Легавые Эд Макбейн 87-й полицейский участок #22 Эд Макбейн Легавые Глава 1 Ну и неделька! Четырнадцать разбойных нападений, три изнасилования, поножовщина на Калвер-авеню, тридцать шесть краж и ограблений, а тут еще в следственном отделе начали красить стены. Впрочем, это не мешало бы сделать давным-давно. Детектив Мейер Мейер и сам не раз говорил, что стены необходимо покрасить. Но кто мог предположить, что городским властям приспичит затеять ремонт именно сейчас, в начале марта, когда на улицах промозгло, сыро, холодно, противно и нельзя даже чуточку приоткрыть окна, потому что проклятые батареи еле теплые. Так в отделе одновременно с резким запахом скипидара появились двое маляров. Они лениво водили кистями, один где-то под потолком, другой внизу, как раз под ногами сыщиков 87-го участка. – Виноват, – сказал один из маляров, – не могли бы вы подвинуть эту штуковину? – Какую? – спросил Мейер Мейер. – Вот эту. – К вашему сведению, – сказал Мейер Мейер, с трудом сдерживая негодование, – это не штуковина, а вшивый архив. В нем содержится драгоценнейшая информация о хулиганах, ворах и бандитах нашего района. Без него мы, трудолюбивые детективы, не смогли бы и шагу ступить. – Страшное дело, – сказал первый маляр. – Он не хочет двигать? – осведомился его напарник. – Двигайте сами, – предложил Мейер Мейер. – Вам надо, вот и двигайте. – Это не входит в наши обязанности, – объяснил первый маляр. – Наше дело – красить, – поддакнул ему второй. – В мои обязанности это тоже не входит, – возразил Мейер. – Мое дело – расследовать преступления. – Как хотите, – отозвался первый маляр. – Но тогда мы забрызгаем ваш вшивый архив зеленой краской. – А вы его накройте чем-нибудь. – Нечем, – сказал второй. – Все ушло на столы. – Ну почему мне вечно приходится играть в плохих водевилях? – спросил Мейер самого себя. – Чего-чего? – не понял первый маляр. – Он так шутит, – пояснил второй. – Во всяком случае, в мои планы не входит двигать вшивый архив. И ничего другого я тоже двигать не намерен. Вы устроили здесь такой тарарам, что нам и за неделю не навести порядок. – Стараемся, – скромно сказал первый маляр. – И вообще, мы к вам не напрашивались, – сказал второй. – Думаете, приятно торчать в полицейском участке? Думаете, это творческая работа? Ничего подобного. Это чистое занудство. – Неужто? – спросил Мейер. – А то нет, – сказал первый маляр. – Еще какое занудство, – поддержал его второй. – Представляете, все красим в один цвет. Стены – светло-зеленые. Потолок – светло-зеленый. Лестница тоже. Кошмар! – На прошлой неделе мы красили киоски на ярмарке, знаете, на Каунсил-стрит. Совсем другое дело! – Таких хороших заказов у нас еще не бывало, – сказал второй маляр. – Мягкие тона, у каждого киоска свой цвет. А знаете, сколько там у них киосков? И сколько красок? Там мы работали от души. – А здесь скрепя сердце, – сказал первый. – Через силу, – согласился второй. – Все равно двигать ничего не буду! – отрезал Мейер. И в этот момент зазвонил телефон. – Восемьдесят седьмой участок, Мейер слушает. – Неужели это действительно сам Мейер Мейер? – раздался голос в трубке. – Кто говорит? – в свою очередь спросил Мейер. – Умоляю вас, скажите, неужели это детектив Мейер Мейер собственной персоной? – Он самый. – Господи, я сейчас упаду в обморок! – Послушайте, кто это… – Сэм Гроссман. – Привет, Сэм! Какого… – У меня нет слов! Я в восторге оттого, что говорю с такой знаменитой личностью, – сказал Сэм Гроссман. – В чем дело? Ничего не понимаю. – Неужели ничего? – Честное слово. Что случилось? – А ты угадай. – Если я чего не переношу, так это загадок, – сказал Мейер. – Почему бы тебе не сказать прямо, что произошло. На это Сэм только хмыкнул. – Только тебя мне сегодня не хватало, – вздохнул Мейер. – Ладно. Я звоню насчет мужского пиджака спортивного покроя, из шотландки в красно-синюю клетку. Кто-то из ваших делал запрос по поводу пятна на левой поле. Ты в курсе? – Это я делал запрос. – Карандаш под рукой есть? – Да. – Пиши: крови не обнаружено. Сперма отсутствует. Похоже, самое обыкновенное жирное пятно. Можем уточнить, что за жир. – Не обязательно. – Хозяин пиджака подозревается в изнасиловании? – У нас на этой неделе три десятка насильников. И два маляра. – Не понял. – Это я так. У тебя все? – Все. Был рад поговорить с вами, Мейер Мейер. Если бы вы только знали, какое удовольствие мне это доставило… – Если ты еще раз… – начал Мейер, но Сэм Гроссман дал отбой. Мейер подержал трубку в руке, положил ее на рычаг. По черной пластмассе рассыпались светло-зеленые крапинки. – Неряхи чертовы! – пробормотал он. – Вы что-то сказали? – осведомился один из маляров. – Ничего. – А мне показалось… – Слушайте, в каком отделе вы работаете? – Коммунального хозяйства, – сообщил первый маляр. – В ремонтном управлении, – уточнил второй. – Почему бы вам не прийти красить летом? Какого дьявола вы заявились сейчас, когда нельзя открыть окна? – А что? – А то, что здесь воняет черт знает как! – сказал Мейер. – Здесь и до нас воняло, – поставил его на место первый маляр. В общем-то, маляр был прав. Презрительно хмыкнув, Мейер повернулся спиной к работягам и попытался найти папку с отчетами за прошлую неделю. Папка как сквозь землю провалилась. Многое в этой жизни раздражало Мейера Мейера, но беспорядок просто выводил его из себя. Сейчас в комнате следственного отдела был страшный хаос. На полу, столах, шкафах, подоконниках, холодильнике и всех прочих предметах стояли, валялись, лежали стремянки, газеты, мешковина, банки с краской – и полупустые, и еще непочатые, кисти – засохшие и новенькие, склянки со скипидаром, палочки для размешивания краски, дощечки с образцами колера (все светло-зеленые), красильные валики, рабочая одежда и просто грязные тряпки. Вчера один из маляров чуть было не накрыл мешковиной детектива Энди Паркера, который, закинув ноги на выдвинутый ящик стола, дремал по своему обыкновению. Посреди этого безумия словно статуя, олицетворяющая безграничное терпение, возвышался Мейер Мейер – крепкий, коренастый человек с голубыми глазами и совершенно лысой головой, макушка которой была в светло-зеленых крапинках, о чем ее обладатель и не подозревал. Круглое лицо Мейера выражало страдание, плечи устало поникли. Похоже, он не мог взять в толк, куда его занесло. Кошмар, думал он. В это мгновение снова зазвонил телефон. Мейер стоял возле стола Стива Кареллы, накрытого мешковиной. Он сунул руку под ткань, пытаясь нащупать телефон, не нащупал и, вынув руку, обнаружил на рукаве светло-зеленую кляксу. Чертыхнувшись, он ринулся через всю комнату к своему столу и снял трубку. – Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер. – Если завтра до двенадцати часов я не получу пять тысяч долларов, будет застрелен смотритель парков Каупер, – услышал он мужской голос. – Подробности позже. – Что-что? – не понял Мейер. Но его собеседник дал отбой. Мейер посмотрел на часы. Было 16.15. * * * Как только в половине пятого детектив Стив Карелла появился в следственном отделе, его попросили зайти к лейтенанту Бернсу. Тот сидел за письменным столом, курил сигару и выглядел настоящим хозяином своего кабинета с двумя окнами (каковым, собственно, и являлся). Бернс был в сером костюме (чуть темнее, чем его седеющие волосы), черном с золотом галстуке и белой рубашке (с крошечным светло-зеленым пятнышком на левой манжете). Он спросил Кареллу, не хочет ли тот кофе, позвонил в канцелярию Мисколо и велел принести еще чашечку. После этого он попросил Мейера еще раз рассказать о телефонном звонке. Мейер повторил свой разговор с незнакомцем. – Дела… – протянул Карелла. – Это точно. – Что скажешь, Стив? – спросил Бернс. Карелла примостился на краю большого обшарпанного письменного стола. Выглядел он как последний оборванец. С наступлением темноты ему предстояла операция. Подыскав подходящий проулок, подворотню или парадное, Карелла собирался залечь там и, благоухая винным перегаром, ждать, не захочет ли кто-нибудь его подпалить. Две недели назад какие-то остряки подожгли на улице пьяницу, а еще через неделю второй бездомный стал растопкой для костра и сгорел дотла. Теперь Карелла проводил вечера в подворотнях, прикидываясь пьяным и надеясь, что кто-то попробует подпалить и его. Он не брился три дня. На щеках появилась щетина того же цвета, что и каштановая шевелюра. Но росла она клоками, придавая лицу странную незавершенность – что-то вроде портрета, сработанного сильно торопившимся художником. Его карие глаза (он считал их проницательными) сейчас казались тусклыми и усталыми, возможно, из-за пятнистой щетины и толстого слоя грязи на лице. Через лоб и