Это странное волшебство
Мэри Стюарт




Мэри Стюарт

Это странное волшебство





1


«А если это будет мальчик, назовем его Просперо», – сказала Филлида жизнерадостно.

Я засмеялась: «Бедный парнишечка, ради бога, почему? А, конечно… Кто-нибудь рассказал, что Корфу – шекспировский волшебный остров из „Бури“?»

«Между прочим, именно так, да, вчера, но только очень прошу сейчас меня не расспрашивать. К чему бы ты ни привыкла, я Шекспира за завтраком запрещаю. – Моя сестра зевнула, высунула ногу на солнце с краю террасы и стала любоваться дорогой босоножкой. – Ну я вообще-то не имела этого в виду, только у нас здесь уже есть Миранда и Спиро, а это, может быть, и не сокращение от Просперо, но звучит очень похоже».

«Да? Очень романтично. Кто они?»

«Местные мальчик и девочка, близнецы».

«Вот это да. Папа, должно быть, образованный дядя?»

Филлида улыбнулась: «Можно сказать и так».

Что-то в выражении ее лица пробудило во мне любопытство, но я догадалась, что она это сделала нарочно. Я могу быть такой же вредной, как Филлида, когда мне хочется, и я сказала: «Ну и ладно, может, тогда поменяем тему? Как насчет того, чтобы назвать нерожденное дитя Калибаном? Это подходит, как перчатка».

«Почему?»

Я процитировала: «Та ведьма синеглазая была сюда перенесена с младенцем. А кофе еще есть?»

«Конечно. Вот. Боже мой, Люси, как здорово, что ты здесь! Наверное, неприлично называть удачей то, что ты свободна и смогла приехать, но я ужасно рада. Это рай после Рима».

«И райский сад после Лондона. Я уже чувствую себя по-другому. Когда я думаю, где я была вчера, и про дождь…» Я поежилась, выпила кофе и откинулась на спинку стула. Золотой мех сосен тянулся к сияющему морю. Я впала в мечтательное состояние, вполне естественное для начала отпуска, если человек устал и за ночь был перенесен из апрельского озноба Англии на солнечный свет волшебного острова в Ионическом море.

Может быть, нужно объяснить (тем, кому повезло меньше меня), что Корфу – остров у западного побережья Греции. Он длинный, в форме серпа и лежит в изгибе материка. На север он всего в двух милях от Албании, а от города Корфу, который расположен прямо посередине серпа, берег Греции отдален миль на семь-восемь. Северное побережье острова, широкое и покрыто горами, они переходят в плодородные равнины и все уменьшающиеся холмы к длинному плоскому скорпионьему хвосту юга, от которого, по мнению некоторых, Корфу, или Керкира, получил свое название. Дом моей сестры расположен в двенадцати милях к северу от города Корфу, там, где остров начинает загибаться к материку, а подножие горы Пантократор создает убежище для маленького клочка плодородной земли. Это – собственность семьи Филлидиного мужа уже очень давно.

Сестра на три года меня старше. В двадцать лет она вышла замуж за римского банкира Леонардо Форли. Его семья поселилась на Корфу во время венецианской оккупации острова и каким-то образом умудрилась пережить разнообразные последующие «оккупации», сохранив свое маленькое владение в большей или меньшей неприкосновенности, даже процветали. Во время британского протектората прадедушка Лео построил претенциозный и романтический Кастелло дей Фьори в лесу над маленьким заливом, посадил виноградники, апельсиновые сады и маленькую плантацию (если это можно так назвать) миниатюрных японских апельсинов. Ими поместье Форли позже прославилось. Прадедушка даже расчистил в лесу место для сада и построил у южной стороны залива, так что не видно от Кастелло, пристань и дом для лодок – эллинг. По утверждению Филлиды, это сооружение вместило бы Шестой флот и действительно укрывало под своей сенью запутанную флотилию судов, на которых имели обыкновение прибывать гости. Во времена прадедушки в Кастелло происходил постоянный праздник. Летом все плавали и ловили рыбу, а осенью охотились. Тридцать или больше гостей вторгались на греческие и албанские земли и мучили птиц.

Все это закончилось после первой мировой войны. Семья перебралась в Рим, но не продала Кастелло, в двадцатые и тридцатые годы он оставался их летней резиденцией. Игры судьбы во время второй мировой войны почти разрушили состояние, но в послевоенном Риме Форли загадочно возродились вместе с вечным городом. Тогда старший Форли, отец Лео, снова обратил внимание на заброшенную собственность. Он сделал кое-что для ее возрождения, но после его смерти три года назад Лео решил, что облезлая роскошь Кастелло для него не годится, и построил две маленькие деревянные виллы, совершенно одинаковые, на плато, ограничивающих залив, в центр которого смотрел Кастелло. Вместе с Филлидой они использовали виллу Форли – дом на севере залива над ущельем с эллингом. Виллу Рота с прошлой осени арендовал англичанин мистер Мэннинг, он там работал над книжкой. («Ты такие видела, – сказала сестра. – Сплошь фотографии и немного текста большими буквами, но они хорошие».) Все дома связывала дорога и разные тропинки через лес и вниз, в залив.

В этом году жаркая римская весна обещала жуткое лето. Форли рано переехали на Корфу. Беременная Филлида плохо переносила жару, поэтому ее убедили оставить старших детей (которые учились в школе) с бабушкой. Лео доставил Филлиду на остров и вернулся в Рим, пообещав прилетать на выходные, когда сможет, и привезти детей на Пасху. Поэтому, когда сестра услышала, что я временно на мели, она написала умоляющее письмо с просьбой приехать к ней и составить компанию.

Трудно было бы найти лучшее время для приглашения. Пьеса, в которой я играла, провалилась после нескольких жалких представлений, и я осталась без работы. Это была моя первая работа в Лондоне – «большой шанс», что частично объясняло мою депрессию. Никаких карт не осталось в рукаве, агентства вежливо меня отвергали, за ужасную зиму я устала, упала духом и серьезно задумалась, в двадцать пять-то лет: не сваляла ли я дурака, выбрав, вопреки всем советам, сценическую карьеру. Но все ведь знают, что сцена – не профессия, а вирус, я его и подцепила. Поэтому я работала, до прошлого года пробивала путь, как все начинающие, а в конце концов решила, что три года на ведущих ролях в провинции достаточно, чтобы поискать удачи в Лондоне. И она вроде ко мне обернулась. Через десять месяцев эпизодических ролей на телевидении и одной странной роли в мыльной опере мне нредложили кое-что существенное. Но пьеса осела подо мной, как умирающий верблюд, после двухмесячного показа. По крайней мере мне повезло больше, чем тем тысячам, кто до сих пор пробивается к нижней ступеньке лестницы. Они сидят в захламленных офисах, а я – на террасе виллы Форли, а передо мной столько недель сияющего солнца Корфу, сколько я пожелаю выдержать.

Перила огромной террасы нависали над поросшими лесом скалами, которые круто спускались к морю. Под балюстрадой облаками клубились кроны сосен, остро и горячо пахли под утренним солнцем. За домом разливались прохладные леса, маленькие птички сверкали и щебетали. Залив спрятался за деревьями, но вид все равно роскошный – спокойная вода в изгибе Корфу, а на севере туманно неопределенные призрачные снега Албании. Абсолютно и неправдоподобно мирная картина. Ни звука, кроме пения птиц, и никого, кроме деревьев, неба и моря. Я вздохнула: «Ну уж если это и не волшебный остров Просперо, то он должен бы им быть… А кто эти твои романтические близнецы?»

«Спиро и Миранда? Дети женщины, которая для нас работает, Марии. У нее коттедж у главных ворот Кастелло, ты видела его прошлой ночью по дороге от аэропорта».

«Помню свет… Маленький домик, да? Значит, они уроженцы Корфу. Как, кстати, их называют, корфузианцы?»

Она засмеялась: «Идиотка, корфиоты. Да, они – крестьяне-корфиоты. Брат работает для Годфри Мэннинга на вилле Рота. Миранда здесь помогает матери».

«Крестьяне? – Слабо заинтригованная, я дала ей возможность продолжать игру. – Забавно встретить здесь такие имена. Кто был этот их начитанный папочка, Лео?»

«Лео, – сказала любящая жена, – по моему глубокому убеждению, не читает ничего, кроме римской „Файнэнши-ал тайме“, последние восемь лет. Он бы подумал, что „Просперо и Миранда“ – название инвестиционного фонда. Нет, это намного чуднее, чем ты думаешь, любовь моя… – Она улыбнулась мне, как кошка канарейке, и я увидела, что приближается порция сплетен, которые она именовала „любопытные факты, которые тебе следовало бы знать…“ – Официально Спиро назван в честь святого этого острова, на Корфу каждого второго мальчика зовут Спиридон. Но, поскольку наш выдающийся житель Кастелло был причиной такого крещения и появления на свет близнецов, надо полагать, готова спорить, что он крещен именем Просперо».

«Выдающийся житель? – Это явно прибереженный для меня bonne bouche, но я смотрела на нее с некоторым удивлением, вспоминая, как она описывала Кастелло дей Фьори. „Экзотический до предела, вагнеровская готика, декорация для музыкальной версии Дракулы…“ Кто мог бы согласиться за такое платить? – Значит, кто-то арендовал Валгаллу? Повезло вам. Кто?»

«Джулиан Гэйл».

«Джулиан Гэйл? – Я резко выпрямилась и уставилась на нее. – Ты не можешь иметь в виду… Ты имеешь в виду Джулиана Гэйла? Актера?»

«Вот именно». Сестра была довольна произведенным эффектом. Я совершенно проснулась, чего ей не удавалось добиться всеми предшествующими разговорами. Джулиан Гэйл – не просто актер, он – один из наиболее ярких огней английского театра дольше, чем я могу упомнить… А в последнее время он и одна из тайн.

«Да, – сказала я. – Вот, значит, куда он отправился!»

«Я и подумала, что тебе будет интересно», – произнесла Фил самодовольно.

«Не то слово! Все до сих пор гадают, с какой стати он вдруг исчез два года назад. Конечно, я знала, что он еще болен после того жуткого события, но так все бросить и тихо пропасть… До тебя, должно быть, доходили слухи».

«Могу представить. У нас здесь их масса. Но не сияй глазами и не думай, что тебе удастся к нему подойти, дитя мое. Он здесь искал одиночества в самом прямом смысле. Совсем не выходит, в смысле в общество, кроме домов нескольких друзей. Вокруг всей территории через ярд развешаны таблички: „В нарушителей границ стреляют“, а садовник сбрасывает нежеланных посетителей со скалы в море».

«Не буду его беспокоить. Он для меня слишком много значит. Ты его, наверное, видела. Как он?»

«По виду все в порядке. Просто ни с кем не общается, вот и все. Я видела его всего несколько раз. Именно он мне сказал, что Корфу – место действия „Бури“. Ты как, согласна, что он образованный дядечка?»

На этот раз я проигнорировала ее интриги. «Это была его лебединая песня, „Буря“. Я видела ее последнее представление в Стратфорде и выплакала все глаза, когда он говорил: „От грубой магии я отрекаюсь здесь…“ Он поэтому и выбрал Корфу?»

Она засмеялась: «Сомневаюсь. Разве не знаешь, что он практически туземец? Был здесь во время войны и немного, когда она закончилась, а потом, говорят, привозил сюда семью почти каждый год на каникулы, пока дети не выросли. У них до недавнего времени был дом недалеко от Ипсоса, но его продали, когда погибли жена и дочь сэра Джулиана. Однако у него здесь оставались… связи. Поэтому, решив уйти на покой, он сразу вспомнил о Кастелло. Мы не собирались его сдавать, он в плохом состоянии, но Гэйлу так хотелось найти что-то изолированное и тихое, и казалось, что Бог послал пустой дом рядом с семьей Марии, поэтому Лео согласился. Мария с близнецами привели в порядок несколько комнат, недалеко живет пара, которая присматривает за апельсиновыми плантациями, стали смотреть и за домом. Их внук ухаживает за садом и помогает, где надо. Так что любой, кому нужны мир и обособленность, может быть доволен… Тут только наша маленькая колония, не модный курорт, и можно сколько угодно спокойно загорать и купаться».

«Мне это подходит, – сказала я мечтательно. – Ой, как мне это подходит».

«Отправишься сегодня утром?»

«С восторгом. Куда?»

«В залив, конечно. Это вниз, вот туда», – она лениво показала сквозь деревья.

«Ты, кажется, предупреждала про знаки для нарушителей?»

«Ну это не с моря, только с берега. Мы никого в залив не пускаем, за спокойствием сюда и приезжаем. Очень хорошее место – прямо вниз на северной стороне у маленького причала, но в заливе песок, и это – райское местечко, чтобы полежать в одиночестве… Впрочем, делай как хочешь. Может, я попозже спущусь. А если желаешь поплавать, я позову Миранду показать тебе дорогу».

«А она здесь?»

«Дорогая, ты пребываешь среди вульгарной роскоши, забыла? Ты что думаешь, я сама варила кофе?»

«Усекла, графиня, – сказала я грубо. – Помню денечки…»

Я замолчала, когда на террасу вошла девушка с подносом, чтобы убрать посуду от завтрака. Невысокая и плотная, с мощной шеей и круглым лицом, тяжелые брови почти встречались над носом. Яркие темные глаза и теплая кожа излучали простую животную привлекательность здоровья и молодости. Бледно-красное платье подходило ей, придавало нежное сияние. Такого не бывает у городских греков, которых я до сих пор встречала. На вид примерно лет семнадцать. Она с откровенным любопытством смотрела на меня по-гречески прямо, без малейшего смущения. К таким взглядам постепенно привыкаешь, но очень трудно так же смотреть в ответ. Она улыбнулась, я попробовала сказать по-гречески «доброе утро»: «Калимэра», – это весь мой греческий словарь, и она улыбнулась еще шире, а лотом разразилась восхищенным потоком греческих слов. Моя сестра, смеясь, с трудом ее остановила.

