Шпион федерального значения Андрей Александрович Ильин Третья террористическая #2 Эта война никогда не объявлялась, но она давно идет. В ней участвуют сотни и тысячи людей. И воюют по всем законам ведения войны. Даже есть диверсанты и шпионы. Вот как он... Сначала ему предложили перегнать машину с наркотой из Чечни в Россию. Потом поймали и бросили в камеру к отпетым зэкам. Затем предложили работать на ФСБ, дали агентурную кличку Ходок и забросили обратно в Чечню. Так он, чеченец, попал в боевой отряд одного из полевых командиров. И стал передавать в Центр оперативные сведения. Поступившие от Ходока сообщения сомнений не оставляли – в Чечне готовится очередной террористический заговор против России... Андрей Ильин Шпион федерального значения Предисловие Было обычное летнее утро. Воскресенье. Было ясно, но пока еще не жарко. По асфальту, купаясь в пыли, прыгали и громко чирикали воробьи. Редкие дворники мели метлами чистые тротуары. Ширк... ширк... ширк... Их сквозь сон слышали граждане, которые, просыпаясь, вдруг вспоминали, что сегодня никуда спешить не надо, что сегодня выходной, блаженно потягивались, скидывали ноги на пол и, нащупав тапочки и подойдя к полуоткрытым окнам, отдергивали шторы и выглядывали на улицу. В глаза им, слепя и заставляя жмуриться, било яркое июньское солнце, лица обдувал прохладный утренний ветерок, а слух сладко тревожил особенный, ни с чем не сравнимый воскресный шум просыпающегося города. Хорошо, черт побери!.. Еще дворы были пусты, еще никто никуда не шел, потому что магазины были закрыты, но уже встречались отдельные куда-то спешащие прохожие и, отражаясь эхом от стен, проносились редкие машины. А на балконах тут и там, навалившись локтями на перила, курили, лениво поглядывая по сторонам, мужики с голыми торсами. День обещал быть замечательным. И ничего не предвещало беды. Но беда уже стучалась в двери... Всем... * * * В типовом, каких в стране десятки тысяч, дворе шла обычная жизнь. Выползшие из своих малогабаритных квартир на скамейки бабушки грелись на солнышке и сплетничали, обсуждая свежие новости. Дети носились туда-сюда, путаясь под ногами прохожих, сшибали друг друга с ног, громко плакали и тут же, успокоившись, неслись куда-то дальше. Мужики возились возле своих машин, забивали “козла” на грубо сколоченных из досок столах или кучковались по трое. – Сережа, Сережа, иди домой! – кричала, высунувшись в окно, женщина в халате. – Сережа-а!.. Но Сереже было не до мамы. Сережа, спрятавшись за гаражами, оживленно болтал со своими приятелями. – Митька мобильник нашел! – Врешь! – Ничего я не вру! Самый настоящий, навороченный! Счастливому Митьке все страшно завидовали, потому что никто еще в их дворе никаких мобильников не находил. Он был первым и единственным. – А может, не нашел, может, он украл! – пытался кто-то подвергнуть сомнению чужую радость. – Ничего он не украл, он его возле автобусной остановки нашел, когда его утром за хлебом послали! И все страшно сожалели, что это не их послали за хлебом. – Мить, покажи мобилу! – просили все. – Ну покажи!.. И Митя, вдруг приобретший такую сумасшедшую в их дворе популярность, не спеша вытаскивал из кармана мобильный телефон. – Ух ты! – восхищались все. Мобильник был как новенький, с жидкокристаллическим экраном, выдвигающейся антенной и двумя десятками кнопок. – Классная вещь! Дай посмотреть. Но Митя никому свою находку в руки не давал, на что имел полное право, потому что это он ее нашел. Пацаны, сдвигаясь головами, зачарованно смотрели па мобилу. – Сережа, Сережа, а ну быстро домой! – продолжала, надрываясь, орать откуда-то с седьмою этажа мать. Но Сергей ее не слышал. – А давай куда-нибудь позвоним, – вдруг предложил кто-то. Новая идея всем понравилась. – А куда? – Давай тебе домой! – Ага... А если мать спросит, откуда я звоню? Точно спросит! И тогда дознается про телефон и отберет его. Взрослые, они такие – если что ценное найдешь или деньги, обязательно все отбирают. Нет, домой звонить было нельзя. А позвонить куда-нибудь хотелось. Очень сильно. – А давай вы мне позвоните, – сообразил кто-то. – Я сейчас домой побегу, а вы мой номер наберете! – Точно! Мальчишка, нашедший выход из безвыходного положения, стремглав побежал домой к телефону. Остальные стали горячо обсуждать, на какие кнопки нужно жать, чтобы мобильник заработал. – Вот на эту. – Да не на эту, а на ту! Я точно знаю, у моего отца точно такая же мобила! Мальчишки, увлеченные новой игрой, тянулись к мобильному телефону. – Сергей! А ну, быстро иди домой! – раздавался с высот седьмого этажа голос уже не матери, а отца. Мальчишка, вызвавшийся ответить на вызов мобильника, добежал до квартиры, незаметно прошмыгнул в комнату и сел возле телефона, нетерпеливо ерзая на стуле и ожидая звонка, который должен был вот-вот раздаться. Ну когда же они, когда?.. Его приятели там, во дворе, за гаражами, почти совсем уже рассорившись, наконец разрешили непростой вопрос – на какую кнопку нужно жать вначале – и теперь, сомкнувшись вокруг телефона, ожидали, когда Митька станет набирать номер, надеясь, что он и им тоже даст по нему поговорить, когда наговорится сам. Митька, с чувством своей исключительности, поднес к кнопке указательный палец и ткнул им в кнопку. Но гудка никто из мальчишек не услышал. Они услышали какой-то странный металлический щелчок и больше ничего... Потому что найденный на автобусной остановке новенький мобильный телефон вдруг взорвался. Как боевая граната... Там, за гаражами, оглушительно, так, что услышал весь двор, ухнуло, над гаражами поднялся небольшой серый столб дыма, а по гаражам хлестнули осколки. Но во дворе никто ничего не понял. “Опять пацаны балуются, петарды взрывают!” – недовольно подумали все. Осуждающе покачали головами и вновь занялись своими делами. – Сергей! А ну, немедленно домой, а то выпорю! – орал с седьмого этажа рассвирепевший отец Сергея, не подозревая, что никого он уже не выпорет, потому что никакого сына у него уже нет. Там, за гаражами, где ухнула “петарда”, на земле, кружком, валялись истерзанные детские тела... В пересчете на тротиловый эквивалент взрыв был не самым сильным, но взрыв прогремел в самой толпе жертв. На чем и строился расчет. Мобильник лежал на ладони Митькиной руки, и поэтому ее оторвало по самый локоть. Руки попросту не стало, целыми остались только срезанные, как бритвой, и отброшенные взрывом на несколько метров пальцы. Но пальцы что... Над раскрытой Митькиной ладонью и лежащим на ней мобильником секунду назад склонились любопытные мальчишеские лица, в которые ударили взрывная волна и осколки. Нарубленные на короткие отрезки гвозди вошли в лица, выбивая глаза и кромсая мышцы. Сергею не повезло больше других. Он был любопытней всех, он склонился ниже остальных, и осколки телефона и гвозди, пробив ему лицо и шею, проникли в мозг, перечеркнув его жизнь. Он еще жил, еще корчился, еще шевелил ногами, но это была уже агония... Через несколько минут, когда все стало ясно, двор взвыл в голос. Взвыл голосами раненых детей, голосами их родителей и соседей. Десятки людей, застыв в оцепенении, смотрели на детские окровавленные тела, на оторванные руки, на брызги крови на стенах гаражей. Сквозь толпу, не помня себя, отчаянно толкаясь, прорывались родители гуляющих на улице детей. Разом несколько человек звонили в “Скорую помощь”, прося, требуя приехать как можно быстрее! Кто-то пытался поднять детей, делая это неумело, от того делая им еще хуже. Ну где же, где врачи?! “Скорая помощь” буксовала, пробиваясь сквозь пробки. Водители слышали сирены и видели красные кресты, но дороги никто не уступал. Все спешили по своим делам. “Неотложки” тыкались в задние бамперы, тормозили и стояли минутами, ожидая, пока тронется автомобильный поток. А из детей быстро-быстро вытекала кровь... И еще потом, на въезде во двор, “Скорые” пережидали выезжающие оттуда легковушки, которые не желали сдавать назад, потому что проехали большую часть пути и стремились побыстрее выскочить на улицу, заставляя пережидать себя. А объехать их сбоку было невозможно, так как вдоль проезжей части и на тротуаре, с двух сторон, были плотно припаркованы машины. В том числе машины отцов истекающих кровью детей. Когда “Скорые” пробились к месту происшествия, кроме Сергея, умер еще один четырехлетний мальчик, который, наверное, мог бы выжить, если бы ему вовремя оказали помощь. Детей погрузили на носилки и повезли в ближайшую больницу, в которую ехали тоже очень долго, потому что пробивались сквозь поток едущих за город машин... Еще один мальчик умер по дороге в больницу. Еще двое остались на всю жизнь калеками... * * * Было лето, был июнь, было воскресное утро. В стране не была еще объявлена и, наверное, не будет объявлена, но уже громыхала, уже шла, уже множила свои жертвы война. Великая отечественная... Глава 1 Возле военкомата царило оживление. Нездоровое. Которое имеет место быть два раза в год – весной и осенью, когда идет призыв на действительную воинскую службу. Два десятка молодых, коротко стриженных парней переминались с ноги на ногу перед железными воротами с вырезанной из листового железа и покрашенной красной краской звездой. Вокруг них хороводились родственники и приятели с подружками, которые, подогреваясь водкой, бодрились, пытаясь шутить и смеяться, что получалось не очень, так как какой-то прапор пять минут назад сказал, что эта команда поедет в Чечню. Может, сболтнул, а может, знал... – Ой, как же так вышло-то?.. – сокрушались матери, качая головой и хватаясь за сыновей. – Да ладно ты, не всех же там убивают, – успокаивали их, как умели, отцы. Восемнадцатилетние призывники с коротко стриженными макушками и непривычно большими ушами были бледны и сильно сожалели, что не напились вчера до беспамятства. Тем, кто напился, было легче – их, веселых и безучастных, выволакивали из легковушек и складывали на скамейки в ожидании посадки в автобусы, куда должны были грузить внавал. Состояние сильного, очень сильного и даже почти смертельного алкогольного опьянения военкоматовскими работниками во внимание не принималось и причиной для отсрочки воинского призыва не считалось. Стране не хватало солдат! Призывников собрали к восьми ноль-ноль, хотя на часах было уже полдесятого. С отправкой, как водится, что-то не заладилось – то ли время перепутали, то ли автобус сломался, но окончательное прощание все время откладывалось. Призывники томились ожиданием, подружки, устав рыдать, кокетливо посматривали на посторонних парней, приятели уже не по разу сбегали в ближайшие ларьки, военкоматовские подтягивали из кабинетов подкрепление, опасаясь, что будущие защитники Родины того л гляди разбегутся кто куда. Неожиданно к военкомату подъехали машины с духовым оркестром и телевидением. Какой-то шустрый местный депутат решил превратить общероссийскую призывную кампанию в личное пиар-мероприятие, пригласив репортеров местного телеканала и наняв по дешевке оркестр, который обычно играл на похоронах, но мог и на проводах. Одетые сплошь в черное музыканты выволокли из машин свои инструменты, привычно выстроились в колонну по двое – трубы впереди, барабаны сзади – и, скорбно понурив головы, торжественно заиграли какой-то похоронный марш. – Ой!.. – громко ойкнул кто-то из провожающих. К оркестру стремглав бросился помощник депутата, размахивая на ходу руками. Музыканты сбились и замолкли. – Вы что?! – зашипел помощник. – А что? – искренне удивились музыканты. Им казалось, что сегодня они в ударе и играют как никогда проникновенно. – У нас же праздник, не похороны! – объяснил помощник. – Вы давайте чего-нибудь повеселее. – А-а... – все поняли музыканты. И заиграли быстрый, бодрый и веселый похоронный марш. Потому что ничего другого все равно не умели. Депутат поднял к лицу мегафон и, отвернувшись от призывников, произнес в телекамеры проникновенную речь про священную обязанность каждого россиянина и свой личный вклад в это дело. После чего вручил каждому призывнику по банке тушенки, предвыборной листовке и фирменной кепочке. Музыканты во время раздачи подарков изо всех сил дули в трубы, то и дело сбиваясь на похоронный ритм, что сильно портило торжество. Подали автобусы. – Приступить к погрузке! – распорядился военком. Лежачих призывников, похватав за руки за ноги, по-быстрому закинули в салоны. Тех, что стояли на ногах, стали теснить к автобусам. За ними, цепляясь за рукава, потянулись родственники. И, как это обычно бывает, какая-то мать, не выдержав, зарыдала в голос. И тут же, как по команде, зарыдали остальные. Отцы, конечно, крепились, но проникновенная игра и репертуар приглашенного оркестра делали свое дело. – Ты это, сильно там не геройствуй, – напутствовали своих сыновей отцы, вместо того чтобы сказать: “Служи, парень, как следует!” Пацаны забиралась в салон и прилипали к окнам. Их расплющенные по стеклам лица были растерянны и потому выглядели совсем по-детски. Представить, что через неделю-другую им придется жить в казармах, бегать с автоматом и в кого-то стрелять, было просто невозможно. – Саша, Сашенька, пиши каждый день! Каждый!.. Саша часто кивал, еле-еле сдерживая слезы. – Ну все, поехали, поехали!.. Двери с шипением закрылись, и автобусы стали выруливать на улицу. Матери перестали плакать, во все глаза глядя на своих увозимых в неизвестность детей, которые теперь им уже не принадлежали. Их детей забрали в армию. В Чечню. На войну... Автобусы уже уехали, а музыканты, все еще отчаянно раздувая щеки, выдували бодрый похоронный марш. Это было не к месту и было глупо. Но было символично... Глава 2 Банда оказалась небольшой, но кусучей. На этот раз боевиков обложили в схроне в одной из населенок Веденского района. Группа захвата подтянулась ночью, и, когда рассвело, деваться “чехам” было уже некуда. Схрон был расположен под жилым домом, был укреплен и имел, как водится, два хорошо замаскированных выхода, о месторасположении которых федералы знали. Потому что информация о банде была получена из так называемых “оперативных источников”. Иначе говоря, боевиков сдал кто-то из своих. Если быть совсем точным, то сдал секретный агент по кличке Муса. А что это за Муса, где он живет и как его зовут на самом деле, знали лишь работающий с ним опер и его непосредственное начальство. Противостоящий федералам чеченский фронт только на первый взгляд представляется однородным, на самом деле он, как лоскутное одеяло, состоит из множества более-менее самостоятельных подразделений, которые имеют не самые простые взаимоотношения между собой, потому что кто-то у кого-то когда-то барана украл, кто-то – жену, а кто-то брата зарезал. И если знать, кто и у кого, то можно, умело используя и подогревая внутреннюю вражду, узнать почти все желаемое. У тех – про этих. У этих – про тех. А у третьих – про тех и других, вместе взятых... Муса был кровником одного из боевиков, прятавшихся в схроне, сильно нуждался в деньгах, а его племянник второй месяц парился в СИЗО в ожидании суда, откуда его обещали выпустить, если дядя найдет способ доказать свою лояльность власти. Дядя доказал... В дом ворвались под видом рядовой, которые случаются “по три раза на дню”, зачистки – грохнули в двери прикладами, вошли, ткнули жильцов “мордой в пол”, после чего популярно объяснили им, что спалят все здесь к чертовой матери до головешек, если только им не выдадут бандитов. Но хозяева дома молчали, потому что боевиков, прятавшихся в схроне, боялись больше, чем федералов. В общем, миром решить дело не удалось... Дом взяли в кольцо, перекрыв все возможные пути отступления. Работали не спеша, как-то даже с ленцой, потому что по хорошо накатанной схеме. Личный состав рассредоточился по периметру дома, изготовив к бою оружие, на крыши соседних домов забрались снайперы, в направлениях вероятного прорыва залегли пулеметчики, загнав в “ручники” ленты. Каждый сантиметр прилегающей к дому территории оказался под прицелом. Вырваться из столь плотного огневого мешка было невозможно, тем более что выбираться из схрона боевикам предстояло по одному, что лишало их возможности дать полноценный, предшествующий прорыву залп. Уличный выход из схрона нашли быстро, подорвав его гранатами. Но из дыры в земле тут же раздалась длинная автоматная очередь. Боевики сдаваться без боя не желали. – Тащите сюда кого-нибудь из этих... – приказал командир. К нему, подталкивая в спину прикладами, подогнали хозяина дома. – Пойдешь туда, – сказал ему командир. – Скажешь, что, если они не сложат оружия, мы забросаем их гранатами. Хозяин дома хмуро молчат. – Объясните ему, – недовольно поморщился командир. Хозяина