял дурака. И наконец – должность секретаря Музыкантов.

Согласно правилам, секретарем Гильдии может быть только музыкант, так что он приобрел расческу и папиросную бумагу. До сих пор Гильдия управлялась настоящими музыкантами, поэтому списки членов никто никогда не разворачивал, никто не платил взносы в срок, организация была должна несколько тысяч долларов под грабительские проценты троллю Хризопразу, а ведь у него даже слуха не было.

Когда мистер Клит в первый раз раскрыл неопрятный гроссбух и увидел царящий в нем бардак, его охватило глубокое и прекрасное чувство. С этого момента он уже не оглядывался по сторонам. Он проводил массу времени, глядя вниз. Хотя у Гильдии были совет и президент, у нее так же был и мистер Клит, который вел протоколы, следил за тем, чтобы дела шли без сучка, без задоринки и тихо улыбался сам себе. Странный, но достоверный факт – стоит людям свергнуть тирана и начать править самостоятельно – тотчас же, как гриб после дождя, возникает мистер Клит.

– Хат. Хат. Хат. – Возможность вызвать у мистера Клита смех стояла в обратной зависимости от реально содержащегося в ситуации юмора.

– Но это же бессмысллица!

– Добро пожаловать в таинственный мир гильдийской экономики, – сказал мистер Клит. – Хат. Хат. Хат.

– А еслли мы будем играть, не явлляясь члленами Гилльдии, что тогда? – спросил Имп. – Вы конфискуете наши инструменты?

– Для начала, – ответил президент, – а затем мы некоторым образом вернем их вам. (Хат. Хат. Хат) Между прочим… Вы, случайно, не эльф?

– Семьдесят пять долларов – это грабеж, – заявил Имп, когда они брели по вечерним улицам.

– Больше, чем грабеж, – сказал Глод. – Я слышал, что Гильдия Воров берет только проценты.

– И ты получаешь членство в Гильдии и что угодно, – пророкотал Лайас. – Даже пенсию. И каждый год поездка в Квирм на пикник.

– Музыка доллжна быть свободной! – сказал Имп.

– Что будем делать сейчас? – спросил Лайас.

– У кого сколько? – спросил Глод.

– У меня доллар, – сказал Лайас.

– У меня несколько пенсов, – сказал Имп.

– Значит, сейчас мы отправимся перекусить, – сказал Глод. – Вот сюда.

Он показал на вывеску.

– Кормовая Нора Гимлета? – спросил Лайас. – Гномье имя. Сквермишель с помоями?

– Теперь он готовит и для троллей, – ответил Глод. – Решил отбросить этнические предрассудки, чтобы побольше зарабатывать. Пять видов угля, семь видов кокса с пеплом и осадочные породы, от которых у тебя слюнки потекут. Ну что, нравится?

– А гномий хллеб? – спросил Имп.

– Тебе нравится гномий хлеб? – спросил Глод.

– Я очень ллюбллю его, – сказал Имп.

– Что, настоящий гномий хлеб? – уточнил Глод. – Ты уверен?

– Да. Он хрустящий и очень вкусный, воистину!

Глод пожал плечами:

– Это доказывает, что ты не врал, – сказал он. – Тот, кто любит гномий хлеб, не может быть эльфом.

В забегаловке было почти пусто. Гном, до подмышек скрытый фартуком, смотрел на них поверх стойки.

– У вас подают хрустящую крысу? – спросил Глод.

– Лучшая клятая крыса-фри в городе, – ответил Гимлет.

– Тогда мне четыре хрустящих крысы.

– И гномий хлеб, – сказал Имп.

– И кокс, – добавил Лайас.

– Крысиные головы или крысиные ноги?

– Нет. Четыре хрустящих крысы.

– И кокс.

– Крыс подать с кетчупом?

– Нет.

– Ты уверен?

– Никакого кетчупа.

– И кокс.

– Два крутых яйца, – сказал Имп.

Окружающие одарили его странными взглядами.

– А что такое? Я просто ллюбллю яйца вкрутую, – добавил он.

– И кокс.

– И два яйца вкрутую.

– И кокс.

– Семьдесят пять долларов, – сказал Глод, когда они уселись. – Сколько будет семьдесят пять долларов умножить на три?

– Много долларов, – сказал Лайас.

– Больше двух сотен долларов, – уточнил Имп.

– Думаю, мне не приходилось видеть две сотни долларов за раз, – сказал Глод. – Во всяком случае, наяву.

– Мы добудем деньги? – спросил Лайас.

– Мы не можем добывать деньги, играя музыку, – сказал Имп. – Это Закон Гилльдии. Еслли они поймают тебя, они отберут твой инструмент и засунут… – он запнулся. – В общем, еслли ты фллейтист, то это будет то еще удоволльствие, – припомнил он.

– Не думаю, что тромбонисту придется легче, – заметил Глод, посыпая крысу перцем.

– Я не могу вернуться домой, – сказал Имп. – Я сказалл им… В общем, я не могу. Да даже если бы я мог, мне бы пришллось вытесывать моноллиты, как мои братья. Все, что их интересует, это их каменные круги.

– А если я сейчас вернусь домой, – сообщил Лайас, – я буду дубасить друидов.

Оба украдкой чуть отодвинулись друг от друга.

– Тогда нам надо играть там, где Гильдия нас не найдет, – сказал Глод весело. – Надо найти какую-нибудь заточку…

– Заточка у меня есть, – заявил Лайас с гордостью. – Из напильника.

– Я имею в виду ночной клуб, – пояснил Глод.

– Ночью им некуда деться.

– Я уверен, – сказал Глод, оставляя эту тему, – что в городе полно заведений, которым не нравится платить по ценам Гильдии. Мы могли бы дать несколько разовых концертов и без труда заработать.

– Что, втроем? – спросил Имп.

– Конечно.

– Но мы играем гномью музыку, челловеческую музыку и троллью музыку. Вряд лли они совместимы. Я имею в виду, что гномы сллушают гномью музыку, ллюди сллушают челловеческую музыку и тролли сллушают троллью музыку. Что поллучится, еслли мы смешаем их? Нечто чудовищное.

– А что такое? Мы неплохо уживаемся, сказал Лайас, привстав чтобы добыть со стойки соль.

– Мы же музыканты, – сказал Глод. – А это совсем другое дело.

– А, да. Верно, – согласился Лайас.

Он сел.

Раздался треск.

Лайас встал.

– Ох, – произнес он.

Имп медленно и с величайшей осторожность взял с лавки то, что осталось от его арфы.

– Ох, – повторил Лайас.

Струны скрутились с печальным звуком.

Смотреть на это было все равно как на смерть котенка.

– Я выигралл ее на Эйстеддфоде, – произнес Имп.

– Ты сможешь склеить ее назад? – спросил Глод наконец.

Имп покачал головой:

– В Лламедосе не осталлось никого, кто знает, как это деллать.

– Да, но на Улице Искусных Ремесленников…

– Я действительно извиняюсь. Я имею в виду – действительно извиняюсь. Не могу понять, как она тут оказалась.

– Это не твоя вина.

Имп безуспешно пытался сложить обломки вместе. Музыкальный инструмент нельзя починить. Он помнил, как об этом говорили старые барды. У них есть душа. У всех инструментов есть душа. Когда их ломают, душа ускользает, улетает, как птица. Все, что можно собрать из обломков – это ничтожное соединение дерева и проволоки. Может быть, оно сможет звучать и даже ввести в заблуждение случайного слушателя, но… С тем же успехом можно сбросить кого-нибудь с обрыва а потом сшить обратно, ожидая, что этот кто-то оживет.

– Ну, тогда, может быть, мы сможем раздобыть тебе новый? – спросил Глод. – На Задах… на Задах есть одна замечательная музыкальная лавка… – он запнулся. Конечно. Разумеется. На Задах есть музыкальная лавка. И всегда там была. – На Задах, – повторил он, просто чтобы быть уверенным. – Обязана быть там. На Задах. Да. Уже многие годы.

– Такую не раздобудем, – сказал Имп. – Прежде чем просто коснуться дерева мастер проводит две неделли в пещере под водопадом, завернувшись в волловью шкуру.

– Зачем?

– Я не знаю. Это традиция. Он очищает свой разум от всего отвлекающего.

– Должно быть, зачем-то еще, – сказал Глод. – Но мы купим тебе что-нибудь. Ты не можешь быть музыкантом без инструмента.

– Но у меня и денег-то нет, напомнил Имп.

Глод хлопнул его по спине.

– Это неважно, – заявил он. – У тебя есть друзья! Мы поможем тебе, если сможем конечно.

– Но мы потратилли все деньги на эту еду, – сказал Имп. – У нас болльше нет ни пенса.

– Это негативный взгляд на вещи, – заметил Глод

– Ну, да. Но у нас же ничего нет, сам посуди.

– Я разбираюсь кое в чем, – заявил Глод. – Я гном, так? А мы понимаем в деньгах. Знание денег – это, в сущности, мое среднее имя.

– Какое длинное.

Уже почти стемнело, когда они добрались до магазина, который располагался по правую руку, напротив стен Незримого Университета. Он выглядел как музыкальный торговый центр, усиленный ломбардом, так как у каждого музыканта бывают в жизни периоды, когда ему приходится закладывать свой инструмент, если он хочет есть и спать под крышей.

– Ты что-нибудь здесь покупал? – спросил Лайас.

– Нет… Насколько я помню, – ответил Глод.

– Он закрыт, – сказал Имп.

Глод забарабанил в дверь. Через некоторое время дверь со скрипом приоткрылась ровно настолько, чтобы обнаружить ломтик лица, принадлежащего старухе.

– Мы хотели бы приобрести инструмент, ма'ам, сказал Имп.

Глаз и ломтик губ осмотрели его с ног до головы.

– Ты человек?

– Да, ма'ам.

– Тогда входи.

Лавка освещалась несколькими свечами. Старуха ретировалась в безопасное место, за стойку, откуда принялась высматривать признаки того, что он собирается убить ее в ее собственной постели.

Трио осторожно проследовало через лавку. Создавалось впечатление, что здесь скопились не выкупленные заклады за несколько столетий. Музыканты частенько бывают на мели; это одна из характеристик музыкантов. Здесь были военные горны, здесь были лютни, здесь были барабаны.

– Ну и хлам, – пробормотал Имп себе под нос.

Глод сдул пыль с крумгорна, поднес его к губам и извлек звук – как будто привидение переело бобов.

– Я думаю, в нем сдохла мышь, – заявил он, вглядываясь в глубину.

– С ним было все в порядке до того, как ты принялся дуть в него, – отрезала старуха.

На другом конце лавки с грохотом обрушились цимбалы.

– Извиняюсь, – сказал Лайас.

Глод поднял крышку инструмента, совершенно незнакомого Импу, обнаружив ряд клавиш. Гном пробежался по ним своими толстыми короткими пальцами, произведя последовательность печальных, тонких звуков.

– Что это такое? – прошептал Имп.

– Клавесин, – ответил Глод.

– Годится на что-нибудь?

– Не думаю.

Имп выпрямился. У него возникло чувство, что за ним наблюдают. За ним наблюдала старуха, но был еще кто-то кроме нее…

– Это бесполлезно. Тут ничего нет, – громко произнес он.

– Эй, что это такое? – спросил гном.