«Она не понимает, Миранда, знает только пару слов. Говори на английском. Покажешь ей дорогу к берегу, когда уберешься, пожалуйста?»

«Конечно! С удовольствием!» Выглядела она просто восхищенной, и я цинично предположила, что приятно побездельничать в середине рабочего утра. Как выяснилось, я была не права. Серая ущербность Лондона и недавние неудачи мешали мне понять, как грекам нравится кому бы то ни было помогать. Она начала складывать тарелки на поднос и приговаривать: «Я не долго. Минуточку, только минуточку…»

«Это значит полчаса, – заявила сестра. – И вообще, куда спешить? Все время мира – твое».

«Это точно», – сказала я с чувством глубокого удовлетворения.

К берегу вела тенистая тропа, усыпанная сосновыми иглами. Она извивалась между деревьев, неожиданно вышла на маленькую поляну, где ручей, текущий к морю, попался в плен и превратился в маленькое озеро под кустом жимолости. Здесь тропа разделялась на две – одна шла вверх глубже в лес, другая круто спускалась между сосен и золотых дубов к морю. Миранда показала вниз: «Вам туда. Другая – в Кастелло, она частная. Никто туда не ходит, это только к дому, понимаете?»

«А где другая вилла, мистера Мэннинга?»

«С другой стороны залива, на вершине скалы. Ее не видно с берега, деревья загораживают, но там есть тропинка, как эта, от эллинга вверх. Мой брат Спиро там работает. Хороший дом, очень красивый, как синьорин, хотя, конечно, не такой прекрасный, как Кастелло. Тот – дворец».

«Да, говорят. Твой отец тоже работает в поместье?»

Я разговаривала просто от безделья, совершенно забыла Филлидин вздор, к тому же совершенно ему не поверила. Но, к моему величайшему смущению, девушка заколебалась, и одну ужасающую секунду я думала, что вдруг сестра не врала. Я еще не знала, что греки совершенно естественно воспринимают самое дикое вмешательство в яичную жизнь, если это вопросы, да и сами их задают. Только я начала что-то бормотать, как Миранда уже ответила: «Много лет назад отец оставил нас. Он ушел туда».

«Туда» – это была стена деревьев, украшенная миртовыми кружевами, но я знала, что прячется за ней, – угрюмая закрытая земля коммунистической Албании. «В смысле, как пленник?» – спросила я в ужасе.

Она помотала головой: «Нет. Он был коммунистом. Мы жили на юге, а там таких много. Не знаю, почему. На севере по-другому, моя мать оттуда».

Она так говорила, будто остров простирался на четыреста, а не на сорок миль, но я ей поверила. Где собирается двое греков, будет представлено как минимум три политические партии, а может, и больше. «И он не давал о себе знать?»

«Никогда. Сначала мать надеялась, но теперь, конечно, граница закрыта для всех, и никто не может ни войти, ни выйти. Если он еще жив, то должен оставаться там. Но мы и этого не знаем».

«Значит, никто не может поехать в Албанию?»

«Никто, – ее черные глаза неожиданно ожили, будто что-то вспыхнуло за безмятежными глазницами. – Кроме нарушителей закона».

Такой закон мне бы вряд ли захотелось нарушить, те враждебные снега выглядели высокими, холодными и жестокими. «Извини, Миранда. Должно быть, это большое несчастье для твоей матери».

Она пожала плечами. «Это было давно. Четырнадцать лет назад. Даже не знаю, помню я его или нет. И у нас есть Спиро. – Снова сверкание. – Он работает для мистера Мэннинга, я говорила. С яхтой, с машиной, прекрасной машиной, очень дорогой! И еще с фотографиями, которые мистер Мэннинг снимает для книжки. Он сказал, что, когда закончит настоящую книжку, которую продают в магазинах, он напишет там имя Спиро, напечатает. Представляете! Спиро может делать все! Он мой близнец, понимаете?»

«Он похож на тебя?»

Она удивилась: «На меня? Да нет, он мужчина, а потом, я же только что сказала, что он умный. А я нет, но я – женщина, и это не нужно. С мужчинами по-другому, правда?»

«Так говорят мужчины, – я засмеялась. – Скажешь сестре, что я вернусь к полднику?»

Я пошла вниз по тропинке между соснами. На первом повороте что-то заставило меня обернуться. Миранда исчезла. Но, кажется, мелькнуло что-то бледно-красное не по дороге к вилле Форли, а выше в лесу, на запрещенной тропе в Кастелло.




2


Чистый белый песок маленького залива укрылся между скалами и аквамариновым морем. Крутая тропинка спускается мимо компании молодых дубов прямо на пляж. Я быстро переоделась в уголке и выбралась под белое сияние солнца. Пустынно и очень тихо. И справа, и слева лесистый мыс врывается в спокойную мерцающую воду. Дальше море меняет цвет, как павлин, с переливами переходит в густой темно-голубой там, где в воздухе плавают горы, менее материальные, чем туман. Далекие снега Албании, кажется, дрейфуют, как облака.

После горячего песка вода показалась прохладной и шелковой. Я опустилась в молочное спокойствие и лениво поплыла вдоль берега к южному краю залива. С земли дул слабый ветерок, нес безумную сладкую и острую смесь апельсинового цвета и сосен, она наплывала горячими волнами через соленый запах моря. Скоро я приблизилась к мысу, белые скалы спускались к воде, наклонились сосны, выделили тенью темно-зеленое озеро. Я осталась на солнце, лениво перевернулась на спину, закрыла глаза. Сосны дышали и шептали, спокойная вода молчала…

Меня качнула и перевернула волна. Я забултыхалась, пытаясь выпрямиться, но тут пришла другая, как от лодки, и наскочила на меня. Но весла не шлепали и мотор не шумел, только волны хлопали по скалам. Я огляделась, озадаченная, и слегка заволновалась. Ничего. Пустое, спокойное море, бирюзовое и голубое до горизонта. Я попыталась встать, но обнаружила, что отплыла слишком далеко, доставала до дна только пальцами и повернула туда, где помельче.

На этот раз волна очень сильно подбросила меня, а другая последовала прямо за ней, так что я минуту беспомощно глотала воду, а потом, уже совершенно взволнованная, поплыла к берегу, как могла быстро. Рядом море закружилось и зашипело. Что-то потрогало меня за ногу, холодное тело проплыло рядом под водой. Я окончательно испугалась и не заорала только потому, что вдохнула массу воды и утонула. В ужасе я пробилась наверх, вытряхнула соль из глаз и огляделась. Залив такой же пустой, как раньше, но поверхность расписана следами движения морского создания, которое об меня терлось. Оно двигалось вдаль стрелой, оставляя четкий след на ровной воде залива, прямо в открытое море, потом сделало красивый поворот и повернуло обратно…

Я не желала разглядывать это явление природы. Моя невежественная душа, пораженная паникой, вопила: «Акулы!» Безумно размахивая руками, я неслась к мысу.

А оно плыло быстро. В тридцати ярдах от меня море раскололось, взорвалось и выплеснуло огромную серебряно-черную спину. Вода стекала с нее, как жидкое стекло, спинной плавник изгибался полумесяцем. Существо шумно вздохнуло, посмотрело ярким темным глазом и опять исчезло, волна подвинула меня еще на несколько ярдов к скале. Я вцепилась в нее руками и задышала, совершенно терроризированная.

Это точно была не акула. В сотнях приключенческих книг я читала, что ее узнают по большому треугольному плавнику, а на картинках я видела ужасные челюсти и маленькие жестокие глаза. Это создание дышало воздухом, а глаз был большой, как у собаки, может, тюлень? Но в этих теплых водах не живут тюлени, и вообще, у них нет спинных плавников. Значит, дельфин? Слишком большой… А потом я с облегчением и восторгом нашла ответ. Очарование Эгейских морей, «парень, что живет быстрее ветра», любимец Аполлона, «желанье моря», да, дельфин… Я вспомнила все его прекрасные имена, когда выбралась на горячую скалу в тень сосен, опустилась на колени и устроилась, чтобы смотреть.

Он вернулся, огромный, гладкий и сияющий. Темная спина и светлый живот. Грациозный, как яхта на соревнованиях. Выскочил и улегся, чтобы посмотреть на меня. Больше восьми футов в длину. Лежал и покачивался, могучий, с полумесяцем хвоста и совершенно непохожий на рыбу. Темные глаза смотрели внимательно, по-дружески заинтересованно, клянусь. Он улыбался. От удовольствия и восхищения я просто опьянела. «Ой, мой дорогой!» – сказала я очень глупо и протянула руку, как голубю на Трафальгарской площади. Он ее, естественно, проигнорировал, но лежал все так же улыбаясь, глядя на меня, нисколько не испугался и чуть-чуть подвинулся вперед.

Значит, все эти истории правдивы… Я знала, конечно, легенды, античная литература забита рассказами о дельфинах, которые дружили с людьми. Трудно поверить в такую старину, но имеются чудесные истории и посвежее, со всякими научными доказательствами. Пятьдесят лет назад в Новой Зеландии жил дельфин Джек Лоцман, который двадцать лет проводил корабли через узкий пролив Кука. Одна дельфиниха недавно в Италии играла с детьми у берега и привлекала такие толпы, что скоро бизнесмены, потерявшие клиентов, притаились, залегли и пристрелили ее, когда она приплыла поиграть. Подобные истории уменьшали сомнение в древних.

А передо мной находилось живое доказательство. Меня, Люси Веринг, звали в воду поиграть. Яснее не покажешь, даже прилепив плакат на красивый полулунный плавник. Качался, смотрел, отвернулся, перекувырнулся, подвинулся поближе… Ветер раскачивал сосны, пчела пролетела пулей у моей щеки. Дельфин неожиданно изогнулся, нырнул, море чавкнуло, закачалось и опять стало пустым.

Вот так. Разочаровалась, будто осиротела, повернулась, чтобы высмотреть его далеко в море, как вдруг неожиданно недалеко от моей скалы море раскрылось, как от бомбы, и дельфин вылетел вверх на ярд, а потом опять вниз, хвост хлопнул пушечным выстрелом. Понесся торпедой, встал в двадцати ярдах от меня и уставился ярким веселым глазом. Здорово выступил и добился своего. «Хорошо, – сказала я, – войду. Но если снова меня уронишь, я тебя утоплю, парень, вот увидишь».

Я опустила ноги в воду и приготовилась соскользнуть. Еще одна пчела пролетела мимо со странным высоким жужжанием. Что-то, наверное, маленькая рыбка, плеснулось рядом с дельфином. Только я безмятежно подумала, как, интересно, ее зовут, как зажужжало опять, еще ближе. И снова всплеск воды, со странным подвыванием, как поющие провода.

Поняла. Слышала такой звук раньше. Это не пчелы и не рыбы. Это пули, из винтовки с глушителем, скорее всего, и одна из них рикошетом отскочила от поверхности моря. Кто-то стрелял в дельфина из лесов над заливом. Мне даже не пришло в голову, что опасность есть и для меня. Я пришла в ярость и решила что-нибудь сделать как можно быстрее. Вот лежит дельфин, улыбается мне из воды, а спортсмен-убийца наверняка опять целится… Надо полагать, он не видел меня в тени сосен. Я закричала изо всех сил: «Перестань стрелять! Перестань сейчас же!» – и бросилась в воду. Никто, естественно, не стрельнет в зверя, если есть риск попасть в человека. Я выскочила на солнце, рассекая грудью воду, надеясь, что мое грубое поведение напугает дельфина. Так и вышло. Он дал мне пройти несколько футов, а когда я двинулась дальше, вытянув вперед руки, отплыл и пропал.

Я стояла по грудь в воде и смотрела в море. Никого. Тишина и пустота до спокойно плывущих гор материка. Волны бежали к берегу и угасали с шепотом. Дельфин исчез. И волшебство вместе с ним. Просто маленький одинокий пляж, над которым притаился неприятный нервный тип с ружьем. Я повернулась и посмотрела на скалы.

Высоко в центре залива виднелись, очевидно, верхние этажи Кастелло дей Фьори – нелепые башенки на фоне каменных дубов, кедров и средиземноморских кипарисов. Нижних этажей не было видно, но большая терраса с каменной балюстрадой выдавалась вперед прямо до края скалы над заливом. С берега бы мне не рассмотреть вообще ничего, помешал бы занавес цветущих кустов на скалах, но из воды все как на ладони. Балюстрада со статуями по углам, каменные вазы с яркими цветами на фоне темных кипарисов, а в глубине в тени – стол и стулья. И мужчина, почти невидимый. Смотрел на меня.

Очень быстро я поняла, что это точно не сэр Джулиан Гэйл. Слишком темный и даже на таком расстоянии видно, что совсем незнакомый, небрежно держится и явно молодой. Может, садовник, который сбрасывает непрошеных посетителей со скалы. Что же, если садовник сэра Джулиана имеет обыкновение развлекаться стрельбой по движущимся мишеням, давно пришла пора его остановить. Я выскочила из воды, схватила туфли и полотенце и бросилась к ступеням у скалы, которые, по моему разумению, вели на террасу.

Сверху я услышала крик и подняла голову. Он вышел на балюстраду и наклонился. Его закрывали ветки куманики, но он явно не походил на грека и закричал на английском: «Туда, пожалуйста». Рука показывала в южную оконечность залива. Я это проигнорировала. Кто бы это ни был, скорее всего, гость, я собиралась разобраться с ним немедленно, пока еще не остыла, незачем ждать, пока я встречу его на какой-нибудь приличной вечеринке у Филлиды… «Но вы не должны стрелять в дельфинов, мистер Как-вас-там, от них нет никакого вреда…» Тысячи раз такие вежливые речи направлялись к придурковатым мужчинам, которые стреляли или ловили капканами барсуков, выдр и бобров – безвредных созданий, погибающих по той простой причине, что человеку захотелось прогуляться с собакой в погожий день. Нет, на этот раз я раскалилась добела, очень поэтому храбрая и скажу все.