дома отвели к стене и несколько раз ткнули кулаком в зубы. Один из бойцов притащил из машины гранатомет, взгромоздил “трубу” на плечо, развернул сопло к дому и вопросительно взглянул на командира. – Без жилья останешься, дурак! – пригрозил командир. – А ну, давай, шагай! Чеченец медленно пошел к дыре в земле. В пяти шагах от нее он лег на живот, подполз ближе, что-то прокричал по-чеченски. – По-русски, по-русски говори! – крикнул командир. Но чеченец его не услышал или не понял. Или не захотел понять. Командир кивнул в его сторону. Один из бойцов, вскинув автомат, дал короткую очередь. Чуть позади “чеха” взметнулись фонтанчики земли. Он инстинктивно поджал ноги. – По-русски! Убьем на хрен! – еще раз проорал, высовываясь из-за угла, командир. Чеченец вновь обернулся к провалу в земле. – Они говорят, чтобы вы сдавались. Из-под земли застучал автомат. Чеченец втянул голову в плечи и быстро пополз обратно. Как видно, тоже жить хотел. – Вот падлы! – недовольно выругался командир. Судя по всему, опять живых не будет. – Дайте ему гранаты. “Чеху” протянули связку гранат. Своих бойцов командир берег. Загнанные в угол боевики были опасны, как раненые звери, – того и гляди из схрона гранаты полетят. – Возьмешь вот это, – показал командир на гранаты, – и бросишь туда, – кивнул на вход в схрон. Чеченец покачал головой. Командир взял его за грудки, рывком притянул к себе и прокричал в самое лицо: – Пойдешь, гнида, никуда не денешься! Или мы весь твой выводок впереди себя погоним! – И, подтверждая свои намерения, обернулся к личному составу и приказал: – Давай, тащи их сюда! Всех! “Чех” с ненавистью взглянул на командира. Бойцы, угрожая оружием, подняли с земли и пригнали семью хозяина дома – пожилую мать, жену, скорее всего еще одну жену, чуть помоложе первой, и нескольких детей. – Пойдете вперед, вон туда, – показал командир. – Мы за вами. – И, повернувшись к хозяину дома, популярно объяснил: – Нам под пули подставляться интереса нет. Ты им приют дал, тебе их и выкуривать! По справедливости. Ну, что скажешь?.. Женщины стояли рядком, возле них, глядя исподлобья волчатами, замерли дети. Они даже не плакали и ничего не просили. И даже самые маленькие, которые держались за юбки матерей, носами не шмыгали. Просто стояли, готовые на все. “Хрен когда мы верх возьмем, – в который раз подумал про себя командир. – Со старшими еще, может быть, и удастся договориться, а с этими – нет. Эти ничего, кроме войны, не видели, для них русский солдат – враг. Эти чуть подрастут и возьмутся за оружие, чтобы отомстить за убитых отцов и старших братьев. Никогда этой войны не выиграть, только если как Сталин, если всех за колючую проволоку загнать... – Ну, что молчишь? Не жаль своих? Чеченец протянул руку к гранатам. Бойцы тут же взяли его на мушку, на всякий случай отступив за женщин и детей. – Только смотри, без глупостей. Если что, твои первыми лягут! Чеченец пошел к схрону. Пошел как пьяный, не прячась, не пригибаясь, словно смерти искал. – Ложись, дурак, ложись! – крикнули бойцы. Чеченец послушно залег в двух десятках метрах от ямы. – Скажи им еще раз – пусть сдаются! “Чех” что-то прокричал. В ответ раздались выстрелы... – Приготовиться! Чеченец прополз на животе еще несколько метров и, примерившись, зашвырнул в дыру в земле связку гранат, откатившись за какую-то железяку. “Профессионально бросил, – отметили про себя бойцы. – Значит, не раз бросал, насобачился...” Через несколько секунд глухо ухнул взрыв... Почва под ногами вздрогнула, и из дыры повалил дым. Еще спустя мгновение из-под земли, как из преисподней, раздались глухие крики и стоны. Теперь активного сопротивления со стороны боевиков ждать не приходилось. – Спускайся вниз! – крикнул командир. – Посмотри, что там делается, и собери оружие! “Чех” медлил, чего-то выжидая. Его поторопили, пустив над самой головой короткую автоматную очередь, так, чтобы от пульки волосы на макушке зашевелились. Деваться ему было некуда... Чеченец прикрыл лицо рукавом и прыгнул вниз, мгновенно скрывшись в дыму. Несколько минут его не было видно, но потом на поверхность, звякнув о камень, вылетел автомат. И еще один... Все боевики, кроме одного, были мертвы – были искромсаны и растерзаны многочисленными, рванувшими в замкнутом пространстве бетонного бункера осколками. Покойников вытянули на поверхность, обшарили карманы и, разложив рядком, сняли мертвые лица на видео. Но и так было понятно, что никаких известных боевиков среди них нет – так, мелюзга. Того единственного “чеха”, что остался чудом жив, перевязали и тут же, не откладывая в долгий ящик, допросили. То, что из него можно было вытрясти сейчас, потом, когда он очухается, клещами не вытянешь. – Как тебя зовут-то? – довольно миролюбиво начал командир. Потому что начинать допрос всегда лучше миролюбиво и с самых невинных вопросов. Но “чех” отвечать не желал, и тихая беседа быстро исчерпала себя. – Как тебя зовут?! – добавил металла в голос командир, ненароком задев перебитую ногу боевика, отчего тот громко застонал. – Так как тебя зовут? – повторил вопрос командир, многозначительно поглядывая на окровавленные бинты. “Чех” оскалился и выругался, тут же получив страшный пинок в больную ногу, от которого взвыл. Здесь, вдали от штабов, вышестоящих начальников и прокуратуры действовали иные, чем в кабинетах, законы – законы военного времени. Здесь шла война, где противники стреляли, резали и душили друг друга, когда случалось сойтись в рукопашке, так чего же стесняться? Если бы в плену оказались они, с ними бы тоже особо не церемонились – с них бы с живых шкуру штык-ножами сдирали и глотки, как баранам, резали. – Ну, говори, падла! Командир группы захвата умел работать с “языками”, потому что ведение допроса в полевых условиях было частью его воинской специальности, которую он постигал еще в училище и после – в частях, на полигонах и армейских сборах. В реальных боевых, там, за линией фронта, когда у тебя на хвосте висят каратели, нет времени “разводить психологию”, там любые методы дозволительны, лишь бы правду узнать. Через пару минут боевик “развязал язык”, назвав себя. А потом “потек”, потому что выдержать допрос с пристрастием редко кто способен. Он перечислил имена мертвых боевиков, известных ему “пособников” среди местного населения и всех прочих, с кем сводила его война. Он сказал все, что знал, после чего стал бесполезен. На большой войне его, сняв с него показания, следовало по-тихому зарезать, труп закопать, а место замаскировать – ну не таскать же его на своем горбу по тылам врага! – а здесь придется сдать с рук на руки в госпиталь, где ему предоставят бесплатную медицинскую помощь, отдельную койку и ручку с бумагой, чтобы он мог катать жалобы военному прокурору, в международный Красный Крест и ООН, от которых придется потом полгода отписываться. Но это уже неизбежные издержки... Выпотрошенного пленника бросили в машину, под ноги бойцам, а в планшет командира легла еще одна бумажка с именами и приметами трех десятков боевиков, среди которых были не только “чехи”, но и переметнувшиеся на их сторону и принявшие ислам бывшие свои. Против одной из фамилий командир поставил жирную галочку, потому что она не раз уже упоминалась в оперативных источниках. Этого “своего” – перекрещенного “чехами” в Аслана Салаева – следовало взять на особую заметку, так как он был по специальности взрывником, имел славянскую внешность и терять ему было нечего. А раз так, то он был куда опасней многих “чужих”! И еще в тот же самый планшет, в особое отделение, легла бумага, подписанная вновь завербованным сексотом, где тот выражал добровольное желание сотрудничать с властями, информируя прикрепленного к нему опера о противозаконной деятельности бандформирований и своих соседей. Новым сексотом стал хозяин дома, давший приют бандитам. Отказать русскому командиру в его маленькой просьбе он не мог, потому что тот пригрозил сдать его боевикам, которые на расправу не менее скоры, чем федералы. – Ну все, поехали! – махнул рукой командир. В целом операция прошла успешно, хотя бы потому, что прошла без потерь. Еще одна банда была ликвидирована, а федералы совершенно бесплатно приобрели ценного секретного сотрудника, который будет стучать на своих сельчан. Будет – теперь уже никуда не денется! С информатором, наведшим на бандитский схрон, честно, как и обещали, расплатились долларами. Правда, фальшивыми. Изъятыми во время одной из проводимых федералами зачисток. Но сделаны они были настолько добротно, что вряд ли на базаре, куда Муса их сегодня же понесет, кто-нибудь сможет распознать подделку. Племянника теперь тоже можно было отпустить. – Не бойся – получишь ты своего родственника, я договорился. Прямо завтра и получишь! – твердо пообещал русский подполковник. – Только не забудь за это барана мне поставить! – Конечно, конечно, командир! – горячо пообещал Муса. Племянника отпустили. Потому что за племянником ничего не числилось. Племянника упекли в изолятор по смехотворной для военного времени статье – хищение военного имущества в не самых крупных размерах. Как будто другие не тащили, причем гораздо больше его! Но сесть почему-то пришлось ему... Так случилось. Потому что так должно было случиться. Именно так и никак иначе!.. Племяннику сделали предложение, от которого тот не мог отказаться, – толкнуть на сторону десять цинков патронов. Он получил патроны и тут же был схвачен и препровожден в комендатуру. Гадать о том, как милиция вышла на воров, не приходилось, потому что продавцы сами сообщили им место и время передачи товара. Продавцами, “толкавшими” цинки с боеприпасами, выступили армейские спецназовцы, а милиционеры, которые крутили им и покупателям руки, составляли протоколы и били племянника по лицу и почкам, были не более чем ширмой, служившей для прикрытия спецоперации. Племянник сел. Дядя стал думать, как вытащить его с нар. Ему подсказали как и еще пообещали денег в обмен на предательство... Комбинация была не самая изящная, но надежная и безотказная, как автомат Калашникова, – “чехи” закладывали “чехов” за фальшивые чеченские деньги, увязая в сотрудничестве с федералами. Все прошло как нельзя гладко, и теперь можно было подбивать бабки. В расходной графе была одна бессонная ночь, пятьдесят литров сожженной горючки и несколько использованных по назначению гранат. В доходной – одни сплошные плюсы: дядя, племянник и хозяин дома, приютивший бандитов, “попали на крючок”, боевики – на небо, а командир, предложивший план операции, получил устную благодарность от вышестоящего командования и барана от завербованного им же сексота в качестве взятки за освобождение из-под стражи племянника, арестованного по его же приказу. Судя по всему, не промах был командир. Звали его – подполковник Виктор Павлович. Глава 3 По телевизору опять показывали трупы. По телевизору теперь все время показывают трупы – примерно каждые пятнадцать секунд, если смотреть сразу все каналы. Вниманию телезрителей предлагаются самые изысканные способы лишения человека жизни. Экранных героев режут, душат, рвут, обезглавливают, расстреливают, сжигают, вешают, четвертуют, их давят руками, прессами, трейлерами, танками, сбрасывают с небоскребов, поездов, самолетов и вертолетов, распиливают на куски бензопилами малосимпатичные маньяки, высасывают кровь вампиры и склочные тещи... Причем в самое рейтинговое время – в прайм-тайм. Скучающие зрители пялятся на забрызганные кровью телевизионные экраны, лениво пережевывая бутерброды и даже не испытывая при этом вполне естественного чувства тошноты. Потому что привыкли... Потом кино заканчивается и начинаются новости. Мало чем отличающиеся от фильмов ужасов. Потому что там тоже показывают трупы. Теперь все более-менее значимые новости связаны с трупами, с той лишь разницей, что эти трупы не целлулоидные, а настоящие, пули не бутафорские, а кровь на экране не из кетчупа, а самая натуральная, человеческая. Хорошо одетые, уважаемые люди – президенты фирм и банков, депутаты и даже сенаторы валяются на грязном асфальте, невидящими глазами уставившись на миллионную телеаудиторию. То, что раньше видели только патологоанатомы и “важняки”, теперь может свободно наблюдать всякий желающий в любое удобное ему время с пятью-десятью повторами в течение дня. Как-то незаметно на планете Земля взросло новое поколение – поколение виртуальных соглядатаев, для которых чужая смерть не более чем зрелище. – Смотри, смотри!.. Смотреть нужно было на окровавленного, с нелепо вывернутыми руками и ногами, расстрелянного мертвеца. И еще на одного, который лежал чуть дальше. И еще... Это были не “наши” трупы. “Наши” трупы не показывали, чтобы не омрачать торжество победы. Дикторы на голубых экранах ликовали, как если бы мы вышли в финал Кубка мира по футболу. Мы наконец-то продемонстрировали миру свою силу, лишив жизни несколько десятков людей, причем наших же сограждан. – Как мы их, а!.. Но не все испытывали радость от вида трупов. Потому что для кого-то это были не просто трупы, а узнаваемые трупы. Трупы их детей, братьев, мужей... – Смотри!!. Они узнали того, с вывернутыми руками, в луже крови, мертвеца. Узнали, увидев в новостном выпуске CNN. Они увидели его в новостях. И увидели еще раз спустя полчаса... – Шакалы! – тихо сказал Гази. Шакалами были те, кто убил его отца. Были – русские. “Картинка” сменилась, теперь на экране был другой, незнакомый им труп. Тоже, наверное, чей-то отец, муж и брат... Вечером к ним пришли земляки – такие же, как они, эмигранты, нашедшие временный приют в далекой Голландии. – Он был настоящим мужчиной, – сказали они Гази. И лишь потом обратились к его матери. Потому что Гази был чеченцем, а раз так, то был, несмотря на то что ему только-только исполнилось четырнадцать лет, старшим в семье. – Твой отец умер как герой! Ты можешь гордиться им! На самом деле гордиться особо было нечем – его отец даже никого не убил, он только умер. Почти три года Умар прятался от войны, учась в московской аспирантуре, а когда это стало невозможно, иммигрировал еще дальше – в Европу. Он не был трусом, он был против этой, которая, как он считал, не принесет его народу счастья, войны. Он был против войны, но он умер на этой войне. Умер там, где жил последние годы, – в Москве... – Дикие люди! – тихо сказала вдова Умара, когда чеченцы наконец-то ушли. Но тут же поймала на себе злобный взгляд своего сына и осеклась. Она была русской, была москвичкой, но вышла замуж за чеченца, которому родила сына – чеченца. Выходящие замуж молоденькие девицы редко задумываются над тем, кем будут и как к ним будут относиться их, пока еще нерожденные, дети. – Не смей так говорить, – напряженно сказал Гази. – Он погиб как герой! Его убили русские. Твои русские!.. И, резко повернувшись, ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью. Русского ребенка русская мать за грубость могла бы поставить в угол, отшлепать по попке ремешком или лишить сладкого. Чеченского мальчика отшлепать невозможно. Чеченский мальчик – это не мальчик, это мужчина. Чеченский мальчик, у которого убили отца, больше чем мужчина – это глава семьи. Когда других мужчин в семье не остается, мать должна подчиняться старшему сыну, как подчинялась до того своему мужу. Так случилось, что в семье Асламбековых других мужчин не осталось – Гази был последним. А раз так, то за кровь убитого русскими отца должен был мстить он. Потому что прощать обиды нельзя! Их нужно смывать... Кровью обидчика! Так было. Так есть. И так должно быть! Его дед, у которого убили отца, не бегал жаловаться в милицию, он взял отцовский кинжал и, подкараулив, поздней ночью зарезал убийцу возле самого порога его дома. Через неделю родственники убитого отыскали, выкрали и прикончили его младшего брата. Но и тогда дед не обратился к власти. Он сказал следователям, что не знает, кто убил его брата, что скорее всего это были случайные грабители. Чеченец не должен перекладывать свои проблемы на других – он должен решать их сам! Целый год он вынашивал планы мести. Через год в семье обидчиков случилось горе – кто-то неизвестный застрелил предпоследнего из мужчин. Кто был этим неизвестным, все прекрасно знали. К деду снова пришли милиционеры, которые забрали его в тюрьму. Но доказать его вину не смогли, возможно, потому, что не очень старались. Дед просидел полгода и вышел на свободу. Вышел, чтобы умереть. Его нашли на улице с перерезанным от уха до уха горлом. Но до того он успел жениться и родить сына. Отца Умара Асламбекова. В отличие от деда, тот свою жизнь прожил довольно спокойно, занимая высокие должности и