Танцы в лабиринте
Владимир Болучевский


Двое из ларца #3


Владимир БОЛУЧЕВСКИЙ

ТАНЦЫ В ЛАБИРИНТЕ





1


– Двадцать второго апреля двухтысячного года, в пятницу (самый скорбный день христианского календаря, когда силы зла, казалось, уже восторжествовали над Спасителем), около десяти часов утра возле станции метро «Чернышевская» остановился черный двухдверный БМВ.

Правая дверь автомобиля распахнулась. Из нее вышел невысокого роста и неприметной наружности молодой мужчина. Он откинул спинку своего сиденья вперед, наклонился и помог выбраться из машины девушке, аккуратно поддерживая ее под руку.

– Вы просили до метро. – Мужчина заглянул девушке в глаза, – Вот, пожалуйста… Метро.

Затем он сел обратно в машину, захлопнул дверь, еще раз взглянул в ее сторону и сказал тому, кто сидел за рулем:

– Ладно, поехали.

На девушке были джинсы, светло-зеленая легкая куртка и кроссовки. Она сделала несколько неуверенных шагов ко входу в метро и остановилась у тяжелых дверей.

Порыв ветра вскинул легкие золотистые пряди ее прямых волос, она машинально поправила их рукой и слегка пошатнулась.

– Девушка, – укоризненно обратилась к ней старушка, катившая перед собой тяжелую сумку на колесиках, – что ж вы встали-то на самом проходе?

Придерживая волосы рукой, девушка обернулась на голос.

– Ну? – Старушка взглянула в большие темно-серые глаза, которые смотрели сквозь нее. – Господи, – пробормотала старушка, – с утра-то пораньше… Я же вам русским языком говорю, – повысила она голос, – дайте пройти-то! Вы русский язык понимаете?

В глазах блондинки что-то шевельнулось. В их бездонной глубине блеснул едва заметный лучик. Он медленно разрастался, разрастался и обернулся, наконец, бледными проблесками внутреннего света, которые силились разогнать туман над поверхностью уже начавших было светлеть, но все еще сумрачных темно-серых пространств.

– Да, – с трудом произнесла девушка. – Понимаю…

– Ну и слава Богу. Может, отойдете тогда в сторонку-то? Все равно вас в метро не пустят. Такую-то вот…

Девушка сделала шаг в сторону, бабуля, придерживая сухим локтем тяжелую дверь, протиснулась вместе со своей сумкой в вестибюль.

«В метро не пустят… – приглушенно, сквозь все еще плотный, вязкий туман, отозвалось в сознании. Что же делать?» Девушку медленно накрывала волна паники. В растерянности она сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону от дверей и вновь остановилась. Ей было очень страшно. Она вдруг поймала себя на том, что хотела извиниться перед старушкой, но… слов не было. Она хотела спросить, почему, собственно, ее не пустят в метро, почему эта старая женщина так странно на нее смотрит, но с отчаянием осознала, что сформулировать все это будет не в состоянии. Более того, она не помнила, зачем ей, собственно, нужно в метро. Она вообще ничего не помнила. Не помнила даже, как оказалась здесь, у этих тяжелых дверей. Что это за станция? Что за город? Что она здесь делает? Первое, что всплыло в памяти, был вопрос старушки: «Вы по-русски понимаете?»

– Да, – вслух сама себе повторила девушка. – Понимаю.

Это было все. До этого был плотный, вязкий туман.

Ее охватил ужас.

– Лиза! – окликнул блондинку мужчина, который, широко улыбаясь, шел к ней, сжимая в руке свежую газету. Роста он был среднего, чуть полноватый. Под распахнутым легким плащом – дорогой серый костюм.

– Лиза, – повторил он, подойдя и продолжая улыбаться, – вы меня что, не узнаете?

Девушка с надеждой всмотрелась: широкое, с крупными, породистыми чертами лицо с явственными следами проведенной в излишествах ночи, ворот белой рубашки не совсем свежий, но узел модного галстука завязан безукоризненно. – Я – Леон, помните? Вы у меня в гостях вчера были, а потом вдруг уехали. Я вас еще проводить хотел, но… отвлекся, а вы и исчезли. Неужели не помните? Я, правда, вас тоже не сразу узнал в куртке, да и выглядите вы сегодня как-то… Как себя чувствуете?

– Плохо, – призналась Лиза.

– И это правильно, – констатировал Леон. – Мы-то ладно, а вам небось с непривычки многовато вчера было. Ну… а здесь встречаетесь с кем-то?

– Девушка растерянно огляделась и рефлекторно чуть пожала плечами.

– Тогда, может быть…– Леон внимательно всмотрелся в лицо девушки. – Послушайте, что-то мне не нравится, как вы сегодня выглядите. Какая-то вы не такая… Вам на самом деле плохо?

– Плохо, – повторила Лиза, с трудом выговорив это простое, но какое-то очень неудобное для произнесения слово.

– Вот что, – решительно сказал мужчина. – Поехали-ка обратно ко мне домой. И нечего было среди ночи убегать. Это вам не дома, в Цесисе или где вы там живете, я что-то плохо помню. Впрочем, не важно. А где ваша сумка?

– Не знаю…

– Совсем хорошо. Ну что, поехали?

– Да… – неуверенно кивнула девушка.

– Вот и ладно. – Леон, взмахнув рукой, остановил проезжающую мимо машину, распахнул перед Лизой заднюю дверь салона, помог усесться, сам забрался следом и сказал водителю: «На Васильевский, пожалуйста».




2


В тот же день и приблизительно в то же самое время Александр Адашев-Гурский проснулся на больничной койке.

– С добрым утром, тетя Хая, – приветствовал он самого себя. – Вам посылка из Шанхая…

Лежа на боку и не открывая глаз, он прислушался к ощущениям собственного организма. Как ни странно, но все вроде бы было нормально.

«Приплыли, дон Педро, – подумал он. – Только этого не хватало».

Ночью в гостях он выпил пару рюмок водки, и ему вдруг стало так плохо, что друг детства Петр Волков, перепугавшись, загрузил его в машину и привез сюда, в частную наркологическую клинику, пребывание в которой стоило сорок баксов в день. Сюда укладывались люди состоятельные. Иные для того, чтобы, нагнав себе наркотический дозняк до крайней точки, переломаться в комфорте, иные – чтобы, зашив себе «спираль» или «торпеду», избавиться от алкогольной зависимости, другие – просто выйти из запоя и почистить печень.

«Странно… – подумал Гурский. – Я же не в штопоре. Чего ж меня вдруг скрутило-то? Может, оттого, что я пост держу? Совсем ничего не жру. Вообще-то не должно бы. Но с другой стороны, годы наши не ранние. Слабею, видимо…»

Рассуждая таким вот образом, он перевернулся на спину, открыл глаза. Где-то неподалеку раздавался совершенно явственный стук бильярдных шаров, звук, который Адашев-Гурский различил бы и выделил даже при бомбежке. Он откинул одеяло и сел на кровати. Голова слегка кружилась, но в остальном чувствовал он себя очень даже неплохо.

«Ерунда какая-то, – решил он. – И еще сорок баксов в день…»

Больница эта была Александру знакома. Несколько месяцев назад, где-то перед Новым годом, они с Петром укладывали сюда Мишку Лазарского, старого их приятеля, который проживал теперь в Нью-Йорке и специально приезжал сюда, чтобы подшиться. Там, дескать, в Америке подобные операции запрещены, как опасные для жизни пациента. Не подшивают там. А Мишка дошел до ручки, и только на это последнее средство и была у него надежда. Но поскольку выбрался из самолета и ввалился в дом Адашева-Гурского он в блаженно – разобранном состоянии глубокого запоя, то устраивать его в клинику, договариваться и платить деньги (которые Лазарский, конечно же, привез с собой, но распоряжаться которыми был категорически не в состоянии ввиду полного отсутствия представления о реальности) пришлось Александру.

Гурский даже помнил имя одного из докторов, которые пользовали Мишку.

«Дима… – вспоминал он, натягивая брюки. – Дмитрий… как же его по отчеству?»

Одевшись, он открыл дверь палаты и вышел в коридор. Вдали был виден просторный холл со стоящим в нем бильярдным столом. Долговязый парень, одетый в спортивный костюм, одиноко и хмуро гонял по нему разноцветные шары. Александр подошел и какое-то время скептически наблюдал за тем, как тот, неловко держа кий, пытается загнать в лузу хоть один из них. Наконец парень положил черный шар и, не обратив на это никакого внимания, продолжал свои экзерсисы. Гурский вздохнул.

– Привет, – сказал он. – А как доктора найти?

– Внизу, – не поворачивая головы, буркнул парень.

– Много вами благодарны, – негромко произнес Гурский и направился к широкой белой лестнице, ведущей со второго этажа к вестибюлю.

Спустился на первый этаж, кивнул стоящему у входных дверей охраннику в камуфляже, повернул налево и стал по памяти разыскивать кабинет главного врача.

Клиника свято блюла анонимность клиентов. Никаких документов никто не спрашивал. Все пациенты фиксировались только по имени и отчеству, подлинность которых тоже никто не проверял. Хоть ты горшком назовись, главное – деньги плати. Очевидно еще и поэтому, кроме всего прочего, стоял у дверей охранник. Чтобы больной, пройдя курс и ощутив себя вполне здоровым, не упылил, чего доброго, не расплатившись. Ищи его потом…

Все это Адашев-Гурский знал, и именно это его и заботило. Дело в том, что, открыв в палате стенной шкафчик и обнаружив там свою куртку, он не нашел в ней ни ключей от квартиры, ни бумажника.

"Потерять я их не мог, – рассуждал он, – потому что пьян-то, собственно, и не был. Просто скрутило меня вдруг почему-то неожиданно, а дальше – все в сумерках. Но ведь меня Петька сюда доставил, я же помню. Значит, он, видимо, и забрал у меня все, чтобы не сперли.

Клиника-то она богатская, но… всякие люди здесь лежат. Это он, наверное, правильно. Но что же мне теперь делать-то?"

– Вы на процедуру? – спросила его молоденькая сестричка в непростительно коротеньком белом халатике.

– Возможно, – окинул ее взглядом Гурский. – Ничего нельзя знать заранее. Но сначала мне бы доктора повидать.

– Вот сюда, – сестричка указала на одну из белых дверей, повернулась к нему спиной и не спеша пошла по коридору, глубоко засунув руки в карманы халатика, отчего тот натянулся на талии и предельно откровенно обозначил изящные линии ее юного тела.

«Пятница сегодня, – со вздохом подумал Александр, провожая ее взглядом. – Еще целых два дня поста…»

Он постучал в дверь.

– Да, – послышалось из кабинета. Гурский открыл дверь и вошел.

– Добрый день, – поздоровался он с мужчиной в белом халате, который сидел за столом и, перебирая клавиши компьютера, сосредоточенно всматривался в экран.

– Здравствуйте, – доктор отвел взгляд от монитора и посмотрел на Александра. – Присаживайтесь.

– Спасибо, – Гурский сел на стул возле стола.

– Это вы к нам вчера поступили?

– Сегодня ночью.

– До двенадцати ночи. Выходит – вчера.

– Это… в смысле оплаты?

– Ну… день поступления, день выписки…

– А день приезда, день отъезда – один день?

– В вашем случае – да, – улыбнулся доктор.

– Вот… Вот, что хотелось бы уточнить: мой случай – это, собственно, что?

– Да ничего особенного. Все, в общем-то, как у всех. Выпиваете?

– Случается. Но не до такой же степени.

– А ресурсы организма небезграничны. Рано или поздно обязательно наступает такой момент, когда…

– И что теперь?

– Повторяю, ничего такого особенного. Полежите у нас еще день-другой, мы вас почистим. Хотите – защиту поставим. Недорого.

– «Торпеду», что ли?

– «Эспераль».

– Нет, доктор. Спасибо, конечно, за заботу, но… я как-нибудь сам.

– Как знаете. Вы?..

– Александр Васильевич.

– Очень приятно. Виктор Палыч меня зовут.