переносицу тянулся свежий шрам – умело наложенный грим создавал впечатление запекшейся крови и нагноившейся раны. Казалось даже, что по нему ползают вши. При виде Кареллы Бернсу стало слегка не по себе. Примерно то же чувствовали и сыщики, собравшиеся в кабинете лейтенанта. Прежде чем ответить на вопрос Бернса, Карелла вынул из кармана носовой платок, явно подобранный на помойке, и громко высморкался. Перевоплощение – дело полезное, подумал лейтенант, но не до такой же степени. Карелла спрятал платок в карман и спросил: – Он хотел поговорить с кем-то конкретно? – Нет, я назвал себя, и он сразу выдал свой текст. – Псих? – предположил Карелла. – Может быть. – Почему он позвонил именно нам? – спросил Бернс. В самом деле, почему? Допустим, это не псих и он действительно намерен убить смотрителя парков, если до завтра ему не заплатят пять тысяч; тогда с какой стати ему звонить именно в 87-й участок? В городе хватало участков, где сейчас не красили стен и где работали детективы, ни в чем не уступавшие молодцам лейтенанта Бернса. Все сыщики в городе знали смотрителя парков не хуже, чем люди Бернса. Почему же он позвонил именно сюда? Каверзный вопрос. Ответ на него требовал времени. В этот момент вошел Мисколо с чашкой кофе. Он спросил, не хочет ли Карелла принять душ, и снова поспешил в свою канцелярию. Карелла взял чашку заскорузлой от грязи рукой, поднес ее к потрескавшимся, обветренным губам и спросил: – Мы когда-нибудь имели дело с Каупером? – В каком смысле? – не понял Бернс. – Контакты, встречи… – Вроде бы нет. Однажды он выступал перед нами, но в зале тогда собрались чуть ли не все детективы города. – Стало быть, псих? – снова предположил Карелла. – Может быть, – уклончиво ответил Мейер. – Судя по голосу, это не подросток? – Нет, взрослый. – Он не сообщил, когда будет звонить еще? – Нет. Только сказал: «Подробности позже». – Он не говорил, когда и как ему должны доставить деньги? – Нет. – И не объяснил, где их следует оставить? – Нет. – Может, он думает, что мы скинемся по тысчонке? – предположил Карелла. – Пять тысяч – всего на пятьсот пятьдесят долларов меньше, чем я зарабатываю за год, – прикинул Мейер. – Оно конечно, но я так думаю, что он знает, какие щедрые у нас ребята. – Скорее всего, он псих, – сказал Мейер. – Мне не нравится только одно. – Что же? – Он сказал: «Будет застрелен». Когда я слышу такое, меня начинает колотить. – Я тебя понимаю, – сказал Карелла. – Но делать нечего. Придется ждать, когда он позвонит еще. Кто заступает нам на смену? – Клинг и Хейз. Они будут часов в пять. – А кто еще? – спросил Бернс. – Уиллис и Браун. Они придут прямо на место. – Кого мы пасем? – Угонщиков машин. На Калвере и на Второй авеню. – Значит, по-твоему, Мейер, это псих? – Может быть. Поживем – увидим. – Будем сообщать Кауперу? – Зачем? – спросил Карелла. – Не стоит подымать шум раньше времени. А вдруг это действительно псих? – Ладно, – сказал Бернс. Он взглянул на часы, подошел к вешалке и надел плащ. – Я обещал Харриет пойти с ней по магазинам – сегодня они закрываются поздно. Если понадоблюсь, звоните после девяти. Кто на телефоне? – Клинг. – Передайте ему, что я дома после девяти. – Хорошо. – Я все-таки очень надеюсь, что это псих, – сказал Бернс и вышел. Карелла сидел на углу стола и прихлебывал кофе. Вид у него был усталый. – Ну и как, приятно быть знаменитостью? – вдруг спросил он Мейера. – В каком смысле? – Разве ты ничего не знаешь? – Насчет чего? – Насчет книги. – Какой книги? – Кто-то написал книгу… – Ну и что? – И назвал ее «Мейер Мейер». – Как? – Как слышал. Книга называется «Мейер Мейер». В сегодняшней газете напечатана рецензия. – Не может быть! Зачем же он так назвал книгу? – Не он, а она. Автор – женщина. Элен Хадсон. – Она не имела права… – Это как сказать. – Она не имела права так поступать. Я реальное лицо. Разве можно давать вымышленным персонажам имена реальных людей? – Он нахмурился и подозрительно покосился на Кареллу. – А ты случайно меня не разыгрываешь? – Да нет же. – Этот самый Мейер Мейер – полицейский? – Кажется, преподаватель. – Преподаватель? Господи! Он что, в школе преподает? – В университете. – Она не имела права, – повторил Мейер. – Этот ее Мейер тоже лысый? – Не знаю. В газете написано, что он маленького роста и полный. – И она посмела назвать моим именем какого-то толстяка-коротышку? Я подам на нее в суд! – Хорошая идея. – Как ты думаешь, я выиграю дело? Кстати, кто издал книгу? – Издательство «Даттон». Мейер вытащил из кармана пиджака блокнот, что-то быстро записал, захлопнул блокнот, уронил его на пол, чертыхнулся и, жалобно поглядев на Кареллу, произнес: – По крайней мере, сначала все-таки был я! * * * Второй звонок раздался в 22.50. Трубку снял дежуривший у телефона детектив Берт Клинг. Сдав дежурство, Мейер тщательно его проинструктировал. – Восемьдесят седьмой участок. Детектив Клинг слушает. – Вы, наверно, решили, что я псих? – раздался в трубке мужской голос. – Но это не так. – Кто говорит? – спросил Клинг и махнул рукой Хейзу, чтобы тот взял вторую трубку. – Я не шучу, – продолжал голос. – Если завтра к двенадцати часам дня я не получу пяти тысяч, то вечером Каупер будет застрелен. Условия у меня такие. Карандаш под рукой? – Почему вы обратились именно к нам? – У меня есть на то причины, – последовал ответ. Клинг был готов поклясться, что его собеседник улыбнулся. – Ну что, взяли карандаш? – Откуда нам взять столько денег? – Откуда хотите. Это ваша проблема. А мое дело – застрелить Каупера, если вы откажетесь платить. Ну так как, будете меня слушать или нет? – Слушаю, – буркнул Клинг и бросил взгляд на Хейза. Тот кивнул. – Деньги должны быть мелкими купюрами и немеченые. Это понятно? – Вы знаете, что такое вымогательство? – спросил Клинг. – Конечно. Вы, наверно, хотите потянуть время, чтобы выяснить, откуда я звоню? Я сейчас повешу трубку, и вы ничего не успеете. – Вы знаете, что полагается за вымогательство? – спросил Клинг, но в трубке раздались короткие гудки. – Сукин сын, – пробормотал Клинг. – Он позвонит еще, – успокоил его Хейз. – В следующий раз он нас врасплох не застанет. – Почему он все-таки выбрал нас? – Говорит, у него есть причина. – Да, я слышал. Но что это все значит? – Понятия не имею, – ответил Хейз, вернулся к своему столу и принялся за чай и бутерброд с сыром. Трапезу его прервал звонок. Хейз был высоким и крупным человеком: рост – метр восемьдесят пять, вес – девяносто килограммов, из которых пять явно лишние. Голубые глаза, квадратный подбородок с ямочкой, прямой нос, красивый рот с полной нижней губой – одним словом, приятная внешность. В рыжих волосах виднелась седая прядь. Когда-то его ударили в голову ножом, рана зажила, но волосы в этом месте стали седыми. Прихлебывая чай и жуя хлеб, он походил на капитана Ахава[1 - Герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик».], который чудом оказался на суше. Когда он наклонился смахнуть крошки, под его пиджаком проступили очертания кобуры. Судя по всему, револьвер был большим, под стать хозяину – «магнум», весом за килограмм. Из него можно проделать дырку с бейсбольный мяч в любом, кто посмел бы встать Коттону Хейзу поперек дороги. Когда снова зазвонил телефон, Хейз еще жевал. – Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг. – За вымогательство, – сообщил уже знакомый голос, – полагается лишение свободы сроком до пятнадцати лет. Еще вопросы есть? – Послушайте… – начал было Клинг. – Это вы послушайте, – перебил его незнакомец. – Я хочу пять тысяч долларов мелкими немечеными купюрами. Положите их в металлическую банку и оставьте в Гровер-парке, на той аллее, что выходит к Клинтон-авеню, на третьей скамейке. И повесил трубку. – Ну что, началось? – спросил Клинг. – Похоже. Будем звонить Питу? – Попозже, когда картина прояснится, – ответил Клинг, вздохнул и попытался заняться отчетом. Следующий звонок раздался в 23.20. Подняв трубку, Клинг сразу же узнал голос. – Повторяю, – сказал человек. – Я хочу, чтобы деньги были на третьей скамейке в Гровер-парке, на аллее, что выходит к Клинтон-авеню. Если вы установите за скамейкой наблюдение или ваш человек придет не один, банка с деньгами останется, а смотритель парков Каупер будет убит. – Вы хотите, чтобы мы оставили пять тысяч долларов на скамейке и ушли? – спросил Клинг. – Вот именно, – подтвердил человек и повесил трубку. Клинг поднял глаза на Хейза и сказал: – Думаешь, на сегодня все? – Чего не знаю, того не знаю, – ответил тот и взглянул на стенные часы. – Давай подождем до полуночи. Если он больше не объявится, позвоним Питу. Клинг снова принялся за отчет. Он печатал шестью пальцами – быстро и с