Я поднялась по ступеням, как ракета, покидающая землю. Они были крутые и изломанные, пробирались через густой лес, поросли корнями и камнями, ощетинились ветками мирта и жасмина и закончились на огромной поляне, залитой светом.

И он тут стоял, явно озабоченный, спустился с террасы, чтобы меня перехватить. Я остановилась и поняла, в каком я невыгодном положении. Он шел вниз пятьдесят футов, я поднялась больше, чем на сто. Он явно имел право там находиться, а я нет. Он занимался собственными делами, которые явно меня не касались. Более того, он был полностью одет, а я пребывала в купальнике, обмотанном мокрым спадающим полотенцем. Я прижала полотенце к себе и постаралась привести в порядок дыхание, злая, как никогда, но это не помогало, я не могла произнести ни слова.

Он сказал не агрессивно, а вежливо: «Это – частное владение. Возможно, вы покинете его тем же путем, каким пришли? Отсюда вы попадете только на террасу, а потом более или менее в дом».

Я отдышалась и решила не терять времени. «Почему вы стреляли в дельфина?»

Он выглядел ошарашенным, будто кто-то неожиданно ударил его по лицу: «Почему я что?»

«Именно это вы сейчас и делали, не так ли, стреляли в дельфина в заливе?»

«Милая де… – Взял себя в руки и поменял тон, будто я сумасшедшая. – О чем вы говорите?»

«Не притворяйтесь, что не знаете! Это точно вы! Раз вы никого сюда не пускаете, кто тут еще может быть? – Я тяжело дышала, руки тряслись и судорожно сжимали полотенце. – Кто-то сделал по нему несколько выстрелов несколько минут назад. Я была внизу и увидела вас на террасе».

«Я действительно видел дельфина. Не видел вас, пока вы не закричали и не выпрыгнули из-под деревьев. Но вы, должно быть, ошиблись. Выстрелов не было. Я бы услышал». «С глушителем, конечно. Говорю же, я была внизу. Думаете, я побежала бы сюда для развлечения? Это были пули, точно. Я узнаю рикошет, когда его слышу».

Он уставился на меня с сомнением, будто только что осознал, что я живое существо, а не нелепая помеха, которую надо сбросить со скалы. «Тогда почему вы прыгнули в воду рядом с дельфином?»

«Да ясно же! Я хотела его прогнать, чтобы его не ранили!» «Но вас тоже могли ранить. Не знаете, что пуля от воды отскакивает, как от скалы?»

«Конечно, знаю. Но надо же было что-то делать, нет?» «Храбрая девушка», – сказал он очень холодно, так что я опять закипела.

«Не верите, да? Говорю, правда. Это были выстрелы, и, конечно, я прыгнула, чтобы вас остановить. Я знала, что вы остановитесь, если там кто-нибудь будет!»

«Знаете, и то и другое одновременно не получается. Или я стрелял, или я не верю, что были выстрелы. Не одновременно. Выбирайте. На вашем месте я бы выбрал второе. Просто поверить нельзя. Даже если предположить, что кто-то хотел застрелить дельфина, зачем нужен глушитель?»

«Это я у вас спрашиваю».

Какое-то время я думала, что зашла слишком далеко. Он сжал губы, глаза злые, замолчал, смотрел на меня и измерял взглядом. Крепкий мужчина лет тридцати в джинсах и майке без рукавов. Грудь и руки могли бы принадлежать любому греческому землекопу, который строит дороги безо всяких механических приспособлений. Волосы и глаза у землекопов тоже очень темные. Но чувственный, чувствительный рот моего нового знакомого противоречил всему остальному, говорил об агрессивном, импульсивном человеке, который за все расплачивается собственной монетой. Я хорошего впечатления произвести не могла – мокрые волосы, красная физиономия, откровенная ярость и полотенце, которое все время соскакивало, но в одном я была совершенно уверена – он испытывал один из приступов агрессивности. К счастью, не физической. Пока. «Хорошо, – коротко сказал он. – Боюсь, вам придется поверить мне на слово. Я не стрелял в зверя, ни из винтовки, ни из рогатки, ни из чего другого. Это вас устраивает? А теперь, если вы меня извините, буду очень признателен, если вы…»

«Уйду тем путем, каким пришла? Хорошо, сообщение получено. Извините, возможно, я не права. Но я точно не ошибаюсь относительно выстрелов. Не больше вашего понимаю, зачем кому-то это делать, но факт есть факт – это было. Послушайте, не хочу вам мешать, но просто не могу это так оставить… Это опять может случиться… Раз это не вы, кто это может быть?»

«Не знаю».

«Не садовник?»

«Нет».

«И не житель виллы Рота?»

«Мэннинг? Наоборот, если хотите продолжить свою спасательную кампанию, предлагаю прямо туда и направиться. Мэннинг много недель его фотографировал и приручил вместе с греческим мальчиком, который на него работает».

«Приручил? А… Понятно. Тогда, значит, это не он». Мой новый знакомый ничего не ответил, терпеливо ждал, пока я смоюсь. Я прикусила губу и застыла, чувствуя себя идиоткой. (И почему так легко почувствовать себя дурой, когда проявляешь элементарную доброту, то, что образованные люди называют сентиментальностью?) Я дрожала.

Злость и энергия оставили меня одновременно. На поляну легла прохладная тень. Я сказала: «Думаю, я увижу мистера Мэннинга достаточно скоро, и, если он не сможет помочь, наверняка сможет мой зять. В смысле, это все частное владение, и берег тоже, и мы можем остановить таких нарушителей, даже должны, да?» «Мы?»

«Владельцы этого места. Я – Люси Веринг, сестра Филлиды Форли. А вы живете с сэром Джулианом?»

«Я его сын. Значит, вы мисс Веринг? Я не осознал, что вы уже здесь. – Он, похоже, задумался, не извиниться ли, но вместо этого спросил: – А Форли дома?»

«Нет». Я собралась уходить и нагнулась, чтобы выпутаться из веток.

«Извините, что был немного груб. – А голос у него нисколько не смягчился. – Нас последнее время беспокоило огромное количество людей, а отец… Он болел и приехал сюда, чтобы окрепнуть, понятно, что он хочет, чтобы его оставили в покое».

«Я похожу на охотника за автографами?» Он немного развеселился. «Да нет. Но ваш дельфин привлекает сюда народу даже больше, чем отец. Распространились слухи, что его здесь фотографировали, потом они превратились в идею, что снимается кино, поэтому лодки с любопытными заполнили залив, высаживались и устраивали пикники в лесу. Очень утомительно. Мне все равно, если бы они просто использовали пляж, но они приезжают с транзисторами, а я этого не выношу. Я – профессиональный музыкант, работаю здесь. И если вы думаете, что это – причина хотеть избавиться от дельфина, могу уверить, что это мне даже в голову не пришло».

«Ну что же, похоже, больше говорить не о чем. Извините, если помешала работать. Ухожу, можете вернуться к своим занятиям. До свидания, мистер Гэйл». Торжественность моего ухода нарушило то, что полотенце зацепилось за ветку куманики и слетело. Минуты три я водворяла его на место. Но зря я беспокоилась о своем достоинстве. Он уже удалился. Где-то наверху, очень близко, раздались голоса, вопрос и ответ, такие краткие и безмятежные, что звучали, как оскорбление. Потом музыка, радио или граммофон, поток аккордов заполонил воздух. Меня точно уже забыли.




3


Душ и нормальная одежда немного меня успокоили. Я очень хотела рассказать Филлиде все и, возможно, услышать ее комментарии по поводу нелюбезного мистера Гэйла. Но когда я выглянула на террасу, сестры там не оказалось, только стол, наполовину накрытый к полднику. Серебро небрежно валялось в середине скатерти. Никаких признаков Миранды и ее матери. Открылась и закрылась дверь кухни, через холл простучали быстрые шаги Филлиды, она вошла в большую гостиную, которую называла salotto. «Люси, это я тебя слышала?»

«Я тут. – Только собралась войти, как она побежала навстречу, и выражение ее лица выбило из моей головы все воспоминания об утреннем приключении. – Фил! Что случилось? Ты выглядишь ужасно! Что-то с Калибаном?»

«Не так все просто. Ужасные новости, и вообще кошмар. Бедный мальчик Марии утонул, Спиро, я про него рассказывала за завтраком».

«Фил! Господи, как страшно! Но как? Когда?»

«Прошлой ночью. Он с Годфри был в яхте, это Годфри Мэннинг, и произошел несчастный случай. Годфри только что пришел с новостями, я сообщила это Марии и Миранде и… Отослала их домой. – Она прижала руку к голове. – Люси, так жутко! Просто не расскажешь. Если бы Мария хоть что-нибудь сказала, но она ни слова… Но ты входи, Годфри еще здесь, лучше с ним познакомиться».

Я отшатнулась: «Нет, нет, не беспокойся обо мне, я пойду в комнату или еще куда-нибудь. Мистеру Мэннингу сейчас не до вежливых бесед. Бедная Фил, так жалко… Слушай, хочешь, уйду на остаток дня? Где-нибудь поем, а потом…»

«Нет, пожалуйста, мне с тобой лучше. Он в тяжелом состоянии, и я честно думаю, что ему полезно об этом поговорить. Входи… Господи, как я хочу выпить! Калибану придется разочек потерпеть». Она слабо улыбнулась.

Salotto – длинная комната с тремя большими французскими окнами-дверями на террасу. Солнце приглушала глициния, и в комнате было прохладно, голубые стены и белый потолок создавали прекрасный фон для сияния итальянских зеркал и бледно-золотого полированного дерева пола. Спокойная комната, такую могут создать только деньги и хороший вкус. У Филлиды всегда было со вкусом в порядке. Я иногда думала, как хорошо, что она, а не я вышла замуж за богатого человека. Когда я переросла стадию пивных банок и бутылок из-под кьянти, на мой вкус сильно повлияла жизнь в постоянной суматохе дешевых подделок, по-своему приспосабливаемых для каждой пьесы. Мне нравится всякая театральщина, что не мешает восхищаться несомненным даром элегантности моей сестры.

Стол в дальнем конце комнаты был уставлен бутылками. Спиной к нам около него стоял мужчина и наливал в стакан содовую. Повернулся. Первое впечатление – маска холодного контроля, натянутая поверх какой-то сильной эмоции. Потом я увидела, что не права, контроль не маска, а создан самой эмоцией, как тормоз Вестингауза автоматически включается струей пара. Замечательно свежее впечатление после общения с мистером Гэйлом. Я смотрела на Годфри Мэннинга с интересом и некоторой симпатией. Высокий, крепкий, коричневые волосы выгорели на солнце, умное узкое лицо и серые усталые глаза, будто он не выспался. Лет тридцать пять.

Филлида представила нас друг другу, он сказал что-то вежливое, но все его внимание сосредоточилось на ней. «Сказала им? Очень плохо?»

«Даже хуже. Налей выпить, ради бога, а? – Она села. – Что?.. Шотландский, пожалуйста. А тебе, Люси?»

«Если в кувшине сок, можно, пожалуйста, его? Он со льдом?»

«Конечно. – Годфри вручил нам стаканы. – Слушай, Фил. Я сейчас должен с ними поговорить? Они захотят что-нибудь спросить».

Она отпила, вздохнула и немного расслабилась. «На твоем месте я бы не стала. Я отпустила их домой, они ни слова не сказали, собрали вещи. Думаю, к ним придет полиция… Потом они захотят узнать у тебя каждую деталь, но сейчас вряд ли Мария способна что-нибудь воспринять, кроме того, что ее сын умер. Между прочим, она, по-моему, даже этого не поняла. Не поверила. Годфри, а… Никаких сомнений?»

Он задумался, смотрел, как виски льется в стакан. Замученное лицо, может быть, он даже и старше, чем я подумала. «Есть. В этом самая и жуть, понимаешь? Поэтому я до сих пор и не приходил… Шарил вокруг, думал, может, он мог выбраться на берег здесь или на материке, или, может, его нашли… Если его тело выбросило… Но в душе я уверен, что вероятности нет. Я видел, как он тонул».

«А вы были далеко?»

«Ровно посередине, подальше на север, в миле и от Кулуры, и в другую сторону».

Я спросила: «А что случилось?»

Они оба уставились на меня, будто забыли, что я здесь присутствую. Годфри Мэннинг расправил плечи и пригладил волосы жестом, который я потом хорошо узнала. «Знаете, я не совсем уверен. Звучит очень глупо? Но это чистая правда. Столько раз прокручивал все в голове, что уже не уверен, что действительно помню. И бессонная ночь вовсе не помогает. – Он подошел к столу, чтобы еще налить себе выпить, и сказал через плечо: – Самое плохое – навязчивое ощущение, что я мог что-то сделать и это предотвратить».

Филлида начала бурно протестовать, а я быстро сказала: «Уверена, что это не так! Простите, я не должна спрашивать. Вы, наверное, больше не хотите это обсуждать».

«Все нормально, – он вернулся к стулу, но не сел, просто оперся рукой о спинку. – Я уже беседовал об этом с полицией и Фил все описал вкратце. Худшее, можно сказать, кончено… Только помог бы мне бог говорить с его матерью… Она захочет узнать намного больше полиции. Между прочим, будет легче, я думаю, если еще об этом поговорить. – Он сделал большой глоток, который, похоже, был ему очень нужен, и посмотрел мне в глаза. – Встречали Спиро?»

«Приехала только вчера».

Его рот скривился. «Ну и начало для визита. Они с Мирандой близнецы, вы ведь видели ее и мать, и он работает, точнее работал, для меня».

«Фил говорила».