– Мне тоже очень приятно. Виктор Палыч, скажите, а что, я могу уже сегодня, в принципе…

– В принципе, можете. Но я бы не советовал. Мы вам вчера капельницу поставили. Сейчас вот еще одну – обязательно. И надо бы завтра утром. Раз уж вы к нам пожаловали, давайте курс завершим.

– Думаете, надо?

– Почему нет?

– А вот, доктор, тот факт, что я себя прекрасно чувствую, – это ничего?

– Не обращайте внимания.

– Полагаете?

– Хуже не будет. А у вас что – дела какие-то неотложные?

– Да нет, – пожал плечами Гурский, – до заморозков я совершенно свободен.

– А потом? – улыбнулся доктор.

– Домой нужно будет заглянуть. Взять теплые вещи.

– Ну вот видите. – Виктор Палыч встал из-за стола. – Пойдемте-ка в процедурную.

– Ну, если вы настаиваете… – Александр тоже поднялся со стула. – Да! А вы позволите звоночек от вас сделать?

– Ради Бога…– Доктор придвинул к Гурскому телефон.

– Это у вас прямой?

– Да, городской.

Гурский снял трубку и набрал номер.

– Алло… – услышал он знакомый голос.

– Петр? Привет.

– Здорово, Гурский. Оклемался?

– Да вроде. Слушай…

– Сашка, говори быстрее, я в машине, здесь такая пробка…

– Мои ключи и бумажник у тебя?

– У меня. Козел!

– Не понял…

– Да это я не тебе, меня тут мудак один подрезает.

– Слушай…

– Короче, у меня было с собой двести баксов, я за тебя вперед заплатил, на всякий случай. Потом разберемся. Если этого будет мало, доплатим. Если много – они вернут. Лежи, я завтра постараюсь заскочить.

– Роджер.

– Аут. – Волков отключил телефон.

Адашев-Гурский повесил трубку.

– Ну что, пошли? – спросил его доктор.

– Пойдемте, – вздохнул Александр.

– Виктор Палыч, – Гурский снял рубашку и лег на стоящую в процедурном кабинете кушетку, – а что, я вчера совсем плох был?

– А я, собственно, вас вчера и не видел. Я сегодня утром заступил. – Доктор прилаживал к вертикальной хромированной стойке банку с раствором. – Но, судя по всему…

– Вот ведь.

– Да вы не переживайте. Здоровье у вас, в общем-то, еще… Спортом занимались? – взглянул он на обнаженный торс Гурского.

– Было дело. Давно, правда.

– И как?

– КМС. Десятиборье.

– Ну… А вы говорите. – Доктор ввел Александру в вену иглу. – Полежите. – Он взглянул на часы и вышел из кабинета.

Адашев-Гурский прикрыл глаза и стал прокручивать в сознании события вчерашнего дня, который завершился таким вот неожиданным нелепым обмороком, уложившим его вдруг на больничную койку.




3


В четверг, часов в шесть вечера, в квартире Адашева-Гурского раздался условный, еще со времен юности, звонок в дверь.

– Погоди минутку, – сказал Александр в телефонную трубку, – ко мне вроде бы Петька Волков пришел, я дверь открою. Что? Да, да, хорошо.

Он положил трубку на стол, поднялся и вышел в переднюю.

– Привет. – На пороге стоял русоволосый мужчина чуть выше среднего роста, широкоплечий. Он мягко улыбался, но в глубине его серых, чуть печальных глаз мерцало нечто такое… Короче, вести себя с ним по-хамски могло прийти в голову только какому-нибудь камикадзе0, или уж и вовсе отмороженному недоумку. – Чем занят?

– С Аленой выпиваю Ваулиной.

– Да? – Петр удивленно вскинул брови. – Ну-ка… – Он переступил порог, прошел через переднюю, заглянул в гостиную и растерянно обвел взглядом пустую комнату. – А где Алена?

– Так вот же она, – Александр указал на лежащую на столе телефонную трубку.

– А-а…– разочарованно протянул Волков. – Ты в этом смысле.

– Поболтай с ней, у нее похмелье и тоска. Я пока в туалет схожу.

– Алена? – Петр взял трубку. – Привет, это Волков.

– Петька! Приве-ет… – услышал он радостный голос, чуть нараспев, тягуче произносящий слова. – Давай выпьем?

– А чего это ты с утра пораньше? Сколько там у вас?

– А хер их знает… часов десять, наверное. Тузик, падла! Куда? Урою!..

– Эй-эй! Это ты с кем там?

– Да собака у меня, левретка, точнее леврет, мне тут подарили. Тузик. Красивы-ый… Цвета маренго.

– Ну и за что ты его так?

– Да ты понимаешь, Борюсик в отъезде, а этот в его отсутствие вообразил себя вожаком стаи, со мной ругаться вздумал. Ты представляешь? Я его прищучила, так он обиделся, взял, гад, и на постель насрал. Не на нашу, правда, а в гостевой комнате. Ну, я его в угол загнала и ремнем так отпиздила… Теперь вроде все понял, но все равно мне назло по грядкам шастает. Давай выпьем, а?

– Ну давай… – Волков взял рюмку Гурского, налил из стоящей рядом на столике бутылки в нее водки и потюкал ею о трубку. – Слышишь?

– Ага! – засмеялась в далекой Канаде Алена и тоже чокнулась чем-то о свою трубку. – Поехали?

– Твое здоровье.

Волков выпил и, подцепив вилкой из стеклянной миски квашеной капусты, закусил.

– Алло, ты где? – спросил он в трубку.

– Да здесь я… Я вот смотрю, почему у меня чеснок упал? Ты не знаешь? Может, палочки поставить? Тузик! Зараза…

– А ты что, в огороде, что ли?

– Ну да… – засмеялась Алена. – Мы же дом купили, ну, в кредит, конечно, полчаса от Монреаля, я Гурскому говорила. Тут рай просто – речка течет недалеко, бассейн во дворе. Ну, я на лужайке грядки и вскопала. Помидорки посадила, редиску, укропчик… Чеснок вот. Он у меня взошел, подрос, но что-то упал. Почему? Спроси у Гурского, он все знает.

– Гурский, – повернулся Петр к вошедшему в комнату Александру, – почему у Алены чеснок взошел, а потом упал?

– Поливать надо… – пожал плечами Адашев-Гурский.

– Слышишь?

– Ага-а… – донеслось из трубки. – Слушай, а ведь верно… А я думала – так вырастет. Ну что, еще треснем?

– А ты не разоришься?

– Да нет, девятнадцать центов минута. Канадских центов. Ерунда. Сейчас, я только в дом вернусь, а-то у меня уже стакан пустой, а выпивка – там.

– Ну давай… – Волков налил себе еще рюмку.

– Ты там как?

– Готов. А ты?

– Аналогично.

– Ура?

– Ура.

Петр выпил и закусил капустой.

– Слушай, мать, давай прощаться, а?

– Ну ладно, давай. Я посплю, а потом еще позвоню.

– Счастливо.

– Ну пока.

Волков повесил трубку.

– Слушай, – он посмотрел на капусту, – а у тебя другой закуски нет, что ли?

– Так ведь пост, Петя.

– И ты все посты блюдешь? – скептически взглянул на друга Петр.

– Только Великий. К сожалению.

– Все сорок дней?

– Так есть-то только первую неделю хочется, а потом втягиваешься, и ничего.

– И рыбу не ешь?

– Ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молочного.

– А что же ты ешь?

– Все остальное.

– Гордыня это все.

– В смысле?

– Ну… вот, мол, я какой! Воззри на меня, Господи! Видишь, дескать, насколько я в полном самоотвержении неимоверно крут?

– А монашествующие? – заинтересовался позицией друга Александр.

– Ну… у каждого своя судьба, конечно. Если уж в миру греху противостоять силенок не хватает…

– Так они же не только ради себя. Они за всех молятся.

– Дело хозяйское, конечно, только за всех бы не надо.

– Ну поня-атно. За нас с тобой еще туда-сюда, а вот за гниду всякую…

– Именно.

– А это ты решать будешь – кто гнида, а кто нет?

– Гнида, она и есть гнида.

– Да пошел ты…– беззлобно сказал Гурский.

– А водку пьешь.

– Во-первых, винопитие в пост не запрещается, а лишь не благословляется. И значит, немножко, для укрепления духа и возвеселения души, можно. А во-вторых, Алене там одиноко, она звонит раз в полгода, просит выпить с ней и поболтать. Я что, обманывать ее должен, пустым стаканом чокаться? Я вот тут намедни в дом один зашел, по делу, меня там люди котлетками угощали. Вкусненьким от всей души потчевали. Так я, опять же, что, по-твоему, нос должен был воротить? Дескать, мол, как же так, что вы себе в Великий пост позволяете… Я ел. И нахваливал. Потом, правда, с горшка сутки не слезал – организм-то на растительный рацион уже перестроился – но… Короче, гордыня не гордыня, может, ты и прав, но до Пасхи всего три дня осталось. – Гурский закрыл пробкой водочную бутылку и отнес ее в холодильник.

– Ты чего хотел-то? – вернулся он в комнату.

– Да… Тут вот что. – Волков вышел в переднюю, раскрыл стоящую под зеркалом кожаную сумку и вынул из нее небольшой, но увесистый сверток, плотно упакованный в черный пластиковый пакет и перетянутый скотчем. – Здесь – все твои деньги. Ну, твоя половина от всего.

– А…

– И брюлик твой тоже. Я его в пакетик запечатал, все аккуратно, не сомневайся.

– Да я не о том. Чего это вдруг? У тебя и сейф дома в стенке, и волына… Куда мне их девать-то? Меня же обнесут. И грохнут.

– Это если кто узнает.

– Да все узнают. Моментально.

– А ты не трепли. Есть куда схоронить-то?

– Куда… – задумался Гурский. – Ты же говорил, что мы их вложим. Я бы на проценты жил. Мне достаточно, я аскет, ты же знаешь.

– Ладно, это все потом. Просто у меня, понимаешь, ситуация сейчас сложилась такая, что… всякое может быть. Лучше, чтобы твои деньги у тебя пока полежали. На всякий случай.

– Так давай и свои тогда.

– Да ладно. Не нужно. Это мои проблемы. И… ну, в общем, так надо. Есть там момент один… короче, это мои заморочки, я сам решу.

– Ну надо так надо. – Гурский взял пакет и обвел взглядом комнату.

– Только в белье не прячь, как все.

– Ага… Ты еще про сливной бачок в сортире вспомни. – Александр подошел к массивному, темного резного дерева, секретеру и положил на него сверток. Из верхнего отделения вынул длинный узкий ящичек и поставил его рядом. Затем запустил руку куда-то в глубину оставшейся от верхнего ящичка пустоты и чем-то щелкнул. В нижней части секретера, прямо под дверцами, чуть отошла глухая панель. Александр присел на корточки и, потянув ее на себя, выдвинул потайной ящик.

– Ни фига себе, – удивился Волков. – И чего, много туда помещается?

– Петя… – снисходительно улыбнулся Гурский. – Туда тебя поместить можно будет, если что. Только по частям, конечно…

Он взял сверток, сунул его в секретное отделение и задвинул ящик. Панель, мягко щелкнув, встала на свое место.

– Умели же делать… Откуда у тебя раритет такой?

– Я здесь ружье хранил, ну то самое, которое потом тебе подарил. А в детстве вообще такое засовывал, что…

– Так это твой, что ли? В смысле, еще от родителей, из той квартиры?

– Ну да. Это дедов. А может, еще и от прадеда. Я только его и забрал, когда мы… ну, в общем, когда после развода сюда перебрался. – Александр распрямился и вставил на место узкий ящичек. – Ну вот. Теперь, если только целиком его вынести… Но это вряд ли, в нем весу, как в рояле.

– Вот и хорошо. Пусть полежат. Я потом опять заберу.

– Хотелось бы. Чего им лежать? Они работать должны как-то… Только я в этом ничего не понимаю.

