Фредерика
Джорджетт Хейер


Семейство Мерривиль занимает высокое положение в обществе, но их финансовое положение оставляет желать лучшего, и только удачный брак может решить эту проблему. Поэтому Фредерика отправляется в Лондон, чтобы найти своей младшей красавице сестре Чарис подходящего мужа. Но после того как дальний родственник девушек лорд Альверсток выводит их в свет, они находят даже больше поклонников, чем ожидали.





Джоржетт Хейер

Фредерика



© Georgette Heyer, 1965

© Jon Paul, обложка, 2013

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2013

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2013


* * *




Глава 1


Не прошло и пяти дней после того, как вдовая леди Бакстед отправила срочное послание своему брату, досточтимому маркизу Альверстоку, с просьбой нанести ей визит при первом же удобном случае, как ее младшая дочь сообщила ей, что дядя Вернон подъехал к их особняку. И не просто подъехал, а в пальто с дюжиной пелерин на воротнике, и что выглядит он при этом просто блестяще, как новенький пятипенсовик.

– Да вдобавок еще и в новой коляске, мама, весь такой цветущий! – провозгласила мисс Китти, прижавшись носом к оконному стеклу и восторженно кося глазом на означенного дядю. – Он душка, не правда ли, мама?

Леди Бакстед не преминула попенять дочери за употребление выражений, кои не подобает знать истинной леди, и повелела той отправляться в классную комнату.

Леди Бакстед не принадлежала к числу обожательниц своего брата, и тот факт, что он лично прикатил на Гросвенор-плейс[1 - Фешенебельная улица в Лондоне. Идет от Гайд-парка вдоль западной стороны садов Букингемского дворца и упирается в парк Гросвенор-Гарденз, через который выходит к железнодорожному вокзалу «Виктория». (Здесь и далее примеч. пер.)] в собственной коляске, отнюдь не улучшил ее отношения к нему. Весеннее утро выдалось чудесным, но при этом дул порывистый ветер, и никто из тех, кто хорошо знал маркиза, ни на миг не усомнился бы в том, что он ни за что не заставит своих породистых лошадок дожидаться его более пяти минут. А это плохо укладывалось в составленный ею план – не то чтобы, как с горечью признавалась потом леди Бакстед своей старшей сестре, она питала какие-либо иные надежды, кроме самых черных, поскольку Альверсток был и остается законченным эгоистом, самым неучтивым и невозможным созданием на свете.

Подобное замечание получило горячую поддержку леди Джевингтон, властной и представительной матроны, пребывающей на теневой стороне своего приближающегося сорокалетия. Она, разумеется, имела полное право считать (и считала) единственного брата бездушным эгоистом, но при этом никак не могла взять в толк, с чего бы ему оказывать большее покровительство Луизе, нежели ей.

Что же касается двоих сыновей и троих дочерей Луизы, то леди Джевингтон положительно не могла винить Альверстока в том, что он не испытывает к ним ни малейшего интереса. Представить себе человека, коего могли бы привлечь эти скучные и недалекие дети, она была решительно не в состоянии.

Однако же тот факт, что брат оставался равнодушен и к ее собственным отпрыскам, вызывал у нее горячее негодование. И впрямь, вполне можно было предположить, что холостяк, бывший не только завидным женихом, но и обладателем весьма значительного состояния, не откажет в такой малости, как ввести ее обожаемого Грегори в тот избранный круг, украшением которого служил сам, равно как и приложит все усилия к тому, дабы сделать ее дорогую Анну центром всеобщего внимания. То, что Анна уже была обручена в полном соответствии с правилами хорошего тона, причем без малейшего содействия со стороны брата, отнюдь не умаляло праведного гнева ее светлости.

Признавая справедливость возражений своего старомодного супруга относительно того, что сама она крайне неодобрительно относится к тому сборищу повес, к которому принадлежал и Альверсток, неоднократно выражая надежду, что Грегори не позволит вовлечь себя в столь неподобающее общество, леди Джевингтон тем не менее не могла простить маркизу того, что он не предпринял ни малейшей попытки сделать это. Она уверяла, что не придала бы этому никакого значения, если бы не имела веских оснований полагать, что Альверсток не только купил для своего юного кузена и наследника титул корнета в лейб-гвардейском конном полку, но и выделил ему весьма значительный пансион. На что лорд Джевингтон заметил, что, поскольку он и сам вполне может обеспечить будущее собственного сына, не имеющего, кстати говоря, ровным счетом никаких прав на состояние и благорасположение своего дяди, то вынужден отдать должное Альверстоку хотя бы в том, что тому достало здравого смысла не предлагать им денежного вспомоществования, каковое глубоко оскорбило бы родителей досточтимого Грегори Сэндриджа. Это была истинная правда, но леди Джевингтон все же полагала, что, обладай Альверсток хотя бы малой толикой родственных чувств, он не осыпал бы своими милостями какого-то там кузена вместо родного племянника. Она также считала, что в более справедливом обществе именно сын старшей сестры, а не какой-то там дальний родственник, должен был по праву стать наследником маркиза.

Не желая допустить столь незаслуженного возвышения Грегори, леди Бакстед в общем и целом соглашалась с сестрой, и обе дамы были единодушны в своем презрении к мистеру Эндимиону Донтри, коего заклеймили первостатейным чурбаном. Но чем была вызвана сия враждебность к безвинному молодому человеку – то ли их неприязнью к его овдовевшей матушке, то ли его привлекательной внешностью и безупречной фигурой, чем не могли похвастать ни Грегори Сэндридж, ни юный лорд Бакстед, – оставалось тайной, прояснить которую никто не осмеливался.

Но, какова бы ни была причина, обе старшие сестры маркиза были убеждены в том, что сыскать более недостойного наследника состояния Альверстока, чем Эндимион, попросту невозможно, и обе прилагали все усилия к тому, чтобы обратить внимание брата на одну из тех юных и в высшей степени благопристойных красавиц, звездочки которых из года в год вспыхивали на орбите высшего общества.

Увы, главный порок Альверстока заключался в том, что он быстро терял интерес к чему и кому бы то ни было. Эта его черта сражала обеих сестер наповал. Хотя ни одна из них, глядя на многочисленных хрупких созданий, пользовавшихся его протекцией, не склонна была полагать, что он равнодушен к женскому очарованию, обе были не настолько глупы, дабы преисполниться чрезмерно радужных надежд, когда он начинал питать нежные чувства к очередному бриллианту красоты и состоятельности, который подсовывала ему под нос одна из его сестер. В течение нескольких недель такая девица оставалась объектом его воздыхания и страсти, после чего он устремлял свой взор на кого-либо иного, начисто забыв о существовании прежней пассии. Когда же обе сестры уразумели, что благоразумные родители дочерей на выданье уже поглядывают на него косо, считая его общество нежелательным и даже опасным, то оставили попытки подыскать ему супругу и принялись горячо оплакивать его праздность, проклинать эгоизм и упрекать его во всех смертных грехах, кои только становились им известны.

В подобном занятии не принимала участия лишь его младшая сестра, но, поскольку она отказалась от нескольких лестных предложений руки и сердца, выйдя замуж, ради собственного удовольствия, за обычного сельского сквайра, и редко бывала в метрополии[2 - Здесь: столица, Лондон.], то обе почтенные дамы сочли возможным пренебречь ее мнением. Если же они заговаривали о ней, что случалось крайне редко, то величали ее не иначе как «бедная Элиза», и, хотя обе знали, что Альверсток отдает ей предпочтение перед ними, им и в голову не приходило обратиться к ней за помощью, дабы устроить его женитьбу. А если бы такое случилось, то обе с негодованием отвергли бы саму мысль об этом, свято веря, что не родился еще человек, способный повлиять на брата после того, как тот достиг совершеннолетия.

Однако же леди Бакстед вовсе не собиралась читать ему лекцию по этому поводу, когда настоятельно попросила маркиза навестить ее; она решила, что не скажет ничего, что способно вызвать его раздражение. Но, пока она ожидала его появления, надежда (вопреки здравому смыслу), зародившаяся у нее в груди, сменилась осознанием того, что он повел себя в свойственной ему манере, лишь через пять дней соизволив откликнуться на ее призыв, когда речь вполне могла идти о жизни или смерти. Изобразить на лице нежную привязанность стоило ей некоторых трудов, а уж вложить в голос сердечную теплоту – и подавно, когда он легкой походкой, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату. И это тоже было вполне в его манере: продемонстрировать ей свое небрежное и даже развязное поведение, хотя ее светлость, особа строгих правил, терпеть не могла подобных вольностей, равно как и не разумела, с какой стати он ведет себя в ее доме, как в своем собственном.

Но, постаравшись подавить раздражение, она протянула ему руку со словами:

– Вернон! Дорогой мой, какой приятный сюрприз!

– Неужели? – осведомился он, приподнимая черные брови. – Разве не ты просила меня прийти?

На губах леди Бакстед по-прежнему играла улыбка, но в голосе ее прозвучала язвительность.

– Несомненно, но это было так давно, что я уже решила, будто тебя нет в городе!

– Как можно! – ответствовал он со сладчайшей улыбкой.

Эта притворная любезность не обманула леди Бакстед, но она решила, что не станет отвечать на столь явную и намеренную провокацию. Похлопав ладонью по софе, она пригласила брата присесть рядом. Но он вместо этого направился к камину и наклонился, протягивая к огню руки, после чего заметил:

– Я не располагаю временем, Луиза. Что тебе от меня понадобилось?

Настроившись на то, чтобы исподволь подойти к интересующему ее предмету, она вдруг поняла, что столь прямой вопрос не только привел ее в негодование, но еще и сбил с толку. Леди Бакстед заколебалась, а он поднял голову, и в его в общем-то холодных серых глазах блеснул огонек.

– Итак?

К счастью, ей не пришлось отвечать ему немедленно, поскольку в этот самый момент в комнату вошел дворецкий с освежающими напитками, кои он счел подходящими для такого случая. Пока он опускал тяжелый поднос на приставной столик и доверительным тоном старого слуги сообщал маркизу, что позволил себе принести малагу и шерри, ей достало времени привести расстроенные мысли в порядок и заметить, с некоторым даже возмущением, что брат не постеснялся нанести ей визит в бриджах и сапогах для верховой езды: наряде столь же возмутительно небрежном, как и само его появление. И то, что сапоги его начищены до блеска, шейный платок повязан самым тщательным образом, а пальто сидело на нем как влитое, явно сшитое мастером своего дела, лишь усилило ее неудовольствие. Она бы смогла простить его за то, что он не счел нужным одеться подобающим образом, прежде чем нанести ей визит, если бы его небрежные манеры распространялись и на его туалет. Но ни один человек, выглядевший столь элегантно, как это неизменно случалось с ее братом, чьей манере одеваться подражали многие щеголи, не смог бы небрежно относиться к вопросам моды и стиля. Однажды, в минуту раздражения, она даже пожелала узнать, а заботит ли его вообще что-либо, помимо нарядов. На что он, по некотором размышлении, ответил, что, хотя одежда имеет для него преогромное значение, ему также очень небезразличны и его лошади.

Маркиз тем временем подошел к приставному столику и после того, как дворецкий удалился, повернул к ней голову:

– Шерри, Луиза?

– Мой дорогой Вернон, тебе пора бы уже знать, что я не прикасаюсь к шерри!

– В самом деле? Но у меня потрясающе неважная память!

– Только не тогда, когда тебе нужно непременно что-нибудь запомнить!

– О да, только не тогда! – согласился он. Маркиз искоса взглянул на сестру и при виде ее поджатых губ и румянца на щеках внезапно рассмеялся. – Какая же ты забавная, дорогая сестричка! Еще никогда мне не попадалась рыба, которая с такой готовностью клевала бы на мою наживку, как ты! Так что ты будешь пить? Малагу?

– Полбокала миндального ликера, если ты будешь так добр, что нальешь мне его, – сухо ответствовала она.

– Это надругательство над моими чувствами, но я буду так добр. Что за несносная привычка – пить в такое время! Или в любое другое, если на то пошло, – задумчиво добавил он.

Маркиз подал сестре бокал, двигаясь неспешно и лениво, но с грацией прирожденного атлета.

– Итак, что тебе понадобилось на сей раз? Давай-ка не будем ходить вокруг да около! Я категорически не желаю, чтобы мои лошади простыли.

– Для начала я бы хотела, чтобы ты присел! – сварливо парировала она.

– Очень хорошо, но, ради бога, переходи же наконец к делу! – ответил маркиз, выбирая кресло по другую сторону камина.

– Так получилось, Альверсток, что мне действительно нужна твоя помощь, – сообщила ему леди Бакстед.

– Об этом, дорогая Луиза, я догадался и сам, когда прочел твое письмо, – с изысканной любезностью парировал он. – Разумеется, ты могла призвать меня к себе, дабы отчитать за очередную провинность, но ты составила свое послание в столь ласковых и нежных выражениях, что я моментально расстался с мыслью об этом, придя к единственно возможному выводу: ты хочешь, чтобы я кое-что для тебя сделал.

– Полагаю, я должна быть бесконечно благодарна тебе уже за то, что ты не забыл, что я прислала тебе приглашение! – фыркнула она, одарив его возмущенным взглядом.

– Ты даже не представляешь, Луиза, как сильно меня одолевает искушение принять твою благодарность с самодовольной улыбкой! – заявил он ей. – Но никто не посмеет утверждать, будто я присвоил себе заслугу другого человека! Тревор напомнил мне об этом.

– Ты хочешь сказать, что мое письмо прочел мистер Тревор? – с негодованием вскричала леди Бакстед. – Твой секретарь?

– Я нанял его для того, чтобы он читал мои письма, – невозмутимо пояснил его светлость.

– Только не те, которые написаны твоими родными и близкими!

– О да, только не ими! – тут же согласился он.

Леди Бакстед едва не задохнулась от негодования.

– Ты просто невыносим… – Она умолкла на полуслове и, с видимым трудом взяв себя в руки, невероятным усилием вернула на лицо улыбку и продолжала деланно-веселым тоном: – Но каков негодяй! Я не позволю тебе подтрунивать надо мной! Я хочу поговорить с тобой о Джейн!

– Кто, черт меня побери, эта… Ага! Как же, помню, помню! Одна из твоих девочек!

– Моя старшая дочь и, позволю себе напомнить, твоя племянница, Альверсток!

– Это несправедливо с твоей стороны, Луиза, я не нуждаюсь в подобных напоминаниях!

– Этой весной я намерена вывести ее в свет, – провозгласила она, пропустив его замечание мимо ушей. – Разумеется, я представлю ее во время одного из официальных приемов у королевы… если Ее Величество соблаговолит организовать таковой, поскольку, как говорят, ее здоровье сильно пошатнулось…

– Тебе придется сделать что-нибудь с ее веснушками, если она та, о ком я думаю, – перебил маркиз сестру. – Ты не пробовала лимонную воду?

– Я пригласила тебя не для того, чтобы обсуждать внешность Джейн! – отрезала она.

– Вот как? А для чего же ты меня тогда пригласила?

– Чтобы попросить тебя устроить бал в ее честь – в твоем особняке Альверсток-Хаус! – выпалила она, ускоряя ход событий.

– Что?

– Я прекрасно знаю, что ты собираешься сказать, но только подумай, Вернон! Она – твоя племянница, и разве есть место, более подходящее для ее первого выхода в свет, чем Альверсток-Хаус?

– Вот этот самый дом! – без малейшего колебания ответил он.

– О, прошу тебя, не будь таким противным! В этой комнате не смогут танцевать более тридцати пар, ты только представь себе всю эту суету и хлопоты!

– Именно о них я и думаю, – заверил сестру его светлость.

– Но здесь даже нечего сравнивать! Я имею в виду, сравнивать этот дом, где мне придется вынести из гостиной всю мебель, ужин подать в столовой, а приемную отдать под место для хранения дамских накидок… и Альверсток-Хаус, где имеется роскошная и просторная бальная зала! Кроме того, это ведь и дом моего детства!

– Это и мой дом тоже, – напомнил ей маркиз. – Память, случается, подводит меня временами, но я отлично помню то, что ты так метко назвала «суетой и хлопотами», которыми сопровождались балы, данные в честь Аугусты, тебя самой и Элизы, так что, дражайшая сестрица, я говорю: «Нет!»

– Неужели ты начисто лишен родственных чувств? – с трагическим надрывом в голосе осведомилась она.

Маркиз извлек из кармана эмалевую коробочку и принялся критически созерцать рисунок на крышке.

– Абсолютно! Я вот о чем думаю – а не совершил ли я ошибку, когда купил ее? Тогда она мне приглянулась, но сейчас я нахожу ее безвкусной. – Вздохнув, он ловко открыл ее большим пальцем. – И мне совершенно определенно не нравится эта смесь, – сообщил он, вдыхая крошечную щепотку и отряхивая пальцы с выражением крайнего неудовольствия. – Ты скажешь, конечно, что я должен был думать головой, прежде чем позволить Мендельшаму всучить мне этот сорт, и ты, безусловно, права: всегда лучше готовить нюхательную смесь самому. – Он поднялся на ноги. – Что ж, если это все, то позволю себе откланяться.

– Это еще не все! – возмутилась леди Бакстед, и щеки ее зарделись румянцем. – Я знала, разумеется, как ты отнесешься к моей просьбе – О да, знала!

– Охотно верю, но тогда какого дьявола ты отняла у меня столько времени…

– Потому что я надеялась, что хотя бы раз в жизни ты проявишь… проявишь понимание! Даже сочувствие к нуждам своей семьи и продемонстрируешь хотя бы капельку любви к бедной Джейн!

– Полноте, Луиза! Отсутствие у меня понимания и сочувствия угнетает тебя вот уже долгие годы. Я не питаю ровным счетом никаких чувств к твоей бедной Джейн, которую, откровенно говоря, и не узнаю, если столкнусь с нею нос к носу без предупреждения. Кроме того, мне еще предстоит усвоить, что Бакстеды тоже являются членами моей семьи.

– Разве я – не член твоей семьи? – пожелала она уточнить. – Или ты забыл, что я прихожусь тебе сестрой?

– Нет. У меня не было возможности забыть сей факт. Ну же, не кипятись – ты и понятия не имеешь, какое кислое у тебя делается выражение лица, когда ты гневаешься! Утешься осознанием того, что если бы Бакстед оставил тебя без гроша, я бы почел своим братским долгом взять тебя на содержание. – Он насмешливо взглянул на сестру. – Да-да, знаю, сейчас ты заявишь, что едва сводишь концы с концами, однако святая правда заключается в том, что ты – весьма обеспеченная особа, моя дорогая Луиза, но при этом – самая скаредная изо всех моих знакомых! Умоляю, не заводи свою шарманку насчет тех сестринских чувств, что ты ко мне питаешь. Меня от них тошнит. Ты любишь меня не больше, чем я – тебя.

Окончательно сбитая с толку столь недвусмысленным нападением, она пролепетала, запинаясь:

– Как ты можешь так говорить? Ведь я всегда испытывала к тебе самую искреннюю привязанность!

– Не обманывай себя, сестра: не ко мне, а к моему кошельку!

– Как ты можешь быть настолько несправедлив ко мне? Что до моей якобы состоятельности, то смею заверить, что ты, со своей беззаботной экстравагантностью, очень удивился бы, если бы узнал, что я вынуждена прибегать к жесточайшей экономии! Иначе почему, как ты думаешь, после кончины Бакстеда мне пришлось переехать из нашего прекрасного особняка на улице Альбемарль-стрит сюда, в это Богом забытое место?

Маркиз улыбнулся:

– Поскольку иной причины для переезда не существует, полагаю, ты решилась на это из своей неизлечимой скупости.

– Если ты намекаешь, что я вынуждена была сократить расходы…

– Нет, я всего лишь хочу сказать, что ты не устояла перед искушением поступить именно так.

– А что мне оставалось с пятью детьми на руках… – Она оборвала себя на полуслове, вовремя подметив насмешливое выражение его лица и поняв, что лучше не развивать эту тему дальше.

– То-то и оно! – сочувственно воскликнул маркиз. – Думаю, теперь нам лучше расстаться, не так ли?

– Иногда, – едва сдерживаясь, заявила леди Бакстед, – мне кажется, что ты – самое мерзкое и невозможное создание изо всех, созданных Господом Богом! Не сомневаюсь, что если бы к тебе обратился Эндимион, то ты с радостью пошел бы ему навстречу!

Очевидно, эти исполненные невыразимой горечи слова произвели неизгладимое впечатление на маркиза, но после минутной растерянности он взял себя в руки и мягко, но настоятельно порекомендовал сестре прилечь и принять несколько капель настойки опия.

– Ты сама не ведаешь, что говоришь, Луиза, поверь мне! Позволь заверить тебя, что если когда-нибудь Эндимион обратится ко мне с просьбой дать бал в его честь, я приму все меры к тому, чтобы заключить его в лечебницу для буйнопомешанных!

– Боже, как же ты мне отвратителен! – простонала она. – Ты прекрасно знаешь, что я не это имела в виду… я хотела сказать лишь… что…

– Нет-нет, не утруждай себя! – он не дал ей договорить. – В этом нет необходимости, уверяю тебя! Я тебя прекрасно понимаю – впрочем, как и всегда! Ты – и Аугуста, насколько мне представляется – убедили себя в том, будто бы я питаю привязанность к Эндимиону…

– К этому… этому болвану!

– Ты слишком строга к нему: он всего лишь тугодум!

– Всем известно, что ты полагаешь его образчиком совершенства! – сердито выпалила она, нервно комкая в руках носовой платочек.

Маркиз небрежно помахивал своим моноклем, держа его за кончик шнурка, но вырвавшийся у сестры крик души заставил его поднести монокль к глазу, дабы лучше обозреть ее раскрасневшееся лицо.

– Что за странная интерпретация моих слов! – заметил он.

– Мне ты можешь этого не говорить! – в гневе возопила леди Бакстед, уже не владея собой. – Твоему драгоценному Эндимиону стоит только пожелать, и он тут же получает искомое на блюдечке! Тогда как твоим сестрам…

– Мне очень неприятно перебивать тебя, Луиза, – с притворным раскаянием пробормотал маркиз, – но я весьма в этом сомневаюсь. Как тебе известно, я не занимаюсь благотворительностью.

– Скажи еще, что не выделил ему пансиона! Нет, право, это уже слишком!

– Ага, вот, значит, в чем все дело? На тебя не угодишь! То ты обвиняешь меня в том, что я не забочусь о своей семье, то упрекаешь за то, что я выполняю свои обязательства перед собственным наследником!

– Этим чурбаном! – вспылила она. – Если он станет главой семьи, то я этого не вынесу!

– На твоем месте я бы об этом не беспокоился, – невозмутимо ответствовал он. – Подобная перспектива тебе не грозит, поскольку ты, вероятно, отправишься в мир иной раньше меня. Хотя еще лет пять я тебе дам.

Леди Бакстед, будучи не в силах найти достойный ответ, предпочла расплакаться, осыпая при этом брата упреками и обвиняя в бессердечии и жестокости. Но если она рассчитывала смягчить его сердце, то выбрала ошибочную тактику: среди множества вещей, вызывавших у него неизбывную скуку, женские слезы и обвинения стояли едва ли не на первом месте. С преувеличенной заботливостью заявив, что знай он, в каком дурном настроении она пребывает, то ни за что не осмелился бы навязать ей свое общество, маркиз поспешил откланяться, подгоняемый высказанной вслух жаркой надеждой сестры на то, что она доживет хотя бы до того дня, когда он наконец получит по заслугам.

Едва за маркизом закрылась дверь, как она перестала заливаться слезами и, не исключено, даже вернула бы себе некоторое расположение духа, если бы несколькими минутами позже в комнату не решил бы войти ее старший сын, который с достойной всяческого сожаления бестактностью поинтересовался, не навещал ли мать его дядя, и, если так, то что он ответил на ее предложение. Узнав от нее, что Альверсток проявил именно то бездушие, в котором она его всегда подозревала, молодой человек опечалился, но заявил, что жалеть здесь не о чем, поскольку, дескать, по зрелом размышлении план матери не вызывает у него одобрения.

Надо заметить, что леди Бакстед не отличалась кротким и любящим нравом. Подобно своему брату, она была изрядной эгоисткой, к тому же далеко не такой честной, поскольку даже себе не признавалась в собственных недостатках. Она давно убедила себя в том, что пожертвовала собой ради оставшихся без отца детей; прибегнув к нехитрой уловке, заключавшейся в том, что к именам двух своих сыновей и трех дочерей она неизменно присоединяла трогательные эпитеты, отзываясь о них (но только не в разговоре с ними самими) в ласковых тонах, и, поведав всему миру о том, что не думает ни о чем ином, кроме их блага, сумела прослыть в глазах непритязательной публики любящей родительницей.

Изо всех ее детей Карлтон, коего она, пожалуй, чересчур часто именовала первенцем, был ее любимцем. Он никогда не доставлял ей ни малейшего беспокойства. Из флегматичного маленького мальчика, принимающего слова матери за чистую монету, он вырос в достойного молодого человека, наделенного чувством ответственности и здравым смыслом, удерживающим его не только от неприятностей, в которые то и дело попадал его неугомонный кузен Грегори, но и от упреков в адрес Грегори и ему подобных по поводу их забав и кутежей. Не обладая острым умом, он слыл скорее тугодумом-педантом, был начисто лишен тщеславия и утешался своею рассудительностью. Он ничуть не завидовал своему младшему брату Джорджу, которого попросту считал умнее себя. Карлтон даже гордился Джорджем как очень способным ребенком; и, хотя напряженные умственные размышления подсказывали ему, что, обладая столь непосредственной натурой, Джордж может запросто сбиться с пути истинного, он никогда не делился своими опасениями с матерью, как и не уведомил ее о своем решении приглядывать за Джорджем, когда его школьные годы подойдут к концу. Он не поверял ей своих сокровенных мыслей, но и не возражал ей, и даже его сестра Джейн ни разу не слышала от него критических замечаний в свой адрес.