почитая устав партии больше, чем закон гор. Хотя всем было известно, что один из его врагов умер не своей смертью, и очень многие поговаривали, что не случайно. Наверное, Умар пошел в отца больше, чем в деда, потому что всю жизнь избегал открытых конфликтов. Он кончил институт, став историком, и поступил в аспирантуру в Москве. Он был против войны, считая, что Чечня должна находиться в составе России, что обусловлено историческими предпосылками и просто здравым смыслом. Живя среди русских и женившись на русской, он стал почти русским. Но когда его отца за то, что он ответил на оскорбление, адресованное его жене, застрелили русские солдаты-срочники, ему пришлось вспомнить, что он чеченец. И взяться за оружие... из которого он даже ни разу не выстрелил! Он был чеченцем, но он не был боевиком. Единственное, что он мог сделать для своего народа, – это отдать за него свою жизнь... Умар Асламбеков умер, отомстив за своего убитого отца. Но умер неотмщенным... За его смерть должен был мстить его сын. Гази Асламбеков. По европейским понятиям – ребенок. По чеченским – мужчина, глава семьи, боец и кровник! Для Умара Асламбекова война закончилась. Для Гази Асламбекова только-только началась... Глава 4 Али Гайсултанов второй год находился во всероссийском розыске. Его размноженный тысячными тиражами портрет лежал в папочках оперов, под стеклом в кабинетах участковых милиционеров и был развешан на досках “Их разыскивает милиция”. Любой опознавший объявленною в розыск преступника постовой обязан был сообщить о нем в ближайшее ОВД и предпринять все возможные меры для его задержания, вплоть до применения табельного оружия на поражение. А все потому, что Али Гайсултанов был не просто рецидивистом, умыкнувшим чужой кошелек, – он был чеченским полевым командиром, спровадившим на тот свет не одно отделение русских солдат, о чем в его деле были подшиты многочисленные свидетельские показания и приложены видеокассеты, где можно было видеть, как он собственноручно расстреливает взятых в плен контрактников и демонстрирует в кадре их отрезанные головы. Али Гайсултанова искали по всей стране, искали в Чечне, искали через близких и дальних родственников. И все же, несмотря на все усилия Министерства внутренних дел, ФСБ и Минобороны, Али Гайсултанов продолжал находиться на свободе. Он был неуловим... – Я вынужден попросить вас подождать еще несколько минут, – вежливо извинился референт. Али Гайсултанов кивнул. Его искали в горных ущельях, в схронах, в пещерах, а он был не там. Он, в добротном твидовом костюме, сидел в кожаном кресле в одной из кремлевских приемных, расположенной в нескольких кварталах от Лубянки с Петровкой. Можно сказать, в самом центре Москвы. – Прошу вас. Али вскочил на ноги и шагнул в кабинет. Хозяин кабинета встал ему навстречу, радушно улыбаясь и протягивая руку: – Очень рад вас видеть. Хозяин кабинета не был рад его видеть. Куда больше он бы обрадовался, увидев его в гробу в белых тапочках. Но политика не клуб по интересам, где можно выбирать себе собеседников по душе. – Как вы себя чувствуете? – Спасибо, хорошо. Еще сутки назад Али Гайсултанов выглядел не столь импозантно. Сутки назад он лежал в грязном камуфляже в вонючем схроне, на грубо сколоченных, застеленных буркой нарах, подложив под голову АКМ. Костюм и штиблеты ему выдали уже здесь. На Али вышли по длинной цепочке родственных связей, при посредничестве старейшин его тейпа и местного имама, провели переговоры и вывезли в Москву военным транспортом. Люди, обеспечившие ему “зеленый свет”, работали в той самой организации, что и их коллеги, которые искали таких же, как Али, боевиков, вязали их или мочили при попытке к бегству. – Вы раньше бывали в Москве? Али в Москве бывал, и не один раз, но давно, когда еще работал снабженцем в райторге и ездил в министерство выбивать фонды. С тех пор много воды утекло. И еще больше крови... Следующий вопрос был тоже дежурным, но совершенно неуместным: – Как ваша семья?.. А – никак. Семьи у Али не было, потому что его семью убили русские солдаты, дав залп из тяжелых орудий по его родовой деревне. Непростительную промашку допустили референты, готовившие эту встречу. Но русский чиновник не заметил неловкой паузы. Его менее всего интересовал ответ на вопрос о семье, его интересовало совсем другое. – Да, кстати, я должен вам передать вот это, – сказал чиновник, вытаскивая из ящика письменного стола и протягивая собеседнику какой-то конверт. Конверт был почтовый, но без штемпелей и адресов. Был стерильно чистым. Али машинально рванул его по краю. В конверте был крупно исписанный лист бумаги. Почерк был знакомый. Так это же... Это!.. Это было письмо от его погибшего два года назад младшего брата. – Но как же? Его же нет... – не сдержавшись, удивленно сказал Али. За его братом ночью приехали федералы. Они вломились в их дом, вышибая прикладами двери, скрутили ему руки и, связанного, лежащего на полу, долго пинали ногами. Потом уже, полумертвого, подхватили под руки, подволокли к машине и бросили в кузов, словно мешок картошки. Его увезли, как увозили многих до него и после него. Увезли навсегда. Семья оплакала потерю. И вдруг... – Он же мертв, – вновь повторил Али. – Кто? – переспросил чиновник. – Ах, вы про это?.. – взглянул он на конверт. – Нет, вы ошибаетесь: ваш брат жив и, кажется, даже здоров... Его брата не убили, его взяли до востребования. В качестве заложника. Федералы частенько выволакивали из постелей и увозили в неизвестном направлении родственников особо досадивших им полевых командиров. Многих действительно допрашивали и тут же убивали в отместку за смерть своих товарищей. Но не всех. Некоторых утаскивали в Россию и прятали в спецкорпусах “крыток”, годами гноя в камерах-одиночках по надуманным уголовным делам, чтобы, когда потребуется, извлечь изолированного от мира зэка на белый свет, как отправленное до востребования письмо, для предъявления несговорчивым родственникам. Брат Али не умер, он был взят в залог, был “закрыт” и теперь извлечен из небытия. Он писал, что жив и надеется встретиться со своими близкими, о печальной судьбе которых не знал. Судя по содержанию письма, это был действительно он, потому что русские упомянутых в тексте деталей их прошлого знать не могли. Как видно, силовики свой хлеб трескали недаром. – Что вы от меня хотите? – осипшим голосом спросил Али. Это был вопрос по существу. – Как вы отнесетесь к предложению занять один из министерских постов в будущем чеченском правительстве? – в лоб спросил русский чиновник. Предложение было по меньшей мере неожиданным, если вспомнить о том, что будущий министр со своей бандой лишил жизни по меньшей мере несколько сотен русских солдат, в том числе собственноручно, в связи с чем находился во всероссийском розыске. – О прошлом можете не беспокоиться, – заверил хозяин кабинета слегка растерявшегося боевика, которому взамен пожизненных нар предложили министерский портфель. – Мы оформим амнистию, которая позволит вам начать жизнь, как говорится, с чистого листа. Естественно, все ваши личные, понесенные в связи с войной материальные и финансовые потери мы компенсируем. А как же быть с видеозаписями, где скорый высокопоставленный член правительства, одетый в камуфляж, отпиливает тесаком живым людям головы и, разбрызгивая во все стороны кровь, размахивает ими в кадре? А ну как его в таком экзотическом виде увидит кто-нибудь из членов Европарламента? Что они на это скажут? А ничего не скажут! Ну увидят, узнают... И что?.. Все равно вида не подадут. Мало ли у кого какое хобби – кто-то марки клеит, кто-то рябчиков стреляет, кто-то, головы режет... Да любой парламентарий ради сиюминутной политической выгоды не то что с “чехом” – с натуральным каннибалом за ручку поздравкается, взасос поцелуется и за один стол сядет, чтобы фирменного блюда откушать. Откушает и добавки попросит, если это будет диктоваться политической целесообразностью! Так что тут все в полном порядке... – Ну что, вы согласны? – Мне нужно подумать... Второй год Москва активно искала людей, на которых можно было бы опереться в Чечне. Лояльные России политики для этой цели подходили плохо, потому что в глазах местного населения были предателями, скомпрометировавшими себя сотрудничеством с оккупационными властями. А вот известный, увенчанный романтическим ореолом полевой командир был бы в самый раз. Его переход на другую сторону мог послужить сигналом к сдаче оружия, ради чего можно было пожертвовать парой портфелей в будущем кабинете министров. – Хорошо, не буду вас торопить... Али Гайсултанов вышел из кабинета в приемную, где его поджидали подтянутые, с военной выправкой референты. – Прошу вас... По Москве особо опасный, разыскиваемый МВД, ФСБ и армейской разведкой боевик, за которым числилось несколько десятков трупов, несся на черном джипе, к которому гаишники претензий не имели, даже когда тот шел по встречной полосе, проскакивая светофоры на красный свет. Через час он был на аэродроме. Через пять – в Чечне. Через сутки – на грубо сколоченных нарах в схроне высоко в горах. На нем снова была полевая форма, а рядом с ним стоял его автомат. Чуть дальше, на стене, на сучке висел пятисотдолларовый черный костюм, который у Али не отобрали, который оставили при нем в виде бесплатного презента. От одного костюма государство, чай, не обеднеет. О том, что пару десятков часов назад Али ходил по Москве, что его туда доставили русские вояки, объявившие его кровником, и выпустили обратно целым и невредимым, он никому не сказал – ему все равно бы не поверили. Назавтра Али и его люди ушли в очередной рейд – минировать дороги и стрелять и резать федералов. Хотя это ровным счетом ничего не меняло. Высказанное ему предложение оставалось в силе... И кто бы мог подумать, что расстояние, отделяющее тайные базы боевиков от высоких кремлевских кабинетов, так ничтожно мало. Всего-то пару часов лета военным бортом!.. Глава 5 Стол был круглый, лица узнаваемы, мнения известны... Все выступали за свободу волеизъявления чеченского народа, но выступали по-разному. – Вначале надо провести окончательную и полномасштабную зачистку территории Чечни, чтобы выявить и изолировать реакционно настроенную часть населения, после чего дать возможность остальным высказать свою волю на выборах... – Нет, – категорически не соглашались другие. – Следует вначале провести выборы, с помощью которых выявить и арестовать сепаратистски настроенную часть населения... Два десятка политиков, сидя перед объективами телекамер, делили шкуру пока еще не убитого, пока еще бегающего по горам кавказского медведя. Все они знали друг друга как облупленных, знали, как и о чем они будут говорить. А вот что при этом думать – никого не касалось. – Развяжите армии руки, – требовал отставной генерал, – и мы их шапками забросаем!.. Под “шапками” генерал подразумевал излишки вооружения, накопленные в арсеналах со времен Второй мировой войны, от которых нужно было как-то избавляться. Хранить их дальше было слишком накладно для бюджета армии, утилизировать, взрывая на полигонах, – долго и дорого. А вот если давать полноценные залпы по горам и аулам, то снаряды и авиабомбы быстро истощатся. Заодно можно будет отработать тактику взаимодействия родов войск в реальных боевых. То есть экономический эффект налицо. Но это на поверхности, это всем понятно. А если копнуть глубже, то генерал надеялся на то, что в случае если удастся развязать еще одну большую и кровопролитную войну, то кое-кто из министерского начальства вылетит из своих кресел, освободив их для более перспективных задниц... – Но очередная эскалация военных действий чревата новыми жертвами... – хватался за сердце политик, который играл роль хорошо откормленного “голубя мира”. Из известной всем голубятни... – Вы хотите, чтобы в Россию снова пошли гробы?.. Политик выступал исключительно за мирное решение проблемы, потому что имел в этом деле свой интерес, держа совместный с “чехами” бизнес. Если снова начнутся боевые действия, то он может влететь на крупные бабки. – Не воевать надо, а восстанавливать разрушенное войной хозяйство! – горячился третий, живший с подрядов на строительство. – Вначале восстановить, а потом воевать! – Но сперва выплатить населению долги по зарплатам и пенсиям и компенсации за утраченное жилье, – настаивал тот, что сидел на финансовых потоках и потому ратовал за то, чтобы каждый гражданин Чечни получил причитающиеся ему деньги. А так как в деле учета населения в Чечне царил полный раскардаш, то на матпомощь смело могли рассчитывать скрывающиеся в горах боевики, разбежавшиеся по миру эмигранты и многочисленные, не учтенные загсами покойники, которые проходили по спискам нуждающихся, хотя давным-давно в земле сгнили. При желании таких мертвых душ можно было насобирать несколько сотен тысяч, и если каждый распишется за тысчонку-другую, то на круг может выйти очень даже неплохая сумма... – О людях надо думать, о людях! О населении... Зрители восторженно внимали словам известных политиков, бескомпромиссно отстаивающих свои позиции... Глава 6 К шоссе вышли ближе к утру. Было еще темно, и федералов ни видно, ни даже слышно не было – федералы вставали вместе с солнышком, предпочитая отсиживаться ночами за бетонными заборами блокпостов и в казармах. Накрывшись полой куртки и подсветив себе фонариком, Абдулла Магомаев взглянул на карту, сверяясь с почти невидимыми ориентирами. Да, кажется, здесь... – Пришли, – сказал он. Бойцы с облегчением сбросили на землю тяжелые заплечные торбы. На все про все у них был час с небольшим. Что делать – никому приказывать не надо было, каждый прекрасно знал свою задачу. Несколько боевиков разошлись вправо и влево, вдоль шоссе в дозор. Крадучись вдоль обочин, они выдвинулись на несколько сотен метров и залегли по обе стороны дороги, изготовив к бою автоматы и ручные пулеметы. Их задачей было отслеживать все передвижения по шоссе и прикрывать основной отряд от возможной атаки. Только вряд ли кто отважится выехать в ночь... Оставшиеся расчехлили саперные лопатки. Чеченцы не жалуют физический труд, предпочитая использовать наемных работников и рабов. Чеченцы – джигиты, а не землекопы, но на войне выбирать не приходится, на войне работают все. Встав на колени и расстелив на земле большое брезентовое полотнище, “чехи” в пять лопат вгрызлись в обочину, сбрасывая породу в полиэтиленовые, из-под сахара, мешки. Мешки расставляли в определенной, по мере заполнения, последовательности, чтобы не перемешать слои грунта. Узкая траншея, черной глубокой тенью перечеркнув обочину, ушла под насыпь. В нее, встав цепочкой и передавая друг другу груз, перетащили торбы со взрывчаткой, уложили с таким расчетом, чтобы взрывная волна была направлена вдоль дороги. Для умножения поражающей силы взрывчатку закидали сверху собранными здесь же, неподалеку, камнями и щебенкой. Готово! Землю из мешков высыпали в обратной той, что брали, последовательности, трамбуя ногами. Последний, верхний, слой укладывали особенно тщательно, стараясь вписать его в окружающий пейзаж, чтобы ничего нельзя было заметить. И даже сдвинутые камни положили ровно на те места, где они лежали до того. После чего собрали, подняв за четыре угла расстеленный брезент и, оттащив его подальше, высыпали остатки грунта в неприметном месте. Всё! Теперь смотри не смотри, один черт ничего не увидишь. Раньше они частенько допускали небрежность, плохо прибирая за собой, и саперы федералов, осматривая с брони обочины, быстро распознавали место закладки фугасов, тормозя колонну. Но потом научились. Уходим... Привычно встав в походную колонну и сделав несколько бесшумных шагов, отряд мгновенно растворился в предрассветных сумерках, словно это не люди шли, а горные духи. В условленном месте к основной группе присоединились выдвинутые вдоль дороги дозоры. Быстрей, быстрей... До утра им нужно было успеть пройти два десятка километров. Но ушли не все... В стороне от дороги, на высотке, откуда хорошо просматривалась окружающая местность, в надежно замаскированном убежище залегли бойцы, которые должны были довершить дело... Первым по шоссе прошел армейский “уазик”. Его пропустили свободно. Равно как легковушки местных жителей. Судя по всему, фугас предназначался не для них. Около полудня вдалеке показался бэтээр, на броне которого густо сидели люди в камуфляже с автоматами наизготовку, с головами, перевязанными цветными платками. Это были свои, потому что были чеченцы. Но эти чеченцы были чужими, потому что они верой и правдой служили русским. Это были чеченские омоновцы. Бэтээр несся на