– Я сказалл – здесь ничего…

– Я что-то слышал.

– Что?

– Вот, вот опять…

Позади них раздался грохот и серия глухих ударов – Лайас освобождал двойной бас из под груды старых пюпитров, пытаясь при это избежать острых углов.

– Был такой странный звук, пока ты говорил, – сказал Глод. – Ну-ка скажи что-нибудь.

Имп заколебался, как это всегда происходит с людьми, всю жизнь чешущими языками, когда их просят «что-нибудь сказать».

– Имп? – сказал он.

УУММ, Уумм, уумм…

– Это идет от…

УААА, Уааа, уааа…

Глод отвалил в сторону груду старых нот. Под ней обнаружилось музыкальное кладбище, включающее в себя освежеванный барабан, набор ланкрских волынок без труб и маракас, которым, возможно, пользовался танцор Дзен-фламенко. И что-то еще.

Гном вытащил это наружу. Оно смутно напоминало гитару, обработанную тупым каменным зубилом.

Несмотря на то что гномы, как правило, не играют на струнных инструментах, Глод узнавал гитару с первого взгляда. Они напоминали формой женщин – если вы считаете, что женщины лишены ног и у них очень длинная шея и множество ушей.

– Имп? – сказал он.

– Да?

Уауауауауммм… Звук казался острым, как пила, и окаймленным бахромой. На инструмент были натянуты двенадцать струн, а корпус был цельнодеревянным, безо всяких пустот, так что, казалось, нужен был только для того, чтоб было на что их натянуть.

– Оно отзывается на твой голос, – сказал гном.

– Как это?

Аамм эоу…

Глод прижал струны рукой, а другой подал знак подойти поближе.

– Это, верно, из-за соседства Университета, – прошептал он. – Он источает магию, это широко известный факт. Или какой-то волшебник заложил ее. Дареной крысе в зубы не смотрят. Ты умеешь играть на гитаре?

Имп побледнел.

– Ты имеешь в виду как… как фоллк-музыкант?

Он взял инструмент.

Фолк-музыка не приветствовалась в Лламедосе и исполнение ее сурово пресекалось; считалось, что если некто напоил коня и собирается приобнять жену, то он вправе рассчитывать, что его дальнейшие шаги не будут запротоколированы и впоследствии исполнены под музыку. Гитары же отвергались из-за их, ну… чрезмерной простоты.

Он взял аккорд. Возник звук, подобного которому он не слышал никогда в жизни: резонанс и необычные отголоски, которые будто бы уносились прочь, пропадали в руинах инструментов и возвращались, обогащенные новыми гармониками. От этого звука зазудел его спинной хребет. Но вы не сможете быть даже самым распоследним музыкантом на свете, если у вас нет инструмента.

– Отлично, – сказал Глод. Он повернулся к старухе.

– Вы же не назовете это музыкальным инструментом, не так ли? – вопросил он. – Взгляните на него – от него тут не больше половины.

– Гллод, я не думаю… – начал Имп. Струны у него под рукой затрепетали.

Старуха посмотрела на эту штуковину.

– Десять долларов, – сказала она.

– Десять долларов? Десять долларов? – воскликнул Глод. – Да это не стоит и двух!

– Стоит, – сказала старуха. Она оживилась самым неприятным образом, как будто предвкушая схватку, в которой ничьим карманам пощады не будет.

– К тому же она старая, – сказал Глод.

– Антикварная.

– Вы слышали этот звук? Совершенно гиблый.

– Сочный. В наши дни уже не встретишь подобного мастерства.

– Только потому, что сейчас научились этого избегать!

Имп еще раз присмотрелся к штуковине. Струны резонировали сами по себе. Они слегка отблескивали синим и смазывались, как будто никогда не прекращали вибрировать.

Он поднес ее к губам и прошептал:

– Имп.

Струны уммкнули.

Теперь он разглядел пометку мелом. Мел почти стерся, так что единственное, что можно было понять – это пометка. Просто меловой штрих.

Глода несло. Гномы считаются самыми энергичными дельцами, уступая в проницательности и наглости только маленьким пожилым леди.

Имп попытался сосредоточиться на происходящем.

– Итак, – говорил Глод. – Мы договорились?

– Договорились, – отвечала маленькая пожилая леди. – И не пытайтесь плевать себе на руку, пока я не пожму ее. Подобное поведение негигиенично.

Глод повернулся к Импу.

– Думаю, я провернул дело просто замечательно, – сказал он.

– Хорошо. Посллушай, это очень…

– Есть двенадцать долларов?

– Что?

– Что-то вроде утешительного приза, я думаю.

Глухой удар донесся сзади. Катя перед собой здоровенный барабан и удерживая локтем стопку тарелок, появился Лайас.

– Я же говорилл, что у меня нет денег! – прошипел Имп.

– Да, но… слушай, люди всегда говорят, что у них нет денег. Это разумно. Ты же не будешь ходить повсюду и говорить, что у тебя полно денег. Значит, ты имел в виду, что у тебя их на самом деле нет?

– Нет!

– Даже каких-то двенадцати долларов?

– Нет!

Лайас свалил барабан, тарелки и пачку нот на стойку.

– Сколько за все? – спросил он.

– Пятнадцать долларов, – ответила старуха.

Лайас вздохнул и выпрямился. На секунду взгляд его приобрел отсутствующее выражение; затем он треснул себя по челюсти, залез пальцем в рот, пошарился там и извлек…

Имп вытаращил глаза.

– Так, дай-ка взглянуть, – сказал Глод. Он выхватил что-то из пальцев Лайаса и внимательно рассмотрел.

– Эй! Здесь как минимум пятьдесят карат! – воскликнул он.

– Я не возьму это, – заявила старуха. – Это побывало во рту у тролля.

– Яйца же вы едите, – сказал Глод. – Так или иначе, всякий знает, что у троллей алмазные зубы.

Старуха взяла алмаз и исследовала его в свете свечи.

– Если я отнесу его к одному из ювелиров на Улицу Совершенства, – сказал гном, – он скажет, что этот камушек стоит две тысячи.

– Ну а я скажу тебе прямо здесь, что он стоит пятнадцать, – ответила старуха.

Алмаз магическим образом преобразил ее. Она одарила их лучезарной улыбкой.

– А почему мы просто не забрали все это у нее? – спросил Глод, когда они оказались снаружи.

– Потому что она бедная беззащитная старая женщина, – сказал Имп.

– Точно!

Глод посмотрел вверх на Лайаса.

– Так у тебя полный рот этого добра?

– Угу.

– Слушай, я тут задолжал своему домовладельцу за два месяца и…

– И думать забудь, – сказал тролль ровным голосом.

Дверь за ними захлопнулась.

– Эй, не унывайте! – сказал Глод. – Завтра я устрою нам ангажемент. Не беспокойтесь. Я знаю всех в этом городе. Трое нас… это группа!

– Мы ведь даже не репетировалли вместе, – заметил Имп.

– Мы будем репетировать прямо по ходу дела, – заявил Глод. – Добро пожаловать в мир профессионалов!

Сьюзан не слишком хорошо знала историю. Она всегда казалось ей исключительно скучным предметом. Снова и снова какие-то скучные личности совершали одни и те же глупости.

В чем смысл? Один король в точности похож на всех остальных.

Класс изучал какую-то революцию, в течение которой некие крестьяне выказывали желание перестать быть крестьянами и, поскольку победили аристократы, они очень быстро перестали быть крестьянами. Стоило ли учиться читать и копаться в источниках, чтобы узнать – что стоят серпы и вилы против арбалетов и мечей?

Она скрепя сердце дослушала до середины, а потом скука взяла свое, она достала книгу и отключилась от окружающего мира.

– ПИСК!

Сьюзан оглянулась. На полу у ее стола маячила маленькая фигурка. Она была чрезвычайно похожа на крысиный скелет в черном одеянии и с крохотной косой в лапах.

Сьюзан уставилась в книгу. Таких вещей не существует. Она вполне уверена в этом.

– ПИСК!

Сьюзан опять взглянула вниз. Видение все еще было тут. Вчера на ужин были тосты с сыром. Книги предупреждают нас, что следует ожидать подобного после сытного ужина.

– Тебя нет, – сказала она. – Ты просто кусок сыра.

– ПИСК?

Убедившись, что оно привлекло внимание Сьюзан, создание извлекло маленькие песочные часы на серебряной цепочке и настоятельно указало на них. Вопреки всем рациональным соображениям, Сьюзан наклонилась и подставила ладонь. Существо вскарабкалось на нее – ноги у него были как шпильки – и выжидательно уставилось на нее. Сьюзан подняла его на уровень глаз. Все в порядке, это, вероятно, просто плод ее воображения. Ей следует отнестись к этому серьезно.

– Я надеюсь, ты не будешь говорить ничего вроде «О, мои лапки и усики!», не так ли? – спросила она тихо. – Потому что если ты это скажешь, я пойду и сброшу тебя в уборную.

Крыса помотала черепом.

– А ты настоящая?

– ПИСК. ПИСКПИСКПИСКПИСК…

– Послушай, я не понимаю, – сказала Сьюзан терпеливо. – Я не говорю по-грызуньи. Из современных языков у нас только клатчский, и я знаю, как сказать «Верблюд мой тетушки пропал в миражах». И если ты воображаемый, то попытайся стать более… привлекательным.

Скелет, даже такой маленький, трудно назвать привлекательным объектом, даже если он выражает сочувствие и улыбается. Однако ей казалось… нет, она вспомнила… память подсказала ей что этот не только реален, но и на ее стороне. Это была непривычно. Ее сторону обыкновенно принимала только она сама.

Крыса напоследок глянула на Сьюзан, а потом, в одно движение, схватила маленькую косу зубами, сиганула с ладони на пол и поспешила прочь, лавирую между парт.

– И ничего не сказал про лапки и усики, – заметила Сьюзан. – Неправильный какой-то, в любом случае.

Крысиный скелет шагнул в стену.

Сьюзан вернулась к книге и яростно проштудировала Парадокс Делимости Ноксиуса, который доказывал невозможность падения бревна.

Они репетировали всю ночь в необычайно аккуратных меблированных комнатах Глода, которые располагались за кожевенной фабрикой на Дороге Федры и были надежно укрыты от любопытных ушей Гильдии Музыкантов. Комнаты были весело раскрашены, отдраены и сияли чистотой. Вам не найти тараканов, крыс или каких угодно паразитов в гномьем жилище. Во всяком случае, если у хозяев есть сковородка.

Имп и Глод сидели и смотрели, как тролль Лайас молотит по своим камням.

– Ну, что скажете? – спросил тот, закончив.

– Это все, что ты можешь? – осведомился Имп наконец.

– Это же камни, – пояснил тролль терпеливо. – Все, что ты можешь из них извлечь – боп, боп, боп.

– Хмм. Могу я попробовать? – спросил Глод.

Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.

– А теперь давайте посмотрим… – сказал он.

Бамбам бамБАМ.

Струны гитары рядом с Импом загудели.

– Без Майки, – сказал Глод.

– Что? – спросил Имп.

– Просто маленькая музыкальная бессмыслица, – сказал Глод. – Как «Стрижка и бритье, два пенса».

– Прошу прощения?

Бам бам а бамбам, бамБАМ.