Ему исполнилось уже двадцать четыре года, но до сих пор он не проявлял желания самоутвердиться, так что его мать ждал неприятный сюрприз, когда он заявил, что не видит причин, почему бал дебютанток для Джейн должен состояться в доме дяди, да еще и за его счет. Он тут же упал в ее глазах, а учитывая, что она и так пребывала в расстроенных чувствах, они вполне могли обменяться колкостями, если бы он не почел за благо уклониться от стычки.

Его ждало неприятное открытие, когда он узнал, что Джейн полностью разделяет отношение матери к означенному мероприятию, заявив, что дядя Вернон повел себя отвратительно, отказав им в просьбе, что он – сущий скряга, раз пожалел для них несколько сотен фунтов.

– Я уверен, Джейн, – мрачно заявил сестре Бакстед, – что чувство приличия не позволит тебе желать быть настолько обязанной дяде.

– Какой вздор! – сердито отозвалась она. – Ну-ка, скажи, почему я не должна быть ему обязанной? В конце концов, это его долг.

Его верхняя губа заметно удлинилась, как случалось всегда, когда он бывал чем-либо недоволен. Укоризненным тоном он заявил:

– Я вполне понимаю твое разочарование, но мне хочется думать, что прием здесь, в твоем собственном доме, доставит тебе намного больше удовольствия, чем шумный раут в Альверсток-Хаус, где добрая половина гостей будет тебе незнакома.

Его вторая сестра Мария, чей выход в свет тоже был не за горами, разделяла негодование Джейн и потому не смогла сдержаться, едва дождавшись, пока он закончит свой увещевающий спич, прежде чем потребовать у него объяснения, что за ерунду он несет.

– Получить больше удовольствия на нищенском балу здесь, куда нельзя пригласить более пятидесяти гостей, или совершить первый выход в Альверсток-Хаус? Должно быть, ты окончательно спятил! – заявила она его светлости. – Это будет самое убогое и унылое зрелище, или ты не знаешь матушку? Но если бал даст мой дядя, только представь, сколь он будет великолепен! Сотни гостей, и все – важные персоны, цвет общества! Лобстеры, заливная рыба, пирожные со взбитыми сливками…

– И все приглашены на бал? – с тяжеловесным чувством юмора осведомился Карлтон.

– И шампанское! – встряла Джейн, не обращая на брата внимания. – А я буду стоять на верхней площадке широкой лестницы, с матушкой и своим дядей, в белом атласном платье, отороченном бутонами роз, под розовой вуалью и с венком!

От столь прекрасного видения слезы навернулись у нее на глаза, но слова ее не вызвали особого энтузиазма ни у Карлтона, ни у Марии. Последняя возразила, что со своими веснушками и волосами песочного цвета она будет похожа на настоящее пугало, а Карлтон сказал, что его беспокоит, отчего сестры придают такое значение дешевой мишуре и показному блеску. Ни одна из девушек не удостоила его ответом; но когда он добавил, что лично он весьма доволен тем, что Альверсток отказался устраивать бал, то обе сестры пришли в ярость, совсем как их мать, причем оказались гораздо более многословными. Посему он почел за благо удалиться, предоставив сестрам возмущаться и негодовать из-за его приземленности, ссориться по поводу бутонов роз и розовой вуалетки и сойтись на том, что, хотя дядя их заслуживает всяческого порицания, виновата в этом именно мама, которая наверняка разозлила его, в чем обе юные дамы нисколько не сомневались.




Глава 2


Когда маркиз некоторое время спустя вошел в свой дом, первым, что бросилось ему в глаза, было письмо, лежавшее на украшенном золоченой бронзой столике эбенового дерева и стоявшем в простенке между двумя окнами. Адрес на нем был написан крупными и летящими буквами с завитушками, а бледно-лиловая сургучная печать, запечатывающая его, осталась нетронутой, поскольку мистер Чарльз Тревор, вышколенный секретарь маркиза, с первого взгляда распознал, что пришло оно от одной из тех хрупких красоток, что временно завладела рассеянным и переменчивым вниманием его светлости. Передав склонившемуся в поклоне слуге шляпу, перчатки и пальто для верховой езды с многочисленными пелеринами, что привели в такой восторг мисс Китти Бакстед, он взял письмо и прошел с ним в библиотеку. Едва он сломал печать и развернул сложенный в несколько раз листок, как его взыскательный нюх атаковал аромат серой амбры. На лице маркиза отразилось отвращение; отставив письмо на вытянутую руку, он извлек из кармашка свой монокль. Вооружившись им, он небрежно пробежал письмо глазами, после чего отправил его в огонь. Фанни, решил он, прискучила ему окончательно. Очаровательное создание, подобно многим девицам, полагавшим себя неотразимыми, она так и не поняла, когда следует остановиться. Теперь ей понадобилась пара серых в яблоках лошадок, дабы запрячь их в свое ландо; на прошлой неделе это было бриллиантовое ожерелье. Что ж, он дал ей его, и пусть оно послужит прощальным подарком на память.

Тяжелый аромат, которым она обильно сбрызнула свое послание, казалось, прилип к его пальцам; маркиз тщательно вытирал их, когда в комнату вошел Чарльз Тревор. Маркиз поднял голову и, заметив удивление на лице молодого человека, любезно пояснил ему, что не любит амбру.

Мистер Тревор предпочел промолчать, но полное согласие со своим хозяином было написано у него на лбу столь крупными буквами, что Альверсток добавил:

– Именно так! Догадываюсь, о чем вы думаете, Чарльз, и вы совершенно правы: настало время дать очаровательной Фанни conge[3 - Отставка (фр.).]. – Он вздохнул с деланным сожалением. – Премилая штучка, но неимоверно алчная при своих-то куриных мозгах.

И вновь мистер Тревор никак не прокомментировал слова маркиза. Откровенно говоря, ему было бы нелегко это сделать, поскольку он к предмету разговора испытывал весьма противоречивые чувства. Оставаясь моралистом, он мог лишь порицать способ жизни своего нанимателя; с другой стороны, воспитанный в рыцарских традициях, он жалел светловолосую Фанни; и наконец, будучи в достаточной мере осведомленным о щедрости, каковую его светлость проявил к молодой леди, он был вынужден признать, что у той нет оснований для недовольства.

Чарльз Тревор, младший представитель многодетного семейства, был обязан своим нынешним положением тому обстоятельству, что его отец, вскоре после своего рукоположения, был приставлен в качестве учителя и духовного наставника к отцу нынешнего маркиза, сопровождая того во время продолжительной поездки по Европе для завершения образования. Наградой ему стало не только вполне комфортное существование: его знатный ученик сохранил к нему искреннюю привязанность, стал крестным отцом его старшего сына и воспитал собственного в уверенности, что преподобный Лоренс Тревор может рассчитывать и на его покровительство.

Итак, когда преподобный Лоренс предложил нынешнему маркизу Чарльза в качестве секретаря, Альверсток согласился с куда большей готовностью, чем сам Чарльз отнесся к возможности войти в его семью. Чарльз не имел желания становиться духовным лицом, но он был молодым человеком строгих взглядов и безупречной морали, и все, что ему доводилось слышать об Альверстоке, укрепило его во мнении, что его ждет не что иное, как умерщвление плоти. Но, помимо здравого смысла, он обладал еще и развитой сыновней привязанностью, к тому же знал, что для священника средней руки содержать шестого сына весьма и весьма накладно, и потому оставил свои сомнения при себе, заверил отца, что сделает все от него зависящее, дабы не обмануть его ожиданий, и постарался утешиться сознанием того, что, когда перед ним распахнутся двери Альверсток-Хаус, ему будет намного легче разглядеть первую же блестящую возможность и воспользоваться ею, чем если он будет просиживать штаны в доме приходского священника.

Поскольку Чарльз испытывал неодолимую тягу к политике, ожидаемая блестящая возможность ему пока так и не представилась – маркиз не разделял его увлечений, вследствие чего нечасто появлялся в Верхней палате[4 - Палата лордов в Англии.]. Зато молодому секретарю было позволено писать краткие спичи, каковые его патрон полагал себя обязанным произносить, и даже, время от времени, посвящать маркиза в собственные политические убеждения.

Более того, он обнаружил, что Альверсток ему нравится. Не имея причин полагать, будто Альверстока интересуют его внутренние борения, он обнаружил в маркизе нетребовательность в сочетании с дружеским расположением и полным отсутствием высокомерия. Обмениваясь письмами с приятелем по колледжу, оказавшимся в схожей ситуации, коего наниматель полагал кем-то средним между чернокожим рабом и старшим слугой, Чарльз понял, как ему повезло. Некоторым выскочкам Альверсток мог показаться несносным снобом, но если его секретарю случалось ошибиться, он укорял его в манере, которую иначе как безупречной назвать было нельзя, поскольку она не содержала и намека на социальное превосходство. Приятель Чарльза выслушивал короткие распоряжения, отдаваемые ему повелительным тоном; к Чарльзу обращались с вежливыми просьбами, которые обычно сопровождали чарующие улыбки его светлости. Как Чарльз ни пытался, он не мог противостоять обаянию Альверстока, равно как и отрицать его изумительное искусство верховой езды и успехи в прочих видах спорта.

– Итак, – сказал маркиз, в глазах которого заблестели озорные огоньки, – судя по вашей нерешительности и даже робости, вы считаете своим долгом напомнить мне об очередном из моих обязательств. Послушайте моего совета – не делайте этого! Я сочту это проявлением крайней нелюбезности с вашей стороны и даже могу выйти из себя.

На губах мистера Тревора заиграла улыбка, и всю его торжественную серьезность как рукой сняло.

– Вы никогда не выходите из себя, сэр, – просто сказал он. – И это не долг – по крайней мере мне так не кажется! Но я решил, что вы захотите узнать об этом.

– В самом деле? Исходя из собственного опыта, могу утверждать, что эти слова неизменно служат прелюдией к тому, чего я охотно предпочел бы не знать.

– Да, – простодушно признался мистер Тревор, – но мне хотелось, чтобы вы прочли это письмо! Собственно говоря, я обещал это мисс Мерривиль!

– Кто такая, – пожелал узнать его светлость, – эта мисс Мерривиль?

– Она сказала, что вы с ней знакомы, сэр.

– Право же, Чарльз, вы должны знать меня лучше, нежели полагать, что я ношу в голове имена всех… – Он умолк и сосредоточенно нахмурился. – Мерривиль, – задумчиво протянул он.

– Полагаю, сэр, она – одна из ваших родственниц.

– Очень дальняя! Но какого же дьявола ей нужно?

Мистер Тревор протянул ему запечатанный конверт. Маркиз принял его, но недовольно заметил:

– Стоило бы преподать вам хороший урок и бросить его в огонь, дабы предоставить вам возможность объяснить, почему, несмотря на свое обещание, вы не смогли сделать так, чтобы я прочел его! – Сломав печать, он вскрыл письмо. Ему не понадобилось много времени, чтобы пробежать глазами его содержимое. Дойдя до конца, он поднял глаза и устремил на мистера Тревора страдальческий взгляд. – Вы сегодня немного не в себе, Чарльз? Хватили вчера лишнего?

– Что вы, сэр, как можно! – Мистер Тревор был явно шокирован подобным предположением.

– Тогда что, ради всего святого, вызвало у вас подобное помешательство?

– Я в своем уме! Я всего лишь имел в виду…

– Не спорьте! За прошедшие три года нашего знакомства вы ни разу не подвели меня, избавляя от общения с куда более близкими моими родственниками! Что до поощрения самых никчемных из них…

– Уверен, она не из таких, сэр! Да, быть может, она и не производит впечатления состоятельной особы, но…

– Самых никчемных, – твердо повторил его светлость. – Уж если моя сестра считает, что поселилась в захолустье, переехав на Гросвенор-плейс, то что же тогда говорить об особе, обитающей на улице Аппер-Уимпол-стрит? А если, – он вновь опустил взгляд на письмо в руке, – если эта Ф. Мерривиль и впрямь является дочерью единственного члена семьи, с которым я когда-либо водил знакомство, то можете быть уверены, что за душой у нее – ни гроша, и теперь она надеется, что я исправлю это недоразумение.

– Нет-нет, сэр! – пылко возразил мистер Тревор. – Надеюсь, я достаточно разбираюсь в людях, чтобы не распознать в ней такую особу!

– Я тоже на это надеюсь, – согласился его светлость и вопросительно приподнял бровь. – Ваши друзья, а, Чарльз?

– В жизни не видел их, сэр, – чопорно отозвался мистер Тревор. – Должен заверить вашу светлость, что счел бы крайне неуместной саму возможность навязать вам общество кого-либо из моих друзей.

– Ну же, не обижайтесь, прошу вас! У меня не было намерения оскорбить вас, – добродушно заметил Альверсток.

– Да, сэр, конечно! – смягчившись, заявил мистер Тревор. – Прошу прощения! Все дело в том… Пожалуй, будет лучше, если я расскажу вам, как получилось, что я встретил мисс Мерривиль?

– Сделайте одолжение! – согласился Альверсток.

– Она принесла письмо сама, – начал мистер Тревор. – Экипаж подъехал как раз в тот момент, когда я собирался войти в дом – видите ли, сегодня вы дали мне совсем мало поручений, вот я и решил, что вы не станете возражать, если я отлучусь ненадолго, чтобы купить себе несколько новых галстуков?

– Хотел бы я знать, кто натолкнул вас на эту мысль?

Слова маркиза вызвали у его положительного и уравновешенного секретаря очередную улыбку.

– Вы, сэр. Короче говоря, мисс Мерривиль вышла из экипажа с письмом в руке, как раз когда я поднимался по ступенькам. Посему…

– Ага! – вставил Альверсток. – Лакея с ней не было! Скорее всего, экипаж был наемным.

– Не могу знать, сэр. Как бы там ни было, я спросил у нее, чем могу ей помочь, сообщив, что являюсь вашим секретарем. У нас завязался разговор, и я пообещал, что передам вам ее письмо, и… словом…

– Позаботитесь, чтобы я прочел его, – закончил вместо него Альверсток. – Опишите мне эту чаровницу, Чарльз!

– Мисс Мерривиль? – растерявшись, пролепетал мистер Тревор. – Должен признаться, я не особенно ее рассмотрел, сэр. Она была очень любезна и естественна, и… и уж никак не походила на ту, кого вы именуете бедными родственниками! То есть я хочу сказать… – Он помолчал, явно представляя себе мисс Мерривиль. – Словом, я не слишком разбираюсь в таких вещах, но мне показалось, что одета она была чрезвычайно элегантно! Довольно молода, на мой взгляд – хотя это ее не первый выход в свет. – По некотором размышлении он изрек: – И даже не второй. – Достопочтенный секретарь глубоко вздохнул и с благоговением добавил: – Все дело в другой девушке, сэр!

– Вот как? – изображая живейший интерес, обронил Альверсток, в глазах которого заплясали веселые огоньки.

А вот мистер Тревор, похоже, никак не мог подобрать нужных слов: после долгой паузы, когда перед его внутренним взором, без сомнения, встал чудный образ, он честно заявил:

– Сэр, я еще никогда не видел и… и даже не мечтал увидеть такую божественную красоту! А ее глаза! Преогромные, и голубые-голубые! А волосы! Они похожи на жидкое золото! Самый очаровательный маленький носик и восхитительный цвет лица! А когда она заговорила…

– Как насчет лодыжек? – прервал поток бессвязных восклицаний его светлость.

Мистер Тревор покраснел и неуверенно рассмеялся:

– Я не видел ее лодыжек, сэр, потому что она оставалась в экипаже. Ее внешность и голос поразили меня в самое сердце. В ней есть нечто очаровательное… если вы понимаете, что я имею в виду!

– Отчего же, вполне понимаю.

– Очень хорошо. Словом, когда она подалась вперед, улыбнулась и попросила меня передать письмо вам, я пообещал ей, что так и сделаю – хотя и знал, что вы будете очень недовольны!

– Вы несправедливы ко мне, Чарльз. Признаюсь, после вашего рассказа у меня нет ни малейшего желания свести знакомство с этой мисс Мерривиль, но я положительно настроен встретиться с ее компаньонкой. Кстати, кто она такая?

– Я не знаю в точности, сэр, но полагаю, она приходится мисс Мерривиль сестрой, хотя и совсем на нее не похожа. Мисс Мерривиль называет ее Чарис.

– Так я и знал! Не зря же эта мисс Мерривиль с самого начала вызвала у меня неприязнь. Изо всех чудовищных уменьшительно-ласкательных прозвищ Карри представляется мне наиболее отталкивающим!

– Нет-нет! – вскричал бедный мистер Тревор. – Вы неправильно меня поняли, сэр! Разумеется, это было не Карри! Я совершенно отчетливо расслышал, как она называла ее Чарис! И еще мне подумалось, что это имя идет ей как нельзя более – ведь оно означает «изящество, грацию»… по-гречески!

– Благодарю вас, Чарльз, – смиренно промолвил его светлость. – Что бы я без вас делал!

– Мне показалось, вдруг вы забыли, сэр, – ведь временами память вас подводит!

В ответ на этот притворно-застенчивый выпад маркиз лишь всплеснул руками.

– Очень хорошо, Чарльз, – черт бы побрал вашу наглость!

Приободрившись, мистер Тревор продолжал:

– Мисс Мерривиль выразила надежду, что вы посетите ее на улице Аппер-Уимпол-стрит, сэр: не так ли?

– Вы не оставили мне выбора – если только пообещаете, что там будет и красотка Чарис.

Естественно, мистер Тревор не мог этого обещать, но почел за лучшее не настаивать и удалился, преисполненный самых радужных надежд.

Однако же, хорошенько все обдумав, он пришел к заключению, что оказал Чарис дурную услугу, обратив на нее разрушительное внимание Альверстока. Он не боялся того, что маркиз попытается соблазнить несовершеннолетнюю аристократку, какой бы красавицей она ни была: галантность его светлости не подразумевала подобного распутства. Но он имел все основания опасаться, что если Чарис понравится маркизу, то он начнет флиртовать с ней, окружит ее лестными заботой и вниманием, отчего девушка может решить, что он питает к ней длительную и пылкую страсть. Вспоминая обезоруживающий взгляд Чарис и ее очаровательную улыбку, мистер Тревор понял, что ее сердечко может быть разбито, и ощутил болезненный укол совести. Но потом он сказал себе, что вряд ли она одинока в этом мире и что защиту от печально известного ловеласа следует предоставить ее родителям. Кроме того, очень юные девушки занимали одно из первых мест в списке, который Альверсток полагал смертельно скучным.

Что до мисс Мерривиль, то мистер Тревор отчего-то не сомневался, что она вполне может о себе позаботиться. Он был ослеплен и очарован ее спутницей, но у него осталось смутное впечатление о весьма самоуверенной особе с орлиным профилем, способной располагать к себе людей. Он был уверен, что легко вскружить ей голову не удастся. Дальнейшие размышления укрепили его во мнении, что попытка играть ее чувствами просто не состоится: вряд ли столь известный знаток женской красоты, как Альверсток, удостоит ее повторного взгляда. Скорее всего, маркиз даже не даст себе труда приударить за нею.

По прошествии нескольких дней, в течение которых его светлость ни словом не обмолвился о ней и уж, конечно, не соизволил нанести ей утренний визит, могло показаться, что он или решил проигнорировать ее просьбу, или вовсе позабыл о ее существовании. Мистер Тревор прекрасно сознавал, что долг требует от него напомнить Альверстоку об этом, но предпочел воздержаться, сочтя момент крайне неподходящим. Его светлости пришлось вытерпеть целых три визита – два от старших сестер и один – от вдовой матери своего наследника, – каковые настолько утомили его, что домашние прилагали все усилия к тому, чтобы ненароком не вывести его из себя.

– Уверяю вас, мистер Уикен, – заявил заносчивый и напыщенный камердинер его светлости, снизойдя до разговора с дворецким, – когда он пребывает в раздражении, то способен, как говорится, устроить настоящий кавардак.

– Уж кому, как не мне, знать об этом, мистер Нэпп, – парировал его коллега, – ведь я помню его светлость еще совсем маленьким. Он очень похож на своего отца, покойного лорда, но вы-то, разумеется, его не застали, – с лицемерным сожалением добавил он, чтобы сбить спесь со своего собеседника.

А его светлость и впрямь был утомлен до крайности. Леди Бакстед, патологически не признающая поражений, лично прибыла в Альверсток-Хаус, воспользовавшись первым же смехотворным предлогом, да еще и прихватила с собой старшую дочь, которая, не сумев смягчить сердце дяди лестью, ударилась в истерику. К несчастью, она не принадлежала к числу тех немногих особ женского пола, кто мог плакать невозбранно, не опасаясь за свою красоту, посему он остался глух к ее слезам, как, впрочем, и к стенаниям своей сестры, упиравшей на стесненные обстоятельства, в коих она якобы оказалась. Только крайняя нужда, провозгласила леди Бакстед, сподвигла ее обратиться к брату за помощью в исключительно обязывающем деле – выходе своей дражайшей Джейн в свет. Но брат весьма любезно сообщил ей, что правильнее было бы употребить слово «скупость», а не «нужда», после чего ее светлость вышла из себя, устроив ему, по меткому выражению Джеймса, старшего ливрейного лакея, прислуживавшего в холле, «сущую базарную свару», как он описывал ее своим непосредственным подчиненным.

Следующей посетительницей его светлости стала миссис Донтри. Подобно леди Бакстед, она была вдовой; равным образом она разделяла уверенность своей кузины в том, что священный долг Альверстока обязывает его содержать ее сына. Но на этом сходство между двумя женщинами заканчивалось. Злые языки частенько называли леди Бакстед «толстухой» и «базарной торговкой», но подобные эпитеты были неприменимы к миссис Донтри – созданию исключительной хрупкости, которая сносила все обрушившиеся на нее невзгоды со стойкостью, достойной всяческого уважения. В девичестве она была признанной красавицей, но склонность ко всякого рода недомоганиям убедила ее в том, что здоровье у нее слабое, и вскоре после замужества она принялась (как съязвили на сей счет леди Джевингтон и леди Бакстед) «пичкать себя всякой гадостью». Преждевременная кончина супруга окончательно подорвала ее самочувствие: с ней начали случаться нервические припадки, и она пустилась во все тяжкие, назначая себе столь изнурительные диеты и снадобья (например, сыворотку козьего молока для лечения чахотки, каковой у нее не было и в помине), что вскоре превратилась в тень себя прежней. К сорока годам она сочла себя полным инвалидом и, в отсутствие иных увеселений, предпочитала проводить дни, грациозно возлежа на софе и принимая услуги приживалки, бедной родственницы. Столик рядом с ней ломился от флакончиков и пузырьков, содержащих коричную воду, валериану, капли асафетиды[5 - Растительная (камедистая) смола, используемая в медицине.], камфарную настойку лаванды и прочие всевозможные укрепляющие и успокаивающие средства, которые рекомендовали ей друзья или изготовители. В отличие от леди Бакстед, она не страдала ни скаредностью, ни сварливостью. Разговаривала она слабым и печальным голосом, который, если ей противоречили, становился лишь еще слабее и утомленнее, и готова была истратить состояние как на свои нужды, так и на потребы собственных детей. К несчастью, вдовья часть ее наследства (которую леди Джевингтон и Бакстед злорадно именовали «некоторым достатком») была не настолько велика, чтобы она могла жить так, как, по ее словам, привыкла, не прибегая к жесткой экономии; а поскольку слабое здоровье не позволяло ей овладеть этим искусством, она неизменно влезала в долги. Вот уже долгие годы она получала вспомоществование от Альверстока и, Господь свидетель, страстно желала стать независимой от его щедрости, но при этом была уверена в том, что, раз ее привлекательный сынуля был его наследником, то маркиз обязан содержать и двух других ее дочерей.

Поскольку старшей из них, мисс Хлое Донтри, семнадцать должно было сравняться лишь через несколько недель, миссис Донтри не особо задумывалась над тем, как представить дочь в обществе, пока не узнала через десятые руки, что Альверсток планирует дать грандиозный бал в честь мисс Джейн Бакстед. Может, она и была слабой женщиной, но для защиты своих ненаглядных детей, по ее же собственным словам, готова была превратиться в тигрицу. Именно в этом качестве она и предстала перед Альверстоком, вооружившись своим самым сильным оружием: флаконом с нюхательной солью.

Она не стала выдвигать никаких требований – это было не в ее обычае. Когда он вошел в залу, она направилась к нему, кутаясь в шали и накидки и протягивая ему обе руки, облаченные в перчатки из бледно-лиловой лайки.

– Дорогой Альверсток! – проворковала она, поднимая огромные, ввалившиеся глаза на его лицо и одаривая его одной из своих печальных улыбок. – Мой благодетель! Как мне благодарить вас?

Проигнорировав ее левую руку, он коротко пожал ей правую и осведомился:

– Благодарить за что?

– Как это на вас похоже! – продолжала она. – Но если вы забыли о своей щедрости, то я не могу! О, я навлекла на себя немилость бедной Гарриет и девочек тем, что вышла наружу в такую зябкую погоду, но мне показалось, что это самое малое, что я могу сделать! Вы слишком добры к нам!

– Клянусь честью, это что-то новенькое, – пробормотал маркиз. – Присаживайтесь, Лукреция, и давайте поговорим начистоту! Итак, что такого я сделал, чтобы навлечь на себя такую благодарность?

Но нарушить невозмутимую безгрешность голоса и поведения миссис Донтри, похоже, не могло ничто на свете; опускаясь в кресло, она ответила:

– Притворщик! Но я знаю вас слишком хорошо, чтобы поддаться на ваши уловки: вам не нравится, когда вас благодарят – и впрямь, вздумай я поблагодарить вас за вашу доброту по отношению ко мне и девочкам, за вашу неизменную поддержку и любезность, то, боюсь, я превратилась бы в ту, кого вы называете занудой! Хлоя, милое дитя, называет вас нашим благодетелем!

– Должно быть, она повредилась рассудком! – был ответ.

– О, она уверена, что никто не может сравниться с ее великолепным кузеном Альверстоком! – негромко рассмеявшись, возразила миссис Донтри. – Ваш авторитет для нее непререкаем, уверяю вас!

– Не стоит так расстраиваться из-за пустяков, – сказал он. – Она непременно поправится!

– Гадкий мальчишка! – игриво проворковала миссис Донтри. – Вы надеетесь свести все к шутке, но вам это не удастся, даже не рассчитывайте! Вы прекрасно знаете, что я пришла сюда, дабы поблагодарить вас – да и выбранить заодно! – за то, что вы пришли – в отличие от меня, увы! – на помощь Эндимиону. Какая прекрасная лошадь! Превосходных кровей, как он говорит. Право же, вы чересчур добры к нему.

– Вот, значит, за что вы пришли поблагодарить меня! – протянул его светлость, и в глазах его блеснула сардоническая усмешка. – Но вам вовсе ни к чему было утруждать себя: я ведь обещал, когда он достигнет совершеннолетия, обеспечить его надлежащим выездом.

– Как это щедро с вашей стороны! – вздохнула она. – И он искренне вам благодарен! Что до меня, то иногда я спрашиваю себя, что сталось бы со мной после кончины моего обожаемого супруга, если бы я не могла рассчитывать на вашу поддержку во всех обрушившихся на меня невзгодах.

– Я настолько уверен в вас, кузина, что нисколько не сомневаюсь в том, что вы быстро заручились бы поддержкой в другом месте, – ответил он голосом, сладость которого могла бы поспорить с ее интонациями. Маркиз едва заметно улыбнулся, глядя, как она закусила губу, и проговорил, открывая табакерку: – И какое же несчастье досаждает вам сейчас?

Она тут же широко распахнула глаза и с видом крайнего изумления ответила:

– Мой дорогой Альверсток, что вы имеете в виду? Помимо своего слабого здоровья – а о нем я предпочитаю не упоминать, как вам хорошо известно, – ровным счетом никакое! Я выполнила то, что собиралась, и теперь намерена откланяться, пока моя бедная Гарриет не решила, что со мной случилась одна из этих глупых судорог. Она ждет меня в экипаже, потому что не могла допустить, чтобы я вышла из дома одна. Она так обо мне заботится! Вы все меня совершенно избаловали!

Миссис Донтри поднялась на ноги, запахнулась в шаль и протянула ему руку. Но, прежде чем он успел принять ее, она уронила ее вдоль тела и воскликнула:

– Да, вот кстати, чуть не забыла – я же собиралась обсудить с вами кое-что! Мне нужен ваш совет, Альверсток, потому как я оказалась в чрезвычайно затруднительном положении!

– Вы вгоняете меня в краску, Лукреция, – сказал он. – Мне случалось частенько разочаровывать вас, а вот вы не разочаровываете меня никогда!

– Вам, должно быть, доставляет удовольствие подшучивать надо мной! Но, умоляю вас, будьте же серьезны! Речь идет о Хлое.

– А, в таком случае вы должны извинить меня! – заявил его светлость. – В воспитанницах пансионатов я не разбираюсь совершенно, и, боюсь, мой совет окажется вам бесполезен.

– Ах, вы тоже видите в ней всего лишь воспитанницу пансионата! И впрямь представляется почти невозможным, что когда-нибудь она станет взрослой! Но так оно и есть: скоро ей исполнится семнадцать; и, хотя я решила представить ее обществу лишь в будущем году, все говорят мне, что не стоит откладывать такое событие. Видите ли, ходят упорные слухи, что здоровье дражайшей королевы настолько пошатнулось, что она может умереть в любую минуту и, даже если этого не случится, в будущем году уже не сможет устраивать приемы. Что, признаюсь, сильно меня беспокоит, поскольку я, естественно, должна представить очаровательного ребенка – этого хотел бы и бедный Генри, – но если королева умрет, то официальных приемов более не будет. Что же касается возможности вывести ее в свет в Карлтон-Хаус, то я и помыслить об этом не могу! И вот я пребываю в растерянности. Даже если герцогиня Глостерская займет место королевы – чего, разумеется, может пожелать принц-регент, поскольку она всегда была его любимой сестрой, – это будет уже не то. Вы представляете, что будет, если место королевы займет эта постылая леди Хертфорд?

Альверсток, находивший вероятность подобного события крайне маловероятной, сочувственно поддакнул:

– И впрямь, что?

– Посему я сочла своим долгом вывести Хлою в свет уже в этом сезоне, причем любой ценой! – заявила мисс Донтри. – Я надеялась устроить все приготовления к будущему году заранее, но, увы, этому не суждено случиться! Бедное дитя! Когда я сообщила ей, что вынуждена буду представить ее в одном из моих собственных придворных платьев, поскольку решительно не могу позволить себе заказать для нее новое, то она приняла это известие с таким смирением и стойкостью, что у меня едва не разорвалось сердце! Милое дитя, она так мила, что я буквально умираю от желания устроить ее дебют в самом лучшем наряде, достойном ее красоты! Но если ее выход в свет состоится в этом году, то мечта моя так и останется неосуществленной.

– В таком случае вот вам мой совет: подождите до будущего года, – ответствовал Альверсток. – Утешьтесь осознанием того, что если приемов и впрямь более не будет, то и никакая другая дебютантка не сможет насладиться удовольствием, которого окажется лишена и ваша дочь.

– Ах нет! Как я могу быть такой недальновидной? – возразила она. – Каким-то образом я должна исхитриться и вывести ее в свет этой весной! И устроить танцы, обязательно! Но как этого добиться в моем положении… – Она вдруг оборвала себя на полуслове, явно пораженная неожиданной идеей. – Интересно, а Луиза не собирается представлять Джейн в этом сезоне? Веснушки ей совершенно не к лицу, бедное дитя, да и фигура неутешительная! Но можно не сомневаться, что Луиза сделает все от нее зависящее, чтобы девочка выглядела безупречно, хотя сама она такая скряга, что непременно станет оплакивать каждое пенни, которое вынуждена будет истратить на это мероприятие. Знаете, – с негромким смешком призналась она, – ходят слухи, что это вы даете бал в честь Джейн!

– В самом деле? – осведомился его светлость. – Но слухи, как вам, несомненно, известно, – это труба, на которой играют домыслы, зависть и предположения. Остальное я позабыл, но спешу вас уверить, дражайшая Лукреция, что в приглашениях на бал, если таковой состоится здесь, Хлоя не будет забыта. А теперь позвольте сопроводить вас к вашему экипажу: мысль о верной Гарриет, терпеливо ожидающей вас, не дает мне покоя.

– Постойте! – сказала мисс Донтри, пораженная очередной идеей. – А что, если мы с Луизой соединим наши возможности, какими бы они ни были, и устроим бал в честь обеих наших дочерей? Боюсь, что моя очаровательная Хлоя затмит бедную Джейн, но, как мне представляется, Луиза не станет особенно возражать, если поймет, что сможет немного сэкономить. – Сложив руки молитвенным жестом перед грудью, она добавила голосом, в котором лукавство сочеталось с лестью: – Позволите ли вы нам, дражайший Вернон, если Луиза согласится, устроить бал здесь, в вашей роскошной зале?

– Нет, дражайшая Лукреция, не позволю! – отозвался его светлость. – Но не спешите расстраиваться! Сие событие не состоится по той простой причине, что Луиза не согласится на ваш план, поверьте! Да, я знаю, что веду себя ужасно неучтиво, отчего вы можете лишиться чувств: быть может, позвать верную Гарриет?

Это было уже слишком, даже для миссис Донтри. Одарив его на прощание укоризненным взглядом, она удалилась, выражением лица весьма напоминая миссис Сиддонс[6 - Сара Сиддонс (1755–1831) – знаменитая британская актриса. Сиддонс считается едва ли не лучшей леди Макбет в истории мирового театра.] на портрете, написанном покойным сэром Джошуа Рейнольдсом и названном им «музой Трагедии».

Третьим посетителем маркиза стала леди Джевингтон, которая явилась не искать его благосклонности, а уговорить не поддаваться домогательствам леди Бакстед. Величественным и размеренным тоном она изложила, что не рассчитывает на его содействие в деле представления ее Анны высшему обществу, равно как и не намерена просить его об этом, но сочтет преднамеренным к себе неуважением, если он окажет таковое мисс Бакстед, которая (как многозначительно подчеркнула леди Джевингтон), в отличие от своей двоюродной сестры, не является его крестницей. Но если, добавила она, пристрастность маркиза вынудит его особо выделить Хлою, дочь Этой Женщины, то тогда ей не останется ничего иного, как умыть руки и снять с себя всяческую ответственность за последствия.

– Аугуста, ты почти убедила меня! – вскричал его светлость.

Слова эти, произнесенным нежно и ласково, сопровождались сладчайшей улыбкой; но леди Джевингтон, охваченная гневом, выплыла из комнаты, не добавив более ни слова.

– Теперь, – заявил маркиз своему секретарю, – осталось только, чтобы и ваша протеже потребовала от меня дать бал в ее честь!




Глава 3


В свете нынешних обстоятельств казалось маловероятным, что маркиз, которому редко приходила блажь доставлять кому-либо удовольствие, кроме себя самого, откликнется на приглашение мисс Мерривиль; равным образом, Чарльз Тревор тоже не проявлял стремления освежить его память. Но то ли из любопытства, то ли оттого, что однажды он оказался неподалеку от улицы Аппер-Уимпол-стрит, но маркиз нанес-таки ей визит.

Дверь ему открыл пожилой дворецкий, который провел его по узкой лестнице в гостиную на втором этаже с медлительностью, красноречиво свидетельствующей о возрасте и дряхлости, и объявил о его прибытии.

Его светлость, остановившись на пороге и быстро оглядевшись по сторонам, понял, что подозрения его вполне оправдались: неизвестная родственница явно принадлежала к категории нуждающихся, поскольку комната была обставлена безо всякой элегантности и выглядела где-то даже облезлой и убогой. Не обладая необходимым опытом в таких делах, он не распознал признаков, которые подсказали бы человеку, пребывающему в не столь счастливых обстоятельствах, что дом принадлежал к числу тех, что сдаются внаем на сезон и, соответственно, обставляются как можно дешевле.

В комнате обнаружилась единственная обитательница – леди, которая что-то писала за небольшим столом, стоявшим справа от окна. Она быстро подняла голову и устремила на Альверстока взгляд, который был одновременно удивленным и оценивающим. Он увидел, что она довольно молода, лет двадцати трех – двадцати четырех от роду; не лишена привлекательности, и в лице ее обращают на себя внимание ласковые серые глаза, самоуверенный маленький носик, твердая линия губ и упрямый подбородок. Волосы ее, приятного светло-каштанового оттенка, были уложены в мелкие косички, которые на висках загибались к глазам; платье же, поверх которого она надела короткий полосатый жакет, было из хорошего льняного батиста, с высоким, под горло, воротом и двойной оторочкой по подолу. Альверсток, который был не чужд тонкостей женских нарядов, с первого взгляда отметил, что, хотя туалет молодой леди полностью соответствовал всем критериям моды, он не был ни броским, ни дорогим. Ни один знаток не рискнул бы назвать его изысканным; но, с другой стороны, никто не счел бы ее неряшливо или безвкусно одетой. Она носила свое простое платье с врожденным изяществом и выглядела свежей и опрятной.

Кроме того, она безупречно владела собой, и это обстоятельство заставило Альверстока задуматься, уж не старше ли она, чем ему показалось. Поскольку молодые незамужние леди, как правило, не принимают посетителей мужского пола, то было бы вполне естественно, если бы она капельку взволновалась при виде незнакомого джентльмена; но, похоже, его появление произвело на нее не большее впечатление, чем его холодный оценивающий взгляд. Явно не собираясь заливаться румянцем или опускать глаза, она не проявляла ни малейших признаков девичьей стыдливости. Напротив, она окинула его задумчивым взглядом, к тому же (как он с изумлением отметил про себя) довольно-таки критическим.

Маркиз выступил вперед в свойственной ему неспешной и одновременно грациозной манере.

– Имею ли я честь обращаться к мисс Мерривиль? – осведомился он.

Девушка встала из-за стола и вышла ему навстречу, протягивая руку.

– Да, я – мисс Мерривиль. Как поживаете? Прошу простить меня – я не ожидала подобного визита.

– Это я должен умолять вас простить меня! У меня сложилось впечатление, будто вы пригласили меня навестить вас.

– Да, но я уже перестала вас ждать. Что меня ничуть не удивляет, поскольку, как мне представляется, вы сочли мою просьбу докучливой и, пожалуй, назойливой!

– Ничуть не бывало! – с томной медлительностью протянул его светлость.

– Увы, боюсь, так оно и было. Дело в том, что я почти всю свою сознательную жизнь провела в Херефордшире, вследствие чего еще не успела должным образом ознакомиться с лондонскими обычаями. – В глазах ее заплясали озорные огоньки, и она заговорщическим тоном добавила: – Вы не представляете, как тяжело соблюдать правила приличия, когда ты долгие годы была полновластной хозяйкой в своем доме!

– Напротив! – с готовностью согласился маркиз. – Представляю, и очень даже хорошо!

Она рассмеялась:

– В самом деле? В таком случае мне будет нетрудно объяснить вам, почему я… почему я так настойчиво искала вашего визита!

– Какая замечательная фраза! – восхитился он. – Вы затвердили ее на память? Хотя мне представляется, что ваша настойчивая просьба больше походила на недвусмысленный приказ!

– О боже! – ахнула мисс Мерривиль. – А я так старалась не показаться самостоятельной и самоуверенной особой!

– А вы и в самом деле такая?

– Да, но что мне оставалось? Я должна рассказать вам, как все… Но, прошу вас, присаживайтесь же!

Он отвесил ей легкий поклон и подошел к креслу у камина. Она опустилась в точно такое же, стоявшее напротив, и, с сомнением оглядев его с головы до ног, изрекла:

– Я действительно намеревалась изложить вам все в своем письме, но у меня так путано получилось – как выражается мой брат Гарри, – что я предпочла встретиться лично и поговорить с вами! Поначалу я вовсе не собиралась обращаться к кому-либо из папиных знакомых, полагая, что моя тетя Скрабстер сделает все сама. Это лишь показывает всю глубину моего невежества. Так заблуждаться на ее счет! Но вся штука в том, что она – старшая из сестер моей матушки и она вечно писала нам о том, какой роскошный образ жизни ведет и как мечтает о том, чтобы ввести меня и мою сестру в высшее общество.

– Будучи твердо уверенной в том, что ей никогда не придется выполнять обещанное?

– Именно так! – просияла мисс Мерривиль, одарив его теплой улыбкой. – Хотя я не думаю, что все дело в том, что дядя нажил состояние торговлей. Он купец в Восточной Индии и вполне респектабельный, но, увы, совсем не светский человек. Вот почему, поняв, как ошибалась, я вынуждена была преодолеть свои сомнения и колебания и постараться найти того из папиных знакомых, кто лучше всего подходил бы для моей цели.

– И что же подтолкнуло вас остановить свой выбор на мне? – полюбопытствовал его светлость, уголки губ которого изогнулись в цинической улыбке.

Она с готовностью ответила:

– О, это был отнюдь не мой каприз, а всего лишь здравый смысл! Во-первых, папа всегда говорил, что вы – самый достойный изо всех его родственников. Хотя, судя по тому, что я слыхала, – с сомнением добавила она, – вряд ли это можно счесть комплиментом! Я никогда не видела ни своих кузенов, ни двоих моих тетушек Мерривиль, потому что, надобно вам знать, вся семья папы отреклась от него, когда он женился на моей матери вместо богатой наследницы, которую они ему подыскали. Посему я от всей души надеюсь, что такая встреча никогда не состоится. Что же касается того, чтобы обратиться к ним за помощью, какой бы они ни была, – нет, ни за что! – Нахмурившись, она ненадолго задумалась, после чего продолжала: – Кроме того, никто из них не мог оказать мне содействия, в котором я нуждалась, поскольку все они – ужасно скучные и старомодные люди, которые почти никогда не бывают в Лондоне из-за того, что не одобряют современных нравов. Что и стало еще одной причиной остановить свой выбор на вас.

Он приподнял брови.

– Что заставляет вас думать, будто я одобрительно отношусь к современным нравам?

– Ничего. Я имею в виду, что не знала о вас ровным счетом ничего, но дело не в этом! Хотя теперь я вижу, что вы большой модник… или мне это только кажется? – с вопросительной интонацией добавила она.

– Вы очень любезны! Я… э-э… прилагаю все усилия к тому, чтобы производить благоприятное впечатление.

– Да, и что самое главное, вращаетесь в высшем обществе. Это стало лишним поводом выбрать вас, – призналась она, одарив его очередной дружеской улыбкой.

– Что вы говорите! И для чего же? Или вы хотите, чтобы я угадал сам?

– В общем, вы и впрямь можете догадаться сами, потому что не производите впечатления глупца – хотя, должна признаться, я думала, что вы намного старше. Очень жаль, что это не так. Ну что ж, ничего не поделаешь, и, осмелюсь предположить, вы достаточно старый, чтобы оказаться мне полезным.

– Мне тридцать семь лет, мадам, – язвительно отозвался Альверсток, – и, пожалуй, я должен уведомить вас, что у меня нет желания оказываться полезным кому бы то ни было!

Девушка в величайшем изумлении воззрилась на него.

– В самом деле? Но почему?

Маркиз пожал плечами:

– Из чистого эгоизма, мадам, приправленного изрядной толикой отвращения к скуке.

Она с тревогой уставилась на него:

– А вас не слишком затруднит представить меня леди Альверсток? И узнать у нее, не будет ли она столь любезна, дабы оказать мне требуемое содействие?

– Это совершенно исключено, тем более что моя мать умерла много лет назад.

– Нет-нет, я имею в виду вашу супругу!

– Я не женат.

– Вот как? – воскликнула она. – Какая досада!

– Невежливо с моей стороны, не так ли? – сочувственно заметил он.

– Собственно, нет, ничего невежливого я не вижу, потому что вы же не могли знать, что я очень этого хотела, – заметила она, весьма любезно извиняя его.

Маркиз не замедлил с ответом, который был исполнен глубокой иронии:

– Следует ли понимать вас так, что знай я об этом, то должен был бы всенепременно исправить положение?

Она зарделась и с тревогой посмотрела на него:

– Умоляю вас, не берите в голову! Я вовсе не хотела показаться дерзкой, и, смею надеяться, мы сможем уладить дело ко всеобщему удовлетворению, если захотим.

– Мы?

Он заговорил с нескрываемым высокомерием, но уголки его губ предательски подергивались, а глаза под тяжелыми веками весело поблескивали. Эти симптомы не остались незамеченными мисс Мерривиль. Она испустила вздох облегчения и с обезоруживающей улыбкой сказала:

– Слава Богу! Мне уж показалось, будто я вывела вас из себя! Должна признать, что не могу вас винить за это, потому что, наверное, окончательно вас запутала. А ведь я полагала, что мне не составит особого труда изложить вам некоторые обстоятельства, если только я сумею встретиться с вами лицом к лицу!

– Итак, что же это за обстоятельства?

Несколько мгновений девушка молчала, явно пребывая, что было понятно по ее нахмуренному выражению, не в затруднении, а выстраивая в уме цепь логических объяснений:

– Можно сказать, что все началось со смерти папы, случившейся год тому назад. Но это отнюдь не значит, что я не задумывалась об этом раньше, потому что это не так; просто, когда он был жив, мне представлялось, что ничего нельзя сделать.

– Мне очень жаль слышать, что ваш отец умер, – прервал ее монолог маркиз, – но я, пользуясь случаем, спешу сообщить вам, что мое знакомство с ним было весьма поверхностным. Что касается нашего родства, то и оно, происходя со стороны семьи моей бабушки, было настолько отдаленным, что им вполне можно пренебречь.

– Но папа всегда отзывался о вас как о своем кузене! – возразила она.

Маркиз предпочел промолчать, и после короткой паузы девушка продолжала:

– Да, и мы с вами – родственники, потому что я видела ваше имя на фамильном древе в большой семейной Библии, что хранилась у нас дома.

– Только через посредство двух браков, – он явно не спешил обнадеживать ее.

– Понятно. Вы не хотите признавать нас, верно? В таком случае не вижу ни малейшей необходимости излагать вам наше затруднительное положение. Приношу свои извинения за то, что причинила вам беспокойство, вынудив навестить меня.

При этих словах маркиз, твердо вознамерившийся положить конец разговору при первой же возможности, вдруг совершенно нелогично решил продолжить его. Что заставило его смягчиться – то ли мисс Мерривиль показалась ему забавной, то ли факт, что его отказ, против обыкновения, был встречен без возражений, и это его заинтриговало, – осталось невыясненным даже для него самого. Словом, какой бы ни была причина, но он вдруг рассмеялся, насмешливо глядя на нее:

– О, какие мы обидчивые! Нет-нет, не задирайте так свой носик: вам это не идет! Я ничуть не возражаю против того, чтобы признать вас, как вы выражаетесь, и даже не стану отказываться от родства – хотя и не стану давать обещание оказать вам содействие в чем бы то ни было. Кстати, что, по-вашему, я могу для вас сделать?

Она смягчилась и благодарно улыбнулась ему:

– Я очень вам обязана! От вас мне нужен совершенный пустяк: ввести мою сестру в общество!

– Ввести вашу сестру в общество? – тупо переспросил он.

– Да. Должна предупредить, что, не исключено, вам придется представить и меня тоже, если только я не сумею убедить сестру в том, что это совершенно излишне. Короче говоря, эта девушка отвечает самым взыскательным вкусам света, но сейчас уверяет, что не станет бывать на приемах, если только я не составлю ей компанию, чем создает определенные для меня трудности, но у нее такой любящий нрав, что…

Маркиз вновь без церемоний перебил ее:

– Милая девочка, вы серьезно полагаете, что должны совершить свой выход в свет при моем содействии? Вам нужна какая-либо почтенная матрона, которая возьмет вас под свою опеку, а вовсе не холостяк!

– Я и сама это знаю, – согласилась она. – Вот почему я с большим разочарованием узнала, что вы и впрямь холостяк. Но я уже придумала, как мы можем обойти это препятствие! Вы ведь не станете возражать, если мы сделаем вид, будто папа поручил нас вашему попечению? Не всех нас, разумеется, потому что Гарри только что достиг совершеннолетия, да и мне уже исполнилось двадцать четыре года, а лишь троих самых младших?

– Стану, причем категорически!

– Но почему? – принялась она уговаривать его. – Вам не придется делать для нас ничего, кроме помощи Чарис – и мне, быть может, – во время представления нас обществу! Естественно, я не рассчитываю, что вы проявите интерес к чему-либо еще, что нас касается! Откровенно говоря, мне бы это очень не понравилось, – прибавила она.

– Право же, вам нечего опасаться! Почему вы не хотите понять, мадам, что моя поддержка вряд ли станет для вас пропуском в высший свет?

– Как прикажете это понимать? – пожелала узнать девушка. – Я полагала, что уж перед маркизом все двери открыты!

– Это, мисс Мерривиль, зависит от маркиза!

– Вот как! – пробормотала она и задумалась, переваривая услышанное. – Папа говорил, что вы прожженный интриган и повеса. Означает ли это, что появляться в вашем обществе неприлично?

– Абсолютно непозволительно! – тут же заверил он ее.

Она вдруг захихикала:

– Ах вы, обманщик! Я в это не верю! Даже бедный папа не был настолько плох!

– Даже бедный папа… – повторил маркиз.

Нашарив монокль, он поднес его к глазу и принялся внимательно изучать свою собеседницу, словно энтузиаст, обнаруживший крайне интересный экземпляр.

Девушка, на которую его действия не произвели особого впечатления, продолжала:

– Да-да, хотя, полагаю, до встречи с матушкой он отличался буйным нравом – и то, что он сбежал с ней, было еще не самым страшным! Мне всегда представлялось странным, что она согласилась на это, потому что происходила из очень приличной семьи и была ну очень добродетельна! Однако же, думаю, люди, питающие друг к другу пылкую страсть, способны на самые неординарные поступки – и еще мне думается, что она легко поддавалась убеждению. Не то чтобы я очень хорошо ее знала – она умерла вскоре после рождения Феликса, но Чарис – вылитая ее копия, а уж она-то очень внушаема! Ну и, конечно, оба они были так молоды! Подумать только! Папа стал совершеннолетним всего за неделю до моего рождения! Не постигаю, как он умудрялся содержать семью, потому как его отец оставил его без гроша, а я не думаю, что он имел какое-либо доходное занятие. Но после женитьбы на маме он отказался от разгульного образа жизни; а учитывая, что они вызывали у моих дедушки с бабушкой наибольшую тревогу и замешательство, то мне представляется, что они поступили ужасно несправедливо, не приняв маму в семью!

Маркиз предпочел тактично промолчать. Его воспоминания о покойном мистере Мерривиле, с которым он свел знакомство не столь уж много лет назад, не соответствовали благостной картине личности, испытавшей духовное перерождение.

