Книга Властитель душ онлайн



Ирен Немировски
Властитель душ

1

– Дайте денег! Мне очень нужно!

– Я вам уже сказала: не дам.

Дарио дрожал от волнения и никак не мог с собой справиться. Когда он выходил из себя, то кричал пронзительно, визгливо и яростно размахивал руками. Было заметно, что он приехал издалека: беспокойный голодный волчий взгляд, восточное лицо с резкими чертами, словно бы высеченными нетвердой торопливой рукой. Он проговорил настойчиво, исступленно:

– Но другим же вы даете, я знаю, даете!

Он просил униженно, смиренно, и все ему отказывали. Теперь он станет требовать, а не просить. Спокойно! Сначала пустим в ход хитрость, потом угрозы. Не отступим ни за что и ни перед чем. Выманим или силой возьмем деньги у старой ростовщицы. Дарио – единственная опора жены и будущего ребенка, у них никого больше нет на свете.

Она повела полным плечом:

– Да, я даю деньги под залог, что вы мне можете предложить?

Вот! Дело пошло на лад. Не зря он настаивал. Просил, просил, и хотя она сказала: «Не дам!» – по глазам видно: даст. Попробуй договориться. Предложи взамен помощь, окажи услугу, решись на тайное соглашение. Просить бесполезно. Нужно заключить сделку. Но что он может ей дать? Нищий и безработный. Хозяйке, у которой четыре месяца снимает крошечную квартиру под самой крышей, над ее частным пансионом для эмигрантов.

– Все сейчас бедствуют. Тяжелые времена, – продолжала она, обмахиваясь веером.

Розовое платье. Полные румяные щеки. Белесые глазки с тупым равнодушным выражением. «Тварь!» – подумал он. Вот сейчас она встанет и уйдет. Нет, уйти он ей не позволит.

– Постойте! Не уходите!

Как же ее уговорить? Умолять на коленях? Бесполезно. Обещать золотые горы? Не поверит. Сторговаться? Но как? Он совсем отвык от деловых соглашений. Нищему азиату, обреченному прозябать в трущобах и работать в порту, посчастливилось получить медицинское образование в Европе. Он стал человеком совестливым, с чувством собственного достоинства. Теперь приобретенная за пятнадцать лет жизни во Франции изысканная вежливость была ему ни к чему. Никчемным оказался и диплом французского врача, с таким трудом полученный здесь, на Западе. Не подарком заботливой матери – черствой коркой, украденной у чужих. Благотворители-лицемеры! Ваше хваленое образование не дало надежного заработка. Сейчас 1920 год,

Дарио уже тридцать пять, он живет в Ницце, но у него точно так же, как в студенческие годы, живот подводит от голода, в кармане пусто, на ногах опорки. Он с горечью сознавал, что ему вручили бесполезные инструменты: порядочность, добросовестность, а использовать приходилось лесть, подобострастие и прочие, издавна проверенные, за века накопленные средства.

«Все сбиваются в стаи, поддерживают друг друга, у всех есть надежный тыл. А я бьюсь в одиночку ради жены и ребенка, и некому мне помочь».

– Посудите сами: я теперь в безвыходном положении. Здесь в городе меня никто и знать не желает, – горячо заговорил он. – Хотя я уже четыре месяца живу в Ницце. А ведь, перебравшись сюда, я пожертвовал блестящей карьерой. В Париже мне обещали обширную практику. Нужно было только подождать. На беду, я поторопился.

Он лгал, но ему хотелось выманить у нее деньги во что бы то ни стало.

– У меня лечатся только русские. Нищие голодные эмигранты. Еще ни один француз не обращался ко мне. Местные жители мне не доверяют. А все потому, что я смуглый и говорю с акцентом, – тут он провел рукой по черным как смоль волосам и впалым желтым щекам, прикрыл глаза, и жесткий тревожный взгляд на миг спрятался под длинными девичьими ресницами. – Марта Александровна, людей не заставишь доверять тебе. Вы русская, не мне вам объяснять, как тяжело вдруг оказаться на обочине жизни. В общении и в быту я ничем не отличаюсь от француза, получил французское гражданство, диплом о французском медицинском образовании, но все считают меня чужим и чуждым, поневоле начинаешь и сам себя чувствовать иностранцем. На то, чтобы к тебе привыкли, нужно время. Я уже сказал: к доверию не принудишь, но можно добиться доверия, терпеливо дождаться его. Пока что мне необходимо продержаться. Марта Александровна, помогите, это в ваших же интересах! Я ведь ваш жилец. И уже задолжал вам за квартиру. Вы, конечно, можете выгнать меня. Но что вы тем самым выгадаете? Где найдете новых жильцов?