предельной скорости, взметая колесами пыль. Омоновцы боялись ехать медленно. Они боялись, хотя были вооружены до зубов и хотя за ними стояла целая русская армия. Они были на своей земле, но они не могли ездить по ней свободно. Когда бэтээр сравнялся с давно разбитым и расстрелянным дорожным указателем, от которого остался один только столбик, один из боевиков ткнул указательным пальцем в кнопку радиовзрывателя, топя ее в корпусе. И тут же ахнул взрыв! Земля дрогнула... Перед самым носом бэтээра черным фонтаном вздыбилась земля. Сидящие на броне омоновцы были словно ураганным порывом сброшены, сметены на землю. На их переломанные, окровавленные тела густой дробью посыпались камни. На мгновение ничего не стало видно, все скрыли пыль и дым. А когда они рассеялись, бэтээра уже не было, бэтээр валялся поперек дороги на боку... Но ничего этого бойцы Абдуллы Магомаева не видели, они были уже далеко. Сразу после того, как прогремел взрыв, они снялись с места, потому что задерживаться здесь было смертельно опасно. Через полчаса-час над этим местом закружатся русские “вертушки”, отсматривая сверху местность и расстреливая из пулеметов все, что шевелится... Через день русские объявили, что на территории Чечни был совершен очередной террористический акт – взорвана машина с чеченскими милиционерами, из которых пятеро погибли на месте и еще семеро получили ранения различной степени тяжести, по факту чего военной прокуратурой начато следствие. Как будто нынче в Чечне кого-нибудь можно испугать каким-то там следствием!.. Но это была официальная реакция. А была еще неофициальная. На похоронах погибших чеченские омоновцы объявили террористов своими кровниками, поклявшись над могилами отомстить им за гибель своих товарищей. Такие уж у них там нравы... Дикие... Глава 7 Руслан Салихович был москвичом. Не коренным. Где они, истинные коренные-то? Их днем с фонарем искать надо, и то не сыщешь. Если по справедливости, так коренные – это те, что от корней свой счет ведут, а не от веток. А те, что после Калиты и Долгорукого, – та же девятнадцатого да двадцатого веков лимита. Руслан Салихович был москвичом в третьем поколении. И всегда, сколько себя помнил, считал себя москвичом. До самого последнего времени. В последнее время он стал походить на лицо кавказской национальности. Лицом. И цветом кожи. Это очень неприятно, идя по улице или спускаясь в метро, напрягаться в ожидании грозного окрика. Он давно стал замечать, что инстинктивно ищет пути, которые позволяют ему не встречаться лишний раз с блюстителями порядка. Он идет в толпе в ряду, который будет подальше от милицейского поста, выбирает свой маршрут по улицам, где милицейские патрули встречаются реже. Что унизительно, что доказывает, что он принимает навязываемые ему условия игры. Прячется, тем по сути признавая, что он в чем-то виновен. В чем? В том, что его отец погиб в ополчении, защищая Москву в сорок первом году от немцев? Или что он выучил не одно поколение студентов, которые трудились и сейчас трудятся во славу России? Москва перестала быть для него комфортным городом. Он в своем городе стал чужим. Как многие другие его знакомые. Была такая, не зависящая от цвета глаз и шевелюры народность – москвичи. Ее знаменем был Окуджава, воспевший арбатские дворики. Смешно – еще совсем недавно певцом Москвы был человек, которого звали не Вася и не Саша, а Булат. Лицо кавказской национальности... Неужели они и его останавливали? Эти – могли, эти поклоняются другим богам и слушают совсем другие песни, его они могли в лицо и не узнать... Только в университете, только когда он пройдет, проскочит через городские улицы, все встанет на свои места. Там не надо будет шарахаться от каждой фуражки, там его все узнают, уступают дорогу, приветливо с ним раскланиваются. Это оазис спокойствия, где отдыхает его душа... – Эй, ты! Да, ты, – поди сюда! Это к нему. Это его, доктора наук, профессора, действительного члена полудюжины королевских и национальных обществ зовут. Вон тот, молодой, на вид лет восемнадцати, сержант с натренированным на непохожие на него физиономии глазом. Это ему он кричит: “Эй, ты, поди сюда!” И делать нечего, надо идти... – Покажи документы! И хочется показать, хочется не обращать внимания на тыканье и хамский тон, чтобы поскорее от всего этого избавиться. Хочется сделать вид, что все так и должно быть. – Вы почему разговариваете со мной на “ты”? – тихо спросил Руслан Салихович. – Чего?! – не понял сержант. – А ну, давай документы, быстро! И схватил его за руку. Цепко схватил. Бесцеремонно. И больно. – Уберите руку! – потребовал Руслан Салихович, чувствуя, как в нем закипает кровь. Все-таки исторические корни давали себя знать. – Слышь, Серега, тут один “чурка” возбухает, – крикнул куда-то в толпу сержант. К ним вразвалочку подошел второй милиционер. – Ты че? – удивился он. – “Вы” и “что”... – поправил его профессор. Милиционеры воровато оглянулись. Сильно им захотелось утащить этого типчика к себе в закуток, чтобы поговорить по-свойски. – Во время несения службы вы обязаны обращаться ко всем на “вы”, обязаны представляться и предъявлять удостоверения, – твердо сказал Руслан Салихович. – В случае невыполнения вами положений служебных инструкций МВД граждане имеют право не предъявлять вам документов, за что ответственность перед вышестоящим начальством несете вы! Милиционеры слегка подрастерялись. Этот “черный” был какой-то не такой “черный”. Те обычно не возбухали и исправно отстегивали им бабки. – Ладно, иди отсюда. Еще встретимся, – пригрозили милиционеры. – Идите. И мы будем рады новой встрече с вами, – поправил их нетипичный “черный”. Это была маленькая победа. Но все равно ему было противно. Противно за бисер, который он тут перед ними метал. За то, что он должен ставить на место тех, кого должно туда ставить государство. Следующим, которые его остановят, милиционерам он просто предъявит паспорт... Глава 8 Александр Мохов чистил туалет. Большой, на десять очков. На нем была надета химзащита, а нос и рот он плотно перевязал случайной тряпкой. Потому что если не перевязать, то можно и задохнуться. Может, даже до смерти. Тот, кто считает, что дерьмо пахнет неприятно, просто с ним дела не имел в больших количествах. Это только одна кучка – неприятно пахнет, а когда таких кучек тысячи и они слежались и перебродили на жаре, то это уже почти ОВ – то есть боевое отравляющее вещество. На туалет Сашку бросил старшина, потому что кого-то нужно было бросить, – яма уже переполнилась, того и гляди через верх потечет. На глаза попался Сашка, и старшина, придравшись к чему-то, объявил ему наряд вне очереди. Теперь Сашка булькал вниз, в зловонную жижу, произведенную полутысячей солдатских задниц, ведро на веревке, и, упираясь “всеми четырьмя”, тянул его вверх. Потом перехватывал ведро и тащил его в лес, плеская на сапоги тем, что нес. По идее, сюда нужно было вызвать дерьмовозку, которая в три-четыре захода очистила бы яму, но за нее нужно было платить, а зачем платить, когда можно использовать дармовой солдатский труд таких вот бесчисленных и бесправных Сашек. Бросок... Ведро вверх дном с чавкающим звуком падает вниз, медленно тонет, затягиваясь, как в трясину. Рывок... Тяжелый, удушающий запах волной поднимается вверх, обволакивая липким туманом лицо, ударяя в нос. Ведро качается, плывет наверх, с него течет струями, тягучими каплями падает вниз содержимое. Еще немного... Ведро наверху. Теперь, сильно наклонившись вправо, отставив левую руку, мелкими перебежками к лесу, где вырыта яма. Ведро тяжелое, а нести его, чтобы не испачкаться, желательно на отлете, отчего рука напряженно дрожит. Дойти, подхватить ведро за донышко и, разом освобождаясь от тяжести, плюхнуть содержимое в яму, отпрыгнув от вылетевших брызг. И снова... Эх, жизнь солдатская... Не так Сашка представлял армию, по-другому представлял. Думал, будет трудно, будут тревоги, учения, стрельбы. А тут – ведро... Он и автомат-то всего два раза видел – на присяге и на стрельбище, где им выдали по два патрона. Ведро – вниз... Ведро – вверх... К туалету подошли старослужащие, внутрь не зашли, встали рядком и, о чем-то громко хохоча, дружно помочились на стену туалета. Когда мимо них, с ведром, проходил Сашка, его обругали матом и пнули по заду гак, что он, потеряв равновесие, выплеснул на ноги треть ведра. – А ну – пошел! Воняешь тут! И пнули еще раз, больно угодив носком ботинка в копчик. Да что же это за жизнь такая?.. Такая же, как содержимое ведра, – такая же тяжелая и противная. Дерьмовая жизнь!.. Вечером, когда Сашка закончил работу и возвращался в казарму, его случайно заметил старшина. – Ты чего весь в дерьме-то? – брезгливо поморщился он, поводя ноздрями. – Чтобы через час был постиран, поглажен и подшит. Я проверю! Вопросы? Какие могут быть вопросы?.. – Есть! И вместо того, чтобы лечь спать, Сашка пошел в умывалку и долго-долго, истирая кусок хозяйственного мыла, драил хабешку. Закончил он глубокой ночью и только-только лег, как дневальный проорал: – Р-рота – подъем! Сашка проснулся не сразу, проснулся на десяток секунд позже других и, свалившись со своего второго яруса и торопясь и путаясь в штанах, опоздал на построение. – Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? – рявкнул сержант. А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли. – Ну ты ублюдок! – удивился сержант. – Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем! – А где мне его взять? – чуть не плача, спросил Сашка. – А это меня ни разу не колышет – выроди и скажи, что нашел! – ответил сержант универсальной армейской приговоркой. – Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок! Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку... Сашка вышел из строя и уныло побрел в умывалку. Где ремня, конечно, не оказалось. А без ремня возвращаться было никак нельзя. Были бы деньги, он мог выпросить ремень у каптера, но деньги, присланные из дома, у него украли ночью из кармана. Как еще можно “выродить” ремень, он не знал, но догадывался... В конце казармы, в закутке, на втором ярусе, спал, тихо посапывая, вернувшийся из наряда такой же, как он, солдат. Только еще, может быть, более несчастный, чем он, солдат, потому что даже более слабый и угнетаемый, чем он. Сашка прошел к его койке и осторожно снял с табурета его ремень. Теперь он был с ремнем. А его сослуживец без ремня. Но кого колышет чужое горе?.. Колышет только свое! Сашка застегнул ремень и бегом вернулся назад. – Разрешите встать в строй? – спросил он разрешения сержанта. – Валяй, – кивнул тот, покосившись на ремень, но ничего не сказав. Сашка встал на свое место. Здесь, в строю, он чувствовал себя почти комфортно, потому что был такой же, как все, и был среди всех. А это главное условие выживания в армии – быть как все, быть зеленым в зеленом строю. Как бабочка на листке, которую, если она будет не как листок, обязательно заметят и сожрут. – Взво-од... Смирна-а! – скомандовал сержант. Рядом стоящие солдаты подобрались. – Напра-во! Разом повернулись. И пошли... Неважно куда, важно как – строем пошли, видя перед собой только затылок впереди идущего и слыша дробный стук тридцати шагающих в ногу пар башмаков... Через два дня им выдали “смертники” – смертные жетоны, выштампованные из алюминия, которые они должны были таскать при себе. Медальонов было два – один на длинной цепочке, другой на короткой. Тот, что на длинной, когда их убьют, командир отнесет в строевой отдел части, а тот, что короткий, повесят на ногу, руку или что там уцелеет покойнику, чтобы не перепутать его с другим. А раз им выдали идентификационные жетоны, значит, их повезут на войну. Повезут в Чечню. Ну и ладно, и черт с ним, может, даже и неплохо, что в Чечню, может, там будет лучше! Потому что хуже быть не может. Некуда уже!.. Глава 9 Партизанские войны не имеют ни линии фронта, ни четких временных рамок. Длясь годами, иногда десятилетиями, они никогда не идут беспрерывно. Они, как торфяной пожар, полыхают то в одном, то в другом месте, затухают, незаметно тлея под покровом видимого благополучия, и разгораются с новой силой там, где никто не мог ожидать. В Чечне царило очередное перемирие, которое русские генералы и политики называли окончательной и безоговорочной победой. Базары работали, по улицам ходили мирные граждане, но почти в каждом дворе, где-нибудь за сараем или в огороде среди грядок, был закопан завернутый в промасленную тряпку автомат или даже гранатомет. Но далеко не все свои автоматы зарыли в землю... Высоко в горах, в тени сомкнувшихся крон деревьев, на расстеленной кошме сидели люди. Мужчины. Которые вели по-восточному неторопливую и обстоятельную беседу. Это были не просто мужчины и не просто чеченцы, это были так называемые полевые командиры, пусть не из первых, но и не из последних. Разговор шел о самом насущном – о будущем Чечни и, значит, об их будущем. О том, что будет через полгода-год, в том числе что с ними будет... Если исключить необычный антураж – горы, папахи, кинжалы и автоматы, – все это сильно напоминало открытое партсобрание “первички” времен недалекого застоя: с кворумом, регламентом, докладчиками и прениями сторон. В общем, слушали – постановили... А как иначе? Две трети этих нынешних командиров в свое время были при должностях, были членами партии, освобожденными и неосвобожденными парторгами и председателями профкомов. Человек, наделенный организационными способностями, при любой власти в командирах ходит, а все остальные – в рядовых. Сомневаетесь? А вы по головам посчитайте, кто в главные демократы в бывших республиках выбился. Все те же самые. Отсюда и застарелые привычки... Сегодня на повестке дня стоял один-единственный вопрос – положение дел на текущий период, которое было так себе – хреноватое было положение. Хвастливые отчеты о разгромленных колоннах, сбитых “вертушках”, сожженных танках и бэтээрах были заслушаны, в целом одобрены и приняты к сведению. С предложениями было туже... Счастливые времена, когда русские перли на ура “одним десантным батальоном завоевывать” Чечню и их можно было расстреливать, как мишени в тире, миновали. Война дураков учит быстро – путем отстрела дураков. Те, кто не умер, – поумнели. И перестали уповать на победный опыт Второй мировой с ее резервными армиями, фланговыми охватами и прорывами сводных бронетанковых корпусов, спустившись на грешную землю. На чеченскую землю... Истинными учителями русских стали не генералы Генштаба, а “чехи”. Эти самые полевые командиры... – Что скажешь, Абдулла?.. ...Ну, то есть слово для выступления предоставляется товарищу Магомаеву Абдулле... – Скажу, что мочить надо шакалов!.. – внес предложение Абдулла. Слово “мочить” было не чеченским и даже не русским, но было хорошо узнаваемым и где-то даже модным, потому что его не брезговали ввернуть в оборот политики самого высокого ранга, в том числе президент. Феня въелась в речь русскоговорящего населения бывшего Союза и в саму жизнь. Из прикладного языка коробейников она превратилась в язык межнационального и международного, по крайней мере среди стран ближнего зарубежья, общения. Все согласно закивали, соглашаясь с предыдущим оратором. Хотя многие из присутствующих его недолюбливали и даже побаивались, относя к категории бешеных – тех, кому терять нечего, потому что их руки по плечи в крови русских солдат, так что никакие амнистии им не грозят. Если они придут с повинной, их в тюрьму, раз обещали, не посадят, их просто пристрелят. Абдулла призывал к резне! И все знали почему. Непримиримость Абдуллы объяснялась просто – у него было сомнительное прошлое. Он пятнадцать лет верой и правдой служил русским, вначале на офицерской должности в армии, а потом секретарем райкома партии. Другие тоже служили, но этот особенно рьяно. Когда он пришел в отряд Басаева, рассчитывая на хорошую должность, ему не дали в подчинение ни одного человека, “отправив на кухню”. Открыто ему недоверия не выказывали – чеченцы, в отличие от русских, языками трепать не приучены, помня, что за лишнее сказанное слово можно запросто поплатиться головой, – но в дело не пускали. Тогда Абдулла сколотил свой собственный отряд и совершил ряд дерзких нападений на федералов. О нем заговорили, особенно после того, как он захватил идущую из госпиталя в аэропорт санбатовскую машину и вырезал всех раненых и медицинский персонал. Это было на той первой войне, когда взаимное ожесточение не стало еще нормой и подобная жестокость была в диковинку. Русские в долгу не остались. Они ответили тем, что в один из вечеров взяли в кольцо родовую деревню Абдуллы, выгнали из дворов, арестовали и угнали в неизвестном направлении всех его родственников, спалив дотла их дома. Это была замаскированная под зачистку кровная месть. Потом русские использовали этот заимствованный у противника прием не раз, множа на территории Чечни безвестные братские могилы. Но в тот раз они просчитались – надеясь запугать Абдуллу, они лишь развязали ему руки!.. – Что ты предлагаешь? – Бить русских поодиночке – то же самое, что тыкать в скалу растопыренными пальцами, – витиевато выразил свою мысль Абдулла, чем вызвал общее оживление. На Кавказе любят пышно выражаться. – Нужно собрать наши силы вот так, в кулак, и ударить разом! Против “ударить” – никто не возражал. В принципе. Но собрать силы – больше их сил – вряд ли получится. Россия – она большая. Захватить какую-нибудь населенку, не исключено, удастся, а вот удержать – вряд ли. Это тебе не девяносто пятый. – А мы не здесь будем воевать – мы там, где они не ждут, будем воевать. В России! – рубанул воздух рукой, словно шашкой взмахнул, Абдулла. Предложение бить русских на их территории было заманчивым, но особых восторгов не вызвало. Партизаны всегда и во все времена предпочитают воевать на своей территории, где им каждый камень знаком и каждая ложбинка в помощь. Здесь ты дома, а там... Но, с другой стороны, подрывая армейские бэтээры и “Уралы”, большой славы не добудешь. И денег тоже. О чем не преминул напомнить Абдулла. Начались прения... Долго обсуждали, с какой стороны за это дело можно взяться, где подобрать людей, как незаметно перебросить в Россию оружие и взрывчатку. Что не так-то просто, если помнить, что придется проходить через десятки блокпостов и проверок и что на помощь местного населения рассчитывать не приходится. Нет, не получится, слишком опасно. Там даже гор нет, куда можно уйти и где можно спрятаться. К тому же действовать сообща – значит идти под чье-то начало. А идти под чье-нибудь начало не хотелось – не любят чеченцы, чтобы ими командовали, – каждый чеченец сам себе голова и сам себе командир! – Тогда дайте своих людей! Ага, а сам с кем останешься?.. Непросто договориться командирам друг с другом. Они же не настоящие, они же полевые... Это тебе не регулярная армия, где предложения командира не обсуждаются, а исполняются бегом на полусогнутых. Не поняли Абдуллу, не поддержали. Но отступать он не собирался – гордость не позволяла! Чеченец не должен брать назад свои слова. – Не хотите – как хотите, – сказал Абдулла. Конечно, сказал не так, сказал по-другому, другими словами, но смысл был тот же. Смысл был понятен. Сказать иначе, сказать, что его собеседники струсили, он не мог. Если чеченцев обвиняют в трусости, они тут же хватаются за кинжалы. Или “АКМы”. – Тогда я сам!.. Ну, точно – бешеный. “А что, пусть попробует, – подумали все. – Он попробует – мы посмотрим. Если у него что-нибудь получится, то можно будет собраться еще раз. А если нет...” Но только вряд ли у него что-нибудь получится... Глава 10 – Борт сто семнадцать просит взлет. – Понял тебя. Борту сто семнадцать взлет разрешаю. В общем, – от винта, хотя у современных штурмовиков и перехватчиков винтов не бывает!.. Оглушительно взревели набирающие обороты турбины. Спарка из двух “сушек”, набирая скорость, побежала по взлетно-посадочной полосе... ...Второй месяц Аслан Салаев только и делал, что ни черта не делал, потому что второй месяц “припухал” в полевом лагере. Жизнь в нем была почти пионерская – здоровый сон на свежем воздухе, трехразовое питание, вечерние посиделки у костра. Правда, жить приходилось в армейских, советского еще покроя брезентовых палатках, но в сравнении с каким-нибудь схроном, там, в Чечне, это был верх комфорта. Хотя бы потому, что здесь не нужно было ожидать в любой следующий момент неожиданного выстрела из-за куста, не нужно было маскироваться и спать вполглаза в обнимку с автоматом. Сюда федералам было не добраться, здесь был мир... Лагерь располагался на территории суверенной Грузии в одном из высокогорных районов, куда проверяющие из различных международных организаций не забирались. А если забирались, то загодя предупрежденные чеченцы уходили в лес, а их место занимали грузины, изображавшие членов спортивного общества, отдыхающих на лоне природы. Грузины никогда не любили воинственных, которые только и делали, что воровали у них скот и резали пастухов, чеченцев. Но теперь они сошлись с ними на почве дружбы против русских. Открыто они их не поддерживали, но приют давали. Всегда лучше воевать с могущественным и потому потенциально опасным соседом не своими, а чужими руками. Кроме того, чеченцы были удобной разменной картой в хитромудрых политических играх. Садясь за стол с такими матерыми, как Россия и США, партнерами, Грузии не оставалось ничего другого, как заранее припрятать в рукав пару козырей, отчего и возникли по ту сторону российской границы лагеря, где чеченские боевики отдыхали от войны. По распорядку: молитва, обед, послеобеденные занятия... Но далеко не все бойцы отряда Аслана Салаева прятались от войны в Грузии – кто-то дома. Им было проще, они были местными. По горным, натоптанным контрабандистами тропам чеченцы переходили в Россию, спускались с гор, снимали камуфляж, сменяя его на гражданку, зарывали в укромном месте автоматы и изображали законопослушных граждан, занимающихся мирным сельскохозяйственным трудом. При проверках они предъявляли советские паспорта с пропиской. Придраться к ним было трудно. Нагулявшись на домашних хлебах, они возвращались, сытые и довольные, как мартовские коты. В отличие от своих “братьев” Аслан Салаев торчал в лагере безвылазно. Потому что ему идти было некуда. И нельзя. Он был не совсем типичным чеченцем, потому что и чеченцем-то не был – был русским. Славянские лица в незаконных вооруженных формированиях встречаются не так уж редко – обычно это солдаты-срочники, которые, попав в плен и видя, как “чехи” режут глотки их сослуживцам, предпочитают, ради сохранения головы, встать под знамена ислама. В отличие от них уроженец села Разливы Костромской области Степан Емельянов перешел на сторону “чехов” сам, после того как по пьяному делу набил морду офицеру и, чтобы избежать суда военного трибунала, сбежал из части, прихватив автомат. Он тоже принял ислам и стал Асланом Салаевым. Но до того прошел проверку кровью, поучаствовав в расстрелах колонн федералов и пленных солдат. Чеченцы не доверяли словам, они верили только делам. Он честно отвоевал год, был контужен и отправлен залечивать раны на грузинскую сторону, где вначале “припухал”, а потом в свободное от “припухания” время учил боевиков минно-взрывному делу, так как по основной военной специальности был сапером. Про растяжки он им, конечно, не рассказывал, растяжки его ученики ставить и без него умели, он учил их устанавливать минные поля, обезвреживать мины-ловушки, вытапливать в полевых условиях тол из снарядов, подрывать мосты и здания, обходясь минимальным количеством взрывчатки. – Подходы к лагерю минируются “улиткой”, – рисовал он прутиком на земле карту, помечая точками противопехотки. – В центре – схрон, по окружности расположенные спиралью минные поля. – Вычерчивал похожую на пружину часов, только не такую плотную, спираль. – Таким образом, вы сможете легко проходить минное заграждение, продвигаясь по часовой стрелке по заранее намеченным ориентирам и меткам, а противник попадет на мины... Это была азбука, но незнакомая чеченцам азбука. Не по душе им было саперное дело – им бы коня и кинжал в руки. Ну, или в крайнем случае гранатомет и джип “Чероки”. Не к лицу чеченскому мужчине на брюхе по грязи ползать и землю лопатой ковырять. Но вступать в открытые бои у чеченцев силенок уже не хватало, поэтому они осваивали новую для них минно-взрывную тактику войны, минируя дороги, машины и здания. Так что Аслан Салаев пришелся как нельзя кстати, сделав быструю карьеру от рядового бойца до минера-инструктора. Ну и ладно! Лучше учить других в “пионерском лагере” в Грузии, чем ходить в атаки на федералов в Чечне. Чем дальше от фронта, тем целее будешь! Или не так? – Ложимся на боевой курс... “Сушки” синхронно свалились на крыло и, проткнув облака, устремились к земле. В полетном задании у пилотов значились две цели. Цели были на территории суверенного, граничащего с Россией государства, но с высоты нескольких тысяч метров линия границы не видна... – Работаем, – сказал в микрофон командир звена. Пуск! Сорвавшиеся с консолей ракеты, обгоняя самолеты, пошли к земле. “Сушки”, заложив вираж, легли на обратный курс. ...Дождя не было. И молнии не было. Был теплый солнечный день. Но вдруг среди этого ясного неба грянул гром. Да еще какой! Что-то страшно ухнуло так, что задрожала земля. От склонов ущелья отразилось и пошло гулять многоголосое эхо. Среди деревьев поднялось несколько черных фонтанов, вниз густо посыпались посеченные осколками и сорванные взрывной волной листья, ветки и сучья. Люди, лежащие в палатках и сидящие возле костровищ, попадали кто куда и, извиваясь ужами, поползли искать ямки, в которые можно залечь или хотя бы засунуть головы. Инстинкты, приобретенные на войне, сработали раньше, чем сознание. Еще один взрыв потряс лес, и все стихло. – Кто стрелял, откуда? Твою мать!.. Орали возбужденные и напуганные чеченцы. Орали не по-чеченски – по-русски. И матерились тоже по-русски!.. Тем более что им только и оставалось, что материться, так как противника видно не было. Противник достал их черт знает откуда, достал и здесь! Но как они узнали? Откуда?! Какая сволочь навела русских на лагерь? Большого урона обстрел чеченцам не нанес – больше лесу, – но продемонстрировал серьезность намерений России. Что было правильно истолковано другой стороной, было истолковано как приглашение к началу переговоров. В политике всегда так – прежде чем дипломаты станут друг дружке улыбаться и ручки жать, военные должны свой дурной характер продемонстрировать, обронив пару бомбочек. А иначе кто тебя всерьез воспримет? Военные продемонстрировали. В Тбилиси намек поняли. И после вялого обмена нотами “дом отдыха” закрылся. По крайней мере этот... Удачно проведенная операция лишила чеченских партизан еще одной лежки и еще одного маршрута снабжения. Бегать за бандитами по лесам – дело неблагодарное и безнадежное, куда проще отрезать их от баз снабжения, лишая возможности пополнять бое– и продуктовый запас. И тогда они сами из леса выйдут. Федералы наступали. Не явно, но верно вытравливая боевиков из укрытий, как тараканов из щелей, куда они забились, даже из тех, которые были не в их доме, которые были на соседней кухне. Времена открытых боестолкновений остались в прошлом, теперь обе стороны действовали исподтишка, нанося точечные, хорошо выверенные удары по тылам друг друга. И этот процесс обещал быть затяжным. И кровавым... Но как они узнали?! Глава 11 По степи гулял ветер, катя неизвестно откуда и куда круглые кусты перекати-поля. Зацепиться им было не за что, потому что вокруг не видно было ни одного деревца, ни одного препятствия, и они неслись себе дальше, скользя по земле, как по полированной доске, как по гладкому стеклу, перескакивая с кочки на кочку. Степь, кругом одна только степь без конца и края... И вдруг словно земля разверзлась – обрыв и море – чинк плато Усть-Юрт. И далеко внизу невероятная, невозможная, бьющая в глаза синева – Аральское море. Летят шары перекати-поля вниз, парят, мечутся в восходящих потоках воздуха, как волейбольные мячи над сеткой, падают в воду. Берег пустынен: ни корпусов санаториев, ни домов, ни пирсов не видно, – огромные, на сотни километров пляжи, и хоть бы один человек! Никого! Заброшенное, высыхающее море, вокруг которого только пустыни с редкими войлочными юртами пастухов-казахов. Безбрежная вода в окружении бескрайней земли. Гиблое место... Но что это? Какая-то точка в море... Неужели корабль? Да ну, откуда ему здесь взяться? На этом море давно не осталось никаких судов, суда Аральской флотилии ржавеют на берегу, потому что высыхающее, скукоживающееся, как шагреневая кожа, море отступило от портов на многие километры, и пирсы и портовые стенки теперь торчат из песка на суше подобно гнилым зубам. И все же это не мираж – это судно, вернее, моторный катер, а если быть точным – большая надувная лодка с подвешенным на транцевой доске японским мотором, – идет, вспенивая носом воду, переваливаясь с борта на борт на мелкой волне. В лодке несколько человек. – Там, – кивнул сидящий на руле кормчий куда-то влево и назад, – остров Барса-Кельмес. Раньше на нем заповедник был и метеостанция. Барса-Кельмес в переводе с казахского означает – “пойдешь – не вернешься”. – Почему не вернешься? Убьют, что ли? – поинтересовались пассажиры. – Зачем – убьют? – удивился кормщик. – На него много-много лет назад охотники по льду пришли, которые сайгу по степи гнали, а лед растаял. Другая зима теплой была, лед не встал, и им пришлось на острове целый год жить. Отсюда и Барса-Кельмес – пойдешь и не вернешься. Пассажиры понимающе кивнули. Пассажирами моторки были сплошь лица кавказской национальности, которые море до того только в кино видели, а в жизни лишь горы и поэтому сидели притихшие и слегка напуганные. Винт равномерно молотил воду, толкая лодку вперед, и она прыгала с волны на волну, как норовистый конь. – Если движок не сломается, через шесть часов будем на месте. Лодку и мотор пассажиры привезли с собой на поезде, щедро заплатив проводнику багажного вагона. И лодка, и мотор были японскими и были новенькими, только-только из магазина. А вот кормщик был из местных, был нанят за баснословные для этих мест деньги – за пятьсот долларов. Когда-то давно он был капитаном рыболовецкого траулера, тягал сетями рыбу, сдавая ее на местный рыбоперерабатывающий комбинат, и знал это море лучше, чем собственную ванну. Но потом море ушло, рыба передохла, а вытащенные на берег траулеры заржавели. Несколько месяцев капитан охранял свое судно, а потом, сняв с него все медяшки и снеся их в пункт приема металлолома, устроился сторожем в почтовом отделении. И думал, что уже никогда не выйдет в море. А вышло вон как... Ровно ревущий мотор, солнце, отблескивающее в воде, прохладный, пахнущий солью ветер, упруго бьющий в лицо, – хорошо!.. – Вон он, наш остров, – показал вдаль капитан. Где-то далеко, у самого горизонта, в морской синеве желтым бугорком вспучился остров. – Раньше, еще при царе, сюда прокаженных ссылали. Его так и называли – остров прокаженных. Лучше места для лепрозория было не придумать – кругом море, а за морем пески. Некуда бежать! Здесь они, бедолаги, всю жизнь и жили, здесь и умирали. А потом его военные для своих нужд приспособили. Остров рос, словно вылезал из-под воды. Остров Возрождения. Капитан взглянул на старую морскую, с отмеченными глубинами и фарватерами карту. Она, конечно, действительности не соответствовала, потому что уровень моря упал на несколько метров, но общее представление о том, где глубже, а где мельче, давала. – Мы с этой вот стороны подойдем, – показал капитан. – Раньше бы нас сюда на пушечный выстрел не подпустили, раньше здесь сторожевики шныряли, и самолеты, чуть с курса собьешься, они тут как тут – врубят прожектора, развернут орудия и орут по громкоговорящей связи: “Немедленно покиньте запретную зону, в противном случае будет открыт огонь на поражение”. И предупредительным под нос или корму садят, чтобы быстрей дошло! Жуть!.. У нас как-то на эмэртешке двигатель заглох, не запускается ни в какую, хоть плачь, а на море шторм баллов шесть и прогноз на дальнейшее ухудшение до восьми. В общем, карячится скорая хана! А берег рядом – рукой подать, как раз этот вот островок. Ну мы выходим в эфир сигналом SOS и думаем, что нас сейчас спасать будут. А они хрен на рыло – подошли двумя катерами и орут в матюгальники, чтобы мы валили отсюда подальше. А как валить, когда у нас хода нет? Я им семафорю – мол, так и так, капитан такой-то, нахожусь в бедственном положении, прошу в соответствии с международной конвенцией спасения на море отбуксировать судно в порт для ремонта. А они меня в ответ по матери и пулеметную очередь поверх надстроек. Такое положение – или ко дну иди, или к стенке вставай. В общем, подогнали они буксир, завели трос, оттащили нашу эмэртешку подальше в море и обрубили конец, предупредив, что если еще раз нас увидят, то потопят к чертовой матери. И потопили бы – запросто! Такая секретность была! А теперь... Теперь на острове ничего не было – ни сторожевиков, ни самолетов, ни людей. Лодка мягко ткнулась в берег. – Навались! – зычно крикнул капитан, налегая на