– Придумаем. Есть мысли кое-какие. – Петр достал сигарету. – У тебя вообще какие планы?

– Относительно вложения денег?

– Да нет, тут с тобой все ясно. Я имею в виду на сегодня? – он откинул, динькнув, крышку «Зиппы» и прикурил.

– К Герману надо зайти. Васька Морозов звонил, на рыбалку зовет к себе в Лимовку. Если у Герки дел важных нет, может съездим, он на тачке.

– А она далеко?

– Лимовка? Не очень. Но места там… Васька говорит, сижу, мол, в лодке с удочками, а на берег из кустов медведица вдруг выходит, да еще с медвежатами. Вышла, посмотрела эдак вот, а потом – плюх в воду, и ко мне. Представляешь?

– Ну и?..

– Потом передумала, вернулась обратно. Вылезла, отряхнулась как собака и обратно в лес. И медвежата за ней.

– Васька не обосрался?

– Да говорит – почти. Но она маленькая была с виду, метр с чем-то в холке.

– Ему бы хватило.

– В общем, да.

– А потому что не фиг на рыбалку без карабина ходить.

– Логично. – Александр взял со стола пустую рюмку, миску с капустой и пошел на кухню.

– И надолго ты планируешь? – Волков вышел вслед за ним из комнаты.

– Да я вообще ничего не планирую. Может, я еще и не поеду никуда. Может, у Герки дела. – Гурский ополоснул под краном рюмку, вытер ее полотенцем и поставил в буфет. Капусту накрыл тарелочкой и убрал миску в холодильник. – А тебе не терпится, чтобы меня медведь сожрал? Деньги мои тебе покоя не дают? Заграбастать хочешь? Бери, бери… – Гурский тщательно тер мыльной губкой вилку. – Все бери, пей мою кровь…

– А Герман дома?

– Да уже, наверное, должен. Я со Светкой разговаривал, она там салаты строгает, а он к семи подъехать обещал. Что-то они там празднуют сегодня. Пошли?

– Да неудобно как-то, я его тыщу лет не видел.

– Тем более.

– Там гости небось будут, я никого не знаю…

– Никого там не будет, мне Светка евон-ная сказала. Они с Германом да Алиса.

– Что за Алиса?

– Алиса? Элис Раен. Сержант морской пехоты США.

– Иди ты?

– Натурально. – Александр бросил вилку в ящик кухонного стола, присел на краешек мойки и прикурил сигарету. – У них же там армия добровольная, на профессиональной, тэс-скать, основе. Подписал контракт, и вперед. Бабы тоже служат. Возможность бесплатно получить образование какое-никакое, профессию. Вот она и служила. В морской пехоте. Уж не знаю, сколько и кем конкретно, но звание имеет – сержант. А теперь приехала к нам сюда русский изучать. Группа их целая у нас в университете. Она там у них старшая, что ли, а может, и нет, я не в курсе. Короче, они живут – кто как. Кто в общежитии, а кто у знакомых. Вот она у Герки со Светкой и живет. Очень хорошенькая. Как куколка.

– Сержант морской пехоты – куколка?

– Как ни странно. Стройная такая, миниатюрная. Я сам сначала не поверил. «Как же ты, – говорю, – справлялась?» Ведь у них там сержант – это… А она улыбнулась так это вот, легла на пол, левую руку за спину, и на одной руке – на кулаке, заметь! – как стала отжиматься… Как швейная машинка, ей-богу, просто туши свет. Там не то, чтобы считать, мол, сколько раз, там время засекать впору. Пять минут, десять, полчаса… Сколько нужно. Я не выдержал, прекратил это дело от греха подальше, а она встает, улыбается и не запыхалась вроде даже. «Веришь?» – говорит. Ну я, честь-честью, во фрунт вытянулся: «Йес, сэр!» А она так это чуть ссутулилась, подошла ко мне вразвалочку, встала вплотную, палец указательный чуть не в самый мой нос уперла и ка-ак рявкнет: «„Йес, мэм!“ говорить надо!» И хохочет.

– Так как же ты в гости пойдешь, если пост?

– Я же по делу.

– Ну да, сержантика клеить.

– Не-ет. У нее жених там где-то.

– Ну-у… Это ж эвона аж где… На той стороне планеты. Оттуда не видно.

– Я тоже так думал. А она мне: «Ми такой лыванский лу-уди… Еслы ми сказал свой жиних: „Лублу. Ты и толка ты“, то всо, всо! Айм сори, Саша…»

– Клинья, выходит, подбивал уже.

– А что ж…

– А почему «лыванский лу-уди»?

– Семья ее происхождением из Ливана, предки. Они это чтят. Это только считается, что в Америке национальностей нет. Все, мол, американцы, и все тут. А на самом деле ирландцы, итальянцы, евреи, китайцы – все сами про себя помнят, кто есть кто.

– И это правильно.

– Наверное.

– Ладно… – Волков погасил сигарету в пепельнице и взглянул на часы. – Уже начало восьмого, давай я тебя к Герману закину.

– Да здесь недалеко. Я и пешком дойду. В магазин еще заглянуть надо, неловко с пустыми руками.

– Заглянем.

– Да? Ну давай.

Адашев-Гурский накинул на себя кожаную куртку, вынул бумажник, заглянул в него и опять убрал в карман.

– А у тебя что, дела еще сегодня? – спросил он у Волкова, выходя из квартиры.

– Да так… ничего важного, в общем, – пожал тот плечами.

– Так и пошли.

– Думаешь, удобно?

– Думаю – да. Мы же ненадолго. – Гурский запирал дверь.

– Ну… – Петр в раздумьи склонил голову на бок.

– Пошли-пошли, – Александр стал спускаться по лестнице.

– А лифт так и не работает? – саркастически улыбаясь, спросил Волков, шагая вслед за ним.

– Не-а.

– А пункт этот, приема металлов, который тут рядом, так и процветает?

– Ага.

– Ждешь, когда я его взорву?

– Ага.

– Не дождес-ся. Хочешь – подыхай на этой лестнице. Пятый этаж, едрена шишка!.. Туда-сюда, туда-сюда, и так каждый день. И это вместо того, чтобы пойти и разнести его к едрене фене. Дурак ты, Гурский, малахольный, а не реальный пацан.

– Ага.

– Чего ты лыбись-ся?

– Мама, ешьте рыбу…

– Жареных карликов?

– Жареных карпиков.

– Так их же нету.

– Тогда сидите и… не квакайте.




4


– Слушай, а чем там Алена занимается? – Выехав со двора, Волков вырулил на Малый проспект Васильевского острова.

– По-моему, ничем. – Адашев-Гурский приоткрыл окно и потянулся за сигаретой. – Там ее Борюсик бабки заколачивает, в основном. По ее словам.

– А ты с ним знаком?

– Нет. Она его уже там, в Канаде, встретила.

– Она ведь искусствовед?

– Вроде. Ну… уроки, говорит, давала фортепьянные, частным образом. А теперь гороскопы составляет, за символическую плату.

– Совсем опупела.

– Так скучно же.

– Эт-то понятно. Это мы понимать можем. – Петр сделал левый поворот, проехал по Пятнадцатой линии до перекрестка со Средним проспектом, повернул направо и остановил машину напротив магазина «Джинн».

– Пошли, – сказал он, открывая дверь. – Здесь, по-моему, все есть.

Выйдя из лифта, Гурский и Волков подошли к обитой дерматином двери. Александр позвонил в звонок. Из квартиры донеслось отчаянное звонкое тявканье, потом послышались тяжелые шаги, и дверь распахнулась. На пороге, заслоняя собою почти все пространство дверного проема, стоял Герман.

– О! – сказал он, глядя на гостей и широко улыбаясь. – А мы не ждали вас, а вы приперлися… Шмонька, тубо! – Он наклонился, сграбастал огромной ладонью крохотного чихуахуа и засунул его в широкий карман фартука пестрой расцветки. – Служебно-розыскной пес, – кивнул он на крохотные бусинки влажных глаз, выглядывающих из кармана, – злобы необыкновенной. Только жутко невоспитанный. Надо бы на площадку с ним ходить, но все как-то руки не доходят. Чего стоите-то? Забоялись? За-аходи!..

– Здравствуй, Гера, – сказал Петр.

– И тебе не хворать…– Герман посторонился, втянув живот, и Адашев-Гурский с Волковым вошли в квартиру.

– Тут это… – Гурский протянул пластиковый пакет с выпивкой.

– Ага, – кивнул Герман, беря в руки пакет, и обернулся в сторону кухни: – Светка, атас! Гурский пришел, прячь Алису.

– А она уже здесь? – вскинул глаза Гурский.

– Только что пришла откуда-то. Вон, на кухне Светке помогает.

– И вовсе и не атас. – Александр снимал с себя куртку. – Я вообще не пью.

– Привет, – улыбнулась вышедшая из кухни маленькая изящная девушка, протягивая руку Волкову. – Света.

– Петр меня зовут, – Волков осторожно пожал руку.

– Очень приятно.

– Это ты торопишься с выводами, – сказал Гурский. – Узнаешь поближе, взвоешь.

– Да ну тебя, – Светлана подставила щечку, которую Александр чмокнул. – Хуже тебя не бывает. Вы раздевайтесь, давайте я сама повешу.

– А он не может, – обернулся, идя на кухню, Гурский. – У него там волына под мышкой. Он стесняется.

– Что, правда, что ли? – Герман распахнул у Петра полу куртки, под которой обнажилась плечевая кобура с пистолетом. – Оба-на!.. А говорили, что ты из ментовки ушел.

– Я и ушел.

– А эва?

– Ну, это структура такая… частная.

– Ладно, раздевайся давай. Не сцы, все свои.

– Да я как бы не сильно-то и с-цу, – Волков снял куртку и подал ее Светлане.

– Пошли, – Герман подтолкнул Волкова, – у меня там рыба уже готова, по-моему.

– Знакомься, – сказал он невысокой, спортивного телосложения брюнетке, которая, склонившись над салатом, подняла голову, откинула за спину каскад тяжелых вьющихся волос и ослепительно улыбнулась всем лицом, – Петр Волков, частный сыскарь.

– Сыскарь – это как? – Девушка слизнула с ложки майонез и взглянула на Петра громадными агатовыми глазами.

– Не «как», а «что», – Гурский склонился к ее ручке. – Я тебя полюбил, я тебя научу: вот у вас там есть плохие парни, верно?

– Много, но… – она пожала плечами, – по телевизору.

– Не принципиально. Короче, Петр – тот человек, который таких побеждает. Всегда.

– Крутой Уокер?

– Ну… типа того.

Девушка положила ложку, распрямилась, окинула Петра оценивающим взглядом и протянула ему руку:

– Элис. Приятно знакомиться… с живой Бэтмэн.

– Ты с ним не очень-то шути. – Герман открыл духовку и вынул из нее противень с чем-то очень душистым, запеченным в фольге. – Ты сержант, а он офицер. Блюди субординацию.

– О'кей. – Элис опять поправила копну непослушных волос.

– Не обращайте на него внимания. – Петр присел за стол, и лицо его осветилось открытой улыбкой, – если очень хочется – шутите себе… пока.

– Добрый ты наш, – подвинул табурет Гурский.

– А не обращать на меня внимания не получится, – Герман разворачивал фольгу, – во-первых, я хозяин дома, а во-вторых, я очень крупный. И очень резкий. Ну что? По маленькой, для аппетита?

– Я не пью, – вздохнул Гурский, – у меня пост.

– А тебе никто и не предлагает. – Герман наполнил рюмки, взглянул на Петра и кивнул в сторону Александра: – Это он придуривается. Чтобы налоги не платить.

– Логично, – подумав, согласился Волков и взял рюмку. – С праздничком?

– А что празднуем? – Гурский откусил кусочек огурчика. – На Страстной-то неделе?

– Так ведь, – Герман развел руки, – трудовые будни – праздники для нас. Вот и гуляем. А вообще-то Элис зачет какой-то сдала.

– Ну? – прожевал Александр. – Это повод. Вне всякого сомнения.