– Что до меня, – продолжала мисс Мерривиль, – то, думаю, они сполна получили по заслугам за свою неприязнь, когда тиф с интервалом всего в один день унес и моего деда, и моего дядю Джеймса, который был их наследником! Вот так папа и унаследовал их собственность – и как раз вовремя, так что Гарри родился уже в Грейнарде! А потом, после него, на свет уже появились Чарис, Джессами и Феликс. – Она умолкла, заметив недоумение на лице маркиза, и улыбнулась. – Я знаю, о чем вы думаете, и вы совершенно правы! У всех у нас, кроме Гарри, поистине нелепые имена! Уверяю вас, они доставляют нам массу неудобств. Мама и слышать не хотела ни о чем, кроме как наречь меня Фредерикой – в честь папы, вы же понимаете. Затем последовал Гарри, потому что маму звали Гарриет. Имя для моей сестры выбирал уже папа, который заявил, что она – самый грациозный и ладный ребенок на свете. Джессами назвали так в честь его крестного отца, а имя Феликс придумала мама, потому что мы были таким счастливым семейством! Правда-правда – во всяком случае, вплоть до смерти мамы. – Девушка вновь умолкла, но тут же заговорила опять, покачав головой, словно отгоняя неприятные воспоминания, и сказала уже куда более веселым тоном: – Итак, нам не оставалось ничего иного, кроме как смириться со своими дурацкими именами! А мы с Джессами поклялись никогда не называть друг друга Джесси и Фредди, равно как не позволять этого и никому другому.

– И что же, вы добились своего?

– Да, причем почти всегда! Должна признаться, что Феликс иногда говорит «Джесси», но только когда Джессами выходит из себя; да и Гарри время от времени называет меня Фредди, когда мы остаемся одни, но совсем не для того, чтобы подразнить меня! И он никогда не зовет Джессами «Джесси», как бы тот ни провоцировал его, потому что он на четыре года старше, не говоря уже о том, что он – глава семьи и счел бы недостойным затеять с Джессами потасовку, когда знает, что способен победить его одной левой. При этом Гарри всегда говорит, что у Джессами храброе сердце, но… О боже, что-то я совсем разболталась, но говорю совсем не о том! Так на чем я остановилась?

– По-моему, вы заговорили о смерти своей матушки.

– О да! Словом, это произвело ужасное действие на всех нас. По-моему – собственно, я знаю это наверняка, – папа был буквально раздавлен ее кончиной, и мы даже начали опасаться за его душевное здоровье. Впрочем, тогда я была слишком мала, чтобы отдавать себе отчет в происходящем, но все-таки помню, что он долго болел – или так мне казалось, – а когда выздоровел, то уже не был таким, как прежде. Собственно говоря, он стал чужим в нашем доме и почти перестал бывать там. Он больше не мог жить там без мамы. Наверное, тогда нам бы это не понравилось, но теперь я думаю, что было бы лучше, если бы он женился снова. Я понимаю, что с моей стороны нехорошо так говорить, но отец, увы, повредился рассудком.

– В общем, да, – признал Альверсток. – Но неужели он бросил вас на произвол судьбы? Мне трудно в это поверить!

– Нет-нет, что вы! Разумеется, нет! К нам переехала моя тетя Серафина – незамужняя сестра мамы, – и она живет с нами с того самого момента, как умерла мама!

– И сейчас она тоже с вами?

– Конечно! Господи милосердный, да разве мы смогли бы приехать в Лондон без ее разрешения?

– Вы должны простить меня: я никогда не видел – а до этой минуты и не слышал – вашей тетушки, и у меня сложилось впечатление, что вы решили обойтись без компаньонки[7 - Здесь: дуэнья; пожилая дама, сопровождающая молодую девушку.].

– Я еще не настолько дряхлая! Что заставило вас предположить… О! Ваше чувство приличия оскорблено тем, что я принимаю вас в отсутствие компаньонки! Моя тетя Скрабстер предупреждала меня, что так оно и будет, но, видите ли, я – не девочка, сбежавшая из пансиона. Более того, хотя мы вполне привыкли к ее манере, не думаю, что вам моя тетя понравилась бы! Во-первых, она глуха как тетерев; во-вторых, она немного эксцентрична! Если она войдет сюда, умоляю, только не ссорьтесь с нею!

– Обещаю, что не буду! – сказал он. – А что, она у вас – скандалистка?

– Нет, но она ненавидит мужчин, – пояснила Фредерика. – Мы думаем, что в молодости она пережила какое-то разочарование или нечто в этом роде. Пожалуй, застав здесь вас, она тотчас же удалится.

– Едва ли ее можно назвать идеальной компаньонкой! – заметил маркиз.

– Вы правы. Хуже того, она разлюбила Гарри. Папу она буквально ненавидела, но это хотя бы можно было понять, потому что он не только был груб с ней, но и вообще вел ужасный образ жизни, промотав поместье и свое состояние. К счастью, он не успел окончательно пустить нас по миру – с ним случился удар.

– Вам и впрямь повезло, – заметил он, стараясь сохранять серьезность.

– Да, не так ли? Потому что он хотя и поправился и к нему даже вернулась способность двигаться, но разум его пострадал. Не хочу сказать, будто он лишился рассудка, но стал страдать забывчивостью – и изменился! Он не буйствовал, не впадал в крайности и был очень счастлив. Откровенно говоря, таким он мне нравился намного больше. Он позволил мне управлять поместьем и своими делами, так что мне, с помощью, разумеется, мистера Салькомба – это наш стряпчий – удалось уберечь нас от краха. Это было пять лет назад, и я уверена, что если Гарри сумеет продержаться еще немного, то станет весьма обеспеченным землевладельцем и даже сможет выделить некоторое содержание Джессами и Феликсу, чего он твердо намерен добиться, поскольку полагает несправедливым, что все должно достаться ему, раз папа не оставил завещания.

– Святой Боже! А что будет с вами и вашей сестрой?

– О, о нас можно не беспокоиться! – заверила она его. – Видите ли, состояние мамы было завещано ее дочерям, так что мы получили по пять тысяч фунтов каждая. Пожалуй, вам эта сумма не кажется такой уж значительной, но нам она позволяет чувствовать себя независимыми, а это означает, что Чарис не станет бесприданницей.

– Ага! Видимо, она уже обручена?

– Нет, еще нет. Вот почему сразу после смерти папы, около года назад, я решила привезти ее в Лондон. Видите ли, в Грейнарде она все равно что похоронена заживо! Рядом с нами нет даже завалящего курорта с минеральными водами, и как прикажете ей заводить приличные знакомства? Она… она буквально пропадает зря, лорд Альверсток! Когда вы увидите ее, то поймете, почему я сочла своим долгом вывезти ее в Лондон! Она – само очарование! У нее самый кроткий нрав, ей не свойственны приступы гнева или раздражения, и она заслуживает шанса сделать достойную партию!

– По словам моего секретаря, она – алмаз чистейшей воды, – сухо заметил его светлость. – Но прекрасные браки, мисс Мерривиль, в первую очередь зависят от блистательного приданого!

– Не всегда! – быстро поправила она его. – Вспомните сестер Ганнинг! Подумать только, одна из них побывала замужем за двумя герцогами и при этом отнюдь не была состоятельной наследницей. Об этом мне рассказывал папа, и, по его словам, обе они Чарис и в подметки не годятся! Не то чтобы я рассчитывала на то, что Чарис выйдет замуж за герцога или иного вельможу, если, разумеется, таковой сам не сделает ей предложение! Но я положительно надеюсь, что она составит прекрасную партию, если только мне удастся устроить должным образом ее выход в свет! Я твердо решила добиться этого, но вот каким способом, пока не знаю. А потом, когда мне уже начало казаться, что я так и не найду выхода из положения, мистер Салькомб обратился ко мне с предложением снять меблированный дом, да еще на целый год! Дело в том, что он узнал о том, что один джентльмен вышел в отставку и желает приобрести имение в Херефордшире, но, не найдя искомого, решил снять особняк в сельской местности на некоторое время, чтобы пожить там и приглядеться. Таким образом, ему не придется всякий раз мчаться туда из Лондона, чтобы осмотреть очередное поместье, которое неизменно оказывалось неподходящим. Надеюсь, вы представляете, с какой радостью я готова была пойти ему навстречу?

– О да, вполне представляю – как, кстати, и то, что ваш брат не возражал?

– Что ж, в то время он еще не достиг совершеннолетия, но, разумеется, без его согласия я бы ничего не стала предпринимать. Правда, поначалу сама идея ему не понравилась: по-моему, гордость его была уязвлена. По правде говоря, мне она тоже была не очень-то по душе – но что может быть глупее, чем цепляться за предрассудки и при этом влачить жалкое существование? До сих пор только режим строжайшей экономии позволял нам не наделать долгов, и до появления мистера Порта с предложением насчет дома и я мечтать не могла о том, чтобы отправиться в Лондон. Даже если бы я сумела изъять какую-либо часть средств из основной суммы[8 - Здесь: сумма, на которую начисляются проценты.], что мне категорически возбраняется, я все равно не стала бы делать этого, потому что в таком случае оказалась бы на попечении бедного Гарри. – Она строго посмотрела через стол на его светлость. – Этого не должно случиться никогда. Я ничего ему не говорю, потому что он еще очень молод, и ему представляется вполне естественным, что все мы и дальше будем жить в Грейнарде. Но я не удивлюсь, если через год или два он захочет жениться. Представляете, какое недовольство вызовут у его супруги живущие с ним сестры и насколько неловко будем себя чувствовать мы?

– Вы совершенно правы, – согласился он. – Если только найдется женщина, которую удастся уговорить выйти за него замуж при таких обстоятельствах, в чем я сомневаюсь.

Всю ее серьезность как рукой сняло, и она весело рассмеялась:

– Она бы испугалась, что я не отдам ей бразды правления, верно? А ведь так наверняка бы и случилось, потому что я слишком долго держала их в руках, а старые привычки искоренить очень трудно. Нет, будет лучше, если Чарис удачно выйдет замуж; что же касается мальчиков, моей тети и меня, то нам придется жить отдельно, как только Гарри обручится. Это решение я приняла уже давно. Но сейчас самое главное – обеспечить будущее Чарис! Полагаю, нельзя допустить, чтобы такая красавица превратилась в старую деву. Это не просто плохо; это безнравственно! И все к этому идет, разве что она выйдет замуж за кого-нибудь из скучных и унылых молодых людей в нашей округе, которые уже давно увиваются за ней; или еще хуже – за какого-нибудь распутника и гуляку, не стоящего и волоска с ее головы! Именно подобные рассуждения и заставили меня взглянуть на предложение мистера Порта как на подарок судьбы. Нет, вы только представьте себе! Он нанимает лишь дом и ферму при усадьбе, причем за сумму, назвать которую сама я бы ему не осмелилась; а остальная собственность, которая понемногу вновь начинает приносить доход, остается во владении Гарри, поскольку, естественно, мистер Порт не желает обременять себя ее управлением. И, что особенно важно, он был чрезвычайно заинтересован не только в том, чтобы арендовать сам дом, но и нанять слуг, за исключением нашей экономки и дворецкого. Это стало для нас еще одной счастливой случайностью, поскольку миссис Херли и наш славный старина Баддл ни за что не согласились бы остаться в Грейнарде и прислуживать кому-либо, кроме Мерривилей. Вот так и получилось, что мы смогли взять их с собой в Лондон, хотя они презирают столицу и без конца твердят мне о том, что это ужасный дом и что обставлен он сущей рухлядью. А еще они все время жалуются мне, что лондонские слуги – настоящие проходимцы, но для нас большое счастье иметь их рядом. Кроме того, должна признаться, – откровенно добавила она, – что дом и впрямь ужасный, да и расположен он, как я выяснила, отнюдь не в престижной части города. Поскольку самой мне бывать в Лондоне не приходилось, я и попросила свою тетю Скрабстер снять для меня меблированный дом. Теперь я понимаю, что это было ошибкой. Она сама живет на улице Харли-стрит, и вскоре мне стало понятно, что весь квартал почти целиком населен публикой, имеющей отношение к торговле. Однако мне рассказали, что за дома на Мэйфэйр[9 - Фешенебельный район Лондона.] просят поистине возмутительную арендную плату да еще и взимают штраф за самовольное вторжение туда, так что мне грех роптать и жаловаться. Но самую большую ошибку я совершила, поверив, что моя тетя имеет возможность или желание ввести нас в общество! – Девушка улыбнулась. – Я болтаю без умолку, верно? Вся штука в том, что мои тетя и дядя, не имея своих детей, никогда не пытались вести светский образ жизни; а бедная тетя Амелия, наверное, в жизни не приходила в такое смятение, как тогда, когда узнала о моем решении переселиться на несколько месяцев в Лондон! Вот поэтому, сэр, я и была вынуждена обратиться к вам.

Маркиз, задумчиво постукивавший ногтем по крышке табакерки, открыл ее и медленно набрал щепотку табаку, пока Фредерика с надеждой смотрела на него. Закрыв коробочку, он отряхнул крошки со своих длинных пальцев и, все еще хмурясь, взглянул на нее.

– Мой вам совет – удовлетворитесь чем-либо поскромнее, нежели высшее общество, – без обиняков заявил он.

– Мы настолько ничтожны и непрезентабельны?

– По рождению – нет. Во всех остальных аспектах – да. Не знаю, какими денежными ресурсами вы располагаете, но…

– Достаточными!

– Если вы стремитесь представить сестру при дворе, то поищите лучшее применение своим деньгам; это вложение не принесет вам дивидендов.

– Мне это известно, и об этом я даже не думала.

– В таком случае на что же вы рассчитываете?

Она сцепила ладони, лежавшие на коленях, и, набравшись смелости, выпалила:

– На «Олмакс»[10 - Популярный клуб для встреч и приемов в Лондоне. Существовал с 1765 по 1871 г. и стал первым заведением, обеспечившим равный доступ мужчин и женщин.]!

– Вы желаете заполучить луну с неба, мисс Мерривиль. И никакое содействие с моей стороны не поможет вам переступить этот освященный порог! Разве что среди ваших знакомых найдется матрона, обладающая правом входа, которая согласится оказать вам еще и финансовую поддержку…

– Таковой у меня нет, иначе я не искала бы вашей помощи. Но я не сдамся! Я найду способ, вот увидите!

Он вежливо поднялся и проговорил:

– Надеюсь, вы не обманываете себя. Если же вы спросите моего совета, то я бы посоветовал вам попытать счастья на одном из курортов с минеральными водами. В Бате или Танбридж-Уэллс, где вы сможете бывать на приемах и собраниях и где наверняка встретите интересующих вас людей.

Девушка тоже поднялась на ноги, но ответить ему не успела, потому как ее прервал топот ног на лестнице. В следующий миг в комнату ворвался здоровый и крепкий мальчишка школьного возраста и воскликнул:

– Фредерика, это была всего лишь выдумка! Мы обыскали все кругом, я расспрашивал людей, но никто о нем ничего не знает!




Глава 4


Мисс Мерривиль, ничуть не смутившись столь неподобающим вторжением в ее гостиную юного джентльмена, у которого за три часа, прошедшие с того момента, как она видела его в последний раз, смялся и залоснился воротничок, а нанковые брюки изрядно запачкались на коленях, сочувственно воскликнула:

– Не может быть! Какая досада! Но это просто не может быть выдумкой, Феликс! Ведь тебе об этом рассказывал сам мистер Рашбери, а он бы не стал тебя разыгрывать!

К тому времени мастер Феликс Мерривиль уже успел окинуть маркиза критическим взором, но не замедлил бы изложить сестре историю своей утренней одиссеи, если бы его не прервал еще один мальчишка, постарше, который, войдя в комнату вслед за ним, тут же строго отчитал его за неподобающие манеры. Рядом с ним вышагивала большая и лохматая собака неопределенной породы; и, когда он рассыпался перед Фредерикой в извинениях за то, что они ворвались к ней в тот момент, когда она принимает визитера, животное, с видом чрезвычайного дружелюбия, решило познакомиться с маркизом поближе. Пес был настроен очень миролюбиво, радостно помахивая пушистым хвостом, и явно собрался прыгнуть на гостя. Но Альверсток, имевший изрядный опыт в обращении с собаками, не позволил облизать себе лицо и уберег свой изысканный камзол, пошитый из тончайшей шерсти, от прикосновения грязных лап, схватив пса за передние конечности и удержав его на месте.

– Да, хорошая собачка! – сказал он. – Я очень тебе благодарен, но мне не нравится, когда меня лижут в лицо!

– Сидеть, Лафра! – скомандовал мистер Джессами Мерривиль еще более строгим тоном. Затем, видя, что сестра не собирается вмешиваться, добавил: – Прошу прощения, сэр: я бы не привел его сюда, если бы знал, что моя сестра принимает гостей.

– Не за что. Я люблю собак, – отозвался его светлость, превратив Лафру в покорного раба тем, что почесал его чуть выше хвоста, куда благодарная гончая никак не могла дотянуться сама. – Как вы его зовете?

– Лафра, сэр, – ответил Джессами и покраснел до корней волос. – Но только не я! Это глупую кличку придумали мои сестры. Я звал его Волком, еще когда он был щенком. Но они стояли на своем, так что он перестал отзываться на свое настоящее имя! И еще он – мальчик, а не девочка!

Видя, что его светлость пребывает в некоторой растерянности, Фредерика поспешила ему на помощь.

– Это из романа «Дева озера»[11 - «Дева озера» – поэма Вальтера Скотта, впервые опубликованная в 1810 г.], – сообщила она ему. – Надеюсь, вы помните эти строки, когда король повелел отпустить благородного оленя-самца? «…Но Лафра – гордость диких гор, И украшение всех свор, Что Дугласа лишь знала власть, Увидела и понеслась, Легко соперниц обошла, Потом оленя, как стрела, настигла – и наискосок Ему вцепилась в жирный бок…»[12 - Отрывок из поэмы В. Скотта «Дева озера», Песнь пятая, перевод Игн. Ивановского.]

– «…и кровью облилась земля!» – с восторгом подхватил Феликс.

– Замолчи! – сурово оборвал его старший брат. – И никакой это был не олень, сэр, – всего лишь молодой бычок, которого мы даже не сочли опасным! А что до крови, которой облилась земля, – чушь несусветная!

– Да, но ты же не станешь отрицать, что Лафра не дал ему поднять тебя на рога! – сказала Фредерика. Она взглянула на Альверстока. – Нет, вы только представьте себе! Он был тогда совсем еще щенком, но храбро бросился вперед и вцепился быку в морду, пока Джессами не перебрался через изгородь загона и не оказался в безопасности! Уверена, что даже сахарная косточка не заставила бы его забыть о Джессами, правда, Лафф?

Весьма довольный похвалой, пес прижал уши к голове, завилял хвостом и, коротко гавкнув в знак согласия, сел у ног девушки, вывалив язык. Его хозяин, явно испытывая неловкость после такого пассажа, наверняка удалился бы из гостиной вместе с собакой и своим братом, если бы Фредерика не задержала его:

– Нет, прошу тебя, не уходи! Я хочу познакомить тебя с лордом Альверстоком! Это – мой брат Джессами, сэр, а это – Феликс.

Его светлость, ответив на поклоны мальчиков, вдруг обнаружил, что его внимательно рассматривают: Джессами, которому он дал на вид лет шестнадцать, и Феликс, на три или четыре года младше брата, глазеющий на него с открытым детским любопытством. Он как-то не привык, чтобы его вот так явно оценивали, и в глазах его заблестели озорные огоньки, когда и он, в свою очередь, окинул мальчиков взглядом с ног до головы.

Джессами показался ему преувеличенной копией сестры: волосы у него были темнее, чем у нее, горбинка на носу выделялась отчетливее, а линия подбородка говорила о твердости, граничащей с упрямством. Феликс же пока еще сохранял курносость и круглое личико подростка, но подбородок у него тоже отличался твердостью, а взгляд – прямотой, как у родственников постарше, а вот стеснительности в нем было куда меньше. Именно он нарушил молчание, выпалив:

– Сэр! А вам известно что-либо о «Поймай меня, кто может»[13 - Один из первых в мире паровозов (если считать от первого запатентованного, то третий) и самый первый пассажирский паровоз. Был построен в 1801 г. конструктором Ричардом Тревитиком.]?

– Разумеется, ему ничего об этом не известно! Веди себя прилично! – тут же упрекнул его брат. – Прошу прощения, сэр: он у нас фантазер. У него ветряные мельницы в голове.

– Не ветряные мельницы, а локомотивы, – поправил его Альверсток. Он перевел взгляд на Феликса. – Не так ли? Это ведь какой-то паровоз?

– Да, точно! – с готовностью подхватил Феликс. – Паровоз Тревитика, сэр. Но я не имею в виду «Пыхтящего дьявола»[14 - Паровой вагон того же Тревитика, построенный им в 1801 г.]: тот ездил по дороге, но на нем начался пожар, и он сгорел дотла.

– Ага! Туда ему и дорога! – вмешался в разговор Джессами. – Паровые машины на улицах! Да так все лошади обезумеют от ужаса!

– Можно подумать! Держу пари, что скоро они привыкнут к ним. Кроме того, я говорю вовсе не об этой машине. Та, которую я имел в виду, ездит по рельсам – со скоростью целых пятнадцать миль в час или даже больше! – Он вновь перенес все внимание на Альверстока. – Я знаю, что ее привезли в Лондон, потому что мистер Рашбери – мой крестный – рассказал мне об этом, как и о том, что на ней можно прокатиться за шиллинг. Он сказал, что она стоит где-то к северу от Нью-роуд, неподалеку, как ему кажется, от Дома Монтегю[15 - Здание постройки конца XVII в., впоследствии стало первым зданием Британского музея.].

– Полагаю, так оно и есть, – согласился Альверсток. – Сам я там не бывал, но вот имя изобретателя мне знакомо – как, вы сказали, его зовут?

– Тревитик! У первого построенного им локомотива было пять вагонов, и он мог перевозить десять тонн железной руды и семьдесят человек, но со скоростью всего пять миль в час. Он находится в Уэльсе – я забыл, как называется то место, – а у здешнего всего один вагон, и…

– Придержи язык, несносный болтун! – перебил брата Джессами. – Иначе тебя примут за обычного пустомелю, который не дает лорду Альверстоку и слова сказать!

Пристыженный этим упреком, Феликс поспешно попросил у его светлости прощения, но Альверсток, которого парнишка изрядно позабавил, лишь отмахнулся в ответ:

– Пустяки! Я всегда сумею вставить слово, если мне того захочется! Такой локомотив действительно существовал, Феликс, но, боюсь, теперь он остался в прошлом. Насколько мне известно, Тревитик арендовал участок земли неподалеку от площади Фицрой-сквер, обнес ее оградой и проложил кольцевую железную дорогу. Припоминаю, в свое время она произвела некоторый фурор, но, хотя посмотреть на нее приходили многие, действительно прокатиться на ней удалось убедить очень немногих, – а уж после того, как рельс лопнул и локомотив перевернулся, так вообще никого! Идею пришлось забросить. Это случилось около десяти лет назад. – Он улыбнулся, заметив разочарование на лице мальчика. – Мне очень жаль! Вас настолько интересуют локомотивы?

– Да… Нет! Меня интересуют машины! – запинаясь, пробормотал Феликс. – Паровая тяга, сжатый воздух… Сэр, а вы видели пневматический подъемник на литейном заводе в Сохо?

– Нет, – ответил его светлость. – А вы?

– Мне не разрешают, – убитым голосом ответил Феликс. И тут в голову ему пришла новая мысль. Подняв на Альверстока лихорадочный взор, он спросил, затаив дыхание: – Вот если бы вы захотели взглянуть на него – можно мне с вами?

Фредерика, которая уже вернулась на свое место, воскликнула:

– Нет-нет, Феликс! Лорд Альверсток совсем этого не желает! И не проси его взять тебя с собой!

Она была права: Альверсток не имел ни малейшего желания инспектировать пневматический подъемник, но вдруг обнаружил, что не в силах противиться умоляющему выражению в глазах мальчика, которыми тот с надеждой взирал на него. Он снова сел и со скорбной улыбкой ответил:

– Полагаю, что могу. Но вы должны побольше рассказать мне о нем!

Услышав это, Джессами, который прекрасно представлял, что будет дальше, метнул умоляющий взгляд на Фредерику, но, хотя в глазах девушки появился понимающий блеск, она не сделала попытки остановить младшего брата.

Впрочем, задача вполне могла оказаться ей не по силам. Феликс редко находил понимание и поддержку, чтобы обсудить вопросы, в которых разбирались немногие люди, а большинство полагали попросту скучными. Глаза у него загорелись, он подтащил к себе стул и принялся объяснять принцип устройства пневматического подъемника. Отсюда было совсем немного до паровых машин в литейном цеху, которые управлялись воздухом, подаваемым из воздуходувных машин все на том же заводе. Не успел Альверсток опомниться, как на него обрушились виброцилиндры, шатуны, соединительные муфты, золотниковые механизмы и трубы системы нагнетания. Поскольку – что вполне естественно – Феликс слабо разбирался в этих материях, то речь его местами становилась бессвязной; кроме того, жажда знаний заставила его забросать Альверстока вопросами, и лишь на некоторые из них его светлость смог ответить удовлетворительно. Однако он достаточно владел теорией, чтобы не оттолкнуть Феликса, задавая ему наводящие вопросы, которые могли бы выдать бездну его невежества, каковая, по мнению юного джентльмена, отличала его братьев и сестер, делая их достойными всяческого презрения субъектами. А вот его светлость из незваного визитера превратился в знатока и фаворита. Он являл собой самую благодарную аудиторию, которая когда-либо попадалась Феликсу: причем настолько, что его можно было великодушно простить, когда извиняющимся тоном он заявил:

– Знаете, Феликс, я лучше разбираюсь в лошадях, нежели в машинах!

Это признание, после которого сияние в глазах Феликса несколько померкло, тут же вознесло его на недосягаемую высоту во мнении Джессами. Тот сразу же пожелал узнать, принадлежит ли его светлости экипаж, который он заметил на улице, запряженный лошадками, в которых, по его словам, за милю чувствуется порода; получив утвердительный ответ, он отодвинул младшего брата в сторону и вступил с маркизом в дискуссию относительно достоинств и недостатков упряжных лошадей.

Если бы кто-нибудь заранее уведомил его светлость о том, что он проведет целых полчаса за разговором с двумя юнцами, он бы немедленно откланялся без малейшего колебания. Редко случалось так, что в каком-либо обществе его не одолевала скука, но сейчас ему вовсе не было скучно. Единственный сын чопорных и замкнутых родителей, к тому же самый младший изо всех детей, он не имел возможности испытать на себе все прелести семейной жизни, которыми наслаждались Мерривили. Учитывая, что его племянники и племянницы, которых ему представляли детьми, разряженные в пух и прах и предупрежденные о суровых наказаниях в случае, если они будут плохо себя вести, казались ему столь же недалекими, сколь и неспособными связать два слова, то юные Мерривили приятно удивили его. Сестры маркиза, скорее всего, отнеслись бы крайне неодобрительно к их открытой и свободной манере общения, равно как и к полному отсутствию робости и застенчивости, но он счел их воспитанными и забавными юношами и выслушивал со вниманием и снисходительностью, которые изрядно удивили бы всех, кто хорошо его знал.

Они ему безусловно понравились, но любому терпению есть предел, и когда Феликс, оттеснив в сторону Джессами, пожелал узнать мнение маркиза о трубных котлах, паровых машинах и гребных винтах, маркиз рассмеялся и поднялся на ноги со словами:

– Мой дорогой мальчик, если хотите узнать побольше о пароходах, вам стоит совершить путешествие вниз по Темзе, а не расспрашивать меня об этом! – Он повернулся к Фредерике, но не успел откланяться, как дверь вновь отворилась и в комнату вошли две дамы. Маркиз оглянулся, и слова прощания замерли у него на губах.

На обеих женщинах были уличные платья, но на этом сходство между ними заканчивалось. Одна была сухопарой и высокой особой неопределенного возраста и отталкивающей наружности; вторая же оказалась ослепительно красивой девушкой, каких его светлости, несмотря на свой весьма обширный опыт, встречать еще не доводилось. Он сообразил, что смотрит на мисс Чарис Мерривиль и что его секретарь отнюдь не преувеличил ее красоту.

От сверкающей головки, увенчанной копной золотистых кудряшек, до маленьких изящных ножек, обутых в мягкие сапожки телячьей кожи, она являла собой зрелище, при виде которого у любого мужчины перехватывало дыхание. Фигурка ее была стройной и элегантной; лодыжки – точеными, а цвет лица способен был натолкнуть воздыхателей на сравнение с дамасскими розами или спелыми персиками. Ее нежный рот был мягко очерчен, маленький носик с аккуратно вырезанными ноздрями, лишенный горбинки, отличался прямизной, а глаза, невинно взиравшие на мир, были небесно-голубого оттенка, и в них светились искренность, доброта и тень печальной улыбки. На голове у нее красовалась скромная шляпка без полей, украшенная небольшой розой; платье же ее скрывалось под длинной мантильей темно-синего кашемира. Рука маркиза машинально потянулась к моноклю, и Фредерика, наблюдавшая за происходящим с сестринским удовлетворением, представила его своей тетке.

Мисс Серафина Уиншем, представление маркиза для которой громогласными криками повторили ее племянники, одарила его светлость враждебным взором и с видом крайнего недовольства заявила:

– Надо полагать! – После чего добавила: – Ступай прочь, да поживее!

Но, поскольку последняя фраза была явно адресована Лафре, который прыгал вокруг нее, его светлость не двинулся с места. В ответ на легкий поклон, которым он приветствовал почтенную даму, маркиз удостоился короткого кивка и еще более гневного взгляда. Мисс Уиншем, хмуро проинформировав Фредерику о том, что все было именно так, как она и ожидала, торжественной поступью прошествовала вон из комнаты.

– О боже! – сказала Фредерика. – У нее опять приступ ипохондрии. Что же вывело ее из себя, Чарис? Ох, простите меня! Лорд Альверсток – моя сестра!

Чарис улыбнулась его светлости и протянула ему ручку.

– Как поживаете? Это был очень вежливый молодой человек, Фредерика, в библиотеке Хукэма, который снял для меня книгу с полки, потому что сама я достать ее не могла. Он оказался очень любезен и даже смахнул с нее пыль своим носовым платком, прежде чем вручить ее мне, но моя тетя сочла его самодовольным хлыщом. И еще они не смогли дать нам «Ормонда», поэтому мне пришлось взять у них «Рыцаря святого Иоанна», который, смею надеяться, тоже нам понравится.

Слова эти были произнесены мягким и безмятежным голоском, и маркиз, перед критическим взором которого каждый год проходило множество красоток, с одобрением отметил, что эта девушка, самая ослепительная изо всех, кого он встречал до сих пор, не стремилась привлечь к себе его внимание с помощью всяких женских хитростей. Напротив, она, казалось, сама не сознает своей красоты и власти над мужчинами. Вот уже долгие годы оставаясь самым завидным женихом на матримониальном рынке, он привык к тому, что женщины пускают в ход самые изощренные уловки, дабы очаровать его, и сейчас он с некоторым даже удивлением понял, что совершенно не интересует младшую мисс Мерривиль. Он осведомился у нее, понравился ли ей Лондон, и она ответила, что да, очень; при этом было заметно, что думает она о чем-то своем, и, не сделав попытки поддержать светскую болтовню, Чарис воскликнула с мягким упреком:

– Ох, Феликс, милый, ты опять оторвал пуговицу от своей тужурки!

– Какая ерунда! – ответствовал Феликс, небрежно дернув плечом. – Не стоит беспокоиться!

– О да, еще бы! – согласилась она. – Помнишь, Фредерика попросила портного оставить нам и второй комплект? Так что сейчас я быстренько пришью тебе новую. Только идем со мной! Нельзя же ходить по городу, словно оборванец!

Было совершенно очевидно, что самый младший из Мерривилей отнюдь не прочь предстать перед горожанами именно в таком обличье; но при этом не вызывало сомнений, что он признает и несомненный авторитет старшей сестры, когда в ответ на свой умоляющий взгляд получил решительный кивок. Мрачно пробормотав «Ладно, ладно, иду!», – он, перед тем как позволить увести себя из комнаты, подбежал к маркизу и взмолился:

– Вы ведь возьмете меня с собой в Сохо, сэр?

– Если не я, то это сделает мой секретарь, – пообещал Альверсток.

– Вот как! Ну, хорошо… Благодарю вас, сэр! Правда, было бы лучше, если бы вы сами отправились со мной! – горячо воскликнул Феликс.

– Лучше для кого? – невольно осведомился его светлость.

– Для меня, – с подкупающей искренностью ответил Феликс. – Осмелюсь предположить, что вам они покажут все, что вы захотите увидеть, потому что вы – почти первосортный дворянин. Я знаю, о чем говорю, – в книге, которую я прочел, говорится, что маркиз идет сразу же за герцогом, и…

Но в этот момент Джессами, у которого лопнуло терпение, вытолкал его из комнаты, на мгновение задержавшись в дверях, чтобы принести Альверстоку приличествующие случаю извинения за ребяческое поведение брата. Поскольку Лафра последовал за обоими, а Чарис уже покинула комнату, одарив Альверстока на прощание ласковой улыбкой, маркиз остался наедине с хозяйкой.

Она задумчиво произнесла:

– Кстати, я тоже думаю, что было бы лучше вам самому сводить его в то место. Видите ли, он – очень предприимчивый ребенок, и никогда нельзя сказать заранее, что придет ему в голову в следующий миг.

– Чарльз сумеет удержать его в узде, – невозмутимо отозвался маркиз.

На лице девушки отразилось сомнение, но она промолчала, заметив, что его светлость погрузился в свои мысли. Он невидящим взором уставился в стену перед собой, и уголки его губ дрогнули в рассеянной улыбке. Она становилась все шире, и внезапно он рассмеялся, пробормотав себе под нос:

– Клянусь Богом, я сделаю это!

– Сделаете что? – поинтересовалась Фредерика.

Он явно забыл о ее присутствии, но голос девушки вывел его из задумчивости, и маркиз остановил взгляд на ее лице. Но вместо того, чтобы ответить, он вдруг спросил:

– А что они здесь делают, ваши братья? Они же должны учиться в школе!

– Что ж, в некотором смысле вы правы, – согласилась она. – Но папе никогда не приходило в голову отправить своих сыновей на учебу в школу. Он и сам, кстати, получил домашнее образование. Вам, разумеется, это может и не показаться достаточным основанием для того, чтобы мальчики последовали его примеру, – откровенно говоря, я и сама придерживаюсь такого же мнения, – но надо быть объективным, и было бы несправедливым полагать, будто бедный папа считал, что его… ошибки объясняются полученным им воспитанием. Здесь я ним согласна, – задумчиво протянула она. – Мерривили всегда отличались склонностью к легкомыслию и непостоянству.

– Неужели? – осведомился маркиз, и сардоническая улыбка скользнула по его губам. – Значит, вы наняли учителя для Джессами и Феликса?

– О да, причем не одного! – заверила его мисс Мерривиль. Заметив на лице его светлости недоуменное выражение, она поспешила объяснить: – Нет, конечно, не одновременно, а одного за другим. Это так огорчительно! Все дело в том, что если они пожилые, то не нравятся мальчикам, а если молодые – то задерживаются не дольше чем на месяц-другой, прежде чем получить место в школе или университете, или еще где-нибудь. Но самое ужасное в том, что все они неизменно влюбляются в Чарис!

– В это я легко готов поверить.

Она кивнула с тяжким вздохом.

– Да, но вся беда в том, что она не может заставить себя не принимать их ухаживания. У нее фатально нежное сердце, и мысль о том, что она может причинить боль другому, ей невыносима. Особенно таким людям, как бедный мистер Грифф, который был очень неловок и застенчив, да еще и обладал рыжими волосами и огромным адамовым яблоком, что так и прыгало вниз и вверх у него по горлу. Он был последним по счету учителем. Так что сейчас у мальчиков наступили каникулы, но, когда они налюбуются Лондоном и немного попривыкнут здесь, мне придется подыскать им нового наставника. Но Джессами у нас – очень добросовестный юноша и занимается по два часа каждый день, потому что собирается поступить в Оксфорд, как только ему сравняется восемнадцать, то есть на год раньше, чем туда поступал Гарри.

– А Гарри сейчас учится в Оксфорде?

– Да, на втором курсе. Вот почему я решила, что наступило самое подходящее время для того, чтобы переехать в Лондон на год. Ему полезно немного повидать мир перед тем, как он осядет в Грейнарде, вы не находите? Кроме того, он получит массу удовольствия!

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответил Альверсток. Он взглянул на нее, и в глазах у него заблестели озорные огоньки. – Тем временем стоит обсудить ваше положение. Через несколько недель я намерен дать бал в честь выхода в свет одной из моих племянниц. Вы со своей сестрой тоже появитесь на нем, чтобы быть представленными обществу моей сестрицей, и, несомненно, получите множество приглашений на другие приемы и увеселения, на которые вас будет сопровождать моя сестра. А! И моя кузина Донтри, у которой тоже имеется дочь, каковую она и представит на моем балу!

Губы Фредерики дрогнули, в глазах блеснули лукавые искорки, и она сказала:

– Я вам чрезвычайно благодарна! Какое удачное стечение обстоятельств, что Чарис вернулась домой как раз вовремя, чтобы познакомиться с вами!

– Да, не так ли? – парировал он. – В противном случае столь потрясающий бриллиант мог бы и далее прозябать в безвестности, а это было бы возмутительно, согласитесь!

– Вот именно! Но теперь ей не о чем больше мечтать, раз она появится на вашем балу. Я действительно чрезвычайно вам признательна, но приглашать меня нет ни малейшей необходимости.

– Вы намерены вести уединенный образ жизни?

– Нет, но…

– В таком случае вам положительно необходимо появиться на моем балу. Кстати, вашу тетушку нужно обязательно убедить сопровождать вас. Поскольку вы не живете под одной крышей с моей сестрой, покажется странным, если рядом с вами не будет достойного опекуна. Пусть ее эксцентричность вас не беспокоит…

– Она меня ничуть не беспокоит! – перебила его Фредерика.

– …потому что сейчас эксцентрики в большой моде, – продолжал он.

– Я бы ничуть не обеспокоилась, даже если бы это было не так. Но я не могу не думать о том, что ваша сестра не согласится с таким планом.

Озорные огоньки в глазах его светлости заблистали ярче.

– Непременно согласится! – пообещал он.

– Почему вы так уверены? – возразила Фредерика.

– Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.

– Нет, не знаете, потому что вы только сию секунду подумали об этом, – прямо заявила Фредерика. – Конечно, вам вольно быть таким заносчивым и напыщенным, но если только ваша племянница – не такой же бриллиант, как вы выражаетесь, то Чарис наверняка затмит ее! Какая мать согласится вывести свою дочь в свет в обществе Чарис?

На губах маркиза заиграла улыбка, но это был единственный признак того, что он ее слушает. Взяв щепотку табаку, он обронил, закрывая крышку:

– Я приму наши отношения – кузина! – но этого недостаточно. Давеча вы предлагали мне выступить в роли вашего опекуна: отлично! Давайте скажем, что ваш отец поручил вас моим заботам. Но почему он мог так поступить?

– Потому что считал вас самым достойным членом его семьи, – предложила Фредерика.

– Нет, не годится! Готов держать пари, что моим сестрам не хуже меня известно, сколь дальнее родство нас связывает! Нужно подыскать более убедительную причину, дабы удовлетворить их любопытство.

Заразившись духом авантюризма, Фредерика сказала:

– Папа однажды оказал вам… важную услугу, за которую вы ему так и не отплатили!

– Какую услугу? – скептически осведомился его светлость.

– А вот на сей счет, – с апломбом провозгласила Фредерика, – вы предпочитаете не распространяться – в особенности своим сестрам!

– О, очень хорошо! – с одобрением отозвался он, и озорные искорки в его глазах сменились искренним весельем. – Я чувствую себя обязанным ему и по этой причине взял на себя опекунство над его детьми. – Он подметил, что она с хитринкой поглядывает на него, и осведомился: – Или нет?

– Я всего лишь подумала – кузен! – что если вы вознамерились стать нашим опекуном, то приличия требуют, чтобы это вы подыскали учителя для Джессами и Феликса, а не я!

– В подобных вещах я совершенно не разбираюсь – кроме того, мое опекунство будет неофициальным!

– Можете быть покойны! – подхватила Фредерика. – Но я не вижу причин, по которым вы не можете быть нам полезны!

– Позвольте напомнить вам, что я согласился представить вас обществу! На этом моя полезность для вас заканчивается!

– Что вы такое говорите? Если вы хотите создать впечатление, будто считаете делом чести оберегать нас, тогда вы должны сделать еще что-нибудь помимо того, что пригласите Чарис и меня на бал в своем особняке! Можете быть уверены, я очень вам благодарна за это – хотя вы не стали бы помогать нам, если бы Чарис не вывела вас из равновесия! – но…

– Чарис, – прервал он ее, – очень красивая девушка – возможно, самая красивая из всех, кого я встречал когда-либо, – но если вы воображаете, что я пригласил ее на бал только потому, что потерял голову, то позвольте вам заметить, что вы сильно ошибаетесь, кузина Фредерика!

– Должна заметить, что очень на это надеюсь, – сказала она, и на ее лице отобразилась тревога. – На мой взгляд, вы слишком стары для нее!

– Как вы несокрушимо правы! – парировал маркиз. – Она для меня слишком молода!

– Конечно! – согласилась Фредерика. – Так почему вы вдруг решили все-таки пригласить нас?

– Этого, кузина, я вам не открою.

Она уставилась на него, сдвинув брови и пристально вглядываясь в его лицо. Он положительно озадачил ее. Поначалу маркиз не произвел на нее благоприятного впечатления: фигура у него была слишком хорошей, костюм – чересчур изящным, а лицо – отмеченным печатью достоинства, хотя и не особенно красивым; при этом она уверила себя, что манеры его преисполнены высокомерия, глаза – чересчур холодные и неприятно цинические. Даже его улыбка показалась ей презрительной – изгибая его губы, она не затрагивала глаз, которые оставались все такими же жесткими, как сталь. Но потом она сказала что-то такое, что показалось ему смешным, и металлический блеск растаял в улыбке искреннего веселья. Она, эта улыбка, не только согрела его глаза, но и в мгновение ока превратила маркиза из высокомерного аристократа в легкого и непринужденного в общении джентльмена, обладающего отменным чувством юмора и недюжинным обаянием. Через несколько минут он вновь стал серьезным и замкнулся; но в нем не осталось и следа чопорности, когда в комнату влетел Феликс; он терпеливо и добродушно ответил на все вопросы Джессами и с искренней добротой взирал на обоих мальчиков. Негодование, коим облила его мисс Уиншем, он встретил с достойной всяческой похвалы невозмутимостью, а взгляд, брошенный им на Чарис, был полон признательности и одобрения. Фредерика нисколько не сомневалась в том, что именно красота Чарис заставила его передумать, но отчего в его глазах вновь заиграли озорные искорки, она угадать не могла, как ни старалась.

Девушка с сомнением взглянула на его светлость. Он вопросительно приподнял бровь и осведомился:

– Да?

– Мне следовало бы числиться вдовой! – сердито вскричала она. – Да-да, будь у меня хоть капля здравого смысла, так бы оно и было!

Выражение, вызывавшее у нее такие опасения, исчезло из его глаз; теперь они смеялись.

– У вас еще все впереди! – заверил он ее.

– Тогда от этого уже не будет никакого толку! – с сожалением ответила она. – Вот если бы я была вдовой сейчас… – Она умолкла, и на лице ее отразилось оживление. – Ох, как у меня язык вообще повернулся такое сказать! Я ведь несу ответственность за целое семейство, потому что я – самая старшая, но при этом – совсем не тиран! И не мегера! По крайней мере я так не думаю!

– Что вы! – успокоил ее он. – Я уверен, что вы прекрасно справляетесь. Но мне все-таки хотелось бы знать, почему, обладай вы хоть толикой здравого смысла, сейчас уже были бы вдовой? Или почему вы мечтаете об этом: вы что же, где-то скрываете супруга?

– Нет, конечно! Я всего лишь имела в виду, что должна была притвориться вдовой. Тогда я смогла бы сама опекать Чарис, и вам не пришлось бы втягивать в это дело свою сестру.

– Знайте же, что я решительно ничего не имею против этого! – сказал он.

– Да, но вот она может возразить! В конце концов, она даже не знакома с нами!

– Это легко исправить. – Он протянул ей руку. – А теперь мне пора идти, но через день или два я дам вам о себе знать. Нет, прошу вас, не звоните в колокольчик! Не забывайте, что отныне я стал членом семьи, так что излишние церемонии нам ни к чему! Я сам найду дорогу обратно.

Но намерениям маркиза не суждено было сбыться – в коридоре его поджидал Феликс, который со всей полагающейся церемонностью сопроводил его до экипажа, что объяснялось весьма просто: мальчик намеревался во что бы то ни стало вырвать у его светлости обещание побывать на сталелитейном заводе в Сохо вместе.

– Не стоит беспокоиться! – заверил его маркиз. – Можете считать вопрос решенным.

– Да, сэр, – спасибо вам! Но вы ведь отправитесь со мной сами, не так ли? Вы, а не ваш секретарь?

– Мой дорогой мальчик, в этом нет необходимости. Осмелюсь предположить, что мистер Тревор разбирается в этих загадочных материях намного лучше меня.

– Да, но… прошу вас, поезжайте сами, сэр! Это будет высший класс!

Маркиз полагал себя невосприимчивым к лести. Он считал, что знает все ее разновидности, но сейчас понял, что ошибался: откровенно обожающий взгляд двенадцатилетнего мальчугана, устремленный на него, заставил его капитулировать. Он мог дать ледяной отпор самой сногсшибательной красотке; похвалы льстецов принимал с унизительным пренебрежением; но, даже сознавая, какая смертельная скука ожидает его в Сохо, он понял, что не может отказать своему самому юному и последнему по счету поклоннику. Это было все равно, что ударить щенка, который доверчиво прижимается к вам в поисках ласки.

Итак, мастер Феликс Мерривиль, взлетевший по лестнице обратно в гостиную, с торжеством сообщил Фредерике, что все устроилось наилучшим образом. «Кузен Альверсток» сам отвезет его в Сохо взглянуть на пневматический подъемник, поскольку он – славный малый и настоящий товарищ.




Глава 5


На следующий день мистер Тревор испытал настоящий шок. Не прошло и двадцати минут после того, как старший агент маркиза сгрузил на его стол кучу отчетов и сообщений, разобрать и уменьшить количество которых до приемлемого для их благородного нанимателя уровня входило в обязанности мистера Тревора, как в кабинет собственной персоной вошел его светлость и сказал:

– Доброе утро, Чарльз. Вам известны какие-либо литейные заводы в Сохо?

– Литейные заводы, сэр? – переспросил мистер Тревор, ошеломленный столь неожиданным вопросом.

– Мне представляется, они как-то связаны с литьем металлов, – пояснил маркиз, устремляя взор на груду писем на столе. – Мой Бог, Чарльз, почему вы никогда не говорили мне о том, что вам приходится так много работать? Что, во имя всего святого, это такое?

– Сегодня всего лишь день квартальных платежей, сэр! – смеясь, ответил Чарльз. – Ко мне приходил Коулфорд – зная, что, если отдаст эти бумаги вашей светлости, вы не прочтете и строчки! Но – литейные заводы? Вам нужны… вам нужны какие-либо сведения о них? – И тут в голову ему пришла неожиданная идея, глаза его загорелись, и он спросил: – Что, намечаются прения и вы собираетесь выступать по этому вопросу, сэр?

– Право, Чарльз, иногда вы изрекаете поистине нелепые вещи! – ответил его светлость. – Мой дорогой мальчик, неужели вы полагаете, будто у меня есть хоть малейшее желание делать нечто подобное?

– Нет, сэр, – честно ответил мистер Тревор. – Но я и подумать не мог, что вас интересуют такие материи!

Маркиз со вздохом покачал головой.

– Увы, я всегда подозревал, что вы считаете меня пустым и претенциозным хлыщом!

– Да, но… то есть, я хотел сказать – нет, сэр, конечно нет! – поспешно вскричал мистер Тревор.

– Вы лжете, Чарльз, причем неумело! И вы совершенно правы, – скорбно заметил его светлость. – Литейные заводы меня никоим образом не интересуют. Однако же учиться никогда не поздно, и теперь мне вдруг захотелось узнать о них побольше. Может такое случиться? Впрочем, теперь мне кажется, что речь шла не о литейных заводах, а о пневматических подъемниках. Знаете, что это такое?

– Нет, сэр, не знаю. Зато я совершенно точно знаю, что вы смеетесь надо мной!

– Вы несправедливы ко мне, Чарльз. Где-то в Сохо расположен литейный завод, на котором имеется пневматический подъемник. Я желаю взглянуть на него. Оторвитесь от этих презренных бумаг и устройте мне визит туда, мой дорогой мальчик!

– Конечно, сэр, будет исполнено! – машинально откликнулся мистер Тревор.

– Я так и знал, что могу положиться на вас. Но признаюсь вам, что разочарован вашим невежеством в отношении пневматических подъемников; хотя, быть может, вы разбираетесь в паровых котлах и гребных винтах?

Мистер Тревор, глядя на него в безмолвном изумлении, лишь покачал головой.

– Так не годится, Чарльз! – с упреком заметил его светлость. – Надо срочно исправлять положение. Как же вы рассчитываете оставить свой след на земле, если не хотите идти в ногу со временем? Вам непременно следует совершить путешествие на пароходе, чтобы поближе познакомиться с такими вещами.

Его испытанный и закаленный секретарь заявил откровенно:

– Премного благодарен, сэр, но я – не инженер, и у меня нет желания интересоваться паровыми котлами. Что же касается путешествия на пароходе, то будь я про… я бы предпочел не пускаться в такие авантюры!

– Ну, я тоже не инженер, – сказал его светлость. – И, подобно вам, будь я проклят, если моя нога когда-либо ступит на борт парохода. Но на вашем месте я бы не зарекался, что-то мне подсказывает, что в самом скором времени это станет одной из ваших прямых обязанностей.

Не зная, то ли плакать ему, то ли смеяться, Чарльз воскликнул:

– Но почему, сэр? Я понимаю, вам угодно шутить, но…

– Ничуть не бывало! Когда вы встретитесь с моим последним знакомцем – это мой молодой кузен, – то поймете, что я вовсе не шутил.

– Последним… кузеном? – запинаясь, пробормотал Чарльз. – Сэр, прошу прощения, но что вы имеете в виду?

Маркиз, приостановившись на пороге, оглянулся и обронил, сопроводив свои слова насмешливой улыбкой:

– Уж кому-кому, а вам, мой дорогой мальчик, следует это знать: ведь именно вы вынудили меня навестить его сестер. Посему если вы вдруг обнаружите, что сопровождаете моего кузена Феликса в круизе на пароходе, то поймете, что сами во всем виноваты. А вот насчет Чарис вы оказались совершенно правы: это бесподобная жемчужина!

Дверь за ним закрылась, а мистеру Тревору осталось только переваривать услышанное. Следует признать, он не особенно преуспел. Если он с готовностью мог поверить, что маркиз, сраженный красотой младшей мисс Мерривиль, вознамерился сделать ее объектом своих ухаживаний, то у него все-таки недоставало воображения, чтобы представить, будто его наниматель даст себе труд развлекать ее брата только ради того, чтобы завоевать ее расположение. Его светлость крайне редко прилагал усилия к тому, дабы заинтересовать какую-либо молодую особу, поскольку большинство из них, с неодобрением подумал Чарльз, сами домогались его внимания. Если же он и впрямь получал отказ, то лишь пожимал плечами и шел дальше, так как флиртовал исключительно ради забавы, и те нежные чувства, которые в нем, случалось, вспыхивали, не бывали ни длительными, ни глубокими. Что же касается нынешней ситуации, когда маркиз, судя по всему, взвалил на себя нешуточные обязательства, то это было настолько на него не похоже, что Чарльз, льстивший себе тем, что хорошо узнал привычки своего нанимателя, вынужден был признать, что оказался в совершеннейшем тупике. Он и представить себе не мог, что его светлость поддался на уговоры назойливого избалованного мальчишки; а если бы такая мысль и пришла ему в голову, то он тут же отбросил бы ее как нелепую и абсурдную.

Тем временем маркиз покатил в своей коляске на улицу Гросвенор-плейс. Прибыв туда, он увидел возле дома небольшое ландо сестры, которая в сопровождении двух старших дочерей уже собиралась сесть в него.

– Кажется, я вовремя! – заметил он. – Отложи отъезд на пять минут, Луиза!

Леди Бакстед, так и не простившая ему своего поражения, холодно пожелала брату доброго утра и добавила, что не имеет ни малейшего представления о том, что заставило его навестить ее вновь.

Грум его светлости побежал к лошадям, а Альверсток откинул попону, прикрывавшую ему ноги, и с легкостью выпрыгнул из своей коляски на землю со словами:

– Ну, откуда же тебе знать об этом? – Окинув ее критическим взором, он заявил: – Прими мои поздравления – ты недурно вырядилась. Особенно мне нравится твой круглый воротник.

Леди Бакстед, разумеется, всей душой презирала брата за его фривольные манеры, но поневоле возгордилась, пусть даже совсем немножко. Нечасто ему случалось одобрить ее вкус. Поправив рукой гофрированный батист, поддерживающий ее подбородок, она сказала:

– Ты имеешь в виду мои рюши? Твое одобрение льстит мне вдвойне, Альверсток!

Он кивнул, словно принимая ее реакцию как нечто само собой разумеющееся, после чего обратился к своим племянницам:

– Вы двое – Джейн… и Мария, верно? – подождите свою мать в экипаже! Я не задержу ее надолго.

Леди Бакстед, коей отнюдь не пришлось по вкусу столь высокомерное обращение со своими дочерьми, разрывалась между желанием послать брата куда подальше и удовлетворить жгучее любопытство. Любопытство победило, и она повернулась, чтобы вернуться в дом, бросив на ходу, что может уделить ему не больше пяти минут. Маркиз не удостоил ее ответом, а лишь молча поднялся вслед за ней по ступенькам и вошел в гостиную. Леди Бакстед не предложила ему присесть.

– Итак, в чем дело? – осведомилась она. – Мне предстоит сделать много покупок, и…

– Больше, намного больше, чем ты уже сторговалась, моя прелесть, – перебил он ее. – Отведи свою старшую дочь к портнихе, и пусть та сошьет ей бальное платье! Только, ради всего святого, Луиза, не белое, бледно-голубое или розовое! Она как была конопатой, так ею и осталась, так что лучшее, что ты можешь для нее сделать, – это нарядить ее в янтарный, канареечный или бледно-желтый атлас!

Утраченная надежда, вспыхнувшая в груди леди Бакстед после этого, столь неожиданного, распоряжения, заставила ее пропустить мимо ушей хулу, возведенную им на веснушки мисс Бакстед. От удивления у нее перехватило дыхание, но она нашла в себе силы пробормотать:

– Альверсток! Ты хочешь сказать… неужели… что дашь бал в ее честь?

– Да, именно это я и имею в виду, – ответил он, а потом добавил: – При одном условии, дорогая Луиза!

Такие мелочи ее уже не волновали, и она вскричала:

– О, мой дорогой Вернон, я была уверена, что могу положиться на тебя! Я знала, что ты лишь подшучиваешь надо мной! Ах, какой же ты негодник! Но я не стану бранить тебя, потому что знаю, что тебя не переделать! Ох, моя Джейн будет вне себя от радости!

– В таком случае сделай мне одолжение и ничего не говори ей об этом до тех пор, пока я не окажусь вне пределов досягаемости! – язвительным тоном заявил его светлость. – И, ради бога, прекрати истерику! Я предпочитаю твои нотации приступам восторженной радости! Присядь, и я расскажу тебе, что мне от тебя надо!

На мгновение показалось, что она готова ответить ему в том же духе, но лишь на мгновение. Перспектива устроить выход в свет для Джейн на великолепном балу, устройство которого ей совершенно ничего не будет стоить, позволила миледи молча проглотить очередную грубость его светлости. Она села, распахнув полы своей длинной, оливкового цвета, мантильи.

– Можешь не сомневаться! Нам многое нужно обсудить! Итак, когда он состоится? Полагаю, лучше всего назначить его на начало сезона.

– Какое счастье: бал состоится в следующем месяце. Скажем, через три недели, считая с сегодняшнего дня.

– В апреле! Ты, должно быть, шутишь! Все действительно светские приемы проводятся в мае!

– В самом деле? – передразнил он ее. – А тебе не приходит в голову, что май и так до отказа забит всевозможными балами, раутами и приемами?

– Тут ты прав, – нахмурившись, вынуждена была согласиться она. – Но через три недели сезон даже не начнется толком!

– Значит, он начнется балом в Альверсток-Хаус, – холодно ответил его светлость. – И если ты опасаешься, Луиза, что нам будет недоставать компании, позволь разуверить тебя в этом!

Она прекрасно знала, что он считается одним из законодателей моды, но невыносимое высокомерие, прозвучавшее в его словах, пробудило в ней отчаянное желание сбить с него спесь. Однако леди Бакстед, проглотив обиду, ограничилась тем, что пробормотала:

– Даже не представляю, как справлюсь со всеми приготовлениями! Столько всего нужно сделать…

– На этот счет можешь не волноваться! Все эти хлопоты лягут не на твои плечи. Составь список тех, кого хочешь пригласить, и передай его Чарльзу Тревору: вот и все, что от тебя требуется.

Леди Бакстед все-таки не сдержалась и неприятным, резким голосом произнесла:

– Поскольку бал дается в честь моей дочери, я имею все основания полагать, что буду его хозяйкой!

Маркиз окинул ее задумчивым взором:

– Ну, разумеется! Ты можешь стать его хозяйкой, но бал будет устроен не только в честь Джейн. Лукреция тоже приведет на него свою старшую дочь, и…

– Хлоя! – с отвращением выдохнула она. – Неужели ты осмелишься сказать мне, Альверсток, что я обязана… переменой твоих чувств льстивому подхалимажу Этой Женщины?

– Нет, ты обязана этим непредвиденным и чертовски неприятным обстоятельствам. Помнишь Фреда Мерривиля?

Она непонимающе уставилась на него.

– Фред Мерривиль? Господи, а при чем здесь он?

– Бедный малый здесь совершенно ни при чем: он скончался, увы!

На щеках у сестры угрожающе заалел жаркий румянец.

– Не шути со мной, Альверсток! Мне нет никакого дела до того, жив он или умер!

– К несчастью, не могу сказать того же о себе. Он вверил свое семейство моей… э-э… протекции. К тому же там их не больше пяти человек…

– Это следует понимать так, что он назначил тебя их опекуном? – перебила она его.

– Нет, благодарение Богу! Все не настолько плохо. Он лишь поручил их моим заботам. Двое из них уже достигли совершеннолетия, но…

– Силы небесные! – вскричала леди Бакстед. – Должно быть, он окончательно рехнулся! Выбрать не кого-нибудь, а тебя! Что же подвигло его на такую глупость?

– Видишь ли, – ответил его светлость, поддаваясь наущению своего личного дьявола, – он счел меня самым достойным представителем нашей семейки.

– Неужели! – вспылила леди Бакстед. – Кто бы сомневался! Именно так он и должен был думать, потому что более беспутного, бестолкового и эгоистичного человека я еще в жизни не видела! Уж я-то прекрасно его помню! Смазливый неудачник! Мне страшно подумать о том, во что он обошелся своим родителям! А в довершение всего, когда они наконец сумели устроить для него выгодный брак, он взял да и сбежал с дочкой какого-то жалкого провинциала! Тогда они умыли руки, чему я совсем не удивляюсь. Не то чтобы я была с ними знакома, но в то время об этом говорил весь город. Кажется, впоследствии он все-таки вступил в права наследства, но я нисколько не сомневаюсь в том, что он благополучно промотал и его. Что же касается опекунства, которое он доверил тебе для своей семьи, то чего еще от него можно было ожидать? Настоятельно рекомендую тебе отказаться от столь сомнительной чести!

– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, но я не могу так поступить, не нанеся урона своей чести, – высокопарно заявил маркиз. – Видишь ли, я перед ним в долгу, который так и не сумел оплатить.

– Ты должен Мерривилю деньги? Чушь! У него в кармане вечно не было ни гроша, а вот что касается тебя…

Он перебил ее, причем весьма невежливо:

– Тебе следовало выйти замуж за торговца, Луиза. Не сомневаюсь, он бы восхищался тобой, но у меня ты вызываешь прямо противоположные чувства! Ты хоть иногда способна думать о чем-нибудь еще, кроме денег? Неужели ты не в состоянии понять, что существуют куда более важные обязательства, нежели денежные?

Прочитав в его глазах презрение, она было смутилась, но тут же заявила со злобой:

– Вольно тебе рассуждать с таким высокомерным видом, когда ты богат, как не знаю кто! А вот окажись ты на моем месте, то запел бы совсем по-другому!

– Перестань нести всякую ерунду! – оборвал он ее. – Ты забываешь, что я был одним из душеприказчиков Бакстеда! Он оставил тебе весьма приличное состояние, моя дорогая сестричка. Нет-нет, не к чему разыгрывать передо мной оскорбленную невинность! Я пришел сюда вовсе не за тем, чтобы ссориться с тобой! Поверь, я даже готов – при твоем содействии в вопросе о Мерривилях – смазать колесики первого выхода Джейн в свет. Полагаю, ты намеревалась представить ее на одном из приемов у королевы?

Эти замечательные слова заставили леди Бакстед остановиться в тот самый миг, когда она уже готова была дать полную волю своему гневу. Они могли означать лишь то, что Альверсток готов оплатить возмутительно высокие расходы на придворное платье для своей племянницы. Уж если он платил, то платил не скупясь. И ее светлость, мысленно произведя кое-какие подсчеты, сообразила, что в стоимость такого же платья, какое надела она сама на свой первый выход в свет, можно включить расходы на еще несколько нарядов из крепа и муслина, приличествующих юной девице для появления в «Олмаксе» во время ее первого сезона. Подобные соображения, хотя и не умерившие ее гнев, заставили ее проглотить неблагоразумные слова, вертевшиеся у нее на языке, и произнести всего лишь с обидой:

– Не представляю, что должен был сделать Мерривиль, чтобы ввергнуть тебя в такой долг!

– А вот этого, Луиза, я предпочитаю не открывать, – ответил маркиз. В глазах у него заблестели озорные огоньки, и, помня о полученных им инструкциях, он добавил: – Особенно моим сестрам!

Леди Бакстед не отличалась проницательностью; к тому же она не смотрела на него, что, пожалуй, было и к лучшему. Помолчав, она проворчала:

– Полагаю, он помог тебе выпутаться из какой-то постыдной истории, так что теперь ты чувствуешь себя обязанным соблюсти интересы его детей! Должно быть, впервые в жизни ты признал свои обязательства перед кем-либо! Хотя у тебя имеются и другие, куда более близкие родственники, имеющие к тому же полное право рассчитывать на твою благосклонность… Сколько, ты говоришь, у него детей?

– Пятеро. Трое сыновей и две дочери – бедные сироты, проживающие в настоящее время на улице Аппер-Уимпол-стрит, под надзором своей тетки, которая, насколько я понимаю, взяла на себя заботу о них лет десять тому после смерти супруги Мерривиля. Старший сын, уже совершеннолетний, учится в Оксфорде; но всем заправляет его сестра – или я очень ошибаюсь! По-моему, ей двадцать четыре года, и…

– Она вознамерилась выдоить тебя досуха! Похоже, твои обязательства доставят тебе еще немало радости! И ты намерен содержать все семейство?

– Я не намерен содержать никого из них, поскольку меня никто и не просил об этом. Ты не представляешь, Луиза, как это приятно, когда от тебя ничего не требуют. Относительно мальчишек я ничего делать не собираюсь, а мисс Мерривиль просит меня оказать некоторое содействие в том, чтобы представить обществу ее и сестру.

Леди Бакстед разглядывала его прищуренными глазами.

– Вот как! Вне всякого сомнения, мисс Мерривиль очень красива? Впрочем, об этом можно не спрашивать!

– Достаточно симпатичная молодая женщина, но красивой я бы ее назвать не рискнул, – небрежно ответил его светлость. – Но это не имеет никакого значения: она не собирается выходить на охоту за супругом. Ее устремление состоит в том, чтобы обеспечить достойное замужество младшей сестры, самой красивой из них. То, что она сумеет добиться желаемого, представляется мне сомнительным, поскольку состояние у нее незначительное, но это уже не моя забота: мой долг будет уплачен, когда я – с твоей помощью – представлю эту парочку обществу.

– Так чего же ты хочешь от меня? – пожелала узнать леди Бакстед.

– О, сущий пустяк! Ты представишь их на моем балу в качестве твоих кузин, сопроводишь их в «Олмакс», когда поведешь туда Джейн, и…

– «Олмакс», ничего себе! – возмущенно возопила его сестра. – Очевидно, ты не предупредил своих протеже о том, что они желают получить луну с неба! Или ты и впрямь вознамерился устроить им приглашение?

Ее тяжеловесный сарказм не произвел на маркиза никакого впечатления.

– Нет, это не в моих силах. Зато этого вполне можешь добиться ты, Луиза, поскольку у тебя имеются приятельницы среди тамошних патронесс, чем ты мне неоднократно похвалялась!

– Устроить приглашение для дочерей Фреда Мерривиля? Ты слишком многого от меня требуешь! Парочка нищих девиц, обитающих на улице Аппер-Уимпол-стрит, которые даже не являются нашими кузинами! Мне представляется, что ты и так оказываешь им неоценимую услугу, приглашая на бал, устроенный в честь моей Джейн, а что касается приглашения их в «Олмакс»… Нет, Вернон! Не хочу показаться неблагодарной, но…

– Моя дорогая Луиза, довольно! Ни слова больше! – прервал он ее и взялся за шляпу. – Ни за что на свете я не осмелюсь просить тебя сделать то, что тебе неприятно! Забудь обо всем – даже о том, что я приходил к тебе сегодня! А сейчас позволь откланяться.

Она вздрогнула от неожиданности. Гнев и алчность боролись в ней за верховенство.

– Подожди, Альверсток!

– Нет, я и так уже пробыл здесь слишком долго. Подумай о своих дочерях, они, наверное, уже изнывают от нетерпения в твоем экипаже!

– Ничего страшного! Но ты должен…

– Действительно, не вижу ничего страшного. Но вот что меня беспокоит, так это то, что я потерял слишком много своего времени. Не можешь же ты ожидать, что я потрачу весь день на столь утомительное дело. Поэтому, если я хочу застать Лукрецию до того, как она уляжется на свою софу, дабы восполнить запас сил, подорванных утренними испытаниями, то должен спешить.

Она цепко ухватила его за рукав.

– Нет! Вернон, если ты посмеешь назначить Эту Женщину хозяйкой своего бала…

– Отпусти меня, сестра! – шутливо вскричал он. – Посмею, и еще как, поскольку я настолько храбр, что твои угрозы меня не страшат. Да и с какой стати, собственно говоря?

– Я никогда не прощу тебя! Никогда! – пылко провозгласила она. – Но подумай сам! Какое мне дело до этих жалких девиц? Почему я должна…

– Ты ничего и никому не должна, – согласился его светлость, выдирая свой рукав из цепких рук сестры.

– Я их даже в глаза не видела, – в отчаянии вскричала та. – О, как же ты невыносим!

Он рассмеялся.

– Да, но у меня есть голова на плечах, в отличие от тебя, Луиза! Ну же, решай! Ты сделаешь так, как я тебя прошу, или нет?

Она впилась взглядом в его лицо, пытаясь прочесть по нему, не смягчится ли он. Он улыбался, но она хорошо знала эту его улыбку. Скрепя сердце, но с некоторым достоинством она наконец проговорила:

– Естественно, я всегда готова пойти тебе навстречу. А вот сумею ли я устроить билеты в «Олмакс» для двух девушек, о которых мне ничего не известно… Хотя, если они достаточно презентабельны, я приложу для этого все усилия…

– Вот это уже лучше! – сказал маркиз, по-прежнему улыбаясь, но уже куда любезнее. – Наряди Джейн с иголочки, а мне пришли «голландский инвойс»[16 - Общий счет, взятый, что называется, «с потолка», сумма которого только увеличивается, если начать выяснять, откуда что взялось.]: подробности меня не интересуют. Что до знакомства, то я привезу к тебе мисс Мерривиль. Смею надеяться, она тебе понравится: ни в здравомыслии, ни в решительности ей не откажешь! Не забудь прислать Чарльзу список гостей!

С этими словами он откланялся, уже мысленно прокручивая в голове всевозможные военные хитрости, с помощью которых младшая мисс Мерривиль смогла бы уклониться от визита на Гросвенор-плейс, не вызвав подозрений у ее властной и деспотичной сестры.

Но вышло так, что проблема решилась сама собой и без его участия. Провидение, в образе Лафры, привело Фредерику в Альверсток-Хаус два дня спустя. Привело одну, без Чарис, причем в такой час, что его светлость, коего никак нельзя было назвать ранней пташкой, счел его неурочным.

Поскольку Джессами неукоснительно соблюдал им же самим установленное правило – заниматься каждое утро, его сестрам пришлось взять на себя обязанность выгуливать Лафру вместо него. Они подолгу гуляли с ним по Лондону; и если бы он не натягивал так сильно поводок или вел бы себя приличнее, когда его отпускали, то девушки получили бы куда больше удовольствия от подобных экспедиций. Выросшие в деревне, они привыкли к дальним пешим прогулкам, в Лондоне ставшим почти невозможными. Здесь все было для них внове; они неизменно отправлялись гулять, если только погода позволяла, – Фредерика с Лафрой на поводке и Чарис, вооруженная карманным путеводителем. Они рассматривали снаружи здания и постройки, монументы и особняки, на которые обращала их внимание бесценная книга, и даже ухитрились проникнуть в Сити, где произвели настоящий фурор, но избежали приставаний и домогательств. Ни один, даже самый развязный и самоуверенный, щеголь не рискнул приблизиться к двум девушкам, которых сопровождал огромный и лохматый пес, рвущийся с поводка и демонстрирующий в распахнутой пасти два ряда великолепных белоснежных клыков.

Но через два дня после заключения Альверстоком победоносного соглашения на Гросвенор-плейс Чарис проснулась с больным горлом и хриплым кашлем; и, хотя она спустилась к завтраку, вскоре ее отправили обратно в постель. На ее третий чих мисс Уиншем объявила, что она подхватила простуду и, если не хочет свалиться с воспалением легких, ей следует незамедлительно вернуться в свою спальню.

Так она и сделала; а пока мисс Уиншем, велев кухарке испечь хлебный пудинг и сварить овсянку на воде, готовила полоскание для страждущей, Фредерика потихоньку выскользнула из дома. Девушка знала, скажи она тетке о том, что отправляется на свою обычную прогулку, ей придется выслушать долгую нотацию, смысл которой сведется к тому, что в Лондоне нельзя разгуливать столь же невозбранно, как и в Херефордшире. Мисс Уиншем наверняка попыталась бы навязать ей общество либо одного из слуг, либо Феликса. Однако поскольку Фредерика считала себя давно вышедшей из того возраста, когда девице требуется поводырь, к тому же успев убедиться в том, что лондонские слуги вовсе не питают слабости к долгим пешим прогулкам, то сочла вполне уместным удрать в одиночестве, лишь одному Баддлу сообщив, куда направляется. Тот лишь покачал головой и неодобрительно поцокал языком, но, помимо предложения взять в спутники Феликса, не сделал попытки остановить ее. Учитывая же, что Феликс уже выпросил у нее полкроны (стоимость входного билета в Механический музей Мерлина[17 - Выставочный зал, созданный бельгийским механиком-изобретателем Йоном Иосифом Мерлином (1735–1803), в котором были выставлены различные механизмы и даже автоматы (например, барометрические часы).], работающий каждый день с одиннадцати до трех), его сестра мудро отклонила идею приглашения, от которого он наверняка бы отказался.

Местом встречи Фредерика выбрала Грин-парк[18 - Один из королевских парков Вестминстера, представляющий собой своего рода перемычку между Гайд-парком (к северо-западу) и Сент-Джеймсским парком (к востоку).]. Ни она, ни Чарис еще не бывали там, поскольку карманный путеводитель счел его достойным лишь мимолетного упоминания. Правда, в нем содержалось восторженное и подробное описание храма Конкордии[19 - Храм на римском форуме, посвященный Конкордии, древнеримской богине согласия.], возведенного здесь во время пышных празднеств мирного договора 1814 года[20 - Парижский мирный договор 1814 года между участниками Шестой антифранцузской коалиции (Россией, Великобританией, Австрией и Пруссией), с одной стороны, и Людовиком XVIII – с другой.], но поскольку сие временное сооружение было разрушено, то четыре года спустя Чарис сочла его не заслуживающим посещения.

Но Фредерика, отнюдь не обескураженная тем, что в парке путеводитель лишь вскользь упоминает «несколько мест для приятного времяпрепровождения», решила отправиться на прогулку с Лафрой именно туда, а не в более фешенебельный Гайд-парк, где гуляющие склонны были буквально пожирать глазами двух невинных деревенских простушек, пришедших размять ноги.

Едва поспевая за своим косматым спутником, который обрадованно тащил ее за собой по улицам, она прибыла к воротам Бат в несколько растрепанном виде и таких же чувствах, но с радостью отпустила пса с поводка, к коему он никак не желал привыкать. Лафра с восторгом ринулся вперед и принялся рыскать по сторонам, задрав свой плебейский хвост, а носом тычась в землю в надежде учуять кролика. Когда Фредерика обошла кругом пруд в северо-восточном углу парка, он принес ей замечательную палочку, предложив зашвырнуть ее в воду, откуда бы он мог ее достать. Когда же она отказалась принимать участие в этой забаве, он вновь умчался вперед и с восторгом обнаружил три смутно различимых движущихся объекта – маленьких детей, игравших с ярко раскрашенным полосатым мячиком. Лафра очень любил детей, а гоняться за мячом любил еще больше и потому поспешил к группе, насторожив уши и дружелюбно помахивая хвостом. Он был крупным псом, и его неожиданное появление оказалось слишком большим испытанием для мужества самой младшей из детей, маленькой девочки, которая сначала разревелась от испуга, а потом бросилась наутек, под защиту нянечки, которая оживленно сплетничала с приятельницей в тени густых кустов, окружающих сторожку королевского смотрителя. Лафра озадачился, но перенес внимание на младшего из двух мальчиков и издал ободряющий лай, услышав который мастер Джон, отбросив мужскую гордость, выронил мяч и со всех ног припустил вслед за сестрой. Старший из мальчиков, однако же, остался на месте, стиснув зубы. Лафра догнал мячик, несколько раз подбросил его и в конце концов принес к ногам самого храброго упрямца. Мастер Франк облегченно выдохнул и торжествующе крикнул своим младшим родственникам:

– Эй, вы, трусишки, заячьи хвостики – он же всего лишь хочет поиграть с нами! – Затем он рискнул нагнуться и поднять мяч, что было проделано с большой осторожностью, после чего изо всех сил швырнул его подальше. Тот улетел не очень далеко, но Лафра, вполне распознав благородные намерения, устремился за ним и принес его обратно. Мастер Франк, изрядно расхрабрившись, застенчиво погладил его по голове. Лафра лизнул его в подбородок, и между ними уже готова была зародиться настоящая мужская дружба, когда опомнившаяся нянечка что есть силы завопила, запрещая мастеру Франку прикасаться к злой и грязной собаке. Мастер Джон, споткнувшись и упав на живот, разразился истошным ревом, так что перед подбежавшей к ним Фредерикой разыгралась шумная и бурная сцена: нянька вопила пронзительным голосом, двое младших детей ревели взахлеб, а мастер Франк упрямо отказывался оставить своего нового товарища, пусть и низкого происхождения.

Заслышав властную команду хозяйки, Лафра послушно подошел к ней с мячом в зубах. Фредерика забрала его и оборвала стенания нянечки голосом помещицы, за долгие годы привыкшей управляться с большим хозяйством:

– Довольно! Вы забываетесь! – Затем она перенесла внимание на мастера Джона и сказала:

– Надеюсь, вы не расшиблись, когда упали? Разумеется, я знаю, что вы плачете не оттого, что моя собака решила поиграть с вами, потому что вы – уже большой мальчик, но прошу вас пожать ему лапу, чтобы показать, что не хотели обидеть его, когда убежали прочь! Сидеть, Лафра! Лапу!

Повинуясь ее жесту, Лафра сел и послушно поднял переднюю лапу. Громкий плач мастера Джона прекратился, как по мановению волшебной палочки. Он в изумлении уставился на Лафру.

– Собачка хочет пожать мне руку? – не веря своим ушам, пролепетал он.

– Конечно, хочет!

– Я первый! – заявил мастер Франк. – Я его не боюсь!

Уязвленный, мастер Джон заявил, что Собачка не хочет пожимать руку ему, и, когда вопрос о первенстве был улажен, а оба мальчика торжественно пожали лапу Лафре, мисс Каролина ревниво возжелала разделить с ними честь. Фредерика вернула мячик мастеру Франку и увела Лафру прочь от семейства, провожаемая сумрачным взглядом их нянечки и мольбами детей привести Собачку и на следующий день.

Девушка преспокойно двинулась дальше, нимало не встревоженная инцидентом, который укрепил ее во мнении о том, что лондонские дети, знакомые лишь с комнатными собачками, коих балуют их мамаши, достойны всяческой жалости. И, только обогнув заросли густого кустарника, скрывающие сторожку королевского смотрителя, она вдруг с ужасом поняла, что карманный путеводитель жестоко обманул ее: он ни словом не обмолвился о небольшом стаде коров и сопровождавших их молочницах, кои (в чем она убедилась позже) являлись неотъемлемым атрибутом парка. Они не только радовали глаз горожанина идиллической сельской картинкой; обслуживающий коров персонал с готовностью предлагал отведать парного молока всем, кто готов был взамен расстаться с очень скромной суммой.

Но предательство карманного путеводителя обнаружилось слишком поздно. Лафра, вырвавшийся вперед, обнаружил стадо раньше ее и на мгновение застыл на месте, насторожив уши, шерсть на его загривке встала дыбом. Корова, явно бывшая главной в стаде и стоящая от него в нескольких шагах, угрожающе опустила башку, а Лафра, то ли не сумевший, то ли не пожелавший отличить самок от самцов, издал душераздирающий звук, нечто среднее между яростным лаем и злобным воем, и очертя голову кинулся в бой.




Глава 6


Другая женщина на ее месте, не столь сильная духом, бросила бы Лафру на произвол судьбы и спасалась бы бегством, поскольку представшая ее глазам сцена была ужасающей. Под аккомпанемент пронзительных криков молочниц, нянечек и нескольких престарелых леди Лафра совершил тяжкое преступление – вознамерился согнать коров в стадо. Однако же он не стал повторять эпический подвиг своей предшественницы, благодаря которому и заслужил свое имя, а, обнаружив, что коровы в панике разбегаются перед ним, принялся гоняться за ними, наслаждаясь единственным доступным ему в Лондоне развлечением.

Фредерике и в голову не пришло удалиться незамеченной, но к тому времени, как ценой общих усилий пастуха и двоих помощников королевского смотрителя ей удалось отловить и взять на поводок упорствующего в своем грехе пса, она уже понимала, что положение ее безнадежно. Повсюду, куда ни глянь, виднелись следы массового побоища; с одной из престарелых леди случилась истерика; другая требовала немедленно послать за констеблем; пастух проклинал ее на чем свет стоит; парковые стражи заявили о твердом намерении отобрать у нее Лафру и заключить его под стражу, после чего должна была состояться публичная казнь. В довершение всего на шум прибежала нянечка, с подопечными которой Лафра так беззаботно резвился давеча, и тут же не преминула сообщить, что этот самый пес едва не разорвал бедных малюток, напугав их до полусмерти, а потом украл у них мячик и вынудил мастера Джона шлепнуться в траву, отчего тот оцарапал ладошки и испачкал штанишки.

– Какой вздор! – презрительно бросила Фредерика.

Но ни пастух, ни смотрители парка не обратили на свидетельские показания нянечки никакого внимания. Скотника заботили лишь вверенные его попечению коровы, а смотрители, узрев прижатые к голове уши и бешено виляющий хвост, коими Лафра приветствовал своих маленьких друзей, ни на минуту не усомнились в том, что он не способен причинить людям вред. Они распознали в нем все признаки невоспитанной дворняжки-переростка, достаточно молодой, чтобы пускаться на всякие шалости, и при иных обстоятельствах снисходительно отнеслись бы к его прегрешениям. Но правила поведения в лондонских парках были весьма строгими; пожилая бдительная особа с лошадиным лицом, добровольно взявшая на себя роль цербера и требующая послать за констеблем, ее товарка, послабее духом, до сих пор бившаяся в тенетах нервических спазмов, прочие граждане, заявляющие, что таким злобным животным вообще нельзя появляться в общественных местах, и стайка многочисленных нянечек, единодушно требующих наказания для дикого зверя, навеки расстроившего нежную нервную систему их высокородных подопечных, – все это подвигло доблестных служителей отнестись к нарушению общественного порядка с крайней серьезностью. Столкнувшись с необходимостью выбирать между толпой разгоряченных женщин, настаивающих на немедленном привлечении к делу самого королевского смотрителя, и провинившейся дворняжкой, принадлежащей молодой особе, гуляющей без сопровождения лакея или служанки, они ни на секунду не усомнились, в чем заключается их долг. Старший из сторожей с некоторым сожалением сообщил Фредерике, что Лафру следует передать им, а уже они поместят его под стражу до тех пор, пока магистрат не решит его судьбу.

Лафра, которому не понравился ни тон, ни целеустремленное приближение служителя порядка, перестал радостно скалиться и приподнялся. Шерсть у него на загривке встала дыбом, а низкое глухое рычание ясно дало понять сторожу, что любое недружественное действие по отношению к Фредерике обернется угрозой для его собственного здоровья и благополучия. Столь наглядная демонстрация воинственных намерений позволила скотнику потребовать немедленной казни, а смотрителя заставила приказать девушке самой подвести к нему «эту собаку».

В толпе собравшихся лишь один пастух лучше Фредерики знал, сколь непростительным и беспардонным было совершенное Лафрой преступление. Одного взгляда на его раскрасневшуюся физиономию ей было достаточно, чтобы увериться в том, что любая мольба или апелляция к его чувствам будет лишь напрасной тратой времени и сил. Внутренне содрогнувшись, она заявила:

– Осторожнее! Этот пес принадлежит маркизу Альверстоку! Он очень ценной породы, и если с ним что-нибудь случится, его светлость будет крайне недоволен!

Молодой смотритель, у которого уже сложилось свое, профессиональное, скажем так, мнение о родословной Лафры, заявил без обиняков:

– Брехня! Никакой маркиз сроду не купил бы его! Красная цена за него – фартинг[21 - Очень мелкая монета в четверть пенса в старой денежной системе Великобритании.] в базарный день! Это самая настоящая дворняга, вот что он такое!

– Дворняга? – вскричала Фредерика. – Так вот, позвольте сообщить вам, что это – чистокровная колли из Барселоны, которую привезли в Англию за… за огромные деньги! Я приношу извинения за то, что он распугал коров, но… но он всего лишь пытался подружиться с ними и согнать их в стадо! Именно для этой цели эта порода и используется в Испании, а он… он просто еще не привык к английским коровам!

– Пытался согнать их в стадо? – возмущенно возопил пастух. – Еще ни разу в жизни я не слышал ничего подобного! Да вы – такая же преступница, как и он!

Молодой смотритель не замедлил вынести и свой вердикт. Он заявил, что мисс зашла слишком далеко и что, хотя он не разбирается в барселонских колли, подлинную дворнягу он сумеет различить в любом обличье. Кроме того, он добавил, возвращаясь к уже высказанной им ранее точке зрения, что никакой маркиз не станет покупать столь беспородного пса, как Лафра.

– Вот, значит, как! – сказала Фредерика. – В таком случае, быть может, вы знакомы и с моим кузеном, маркизом Альверстоком?

– Нет, какая наглость! – возмутилась старушенция с лошадиной физиономией. – Называет себя кузиной маркиза, а сама разгуливает по городу одна! Просто невероятно!

После долгих препирательств, в ходе которых молодой смотритель встал на сторону старухи, пастух заявил, что маркиз или не маркиз, но вред, причиненный его драгоценным коровам, должен быть возмещен, а старший сторож пытался тянуть время, невысокий и коренастый горожанин в коротком двубортном пальто табачного цвета выдвинул предложение – обратиться к самому маркизу за подтверждением истории, которую рассказывает им присутствующая здесь мисс.

– Прекрасная мысль! – поддержала его Фредерика. – Давайте отправимся к нему домой немедленно! Это совсем недалеко, на Беркли-сквер.

Будь на то его воля, старший из смотрителей предпочел бы пойти на попятный. Если молодая леди готова без колебаний отправиться к этому маркизу, то это доказывает, что она на самом деле приходится ему кузиной, и, хотя он понимал, что факт сей ничего не меняет, продолжать разбирательство далее ему очень не хотелось. С точки зрения закона, разумеется, маркиз – если он действительно был владельцем собаки – обязан был уплатить штраф, не говоря уже о той сумме, какую намеревался истребовать с него мистер Билл, пастух, за вред, причиненный его коровам; но при общении с благородными лордами простому человеку следует соблюдать осторожность. Младший смотритель, вполне разделявший его жизненное кредо, внезапно впал в глубокую задумчивость, и лишь скотник угрюмо принял приглашение Фредерики, заявив, что добьется своего, пусть даже этот пес принадлежит самой королеве – чем он никак не желает выказать ей свое неуважение. Его поддержала старуха с лошадиным лицом, провозгласив, что если сторожа не знают, в чем состоят их обязанности, то уж она-то в этом разбирается прекрасно и непременно доведет столь безобразное происшествие до сведения самого старшего смотрителя королевских парков. Словом, им не оставалось иного выхода, кроме как отправиться вместе с молодой леди. Карга заявила, что тоже пойдет с ними и если маркиз существует на самом деле – в чем она сильно сомневалась, – уж она выскажет ему все, что о нем думает.

Дверь особняка Альверсток-Хаус им отворил лакей в ливрее. Он был хорошо вышколенным молодым человеком, но при виде процессии, столпившейся у входа, глаза у него едва не вылезли из орбит. Фредерика, с видом полнейшей невозмутимости, дружески улыбнулась ему:

– Доброе утро! Надеюсь, его светлость еще дома?

Лакей, окончательно сбитый с толку, все-таки нашел в себе силы ответить голосом, в котором сквозило крайнее изумление:

– Да, мисс. То есть…

– Слава Богу! – прервала его девушка. – Вполне понимаю и разделяю ваше удивление при виде столь… многочисленного эскорта, который меня сопровождает! Но будьте так добры передать его светлости, что его кузина, мисс Мерривиль, желает поговорить с ним!

Засим она вошла в дом, небрежным кивком пригласив своих спутников последовать за собой, и в ее поведении чувствовалась столь непоколебимая уверенность, что лакей послушно отступил в сторону, не препятствуя вторжению в дом своего господина столь странных личностей, и лишь пробормотал, запинаясь, что его светлость еще не выходил из туалетной комнаты.

– В таком случае будьте любезны передать ему, что дело не терпит отлагательства! – заявила Фредерика.

– Не соблаговолите ли… не соблаговолите ли вы изложить свое дело секретарю его светлости, мисс? – слабым голосом предложил лакей.

– Мистеру Тревору? – переспросила Фредерика. – Нет, благодарю вас. Просто передайте мои слова его светлости!

Ливрейный лакей никогда и слыхом не слыхивал о мисс Мерривиль, кузине его светлости, но тот факт, что она, оказывается, знакома с мистером Тревором, облегчил его совесть. Он решил, что она и впрямь доводится его светлости кузиной, хотя что она делает в столь странной компании или для чего ей понадобилось тащить за собой в Альверсток-Хаус парочку парковых смотрителей и явного деревенщину, он уразуметь не мог, как ни старался. Не знал он, и что делать с этим разношерстным сборищем визитеров, хотя считал своим долгом проводить мисс Мерривиль и ее спутницу в гостиную, но при этом подозревал, что ни его светлость, ни августейший и куда более грозный мистер Уикен отнюдь не погладят его по головке за то, что он допустил туда и ее сопровождающих мужского пола.

От необходимости сделать столь нелегкий социальный выбор его спасло появление самого мистера Уикена. Бедный привратник, впервые в жизни возрадовавшийся при виде своего внушающего благоговейный ужас начальника, поспешно сообщил ему, что к ним пожаловала мисс Мерривиль – кузина милорда, – каковая и желает видеть его светлость!

Джеймс, всего лишь ливрейный лакей, мог, конечно, ничего не слышать о мисс Мерривиль, но Уикен отнюдь не был столь же невежествен. Ему, наравне с камердинером милорда, дворецким, управляющим и старшим конюшим, было известно о Мерривилях все; и то, что они называли «последним закидоном» его светлости, вот уже несколько дней живо обсуждалось в людской. Да и вывести Уикена из его величественного равновесия было решительно невозможно. Он поклонился мисс Мерривиль, невозмутимым взглядом окинул ее эскорт и двинулся через холл, чтобы распахнуть двери в библиотеку.

– Его светлости будет доложено немедленно, мадам. Не хотите ли присесть и подождать в библиотеке? И вы, мадам, тоже, – любезно добавил он, сопроводив свои слова легким поклоном старой карге, которую безошибочно отнес к гувернанткам или платным компаньонкам.

– Да, но только вот этим людям тоже лучше пройти со мной, – сказала Фредерика.

– Разумеется, мадам, – если таково ваше желание и если они с ним согласятся, – ответствовал Уикен. – Но позволю себе высказать предположение, что в холле им будет удобнее.

Скотник был полностью согласен с этим мнением, но Фредерика ничего не пожелала слушать.

– Нет, потому что они тоже хотят побеседовать с его светлостью, – сказала она.

Затем девушка пригласила присесть даму с лошадиным лицом; Уикен, на лице которого не дрогнул ни один мускул, распахнул дверь перед остальной публикой и держал ее, пока они неуверенно входили в библиотеку.

Тем временем Джеймс поднялся по лестнице к туалетной комнате маркиза и постучал в дверь. Стук был очень осторожным и едва слышным, потому что маркиз славился своим крайне дурным расположением к тем, кто осмеливался явиться к нему до полудня; так что лакею пришлось постучать вновь, на сей раз – погромче. Войти его не пригласили, но дверь ему открыл преисполненный важности и чувства собственного достоинства камердинер его светлости, который, похоже, отнесся к такому вторжению как к святотатству и приглушенным голосом, подрагивающим от сдерживаемой ярости, пожелал узнать, что ему нужно.

– Неотложное дело, мистер Нэпп! – прошептал привратник. – Мистер Уикен сказал, чтобы я сообщил о нем его светлости!

Эти слова, как он и рассчитывал, произвели нужное впечатление. Нэпп позволил ему войти в комнату, но строго-настрого наказал, все тем же приглушенным голосом, ни на шаг не отходить от двери и не издавать ни звука, пока ему не дадут на то разрешение. Затем он молча кивнул на туалетный столик, за которым восседал его светлость, занятый исключительно важным делом – он повязывал шейный платок.

Одни лишь сестры Альверстока презрительно клеймили его прозвищем «денди». На самом деле маркиз не признавал крайностей в моде, заставивших молодых последователей этого течения выглядеть смешными и нелепыми и наверняка вызвавших отвращение у мистера Бруммеля[22 - Джордж Брайан Бруммель (1778–1840) – законодатель мод и первый лондонский денди. Изобретатель шейного платка.], если бы сей досточтимый джентльмен по-прежнему оставался ценителем и арбитром вкуса в Лондоне. Мистер Бруммель, коего весьма корыстные мотивы побудили удалиться на Континент[23 - Так жители Великобритании в обиходе называют остальную (континентальную) Европу.], ныне проживал в безвестности, но светские щеголи его поколения ни на шаг не отступили от заложенных им догматов и правил. Альверсток, будучи на три года моложе, встретился с ним в годы зеленой юности, после чего быстренько избавился от всех своих жилетов кричащих расцветок, булавок для галстука, украшенных огромными камнями, и многочисленных брелоков и зажимов. Человек, привлекающий внимание своим нарядом, говаривал мистер Бруммель, одет дурно. Чистые льняные сорочки, безупречно сшитые костюмы по фигуре и правильно повязанный шейный платок, позже именующийся галстуком, – вот отличительные и непременные атрибуты настоящего джентльмена, и с тех пор Альверсток сохранял неизменную верность этим простым правилам, заработав терпением и практикой репутацию самого элегантного мужчины в городе. Считая ниже своего достоинства прибегать к столь абсурдным ухищрениям, как накрахмаленные острые уголки воротничков, которые были такими высокими, что мешали смотреть по сторонам и поворачивать голову, и презирая хитросплетения шейных платков, завязанных «математическим» или «восточным» узлом, он разработал свой собственный стиль их ношения: не бросающийся в глаза, но при этом настолько изящный, что вызывал жгучую зависть у представителей более молодого поколения.

Джеймс прекрасно знал обо всем этом, и поскольку в глубине души лелеял амбиции стать когда-либо доверенным слугой настоящего джентльмена, то предостережение Нэппа было совершенно излишним. Ни за что на свете он бы не решился побеспокоить маркиза в такой момент; ничто в поведении его светлости не могло вызвать у него не то что смеха, а даже улыбки; и еще он отчаянно жалел о том, что появился не вовремя и не успел увидеть того искусного движения, которым его светлость свернул отрез муслина шириной в фут, прежде чем обернуть его вокруг воротничка. Очевидно, все прошло без сучка и задоринки, раз Нэпп отложил в сторону шесть или семь шейных платков, кои держал наготове, дабы вручить маркизу на тот случай, если его первая попытка окажется неудачной; и вот его светлость поднял глаза к потолку. Словно зачарованный, Джеймс смотрел, как он постепенно опускает подбородок, создавая безукоризненной формы складки в снежно-белом муслине. В порыве откровенности Нэпп однажды признался ему, что для этого его светлости требуется всего лишь четыре или пять раз опустить подбородок. Звучало это просто, а выглядело еще проще, но зарождающееся чувство вкуса подсказало Джеймсу, что ничего легкого здесь и в помине не было. Затаив дыхание, он во все глаза наблюдал за процессом и потихоньку выдохнул лишь тогда, когда маркиз, критически обозрев дело рук своих, отложил ручное зеркальце и произнес:

– Да, пожалуй, вот так довольно.

С этими словами он поднялся и, вдевая руки в рукава жилета, который держал Нэпп, взглянул на замершего у дверей Джеймса.

– Да? – осведомился он.

– Просим прощения вашей милости, это мисс Мерривиль – они желают видеть вашу светлость, причем немедленно! – выпалил Джеймс. – По неотложному делу! – добавил он.

Маркиз выглядел слегка удивленным, но ограничился тем, что сказал:

– Вот как? Передайте мисс Мерривиль, что я через минуту присоединюсь к ней. Мой сюртук, Нэпп!

– Да, милорд. Она ждет вас в библиотеке, милорд.

Столь ловким образом дав понять, что его начальник отступил от общепринятых правил, Джеймс испарился. Нэпп же встряхнул носовой платок и, протягивая его Альверстоку, вслух выразил удивление тем фактом, что Уикен предпочел не приглашать мисс Мерривиль в гостиную; на что Альверсток, взяв свой монокль и набросив его длинную ленту себе на шею, коротко заметил, что, очевидно, у Уикена были на то свои причины.

Через несколько минут одетый с иголочки в темно-синий сюртук, который изящно облегал его фигуру, бледно-лиловые панталоны и начищенные до блеска высокие сапоги, он сошел с лестницы, у подножия которой его поджидал Уикен.

– Почему именно библиотека, Уикен? – осведомился его светлость. – Разве вы не считаете, что моя кузина заслуживает того, чтобы провести ее в гостиную?

– Разумеется, милорд, – ответствовал Уикен. – Но мисс Мерривиль не одна.

– Так я и думал.

– Я имел в виду не женщину, что сопровождает ее, милорд. С ней пришли еще три человека, которых я счел правильным пригласить в библиотеку, а не в гостиную.

Поскольку Альверсток знал своего дворецкого с самого детства, то и не совершил ошибки, предположив, будто гости принадлежат к ученому сословию. Люди посторонние, не столь хорошие знающие Уикена, могли счесть его лицо лишенным всяческого выражения, как у сфинкса, но маркиз с первого взгляда понял, что тот крайне неодобрительно отнесся к эскорту мисс Мерривиль.

– Итак, кто они такие? – поинтересовался он.

– Боюсь, что ничего не могу сообщить вам на сей счет, милорд, хотя, судя по виду двоих из них, они состоят на государственной службе, но в очень низком качестве.

– Боже мой! – заметил Альверсток.

– Да, милорд. Кроме того, с ними собака – очень большая собака. Породу я распознать не сумел.

– Вот это да! Интересно, какого черта… – он оборвал себя на полуслове. – Что-то подсказывает мне, Уикен, что в библиотеке меня поджидает опасность!

– О нет, милорд! – заверил его Уикен. – Полагаю, животное отнюдь не свирепое.

С этими словами он распахнул перед Альверстоком дверь в библиотеку. Здесь ему предстояло пережить небольшое потрясение, поскольку, когда милорд замер на пороге, обводя взором пестрое общество, Лафра, лежавший у ног Фредерики, узнал в нем того самого давешнего гостя, чьи ловкие пальцы волшебным образом отыскали любимое местечко чуть выше хвоста, до которого он не мог дотянуться самостоятельно, и вскочил с пола, издав короткий, восторженный лай, после чего устремился вперед. Уикену всего лишь на долю секунды показалось, будто пес собирается напасть на Альверстока, зато карга с лошадиным лицом, не замечая прижатых к голове ушей и яростно виляющего хвоста, завизжала, призывая всех в свидетели того, о чем она предупреждала с самого начала: создание это злобное, и его следует пристрелить немедленно.

Маркиз, стараясь утихомирить пыл Лафры, сказал:

– Благодарю! Я тоже тебя люблю, но довольно! Сидеть, Лафф! Сидеть!

Смотрители обменялись понимающими взглядами: пес, вне всякого сомнения, действительно принадлежал маркизу. Фредерика, решив, что Лафра уже сделал достаточно, дабы искупить свое плохое поведение, поднялась на ноги и подошла к Альверстоку со словами:

– О кузен, как же я рада тому, что застала вас дома! Эта ваша беспокойная собачка навлекла на меня кучу неприятностей! Заявляю вам, что больше никогда не заменю вас, выгуливайте его сами!

К ее несказанному облегчению, он выслушал ее тираду, не моргнув глазом, и ограничился тем, что сказал, наклоняясь, чтобы почесать Лафру за ухом:

– Вы меня огорчаете, Фредерика! Что он натворил?

Сразу три человека хором принялись живописать ему совершенные псом преступления. Он прервал их:

– Говорите по очереди, если хотите, чтобы я понял, в чем дело!

Фредерика и пастух тут же умолкли, но женщина с длинным лошадиным лицом была слеплена из другого теста. Она заявила, что кое-кто из здесь присутствующих может рассуждать о барселонских колли, коли им приспичит такая блажь, но лично она не верит ни единому их слову, и что дошло уже до того, что добропорядочные граждане не могут прогуляться в парке без того, чтобы на них не напала какая-то злобная скотина.

Маркиз прибегнул к своему самому действенному оружию: вставил в глаз монокль. Бывали случаи, когда под его взглядом бледнели и терялись самые сильные мужчины. Но леди с лошадиной физиономией не стушевалась, хотя речь ее сделалась бессвязной и вскоре оборвалась вовсе. Маркиз же обронил:

– Вы должны простить меня, мадам: у меня неважно с памятью, что достойно всяческого сожаления, но, полагаю, я еще не имел удовольствия быть с вами знакомым? Кузина, прошу вас, исправьте это упущение!

Фредерика, чье первое и не слишком благоприятное впечатление о нем быстро менялось к лучшему, отреагировала должным образом:

– Не могу, поскольку не имею ни малейшего понятия, ни кто она такая, ни для чего пожаловала сюда. Разве что для того, дабы увериться – вы и впрямь мой кузен, в чем она, похоже, сомневалась!

– Причина представляется не слишком убедительной, – сказал он. – Однако если у вас имеются какие-либо иные резоны, мадам, мне неизвестные, и вам требуются заверения, то пожалуйста! Мисс Мерривиль и я – действительно кузены.

– Меня это не интересует совершенно, милорд! – парировала дама, покраснев до корней волос. – Более того, если бы я не сочла это своим долгом, то вообще не пришла бы сюда. Или если бы я своими глазами не видела того, что, стоило мисс Мерривиль упомянуть родственника-маркиза, как эти – как эти два прихлебателя-подхалима готовы были позволить этому злобному животному нападать в парке на кого угодно!

Смотрители неубедительно запротестовали, но маркиз попросту не обратил на них внимания.

– Я понятия не имел, что пес настолько опасен, – заметил он. – Надеюсь, вы не пострадали, мадам?

– Я не говорила, что он напал на меня! Но…

– Он вообще ни на кого не нападал! – вставила Фредерика.

– Ах, вот как? И что же, он не сбивал с ног бедного маленького мальчика и не напугал до полусмерти остальных малюток? О нет!

Фредерика расхохоталась:

– Нет, он действительно не сбивал с ног маленького мальчика. Да, конечно, поначалу дети и впрямь испугались, но как только они поняли, что он хотел всего лишь поиграть с ними, то очень быстро пришли в себя. Да что там говорить, они умоляли меня привести его вновь в парк завтра!

– Зато он напал на моих коров! – вмешался скотник. – А вы еще говорили, будто он пытался согнать их в стадо, мисс, вроде как его обучали этому в Испании! Да ничему его не учили! Я, конечно, не бывал в Испании, да и желания у меня особого нету там бывать, я вообще недолюбливаю чужеземцев, но вот что я вам скажу и от чего не отступлюсь: коровы – они и есть коровы, и кругом остаются ими, но даже самый невежественный язычник не научит собаку разгонять стадо так, как это сделала эта гнусная скотина! Мистер Манслоу, вот он стоит, прошу прощения вашей светлости, так вот он сказал, что эта собака – дворняга; но я лишь говорю, что никакой он не колли, из Барселоны или откуда там еще!

Младший смотритель занервничал, принялся мять в руках свою кепку и, то и дело бросая на маркиза умоляющие взгляды, принялся мямлить, что, дескать, он не хотел никого обидеть, но вот эта самая мисс сказала, что ее собака – барселонская колли, во что он ну никак не может поверить, даже если доживет до ста лет, кто бы – тут он судорожно вздохнул – не уверял его в обратном.

– В этом нет необходимости, – заявил маркиз. – Никакой он не колли, разумеется. – Повернув голову в сторону Фредерики, он со скучающим видом пробормотал: – Право же, кузина, какая вы невнимательная! Он – гончая, а не колли, и я говорил вам, что его привезли не из Барселоны, а из Белуджистана[24 - Историческая область на северном побережье Индийского океана, расположенная на стыке регионов Ближний Восток и Индостан.]! Из Белуджистана, Фредерика!

– О боже! Как я могла так ошибиться! Как… как это глупо с моей стороны! – неуверенно пробормотала она.

Похоже, никто из смотрителей не счел объяснения его светлости неубедительными. Старший благоразумно заметил, что теперь им все понятно; а младший напомнил честной компании, что он с самого начала был уверен в том, что собака родом никак не из Барселоны. Один только пастух остался явно неудовлетворенным, а леди с лошадиным лицом резко бросила:

– Не верю, что такое место вообще существует!

– Вы ошибаетесь! – ответил его светлость, подходя к окну, у которого стояли два глобуса, и крутя один из них. – Идите сюда и взгляните сами!

Все повиновались этому приглашению; Фредерика же с упреком заметила:

– Ах, кузен, отчего же вы не сказали мне, что это в Азии?

– О Азия! – с умным видом воскликнул старший из смотрителей, словно теперь ему все стало ясно окончательно. – Значит, это какая-то индийская собака, получается.

– Ну, не совсем так, – поправила его Фредерика. – По крайней мере я так не думаю. Это вот здесь, видите? Дикое местечко, так что собаку пришлось вывозить оттуда контрабандой, поскольку аборигены там настроены к чужакам враждебно. Вот почему я и говорила, что он – очень редкой породы. Собственно, он – единственный пес этой породы в нашей стране, не так ли, кузен?

– Не исключено, так оно и есть, – сухо отозвался его светлость.

– Что ж, тем хуже! – заявила старуха с лошадиной физиономией. – Это ж надо додуматься – привести чужеземную собаку в парк! Да еще ввезенную контрабандой! Без всякого стеснения заявляю вам, милорд, что я крайне неодобрительно отношусь к подобной практике и намерена уведомить об этом таможенные власти!

– Боюсь, таковых там просто не существует, – извиняющимся тоном ответил маркиз, своей ленивой походкой возвращаясь обратно к камину и протягивая руку к шнуру звонка. – И почтовой службы тоже. Полагаю, вы можете отправить туда гонца, но это обойдется вам чрезвычайно дорого, и существует большая опасность, что его убьют. Очень трудно советовать что-либо в таком деле.

– Я имею в виду английскую таможню, милорд! – выпалила она, злобно глядя на него.

– О, это будет совершенно бесполезно! Сюда я ввез пса на абсолютно законных основаниях, и лишь вывозить его из Белуджистана пришлось тайно.

Голосом, дрожащим от сдерживаемого гнева, она заявила:

– Как бы там ни было, вы не имели никакого права отпускать такого дикого и злобного пса гулять без присмотра в парке, и я сообщу об этом прискорбном случае соответствующим властям, милорд, о чем и предупреждаю вас!

– Моя дорогая мадам, какое мне дело до того, что вы собираетесь выставить себя на посмешище? Смею лишь добавить, что никак не могу взять в толк, почему это так заботит и вас. Вы сообщили мне, что на вас моя собака не нападала – во что я охотно верю; вы также уведомили меня о том, что пришли в дом только затем, что вам стало ясно – после того, как вот эти досточтимые люди, коих вы назвали льстецами-подхалимами, – узнали о моем титуле, то готовы были позволить собаке нападать в парке на всех подряд, во что я не поверю никогда! Мне представляется, что вы всего лишь суете свой нос в то, что вас никоим образом не касается. Если меня спросят о нашем разговоре, то я сочту себя обязанным заявить, что эти люди вежливо пришли ко мне, дабы уведомить о ненадлежащем поведении моей собаки и попросить более не отпускать ее гулять одну; но их сопровождала по причинам, мне совершенно непонятным, назойливая и надоедливая особа, которой недостает равно воспитания и здравого смысла и которая решила узурпировать их полномочия, так что им понадобилось очень много времени, дабы изложить мне свою жалобу. – Он взглянул на дверь, у которой с каменным выражением лица застыл Уикен, явно пытающийся угадать, что же будет дальше. – Будьте любезны проводить эту леди к выходу! – сказал он. – И пригласите ко мне мистера Тревора!

Безупречная речь, которую Фредерика выслушала со священным трепетом, а смотрители – с одобрением, повергла особу с лошадиным лицом в состояние бессильной ярости. Задыхаясь от злобы, она попыталась сообщить его светлости, что еще никогда в жизни ее так не оскорбляли. Но маркиз, потеряв к ней всякий интерес, всего лишь угостился понюшкой табаку; Уикен, прервав ее бессвязное бормотание, голосом, лишенным каких-либо проявлений человеческих чувств, проговорил:

– Прошу вас, мадам!

Дама с лошадиным лицом выскользнула из комнаты. На щеках у нее алели пятна злого румянца. Никто, и меньше всех – Уикен, не удивился тому, как ей пришлось капитулировать, а младший смотритель позже даже признался своему старшему товарищу, что он не думал, будто найдется человек, у которого хватит духу так отделать старую перечницу.

А вот пастух, хоть и с одобрением следивший за общим развитием событий, так и не сменил гнев на милость. Он вновь начал объяснять милорду всю тяжесть совершенного Лафрой преступления, сетовать на ужасные последствия, кои могут последовать оттого, что дойные коровы испугались пса, и живописать незавидную участь, ожидающую его самого, если выяснится, что нанесен хоть малейший урон их здоровью.

– Ну, это вряд ли! – сказала Фредерика. – Вас послушать, так выходит, что бедных коров гоняли чуть не по всему городу, чего не было и в помине! Хотя, если вы и дальше будете выпасать коров в общественном парке, то все может…

– Кузина, прошу вас! – вмешался маркиз, которому наконец-то представилась возможность отомстить. – Я недвусмысленно велел вам отвести Лафру на прогулку в Гайд-парк, так что в этом прискорбном событии виноваты исключительно вы.

Фредерика, спрятавшись за носовым платком, дрожащим голосом призналась, что он прав.

– Не волнуйтесь! – провозгласил маркиз, обращаясь к скотнику. – Сейчас мы уладим этот вопрос ко всеобщему удовлетворению. Ага, входите же, Чарльз!

Мистер Тревор, изрядно ошеломленный представшей перед его глазами сценой, осведомился:

– Вы посылали за мной, сэр?

– Да. Эта моя белуджистанская гончая, которую моя кузина предложила выгулять вместо меня, доставляет мне некоторые хлопоты. С сожалением вынужден признать, что он… э-э… забылся посреди коровьего стада в Грин-парке.

Мистер Тревор на мгновение опешил, но тугодумом назвать его было никак нельзя, и даже без предупреждающего взгляда, который послал ему из-под тяжелых век его наниматель, сообразил, что дело нечисто. Почтенный секретарь спокойно заявил, что сожалеет о случившемся; а когда он опустил глаза на белуджистанскую гончую, с интересом обнюхивавшую его ноги, то лишь дрогнувшие уголки губ на мгновение нарушили серьезное выражение его лица.

– Именно так! – сказал его светлость. – Я знал, что вы будете шокированы, но теперь не сомневаюсь, что могу передоверить это дело вам. – Он улыбнулся и негромко добавил: – На вас всегда можно положиться, Чарльз! – После чего маркиз повернулся к жалобщикам и заявил: – Надеюсь, мистер Тревор уладит дело к вашему удовлетворению, так что ступайте вместе с ним в его кабинет. Ах да! Эти люди – двое помощников королевского смотрителя парков, Чарльз, и пастух!

Он кивнул своим визитерам, показывая, что те могут быть свободными. Они с готовностью поспешили прочь, совершенно правильно истолковав его слова в том смысле, что сейчас получат щедрое возмещение за свои хлопоты, и чувствуя, что иметь дело с мистером Тревором будет куда легче, чем с маркизом.

Чарльз посторонился, пропуская их вперед, и, когда они гуськом вышли из комнаты, на мгновение задержался на пороге, глядя на Фредерику.

– Он натворил что-то серьезное, мисс Мерривиль?

Выглянув из-за носового платка, Фредерика явила ему свое смеющееся лицо с выступившими на глазах слезами.

– Не думаю, что он вообще причинил коровам какой-либо вред, потому что мы успели вовремя поймать его!

– В таком случае…

– Нет, Чарльз! – вмешался маркиз. – Я желаю как можно скорее покончить с этим делом, так что сейчас не время быть экономным!

– О, на этот счет можете не беспокоиться, сэр! – жизнерадостно заявил Чарльз и удалился.

– Какой славный молодой человек! – сказала Фредерика.




Глава 7


– Да, вы совершенно правы, – согласился Альверсток.

Она подняла на него глаза:

– И вы тоже! Вы были поистине великолепны, и я очень вам обязана! Да, кстати, прошу прощения за то, что доставила вам столько хлопот! Но, видите ли, дошло до того, что они грозились отнять у меня Лаффа и запереть его где-то, и мне даже страшно представить, какими могли бы оказаться последствия! Вот почему мне пришлось сказать, что он принадлежит вам. – Она прыснула в ладошку и, давясь смехом, пробормотала: – Как в «Коте в сапогах»!

– Как в чем? – недоуменно переспросил он.

– Мой кузен маркиз Альверсток! – пояснила она. – Помните?

– Не сомневаюсь, что вы считаете меня тупоумным, но я… – Он оборвал себя на полуслове, когда на него снизошло просветление, и нахмуренное чело его разгладилось. – А! Маркиз Карабас!

– Ну, конечно! И все получилось как нельзя лучше! Разве что отчитали вы эту ужасную особу поистине восхитительным образом! Еще никогда в жизни я не слыхала ничего столь безжалостно невежливого, но, должна признаться, получила от этого массу удовольствия! – Она вновь рассмеялась. – А в какое смятение вы меня повергли, когда заявили, что Лафф – белуджистанская гончая! Так тебе и надо, плохая ты собака!

Лафра же в знак благодарности встал на задние лапы и облизал ей лицо. Она столкнула его передние лапы с коленей и встала.

– Ты – бесстыжий простолюдин! – сообщила она псу. Подняв глаза на Альверстока, она протянула ему руку. – Благодарю вас! – улыбнулась Фредерика. – Мне пора идти. Вы ведь скажете мне, сколько мистеру Тревору придется заплатить этим людям?

– Одну минуточку! – возразил маркиз. – Вы еще не объяснили мне, как получилось, что вы гуляли одна, кузина.

– Да, не объяснила, – согласилась она. – Но и вы тоже не объяснили мне, с какой стати это вас интересует, кузен?

– Я готов это сделать прямо сейчас. Каковы бы ни были нравы в Херефордшире, но для Лондона они не годятся. Девушки вашего возраста и происхождения не разгуливают по улицам в одиночку.

– В общем, это случается не так уж часто, и, естественно, я бы ни за что не отпустила Чарис одну. Но я уже не девочка. Полагаю, вы можете считать меня таковой, потому что сами намного старше, но клянусь вам, я перестала быть юной мисс много лет назад! В любом случае я не обязана отчитываться перед вами в своих действиях, кузен Альверсток!

– Обязаны и будете, как миленькая! – парировал он. – Если вы рассчитываете на то, что я введу вас в общество, Фредерика, то должны подчиняться правилам, установленным этим самым обществом! Или вы будете вести себя так, как я велю, или я умываю руки. Если вы намерены перевернуть весь мир с ног на голову, поищите себе другого благодетеля!

Она вспыхнула и уже открыла рот, чтобы дать ему достойный отпор, но язвительные слова так и не сорвались у нее с языка. После долгой паузы она выдавила улыбку и произнесла:

– Полагаю, вы будете просто счастливы умыть руки, чтобы не иметь с нами никаких дел, особенно после сегодняшнего случая.

– О нет! – холодно ответил маркиз. – Даже не мечтайте об этом!

– Вот этого я и не могу сделать, хотя мне и очень хочется, потому что меня убивает необходимость держать язык за зубами! – призналась она. – Мне бы очень хотелось устроить вам хорошенькую выволочку, милорд, но я еще сохранила остатки совести – в отличие от вас! – откровенно заявила она.

– Но почему? – похоже, разговор начал забавлять его светлость.

– Потому что самым беспардонным образом унижая меня, вы прекрасно знаете, что я не смогу дать вам отпор, поскольку слишком обязана вам!

Он рассмеялся:

– А вы, конечно, полагаете, что смогли бы?

– Да уж, будьте уверены! Я способна произносить очень обидные вещи, когда выхожу из себя.

– На меня они не подействуют!

Она покачала головой, и на щеках у нее образовались очаровательные ямочки.

– Нет, на сегодня с меня хватит. Говоря по правде, я частенько выхожу из себя именно потому, что моя тетя говорит то же самое, что и вы: ничто не раздражает сильнее ощущения собственной неправоты, верно?

– Не знаю. Никогда не думал об этом.

Она явно удивилась, но решила не настаивать.

– Что ж, я постараюсь сделать так, чтобы вам не пришлось краснеть за меня. Просто Чарис прихворнула, а Джессами, если помните, каждое утро садится за учебники: поэтому выгуливать Лаффа приходится нам с Чарис. А ему надо много гулять и бегать – намного больше, чем может предоставить ему Лондон!

– Тогда почему не Феликс? Или ваша служанка?

– У меня нет служанки – я имею в виду, горничной. Только домашняя прислуга, а они все – горожане, и гулять с ними смертельно скучно, потому что они не умеют ходить, еле плетутся или начинают жаловаться, что туфли натерли им ноги. Я бы взяла с собой Феликса, но он собрался в Механический музей и дулся бы всю дорогу, если бы я настояла на своем. Ой, прошу вас, не хмурьтесь! Я больше не буду, обещаю!

– Вам нужен привратник, – по-прежнему хмурясь, сказал он.

– Что, для защиты? Уверяю вас, с этим прекрасно справляется Лафф!

– Чтобы прислуживать вам, подносить посылки и свертки и доставлять письма.

– Подозреваю, вы имеете в виду, что он нужен мне для того, чтобы выглядеть прилично?

– И для этого тоже, – отозвался маркиз.

Она ненадолго задумалась, а потом улыбнулась, хотя в улыбке этой чувствовалась горечь.

– Дабы обрести респектабельный вид, как выражается Баддл! Он хотел, чтобы я привезла с нами в Лондон и Питера, но я оставила его в Грейнарде, потому что, во-первых, его пожелал нанять мистер Порт, а во-вторых, тогда мне это казалось ненужными расходами. Однако не стану отрицать, что подумывала о том, чтобы нанять привратника хотя бы ради того, чтобы помочь Баддлу, который слишком стар для этих ужасных лондонских домов.

– Но расходы помешали? – прямо спросил он.

– О нет! Я найму привратника, и он займет место служанки, которая сейчас помогает Баддлу.

– Нет, предоставьте это мне! – неожиданно предложил он. – Нанять привратника – лондонского привратника – это задача не для неопытных девушек.

– Благодарю вас, вы очень любезны! Но вам совершенно ни к чему взваливать на себя еще и эти хлопоты.

– А и я не взваливаю. Тревор найдет подходящего человека и пришлет его к Баддлу.

– В таком случае я буду очень ему обязана. – Фредерика вновь протянула ему руку. – Что ж, до свидания, кузен.

– Не спешите! Если только у вас нет каких-либо срочных дел, я готов отвезти вас к своей сестре. Она желает познакомиться с вами, и сейчас у меня появилась прекрасная возможность свести вас вместе.

Фредерика удивилась и встревожилась:

– Да, но Чарис… Она ведь тоже должна поехать? Не сочтет ли леди Бакстед такой шаг проявлением неуважения – особенно после того, как согласилась представить ее на вашем балу?

– Нет, с чего бы вдруг, если объяснить ей, как сложились обстоятельства? А вот если вы решите отложить церемониальный визит, она непременно оскорбится.

– Да, но Чарис поправится уже через день или два!

– От всей души надеюсь на это. К несчастью, завтра я уезжаю в Ньюмаркет и проведу там несколько дней. Откладывать же визит до той поры, когда до бала останется всего две недели, – это нарушение всех приличий, поверьте!

Она явно расстроилась:

– Безусловно, вы правы! Господи, она сочтет нас совершенно невоспитанными, не так ли? Но я же не одета для визита!

Он поднес к глазу монокль и внимательно обозрел ее. На девушке была длинная светло-коричневая мантилья, оранжевые полусапожки и аккуратная маленькая шляпка, украшенная одним-единственным страусовым пером, ниспадающим с полей. Маркиз опустил монокль.

– На мой взгляд, с вами все в порядке, – заявил он.

– На ваш взгляд, быть может, так оно и есть, но леди Бакстед непременно сочтет меня старомодной и не умеющей одеваться особой! Я ношу эту мантилью, не снимая, последние два года!

– Говорить ей об этом совершенно необязательно.

– Да, вы правы! – с готовностью согласилась девушка. – Она сама поймет это с первого же взгляда!

– Каким же образом, позвольте узнать, если этого не заметил я?

– Потому что она – женщина, вот почему! Какие глупости вы иногда говорите!

В глазах у маркиза заплясали озорные смешинки.

– Вы меня недооцениваете, Фредерика! С дамской модой я знаком намного ближе своей сестры, уверяю вас! Или я должен это доказать? Что ж, отлично! Ваша мантилья вышла из моды, если судить по последним ее веяниям; ваши сапожки сшиты из ткани, а не из телячьей кожи, и вы выкрасили перо в оранжевый цвет, им в тон, дабы украсить им свою шляпку. Ну что, я прав?

Она окинула его хмурым взглядом, в котором, правда, читался явственный интерес.

– Да – как и тетя Скрабстер, в чем я теперь убедилась сама.

– Ого! Она что же, предостерегала вас от общения с таким завзятым повесой, как я? Но вам нечего меня опасаться, Фредерика!

Его слова заставили ее рассмеяться.

– О, в этом я как раз не сомневаюсь! Просто я недостаточно красива для вас! – Она не сводила взора своих ясных глаз с его лица, но на лбу у нее пролегла морщинка. – Чего нельзя сказать о Чарис, – задумчиво протянула она. – Но… но хотя вы называете меня неопытной, кузен, все-таки я давно уже не маленькая девочка. Вы не способны на подлость!

– Почему вы так в этом уверены? – полюбопытствовал он, явно желая подразнить ее.

– Мне, конечно, не слишком часто приходилось иметь дело с повесами – говоря откровенно, до сих пор я не встречала ни одного, – но при этом я не настолько тупа, чтобы не распознать настоящего джентльмена, как бы невежливо вы себя ни вели и какие бы грубости ни говорили! Осмелюсь предположить, что такая беззаботность и безответственность объясняется, в первую очередь, вашим высоким происхождением.

Он настолько опешил, что на несколько мгновений лишился дара речи. Затем по губам маркиза скользнула кривая улыбка и он сказал:

– Я получил по заслугам, не так ли? Примите мои извинения, кузина! Но теперь я могу сопроводить вас в дом моей сестры?

– Что ж, – с сомнением протянула она. – Если вы полагаете, что она не станет… О нет! Вы же забыли о Лафре! Это будет очень смело – войти в гостиную леди Бакстед… с деревенской собакой на поводке! Лично я на это не соглашусь!

– Это действительно ни к чему, если мне будет позволено высказать свое мнение! Кто-нибудь из моих людей отведет его обратно на улицу Аппер-Уимпол-стрит: я сейчас же распоряжусь! Присядьте! Я не задержу вас надолго.

С этими словами он вышел из комнаты, и, хотя второй привратник проделал весь путь до конюшни бегом, прошло никак не меньше двадцати минут, прежде чем маркиз подал руку Фредерике, помогая ей подняться в его городской экипаж. Вслед ей несся протестующий лай Лафры, которого крепко держал на поводке Джеймс; но она не обратила внимания на отчаянную мольбу верного пса и лишь встревоженно обратилась к его светлости:

– Вы ведь сказали Джеймсу, чтобы он ни под каким предлогом не отпускал его, не правда ли, кузен?

– Об этом ему сказал не только я, но и вы сами, – ответил Альверсток, усаживаясь рядом с нею. – Гросвенор-плейс, Рокстон.

– Видите ли, все дело в том, – призналась маркизу Фредерика, едва только за ними захлопнулась дверца экипажа, – что он еще не привык к лондонскому движению и не понимает, что ходить можно только по тротуару. Ну и, разумеется, когда он видит на другой стороне улицы кота или, скажем, собаку, то бросается туда сломя голову, лавируя между каретами и портшезами. Иногда при этом возникает ужасная суматоха, потому что лошади пугаются, а мне приходится краснеть за него!

– С легкостью готов в это поверить! Какого дьявола вы привезли его в Лондон?

Она в изумлении воззрилась на него.

– А что еще нам оставалось делать?

– Разве вы не могли оставить его на попечении… ну, не знаю… садовника, или скотника, или управляющего имением?

– Конечно нет! – вскричала она. – Неужели вы полагаете нас такими бессердечными? Когда он спасал жизнь Джессами, то словно знал – а Чарис уверена, что и впрямь знал, – что и сам обязан Джессами жизнью! Я подозреваю, что он просто ничего не помнит, потому что совершенно не боится воды, но трое деревенских мальчишек бросили его в пруд, привязав на шею кирпич, когда он был совсем еще щенком, бедненький наш Лафф! Вот Джессами и нырнул за ним, и я никогда не видела его в таком ужасном виде, как тогда, когда он вернулся домой с Лаффом на руках! Мокрый насквозь, с залитым кровью лицом, потому что у него был разбит нос, и с синяком под глазом!

– Да он у вас записной драчун, а?

– Н-нет… только когда случается что-нибудь в этом роде, тогда он очертя голову кидается в драку, словно тигр, как говорит Гарри. Он совсем не любит бокс, в отличие от того же Гарри, и, по-моему, у него не очень хорошая техника… если вы понимаете, что я имею в виду?

Маркиз, большой любитель сего благородного спортивного искусства, попросил ее объяснить ему смысл этого выражения.

Она озабоченно наморщила лоб.

– Словом, это подразумевает умение, кажется. То есть важно не только махать кулаками! Надо и вставать, и… показывать класс, и… О да! И улыбаться при этом! Хотя я не понимаю, как можно улыбаться при таких обстоятельствах! Полагаю, Гарри в этом смысле легче, потому что он – весельчак от природы, а вот Джессами – совсем другой. Да, совсем другой.

Она умолкла, явно думая о Джессами. От нечего делать Альверсток после недолгой паузы решил возобновить разговор.

– Значит, Джессами – самый сдержанный член вашего семейства?

– Сдержанный? – Она задумалась, и морщинки на лбу стали глубже. – Нет, не совсем так, пожалуй. Я не могу охарактеризовать его, потому что сама не понимаю до конца, особенно теперь, когда он стал почти взрослым. Мистер Ансделл – наш викарий – говорит, что у него страстная душа и что мне не стоит беспокоиться, потому что со временем он станет спокойнее и рассудительнее. Видите ли, он хочет быть служителем Церкви. Должна признаться, поначалу я думала, что это влияние конфирмации и что эта блажь вскоре пройдет. Не могу сказать, что не хочу, чтобы он становился священником, но мне это представляется маловероятным. Мальчишкой он был смелым и даже отчаянным, вечно попадал во всякие опасные переделки, не говоря уже о том, что буквально помешался на охоте, а ездит верхом намного лучше Гарри, хотя Гарри никак нельзя назвать тюфяком! Гарри говорил мне, что Джессами незачем подгонять или подстегивать – он первым летит через забор, который только в состоянии взять его лошадь! И это не отсутствие беспристрастности, потому что его наставник признался одной моей хорошей подруге, что для своего возраста Джессами – лучший наездник во всем Южном Херефордшире!




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzhordzhett-heyer/frederika/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Фешенебельная улица в Лондоне. Идет от Гайд-парка вдоль западной стороны садов Букингемского дворца и упирается в парк Гросвенор-Гарденз, через который выходит к железнодорожному вокзалу «Виктория». (Здесь и далее примеч. пер.)




2


Здесь: столица, Лондон.




3


Отставка (фр.).




4


Палата лордов в Англии.




5


Растительная (камедистая) смола, используемая в медицине.




6


Сара Сиддонс (1755–1831) – знаменитая британская актриса. Сиддонс считается едва ли не лучшей леди Макбет в истории мирового театра.




7


Здесь: дуэнья; пожилая дама, сопровождающая молодую девушку.




8


Здесь: сумма, на которую начисляются проценты.




9


Фешенебельный район Лондона.




10


Популярный клуб для встреч и приемов в Лондоне. Существовал с 1765 по 1871 г. и стал первым заведением, обеспечившим равный доступ мужчин и женщин.




11


«Дева озера» – поэма Вальтера Скотта, впервые опубликованная в 1810 г.




12


Отрывок из поэмы В. Скотта «Дева озера», Песнь пятая, перевод Игн. Ивановского.




13


Один из первых в мире паровозов (если считать от первого запатентованного, то третий) и самый первый пассажирский паровоз. Был построен в 1801 г. конструктором Ричардом Тревитиком.




14


Паровой вагон того же Тревитика, построенный им в 1801 г.




15


Здание постройки конца XVII в., впоследствии стало первым зданием Британского музея.




16


Общий счет, взятый, что называется, «с потолка», сумма которого только увеличивается, если начать выяснять, откуда что взялось.




17


Выставочный зал, созданный бельгийским механиком-изобретателем Йоном Иосифом Мерлином (1735–1803), в котором были выставлены различные механизмы и даже автоматы (например, барометрические часы).




18


Один из королевских парков Вестминстера, представляющий собой своего рода перемычку между Гайд-парком (к северо-западу) и Сент-Джеймсским парком (к востоку).




19


Храм на римском форуме, посвященный Конкордии, древнеримской богине согласия.




20


Парижский мирный договор 1814 года между участниками Шестой антифранцузской коалиции (Россией, Великобританией, Австрией и Пруссией), с одной стороны, и Людовиком XVIII – с другой.




21


Очень мелкая монета в четверть пенса в старой денежной системе Великобритании.




22


Джордж Брайан Бруммель (1778–1840) – законодатель мод и первый лондонский денди. Изобретатель шейного платка.




23


Так жители Великобритании в обиходе называют остальную (континентальную) Европу.




24


Историческая область на северном побережье Индийского океана, расположенная на стыке регионов Ближний Восток и Индостан.