Кукольник Дин Рэй Кунц Обитатели планеты Шафтау открыли Пертосу Гедельхауссеру секрет создания живых миниатюрных кукол, имеющих генетическую структуру человека. В надежде разбогатеть Пертос отправляется на Землю и заставляет кукол выступать перед богатой публикой. Но вскоре Гедельхауссера, возомнившего себя Богом-творцом, убивает безумный ассистент Себастьян. В театре воцаряется новый сумасшедший хозяин, который заражает артистов своими маниакальными идеями. Куклы стремятся к полному освобождению, и теперь Себастьян, мечтавшийуправлять империей марионеток, сам становится игрушкой в их руках. Дин Кунц Кукольник Перед вами игра страстен – пьеса в пяти актах из китайского театра, холодная сказка, чтобы остудить не в меру горячие головы.     Харри и Диана Рекорд Сентябрь Сидя в кабине, идиот и кукольник смотрели вперед в темноту, на прямую серую ленту старой дороги, по которой ехал их грузовик. Идиота звали Себастьян – явно неподходящее для него имя. Такое имя, с одной стороны, предполагало личность и индивидуальность. Идиот же был абсолютно безликим. С другой стороны, от человека с таким именем естественно было ожидать веселья и некоторой вспыльчивости. Но идиот, как правило, был мрачен, с выражением вечного недоумения на лице. Его черные глаза пристально смотрели из-под козырька нависающего лба; мясистые губы казались обвисшими, а бледные руки безвольно висели вдоль толстых ляжек. Кукольник, напротив, пожалуй, соответствовал своему имени. Мать назвала его Пертосом в честь Пертоса Аримского – героя их галактики, который очаровал всех и вся своей улыбкой и теплым взглядом. Отец, прежде чем покинуть мать с ребенком, дал ему фамилию Гедельхауссер, но она была не в ходу, тем более что имя оказалось на редкость подходящим. Даже сейчас, глядя на проносившийся в желтом свете фар бетон под воздушной подушкой, Пертос улыбался. И не то чтобы Пертос Гедельхауссер отличался веселым нравом. Вовсе нет. Скорее наоборот: дело шло к старости, а будущего оставалось все меньше и меньше. Просто в обычном состоянии его лицо выглядело так, будто он улыбается. – Расскажи мне об этом, – сказал Себастьян, сгорбившийся на сиденье так низко, что над панелью приборов возвышалась одна его голова. – О чем? – спросил Гедельхауссер. Последние несколько часов идиот находился в глубокой задумчивости, а это значило, что он озадачен очередной проблемой. – О городе. Пертос видел, что совсем не это беспокоит недоумка. Но он не возражал против того, чтобы поболтать с Себастьяном, даже если говорить придется ему одному. – По-моему, я тебе рассказывал о нем уже раз сто. – Еще. Кукольник вздохнул, откинулся на холодный пластик сиденья, расправил плечи и выпрямил шею. Он в очередной раз подумал о том, как было бы здорово, если бы идиот мог водить машину. Но однажды он уже дал Себастьяну руль и с тех пор не имел ни малейшего желания повторять этот опасный эксперимент. – Ладно, – сказал он. По правде говоря, ему даже хотелось услышать собственный голос, чтобы хоть как-то заглушить въедливый гул вращающихся под ними ротаров и отвлечься от безрадостных мыслей. – Только помедленней, – предупредил Себастьян. – Конечно. Так вот... Он называется Город Весеннего Солнца, но так было не всегда. Много лет назад, еще до того как люди покинули Землю, он назывался Бостон. Тогда он был грязнее. Беднее. – Мне больше нравится Город Весеннего Солнца, – произнес Себастьян, кивая головой, словно соглашаясь с этим. – Я так и думал, – сказал Пертос, – а на мой вкус, слишком красиво. – Что? – Не важно. Тебя ведь интересует, что было, а не мое мнение. – Рассказывай. – Четыреста лет назад, как раз перед Эмиграцией, когда Земля считалась единственной обитаемой планетой, а звезды казались холодными и далекими, Бостон был настоящим адом. Ты ведь знаешь, что такое ад. Клубы отвратительного дыма, вредные испарения, грязная питьевая вода. Дома содрогались от страшного шума, свойственного перенаселенному миру. Природа приходила в упадок. Общество – тоже. Повсюду небольшие группы людей вели между собой изощренные – а порой и не слишком изощренные – войны. – А кто был герой? – спросил Себастьян. – Никто. Герои бывают только в сказках, а история Города Весеннего Солнца – быль. – Пертос не слишком рассчитывал, что идиот поймет все эти тонкости, хотя и продолжал: – Вместо одного лидера у них был коллективный герой – множество людей, работавших вместе. Они открыли дорогу к звездам, и за ними последовали десятки миллионов. Желание познать Вселенную было столь же непреодолимым, как и тяга к пригодным для жизни мирам. Со временем на Земле остались лишь немногие, но эти немногие были упрямы. Они очищали атмосферу и воду до тех пор, пока все не стало как теперь. И все это за полтора столетия. – А где люди? – спросил Себастьян. – Они так и не вернулись. Воздух стал чистым, вода прозрачной, города перестроили, придав им блеск и таинственность. Но никто не хотел возвращаться на Землю. Чтобы избавиться от прежних ассоциаций, города переименовали и начали широкую рекламную кампанию. Тем не менее вернулись лишь несколько тысяч. – И ты тоже, – сказал Себастьян. Пертос вздохнул: – Да, имел глупость. Поговаривали, что на Земле все богачи и что внеземные развлечения пользуются большим успехом. Вот я и купил своих кукол в надежде разбогатеть. Деньги-то у меня есть! Но я не знал о выездной пошлине, которая настолько высока, что только самые богатые иммигранты могут ее уплатить. Здесь решили не выпускать отсюда никого, даже если он хочет вернуться туда, откуда родом, чтобы умереть на родине. – Я умру здесь, . – сказал Себастьян. В первый раз за все время он посмотрел на Пертоса. Его глаза в зеленом свете приборной панели, упавшем на его бледное лицо, приобрели странную живость. – Да, – согласился Пертос. – Но ты и родился здесь, а это совсем другое дело. – А ты где родился? – спросил Себастьян, медленно, с трудом выговаривая каждое слово. – В Городе Черного Оленя на планете Ури-Два, которая вращается вокруг солнца под названием Озалиус. – Он взглянул на идиота и, заметив на его лице полное непонимание, нахмурился. – Я родился возле одной из дальних звезд. Но меня заманили на этот Богом забытый комок грязи, где я вот уже пять лет стараюсь наскрести денег, чтобы заплатить выездную пошлину и улететь. Но я ничего не получил взамен того, что здесь уже оставил. – У тебя есть я, – сказал Себастьян. Пертос улыбнулся. На сей раз это была настоящая улыбка, а не просто игра лицевых мышц. – Это верно. Дальше они ехали молча, глядя, как темнота смыкается у них за спиной. Через некоторое время идиот сунул руку в карман брюк и достал пластиковую карточку. На одной стороне была его фотография, имя и краткие сведения о нем. Он с интересом прочитал их, поскольку всегда находил что-нибудь такое, чего не понимал. На обратной стороне карточки ему вкратце сообщалось, что он родом из Солджерствилля, штат Кентукки, на случай, если захочет туда вернуться. Там же объяснялось, как можно связаться с представителями властей, чтобы получить страховку по болезни или пенсию. Он прочитал все это дважды, что заняло довольно много времени, потом убрал карточку в карман. – Неужели ты действительно родился.., на звездах? – спросил он Пертоса. – Да, – ответил Гедельхауссер. Ему больше не хотелось разговаривать. Сейчас даже его неизменная улыбка выглядела горькой. – Подумать только, – произнес Себастьян. – Что подумать? – Звезды. Надо же.., со звезды? Они продолжали ехать. – Надо же, – снова повторил Себастьян спустя некоторое время. – Звезды? В Городе Весеннего Солнца было много деревьев, особенно на улицах, примыкавших к культурному центру. В полумраке раннего осеннего утра деревья шелестели, словно шептались, роняя редкие листья на головы идиота и кукольника. В низком небе слышались отдаленные раскаты грома, а тучи, казалось, цеплялись за крыши наиболее высоких зданий. В воздухе чувствовалась прохлада, заставившая Пертоса укрыться внутри кузова грузовика и, сунув руки глубоко в карманы, переминаться с ноги на ногу, чтобы хоть немного согреться. Себастьян трудился, разгружая грузовик и перетаскивая содержимое кузова в помещение театра, предназначенное для гастролеров. Он уже перенес внутрь все пожитки, оставался только Горн, секции которого идиот переносил с особой осторожностью, хотя