– Два пенса – неплохая плата за стрижку и бритье, – заявил Лайас.

Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того – тут они понижали голоса – в этом есть что-то животное.

Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.

У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.

– Можно мне попробовать? – спросил он.

Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.

Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.

– А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? – осторожно поинтересовался Глод.

– Извини, – сказал Имп. – Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты – тарелка.

– Это… необычно… – сказал тролль.

– Музыка… в камнях, – сказал Имп. – Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.

– Можно мне попробовать этот рифф? – спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.

А бам боп а ри боп а бим бам бум.

– Что ты с ними сделал? – спросил он. – Они зазвучали… неистово.

– Неплохо звучит, – сказал Глод. – Очень доже неплохо.

Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящемся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.

Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.

– ПИСК?

– О, нет…

Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.

Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.

Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не предпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.

Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) – привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.

Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.

– Ну ладно, ладно!

Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.

– Я предупреждаю тебя, – сказал сверток. – Я не произношу слов на Н.

– Извините? – сказала Сьюзан.

Сверток развернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.

– Я же ворон, так? – сообщил он. – Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это – о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…

– ПИСК.

– Ну ладно, ладно, – ворон взъерошил перья. – Вот эта штука – это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.

Смерть Крыс отвесил поклон.

– Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, – сказал ворон. – Очень добросовестный.

– ПИСК.

– Ну хорошо. А что ему надо от меня? – спросила Сьюзан. – Я-то ведь не крыса.

– Весьма проницательное замечание, – сказал ворон. – Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…

– Прошу прощения, – сказала Сьюзан. – Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?

– О, ну конечно не мой собственный череп! – сказал ворон. – Кого-то другого.

– Чей же?

Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание совращаться вместе с ними.

– Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, – сказал он. – Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».

– Зачем?

– Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» – это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но не без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…

– ПИСК.

– Послушай, ты собираешься вести диалог с людьми, – сказал ворон устало. Один глаз он направил на Сьюзан. – Он не отличается утонченным умом, вот этот вот. Крысы не склонны пускаться в философские рассуждения после смерти. Так или иначе, а я единственное говорящее существо в окрестностях, которое он знает.

– Люди – говорящие, – сказала Сьюзан.

– О, это так, – сказал ворон. – Но ключевое свойство людей – ты можешь назвать это решающей особенностью – состоит в том, что они не склонны вскакивать среди ночи только потому, что крысиному скелету срочно понадобился переводчик. Кроме того, люди его вообще не видят.

– Я его вижу, – заметила Сьюзан.

– Ах! Я уверен, что ты уже постигла всю соль этого дела, уловила самую его суть, – сказал ворон. – Проникла в сокровенные глубины, можно сказать.

– Послушай, – сказала Сьюзан. – Я бы хотела, чтоб ты знал – я не верю в то, что все это вообще происходит. Я не верю, что здесь есть Смерть Крыс с косой и в клобуке.

– Он стоит прямо перед тобой.

– Это еще не повод в него верить.

– Я могу заметить, что ты получила действительно первоклассное образование, – сказал ворон кисло.

Сьюзан пригляделась к Смерти Крыс. В глубине его глазниц тлел голубой огонь.

– ПИСК.

– Суть дела в том, – сказал ворон. – Что он опять исчез… Твой… дед.

– Дедушка Лезек? Как он мог опять исчезнуть? Он же умер!

– Твой… ээ… другой дед… – объяснил ворон.

– У меня никогда не…

Из самой глубины ее сознание начали проявляться картины… Что-то, связанное лошадью… и еще комната, наполненная шепотами… и ванна, которая казалось встроенной во что-то. И пшеничные поля.

– Вот что получается, когда люди дают своим детям образование, – заметил ворон. – Вместо того, чтобы просто рассказать им обо всем.

– Я думала, что другой мой дедушка тоже был… мертвый, – сказала Сьюзан.

– ПИСК.

– Крыса говорит, что ты должна отправиться с ней. Это очень важно.

Образ мисс Буттс, подобный Валькирии, возник перед Сьюзан. Это уж полная глупость.

– О, нет… Сейчас уже, должно быть, за полночь. А у нас завтра экзамен по географии.

Ворон от изумления раскрыл клюв.

– Да ты просто не могла такого сказать, – заявил он.

– Ты на самом деле ожидаешь, что я буду выслушивать указания от… костяной крысы и говорящего ворона? Я ухожу!

– Нет, ты не уйдешь, – сказал ворон. – Потому что если ты уйдешь сейчас, тебе никогда не понять сути вещей. Ты просто получишь образование.

– У меня нет времени! – завопила Сьюзан.

– А, время, – сказал ворон. – Время – это в основном привычка. Время – не фундаментальное свойство мира для тебя.

– Как…

– А, ты хочешь разобраться в этом, да? Хочешь?

– ПИСК.

Ворон взволнованно запрыгал.

– Давай я скажу ей? Можно мне сказать? – запричитал он.

Он навел оба глаза на Сьюзан.

– Твой дедушка… это… твой дедушка —… (смы смы смы СМЫ)… СМЕ…

– ПИСК!

– Она же все равно об этом узнает рано или поздно! – воскликнул ворон.

– Смешной? Мой дедушка смешной? – спросила Сьюзан. – И вы притащили меня сюда посреди ночи, чтобы поговорить на тему юмора?

– Я не сказал – смешной, я говорил, что твой дедушка… (сми сми сми СМЕ)… С

– ПИСК!

– Ну хорошо! Делайте, что хотите!

Сьюзан бросилась назад, оставив их препираться. Она подобрала полы ночной рубашки и побежала прочь со двора и дальше, через сырые газоны. Окно было по прежнему открыто. Ей удалось, вскарабкавшись на подоконник нижнего этажа, схватиться за раму, подтянутся и проникнуть в спальню. Она бросилась в постель и с головой залезла под одеяло…

Чуть погодя она подумала, что ее реакция была не слишком-то умной. Однако, так или иначе, переиграть не было возможности.

Она заснула и видела во сне лошадей, кареты и часы без стрелок.

– Тебе не кажется, что мы могли провенуть это дело получше?

– ПИСК? «Смы смы смы СМЫ» ПИСК?

– А ты ожидал, что я просто возьму и брякну: «Твой дедушка Смерть»? Вот так вот, да? У тебя нет чувства уместности. Людям нужен драматизм.

– ПИСК, – указал Смерть Крыс.

– Крысы – это другое дело.

– ПИСК.

– Полагаю, можно смело утверждать, что сейчас ночь, – заметил ворон. – Как ты знаешь, вороны не вполне ночные птицы. – Он поскреб клюв лапой. – Занимаешься ли ты только крысами, или же мыши, хомяки, ласки и прочие в этом духе также в твоей компетенции?

– ПИСК.

– Белки? Как насчет белок?

– ПИСК.

– Подумать только! Никогда этого не знал. Смерть Белок в том числе? Поразительно, как тебе удается поймать их в этих их крутящихся колесах?

– ПИСК.

– Только представьте себе!

Есть дневные люди и ночные твари. При этом важно помнить, что ночные твари – это не просто дневные люди, которые задержались допоздна, поскольку решили, что от этого они будут выглядеть круче и интереснее. Для разделения потребуется гораздо больше, чем простое скрещение обильного макияжа со скверным цветом лица. Наследственность может помочь, конечно же.

Ворон вырос на постоянно осыпающейся, увитой плющом Башне Искусств, которая высится над Незримым Университетом в далеком Анк-Морпорке. Вороны умны от природы, а утечки магии, которая имеет свойство подчеркивать некоторые вещи, доделали остальное.

У него не было имени. Как правило, животные этим не заморачиваются. Волшебник, который думал, что ворон принадлежит ему, называл его Сказал. Но только потому, что он не обладал чувством юмора и, как и большинство людей, лишенных чувства юмора, гордился своим чувством юмора, которого на самом деле у него не было. Ворон подлетел к дому волшебника, скользнул в открытое окно и занял свое место на черепе.

– Бедный ребенок, – сказал он.

– Уж такова твоя доля, – ответил череп.

– Я не упрекаю ее за попытки стать нормальной. Принимая во внимание…

– Именно, – согласился череп. – Доходишь до этого, когда становишься головой.

Хозяин зернохранилища в Анк-Морпорке пошел на широкое применение самых суровых мер. Смерть Крыс слышал далекое тявканье терьеров. Ожидалась чертовски напряженная ночь. Было бы очень сложно описать процесс мышления Смерти Крыс, или хотя бы питать уверенность, что он у него есть. Он чувствовал, что зря впутал в это дело ворона, но ведь людям нужна чертова прорва слов.

Крысы не заглядывают далеко вперед, разве что в самых общих чертах. В самых же общих чертах он был очень, очень обеспокоен. Он не учел образование.

Следующее утро прошло для Сьюзан безо всяких проявлений потустороннего. География включала в себя флору Равнины Сто ^[3], главные статьи экспорта Равнины Сто ^[4] и фауну Равнины Сто ^[5]. Вы ухватываете общий знаменатель, а дальше все просто. Девочки раскрашивали карты, используя массу зеленого. На обед были «Мертвецкие Пальчики» и пудинг «Глазные Яблоки», которые служили здоровой подпиткой для следующего занятия – Спорта.

Это была вотчина Железной Лили, которая, по слухам, брилась, поднимала тяжести зубами и чьи громовые крики ободрения противоречили природе: «Покажите, что у вас есть яйца, вы, стадо вялого бабья!»

Во время послеобеденных игр мисс Буттс и мисс Делкросс держали окна закрытыми. Мисс Буттс яростно читала логику, а мисс Делкросс, облаченная в тогу собственного изобретения, занималась ритмической гимнастикой.

Сьюзан удивляла всех успехами в спорте. Точнее, в некоторых видах спорта. Хоккей, лакросс и лапта, например. В общем, любая игра, в которой ей в руки вкладывали палку того или иного типа и предлагали ею махать. Сьюзан предваряла удар таким оценивающим взглядом, что любого вратаря тут же оставляла надежда на его щитки и он бросался навзничь, а мяч, гудя, проносился над ним на уровне пояса.

И с точки зрения Сьюзан, только проявлением человеческой глупости был тот факт, что ее никогда не брали в команду, несмотря на то что она явно была одним из лучших игроков школы. Даже прыщавых толстух брали охотнее, чем ее. Это было обескураживающе бессмысленно и приводило ее в ярость.

Она пыталась объяснять другим девочкам, как она хороша, демонстрировала свой уровень и указывала, как это глупо – не брать ее в команду. По каким-то совершенно невозможным причинам это не производило никакого эффекта.

Поэтому сегодня она отправилась вместо занятий на официальную прогулку. Это была приемлемая альтернатива, предусматривающая, что девочки будут гулять группами. Как правило, они отправлялись в город и покупали сушеную рыбу и чипсы в одном из вонючих магазинчиков на Аллее Трех Роз; мисс Буттс считала пищу такого рода исключительно нездоровой и поэтому ее покупали при первой же возможности.

Девочки гуляли группами по трое и больше. Согласно предположительному опыту мисс Буттс, опасности не угрожали подразделениям, состоящим из более чем двух человек.