огромным количеством ошибок. Забивал напечатанное, впечатывал сверху нужное слово и на чем свет стоит ругал канцелярщину, только мешающую работе сыщика. Клинг не понимал, зачем загадочный абонент предложил оставить банку с уймой денег на парковой скамейке, где столько прохожих. Он проклинал дряхлую пишущую машинку и никак не мог взять в толк, что это за нахал, требующий пять тысяч за несовершение убийства. Клинг печатал, насупившись, его гладкий лоб пересекла глубокая складка. Других морщин на лице самого молодого сыщика 87-го участка пока не наблюдалось. У Клинга были светлые волосы, карие глаза и приятное открытое лицо. Он сидел за столом в желтом джемпере, коричневый спортивный пиджак висел на спинке стула. Кольт калибра 0,38, который он обычно носил на поясе, сейчас лежал в ящике стола. За следующие полчаса в участок позвонили семь раз, но вымогатель не подавал признаков жизни. Клинг уже заканчивал отчет – обычный перечень допрошенных по делу о разбойном нападении на Эйнсли-авеню, – когда снова зазвонил телефон. Он машинально снял трубку, а Хейз так же машинально поднял трубку второго телефона. – Сегодня это последний звонок, – раздался в трубке знакомый голос. – Напоминаю: деньги доставьте до двенадцати. Нас много, а потому не пытайтесь арестовать того, кто придет за банкой, иначе Кауперу несдобровать. Да не вздумайте оставить пустую банку или положить в нее резаную бумагу! Если до двенадцати денег не окажется на месте, смотрителю не жить. Вопросы есть? – Может, вам принести пять тысяч на серебряном блюде? – В банке, – сказал человек, и Клингу снова показалось, что тот улыбнулся. – Мне надо переговорить с лейтенантом. – Понимаю, а лейтенанту захочется переговорить со смотрителем парков, – сказал человек. – Как с вами связаться? – решил схитрить Клинг. – Говорите громче. Я плохо слышу. – Я хотел бы знать, как с вами связаться… Его собеседник дал отбой. * * * Огромный город может свести с ума кого угодно, но когда он принимается за вас в союзе с погодой, то хочется застрелиться. Во вторник пятого марта Коттон Хейз спозаранку боролся с желанием пустить себе пулю в лоб. В семь утра температура на Гровер-парк-лейн упала до минус десяти, а к девяти, когда Хейз двинулся к Клинтон-авеню, стало теплее всего-то на градус-другой. С реки Гарб дул сильный ветер. Хейз вышел с непокрытой головой, его рыжие кудри развевались, полы плаща били по ногам. Руки мерзли даже в перчатках. Плащ был застегнут только до пояса, чтобы правой рукой в любой момент можно было достать из-за пояса «магнум». В левой руке он держал жестяную банку. Пустую. Накануне, без пяти двенадцать, они позвонили лейтенанту Бернсу и доложили о переговорах с человеком, которого окрестили шутником. Поворчав, лейтенант сказал, что сейчас приедет, и поинтересовался, который час. Узнав, что почти полночь, он хмыкнул и повесил трубку. В участке Бернс выслушал подробный отчет и решил, не откладывая, позвонить смотрителю парков. Смотритель начал ворчать: мол, глубокая ночь и нельзя ли отложить разговор до утра? Бернс откашлялся и сказал без обиняков: – Нам позвонил человек и предупредил, что собирается вас застрелить. Теперь закашлялся смотритель. – Что же вы сразу мне об этом не сказали? – спросил он. Смотритель заявил, что все это похоже на бред сумасшедшего, просто какой-то идиот вбил себе в голову, что ему за здорово живешь выложат пять тысяч долларов. Бернс согласился, что ситуация действительно странная, но напомнил, что большинство преступлений совершают люди неуравновешенные и, чтобы пристрелить кого-нибудь, вовсе необязательно обладать стопроцентным психическим здоровьем. Ситуация выглядела просто дурацкой. Смотритель парков, судя по всему, впервые попал в такой переплет. Он не мог взять в толк, зачем понадобилось будить его среди ночи и рассказывать о каком-то психе, и предложил забыть об этих звонках. – Я не хочу выглядеть полицейским из плохого телесериала, – сказал Бернс, – и с превеликим удовольствием плюнул бы на все это, но мой долг предупредить – преступник грозился пристрелить именно вас. – Ну и хорошо, – сказал Каупер, – а теперь давайте забудем об этом. – Нет, – возразил Бернс. – Я должен задержать того, кто придет за банкой, и обеспечить вашу безопасность. Вы завтра будете выходить из дома? Смотритель ответил, что, разумеется, Бернс волен делать все, что ему заблагорассудится, в том числе и арестовывать того, кто придет за банкой, но лично он приглашен на завтра мэром на «Героическую» симфонию Бетховена в исполнении городского оркестра и никакая охрана ему не нужна. Бернс заметил: – Мы потом расскажем вам, как было дело. – Прекрасно, – буркнул смотритель, – только не звоните в середине ночи, – и положил трубку. В пять утра во вторник детективы Хэл Уиллис и Артур Браун в тишине дежурной комнаты выпили по две чашки кофе, оделись потеплее и отправились в арктическую тундру Гровер-парка наблюдать за третьей скамейкой. Большинство парковых аллей тянутся с юга на север и, стало быть, имеют два выхода, поэтому детективы опасались заблудиться. Но, взглянув на карту, висевшую на стенде, поняли, что у этой аллеи только один выход – она петляла от Клинтон-авеню по всему парку и заканчивалась у оркестровой раковины около пруда. Детективы спрятались за валуном под голыми вязами и начали наблюдение. Холод был жуткий. Вначале Хейз должен был поставить банку, но тогда бы он засветился. Поэтому Бернс предложил отправить детективов в парк раньше условленного времени. Сыщики махали руками, словно ветряные мельницы, топали ногами, терли щеки и носы. В эти ранние предрассветные часы можно было обморозиться. Сыщики впервые в жизни так страшно мерзли. Коттону Хейзу тоже было холодно, хотя и не так, как его коллегам, когда в девять утра он появился на парковой аллее. Пока он дошел до скамейки, ему встретились двое: старик в черном пальто, шагавший к газетному киоску на Гровер-авеню, и девица в норковой шубке поверх длинного нейлонового халата, выгуливавшая белого пуделя в красном вязаном комбинезончике. Когда Хейз с банкой поравнялся с ней, она одарила его ослепительной улыбкой. Возле третьей скамейки не было ни души. Хейз быстро огляделся и покосился на многоэтажки на Гровер-авеню. Утреннее морозное солнце сияло в тысяче окон. За любым из них мог притаиться кто-то с биноклем – парк был весь как на ладони. Хейз сначала поставил банку на один край скамейки, потом передвинул на другой, но подумал и поставил ровно посередине. Он еще раз огляделся и зашагал обратно в участок, чувствуя себя последним идиотом. В следственном отделе Берт Клинг беседовал по рации с Хэлом Уиллисом, сидевшим в засаде. – Как дела? – спросил Клинг. – Мерзнем, – простонал Уиллис. – Кто-нибудь появился? – Какой дурак попрется на улицу в такую холодину? – Не переживай, – сказал Клинг. – Шеф вроде бы собирается послать вас на Ямайку. – В день святого никогда, – фыркнул Уиллис. – Держи карман! В отделе стало тихо. Хейз и Клинг ждали новостей. Наконец из черного ящичка послышался голос Уиллиса: – Подошел мальчишка, остановился у скамейки, посмотрел на жестянку… Пошел дальше. Жестянку не взял. – Продолжайте наблюдение, – сказал Клинг. – А что нам еще остается делать? – удивился Браун. – Мы примерзли к этому чертову камню! * * * В парке стали появляться люди. Они выходили из домов, прослушав прогноз погоды по радио и телевидению и глянув на термометр за окном. Сильный ветер и мороз заставили их пренебречь модой и одеться кто во что горазд: мужчины надевали наушники и теплые кашне, женщины напяливали по нескольку свитеров, меховые ботики, обматывали головы шерстяными шарфами. Люди рысью пробегали по парку, не обращая ни малейшего внимания на банку. В городе, и без того холодном и равнодушном, люди еще больше уходили в себя. Они молча бежали по своим делам. Какие уж тут разговоры! Открыть рот означало потерять частицу драгоценного тепла. Что толку выражать сочувствие ближнему – словами не утихомирить беснующийся ветер, который срывал с прохожих головные уборы и норовил сбить их с ног. Нет, в этот мартовский день всем было не до разговоров! Уиллис и Браун в полном молчании наблюдали за скамейкой. * * * Маляры веселились. – Ну как, устроили засаду? – спросил один. – А зачем вам портативный передатчик? – поинтересовался другой. – Что, банк будут грабить? – Потому и слушаете эту штуковину? – Отвалите, – любезно отозвался Клинг. Взгромоздившись на стремянки, маляры мазали стены светло-зеленой краской. – Помню, красили мы как-то контору окружного прокурора, – сообщил один. – А они в это время допрашивали парня, который пырнул свою мамашу сорок семь раз. – Сорок семь! – В