знал, что они небьющиеся. Дожидаясь, пока идиот вернется, Пертос услышал звук шагов по камням площадки, к которой примыкали все сооружения культурного комплекса. Он вылез из кузова и увидел их – троих мужчин среднего возраста, худощавых, симпатичных, правда одетых довольно просто для Земли, где носили все виды импортных внеземных нарядов. Они остановились футах в десяти от него. – Пертос Гедельхауссер? – спросил самый высокий. Пертос кивнул. – Кукольник, – уточнил высокий. Это не был вопрос, и Пертос не стал ничего отвечать. – Меня зовут Тримкин. Я президент городского отделения Лиги Преемственности Поколений. Полагаю, вы слышали о нас. – Раз или два, – отозвался Пертос. Тримкин улыбнулся – обходительный, владеющий собой мужчина. С той минуты, как он заговорил, его спутники как-то отошли на второй план. – Значит, вы понимаете, почему я здесь. – Нет. Вы любите произносить речи. А я никогда их не слушаю. Сколько себя помню, риторика всегда меня утомляла. Тримкин весь напрягся, словно внезапно сжатая пружина, однако его лицо оставалось бесстрастным, а манеры вежливыми. – Я буду краток. Наша организация невелика, но она постоянно увеличивается. Мы ставим своей целью искоренение всех видов искусств внеземного происхождения и возрождение культуры, присущей Земле. Со времен Эмиграции наше культурное наследие заметно обеднело. За последние двести лет земная живопись выродилась в подражание художникам из других миров. Музыка превратилась в перепевы мелодий, завезенных с Пино, Бледена и Трилайта. Вся наша культура – это имитация, и мы год от года деградируем. Молодые люди творческого склада так или иначе находят возможности, чтобы эмигрировать. И до тех пор, пока культура Земли не возродится, они не вернутся, а те, кто идет им на смену, будут и дальше покидать нас, как только повзрослеют и накопят денег. – Прошу прощения, – перебил Пертос. – Но я что-то не пойму, к чему вы клоните. Щеки Тримкина покраснели. – Постараюсь говорить конкретнее. Вы не должны выступать здесь. Соберите свои вещи и уезжайте. Пертос в раздражении покачал головой: – Мне надо есть, к тому же я хочу выбраться с Земли. И то и другое требует денег. – Мы можем заплатить. – Сколько? – Тысячу посталей. – За неделю я заработаю здесь в десять раз больше, и этого все равно будет мало. – Значит, десять тысяч, – сказал Тримкин. Пертос мрачно усмехнулся: – Не знаю, можно ли меня купить, но надуть не удастся, это уж точно! Тримкин пожал плечами. Его аристократические повадки внезапно вызвали у Пертоса прилив злости. – Если вы так хотите, чтобы я убрался с Земли, почему бы вам не освободить меня от выездной пошлины? – У нас пока не много своих людей на высших должностях. Да и в наших рядах нет единства по этому вопросу. Но когда-нибудь мы сможем сделать то, о чем вы просите. – Отлично, – произнес Пертос, – а до тех пор прошу не беспокоить меня своими речами. – Может, вас убедит нечто большее, чем речи, – сказал Тримкин. – Не советую делать глупости, – предупредил Пертос. Он вынул из кармана пальто блестящий пистолет. Оружие было явно сделано не на Земле, и никто из мужчин не захотел проверить, как оно работает. Тримкин и его товарищи посмотрели на Себастьяна, который только что вышел из здания театра. – Если хотите забрать Себастьяна, попробуйте, – сказал Пертос. – Он не слишком образован, но у него взамен этого есть другие достоинства. Двигается он медленно, зато рука тяжелая. А что до моего имущества, я имею в виду Горн, который вы, конечно, приметили, то он защищен ольмезианской амебой, закодированной на нас с Себастьяном. Так что для всех остальных попытка украсть или испортить оборудование будет иметь весьма печальные последствия. Еще полминуты они продолжали смотреть друг на друга. Низкие тучи пронзила голубая молния, и первые крупные капли дождя упали на землю. – Мы посетим пару представлений, – сказал Тримкин. Он кивнул Пертосу и Себастьяну и пошел прочь. Его спутники последовали за ним, словно послушные марионетки. – Неприятности? – спросил Себастьян. – Не больше, чем обычно. Пошли. Надо забраться под крышу, пока гроза не разыгралась. Они взбежали по ступеням бокового входа в Голубой Гранд-Театр и, миновав шестиугольные двери пурпурного цвета, оказались в здании, которое должно было стать их пристанищем на ближайшую неделю. Себастьян не мог заснуть. И вовсе не из-за того, что испугался Лиги – он и думать о ней забыл. Просто у него было ощущение, что сегодня он что-то недоделал, как будто не поел, хотя это было не так. Он вышел из своей комнаты и побрел в противоположную сторону от каморки Пертоса. Миновав пустые актерские уборные, Себастьян направился в подвал, где хранились старые костюмы в ожидании пышных представлений, которые будут даны, когда дети Земли вернутся с других планет. Многие из нарядов уже пришли в негодность. Идиот пересек подмостки и добрался до того места, где стояли прожектора, освещавшие сцену. Оттуда Себастьян оглядел полутемный зал с пустыми креслами. Ему захотелось, чтобы там сидели люди. Может быть, от этого ему стало бы легче. Себастьян спустился вниз, уселся в первом ряду и постарался представить себе, что смотрит представление при полном зрительном зале. Он улыбнулся воображаемым зрителям. Никто не ответил на его улыбку. В заднем конце зала Себастьян обнаружил лестницу, ведущую в ложу осветителя. Он поднялся вверх, перепрыгивая через ступеньку. Там, в ложе, Себастьян сел перед самым большим прожектором. После долгих поисков ему удалось найти выключатель. Он оказался наверху прожектора, прямо у него под носом – маленькая серая кнопка. Себастьяну стало смешно, что он потратил столько времени на поиски того, что было перед глазами. Он включил прожектор. Желтый свет заставил черную сцену словно вспыхнуть. На ней появился удивительно ровный круг, как будто в подмостках образовалась дыра, сквозь которую светило спрятанное внизу солнце. Какое-то время Себастьян смотрел на этот круг, потом поменял желтый фильтр на голубой и снова уселся в кресло. Его охватило непонятное чувство. Руки, сжимавшие холодный корпус прожектора, дрожали. Себастьяну не часто удавалось понять, почему он испытывает радость, грусть, волнение или покой. Он, как правило, просто принимал все как есть. То, что он чувствовал сейчас, в каком-то смысле напоминало то, что он испытал, когда упал со сцены театра в Городе Чистой Воды и сломал себе ногу. Падая, он был уверен, что умирает. Он ощущал не столько страх, сколько похожее на глубокий вдох чувство освобождения от всех тревог. Сейчас в театре было тихо. Центр сцены сиял голубизной, и Себастьян ждал, что там кто-нибудь появится и начнет что-то делать. Но кто? Потом он вспомнил, что в голубом свете заканчивалась сказка про Битти Белину, когда она в платье с блестками стоит на маленьком пьедестале, перед ней на коленях – принц, а ее коварная мачеха лежит рядом и в горле у нее торчит мен принца. Куклы! Вот что восхищало его. Завтра в Горне будут созданы куклы, и, возможно, среди них будет Битти Белина. Себастьян встал с кресла и двинулся через темную ложу осветителя. Один раз он запнулся. Упал. Но ему было не до себя. Он поднялся и, освободившись от провода, в котором запутались ноги, спустился вниз. Себастьян пересек зал, поднялся на сцену и, встав в круг голубого света, замер в ожидании. Его тело сделалось голубым. И Себастьян представил, что он стал маленьким, что он кукла. Принц из сказки про Битти Белину. Он спас ее. И теперь, когда он смотрел на подмостки, то видел и ее. Она стояла так, что видны были ее стройные, ровные ножки, с изящными маленькими ступнями, а ее золотые волосы падали на плечи, глаза сияли, а лицо было обращено к нему. Такое красивое-красивое. Потом она исчезла. Себастьян остался один. Он опустился на четвереньки, но так и не нашел ее следов. А потом Себастьян вспомнил, что сегодняшняя ночь – это только сегодняшняя ночь и что Битти Белину сделают не раньше завтрашнего утра, когда Пертос зажжет Горн. Только тогда. Он прошел назад между пустых кресел, поднялся по лестнице в ложу осветителя и выключил прожектор. Через десять минут Себастьян уже спал в своей постели. Он знал, что завтра ему понадобится много сил. На идиота часто нападала сонливость, но ему никак нельзя было пропустить время, когда будут рождаться куклы. Ему снилась Битти Белина. Она танцевала на цветке. Во сне Себастьян был таким же маленьким, как она. Он держал ее за руку, смеялся вместе с ней и перепрыгивал с лепестка на лепесток, поднимая в воздух брызги росы, На планете Шафтау, в восемь раз превосходившей Землю по размерам и лишь вдвое – по гравитации, жили существа, которых люди называли паукообразными ящерицами и о которых рассказывали множество историй. Паукообразные ящерицы звали себя вонопо и избегали разговоров вообще. Вонопо были вдвое больше людей, с двенадцатью тонкими длинными конечностями, служившими им как руками, так и ногами. Конец каждой из этих конечностей представлял собой какой-нибудь инструмент. Все инструменты были совершенно разными, и каждый предназначался для своей цели. Одни походили на пальцы, другие – нет. Вместо кожи тело покрывала блестящая чешуя янтарного цвета. Рот находился на брюхе, так что проглоченная пища попадала прямо в желудок, и одна мысль о том, что люди загрязняют свои голосовые связки пищевой массой, заставляла вонопо содрогаться от отвращения. Несмотря на свой жутковатый вид, паукообразные ящерицы славились добрым нравом, избегали появляться на публике и больше всего ценили уединение. Каждый жил в одиночестве в подземной пещере, наслаждаясь всеми благами своей высокоразвитой цивилизации. Если один вонопо встречал другого более двух раз в неделю, то выполнял обряд очищения, о котором люди знали только понаслышке. На Шафтау не разрешалось жить никому из представителей других рас, поскольку вонопо пришли к выводу, что другие существа излишне любопытны и нет никаких гарантий того, что станут соблюдать принятые у них правила этикета. Людям, которые хотели заниматься бизнесом на Шафтау, выдавались пропуска на тридцать два часа, составлявшие сутки на этой медленно вращающейся планете. При попытке превысить срок, предписанный пропуском, человек навсегда лишался права посещать Шафтау. Никто из людей не хотел лишиться этой возможности, поскольку вонопо изготовляли разные изумительные, пользующиеся большим спросом вещи, среди которых были и Горны для изготовления кукол. Для удобства транспортировки Горны поставлялись разборными в виде девяти секций, собрать которые не составляло большого труда. Так же просто было приоткрыть крышку устройства и увидеть, что находится внутри. Но стоило снять хоть одну деталь корпуса, как вся начинка Горна начинала плавиться, превращаясь в шлак, который горел и дымился и тем самым защищал авторские права изготовителей лучше всяких патентов. Сейчас в полутемной комнате, выбранной Пертосом для установки Горна, должен был начаться процесс воссоздания кукол. Ольмезианская амеба, становившаяся совершенно невидимой, когда растекалась, обволакивая Горн, теперь снова сжалась в слизистый комок. Единственный свет в комнате исходил из глубины капсулы-матки и был тускло-зеленого цвета. Чтобы не мешать, Себастьян сидел на стуле в углу. Он старался вести себя как можно тише, зная, что иначе Пертос его выгонит. Тем не менее он вдруг обнаружил, что бормочет строки из сказки про Битти Белину. Себастьян повторял их одну за другой без единой ошибки, хотя раньше ему никогда не удавалось ничего запомнить, кроме того, как выглядит на бумаге его имя. Пертос выбрал матрицу-диск из папки-идентификатора, нахмурился, потом снова заулыбался. Взглянув в сторону Себастьяна, он заменил матрицу-диск на другую. Вставил диск в транслятор памяти над Горном, и процесс воссоздания кукол начался. Себастьян уже почти встал со стула, когда вспомнил, что самое главное – это не двигаться и не шуметь. Он осторожно опустился на стул, прислонился к стене и стал внимательно смотреть на Горн. Пертос орудовал лишь двумя круглыми ручками на крышке, и постепенно зеленый цвет, пройдя все оттенки спектра, сменился ярко-красным. Красный стал белым, и в этом свете желеобразная масса синтетической плоти, заполнявшая форму, начала затвердевать. Вскоре она стала обретать контуры и наконец превратилась в безликое женское тело с маленькими торчащими грудками и щелью, наметившейся между ног. Себастьян пришел в возбуждение, но не сексуальное – оно было ему недоступно. Он вытянулся вперед, стараясь получше разглядеть то, что происходило в капсуле-матке. Потом на голове куклы и на лобке появились волосы золотистого цвета. Они курчавились и росли прямо на глазах. Словно тысяча желтых змей. А потом перестали расти, и возникло лицо – ее лицо с необыкновенными голубыми глазами. Себастьян продолжал смотреть до тех пор, пока кукла полностью не сформировалась, пока в носу не появились дырочки-ноздри, а во рту – зубки. Пертос – этот странный Бог-творец, смотревший на процесс воссоздания сугубо по-деловому, вынул куклу из капсулы-матки и погрузил в ванночку с питательным раствором, стимулирующим нервные центры синтетического тела. Вскоре кукла задвигалась из стороны в сторону, что-то тихонько бормоча; ее пальцы сжались, как бы цепляясь за грезы небытия, словно она не желала принимать жизнь, так внезапно дарованную ей. Новая порция жидкой синтетической плоти заполнила капсулу-матку; Пертос выбрал очередную матрицу-диск из папки-идентификатора, вставил диск в транслятор, и цикл возобновился. Но Себастьяна совершенно не интересовало воссоздание принца и коварной мачехи, доброго ангела и трех женихов, участвующих в сказке. Битти Белина ожила, и только это имело значение. Ему хотелось встать. Он не должен был этого делать. Пертос непременно выгонит его. Хотелось коснуться ее волос. Он боялся. Он только смотрел. И по мере того как зеленый свет чередовался с красным и белым, по мере того как зарождалась жизнь в синтетической плоти – изобретение вонопо – и новые маленькие тела, каждое не меньше восемнадцати и не более двадцати четырех дюймов, погружались в ванночки с питательным раствором, – в мозгу идиота проносились странные образы, то темные и ужасные, то веселые и наивные, но всегда бессвязные. Битти Белина кого-то напоминала Себастьяну.., кого-то давно и безвозвратно ушедшего, чей призрачный образ, воскресший в его памяти, казался мучительно знакомым и в то же время удивительно чужим. Лучше всего он помнил золотистые волосы. Они были одинаковыми у Битти Белины и у той девушки из прошлого – и очень кудрявые. Неизвестно откуда, но Себастьян точно знал, что когда-то был близок к этой девушке, которую так и не мог вспомнить, очень близок, мучительно близок, и внезапно эта близость исчезла со звуком резко хрустнувшей под ногами ветки, хотя, кажется, это была не ветка, а что-то еще. Что же это было? Что отняло у него девушку? И кто она? Битти Белина? Принц лежал в питательной ванночке рядом с Битти Белиной и тремя женихами-неудачниками. Теперь Пертос создавал доброго ангела. В капсуле-матке формировались золотые крылья. Золотистые волосы... Резкий звук.., щелчок... И кровь. Да-да, много крови, которая стекает у него по правой руке, намочив рукав рубашки. А золотоволосая девушка смотрит на его руку и на себя и все еще смеется, и он смеется, а потом она вскрикивает, а он все смеется, он замолкает, он пугается, а потом она.., она мертва. Но кто это? Сейчас, сидя здесь, Себастьян чувствовал себя виноватым, хотя не мог понять почему. Он чувствовал себя так, будто стащил у Пертоса деньги из шкатулки, чтобы купить сладостей. Однажды он это сделал. А когда его поймали, чувствовал себя просто ужасно и очень сожалел о своем проступке. Но это чувство вины намного хуже. Намного тяжелей. Оно причиняло почти физическую боль. Крылатый ангел лежит в питательной ванночке, и его хорошенькие крылышки накрыли ее края. Глазные яблоки ангела спазматически вздрагивают под опущенными веками. Трудно выйти из небытия и взвалить на себя нелегкое бремя жизни во всех ее проявлениях. В капсуле-матке возрождалась мачеха. Себастьян ощутил в ней родственную душу: они оба были виновны. Но он понимал, что ей гораздо проще, чем ему, ведь она знала, что совершила. А он не знал. Он постарался вспомнить истекающую кровью девушку и кровь на своей руке, а также смех и крик. Но это оказалось так больно, что глаза заволокло пеленой, а челюсть безвольно отвисла. Себастьян не смог ничего вспомнить. Он бросил свои попытки и, почувствовав, облегчение, решил больше никогда не думать об этом. Себастьян принимал решение не заниматься воспоминаниями уже сотни раз и столько же раз нарушал его. Наконец все персонажи из сказки про Битти Белину лежали в питательных ванночках. Сама Битти Белина сидела, разглядывая темную комнату и смутные очертания кукольника и идиота. Ее глаза были широко раскрыты. Она отряхивала себя, как будто была покрыта пылью, хотя ничего подобного не было. Кукольник затушил Горн, вложил матрицы-диски в папку-идентификатор и несколько раз, соблюдая определенные интервалы, дотронулся до ольмезианской амебы, после чего та растеклась по Горну и обволокла его тонким слоем слизи, который вскоре стал совершенно незаметным. Пертос повернулся и посмотрел на кукол. Его лицо было печальным, большие глаза усталыми, как у человека, взвалившего на себя непосильную ношу. – Мне присмотреть за ними? – спросил Себастьян. – Да, – отозвался Пертос. – Я пойду к себе на часок. Потом будем готовиться к представлению. Себастьян переставил свой стул поближе к куклам. Пертос последний раз оглядел комнату и вышел, держа в руках холистианскую жемчужину. Пройдя по темному коридору в свою комнату, он опустился на постель, изнемогая от страшной усталости, как физической, так и духовной. Пертос вовсе не собирался изображать Бога-творца. Он считал себя лишь оператором устройства, изобретенного вонопо. А когда пьеса заканчивалась, необходимость снова возвращать маленькие живые существа в небытие причиняла глубокую душевную боль. Быть Богом, дающим жизнь, уже не доставляло удовольствия. Нести смерть хрупким созданиям, которые смотрели на него, зная, что с ними собираются сделать, – вот что иссушало его душу. Поэтому, когда процесс воссоздания заканчивался, на него всегда нападала депрессия, ведь рождение вело только к смерти. Стараясь успокоиться, он снова и снова перекатывал в пальцах жемчужину. Серая поверхность этой живой драгоценности медленно отвечала на его ласку, поглощая тепло его тела, впитывая энергию, возникающую при трении камня о тончайший узор кожи на пальцах. Бледный жемчуг всасывал ее и постепенно становился белее. Он то запасал энергию, необходимую ему для поддержания жизненных функций, то возвращал ее, когда получал слишком много. Этот избыток энергии играл свою роль в странном симбиозе. Проникая сквозь нервные окончания в кончиках пальцев кукольника, он вымывал из его тела всю боль, погружая в легкий транс, в котором смешивались все ощущения, где зримое казалось запахом, а звук превращался в образ. Жемчужина наполняла его сознание неземными картинами, перенося то в самое сердце звезды, то в другие, еще более странные места, в которых она побывала за время своего долгого существования. Прежде чем попасть в руки Пертоса, жемчужина сменила тысячи хозяев и могла воспроизвести все то, чему была свидетельницей. Она проникала в нервные волокна в мозгу Пертоса, воскрешая его грезы, проводя по всем мыслимым мирам, населенным представителями различных рас, и вместе с экипажами невообразимых космических кораблей давала возможность посещать тысячи удивительных мест. И он принимал все это. На какое-то время он забывал, что был своего рода Богом и что рождение всегда влечет за собой смерть. На двух представлениях, которые они давали в первый вечер, было полно народу. В зале не оставалось ни одного свободного места. В общей сложности они продали три тысячи билетов. Зрители, сидевшие по краям, и те, что оказались в конце зала, поднимали выдвижные телескопические экраны, вмонтированные в спинки передних кресел, и через них разглядывали сцену и изумрудный занавес с почти детским восторгом. Оркестр роботов исполнил что-то из Римского-Корсакова: сначала звенели цимбалы и зловеще грохотали барабаны, потом вступили и флейты-пикколо, возвещая, что добро и верность все-таки существуют, несмотря на первое мрачное впечатление, навеянное ударными инструментами. Себастьян снова и снова выглядывал из-за кулис, наблюдая за богатыми зрителями в ближних рядах и испытывая то воодушевление, которое охватывало его только во время спектаклей. Если смешение стилей одежды, собранных со всей Вселенной, и могло кому-то показаться странным, то Себастьян этого не замечал. Его поражали не костюмы, а люди. Так много людей.., так близко.., и все из-за кукол, которые выступали перед ним с его помощью. Он закрыл щель в занавесе и повернулся, чтобы взглянуть на кукол, которые, собравшись в тесный кружок, о чем-то болтали, возможно, обсуждая свои роли. Себастьяну всегда было любопытно, о чем куклы говорят друг с другом, когда они одни, но он даже представить себе не мог, что бы это могло быть. Пертос утверждал, что иногда они мечтают о побеге, хотя не могут отдаляться от Горна больше чем на тысячу ярдов, не испытывая при этом мучительной, невыносимой боли, которая все равно заставит их вернуться. Битти Белина смотрела очень серьезно, нахмурив маленькие брови. Ее глаза сверкали, губы все время шевелились, создавая впечатление, что она произносит какие-то магические заклинания. Внезапно она обернулась к Себастьяну, и он ощутил в своем мозгу биение ее пульса, а она была уже не Битти Белиной, а девушкой по имени Дженни. В горле у Себастьяна что-то забулькало, и он отвел взгляд, моргая глазами, из которых хлынули слезы, но так и не смог вспомнить, что же его так глубоко всколыхнуло. Вспышка в памяти погасла. Дженни? Всего лишь имя. – Где господин Гедельхауссер? – спросила Битти Себастьяна. Белина говорила высоким, но не звонким голосом. Он не был ни пронзительным, ни капризно-хныкающим. Вполне женский голос, какой бывает у некоторых маленьких девочек, когда они, затаив дыхание, вдруг начинают говорить как взрослые – проникновенно и убедительно. Себастьян замахал руками, указывая неизвестно куда. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Там, где прожектора. Как всегда. У него заболело горло, как будто каждое слово, обращенное к Битти Белине, вылетая изо рта, словно острый нож резало гортань. Он поперхнулся, закашлялся, на глазах выступили слезы. Теперь она стояла, уперши крошечные ручки в бока. Ее белая юбка, доходящая до середины бедра, шуршала как бумажная, сильно обтягивая вызывающий изгиб маленькой попки. – Черт его побери! Пообещал нам изменить конец пьесы, как мы хотели, а теперь исчез, так ничего и не сделав! – Изменить конец? – спросил Себастьян. Он не мог понять, что она имеет в виду. Себастьян настолько сжился с этой сказкой, что даже мысль о том, что в ней что-то можно изменить, казалась ему чуждой и непостижимой. С таким же успехом можно было сказать, что солнце будет всходить на севере и садиться на востоке или что коровы теперь будут летать, а птицы давать молоко. – Мы не хотим, чтобы в конце пьесы убивали Виссу, – объяснила Белина, указывая на порочно-прекрасную темноволосую злодейку с синими, как ягоды терновника, глазами. – Но она.., она же желает твоей смерти! – пробормотал Себастьян, потрясенный тем, что златокудрая кукла беспокоилась о такой скверной женщине, как Висса. – Только по сценарию, – возразила Белина. – Это так больно, – пояснила Висса. – Я умираю не сразу, и мне очень мучительно лежать с мечом, торчащим в горле. Каждый раз, когда меня воскрешают, я только и делаю, что жду, когда снова буду умирать. – Мы люди, – сказала Белина. Себастьян заметил, что ее хорошенькое личико исказила злая гримаса. – Мы сделаны по образу и подобию человека, в соответствии с его генной структурой. У нас есть все: и ум, и чувства... – О черт, да он же придурок, – вмешался принц. – И что вы все столпились вокруг этого идиота? Что вы ему объясняете? Себастьяну захотелось раздавить принца. Он мог бы это сделать. Стоило лишь как следует стукнуть его о стену, потом поднять ногу и... Белина топнула ножкой и плюнула на подмостки, на которых осталось маленькое блестящее пятнышко, похожее на каплю росы. – Ну, сегодня мы покажем этому Гедельхауссеру. Висса, это в последний раз. Старый ублюдок больше не будет приносить тебя в жертву ради потехи зрителей! – Он откажется менять сценарий, – сказала Висса. – Некоторым зрителям нравится, когда в конце сказки льется кровь. Он как-то говорил об этом. – Тогда мы не станем играть! – выпалила Белина. – Да ну, – удивился принц. – И как вы намерены ему отказать, когда он вчетверо выше вас, когда вы не в состоянии убежать дальше чем на тысячу ярдов, когда он может перестать вас кормить и поить, а от обезвоживания вы станете слишком слабыми, чтобы сопротивляться? – Или, – предположил один из трех женихов, – если мы будем чересчур наседать, он снова сунет нас в Горн, превратит в плазму и больше никогда не будет ставить эту сказку. Это же все равно что умереть навсегда. Висса, по крайней мере, всегда возрождается. Слушая это, Себастьян каменел от ужаса. От одной мысли, что больше никогда не увидит Битти Белину, не услышит ее голоса в очередном представлении, он почувствовал, как слабеет его мочевой пузырь. – Мы можем убить старого ублюдка! – выкрикнула Белина с красным от злости лицом, сжимая кулаки. Принц обнял ее сзади и, положив руки на маленькие груди, чмокнул в шею. – Успокойся, Белина. Не стоит рисковать всем, что есть, не получив ничего взамен. – Пожалуй, – ответила она, надув губки. Рука принца скользнула между пуговиц ее блузки, и один из округлых холмиков приоткрылся. Себастьяну хотелось уничтожить ее, хотя он испытывал страшное чувство вины за то, что лелеет такое желание. Но несмотря на то, что он ненавидел принца, особенно сейчас, когда тот тискал Белину (а больше всего ненавидел то, что ей это нравилось), Себастьян не собирался ничего предпринимать, боясь, что Пертос отправит их в Горн и никогда больше не возродит. Они будут мертвыми. Всегда. Жидкая бесформенная плоть. Мертвыми навсегда.., ни золотистых волос, ни ясных глаз. Все это так расстроило Себастьяна, что его мочевой пузырь не выдержал, и он почувствовал себя вконец несчастным. Ему хотелось пойти переодеться, но он знал, что не должен покидать сцену, пока не поднимется занавес, а до этого момента было еще далеко. Куклы уже успели заметить, что произошло, и, смеясь, показывали пальцами на темные подтеки у него на штанах. Даже Битти Белина смеялась. Увидев это, Себастьян расстроился было еще больше, но в конце концов решил, что стоять вот так в мокрых штанах со смущенным видом глупо. Тогда он тоже стал смеяться. По правде говоря, смеяться ему не хотелось, просто не смеяться было еще хуже. Не смеяться значило быть не таким, как они, выпасть из их круга. А Себастьян больше всего на свете хотел быть в их кругу. Он всегда этого хотел, но ему почти никогда это не удавалось. Теперь удалось. Они смеялись все вместе. К счастью, Пертос, сидевший в ложе осветителя, подал сигнал, занавес поднялся, и спектакль начался. Теперь он мог больше не смеяться, если не хотел, к тому же отпала необходимость стоять за кулисами. Пертос говорил, что он должен стоять там на всякий случай, пока занавес не поднимется, но за пять лет так ни разу и не воспользовался его помощью. Себастьян пошел в свою комнату, надел другие штаны и почувствовал себя лучше. Он вернулся назад и стал смотреть, как куклы целуются и дерутся, поют и танцуют. Потом раздался последний крик коварной мачехи – это принц вонзил ей меч в шею. Зал замер. Белина сошла с пьедестала и увела принца, занавес опустился, и его громкий шелест дал сигнал ко взрыву аплодисментов. Спектакль удался на славу, и Себастьян радовался этому. Он забыл, что куклы хотели изменить финал сказки. Но когда, подняв маленькое изуродованное тельце Виссы, понес его к Горну, где Пертос должен был возродить ее для следующего спектакля, то услышал проклятия Белины и все вспомнил. – Ты можешь убить его? – спросила она. – Кого? – Гедельхауссера, – пояснила Белина. Она смотрела на него снизу вверх: – Нет. Он положил Виссу на приемный противень. – Да. Ты большой и сильный. Ты можешь убить его ради нас. Ради меня. – Последнее было произнесено особым тоном. Он ощутил, как ее рука коснулась его брюк, и стремительно отпрянул назад, испугавшись неизвестно чего. Потом пришел Гедельхауссер, куклы повернулись к нему, а Себастьян, вздохнув с облегчением, снова стал зрителем. Белина шипела, ругалась и плевалась. Она била Гедельхауссера по ногам, но без особого успеха. Крылатый ангел порхал на уровне лица Пертоса, пытаясь убедить кукольника, что весьма гуманно сохранить Виссе жизнь, однако был отброшен в сторону. Висса, воскреснув, обнаружила, что все осталось как и прежде, и вновь содрогалась при мысли о будущей смерти. Тем не менее сегодня Гедельхауссер возродил ее, а значит, до завтрашнего дневного представления, когда ей опять предстоит почувствовать, как в горло вонзается сталь меча, она может развлекаться вместе с другими. Себастьян смотрел на них и улыбался. Его радовало, что Пертос на них не сердится, иначе он мог бы никогда больше не воссоздать их. Похоже, кукольник мгновенно обо всем догадался, и это даже развлекло его. Он не стал ни сердиться, ни расстраиваться. Он улыбался.Пертос улыбался. От этого Себастьяну всегда становилось хорошо. Элвон Руди был прекрасно одет в янтарное с голубым. За спиной у него колыхалась накидка, костюм украшали серебряные эполеты и множество пуговиц, а каждый из черных сапог стягивали по четыре пряжки. Его несколько излишняя полнота скрадывалась несомненной внушительностью и изысканностью, заставляющими воспринимать лишние фунты как достоинство, словно это был избыток силы или ума. Он ничем не отличался от других землян, если не считать того, что был богат. Своего рода коммерсант, он занимался исключительно межконтинентальной торговлей на родной планете, но и на этом ограниченном поприще сумел преуспеть. После второго спектакля он явился за кулисы и стал ждать, хотя Себастьян ясно объяснил ему, что Пертоса еще какое-то время не будет. Когда Пертос пришел и сказал, что, прежде чем говорить с кем бы то ни было, он должен воссоздать Виссу, Руди отнесся к этому с пониманием. Он с подозрительным упорством, не переставая улыбаться, рассматривал остальных кукол, однако вид у него был не слишком довольный. Потом Висса ожила, и куклы удалились в свою комнату, прихватив мяса, сыра и две бутылки вина, каждая из которых была в половину роста принца. Они смеялись, отпускали грубые шуточки и, наконец, оставили троих человек в напряженной тишине. – Совсем как дети, – сказал Элвон Руди: – Такие живые, светлые. И все же они взрослые, да? – Физически взрослые. Но в их сознании причудливым образом смешались взрослость и детскость. С тех пор как я купил матрицы-диски кукол, я использовал их по меньшей мере в двух спектаклях. Так что в общей сложности они прожили не более двухсот дней. С этой точки зрения они сущие младенцы. Но вонопо наделили их качествами, делающими их взрослыми в некотором смысле, хотя их знания изначально запечатлены в матрицах-дисках и не являются следствием опыта. Поэтому, несмотря на то, что многое они воспринимают как взрослые, им свойственна детская наивность и склонность все преувеличивать. Себастьян пытался не потерять нить беседы, но не смог. Ему не часто приходилось слышать, чтобы Гедельхауссер был так многословен с посторонними. Обычно он говорил коротко и как-то неопределенно. Теперь он трещал без умолку, похоже, затем, чтобы не дать себя перебить Элвону Руди, словно боялся того, что собирался сказать коммерсант. – Не хотите ли вина? – спросил Пертос. – Только рюмочку. – А мне можно? – вставил Себастьян. – Пожалуй, да, – сказал Пертос, налив сначала идиоту. – Смотри не пролей, а то ничего больше не получишь. – Я не пролью, – отозвался Себастьян, пробуя вино. Взяв рюмку с темным напитком, Элвон Руди посмотрел на Себастьяна и сказал: – Похоже, у вас необычный ассистент. – Официальные власти считают его идиотом, – ответил Пертос. – Но иногда у него бывают прозрения, вспышки мысли. Возможно, он действительно тот, кем считается, но временами нечто большее. – И часто? – Редко. – Тогда почему? – спросил Руди. – Он мне дешево обходится, – объяснил Пертос. – А я коплю деньги на эту чертову выездную пошлину, экономлю. Руди пил вино, посматривая на Гедельхауссера поверх рюмки. Пертос тоже посмотрел на него. Он чувствовал себя неловко, словно ему вскоре предстояло принять важное решение, хотя все, что сулил ему сегодняшний вечер, – это ужин, сеанс общения с холистианской жемчужиной и сон. – У меня есть для вас предложение, – сказал Элвон Руди, ставя свою рюмку на гладкую желтую эмаль стола. Пертос кивнул. – Вы не сдаете кукол в аренду для представлений, не входящих в ваш график? Себастьяну показалось, что он говорит так, будто между ним и кукольником есть какой-то секрет, известный только им одним. Себастьян попытался представить