Так или иначе, но Опасностям было бы крайне неприятно произойти с любой группой, в состав которой входили принцесса Жадеита и Глория дочь Сога. Владелицы школы с беспокойством относились к возможности приема в школу тролля, но приветствовали украшение списка учеников особами королевской крови, а отец Жадеиты был королем целой горы. А кроме того – как заметила мисс Буттс в беседе с мисс Делкросс – наш долг поддерживать их в стремлении стать настоящими людьми, а король действительно весьма очарователен, он уверял меня, что уже и не помнит, когда в последний раз кого-то ел. У Жадеиты было плохое зрение, кстати защищавшее ее от солнечного света, и вязаная кольчуга ручной работы.

Глория, в свою очередь, была изгнана из спорта за ее склонность на угрожающий манер использовать свой топор. Мисс Буттс намекала, что топор – не слишком-то девичье оружие, даже если девушка – гном, но Глория объяснила, что этот топор перешел к ней от бабушки, которая владела им всю жизнь и чистила его каждую субботу, даже если ни разу не воспользовалась им за всю прошедшую неделю. В том, как она сжимала его, было нечто такое, что даже мисс Буттс предпочла сдаться. Демонстрирую добрую волю, Глория отказалась от своего железного шлема и – поскольку в Уставе Школы не содержалось никаких правил относительно бритья бород – обязалась заплетать свою бороду в косу и выкрасить ее в школьные цвета.

Сьюзан чувствовала себе до странности уютно в их компании, чем заслужила осторожную похвалу мисс Буттс. Очень мило с ее стороны проявлять такое дружелюбие, сказала та. Сьюзан была удивлена. Слово «дружелюбие» еще никогда не употреблялось в отношении ее.

Все три плелись с игрового поля по прибрежной дороге.

– Не понимаю я спорт, – сказала Глория, глядя на стаю пыхтящих девушек, носящихся по полю.

– Есть такая троллья игра, – сказала Жадеита. – Называется «ааргруха».

– Как в нее играют? – спросила Сьюзан.

– Эээ… Ну, ты отрываешь у человека голову и пинаешь ее специальным ботинком из обсидиана, пока не попадешь в цель или пока она не развалится. Конечно, в нее уже не играют, – добавила она быстро.

– Полагаю, что нет, – сказала Сьюзан.

– Разучились делать такие ботинки, я думаю, – сказала Глория.

– Я подозреваю, что если бы в нее играли сейчас, то кто-нибудь вроде Железной Лили бегал бы вдоль боковой и орал: «Покажите, что у вас есть голова, бабье стадо!»

Некоторое время они шли в молчании.

– Я думаю, – осторожно заметила Глория, – что, вероятно, она бы не стала.

– Я хотела спросить, – сказала Сьюзан. – Вы не замечали в последнее время ничего странного?

– Чего странного? – спросила Глория.

– Ну… например, крыс, – сказала Сьюзан

– Вообще не видела крыс здесь, в школе, – сказала Глория. – Мне как-то не везло.

– Я имею в виду… Странных крыс, – пояснила Сьюзан.

Девушки поравнялись с конюшнями. Они служили домом двум лошадям, которые возили школьную карету временным пристанищем нескольким другим лошадям, принадлежащим девочкам, которых не смогли с ними разлучить. В школе была категория девочек, которых даже под угрозой ножа невозможно было заставить вымыть спальню, но которые яростно отстаивали привилегию сгребать в конюшне навоз. Это было священнодействие, совершенно непонятное Сьюзан. Она ничего не имела против лошадей, но не понимала этой возни с трензелями, уздечками и щетками. А так же зачем их надо измерять «ладонями», когда для этого дела существуют прекрасно понятные всем дюймы. Наблюдая за девушками в бриджах, суетящихся вокруг конюшни, она подумала, что это оттого, что они не могут разобраться с таким сложным механизмом, как линейка.

– Ну хорошо, – сказала она. – А как насчет воронов?

Кто-то заржал ей прямо в ухо.

Она повернулась.

Белая лошадь стояла посреди двора, похожая на скверный спецэффект. Она была слишком яркой. Она сияла. Она казалась единственным реальным существом в мире серых форм. По сравнению с клубнеобразными пони, обыкновенно занимавшими денники, она была гигантской.

Парочка бриджевых девушек суетились около нее. Сьюзан узнала Кассандру Фокс и леди Сару Благодарную, почти идентичных в своей любви к любому четвероногому, которое умеет ржать и в презрении ко всем остальном, в явной способности смотреть на мир зубами и виртуозному умению употреблять как минимум четыре гласных в слове "о".

Белая лошадь нежно заржала, обращаясь к Сьюзан, и принялась обнюхивать ее руку.

«Ты – Бинки, – подумала Сьюзан. – Я тебя знаю. Я на тебе ездила. Ты – моя. Я думаю…»

– Я сказала, – сказала леди Сара. – Кому оуна принадлежит?

Сьюзан оглянулась.

– Что? Мне? – спросила она. – Да. Я предполагаю, что мне.

– Оуаэ? Оуна стоуаяла в деннике сразу за Брауни. Я и не знала, чтоуаэо у тебя есть здесь лоуашадь. Ты должна была получить разрешение мисс Буттс, ты знаешь оуб этом?

– Мне подарил ее, – сказала Сьюзан. – Подарил… кто-то.

Бегемот воспоминания зашевелился в мутной воде сознания. Она удивилась, почему она это сказала. Она годами не думала о своем дедушке. До вчерашней ночи. Я помню его конюшню. Такую огромную, что не видно стен. И меня один раз катали на тебе. Кто-то держал меня, чтобы я не упала. Но ведь с этой лошади вообще невозможно упасть, если она того не захочет.

– Оуеа. Я не знала, что ты ездишь верхоум.

– Я… привыкла…

– За тоу, чтоубы держать лоушадь, нужно платить дополнительно, ты знаешь? – спросила леди Сара.

Сьюзан не знала. Она сильно сомневалась, что вообще платит.

– И у тебя нет упряжи, – сказала леди Сара.

Сьюзан покраснела.

– Она мне и не нужна, – сказала она.

– Оуэа! Ездишь без седла? – сказала леди Сара. – А направляешь ушами, да?

Кассандра Фокс сказала:

– Вероятно, просто не может позволить себе. И скажите этому гному, чтобы перестал смотреть на моего пони! Она смотрит на моего пони!

– Я просто смотрю, – ответила Глория.

– Да ты… пускаешь слюнки, – заявила Кассандра.

Раздался дробный топоток по булыжникам и Сьюзан взлетела на спину лошади.

Она взглянула вниз на изумленных девушек, а потом на выгон позади конюшни. Там было несколько барьеров – просто жерди, лежащие на бочках.

Без малейшего напряжения Бинки развернулась и порысила на выгон, к самому высокому барьеру. Возникло ощущение концентрируемой энергии, затем был момент ускорения и барьер промелькнул внизу. Бинки развернулась и встала, пританцовывая.

Девушки смотрели на нее. У всех четырех на лицах застыло выражение полного изумления.

– Что, так и должно быть? – спросила Жадеита.

– А в чем дело? – спросила Сьюзан. – Никогда не видели, как лошади прыгают?

– Да. Самое занимательное в том, – начала Глория тем медленным, взвешенным тоном, каким люди говорят, когда боятся, что вселенная сейчас разлетится вдребезги, – в том, что после этого они обычно возвращаются на землю.

Сьюзан взглянула вниз.

Лошадь стояла в воздухе.

Какая команда нужна, чтобы заставить лошадь восстановить контакт с землей? Во всяком случае, школьный конный клуб до сих пор в такой не нуждался. Как бы поняв ее мысли, Бинки порысила вперед и вниз. На секунду ее копыта погрузились в землю, словно это была субстанция не плотнее тумана. Затем Бинки разобралась, на каком уровне находиться поверхность и решила остановиться на нем.

Леди Сара была первой, к кому вернулся голос.

– Мы расскажем оу тебе мисс Буттс, – заявила она.

Сьюзан была почти сражена незнакомыми ощущениями, но мелочность, проскальзывающая в звуках голоса, вернула ее в какое-то подобие здравого рассудка.

– О, да? – спросила она. – И что же вы скажете ей?

– Ты заставила лошадь прыгнуть и… – девушка умолкла, испугавшись того, что она собиралась сейчас сказать.

– О да! – сказала Сьюзан. – Я полагаю, что видеть, как лошади парят в воздухе – это глупо, не так ли?

– Так или иначе, а это против школьных правил, – пробормотала леди Сара.

Сьюзан направила белую лошадь назад в конюшню, соскользнула на землю и ввела ее в запасной денник. В ящике с сеном что-то прошуршало. Сьюзан показалось, что она разглядела матовый костяной блеск.

– Эти мерзкие крысы! – сказала Кассандра, прорываясь назад к реальности. – Я слышала, как мисс Буттс велела садовнику рассыпать яд.

– Вот досада, – сказала Глория.

Леди Сара выглядела так, как будто у нее в голове что-то кипело.

– Послушайте, – сказала он. – Ведь это лошадь на самом деле не стояла в воздухе, ведь правда? Лошади так не могут!

– Значит, и эта не могла, – сказала Сьюзан.

– Момент зависания, – сказала Глория. – Вот что это было. Момент зависания. Как в баскетболе ^[6]. Обязано быть что-то вроде этого.

– Да.

– Вот и все, что произошло.

– Да

Человеческое сознание обладает замечательной способностью к заживлению. Троллье и гномское – тоже. Сьюзан смотрела на них с искренним изумлением. Все они видели лошадь, стоящую в воздухе. А теперь они осторожно погружают этот факт куда-то в память и заклинивают ключ в замке.

– Просто интересно, – сказала она, продолжая рассматривать ящик для сена. – Я думаю, никто из вас не знает, есть в этом городе волшебник или нет.

– Я нашел место, где мы сыграем! – сообщил Глод.

– Где? – спросил Лайас.

Глод сказал.

– "Залатанный Барабан" – переспросил Лайас. – Да там же топорами кидаются!

– Зато там мы будем в безопасности, – убеждал Глод. – Гильдия не играет там.

– Ну да. Они там лишились несколько своих членов. Их члены лишились членов.

– И мы получим пять долларов, – сказал Глод.

Тролль заколебался.

– Я мог бы потратить пять долларов, – признал он.

– Одну треть от пяти долларов, – поправил Глод.

Тролль наморщил лоб.

– Это больше или меньше пяти долларов? – спросил он.

– Послушайте, мы сможем там засветиться, – сказал Глод.

– Я бы не хотел засветиться в «Барабане», – заметил тролль. – Засветка – это последнее, что мне требуется в «Барабане». В «Барабане» мне хочется, как правило, спрятаться.

– Все, что от нас потребуется – это что-нибудь сыграть, – сказал Глод. – Все равно что. Новый владелец кровно заинтересован в увеселениях.

– Я думал, у них есть однорукий бандит.

– Был. Его арестовали.

Цветочные часы были настоящей достопримечательностью Квирма, поскольку представляли из себя не то, что все ожидали увидеть. По всей Множественной Вселенной лишенные воображения городские власти сооружали цветочные часы, представляющие из себя здоровенный механизм, вкопанный в клумбу, с часовым полем и цифрами из цветов ^[7]. А цветочные часы Квирма были круглой клумбой, на которой росло двадцать четыре вида цветов, подобранных так, что они последовательно распускались и закрывались в течение суток.