– Именно. – Герман раскладывал по тарелкам ароматные куски запеченной в фольге рыбы. – Этого тебе тоже нельзя?

– И салата тоже, – Адашев-Гурский с сожалением смотрел на большую керамическую миску. – В нем майонез.

– Саша, вы болен? – участливо спросила Элис.

– Можно и так сказать, – кивнул Волков.

– Господи, – глубоко вздохнул Герман. – Как я счастлив, что нет мне покоя…

– Ну давай, – Волков приподнял свою рюмку. – Со свиданьицем.

Около десяти вечера Элис Раен вдруг поднялась из-за стола и куда-то засобиралась.

– Ты куда это на ночь глядя? – спросил ее Герман.

– Мне надо… тут недалеко… Жаклин у свой друг сейчас будет, мне надо взять книга до понедельник. Мы так договорились.

– А где это?

– Это… – Элис вынула из кармана джинсов клочок бумаги с записанным адресом, – улица… Съе… Съеж…

– Дай взглянуть. – Гурский взял у нее бумажку. – Съезжинская, дом тридцать три.

– А ты найдешь? – спросил Герман.

– Да, это близко, я била, я возьму такси.

– Ну вот еще, – Волков тоже встал со стула. – Я живу на Петроградской, могу как раз мимо проехать, заброшу. Я все равно домой уже собирался.

– А обратно? – Адашев-Гурский откинулся на спинку стула. – Барышня среди ночи одна должна добираться?

– Я возьму такси, это ничего… – улыбнулась Элис.

– Ни фига ты там не поймаешь в это время. Да еще и завезут куда-нибудь… – Гурский выбрался из-за стола. – Давай провожу. Петр нас туда закинет, а обратно я тебя доставлю. Поехали, Петр.

– Поехали.

Волков попрощался с хозяевами, подал Элис куртку, и они вместе с Гурским спустились к стоящей во дворе машине. Александр распахнул перед девушкой дверь, помог ей забраться, затем уселся сам. Петр завел мотор, вырулил со двора на Средний проспект и поехал в сторону Тучкова моста.

– Какой там номер дома? – уточнил он, поворачивая с Пушкарской улицы направо. – Тридцать три?

– Да, – кивнула Элис.

Петр остановился неподалеку от темной подворотни.

– А квартиру найдешь? – спросил Гурский.

– Да, конечно, я там била, это там… во двор.

– Давай-ка сопровожу, – он открыл дверь автомобиля и с сомнением посмотрел в темноту неосвещенного двора. – Хоть ты и сержант, но… от греха подальше.

Александр вышел из машины и направился вместе с Элис к подворотне.

– Алиса! – позвал вдруг Волков.

– Да? – обернулась она.

– Слушай. – Петр, стоя возле джипа, встряхнул свой сотовый телефон и постучал по нему согнутым пальцем. – А оттуда позвонить можно? Что-то он у меня опять отрубился, гад…

– Конечно.

– Спасибо. – Он тоже пошел к подворотне, продолжая встряхивать телефон и постукивать по нему пальцем.

Втроем они вошли в парадную с обшарпанными стенами, поднялись по лестнице на второй этаж и остановились у железной двери. Элис нажала на кнопку звонка.

Волков возился со своим телефоном, с досадой глядя на погасший маленький экран.

– Я тут на него наступил как-то, – вздохнул он. – Теперь контакт отходит. Элис позвонила еще раз.

– Господа, а дверь-то не заперта, – сказал Гурский.

– Да? – Петр взглянул на дверь, подошел и, подцепив ее одним пальцем за металлический край, слегка потянул на себя. – И правда.

Элис нажала на кнопку звонка еще раз.

– Да ладно, – сказал Гурский, – чего звонить? Не слышат они. Может, войдем?

– А можно? – Элис с сомнением взглянула на Волкова.

– Ну… – тот пожал плечами, убрал телефон в карман и расстегнул куртку. – Мы же не воровать пришли. И вообще, ты человек не посторонний, подруга твоя там.

– Может, они в ванной, потому и не слышат, – предположил Гурский. – Что ж нам здесь час стоять? Могут они быть в ванной, например, как ты считаешь, Алиса?

– Не знаю.

– Ну и пошли. – Волков пропустил вперед Элис и Гурского, затем вошел в большую прихожую сам и запер за собой дверь. – Но дверь-то почему открыта…

– Э-эй! – крикнула в глубь квартиры Элис. – Энибоди хоум? Джеки! Слава!

Никакого ответа не последовало. Гурский шагнул в гостиную.

– Есть кто живой? – громко спросил он и вдруг, оглядев комнату, присвистнул. Все дверцы полированной стенки были распахнуты настежь, некоторые ящики вывалены на пол, один стул опрокинут.

– Да, – негромко произнес Волков. – Что-то тут меня настораживает.

Адашев-Гурский пересек гостиную и приоткрыл дверь соседней комнаты.

– Петя, а ты сюда загляни. Это тебя еще больше насторожит. Ты даже заподозришь недоброе.

– Что там? – Волков направился к нему.

– Что… Собственно, тело трупа, по-моему.

– Какое еще тело…

– Мертвое. Если я не ошибаюсь. Волков подошел, остановился на пороге и заглянул в комнату – под окном, возле самой батареи, лежал, неловко подвернув за спину правую руку, молодой мужчина. Возле его головы на полу подсыхала бурая лужа крови. Невидящие глаза были широко раскрыты.

– Алиса, – Петр чуть посторонился. – Это кто?

– Слава… – еле слышно выдохнула побледневшая Элис.

– Значит, так, – жестко сказал Волков, – ни к чему не прикасаться, по квартире не шастать, стоять не двигаясь, желательно не дышать. Еще наследить здесь не хватало…

Он вынул из кармана носовой платок, встряхнув, расправил, накинул на правую руку и, аккуратно касаясь двери, распахнул ее. Затем, внимательно поглядывая под ноги, переступил через порог. Подошел к лежащему на полу мужчине, наклонился и прикоснулся рукой к его шее. Затем распрямился и окинул взглядом комнату.

Дверцы платяного шкафа были распахнуты, с одной из полок все белье сброшено на пол, ящик письменного стола валялся рядом, а все его содержимое вытряхнуто на аккуратно застеленную широкую кровать. Петр подошел поближе. Среди вороха разнообразных вещей он заметил на постели пачку чистых накладных и круглую печать. Бережно взял ее платком и, повернувшись к свету, прочел: «ООО Заря». Положил на место. Тут же валялись несколько небольших цветных фотографий. Петр всмотрелся – на них был хозяин дома в компании друзей. Заметив, что две фотографии абсолютно идентичны, он, сам еще толком не зная зачем, но повинуясь какому-то безотчетному движению души, взял одну из них и опустил в карман.

Еще раз внимательно осмотрелся вокруг. Что-то лежащее на полу привлекло вдруг его внимание. Он подошел, присел на корточки и аккуратно, через платок, поднял с пола маленький осколок темно-рыжего цвета. Повертел в руках вглядываясь: «Похоже, подфарник…» Положил на место, встал и вышел в гостиную.

– Ничего не трогали?

– Я много трогала…– растерянно сказала Элис.

– Ну я же говорил…

– Нет… это раньше.

– Ты здесь бывала?

– Да. Три раз или четыре…

– Ну это ладно тогда. Это старые. Но все равно плохо.

– Почему?

– Связь прослеживается. Между убитым и тобой. Тебе это надо?

– Но… я приходил к Джеки.

– А это без разницы. Поди доказывай, где ты была на момент… короче, когда его грохнули.

– Но я… – захлопала глазами Элис. – Мы же, когда с вами пришел, он уже… Я же с вами…

– Ладно, проехали.

– А я свои сейчас сотру, – Гурский, вынув носовой платок, тщательно обтер им ручку двери в спальню и пошел к прихожей. – Вроде все, – сказал он, протерев то место на двери в гостиную, которого коснулся рукой, входя в комнату. – Больше я вроде ни до чего и не дотрагивался…

– Все, – резюмировал Волков. – Валим отсюда. Скачками. Только очень тихо и осторожно. Не привлекая к себе внимания.

Выходя из комнаты, Гурский машинально потянулся к выключателю, чтобы погасить за собой свет.

– Цыц! – одернул его Волков. – Оставь, как было.

Они быстро спустились по лестнице, пересекли темный двор, прошли через подворотню и, так никого и не встретив на своем пути, забрались в машину.

– Только этого мне еще не хватало… – пробурчал себе под нос Волков, заводя мотор. – Мало у меня забот.

Он тронулся с места, доехал до Кронверкского проспекта и повернул направо, в сторону Васильевского острова.

– Но ведь надо сразу позвонить, – негромко сказала Элис. – Как же… надо дать информация…

– Девять-один-один? – поинтересовался Гурский, прикуривая сигарету.

– Надо, – кивнул Волков. – Только ты не ментам, а мне сначала попробуй объяснить, зачем ты его убила?

– Я? – отшатнулась Элис.

– Ну не я же… А если не ты, то, значит, Гурский.

– Меня там не было, – быстро сказал Александр. – Никогда в жизни.

– Вот видишь? – Петр, взглянув на Элис, кивнул в сторону Адашева-Гурского. – Товарищ понимает.

– Так глупо было бы… – произнес себе под нос Адашев.

– Объясняю, – продолжал Волков, остановившись на светофоре. – Мы звоним, дожидаемся ментов, те приезжают, и что они, по-твоему, делают? А они устанавливают наши личности, прежде всего. У тебя паспорт с собой?

– Да, – кивнула Элис.

– А у тебя? – бросил Петр через плечо Гурскому.

– Нет, конечно..

– Ну вот… Вот тебе первая заморочка. А потом… ты уж извини, ты человек приезжий, иногородний, можно сказать, только поэтому я тебе и растолковываю. Чтобы осознала ситуацию. Ну вот, они устанавливают наши личности, а личности наши… Я… ну это ладно, ты – сержант морской пехоты (американской, заметь), а Гурский – вообще неизвестно кто и чем занимается.

– Я журналист, у меня удостоверение.

– Засунь его себе в задницу.

– Эт-то грубо…

– Ну? И кто мы для ментов, по-твоему?

– Ну… ми видел, как…

– Ага, – кивнул Волков, – сейчас… Никакие мы, на хрен, не свидетели. Мы для них подарок. На блюдечке с голубой каемочкой. Подозреваемые мы, вот кто. Причем самые главные. Других-то у них нет. Вот нас они разрабатывать и будут. По самые кукареки. Мало не покажется. Ну, меня-то еще по старой памяти, может, и не очень, хоть все равно я для них теперь личность темная. Но за мной Дед наш, он меня понапрасну мучить не даст. А у тебя пальчики по всему дому поналяпаны. Так что… А позвонить, это мы обязательно. Это мы запросто. Вон, по-моему…– медленно катясь вдоль тротуара Первой линии, Петр кивнул Гурскому на телефон-автомат и остановился. – У тебя жетончик есть?

– Откуда… Да и вообще, здесь карта, по-моему, нужна.

– У меня есть. – Элис достала из кармана бумажник и, вынув из него магнитную карту, протянула Гурскому.

– Только очень быстро, – сказал ему Волков.

– Ладно, сам знаю. – Александр выбрался из машины, подошел к телефону, вставил в него карту и, вновь достав из кармана платок, взял им трубку.

– Алло, милиция? – сказал он хриплым голосом, услышав ответ. – По адресу Съезжинская, тридцать три, квартира двенадцать, только что совершено убийство. Кто говорит? Доброжелательный гражданин информирует.

Повесил трубку и вернулся в машину.

– Давай-ка обратно к Герке, – сказал он Петру. – Я сейчас, точно, стакан вмажу.





– А чего это вы опять все вместе? – удивился Герман, открыв им дверь.

– А ты небось уже всю жижу всосал? – Гурский помогал Элис снять куртку.

– Да полно еще… А что случилось-то?

– Да видишь ли, – Волков повесил куртку и прошел на кухню, – ерунда там какая-то, у этого бой-френда.

– В смысле? Нет его, что ли?