себе, что бы это мог быть за секрет, но не смог сосредоточиться. Вино сильно действовало на него, а он уже успел выпить полрюмки. – Мы выступаем на частных вечеринках, – ответил Гедельхауссер. – Цена зависит от расстояния, поскольку Горн нужно перевозить вместе с куклами. Кроме того, она, конечно же, зависит от пьесы, которую вы хотите заказать, и от числа участвующих в ней кукол. – Одна, – сказал Элвон Руди. – У меня нет пьесы для одной куклы. – Я напишу ее. – Полагаю, куклу вы уже выбрали, – произнес Гедельхауссер так грустно и тихо, что его едва было слышно. – Битти Белина, – ответил коммерсант. Теперь Себастьян заинтересовался. Вино у него кончилось, а ему хотелось еще, так что он встал и налил себе рюмку. Он был рад, что ничего не пролил. Пертос злился, когда он проливал. – Полагаю, представление продлится долго. – Всю ночь, конечно, – сказал Руди. – И вы готовы хорошо заплатить. – Десять тысяч посталей. – Двадцать тысяч. – Очень хорошо. За такую уникальную куклу стоит переплатить, хотя я ее толком даже не знаю, верно? – Сожалею, – сказал Гедельхауссер. Он явно искал повод, чтобы отказать коммерсанту. – Так вы не дадите мне ее? – Не дам. – Двадцать пять тысяч. – Мне очень жаль. Руди встал, повел плечами, откинув накидку так, что складки разлетелись в разные стороны, словно волны на поверхности пруда, в который кинули камень. – Знаете, так вам никогда не накопить денег на пошлину. – Возможно. Руди пожал плечами. Он не сердился. Пожалуй, испытывал досаду из-за отсрочки, хотя и не сомневался, что рано или поздно добьется своего, и его раздражало, что на этот раз попытка получить желаемое окончилась неудачей. – Я вернусь завтра вечером. Может быть, вы передумаете. – Нет, – отозвался Гедельхауссер, но голос его прозвучал еле слышно и звуки напоминали слабый стон ветра в трубе. – Я все равно приду, – сказал Элвон Руди. Он вежливо кивнул и вышел. Себастьян допил вино. – Что он хотел? – спросил он Гедельхауссера. Старик достал из кармана холистианскую жемчужину и начал катать ее между пальцев. Он до сих пор так и не поел. – Что он хотел? – настаивал Себастьян. – Мою душу, – ответил Пертос. – Но я не отдал ее. Вскоре, получив необходимую энергию, жемчужина послала ему свои видения, и кукольник впал в транс. Себастьян вышел из комнаты. Его пугал вид хозяина с жемчужиной в руках, когда пальцы кукольника машинально катали ее, глаза закрывались, а мысли уносились прочь за много световых лет. Себастьян спустился в холл и остановился у закрытой двери в комнату кукол. Он услышал, как они смеялись приглушенными, тихими голосами, как чокались маленькими бокалами, которые давал им Пертос. Висса визжала от удовольствия, и ему стало интересно, в какую игру они играют. Он попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой. Себастьян, слегка пошатываясь, пошел в свою комнату. Он сложил свои идентификационные карточки в свой единственный чемодан – таков был вечерний ритуал – и прямо в одежде рухнул на постель. В комнате стоял слабый запах мочи, и Себастьян вспомнил об испачканных штанах. Но он слишком устал, чтобы встать и бросить их в акустическую стиральную машину в стене. Запах, усталость и невозможность быть вместе с куклами и Пертосом заставили его почувствовать себя, как никогда, одиноким и несчастным. Тем не менее он уснул. Дженни, смеясь, перебегала от дерева к дереву. На ней была нелепая шапочка, а в руках – пластиковое ружье, из которого она стреляла в него губчатыми пульками. Она сказала, что она шпионка, хотя он не понял, что такое шпионка. Она сказала, что его задача – поймать ее. Они бежали, смеялись, прятались друг от друга, выскакивали, пытаясь друг друга напугать, и снова бежали. А потом... Потом он поймал ее, как и собирался, поймал шпионку, прежде чем она успела в него выстрелить... Только.., только у нее пошла кровь.., и она умерла.., хотела выстрелить в него этими пульками из резиновой губки.., а вместо этого стала звать на помощь.., просила пойти за помощью.., бежать за помощью.., сказать им.., чтобы они помогли... Но он не мог этого сделать. Он боялся того, что они с ним сотворят. Другие шпионы придут и попытаются убить его за то, что он поймал их шпионку. А потом она затихла, умерла. И он избавился от нее и пошел домой, а когда его спросили, где она, где их шпионка, он рассказал им неправду, он ведь должен был что-то рассказать, но это был плохой рассказ, и он понял, что они ему не поверят, пошлют шпионов.., и его убьют, из него потечет кровь, как из Дженни, и он.., он.., умрет. Себастьян проснулся от какого-то громкого звука. Он сел, и когда через некоторое время окончательно очнулся ото сна, то прислушался, не повторится ли звук снова. Звук не повторился. Он снова уснул. Утром, открыв свою дверь, он нашел Пертоса Гедельхауссера без сознания, в крови лежащим на полу в коридоре. По всему холлу тянулся кровавый след, который показывал, что старик ползком проделал весь этот путь в поисках помощи. В то же мгновение Себастьян почувствовал прилив полнейшей растерянности из-за того, что не может помочь кукольнику. Он сделал отчаянную попытку придумать, что делать с телом, когда Пертос поднял голову и застонал. Он еще не умер! Себастьян наклонился к старику: – Что? – В моей комнате. Автодок. Самому мне не дойти. Себастьян не мог понять, что такое автодок, пока Пертос не объяснил ему, что это та самая машина, которая вылечила его сломанную ногу. Идиот помнил это очень ясно, а значит, теперь он знал, что делать, хотя память его была чисто автоматической. Повинуясь указаниям Пертоса, он вытащил из автодока приемный стол и без труда поднял на него хозяина. Затем, преодолев недоумение и неловкость, он продел ремень безопасности в хомуты и пристегнул кукольника поперек груди. После чего Себастьян запихнул стол назад в паз, из которого его выдвинул. Машина заглотила Пертоса и начала производить диагностику, издавая звуки, словно переваривая его. Измученный идиот утонул в кресле, глядя на машину и не понимая, отчего у Пертоса вдруг пошла кровь и что старик сделал, чтобы довести себя до такого ужасного состояния. Немного погодя, Себастьян поел. Он думал о Битте Белине. На какое-то время он даже забыл про кукольника, находящегося в автодоке. Идиот встал было, чтобы пойти поискать Пертоса, как вдруг все вспомнил, смутился и сел ждать дальше. Время тянулось медленно. В соседней комнате хихикали куклы... Часа через четыре после того, как компьютерный врач наконец отпустил Пертоса, на пострадавшего напал волчий аппетит. Он чувствовал себя совершенно здоровым. Раны затянулись. Кукольник потерял шесть фунтов, так как автодок заставил его организм поработать для ускоренного выздоровления, используя для этого некоторые запасы жира. Он заказал в центральном гастрономическом банке несколько горячих блюд, и пластиковые контейнеры с дымящейся пищей выскочили из пневматической трубы на приемный поднос. Пертос расставил их на столе, открыл и уничтожил содержимое с такой быстротой, которую вряд ли и сам ожидал. Себастьян с любопытством наблюдал за ним, однако вопросов не задавал. – Ну вот, теперь мне лучше, – сказал Пертос, покончив с половиной блюд, стоявших перед ним, и орудуя уже больше бокалом вина, чем ложкой и вилкой. – Что? – спросил Себастьян, который решил воспользоваться тем, что кукольник нарушил молчание, чтобы удовлетворить собственное любопытство. – Лига Преемственности Поколений. Они застали меня врасплох. – Почему? Пертос оттолкнулся от стола, и его лицо вдруг помрачнело. Он взглянул на дверь, соединявшую его комнату с комнатой кукол. Сквозь тонкую перегородку доносились звуки веселья. Висса смеялась, а двое из трех женихов выкрикивали слова какой-то игры. Время от времени раздавалось приглушенное хихиканье Белины. Пертос подошел к двери, осмотрел ее, потом повернул замок и распахнул дверь настежь. Куклы перестали визжать и уставились на него. Никто из них не улыбался. По полу валялись маленькие бокалы и объедки. Висса стояла голая. Она была на редкость смуглой и красивой. Сам не зная почему, Себастьян отвел глаза. – Это вы впустили их, – сказал Пертос куклам. Они смотрели на него. – Вы впустили их к себе, а потом дали пройти в соседнюю комнату. Битти Белина решилась заговорить. – Кому? – спросила она. Однако в ее тоне было что-то