Когда Сьюзан проходила мимо, как раз распускался Пурпурный Вьюнок, а Любовь-на-Лету закрывалась. Что означало где-то половину одиннадцатого.

Улицы были пусты. Квирм не является ночным городом. Люди, которые прибывают в Квирм, чтобы весело провести время, отправляются куда-нибудь еще. Квирм так респектабелен, что даже собаки спрашивают здесь разрешения, прежде чем справить нужду.

То есть улицы были почти пусты. Сьюзан представляла, что она слышит нечто, преследующее ее, быстрое и частое, пересекавшее булыжники так стремительно, что могли быть не более чем намеком на образ.

Достигнув Аллеи Трех Роз, Сьюзан замедлила шаг.

Где-то у рыбной лавки на Трех Роз, сказала Глория. В школе не поощрялись знания о волшебниках. Они не вписывались во вселенную мисс Буттс.

В темноте Аллея Трех Роз выглядела незнакомо. Факел, укрепленный на кронштейне в конце улицы, только делал тени гуще. А на полпути, во мраке, какая-то молодая женщина собиралась влезть на стену по приставной лестнице. И что-то в ней было знакомое.

Она смотрела на приближающуюся Сьюзан и, казалось, была рада видеть ее.

– Привет! – сказала она. – Доллара не найдется, мисс?

– Пардон?

– Пара полудолларовых монет. Полдоллара – ставка. Возьму и мелочью. Как угодно, словом.

– О. Извините. Нет. Вообще-то мое недельное содержание – пятьдесят пенсов.

– Проклятье. Ни на что не хватит.

Насколько Сьюзан могла заметить, девушка не походила на тех молодых женщин, которые проводят свою жизнь на аллеях. Она была довольно мускулистой и напоминала сиделку того типа, которые ассистируют докторам, чьи пациенты время от времени приходят в сильное смущение и отказываются вылезать из-под одеяла. И кроме того, она казалось Сьюзан знакомой.

Девушка извлекла из кармана клещи, взбежала по лестнице и влезла в окно. Сьюзан заколебалась. Девушка выглядела весьма деловито, но согласно довольно ограниченному опыту Сьюзан люди, проникающие по ночам в дома с помощью приставных лестниц, являются Злодеями, которых Отважная Девица должна Схватить. Она подумала, что может хотя бы поискать стражника, но в этот момент дальше по улице открылась дверь.

Двое мужчин, шатаясь и поддерживая друг друга, выбрались наружу и зигзагами двинулись по улице. Сьюзан отступила назад. Если она не хотела, чтобы ее не замечали – ее не замечали.

Мужчины прошли сквозь лестницу.

То ли мужчины были недостаточно плотными – хотя звуки, издаваемые ими, свидетельствовали об обратном – то ли с лестницей было что-то не то… но ведь девушка поднялась по ней… а сейчас она по ней спускалась, пряча что-то в карман.

– Даже не проснулся, маленький ангелок, – сообщила она.

– Прошу прощения? – сказала Сьюзан.

– Не приготовил для меня Подарка, – сказала девушка. Он легко подхватила лестницу и взвалила на плечо. – Правила есть правила. Пришлось выдрать другой зуб.

– Пардон?

– Отчетность проверяется. Будут большие проблемы, если доллары и зубы не совпадут. Знаешь, как это бывает.

– Я знаю?

– Короче, я не могу болтать с тобой всю ночь. Мне еще шестнадцать предстоит обработать.

– Почему я должна знать? Как обработать? Шестнадцать кого?

– Детей, конечно. Я ведь не могу их разочаровать, правда? Только представь их личики, когда они поднимают свои маленькие подушечки, благослови их боги.

Лестница. Клещи. Зубы. Деньги. Подушки…

– А ты не ждешь от меня, что я поверю, будто ты одна из этих Зубных Фей? – спросила Сьюзан подозрительно.

Она потрогала лестницу. Та была достаточно плотной.

– Не одна из, – ответила девушка. – Зубная Фея и все. Я удивляюсь, что ты этого не знаешь.

И она скрылась за углом, прежде чем Сьюзан успела спросить – Почему я?

– Потому что она может сказать, – произнес голос позади нее. – Ухватить – значит узнать.

Она повернулась. Ворон выглядывал из открытого окна.

– Ты бы лучше вошла, – сказал он. – Кого только не встретишь на этой аллее.

– Да я уже.

Латунная табличка, прибитая к стене рядом с дверью, сказала:

– Эс Вэ Сыроваллер, Дэ-Эм (Невид), Б. Чуд., Б.Ф.

Первый раз в жизни Сьюзан слышала металлический голос.

– Простой фокус, – объяснил ворон. – Она чувствует, когда ты на нее смотришь. Просто толкни…

– Эс Вэ Сыроваллер, Дэ-Эм (Невид), Б. Чуд., Б.Ф.

– Заткнись! Просто толкни дверь.

– Она заперта.

Ворон, повернув голову, посмотрел на нее похожим на бусинку глазом.

– И это остановило тебя? Ну что ж. Сейчас принесу ключ.

Он появился минуту спустя и сбросил на булыжники большой металлический ключ.

– А сам-то волшебник есть в…?

– Да, в! В постели. Отхрапывает себе голову.

– Я думала, они не спят по ночам.

– Только не этот. Чашка какао около девяти и через пять минут он все равно что мертв.

– Но я не могу позволить себе просто взять и войти в его дом.

– Почему? Ты же ко мне шла. И потом именно я – мозг предприятия. А он просто носит забавную шляпу и делает пассы руками.

Сьюзан повернула ключ в замке.

Внутри оказалось жарко. Все было заполнено обычным волшебническим оборудованием: верстак, заставленный бутылками и заваленный свертками, забитый книгами шкаф, чучело аллигатора, свисающее с потолка, огромные свечи, утонувшие в лавовых потоках воска и ворон, сидящий на черепе.

– Они заказывают все это по каталогу, – сказал ворон. – Верь мне. Все приходит в таком здоровенном ящике. Думаешь, со свечей само собой так накапало? Это три дня работы опытного свечного капальщика.

– Ты все это компенсируешь, – сказала Сьюзан. – Кроме того, нельзя же вот просто так взять и купить череп.

– Я уверен, ты все знаешь лучше меня, – сказал ворон. – Образование!

– Что ты пытался сказать мне прошлой ночью?

– Пытался сказать? – переспросил ворон с виноватым выражением на клюве.

– Вся эта «смы-смы-смы-СМЫ»-чепуха.

Ворон повесил голову.

– Он не велел мне говорить тебе это. Предполагалось, что я только предупрежу тебя о лошади. Меня просто увело в сторону. Она уже появилась, не так ли?

– Да!

– Скачи на ней.

– Я уже. Но она не настоящая! Настоящие лошади знают, где находится земля.

– Мисс, не существует лошадей реальней этой.

– И я помню ее имя! Я уже ездила на ней раньше!

Ворон вздохнул. Или по крайней мере издал свистящий звук, который из всех звуков извлекаемых клювом, больше всего походил на вздох.

– Сядь на лошадь и скачи. Он выбрала тебя одну.

– Куда скакать?

– Это то, что мне невозможно знать, а тебе – понять

– Предполагается, что я слишком глупа для этого… Можешь ты хотя бы намекнуть, что должно произойти?

– Ну… Я вижу, ты читаешь книги. Попадались ли тебе такие, в которых дети отправлялись в далекое магическое королевство и участвовали в приключениях с гоблинами и так далее?

– Да, конечно, – ответила Сьюзан с гримаской.

– Пожалуй, лучше всего для тебя ожидать чего-то подобного, – сказал ворон.

Сьюзан взяла с верстака пучок какой-то травы и принялась в задумчивости перебирать ее.

– Я только что видела на улице одну особу, которая утверждала, что она Зубная Фея, – сказала она.

– А почему бы ей не быть Зубной Феей? – осведомился ворон. – Тут их по крайней мере три.

– Да нет их тут! То есть… я хочу сказать, что всегда думала, что это просто… истории. Как про Песчаного Человека или Быка-Отца [Согласно деревенским легендам, рассказываемым по крайней мере в тех местностях, где крупный рогатый скот занимает значительное место в домашнем хозяйстве, Бык– Отец – это мифический зимний персонаж, который в Ночь Быкоявления скачет от дома к дому в грубых санях, влекомых четырьмя дикими быками, развозя сосиски, черные пудинги и ветчину всем хорошим детям. Он произносит очень много «Хо хо хо». Детям, которые вели себя плохо, доставался мешок, полный окровавленных костей (это те маленькие детали, которые говорят нам, что эта история для маленьких детей). О нем сложена песня. Она начинается так: А ну-ка оглянись!

Эта история берет начало в легенде об одном мелком короле. Этот король проходил мимо (во всяком случае, он так говорил) мимо дома, в котором жили три девицы. Он услышал, как они стенают – у них не было никаких припасов на празднование середины зимы. Он преисполнился сострадания и зашвырнул к ним в окно связку сосисок. Тяжело контузив одну из них, но нет никакого смысла портить этой деталью красивую легенду].

– Ага, заговорили в другом тоне? – сказал ворон. – Уже не так много решительных деклараций, да? Чуть меньше «Такого не бывает!» и чуть больше «Я о таком не знала», да?

– Любой поймет, что я имею в виду. Совершенно нелогично верить, что где– то есть старик с большой бородой, который раздает всем подряд сосиски и требуху в Ночь Быкоявления, разве не так?

– Я не знаю насчет логики. Никогда не учил логику, – ответил ворон. – Но не слишком логично жить на черепе, а это именно то, что я делаю.

– И не может быть никакого Песчаного Человека, который швыряет детям песок в глаза, – сказала Сьюзан неуверенным тоном. – Потому что… ни в какую сумку не поместится так много песка.

– Может быть, может быть.

– Я, пожалуй, лучше пойду, – сказала Сьюзан. – Мисс Буттс всегда проверяет спальни в полночь.

– Сколько спален в школе? – спросил ворон.

– Около тридцати, я думаю.

– Ты веришь, что ровно в полночь она проверяет их все и не веришь в Быка-Отца?

– Лучше я все равно пойду, – сказала Сьюзан. – Хм. Спасибо.

– Закрой за собой дверь и забрось ключ в окно, – попросил ворон.

После ее ухода комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь потрескиванием угля в очаге.

Потом череп заметил:

– Эти современные дети, а?

– Я обвиняю образование, – ответил ворон.

– Обилие знаний чрезвычайно опасно, – заявил череп. – Гораздо опаснее, чем немножко знания. Я всегда это говорил, когда был жив.

– Когда это было, кстати?

– Не могу припомнить. Мне кажется я был замечательно умен. Учитель или философ – в этом роде. А теперь я лежу на верстаке с птицей на макушке.

– Весьма аллегорично, – согласился ворон.

Никто не объяснял Сьюзан, на что способна вера. Или по крайней мере, на что она способна в условиях сочетания высокого магического потенциала с нестабильной реальностью, существующих на Диске. Вера создает свободное пространство. Потом появляется нечто и заполняет его. Это не значит, что вера отрицает логику. Например, совершенно очевидно, что Песчаному Человеку вполне достаточно небольшого мешка. В Плоском Мире он постоянно наполняется сам.

Было около полуночи. Сьюзан прокралась в конюшню. Она была из не тех людей, которые способны оставить тайну неразгаданной. Пони в присутствии Бинки вели себя тише воды ниже травы. Лошадь светилась в темноте.

Сьюзан потащила было седло со стойки, но призадумались. Если она свалится, седло ничуть ей не поможет. А уздечка в данном случае будет столь же полезна, сколь руль на скале.

Она открыла дверь в денник. Большинство лошадей ни за что не станут пятиться задом, поскольку то, что им не видно, для них не существует. Но Бинки вышла сама, остановилась у подсадки и выжидающе посмотрела на Сьюзан. Та вскарабкалась ей на спину. Это было все равно, что сидеть на столе.

– Ну хорошо, – прошептала она. – И имей в виду: я не собираюсь верить во все это.

Бинки наклонила голову и тихо заржала. Затем она вышла во двор и направилась в поле. У ворот она сорвалась в галоп и поскакала прямо к ограде. Сьюзан зажмурилась. Она ощутила мгновенное напряжение мускулов под бархатной шкурой и лошадь взлетела над оградой, над полем. Позади нее секунду или две пламенели в торфе два огненных отпечатка копыт.

Когда они пролетали над школой, Сьюзан заметила мерцающий в окне свет. Мисс Буттс совершала свой обход.

Это может стать проблемой, сказала себе Сьюзан.

А потом она подумала: я сижу на спине лошади, скачущей по воздуху на высоте сто футов; я вляпалась во что-то таинственное, очень напоминающее магическую страну с гоблинами и говорящими животными. Чего-чего, а проблем у меня и так выше головы. А кроме того, разве в школьных правилах есть что-нибудь о полетах на лошадях? Готова поспорить, что нет.

Квирм растаял далеко внизу и мир распахнулся перед ней, весь в пятнах тьмы и серебра. Шахматная доска полей с редкими огоньками ферм мерцала в лунном свете. Рваные облака разлетались по сторонам.

Далеко слева стояли белой стеной Овцепикские горы. Справа Краевой Океан прочерчивала лунная дорожка. Ветра не было, было только мощное ощущение скорости и плавный ход Бинки.

И наконец ей показалось, что кто-то разлил во тьме золото.

Облака расступились перед ней и вот, раскинувшийся внизу, лежал Анк– Морпорк, город, в котором Опасностей было даже больше, чем могла вообразить даже мисс Буттс. Свет факелов обрисовывал сеть улиц, среди которых Квирм не только бы затерялся, но и был бы ограблен и сброшен в реку.

Бинки легко галопировала между коньками крыш. Сьюзан слышала голоса улиц, у каждой свой, но ко всем примешивался рокот города, похожий на звук роя. Верхние окна проплывали мимо, лучась огоньками свечей.

Лошадь провалилась сквозь смог, аккуратно приземлилась и рысью двинулась по аллее, на которой не было ничего, кроме закрытой двери и вывески, освещенной факелом.

Сьюзан прочла:

САДЫ КЭРРИ.

Служебный Вхот. Ни Вхадить! Эта Тибя Касаица!

Бинки как будто чего-то ждала. Сьюзан, по правде говоря, ожидала более экзотической точки прибытия. Она пробовала кэрри. Его подавали в школе под названием Буги и Рис. Оно было желтым. В нем попадались мокрые изюмины и горох.

Бинки тихонько заржала и ударила копытом. В двери приоткрылась заслонка. Сьюзан увидела силуэт головы на фоне полыхающих недр кухни.

– Ооорррр, ноооррр! Бинкооррр!

Заслонка захлопнулась. Очевидно, что-то собиралось произойти.

Она вгляделась в меню, прибитое к стене. Оно было безграмотным, конечно, поскольку в ресторанах с национальной спецификой меню всегда безграмотны – чтобы посетитель испытал чувство ложного превосходства. Она не смогла разобрать названий большинства блюд, которые включали в себя: Кэрри с Овощем 8п, Кэрри с Дряностью, Больные Яйца Свиньи 10п, Кэрри с Присягой и Кислый, Яйца Рыбы 10п, Кэрри с Едой 10п, Кэрри с Называемой Едой 15п, Экстра Кэрри 5п, Порно крекер 4п, Еш Это Тут или, Унеси Это Проч.

Заслонка отворилась снова и большой пакет из коричневой и предположительно непромокаемой бумаги бухнулся на маленький выступ перед окошечком.

И заслонка опять захлопнулась.

Сьюзан осторожно потянулась к нему. Запах, идущий от мешка, обладал качествами своего рода раскаленной пики.

Она вспомнила, что у нее вообще нет денег. С другой стороны, никто их у нее и не просил. Однако мир придет в полное разорение и упадок, если люди перестанут признавать свои обязательства. Она наклонилась вперед и постучала в дверь.

– Извините… Вы ничего не хотите?

Из-за двери донеслись удары и грохот, как будто с десяток человек бились за место под одним столом.

– О. Как мило. Спасибо. Спасибо большое, – сказала Сьюзан вежливо.

Бинки не спеша двинулась прочь. На сей раз никаких выбросов энергии не было. Она неторопливо потрусила вверх. Сьюзан попробовала кэрри в нескольких сотнях футов над уносящимся в даль ландшафтом и некоторое время ее тошнило вниз со всей деликатностью, на которую она была способна.

– Это было очень… необычно, – заявила она. – И это все? Мы проделали весь этот путь только для того, чтобы я немножко поблевала?

Земля понеслась назад еще быстрее, и она с содроганием поняла, что это лошадь несется теперь гораздо быстрее – карьер вместо легкого галопа…

…рывок – и ночное небо над ее головой подернулось синим.

Позади них, невидимые, поскольку свет смещался в красную зону спектра и в замешательстве спрашивал себя, что происходит, несколько секунд пламенели в воздухе два отпечатка копыт.

… кусок ландшафта, висящий в пространстве. Здесь был приземистый маленький домик, окруженный садом. Были поля и далекие горы. Сьюзан рассматривала все это, пока Бинки сбавляла ход.

Здесь не было глубины. Когда Бинки зависла перед приземлением, стало видно, что все это не более чем тонкая пленка… существования, облекающая ничто. Сьюзан казалось, что пленка лопнет, как только Бинки ступит на нее, но вместо этого она услышала тихий хруст гравия.

Бинки обошла вокруг дома и направилась в конный двор, где и остановилась в ожидании.

Сьюзан осторожно спустилась на землю. Та оказалась вполне надежной. Она наклонилась и зачерпнула рукой гравий. Оказалось, что он лежит толстым слоем.

Сьюзан слышала, что Зубная Фея собирает зубы. Если взглянуть на это трезво… люди, коллекционирующие небольшие части чужих тел, делают это для того, что контролировать других или причинять им вред. Под контролем Зубных Фей находится половина детей мира. И дом подобных особ, пожалуй, должен выглядеть как-то иначе.

Бык-Отец, скорее всего, живет в некоем чудовищном подобии бойни высоко в горах, украшенном сосисками и черными пудингами и разрисованном кровью.

В каждом случае предполагается стиль. Ужасный, но все же стиль. В этом месте его не было вообще.

У Вторничной-Утки-Душевное-Печенье, видимо, никакого дома не было. Так же как и у Проблемы-Старика и Песчаного Человека, насколько она знала.

Она обошла дом, который был не больше коттеджа. Определенно. Кто бы тут не жил, он был полностью лишен вкуса. Она нашла входную дверь, черную, с дверным молотком в форме буквы омега.

Сьюзан потянулась за ним, но дверь сама собой отворилась.

Перед ней распростирался холл, много больший, чем весь дом снаружи. Вдали она могла различить лестницу, достаточно широкую для заключительной чечетки в мюзикле.

И что-то не то творилось с перспективой. Стены совершенно определенно уходили вдаль и в то же время казались нарисованными прямо на воздухе футах в пятнадцати от тебя. Как будто расстояние было вещью необязательной.

На одной из стен висели часы. Их мерное тиканье заполняло безмерные пространства.

Здесь должна быть комната, подумала она. Я помню комнату шепотов.

Двери из холла разделялись широкими промежутками. Или узкими промежутками, если вы посмотрите на них иным образом.

Она попыталась добраться до ближайших, но сдалась после нескольких шагов в разных направлениях. Но когда она догадалась прицелиться и идти с закрытыми глазами, у нее все получилось.

Дверь была одновременно и нормального человеческого размера и необъятно огромной. Окружающий ее косяк был обильно орнаментирован черепами и костями. Она толкнула дверь.

Эта комната могла приютить небольшой город. Середину дистанции занимал маленький коврик, не больше гектара размером. У Сьюзан ушло несколько минут, чтобы достигнуть края.

Это была комната в комнате. Широкий, тяжеловесный стол стоял на возвышении. За ним виднелся обитый кожей вертящийся стул. Здесь же была модель Плоского Мира, покоящаяся на своего рода барельефе, изображавшем четырех слонов на черепахе. Здесь стояли несколько шкафов, тома в которых были нагромождены в беспорядочной манере людей, слишком занятых, чтобы поставить книгу правильно, попользовавшись ею. Здесь даже было окно, висящее в воздухе в нескольких футах над землей.

Но стен здесь не было. Ничто не располагалось между краем ковра и стенами большей комнаты, кроме пола, но это было слишком точным определением для него. Он не напоминал камень и уж точно не был деревянным. Он не издал ни звука, когда Сьюзан прошлась по нему. Это была просто поверхность, в чистейшем геометрическом смысле этого слова.

Ковер покрывал узор из черепов. И он тоже был черным. Все было или черным или оттенками серого. Здесь и там проглядывали тона очень темного пурпура или синевы океанских глубин.

На некотором расстоянии, в направлении одной из стен большей комнаты, виднелся некий намек на… что-то. Это что-то отбрасывало сложную тень, но располагалось слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть.

Сьюзан поднялась на возвышение. Что-то странное было в вещах здесь. То есть в них все было странное, но это была огромная, основополагающая странность, странность самой их природы. Ее она могла игнорировать. Но здесь была странность на человеческом уровне. Каждый предмет был чуть-чуть неправильным, как будто тот, кто его изготовил, не вполне понимал его назначение.

На огромном столе она увидела пресс-папье, но оно было частью стола, вплавленное в его поверхность. Выдвижные ящики просто нарисовали на дереве. Тому, кто изготовил этот стол, конечно, приходилось видеть столы, но идею столовости он не постиг.

Имелось и кое-какое приспособление. Оно представляло собой свинцовую пластину, с одно края которой свисала нить с блестящим металлическим шаром на конце. Если вы поднимали шар, он скользил вниз и один раз глухо стукался о пластину.

Сесть в кресло Сьюзан не пробовала. В кожаной обивке виднелась глубокая впадина. Кто-то часто и подолгу сидел в нем.

Она бросила взгляд на корешки книг. Надписи на них были на языке, которого она не понимала.

Она добралась до выхода, вышла в холл и попробовала следующую дверь. Смутное подозрение начало вырисовываться в ее голове.