грудь, живот и голову! – Штукой, которой колют лед. – Он сразу признался. – Сказал, что хотел спасти ее от марсиан. – Псих ненормальный! – Сорок семь раз!! – А что, этим можно спасти от марсиан? – спросил второй маляр. – Наверно, марсиане терпеть не могут женщин с дырками от ледоруба, – сказал первый и заржал. Второй маляр тоже начал смеяться. Они помирали от хохота, раскачиваясь на стремянках, а светло-зеленые капли падали с кистей на застеленный газетами пол. * * * Он появился в парке в десять часов. Это был человек лет двадцати семи с узким замерзшим лицом и плотно сжатыми губами. Глаза у него слезились от ветра и мороза. На нем была бежевая куртка с поднятым воротником, застегнутая на все пуговицы, коричневые вельветовые брюки и грубые коричневые ботинки. На шее зеленый шарф. Руки он держал в карманах. Человек шагал быстро, не глядя по сторонам. Подойдя к третьей скамейке, он взял жестяную банку, сунул ее под мышку и уже хотел повернуть назад, как услышал за спиной: – А ну-ка постой, дружище! Обернувшись, он увидел здоровенного негра в чем-то, очень похожем на скафандр. В правой руке негр держал огромный револьвер, а в левой поблескивал голубой с золотом значок. – Полиция, – сообщил негр. – Нам надо с тобой потолковать. Глава 2 Миранда – Эскобедо напоминают фамилию какого-нибудь мексиканского тореадора. Но это не тореадор. В полиции так называют два вердикта Верховного суда, лежащих в основе правил допроса подозреваемых. В американской полиции трудно найти сотрудника, которому были бы по душе Миранда – Эскобедо, потому что полицейские – стопроцентные американцы и горой стоят за права личности. Они не жалуют Миранду – Эскобедо, так как эти вердикты очень осложняют работу. А их работа – борьба с преступностью. Поскольку полицейские 87-го участка задержали человека, подозреваемого в вымогательстве, без Миранды – Эскобедо было не обойтись. После решения Верховного суда в 1966 году начальник 87-го участка капитан Фрик вывесил на доске объявлений зеленый листок меморандума, где рекомендовал всем своим подчиненным, будь то патрульные или детективы, неукоснительно соблюдать правила допроса. Большинство патрульных носили копию меморандума при себе, чтобы сверяться, что можно, а чего нельзя. Детективы же хотя и презирали инструкцию, но выучили ее наизусть, ведь им приходилось допрашивать куда чаще, чем патрульным. – В соответствии с решением Верховного суда по делу «Миранда против штата Аризона», – говорил Уиллис, – мы обязаны напомнить вам о ваших правах, что я и делаю. Во-первых, вы вообще можете не отвечать на наши вопросы. Ясно? – Конечно. – Вы также должны знать, что, если вы будете отвечать, ваши ответы могут быть использованы против вас. Это тоже ясно? – Ну да. – Я также обязан сообщить, что вы имеете право прибегнуть к помощи адвоката как перед допросом, так и во время его. Это понятно? – Понятно. – Если вы хотите воспользоваться этим правом, но не имеете материальной возможности нанять адвоката, то можете воспользоваться его услугами бесплатно, как перед допросом, так и во время его. Ясно? – Да. – Теперь вы предупреждены о ваших правах… – Да. – Готовы ли вы отвечать без адвоката? – Понятия не имею, – буркнул задержанный. – Вы-то как думаете? Уиллис и Браун переглянулись. Они действовали строго по инструкции, напомнили задержанному о его праве на адвоката и о возможности избежать самооговора, причем сделали это открытым текстом, а не просто сославшись на Пятую поправку. Убедились, что подозреваемому известны его права, и только потом поинтересовались, готов ли он от них отказаться. В зеленом меморандуме капитана Фрика говорилось, что полицейские не имеют права начинать допрос, ограничившись лишь перечислением прав задержанного. Задержанный обязательно должен сообщить, что он знает о своих правах, но готов отвечать на вопросы без адвоката. Только тогда суд признает законность отказа от своих конституционных прав. Сотрудники полиции, говорилось в меморандуме, должны избегать всего, что может быть расценено адвокатами как попытка оказать давление на подозреваемого путем угроз, уговоров или обмана. Уиллис и Браун прекрасно понимали, что, если они посоветуют задержанному давать показания без адвоката, суд такие показания не примет. Правда, если они посоветуют не открывать рта без адвоката или хотя бы посоветоваться с ним, шансы получить информацию заметно уменьшатся. Потому-то Уиллис и ответил: – Я напомнил вам о ваших правах, а советы давать не могу. Решайте сами. – Но я действительно не знаю, как мне быть, – сказал молодой человек. – Подумайте, – предложил Уиллис. Молодой человек углубился в размышления. Уиллис и Браун безмолвствовали. Они знали, что, если задержанный откажется отвечать, им придется закончить допрос. Более того, если он начнет давать показания, а потом замолчит, они опять же останутся с носом. И неважно, что он при этом скажет: «Я хочу воспользоваться своими правами», «Больше я ничего не скажу» или «Зовите адвоката». Поэтому они терпеливо ждали. – Мне нечего скрывать, – сказал молодой человек. – Так вы будете отвечать без адвоката? – осведомился Уиллис. – Да. – Ваше имя? – Энтони Ла Бреска. – Где ты живешь? – В Риверхеде. Детективы сразу же перешли на «ты», что вовсе не является нарушением прав, однако унижает человеческое достоинство. Миранда – Эскобедо тут ни при чем, просто это помогает вывести допрашиваемого из состояния равновесия. Говорите человеку «ты», не давая ему возможности ответить тем же, и он автоматически превратится в вашего подчиненного, а «ты» без интимно-дружеской окраски приобретает враждебно-угрожающий смысл. – Где же ты живешь в Риверхеде, Энтони? – спросил Уиллис. – Джонстон, восемьсот двенадцать. – Один живешь? – С матерью. – Отец умер? – Нет, он бросил нас. – Сколько тебе лет, Энтони? – Двадцать шесть. – Чем зарабатываешь на жизнь? – Сейчас ничем, я без работы. – А кто ты по профессии? – Строитель. – Когда работал в последний раз? – Меня уволили в прошлом месяце. – Почему? – Закончился контракт. – И с тех пор ты не работал? – Нет, все ищу место… – И все без толку? – Вот именно. – Расскажи нам про жестянку. – А что рассказывать-то? – Во-первых, что в ней? – Обед, наверное. – Обед, говоришь? – Да, а что? – Это ты нам звонил вчера? – спросил Уиллис. – Нет. – Откуда ты знал, где будет жестянка? – Сказали. – Кто? – Один тип. – Что за тип? Где ты его встретил? – В бюро по найму. – Давай рассказывай, – сказал Уиллис. – Мы тебя слушаем. – Я стоял в очереди в бюро по найму на Эйнсли-авеню, у них там часто бывает работа для строителей. Там я и получил ее в последний раз. А этот тип тоже стоял в очереди. Вдруг он щелкнул пальцами и сказал: «Черт! Я же забыл обед в парке!» Я молчу. Он смотрит на меня и говорит: «Представляешь, я оставил свой обед на скамейке в парке». Я говорю, мол, какая жалость и все такое прочее. Действительно, обидно – взять и забыть свой обед в парке. – Что было потом? – Потом он сказал, что придется ему тащиться в парк. А у него болит нога. Поэтому он и попросил меня сходить. – А ты, конечно, сразу согласился, – вставил Браун. – Незнакомый тип просит слетать за его жестянкой в Гровер-парк, ну как тут отказать человеку в такой ерунде? – Я и отказался, – сказал Ла Бреска. – Чего ты тогда пришел за жестянкой? – Мы разговорились, и он сказал, что его ранило в ногу на войне с нацистами – осколок от мины, чуть было без ноги не остался. – И тогда ты вызвался сбегать? – Нет. – Как же ты попал в парк? – Я и пытаюсь это рассказать. – Ты пожалел его, да? – предположил Уиллис. – У него болит нога, на улице холод. – И да, и нет. – Ты сказал: зачем вам тащиться в такую даль? – подсказал Браун. – Я же говорю – и да, и нет. Я видел его в первый раз. С какой стати мне куда-то идти вместо него? – Послушай, Энтони, – завелся было Уиллис, но быстро спохватился, вспомнив, что из-за поганых Миранды – Эскобедо все может полететь к черту в любой момент. Ведь этот тип имеет право сказать: «Извините, ребята, больше никаких вопросов. Заткнитесь, если не хотите неприятностей». – Послушай, Энтони, – сказал он миролюбиво, – нам просто хочется понять, почему ты оказался в парке и пошел прямо к той скамейке, где стояла жестянка. – Ясно. – Ты встретил инвалида войны. Так? – Так. – И он сообщил тебе, что забыл в парке жестянку с обедом? – Вначале он ничего не говорил о жестянке. Только сказал, что забыл обед. – А когда он сказал про жестянку? – Когда дал мне пять долларов. – Он тебе их предложил, если ты принесешь ему жестянку. Так? – Он мне ничего не предлагал, а просто протянул пятерку. – Он протянул тебе пятерку и спросил: «Сходишь за моей жестянкой?» – Вот именно. А жестянку он забыл на третьей скамейке, на той аллее, что начинается от Клинтон-авеню. – И что он просил сделать с ней? – Принести ему. А он обещал покараулить мою очередь. – М-да, – пробормотал Браун. – А что в ней? – поинтересовался Ла Бреска. – Да ничего особенного. Скажи, сколько этому типу лет? – Около тридцати пяти. – Рост? – Высокий. Примерно метр восемьдесят. – Как он сложен? – Нормально, как все. – Здоровый? – В общем-то да. – Волосы? – Светлые. – Усы или борода есть? – Нет. – Глаза? – Голубые. – Каких-нибудь шрамов или родинок не заметил? – Нет. – А татуировки? – Тоже нет. – Какой у него голос? – Самый обыкновенный. – Он говорил с акцентом? – Вроде нет. Говорил как все. – Во что он был одет? – В коричневое пальто. Еще у него были коричневые перчатки. – А какой костюм? – Я не видел, что у него под пальто. Штаны, понятно, были, но на цвет не обратил внимания. Нет, насчет костюма ничего сказать не могу. – Ладно. Что у него было на голове? – Ничего не было. – Очки? – Тоже нет. – Но хоть что-нибудь особенное ты заметил? – Да, – изрек Ла Бреска. – Что же? – У него был слуховой аппарат. * * * Бюро по найму рабочей силы располагалось на углу Эйнсли-авеню и Клинтон-стрит, в пяти кварталах от Гровер-парка. На всякий случай – вдруг человек со слуховым аппаратом все еще ждет Ла Бреску – полицейские решили съездить туда. На заднем сиденье расположился Ла Бреска. Возле бюро толпилась очередь из здоровых парней в рабочей одежде. С замерзшими лицами, пряча руки в карманах, они переминались с ноги на ногу и подпрыгивали, стараясь согреться. – Можно подумать, здесь раздают доллары, – фыркнул Ла Бреска. – Между прочим, за свои услуги они берут недельный заработок. Правда, места подыскивают неплохие. Последний раз благодаря им я проработал восемь месяцев и прилично заработал. – Ты нигде не видишь этого типа? – спросил Браун. – Отсюда не вижу. Может, выйдем? – Давай, – согласился Браун. Первым из машины вылез Уиллис – маленький, легкий, изящный, как танцор. С бесстрастным выражением банкомета он похлопывал руками в перчатках и ждал, когда выберется Браун. Тот протиснулся с изяществом носорога, захлопнул дверцу и стал натягивать на свои ручищи перчатки. – Козырек опустил? – спросил Уиллис. – Мы же на минутку. – Лучше опусти. А то эти черти привяжутся и сдерут штраф. Браун, ворча, полез обратно в машину. – Ну и холод! – воскликнул Ла Бреска. Браун опустил козырек на ветровом стекле. К нему была прикреплена картонка, на которой крупными буквами было выведено от руки: «Автотранспорт полиции». Снова хлопнув дверцей, Браун кивнул своим спутникам. Они зашагали к толпе. – Видишь его? – спросил Браун Ла Бреску. – Нет. Пока не вижу. Они медленно прошли вдоль очереди. – Ну как? – Нет, – сказал Ла Бреска. – Его здесь нет. – Посмотрим внутри, – предложил Браун. Очередь желающих получить работу тянулась по шаткой лестнице на второй этаж, к двери матового стекла с надписью: "Бюро по найму рабочей силы «Меридиэн». – Видишь его? – спросил Уиллис. – Нет. – Подожди здесь, – велел Уиллис, и детективы направились в другой конец коридора. – Что будем делать? – спросил Браун. – У нас нет оснований задерживать его дольше. – Вот и я про то. – Может, приставить к нему хвост? – Посмотрим, как к этому отнесется шеф. – Что же ты у него не спросил? – Сейчас спрошу. Браун вернулся к Ла Бреске, а Уиллис отыскал в коридорчике за углом телефон-автомат и позвонил в участок. Лейтенант Бернс внимательно выслушал его и спросил: – Как по-вашему, он не врет? – Вроде бы нет. – Думаете, там действительно был человек со слуховым аппаратом? – Похоже на то. – Почему же он не подождал Ла Бреску с жестянкой? – Не знаю, Пит. У меня такое впечатление, что Ла Бреска здесь ни при чем. – Где, вы говорите, он живет? – В Риверхеде. Джонстон, восемьсот двенадцать. – Это какой участок? – Не помню. – Я проверю и позвоню тамошним ребятам. Может, у них найдется лишний человек. У нас-то никого нет. – Ну так что, мы отпускаем Ла Бреску? – Да, и возвращайтесь обратно. Только припугните его хорошенько на всякий случай. Уиллис пошел к Брауну и Ла Бреске. – Ты свободен, Энтони, – сказал он. – Можешь идти. – Куда? Мне придется опять занимать очередь. – И помни, Энтони: в случае чего мы знаем, где тебя найти. – Это как понимать? – Мы тебя предупредили. – Ясно, – сказал Ла Бреска. – Слушайте, ребята, вы не могли бы мне помочь? – Каким образом? – Мне бы пройти без очереди… – А мы-то чем можем помочь? – Вы же полиция, – сказал Ла Бреска. Уиллис и Браун только переглянулись. * * * Когда они вернулись в участок, то оказалось, что лейтенант Бернс позвонил в 115-й участок в Риверхеде, где ему сообщили, что у них нет лишних людей для слежки за Ла Бреской, чего, впрочем, и следовало ожидать. Вечером того же дня смотритель парков Каупер спускался по широкой белой мраморной лестнице нового театрально-концертного комплекса под руку с женой в белой норковой шубке и легком белом шарфе. На смотрителе парков был великолепный смокинг и черный галстук. Впереди, шагах в четырех, шествовали мэр с супругой. Воздух был сухим и морозным, на небе ни звездочки. На лестницу и тротуар из окон падал мягкий свет. Жена что-то шепнула Кауперу на ухо, а он не успел рассмеяться, не успел поправить перчатку на левой руке, не успел шагнуть на следующую ступеньку, как в морозном вечернем воздухе раздались два выстрела. Рука смотрителя застыла, нога так и не коснулась ступеньки. Кровь брызнула из ран на лбу и щеке. Он рухнул и покатился вниз. Жена закричала, мэр обернулся посмотреть, что происходит, а ушлый фоторепортер, оказавшийся тут как тут, успел сделать снимок. Когда Каупер застыл у подножия белой мраморной лестницы, он был мертв. Глава 3 Кончетта Эспозита Ла Бреска всего-навсего не любила негров, а ее братья были убеждены, что негров надо уничтожать при первом удобном случае. Ума-разума они набирались в итальянском квартале, иронически и в то же время любовно названном его обитателями Парадизо. Маленькая Кончетта, выросшая в этом райском саду, не раз была свидетельницей того, как ее братцы вместе с другими соседскими ребятами разбивали негритянские головы. И это не вызывало в ней протеста. Если ты настолько глуп, думала она, что родился негром, да еще забрел в Парадизо, стадо быть, ты заслужил, чтобы тебе разбили дурацкую черную башку. Девятнадцатилетняя Кончетта покинула Парадизо, когда неаполитанец Кармине Ла Бреска, продавец льда, недавно приехавший в Риверхед, сделал ей предложение. Кармине был красавцем с огромными карими глазами и черными курчавыми волосами. К тому же его дело процветало. Кончетта приняла предложение, потому что ей нравился Кармине. Кроме того, она забеременела. Через семь месяцев после свадьбы у них родился сын Энтони, которому теперь исполнилось двадцать шесть. Он жил с матерью на Джонсон-стрит. Через месяц после рождения сына Кармине уехал обратно в Италию. По слухам, он погиб во время Второй мировой войны, и больше ничего о его судьбе Кончетта не знала. Впрочем, она была уверена, что Кармине вовсе не погиб, а напротив, стал главным продавцом льда в Италии и живет себе припеваючи – крутит напропалую романы с девицами и грешит с ними в погребе, как это случилось когда-то с ней самой. Кончетта Ла Бреска не любила негров и по сей день. Она не на шутку испугалась, обнаружив одного из них на пороге своего дома в пять минут первого ночи. – Это что еще такое? – крикнула она. – А ну-ка, убирайся! – Полиция, – сказал Браун и показал значок. Только теперь Кончетта заметила, что рядом с огромным негром стоит белый коротышка с узким лицом и холодным взглядом злодея. – Что вам надо? Уходите! – крикнула она и опустила жалюзи на стеклянной входной двери. Квартира Кончетты была на втором этаже, туда вела шаткая деревянная лестница, на которой Уиллис споткнулся и чуть было не слетел вниз. Лестница выходила на задний двор, где росло дерево, увешанное какими-то липкими плодами. Браун решил, что это инжир. Через дворик по диагонали тянулась веревка с замерзшим нижним бельем. Ветер выл, норовя сдуть Уиллиса с лестницы в виноградник, побеги которого опутали дворик. Он еще раз постучал в дверь и крикнул: «Полиция! Лучше откройте!» – Sta zitto[2 - Подождите. (ит.)], – крикнула Кончетта и отворила дверь. – Вы что, хотите разбудить весь квартал? – Войти-то можно? – осведомился Уиллис. – Входите, входите, – проворчала Кончетта и отступила из прихожей в крошечную кухоньку, пропуская Уиллиса и Брауна в квартиру. – Что вам понадобилось в два часа ночи? – спросила Кончетта, с трудом затворяя дверь за сыщиками, поскольку ветер пытался этому