Рецензия на книгу Воскресение от AnnaOpredelenno

Интересно… Для Л.Н. Толстова это «Воскресение», а для меня, скорее, «начали за здравие…». Но, с другой стороны, мэтру, конечно, виднее.

Но чье же это воскресение, все-таки? Катюши Масловой или Дмитрия Нехлюдова? Больше никто не был проведен через всю книгу, от начала до конца, так что кандидатуры остальных можно в данном контексте не рассматривать. Но ото Льва Николаевича так просто не отмахаться. И, поразмыслив, прихожу к выводу, что мэтр нескромно сообщает всем о воскресении собственном.

Катюша Маслова гостеприимно встречает читателя на первой странице в тесном остроге. Наша с ней первая встреча, кстати, была очень забавной. Девушка вышла к нам в полотняных чулках, а «на чулках - острожные коты». Слово «острожные» я прочитала как «осторожные», а коты мне были на тот момент известны только в качестве пушистых мурчалок. Чулки с узором из осторожных котов показались мне ужасно модными, и я даже попыталась найти изображение таких чулок. Но, конечно, в самом положении Катюши Масловой не было ничего забавного. Девушка в тюрьме. Девушка – проститутка. Девушку ожидает суд и суровое наказание.
Дмитрия Нехлюдова мы встречаем на суде. Он там присяжный. Такой весь пресыщенный жизнью малец. Богатый. Скучающий. И на суд не хочет, но долг зовет. Едет нехотя. А там – Катюша…
Тут-то и выясняется, что у этих двух разных людей есть кое-что общее. «Общее» встряхивает обоих героев, заставляет их измениться, погрузиться в себя, заняться переоценкой ценностей. Встали, оба встали на путь воскресения.

И этот путь (впрочем, как и отправные точки) был описан с шокировавшим меня психологизмом. Почему-то от Толстого этого я не ожидала (сказывается предвзятое отношение к персонажам «Войны и мира», вестимо). Мало того, что герои книги стояли передо мной, как живые. Все обнаженные перед читателем движения их душ не только казались мне логичными, но и были поняты на каком-то абстрактном, эмпатичном уровне. Погружение в книгу выходит на какой-то новый уровень, когда вместо констатации факта: «м, ей грустно, ему стыдно» волей-неволей приходится эти чувства вместе с героями проживать.

Ситуация развивается, клубки чувств распутываются, из них вяжется полотно сюжета. А на нем – Катюша – павшая жертва, Нехлюдов – раскаявшийся гонитель. И даже есть популярное мнение, что весь роман – о тяжкой судьбе этих павших жертв, проституток. Но такая версия во мне отклика не нашла.

Я не воспринимаю Катюшу в качестве главной страдалицы романа. Для меня она – мостик. Мостик, по которому барин Нехлюдов сошел к народу. Крепостные, бедняки, арестанты, бесправные. Болеют, умирают по нескольку человек сразу просто от лени и безразличия более удачливо разместившихся на сословной лестнице. Загибающиеся в дугу от непосильного труда и все равно не имеющие возможности накормить собственных детей. Огромный, неподъемный пласт, который может (должен) привести в отчаяние – одному Нехлюдову его не поднять. Даже если он вдруг прозрел и, стойкий в своем прозрении, будет «чудить», раздавать собственность и отказываться от излишеств. Этот бескрайний бесконечно страдающий пласт – он для меня получился главным героем романа. Тронул. Расстроил. Напугал. Что-то назойливо шепчет мне, что не так далеко мы ушли от рабского труда, как нам хочется думать.

А Катюша с Нехлюдовым… К концу книги вдруг утратили плоть. Катюша внезапно переменилась, чуть не вознеслась. Иначе заговорила. Иначе действовать стала. Настолько иначе, что связь с реальностью утратилась. Ее внезапные броски настроения и истерики, приступы агрессии и умиления, что были вначале – они вписывали ее в реальность идеально. Но, как по команде, к началу движения этапа она чуть ли не канонизировалась в святую великомученицу. Впрочем, здесь ей уже уделяется мало внимания.

На Нехлюдова же, наоборот, сместился основной фокус. Но и тут все стало совсем нехорошо. Все эти выплески «внутреннего благородства» со «скромным» уличением себя в гордыне, в каких-то пороках и бог знает чем еще… Эти рассуждения, оторванные от реальности и уехавшие в области какого-то прекраснодушия и сектантское чтение Евангелия – они меня не убедили в воскресении Нехлюдова совершенно. Показались некрасивым позерством. Искренности в этих словах я не увидела. Да, конечно, Нехлюдов писал все это в свой дневник для одного себя. Зато Лев Николаевич – на весь белый свет. Отождествление автором себя с Нехлюдовым для меня не является вопросительным, и оттого эта улетевшая в какие-то сверкающие выси концовка, не приносящая чувства логического завершения, как бы оборванная и недоделанная, да еще и какая-то показушная, была мне крайне неприятна.

Возвращаясь к вопросу Воскресения, скажу, что мне думается, Толстой посчитал прекрасную часть своей личности воскресшей из пепла, и о том, собственно говоря, и поведал в этой книге. А народ и его страдания, увы, оказался лишь средством, через которое он пытался очиститься и заполучить благодать. Жаль.