борт. Разом дернув, выволокли лодку на берег. Куда идти, было непонятно. Пошли наугад, в глубь острова. Через полчаса увидели “колючку” – остатки огораживающего военный городок забора с выцветшими предупредительными – “Стой! Запретная зона!” – надписями, а за забором руины – полуразрушенные, с дырявыми крышами здания. Если бы они стояли на берегу, их давно бы растащили по кирпичику, но сюда, на край земли, мародерам было не добраться. Кавказцы вытащили и развернули какую-то бумажку, где был от руки нарисован план. – Туда. Прошли мимо казарм, через плац. Снова наткнулись на колючую проволоку и вышки. Это была зона в зоне – сюда они и шли. Миновав разбитое КПП, приблизились к выкрашенному белой краской одноэтажному корпусу. Зашли внутрь. Повсюду валялась поломанная мебель, под ногами хрустело стекло. На уцелевших дверях остались номера и надписи “Лаборатория номер 2” или “номер 5”, внутри на стеллажах стояли какие-то клетки: Кое-где висели предупреждающие таблички: “Внимание! Без защитной одежды не входить!” То и дело заглядывая в план, кавказцы шли дальше. Перед одной из дверей они остановились – перед железной дверью с облупившейся краской. Ухватившись за скобу, потянули ее на себя. Дверь со скрипом, похожим на стон, открылась. Внутри стояли покореженные, разбитые промышленные холодильники. Пол был усыпан битой химической посудой, разломанными стеклянными шприцами и ампулами. Кавказцы облазили все углы, подняли, сунули в сумку несколько десятков случайно уцелевших ампул. Но то, что искали, они здесь, похоже, не нашли. Еще раз обойдя все помещения, они вышли из корпуса, обогнули его и зашагали в глубь острова, туда, где была свалка. Не простая, потому что тоже огороженная “колючкой” и тоже с предупреждающими надписями. Покрутив в руках план и походив туда-сюда, подошли к отмеченному крестиком месту, копнули лопатой. Подцепили, выворотили из-под песка какие-то кости. Стали рыть дальше, расходясь во все стороны. Наконец под лопатой что-то звякнуло... Это был металлический ящик. Не один. Ящиков было несколько, хаотично брошенных друг на друга и присыпанных землей. Они-то им и были нужны. Простые, как сама правда, кавказцы не мудрствуя лукаво стали выламывать прихваченным из корпуса ломом дверцы и вытаскивать из ящиков металлические круглые контейнеры, помеченные какими-то значками и надписями. Большинство тут же отбрасывали, но несколько сунули в принесенный с собой мешок. Похоже, они знали, что искали... Еще несколько лет назад здесь кипела жизнь – в порту, к причальной стенке, то и дело пришвартовывались пришедшие из Аральска суда, с аэродрома взлетали самолеты, по чисто выметенным дорожкам браво шагали заступающие в караул военные, в лабораторных корпусах толклись люди в белых халатах... О том, где они находятся, никто не знал. Даже их близкие. Родственники и друзья посылали им письма и телеграммы на московский адрес, а приходили они сюда – за тысячи километров от столицы. Наверное, более секретной точки на карте бывшего Союза не было, потому что здесь, среди безлюдных пустынь, ровнехонько посреди Аральского моря, вдали от цивилизации и любопытных глаз иностранных разведок, ковалось оружие для будущей войны. Не простое оружие, а массового поражения. На острове Возрождения в недалекие застойные времена разрабатывалось, испытывалось и доводилось до ума бактериологическое, химическое и черт знает еще какое оружие. Лучшего места для такого дела найти было нельзя – любой подозрительный человек вычислялся здесь еще на подходах, еще на железнодорожной станции города Аральска, откуда ему было еще триста верст по морю киселя хлебать. А с другой стороны, с востока или запада, к морю подобраться было нельзя, так как там никаких городов не было – одни лишь пески, вышки релеек и разбросанные на сотни километров друг от друга воинские точки. Связь острова с большой землей осуществлялась только морем и воздухом. Из военных НИИ сюда доставлялись опытные партии боевых отравляющих веществ и сотни кроликов, обезьян и прочей подопытной живности. Обезьян везли в трюмах барж, отчего они сильно страдали от морской болезни, в точности так же, как их старшие братья, – они отказывались от еды, стонали и пачкали клетки. На острове их растаскивали по вольерам, сытно кормили, поили, а потом убивали, травя и заражая самыми страшными болезнями. Поговаривали, что на остров привозили не только обезьянок, но и живых людей, вернее, не людей, а зэков, приговоренных к смертной казни, которых тоже травили и заражали, проверяя действие на человеческий организм тех или иных препаратов. Здесь они и умирали в страшных муках и здесь же захоранивались вместе с обезьянами в общих скотомогильниках, присыпаемые толстым слоем хлора и извести. Хотя, может, это просто сплетни. Когда держава, которой нужны были новые виды оружия, развалилась, об острове забыли, прекратив его финансирование. С ученых взяли подписку о неразглашении и отправили их куда подальше. Немногих живых еще обезьян расстреляли из автоматов солдаты караульного взвода, стащив трупы баграми в одно место и зарыв в землю. Потому что кормить подопытных животных было все равно нечем, а вывозить на Большую землю дорого и опасно. Скоро на острове осталось лишь несколько биологов, которым некуда было податься, и взвод солдат-срочников, который охранял брошенные корпуса, вернее, то, что там еще оставалось. А осталось много чего! Но солдаты менее всего думали о сохранности имущества и более всего о задержавшемся дембеле. Когда за ними, с запозданием на три месяца, прибыла баржа, смены на ней не оказалось. Республика Казахстан стала суверенной страной со своим, не подчиняющимся Москве правительством, которому было не до каких-то там чужих секретных зон. Посылать же российских солдат на не принадлежащий России остров было чревато международным скандалом. Можно было попытаться заключить международный договор о совместном использовании принадлежащей Казахстану территории, но кто бы его стал подписывать?! Никто бы не стал, потому что для этого пришлось бы признать, что Союз, в нарушение всех международных норм и договоренностей, разрабатывал бактериологическое оружие. Остров Возрождения – это не Байконур, которым можно гордиться. Пока облеченные властью чиновники в Москве ломали головы над решением проблемы, она разрешилась сама собой. Снизу. Озверевшие от ожидания оказии дембеля взяли баржу на абордаж, побросав свои пожитки в трюм. Удержать их здесь было невозможно даже под угрозой расстрела, и трое командовавших ими офицеров бросились вслед за личным составом на последний отчаливающий от берега пароход. Тем более что им тоже уже несколько месяцев ничего не платили. За офицерами побежали последние бездомные биологи. Жить на острове без подвоза продуктов питания, топлива и множества других необходимых в быту предметов первой и прочих необходимостей было невозможно. Здесь даже Робинзон Крузо скис бы. Все это было похоже на паническое бегство. Это и было бегством... Остров был брошен вместе со всем его содержимым. Единственное, что успели сделать ученые, это вытащить и зарыть наиболее опасные контейнеры на скотомогильнике. После этого здесь пару раз появлялись представители казахских властей и заплатившие им немаленькие деньги за ознакомительную экскурсию журналисты. Потом – никто. Кроме этой вот лодки... Кавказцы пришли на берег не с пустыми руками, пришли навьюченные мешками. – Давай, поплыли, – сказали они. – Плавает только дерьмо, по морю ходят, – поправил их кормщик. Лодку стащили на воду и толкнули ее от берега. Японский мотор завелся с пол-оборота. – Вы там хоть нашли, чего хотели? – неосторожно поинтересовался капитан. Кавказцы промолчали. Обратно пришли без приключений по спокойной воде. Пришли точно в то же место, откуда отправились в плавание, как и обещал капитан. Когда пристали к берегу и вытащили весь груз, кавказцы вытащили ножи и пропороли резиновые борта новой японской лодки, бросив ее на мелководье. – Вы что делаете?! – ахнул капитан. – Зачем, лучше бы мне ее оставили, раз она вам не нужна! Кавказцы только ухмыльнулись. – Зачем мелочиться? – сказали они, отволакивая подальше и бросая в воду новенький японский мотор. Капитан перестал возмущаться, почуяв недоброе. – Иди, – сказали ему. – Куда идти? – настороженно спросил он. – Домой иди, шашлык делать. Иди-иди... Капитан, косясь на пассажиров, сделал неуверенный шаг в сторону. И еще один. – Эй, стой, а бабки? – крикнул один из кавказцев, вдруг вспомнив и вытащив из кармана пятьсот долларов. Мгновение капитан сомневался, но потом сделал шаг назад, ухватив пальцами деньги. Деньги ему были очень нужны. Кавказец быстро перехватил его руку, дернул капитана к себе и, легко развернув спиной и прижав к своей груди, другой рукой чиркнул ему поперек горла ножом, которым только что дырявил лодку. Чиркнул и брезгливо, с силой отпихнул капитана от себя, чтобы не испачкаться. Капитан, страшно кругля глаза и хватаясь руками за шею, забулькал горлом. Сквозь его пальцы и из открытого рта потекла кровь. Он еще успел сделать несколько шагов и рухнул лицом вниз в песок. Кавказцы забросили на плечи мешки и, о чем-то оживленно и весело разговаривая, пошли прочь. Через неделю двое из них умерли от воспаления легких или, может быть, не от воспаления, а еще от чего – диагноз могли поставить только врачи, а к ним больные не обращались, потому что ближайшие врачи были только в русском военном госпитале, куда им путь был заказан. Они умерли, и их похоронили на родовом кладбище. Их смерть никого не удивила, за последние годы в Чечне к смерти привыкли, как к неизбежному и, в общем-то, обыденному событию. Странным было только то, что они погибли не от пули, осколка или штык-ножа, а от какой-то болезни. Но, видно, уж так было богу угодно. Вернее, в их случае – Аллаху... Глава 12 – Заработать хочешь? А кто не хочет? Все хотят! Делать-то чего? А ничего особенного делать не надо было – всего-то перегнать машину из Чечни в Россию и оставить ее в определенное время в условленном месте, откуда ее чуть позже заберет покупатель. Вот и все! И даже убивать никого не надо! За такое дело да за такие бабки с удовольствием возьмется каждый второй чеченец. Если не первый! Но каждому его не предложили – предложили Вахе Мадаеву. Он, конечно, с радостью согласился, потому что сидел без работы. Ну нет в Чечне работы, так как вся работа, которой обеспечивает население федеральная власть и за которую исправно перечисляет зарплаты и премиальные, существует только на бумаге. И те многочисленные школы, детские сады и больницы, которые нанятые бригады каменщиков, плотников и штукатуров в рекордные сроки восстанавливают из руин, тоже существуют на бумаге – в отчетах местных чиновников. Равно как не закупленные стройматериалы и горючка, которую сожгла воображаемая строительная техника. А если вдруг из центра прибудет комиссия, то им покажут груду кирпичей, объяснив, что это и есть вновь отстроенная школа, которую накануне взорвали боевики, сразу после того, как туда завезли новую мебель, компьютеры и оргтехнику. И, получается, надо эту школу отстраивать вновь... Откуда при таком положении дел рабочим местам взяться? Вот и приходится населению крутиться, кто как может, – женщинам на базаре торговать, мужчинам фугасы на дорогах закладывать за сто баксов штука... Вахе, считай, еще повезло! Он получил ключи от новенькой “девятки” и деньги на дорогу. Много больше, чем если тратиться на один только бензин. Потому что машина с кавказскими номерами и водителем-чеченцем на одном только бензине далеко не уедет. На первом же блокпосту “девятку”, естественно, тормознули. – Выходи! Он вышел. – Командир, зачем так, давай договоримся... Чечня жила по законам рынка – здесь все со всеми договаривались. И сейчас тоже договорились. За две сотни. – Проезжай. Блокпосты считались у федералов самым хлебным местом, здесь за деньгами даже бегать не надо было – они сами к тебе приезжали, своим ходом, и сами в руки лезли. Вот уж воистину – кому война, а кому мать родна... Так было и будет – кому-то на войне бесплатно умирать, а кому-то деньги лопатой грести. Война еще тот базар, где на любой товар покупатель найдется – этому патроны нужны, тому тушенка, эти партию гранатометов купят, другие – тонну соляры и списанную, но на ходу машину. Кто на чем сидит, тот с того и имеет. Кто блокпост охраняет – с шлагбаума кормится, кто на матобеспечении сидит – с матценностей пенку снимает. Если не повезло, если совсем ничего за душой не имеешь, то можно торговать жизнями. Чужими. Можно арестовывать “чехов”, а потом возвращать их родственникам за деньги. – Стой! Куда едешь? – В Ставрополь. Сотка... – Чего везешь? – Ничего не везу. – Тогда багажник открой. А если не открывать? Тогда еще две-три сотки сверху – и езжай на все четыре стороны. Конечно, можно упереться и ничего не давать, но как бы себе дороже не вышло, потому что тогда у тебя непременно найдут патроны, автомат или снаряженную гранату. Или просто полоснут вдогонку очередью поперек заднего стекла, и ничего им за это не будет. Так что лучше платить. Сколько? По-разному. Это зависит от общего состояния дел в Чечне, от того, откуда прибыло несущее службу подразделение, частоты командировок, времени их возвращения домой. Те, кто живет дальше и ездит в командировки в Чечню реже, – берут больше. Те, что живут рядом и не вылазят из Чечни годами, могут позволить себе снизить тарифы, понимая, что то, что им положено, от них не уйдет. Кто только что заступил на пост и еще не разобрался в существующих расценках, стесняется брать много. Кто собирается возвращаться домой – дерет три шкуры, детям на гостинцы, жене на пальто. И, как ни странно, такое положение дел устраивает всех: личный состав, понятно почему – потому, что они берут, делясь с офицерами; государство – потому, что левый приработок гарантирует приток на войну добровольцев, которым даже боевые можно не платить, достаточно лишь автомат с патронами выдать; чеченцев – потому, что они имеют возможность протащить через блокпост в любое время дня и ночи кого угодно и что угодно – хоть целый танк. За многие годы рынок войны сложился, тарифы устоялись. И не только в Чечне, но за ее пределами тоже. – Стоять!.. Это уже не военные, это уже гаишники, которым тоже жить надо и для которых машина с чеченскими номерами все равно что валяющийся на дороге бесхозный кошелек. – Куда едем?.. – Чего везем?.. – Почему нарушаем?.. Итого: три сотки, как с куста. И хоть бы кто в багажник сунулся! А мы еще гадаем: как в Россию оружие попадает? Так и попадает! Хотите, чтобы не попадало, – выпишите из Германии десяток тамошних полицейских и поставьте их на трассе. И все, и никаких отдельных батальонов ДПС и ОМОНов не понадобится – “КамАЗы” понадобятся, изъятую контрабанду вывозить, и еще бланки штрафных квитанций на сумму, сопоставимую с бюджетом среднего российского региона! Но не выписывают. Не ставят... – Стой!.. Куда едешь?.. Спустя двое суток Ваха въехал в Москву. На переднем сиденье у него лежал раскрытый атлас с помеченным фломастером маршрутом. Документы на машину он должен был оставить в бардачке, а ключи у покупателя были свои. Направо. Налево. Опять налево... Большой город Москва. Но все равно тесный, хоть и большой, – не протолкнуться. Поворот. Еще... И вдруг, ни с того ни с сего – удар! Что немудрено в такой толчее! Удар... и тут же, без паузы, мат-перемат! – У тебя что, мать твою, глаз нет?! Из большого черного джипа полезли крепкие ребята в одинакового покроя пиджаках, дернули на себя дверцы “девятки”, да так, что чуть с мясом не вырвали. – Ну ты попал!.. Ты че, чурка, только-только с ишака слез? Ваха вспыхнул и, уже не думая о последствиях, разблокировав дверь, рванулся навстречу обидчикам. В руках у него сверкнул нож. Но пырнуть он никого не успел – его сбили с ног, опрокинули, насели сверху втроем и стали мутузить куда ни попадя, втолковывая параграфы правил дорожного движения. Потом подняли и бросили в джип. В “девятку” сел один из потерпевших. – Поехали! Водитель джипа рванул с места. Куда ехали, Ваха не видел, но даже если бы видел, все равно бы не понял. Но ехали недолго. Машина остановилась. Кто-то ухватил Ваху за воротник и, рванув верх, выволок из джипа. Сопротивляться он не мог – руки ему за спиной сцепили “браслетами”. Он мог только таращить глаза и злобно скалиться. – Выходи! Джип и пристроившаяся сзади нее “девятка” стояли посреди какого-то двора. Вокруг были стены. Позади наглухо закрытые ворота. Хрен убежишь! Ваха вспомнил про груз в “девятке” и попытался решить дело