«Мне с ним очень повезло. Редкие для этих мест способности к технике. В большинстве деревень единственные „машины“ – ослики и мулы, и для мальчиков с такими интересами работы нет. Они уезжают в города. Но, конечно, Спиро хотел работать рядом с домом. Его отец умер, и он хотел жить с матерью и сестрой. Я приехал сюда в прошлом году, и он работал для меня с самого начала. Чего он не знал о яхтах, знать и не стоило, а если я скажу, что разрешал ему ездить на моей машине, вы поймете, как он был хорош. – Он кивнул в сторону окна, где на столе лежала большая папка. – Не знаю, говорила Фил или нет, но я работаю над книгой, в основном фотографии, и даже в этом Спиро был неоценим. Он не только усвоил достаточно, чтобы помогать технически, с обработкой пленок и всякое такое, но даже и позировал мне иногда».

«Фотографии восхитительные», – сказала Филлида. Мэннинг напряженно улыбнулся. «Хорошие, да? Ну вот, таким был Спиро, не властелин мира, что бы о нем ни говорила бедная Миранда. У него были умелые, почти умные руки, он медленно соображал и был упрям, как слепой осел, но ему можно было доверять. И у него имелось одно бесценное и очень важное для меня качество – на фотографиях он получался прекрасным, как во сне. Естественно держался перед камерой, просто невозможно было снять его плохо. – Он допил виски и поставил стакан. Стук стекла по столу прозвучал, как финальный гонг. – Что приводит нас к прошлой ночи». Пауза. Усталые серые глаза снова повернулись ко мне.

«Я экспериментировал с ночными фотографиями – лодки, рыбная ловля, лунные блики на воде, всякое такое, и решил попробовать снять восход и горы, покрытые снегом. Довольно сильный ветер, но не о чем беспокоиться. Взяли яхту, пошли вдоль берега. Может, знаете гору Пантократор на север отсюда? Береговая линия изгибается и идет почти на восток под прикрытием горы. Только повернув на север в открытое море, встречаешься с настоящей погодой. Мы добрались туда за полчаса до восхода и повернули напротив Кулуры – это самое узкое место между островом и материком. Море волновалось, хотя для моряка ничего страшного, а ветер с севера дул все сильнее…

Я в рубке занимался камерой, а Спиро был на корме, когда вдруг заглох мотор. Я крикнул, спросил, что случилось, услышал в ответ, что что-то намоталось на винт, и он его через минуту очистит. Так что я продолжал свои занятия, только скоро обнаружил, что яхта отклонилась от курса, повернулась поперек ветра и раскачивалась слишком сильно, чтобы считать это удобным. Поэтому я вышел посмотреть, что случилось. – Он поднял руку странным трагическим жестом. – Тогда это и произошло. Я увидел, что Спиро на корме наклонился, яхту сильно качнуло, и, Я думаю, не уверен, что я крикнул, чтобы он был осторожнее. Потом порыв ветра, волна или что-то еще ударило яхту в привальный брус, и она прыгнула, как бешеный мул. Спиро держался за леерную стойку, но она была скользкая, и он ее выпустил. Я увидел, что он пытается схватиться опять, но промахнулся и исчез. Когда я добрался на корму, его уже не было видно».

«Он не умел плавать?»

«Умел, но было очень темно, яхта дрейфовала быстро. Ветер стал намного сильнее, пока я работал в рубке, и нас за несколько секунд разнесло на ярды. Даже если бы он оставался на плаву, его было бы трудно найти… А я не думаю, что так, он бы закричал, я бы точно что-нибудь услышал. Я сам орал, даже охрип, но ответа не было…»

Он опять встал, подошел к окну. «Ну вот и все. Я выбросил спасательный пояс, но меня несло очень быстро, а ко времени, когда я включил мотор и вернулся туда, где он, по-моему, выпал, не осталось никаких признаков. Я был приблизительно на месте, потому что пояс нашел, и плавал там очень глупо несколько часов, но как-то не мог сдаться и бросить все так… Рыбацкая лодка тоже появилась и помогала, но толку не было». Пауза. Он стоял к нам спиной и смотрел – а улицу.

Филлида пробормотала мрачно: «Это ужас, ужас…»

«А винт действительно был обмотан?» – спросила я.

Он обернулся. «Что? Не был. По крайней мере, я там ничего не увидел. Засорилась форсунка. Я все привел в порядок за несколько секунд, если бы он сначала посмотрел там…» Он пожал плечами и не закончил фразы.

«Ну ладно, – сказала Фил, искусственно оживившись. – Я честно не понимаю, чего ты себя винишь. Ну что ты еще мог сделать?»

«Да я не обвиняю себя в том, что случилось, это было бы абсурдно. Мне так тяжело оттого, что я его не нашел. Болтаться два часа в черном ветреном море и знать все время, что в любую минуту может стать слишком поздно… Пойми меня правильно, но было бы легче, если бы я привез домой его тело».

«Потому что мать не верит, что он утонул?»

Он кивнул. «Она будет надеяться вопреки всем доводам разума и ждать, что он появится. А потом, когда… если его тело выбросит на берег, все начнется сначала».

Филлида сказала: «Тогда только остается надеяться, что тело скоро найдут».

«Сомневаюсь. Ветер и волны направлялись в другую сторону. Если его выбросило на берег Албании, мы, возможно, никогда о нем не услышим. Она будет ждать годами».

«Как отца», – сказала я.

Годфри смотрел на меня несколько секунд, будто забыл, кто я. «Отца? Господи, да. Забыл.».

Филлида заволновалась: «Ну и не вспоминай, ради бога. Перестань терзаться! Ситуация достаточно ужасна и без того, чтобы обвинять себя в том, чему не мог помочь или воспрепятствовать».

«Если бы еще его мать и сестра это понимали».

«Конечно, поймут. Когда спадет шок, и ты сможешь с ними поговорить, нужно рассказать им все, как нам. Увидишь, они это примут, не будут тебя ни хвалить, ни ругать. Принимают все, что делает с ними судьба. Такие люди. Сильные, как их скалы, и верят так же крепко». Он смотрел на нее несколько удивленно. Люди, знакомые с Филлидой только поверхностно, как с легкомысленной и хорошенькой дамочкой, всегда удивляются, наткнувшись на фундамент мощной материнской теплоты. Она выглядела благодарной и расслабленной, будто освободила его от всех обвинений, и это для нее важно. Улыбнулась. «Твоя беда в том, что ты не только пережил ужасную историю и шок, но еще и боишься встретиться лицом к лицу с Марией и перенести сцену, ничего в этом странного нет. Но не надо беспокоиться, сцен не будет, им даже не придет в голову задавать вопросы».

«Не совсем понимаешь. Спиро не должен был со мной идти прошлой ночью, у него было свидание в городе. Я убедил его отменить это дело. Его мать даже не знала до последней минуты».

«Ну и что? Ты, наверное, платил ему за переработку, как всегда? Так я и думала… Да, знаю, Мария говорила. Поверь, они будут ужасно благодарны за то, что ты давал ему работу и платил всегда очень великодушно. Спиро очень хорошо о тебе думал, и его мать тоже. Господи, да тебе ли беспокоиться, что они о тебе скажут!»

«Могу им что-нибудь предложить, как ты думаешь?»

«Деньги? Не знаю. Подумаю. Не совсем представляю, что они теперь могут делать… Но пока не будем об этом беспокоиться. Задам пару тактичных вопросов и дам знать, ладно? Но знаешь, лучше забери фотографии. Я не успела посмотреть, но Марии ни к чему сейчас их видеть».

«Да, конечно». Он взял папку и прижал к себе, будто не знал, что делать дальше.

Профессия приучила меня смотреть на лица и слушать голоса, а если объекты наблюдения находятся в состоянии стресса, это даже интереснее. Никогда не буду актрисой высшего класса, но хорошо понимаю людей. Сейчас я почувствовала в состоянии Годфри Мэннинга и его жажде успокоительных слов что-то не соответствующее характеру. Потрясающая разница между тем, каким он, по идее, должен быть, и тем, что сделал из него шок, просто выводила из равновесия. Как актер, не вошедший в роль. Поэтому я заявила совершенно бестактно, будто вывести его из этого состояния было очень важно: «А это фотографии для книжки?»

«Некоторые. Я вчера принес Фил посмотреть, хотите взглянуть?» Он быстро пересек комнату и положил папку на низкий столик у моего стула.

Очень сомневаюсь, что мне хотелось смотреть на фотографии мертвого мальчика, но Фил не протестовала, а для Годфри это было явное облегчение. Поэтому я приступила к делу. Сначала видовые снимки – голые скалы, яркое море, цветы на скалах, крестьянки с козами и осликами между цветущих яблонь или склонившиеся над каменным бассейном с горой разноцветного белья. Море. Иногда берег с кружевами водорослей, или завившаяся волна, или ее следы на высыхающем песке. На одной дельфин улыбался прямо в камеру. Я даже вскрикнула, впервые вспомнив утреннее приключение. Но тут Филлида отодвинула фотографию, и я увидела покойного мальчика.

Круглое лицо, широкая улыбка, загорелая кожа и густые черные волосы, упругие, как вереск, почти как у сестры. Но сразу понятно, о чем говорил Годфри. Могучая шея, которая придавала Миранде крестьянский вид, превратилась в классическую силу, знакомые линии могучей скульптуры. Мальчик подходил к скалам и морю, как колонны античных развалин.

Я не знала, как нарушить молчание, но сестра сделала это очень просто. «Знаешь, Годфри, я совершенно уверена, что позже, когда все немного устоится, Мария с огромным удовольствием возьмет одну из них. Ты сможешь для нее напечатать?»

«Если ты так думаешь… Может, это идея. Да, и вставлю в рамку. – Он начал запихивать фотографии обратно в папку. – Когда-нибудь поможешь выбрать такую, чтобы ей понравилась?»

«Нет вопросов. – Она вытащила одну из пачки. – Эта. Лучше я много лет не видела, и он очень на себя похож».

«Да, удачная». А голос совершенно бесцветный.

Я молча смотрела, не могла оторваться. Дельфин изогнулся аркой в бирюзовом море, со спины стекают серебряные капли. Бронзовый обнаженный мальчик протянул к нему руку и смеется, прямое, как стрела, тело пересекает дугу дельфина в точке, известной художникам, как золотое сечение. Одно из чудес фотографии – мастерство и удача – безупречно соединили цвет, свет и материю и запечатлели навсегда. «Это прекрасно! Другого слова не подберешь! Миф! Если бы сама не видела дельфина, подумала бы, что это подделка!»

Годфри смотрел на картинку безо всякого выражения, а теперь улыбнулся. «Он совершенно настоящий. Спиро приручил его для меня, и зверь приплывал играть, когда мальчик заходил в воду. Готовое сотрудничать создание с массой личного очарования. Говорите, вы его видели?»

«Да. Пошла купаться, и он пришел посмотреть. Между прочим, вы его чуть совсем не потеряли сегодня утром».

«Потеряли дельфина? – спросила Фил. – О чем ты, ради бога, говоришь?»

«Кто-то в него стрелял. Я задыхалась от желания все рассказать, но твои новости вышибли все это из моей головы. Когда я была в заливе, кто-то, очевидно, скрывался в лесу с винтовкой и стрелял. Если бы я не оказалась на месте и не спугнула дельфина, скорее всего, злодей бы попал».

«Но… Это невозможно!» По крайней мере я сломала сосредоточенность Мэннинга на смерти Спиро. Он неодобрительно на меня посмотрел. «В лесу? Стрелял? Вы уверены?»

«Совершенно. Что еще хуже, винтовка была с глушителем, значит, это не охотник за зайцами, который решил поразвлечься и пострелять в дельфина. Это сознательная попытка убийства. Я сидела под деревьями, и он, надо полагать, меня не видел. Но когда я завизжала и прыгнула к дельфину, выстрелы прекратились».

«Но Люси! – Филлида пришла в ужас. – В тебя могли попасть!»

«Не подумала. Разъярилась, должна была его остановить».

«Ты никогда не думаешь! Однажды тебя убьют! – Она повернулась к Годфри с жестом возмущенным и веселым одновременно. – Она всегда такая. Единственно, от чего она всегда слетает с катушек, это звери. Спасает тонущих пауков и ос, убирает муравьев с дороги. Что смешно, они на нее реагируют. Однажды она взяла в руки гадюку, и та ее не укусила».

«Она замерзла, – сказала я сурово, а Годфри смотрел на меня, будто на редкую извращенку. – Не люблю, когда кому-то плохо, вот и все. Поэтому теперь буду за ним присматривать и купаться каждый день. Ваш дельфин заимел телохранительницу, мистер Мэннинг».

«Восхищен».

Фил сказала: «Но я все равно не верю. Да кому на всем белом свете это может в голову взбрести, в лесу с ружьем…»

Мне показалось, что Годфри собирается ответить, но он продолжал складывать фотографии, закрыл папку с хлопком. «Не представляю. Вы, надо полагать, никого не видели?»

«Видела».

Это произвело сенсацию. Филлида пискнула и хлопнула рукой по месту, где находился Калибан. Годфри Мэннинг быстро спросил: «Да? Где? Вы, наверное, не подошли поближе, чтобы узнать, кто это?»

«Подошла, в лес под террасой Кастелло, и он был совершенно мерзкий! Он сказал, что он сын Джулиана Гэйла и…»

«Макс Гэйл! – Это Филлида. – Люси, ты пытаешься сказать, что Макс Гэйл бегал по лесам с винтовкой и целился во всех вместе и каждого в отдельности? Не дури!»

«Ну он не признался. И уже избавился от ружья, так что я не могла доказать, но я ему не верю. Он выглядел, будто способен на все, и потом грубил ужасно, а в этом не было никакой нужды».

«Вы зашли на их территорию», – сказал Годфри сухо.

«Все равно это не мог быть он!» – сказала сестра уверенно.

«Возможно, нет», – изрек Годфри.

Она внимательно на него посмотрела: «Что?»

«Ничего».

Но она, похоже, поняла, чего он не сказал. Ее глаза расширились. «Но с какой стати… – Она задохнулась и поменяла цвет. – Господи боже, а вдруг это… Годфри, это страшно! Если он получит в руки ружье…»

«Вот именно. А если так, естественно, Гэйл его прикроет».