– В том-то и дело, – Гурский сел к столу и налил себе большую рюмку водки. – Он-то там есть. Но, с другой стороны, его больше нет. Совсем.

– Недопонял я ваших каламбуров…

– Мертвый он там лежит. Грохнули его, – Гурский одним махом выпил водки и занюхал кусочком черного хлеба. – Чего тут непонятного?

– Ни фи-га себе… – Герман вскинул брови. – А Жаклин?

– А ее нету. И квартира нараспашку.

– Ни фига себе…– задумчиво повторил Герман. – А… Петь, и что?

Волков придвинул стул Элис и сам тоже сел к столу.

– А что? – пожал он одним плечом. – Нет ее там, и слава Богу. Еще бы и этого не хватало. Может, она еще до него не доехала. А может, приезжала раньше, чем договаривались, книжку оставила и уехала. Мы же там не искали. Вы с ней как договаривались, – обернулся он к Элис, – на какое-то строго конкретное время?

– Нет, – покачала она головой. – Жаклин сказал… вечером. Но я так решил – после десять.

– А созвониться, ну, когда она там уже будет?

– Нет.

– Ну понятно… Слушай, а она что – живет там?

– Нет, – опять покачала головой Элис. – Это… он ее друг. Но она имеет ключ.

– То есть вещей ее там быть не должно?

– Я не знаю, но… нет, я так думаю, вещи в общежитии. Она туда толка приходит и уходит.

– К Славе этому?

– Да.

– Ясно. А в общежитие ты можешь позвонить, узнать – там она или нет?

– Да, – кивнула Элис, встала из-за стола и вышла из кухни.

– А как его грохнули? – Герман потянулся за сигаретами, раскрыл пустую пачку, смял ее в кулаке и бросил в мусорное ведро. – Светка, принеси там, в комнате…

– Да башку проломили, судя по всему. Но я же вскрытия не делал. Лежит он в куртке, свет везде горит, дверь не заперта. Черт его знает… Ну что? – взглянул он на вернувшуюся Элис.

– Ее нет, – тихонько сказала она и подняла на него растерянный взгляд громадных черных глаз.

– Ну и что вы все на меня уставились? – Волков оглядел присутствующих. – Рано еще дергаться. Мало ли где она может быть? Может, у нее этих бой-френдов, как… Ментам про Славу этого сообщили? Сообщили. Ну и давайте через денек, если она, конечно, сама не проявится, и про Жаклин вашу заявите. Пусть менты и ищут. Им проще. Их много, им за это жалованье платят.

– Петя… ~ Гурский взглянул на Волкова. – Ну какие менты? Ты сам-то прикинь.

– А что? Через денек-другой, еще раз говорю, если она не загуляла и сама откуда-нибудь не вынырнет к тому времени, заявите: так, мол, и так, наша подружка была знакома с таким-то, а его грохнули, как выясняется…

– Прости, – перебил его Гурский, – а как мы узнали, что его грохнули?

– Ну я не знаю… позвонили, там, или зашли, а соседи и рассказали. По телевизору, в конце концов, увидели, наверняка в новостях покажут. Ну вот, его, дескать, убили, а она куда-то пропала, а мы волнуемся. Консулу сообщите. Менты, если узнают, что иностранная гражданка куда-то замусорилась, да еще, если из консульства позвонят, они вообще все на уши поставят. А, Алиса?

– Это очень плохо… – сокрушенно покачала та головой.

– Для тебя?

– Для всех. Для американский группа.

– Да уж чего хорошего. Но я повторяю – рано дергаться. Гурский, а чего это ты в одиночку хлопнул? – Волков придвинул к себе все рюмки и наполнил их. – Давайте-ка лучше за то, чтобы все обошлось. Чтобы все хорошо было.

Все чокнулись и выпили.

– А что у тебя за контора? – спросил Герман, закусывая салатом.

– Да… охрана, сопровождение. Всяко-разно.

– Частный сыск?

– Незаконная оперативно-розыскная деятельность запрещена. Только ментам можно, ну и прочим госструктурам. С санкции прокурора.

– Ага, конечно…

– Ребята, ну рано дергаться. Серьезно. Да и… я даже соседей официально опросить не могу. Пошлют меня куда подальше, и все. Имеют полное право. Или в ту же ментуру сдать. И очень даже просто.

– Тебя сдашь…

– Ну, это я так. Но не обязан никто мне ничего рассказывать. Ментам и то не говорят, а уж мне… Сашка, ты чего? – взглянул вдруг Волков на Адашева-Гурского.

Александр очень побледнел, склонился над столом и стал медленно сползать со стула, заваливаясь прямо в объятия обескураженного Германа.

Петр вскочил, отстранил перепуганную Элис и склонился над другом, хлопая его по щекам.

– Что с тобой?

– Не знаю… – еле слышно прошептал Гур-ский.

– Ребята, – Светлана выскочила из кухни, – я сейчас «скорую»…

– Да какая там «скорая», – крикнул ей вслед Волков, – пока она приедет, он у нас откинется. Сашка, что с тобой?

– Плохо…-выдохнул Александр.

– Герка, – Петр быстро надевал на себя в передней куртку, – давай его ко мне в машину! Сейчас, я помогу. Света, куртку его захватите… Сашка, ты идти можешь?

Гурский слабо кивнул и, опираясь на Германа, переступал ватными ногами.

– Ну и хорошо, давай его в лифт… На улице Волков с помощью Германа уложил Адашева-Гурского на заднее сиденье, сел за руль и завел мотор.

– Ты позвони, как он там…– сказал Волкову Герман. – А куда ты его, кстати?

– Да здесь недалеко клиника платная. Там его быстро откачают.

– Бабки-то есть?

– Есть. Я позвоню.

Джип, выезжая со двора, мягко качнулся на колдобинах и покатил по Среднему проспекту. Все дальнейшее Гурский помнил очень смутно.




5


– Ну? И как тут у нас? – вернулся в процедурную доктор.

– Да вроде ничего. И куда это в меня столько поместилось? – Адашев-Гурский, лежа на кушетке, взглянул на практически пустую банку капельницы.

– Да, собственно… туда и поместилось, – Виктор Палыч взглянул на часы, на банку и подошел к стеклянному шкафчику. – Сейчас мы вам давление померим.

Он подошел к Гурскому, вынул из вены иглу капельницы и прижал ранку ваткой.

– Согните руку, ага, вот так, и подержите. Измерил давление.

– Ну и как? – поинтересовался Гурский.

– Могло бы быть и лучше. – Доктор встал, опять подошел к шкафчику и вернулся со шприцем. – Давайте-ка другую руку.

– А это что?

– Это…– он ввел иглу в вену, – это… тоже надо. Расслабьтесь.

Адашев-Гурский прикрыл глаза.

– Не тошнит? – доктор вынул иглу, встал и убрал шприц.

– Нет, нормально. Хорошо…

– Ну вот и славно. – Виктор Палыч вернулся к кушетке и присел возле Гурского на стул. – Посмотрите-ка вот сюда, – он указал пальцем на блестящий молоточек. – Вот так. Ага… Только головой не двигайте.

Гурский послушно следовал взглядом за молоточком.

– Ну что же, – доктор встал со стула, – реакции, в принципе, нормальные. Но надо бы вам еще полежать.

Александр поднялся с кушетки и, разминая затекшие мышцы, надел рубашку.

– Доктор, а что-то у меня голова плывет…

– Это ничего, так бывает. Наверх сами сможете подняться?

– Да уж дойду как-нибудь.

– Вот и хорошо. Поспите.

– Спасибо. – Гурский вышел из кабинета, дошел до лестницы и, держась за широкие перила, стал подниматься по ступеням.

«Да, – подумал он. – Надо бы до завтра еще отлежаться, а то что-то…»

Добрел до палаты, улегся в постель и заснул.





– Прошу, – Леон отпер замок и распахнул перед Лизой дверь квартиры, – проходите.

Она вошла, сняла с себя куртку и стала оглядывать прихожую, ища глазами вешалку.

– Давайте-ка сюда, – Леон протянул руку, взял ее одежду и открыл дверь большого стенного шкафа. – Послушайте, а вы что, на самом деле ничего не помните? Как были здесь, выпивали?

Лиза отрицательно покачала головой.

– Ну хоть что-то же вы должны помнить… Я за вами ухаживать, между прочим, пытался. Но не преуспел, к большому сожалению. Поскольку был не в форме. Весьма. И этого не помните?

Она опять покачала головой.

– Да… – Он повесил в шкаф свой плащ. – Однако… Послушайте, пойдемте-ка на кухню. Значит, вы не помните, как были здесь вчера, как уехали вдруг среди ночи, и что было потом, и где ваша сумка. Так?

Лиза кивнула.

– Однако… – повторил Леон, доставая из буфета початую бутылку коньяку и две чистые рюмки. Затем он заглянул в холодильник, вынул из него блюдце с остатками нарезанного лимона и поставил на стол. Наполнил рюмки коньяком. Одну придвинул Лизе.

– Я… нет…– запротестовала она.

– Ну-ну, – решительно возразил Леон, обмакнув кусочек лимона в сахар. – Я, некоторым образом, доктор. И совершенно согласен с принципами гомеопатов, которые, как известно, подобное лечат подобным.

Лиза покорно взяла коньяк, сделала глоточек и поморщилась.

– Нет-нет. Это совершенно не даст… э-э… желаемого эффекта. Необходимо сразу все, это же лекарство. И нечего смотреть на меня глазами испуганной птицы. Доктора слушаться надо. Вот так, вот… – он протянул выпившей маленькими глоточками полную рюмку девушке кусочек лимона. – Вот увидите, насколько лучше станет. Ваше здоровье! – он приподнял свою рюмку, выпил коньяк и тоже зажевал лимоном. – Да вы присядьте. Завтракать будете? Ну, впрочем, это вам еще и самой пока не ясно… Но яишенку, на всякий случаи, мы сейчас организуем.

Леон открыл холодильник и достал из него яйца.

– Так, – отметил он спустя какое-то время, когда на столе стояли две небольшие плоские тарелки с глазуньей, нарезанный пшеничный хлеб и сливочное масло. – Щеки порозовели, глаза… а глаза-то у вас, оказывается, синие! Ну все, жить будете. Теперь далее… У вас ничего не болит? Руки-ноги… прочее?

Лиза задумалась и опять отрицательно покачала головой.

– Уже хорошо. Но… есть у меня одно подозрение. Ну-ка… – Он подошел к девушке и стал ощупывать ее голову.

– Ой! – негромко вскрикнула вдруг Лиза.

– Ага. Вот оно что… У вас, милая моя, здоровенная шишка на затылке, если вам, конечно, интересно это знать. Откуда, не помните?

– Нет.

– А это значит…– Леон вернулся на свой табурет и налил в рюмки коньяк. – Это значит, что… весьма вероятно, вас вчера ограбили. Тюкнули по голове и ограбили. И амнезия эта у вас не посталкогольная, а посттравматическая. Типичная ретроградная амнезия. Поздравляю! – Он приподнял свою рюмку, выпил и принялся за яичницу. – Да вы пейте, пейте, хуже уже не будет.

Лиза отхлебнула коньяку и стала вяло ковырять вилкой в тарелке.

– А вы, простите, хоть что-нибудь помните? – намазывал Леон масло на хлеб. – Откуда родом, как маму-папу зовут?

Глядя в тарелку, Лиза отрицательно покачала головой. Губы ее задрожали, и на яичницу капнула слезинка.

– Господи! – вскочив с табурета, переполошился Леон. – Лизонька, детка, простите вы меня, идиота. Доктора все, вы знаете, такие циники, ну профессия такая, что же поделаешь, ну успокойтесь вы, пожалуйста… Ничего страшного, это у вас временное, поверьте! Это пройдет, есть миллионы случаев, честное слово! Может, завтра же и пройдет, а может, уже и сегодня, поверьте. Ну?

Она с надеждой подняла на него большие синие глаза.

– Ну вот. И… ни в коем случае нельзя плакать. Вам вообще сейчас нужны исключительно положительные эмоции. И все пройдет, вот увидите! Ну… ну хотите я вам вприсядку станцую? Вот смотрите – оп-па! оп-па! Ну вот, наконец-то улыбнулась… Ешьте-ешьте. И коньяк допивайте. Хороший коньяк, между прочим, целебный.

Лиза глубоко вздохнула, сделала небольшой глоточек из рюмки, взяла кусочек хлеба и стала есть глазунью.




6


– Опа!.. – растерянно застыл на пороге кухни молодой мужчина с изрядно помятым лицом, которое украшал бланш под левым глазом. На нем были надеты лишь широкие длинные, почти до колен, трусы в разноцветный горошек.

– Миль пардон… Леон, у вас здесь дама, а я неглиже. Конфуз какой… Я тут, – переминаясь с одной босой ноги на другую, он заговорщицки понизил голос и указал пальцем на туалет, – пур ле пти, с вашего позволения. Ничего, а? Ага, – не дожидаясь ответа, он кивнул и скользнул за дверь.

– Вы не пугайтесь, Лиза, – улыбнулся Леон, взглянув на недоуменно распахнувшиеся глаза девушки. – Это Анатолий. Он художник.

– И поэт! – донеслось из туалета. – Гениальный…

– А как вы оказались в моем доме. Толя? – чуть повысив голос, спросил Леон.

– Сейчас, минуточку! Я только штаны надену.

– Сделайте одолжение…

– Так вот, – Анатолий вновь появился на кухне, но уже одетый в светло-бежевые брюки и толстую клетчатую рубашку. – У меня тут графику кой-какую купили, ну и… заколбасился я маленько. Решил вот к тебе заглянуть. Ничего? Без звонка, правда, это уж что пардон, то пардон.

– Ну да. А я уехал. Но это ночью уже, мне тут нужно было на минуточку, но… так вышло, что до утра. А вы, выходит, еще позже приехали? Ну а в дом-то как проникли?

– Так открыл кто-то, видимо. Дверь же не взломана… – без особой уверенности в голосе произнес Анатолий.

– Да нет.

– Ну вот уже и слава Богу, – с облегчением вздохнул он. – А это у вас тут что? Никак спиртосодержащий напиток?

– Увы…

– Да полно вам, Леон. Не стесняйтесь, ведите себя естественно, будьте как дома. – Он протянул руку к бутылке коньяку. – И познакомьте, наконец, меня с дамой.

– Лиза, – сделал Леон изящный жест в сторону девушки. – Она из Прибалтики, но…

– Зы-зы… – перебил его вдруг Анатолий. – Зы-зы-зы… стоп, иначе забуду. Стихи! Вот только что, честное слово, барышню увидел и вдруг ну просто осенило. Про любовь. Вот смотри:

"Что это, клоп или прыщ? – дева поэта спросила.

Дура, – ответил поэт и отвернулся к стене…" Ничего? Не, ну ничего, а?

– Ну… – улыбнулся Леон. – Вообще-то они уже известны.

– Да? Это ж надо…– Анатолий отхлебнул из бутылки, сглотнул и неожиданно выставил указательный палец в сторону Лизы:

– Сколько лет? Шпрехен зи дойч?

– Твони файф, – вырвалось вдруг у нее.

– Фу, Лиза… – поморщился Леон. – «Твони»… так только в Бруклине каком-нибудь говорят. Кто вас учил? «Твенти» нужно говорить, понимаете? «Твенти». Я с вами потом позанимаюсь, если хотите, а пока… очень прошу, говорите по-русски, все-таки родной язык. У вас и так сознание травмировано, его щадить надо, а вы вульгаризмами засоряете,

Лиза растерянно потупилась.

– Так, – продолжал Леон, глядя на Анатолия. – Когда я ночью уезжал на минуточку, какие-то гости у меня дома еще оставались. Это я точно помню. Значит, кто-то из них вам дверь и отпер. Они и за собой, как я вижу, – он обвел взглядом кухню, – прибрались. Ну, а в данный-то момент вы один… на моей жилплощади проживаете?

– Я в гостиной очнулся, на диванчике, – пожал плечами Анатолий. – В другие комнаты не заглядывал.

– Ну что ж, – Леон поднялся с кухонного табурета, – полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.




7


Закончив телефонный разговор с Адашевым-Гурским, Волков отключил телефон, бросил его на правое сиденье, выбрался наконец из злополучной пробки и не спеша поехал в сторону Петроградской стороны.

До недавнего времени он нес службу опером в убойном отделе, но в силу определенных причин <См. роман В. Болучевского «Двое из ларца».>уволился. Теперь Петр был сотрудником некоего частного бюро, о статусе и тонкостях деятельности которого предпочитал не распространяться.

В настоящий момент он, по поручению своего нынешнего начальства, пытался разобраться в обстоятельствах весьма деликатного дела.

Дело было о квартирной краже. А деликатность его состояла в том, что лицу, у которого была похищена очень крупная сумма денег, ни в свои… «силовые», скажем так, структуры, ни уж, тем более, в милицию за помощью обращаться было весьма нежелательно. Тем более что никаких следов взлома очень хитрого сейфа, спрятанного в целях дополнительной безопасности в укромном месте его большой квартиры, не наблюдалось. А деньги были чужие. И по всему выходило так, что украл он деньги сам.

Но в действительности он этого не делал.

Дед, как называли за глаза сотрудники бюро своего начальника, был в этом абсолютно убежден и посоветовал Волкову сразу исключить эту версию. Что Петр и сделал. И оставалась в сухом остатке – чистая мистика.

Дело в том, что возможно и есть еще в наши дни какие-нибудь отдельные представители почти вымершей, уважаемой когда-то в воровской среде профессии «медвежатников», но времена все-таки уже другие. Чего заморачиваться? Красться еще куда-то в ночи… Есть у гражданина деньги? Много? Дома хранит? Государству доверить на сохранение по каким-то там причинам опасается? Ну так и «поработать с клиентом». Чисто конкретно «расположить его к себе». И он сам все и отдаст. Сложит в хозяйственную сумку и принесет куда скажут. И еще вздохнет с облегчением, что не дошло до крайности. Это если в частном, так сказать, секторе. А уж если на уровне официальных торгово-финансовых или еще каких насосанных структур, подвизающихся на поприще, не убоимся этого слова, «большого бизнеса», то при грамотно проведенной работе по «расположению к себе» и сумки никакой не понадобится. Один росчерк пера на нужном документе, и все. Какие там фомки, отмычки, сверла? Смешно.

Но деньги тем не менее в нашем конкретном случае умыкнули аккурат из сейфа. И никаких следов. И хозяин – ни сном ни духом. Мистика, одним словом.

Петр, естественно, очень внимательно подошел к ближайшему окружению клиента, но… его (ближайшего окружения то есть) на поверку попросту не оказалось в наличии. Были соседи по дому, знакомые, но и только. Человек он был пожилой и жил бобылем. Задушевных друзей, с которыми бы делил свои секреты, не было. Он так сказал. И Волков, заглянув в серые, холодные его глаза, поверил на слово. Походил по комнатам, взглянул на окна, выяснил, что квартира на сигнализации, еще раз осмотрел сейф, пожал плечами и, сказав на прощание хозяину дома: «Разберемся», – вышел за порог.

С того дня прошла неделя.

Волков ездил по городу, встречался с людьми, задавал вопросы, выслушивал сообщения от «источников, внушающих доверие», анализировал и думал, думал… Он даже вернулся в квартиру вместе с пареньком из технического подразделения Бюро и обследовал ее на предмет всевозможных «закладок». Мало ли что можно подслушать, подсмотреть. Безрезультатно.

Впору было впасть в уныние и развести умытые руки.

Но Петра, еще в бытность его на государственной службе, вовсе не случайно прозвали Волчарой. Было в нем что-то такое… какое-то звериное чутье, что ли. И хватка. И в этой вот ситуации он что-то чувствовал. И это «что-то», постоянно ускользающее, раздражало и не давало ему покоя.

Остановив свой джип неподалеку от дома тридцать три по улице Съезжинской, он не спеша вышел из машины, расстегнул куртку, огляделся вокруг и закурил.

«Ничего на свете не происходит случайно, – рассуждал он. – Если уж Господь ткнул меня носом в эту мокруху, то почему бы и ее не обнюхать? Пассажира этого вроде тоже обнесли. А кто знает, сколько у него было денег? Может, у него тоже была целая куча чудненьких баксиков. А? Ну… хотели чисто, как у того, но на этот раз не получилось. Бывает. С кем не бывает? Со всяким бывает».

Рассуждая таким вот образом, он дошел до подворотни и пошел по проезжей части возле тротуара обратно к перекрестку Съезжинской и Татарского переулка, внимательно глядя себе под ноги. Дошел до небольшой треугольной площади, развернулся и пошел назад. Миновал свою машину (заглянув под нее) и пошел, все так же внимательно глядя под ноги, в сторону Кронверкского проспекта.

– Ага…– сказал он сам себе, увидев на мостовой у поребрика кучку осколков темно-рыжего цвета. Наклонился, шевельнув носком ботинка осколки. – Ну да, так и есть, то же самое. Подфарник.

Распрямился, еще раз осмотрелся вокруг и, увидев неподалеку, возле аккуратно выкрашенного большого металлического контейнера, стоящего на другой стороне улицы, двух мужчин, которые сидели на ящиках возле обшарпанного брандмауэра, неторопливо направился в их сторону.

– Привет, – сказал он, подойдя к ним.

– Здорово, – ответил пожилой мужик с заросшим седой клочковатой щетиной лицом.

Тот, что сидел рядом, был много моложе, и его опухшая, до странности детская физиономия, была отчаянно расцарапана. Он промолчал.,

– Мужики, у меня тут вот какое дело… – Петр потер пальцем переносицу. – Другу моему машину тюкнули, вон там. А… теперь вроде ничего и не докажешь, свидетелей нет. Он парковался, все по правилам, а тот вдруг дернулся, ну и… А теперь тот в менты телегу накатал, у него там вроде схвачено. А чего платить-то, если тот неправ? Так? А у него вдруг вроде и свидетели нашлись. Хоть это все туфта.

– Ну? – негромким хриплым голосом спросил пожилой.

– Так это…– замялся Петр.

– Вот слушай меня. – Мужик достал «беломорину», неторопливо размял ее сильными пальцами, закурил, глубоко затянувшись, закашлялся, а затем продолжил:

– Дома мне курить не дают, понимаешь? Иди, мол, на лестницу, там и дыми. А что мне на лестнице делать, а?

– Ну-у… – неопределенно протянул Петр.

– Вот я и говорю. Я-во двор. А как во двор выйду, обязательно нажрусь. Логично?

– Вполне.

– Ну вот. Меня ж все тут знают. Я ж тут еще пацаном, в блокаду… Понятно?

– Да.

– Ни хрена тебе не понятно, – он окинул оценивающим взглядом Петра, который был одет просто, но явно дорого. – Пока мы тут, у макулатуры, блошек своих наскребем, пока гонца зашлем, это ведь все – время… Ну, а пока сидишь, смотришь в разные стороны. Все ж как на ладони.

– Так я и говорю…

– Нет, ты уж извиняй, начальник, это я тебе говорю. Вот то, что ты здесь гонишь, – она и есть туфта голимая.

– Да? – якобы несколько сконфуженно обронил Волков, вынимая пачку «Винстона».

– Да, – кивнул мужик.

– Сколько? – спросил Петр.

– Да пошел ты…

– Отец, мне очень надо.

– Ментом от тебя несет. Хоть ты и переодетый. Только желваками-то не играй, не надо я пуганый. Вертухаи, и те меня опасались. А уж были… тебе не чета.

– Да неправильно ты все понимаешь, – отвечаю.

– Ага… Ты под машину свою на карачки вставал, а я у тебя волыну под мышкой не видал, да? Давай, короче, добрый человек, иди своей дорогой. Мы тебе ничего плохого не сделали, – он обернулся ко второму, с расцарапанным лицом: – Верно?