воспрепятствовать. Кухня оказалась маленькой и узкой. У одной стены стояли плита, раковина, холодильник, у противоположной – стол с металлической столешницей, а ближе к батарее – металлический шкаф с приоткрытой дверцей. Он был набит консервами и пакетами с кашами. На холодильнике стояла фарфоровая собачка. Над батареей висела дешевая олеография с изображением Иисуса Христа. Кухню освещала люстра – большая стеклянная чаша на цепях. Из крана капало. – Сейчас не два часа, а начало первого, – поправил хозяйку Браун. В его голосе появились особые интонации, и Уиллис решил, что это исключительно из-за Кончетты Ла Брески. В который раз он поразился чутью Брауна. Это был не человек, а радар, способный безошибочно распознать негрофоба в радиусе мили. Впрочем, Уиллис чувствовал, что хозяйка квартиры настроена враждебно к ним обоим. По ее прищуренным глазам видно было, что она готова в любой момент дать отпор. Она вышла босиком в мужском халате, накинутом на ночную рубашку. – Вы миссис Ла Бреска? – спросил Уиллис. – Я Кончетта Ла Бреска, а вы кто такие? – Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого полицейского участка, – представился Уиллис. – А где ваш сын? – Спит, – ответила Кончетта и, поскольку родилась в Неаполе, а выросла в Парадизо, сразу же заявила: – Он был со мной весь вечер. Вы, наверно, что-то перепутали. – Не могли бы вы его разбудить, миссис Ла Бреска? – попросил Браун. – Зачем? – Нам надо с ним поговорить. – О чем? – Мадам, если хотите, мы можем забрать его в участок, – сказал Браун, – но, по-моему, будет проще, если мы сейчас кое о чем его спросим. Так вы разбудите его или нет? – Я не сплю, – послышался голос Ла Брески из соседней комнаты. – Не могли бы вы к нам выйти, мистер Ла Бреска? – спросил Уиллис. – Одну минуту, – отозвался тот. – Он был дома весь вечер, – повторила Кончетта. Рука Брауна скользнула к кобуре. Кто его знает, вдруг этот Ла Бреска всадил две пули в голову смотрителя парков? Он долго не появлялся, а когда наконец вышел в халате на кухню, взъерошенный и заспанный, оказалось, что в руках у него только пояс, который он пытался завязать. – Ну, чего вам надо? – буркнул он. Поскольку Хэл Уиллис и Артур Браун пришли к Ла Бреске, так сказать, неофициально и не собирались его задерживать, детективы решили, что нет смысла напоминать ему о правах. Вместо этого Уиллис сразу взял быка за рога: – Где ты был сегодня в половине двенадцатого? – Дома, – ответил Ла Бреска. – Что делал? – Спал. – Во сколько лег? – В десять. – Всегда ложишься так рано? – Да, когда надо рано вставать. – А завтра рано вставать? – В шесть. – Зачем? – Надо идти на работу. – Ты же безработный. – Я нашел работу вчера, сразу как вы уехали. – Где? – На стройке. Чернорабочим. – Ты получил работу в бюро «Меридиэн»? – Да. – В какой строительной фирме? – "Эберхардт". – В Риверхеде? – Нет, в Айсоле. – Во сколько ты вчера вернулся домой? – спросил Браун. – Я вышел из «Меридиэн» часов в пять. Потом заглянул в бильярдную на Саут-Лири, немного покатал шары с ребятами. Часов в пять-шесть вернулся домой. – Что ты делал дома? – Поел, – вставила Кончетта. – Потом? – Посмотрел немного телевизор. Потом лег спать, – сказал Ла Бреска. – Кто-нибудь, кроме твоей матери, может подтвердить твои слова? – Нет, в доме больше никого не было. – Вечером тебе кто-нибудь звонил? – Нет. – Этого тоже никто не может подтвердить? – Только я, – опять встряла Кончетта. – Послушайте, ребята, я не знаю, чего вам от меня нужно, – сказал Ла Бреска, – но я говорю чистую правду. Ей-богу. Что произошло? – Ты не смотрел последние известия по телевизору? – Нет, я, по-моему, заснул раньше. А что случилось-то? – Я зашла к нему в комнату в половине одиннадцатого и выключила свет, – пояснила Кончетта. – Зря вы мне не верите, – сказал Ла Бреска. – Я не знаю, что там у вас стряслось, но я ни при чем. – Я тебе верю, – кивнул Уиллис. – А ты, Арт? – Я тоже, – ответил Браун. – И все же мы должны кое-что выяснить, – сказал Уиллис. – Я надеюсь, ты не будешь на нас в обиде. – Нет, конечно. Но сейчас глубокая ночь, а завтра мне вставать ни свет ни заря. – Расскажи нам о человеке со слуховым аппаратом, – мягко попросил Уиллис. Они с четверть часа допрашивали Ла Бреску, а потом решили, что им надо либо арестовать его, либо на какое-то время забыть о его существовании. Тот, кто им звонил, сказал: «Нас много». Именно поэтому они продолжали допрос, хотя им давно уже хотелось оставить Ла Бреску в покое. Настоящий сыщик сразу чувствует, кто перед ним, а Ла Бреска был мало похож на преступника. Но если убийство Каупера – дело целой шайки, то разве нельзя предположить, что Ла Бреска один из них, шестерка, которому поручают всякую мелочь – например, сходить за жестянкой? В случае чего таким и пожертвовать не страшно. Но тогда получается, что Ла Бреска все это время лгал! Если он лгал, то делал это виртуозно. Он глядел на сыщиков невинными голубыми глазами и говорил о том, что ему завтра рано вставать, чтобы не опоздать на работу, которую он с таким трудом получил, о том, как важно для него хорошенько выспаться, ведь в здоровом теле – здоровый дух и так далее. Детективы смягчились. Если бы Ла Бреска врал – а они так и не смогли поймать его на противоречиях в описании незнакомца, которого он якобы встретил возле бюро по найму, не обнаружили ни одного расхождения между утренней версией и тем, что услышали сейчас, – если он все-таки врал, то возникало следующее предположение. Он и тот, кто звонил, – одно лицо. Никакой преступной шайки нет и в помине. Все это фикция, выдумка Ла Брески, ложь, которая должна убедить полицию в том, что, хотя где-то и есть банда злодеев, задумал все это и осуществил один-единственный человек. Но если Ла Бреска – тот самый звонивший в участок незнакомец, то из этого следует, что убийца Каупера и Ла Бреска – одно и то же лицо. Тогда надо тащить этого негодяя в участок, а там обвинить его в убийстве и поместить в камеру предварительного заключения. Но для этого нужны неопровержимые улики, иначе после предварительного слушания дела в суде их с позором выгонят вон. Бывают такие дни, когда все валится из рук. После часа с четвертью весьма изобретательного допроса, который должен был сбить с толку и вывести из равновесия Ла Бреску, они не узнали ничего такого, чего не знали бы утром. Однако за это время погиб смотритель парков Каупер. Они поблагодарили миссис Ла Бреску, попрощались с ее сыном, извинились, что вытащили его из постели в такой поздний час, и пожелали ему успеха. Еще раз сказав «спокойной ночи», сыщики покинули квартиру семейства Ла Бреска и стали спускаться по лестнице, которая скрипела и грозила обвалиться. В квартире лязгнул засов. Они прошли через двор и сели в машину. Уиллис завел двигатель, включил печку и некоторое время о чем-то серьезно разговаривал с Брауном. Они решили утром получить у лейтенанта Бернса разрешение на прослушивание телефонных разговоров семейства Ла Бреска. После этого детективы поехали в участок. * * * Стив Карелла занял свой пост в темном и холодном проулке. Он лежал в потрепанном рваном пальто. Снег был сметен к кирпичной стене, и сугробы покрылись черным слоем грязи. Перед дежурством Карелла надел две пары теплого белья и стеганую куртку, а в карман сунул грелку. И все равно он жутко мерз. Глядя на сугробы у кирпичной стены, он мерз еще больше. Стив не любил снега. Разумеется, в детстве у него были санки, и он помнил, как весело съезжал на них с горок. Впрочем, теперь это воспоминание казалось ему фальшивым, так он ненавидел снег. Снег – это холод. Снег надо сгребать с тротуаров и мостовых, а потом отвозить к реке Дике и сваливать в нее. От снега только одни неприятности. В его нынешних занятиях было мало приятного. Хотя кое-что могло показаться забавным. Хотя бы то, что Карелла валялся в темном и холодном проулке в час, когда хороший хозяин собаку не выгонит на улицу. Разумеется, Карелла делал это не по собственной воле, а по приказу лейтенанта Бернса. Бернс был очень симпатичным человеком, однако ему не мешало бы самому провести ночку в таком проулке. Комизм положения состоял в том, что Карелла лежал у сугроба вовсе не для того, чтобы предотвратить ограбление банка, и не для решающего удара по международному синдикату торговцев наркотиками. Он не прятался возле спальни старой девы, чтобы подкараулить сексуального маньяка. Он коротал время в темном проулке только потому, что кому-то вздумалось подпалить двух пьяниц бродяг. Сколько помнил себя Карелла, городская полиция постоянно воевала с бродягами. Их арестовывали, сажали в тюрьму, опять отпускали и снова сажали. И так до бесконечности. Теперь же, когда наконец появились благодетели, предложившие полицейским бесплатные услуги по очистке города от нежелательных элементов, что, черт побери, делает полиция? Полиция тотчас отряжает одного из лучших своих сотрудников в засаду, и он должен валяться часами, глядя на грязный сугроб, в надежде изловить тех, кто вознамерился искоренить бродяг раз и навсегда. Это же чистый абсурд! Просто курам на смех! Впрочем, в работе полиции многое выглядит смешным. Разве не смешно, например, лежать здесь, на ветру и морозе, а не в постели с любимой женщиной? Настолько смешно, что Карелла чуть не заплакал. Он представил себе Тедди в постели, с распущенными черными волосами, в прозрачной нейлоновой рубашке… Господи, с горечью думал он, я могу замерзнуть в этом сугробе, а любимая жена узнает об этом из газет. Увидит мое имя на четвертой странице и… В проулке послышались шаги. Карелла насторожился. Его рука соскользнула с теплой грелки под пальто и ухватилась за ледяную рукоятку револьвера. Он быстро вытащил оружие из кобуры и стал ждать злоумышленника. – Вот он, голубчик! – услышал Карелла чей-то молодой голос. – Угу! – ответил второй. Карелла ждал. Прикрыв глаза, он лежал неподвижно, делая вид, что спит. Его палец застыл на предохранителе. Кто-то пнул его ногой: – Проснись! Карелла рванулся, но оказалось, что все-таки недостаточно быстро. Не успел он вскочить и наставить на негодяев револьвер, как что-то брызнуло ему на грудь. – Опохмелись малость! – крикнул один из молодых людей, затем вспыхнула спичка, и Кареллу охватило пламя. Он сразу почувствовал запах бензина – пары ударили ему в нос. Огонь спички показался ему просто слепящим в сочетании с бензиновой вонью. И когда Карелла вспыхнул, как факел, он не поразился случившемуся. Он ужаснулся. Стив Карелла бросил на землю револьвер и, подчиняясь инстинкту, кинулся к грязному сугробу. В это мгновение он совершенно забыл о своих обидчиках, успев лишь заметить, что они с хохотом убежали в ночную тьму. Карелла думал только о том, что может сгореть. Не отрывая рук от лица, он упал плашмя в снег. Огонь уже добрался до кистей рук, и в ноздри Карелле шибануло отвратительным запахом паленого мяса. Он сунул руки в снег, раздалось шипение, и Кареллу окутало облаком пара. Он барахтался в прекрасном, замечательном, спасительном сугробе и чувствовал, как у него на глазах выступают слезы. А потом он уже ничего не чувствовал, ни о чем не думал, а только лежал без движения, уткнувшись лицом в снег, и тяжело дышал. Карелла с трудом поднялся на ноги, подобрал револьвер и медленно побрел прочь. При свете ближайшего фонаря он осмотрел руки, перевел дух и двинулся к телефону-автомату на перекрестке. Он сообщил дежурному сержанту Дейву Мерчисону, что снова объявились «пожарники», а у него обожжены руки и лицо и нужна машина, чтобы доехать до больницы. Мерчисон выслушал его и спросил: – А вообще-то ты как, Стив? Карелла еще раз глянул на обожженные руки и ответил: – Нормально, Дейв. * * * Детектив Клинг был, похоже, единственным влюбленным человеком в городе. Всех прочих обуревали совсем иные чувства. Мэр был в бешенстве. Он позвонил начальнику городской полиции и спросил, что это за город, где такого уважаемого человека могут подстрелить, как куропатку. – Что, черт возьми, происходит? – вопрошал мэр. – Видите ли, сэр… – начал было начальник полиции, но мэр перебил его: – Может быть, вы объясните мне, почему у смотрителя парков Каупера не было охраны? Сегодня утром мне звонила его жена и сообщила, что, оказывается, полиция знала о готовящемся покушении. Объясните мне, почему ничего не было сделано?! – кричал он в телефонную трубку. – Видите ли, сэр, – снова начал начальник полиции, но мэр опять перебил его: – Прошу сделать все необходимое, чтобы наш город не стал посмешищем для всей Америки. Надеюсь, вы не хотите этого? Начальник полиции этого совершенно не хотел, а потому ответил: – Я сделаю все, что в моих силах, сэр. – Очень рад это слышать, – сказал мэр и повесил трубку. Ситуация складывалась пренеприятнейшая. Поэтому начальник полиции обратился к своему секретарю, высокому, чахоточного вида блондину (тот объяснял свой постоянный кашель тем, что выкуривал три пачки сигарет в день на работе, которая и без всякого курева кого угодно могла свести в могилу), и поручил ему выяснить, что имел в виду мэр, говоря, что полиции было известно о готовящемся покушении. Высокий чахоточный секретарь-блондин сразу же взялся за дело и узнал, что сотрудникам 87-го участка неоднократно звонило неустановленное лицо, которое грозило убить смотрителя парков, если ему не уплатят пять тысяч долларов. Услышав об этом, начальник полиции пробурчал: «Вот оно что», позвонил по телефону Фредерик-8024 и попросил лейтенанта Питера Бернса. У Бернса и без того хватало забот. Стив Карелла угодил в больницу с ожогами второй степени, а маляры перекочевали из дежурной комнаты следственного отдела в его кабинет, где мигом перевернули все вверх тормашками. Взгромоздившись на стремянки, они водили кистями, громко рассказывая друг другу анекдоты, а хозяин кабинета пытался работать. Лейтенант Бернс не жаловал начальника городской полиции. Когда в муниципалитет пришла новая администрация, шефом полиции стал человек, который не справился с теми же обязанностями в соседнем городе, где преступность была еще выше, чем здесь. Начальник полиции, со своей стороны, тоже не сгорал от любви к Бернсу, злоязычному ирландцу, который при всяком удобном случае сообщал коллегам свое мнение о профессиональной пригодности шефа. Поэтому в то утро по телефонным проводам между кабинетом начальника в Главном управлении на Хай-стрит и заляпанной светло-зеленой краской берлогой Бернса на втором этаже старого здания на Гровер-авеню текли не мед с патокой. – Что там у вас творится, Бернс? – спросил начальник. – Как бы вам сказать… – начал Бернс и ни с того ни с сего вспомнил, что прежний шеф звал его Питом. – В участок несколько раз звонил неизвестный и угрожал смотрителю парков Кауперу. Мы сообщили об этом ему. – Что вы предприняли, Бернс? – Установили наблюдение за местом, где он велел оставить деньги, сэр, и задержали человека, пытавшегося их забрать. – Дальше. – Мы его допросили, а потом отпустили. – Почему? – За недостаточностью улик. Второй раз мы его допросили сразу же после убийства Каупера, поздно ночью. Мы не нашли оснований его арестовывать. Сейчас он на свободе, но его телефон с утра прослушивают, и, если выяснится, что он причастен к убийству, мы примем меры. – Почему у Каупера не было охраны? – Я предлагал охрану, сэр, но он отказался. – Почему, отпустив подозреваемого, вы не установили за ним наблюдение? – Не было свободных людей, сэр. Я связался со сто пятнадцатым участком в Риверхеде, где живет подозреваемый, но у них, как выяснилось, тоже нет лишних сотрудников. Кроме того, я уже говорил вам, сэр, Каупер отказался от охраны. Он решил, что это какой-то сумасшедший, и признаться, сэр, мы тоже так думали. Увы, последующие события этого не подтвердили. – Почему вы не отыскали место, откуда стреляли в Каупера? – Преступление совершено не на территории нашего участка. Здание театра – это пятьдесят третий участок. Я не сомневаюсь, что сотрудники пятьдесят третьего участка предпримут все, чтобы… – Не делайте из меня дурака, Бернс, – сказал начальник – Так расследуются преступления в нашем городе, сэр, – ответил Бернс. – Это ваше преступление, Бернс. Надеюсь, вы меня понимаете? – Как прикажете, сэр. – Вот я вам и приказываю отправить ваших людей к театру и найти место, откуда стреляли. – Да, сэр. – О результатах доложите мне. – Да, сэр, – сказал Бернс и повесил трубку. – Что, в трубке трещит? – осведомился первый маляр. – Нагоняй от шефа? – спросил второй. – Убирайтесь из моего кабинета! – заорал Бернс. – Мы еще не закончили, – сказал первый маляр. – Кончим – уйдем, – пообещал второй. – Мы делаем все, как нам приказывают. – Мы ведь работаем не в полиции. – А в отделе коммунального хозяйства. – В ремонтном управлении. – И никогда не оставляем ничего недоделанным. – Хватит пачкать краской пол, черт побери! – рявкнул Бернс и опрометью выскочил из кабинета. – Хейз! – закричал он. – Клинг! Уиллис! Браун! Куда вы все подевались?! Из уборной, застегивая на ходу ширинку, вышел Мейер Мейер. – Что случилось, шеф? – А ты где был? – набросился на него Бернс. – Зашел отлить. Да что случилось-то? – Пошли кого-нибудь на место. – Куда? – На место преступления. – Сделаем, – сказал Мейер. – Хотя при чем тут мы? Это не наше преступление. – Уже наше. – Вот как? – Именно так. Кто дежурит у телефона? – Я. – А Клинг где? – Взял