«Но что можно сделать? В смысле, если есть опасность…»

«Больше не будет. Слушай, Фил, все в порядке. Если Макс Гэйл раньше и не знал, то теперь знает, и ему хватит ума держать все подобные предметы вне пределов достижимости».

«Как? Только скажи как? Когда-нибудь был в этом жутком паноптикуме?»

«Нет. С какой стати? Там есть оружейная комната или что-то в этом духе?»

«Комната! О дай мне силы! Комната! В Кастелло оружие вместо обоев. Ружья, кинжалы, копья, дротики, все, что бывает. От карабинов до кастетов. У парадного входа даже пушка. Боже мой, дедушка Лео коллекционировал эти вещи! Никто и не заметит, если пропадет дюжина винтовок».

«Очень мило».

Тут я не выдержала. «Послушайте, еще минута, и я завизжу. Что за тайна? Вы говорите про Джулиана Гэйла? Если да, я никогда в жизни не слышала большей ерунды. С какой стати ему беситься с винтовкой? Он мог бы пристрелить нескольких театральных критиков, знаю таких, которые много лет на это напрашивались, но не дельфина. Это невозможно!»

«Вы его знаете?» – спросил Годфри грубо и удивленно.

«Никогда не встречала, над нами звезды разные. Но знаю массу людей, которые с ним работали, и все его обожают. Это не для него. Если спросите, откуда я знаю, то скажу, что видела каждую пьесу, в которой он участвовал последние десять лет, и если есть на свете люди, которые не могут скрыть всех деталей своей сущности, то это актеры. Кажется парадоксом, но правда. И чтобы Джулиан Гэйл убил живое существо, вышедшее из греческого мифа, нет, не годится никуда. Если он был пьян или сошел с ума… – Я остановилась. То, как они переглянулись, не оставило бы равнодушным даже счетчик Гейгера. Эту тишину можно было потрогать. – Ну?»

Годфри прокашлялся. Казалось, он не знает, как начать.

«Но ради бога, если она собирается пробыть здесь несколько недель, лучше рассказать, – произнесла сестра. – Наверняка она его рано или поздно встретит. Он ходит только к Каритису и играть в шахматы с кем-то в Корфу, а остальное время его никогда не оставляют одного, но я однажды встретила его у Каритисов, а Люси может наткнуться на него на улице».

«Да, наверное».

Филлида повернулась ко мне. «Ты сказала утром, что тебе интересно, почему он пропал, уйдя со сцены. Знаешь про автомобильную катастрофу три-четыре года назад, когда погибли его жена и дочь?»

«Боже мой, да. Это произошло за неделю до его первого появления в „Тигр, тигр“. Я видела спектакль через месяц. Сэру Джулиану повезло, в этой роли нужно столько слез, что можно кошку утопить, так что он играл лучше, чем всегда, если это возможно, но похудел на несколько стоунов. Знаю, что он болел потом, ходили слухи, что уйдет в отставку, но никто не верил. Он был в полном порядке во время сезона в Стратфорде, но неожиданно объявили, что в „Буре“ он появится последний раз. Что тогда случилось? Опять заболел?»

«В некотором роде. Закончил в сумасшедшем доме, нервный срыв, был там год».

Я смотрела на нее в полном шоке. «Не представляла…»

«Никто не знал. Такие вещи не рекламируют, особенно, если человек на виду, как Джулиан Гэйл. Я узнала только потому, что Макс сказал что-то Лео, когда снимал дом, а потом один друг досказал остальное. Предполагается, что сэру Джулиану лучше, он иногда ходит в гости, но его всегда кто-нибудь сопровождает».

«Ты хочешь сказать, что он должен быть под наблюдением? Пытаешься меня уверить, что Джулиан Гэйл… – Я остановилась. Почему слова такие жуткие? Даже если они не вызывают в памяти гротесковых образов Бедлама, они даже хуже, нежные синонимы самой трагической болезни из всех. – Неуравновешенный?» – закончила я.

«Не знаю! – Филлида пребывала в смятении. – Бог его знает, не хочется придавать этому слишком большое значение, и вообще, раз его выписали, если это правильное слово, из дома, значит, он наверняка в порядке?»

«Но он должен быть в порядке! И вообще, ты сказала, что встречала его. Каким он показался?»

«Совершенно нормальным. На самом деле он впечатляет, я в него влюбилась сразу, как с обрыва упала. Очаровательный. – Она взволнованно взглянула на Годфри. – Не ведь могут быть рецидивы? Никогда не думала, даже идея не возникала… Но если подумать, что дети приедут сюда на каникулы, и вообще…»

«Послушайте, вы слишком впечатлительные. Одно упоминание ружья раздуло все сверх разумных пропорций. Человек вовсе не маньяк-убийца или что-то вроде этого… И никогда не был, иначе бы он здесь не находился».

«Да, можно предположить, что ты прав. Глупо паниковать. – Она вздохнула. – И Люси это, скорее всего, показалось. Она не видела ружья и не слышала!.. Давайте забудем про это, а?»

Я не стала настаивать. Это потеряло значение. То, что я только что услышала, было слишком печально. Я сказала: «Лучше бы я была повежливее с мистером Гэйлом. Ему, наверное, тяжело приходится. Для других-то это плохо, а для сына…»

«Ой, милая, не страдай ты так! – Фил успокоилась и решила умиротворить всех окружающих. – Возможно, мы совершенно ошибаемся, и с ним ничего не случилось, просто пожилому человеку захотелось мира и спокойствия, а Макс смотрит, чтобы он их получил. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что Макс устроил карантин из эгоистических соображений. Он пишет партитуру какого-то фильма, и он-то вот вообще нигде не появляется. Вспомни все эти надписи с угрозой пристрелить нарушителей, а еще и молодой Адонис – телохранитель…»

«Молодой кто?»

«Адонис, садовник».

«Вот это да! Разве может быть такое имя у человека, даже в Греции?»

«Оно его вполне устраивает, уж поверь».

Фил повернулась к Годфри, сказала что-то про Адониса, который, похоже, был близким другом Спиро. Опять прозвучало имя Миранды, что-то про приданое и трудности после смерти брата. Но я больше не слушала. Меня придавили услышанные новости, не так-то легко, когда падают идолы. Будто я долго путешествовала, чтобы увидеть Давида Микеланджело, а нашла только разбитый пьедестал.

Я вспомнила ясно, будто это было вчера, его последнее появление в «Буре», умные ритмичные стихи, когда Просперо отрекается от темных сил. Если это правда, они и еще о многом говорили.



«… От грубой магии

Я отрекаюсь здесь.

Когда я обрету

Ту музыку небес (она уже звучит),

Чтобы дойти до самого конца

В очарованьи воздуха, тогда

Я уничтожу все, зарою в глубину

Земли свой жезл.

И глубже,

Чем услышишь камня стук,

Я книгу утоплю».



Я завертелась на стуле, оттолкнула усилием воли свою печаль и возвратилась в salotto, откуда собирался уходить Годфри Мэннинг. «Лучше пойду. Хотел спросить, Фил, когда Лео приезжает?»

«Может, в следующую субботу. Не уверена. Но на Пасху точно, вместе с детьми. Думаешь, пора? Может, останешься, поешь с нами. Мария приготовила овощи, слава богу, терпеть не могу сырую картошку, а остальное все холодное. Оставайся».

«С удовольствием бы, но хочу находиться у телефона. Могут быть новости».

«Да, конечно. Перезвонишь сразу, если что-то узнаешь, ладно?»

«Обязательно. – Он поднял папку. – Дай знать, как только Мария захочет меня видеть». Попрощался и ушел.

Мы сидели в тишине, пока рокот его автомобиля не затих за деревьями. «Ну ладно, – сказала сестра. – Лучше найти что-нибудь съедобное. Бедный Годфри, плохо ему. Хотя странно. Никогда не думала, что он так может реагировать. Должно быть, был привязан к Спиро больше, чем признает».

«Фил», – сказала я резко.

«Мм?»

«Это правда или ты опять выдумываешь, что Джулиан Гэйл – отец Миранды?»

Она посмотрела искоса: «Ну… Да черт побери, Люси, нельзя воспринимать все так буквально! Бог его знает, что-то в этом есть, только неизвестно что. Он окрестил девочку Мирандой, а можешь ты представить себе корфи-ота, который выбрал бы такое имя? А потом муж Марии их покинул. Готова спорить, что Джулиан Гэйл поддерживал семью. Мария не говорила ни слова, но у Миранды проскакивало кое-что пару раз, уверена, что он им помогает. А почему? Ведь не потому же, что знал мужа во время войны!»

«Раз они близнецы, значит, он отец Спиро тоже?»

«Элементарный биологический здравый смысл подсказывает, что ты даже, возможно, права. Ой. – Она подпрыгнула на стуле и вытаращила глаза. – Ты имеешь в виду, что кто-то должен пойти и сообщить об этом ему? Но Люси, это только слухи, и не может же он этого признать, как? Ну то есть если туда пойти и…»

«Я не о том. В любом случае, говорить не наше дело, Мария сама скажет. И скоро. Забудь. Где этот твой полдник, умираю с голода».

Мы пошли на кухню, а я думала, что Джулиан Гэйл, скорее всего, уже знает. Видела в окно, как Мария и Миранда вместе вышли из дома. И не на проезжую дорогу, которая вела к их коттеджу. На маленькую тропинку, где я ходила утром. Она ведет только в пустой залив и Кастелло дей Фьори.




4


Шли дни, мирные и красивые. Я держала слово и каждый день спускалась к морю. Иногда дельфин появлялся, но никогда не подходил достаточно близко для прикосновения. Хотя понятно, что ради блага зверя нужно бы его отпугнуть навсегда, мирное присутствие дельфина так меня восхищало, что я не могла себя заставить сделать то, что покажется ему предательством. Я приглядывала и за террасой Кастелло, но больше никто не стрелял. Не ходило и никаких слухов о том, чтобы кто-нибудь местный баловался в лесу с ружьем. Но я каждый день плавала, смотрела и никогда не покидала залива, пока дельфин не уплывал в открытое море.

Новостей о Спиро не было. Мария с дочерью вернулись на виллу Форли на следующее утро после смерти мальчика и стоически выполняли свою работу. Миранда потеряла яркость и пухлость, похоже, много плакала, говорила и двигалась несколько заторможенно. Марию я видела мало, она больше держалась на кухне, молча занималась своим делом, закрыв лицо черным платком.

Погода стояла сияющая, жара даже в тени. Филлида вся извелась. Раза два она ходила со мной гулять по окрестностям или в город Корфу. Однажды вечером Годфри Мэннинг пригласил нас пообедать в отель «Палас». Но в целом неделя прошла очень тихо, я купалась, сидела на террасе с Филлидой или брала ее маленькую машинку и каталась вокруг, исследовала местность.

Лео не сумел приехать на выходные, без него прошло и вербное воскресенье. Фил предложила мне отправиться в город посмотреть на крестный ход. Это один из четырех раз в год, когда святого этого острова, Спиридона, выносят из церкви, где он лежит в темном алтаре среди тлеющих свечей. Его несут по улицам на золотых носилках. Это не образ святого, а мумифицированное тело, поэтому он всем родной и будто со всеми в родстве. Жители острова верят, что он по-доброму заботится о Корфу и всех его людях, только тем и занимается, что как можно основательнее вникает в их дела. Наверное, поэтому в дни крестного хода все население острова собирается в городе, чтобы его приветствовать.

«Более того, – сказала сестра, – это красивое шествие, не просто парад с гоготом медных труб. У святого Спиро красивый золотой стул, его лицо совершенно ясно видно сквозь стекло. Оно вовсе не противное, ни капельки. Он такой маленький и… уютный! – Она засмеялась. – Если долго пробудешь на Корфу, тебе покажется, что ты с ним знакома лично. Он во все вмешивается на острове, следит за рыбаками, поднимает ветер, устанавливает подходящую погоду для урожая, приводит мальчиков домой из моря… – Она остановилась и вздохнула. – Бедная Мария. Интересно, она пойдет? Обычно не пропускает».

«А ты? Уверена, что не присоединишься ко мне?»

Она покачала головой. «Останусь дома. Нужно долго стоять, пока крестный ход проходит мимо, и там толкаются. Мы с Калибаном занимаем слишком много места. Вернешься к полднику? Ну и хорошо. Желаю приятно провести время».

Маленький городок Корфу заполнила праздничная толпа, воздух звенел колоколами. Поток людей нес меня по узким улицам, шумела толпа, откуда-то доносились звуки последней репетиции оркестра. В магазинах продавалась еда, сласти и игрушки, их окна заполняли пурпурные яйца, готовые к Пасхе, петушки, куклы, корзинки с маленькими апельсинами и огромные кролики. Кто-то попытался продать мне губку размером с футбольный мяч, еще кто-то попробовал убедить, что мне могут понадобиться связка лука и красный плюшевый ослик, но я не поддалась. В конце концов я выбралась на Эспланаду, главную площадь Корфу. Мостовая была совсем забита, но когда я попыталась устроиться в задних рядах, крестьяне, которые приехали в город рано утром и давным-давно заняли места, бурно жестикулируя, пропустили меня вперед.

Где-то ударил большой колокол, потом донесся отдаленный звук оркестра. Толпа почти затихла, все повернули головы к узкой улице Никифорова, где вспыхивали первые хоругви и медленно двигались на освещенную солнцем площадь. Крестный ход начался.

Не знаю, чего я ожидала, забавного интересного спектакля. Все иностранное стоит запечатлеть на пленку и забыть, пока не вытащишь фотографии когда-нибудь вечером дома. А все оказалось очень трогательно.

Оркестры – их было четыре, все роскошно разнаряженные, – играли торжественно и довольно плохо, каждый свою мелодию. Огромные и жутко тяжелые деревенские хоругви были грубо разрисованы божественными преданиями. Мужчины, которые их несли, потели и дрожали, а лица помогавших им мальчиков сохраняли выражение пламенной мрачности. Дети в разной школьной форме были так красивы, что почти не бросалась в глаза изношенность их одежды, а молодые люди были просто роскошны.