миром. – Я вам деньги дам, у меня есть! Парни только ухмыльнулись. Зачем им были его деньги, если у них была его “девятка” и был он сам? Кто-то уже копался в багажнике, выковыривая из запаски и бросая на асфальт какие-то белые свертки. – Что это? – спросили его. – Не знаю, – замотал головой Ваха. Один из парней, поддев полиэтилен перочинным ножом, вспорол мешок, понюхал и попробовал похожее на сахар содержимое на язык. Но сладко не стало. Стало горько. – А вот еще... На асфальт упали новые мешки. И легли электронные наручные часы, соединенные проводком с какой-то коробочкой. Часы шли. Тикали часы... – Похоже, влип ты... По самые гланды!.. Ваха посмотрел на разбитый поворотник джипа, на стены, на закрытые ворота и вдруг понял, что дело вовсе даже не в поворотнике... Глава 13 В региональном общественном фонде аналитических исследований кипела работа. Название не вполне отображало сути данной организации. Вернее, вовсе не отображало. Потому что эта организация была далеко не регионального масштаба, была не общественной, так как создателем ее выступила не инициативная группа и не организация, а один человек, и менее всего была фондом, по причине того, что деньги туда поступали исключительно из одного источника. Из бюджета. Хотя и длинным и извилистым, через цепочку коммерческих банков и финансовых посредников, путем. Фонд был ширмой, за которой шла незаметная для общественности и СМИ работа по обсчету вариантов вывода России из затяжного кавказского кризиса. Конечно, ею занимались и госструктуры, но те занимались “мягкими” сценариями, а фонд – всеми остальными. “Политически безответственному” фонду позволялось прорабатывать планы, которые были непозволительны госучреждениям. Пока госчиновники искали щадящие пути урегулирования вопроса, фонд обсчитывал кардинальные. Те, которые, возможно, никогда не будут осуществлены, но которые тем не менее должны быть подготовлены, детально проработаны и доведены до сведения заказчика. Потому что в большой политике прорабатываются все возможные варианты действий, а не только те, которые желательны обществу. О тех и так все знают! А вот над чем работают различные “частные фонды”, “центры” и прочие “инициативные группы” – попробуй узнай. Только – попробуй!.. Региональный общественный фонд аналитических исследований уже несколько недель подряд обсчитывал сценарий принудительной депортации чеченцев с исконных территорий – куда подальше. А почему бы и нет – не в первый раз. Номинально являясь частной организацией, фонд мог себе позволить обсчитывать что угодно, хоть даже переселение марсиан на компактное поселение в Вологодскую область. Два десятка человек, по восемь часов в день, не разгибаясь, сидели перед жидкокристаллическими мониторами, вводя в компьютеры статистические данные, вычерчивая маршруты и графики. Каждый отвечал за свое направление. Кто-то за финансы. Кто-то за военную часть операции. Кто-то за транспортировку... Потому что депортация – это в первую очередь перевоз энного числа человеческих душ и их багажа из точки А – за две с половиной тысячи километров, в точки Б, В, Г, Д и так вплоть до Я. И сколько, интересно знать, для этого понадобится поездов и машин? Чтобы ответить на этот вопрос, следует ввести первую составляющую – ожидаемый грузопоток. Который зависит от числа ожидаемых переселенцев. Сколько в Чечне на сегодняшний день проживает человек? Согласно последним данным Госкомстата, семьсот семьдесят – семьсот восемьдесят тысяч. – Какая у тебя ожидается убыль? – повернулся специалист, отвечавший за грузопоток, к своему коллеге. – Что-то около процента безвозвратных потерь и еще два-три разбегутся, – ответил тот, потому что обсчитывал силовую фазу операции. Безвозвратных – это тех, которые окажут вооруженное сопротивление, будут убиты и никуда не поедут. – Спасибо... Итого – минусуем тридцать тысяч. В остатке семьсот пятьдесят тысяч. Все равно много... Теперь прикинем, сколько понадобится единиц автотранспорта для организации бесперебойного пассажиропотока, учитывая, что операция должна продлиться не больше нескольких дней? Потому что если больше, то на ситуацию начнет влиять международное сообщество... В средненький автобус, если плотненько, можно вбить человек сорок. Но у каждого из них будут при себе узлы и чемоданы, значит, войдет только двадцать. Но они повезут с собой детей, которых можно посадить на колени, – и значит, пассажировместимость можно увеличить до тридцати человек на каждую транспортную единицу. То есть для подвоза депортируемого населения к железнодорожным станциям потребуется двадцать пять тысяч автобусов. Это если везти всех единовременно, а если челночными рейсами, то раз в десять меньше. Но нужно взять поправку на протяженность маршрутов и скорость движения, зависящую от состояния дорог и климата, на принудительную погрузку, боевые действия и форс-мажорные обстоятельства, отчего количество “ходок” на каждый автобус придется уменьшить на треть. Затем учесть коэффициент транспортных потерь – машины старые, дороги плохие, с серпантинами, камнями, минами и стреляющими из-за угла боевиками. Минимум пятая часть транспорта будет утрачена. Не всегда автобусы пойдут с полной загрузкой. Из дальних населенок, где живут две-три семьи, они могут вернуться полупустыми. Что тоже повлияет на конечную цифру. Итого потребуется минимум три с половиной – четыре тысячи автобусов. Которые “сожрут”... Сколько же они будут сжигать тонн горючки в сутки? Это к тому, чтобы решить, сколько понадобится бензозаправщиков, которые будут подтаскивать бензин и соляру из России. С учетом перегруза и горного профиля дорог? И сколько нужно будет масла? Запасной резины? Запчастей? И грузовиков, которые повезут эти запчасти и резину? И передвижных ремонтных мастерских для обслуживания автобусов, бензозаправщиков и грузовиков? И тягачей, для того чтобы доставить их в мастерские? Машин, бэтээров, танков и “вертушек” для сопровождения колонн, охраны пассажиров и дорог? Горючки для бэтээров, танков и “вертушек”... Впрочем, они пойдут по другой статье, они – забота армии. А вот организовать и развести транспортные потоки – нет. Это стратегическая задача, которая рождает целый куст новых вопросов. Какой среднестатистический пробег будет приходиться на одну транспортную единицу? И какова пропускная способность чеченских дорог? Грузоподъемность мостов? Глубина бродов и переправ? Крутизна подъемов и спусков? Смогут ли разъехаться на узкой горной дороге гражданский “Икарус” и бээмпэшка? И где могут встретиться такие узкие места? И сколько и какой строительной техники нужно для расширения дорог или хотя бы оборудования площадок, для расхождения встречных транспортных потоков? Сколько автобусов смогут единовременно вместить грузовые площадки железнодорожных пакгаузов и привокзальные площади? Как разойтись идущему под разгрузку и порожнему транспорту? Кто будет направлять и регулировать на дорогах возросшее движение? ГАИ, ВАИ? Сколько им понадобится машин и горючки? Как вообще все это будет происходить?.. А как у всех... ...Суматоха... Отчаянный лай рвущихся с цепей псов, рык разворачивающихся в тесноте улиц тяжелых армейских грузовиков и бэтээров, хруст сминаемых колесами и гусеницами заборов, густой, сизый, ползущий по дворам дым дизельных выхлопов. Крики команд и крики женщин. – Первый взвод, слуша-ай мою команду!.. На-лево, бего-ом марш!.. Дробный топот сотен топчущих чужую землю ног. И тут же удары подкованных башмаков в калитки и ворота. Выстрел! Еще один!.. Отчаянный визг подстреленной собаки. – Выходите! Живее, ну, живее!.. Растерянные женщины и дети перед горами сваленных на земле пожитков. Устало-монотонные голоса командиров, в тысячный раз разъясняющих права и обязанности переселенцев. – Вы можете взять с собой документы, деньги, личные вещи и по три места багажа на каждого члена семьи... А куда девать все остальное, что годами наживалось?! Надрываясь, женщины тащат из домов перины и подушки, пытаясь вынести все. Испуганные, ничего не понимающие дети жмут к груди любимые игрушки. – Оставьте, это нельзя! И это... Солдаты расшвыривают горы барахла, собирая неумещающийся в автобусы негабаритный груз в огромные, которые потом сами же растащат, кучи. Женщины из последних сил цепляются за свои подушки и кастрюли. – Три места! Вам же было сказано – не больше трех мест! – орут, рвут у них из рук скарб солдаты. Внезапно где-то на окраине вспыхивает короткая, но жесткая перестрелка. Дробно стучат автоматные и пулеметные очереди, ухает одинокая граната. Все – тишина! Несколько человек пытались прорваться через внешнее оцепление в лес, но их расстреляли окопавшиеся по периметру деревни автоматчики. Кроме оцепления, по округе шныряют вооруженные до зубов дозоры, а небо барражируют “вертушки”. На дороге, куда сгоняют жителей, замерли автобусы – разноцветные, пропылившиеся “Икарусы” и “пазики” с бумажками с написанными от руки номерами на лобовых стеклах. Целая пропадающая за поворотом колонна. Солдаты режут на ломти, сортируют и направляют толпу. – Вы – стоять!.. Вы – пошли вперед... Толпа сочится по узкому коридору выстроившихся в две шеренги солдат, ощетинившихся упертыми в людей автоматами. Все взвинчены и готовы стрелять. Воющих, плачущих, всхлипывающих, тянущих за собой испуганных детей женщин впихивают в автобусы. Вслед им швыряют узлы и баулы. Заплаканные лица липнут к стеклам, чтобы еще раз, может быть последний, взглянуть на свой дом. Пошла зачистка... Деревню обыскивают, рассыпавшись отделениями по улицам, методично обыскивая дом за домом, вышибая двери, заглядывая в каждый угол, протыкая сено длинными железными штырями. Кого-то обязательно находят и, избивая прикладами, гонят к автобусам. Кого-то, кто уже не может идти сам, волокут за руки. Всё?.. Все погружены? Монотонно урчат на холостом ходу двигатели, суетливо бегают туда-сюда солдаты, из автобусов слышен приглушенный вой и плач. – Поехали, поехали!.. Колонна, извиваясь пестрой змеей, бесконечно тянется по дороге. Интервал между машинами двадцать метров. Впереди, хищно поводя стволами, идут “бээмпэшки” с солдатами на броне. Сзади, все дальше и дальше, остается пустая, разоренная, с распахнутыми воротами, с дверями настежь деревня. И все глуше и глуше слышно, как страшно и безнадежно воют оставленные во дворах и так и не отстегнутые от цепей собаки. Сотни колонн, стекая с гор, медленно ползут по дорогам, сближаясь, догоняя одна другую, сливаясь друг с другом в одну бесконечную скорбную ленту, которую втягивает в себя и поглощает железная дорога... Ах да, чуть не забыли – вагоны!.. Ведь нужны еще вагоны! Сколько их потребуется для перевозки семисот пятидесяти тысяч потенциальных пассажиров? Безбилетных пассажиров, которые поедут за счет государства, потому что поедут не по своей воле, туда, куда им не надо и не хочется. Причем в теплушки их, как во времена Сталина, не загонишь – не то время, международное сообщество не поймет. Значит, нужны плацкартные вагоны. Сколько в вагоне спальных мест? Пятьдесят четыре? Но если на нижние полки посадить по два человека, превратив плацкартный вагон в общий, то в него войдет сто восемь человек. И, значит, понадобится семь тысяч пятьсот вагонов, или пятьсот пятнадцативагонных составов. Понимая, что пассажиры могут в пути разбежаться, посадим в каждый вагон по четыре охранника, которых, в общей сложности, потребуется тридцать тысяч. Тридцать тысяч бойцов, вооруженных автоматами. И минимум тысяча командиров, которые будут следить, чтобы вверенные им бойцы не вступали в контакт с пассажирами и морально, не разлагались. Значит, к каждому составу нужно будет прицепить еще по одному вагону для охраны. Но здесь можно обойтись и теплушками – по поводу солдат международная общественность возникать не станет. Итого нужно семь тысяч пятьсот плацкартных вагонов и пятьсот теплушек. И еще не менее тысячи грузовых вагонов для перевозки негабаритного багажа... Сколько составов в час смогут пропускать идущие из Чечни железнодорожные ветки?.. Значит, придется здесь и здесь “подшивать” вторые, для увеличения пропускной способности, колеи. И экстренно подтягивать отсюда и отсюда новые железнодорожные ветки... Что потребует насыпки полотна, подвоза шпал, рельсов, “костылей”, мостовых пролетов, путеукладочных поездов... Сколько конкретно потребует?.. И сколько составов смогут пропускать узловые, по пути следования поездов, станции? Сколько необходимо магистральных и маневровых тепловозов и электровозов? Дополнительных поездных бригад, сортировщиков, сцепщиков, осмотрщиков? Каким образом вписать пятьсот свалившихся на железнодорожное ведомство составов в существующее расписание грузовых и пассажирских перевозок? В какие тупики загонять мешающие движению составы? И хватит ли их?.. Да и найдутся ли у железнодорожников семь с половиной тысяч плацкартных вагонов? Здесь гадать нельзя, здесь следует оперировать реальными цифрами. Для чего послать в Министерство железнодорожного транспорта “частный” запрос и получить официальный, под грифами “ДСП” и “Секретно” ответ, где сказано, что в настоящий момент железные дороги располагают ста тридцатью пятью не задействованными в пассажирских перевозках резервными вагонами, еще двумя сотнями, которые находятся в текущем и капитальном ремонте, и еще парой сотен, которые выходили свой срок и списаны, но при необходимости и соответствующих капиталовложениях могут быть отремонтированы. Плюс к тому сотню-другую вагонов можно “наскрести” по отделениям дорог, изъяв их из пожарных, ремонтных, снегоочистительных, путеизмерительных и прочих составов. И еще около полутысячи высвободить, укоротив и отменив часть пассажирских поездов. К чему можно прибавить триста вагонов, которые находятся в армейском резерве и техническое состояние которых неизвестно... Но в любом случае ни о каких тысячах вагонов речь идти не может! Неоткуда им взяться! Только если волевым решением отменять в стране железнодорожное пассажирское сообщение, отмобилизовывая на нужды депортации весь подвижной состав! А ведь транспорт – это еще не все! Просто привезти из пункта А в пункты Б целый народ мало, его еще нужно как-то разместить! А это двадцать тысяч сборных домов, или четыре тысячи щитовых казарм, или пятьдесят тысяч палаток, где гражданскому населению придется жить по армейским нормам, отдыхая на двухъярусных койках, которых потребуется без малого четыреста тысяч! И нужно эти коттеджные городки, казармы и палаточные лагеря обнести заборами из колючей проволоки, развесить прожектора, которые запитать от передвижных электростанций, и поставить вышки, куда посадить солдат. А для солдат изыскать еще три тысячи палаток и двадцать тысяч коек!.. И сколько на все на это понадобится финансовых средств: на строительство новых железнодорожных веток, укрепление мостов, ремонт вагонов, горючку для автобусов, грузовиков и танков, выплату денежного довольствия войскам, на палатки, казармы и патроны, на питание и медикаменты, оборудование отхожих мест, подвоз воды, захоронение погибших и умерших, пропагандистскую, которая будет прикрывать депортацию, кампанию?.. И откуда такие деньги взять?! Нет в стране таких денег!.. Да, крепкий мужик был Иосиф Виссарионыч, если не брать во внимание его скверный характер. Могуча была страна, которая, несмотря на военное время, смогла изыскать людей, машины, составы, паровозы, горючку... – если, конечно, оставлять за скобками вопросы морали и нравственности, если говорить только о технической стороне вопроса... Не та стала страна... Не те руководители... Не то время... И в качестве итога проведенной работы, на самом последнем листе пятисотстраничного сценария – краткие выводы. “...