Она тяжело вздохнула:

– Я тоже нищая иностранка, доктор. Настали тяжелые времена. Чем же я могу вам помочь? Увы, ничем.

– Марта Александровна, в понедельник из больницы вернется моя жена, ослабевшая после родов, с беспомощным младенцем на руках. Как я их прокормлю? Боже мой, как? Что с ними, бедными, станет? Одолжите мне четыре тысячи франков, Марта Александровна, а взамен требуйте все, что угодно!

– Но ведь вам и заложить нечего, бедняга. Что у вас есть ценного?

– Ничего.

– Золотые кольца, серьги?

– Нету. У меня совсем ничего нет.

– Я беру в залог драгоценности, меха, столовое серебро. Вы взрослый человек, доктор, и должны понять, что я не могу просто так раздавать деньги. Поверьте, мне самой ростовщичество не по душе. Я рождена для другого. Подумайте, до чего меня, генеральшу Муравину, довела проклятая жизнь! – с чувством проговорила она, прижимая руки к груди, словно выступала на сцене.

Раньше она была провинциальной актрисой и даже пользовалась успехом; генерал Муравин женился на ней и признал их сына лишь под старость, здесь, в эмиграции.

– Доктор, дорогой доктор, нас всех душит беспросветная нищета. – Она словно бы ослабила петлю на белой короткой шее. – Если бы вы знали, каково мне приходится! Я работаю будто каторжная. У меня на руках генерал, да еще сын с невесткой. Все просят у меня помощи, а вот мне помочь некому!

Бить на жалость, вместо того чтобы пожалеть просящего, – обычная уловка людей, не желающих дать денег в долг. Она вытащила из-за пояса розовый хлопчатобумажный платок и промокнула уголки глаз. По красным пухлым щекам градом полились слезы. Одутловатое лицо, обезображенное старостью, еще хранило следы былой красоты: носик с горбинкой не утратил изящной формы, изысканный разрез глаз по-прежнему вызывал восхищение.

– Мне искренне жаль вас, доктор. Ведь сердце не камень.

«Вот так же со слезами и причитаниями она в один прекрасный день выставит нас на улицу, – в унынии подумал Дарио. – Выгонит. И мы уйдем. Куда глаза глядят. Нам негде будет приклонить голову». При мысли о будущей бесприютности на него нахлынули ужасные воспоминания. Изнуряющую усталость после бессонной ночи под открытым небом, пронизывающий утренний холод он помнил не умом, а всем измученным телом. Не раз его гнали из гостиниц, много ночей он провел в бесплодных поисках крова. Ребенком, подростком, нищим студентом, он привык к бездомности и не роптал, однако теперь ему казалось, что лучше умереть, чем остаться без крыши над головой. За годы, прожитые в Европе, он и вправду успел избаловаться.

Дарио мысленно оглядел убогую обстановку их нынешнего жилища. Три крошечных комнатки под самой крышей, красный плиточный пол, покрытый тонюсеньким ковром. В гостиной два выгоревших на солнце плюшевых кресла. В спальне чудесная просторная европейская кровать, им так сладко спалось на ней! Господи, как же он привык ко всем этим вещам!

Их ребенок будет спать в коляске на узком балкончике, обдуваемый морским ветром. Просыпаться и видеть крыши французского городка, слышать, как итальянцы кричат по утрам на рынке неподалеку: «Sardini, belli sardini!» Дышать свежим воздухом, расти, играть на солнышке. Нет, отступать нельзя, нужно добиться, чтобы старуха дала денег. Ярость и ужас сменились упрямой надеждой, он более уверенно оглядел комнату и толстую генеральшу в кресле. Плотно сжал губы. Дарио казалось, что сейчас у него непроницаемое лицо; в действительности его выдавал взгляд, выразительный, беспокойный, обреченный.