Эта дверь вела в очередную гигантскую комнату, заставленную шкафами, возносящимися к скрытому облаками потолку. Каждый шкаф был забит множеством песочных часов. Песок, текущий из прошлого в будущее, наполнял комнату шумом прибоя, сотканным из миллиардов шепотов. Сьюзан пошла между шкафов. Это было все равно что пробираться через толпу. Ее внимание привлекло движение на ближайшем шкафу. В большинстве часов песок тек сплошной серебристой струйкой, но в тех, на которые она смотрела, он иссякал. Последние песчинки упали в нижнюю колбу и часы с тихим хлопком исчезли. Мгновением позже на их месте с едва уловимым перезвоном возникли другие. Из верхней колбы в нижнюю потек песок. И она знала, что этот процесс идет по всей комнате. Старые часы исчезают, новые занимают их место. Она знала и это. Она взяла часы с полки, задумчиво подышала на стекло и собралась перевернуть их…

– ПИСК.

Она оглянулась. На полке перед ней торчал Смерть Крыс и предостерегающе качал пальцем.

– Хорошо, хорошо, – сказала Сьюзан, возвращая часы на место.

– ПИСК.

– Нет. Я еще не все осмотрела.

Сьюзан с поспешающей за ней крысой направилась к двери.

Третья комната оказалась… ванной.

Сьюзан смешалась. Вы ожидаете увидеть в подобном месте песочные часы. Черепно-костяной мотив кажется вам здесь вполне уместным. Но чего уж вы никак не ожидаете, так это белой фарфоровой ванны на возвышении, напоминающем трон, с огромными латунными кранами и с расплывчатыми голубыми буквами прямо над штуковиной, к которой крепилась цепочка слива: «С. Ч. Уборный и Сын, Моллимог стр., Анк-Морпорк».

Не ожидаете вы обнаружить здесь и резиновую утку. Желтую.

То же и мыло – подходящего цвета кости, оно выглядело так, как будто им никогда не пользовались. Был здесь и брусок оранжевого мыла, которым пользовались, несомненно, гораздо чаще. Запахом оно здорово напоминало ту едкую дрянь, которой мылись в школе.

Ванная, несмотря на свои размеры, была вполне человеческой. Наличествовали и коричневые трещины вокруг сливного отверстия пятно под краном. Но все остальное было разработано той же самой личностью, не превзошедшей помывкологию так же, как она не поняла идею столовости. Она создала вешалку для полотенца, которой могла пользоваться на тренировках целая команда атлетов. Черные полотенца составляли с ней одно целое и были довольно твердыми. Кто бы ни пользовался ванной, явно предпочитал чрезвычайно изношенное бело-голубое полотенце с инициалами АРМПБШГБ, АМ.

Здесь даже имелся унитаз, еще одно произведение туалетного искусства С. Ч. Уборного, с рельефным бордюром и голубыми цветочками на бачке. И опять, как в случае с полотенцем и мылом, он свидетельствовал, что это комнату построил кто-то, а затем пришел кто-то другой и добавил незначительные детали. Кто-то, лучше разбирающийся в санузлах, для начала. Кто-то понимающий, действительно понимающий, что полотенца должны быть мягкими и впитывать влагу, а от мыла должны быть пузыри. Вы не узнаете об этом, пока не увидите эти вещи воочию. Причем, лучше – несколько раз.

Лысое полотенце свалилось с вешалки и совершило несколько скачков по полу, пока наконец не отлетело в сторону, открыв взорам Смерть Крыс.

– ПИСК?

– О, все в порядке. Куда ты хочешь чтобы я пошла?

Крыса шмыгнула в дверь и скрылась в холле. Сьюзан проследовала за ней к следующей двери и повернула ручку.

Перед ней предстала еще одна комната в комнате. Небольшой освещенный участок, окруженный темнотой, на котором располагались стол, несколько стульев, кухонный шкаф – и некто. Сидящая за столом скрюченная фигура. Настороженно прислушавшись, Сьюзан расслышала, как что-то кипит или жарится на плите.

Старик шумно поедал свой ужин. Между взмахами вилки он разговаривал сам с собой с полным ртом. Это был образчик плохих манер.

– Эт' не моя вина! ^[8] Я был против этого с самого начала, но – о, нет – он пошел и ^[9] начал все усложнять, я говорил ему, эт' не то же самое, что и не усложнять ^[10], о нет, это не его путь ^[11] один раз запутав все, как будешь распутывать, скажи на милость, ^[12], но – о, нет…

Сьюзан подошла к краю ковра. Старик не обратил на нее никакого внимания.

Смерть Крыс вскарабкался по ножке стола и приземлился на ломтике поджаренного хлеба.

– А, это ты!

– ПИСК.

Старик оглянулся по сторонам.

– Где? Где?

Сьюзан ступила на ковер. Старик вскочил так стремительно, что опрокинул стул.

– Кто ты такая, черт возьми?

– Не могли бы вы не направлять на меня эту острую грудинку?

– Я задал тебе вопрос, девушка!

– Я Сьюзан, – это прозвучало как-то неубедительно. – Герцогиня Стогелитская, – добавила она.

Его сморщенное лицо сморщилось еще больше, пока он все это уразуметь.

Затем он отвернулся и вскинул руки.

– О да! – заорал он, обращаясь к комнате. – Это, конечно, проясняет дело!

Он наставил палец на Смерть Крыс, который отклонился назад.

– Ты, лживый маленький грызун! О, да! Я чую крысу!

– ПИСК?

Трясущийся палец вдруг замер. Старик резко обернулся.

– Как ты ухитрилась пройти сквозь стену?

– Прошу прощения? – сказала Сьюзан, отступая назад. – Я не заметила ни одной.

– А это ты как назовешь тогда, Клатчским туманом, что ли? – он похлопал по воздуху. Гиппопотам памяти пошевелился…

– Альберт, – предположила Сьюзан. – Правильно?

Альберт треснул себя по лбу.

– Все хуже и хуже! Что ты еще рассказал ей?

– Он не рассказывал мне ничего за исключением ПИСК, и я не знаю, что это значит, – сказала Сьюзан. – И… послушай, здесь нет никаких стен, здесь только…

Альберт выдвинул ящик стола.

– Присмотрись, – едко сказал он. – Молоток, правильно? Гвоздь, так? Смотри.

Он вколотил гвоздь в воздух на высоте около пяти футов на краю выложенного плиткой пространства. Гвоздь остался торчать.

– Стена, – сказал Альберт.

Сьюзан опасливо протянула руку и потрогала гвоздь. Ощущение было как от статического электричества.

– Ну, а для меня она не является стеной, – заявила она.

– ПИСК!

Альберт швырнул молоток на стол

А он довольно рослый, заметила Сьюзан. Он был высок, но ходил ссутилившись – такая манера ассоциируется с лаборантами.

– Я сдаюсь, – сказал Альберт, качая пальцем у Сьюзан перед носом. – Я ему говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, а он все равно стал вмешиваться. И еще один вопрос, девчушка – куда ты делась?

Сьюзан обошла вокруг стола, пока Альберт махал руками в воздухе, пытаясь ее нащупать. На столе лежали разделочная доска, табакерка и связка сосисок.

И никаких свежих овощей. Мисс Буттс добивалась полного исключения из рациона жареного и отстаивала необходимость обильного питания овощами, которые она именовала Ежедневным Здоровьем. В недостатке Ежедневного Здоровья она видела причину многих бед. Альберт выглядел воплощением всех их сразу, когда бегал по кухне, хватая руками воздух.

Она уселась в кресло, когда он проскакал мимо.

Альберт перестал носиться и закрыл руками глаза. Очень медленно повернулся. Один видимый глаз щурился в яростном усилии сосредоточиться.

Он скосил на кресло слезящийся от напряжения глаз.

– Превосходно, – сказал он спокойно. – Все в порядке. Ты здесь. Крыса и лошадь притащили тебя. Проклятые идиоты. Они думали, что это правильно и что нужно это сделать.

– Что правильно, что нужно сделать? – спросила Сьюзан. – И я не… то, что вы сказали.

Альберт уставился на нее.

– Хозяин тоже мог так, – сказал он наконец. – Это часть работы. Предполагаю, ты давно обнаружила, что ты на это способна? Становиться невидимой, когда захочешь?

– ПИСК, – сказал Смерть Крыс.

– Чего? – спросил Альберт.

– ПИСК.

– Он просит объяснить тебе, – устало сказал Альберт, – что «девчушка» означает просто маленькую девочку. Он думает, ты могла не расслышать.

Сьюзан выпрямилась в кресле.

Альберт подтянул поближе еще одно и уселся.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– О боги! – Альберт закатил глаза. – И как долго тебе шестнадцать?

– С тех пор как мне перестало быть пятнадцать, конечно. Вы что, дурак?

– О боги. Как время летит, – сказал Альберт. – Ты знаешь, почему ты здесь?

– Нет… но… – Сьюзан заколебалась. – Что-то произойдет с… что-то вроде… я вижу вещи, которые не видят другие, и я встречаю кого-то, кто просто сказка, и знаю, что бывала тут раньше… и все эти черепа и кости здесь…

Костистая, грифоподобная фигура Альберта нависла над ней.

– Будешь какао? – спросил он.

Оно сильно отличалось от школьного какао, которое было просто горячей коричневой водой. Какао Альберта покрывал слой масла. Если перевернуть кружку, оно бы не сразу потекло вниз.

– Твои мама и папа, – спросил Альберт, когда у нее появились шоколадные усы, – они что-нибудь… объясняли тебе?

– Мисс Делкросс объясняла на Биологии, – сказала Сьюзан. – Только она рассказала неправильно, – добавила она.

– Я имею в виду дедушку, – сказал Альберт.

– Я помню кое-что, – сказала Сьюзан, – но я вспоминаю что-то, только когда вижу. Как ванную. Как тебя.

– Твои мама и папа думали, будет лучше, если ты забудешь, – сказал Альберт. – Ха! Это же в крови! Они боялись, что это случится и оно случилось. Наследственность.

– А, про это я тоже знаю, – сказала Сьюзан. – Это бывает у мышей, гороха и так далее.

Альберт уставился на нее пустыми глазами.

– Послушай, я пытаюсь преподнести все это как можно тактичней, – сказал он.

Сьюзан ответила ему вежливым взглядом.

– Твой дедушка – Смерть, – сказал Альберт. – Знаешь? Такой скелет в черном плаще. Ты ездила на его лошади и это его дом. Вот только он сам… ушел. Для того, чтоб все обдумать или что там… Что я понимаю, так это то, что ты оказалась втянутой в это дело. Это в крови. Ты уже достаточно взрослая. Это вроде как дырка, которая считает, что ты подходящей формы. Мне это нравится не больше, чем тебе.

– Смерть, – сказала Сьюзан ровным голосом. – Что ж, не могу сказать, что у меня не было подозрений. Как Бык-Отец, и Песчаный Человек и Зубная Фея?

– Да.

– ПИСК.

– Ты ждешь, что я всему этому поверю, да? – спросила Сьюзан самым презрительным тоном, на который была способна.

Альберт посмотрел на нее свирепым взглядом человека, который уже сто лет сыт презрительным тоном по горло.

– А меня не колышет, во что вы верите, а во что нет, мадам, – ответил он.

– Вы действительно имеете в виду высокую фигуру с косой и всем прочим?

– Да.

– Послушайте, Альберт, – сказала Сьюзан голосом, каким обычно говорят с недоумками. – Даже если бы «Смерть» как таковой и существовал, хотя откровенно говоря, просто смешно антропоморфизировать простейший природный феномен, то в любом случае никто ничего не мог от него унаследовать Я знаю, что такое наследственность. Это почему у тебя рыжие волосы и тому подобное. Ты получаешь это от людей. И не можешь получить это от… мифов и легенд. Уф.