отгул. – Браун? – Прослушивает телефон Ла Брески. – А Уиллис? – Пошел в больницу навестить Стива. – А Хейз? – Обедает. – У нас тут что, курорт или дом отдыха? Как только появится Хейз, пусть немедленно едет к театру. А ты свяжись с баллистиками. Узнай, что там у них. И еще позвони судмедэксперту, спроси, что показало вскрытие. – Слушаю, сэр, – отчеканил Мейер и ринулся к телефону. – Я, наверно, скоро рехнусь, – пробормотал Бернс и двинулся было к себе в кабинет, но вспомнил, что там маляры, и направился в канцелярию. – Приведи в порядок бумаги, Мисколо! – крикнул он с порога. – Чем ты тут весь день занимаешься? Кофе варишь? – Сэр? – удивился Мисколо, который как раз ждал, когда закипит вода. Глава 4 Берт Клинг влюбился. Наверно, март не самое лучшее время для любви. Приятнее влюбляться летом, когда много цветов, с реки дует ласковый ветерок и домашние животные подходят к тебе лизнуть руку. В марте есть смысл влюбляться только по одной причине: как заметил мудрец, лучше в марте, чем никогда. Берт Клинг был влюблен до умопомрачения. Он влюбился в блондинку двадцати трех лет с широкими бедрами, высокой грудью, длинными волосами и голубыми глазами. Даже на каблуках она доставала Клингу лишь до подбородка. Это была интеллигентная девица – по вечерам готовилась к экзаменам на степень магистра психологии, а днем работала в фирме на Шеперд-стрит, где консультировала желающих получить работу. Это была серьезная девица – она хотела стать доктором, а затем всерьез заняться наукой. Это была безумная девица – ей ничего не стоило отправить с посыльным в дежурную комнату следственного отдела огромное, почти в два метра высотой сердце из фанеры, выкрашенное в красный цвет, с желтой надписью «Синтия Форрест любит детектива третьего класса Бертрама Клинга. Разве это карается законом?». Именно так она и сделала месяц назад в Валентинов день, что до сих пор в окружении Клинга служило поводом для шуток. Это была чувствительная девица, способная пожалеть слепого, играющего на аккордеоне, положить ему в кепку пять долларов, а затем дать волю слезам у Берта на плече. Это была страстная девица, которая после бурной ночи могла разбудить Клинга в шесть утра и спросить: «Эй, сыщик, мне скоро на работу – тебя это не интересует?» На что Клинг отвечал: «Нет, секс уже не для меня», а потом целовал ее, пока у нее не начинала кружиться голова. Он любил сидеть за столом в ее квартире и глядеть на нее. Однажды он вогнал ее в краску, сказав: «На Мейсон-стрит женщина продает pidaguas. Ее зовут Иллюминада. Мне кажется, тебе больше подходит это имя. Ты наполняешь комнату светом». Берт Клинг был влюблен до умопомрачения. Но сейчас шел март, улицы были в сугробах, дули сильные ветры. В общем, стояла суровая зима. Она началась где-то в сентябре и не собиралась заканчиваться раньше августа, когда, быть может, растает снег и, если очень повезет, расцветут цветы. В такую погоду лучше все-таки не сидеть в полиции, а бежать по улице вместе с Синтией и, перекрикивая ветер, рассказывать ей о загадочном убийстве смотрителя парков. – Да, все это очень загадочно, – согласилась Синтия и едва успела придержать платок, который ветер чуть было не сорвал у нее с головы. – Послушай, Берт, – вдруг жалобно сказала она, – я так устала от зимы, а ты? – Угу, – рассеянно отозвался Клинг. – Знаешь, Синди, я все-таки очень надеюсь, что это не он. – Ты о ком? – О том, кто звонил, а потом убил смотрителя парков. Не дай бог, если это он! – Да кто он-то? – Глухой. – Кто-кто? – Глухой. Мы имели с ним дело несколько лет назад. Он тогда чуть не взорвал весь город, пытаясь ограбить банк. Это очень ловкий и наглый преступник. – А кто он? – опять спросила Синди. – Глухой, – повторил Клинг. – Это я поняла. Как его зовут? – Не знаю. Мы его так и не поймали. В последний момент он сиганул в реку. Все решили, что он утонул, но кто знает, вдруг он опять вернулся. Как чудовище Франкенштейн. – Ты хочешь сказать, как чудовище Франкенштейна? – поправила его Синди. – Вот именно. Помнишь, он должен был сгореть в аду, но не тут-то было. – Как не помнить! – Потрясающая картина, – сказал Клинг. – Глухой! Неужели снова он? Впервые один из сотрудников 87-го полицейского участка вслух выразил опасение, что убийцей смотрителя парков мог быть человек, в свое время причинивший им столько неприятностей. Одна лишь мысль о нем отравляла существование. Берт Клинг прекрасно помнил, что Глухой (однажды он подписал свою угрозу «Эль-Сордо», что по-испански означает «глухой») мог просчитывать свои комбинации с быстротой и точностью компьютера, чем частенько ставил в тупик полицию, заставляя асов сыска выглядеть идиотами из старой комедии про полицейских. Интуиция подсказывала Клингу, что если смотрителя парков Каупера и впрямь убил Глухой, то главные неприятности еще впереди. Клинг поежился, но не от холода, а при мысли о том, на что способен Глухой, если его вовремя не остановить. – Только бы не он! – выдохнул Клинг, и ветер унес его слова. – Поцелуй меня, – сказала Синди, – и купи мне чашку горячего шоколада, жмот несчастный. * * * В среду днем в дежурную комнату следственного отдела пожаловал мальчик лет двенадцати. На нем были грубые ботинки, в которых дети из трущоб ходят круглый год, и старая лыжная куртка, похоже, старшего брата – голубая и на три размера больше. Мальчишка нахлобучил на голову капюшон, а тесемки завязал вокруг шеи, но все равно капюшон был слишком велик и постоянно спадал, а мальчишка все время поправлял его. В участок он вошел с конвертом в руке. Приблизившись к столу дежурного подпрыгивающей походкой, мальчишка еще раз попытался поправить капюшон, вытер нос и, взглянув на сержанта Мерчисона, спросил: – Вы тут дежурный? – Я, – буркнул Мерчисон, не отрывая глаз от списка отсутствующих сотрудников, который составлял по утренней сводке. Сейчас было 14.10, через час на дежурство заступала новая смена патрульных, а это означало новую перекличку и новый список отсутствующих. Не жизнь, а каторга. Почему он не пошел в пожарные или в почтальоны? – Вам велено передать это, – сказал мальчик и вручил Мерчисону запечатанный конверт. – Спасибо, – не отрываясь от списка, буркнул Мерчисон и взял конверт. Но потом он поднял голову и сказал: – А ну-ка, погоди! – Чего? – Погоди минутку! Дейв Мерчисон открыл конверт. Развернув сложенный вчетверо листок бумаги, он прочитал текст, посмотрел на курьера и спросил: – Где ты это взял? – На улице. – Кто дал? – Один дядька. – Где ты его встретил? – У парка. – И он дал тебе этот конверт? – Да. – Что он сказал? – Сказал, чтобы я отнес его в участок и отдал дежурному. – Ты его знаешь? – Нет. Он дал мне пять долларов, чтобы я отнес письмо. – Как он выглядел? – Высокий, волосы светлые и еще в ухе у него такая штучка. – Какая штучка? – Ну, чтобы лучше слышать. Он вроде как глухой, – сказал мальчишка и вытер нос. Вот что было в записке, составленной из вырезанных из газеты букв: СЛЕДУЮЩИЙ – ЗАМЕСТИТЕЛЬ МЭРА СКЭНЛОН. * * * Детективы 87-го участка самым тщательным образом изучили послание, стараясь не оставлять отпечатков, – листок и так был захватан Мерчисоном. Они окружили двенадцатилетнего мальчишку в огромной голубой куртке и наперебой задавали ему вопросы, словно сам Джек-Потрошитель пожаловал из Лондона. Допрос мальчишки ничего сыщикам не дал, кроме насморка. Он повторил то же, что рассказал сержанту. Высокий тип с такой вот штучкой в ухе (это называется, мальчик, слуховой аппарат) – ну да, со штучкой в ухе, остановил его около Гровер-парка и предложил пять долларов, если он отнесет в участок письмо и передаст дежурному. Мальчишка решил, что ничего плохого в этом нет, и согласился. Он даже не знал, кто этот тип со штучкой в ухе (со слуховым аппаратом, мальчик) – ну да, с такой штучкой. Он с ним не только незнаком, но и вообще видел впервые. Всё, пора бежать, потому что в салоне «Линда» ему велено забрать платье для сестры, которая шьет на дому для миссис Монтана. Значит, у него слуховой аппарат, мальчик? Ну да, такая штучка в ухе. Они отпустили мальчишку в 4.30, не угостив его мороженым или жевательной резинкой, а потом долго разглядывали письмо, вертели его в разные стороны, придерживая пинцетом, и, наконец, решили переслать его в лабораторию Сэма Гроссмана – вдруг он обнаружит отпечатки пальцев не только Дейва Мерчисона. Никто и не вспомнил о Глухом. Кому охота вспоминать призраков. Неприятно даже думать о них. * * * – Привет, Бернис, – сказал в трубку Мейер. – Шеф у себя? Хорошо, я подожду. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=119528) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик». 2 Подождите. (ит.)