А ты попробуй Уильям Сатклифф «Опыт есть? Может, попробуешь?» – издевательски спрашивал своих современников Джими Хендрикс, чья гитара выла и звала жечь государственные флаги, свободно любить и использовать промышленное растение «конопля» не по назначению. В наши дни вопрос этот остается открытым. Опыт есть? Любой? Жить умеешь? Чтобы доказать себе и своим приятелям, что он не хуже других, наивный 19-летний англичанин Дэвид отправляется в модную и экзотическую страну – Индию. В череде невероятных комических похождений, приводящих его в ашрамы просветленных соотечественников, на роскошные курорты и переполненные толпами индийцев улицы, Дэвид познает – нет, не Индию, но самого себя. Но какой ценой? Мать Духовности поворачивается к европейцу... задом. Бестселлер Уильяма Сатклиффа – умная и смешная сатира на молодежь конца века. Сатклифф насмехается не только над своими ошеломленными жизнью сверстниками, но и над «священной коровой» современного Запада – тягой к познанию духовного Востока. «А ты попробуй» – откровенная и увлекательная авантюра о путешествиях с обязательным рулоном туалетной бумаги в рюкзаке, целых газонах запрещенной травы и сексе без границ. Уильям Сатклифф А ты попробуй Зевс, кто вывел смертных на дорогу, чтобы они поняли Зевс, кто сделал так, что мудрость приходит через страдание     Ахилл – Агамемнон Ощущается лучше, чем когда-либо, и гораздо чувствительнее.     Джон Уэйн Боббит ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПЛОХО ДОГОВОРИЛИСЬ Она теперь другая. – Спинка не откидывается. – Не может быть. – Говорю, не откидывается. – Смотри. – Я вступаю в борьбу с самолетным креслом. Оно не поддается. – Действительно, сломано. Она торжествует – и улыбается полускрыто одной из самых желчных своих улыбок. Так, словно говорит: “Ты настолько туп, что даже не понимаешь, когда над тобой смеются”. Две недели назад она оттаскала бы меня за уши, рассмеялась в лицо, обозвала бы сексистом и пиздоболом. Сейчас – единственной ухмылкой она дает понять, что, во-первых, считает меня идиотом, и во-вторых, что это не мое дело. – Пусти меня на свое место. Я молчу. Я приехал в аэропорт заранее, зарегистрировал билеты (специально попросив место у окна), полтора часа прождал Лиз, которая появилась в последнюю минуту и заявила, что не перевела деньги в чеки – так что нам пришлось бегать по всему аэропорту, искать единственное место, где их выдают, и если бы оно оказалось закрыто, я понятия не имею, что бы мы делали. Наверно... наверно, я бы три месяца катался по Индии в одиночку. Или пришлось бы одалживать ей деньги – но тогда нам хватило бы только на половину дороги – нет, это невозможно – и с какой стати я должен одалживать ей деньги. Нет уж. У нее было достаточно времени на сборы. – Пусти меня на свое место. Ты все равно читаешь – ты все равно не будешь откидываться. А я хочу спать. Врет. Мы только взлетели, и сейчас ясный день. Отличный вид из окна. Я специально попросил это место – я знаю, что это детство, но мне нравится летать, ясно? И я не собираюсь стыдиться того, что люблю смотреть в окно. Может, я уже вырос из этого, но мне все равно. Мне нравится, и все тут. – Дэйвид... Ты меня слышишь? Она сверкает глазами, и все черты ее лица сложились в одну презрительную гримасу, словно говоря: “Ну, скажи, что ты хочешь смотреть в окно. Давай. Ну, говори. Тогда уж точно станет ясно – и нам уже не отвертеться, – что в свои девятнадцать лет ты на самом деле двенадцатилетний сопляк, и что тебе не стыдно быть полным мудаком”. Я не параноик – все это четко написано в изгибе ее ноздрей и в раскосых глазах. Противнее всего то, что я вовсе не читаю. Я лишь изредка заглядываю в книгу, и почти все время смотрю в окно. Но она поймала меня как раз за книгой, и теперь я не могу сказать, что не читаю, потому что буду выглядеть эгоистом, а она именно этого и добивается. – Хорошо, – говорю я. – Сейчас. Я закрываю книгу, бросаю демонстративный взгляд в окно, чтобы показать, что я не эгоист, и что иду на серьезную жертву. Лиз вздыхает, и я вижу краем глаза, как она качает головой. Со мной все ясно, и что бы я ни сделал, она только укрепится в своем мнении. Она меня ненавидит. Она думает, что я неразвит, эгоистичен, невыдержан и самонадеян. Боже мой, я уступаю ей место – и, между прочим, могу захотеть спать, и будет негде, потому что откидывающееся кресло я отдал ей – а она теперь сидит, качает головой, и считает меня эгоистом. Это оскорбительно! Я не понимаю, почему. Я не понимаю, что изменилось. Всего две недели назад мы были лучшими друзьями, почти влюбленными. Сейчас мы привязаны друг к другу – летим в Индию на три месяца – и она обращается со мной, как с куском тухлого мяса. Может я и на самом деле неразвит, эгоистичен, невыдержан и самонадеян, но раньше ей это нравилось. Я не изменился. И не вижу причин меняться только потому, что она теперь другая. Просто страшно. Я много раз слышал старый прикол, что попасть в Индию – это попасть в духовку, но представления не имел о том, что попасть в Индию – это действительно попасть в духовку. Делийский аэропорт это... это уссаться можно. Нельзя впихнуть столько народа в такое маленькое пространство, чтобы они не начали друг друга жрать. Это невозможно. Но кажется, никому кроме меня не было дела до толпы. Проторчав три часа в иммиграционной службе, мы вышли наконец из аэропорта и обнаружили на улице еще больший дурдом. Мы и минуты не пробыли на воздухе, как куча оборванных вонючих мужиков набросилась на нас и принялась драть на куски – наверно для того, чтобы каждая наша конечность добралась до города на отдельном транспорте. Это было омерзительно. Я чувствовал себя так, словно меня грабят. Грабят в духовке. Все эти мудозвоны, которые пытались затащить нас в свои такси были такими оборванными и отчаянными, что мне захотелось домой прямо сейчас. Лиз заметила, что еще какие-то рюкзачники из нашего самолета двинулись к автобусу, и мы, грудью проложив себе путь сквозь толпу, вскарабкались вслед за ними. Мотор уже работал, и мы с облегчением опустились на сиденья, решив, что успели как раз вовремя. Водитель сердито ткнул пальцем сначала в наши сумки, потом на крышу автобуса. Тогда я заметил, что ни у кого больше нет с собой багажа, и нам пришлось выходить из автобуса, чтобы тут же оказаться в новой толпе оборванцев, наперебой предлагающих забросить наше барахло на крышу. Я был уверен, что они сопрут рюкзаки в ту самую минуту, когда я повернусь к ним спиной, поэтому попытался вскарабкаться на крышу сам, но тут мужик в красном тюрбане, очевидно, начальник всех закидывателей сумок на крышу, столкнул меня с лестницы и вцепился в багаж. Я уступил. Все время, пока он прикручивал рюкзаки веревкой, я не спускал с него глаз. Весь его вид говорил о том, что он знает, что делает; несколько сумок были уже наверху, и я решил, что может так оно и должно быть. Спустившись с лестницы, он принялся дергать головой снизу вверх и приговаривать “дэнги-дэнги”. – Он хочет денег, – сказала Лиз. – За что? Это его работа. Я вполне мог закинуть рюкзаки сам. – Ради Бога, дай ему денег. Я пойду займу места. – Но у меня нет денег. Вряд ли он берет чеки. – Ну дай же ему хоть что-нибудь. – Что? Подтирочную бумагу? Вчерашний “Гардиан”? Она не удостоила меня ответом и полезла в автобус. – Дэнги. Дэнги. – У меня нет. – Дэнги. Он прицепился к моему рукаву, и толпа вокруг нас стала уплотняться. – Слушай, друг, у меня нет сейчас денег. Я не успел разменять. – ДЭНГИ! Я вывернул карманы – показать, что у меня нет денег, и оттуда вывалилалась целая горсть английских монет. Он злобно зыркнул на меня глазами и кинулся собирать мелочь. Поднялся переполох, куча народу сцепилась из-за этой меди, и я смог улизнуть в автобус, надеясь, что буду уже далеко, когда они поймут, что монеты всего лишь английские. Пока мы разбирались с сумками, все сиденья заняли, и Лиз стояла теперь у заднего стекла. Я подошел к ней. Через полчаса, когда автобус набился битком, шофер пару раз нажал на газ, но не сдвинулся с места. Еще через полчаса, в течение которых мужик в красном тюрбане не переставая орал мне что-то сквозь стекло, а в автобус впихнулось в два раза больше народа, чем тогда, когда я был уверен, что он полон, мы наконец выползли из аэропорта. – Ужас, – сказал я. – Что ужас? – спросила Лиз. – Всё. – Чего же ты ждал? – она смотрела осуждающе. – Здесь везде так? – Думаю, да. – И мы за этим летели? – Да, это Индия. – Господи. Не может быть. Мне вдруг показалось, что желудок у меня набит булыжниками. Все было не так. Я попал не туда. Я ничего еще не успел положить в рот, а меня уже тошнило – от жары, толпы, клаустрофобии, – мне было просто страшно. Черт бы драл, что я наделал? Как меня занесло в эту жуткую страну? Я ее ненавижу. Уже. К ней невозможно привыкнуть. Как же я влип. Это было плохо. Очень плохо. Ж Автобус выкинул нас на тротуар, и мы направились в отель “Ринго” – это симпатичное название стояло первым в списке “Одинокой Планеты”[1. - “Одинокая планета” – популярный туристский справочник (здесь и далее – примечания переводчика).]. Отель был рядом, на боковой улочке. Я бы не рискнул назвать улицей то, по чему мы шли. Для начала, не было асфальта – просто утоптанная грязь с налипшей сверху пылью, утыканная зеленоватыми лужами, кучами мусора и коровьими лепешками. Поразительно, но очень многие пробирались сквозь это месиво в шлепанцах без задников. Я рассматривал людей, и они были совсем не похожи на индусов в Англии. Не то, чтобы они отличались физически или носили странную одежду, нет. Что-то невыразимое делало их совершенно для нас чужими. Что-то в походке и в выражении лиц. Мне было страшно до усрачки. И куда ни посмотри – сотни людей – и все орут прямо в уши: “Такси, такси!”, “Лучшая еда!”, “Звони задешево!”; они толкаются, смеются, болтают, ругаются – с таким наглым видом, как будто они здесь полные хозяева. * * * Отель мы нашли на верхней площадке темной лестницы – несколько номеров на двоих, на чердаке под самой крышей. Мужик, у которого на шее росла шишка размером с теннисный мяч, сказал, что все номера заняты, и что остались только койки в общей спальне. Он провел нас по лестнице к самой верхушке чердака – туда, где гофрированная железная крыша образовывала тупой угол. Железные стены и крыша превращали спальню в еще более жаркую духовку, чем вся остальная страна. Комната была битком уставлена кроватями, и когда мои глаза привыкли после яркого света к полумраку, я различил нескольких бедолаг-путешественников, в глубокой депрессии лежавших по койкам. Они были так худы и несчастны, что это место вполне можно было принять за тюрьму. Некоторые читали, один спал, а двое просто лежали, уставясь в пространство. Не очень-то этим ребятам было весело. Едва вырвавшись из уличного дурдома, мы вляпались в кое-что похуже – в морг. Никто не удосужился повернуть головы, хотя мы стояли здесь уже несколько минут. Что бы меня ни ждало в этой стране, меньше всего я хотел стать похожим на этих людей. Я хотел домой. От мысли, как глубоко я вляпался в Индию, и во что превратятся эти три месяца, у меня отчаянно закружилась голова. – Что скажешь? – спросила Лиз. – Мрак. – Ммм. – Может, тут есть что получше? – Не знаю. – Можно спросить у них, – предложил я. – Эти люди наверняка думают, что лучшего места не найти, иначе бы они тут не лежали. – Может быть. Сама мысль, что кто-то мог посчитать это место лучшим в Дели, способна повергнуть в глубокую депрессию. Однако перспектива таскаться по жаре с рюкзаками и выискивать что-то другое тоже не прибавляла оптимизма. Лиз выудила из сумки справочник, и мы нашли в этом районе еще один отель; он назывался “Отель миссис Коласо”. Книжка описывала его как “переполненное и тяжелое для нервов место без удобств”, что не очень обнадеживало, но других гостиниц в округе, если верить справочнику, не было, так что мы опять выползли на горячий мыльный воздух и поволоклись к отелю миссис Коласо. Атмосфера там была не столь душераздирающая, по койкам валялось гораздо меньше впавших в кататонию хиппи, и, хотя все нормальные номера опять оказались заняты, мы с готовностью согласились на общую спальню, довольные уже тем, что будет куда плюхнуть задницы. Плюхнули. Лежа на жесткой кровати и разглядывая вентилятор под потолком, крутившийся настолько медленно, что это не производило абсолютно никакого впечатления на окружающий воздух, я думал о том, что еще никогда в жизни мне не было по-настоящему жарко. Да, я лежал на горячем солнце, потел, когда бегал, но ни разу не превращался в ломоть мяса, который пекут изнутри. Я чувствовал, что наполняюсь жаром, что мои внутренности превращаются в огромную кучу недоваренных потрохов, которую мне придется теперь всюду таскать с собой. Воздух вырывался из ноздрей и обдувал верхнюю губу, как горячий фен. Как они здесь живут? Как эта страна вообще существует? Как такое количество воздуха нагревается до такой температуры и не раскаляет планету? Разбирать вещи мы не могли – их было некуда класть; и мы понятия не имели, чем заняться после того, как с облегчением плюхнули задницы на кровати. Мне всегда было интересно, что делают рюкзачники целыми днями, и вот теперь я прилетел в Дели, сижу на койке и не знаю, что будет дальше. Мы расплывались от жары и усталости, и ни у меня, ни у Лиз не было ни малейшего желания выходить на улицу и осознавать, что мы в Индии. В комнате был еще один человек. Он лежал на кровати и таращился в пространство, уперев локти в койку, а кисти рук оставив болтаться в воздухе. Как будто читал книгу, только без книги. – Привет, – сказала Лиз. – Мир, – сказал он. – Мир, – ответила она. Он сел на койке и стал нагло на нее пялиться. – Как тебя зовут? – спросила Лиз. – Ж. – Жэ? – Я постарался как можно лучше выразить неприязнь, которой к нему проникся – и преуспел, особенно если учесть, что в моем распоряжении была всего одна буква. – Ж – это класс, – сказала Лиз, пытаясь загладить мой резкий тон. – Как тебя зовут на самом деле? – спросил я. – На самом деле? – Ага. На лбу у него словно стояла печать: “Частная школа”. – Ж. – Тебя так родители назвали? – Нет, это сокращенно от Джереми. – Ясно, Джереми. То есть Ж. – Откуда ты, Ж? – спросила Лиз. Джереми ухмыльнулся и уставился на нее долгим многозначительным взглядом. Она с трудом скрывала смущение. – Вы ведь... здесь... недавно? Пай-девочка Лиз, залилась стыдливым румянцем. – Да, – сказала она, теребя покрывало на кровати. – Мы только что прилетели. – Я так и подумал, – сказал он. – Уж не из-за самолетных ли бирок на рюкзаках? – предположил я. Он меня проигнорировал. – Когда пробудешь здесь ... несколько... месяцев... перестаешь задавать вопросы. Врастаешь в Индию, как в свою землю. – Да, – сказала Лиз. – Я понимаю. – И все-таки, откуда ты? – спросил я. Он меня проигнорировал. – Из Англии? Ты англичанин? Он неохотно кивнул. – Откуда точнее? – спросил я. – Ох ... с юга. – Отлично. Мы тоже. Из Лондона? – Нет. – А откуда. Теперь я его вывел из себя. – Танбридж-Уэллс, – сказал он. – Красота, – сказал я. – Наверно, тебя все тут бесит. После такого богатого места, я хочу сказать. – Нет. Уже нет, – произнес он, заглядывая в самую глубину лизиных глаз. – Давно ты здесь? – спросила она. Он ухмыльнулся. – Оххх – давно. Так давно, что успел полюбить... и возненавидеть. Так давно, что не знаю, смогу ли вернуться назад. – Неделя? – спросил я. Это никого не рассмешило. – И часто ты болеешь? – спросил я. – Что значит – болеешь? Он смотрел на меня так, словно я сказал что-то невообразимо умное. Я смотрел на него так, словно он сказал что-то невообразимо глупое. – Ну, как болеют. Делийский понос. Дрист. – Слушай, если ты хочешь выжить в это стране, определись с терминами. Под болезнью на западе понимают одно, а на востоке совсем другое. Индусы принимают фатум; западных же людей непрерывная борьба с судьбой превратила в нацию ипохондриков. Все это размыто – мне трудно объяснить. – Однако, ты не пьешь воду, – сказал я, кивнув головой на бутылку минералки, стоявшую у его кровати. Он осуждающе на меня посмотрел. Лиз тоже осуждающе на меня посмотрела. – Можно мне глотнуть, Джереми, то есть Ж? Он кивнул. Я не хотел глотать его бактерии, поэтому постарался не коснуться ртом бутылки, но это плохо удалось, и вода вылилась мне на грудь. Кажется, они не заметили. Под одобрительные восклицания Лиз типа: “Ой, как интересно!”, “У нас никогда так не получится”, “Где ты, говоришь, видел этого верблюжатника?”, и так далее, он принялся рассказывать о местах, где успел побывать. В конце концов, мне стало тошно, и я попросил Лиз выйти на пару слов в коридор. – Зачем? – она с недовольным видом оторвалась от карты, которую показывал Джереми. – Потому что мне нужно тебе что-то сказать. – Но... – Это касается только нас. Она обменялась с Джереми выразительными взглядами и вышла вслед за мной в коридор. Там она зашипела, не дав мне открыть рта. – Почему ты так груб? – Потому что он мудак. – Ты не имеешь права так говорить. – Имею, потому что он козел. – Если бы ты дал себе труд поговорить с ним по-людски, ты бы убедился, что он очень интересный человек. – Ну, конечно. – Да, конечно. И вдобавок он здесь уже давно, и может рассказать нам много чего полезного. – Поэтому ты с ним кокетничаешь? – Я с ним не кокетничаю. – Еще как. Он положил на тебя глаз, как только мы вошли в комнату. – Ох, отстань. – Не отстану. Я сразу понял, что это мерзкий тип. – Когда же ты наконец вырастешь? Она развернулась и ушла в комнату. Я вошел вслед за ней и объявил: – Вы можете торчать здесь сколько угодно – я иду смотреть город. – С чего это вдруг? – спросила она. – Может сначала послушаешь человека, который его видел? – Я просто писаю от восторга, Лиз. На самом деле. Но знаешь, существует еще и внешний мир. И от него не спрячешься. Я прошагал за дверь, осознавая свою победу, но чувствуя себя при этом как кусок печальной пизды. * * * На улице было еще жарче, чем в гостинице. Отель находился в тихом переулке, и я двинулся в сторону проспекта, где мы вышли из автобуса. Ну вот, думал я. Иду по улице не где-нибудь, а в Индии. Я крутой парень. Я все могу. Вполне приличные дома – значит, не такая уж это бедная страна. Тут откуда-то сзади выскочила чумазая девчонка и принялась теребить меня за рукав рубашки. Вторую руку она протянула вперед вверх ладошкой. Я сразу вспомнил, что надо разменять деньги. – Прости, нету, – сказал я и двинулся дальше. Девчонка не могла, конечно, просто так отпустить мою руку. Она тащилась следом и продолжала теребить рукав. – Прости, нету, – повторил я. Она не отставала. – Слушай, у меня нет денег. Она вцепилась сильнее и заскулила что-то непонятное. – НЕТ ДЕНЕГ, – прокричал я и двинулся вперед быстрым шагом. Девчонке приходилось почти бежать, но она не сдавалась и не выпускала мою руку. Я остановился. – СЛУШАЙ – У МЕНЯ НЕТ ДЕНЕГ. Я ИДУ В БАНК. НЕТУ ДЕНЕГ. Мы не сводили друг с друга глаз. Она смотрела, не мигая. Было совершенно ясно: что бы я ни сказал, она не оставит меня в покое. Я двинулся дальше, стараясь идти как можно быстрее, но не переходя на бег – девчонка не отставала. Я остановился, и она опять вцепилась мне в рукав. – Убирайся, – сказал я. Даже не пошевелилась. – Отстань от меня. Она не сводила с меня огромных отчаянных глаз. Я по-настоящему жалел, что оказался без денег, не только потому, что хотел от нее отвязаться, но и из-за того, что под этим взглядом чувствовал себя отвратительным ничтожеством. Она казалась исчадием ада, посланным мне специально, чтобы напомнить, как я богат и счастлив, и как недостоин того, что имею. Я не хотел, чтобы мне напоминали, что я богат и счастлив – особенно теперь, когда я отнюдь не чувствовал себя счастливым в этой грязной, отвратительной, опасной стране, где меня прижала к стенке пятилетняя девчонка и требует денег. Мы не сводили друг с друга глаз. Я изо всех сил старался не думать о том, какая жизнь у этой девочки, и гнал от себя мысль, что она смотрит сейчас мне в глаза и думает о том, какая жизнь у меня. Как быстрая вспышка, мелькнул в голове дом и пропал, оставив после себя острое чувство тоски и вины. – Уходи, – тихо сказал я. Она не сдвинулась с места. Я сделал несколько шагов, и она опять пошла за мной, теребя рукав. Окончательно выйдя из себя, я развернулся и толкнул ее – мягко, чтобы она не упала, но и достаточно сильно, так что ей пришлось сделать несколько шагов назад. Девчонка все так же пожирала меня глазами. Я пошел дальше, и на этот раз она осталась там, где была. Я старался не думать о происшествии. Это то, к чему придется привыкать. Наверное, можно отгородиться. Должны же как-то отгораживаться индусы. Нужно просто научиться. Я вдруг почувствовал прилив сил. Значит, нужно бороться. Я бросил сам себе вызов. Затем я снова впал в уныние. Желудок опять наполнился булыжниками. Теперь я был на главном проспекте. На противоположной стороне я увидел банк. Я перешел через дорогу. Они игнорируют. Когда я вернулся в отель, Лиз и Джереми сидели на кровати, склонившись над картой Индии и дружно хихикая. Как только я открыл дверь, они оборвали смех и виновато на меня посмотрели, за чем последовали плохо скрытые самодовольные ухмылки. – Кто-нибудь собирается есть? – спросил я. – Почему бы и нет? – Лиз изобразила на лице слабую улыбку, означавшую: не волнуйся, ничего не было. – Где тут поблизости китайский ресторан? – спросил я. Они одновременно сдвинули брови. – Шутка, – пояснил я. – Да, конечно, – сказал Джереми, – я понимаю. – Что ты порекомендуешь? – спросила Лиз, надувшись. – Тут много мест, – сказал Джереми. – Надеюсь, вы предпочтете вегетарианскую пищу? – Конечно. – Что? – удивился я. – Ты же не вегетарианка. – Теперь стала, – сказала Лиз. – Это лучший способ сохранить здоровье. Есть то, что едят местные. Туземную пищу. – Это ты ее надоумил? – спросил я. – Конечно. Всем известно, что мясо здесь есть опасно. Достаточно посмотреть, как оно валяется, засиженное мухами. Разумеется, я сам – вегетарианец с тех пор, как мне исполнилось пять лет. Я с рождения не переваривал мясо, но до пяти лет это не хотели признавать. В западной культуре слишком глубоко укоренилось представление о том, что единственная нормальная пища – это пища, основанная на животных белках. – Ты хочешь сказать, что есть мясо здесь опасно? – Разумеется. – Значит, от него можно заболеть? – Почти наверняка. – Не может быть! Ты серьезно? – Конечно. – Нет, ты не шутишь? – Нет, я не шучу. Это общеизвестно. – Нет, ты шутишь. – Знаешь что – ешь, что хочешь. Меня не колышет. Но я не собираюсь переть тебя в больницу. * * * Как только мы вышли из отеля, та самая девочка, которая просила у меня недавно деньги, двинулась вслед за нами, вцепляясь по очереди каждому в рукав. Некоторое время мы шли молча. Потом Джереми вдруг резко развернулся, свирепо взглянул на девочку и заорал ей в лицо: – НЕТУ. НЕТУ БАКШИШ. Она не шевельнулась. – ПШШЛА! ПШШЛА! – шипел он на нее, размахивая руками и пытаясь напугать, словно она была бессловесной собакой. Потом он схватил девочку за плечи и довольно сильно тряхнул. Выражение ее лица оставалось абсолютно невозмутимым, и с места она не двигалась. – ПШШЛА! – снова зашипел он. На этот раз она послушалась, спокойно развернулась и ушла к своему наблюдательному посту у дверей отеля. Мы двинулись дальше в ошеломленном молчании. Я был потрясен такой жестокостью. Разглядев выражение моего лица, Джереми осклабился, что следовало понимать: ты так наивен, а я так мудр. – Они на самом деле не нищие, эти дети, – сказал он. – Они просто крутятся вокруг туристов. Индусы никогда не дают им деньги. – С виду она вполне нищая. И не особенно пухленькая. – Они работают на барыг, которые забирают у них все деньги. – И детям ничего не остается? – Нет, конечно. Все уходит хозяину. – А что будет, если они придут без денег? – Меня это не волнует, – снова осклабился он. – У них куча денег. Сердобольные туристы, не успев выползти из самолета, суют им по пятьдесят рупий, и все потому, что эти пидоры ни хрена не знают о стране. Пятьдесят рупий зарабатывают отцы этих детей за неделю честной работы. Это ужасно. Туристы элементарно подрывают местную экономику. А дети становятся отвратительно навязчивы. Им нельзя потакать. Этот парень фашист. Фашиствующий хиппи. – Но разве можно так обращаться с людьми? – сказал я. Джереми опять засмеялся. – Иначе не выживешь. Если переживать из-за каждого нищего, останется только повеситься. Вам придется оставить западные предрассудки и смотреть на вещи так, как это делают индусы. – И как же это делают индусы? – Они игнорируют. Джереми наслаждался. Он думал, что он очень умный. – Поверьте, – продолжал он, – через три дня вы перестанете замечать этих нищих. – Как можно не замечать того, кто вцепляется тебе в рукав? – Можно. Все дело в выражении лица – оно должно быть непроницаемым, тогда нищие не пристают, они видят, что ты не обращаешь на них внимания, и что ты не дашь им денег. – Почему тогда эта девочка прицепилась к тебе? – Не ко мне, а к вам. Я просто проявил любезность и помог вам от нее избавиться. Кстати, в Дели они не такие, как в других городах. Более организованные. – Ты хочешь сказать, – переспросила Лиз, – что через три дня они от нас отстанут? – Даю гарантию. Они отстанут, как только вы перестанете их бояться. – Мы должны стать жестче, – сказала Лиз. – Именно. Мы слишком изнежены у себя на Западе. Лучшее в Индии – это то, что приходится сталкиваться с очень тяжелыми явлениями и вырабатывать к ним иммунитет. – А кто сказал, что иммунитет – это хорошо? – спросил я. – Ну, без иммунитета ты никогда не будешь здесь счастлив, – со вздохом произнес Джереми так, словно ему наскучил разговор. – Это же так просто. – Ты прав, – сказала Лиз. – Ты абсолютно прав. Я видел, с ее лба сбежали тревожные складки, а лицо приобрело новое выражение. Подбородок выдвинулся вперед, глаза прищурились. Лиз старалась стать жестче. Вот так, подумал я. Как будто до сих пор она мало корчила из себя начальника. * * * В ресторанном меню меня привлекли лишь несколько названий. – Ты правда не шутишь насчет мяса? Может, ты просто хочешь обратить нас в свою веру? – Я не собираюсь больше говорить на эту тему. Ешь что хочешь. Мне насрать, – сказал Джереми. – Неужели я прилетел в Индию, и не могу даже попробовать карри. – Ты можешь попробовать карри, – сказала Лиз. – Возьми вегетарианское. – Какое это, к черту, карри? Это же гарнир. Они проигнорировали. – Как ты нашел этот ресторан? – спросила Лиз. – О, я бывал здесь много раз. Кажется, просто случайно наткнулся. Его нет в книге. – В какой книге? – спросила Лиз. – В книге. В Книге. Она всего одна. – У нас есть “Одинокая планета”. Это та книга? – У нее даже лицо вытянулось – так хотелось угадать. – Это не “та книга”. – Он сделал эффектную паузу. – Это Единственная Книга. Лиз облегченно вздохнула. – Если его нет в Книге, то почему здесь так много белых? – спросил я. – Слухами земля полнится. – И почему меню переведено на английский? Лиз оборвала меня: – Когда ты наконец прекратишь брюзжать? – Я не брюзжу. – Зачем ты сюда летел, если тебе все так не нравится. – Мне нравится. Я просто еще не привык. – Тогда перестань ныть и сделай, пожалуйста, над собой усилие. – Я не ною. – Ты ноешь. И ты очень враждебно относишься к Джереми – я хотела сказать, к Ж. – Не правда. – Нет, правда. – Ж, это правда, что я к тебе враждебно отношусь? – Может быть, ты чувствуешь с моей стороны некоторую угрозу. Это вполне естественно. – Чувствую угрозу? От тебя? Тошноту, может быть. Угрозу – боюсь, что нет. – Дэйв. Прекрати. Я не шучу, – сказала Лиз. – Ты что – мой классный воспитатель? – Ты можешь взять себя в руки? – Лиз, не будь... – Можешь или нет? – О, Господи. ОК. ОК. Прошу прощения. Я непременно возьму себя в руки. Лиз бросила на меня стальной взгляд, потом щелкнула пальцами, подзывая официанта. – Официант, мы хотим сделать заказ. – Но я еще не выбрал. Она сверкнула на меня глазами. – И ты хочешь сказать, что это не нытье? – Хорошо. Прошу прощения, что открыл рот. Я возьму то же, что и ты. – Какая жертва, – сказала она и назло мне заказала что-то из чечевицы. * * * Настал торжественный момент приобщения к индийской кухне. Я начал с нескольких зерен риса. Они показались мне вполне ничего. У них был вкус риса. Затем я взялся за чечевицу, на всякий случай стараясь жевать медленно – вдруг произойдет что-нибудь странное. Этот карри оказался острее, чем те, что я ел раньше, но проскальзывал в желудок легко и, кажется не собирался вызывать непредвиденных реакций. Я был очень взвинчен, и аппетит оставлял желать лучшего, но я мужественно справился почти со всей порцией в надежде укрепить таким образом свой дух. На десерт мы съели по антималярийной таблетке. На обратном пути у самого входа в отель к нам прицепилась та же нищенка. Не добившись толку от меня и от Джереми, на этот раз она выбрала своим объектом Лиз. Ужесточившаяся Лиз не стала тратить время и после первого слабого цепляния за рукав резко развернулась, схватила девочку за плечи и, потряхивая ее для пущей убедительности, объявила: – НЕТУ. НЕТУ ДЕНЕГ. ИДИ ДОМОЙ. Девочка продемонстрировала гораздо большее, чем я, знание человеческой психологии и немедленно ретировалась. Победоносно вздернув подбородок, Лиз промаршировала к отелю. Я без труда читал все, что творилось сейчас у нее в голове. Дэйв не смог, думала она. Ему нужно себя преодолеть. А вот я – я справилась просто отлично. Я сильная личность. Неожиданно я почувствовал глубоко в горле резиновое послевкусие антималярийной таблетки. Я был сыт по горло.. Это не обязанность, понимаешь? Я познакомился с Лиз несколько месяцев назад. Незадолго до Рождества мы с компанией школьных друзей решили отметить середину свободного перед университетом года и выпить на прощание по рюмке. Компания разваливалась, потому что почти все отправлялись путешествовать по свету. Джеймс (номинально мой лучший друг, хотя фактически последние три года мы только и делали, что трепали друг другу нервы) пришел вместе с Полом и со своей новой подружкой – Лиз. Мне это не понравилось. Как-то не хочется видеть чужаков на прощальной пьянке старых друзей. Тормозит. – Вы знакомы? – спросил он, делая вид, что все идет, как надо. Он, конечно, помнил, как рассказывал про Лиз все, вплоть до самых нудных подробностей, держа ее при этом от меня подальше. Я думал, он ее стыдится, боится обнаружить несоответствие между ее внешностью и своими росказнями; однако с первого же взгляда на нее эта теория разлетелась в дым. Лиз была великолепна. Точно такая, как он описывал. Пришлось потрясти как следует свое самолюбие и признать, что он не знакомил нас раньше, потому что стыдился меня, а не ее. – Кажется, нет, – ответил я. – Лиз. Дэйв. – Привет, – сказала она, подставляя мне щеку для поцелуя. (Обалденная кожа, между прочим.) – А это ты видел? – спросил Джеймс, делая шаг назад и указывая на две совершенно одинаковых пары коричневых кожаных ботинок, красовавшихся на ногах у него и у Пола. – Это еще что за херня? – Туристские ботинки. Новые, – объяснил Джеймс. – Мы уже почти всё закупили. Смотри. – Он поднял за дно огромный зеленый пакет, лежавший на столе, и вывалил наружу его содержимое. – Рюкзак; ремень с кошельком; свечи от комаров; аэрозоль от комаров; мазь от комаров; хлорные таблетки для воды – восемь упаковок; бактерицидный гель – четыре тюбика... Пока эта мусорная куча росла на столе, я раглядывал Лиз. Она смотрела в сторону, сложив губы в обиженную гримасу. Джеймс, как я понял, отправлялся в долгое путешествие с Полом (старым другом и верным подпевалой), Лиз же застряла в Лондоне, потому что ей нужно было закончить курс по искусствоведению. – ...нитки с иголками; подводный фонарь, специальные носки, чтобы ноги не потели; медицинский жгут; надувной спасательный жилет, а самое главное... смотри. Джеймс держал за уголок черный пластиковый прямоугольник размером с ладонь. – Что это? – Оооп-па! – он с гордым видом разорвал пластик и вытащил оттуда бумажный квадрат, который после осторожных и торжественных манипуляций развернулся в карту мира. Вот на что мне меньше всего хотелось смотреть, так это на карту мира, потому что я точно знал, что сейчас меня будут пичкать тем, что и так уже лезло из ушей – очередными самыми последними изменениями в его генеральном плане. Я избрал тактику отвлекающих маневров. – Туристские ботинки? Зачем тебе туристские ботинки? – Для походов. Мы пройдем через... – Когда ты последний раз ходил в поход? – Никогда. – Мудила. Ты же терпеть не можешь выезжать за город. Ты же всегда вопил, что тебе это скучно. – Мы говорим о Гималаях, Дэйв. Это не за город. – То же самое. Большой за-город. – Дэвид, мы увидим три восьмитысячных пика. Ты знаешь, сколько всего на земле восьмитысячных пиков? – Нет, и мне не инт... – Шесть. – Семь, – сказал Пол. – Шесть. – Семь. – Шесть. Я повернулся к Лиз. – Офигенная компания – эти ребята. Она пожала плечами и чуть заметно улыбнулась. – Джеймс, – сказал я, обрывая их перепалку, – ты мне надоел. Вы оба мне осточертели. Обсуждайте свой турпоход, когда будете одни, ОК? Здесь, кроме вас, еще два человека, и давайте поговорим о чем-нибудь другом, а то мы с Лиз сейчас заснем. – Ха, – сказал Джеймс. – Что значит – ха? – Это... это... не слишком красиво. – Красиво? – Я хочу сказать, что это... неприкрытая зависть... ты... ты просто комплексуешь. – Ах, да. Понимаю. Мне, значит, не скучно, мне завидно. – Именно так. – И в глубине души мне зверски интересно, сколько на свете гор, которые на три сантиметра выше, чем все остальные. – Дэйв, ты не хочешь слушать про путешествие, потому что ты просрал свой свободный год. А просрал ты его потому, что никуда не поехал, а не поехал потому, что боишься. – Я еду за границу. – В Швейцарию? – Да. – Оооох, какие мы храбрые! Ты там будешь рисковать жизнью. Официант в швейцарском отеле! Это же так опасно. – Мудак ты, Джеймс. – Не забывай про гигиену. А то вдруг заболеешь. В Швейцарии. – Джеймс, ты невозможный человек, – сказала Лиз. – Может он хочет выучить французский язык. Или немецкий. В какой это части страны? – Во франкоговорящей, рядом с... – Ты будешь учить фганцузский язык, Давиид? Это так повезно двя гезюме. Я почувствовал, что краснею. – Ты завидуешь и трусишь, – сказал он. – Ты боишься настоящего путешествия – просто потому что не выживешь в... в другой культуре. – Выживу. – Тогда почему не едешь? – Потому... – Оставь его в покое, – сказала Лиз. – Люди не обязаны быть такими, как ты, Джеймс. Если он не хочет ехать, значит он не хочет. Это не обязанность, понимаешь? Вот оно. В эту минуту я влюбился. Или начал влюбляться. Джеймс прикусил язык и попытался улыбнуться. Он не хотел ссориться со своей подружкой на людях. (Вот такой он на самом деле мудак.) – Да, но... Я хочу сказать, ты ведь поехала бы, если бы не завязла со своим искусствоведением. – Я не завязла со своим искусствоведением. Я решила взять курс искусствоведения. – Ага, но если бы у тебя было время, ты же поехала бы в Азию или еще куда, разве нет? – Я может быть еще поеду “в Азию или еще куда”. У меня достаточно длинные летние каникулы. – Я знаю. Мы об этом говорили. Я только хотел сказать, что если бы у тебя был свободный год, ты бы не сидела, как он, в Европе на унитазе. – А я только хотела сказать: перестань выделываться. Все прекрасно знают, какой ты крутой. Все прекрасно знают, что ты очень умный и храбрый. Хватит. Повисла тишина. Они стояли, уставившись друг на друга. У Джеймса на висках выступили вены. Я чуть не падал со стула от удовольствия. – Давайте еще выпьем, – кашлянув, предложил Пол. – Чего вам?... Гм... как насчет повторить?.. Я принесу. Пол ретировался к бару, пища ботинками. Джеймс и Лиз продолжали пялиться друг на друга. – Мне нужно в туалет, – объявил я, вставая. – Нет, я передумал. Потом схожу. – Я сел опять, пытаясь спрятать торжествующую улыбку. Джеймс бросил на меня зверский взгляд. Я пожал плечами, делая вид, что не понял. Повернув голову, я заметил, что Лиз тоже старается сдержать насмешливую улыбку, но с меньшим успехом, чем я. – Сколько ты пробудешь в Швейцарии, Дэйв? – спросила она. – До конца лыжного сезона. Около четырех месяцев. – Что ж, поскольку наш доктор Ливингстон нас покидает, я рискую растерять всех своих друзей. Позвони, когда приедешь. В глазах темно. Пульс взбесился. Холодный пот. – Гм... ага. У меня нет... гм... твоего... – Вот телефон, – она достала из сумочки карандаш и написала номер на пивной картонке. – Спасибо. – Я улыбался во весь рот, и она моргнула мне в ответ. Я посмотрел на Джеймса и хотел улыбнуться ему тоже, но на его лице так ясно читались симптомы тяжелой простуды, что он даже не смог повернуть голову. * * * Я знаю, что нельзя так думать о своем друге, но в течение многих лет считалось само собой разумеющимся, что Джеймс впереди меня во всем. Это получалось само – он постоянно обыгрывал меня на всяких незначительных мелочах. Но теперь, когда картонка под пиво лежала у меня в кармане, я впервые за последние четыре года почувствовал себя так, словно вырвался вперед. Домой из паба я не то плыл, не то летел, и каждые десять секунд рука тянулась к заднему карману джинсов, откуда выпирал маленький картонный квадратик с закругленными краями. Ты меня зовешь на свидание. Первую половину года я трудился в магазине носков на Кинг-Кросс[2. - Район Лондона.]. Работа в любом магазине одежды заключается в том, чтобы вешать на вешалки разбросанные покупателями шмотки. Это превращает работу в носочном магазине в нечто потустороннее, потому что носки не нужно вешать на вешалки. В жизни становится так мало смысла, что начинаешь сомневаться, жив ли ты вообще. Следом возникает резонное подозрение, что никаких носков тоже не существует. Большинство моих друзей, отпахав на похожих (хотя, может и не на столь сюрреалистических) работах, теперь тратили деньги, путешествуя по Индии, Юго-Восточной Азии или Австралии. Каждый из них был уверен: найти себя, что бы под этим ни понималось, можно только в нищей блошиной дыре, запрятанной среди малярийных гор на другой стороне планеты. Все свято верили, что долгие и малоприятные каникулы крайне необходимы делу превращения существа в человека. Я вернулся из Швейцарии, и никаких планов на остаток года у меня не было; одно я знал точно – меньше всего на свете мне хочется лезть в далекую грязную дыру. Во-первых, я терпеть не могу болеть, и с содроганием представлял, как вляпаюсь в дизентерию или еще во что похуже. Еще я не понимал, что можно делать в стране нищей настолько, что там нет даже музеев. Не то чтобы я так уж любил музеи – я просто хочу сказать, что можно убить некоторое время на осмотр достопримечательностей, ну, скажем, недели две – но что делать, если нет даже их? Неужели просто болтаться по улицам, глазеть на нищих, жрать дерьмо и портить себе печень на всю оставшуюся жизнь? Чем заниматься целыми днями? Лучше всего по поводу путешествий выразился Пол. “Хуй знает”, – сказал он, – “найдем, чем заняться. Трава там дешевая.” Джеймс тут же пустился в долгие ветвистые рассуждения об условностях, внушенных нам империалистической культурой, и о том, насколько полезны ситуации, в которых приходится бросать вызов тому, что считается на Западе само собой разумеющимся, но я прекрасно понимал, что на самом деле он хотел сказать – “Трава там действительно дешевая”. Кроме всего прочего, если человек говорит о вызове условностям, а потом отправляется в Таиланд, то он совершенно определенно порет херню. Хоть я и был уверен, что все это полная бессмыслица, я все время чувствовал, как какая-то посторонняя сила заставляет меня делать то же самое. Как бы я ни объяснял свое желание остаться в Европе, в глубине души я понимал, что просто трушу. Другие объяснения не проходили. Раз я шарахаюсь от третьего мира, значит я трус. Подсознательно я ждал, что случится нечто, схватит меня и унесет в мир опасностей, страданий и нищеты, но не хотел сам становиться этим нечто. Я мечтал о времени, когда большое путешествие будет уже позади, но у меня не было ни малейшего желания лезть в него сейчас. Страдания, опасности и нищету я бы пережил, но так уж вышло, что я терпеть не могу грязь и болезни. Я не хотел никуда ехать. При одной мысли о том, чем я буду заниматься, когда вернусь из Швейцарии, я впадал в депрессняк. Я заработал довольно прилично денег, и получалось так, что просто обязан был отправиться путешествовать. Или придумать какой-то другой способ их потратить, но так, чтобы это не выглядело отмазкой. * * * Работа в Швейцарии оказалась не менее тупой, чем в носочном магазине – альпийская скука отличается от галантерейной только менее приторным запахом. За все четыре месяца мне как-то не попалось недотраханной миллионерши, так что я вернулся в Англию, по-прежнему не имея ни малейшего представления, чем заняться до конца года. Был март, и все мои друзья разбрелись кто по заграницам, кто по университетам. После бесконечного и бесцельного перелистывания записной книжки я понял, что, если я хочу выжить, нужно придумать что-то радикальное. Я раскопал на дне ящика картонную подставку для пива и уставился на телефон Лиз. Несколько дней подряд пульс у меня начинал бешено колотиться стоило мне пройти мимо телефона. Но я не мог заставить себя позвонить. Не меньше недели я ежедневно проделывал одну и ту же процедуру: набрать половину номера – походить кругами по дому; набрать половину номера – сходить в магазин за молоком; набрать половину номера – сбегать за свежей газетой; набрать половину номера – поваляться в саду и помучить насекомых, – после чего сделал героическое усилие. * * * – Алло? Позовите, пожалуйста Лиз. – Угу, это я. – О... Я не знал, что сказать. А что вообще говорят в такой ситуации? – Привет, – первая попытка. Сработало. Очень правильный ход. – Привет. Кто это? – Хм – это я. Дэйв. Дэйв Гринфорд. Друг Джеймса. – Дэйв! Черт, как я рада тебя слышать. Как дела? – Хорошо. – Чем ты занимался все это время? – Ну – всем понемножку. Как тебе сказать... Недавно вернулся из Швейцарии. – Ага. Точно. Ну и как она? – Фигня. Сплошные алкаши. – Правда? – Ага. – Неужели все? – Все, кого я видел. – Ужас. Тебе просто не повезло. – Да нет, по статистике то же самое. – Похоже, ты вжился в тамошнюю культуру. – Еще как. Тирольские песни и резиновый сыр – что еще человеку надо. – Значит, скоро опять туда поедешь? – Ага, разбежался. Ладно, ты-то как? Чем занимаешься? – Ничем. Тоска зеленая. – Тоска? Это серьезно. – Все разъехались. Все мои друзья провалились под землю. – Это просто здорово! У меня те же самые проблемы. Прям трагедия. Все куда-то исчезли. Скоро на стенку полезу от скуки, как опарыш в сортире. – Мне всегда казалось, что у опарышей много друзей, – сказала она. – То есть, ты когда-нибудь видел одинокого опарыша? Какие умные вещи она говорит. Я чувствовал, что краснею. Вот оно. Я опять в нее влюбился. – Представь себе опарыша с дефектом речи и прыщами, – сказал я. – Лучше с дефектом ползания. Это невероятно! Мы понимали друг друга с полуслова. – Представь, что ты опарыш с дефектом ползания, – сказал я. – Никто с тобой не разговаривает. Ты можешь ползать только одной стороной, все время описываешь круги, и никому до тебя нет дела. – А ты можешь представить себе красивого и сексуального опарыша? Но с искривленным ползанием? Меня уже парализовало от желания. – Слушай, Лиз. Ты занята? – То есть? – Ну, то есть... Может ты свободна на этой неделе? – Ты меня зовешь на свидание? – Нет, нет, нет, Что ты, что ты. Я просто... я просто подумал, что может мы встретимся, выпьем чего-нибудь. – Нет, ты меня явно зовешь на свидание. – Нет, ничего такого, я просто... – Хватит выкручиваться, как опарыш. Я тебе нравлюсь. Ты друг Джеймса. Ты же не собираешься лезть мне под юбку, как только он отвернется, правда? Я тихонько хмыкнул. – Значит вы все еще вместе? – Конечно. Слушай – у меня до хрена дел. Давай встретимся в Кэмдене[3. - Кэмден – станция Лондонского метро.] часов в восемь? – Хорошо. ОК. Просто здорово. – На выходе из станции. – На каком? Их там два. – На главном. – Они оба главные. – Ох, не будь таким мудилой. На том, который красивее. Она повесила трубку. Ччерт! Со мной еще никто так не обращался. Обычно я тратил полчаса, чтобы выбрать подходящее место, а она... Черт бы драл! Это невероятно. Еще один спелый, сочный, лопающийся персик. Я опоздал на станцию Кэмден, но Лиз пришла еще позже. Впервые я обратил внимание на то, что один из выходов действительно менее уродлив, чем другой, и как раз оттуда она появилась. Мы пошли в паб под названием “Конец света”, и я заказал “Гиннесс” в надежде, что делаю выбор интеллигентного человека. Впервые мы оказались наедине, и, как только сели за столик, выяснилось, что нам не о чем разговаривать. Нас связывал только Джеймс. Мне не очень-то хотелось слушать ее рассказы о Джеймсе, но долгое молчание было еще хуже, и после серийного похлопыванья ртом я сдался и двинулся по простейшему маршруту. – Что слышно от Джеймса? – Много чего. Вроде, у него все в порядке. Сначала письма приходили каждые несколько дней, потом реже. Последнее было две недели назад. – Когда он уехал? – В январе. – Черт – три месяца. – И еще пять осталось. – Я не знал, что так надолго. – Что я могу сказать? – Восемь месяцев. Неужели не надоест? – Надоест? Как ты думаешь, восемь месяцев – это много для Таиланда, Гонконга, Бали, Австралии и Америки? – Нет, я понимаю, просто... восемь месяцев где-то болтаться. Целый век. Ни тебе “Мартини”. Ни Лондона. Пиво теплое. – Пиво теплое? – Наверняка. Кроме разве что Австралии. – Я надеялась, что он больше будет скучать без меня, чем без пива. – Именно. И это тоже. Восемь месяцев... – Это и так достаточно тяжело. – И ты согласилась, чтобы он тебя бросил? Оставил одну на целых восемь месяцев? – Меня никто не бросал. Ради Бога, это его единственный свободный год. Меньше всего мне хочется быть с человеком, которому ничего в жизни не нужно, только сидеть в конторе и перебирать бумажки. – Да, конечно. А ты бы хотела поехать с ним? – Еще бы я не хотела. Неужели ты думаешь, что мне больше нравится сидеть в пабе с тобой, чем на таиландском берегу с Джеймсом? – Нет, ну что ты. – Просто в моей жизни есть одно маленькое обстоятельство. Я не могу просто так взять и уехать. Мне нужно закончить курс. – Ох, да. Я забыл. Ну так что – он мог подождать. У тебя же будут каникулы летом. – Он планировал это путешествие несколько лет. Еще до того, как мы познакомились. – И тебя это устраивает? – Я не говорю, что меня это устраивает. Я вовсе не прыгаю от счастья из-за того, что осталась одна почти на целый год. Но он должен был это сделать. – Должен? – Да, должен. – Почему должен? – Потому что должен. Это надо чувствовать. – Для того, чтобы “найти себя”? – Ты слишком циничен. Почему? – Да я не циничен. Я просто подумал... знаешь... я подумал, что он не слишком хорошо с тобой обошелся. Она рассмеялась и покачала головой. – Ты забавный. – Почему? – спросил я, улыбаясь во весь рот. – Ну, ты ревнуешь – не только Джеймса из-за того, что он уехал, но и его девушку. При этом считается, что ты его друг. Я хочу сказать, что если ты так относишься к своим друзьям... Вот этого я не ожидал. – Что ты имеешь в виду? – Насчет чего? – Она усмехнулась. – Что значит “ревнуешь его девушку”? Она отвернулась, делая вид, что разглядывает публику в пабе. – Черт – я имею в виду себя, – сказала она. Потом бросила на меня один из своих взглядов. Один из тех, в ответ на которые приходится отводить глаза. – Ты, кажется, не понимаешь наших отношений с Джеймсом, – сказала она. – Мы уже не дети. Это не тинэйджерское катание на багажнике велосипеда, ясно? – Но вы ведь еще тинэйджеры. – Да – но мы не катаемся на велосипеде. Мы занимаемся любовью. Она сказала это для того, чтобы вывести меня из себя. Я не видел другой причины. – Очень впечатляет. – Дэйв, ты понимаешь, о чем я говорю? У нас серьезные отношения. Мы любим друг друга. – Хорошо, хорошо. Я все понял. ОК. Смени тему, пожалуйста. Повисла долгая тишина. Я по-прежнему избегал ее взгляда. – Знаешь что? – сказала она. – Что? – Самое смешное... – Что? – Мы говорили об этом перед его отъездом. – О чем об этом – обо мне? – Нет. Об этом. – Что ты имеешь в виду? – Об измене. – Ага. – И мы решили... – Что? – Ну, как тебе объяснить... Мы все время были вместе – пять месяцев. Теперь он уехал на восемь месяцев, и мы решили – что нельзя зарекаться. – От чего зарекаться? – Знаешь, что бы ни случилось, все равно когда он вернется, все уже будет другим. Мы не сможем начать с той же точки. – И что? – То, что мы решили пустить все на самотек. Это ведь понятно, что раз он уехал так надолго, то шанс, что он сможет – ну – сдерживать себя, очень маленький, и чем больше мы будем чувствовать себя обязанными – ну – сохранять верность, чем труднее это будет получаться. Потому, что чем сильнее давление, тем легче сорваться. – Что ты хочешь этим сказать? – Просто... мы решили, что должны чувствовать себя свободно. Если даже что-то и произойдет, это не будет концом света. Мы можем делать то, что хотим. – И чего же ты хочешь? Я пытался сдержать улыбку. – Я не знаю. Просто мы с Джеймсом – знаешь – нам всегда было хорошо друг с другом. Мы отлично проводили время. Это всегда здорово. Ну – может не с первого раза – я хочу сказать, что сперва он не понимал, что он делает – но когда получилось – знаешь, это всегда... это всегда куча удовольствия. И пока он не уехал, мы всегда были вместе. Я фактически жила у него. Он всегда был рядом – и, я хочу сказать, что если честно... – Она закашлялась. Щеки ее слегка покраснели. – Слушай, можно я буду говорить откровенно? Если честно – к этому привыкаешь. С ее легкой руки идея удобно расположилась за нашим столиком и теперь созревала, наливаясь соком. – Прошло всего три месяца, а я уже... почти – как бы – в отчаянье. Еще один спелый, сочный, лопающийся персик. Я был на седьмом небе от счастья. – И? – спросил я. – Что и? Кажется, она не понимала, что я хотел сказать. – Я имею в виду... зачем ты мне все это говоришь? Я многозначительно на нее посмотрел. – Ох, верно. Я понимаю. Да – я помню. Я просто подумала – что это очень забавно. – Что? Что забавно? – Ты. Ты забавный. – Что? Почему? – Просто забавно. Знаешь, это просто ирония судьбы. – Почему? – Просто мне смешно. Вот ты здесь, крутишься вокруг меня, распушив хвост, и если бы ты не был... тем, кто ты есть... я бы, наверно, позволила всему идти своим чередом, просто чтобы привести себя в порядок. – Что? Кто же я есть? – Ты друг Джеймса. – И что? Что с того? Мы с тобой познакомились из-за Джеймса. Что из этого? – Как это, что из этого? – Он уехал, И еще сто лет не вернется. – Господи! Ты наверно всегда во всем уверен, но я к таким вещам отношусь иначе. И вообще так нельзя. – Почему? – Ну – мы ведь друзья, правда? – Правда. – В этом все и дело. Понимаешь – если бы ты был просто посторонним, и мы бы только что познакомились, то можно было бы – ну, ты понимаешь – а потом спасибо, было очень приятно, прощай. Но мы друзья. Поэтому так нельзя. – Почему нельзя? – Нельзя и все. Плохо. Я прикрыл руками обиженное покрасневшее лицо. Лиз не то усмехнулась, не то вздохнула и сочувственно царапнула меня по колену. Всего лишь сочувственно. – Послушай – помнишь, о чем мы говорили по телефону? – О чем? – Все наши друзья кто заграницей, кто в университете. Мы с тобой сидим в одной и той же жопе. Слушай – я жутко рада, что ты приехал из Швейцарии. Знаешь, как хорошо, когда есть с кем поговорить кроме этих долбоёбов из колледжа. Мы можем ходить вместе на ланч. Я не хочу выбрасывать все это на помойку только для того, чтобы разок перепихнуться. – Хорошо. Я понимаю. Она похлопала меня по ляжке. * * * Для того, чтобы разок перепихнуться я бы с радостью выкинул на помойку все, что угодно – и вообще, кто сказал, что это должен быть всего разок? Судя по всему, ее понимание слова “отчаяние” сильно отличалось от моего. Почему обязательно в Индию? После свидания в Кэмдене, мы стали видеться с Лиз на удивление часто. Странно, но она оказалась права: нам не нужно было трахаться. Мы знали прекрасно, что у каждого на уме, и без лишних слов отодвинули секс в сторону. Она по-прежнему очень нравилась мне и знала это, но теперь мы понимали, что ничего не произойдет (по крайней мере вели себя так, как будто понимаем) и в результате действительно стали друзьями. Впервые я дружил с девушкой. Она обладала веселым нравом, и мне совершенно искренне было с ней хорошо, несмотря на то, что я постоянно представлял ее голой и ничего не мог с этим поделать. Мне было с ней лучше, чем с кем угодно из своих прежних друзей. Мы смеялись над любой ерундой, а иногда под настроение заводили серьезные беседы. Мы договаривались до вещей достаточно... ну, интимных. Я стал рассказывать ей то, что никогда и никому не говорил раньше. Не помню сейчас, что конкретно это было, но знаю, что очень глубоко запрятанное. Хотя мы были просто друзьями, и хотя я не делал больше никаких пассов, мы становились друг другу все ближе и ближе. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Гуляя, держались за руки. А в кино моя рука сама собой оказывалась на ее колене, а ее – на моем. Я не специалист, конечно, но почти уверен, что какая-то чувственность была между нами. Я не делал ей никаких предложений, все шло само собой – помимо нашей воли. Чем чаще мы бывали вместе, касались друг друга, говорили о сокровенном и вытаскивали секреты из самых глубин наших душ, тем быстрее росла чувственность – сама по себе, а мы могли делать вид, будто ничего не замечаем. Иногда она говорила: “У тебя очень узкое личное пространство, правда?”, что было полной чушью. Моя зона безопасности на самом деле пошире чернобыльской, я терпеть не могу прикасаться к людям – я не придумываю, так и есть, – но сейчас пришлось соврать и сказать, что она абсолютно права. Она не могла не понимать, что вся эта дружба – фарс, и что рано или поздно что-то должно случиться, но не собиралась этого признавать и была уверена, что я не признаю тоже. * * * Я почти не сомневался, что дело идет к сладкому и мучительному безумию, после которого мы не сможем смотреть друг другу в глаза. Но в один прекрасный день Лиз перевернула все с ног на голову, вывалив на меня идею, открывавшую такие возможности, о которых я не мог даже мечтать. Дело было в конце апреля, и Лиз уже третий раз за неделю прогуливала колледж. Всю вторую половину дня мы провалялись на траве в Хэмпстед-Хит[4. - Парк в пригороде Лондона.]. Я лежал, вытянувшись во весь рост, а голова Лиз удобно устроилась у меня на животе. – Что ты собираешься делать? – спросила она. – В смысле? – До конца года. – Это вопрос на пять миллионов. – На шесть. – Какая разница? – У тебя еще целых четыре месяца. – Угу. – Собираешься работать? – Не, неохота. – А тебе нужно работать? – Не-а. – Шутишь. – Нет. У меня мешок денег. – Правда? – Неужели незаметно? – Не очень-то ты толстый. – Приятно слышать. – Когда ты успел так разбогатеть? – В Швейцарии платят минимум штуку в месяц, тратить было негде, поэтому кое-что осталось. – Штуку в месяц? – Они потом отбирают все назад за жилье и кормежку – хоть ты спи на чердаке и кормись объедками. Но все равно, я привез больше тысячи. – Ну да? – Плюс носочный магазин. – Ну ты и жаба! Хоть бы раз сводил меня пожрать по-человечески. Мороженое бы купил, что ли. – Хрен. Они мне еще пригодятся. – Для чего? – Потрачу до конца года. – Значит ты можешь куда-то поехать? – Именно. – Но ты же сказал, что не знаешь, что будешь делать. – Я и не знаю. – Но куда-то собираешься? – Кажется. – Что значит кажется? Почему из тебя нужно тянуть, как резину? – Да нет, я сам не знаю. – Так ты собираешься куда-то ехать или нет? – Наверно, да. – Наверно или да? – Ладно. Я хочу куда-нибудь поехать. Определенно хочу. Я не боюсь. Но я не хочу... я не хочу ехать один, а пропеллер в зад мне воткнуть некому, потому что все уже разъехались. Не знаю я, что буду делать. – Ясно. Кровь из камня было выдавить легче. Наступила тишина, Лиз задумчиво разглядывала Лондон. – Знаешь, у меня будут длинные каникулы. Семестр кончается в начале июня. У нас будет три месяца. – Ты серьезно? – Серьезнее некуда. Я не хочу остаться ни с чем только потому, что занялась искусствоведением. И не хочу гоняться по всей Америке за Джеймсом. – Она повернула ко мне голову и улыбнулась. – Знаешь, я всегда мечтала попасть в Индию. – В Индию? – У меня есть немного денег. Поедешь со мной в Индию? Летом? – Ты серьезно? – Если ты согласен, то я уже еду. – Почему обязательно в Индию? Может лучше в Австралию? – На Австралию жалко денег. Или Индия или ничего. В одну секунду у меня в голове нарисовалась скромная комнатка в отеле, мраморный пол, вентилятор под потолком и широченная кровать, на которой мы с Лиз будем ебаться, как пушистые кролики. – Хорошо, – сказал я. – Заметано? Заметали. Держа ее за руку, я думал все о том же. Мы едем за границу на целое лето. Комнаты в отелях. И там я ее наконец-то трахну, никуда мы не денемся. Она сжала мою руку и снова посмотрела одним из своих взглядов. – Мы – друзья, – сказала она, – мы едем только на этом условии. – Ладно. Мы друзья. – Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Горячая влажная ластовица джеймсовых трусов. Лизин отец согласился заплатить за ее билет при условии, что сначала посмотрит на меня. Я был официально вместе с моими папой и мамой приглашен на обед к ее родителям. Мероприятие оказалось на редкость скучным. Если бы во время обеда в комнату заглянул инопланетянин, он бы решил, что гуманоиды общаются между собой посредством звяканья вилок о ножи. Тем не менее, я удовлетворил всем критериям лизиного отца, судя по тому, что деньги на билет были выданы. * * * Теперь мы с Лиз проводили вместе целые дни, ползая по карте, роясь в справочниках и до деталей планируя путешествие. Мы решили, что прилетим в Дели, потом направимся на север в Гималаи, сделаем круг по Раджастану, двинемся на юг к Бомбею, Гоа и дальше вниз в Кералу. Вернемся с другой стороны – от Мадраса к Калькутте, через Варанаси на север в Катманду, потом обратно в Дели, и на самолете домой. В середине страны смотреть не на что – толпы народу, которые возятся на полях и жарятся на солнце – поэтому мы решили сделать круг вдоль границ – лучший способ не пропустить ничего интересного. Планерки затягивались допоздна, тогда я оставался ночевать у Лиз. Она жила в маленьком студенческом домике вместе с тремя однокурсницами, отдельной спальни у них не было, поэтому мне приходилось устраиваться на полу на диванных подушках. Что-то очень эротичное было во всем этом. Мы выключали свет, долго болтали в темноте, и эти беседы все сильнее напоминали разговоры на подушке. Комнату заполняла безмятежная посткоитальная атмосфера, которую лишь слегка портил мой неуместно поднимавшийся член. Однажды во время такого подушечного разговора Лиз вдруг пожаловалась, что у нее затекла шея. – Хочешь, сделаю массаж? – предложил я. – А ты умеешь? – Еще бы, – сказал я, что на самом деле означало “ни разу в жизни не занимался никакими массажами, но у меня получится”. Она перевернулась на живот, а я перебрался на кровать, откинул одеяло и принялся мять ей затылок. Сначала Лиз излагала причины, из-за которых у нее разболелась шея, потом принялась рассказывать, какие замечательные массажи ей делал Джеймс. Она все говорила и говорила, все о нем и о нем, так что я просто отключился и перестал слушать. Я быстро сообразил, что надо делать, и голос ее постепенно становился тише, паузы между фразами длиннее, пока паузы, наконец, не победили. Потом она стала издавать звуки. Я бы не рискнул назвать их стонами. Это было бы преувеличением. Звуки не квалифицировались, как стоны, но это были и не вздохи – что-то вроде “хм-с-оттяжкой”. Я теперь разминал не только шею. Я массажировал еще плечи и верхнюю часть спины. Потом стал оттягивать ворот футболки, давая ей понять что эта деталь одежды является единственным препятствием на пути к настоящему массажу. Это было, наверное, странное зрелище. В одних трусах я сижу верхом на Лиз, массирую ей спину, а она в промежутках между “хм-с-оттяжками” рассказывает мне о том, какие мы с ней хорошие друзья, и как сильно она любит Джеймса. Я стал закатывать футболку, пока она не скрутилась вокруг плеч. Старательно массируя предплечья, я переместил ее руки за голову. После этого футболка последовательно заняла несколько позиций: сначала у Лиз на голове, потом у нее же на руках и наконец на полу. Уфф! Я сдвинул на место волосы и принялся разглядывать спину. Длинную, округлую, элегантную, великолепную спину. Теперь, когда никакие футболки не стояли больше у меня на пути, я принялся гладить, мять и растирать ее долгими, легкими неторопливыми движениями. Она перестала говорить, и “хм-с-оттяжками” окончательно превратились в стоны. С боков я чувствовал выпуклости грудей. Они были прямо рядом со мной, ничем не прикрытые, только прижатые к простыне. А я был прямо рядом с ними. Через некоторое время я сполз ниже и занялся ногами. По дороге я успел заметить, что на ней надеты одни лишь мужские боксерские трусы. Теперь она точно стонала. Я перемещался вверх-вниз по ее телу, и руки по пути нечаянно сдвигали части трусов. Во время одного из таких пассов случайно отогнулась резинка, демонстрируя, кроме всего прочего, пришитую изнутри бирку с именем. В пробивавшемся сквозь шторы блеклом свете уличного фонаря я разобрал слова. “ДЖЕЙМС ИРВИНГ”, – было там написано. Я задвинул резинку на место. Ненавязчиво я стал концентрировать внимание на бедрах, потом на внутренней стороне бедер, потом на верхней части внутренней стороны бедер. После серии мелких перемещений ее ноги раздвинулись, давая место моей руке. Бедра начали медленно и ритмично двигаться, и я, следуя приглашению, обнаружил свои пальцы на горячей влажной ластовице джеймсовых боксерских трусов. После этого мне оставалось только наблюдать. Шевелить рукой не было нужды. Бедра летали вверх-вниз все быстрее и чаще, наконец она взвизгнула, вздрогнула, откинула мою руку, перекатилась к стенке и заснула. Я, вместо того, чтобы вернуться на свое место, изогнулся рядом и попытался уснуть, тычась эрекцией ей в попку. Утром я проснулся первым, скатился к себе на пол, заснул, проснулся опять и решил внести посильную лепту в игру под названием “ничего не было”. Я спустился вниз, приготовил завтрак и принес его в спальню. Поставил поднос на радиоприемник и залез к Лиз в кровать. Она еще наполовину спала, но футболка неким волшебным образом опять оказалась на ней. Мы жевали кукурузные хлопья и тосты, словно два хороших приятеля, которые совершенно случайно оказались утром на одном матрасе. Ни она, ни я не вспоминали о ночном происшествии, несмотря на то, что всякий раз, поднося пальцы к лицу, я чувствовал их возбуждающий соленый запах. * * * Через неделю мы взяли билеты. Мы улетали на следующий день после того, как у Лиз заканчивался семестр и возвращались через три месяца – так, чтобы мне успеть в университет. Это не секс. Массаж перед сном превратился в регулярную процедуру. Массажная техника постепенно развивалась и включала теперь в себя такие элементы, как сдвигание вниз или в сторону остатков одежды и растирание всех без исключения частей тела. Лиз никогда не заговаривала о наших разбухающих день ото дня сексуальных отношениях, я принял игру, и мы продолжали притворяться добрыми товарищами, которым случается иногда оказывать друг другу небольшие услуги вроде массажа всего тела. Как-то само собой получалось, что объектом массажа все чаще становились гениталии, этому сильно мешали остатки одежды, так что в конце концов мы от нее отказались. Ни для кого не секрет, что если двое голых людей лежат в постели и растирают друг другу гениталии, то одни гениталии рано или поздно оказываются в других. Это произошло. Очень продвинутая форма медицинского массажа. И именно тогда нам приспичило обсуждать проблему контрацептивов. – Ты на таблетках? – Нет. Я перестала. – Перезервативы у тебя есть? – Выбросила. – Зачем? – Жест. – Еб твою! Какой жест? – Верности – Ясно. – Ты лучше вытащи. – Хорошо. – НЕ СЕЙЧАС, идиот – Ох, да. Я повозился в ней, пока член не начал гореть огнем, потом вытащил. – Спусти мне. – Нет! – Ну, пожалуйста. – Я не хочу. – Я тебе делал столько раз, а ты ни разу даже не прикоснулась ко мне. Она скривилась и выползла из-под одеяла. Умудрившись найти у меня на конце место без единого нервного окончания, она принялась дергать так, что мне стало больно. Я стал двигать ее руку, показывая, что надо делать, и через несколько секунд выпустил ей на живот струю. Должен подчеркнуть, это было всего лишь семя дружбы. Натуральное массажное масло, если хотите. Никакого секса не было между мной и Лиз. Абсолютно никакого. И лишним доказательством его отсутствия служило то, что она по-прежнему отказывалась целоваться. Мы сразу заснули, наверно от неловкости. Я думал, ей нужно время. Я надеялся, что она не станет больше делать вид, будто ничего не было. Если повезет, мы проснемся наутро, обменяемся нежными поцелуями и официально назовем друг друга любовниками. * * * Лиз открыла глаза и в ту же секунду выпрыгнула из кровати. Я спустился за ней вниз, и мы в полной тишине принялись за завтрак. Потом я не выдержал и задал главный вопрос: – Лиз? Почему ты меня не поцеловала? Она внимательно разглядывала кукурузные хлопья и сосредоточенно жевала, очевидно, обдумывая ответ. – Неужели непонятно? – Знаешь, мне как-то вообще мало что понятно. – Я тебя не люблю, – сказала она. – И что? – Что значит “и что”? – Я знаю, что ты меня не любишь. Я все понимаю. Но просто, раз уж мы... как тебе сказать... занялись сексом, то можно как-то... – Я люблю Джеймса. Это для тебя что-нибудь значит? – Ничего. Слушай – это же бред: ты проделываешь все это со мной, а говоришь о нем. Я не понимаю, почему ты не хочешь признать, что происходит то, что происходит; когда Джеймс вернется, все опять войдет в норму. – Ты действительно этого хочешь? – Конечно. – И ты думаешь, что это всех устроит? – Почему нет? Мы всегда сможем остановиться. – Как же ты наивен. Ты абсолютно не разбираешься в людях. Ты порешь хуйню. – Почему? Что здесь плохого? Ты думаешь, я не смогу уйти? – Да. – Смогу. Если я на все согласился заранее, то как я могу потом чего-то требовать? – Есть еще маленький пунктик – Джеймс. Ты когда-нибудь слышал о таком чувстве, как ревность? Как-то мне не верится, что он будет на седьмом небе от счастья. – Вы отпустили друг друга на свободу, и он наверняка уже перетрахал пол-Азии. Его это устроит. – Я в это не верю. И не понимаю, почему мы вообще обсуждаем этот вопрос. Ты настолько наивен, что я не в состоянии ничего тебе объяснить. Ты полный профан в человеческих отношениях. А я не хочу быть куском мяса, которым вы с Джеймсом меняетесь. – Это ты нас меняешь. Поменяла Джеймса на меня. – Нет. – Да. – Нет. Если... если ты так думаешь... если ты зацапал меня, то благодари Бога, что я скучаю без Джеймса... и теперь ты так радуешься, ты думаешь, что добился своего – и если ты думаешь, что занял место Джеймса, то ты абсолютно ничего не понимаешь. – Что я не понимаю? – Что... что... ничего. Ты ни грамма не смыслишь в человеческих отношениях. Ты что, впервые слышишь о такой вещи, как эмоции? Или ты не понимаешь, что когда что-то происходит на поверхности, это не всегда сумма всего, что... это не всегда самое важное. – Я все понял. Наконец-то дошло Я поверхностный человек, потому что секс для меня что-то значит. Я сам во всем виноват. Это я так... наивно предположил, что раз ты трахаешься со мной вместо Джеймса... – Я не трахаюсь с тобой вместо Джеймса. Слушай, ты давным-давно ходишь вокруг меня кругами – ты получил, что хотел. Надеюсь, ты удовлетворен. А теперь мы это прекращаем. – Отлично. А я поверхностный человек. – Да. – Слушай, даже если это прекратится, я все равно буду знать, что ты хочешь. И что это было. – Я не хочу. – Да, конечно. Я тебя заставлял. – Да. – ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ? – Да. Ты меня заставлял. – Что за хуйня! – Это правда. Не выкручивайся. – Я тебя не заставлял. Это произошло само. И что-то я не заметил, чтобы ты сопротивлялась. – Если я не сопротивлялась, то почему это не произошло сразу? – Может потому, что я не хотел. – Да, конечно. Ты с первого дня выпрыгивал из штанов. – Тебе не кажется, что ты себе льстишь? – Неважно – это был не секс. Есть разница между поливанием живота и занятием любовью. – Это была твоя рука. – Моя рука не шевелилась. Ты сам ее двигал. Если ты помнишь. – Я помню, а ты, кажется, забыла, что было до того. – Ах, да – ты потыкал в меня своей сосиской аж целых десять секунд. Ах. Какая страсть. Мне никогда не было так хорошо. – Если бы ты не выбросила презервативы... – Но я их выбросила. Проклятые презервативы, они во всем виноваты. – Если бы ты не боялась, что мы рано или поздно займемся любовью, ты бы их не выбросила. – Мы не занимались любовью, и никогда не будем ею заниматься. Если ты называешь это занятие любовью, то мне тебя искренне жаль. – Ох, не пизди. – И надеюсь, я ответила на твой вопрос. Я не целуюсь с тобой только потому, что ты ебаный ишак. Ничего особенного. Только через неделю я собрался с духом и позвонил. – Привет, – сказал я. – это я. – Привет. – Что делаешь? – Ничего особенного. – Может, я зайду? – Я занята. – Но ты же сказала, что ничего особенного не делаешь. – Да, но я как раз собираюсь кое-чем заняться. – Чем? – Это тебя не касается. – Ясно. Повисла неловкая пауза. – Может я зайду попозже? – Нет, я же сказала, что занята. – И мне нельзя спросить – чем? – Слушай, у меня еще куча работы. Как ты думаешь, мне хочется завалить экзамен? – А после экзамена? Мы же еще не обо всем договорились. – Не будь занудой. Мы знаем, куда едем. Все, что можно, уже решено. Всего не предусмотришь. Начнем договариваться еще о чем-нибудь – только все угробим. Если учесть, что слово “договорились” я использовал как эвфемизм секса, ее ответ был очень плохим знаком. – Я сыта по горло договорами. – Этими словами она забивала кол. – Мы решили, что будем делать, а остальное выяснится на месте. Не пытайся заглянуть себе в задницу. Или ты собираешься договариваться на всю жизнь? Я не знал, что сказать. Вот так, думал я про себя. Тебя послали еще до того, как ты попал в Индию. – Слушай, мне некогда, – сказала она. – ОК. – Пока. Клик. – Пока. Она повесила трубку, даже не услышав моего “пока” * * * До отъезда оставалось три дня. Мы больше не виделись и не разговаривали. ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ЧТО ДЕЛАЮТ РЮКЗАЧНИКИ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ? Книга. Назавтра мы отправились в Ред-Форт[5. - Форт в старом Дели, построен из красного песчаника и включает в себя дворцы, сады, казармы и другие сооружения. Воздвигнут в середине XVII века и является главной туристской достопримечательностью.]; он оказался огромным и жутко скучным. Мужик у входа продавал мягкие шляпы с полями, взгромоздив их высокой кипой себе на голову – такая реклама. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы почувствовать, как на моей собственной голове можно обжигать кирпичи. Мне срочно понадобилась шляпа. – Привет, друг. Ты покупай шляпу? – Сколько? – Дешево. – Сколько? – Сколько дашь. – Сколько я дам? – Твоя цена. – Сколько они обычно стоят? – Твоя цена, друг. Любая цена – хорошая цена. – Хм... пятьдесят рупий? Это было меньше двух фунтов, и казалось вполне подходящим, но не успел я закрыть рот, как он нахлобучил мне на голову одну из своих шляп и застыл в ожидании. Кажется я сказал больше, чем нужно, но переигрывать было поздно, поэтому я протянул деньги. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=119921) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1. “Одинокая планета” – популярный туристский справочник (здесь и далее – примечания переводчика). 2. Район Лондона. 3. Кэмден – станция Лондонского метро. 4. Парк в пригороде Лондона. 5. Форт в старом Дели, построен из красного песчаника и включает в себя дворцы, сады, казармы и другие сооружения. Воздвигнут в середине XVII века и является главной туристской достопримечательностью.