Скоро Великий праздник - День Победы. В прошлом году на Ридли был флешмоб, мы все дружно читали книги о войне. А в этом году мне хотелось бы спросить, а есть ли у Вас какое-нибудь любимое стихотворение о войне?
Я в этому году уже тоже пару книг по теме прочла) просто рецензии не писала. Уже столько написано. К сожалению лирическим жанром не увлекаюсь. Но у меня в памяти первым делом всплыло стихотворение Риммы Казаковой: На фотографии в газете нечетко изображены бойцы, еще почти что дети, герои мировой войны. Они снимались перед боем - в обнимку, четверо у рва. И было небо голубое, была зеленая трава. Никто не знает их фамилий, о них ни песен нет, ни книг. Здесь чей-то сын и чей-то милый и чей-то первый ученик. Они легли на поле боя,- жить начинавшие едва. И было небо голубое, была зеленая трава. Забыть тот горький год неблизкий мы никогда бы не смогли. По всей России обелиски, как души, рвутся из земли. ...Они прикрыли жизнь собою,- жить начинавшие едва, чтоб было небо голубое, была зеленая трава.
(Хорошая тема обсуждения, буду ждать другие ответы)
Какие замечательные стихотворения! Мое самое-самое любимое стихотворение о войне - "Партизанка" Михаила Исаковского. Перечитывая, всегда трогает меня до слез.
Я весь свой век жила в родном селе, Жила, как все,— работала, дышала, Хлеба растила на своей земле И никому на свете не мешала.
И жить бы мне спокойно много лет,— Женить бы сына, пестовать внучонка... Да вот поди ж нашелся людоед — Пропала наша тихая сторонка!
Хлебнули люди горя через край, Такого горя, что не сыщешь слова. Чуть что не так — ложись и помирай: Всё у врагов для этого готово;
Чуть что не так — петля да пулемет, Тебе конец, а им одна потеха... Притих народ. Задумался народ. Ни разговоров не слыхать, ни смеха.
Сидим, бывало,— словно пни торчим... Что говорить? У всех лихая чаша. Посмотрим друг на друга, помолчим, Слезу смахнем — и вся беседа наша.
Замучил, гад. Замордовал, загрыз... И мой порог беда не миновала. Забрали всё. Одних мышей да крыс Забыли взять. И всё им было мало!
Пришли опять. Опять прикладом в дверь,— Встречай, старуха, свору их собачью... «Какую ж это, думаю, теперь Придумал Гитлер для меня задачу?»
А он придумал: «Убирайся вон! Не то,— грозят,— раздавим, словно муху...» «Какой же это,— говорю,— закон — На улицу выбрасывать старуху?
Куда ж идти? Я тут весь век живу...» Обидно мне, а им того и надо: Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву, Ступай туда,— свинья, мол, будет рада.
«Что ж,— говорю,— уж лучше бы свинья,— Она бы так над старой не глумилась. Да нет ее. И виновата ль я, Что всех свиней сожрала ваша милость?»
Озлился, пес,— и ну стегать хлыстом! Избил меня и, в чем была, отправил Из хаты вон... Спасибо и на том, Что душу в теле все-таки оставил.
Пришла в сарай, уселась на бревно. Сижу, молчу — раздета и разута. Подходит ночь. Становится темно. И нет старухе на земле приюта.
Сижу, молчу. А в хате той порой Закрыли ставни, чтоб не видно было, А в хате — слышу — пир идет горой,— Стучит, грючит, гуляет вражья сила.
«Нет, думаю, куда-нибудь уйду, Не дам глумиться над собой злодею! Пока тепло, авось не пропаду, А может быть, и дальше уцелею...»
И долог путь, а сборы коротки: Багаж в карман, а за плечо — хворобу. Не напороться б только на штыки, Убраться подобру да поздорову.
Но, знать, в ту ночь счастливая звезда Взошла и над моею головою: Затихли фрицы — спит моя беда, Храпят, гадюки, в хате с перепою.
Пора идти. А я и не могу,— Целую стены, словно помешалась... «Ужели ж всё пожертвовать врагу, Что тяжкими трудами доставалось?
Ужели ж, старой, одинокой, мне Теперь навек с родным углом проститься, Где знаю, помню каждый сук в стене И как скрипит какая половица?
Ужели ж лиходею моему Сиротская слеза не отольется? Уж если так, то лучше никому Пускай добро мое не достается!
Уж если случай к этому привел, Так будь что будет — лучше или хуже!» И я дубовый разыскала кол И крепко дверь притиснула снаружи.
А дальше, что же, дальше — спички в ход,— Пошел огонь плести свои плетенки! А я — через калитку в огород, В поля, в луга, на кладбище, в потемки.
Погоревать к покойнику пришла, Стою перед оградою сосновой: — Прости, старик, что дом не сберегла, Что сына обездолила родного.
Придет с войны, а тут — ни дать ни взять, В какую дверь стучаться — неизвестно... Прости, сынок! Но не могла я стать У извергов скотиной бессловесной.
Прости, сынок! Забудь отцовский дом, Родная мать его не пощадила — На всё пошла, но праведным судом Злодеев на погибель осудила.
Жестокую придумала я месть — Живьем сожгла, огнем сжила со света! Но если только бог на небе есть — Он все грехи отпустит мне за это.
Пусть я стара, и пусть мой волос сед,— Уж раз война, так всем идти войною... Тут подошел откуда-то сосед С ружьем в руках, с котомкой за спиною.
Он осторожно посмотрел кругом, Подумал молча, постоял немного, «Ну, что ж,— сказал,— Антоновна, идем! Видать, у нас теперь одна дорога...»
И мы пошли. Сосед мой впереди, А я за ним заковыляла сзади. И вот, смотри, полгода уж поди Живу в лесу у партизан в отряде.
Варю обед, стираю им белье, Чиню одёжу — не сижу без дела. А то бывает, что беру ружье,— И эту штуку одолеть сумела.
Не будь я здесь — валяться б мне во рву, А уж теперь, коль вырвалась из плена, Своих врагов и впрямь переживу,— Уж это так. Уж это непременно. 1942
Когда мы вырвем из себя страницы памяти - Истлеют временем былых героев подвиги… Сердца утопим мы в промозглой слякоти - Грязнее грязи будем, что стелилась под ноги… Когда забудем сколько жизней пролито, Как смерть в лото играла похоронками, Как мужество в глаза смотрело смерти той - Тогда и станем, как тростина ломкими. Когда развеем пеплом лет воспоминания, О пашнях, что солдатской кровью сдобрены, О светлой доблести последнего дыхания - Тогда и будем пустотою попраны. Когда не в силах будем вспомнить слезы матери, Как скорбью облачали себя вдовы, Как рваной болью хлеб черствел над гранями… Смиримся, что к бездушию готовы мы…
Пыльными дорогами, Горными потоками – Помни ИХ! Звездами и ливнями, Веснами и зимами – Помни ИХ!..
Когда забудем о сединах в прядях юности, Что с криком шла в свинец объятий, О том, какой дано ей было крест нести - Что проку будет от святых наших распятий? Когда не вспомним ни имен, ни лиц солдат Враставших в камни духом тверже крепости, Зубами рвавших мертвый хват блокад… Тогда какие нами станут править ценности? Когда умолкнут в нас воспоминания, Как небо сыпалось от пулевых отверстий, Как взрывами хребты ломали здания, Что будет в нас тогда сильнее смерти? Когда зароем в катакомбах нашей памяти Тех, что росой багровой Землю обняли… И как Земля потом глотала раны те… Мы сами будем ли достойны, чтоб нас помнили?..
А меня очень трогает вот это стихотворения. Автор тоже М. Джалиль "Варварство" Они с детьми погнали матерей И яму рыть заставили, а сами Они стояли, кучка дикарей, И хриплыми смеялись голосами. У края бездны выстроили в ряд Бессильных женщин, худеньких ребят. Пришел хмельной майор и медными глазами Окинул обреченных... Мутный дождь Гудел в листве соседних рощ И на полях, одетых мглою, И тучи опустились над землею, Друг друга с бешенством гоня... Нет, этого я не забуду дня, Я не забуду никогда, вовеки! Я видел: плакали, как дети, реки, И в ярости рыдала мать-земля. Своими видел я глазами, Как солнце скорбное, омытое слезами, Сквозь тучу вышло на поля, В последний раз детей поцеловало, В последний раз... Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас Он обезумел. Гневно бушевала Его листва. Сгущалась мгла вокруг. Я слышал: мощный дуб свалился вдруг, Он падал, издавая вздох тяжелый. Детей внезапно охватил испуг,-- Прижались к матерям, цепляясь за подолы. И выстрела раздался резкий звук, Прервав проклятье, Что вырвалось у женщины одной. Ребенок, мальчуган больной, Головку спрятал в складках платья Еще не старой женщины. Она Смотрела, ужаса полна. Как не лишиться ей рассудка! Все понял, понял все малютка. -- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! -- Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи. Дитя, что ей всего дороже, Нагнувшись, подняла двумя руками мать, Прижала к сердцу, против дула прямо... -- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама! Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? -- И хочет вырваться из рук ребенок, И страшен плач, и голос тонок, И в сердце он вонзается, как нож. -- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно. Закрой глаза, но голову не прячь, Чтобы тебя живым не закопал палач. Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.-- И он закрыл глаза. И заалела кровь, По шее лентой красной извиваясь. Две жизни наземь падают, сливаясь, Две жизни и одна любовь! Гром грянул. Ветер свистнул в тучах. Заплакала земля в тоске глухой, О, сколько слез, горячих и горючих! Земля моя, скажи мне, что с тобой? Ты часто горе видела людское, Ты миллионы лет цвела для нас, Но испытала ль ты хотя бы раз Такой позор и варварство такое? Страна моя, враги тебе грозят, Но выше подними великой правды знамя, Омой его земли кровавыми слезами, И пусть его лучи пронзят, Пусть уничтожат беспощадно Тех варваров, тех дикарей, Что кровь детей глотают жадно, Кровь наших матерей...