Тот опять промолчал, отстраненно глядя в пространство.

Петр вынул из пачки сигарету. Закурил, динькнув крышкой «Зиппы». Задумчиво глядя в сторону, сделал несколько затяжек, бросил недокуренную сигарету на землю, раздавил ее носком ботинка и повернулся к мужику.

– Хорошо, – сказал он. – Есть своя правда в твоих словах. Только теперь послушай, что я тебе скажу. Уж чем там от меня несет, я не знаю, свое говно не пахнет, уж извини, но мразь всякую я как давил, так давить и буду, это ты правильно подметил. Это раз. Второе – ты, кто б ты там ни был по замазкам, мне не враг. Пока. Это два, – Волков старался сдержать дыхание и говорить спокойно. – Я тебе тоже не друг, это мы понимать можем, тут спору между нами нет, это ясно. Но ведь хоть что-то… – понимаешь? Хоть что-то же ведь должно же быть, чтобы… Ну грохнули тут мужика, может, он и говном был, не нам ведь с тобой судить, верно? Это ведь потом, там, нас всех рассудят… Ну не здесь ведь, верно? Ты крещеный?

– Господа не трожь. Всуе.

– Хорошо, согласен. Я уйду. Все менты – козлы, и пусть душегубы по свету ходят, и пусть творят, что хотят. Так? Да пошел ты сам… знаешь куда? – Лицо Петра рефлекторно дернулось, он резко повернулся и пошел прочь.

– Уважаемый! – донеслось из-за спины. Петр остановился.

– Ты только лицом-то не пляши, не надо. Не таких видали. Тут вот чего…

– Ну? – обернулся Волков.

– Я тебе чего, орать должен? Ты, уж ладно, иди-ка сюда. Чего скажу…

Волков постоял, а потом вернулся к сидящим на ящиках.

– Батянь, хватит уже базарить, а? – вполголоса, все так же отрешенно глядя в пространство, сказал тот, что сидел на скамейке чуть левее. – Сил моих больше нету. Или ты его выставляешь, или… смотри сам. Скока же можно уже, а? На нервах-то играть…

– Ладно, ты это… – сказал мужик, чуть отстранившись от приятеля с лицом порочного ребенка.

– Ну? – посмотрел на мужика Петр.

– Так ты мент?

– Нет. Не мент.

– Забожись…

– Бля буду.

– Так, а чо ж ты молчишь… Я ж тебе говорю, дома мне курить не дают. Иди, мол, куда хочешь. А я, как во двор выйду – нажрусь. Вот и вчера…

– Так я же и спрашиваю – сколько?

– Ну… Витяй, как считаешь? Витяй цыкнул слюной сквозь щелочку в передних зубах.

– На, держи, – Волков протянул ему сторублевую купюру. – Только учти, не все йогурты одинаково полезны.

– Ага… – тот очень медленно поднялся, взял из рук Петра деньги, вскинул на него взгляд неожиданно живых глаз и вдруг, чуть присев, сделал сальто назад. – Не ссы, командир, – подмигнул он Петру. – У науки много разных гитик. И все их мы умеем.

Расслабленной, чуть шаркающей походкой он направился к магазину.

– Ты на него это… ну, короче, нормальный он вроде, – глядя вслед Витяю, сказал, обращаясь к Волкову, мужик, – а вроде и… хрен его знает. Он, понимаешь какая штука, вроде русский, а приехал из Таджикистана, что ли, или еще откуда, ну, откуда к нам беженцы все эти понаехали. Я, понимаешь, их всех жалею, сам пацаном войны хлебнул, поэтому разницы не делаю. Жить-то всем надо. Что русским, что нерусским, какая разница? Всех жалко. Ну вот… Короче, ты его бить не спеши. Он тут на днях человек пять так замолотил, смотреть было страшно, таких, знаешь, ну… качков. Так их теперь вроде называют? И главное – вопит, как кошка: «А-а-а!.. У-у-у!..» А с документами у него… В общем, непростой пацан.

– Да и Бог-то с ним.

– Ага. А мы тебя, мил человек, еще аж вон там срисовали. Знали, что к нам подойдешь. Знали, что пробивать нас станешь. Только я все думал – выставить тебя, не выставить. Какой-то ты непонятный: по ухваткам вроде легавый, а по разговору, как выяснилось, вроде и ничего. Бог тебя разберет, добрый человек. Только врать мне не надо.

– Может, и так.

– Ну вот смотри… Ты мне тут пургу гонишь, что друган твой и еще там кто-то тачками поцеловались и что тебе, мол, только по этому поводу свидетели и нужны, а то с товарища твоего, бедного, на ровном месте бабки снимут.

– А что я тебе говорить был должен?

– Ну да. Конечно. А здесь же ночью от ментов не протолкнуться было. Здесь же мокруха. А тут вдруг ты нарисовался. Туда пошел, обратно. Волыну засветил еще. А потом к нам – топ, топ, топ. Ну давай, думаю я сам про себя, давай, спрашивай. Только надо бы, чтоб ты нас подогрел сначала, а уж потом мы и разберемся что к чему.

– Ну и как?

– Что «как»?

– Разобрался?

– Да как сказать… Ты не от братвы, это по всему видать. И не мент. А что волына у тебя… так это мало ли. Много народу сейчас со стволами ходит. Только его таскать с собой мало. Его еще и вынуть надо. А вот это уже не всякий может. Глядишь, и ты не вынешь. Короче, можно, конечно, с тобой побазарить, только…

– Что «только»?

– Погоди, – мужик еще раз окинул Петра взглядом, – не загоняй картину. О! Вот и Витяй. А чего это ты купил? – укоризненно взглянул он на своего приятеля, несущего в руках бутылку дорогой водки.

– Что было, то и взял. Ты бы больше здесь… – тот неприязненно покосился на Петра.

– Так оно и к лучшему, – пожал плечами Волков.

– Тебя не спросили. – Витяй сел на ящик, открыл бутылку и, отхлебнув из горлышка, передал товарищу. Тот, в свою очередь, сделал несколько глотков и сморщился, передернув плечами.

– Ну так и… что тут было-то? – Волков закурил сигарету.

– Где? – сдавленным от горлового спазма голосом спросил мужик с седой щетиной на щеках.

– Слушай, а шел бы ты… – вяло сказал, глядя в сторону, Витяй. – Повестку давай присылай. И чтобы я расписался в получении. Понял? А не можешь – вали.

– Да, – покачал головой небритый. – Не глянулся ты Витяю. Не получится у нас с тобой разговора. А за грев – благодарствуй, мил человек.

И он осклабился, обнажив щербатые желтые зубы.

– Ребята… – Волков отбросил сигарету, широко, но как-то нехорошо улыбнулся и развел руки в стороны. – Мы, работники интеллигентного труда, не понимаем такого к себе отношения. Мы – артисты, а значит, нервы никуда. Это понятно?

Седой еще раз приложился к бутылке, взглянул на Петра и сказал даже как-то с сочувствием:

– Пшел вон, а?

Он еще не закончил своего «а?», когда Витяй, ну просто будто бы выброшенный какой-то невидимой катапультой, взметнулся в воздух и с воем выстрелил всем своим телом, с выставленной вперед ногой, целясь Волкову в голову.

Возможно, это было просто везением, а быть может, сработал тот самый звериный инстинкт, но Волков успел-таки, чуть присев, уклониться на долю миллиметра, так что ботинок, грозящий снести башку, лишь слегка оцарапал его щеку, пролетев дальше, куда-то за спину. Петр мягким, отработанным движением левой руки убрал блок нападающего и встретил летящее ему навстречу, искаженное безумной гримасой лицо раскрытой правой ладонью. В какую-то долю мгновения он ощутил ею подбородок и провел руку чуть вперед.

Витяй упал ему под ноги, как тряпичная кукла.

– Ты ж… это ж… ах ты…– привстал седой. – Что ж ты, сука, творишь…

– А чего? Нормальный башкирский подсед и прямой тепель-тапель. Ты поплачь над его челом. Настоящий мужчина не боится плакать.

– Ну, теперь все… – Мужчина встал с ящика, и вдруг оказалось, что он достаточно высок ростом, крепок сложением и вовсе уж и не такого преклонного возраста. Неожиданно сверкнув, в его руке выщелкнулось лезвие большого ножа. – Я ж щас тебя, падла, положу…

– Это ты правильно рассудил, – Волков мягко, по-кошачьи отступал назад. – Это ты правильно понял всю сущность мою. Западло мне ствол обнажать…

– А!.. – седой сделал короткий умелый выпад.

– …перед говном…

– А!.. А!.. – противник Петра ловко взмахнул ножом крест накрест и слегка зацепил его левую щеку, из которой проступила кровь.

– …перед всяким, – Волков, не опуская глаз и все так же мягко отступая, провел большим пальцем левой руки по царапине на щеке и, слизнув с него кровь, оскалился:

– Смерти моей хочешь? Я правильно понимаю?

– Да ты ж… – Седой непростительно далеко выставил вперед длинную руку с ножом.

Мгновенно, неуловимым движением, Петр чуть отвел ее в сторону, одновременно мет-нувшись вперед, и нанес страшный удар правой снизу, в подбородок. Пожилой рухнул на землю.

– Так вот что я всем вам скажу… – Волков отшвырнул ногой нож, глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и посмотрел на лежащее перед ним тело. – В очередь, сукины дети. Если по этому делу, то в очередь.

Он достал сигарету и закурил. Потом сделал несколько шагов, наклонился, поднял нож, рассмотрел его и, сложив, убрал в карман куртки. Затем вернулся к лежащему мужику с заросшим клочковатой седой щетиной лицом, присел на корточки и, склонившись над ним, похлопал его по щекам.

– Ой, Господи, надо же, человеку плохо! – закудахтала проходившая мимо пожилая женщина. – Это ваш товарищ?

– Да как вам сказать, – распрямился Петр. – Я его и знаю-то только… здрасте, там, да до свидания. Ну… тут, по двору. Но с виду весьма приличный человек. Очень любит рассказывать, как замечательно жил в Златоусте до войны.

– Так, может, я «скорую»? – женщина как-то странно посмотрела на Волкова. – Может, у него сердце?

– Думаете? – Волков покачал головой. – Нет. Вряд ли. Может, вот разве с головой что… Вы не волнуйтесь, я сам позабочусь.

– А… вон там еще один. Лежит.

– Я в курсе. Вы ступайте. Я-то же ведь здесь.

– Да, действительно. Так я пойду? – робко спросила женщина.

– Конечно. Ступайте.

– Ага. Хорошо. – Женщина торопливыми шагами вернулась на тротуар и исчезла, не оборачиваясь.

Петр опять склонился над телом, стал растирать ему уши, хлопать по щекам. Реакции – ноль. Расстегнул пуговицы на толстом вязаном джемпере, затем расстегнул рубашку и увидел на груди двойной профиль – Ленин и Сталин, а немного выше, чуть ли не от плеча и до плеча, синела фраза: «Все на выбора!»

«Тишкин корень! – подумал Петр. – С кем воевать-то доводится…»

– Ну давай, отец, просыпайся…– он стал растирать ему грудь, мять уши и хлопать по щекам. – Ну давай, давай! Да живи ж ты, еж твою туда-сюда!..

Мужик вдруг открыл глаза, взглянул на Волкова и очень строго спросил: «А где все?»

– Так ведь…– улыбнулся Петр, – жизнь, она ответов не дает. Она только вопросы задает.

– Какие?

– ДТП тут было, помнишь?

– Помню.

– Когда?

– Вчера вечером.

– Кто с кем?

– Тачка фирменная в «копейку» въехала.

– Цвет?

– Черно-белый.

– Как это «черно-белый»?

– Тачка черная, «копейка» белая.

– Номера помнишь?

– Только копейки. Семь, семь, семь. И буквы еще – ОХ.

– Уверен?

– Так… Это ж портвейн такой, «три семерки». Как же не запомнить… А где все?

Волков оглянулся через плечо. Второе тело вроде тоже уже начинало ворочаться.