– Марта Александровна, ведь вы мне поможете, правда? Четыре тысячи, всего четыре тысячи у вас для меня найдется. В положенный срок я вам их отдам сполна. Вы не станете выгонять нас на улицу. Год вы потерпите. За год я сделаюсь другим человеком. Дайте мне денег, и я смогу прилично одеться. Разве в таком виде меня пустят в дорогую гостиницу? Нет, выгонят взашей. Я выгляжу бродягой, нищим. А ведь швейцары в нескольких отелях Ниццы, Канн и Антиба обещали позвать меня, если кто-то из постояльцев заболеет. Как же я пойду туда, посмотрите, у меня дырявые башмаки, рукава пиджака совсем залоснились. Марта Александровна, вам же выгодно мне помочь. Вы женщина проницательная. И видите, что я человек твердый, волевой, с характером. Дайте мне четыре тысячи, ну хотя бы три. Во имя Господа, заклинаю вас!

Она покачала головой:

– Я не смогу вам помочь.

И повторила совсем тихо: «Не смогу». Впрочем, его не интересовало, что именно она сказала, важнее было, как это сказано. Значимы не слова, а интонация. В тихом голосе не слышалось раздражения. Она не кричала на него в гневе. Если бы она отказывала решительно и бесповоротно, то, скорей всего, набросилась бы на него, нагрубила, сразу бы указала на дверь. Между тем ее «не смогу» прозвучало почти ласково, в глазах стояли слезы. А сами серо-зеленые глаза глядели жестко, жестче обыкновенного, и пристально, словно настойчиво внушали собеседнику мысль о будущей сделке и принуждали согласиться, какой бы сделка ни была. Если заходит речь о купле-продаже, предстоит торговаться, сговариваться, хитрить – еще не все потеряно!

– Марта Александровна, – заговорил Дарио, – тогда, может быть, я вам помогу? Поверьте, на меня можно положиться, я не предам и не разболтаю. Решайтесь. Кажется, вы чем-то обеспокоены, ну же, Марта Александровна, доверьтесь мне!

– Доктор, – начала она и замялась.

Некоторое время они молчали. Сквозь тонкую перегородку слышались голоса, топот, шум, там ссорились, плакали, смеялись жильцы частного пансиона, нищие эмигранты, что голодали, влюблялись и ненавидели друг друга. Кто-то разговаривал, вот поспешно и легко пробежала девушка, медленно и бесцельно шаркала из угла в угол запертая в четырех стенах старуха. Сколько у них интриг! Сколько трагедий! И разумеется, генеральша посвящена во все подробности. Ей что-то нужно от Дарио. Сейчас он согласен на все. Неукротимая дикая жажда жить потоком хлынула в сердце. Жить, во что бы то ни стало! Долой предрассудки, долой трусливую осторожность! Лишь бы выжить, не голодать, не задыхаться от непосильной усталости, выходить любимую жену, выкормить единственного ребенка!

Наконец генеральша начала с тяжелым вздохом:

– Подойдите поближе, доктор. Вы, наверное, знаете, мой сын женился на этой американке, Элинор, знаете, да? Поймите, вас просит любящая мать… Я в отчаянии! Они оба совсем еще дети. И сделали страшную, безумную глупость…

Она нервно теребила платочек, то прикладывала его ко рту, то утирала пот со лба. Солнце садилось за черепичные крыши, последний луч окрасил комнату красным. Был первый день ненастной весны. Генеральша потела, задыхалась, испуганная, взбудораженная, от прежней бесчеловечной холодности не осталось и следа.

– Мой сын так молод, доктор. Она, мне кажется, гораздо опытнее его. Куда она смотрела! Я конечно же узнала последней. Доктор, мне не прокормить лишний рот. Я не в силах. Столько нахлебников, они все сидят у меня на шее. Еще ребенок! Нет, доктор, мы не можем себе этого позволить.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт