Рецензия на книгу Бесы от AnnaOpredelenno
Очередная книга мэтра, в которой явно прослеживается ритмичный рисунок: паровозик медленно и неохотно ползет по скучной местности две трети отведенного ему на то времени. Будто бы в горку. Но чу – начался спуск – и колеса замелькали, замелькали все быстрее, и уже не различить ничего, и дышла размазались в неясные полосы, и только чуется неотвратимость последствий. И вдруг – бах – кирпичная стена! Все закончилось, паровозик разлетелся вдребезги, говорить более не о чем.
«Бесы» - очень занимательная книга по многим направлениям. Правда, сначала надо преодолеть ту самую «горку» в которую долго ползет наш паровозик. Она нужна, несомненно нужна. Ведь если в горку не влезть, неоткуда будет лететь, сломя голову. Если бросить в окошко все эти метафоры, неспешная и, может, нудноватая, первая половина книги (точнее, первые две трети) необходима, чтобы пояснить и обосновать последующую катастрофу. В противном случае ничего не будет понятно прямо совсем, какой-то беспричинный и потому недостоверный будет «бах». С тем же успехом можно просто почитать обстоятельства дела студента Нечаева.
Вот, кстати, одно из направлений, представляющих интерес. Историчность. Зачатки смутных времен, семена революции, терроризм, нигилизм, коммунизм и другие «-измы». Откуда все это вдруг «взошло», почему так получилось, кто эти люди, чьими руками делались такие дела, и кому все это оказалось вдруг нужным. Тут Достоевскому вполне можно верить. Во-первых, в основу книги попросту легло вполне реальное дело самого настоящего студента Нечаева. А во-вторых, Достоевский и сам несколько «бесенок». Запретный студенческий кружок, борьба за свободу книгопечатания и (внезапно) государственный переворот, инсценировка казни и ссылка – это все было в его жизни. Мало кому удастся остаться тем же человеком с теми же взглядами, после того как его голову поместили в петлю, и уже вместо последнего толчка с эшафота объявили вдруг о замене казни ссылкой. Один из товарищей Достоевского умом тронулся, например. А Достоевский… отправился в ссылку, и – связано оно с тем или нет, но все его знаковые книги были написаны после таких мощных экзистенциональных переживаний. Ну, для примера, на мой взгляд, слабые и пустые «Бедные люди» были написаны до. То, о чем пишет тут Достоевский – он это видел своими глазами, читал в современных ему газетах, и вообще лично и глубоко переживал. Ему не нужно было придумывать, что же там, в бездне душ таких людей, он смотрел во тьму собственной бездны.
Еще одно очень занимательное направление – фирменный психологизм. Может, и есть в книге какой персонаж, чей характер (или диагноз?) не был проработан досконально, но я такового попросту не заметила. Так, на кого ни посмотри, очень цельные портреты, сообразные действиям, словам и решениям. Это интересно, хотя иногда непросто через это продраться. Психотерапевты (те, что не аферисты) не работают по телефону или переписке, потому что им важно не только знать сказанные слова, им надо видеть мимику, жесты и позу. Именно потому Достоевскому, описывая произнесение пусть одной какой-то фразы, приходилось изводить листы на описание всего, что прояснило бы все важное, что ей сопутствует: кто, как, когда, с каким лицом, в ответ на что, в какой позе и часто – с какими мыслями. Текста, конечно, много. Но интересно. Тут минимум двое – ну точно с диагнозами. Петр Степанович и Николай Всеволодович. Этот первый гражданин, оркестратор всего балагана, просто десятку вышибает в прикладных опросниках для выявления социально-адаптированного психопата. Да и второй – тоже, хотя с любопытными флуктуациями. Все, в общем, закономерно. Дирижируют парадом не без выгоды для себя всегда вот такие ущербные товарищи, не отягощенные «высшими эмоциями и чувствами». А к ним само собой притягивается всякая шваль. Петр Степанович признал в Николае Ставрогине «своего», и хотел известными приемами попользовать манкий фасад, но вот незадача. Его приемчики работают на людей, а «бесы», не оснащенные человечьими чувствами, не ведутся. Шваль, просто слабые и подверженные влиянию люди не без червоточинки в душе (а у кого ее нет совсем, кто святее папы римского?) и чистые жертвы – все показаны подробно и характерно.
Следующее достойное внимание направление – Николай Ставрогин. Он, в общем-то, отдельно от нечаевской линии, и малую роль сыграл во всем этом безобразии, но однако же, сколько ему внимания! И при всей мерзотности и явном нездоровье этого типа, Достоевский не пускает читателя в безусловную к Николаю Всеволодовичу ненависть и презрение. Все объяснить что-то пытается, оправдать обличая. Даже и после крушения паровозика остановиться не может, и все продолжает вывешивать тряпки из ставрогинской души, призывая присмотреться. И даже и тщательно намыленного шелкового снурка мало, чтобы остановить раскопки в поисках чего-то, что даст этому определенно выродку Христово прощение. Такая упорность невольно наводит на мысль об отождествлении автором с этим героем самого себя.
Идем дальше. А дальше видим, что помимо психологизма личностного тут море психологизма и стадного. То тут, то там поблескивают перлы, и блеском своим – прямо в глаз. Прекрасно в своем пренебрежении рассуждение о том, чего надобно от толпы, чтобы она была послушна («Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. ... Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы, из изгоняют или казнят»). И прямо тьфу, как злободневно. Или подмеченная падкость толпы на любой паноптикум «Наконец, в костюме же пропляшет и какая-то "честная русская мысль", что уже само собою представляло совершенную новость. Как же было не подписаться? Все подписались». В общем, там много. Метко, смешно и как-то страшновато.
Кстати, о смехе. Вот там вдоволь комичного, Достоевский явно стебется, надо только присмотреться. Вот, к примеру, дивный диалог:
«Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения Бога, и от уничтожения Бога до…
— До гориллы?»
Это такая фишечка Достовского. Все, кто его не любят, почему-то не видят иронии, и говорят все больше про грязь и мрачняк. Ну, не без того, конечно, но то не мы такие, а жизнь такая.
И кстати, о фишечках. Я все ждала – а будет ли, будет ли фирменная ода атеизму, и вот она! В самом конце. «Совершенный атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры». Это прямо навязчивая идея, пунктик Достоевского, а к тому же фраза-маркер и фраза-проба. Проба, потому что любопытно понаблюдать в себе, как именно отзовется такое заявление. Могу сказать, реакция с течением жизни меняется, и это тоже любопытно. А фраза-маркер потому, что тот, кому адресована эта фраза, явно особо отмечен автором. И ожидаемо, что тут реципиентом этого заявления был Николай Ставрогин.