говорившее, что она знает, о ком идет речь. – Лиге Преемственности Поколений. Тримкину и тем четверым, которых он привел с собой. – Пертос больше не был Пертосом. Он не улыбался. – Не понимаю, о чем ты говоришь, – возразила Битти Белина. – Я выполз в коридор, чтобы позвать на помощь, и сделал это потому, что в вашей комнате никто, похоже, не слышал меня. Но когда мне пришлось ползти за Себастьяном, я обнаружил, что моя дверь все еще заперта изнутри. Значит, они вошли как-то иначе. Куклы молчали. Висса натягивала одежду. Принц сжимал и разжимал рукоять меча. Когда Себастьян снова посмотрел на них, то увидел, что Битти Белина не сводит с него глаз. Ее лицо выражало полнейшее презрение и отвращение. Оно больше не было красивым, оно словно обвиняло его. – Я ничего такого.., не делал, – сказал Себастьян. – Точно, – произнесла Битти Белина. – Что ты с нами сделаешь? – спросила Висса. Она уже оделась и теперь обращалась к хозяину. Пертос посмотрел на Битти Белину: – На сегодня назначено два спектакля, дневной и вечерний. Но вам придется потрудиться и дать еще один, дополнительный. Если вы откажетесь играть его, я больше никогда не достану вас из Горна. – Что еще за дополнительный спектакль? – спросила Битти Белина. Она стояла, уткнув кулаки в бока, и вид у нее был злой и немного испуганный. – Увидите, – ответил Пертос. Улыбка вернулась к нему, но она была печальной. – Что-то вроде группового представления. Для одного зрителя. Ладно, увидимся позже. Он закрыл дверь. Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти несколько дней. Когда перед вечерним спектаклем Пертос поднялся по лестнице в ложу осветителя, там его ждал Тримкин. Президент Лиги был одет в мягчайшую коричневую искусственную кожу с длинной бахромой вдоль рукавов и по низу куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник достает пистолет, которым не успел воспользоваться предыдущей ночью. – Я безоружен, – сказал Тримкин. – Тем хуже для вас. – В таком случае вам не выйти из театра живым. – Возможно. – Наверняка. Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие мужчины, играли в “мужество и самообладание”. Именно эта ритуальная игра отличает мужчин от мальчиков, хотя по духу она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем современной цивилизации. – Так зачем вы здесь? – наконец спросил Пертос. – Вы все же дали дневной спектакль сегодня. – Тримкин достал один из рекламных листков, ходивших по городу. – Еще один у вас вечером, и так всю неделю. – Именно так! – Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер. – Я понял. – Значит, это упрямство. – Нет. Это значит, что у меня просто очень развит инстинкт самоуважения, – сказал Пертос. – Он так проявляется. – Он улыбнулся, но улыбка получилась горькой. Лицо Тримкина выражало замешательство. – Самоуважения? – Сегодня вечером я намереваюсь продать душу коммерсанту, как он и предрекал. Тогда единственное, что у меня останется, – это гордость и будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я должен дать как можно больше представлений в Городе Весеннего Солнца. Ведь если я умру на Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и гордости. Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете? Тримкин не отвечал. – Очень трудно играть роль Бога, – продолжал Пертос. – Может быть, когда вы с вашей Лигой научитесь сами творить маленькие чудеса, то обнаружите, что в действительности власть над жизнью и смертью других отнимает больше, чем дает. – Никто не заставлял вас быть кукольником. – Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать. – Так вы считаете, что я люблю власть? – Вы без ума от нее. – А людей? – Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу. – А вы, я полагаю, любите своего идиота. И этих кукол, которые даже не настоящие живые существа. – Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать себя, но, наверно, я слишком стар. – Слишком стары, чтобы страдать, – сказал Тримкин, стараясь перевести разговор в более привычное русло. – Мы дадим вам последнюю возможность. Если завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете настаивать на том, чтобы выступать здесь, тогда считайте, что ночью вы легко отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно. Пертос не стал отвечать. Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице и скрылся за углом – коричневое пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место яви. Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы тот был под рукой. Он уселся перед прожектором, повернув панель управления к себе, взглянул на кнопки и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и декорациями, которые по его команде растягивались в ширину или опускались сверху на металлических тросах. Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов. – Да будет свет! – подумал он, и рычаги защелкали под его быстрыми пальцами. Лучи света залили всю сцену, унылая белизна которой едва ли стоила того, чтобы ее освещать. Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым. – Да будет жизнь! – подумал он. Занавес раздвинулся, и куклы весело выбежали вперед. Началось последнее вечернее представление. Зал был полон. В первом ряду на одном из самых дорогих мест сидел дьявол в обличье коммерсанта по имени Элвон Руди. Дьявол ждал, когда наступит его черед... Держа в правой руке холистианскую жемчужину, Пертос Гедельхауссер сидел в удобном мягком кресле, принявшем форму его тела, и смотрел в никуда. Его губы как-то обвисли, лицо стало мертвенно-бледным. Драгоценность сверкала белизной, словно пылала жаром, и казалось, что, чем больше он катал ее взад-вперед, тем сильнее неведомая сила притягивала жемчужину к телу кукольника, как будто это магнит, чувствующий его кости под покровом плоти. Себастьян сидел на полу, покрывая лаком свеженарисованную афишу, чтобы цвета стали живыми и яркими, как хотел Пертос. Идиоту никогда не доверяли самому пользоваться красками, но орудовать лаком с помощью самокрасящей кисти ему удавалось без особых проблем. Он всегда с нетерпением ждал этого, поскольку жаждал ощутить свою причастность к представлению. В глубине души Себастьяна постоянно преследовал страх, что в один прекрасный день он станет не нужен Пертосу, и тот заменит его кем-нибудь другим. Однако этим вечером он не испытывал обычного удовлетворения от того, что был нужен. Он думал о Битти Белине. Пертос сказал, что она дает какое-то особенное представление для коммерсанта Элвона Руди. Это было новое представление, новая пьеса, которая исполняется приватно. Так что они с Пертосом должны были ждать здесь. Неизвестно, сколько времени продлится спектакль, может быть, час, может быть, всю ночь. Можно было спать, что и делал Пертос. Руди наслаждался новой пьесой в дальнем от комнаты Пертоса конце коридора. Себастьяну хотелось посмотреть. Из-за того что ему не разрешали, он чувствовал себя отверженным. Ему казалось, что все, кроме него, знают, о какой пьесе идет речь. Это делало его несчастным. Он чувствовал себя маленьким и никому не нужным. Пертос спал. Жемчужина сияла. И никто не следил за идиотом. По опыту Себастьян знал, что кукольник пробудет в состоянии транса еще довольно долго. Этот странный сон охватил его лишь несколько минут назад, а освободиться от чар жемчужины ему никогда не удавалось меньше чем за час. Иногда Пертос оставался в плену этих чар почти целый день. Он не ел, не пил, и Себастьян пугался, думая, что хозяин, должно быть, умер, хотя до этого никогда не доходило. Себастьян положил кисть, и, после того как щетинки зарегистрировали двадцатисекундный перерыв в работе, она начала выделять прозрачный пахучий лак. На бумаге, подстеленной, чтобы не испачкать пол, от щетинок начало расползаться липкое пятно. Себастьяну пришло в голову, что сегодня последняя ночь, когда он видит Битти Белину живой, по крайней мере до тех пор, пока они не переедут в другой город, где ее сказку можно будет сыграть перед новой аудиторией. Два дня подряд для одной сказки – предел. После этого персонажи спектакля возвращались в Горн, уступая место другим. Они умирали. Когда эти мысли всей тяжестью навалились на идиота, его охватила страшная паника. Ему захотелось вскочить, бежать, драться, кричать, лишь бы избавиться от этого чувства, которое раздирало