Нельзя было ни на минуту усомниться, что все это делается в честь святого. Люди, столпившиеся вокруг, смотрели в тишине, не двигались и не толкались. Полиции не было, а в Афинах она бы присутствовала обязательно. Их собственный Спиридон, патрон острова, вышел на солнце, чтобы их благословить.

И вот он появился. Архиепископ, белобородый старец девяносто двух лет от роду, шел впереди, за ним священнослужители в шафрановых, белых и красных ризах сияли на солнце, а заплатки видно только вблизи. Потом шел лес высоких белых свечей, каждая в золотой короне, украшенная цветами и длинными белыми, пурпурными и сиреневыми лентами. В конце концов, в окружении четырех золотых фонарей и под балдахином появились золотые носилки, там сидел святой, и все его видели. Маленький, голова склонилась к левому плечу, мертвое лицо почти плоское, сгусток тени за сверкающим стеклом.

Женщины вокруг закрестились, зашевелили губами. Святой и сопровождающие его лица остановились помолиться, и музыка замолкла. Салютом выстрелила пушка в старой крепости, эхом взлетела стая голубей, свистя крыльями в тишине.

Я смотрела на сияющие на солнце ленты, увядающие цветы, поднятую старую руку архиепископа, сияющие лица причесанных крестьянок. Как ни странно, горло мое сжалось, будто от слез.

Всхлипнула женщина от неожиданной печали, очень громко в тишине. Я обернулась, не удержалась. Миранда. Она стояла в нескольких ярдах от меня среди толпы, пламенно смотрела на святого, шевелила губами и безостановочно крестилась. В ее лице были страсть и горе, она будто упрекала святого за недосмотр. Ничего странного в этом нет, греческая религия проста. Старая церковь знала толк в утешении, намного легче, когда точно знаешь, кто виноват.

Процессия прошла, толпа начала рассыпаться. Я увидела, как Миранда быстро уходит, будто стыдится слез. Люди разбредались в узкие улицы, я двинулась на улицу Никифороса к пристани, около которой оставила машину.

На полпути есть маленькая площадь. Там я снова увидела Миранду, она стояла у платана спиной ко мне, прижав руки к лицу, похоже, плакала. Я не знала, что делать, но к девушке вдруг подошел мужчина, который стоял недалеко и смотрел на нее. Она не шевельнулась, не показала, что заметила его, но стояла тихо, спиной к нему, опустив голову. Я не видела его лица, только подумала, что его молодость и силу не может скрыть даже дешевый ярко-голубой костюм. Он подошел к ней ближе, говорил тихо, вроде уговаривал. Мне показалось, что он убеждает Миранду повернуть в боковую улицу подальше от толпы, но она отказывается. Потом она закрыла платком лицо, явно не хотела с ним общаться.

Я быстро подошла. «Миранда, это мисс Люси. У меня здесь машина, и я сейчас еду обратно. Хочешь, отвезу тебя домой?» Она повернулась. Глаза мокрые от слез. Молча кивнула.

Я не смотрела на молодого человека, думала, что он сейчас сам отвяжется и пропадет в толпе. Но он воскликнул, будто с облегчением: «Спасибо большое! Вы очень добры! Ей не нужно было приходить, конечно, а теперь час не будет автобуса! Конечно, ей надо домой!» Уставилась я на него, не из-за странного отношения к девушке или неожиданно безупречного английского, а просто из-за внешности. В стране, где все молодые красивы, он все равно потрясал. Правильные византийские черты, чистая кожа, огромные глаза с длинными ресницами, как на греческих иконах. Этот тип обессмертил Эль Греко, но, оказывается, он до сих пор существует в жизни. В молодом человеке, впрочем, не было меланхолии и слабости, которые (естественно) присутствуют у святых, проводящих дни на штукатурке церковных стен. Они смотрят на грешный мир, сжав маленькие губки, слегка склонив головы, с осуждением и легким удивлением. Этот юноша явно уже несколько лет с удовольствием наблюдал грешный мир и поглощал его дары. Не святой, вовсе нет. И не старше девятнадцати. Красивые глаза смотрели на меня с откровенным греческим восторгом. «Вы, должно быть, мисс Веринг?»

«Почему, да. – Я удивилась, а потом сообразила кто это. – А вы… Адонис?» Очень трудно произносить такое имя, я смущалась, будто обозвала кого-то Венерой или Купидоном. То, что в Греции можно запросто встретить Перикла, Аспазию, Электру и даже Алквиада, вовсе не помогало. Уж слишком прекрасен, вот в чем дело. Он улыбнулся. Очень белые зубы, а ресницы ну никак не короче дюйма.

«Немножко чересчур, да? Греки зовут меня Адони. – Он произнес это, как A-thoni. – Может, так вам легче? Не так нежно?»

«Слишком вы понятливый!» – воскликнула я непроизвольно, он засмеялся, но резко посерьезнел.

«Где ваша машина, мисс Веринг?»

«Рядом с портом. Это совсем близко, но так много народу…»

«Можем обойти. – Он показал в узкую улочку на углу площади, которая ступеньками уходила между двух высоких домов. Я снова посмотрела на тихую девушку, которая пассивно ждала. – Она пойдет», – сказал Адони, быстро заговорил по-гречески, а потом повернулся ко мне и повел через площадь, а потом вверх по ступенькам. Миранда шла на несколько шагов сзади. Он сказал мне на ухо: «Не надо было ей приходить, но она очень религиозна. Нужно было подождать, всего неделя, как он умер».

«Вы хорошо его знали?»

«Он был моим другом».

Лицо его закрылось, будто он все сказал. А наверное, так и было. «Извините».

Какое-то время мы шли в тишине по пустынным аллеям, мелькали только тощие кошки, и пели птички на стенах. Тут и там между домами росли из земли ярко освещенные солнцем камни, пыльные котята запекали себя среди бархатцев и ноготков, старухи выглядывали из темных дверей. Шаги эхом отражались от стен, а с главной улицы разговоры и смех доносились, как рев отдаленной горной реки. Скоро дорога расширилась, широкий пролет ступеней провел нас мимо церковной стены прямо на площадь у порта, где я оставила «фиат» Фил. Здесь тоже толпился народ, но уже маленькими кучками, целеустремленно отыскивающими транспорт домой или полдневную еду. Никто не обращал на нас внимания.

Адони, очевидно, знал машину, уверенно к ней пропихался и протянул руку за ключами. Безвольно, почти как Миранда, которая до сих пор не произнесла ни слова, я ему их вручила. Он открыл двери, направил Миранду на заднее сиденье. Она влезла со склоненной головой и устроилась в уголке. Мне стало интересно и забавно, этот талантливый юноша что ли собирается везти нас обоих домой? А как бы отнеслась к этому Фил? Но он не сделал такой попытки.

Пустил меня на место водителя, закрыл дверь и устроился рядом. «Привыкли к нашему движению?»

«Да». Если он имел в виду обыкновение ездить по правой стороне, то я это усвоила. А что касается движения, на Корфу его практически не было. Если за обычное путешествие я встречала один грузовик и полдюжины осликов, то это было уже очень много. Но сегодня на бульваре у залива было много народу. Наверное, поэтому Адони молчал, пока мы пробирались на северную дорогу. Крутой нескладный поворот, а потом прямо между стенами багряника и асфодели. Дорогу немного попортили зимние дожди, так что я ехала медленно, а третья передача тарахтит. Под прикрытием шума я тихо спросила Адони: «Миранда с матерью смогут себя содержать теперь, когда Спиро нет?»

«О них позаботятся», – сказал он однозначно и с полной уверенностью.

Я удивилась и заинтересовалась. Если Годфри Мэннинг сделал предложение, он бы наверняка рассказал Филлиде. К тому же, что бы он ни решил дать сейчас, вряд ли он посчитает, что обязан делать это постоянно. Если семью обеспечит Джулиан Гэйл, значит, Филлида не ошиблась насчет близнецов. Я была бы просто ненормальная, если бы не попыталась выяснить. «Рада слышать. Не знала, что у них есть родственники».

«Есть, конечно, сэр Гэйл, но я не имел в виду его или Макса. Я хотел сказать, что сам за ними присмотрю».

«Вы?»

Он кивнул и глянул через плечо на Миранду. Я видела ее в зеркало, она не обращала внимания на наш тихий английский разговор, да мы и слишком быстро для нее говорили. Она смотрела в окно и была где-то далеко. Адони наклонился и положил палец на кнопку радио, греческие и итальянские машины без музыки не ездят. «Разрешите?»

«Конечно».

Резко замычал какой-то поп-певец с афинского радио. Адони тихо произнес: «Я женюсь на ней. Приданого нет, но это не важно. Спиро был моим другом, и существуют человеческие обязательства. Он экономил для нее, но теперь, когда он умер, эти деньги нужны ее матери, и я не могу их взять».

В старом греческом свадебном контракте девушка приносила богатство и землю, а юноша только мужество, и это считалось хорошим обменом. Урожай на дочерей мог довести семью до нищенства, Миранда в таких обстоятельства вряд ли могла надеяться выйти замуж. И этот прекрасный парень, которого с восторгом приняла бы любая семья, предлагает контракт, обеспечивает весь капитал. В его мужских достоинствах сомневаться невозможно, у него хорошая работа в стране, где почти нет рабочих мест, и, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, он ее не потеряет. Красивый Адони был бы достойным ответом на любую молитву. Он это, конечно, знал, отнюдь не дурак, но чувствовал себя обязанным мертвому другу и, судя по всему, выполнит свой долг до конца, эффективно и ко всеобщему удовлетворению, не только Мирандиному. И кроме того (прозаически подумала я), Лео, надо полагать, подарит замечательный свадебный подарок.

«Конечно, – добавил Адони, – сэр Гэйл может дать ей приданое, не знаю. Но это не меняет дела, я возьму ее. Я еще ей не сказал, но позже, когда будет удобно, скажу сэру Гэйлу, и он все организует».

«Я… Конечно. Надеюсь, вы будете очень счастливы».

«Спасибо».

«Сэр Джулиан… чувствует себя за них ответственным, Да?»

«Он крестный отец близнецов. У вас в Англии, кажется, это тоже есть, но не совсем так. В Греции крестный отец, koumbaros, играет большую роль в жизни ребенка, часто он важнее отца, и именно он организует свадебный контракт».

«Понятно. – Вот как все просто. – Я знала, что сэр Джулиан знаком с семьей много лет и крестил детей, но не догадывалась, что… Что он за них отвечает. Несчастье было для него, наверное, ужасным шоком. Как он?»

«Все в порядке. Встречали его, мисс Веринг?»

«Нет, мне казалось, он ни с кем не видится».

«Он действительно не слишком много выходит, это правда, но с лета у него были посетители. Но Макса вы видели, да?»

«Да». Ничто в его голосе не выдавало, знал ли он что-нибудь о нашей встрече. Но раз он называет его просто по имени, отношения, значит, достаточно неформальные, чтобы он знал, что именно произошло. В любом случае, это именно он сбрасывает посетителей со скалы. Несомненно, он все об этом слышал. А может, у него даже есть приказы, что делать, если опять припрется мисс Люси Веринг… Я сказала деревянным голосом: «Я так поняла, что он тоже ни с кем не общается».

«Это зависит… – ответил Адони жизнерадостно. Он вытащил откуда-то тряпку и начал вытирать стекло. – Не то, чтобы это помогало от насекомых, которые налипают на стекло снаружи. Мы почти приехали, может, остановитесь, чтобы я их убрал?»

«Они мне не мешают, спасибо».

Разговор, значит, окончен. В любом случае Миранда начала возвращаться к жизни. Сиденье под ней заскрипело, в зеркало я увидела, что она опять подняла платок и смотрела в затылок Адони. Что-то в выражении ее лица указывало, что их брак будет удачным.

Я сказала тоном человека, который переводит разговор на нейтральную тему: «Вы когда-нибудь ходите на охоту?»

Не обманула, засмеялся. «Все еще ищете своего преступника? Думаю, вы ошиблись, ни один грек в дельфина не выстрелит. Я тоже моряк, все корфиоты моряки, а дельфин приносит хорошую погоду. У нас даже бывает „дельфинья погода“ – летом, когда дельфины плывут рядом с лодками. Нет, я стреляю только в людей».

«В людей?!»

«Пошутил. Приехали. Спасибо, что подвезли. Отведу Миранду к матери, а потом обещал вернуться в Кастелло. Макс хочет днем уйти. Может, там скоро и увидимся».

«Спасибо, но… Вряд ли».

«Очень жаль. Пока вы здесь, нужно посмотреть на апельсиновые плантации, это что-то необыкновенное. Слышали про миниатюрные деревья? Очень хороши. – Быстрая улыбка. – С удовольствием бы вам их показал».

«Может, когда-нибудь».

«Надеюсь. Пошли, Миранда».

Заводя мотор, я увидела, как он вводит девушку в дверь дома ее матери, будто в свой. Я почувствовала острую, определенно крайне примитивную зависть к женщинам, у которых проблемы просто забирают из рук и решают, хотят они того или нет, независимой эмансипированной ногой нажала на педаль и покатилась по кочкам вниз к повороту на виллу Форли. По крайней мере, раз Макса Гэйла не будет, днем поплаваю спокойно.

Купаться я отправилась после чая, когда тепло начало спадать и скала уронила тень на песок. Потом я оделась, подняла полотенце и медленно пошла вверх по тропинке.

На поляне у озера я остановилась отдышаться. Журчал прохладный ручей, золотой свет прорывался через листья молодых дубов. Где-то пела одна-единственная птица. Лес затих, растянулся, прикрылся тенью от жары. Ятрышник и маргаритки у воды. Синяя синица пролетела в страшной спешке, явно набив полный рот насекомых для своего семейства.