Смерть Крыс устремился к разделочной доске и воспользовался своей косой, чтобы отхватить кусок сыра. Альберт уселся на место.

– Я помню, как тебя привезли сюда, – сказал он. – Он все время расспрашивал, ты понимаешь. Ему было любопытно. Он ведь любит детей. Видел их довольно много, но, понимаешь ли… каждый раз недостаточно долго, чтобы узнать. Твои папа и мама были против, но сдались и привезли тебя сюда как-то раз, выпить чаю, просто чтобы успокоить его. Им не нравилась эта идея, поскольку они думали, ты испугаешься и будешь реветь. Но ты… ты не ревела. Ты смеялась. Напугала отца до полусмерти. Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались того, что может произойти, твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.

Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.

– Хозяин говорил они растили тебя, – Альберт усмехнулся, – в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом – глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.

– Меня брали покататься на лошади, – сказала Сьюзан, не слушая его. – И я купалась в большой ванной.

– Ага, повсюду мыльная пена… – сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. – Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.

Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.

– Я вспомнила эту ванную, – сказала Сьюзан. – Все вернулось.

– Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.

– Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит – АРМПБШГБ, А-М?

– Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, – объяснил Альберт. – Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.

– Но вы не слишком-то молоды, – заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.

– Никто не возражает, – усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мощь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.

– Он мог все, – заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. – Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.

– Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, – сказал Альберт. – Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… – Альберт замолчал и нахмурился.

– Кажется, надо закругляться, – сказал он. – Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.

– Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.

– Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.

– Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.

– Поймешь, когда выспишься, – сказал Альберт.

Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего неприятностей это доставляло Альберту.

Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.

Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.

– Она помнит купания в нашей ванной, – бормотал он. – И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.

– ПИСК, – сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.

– В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.

Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.

Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство – мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.

Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.

Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.

Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.

Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.

– Она? – спросил Альберт.

– ПИСК.

– Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.

– ПИСК, – согласился Смерть Крыс.

– И это еще не самое худшее, – заметил Альберт. – Вот подожди, ее память действительно примется за работу…

– ПИСК.

– Послушай-ка, что я тебе скажу, – сказал Альберт. – Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.

Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.

Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.

– ПИШКУФФФ.

Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.

– Я думаю, – осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, – что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.

Маленькая крыса кивнула и прыгнула.

Она приземлилась на краю розового ковра и засеменила прочь по темному полу. Когда Сьюзан вслед за ней сошла с ковра, Смерть Крыс обернулся и с одобрением посмотрел на нее. И снова ей показалось, что она прошла какой-то тест.

Она последовала за ним в холл, а из него в закопченную пещеру кухни.

Альберт стоял, склонившись над плитой.

– Добр'утро, – сказал он, более по привычке, нежели отмечая время дня. – Будешь поджаренный хлеб с сосисками? Овсянка на подходе.

Сьюзан посмотрела на месиво, шкворчащее на сковородке. Это было не то зрелище, которое стоит увидеть на пустой желудок; более того, оно вполне способно его опустошить. То, что Альберт проделывал с яйцами, вызывало желание чтобы они никогда не были снесены.

– У вас не найдется немного мюслей? – спросила Сьюзан.

– Это какой-то сорт сосисок? – подозрительно осведомился Альберт.

– Это орехи и зерно.

– Жир?

– Нет, я думаю, жира в нем нет.

– Как ты тогда собираешься это жарить?

– Его не надо жарить.

– И ты называешь это завтраком?

– Необязательно зажаривать что-то, чтобы можно было съесть это на завтрак, – сказала Сьюзан. – Я хочу сказать – вот вы предложили овсянку, ее ведь вы не собираетесь жарить…

– Кто сказал?

– Ну тогда вареное яйцо?

– А, в варении нет ничего хорошего. Оно не убивает всех микробов.

– СВАРИ МНЕ ЯЙЦО, АЛЬБЕРТ.

Пока отголоски метались по кухне, она пыталась понять, откуда прозвучал этот голос.

Альбертов половник звякнул о плитки пола.

– Пожалуйста, – добавила Сьюзан.

– У тебя прорезался голос, – сообщил Альберт.

– Не беспокойся о яйце, Альберт, – сказала Сьюзан. От этого голоса у нее заныли челюсти. Он напугал ее саму еще больше Альберта. В конце концов, это ее рот! – Я хочу домой!

– Ты дома? – сказал Альберт.

– В этом месте? Это не мой дом!

– Да? А что написано на больших часах?

– "Слишком Поздно".

– Где ульи?

– В саду.

– Сколько в доме гравюр?

– Семь… – Сьюзан плотно сжала зубы.

– Видишь? Для какой-то части тебя – это дом, – сказал Альберт.

– Послушай… Альберт, – сказала Сьюзан, решив испробовать мягкое убеждение, поскольку оно срабатывало всегда. – Может быть есть кто-то… кому можно было бы поручить… но я ведь.. не представляю собой ничего особенного… я хочу сказать…

– Да? А откуда тогда лошадь тебя знает?

– Да, но я нормальная девочка…

– Нормальная девочка не получает набор «Моя Маленькая Бинки» на свой третий день рождения, – перебил Альберт. – Твой папаша вышвырнул его. Хозяин был очень расстроен. Он так старался.

– Я хочу сказать, я самый заурядный ребенок!

– Когда заурядный ребенок хочет поиграть на ксилофоне, он не просит дедушку задрать майку.

– Я имею в виду, что не могу помочь! Это не моя вина! У нас не благотворительный базар!

– Правда? – спросил Альберт. – А почему ты не объявишь об этом во всеуслышание? Будь я тобой, я бы вышел наружу и сказал вселенной, тут тебе не благотворительный базар! Клянусь, я бы сказал – мое сочувствие, что у тебя такие проблемы, но меня они не колышут!

– Это сарказм! Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Ты всего лишь слуга!

– Это так. Вот так ты должна вести себя. И на твоем месте я бы уже приступил к делу. Крыса поможет. Она заведует крысами, но принцип тот же.

Сьюзан уселась с открытым ртом.

– Я ухожу, – заявила она.

– Я тебя не останавливаю.

Сьюзан промчалась через заднюю дверь, огромное пространство внешней комнаты, мимо точильного камня во двор и оттуда в сад.

– Ух, – сказала она.

Если бы кто-нибудь сказал Сьюзан, что у Смерти есть дом, она бы назвала его безумцем или хуже того – дураком. Однако если бы все же она попыталась представить и нарисовать этот дом, то она воспользовалась бы черным карандашом и изобразила бы высокий, зубчатый готический замок. Это было бы что-то такое… Неясных очертаний, мрачное, роковое… Летучие мыши, вылетая из тысяч бойниц, застили бы небо. Это было бы весьма впечатляющим зрелищем.

Он никоим образом не был бы коттеджем, окруженным безвкусным садом. С ковриком «Добро пожаловать!» перед входом.

Несокрушимые стены, которыми прежде был окружен рассудок Сьюзан, таяли как соль под влажным ветром и это приводило ее в ярость.

Конечно, был дедушка Лезек на своей маленькой ферме, такой бедной, что тамошние воробьи на коленях выпрашивали пищу. Милый старый весельчак, насколько она могла припомнить; немного робеющий, как она теперь понимала, особенно в присутствии ее отца. А мама рассказывала ей, что ее отец был…

Сейчас, когда Сьюзан задумалась над этим, оказалось, что она не уверена, что именно рассказывала ей мама. Родители были весьма искусными в том, чтобы не сказать ничего, даже наговорив массу слов. Она тогда ушла с ощущением, что его просто нет поблизости. Теперь ей предлагали считать, что он никогда и не окажется поблизости.

А бог… бог, наверное, где-то и был. Леди Одилия Жолоб в пятом классе все время хвасталась, что ее прапрапрабабушку соблазнил Слепой Ио, представ перед ней в виде вазы с маргаритками; видимо, она хотела сказать, что она прапрапрабогиня. Она говорила, что ее маме это очень помогало, когда надо было занять столик в ресторане. Вероятно, ближайшее родство со Смертью не дает таких преимуществ. Скорее всего, вам не позволят сесть и у туалета. Если все это просто сон, то можно было проснуться, ничего не теряя. Впрочем, она не верила, что это так. Таких снов не бывает.

Дорожка уводила с конного двора, проходила мимо огорода и спускалась в сад, где росли деревья с черными листьями. Глянцево-черные яблоки висели на них. Одной стороны тропинки стояли белые ульи. И она знала, что ей уже приходилось их видеть. И там была яблоня, разительно отличающаяся от других.

Она остановилась и уставилась на нее, и воспоминания вливались в нее. Она помнила свою в жизнь в подробностях достаточных, чтобы осознать глупость этой идеи с точки зрения логики; и она стояла здесь, тревожно ожидая собственного решения. Привычные знания о мире утекали прочь. На смену им приходили новые.

Теперь она поняла, чья она внучка.

В «Залатанном Барабане» всегда отдавалось предпочтение, так скажем, традиционным развлечениям, таким как домино, дартс и Оглуши-Ограбь. Новый владелец решил перевести его разрядом повыше. Это было, кстати, единственным доступным направлением.

Так здесь появилось Гадальное Устройство, чудовище, основанное на недавнем открытии Леонардо из Квирма и приводимое в действие тремя тоннами воды. Это была та еще идея.

Капитан Морковка (Городская Стража), чья открытая улыбка маскировала острый ум, незаметно подменил свиток с вопросами на свой, в котором спрашивалось: «Были ле вы окала Склада Алмазав Вортина в ноч на 15» или «Кто был Третий Чилавек кто бамбанул Биерхаггерову Винакурню на постледней неделе» и повязал троих посетителей, прежде чем они смогли сообразить, что к чему.

Хозяин пообещал, что новый автомат появится со дня на день. Библиотекарь, один из завсегдатаев, в предвкушении копил пенни.

В конце бара была небольшая сцена, и хозяин попробовал устраивать там стриптиз, но первое же представление оказалось последним. При виде сидящего в первом ряду орангутанга с широкой невинной улыбкой на лице, с большим пакетом пенсовых монеток на коленях и большим бананом в руке бедные девушки разбежались. И еще одна развлекательная Гильдия внесла «Барабан» в черный список. Нового владельца звали Гибискус Данельм. Это была не его вина. Он действительно хотел превратить «Барабан», как он сам говорил, в прелестное местечко. Для начала он установил снаружи полосатые зонтики.

Хозяин смотрел вниз на Глода.

– Вас только трое, что ли? – спросил он.

– Да.

– Когда я согласился на пять долларов, ты сказал, что у тебя бигбэнд.

– Поздоровайся с хозяином, Лайас.

– Что ж, на мой взгляд, у тебя действительно бигбэнд, – Я полагаю, – продолжал он, – что надо сыграть несколько номеров, которые у всех на слуху, просто для создания приятной обстановки.

– Обстановки… – повторил Имп, осматривая «Барабан». Он знал, что значит это слово. В этом месте обстановка отсутствовала. В это ранний вечер в таверне сидели только трое или четверо посетителей. Они не обращали ни малейшего внимания на сцену.