– Вон, там Витяй, – сказал он мужику, поднялся, вышел из сквера, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.

– Алло, Виталич? – Волков, держа в руке трубку сотового телефона, повернул с Троицкого моста направо и невольно засмотрелся на противоположный берег, где вздымала свои бастионы Петропавловская крепость.

«А ведь и на самом деле непогано, а? Надо же, и на душе любезно делается. Нет, правда…»

– Я. Ты, что ли, Волчара?

– Узнал?

– Сто лет жить будешь, о тебе сейчас говорили.

– Иди ты?

– Ага. Говорили, что тебя грохнули.

– Вранье.

– Не скажи. Всяко может быть.

– Думаешь?

– Конечно. А, нет… Говорили, что это ты опять кого-то грохнул, я перепутал.

– Ты за семафорами бы лучше следил, если уж тебе за это жалованье платят. А то я тут, третева дни, еду по Ленина, а на перекрестке с Большим он опять не работает. И ДТП поэтому, и пробка. Вы это специально делаете?

– Естес-стнно. Чтоб бабки снимать. Ты ж понимаешь.

– Ладно, не об том речь. Номерок пробить можешь?

– А она не Ленина, чтоб тебе известно было, а уже Широкая опять давно.

– Можешь?

– Сколько?

– Пузырь. Как всегда.

– Не могу. Инфляция.

– Не говнись, уважать перестану.

– А ты не марамойничай. Это тебе не ГАИ какое-нибудь. У нас здесь теперь – все. С коррупцией покончено. Мы теперь совершенно другая структура. Мы теперь Ги-Бэ-Дэ-Дэ. Понял разницу? Ощутил?

– Литр.

– Диктуй.

– Белая «копейка», три семерки в номерах.

– И все?

– Буквы еще знаю – ОХ.

– И все?

– Ну, наша она, похоже, питерская. Семьдесят восьмой регион меня интересует.

– И все?

– А тебе еще и телефон его любовницы?

– Это ты сострил?

– По-моему, да. А что?

– Да нет, ничего. Смешно. Короче, кто кому звонить будет?

– Ну… а чего я тебя дергать буду? Номер трубы моей запиши.

– Давай.

– Волков продиктовал номер телефона.

– Звони, когда будет что сказать.

– Ну бывай.

– Отбой.




8


– Ну что ж, – Леон поднялся с кухонного табурета, – полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.

Он вышел из кухни, заглянул на всякий случай в туалет, пошел далее через переднюю, заглянул в кабинет – никого, направился в гостиную и споткнулся оттого, что идущий по пятам Анатолий сделал ему легкую подсечку.

– Толя, вы чего, охренели? – совершенно искренне удивился Леон.

– Так ить не странен кто ж? А потом, мало ли кого мы здесь встретим? Вам необходима охрана. Вот я ее, собственно, и осуществляю. Отрабатываю, так-скть, свое пребывание в вашем доме. Это моя плата за постой.

– Спасибо, конечно, но… ловчее вы бы не могли?

– А я вот тебе другую историю расскажу… Леон открыл дверь гостиной, оглядел комнату с порога и только затем переступил порог.

– Так вот, – продолжал Анатолий, – подымаемся мы с Шурой вчера посредством механического эскалатора из-под земли на поверхность. Выходим – оба-на! – оказывается станция метро «Горьковская», вы можете себе это представить? А ведь добрались мы туда, оказывается, посредством электрического тока. Ну? Это вас не удивляет?

– А что конкретно. Толя, меня, собственно, должно удивлять? – улыбнулся Леон, украдкой проверяя целостность книжных полок. – Природа электрического поля или то, что вас в метро пустили?

– Зы-зы-зы… стоп. Щас, история еще впереди. И вот, выходим мы с ним на поверхность, Шура увидел мечеть и вдруг остолбенел. «Смотри, – говорит. – Видишь?» Я говорю: «Ну да. И что?» А он: «Вот сейчас наложу на нее крестное знамение, и рухнет». Я ему: «Шур, а может, не надо? Красивая ведь». А он: «Херня. Бесовня это все. Смотри…» И натурально, с молитвою, накладывает на нее крестное знамение. А она стоит. Он ко мне оборачивается и говорит сокрушенно: «Ну вот… Опять не получилось». И слеза такая горючая по щеке.

Леон рассмеялся, запрокинув голову, подошел к стене и поправил косо висящую картину.

– Дак это мало того. Мы же потом в кино пошли. Вот убей меня, не помню, куда, но какой-то крохотный такой зальчик, и ты знаешь, чего показывают? Ну угадай… Ну?

– Ну я не знаю… «Андалузский пес» может идти таким экраном. Что еще… – Леон ходил по гостиной, поправлял безделушки, которые гости, взяв их вчера в руки, поставили потом чуточку «не так». – Ну хорошо, ну Годар… Хичкок. Толя, ну что за угадайка? Какое кино вам там показывали?

– «Зита и Гита».

– Что?

– Зита, – Анатолий выразительно посмотрел на Леона. – И Гита.

Леон обернулся вполоборота к Анатолию, на секунду задумался, а потом рухнул на диван, сотрясаемый приступом хохота.

– И это еще не все…– Анатолий присел в кресло и отхлебнул коньяку из большой рюмки, которую прихватил из кухни. – Мы же не просто так в кино пришли. У нас же с собой было.

– Ну разумеется, – всхлипывал Леон.

– И вот, – Анатолий сделал еще один глоток, – где-то к исходу второй серии Шуру прорвало. Он разрыдался. Упал ко мне на грудь и шепчет: «Толя, это же все про нас! Это же… ну вот каждая минуточка… это же вся наша жизнь…»

– Ох…– зашелся Леон, обхватив голову руками.

– Далее, – совершенно спокойно продолжал Анатолий. – Он, обливаясь слезами, пошел по рядам, вышел к экрану, встал к нему вплотную, развернулся к залу и возопил: «Ну что?! Нравится?! Так вот это я снял! И в главной роли тоже я – вот!» И пальцем себе за спину в экран тычет. А там в этот момент крупным планом – слон.

– А-ах… – Леон уже сидел на диване и утирал слезы.

– Вот ты, Леон, кавказских кровей, – все так же спокойно прихлебывая коньяк, продолжал Анатолий, – поэтому эмоционально необуздан. А на самом-то деле ничего смешного нет. Шуру же сразу повязали. Зал хоть и маленький, но там же ряды кресел. Он же от ментов по всему залу бегал и за креслами прятался.

– А вы-то что же?

– А я что… Встал спокойно и ушел. Видимо. Видимо… вот у вас, в дальнейшем, и оказался.

– А что это вы здесь смеетесь, а мне не даете? – возник на пороге гостиной мужчина среднего роста, но очень крепкого телосложения, что сразу бросалось в глаза потому, что надеты на нем были лишь носки.

– Рим! Господи… – всплеснул руками Леон. – Вам же вчера улетать нужно было, в Душанбе. Вы что же, так и не улетели?

– Видимо, нет… – Рим смущенно потупился, поскреб рукой роскошную смоляную с проседью бороду и робко спросил, ни к кому, собственно, и не обращаясь: – А никто мою одежду, случайно, не видел?

– А зачем тебе одежа? Тут тепло. И вообще…– чуть склонив голову к правому плечу, «художнически» прищурился Анатолий. – Мне лично вот так вот… так-этот-от даже больше и нравится.

– Думаешь? – взглянул на него Рим грустными башкирскими глазами.

– Ну… я так вижу.

– Но у нас же в доме дама… – сделал неопределенный жест Леон.

– Чья? – оживился Рим.

– Пока не решено, – Анатолий бросил взгляд на хозяина дома.

– Нет-нет, господа, – Леон решительно повел рукой. – У девушки черепно-мозговая травма…

– Но ведь не открытая же, – пожал плечами Анатолий.

– Возможно, задеты речевые центры, и вообще – у нее посттравматическое реактивное состояние. Я врач, я за нее отвечаю. Существует клятва Гиппократа, в конце концов.

– А ты… вы… я постоянно путаюсь, – Рим присел на краешек кресла и взглянул на Леона. – Мы с вами «на ты»?

– С похмелья лучше «на вы», – философски изрек Анатолий. – Оттягивает.

– Резонно, – согласился Леон.

– Ну… как скажешь… те, – Рим покорно пожал могучими голыми плечами. – Так вы, Леон, на самом деле доктор?

– Видите ли… – начал было Леон.

– Сексопатолог он. – Анатолий, запрокинув голову, допил коньяк. – А у тебя чего, не стоит?

– Да нет, я… с этим-то как раз проблем нет. И даже наоборот, но…

– Наоборот? – заинтересовался Леон. – Ну-ка, ну-ка…

– Да тьфу на вас на всех. Где моя одежда?

– Так вы же вчера так и пришел. Вот и Толя не даст соврать.

– Зы-зы-зы… стоп. Дам. Врите, сколько хотите. Тока бабок дайте, и я все что угодно засвидетельствую.

– Я писать очень хочу, а вы говорите, что в доме барышня. Я стесняюсь.

– А ты простынкой обернитесь, вон там, – Леон указал рукой, – в спальне.

– Да это я уже знаю… – Рим смиренно поднялся из кресла и вышел из комнаты.




9


«Ну хорошо, – рассуждал Петр Волков, едучи в один из адресов владельцев белой „единички“, которые слил ему старый приятель из ГАИ, то есть теперь уже ГИБДД, но это сути дела не меняло. – Что мне, собственно говоря, этот осколок дал? Ну лежит он на полу в квартире убиенного (земля ему пухом) Славы. Это нам о чем говорит? Это нам говорит о том, что шел себе этот самый Слава домой и наступил на осколки. Вошел в свой собственный дом, там его грохнули. Все? Все. Но… на этот самый осколок мог наступить и убивец. Мог? Мог. Ну и что? Да и ничего, собственно…»

Волков разозлился, проскочил перекресток на красный свет светофора, еще больше разозлился и, взяв мобильный телефон, набрал номер Германа.

– Алло? – ответил ему девичий голосок.

– Добрый день. А Германа или Светлану… будьте добры.

– Я вас слушаю.

– Света?

– Ну не Герман же…

– Да, конечно, извините. Это Волков вас беспокоит. Скажите, Света, а как мне с Элис поговорить, она когда у вас бывает?

– Да она и сейчас дома. Позвать?

– Будьте любезны.

– А с Сашей что?

– Да все с ним в порядке, он звонил мне сегодня утром, все там нормально.

– Ну и слава Богу. Сейчас, подождите минутку.

– Хэллоу?

– Элис?

– Да, я.

– Элис, извините, пожалуйста, это Петр. Скажите, а… у Славы этого, у него машины своей не было?

– Я не видел, но… мне говорил Жаклин, что он берет машина в рент.

– Что-то не понял я… Это что значит – «в рент»?

– Ну… ой, я не знаю, как сказать… а-а… ну, он, когда ему нужно что-то везти, то он… берет машина и платит деньги.

– Элис, вы меня простите, конечно, но это вы такси имеете в виду?

– Нет… – хмыкнула в трубку Элис, – я не дура. Я толка по-русски плохо говорью, пока… Но… это он брал машина у свой знакомый че-ловьек и платил деньги. Иногда, когда надо что-то везти. А иногда брал… не трак, а такой… как сказать…

– «Трак»… «трак»… А! Грузовик, что ли?

– Ну да, – обрадовалась подсказке Элис, – да, грузовик, но… не очень болшой… такой. Жаклин так говорил. А другой раз брал вэн.

– А зачем ему?

– Я не знаю.

– Ну ладно, спасибо. Роджер.

– Аут.

– Эй-эй! – крикнул вдруг в трубку Петр.

– Да?

– Слушайте, Элис, а почему у вас там, в войсках, на конце связи говорят: «Роджер»? Роджер, он кто?

– Я не знаю кто. Но… просто так говорьят. Когда ты принял информация, говоришь: «Роджер». Когда это… выключался: «Аут». Я так типер даже по телефон говорью, машинално, сори…




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=121308) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.