его на части. Но он знал, что все это не сможет продлить жизнь златоволосой куклы ни на одну минуту. Разве дождь перестанет, если его попросить? Битти Белина умрет. И все же сегодня ночью она играет в новой пьесе для одного зрителя, в пьесе, которая длиннее любой другой из репертуара кукольника. Себастьяну казалось, что это несправедливо, раз он тоже член труппы. Ему должны были дать возможность посмотреть спектакль. Битти Белина играет в новой сказке! Он впервые осознал всю важность происходящего. А что случилось с ее принцем? Он тоже там, в ее новой жизни? А три жениха? А добрый ангел? А как насчет Виссы, коварной мачехи? А вдруг в этой новой жизни Битти Белине предстоит умереть, вместо того чтобы быть спасенной принцем, ее принцем, как бывало раньше? Новая жизнь? Разве это возможно? Он, Себастьян – ассистент. И никогда не случится так, чтобы в одно прекрасное утро он проснулся хозяином кукол, а Пертос оказался на его месте! Человек тот, кто он есть, и тут ничего не поделаешь. Ты живешь своей жизнью все дальше и дальше, ты принимаешь ее, радуешься ей. Битти Белина играла свою сказку – коварная мачеха едва не убила ее, но она была спасена. И так снова и снова. А он, Себастьян, ездил из города в город с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол, ждал за кулисами начала каждого представления, выпивал немного вина, ел, складывал вещи в грузовик и снова ехал с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол... Нельзя изменить свою жизнь! Принца там не будет, мачеха одержит верх, и Белина умрет. Хотя, как она может умереть, когда уже столько раз жила своей жизнью и всегда выходила победительницей. Как можно желать изменить сказку и, возможно, даже умереть? Что, если Белина станет такой мертвой.., такой мертвой, что Горн не сможет оживить ее вновь? Себастьян захныкал. Теперь он знал, что происходит что-то ужасно неправильное. Как будто мир вдруг стал зыбким, пол превратился в желе, а стены задрожали, грозя изменить свою форму и стать чем-то совсем иным. Если Белина не будет играть по сценарию своей настоящей жизни, Горн не сможет оживить ее, когда она умрет. Она никогда не должна умирать вне Горна. Так предписано. Точно так же, как ему никогда не стать хозяином кукол. Или, например, деревом. Мы то, что мы есть, и не можем быть ничем другим. Каждый, кто попытается это изменить, умрет. Должен умереть, иначе не останется ничего прочного и реального! Белина лежит с мечом в горле, изо рта у нее течет кровавая пена, а принц бежит с Виссой... Белина лежит с ножом в животе, стонет и зовет на помощь. У него по рукам течет кровь, ему страшно... Кровь, кровь, кровь у него на руках, как тогда, раньше... Себастьян посмотрел на свои руки. Никакой крови. Он встал и взглянул на Пертоса. Пертос спал. Себастьян шатаясь вышел из комнаты. Его ноги вдруг ослабли, плечи заныли, в руках чувствовалась такая усталость, как будто он долго тащил тяжелую ношу по пересеченной местности. Он не знал точно, что надо делать, но твердо решил спасти Битти Белину. Кровь у него на руках. Поверят ли они его рассказу, или будут думать, что это он убил Дженни, заколол ее? Остановившись посреди длинного коридора, проходившего за сценой Гранд-Театра Города Весеннего Солнца, он задумался, кто же такая была Дженни. Себастьян не мог вспомнить никого с таким именем, хотя оно напоминало ему о золотых волосах. Его пугало, когда он не мог разобраться в себе. Ему казалось, что кто-то другой забрался к нему в голову и думает за него, что чьи-то воспоминания переплетаются с его собственными и он не может отличить предметы от тех вещей, мест и людей, которых знал. До него донесся смех кукол. Идиот двинулся дальше по коридору. Голову раздуло, как шар, она страшно кружилась и казалась больше всего остального тела. Себастьян заткнул руками уши, словно боялся, что она лопнет. Прошло, может быть, сто лет, а может – минута, прежде чем он добрался до двери в комнату Пертоса, где Битти Белина играла свою новую жизнь, свою опасную новую жизнь. Себастьян стоял у двери, тяжело дыша. Ему хотелось войти и спасти ее, но два мимолетных воспоминания, пронесшихся в его затуманенном мозгу, удержали его от этого. Во-первых, Пертос сказал, что Битти Белина будет неловко себя чувствовать в новой роли и не захочет, чтобы он видел ее, пока она не освоится как следует, во-вторых, ему вспомнилось, как отвратительно резко Белина говорила с ним накануне, как она смеялась вместе с другими, когда у него случилось недержание мочи. Впрочем, он и сам смеялся. А на себя ведь он не сердился, верно? Чтобы справиться с воспоминаниями, которые удерживали его, Себастьян сказал себе, что Пертос будет благодарен ему за спасение Белины. Пертос скажет: “Как это я сам не заметил опасности? Себастьян, ты герой!” И хотя кукольник говорит, что героев больше нет, Себастьян будет героем. Так же просто он убедил себя в том, что резкость Белины – это вовсе не отвращение, а, напротив, своеобразное проявление симпатии. Он тронул ручку двери и обнаружил, что она не заперта. Куклы смеялись. Белина смеялась. Себастьян осторожно приоткрыл дверь так, чтобы видеть большую часть комнаты. И тогда его голова-шар лопнула, разлетаясь на клочья. Голая Битти Белина стояла рядом с напрягшимся, казавшимся огромным по сравнению с ней членом Элвона Руди и гладила его, смеясь вместе с Элвоном. Объект ее внимания составлял чуть ли не треть от ее размеров, как в длину, так и в толщину. Всего один раз в жизни Себастьян видел мужчину, охваченного желанием, и травма от этого оказалась так сильна, что врезалась в его сознание, словно шрам, оставленный молнией в стволе кряжистого ясеня. Мать с отцом оставили дверь спальни открытой, а он, полагая обнаружить воображаемого гостя, заглянул внутрь и увидел, как они занимались любовью. Ему показалось, что отец делает матери больно, что он колет ее. Он с криком прыгнул на кровать и, набросившись на отца, принялся колотить его маленькими ручками и кусать. И даже через несколько часов, когда они, наконец, успокоили его и мать снова и снова уверяла, что отец не обижал ее, он остался при своем мнении. С тех пор он начал стыдиться того, что у него есть такой же кинжал из плоти, как у отца. Годы спустя полное отсутствие эрекции и сексуальных потребностей оказалось для него настоящим благословением. Он знал, что никогда не сможет причинить боль, так как в его кинжале нет металла. И вот теперь, когда он увидел Элвона Руди, увидел Белину, прикасавшуюся к кинжалу из мужской плоти, который мог убить ее, то оказался во власти видений: Белина мертва, она в крови, она убита. К этим картинам добавилась еще одна – он видел истекающую кровью Дженни с ножом в животе. И где-то глубоко в мозгу, где еще теплились остатки человеческого разума, он впервые осознал, что нож в животе Дженни был его ответом на отцовский член в теле его матери. Сомнений больше не было, Себастьян закричал и, ворвавшись в комнату, набросился на Элвона Руди как на врага. Лица вокруг побледнели. Куклы завизжали. Он чувствовал, как Белина била его по рукам, потом, когда он отбросил ее на пол, – по ногам. Он запомнил багровое нечеловеческое лицо Руди. Запомнил испуганные, налитые кровью глаза, смотревшие на него. Ощутил, как меч принца вонзился ему в икру. Себастьян ударил его так, что принц с огромной силой врезался в стену. Синтетическая шея лопнула, и в последний миг перед смертью он весь скорчился от боли, кровь хлынула у него из ушей и носа, лицо стало серым, как пепел, и болезненно исказилось, и он узнал, что такое насильственная смерть, на которую сам так часто обрекал Виссу. Элвон Руди вцепился ногтями в лицо идиота. Себастьян чувствовал, как по щекам потекла кровь. Он сильнее сжал пальцы на шее коммерсанта. Голый мужчина забился в конвульсиях, извиваясь на постели. Его губы стали почти синими. – Нет! Нет! Тупой ублюдок! – кричала Битти Белина. Теперь она залезла Себастьяну на спину и, цепляясь своими маленькими ручками за его одежду, пыталась добраться до шеи, откуда смогла бы дотянуться до глаз. Элвону Руди удалось сунуть колено Себастьяну между ног и изо всех сил ударить согнутой ногой вверх, заставив идиота разжать смертоносную хватку. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=120564) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.