Был он рыжим, как из рыжиков рагу. Рыжим, словно апельсины на снегу. Мать шутила, мать веселою была: «Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё. Чёрным, будто обгоревшее смолье. Хохотала над расспросами она, говорила: «Слишком ночь была черна!..» В сорок первом, в сорок памятном году прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли — поклонились маме в пояс. И ушли. Довелось в бою почуять молодым рыжий бешеный огонь и черный дым, злую зелень застоявшихся полей, серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла, воевали до победы. Мать ждала. Не гневила, не кляла она судьбу. Похоронка обошла её избу.
Повезло ей. Привалило счастье вдруг. Повезло одной на три села вокруг. Повезло ей. Повезло ей! Повезло!— Оба сына воротилися в село.
Оба сына. Оба-двое. Плоть и стать. Золотистых орденов не сосчитать. Сыновья сидят рядком — к плечу плечо. Ноги целы, руки целы — что еще? Пьют зеленое вино, как повелось... У обоих изменился цвет волос. Стали волосы — смертельной белизны! Видно, много белой краски у войны.
Анна Ахматова Важно с девочками простились, На ходу целовали мать, Во все новое нарядились, Как в солдатики шли играть. Ни плохих, ни хороших, ни средних... Все они по своим местам, Где ни первых нет, ни последних... Все они опочили там. 1943 год
По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала на дьявольской смеси трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов - Драгоценные тонны замечательных грузов.
Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу. Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету.
Вдруг навстречу лучам - синим, трепетным фарам Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром. А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука,- плавно, медленно, сыто...
- Стоп! - сказал лейтенант.- Погодите, водитель. Я,- сказал лейтенант,- здешний все-таки житель. И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки... Бледные губки... Старичок семилетний в потрепанной шубке...
- Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. - И достал лейтенант свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок дал он сыну: - Пожуй-ка,- И шагнул он туда, где дымила «буржуйка».
Там - поверх одеяла - распухшие руки, Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца - настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок.
А когда лейтенант вновь садился в трехтонку: - Приезжай! - закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито. Он летел, как мука,- плавно, медленно, сыто...
Грузовик отмахал уже многие версты Освещали ракеты неба черного купол Тот же самый кусок - ненадкушенный, черствый Лейтенант в том же самом кармане нащупал.
Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила. Потому что была настоящей женою. Потому что ждала. Потому что любила
Грузовик по местам проносился горбатым И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим
А меня очень трогает лагерная тема, поэтому стихотворение бывших заключенных фашистских концлагерей. Н. И. ДРОБОВСКИЙ, бывший узник Заксенхаузена Не забуду эти печи
Под моим окном поет синица, Наступает утренний рассвет... Заксенхаузен сейчас мне снится, Хоть прошло уже полсотни лет.
Будет в поле колоситься жито И журчать по камушкам вода. Сколько было мною пережито, Не забуду в жизни никогда!
Не забуду проклятые печи, Но не те, в которых хлеб пекут, Где сжигали трупы человечьи. Только вспомнишь — слезы потекут.
В лагере нас голодом морили, Псов кормили лучше, чем людей, Палками резиновыми били, Запрягали вместо лошадей.
Ежедневно сотни умирали, В сутки двести—триста человек! А как эти трупы убирали, Не забудется вовек.
Говорят, что чуда не бывает, Но случилось чудо наяву: Я седьмой десяток доживаю И еще, быть может, поживу...
Люди! Все живущие на свете, Я прошу, я умоляю вас: Берегите мир на всей планете, Помните — живем мы только раз!
@loki, мне еще у Ю.Друниной очень нравится стихотворение "Ты вернешься". Машенька, связистка, умирала На руках беспомощных моих. А в окопе пахло снегом талым, И налет артиллерийский стих. Из санроты не было повозки, Чью-то мать наш фельдшер величал.
...О, погон измятые полоски На худых девчоночьих плечах! И лицо - родное, восковое, Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою, Черный столб взметнулся у куста...
Девочка в шинели уходила От войны, от жизни, от меня. Снова рыть в безмолвии могилу, Комьями замерзшими звеня...
Подожди меня немного, Маша! Мне ведь тоже уцелеть навряд...
Поклялась тогда я дружбой нашей: Если только возвращусь назад, Если это совершится чудо, То до смерти, до последних дней, Стану я всегда, везде и всюду Болью строк напоминать о ней - Девочке, что тихо умирала На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом - снегом талым, Кровью и пожарами мой стих.
Только мы - однополчане павших, Их, безмолвных, воскресить вольны. Я не дам тебе исчезнуть, Маша, - Песней возвратишься ты с войны!
@pinkbunny, а ведь действительно, часто до глубины пробирают не лирические стихотворения или проза, а простые воспоминания или последняя фраза умирающего солдата. У меня часто перед глазами стоит надпись на стене Брестской крепости «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина», сделанная неизвестным солдатом в июле 1941 года.
Песню свою отправляя в полет,— помните! О тех, кто уже никогда не споет,— помните!
Детям своим расскажите о них, чтоб запомнили! Детям детей расскажите о них, чтобы тоже запомнили! Во все времена бессмертной Земли помните! К мерцающим звездам ведя корабли,— о погибших помните!
Встречайте трепетную весну, люди Земли. Убейте войну, прокляните войну, люди Земли!
Мечту пронесите через года и жизнью наполните!.. Но о тех, кто уже не придет никогда,— заклинаю,— помните! 1962
Третий год у Натальи тяжелые сны, Третий год ей земля горяча — С той поры как солдатской дорогой войны Муж ушел, сапогами стуча. На четвертом году прибывает пакет. Почерк в нем незнаком и суров: «Он отправлен в саратовский лазарет, Ваш супруг, Алексей Ковалев». Председатель дает подорожную ей. То надеждой, то горем полна, На другую солдатку оставив детей, Едет в город Саратов она. А Саратов велик. От дверей до дверей Как найти в нем родные следы? Много раненых братьев, отцов и мужей На покое у волжской воды. Наконец ее доктор ведет в тишине По тропинкам больничных ковров. И, притихшая, слышит она, как во сне: — Здесь лежит Алексей Ковалев.— Нерастраченной нежности женской полна, И калеку Наталья ждала, Но того, что увидела, даже она Ни понять, ни узнать не могла. Он хозяином был ее дум и тревог, Запевалой, лихим кузнецом. Он ли — этот бедняга без рук и без ног, С перекошенным, серым лицом? И, не в силах сдержаться, от горя пьяна, Повалившись в кровать головой, В голос вдруг закричала, завыла она: — Где ты, Леша, соколик ты мой?! — Лишь в глазах у него два горячих луча. Что он скажет — безрукий, немой! И сурово Наталья глядит на врача: — Собирайте, он едет домой. Не узнать тебе друга былого, жена,— Пусть как память живет он в дому. — Вот спаситель ваш,— детям сказала она,— Все втроем поклонитесь ему! Причитали соседки над женской судьбой, Горевал ее горем колхоз. Но, как прежде, вставала Наталья с зарей, И никто не видал ее слез... Чисто в горнице. Дышат в печи пироги. Только вдруг, словно годы назад, Под окном раздаются мужские шаги, Сапоги по ступенькам стучат. И Наталья глядит со скамейки без слов, Как, склонившись в дверях головой, Входит в горницу муж — Алексей Ковалев — С перевязанной правой рукой. — Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене. И, взглянув по-хозяйски кругом, Замечает чужие глаза в тишине И другого на месте своем. А жена перед ним ни мертва ни жива... Но, как был он, в дорожной пыли, Все поняв и не в силах придумать слова, Поклонился жене до земли. За великую душу подруге не мстят И не мучают верной жены. А с войны воротился не просто солдат, Не с простой воротился войны. Если будешь на Волге — припомни рассказ, Невзначай загляни в этот дом, Где напротив хозяйки в обеденный час Два солдата сидят за столом.
Я в этому году уже тоже пару книг по теме прочла) просто рецензии не писала. Уже столько написано.
К сожалению лирическим жанром не увлекаюсь. Но у меня в памяти первым делом всплыло стихотворение Риммы Казаковой:
На фотографии в газете
нечетко изображены
бойцы, еще почти что дети,
герои мировой войны.
Они снимались перед боем -
в обнимку, четверо у рва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Никто не знает их фамилий,
о них ни песен нет, ни книг.
Здесь чей-то сын и чей-то милый
и чей-то первый ученик.
Они легли на поле боя,-
жить начинавшие едва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Забыть тот горький год неблизкий
мы никогда бы не смогли.
По всей России обелиски,
как души, рвутся из земли.
...Они прикрыли жизнь собою,-
жить начинавшие едва,
чтоб было небо голубое,
была зеленая трава.
(Хорошая тема обсуждения, буду ждать другие ответы)
@rina_rot, потрясающее стихотворение. У нас вообще на Ридли почему-то поэзия не в большом ходу.
Вот стихотворение, которое написали однополчане погибшего соладата его жене, которая не дождалась его с войны
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно ненужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить,—
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратись с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов
1943
Какие замечательные стихотворения! Мое самое-самое любимое стихотворение о войне - "Партизанка" Михаила Исаковского. Перечитывая, всегда трогает меня до слез.
Я весь свой век жила в родном селе,
Жила, как все,— работала, дышала,
Хлеба растила на своей земле
И никому на свете не мешала.
И жить бы мне спокойно много лет,—
Женить бы сына, пестовать внучонка...
Да вот поди ж нашелся людоед —
Пропала наша тихая сторонка!
Хлебнули люди горя через край,
Такого горя, что не сыщешь слова.
Чуть что не так — ложись и помирай:
Всё у врагов для этого готово;
Чуть что не так — петля да пулемет,
Тебе конец, а им одна потеха...
Притих народ. Задумался народ.
Ни разговоров не слыхать, ни смеха.
Сидим, бывало,— словно пни торчим...
Что говорить? У всех лихая чаша.
Посмотрим друг на друга, помолчим,
Слезу смахнем — и вся беседа наша.
Замучил, гад. Замордовал, загрыз...
И мой порог беда не миновала.
Забрали всё. Одних мышей да крыс
Забыли взять. И всё им было мало!
Пришли опять. Опять прикладом в дверь,—
Встречай, старуха, свору их собачью...
«Какую ж это, думаю, теперь
Придумал Гитлер для меня задачу?»
А он придумал: «Убирайся вон!
Не то,— грозят,— раздавим, словно муху...»
«Какой же это,— говорю,— закон —
На улицу выбрасывать старуху?
Куда ж идти? Я тут весь век живу...»
Обидно мне, а им того и надо:
Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,
Ступай туда,— свинья, мол, будет рада.
«Что ж,— говорю,— уж лучше бы свинья,—
Она бы так над старой не глумилась.
Да нет ее. И виновата ль я,
Что всех свиней сожрала ваша милость?»
Озлился, пес,— и ну стегать хлыстом!
Избил меня и, в чем была, отправил
Из хаты вон... Спасибо и на том,
Что душу в теле все-таки оставил.
Пришла в сарай, уселась на бревно.
Сижу, молчу — раздета и разута.
Подходит ночь. Становится темно.
И нет старухе на земле приюта.
Сижу, молчу. А в хате той порой
Закрыли ставни, чтоб не видно было,
А в хате — слышу — пир идет горой,—
Стучит, грючит, гуляет вражья сила.
«Нет, думаю, куда-нибудь уйду,
Не дам глумиться над собой злодею!
Пока тепло, авось не пропаду,
А может быть, и дальше уцелею...»
И долог путь, а сборы коротки:
Багаж в карман, а за плечо — хворобу.
Не напороться б только на штыки,
Убраться подобру да поздорову.
Но, знать, в ту ночь счастливая звезда
Взошла и над моею головою:
Затихли фрицы — спит моя беда,
Храпят, гадюки, в хате с перепою.
Пора идти. А я и не могу,—
Целую стены, словно помешалась...
«Ужели ж всё пожертвовать врагу,
Что тяжкими трудами доставалось?
Ужели ж, старой, одинокой, мне
Теперь навек с родным углом проститься,
Где знаю, помню каждый сук в стене
И как скрипит какая половица?
Ужели ж лиходею моему
Сиротская слеза не отольется?
Уж если так, то лучше никому
Пускай добро мое не достается!
Уж если случай к этому привел,
Так будь что будет — лучше или хуже!»
И я дубовый разыскала кол
И крепко дверь притиснула снаружи.
А дальше, что же, дальше — спички в ход,—
Пошел огонь плести свои плетенки!
А я — через калитку в огород,
В поля, в луга, на кладбище, в потемки.
Погоревать к покойнику пришла,
Стою перед оградою сосновой:
— Прости, старик, что дом не сберегла,
Что сына обездолила родного.
Придет с войны, а тут — ни дать ни взять,
В какую дверь стучаться — неизвестно...
Прости, сынок! Но не могла я стать
У извергов скотиной бессловесной.
Прости, сынок! Забудь отцовский дом,
Родная мать его не пощадила —
На всё пошла, но праведным судом
Злодеев на погибель осудила.
Жестокую придумала я месть —
Живьем сожгла, огнем сжила со света!
Но если только бог на небе есть —
Он все грехи отпустит мне за это.
Пусть я стара, и пусть мой волос сед,—
Уж раз война, так всем идти войною...
Тут подошел откуда-то сосед
С ружьем в руках, с котомкой за спиною.
Он осторожно посмотрел кругом,
Подумал молча, постоял немного,
«Ну, что ж,— сказал,— Антоновна, идем!
Видать, у нас теперь одна дорога...»
И мы пошли. Сосед мой впереди,
А я за ним заковыляла сзади.
И вот, смотри, полгода уж поди
Живу в лесу у партизан в отряде.
Варю обед, стираю им белье,
Чиню одёжу — не сижу без дела.
А то бывает, что беру ружье,—
И эту штуку одолеть сумела.
Не будь я здесь — валяться б мне во рву,
А уж теперь, коль вырвалась из плена,
Своих врагов и впрямь переживу,—
Уж это так. Уж это непременно.
1942
Муса Джалиль
СТАЛЬ
Я и усов еще не брил ни разу,
Когда ушел из дома год назад,
А на плечи легло пережитое,
Как будто мне минуло шестьдесят.
За год один я столько передумал,
Что в голове разбухло и в груди.
И в двадцать лет лицо мое в морщинах,
И поседели волосы, -- гляди!
Вся тяжесть слез и пороха и крови
Теперь в ногах осела, как свинец.
Потом свалил меня осколок минный,
Я оперся на палку под конец.
И вот в глазах моих ты не отыщешь
Мальчишеского резвого огня,
Задорно не взлетают больше брови,
И сердце очерствело у меня.
А на лице лишь одного терпенья
Нешуточный, суровый, жесткий след.
Так сразу юность вспыхнула, как порох,
В три месяца сгорела в двадцать лет.
Эх, юность, юность! Где твой вечер лунный,
Где ласка синих, синих, синих глаз?
Там на Дону, в окопах, в черных ямах,
Дороженька твоя оборвалась.
Не в соловьином розовом рассвете,
А в грозовой ночи твой свет блеснул,
И я на дальнем рубеже победы
Тебя кровавым знаменем воткнул...
Но нет во мне раскаянья, не бойся!
Чтобы в лицо победу угадать,
Когда б имел сто юностей, -- все сразу
За эту радость мог бы я отдать!
Ты говоришь: у юности есть крылья,
Ей, дескать, надо в облаках парить.
Что ж! Подвиг наш история запомнит
И будет с удивленьем говорить.
Мы сквозь огонь и воду шли за правдой,
Завоевали правду на войне.
Так юность поколенья миновала,
Так закалялась сталь в таком огне!
30 сентября 1941 г.
Когда мы вырвем из себя страницы памяти -
Истлеют временем былых героев подвиги…
Сердца утопим мы в промозглой слякоти -
Грязнее грязи будем, что стелилась под ноги…
Когда забудем сколько жизней пролито,
Как смерть в лото играла похоронками,
Как мужество в глаза смотрело смерти той -
Тогда и станем, как тростина ломкими.
Когда развеем пеплом лет воспоминания,
О пашнях, что солдатской кровью сдобрены,
О светлой доблести последнего дыхания -
Тогда и будем пустотою попраны.
Когда не в силах будем вспомнить слезы матери,
Как скорбью облачали себя вдовы,
Как рваной болью хлеб черствел над гранями…
Смиримся, что к бездушию готовы мы…
Пыльными дорогами,
Горными потоками –
Помни ИХ!
Звездами и ливнями,
Веснами и зимами –
Помни ИХ!..
Когда забудем о сединах в прядях юности,
Что с криком шла в свинец объятий,
О том, какой дано ей было крест нести -
Что проку будет от святых наших распятий?
Когда не вспомним ни имен, ни лиц солдат
Враставших в камни духом тверже крепости,
Зубами рвавших мертвый хват блокад…
Тогда какие нами станут править ценности?
Когда умолкнут в нас воспоминания,
Как небо сыпалось от пулевых отверстий,
Как взрывами хребты ломали здания,
Что будет в нас тогда сильнее смерти?
Когда зароем в катакомбах нашей памяти
Тех, что росой багровой Землю обняли…
И как Земля потом глотала раны те…
Мы сами будем ли достойны, чтоб нас помнили?..
Олег Скрэтч
А меня очень трогает вот это стихотворения. Автор тоже М. Джалиль "Варварство"
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных... Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня...
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,--
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
-- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! --
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо...
-- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? --
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
-- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты
вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.--
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...
Роберт Рождественский
БАЛЛАДА О КРАСКАХ
Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила, мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила: «Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом, в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс. И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы. Мать ждала.
Не гневила, не кляла она судьбу.
Похоронка обошла её избу.
Повезло ей. Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей. Повезло ей! Повезло!—
Оба сына воротилися в село.
Оба сына. Оба-двое. Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы — смертельной белизны!
Видно, много белой краски у войны.
Анна Ахматова
Важно с девочками простились,
На ходу целовали мать,
Во все новое нарядились,
Как в солдатики шли играть.
Ни плохих, ни хороших, ни средних...
Все они по своим местам,
Где ни первых нет, ни последних...
Все они опочили там.
1943 год
Константин Симонов
Атака
Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.
Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало — надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться —
Земля бы крепостью была.
Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.
Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.
Когда осекся звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.
Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!
Лифшиц. Баллада о черством куске
По безлюдным проспектам оглушительно звонко
Громыхала на дьявольской смеси трехтонка.
Леденистый брезент прикрывал ее кузов -
Драгоценные тонны замечательных грузов.
Молчаливый водитель, примерзший к баранке,
Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки,
Вез он сало и масло, вез консервы и водку,
И махорку он вез, проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.
Был он худ. Был похож на голодную птицу.
И казалось ему, что водителя нету,
Что забрел грузовик на другую планету.
Вдруг навстречу лучам - синим, трепетным фарам
Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром.
А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука,- плавно, медленно, сыто...
- Стоп! - сказал лейтенант.- Погодите, водитель.
Я,- сказал лейтенант,- здешний все-таки житель.
И шофер осадил перед домом машину,
И пронзительный ветер ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант по знакомым ступеням.
И вошел. И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки... Бледные губки...
Старичок семилетний в потрепанной шубке...
- Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!..
- И достал лейтенант свой паек из кармана.
Хлеба черствый кусок дал он сыну: - Пожуй-ка,-
И шагнул он туда, где дымила «буржуйка».
Там - поверх одеяла - распухшие руки,
Там жену он увидел после долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи
И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант семилетнего сына.
Был мальчишка в отца - настоящий мужчина!
И, когда замигал догоревший огарок,
Маме в руку вложил он отцовский подарок.
А когда лейтенант вновь садился в трехтонку: -
Приезжай! - закричал ему мальчик вдогонку.
И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито.
Он летел, как мука,- плавно, медленно, сыто...
Грузовик отмахал уже многие версты
Освещали ракеты неба черного купол
Тот же самый кусок - ненадкушенный, черствый
Лейтенант в том же самом кармане нащупал.
Потому что жена не могла быть иною
И кусок этот снова ему подложила.
Потому что была настоящей женою.
Потому что ждала. Потому что любила
Грузовик по местам проносился горбатым
И внимал лейтенант орудийным раскатам,
И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,
Потому что солдатом он был настоящим
А меня очень трогает лагерная тема, поэтому стихотворение бывших заключенных фашистских концлагерей.
Н. И. ДРОБОВСКИЙ, бывший узник Заксенхаузена
Не забуду эти печи
Под моим окном поет синица,
Наступает утренний рассвет...
Заксенхаузен сейчас мне снится,
Хоть прошло уже полсотни лет.
Будет в поле колоситься жито
И журчать по камушкам вода.
Сколько было мною пережито,
Не забуду в жизни никогда!
Не забуду проклятые печи,
Но не те, в которых хлеб пекут,
Где сжигали трупы человечьи.
Только вспомнишь — слезы потекут.
В лагере нас голодом морили,
Псов кормили лучше, чем людей,
Палками резиновыми били,
Запрягали вместо лошадей.
Ежедневно сотни умирали,
В сутки двести—триста человек!
А как эти трупы убирали,
Не забудется вовек.
Говорят, что чуда не бывает,
Но случилось чудо наяву:
Я седьмой десяток доживаю
И еще, быть может, поживу...
Люди! Все живущие на свете,
Я прошу, я умоляю вас:
Берегите мир на всей планете,
Помните — живем мы только раз!
@psymag, это тоже мое любимое стихотворение о войне
и второе
Юлия Друнина.
Зинка.
1.Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, сырой земле.
- Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый.
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет
Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле,
Вдруг приказ: 'Выступать вперед!'
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
2. С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и замен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы,
Мы со славой хотели жить.
Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав.
Белорусские хаты пели
О рязанских глухих садах.
3. Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб она тебя не ждала.
@loki, мне еще у Ю.Друниной очень нравится стихотворение "Ты вернешься".
Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.
Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал.
...О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!
И лицо - родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста...
Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня...
Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд...
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней -
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом - снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
Только мы - однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, -
Песней
возвратишься ты с войны!
Владимир Высоцкий
"Братские могилы"
На Братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше — вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У Братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче,
На Братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!
@vandal, потрясающее стихотворение. Всегда его читаю и плачу((
очень честно)
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.
И. Л. Деген
@pinkbunny, цинично, но правдиво... Хотя и мерзко, если честно. Но такова реальная жизнь...
М. В. Исаковский
Куда б ни шел, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.
Кто б ни был ты - рыбак, шахтер,
Ученый иль пастух,-
Навек запомни: здесь лежит
Твой самый лучший друг.
И для тебя и для меня
Он сделал все, что мог:
Себя в бою не пожалел,
А родину сберег.
1942
@pinkbunny, а ведь действительно, часто до глубины пробирают не лирические стихотворения или проза, а простые воспоминания или последняя фраза умирающего солдата. У меня часто перед глазами стоит надпись на стене Брестской крепости «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина», сделанная неизвестным солдатом в июле 1941 года.
Роберт Рождественский.
Реквием.
Помните!
Через века,
через года,—
помните!
О тех,
кто уже не придет
никогда,—
помните!
Не плачьте!
В горле
сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти
павших
будьте
достойны!
Вечно
достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью
просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!
Люди!
Покуда сердца
стучатся,—
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье,—
пожалуйста,
помните!
Песню свою
отправляя в полет,—
помните!
О тех,
кто уже никогда
не споет,—
помните!
Детям своим
расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям
детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена
бессмертной
Земли
помните!
К мерцающим звездам
ведя корабли,—
о погибших
помните!
Встречайте
трепетную весну,
люди Земли.
Убейте
войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите
через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет
никогда,—
заклинаю,—
помните!
1962
Константин Симонов
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
Женщине из г. Вичуга
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно ненужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить,—
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратись с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов
1943
Лев Ошанин
Волжская баллада
Третий год у Натальи тяжелые сны,
Третий год ей земля горяча —
С той поры как солдатской дорогой войны
Муж ушел, сапогами стуча.
На четвертом году прибывает пакет.
Почерк в нем незнаком и суров:
«Он отправлен в саратовский лазарет,
Ваш супруг, Алексей Ковалев».
Председатель дает подорожную ей.
То надеждой, то горем полна,
На другую солдатку оставив детей,
Едет в город Саратов она.
А Саратов велик. От дверей до дверей
Как найти в нем родные следы?
Много раненых братьев, отцов и мужей
На покое у волжской воды.
Наконец ее доктор ведет в тишине
По тропинкам больничных ковров.
И, притихшая, слышит она, как во сне:
— Здесь лежит Алексей Ковалев.—
Нерастраченной нежности женской полна,
И калеку Наталья ждала,
Но того, что увидела, даже она
Ни понять, ни узнать не могла.
Он хозяином был ее дум и тревог,
Запевалой, лихим кузнецом.
Он ли — этот бедняга без рук и без ног,
С перекошенным, серым лицом?
И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,
Повалившись в кровать головой,
В голос вдруг закричала, завыла она:
— Где ты, Леша, соколик ты мой?! —
Лишь в глазах у него два горячих луча.
Что он скажет — безрукий, немой!
И сурово Наталья глядит на врача:
— Собирайте, он едет домой.
Не узнать тебе друга былого, жена,—
Пусть как память живет он в дому.
— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—
Все втроем поклонитесь ему!
Причитали соседки над женской судьбой,
Горевал ее горем колхоз.
Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,
И никто не видал ее слез...
Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.
Только вдруг, словно годы назад,
Под окном раздаются мужские шаги,
Сапоги по ступенькам стучат.
И Наталья глядит со скамейки без слов,
Как, склонившись в дверях головой,
Входит в горницу муж — Алексей Ковалев —
С перевязанной правой рукой.
— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.
И, взглянув по-хозяйски кругом,
Замечает чужие глаза в тишине
И другого на месте своем.
А жена перед ним ни мертва ни жива...
Но, как был он, в дорожной пыли,
Все поняв и не в силах придумать слова,
Поклонился жене до земли.
За великую душу подруге не мстят
И не мучают верной жены.
А с войны воротился не просто солдат,
Не с простой воротился войны.
Если будешь на Волге — припомни рассказ,
Невзначай загляни в этот дом,
Где напротив хозяйки в обеденный час
Два солдата сидят за столом.
1945