Рецензия на книгу Рыбья кровь от Mariachi

...А автор всё же немного не любит американцев. Это - предположение на основании строчки о Мари Антуанетте - на эшафот её везли не в кринолине, а в одной ночной сорочке - и с обритой из-за вшей головой. Хи, зато палачу было труднее её показывать. Но суть ли.

Теперь я могу радостно издеваться над Михаилом Афанасьевичем, который некогда в своём, наверное, самом тёплом и диегетическом по наррации (да, бегите, глупцы!) произведении )там было о господине Поклёне) сообщил, что дамы пишут трогательно. Я бы тыкала в него этой книжкой и хохотала, что ни черта, но я рада, что его пощадила его наследственность, а то он не пережил бы второй мировой.

Так вот нет, дама Франсуаза Саган пишет нисколько не трогательно, но так по-брехтовски, что сам бы Брехт скушал с досады свой же стол, а, может быть, бросился бы целовать ей подол (сама не люблю рифму на существительные, да, но лучше, чем на глаголы).

Выражается такой эффект написаний дамы Саган, в основном, в том, что автор данной рецензии, в нацистской Германии проживший бы ровно до первого эшелона в Аушвиц, впечатлился ею настолько, что забыл о том, как рьяно замышлял нервничать из-за своих лингвистических студий, а точнее, из-за малой способности их пародировать во имя оценки в университете, и возрадовался жизни.

Более всего прекрасна хитрая исключительно по-женски (здесь-то герр Брехт и должен бы приняться за стол) мадам Саган в финале, где вводит читателю лошадиную дозу диегезиса, чтобы он расслабился и решил, что это - очередной набросок социальной картины в конце второй мировой, а потом вышибает ему мозги исключительно сансюэльным (т.е. чувственным) мимезисом. Вообще, она даже заставила автора этой рецензии забыть о себе и вспомнить о belle Marie, по сеньору Аурелио Вольтеру, а это чего-то да стоит.

Для автора этой рецензии стало большим облегчением узнать, что люди в этой книге - не типологические аллегории, а люди, это премного упростило написание рецензии и преодоление типично сансюэльных же шоков, вызванных его чувствительностью. Теперь автор этой рензии сидит и занимается провоцированием читающих это доселе погуглить хоть что-то, по сути, следуя точно по стопам милой мадам, и это - лучшая ей похвала.

Так вышло, что автору этой рецензии пришлось в своё врем побывать и герром фон Мекком, и Константином, и Романо (кстати, созвучие режиссёрской фамилии французскому "mec" (см. в песне "Mon mec a moi" Патрисии Каас) так же шикарно, как классификационное имя цыганёнка), и вообще в очень многих похожих состояниях, автор этой рецензии знает об этом очень много такого, чего не должны знать нормальные люди, и даже ещё не выбрался, а посему... Название.

Его непоправимо изуродовали, как, впрочем, почти все переводимые названия. Но прежде, чем переводить его адекватно, поговорим о названии как о понятии. Возьмём, снова же. Михаила Афанасьевича, как человека уже модерной эпохи. Название "Мастер и Маргарита" можно перефразировать как "Эти двое придурков, из-за которых бедным школьникам приходится это читать", как "Связующее и единящее все аспекты мира от прошлого до небытия - любимые и любящие" и, наконец, как "два глюка Булгакова", следовательно, название открыто для интерпретации в зависимости от восприятия текста реципиентом. Какого же рожна, спрашивается, лишать шикарное "Акварельная кровь" этой открытости?

Вы скажете - это, наверно, французам понятно, а нам - нет. Но нет, Вы глубоко ошибётесь, потому что ранцузы - такие же маломыслящие люди, как и все прочие, а устойчивого словосочетания у них такого нет и в помине. Ругать переводчиков я не буду, погожу, пока разругают меня, а пока просто объясним одну, кажется, единственную, потому что чётко заложенную автором интерпретацию нашего настоящего названия.

Знаете, эти пустячные, пошлые наброски, еле видные на бумаге, которые вызывают только презрение у истинных мастеров? акварельки. Пакость.

Знаете, эти причудливо растекающиеся по стене брызги крови (и мозгов) из разнесённого выстрелом в рот черепа? Очень красиво получается, и совершенно не незаметно. Гуашно, гы.

P. S. Почему же я тут не ёрничаю, как обожаю, о старом идиоте, эгоистично жертвующем собой ради мальчика для потрахушек? Даже французский романтизм, с которым они там описаны, меня бы не остановил, о нет.

Останавливает то, что этот бедный престарелый развратник мог, если бы не цыганёнок, улететь в Лондон с тем, чьё творение так и не использовали (всего лишь испытали на Хиросиме и Нагасаки) его добрые друзья-американцы.

Но, как любое эгоистическое человечье существо, более всего меня останавливает то молчание, которое как-то повисло вместо американской пропаганды на моё момилётное этого творения упоминание, с уст человека, который уж точно мог бы оправдать цену испытания. Если даже фанаты равнодушия от такого смолкают, что бы стало со славным Костей фон Мекком? Так что спасибо, Романо.