Вдруг раздался крик, птичий крик ужаса, и быстрое, как автоматная очередь, синичье тарахтение взволнованной родительницы. К суматохе присоединились другие пернатые. Вопли разносились по мирному лесу. Я бросила полотенце на траву и понеслась на шум. Синие синицы-родители встретили меня, почти терлись об меня крыльями, пока я бежала до поляны с тонкой травой и ирисами, где происходила трагедия.

Не так-то просто было ее заметить. Сначала я обнаружила восхитительного белого персидского кота, который грациозно приготовился к прыжку, хвост мотался туда и сюда в скудной траве. В двух ярдах от его носа дико вопил не способный сдвинуться с места синичонок. Родители ругались, а кот не обращал на них ни малейшего внимания. Я сделала единственно возможную вещь. Прыгнула на аристократическое животное, как вратарь, схватила за туловище и прижала. Синицы пронеслись мимо, прошуршав крыльями по моим рукам. Маленький застыл и даже не пищал.

Были все основания меня жестоко изувечить, но у белого кота обнаружились крепкие нервы и отличные манеры. Он яростно дергался и вырывался, но не кусался и не царапался. Я держала его и приговаривала, пока он не затих, потом подняла и пошла через кусты подальше, пока родители не увели своего детеныша из виду. Я утащила своего пленника прежде, чем он увидел, куда птицы направляются. Кот не сопротивлялся, казалось, вполне доволен моим вниманием. Подчинившись force majeure, он всем своим видом показывал, что сделал это только для того, чтобы я носила его на руках… Гора делалась все круче и круче, а он начал урчать.

Это было чересчур. Я остановилась. «Вот что я тебе скажу. Ты весишь тонну. С этого момента потащишь свою тушу сам! И, надеюсь, ты знаешь дорогу домой, потому что обратно к этим птицам я тебя не пущу!» Я опустила его на землю. Продолжая урчать, он потерся об меня и пошел вперед.

высоко задрав хвост, туда, где кусты редели и ярко сияло солнце. Потом он остановился, оглянулся и скрылся из виду. Дорогу он, несомненно, знал. Надеясь найти там тропу, я последовала за ним и оказалась на поляне, полной солнца, пчелиных песен и таких восхитительных цветов, что я застыла, разинув рот.

После лесной тени такое обилие цвета просто не сразу доходило. Передо мной на полных пятнадцать футов расположилась шпалерами глициния, а под ней росли розы. Сбоку – чаща пурпурного багряника, и яблони цветут, вокруг трудятся пчелы. В сыром углу – аронник и лилии с почти золотыми светящимися лепестками. И везде розы. Огромные кусты, подстриженные как деревья, голубая ель, наполовину закрытая розовыми цветами. Один куст белых роз высотой футов в десять. Там были столистные, мускусные розы, дамасские розы, розы пестрые и полосатые. Одна словно вышла из средневекового манускрипта, полусфера, будто ее ножом отрезали, а сотня лепестков сжата плотно, как в луковице. Двадцать или тридцать разновидностей, и все в полном цвету, старые, посаженные много лет назад и одичавшие, будто в секретном саду, ключ от которого потерян. Неправдоподобно.

Несколько минут я стояла неподвижно, только оглядывалась, опьянев от запахов и солнечного света. Забыла, что розы пахнут так. Ярко-красная роза прикасалась к моей руке, я сорвала ее и поднесла к лицу. Глубоко между листьями в созданном мной провале показался край старой металлической таблички. Я наклонилась, протиснулась меж шипов и прочла четко написанное имя: Belle de Crecy. Теперь я знала, где я. Розы – еще одно хобби дедушки Лео. У Фил на вилле осталась часть его книг, вчера вечером я их от безделья перелистывала, наслаждалась иллюстрациями и старинными названиями, которые, как поэзия, напоминали о садах Франции, Персии, Прованса… Belle de Crecy, Belle Isis, Deuil du Roi de Rome, Rosamunde, Camaieux, Ispahan…

Все эти имена сейчас скрывались под листьями, куда какой-то предшественник Адони любовно Зроткнул таблички век назад. Белый кот элегантно застыл на фоне темного папоротника, доброжелательно смотрел, как я их разыскиваю, а мои руки наполняются похищенными розами. Запах просто наркотический. Воздух звенел от пчел. Общее впечатление, будто из темного леса я вышла в волшебную сказку. Ничуть бы не удивилась, если бы кот заговорил.

Когда неожиданно сверху раздался голос, я чуть с ума не сошла. Он добавлял очарования, а не разбивал его, звучал стихами, элегантными, как белый кот. «Наверняка богиня, взращенная сим воздухом! Молитвы ответа дождались, ты лишь останься…» Я бросилась вверх, но сначала никого не увидела. Потом над глицинией показалась голова мужчины, только тогда я поняла, что цветы скрывают высокую каменную стену, она просвечивала между ними. Терраса Кастелло. Розовый сад посажен прямо перед ней. Я хотела повернуться и убежать, но… Это не Макс Гэйл, этот голос я слышала много раз в темноте лондонских театров. «Основной мой вопрос, – добавил сэр Джулиан Гэйл, – который я приберег напоследок, может показаться нахальным. О чудо! Девушка ты или нет?»

Думаю, если бы я встретила его нормальным способом где-нибудь в театре, я бы так прониклась уважением, что потеряла дар речи. Но здесь ответ был заложен прямо в тексте и, кроме того, был правдой. Я прищурилась против солнца и улыбнулась вверх. «Не чудо, сэр, а девушка, конечно».

«Мой язык! О небеса! – Актер выглядел искренне восхищенным. – Я прав. Вы – злоумышленник Макса!»

Я вспыхнула. «Боюсь, что так, и опять я сюда залезла. Простите, пожалуйста, не поняла, что терраса так близко. Мне бы и в голову не пришло подниматься, но я спасала птицу от этого типа».

«От кого?»

«От кота. Он ваш? Его, наверное, зовут ужасно аристократично, Флоризель или Козимо дей Фьори?»

«Между прочим, я зову его Филя, это уменьшительное от Простофиля, когда познакомитесь поближе, поймете почему. Он джентльмен, но с мозгами у него туго. Раз уж вы здесь, может, подниметесь?»

«Нет! – сказала я быстро, отступая назад. – Спасибо, но мне пора».

«Не верю, что вы так уж спешите. Может, пожалеете меня, немного развеете тоскливое спокойствие дня отдыха? Ой! – Он наклонился вперед. – На этот раз, я вижу, вы не только нарушаете границы частного владения, но и воруете! Украли мои розы!»

Это заявление, произнесенное голосом, слабейший шепот которого ясно слышен в последних рядах галерки, имело всю силу обвинения, высказанного перед Верховным Судом. Я посмотрела на забытые цветы в собственных руках и забормотала: «Да, я… Эх, убийство… Никогда не думала… Мне показалось, что они дикие. Знаете, посаженные много лет назад и просто остались… – Я оглянулась и увидела то, чего не заметила раньше. Кусты, несмотря на буйный вид, хорошей формы, края тропинок аккуратно подрезаны. – Очевидно, этот сад теперь принадлежит лично вам или… Мне очень стыдно».

«Или! Боже мой, нарвала охапку моих любимых французских роз и думает, что они из моего сада или! Приговор вынесен, девушка! По всем правилам вы должны заплатить штраф. Если красавица заходит в сад к чудовищу и прямо-таки нагружается его розами, она напрашивается на неприятности, нет? Идите и не спорьте! Вот ступеньки. Филя вас проводит. Простофиля! Покажи леди дорогу! – Белый кот поднялся, прищурился и скользнул небрежно вверх по глицинии, прямо на руки Джулиану Гэйлу. Тот выпрямился, улыбаясь. – Это я говорил, что ему мозгов не хватает? Оклеветал. Сможете сделать что-нибудь аналогичное?»

Его очарование работало безотказно. Я забыла все, что Филлида о нем говорила, засмеялась. «Могу, но только в собственном, более тяжеловесном стиле».

«Тогда идите». Вверх вел пролет ступеней, почти спрятанных кустами Йорка и Ланкастера. Мимо заросшей мхом статуи они вывели меня между двух огромных кипарисов на террасу. Джулиан Гэйл опустил кота и шагнул навстречу. «Входите, мисс Люси Веринг. Видите, я вас знаю. А это мой сын. Но, конечно, вы уже встречались…»




5


Макс Гэйл сидел за большим столом, покрытым бумагами. Когда он встал, я застыла на месте. «А я думала, вас нет!» Никогда не предполагала, что могу ляпнуть что-то до такой степени наивное. Плюс к тому я еще дико покраснела и забормотала: «Адони сказал… Я подумала… Точно он сказал, что вас не будет!»

«А я и отсутствовал, только до чая. Как поживаете?» Скорее безразличный, чем враждебный, взгляд на секунду встретился с моим и упал на розы. Может быть, чтобы заполнить паузу, он спросил: «Адони был в саду?»

Взгляд сэра Джулиана перескакивал с сына на меня. «Не был, иначе он бы ее остановил! А неплохо выбирала, да? Я решил, что она должна платить штраф, a la красавица и чудовище. Не заставим целоваться после такого короткого знакомства, но придется, по крайне мере, побыть с нами и что-нибудь выпить!»

Младший Гэйл задумался и посмотрел на стол, будто в поисках оправдания. Россыпь рукописей, записных книжек и бумаги, на стуле рядом устроился магнитофон. Я быстро сказала: «Спасибо, но не могу…»

«Не имеете возможности отказаться, юная леди! – От чьего сопротивления сэру Джулиану было веселей, невозможно угадать. – Давайте, давайте, полчаса в гостях – очень маленькая плата за ваш проступок. У нас есть шерри, Макс?»

«Да, конечно. – Может, голос у него такой бесцветный, только по сравнению с выразительностью отца? – Боюсь, выбора у нас нет, мисс Веринг. Вам как, сухое?»

«Ну… – Я задумалась. Придется остаться. Вряд ли я смогу пренебречь сэром Джулианом, хозяином здесь, а к тому же и не хочется упускать шанс пообщаться с человеком, который достиг всех возможных вершин моей профессии и которого я любила и обожала всю сознательную жизнь. – Вообще-то, если можно, я предпочла бы что-нибудь, что можно пить долго, и холодное… Я плавала, пить хочется. Может, есть апельсиновый сок или что-то вроде этого?»

«Вот чего захотели. Конечно», – Макс Гэйл неожиданно очаровательно улыбнулся и вошел в дом.

Как и на вилле Форли, с террасы можно было войти в какую-то большую комнату. Все окна, кроме одного, были занавешены. В темноте виднелись очертания огромного рояля, великанский граммофон и вращающаяся книжная полка, заставленная книгами и пластинками.

«На солнце или в тень?» – спросил сэр Джулиан, вытащив для меня яркий стул. Я выбрала солнце, и он устроился рядом, стена кипарисов создавала для него такой же прекрасный фон, как папоротник для белого кота. Зверь, урча, вспрыгнул актеру на колени, аккуратно перевернулся два раза и улегся.

Эта парочка являла собой потрясающее зрелище. Сэр Джулиан никогда не был красив, но крупным мужчинам такого типа годы добавляют своего рода тяжеловесной грации. (Сразу вспоминался его Марк Антоний и то, как позже все попытки сыграть эту роль казались потугами сыграть его.) Мощные грудь и плечи с возрастом несколько отяжелели, густые седые волосы, аристократические брови и нос, светло-серые глаза, но присутствует намек на какую-то слабость в подбородке, почти замаскированный красотой широкого рта. Глаза немного напряженные. Морщин на сцене я никогда не замечала, может, они – следствие болезни и сильной потери веса. Трудно сказать, в чем причина безусловной привлекательности сэра Джулиана, да и вообще его трудно описывать. Его лицо принимает черты то одного, то другого персонажа, будто этот человек существовал только на сцене – король, сумасшедший, страховой агент, солдат, фат… Словно оставив эту освещенную раму, он перестал существовать. Было очень грустно думать, что он оставил ее навсегда. Не сможет быть собой, будет никем.

Он отвел взгляд от кота, понял, что я на него глазею, и улыбнулся. Привык, наверное. Чего он не мог знать, так что именно я выискиваю в его лице – следы нервного срыва, которые могут оправдать Филлидины страхи. Но он, казалось, сидел спокойно и расслабленно, руки (эти предатели) лежали неподвижно и элегантно, может быть даже чересчур, на кошачьем меху.

«Извините, что так на вас уставилась. Никогда не была к вам так близко, обычно из последних рядов».

«Когда я к тому же безвкусно разукрашен несколькими фунтами фальшивой бороды, в костюме и короне? Вот и увидели самого человека, бедное, голое создание. Не спрошу, что вы думаете о нем, но по крайней мере скажите, что вы думаете о декорациях. Как вам наша осыпающаяся роскошь?»

«Кастелло? Раз спрашиваете… Сказала бы, что он не очень к вам подходит. Был бы хорош для готического триллера – Франкенштейн, тайны Удольфо или что-то в этом роде».

«Правда ведь? Кажется, что он должен постоянно скрываться в тумане, чтобы вампиры ползали вдоль стен, а не стоять среди цветов мира и солнца этого заколдованного острова. Однако, по-моему, он подходит для актера на отдыхе, и это, безусловно, рай, особенно с тех пор, как Макс разогнал всех случайных прохожих».

«Слышала, вы болели. Очень жаль. Нам вас в Лондоне очень не хватает».

«Серьезно, дорогая? Вы очень добры. Макс, вот и ты. Мисс Веринг думает, что дом – отличная декорация для Франкенштейна и его монстра».

«Ничего подобного я не… Во всяком случае, я это формулировала не так!»

Макс Гэйл засмеялся. «Я слышал, что вы сказали. Да в любом случае невозможно оскорбить это чокнутое барокко. Куку рококо. Свежий апельсиновый сок подходит?»

«Прекрасно, спасибо».