В настоящий момент депортация населения Чечни представляется сомнительной по причине недостаточности требуемых для осуществления комплекса связанных с этим мероприятий, финансовых и технических ресурсов...” А про сожженные деревни, покалеченных солдат, человеческие страдания, слезы и смерти там ничего нет... Потому что политика должна руководствоваться не слезами и страданиями, а политической целесообразностью. Которая требует возможно более быстрого и максимально дешевого варианта разрешения кавказской проблемы. Потому что отсутствие решения чревато новыми смертями, страданиями, слезами и невосполнимыми материальными и нравственными потерями с обеих сторон. Такой вот, изо всех сил затянутый с обеих сторон веревки, узел... Кавказский узел... Глава 14 После гибели мужа жизнь Фатимы Мерзоевой изменилась в корне. Магомеда убили в Москве и даже тела его не выдали. Родственников у него не было, потому что он был русским солдатом, взятым в плен и принявшим ислам, и, значит, на их помощь рассчитывать не приходилось. А своих родственников у Фатимы почти не осталось. Отец с матерью умерли, а братья пропали на войне. Ее потому и сосватали за бывшего русского, что никто другой на нее не позарился бы. Теперь она осталась совсем одна. Ребенка, которого Фатима носила в себе, она тоже не сберегла, ребенка она скинула после того, как русские обстреляли их деревню и ее завалило обломками дома. Больше она родить не могла и к тому же осталась хромой, так как рухнувшая балка перебила ей ногу. Кому такая нужна? Первое время ее кормили соседи, которым она помогала по хозяйству, а потом приютил дальний родственник, живший в соседней деревне. Но жизнь у него была не сахар. Чеченская женщина, которую некому защитить, бесправна и всеми презираема. Она работает на самой черной, от которой не может отказаться, работе, ютится где придется, ест что попало, ее можно обидеть, ударить или даже взять силой. За нее никто не вступится, ей никто не поможет. – Прибери в доме, – требовал родственник. И она молчаливо и покорно шла прибираться в доме, стараясь не попадаться на глаза его женам. – Постирай! И тут же в ее сторону летела грязная, в комьях глины одежда, которую она, обдирая пальцы, полоскала в ледяной воде горного ручья. – Иди сюда! Она шла. Родственник валил ее на кровать, задирал подол и, “употребив”, вышвыривал вон! После чего жены смотрели на нее волчицами и всячески пакостили. Но уйти ей было некуда, а протестовать – невозможно. Не может чеченская женщина перечить чеченскому мужчине! Может только другой мужчина – ее муж, ее отец, ее братья. Которых нет! Однажды в дом пришли гости. Все они были в полевой форме с оружием, все пахли землей, порохом и потом. Они долго ели, пили и разговаривали. Конечно, пить истинным правоверным мусульманам нельзя, но как не пить, если они еще десять лет назад были атеистами и были пьющими? Как не выпить после того, как живыми, считай, с того света выбрались, потеряв треть отряда? Вот и пили. Ничего – Аллах милосерден, он простит! Гости пили, присматриваясь к прислуживавшей им Фатиме. К женам хозяина дома, уважая его и обычаи своего народа, не присматривались. За них, если что, придется ответ держать. А Фатима, хоть и была хромонога и мрачна, – была ничего себе. Гости, все как один, были молодыми, крепкими мужиками, которые четыре недели просидели в лесах, света белого не видя. И уж тем более женщин! Вот и смотрели. Жадно, глаз не отрывая. Понять их можно было: все, что они недоедят, недопьют и недолюбят сегодня, завтра, возможно, допить, доесть и долюбить уже не удастся. Завтра их в живых может не быть, завтра им где-нибудь, с развороченными животами, с вывалившимися наружу внутренностями, мертвыми валяться! Значит, сегодня, пока жив, надо брать от жизни все, что возможно... Мужики, они хоть русские, хоть чеченцы, хоть папуасы, они один черт мужики – которые своего не упустят! Когда Фатима проходила мимо своего сидящего во главе стола родственника, он поймал ее за руку и притянул к себе. – Поди в ту комнату, – приказал он. Она пошла, села на краешек старой, с железными завитушками и медными шарами кровати и стала ждать. Чего? Того, что будет. В комнату вошел возбужденный едой, алкоголем и запахом женщины гость. Несколько мгновений он стоял на пороге, привыкая к темноте и жадно оглядываясь по сторонам. Потом рассмотрел окно, кровать и темную фигуру покорно сидящей на ней женщины. К которой сделал шаг... Он с ней не заигрывал и не разговаривал – с такими не разговаривают. Он подошел к кровати, расстегнул штаны и, сильно толкнув женщину в грудь, уронил ее на спину, тут же навалившись сверху. Он елозил по ней, тяжело дыша и мало заботясь о том, будет ли ей приятно. Женщины рождаются не для того, чтобы им было приятно, для того, чтобы было приятно мужчине! И чтобы рожать им детей – мальчиков! Гость захрипел, задергался, но с женщины не слез, продолжив свое дело. Он больше месяца женщины не видел! Через полчаса, утолив свою животную страсть, гость встал с кровати. – Иди вымойся, – приказал он, застегивая штаны. Она пошла к реке, где вымылась. И вернулась назад. Потому что понимала, что ничего еще не кончилось. Она сидела на краешке кровати, закутавшись в темное покрывало, и даже не плакала. Чеченские женщины не плачут. На пороге появился еще один гость. Который был такой же, как первый, который ничего не говорил, предпочитая действовать. Ее снова пихнули в грудь и снова навалились всей массой тела, вжимая в жалобно скрипнувшие пружины... Не шевелясь, боясь вскрикнуть и даже дышать, она терпеливо ждала, когда все кончится. Больше она ничего не могла сделать. Если бы она сопротивлялась – кричала, протестовала, ее бы избили. Кусалась – избили бы до полусмерти, переломав ребра. Если бы нанесла насильнику увечье – убили и выбросили мертвое тело в реку. И никто бы их за это не осудил. Когда все было кончено, в комнату вновь вошел первый гость. Но он не подошел к ней, он остался стоять у порога, крепко расставив ноги и глядя на истерзанную женщину сверху вниз. – Хочешь отсюда уйти? – спросил он. Она испугалась, не зная, что ответить. И вдруг, сама того не желая, молча кивнула. – Ладно, уйдешь, – сказал он. И, резко повернувшись, вышел... Глава 15 Ваха раскололся сразу. Сразу после того, как его поместили в камеру к уголовникам, которые отвели ему место возле параши. Ваха гордо отказался. Наверное, слишком гордо, потому что ночью в него разом вцепились несколько рук, стащили на пол, припечатали головой к стене, наклонили и, рванув вниз штаны, заголили зад. Ваха упирался, брыкаясь и кусаясь, но он был один, а их много. Кто-то попытался пристроиться к нему сзади, но тут в камеру ворвались привлеченные шумом надзиратели, пройдя по спинам зэков резиновыми дубинками. Воспользовавшись свободой, Ваха успел сломать нос одному из обидчиков, после чего его успокоили и утащили в карцер. Куда скоро явился его следователь. – Бузишь? – поинтересовался он. – Носы ломаешь... – Я их убью – шакалов! – с ненавистью сказал Ваха. – Или они тебя. Но только не сразу... Так что подумай, в какую камеру ты отсюда хочешь вернуться – в ту или, может быть, в другую?.. В ту – не хотелось. И задержанный, пусть не мгновенно, но начал давать показания. – Так кто, говоришь, тебя сюда послал? Ваха назвал имя. Следователь пробил названную фамилию по базе данных, в которую были занесены все участвовавшие в боевых действиях или помогавшие сепаратистам личности. То есть практически все население республики. Да, есть такой типчик, который, если верить оперативным данным, ходит в подручных довольно известного в Чечне полевого командира Абдуллы Магомаева по кличке Бешеный и принимал самое активное участие в боевых действиях против федералов. Значит, вот откуда сквознячком подуло... Следователь поднял всю имевшуюся у них на Абдуллу Магомаева информацию. Бывший офицер СА, затем инструктор по идеологии и секретарь райкома партии, примкнул к сепаратистам в девяносто пятом, вначале ходил под Басаевым, но потом что-то с ним не поделил и, уйдя, сколотил собственную банду, куда вошли в основном люди его тейпа. В большие командиры не вышел, но некоторую известность приобрел, проведя несколько удачных операций против российских войск и чеченских милиционеров. С точки зрения политического веса – ничего из себя не представляет, но воюет хорошо. Судя по непроверенным данным, в последнее время пытается объединить вокруг себя мелких командиров для организации на территории России ряда террористических актов. Так, может, это он и есть – один из готовящихся терактов? Пригнать в Москву машину, предварительно нашпиговав ее по самую крышу взрывчаткой, оставить в людном месте, завести таймер и... Простенько и со вкусом! Если учитывать выбранные место и время – оживленный перекресток вблизи входа в метро в час пик, суммарный тротиловый эквивалент и разлет осколков, то жертвы могли исчисляться десятками! Водитель мог ни о чем не знать, работая втемную, – вряд ли бы он добровольно согласился ехать на пороховой бочке с подожженным запалом, рискуя в любую секунду взлететь на воздух. Так что не исключено, что он не врет, утверждая, что его попросили перегнать машину и оставить ее в условленном месте, для передачи покупателю. Конечно, такой теракт нельзя назвать хорошо подготовленным – все это больше смахивает на рассчитанную на авось импровизацию, – но если таких машин будет много, то есть шанс, что какая-нибудь из них рано или поздно рванет. Тем более что до Москвы он все-таки добрался! То, что в “девятке” едет бомба, милиционеры не знали до самой последней минуты. Честно говоря, их изначально интересовала не машина, а водитель. Ваха Мадаев принадлежал к известному в Чечне тейпу, который специализировался на торговле наркотиками, получая “травку” из Афганистана и Ирана и переправляя ее в Москву, центральные области России и ближнюю Европу. Таких людей всегда полезно иметь в друзьях. Правда, далеко не все из них соглашаются “дружить” добровольно, и тогда приходится навязывать им отношения. Обычно за ними следят неделю-другую, чтобы составить психологический портрет, и, воспользовавшись удобным моментом, делают предложение, от которого тот не может отказаться, – чаще всего перевезти в Россию партию наркотиков или оружия. Предложение делает кто-нибудь из работающих на силовиков сексотов, получателем выступают ряженные под братков оперативники. В момент передачи посылки курьера и “братков” берет милиция, доставляет в следственный изолятор и, жестко прессингуя, выбивает признательные показания. “Братки” колются первыми, переводя стрелки на курьера, которому по совокупности всех статей насчитывают лет двадцать строгого режима с конфискацией. А если тот не пугается, то его определяют в камеру с доходягами-зэками, которые все как один страдают открытой формой туберкулеза, харкая кровью и распространяя вокруг себя смертоносные бациллы. Что гораздо хуже, чем двадцатка строгача, потому что тянет на “вышку”, хотя в УК такой статьи нет. Вот и думай, что тебе лучше: сгнить заживо – или?.. Потому что если ты не круглый дурак, то скоро поймешь, что если не упрямствовать, то можно попытаться договориться и получить отдельную, со всеми удобствами, видом на город и диетпитанием камеру. И выйти из нее не через двадцать лет, а через двадцать дней. Ну думай, думай, соображай!.. Многие додумываются... Одумываются... И начинают исправно давать показания. Конечно, все это мало похоже на сериал “Следствие ведут знатоки”, но где милиции нынче Знаменских взять? Негде взять! Следователей, умеющих вести тонкие психологические игры с подследственным, давно повывели и поувольняли к чертовой матери, без выходного пособия. Отсюда и методы. Грубые. Но действенные. – Ну что, ты все рассказал или что-то запамятовал? Вроде все. Ну тогда... И выпотрошенного до самых пяток, уже бесполезного для следствия задержанного отправляют, хотя грозились отпустить домой, прямиком на скамью подсудимых, где судьи вкатывают ему срок по самому верхнему пределу, с конфискациями и поражением в правах. Или отправляют домой, если есть надежда, что тот может разузнать что-нибудь еще. А чтобы его не заподозрили в связях с органами правопорядка, оформляют задержание за нарушение паспортного режима или вручают выписку из больницы, где указано, что он провалялся двадцать дней на койке с диагнозом “пищевое отравление”. Такая схемка... А в этом случае даже никаких маскарадов устраивать не пришлось – клиент сам в руки приплыл. Вернее, приехал на новенькой “девятке”. Информация о нем была получена по оперативным каналам – читай, кто-то из своих вложил Ваху со всеми потрохами. Что будет в машине, он не знал, но предполагал, что что-то противозаконное, потому что ничего другого из Чечни в Россию не возят. Милиционеры подсуетились, организовав сопровождение въехавшей в Москву “девятки” и тихий, без шума и пыли, захват. Что-что, а брать они научились!.. Не полагаясь на случай, бравые менты подготовили двух штатных понятых и килограммовый пакет героина, чтобы подкинуть его в машину. Но в машину ничего подкидывать не пришлось: она была уже “заряжена”. Взрывчаткой. Что было большим сюрпризом и было не по их ведомству. Пришлось милиционерам делиться информацией с фээсбешниками. Которые, как водится, потянули чужое одеяло на себя. – Терроризм – наша специализация, – категорически заявил генерал Самойлов, рубя воздух кулаком. – Наша – тоже, – парировал отстаивающий интересы своего ведомства милиционер с точно такими же большими звездами на погонах... В России царил обычный бардак – силовиков расплодилось до чертовой матери, все занимались всем, сталкиваясь друг с другом и отбивая друг у друга перспективные дела. Четкого разграничения обязанностей – это твое, это мое – не было, – антитеррористические подразделения развелись, как поганки, повсюду, вплоть до райотделов милиции, и все считали, что террористов должны ловить именно они. Поэтому разбираться в правах и обязанностях приходилось не по закону, а “по понятиям”. – Хочу напомнить, что это не какой-нибудь уголовник, а террорист! – напирал генерал Самойлов. – А что же вы их тогда не ловили? – удивлялся высокопоставленный милиционер, лишний раз напоминая, кто взял собиравшегося взорвать Москву бандита с поличным. – Тем более что он проходит у нас по героиновому делу... Вот если бы у него попросили отдать висяки с расчлененкой или пару серийных убийц – он бы всей душой, да еще пару “заказух” присовокупил! А террориста отдавать жалко. – Значит, не договоримся? – Боюсь, что нет. Пришлось продавливать это дело через высшие инстанции. Потому что, если его оставить ментам, они там таких дров наломают!.. Если вовсе не отпустят под подписку о невыезде под поручительство близких родственников, внесших крупный денежный залог на личный счет замминистра МВД. Борьба была упорной, но Безопасность победила после того, как генерал Самойлов организовал баню с рыбалкой для вице-премьера. Ваху отдали в разработку ФСБ. Где его допросили, завербовали и отпустили восвояси. Даже без подписки. Но не навсегда – пусть даже не надеется! Потому что через месяц, полгода или год его под каким-нибудь благовидным предлогом пригласят в милицию, где не бросающийся в глаза мужчина в гражданском костюме вежливо напомнит о данной им расписке, продемонстрировав ее ксерокопию, и попросит рассказать все, что он знает о гражданине Икс или Игрек. И прозрачно намекнет, что если его собеседник вздумает упрямиться, то глазом не успеет моргнуть, как окажется в знакомой ему камере, возле параши, где его с нетерпением ожидают его старые приятели, общение с которыми было неожиданно прервано на самом интересном месте, оставив в них чувство глубокой неудовлетворенности. – Ну, что вы на это скажете?.. Почти все говорят – “да”. И тут же выкладывают все, что знают. Тем более что спрашивают их о сущих пустяках. Вначале. Потом вопросы становятся менее безобидными. Чем дольше сексот сотрудничает со своими кураторами, тем крепче увязает в хитро расставленных тенетах – как муха, которая не смогла выбраться из паутины сразу. И, барахтаясь, жужжа и трепыхая крылышками, привлекает в сети новые жертвы. Так работают, так должны работать спецслужбы, оплетая паутиной целые районы, целые регионы и государства. И таких “мух” должно быть не две-три и не три десятка, а гораздо больше, чтобы поставляемая ими информация, стекаясь в одно место, взаимно пересекалась, дополняла и дублировала друг друга. И тогда скрыть что-нибудь станет практически невозможно, так как то, что не узнает один, сообщит другой, а третий подтвердит или опровергнет. Так, не сразу, постепенно, возникает разветвленная агентурная сеть, с помощью которой, дернув за один конец, можно вытянуть за ушко да солнышко кого угодно и что угодно. Такую сеть держит всякое уважающее себя силовое ведомство. Такая сеть была в СССР и есть в любой стране мира. Без этого – нельзя. Без этого государство будет слепоглухонемым и, значит, беззащитным. Это генерал Самойлов знал твердо, неутомимо латая и штопая разрушенную демократами ловчую снасть!.. Кто-то, по каким-то своим соображениям, капнул на Ваху. Ваха сдал своего нанимателя, который, судя по всему, связан с Абдуллой Магомаевым. Абдулла Магомаев должен вывести следствие на тех, кто надоумил его организовать взрыв в Москве и кто является истинным заказчиком теракта... Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=121467) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.