Он принес немного и себе, и отцу. Я заметила, что рука Гэйла-старшего, когда он протянул ее за стаканом, ужасно тряслась, и его сын быстро переставил маленький металлический столик прямо к нему, поставил стакан туда и налил туда ледяного сока. Сэр Джулиан уронил руки обратно на кота, и они застыли в скульптурном спокойствии. Я была права насчет неестественности позы, но она говорила не о тщеславии, если только о таком, которое скрывает слабости.

Когда Макс Гэйл наполнил мой стакан, я собралась положить розы на стол, но он поставил кувшин и протянул руку. «Дайте их мне. Поставлю в воду, пока не соберетесь уходить».

«Значит, мне разрешат их себе оставить, когда я заплачу штраф?»

«Милое дитя, – сказал сэр Джулиан, – добро пожаловать за всеми остальными. Надеюсь, вы не восприняли серьезно мои нападки, это был просто способ пригласить вас. Очень рад, что цветы вам понравились».

«Я их обожаю. Они, как со старых картинок, знаете, настоящие розы в книгах сказок. „Секретный сад“, „Спящая красавица“ и „Тысяча и одна ночь“«.

«Именно этим они и являются. Вот эта росла в Персии, там ее мог видеть Гарун аль Рашид. Эта – из „Романса розы“. А эту нашли в саду волшебницы Розамунды в Вудстоке. А это – самая древняя роза в мире. – Его руки почти не дрожали, когда он трогал один цветок за другим. – Вы должны прийти за новыми, когда эти умрут. Я отнесу их в музыкальную комнату, Макс, здесь прохладно… А теперь расплачивайтесь, мисс Люси Веринг. Говорят, вы как раз в нашем бизнесе, и одной из причин вас сюда заманивать было желание услышать все последние сплетни. Факты я получаю из газет и журналов, но сплетни обычно намного интереснее, а часто и в два раза правдивее. Расскажите…»

Уже не помню, о чем он меня спрашивал и насколько я была способна ответить, но, хотя я вращалась совсем в других театральных сферах, я знала многое и о том, что происходило в городе. И было просто восхитительно слышать, как небрежно он упоминает имена людей, до которых мне так же далеко, как до облаков над горой Панток-ратор. Он явно показывал, что беседовать ему со мной интересно, но насколько это объяснялось его очарованием, я до сих пор не знаю. Знаю только, что, когда он перевел разговор на мои проблемы, можно было подумать, что для него это – вершина и цель всего разговора.

«А теперь расскажите о себе. Что вы делаете и где? И почему мы никогда не встречались?»

«Боже мой, да я просто в другой лиге! Добралась только до Вест-энда». Я осеклась. Похоже, я выдала чувства, которые скрывала даже от Филлиды. У меня тоже есть тщеславие.

«Пьеса провалилась? – Снисходительная симпатия была бы оскорблением, но этот спокойный тон восхитительно успокаивал. – Что это было? – Я ответила, и он кивнул. – Любимое детище Мак Эндрю, да? Не слишком разумное вложение, я сразу так подумал, как прочитал пьесу. Вы были кем? Как там ее, девушкой, которой приходится закатывать массу неправдоподобных истерик весь второй акт?»

«Ширли. Да, я была ужасна».

«А там не за что зацепиться. Такого рода фантазии, маскирующиеся под рабочий реализм, нуждаются в четкой изобразительной и временной схеме, простого неконтролируемого словоизвержения недостаточно, если позволено так выражаться. И он никогда не умел ставить женские роли, вы не заметили?»

«Мэгги в „Единственном конце“?»

«Можете назвать ее женщиной?»

«Ну… Пожалуй, вы правы».

«Я прав потому, что советую не винить только себя насчет Ширли. А что дальше?»

Я задумалась, не зная, что сказать.

«Вот так? Что же, бывает. Очень мудро поступили, что убежали на Корфу, пока можете! Помню…» И он рассказал массу злых и очень смешных историй о хорошо известном в тридцатые годы театральном агенте и начинающем актере, в котором легко было узнать сэра Джулиана Гэйла. Когда он закончил и мы отсмеялись, я вдруг начала делиться собственным опытом, который не только не считала забавным, но даже собиралась от всех скрыть. Теперь по какой-то причине я говорила о нем с облегчением, мне было даже приятно. Тень Кастелло двигалась по саду, сэр Джулиан слушал и комментировал, задавал вопросы, будто заманил меня на террасу именно для того, чтобы услышать историю жизни молодой актрисы среднего класса, которая всю жизнь останется на вторых ролях.

Слабый звук остановил меня и заставил резко обернуться. Совсем забыла о Максе Гэйле, не слышала, что он опять вышел из дома, но он был тут, сидел у перил вполне в пределах слышимости. Сколько он пребывал там, понятия не имею.

И только тогда я поняла, как потемнело. Штраф заплачен, пора уходить, но трудно сделать это сразу, как я увидела Макса Гэйла. Нужно сначала хоть что-нибудь ему сказать. «А вы ходили сегодня утром смотреть на процессию?»

«Да, и видел вас в городе. Нашли себе хорошее место?»

«Я была на Эспланаде, на углу у дворца».

«Это довольно… приятно, как вам кажется?»

«Очень, – я улыбнулась. – Как музыкант, вы должны были оценить оркестры».

Он засмеялся и стал похож на отца. «Это точно. Когда все четыре играют одновременно, это действительно что-то».

«Лейтмотив для твоей „Бури“, Макс, – сказал его отец, приглаживая кота. – Остров, полный шумов».

Макс усмехнулся: «Возможно. Хотя даже и я не смогу воспроизвести некоторые из них».

Сэр Джулиан повернулся ко мне. «Мой сын готовит для киноверсии „Бури“ партитуру».

«Вот что это будет? Как здорово! Вы, по-моему, выбрали для этого очень подходящее место. Поэтому вы и приехали на Корфу, сэр Джулиан?»

«Не совсем, это судьба. Знаю остров уже тридцать лет, у меня здесь друзья. Но счастливый случай подбросил эту работу Максу, когда мы оказались здесь заточены». «Вы правда думаете, что это – остров Просперо?» «А почему бы и нет?» – спросил Джулиан Гэйл, а Макс сказал: «Все, добилась», – и засмеялся.

Я посмотрела на него удивленно: «Что я сказала?» «Ничего. Совсем ничего. Но если предложить человеку объяснить теорию, которую он взращивал неделями, нужно приготовиться к лекции, и, судя по блеску в глазах моего отца, ничего вас уже не спасет».

«Но я послушаю с удовольствием! Кроме того, ваш папа может телефонный справочник заставить звучать, как „Войну и мир“, если захочет, поэтому его личная теория про „Бурю“ должна быть потрясающей! Не обращайте на него внимания, сэр Джулиан! Почему вы думаете, что это остров Просперо?»

«Вы – восхитительная молодая леди, – сказал сэр Джулиан, – и если захотите выкапывать мои розы с корнем и уносить, я пришлю Адони вам помочь. Нет, Макса, если подумать. Ему полезно немного поработать по-настоящему, вместо блуждания в романтических кружевах безумия, где имеют обыкновение обитать музыканты… Кто это сказал, что действительно мудрый человек не ждет, пока ему докажут что-то, прежде, чем он в это поверит, а готов верить всему, ложность чего не доказана?»

«Не знаю, но мне кажется, что это похоже на попытку объяснить способ мышления гения».

«Все розы, – сказал тепло сэр Джулиан. – Ты слышал, Макс? Мои теории о „Буре“ – проявление способа мышления гения».

«Да, наверняка», – сказал его сын. Он сидел на перилах, прислонившись спиной к каменной вазе, которая стояла в углу. Я искала в его лице общие с отцом черты, но, кроме мимолетных выражений, ничего не находила. Темные глаза, глубже посаженные, рот прямее, все лицо менее подвижное. Тоже что-то нервное – слабые линии у бровей, выражение губ. Очень может быть, что он нарочно старался не развивать отцовское очарование. Сэр Джулиан имел актерскую потребность в любви, автоматически использовал все свои возможности, Макс отбрасывал их, наоборот, старался не нравиться.

«Множество фактов разного рода, – говорил сэр Джулиан, – связывает этот остров с островом пьесы, даже больше, чем тех, которые доказывают, что это остров Одиссея и Навсикаи, в любом случае разговоры об этом традиционны. А когда традиции так упорны, кажется только разумным предположить, что их стоит расследовать».

«Шлиман и Троя», – пробормотал Макс.

«Вот именно, – сказал сэр Джулиан и неожиданно улыбнулся мне, очень похоже на сына. – Итак, поскольку я похож на Шлимана, как гений и ясновидец, и твердо намерен верить, что Корфу – остров Просперо, я искал доказательства этого».

«И нашли?»

«Не совсем доказательства, слишком сильное слово. Но стоит начать искать, как находишь массу восхитительных параллелей. Начнем с простейших, помните описание природы острова?»

«Думаю, довольно хорошо. Там намного подробнее описана природа, чем обычно у Шекспира, правда?»

«Сказал бы, что больше, чем где бы то ни было, кроме „Венеры и Адониса“. В этом описании есть сосны, возделанные земли, плодородие (не многие из средиземноморских островов действительно плодородны, знаете ли), берега и бухты, лимоны перед пещерой Просперо… – Он поднял руку и указал на группу зелено-золотых деревьев на юге. – Лимоны растут по всему обрыву от виллы Мэннинга, а все побережье изрыто пещерами. Можно сказать, что это есть на любом острове, но одного там нет – соляные шахты, о которых говорит Калибан, помните?»

«А здесь есть?»

«Да, на юге. Они там уже века».

«А как насчет земляных орехов, которые он собирался выкапывать? Они здесь растут?»

«Земляных орехов нет, если он имеет в виду английский сорт, но есть съедобные коренья и трюфели».

«И мартышки?» – спросила я с ощущением, что задаю неприличный вопрос.

Сэр Джулиан отмахнулся от мартышек. «Просто перепутал. Несомненно, Ариэль рассказывал массу историй о своих путешествиях, и бедный монстр запутался».

Макс сказал: «Невозможно спорить с одержимым. Посмейтесь над ним, мисс Веринг».

«Не сделаю ничего подобного! Если за теорию стоит держаться, то стоит и попытаться ее опровергнуть! Как насчет самой истории, сэр Джулиан? Начнем с кораблекрушения. Если корабль шел из Туниса в Неаполь, вам не кажется, что Корфу не по пути?»

«С тем же вы сталкиваетесь в историях Одиссея, когда они, например, на веслах проходили за ночь неправдоподобные расстояния. По моему убеждению, это поэтическая правда, чем-то аналогичная семи дням творения, предполагается, что им помогали боги. То же самое с неаполитанским кораблем в „Буре“. Шторм был ужасным, буря, вошедшая в историю. Корабль полностью сдуло с курса и несло вслепую много дней, пока не выбросило на скалы. Вы не понимаете, что это делает историю приемлемой, несмотря на явное неправдоподобие?»

«Сжалься, – сказал его сын, – конечно не понимает». «Это очень просто. Факт, что корабль попал сюда, так фантастически отклонившись от курса, позже делает необходимым объяснение, что шторм был магическим или в некотором роде сверхъестественным».

«Минуточку. Факт? Вы пытаетесь сказать, что кораблекрушение действительно было?»

«Только то, что все легенды основаны на правде. Действительно существуют критский лабиринт и сгоревшая Троя. Я угадал, даже провидел, что здесь действительно было кораблекрушение, ставшее основой легенды».

«Только угадали? Нет прямых воспоминаний и записей?» «Нет».

«Тогда почему здесь? Почему Корфу? Ваши географические детали ничего не доказывают. Они могут подтверждать, но не служить началом».

Сэр Джулиан кивнул, погладил кота нежной рукой. «Я начал не с того конца. Нужно начинать не с фактов, а с пьесы, с главного героя, Просперо. По-моему, самое замечательное в пьесе – концепция характера, в нем как бы обобщено все, что думал Шекспир о силе и власти людей. Посмотрите, как он представлен, – фигура отца, волшебник, который властен над силами природы, морем и ветром, доброжелательный и сверхъестественный Маккиавели, который контролирует остров и всех, кто на нем находится». Он смотрел на меня, подняв брови, и ждал ответа.

«Святой Спиридон?»

«Святой Спиридон! Именно! – Он взглянул на Макса, будто восхищаясь умом любимого ученика. Макс слабо улыбнулся. – Даже имя… Вы заметите сходство, а сокращенная форма – Спиро – еще ближе. Святой Спиридон, а точнее, его тело, было перенесено сюда в 1489 году. Он немедленно прославился различными видами волшебства, чудес, если хотите, особенно относительно погоды. С ним появилась еще одна святая, женского пола. Ее тело также находится в церкви в городе, но она не возбудила народного воображения, поэтому ее не выносят. Я, честно говоря, даже не помню ее имени».

«Никогда не слышала о ее существовании».

Он улыбнулся. «Это – страна мужчин. Но эта дама вполне может быть прототипом Миранды, дочери волшебника. Вряд ли она попала бы в легенду, будь она просто попутчицей или даже женой. У волшебников не бывает жен, причины этого, кстати, было бы интересно выяснить, но думаю, вы бы с ними не согласились».

«Догадываюсь, но опровергать не буду, это мужской мир. Между прочим, у ведьм не бывает мужей, во всяком случае у настоящих, из старых сказок».

«Истинная правда. Ну так вот это – исходный пункт – сказочно плодородный остров Корфу, который охраняет святой, умеющий управлять погодой. Теперь допустим существование бури. Настоящий шторм, когда какой-то важный корабль, может быть даже с очень важными итальянскими персонами на борту, унесло далеко с курса и выбросило на берег, так что пассажиров спасло что-то чудесное, что можно приписать святому. Так начинает расти легенда. После добавляются германские элементы волшебной сказки, например, красивая дочь. Хорошо было бы привязать к событиям истории острова все элементы пьесы, но пока мне это не удалось».

«Какая жалость! – сказала я без иронии, я получала массу удовольствия. – А Калибан? Язычество?»

«Если хотите. Грубость, сексуальность, восхитительная чувственная поэзия. И он определенно был греком».




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=120032) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечание