Убойная марка [Роковые марки]
Иоанна Хмелевская


Пани Иоанна #20
Вот и опять, уважаемый читатель, тебя ждёт встреча с пани Хмелевской – автором и главной героиней нового романа «Убойная марка».

На этот раз Иоанна с головой окунается в любимую ею стихию – коллекционирование марок. И конечно же, один из редчайших раритетов, за которым по всему свету гоняется героиня, оказывается в центре кровавого преступления. Причём близкая подруга Иоанны – чуть ли не первая на подозрении у польской полиции.

Могла ли неуёмная пани Хмелевская оставаться в стороне от захватывающих событий?

Да ни за что!





Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ

УБОЙНАЯ МАРКА

(Пани Иоанна – 20)





* * *




Привет, дорогая! Во мне все кипит, как в паровом котле, того и гляди пар вырвется наружу, отбросив крышку к чертям собачьим, так что мне не до соблюдения приличий и прочих версалей! Да нет, ты не подумай чего, я ведь её не только ценю, а, можно сказать, даже люблю, но больше с ней не выдержу. Нет моих сил!


Такими словами начиналось письмо. Вынув конверт из почтового ящика в парадном моего дома, я, как обычно, там же, в парадном, вскрыла его, ещё до того, как начала подниматься по лестнице к себе на пятый этаж. Возможно, делала так не столько из любопытства, сколько из желания оправдаться перед самой собой: вот, иду медленно, с остановками, поскольку читаю письмо. Преодолевать одним махом все эти длиннющие лестничные пролёты в доме старой постройки я уже давно не могла себе позволить.

Вот и сейчас остановилась на пятой ступеньке, хотя сегодня и не чувствовала себя особенно усталой. Просто письмо меня озадачило.

Посмотрела на адрес – все правильно, адресовано мне и адрес мой, о ком же это написано?

И кем? Вместо подписи – просто закорючка. Кажется, я её уже где-то видела. Нет, не могу вспомнить.

Оставив попытки припомнить, где именно видела такую подпись, я принялась читать дальше, одновременно медленно форсируя проклятую лестницу.



Знаешь, мне иногда кажется, что она жуткая эгоистка, вообще думает только о себе.

Знаю, в это трудно поверить, но такое создаётся впечатление. Если ей что взбрело в голову – вынь да положь! Немедленно! Так ей приспичило, а до остальных людей дела нет. Даже если её звонок застанет тебя в кресле стоматолога и бормашина зудит в твоём больном зубе, это её не волнует. Нет, дело срочное, не терпит даже секунды отлагательства. В её взбалмошную башку и мысли не придёт поинтересоваться, где в данный момент может находиться собеседник и что с ним. И ты невольно поддаёшься этому напору, кусаешь зубную врачиху за палец, срываешься с кресла и мчишься выполнять её поручение, от которого зависит её жизнь, никак не меньше. И плевать ей, что попасть к этой зубной врачихе тебе стоило огромных трудов и немалых денег, а теперь она, врачиха, смертельно обижена и больше к ней не сунешься Потом же выясняется, что таким поручением она осчастливила ещё трех человек и один из них у же все сделал, однако проклятой эгоистке и в голову не придёт сообщить тебе об этом. Сколько раз приходилось оказываться просто в идиотском положении.

А её манера говорить с людьми! Просто… просто.., агрессивная, да, вот верное слово. Властная… Наверное, именно таким тоном отдавали приказы рабам деспоты и тираны, безраздельно владеющие миром. И при этом ещё к тону приказа примешивается какая-то непонятная претензия, и ты начинаешь копаться в ваших взаимоотношениях в поисках своей вины. Не иначе как чем-то обидела хорошего человека, довела до крайности. С ума сойти!

Нет, я малость перехватила, в отличие от агрессоров и тиранов, она не приказывает, как можно, ведь интеллигентная особа, но обязательно сделает так, что подчиняешься ей безропотно Даже когда понимаешь, что претензии не к тебе. Умеет, окаянная, создавать такую атмосферу, что просто нельзя не подчиниться. Сдохни, но сделай, как она велит!

И вроде бы иногда действует из благородных побуждений, дескать, не о себе печётся, человек погибнет, если ему немедленно не помочь. Но почему именно я? Пытаешься заикнуться, что у тебя срочная работа, и это чистая правда, для меня, к примеру, десять злотых – это деньги, но ведь для неё – тьфу, мелочь, где ей понять, да и понимать – не её амплуа. Хоть бейся головой о стену, а сделай, что велят, иначе гибель человека окажется почему-то на твоей совести. Ладно, бросаешь все дела, спасаешь несчастного, который по большей части вовсе ни в какой помощи не нуждается, с радостью сообщаешь ей об этом, а она уже обо всем забыла.

Теперь ещё и претензии, что вот звонишь, отрываешь от дела занятого человека.

Можешь мне не говорить, что за выполненную для неё работу она всегда заплатит. И без тебя знаю, что и денег одолжит, никогда не откажет. Но все это как-то равнодушно, походя, рассеянно и небрежно. Она всегда по уши сидит в своих проблемах, чужие её занимают постольку поскольку – если не отнимают время и почему-либо ей просто интересны.

А её постоянные смены настроения, приступы невероятной работоспособности и всепоглощающей лени, от которых она сама же первая страдает! Но попробуй скажи ей! Никогда не знаешь, чего от неё ждать. То силой заставит тебя есть приготовленного ею вкуснющего запечённого цыплёнка, то приходится после целого дня изнурительной работы самой рыться в её пустом холодильнике, что-то готовить, пить пустой чай и ещё мыть накопившуюся за неделю гору грязной посуды. И опять можешь не говорить мне, что у неё множество положительных качеств, без тебя знаю, но выдерживать её дальше просто не могу! Спячу!

Ладно, пожаловалась тебе, выплеснула накопившуюся на душе горечь, вроде малость полегчало. А ты заметила, что душу я изливала её же излюбленными словечками, чтоб ей лопнуть! От неё наберёшься, как блох от жучки. Впрочем, я и десятой доли претензий не высказала, ведь больше всего окружающие страдают от её манеры вести себя и обращаться сними.

Начала я с того, что она эгоистка. Так оно и есть, говорит все, что взбредёт в голову, не давая себе труда хоть немного подумать: а каково будет другим. Главное – она сама, вот и ляпнет при всех иногда такое – хоть под землю провались. Воспитанный, культурный человек? Кто это сказал? Ведь поступает не просто бестактно, а иной раз грубо и даже подло. Может всю жизнь человеку сломать. Знаю, не специально, она не из вредности так поступает, не по злобе. Вот я и говорю – думать надо, прежде чем напакостишь людям. Ну, правда, иногда пакостит нарочно. Но в принципе, согласись, она себе не отдаёт в этом отчёта. Она не думает! Не думает! Не думает!

И все это делается с такой энергией, с таким напором, так агрессивно, что аж искры летят. Нет, я с ней больше не выдержу. Да выдержу, конечно, куда я денусь. Вот только… Неужели в целом мире нет человека, который бы, ей сказал, что нельзя себя так вести! Не молоденькая, чай. Неужели за всю жизнь не нашлось смельчака? Это ведь я такая гусыня, что духу не хватает, да и не станет она меня слушать. Кто я для неё? Вот если бы какой-нибудь авторитетный человек втолковал этой бабе, что ведь не только окружающим, но и себе портит жизнь. Нет, меня она не послушает. Сколько раз я звонила ей, твёрдо решив выложить все, так ведь она и слова не даст сказать, тут же перебивает. Как же, у неё ведь всегда важное дело, и вот уже телефон раскаляется от её эмоций и напора, а ты молчишь в тряпочку, вякаешь что-то беспомощное в ответ. Никогда не поинтересуется, а что у тебя?

Может, в данный момент тебе весь свет не мил… Да что я, червяк ничтожный, моё дело – её слушать и поступать, как она прикажет.

Как думаешь: она искренне считает, что только она знает, что надо делать, и ей какой-то высшей силой дано право распоряжаться людьми? А я вот думаю: она просто не умеет слушать других. И не желает. Ведь это же чистой воды эгоизм, разве не так?

Все письмо – о её недостатках. Знаю, знаю, у неё масса достоинств, но не будем сейчас о них, ладно? Ей-богу, не до того мне. Не будь у неё хороших сторон характера, она давно бы загнулась. Сама себя или кто-нибудь её прикончил бы. Ладно, сейчас я выговорилась, немного полегчало. А поскольку мне предстоят несколько дней отдыха и спокойствия, я наберусь сил на будущее. Не переживай за меня. Целую!

    Закорючка

Читать письмо я закончила, как раз подойдя к двери своей квартиры. Извлекла из кармана куртки ключи, вошла, заварила чай, а сама все думала о прочитанном письме.

Было в нем что-то знакомое, однако я не стала напрягать память, припоминая, что именно.

Гораздо интереснее было, кто писал и кому.

А главное, о ком?! Баба бабе и о бабе. Три бабы, и, судя по всему, личности не банальные. Впрочем, адресатов не так уж и важна, бог с ней, а вот две остальные… Похоже, что одна из них в какой-то степени зависит от другой, то ли начальницы, то ли родственницы, но живут не вместе, скорее всего, вместе работают. Работают не каждый день, урывками. И ещё: из письма следовало, – что несносная баба гораздо важнее.

Да, гангрена та ещё. Какое счастье, что не мне приходится иметь с ней дело. Вот интересно: ведь преотвратная особа, характер премерзкий, – какие у неё вообще могут быть достоинства? И опять, подумав об этой мегере, показалось мне в ней что-то вроде бы знакомое, и опять я отмахнулась от этой мысли, затолкав её в самый дальний уголок сознания, направив все умственные силы на попытки разгадать, о ком велась речь в письме и кем. И спохватилась – а на кой мне это? Делать, что ли, нечего?

Я не психиатр, чтобы копаться в индивидуальных особенностях человеческой личности.

Одно для меня было ясно – письма я адресату не верну. Думаю, небольшая потеря. Автор письма излила душу – и это для неё главное, наверняка адресатка и без этого письма прекрасно знала особу, о которой шла речь. Решено, хватит об этом думать, совесть моя может быть чиста.

И я занялась своими делами, хотя письмо продолжало маячить где-то на задворках сознания. А дело у меня было очень срочное и важное – разыскать нумизматический каталог, чтобы прочесть в нем о брактеате <Брактеат (лат. bractea – медь) – старинная серебряная монета Её чеканили на тонком серебряном кружке лишь с одной стороны, так что рисунок получался на аверсе (лицевой стороне) выпуклый, а на реверсе (обратной стороне) вогнутый. Наибольшее распространение монета получила в XII веке в странах Центральной Европы Германии, Чехии, Венгрии и др. (Здесь и далее примеч. переводчика)> Яксы из Копаницы. И тут зазвонил телефон.

– Привет, – услышала я голос Аниты, моей старой приятельницы, которая в данный момент была главным редактором одного из модных цветных журналов. – Как думаешь, если мне пришло письмо, начинающееся со слов «Иоанна, здравствуй», то, может, оно адресовано не мне? Может, тебе?

– А от кого? – поинтересовались я.

– От Гражинки.

– А что в нем?

– Обращённых к тебе слов в нем очень немного, зато весь лист с обеих сторон заполнен какими-то значками и цифрами И ещё названиями, кажется географическими. Точно, вот вижу:

«Новая Зеландия», «Австралия», «Франция», «Югославия». Впрочем, таких понятных слов намного меньше, чем непонятных значков и цифр.

– А! – обрадовалась я. – Это описание филателистической коллекции, которую мне жутко хочется приобрести. И я попросила Гражинку прислать мне её содержание, чтобы хорошенько подумать, а не покупать кота в мешке. Раз Новая Зеландия, пожалуй, стоит. Отдашь мне письмо?

– Разумеется, оно же тебе послано! Заедешь за ним или почтой послать?

– А если с посыльным? У тебя ведь есть курьеры. Тогда оно быстрее придёт.

Анита засомневалась.

– В принципе могу, я как раз посылаю парня по делу, и если ты ему не пожалеешь пяти злотых чаевых, он охотно сделает крюк по дороге.

– Да я с радостью и десять злотых ему дам! С нетерпением жду твоего парня, вели ему поторопиться. Пусть отправляется немедленно.

– Хорошо, прямо сейчас и отправлю.

Брактеат Яксы из Копаницы тут же был задвинут в дальний угол, как только что прочитанное непонятое письмо. И в голове, и на столе расчистилось место для филателистического каталога. Ох, давно я ною – слишком мало в моей тесной квартире горизонтальных плоскостей. Дрожа от возбуждения, я принялась листать каталог марок. Предстояло решить очень важную проблему, сто раз все продумать. А когда все твои мысли о марках, уже ни на какие сопутствующие темы, проскользнувшие в разговоре с Анитой, места не оставалось.

И только когда захлопнулась дверь квартиры за посланцем Аниты, чрезвычайно довольным щедрыми чаевыми, и в руках у меня оказалось адресованное мне письмо, на конверте которого стояли адрес и фамилия Аниты, и когда я прочла короткое сообщение Гражинки о том, что теперь она продолжит свой путь, поскольку сделала остановку специально для того, чтобы выполнить моё поручение, у меня внутри что-то вроде бы тихонечко оборвалось. Этим пока все и ограничилось, по-прежнему самым важным был полученный от Гражинки список коллекции марок известного филателиста, скончавшегося в глубокой старости и оставившего все своё имущество вкупе с коллекцией своей сестре, наверняка тоже даме почтённого возраста.

О сестре филателиста следует сказать особо, ведь именно с неё все и началось. Она уселась на завещанные ей марки, как квочка на яйца, и с места не желала сдвинуться. И говорить о продаже марок не хотела, хотя в принципе жила на весьма скудные средства. До такой степени бедствовала, что обращалась за помощью в благотворительные организации. Я никак не могла понять, в чем же дело. Скорее всего, престарелая наследница не отдавала себе отчёта в ценности доставшейся ей коллекции. В марках она совсем не разбиралась, они были для неё простыми бумажонками, которые брат неизвестно почему так любил. Если бы она берегла их так в память о покойном брате, её ещё можно было бы понять. Да куда там! Ведь безо всякой жалости разбазарила все принадлежащие брату вещи: одежду, предметы меблировки, украшения интерьера, вообще все. Я уже упоминала, что жила она в бедности. При жизни брата кормилась с его стола, теперь же денег не хватало на самые скромные продукты питания, вот она и распродавала что могла. А марки не трогала.

Подтяжки брата, правда, не стала продавать, а подарила их ксёндзу Да только не в радость священнослужителю был её подарок. Злополучные подтяжки наделали ксёндзу много хлопот.

Их стащил племянник ксёндза и смастерил отличную рогатку Начал с того, что с её помощью выбил стекло в окне ризницы, совершил ещё множество подобных подвигов, и в конце концов дядюшке пришлось выручать хулигана из арестантской, куда полиция посадила разбойника за безобразия, учинённые в зоопарке. Пришлось ещё и штраф уплатить, хотя мальчишка с рёвом доказывал, что стрелял сливами не по обезьянам, то есть по обезьянам – никуда не денешься, раз застукали на месте преступления, – но ведь он же старался в обезьян не попадать, а просто забрасывал их сливами, угощал зверушек. Хотел как лучше.

Несколько дней в Болеславце только и было разговоров что о сливах, – ведь многие владельцы садов понесли убытки, – да ещё об обезьянах. Я же узнала об этой истории потому, что покойный филателист и его здравствующая сестра проживали именно в Болеславце, куда я и послала Гражинку составить для меня описание филателистической коллекции. У Гражинки в Болеславце была какая-то родня, которую она всегда навещала, когда выезжала за границу. Поскольку Гражинка намеревалась ехать в Дрезден на свадьбу лучшей подруги, я и воспользовалась оказией, тем более что Гражинкины родственники были близко знакомы с сестрой умершего филателиста. Гражинка решила выполнить мою просьбу ещё по пути в Германию, боюсь, я очень на этом настаивала и правильно рассудила, что желанное описание коллекции разумнее выслать письмом – скорее дойдёт, – а не привозить самой уже после свадьбы.

Ну вот я и добралась до письма…



Для начала я лихорадочно просмотрела описание марок – я так всегда делаю, чтобы выяснить, нет ли чего особо ценного. И вдруг у меня подкосились ноги, ибо я наткнулась на нечто уникальное. Потрясающее открытие! Болгарский блочек <Блочек (блок) – так называют несколько не отделённых друг от друга марок Блоками называются также специальные листки из одной или нескольких марок с полями и надписями.>. Недаром мне так хотелось ознакомиться с этой коллекцией. Теперь я уже могла спокойно и внимательно изучать её.

Уселась удобно на стуле, принялась методично изучать марку за маркой, внимательно сверяя её номер с каталогом, затем раскрыла свой каталог, чтобы убедиться, не подводят ли меня глаза и память, потом приготовила и выпила стакан свежего чаю. И только когда я шла со стаканом из кухни в комнату, а значит, не сидела уткнувшись носом в марки, я воспользовалась высвободившейся минутой для того, чтобы мысленно поблагодарить Гражинку за доставленное мне счастье общения с марками. И тут же вспомнила о письме. О первом письме, полученном сегодня.

Села, поставила за стол стакан, но к каталогу не притронулась. Минутку, с чего это вдруг моё письмо получила Анита? Мне же пришло письмо, адресованное неизвестно кому. Рассуждая логично, решила – Аните. Гражинка перепутала конверты. Наверное, мне следует отдать Аните её письмо, я как-то не подумала об этом, занятая марками. Но сейчас я вполне могу ей позвонить.

И все же интересно, о ком же это Гражинка писала Аните?

Гражинку я очень любила, да и как её можно было не любить? Не девушка, а чистое золото.

Милая, симпатичная, исполнительная, очень обязательная и трудолюбивая. Что бы я делала без неё? И приятно было сознавать, что у меня Гражинка зарабатывает намного больше, чем где-либо в другом месте, что тоже не безразлично для меня, как-то лучше себя чувствуешь. Если у Гражины и были какие-то недостатки, то мне они неизвестны.

Так о ком же она писала в своём письме?

Оставив коллекцию, я вернулась в кухню, разыскала странное письмо и внимательно прочла его ещё раз. А потом ещё раз.

И то, что поначалу было смутной догадкой, превратилось в уверенность. Я знала особу, о которой говорилось в письме. Знала её прекрасно и мучилась из-за неё чуть ли не всю жизнь. Восхитительная, замечательная женщина и при этом совершенно невыносимая. Невыносимая не только для меня – для всех. За исключением, пожалуй, только отца, которого уже при жизни можно было причислить к лику святых. Да что тут скрывать, это была моя мать.

Да, но ведь Гражинка моей матери не знала!

И тут мне стало нехорошо. Как-то очень неприятно, можно сказать, тошно стало.

Само собой подумалось: недаром люди говорят, что яблоко от яблони недалеко падает.

Стараясь изо всех сил отогнать ужасную мысль, что мой муж был все-таки прав, я истратила все запасы душевного мужества и уже не могла совсем отмахнуться от страшной догадки. Да что там догадка, она тем временем превратилась в торжествующую уверенность. Мой бывший муж, обыкновенный мужчина, не склонный к философствованию, психоанализу и прочим премудростям, говорил просто: меня трудно вынести. Сердился и кричал, когда я его подгоняла, а когда мы оказывались в обществе знакомых, шёпотом умолял меня не раскрывать рта.

И сколько раз с виноватым видом, краснея и заикаясь, он пытался оправдать меня, сморозившую, по его мнению, очередную глупость или допустившую бестактную выходку Неужели я в самом деле так безобразно веду себя?

И ещё в письме говорилось о вызывающе агрессивной манере обращения с людьми. У мамы я такого не замечала, зато у её сестры, у моей тётки… Господи боже мой, неужели я унаследовала отрицательные черты всего предыдущего поколения, точнее, его женской части?

А подлая память принялась безжалостно подсовывать мне один за другим самые премерзостные эпизоды из моего не такого уж далёкого прошлого. Может, и не бог весть какие преступления, но гадости – факт. Вот кто-то умоляет меня по телефону замолчать хоть на минутку, ему нужно сообщить нечто важное, а я знай трещу. Вот, опять же по телефону, заставляю тяжело больного одноклассника немедленно – НЕМЕДЛЕННО! – разыскать срочно потребовавшийся мне чей-то адрес. При чем тут высокая температура, горло, раскалывающаяся голова? В тот раз сестра вырвала трубку из рук больного брата и, сказав мне пару ласковых, уложила бедолагу в постель. Вот я заявляюсь к нашим хорошим друзьям и сижу у них до двух ночи, потому как мне надо, чтобы они поняли, какая я несчастная, как все меня третируют. И они терпеливо сидели, выслушивали, успокаивали, хотя глаза у них сами закрывались. Ах да, у меня уже тогда был ненормированный рабочий день – они же спешили на работу с раннего утра. Почему не прогнали меня пинками, раз сама не соображаю?

Да, премилая особа…

Или взять тот вечер, когда моя подруга была в жутко подавленном настроении, а я явилась к ней, чтобы просто поболтать. Выдался у меня такой счастливый день – все удалось. А она смеет быть недовольна жизнью! Надо было как минимум расспросить, что с ней, почему она такая.

Но мне ведь действительно не пришло в голову, что её парень излишне увлёкся мною, настолько увлёкся, что иногда по ошибке называет её моим именем. Да нужен он мне был, как собаке пятая нога! Мне нравилось в нем лишь то, что он отличный художник, – и все. Поговори я с подругой по-хорошему – и глядишь, все трое дружили бы до сих пор, даже если бы я взяла другого художника. А так они разошлись…

Я не удивилась, когда мой муж подал на развод. Сейчас удивляюсь, как он мог столько лет выдержать со мной. А тогда… Чувствовала себя глубоко оскорблённой, выслушивая его попрёки, – в конце концов, он тоже не был ангелом, зато был прав в своих претензиях ко мне. Должно быть, я и в самом деле создавала в доме ужасную атмосферу.

Гражинкино письмо потрясло меня. Значит, вот какой она меня видит…

Только сейчас пришло в голову: а ведь я пожалуй, испортила ей поездку в Дрезден. Девушке пришлось выехать на два дня раньше, чтобы обработать вредную коллекционную бабу, а потом составлять для меня описание марок, что она и сделала аккуратно и добросовестно. Для этого ей наверняка – с её-то дотошностью – пришлось копаться в разных каталогах и справочниках, проверяя все данные, – не могла она полностью положиться на покойного филателиста. А ведь ехала на свадьбу подруги и так мечтала приехать свежей, отдохнувшей, сразу после посещения косметички и парикмахера. Какой там маникюр, не говоря уже о причёске! Из-за меня ей пришлось провести у родичей в Болеславце два дня и две ночи. А надо сказать, что жили они очень скромно, с удобствами на улице, правда, умывальник в квартире был – один на шестерых, считая Гражинку – на семерых.

А у них ещё двое маленьких детей и мальчик постарше. Да ещё какая-то старушка. Представляю, как она вымоталась там, целыми днями вкалывая на меня, а ночи проводя среди кучи родни!

Нет, не отдам я Аните письмо Гражинки. Конечно, скажу о нем, но читать его Аните незачем.

Сохраню его содержание только для себя.



На обратном пути из Дрездена, в Болеславце, Гражинку задержала полиция как подозреваемую в убийстве бабы-коллекционерши.

Точнее, они поджидали Гражинку уже на границе. Общественность городка Болеславца выдвинула Гражинку на первое место в числе подозреваемых в силу очень важных причин.

Труп Вероники обнаружила посудомойка местного ресторана. Этот ресторан, по просьбе Отдела социальной защиты города, обязался тихо, без лишней шумихи подкармливать голодающих граждан города Болеславца и ближайших околиц, отдавая им оставшиеся от посетителей ресторана объедки. Объедки оставались всегда: то супчик, то остатки гарнира, всякие там овощи и макароны. Бедные люди все это поедали с удовольствием и благодарностью.

Регулярно приходила за такими объедками и покойница, впрочем, пора бы уже назвать её по имени: Вероника Фялковская. Упомянутая Фялковская, как всегда, пришла вечером и получила целое блюдо аппетитной еды. Посудомойка не пожалела уже бросовых остатков еды, аккуратно выложив их на большое блюдо. Покойная Вероника пообещала вернуть блюдо на следующий же день ранним утром, как она уже неоднократно делала.

А тут вдруг не явилась. Ответственная за блюдо посудомойка сильно разгневалась и, воспользовавшись небольшим просветом между ранним завтраком и просто завтраком, сама побежала к Веронике. Входная дверь Вероникиного дома в этот ранний час оказалась распахнутой настежь. Вбежав в дом, посудомойка сразу же наткнулась на труп, который до такой степени был трупом, что не вызывал никакого в этом сомнения. Бедная женщина – в данном случае речь идёт о посудомойке – сначала онемела от ужаса, а затем издала страшный вопль и с этим воплем вылетела на улицу Её увидел и услышал хозяин соседнего домика, хоть и пенсионер, но мужчина ещё довольно крепкий и телом, и умом, к тому же когда-то очень давно проработавший год стажёром в прокуратуре. Шёл он по своим делам, и вопящая посудомойка чуть не сбила его с ног, мчась неизвестно куда. Опешивший пенсионер остановился, и правильно сделал, ибо баба сама, обежав вокруг дома, вернулась к нему, все так же жутко завывая. Пенсионер видел все: и как посудомойка вбежала в дом его соседки, и как с диким воем вылетела оттуда. Пробыла она в доме покойницы всего ничего, так что ей было обеспечено самое распрекрасное алиби.

Бывший стажёр прокуратуры показал себя с наилучшей стороны. Он вызвал полицию и собственной персоной преградил набежавшим любопытным вход в дом, где совершено преступление, тем самым оказав существенную помощь следственным органам.

Сбежавшиеся многочисленные соседи Вероники Фялковской тоже изо всех сил старались помочь родной полиции и наперебой давали показания. Из них следовало, что в доме покойной два последних дня провела одна подозрительная приезжая особа, кажется какая-то родственница местной учительницы начальной школы. Вчера она и вовсе проторчала у покойницы, почитай, целый день.., да не учительница, а эта подозрительная особа.., до позднего вечера, а после этого уже никто Веронику живой не видел. Выходит, бедолагу прикончила родственница учительницы, больше некому. К тому же внутри дома пани Фялковской царил жуткий беспорядок, все перевёрнуто вверх дном, для этого требуется время, а та приезжая имела его в своём распоряжении предостаточно.

На вопрос полиции, чего же приезжая так остервенело искала в бедном доме Вероники Флярковской, общественность с ответом отнюдь не затруднилась. Тоже скажете, бедном! Да она такая же бедная, как царь Соломон! Ведь она же была просто отчаянной скупердяйкой и жадной до невозможности! Притворялась бедной, питалась объедками из ресторана, а у самой после брата богатства осталось – страсть! И золото, и доллары, да и другие всякие деньги в неимоверном количестве, и вещей множество, и, говорят, бесценная коллекция марок. Всем известно, как её покойный брат трясся над этой коллекцией, никого к ней не допускал. Да и наверняка ещё много всякого добра скрывала в своём домишке Вероника, только никого в дом не пускала, Полиция принялась расспрашивать учительницу. Та, несколько удивлённая, чистосердечно призналась – да, пробыла у неё два дня кузина из Варшавы, которую интересовала коллекция марок Вероники Фялковской, завещанная ей братом Хенриком Фялковским. Нет, подробностей о переговорах с Вероникой она, учительница, не знает, да и не интересовали они её, потому что кузина занималась коллекцией не для себя, а для какой-то своей варшавской знакомой. А сейчас кузина в Дрездене, через два дня вернётся, и вообще, в чем дело?

Полиция, разумеется, молчала в интересах следствия, зато общественность вовсю постаралась и нарассказывала учительнице больше, чем надо. Та встревожилась и попыталась дозвониться до Гражины в Дрезден. К сожалению, Гражинка всецело предалась предсвадебным хлопотам и, видимо, отключила сотовый, так что предупредить её не удалось, поэтому арест на границе по возвращении на родину явился для девушки полной неожиданностью.

Нельзя сказать, что арест, хотя приятного в нем мало, сам по себе очень уж взволновал Гражинку. Ясное дело, ценная коллекция марок может явиться достаточным мотивом для беспорядка в доме и даже страшного преступления, да все дело в том, что коллекция не была похищена. И даже спрятана не была, а лежала себе спокойно на нижних полках книжного шкафа, все же остальные полки были завалены грудами разбитых вдребезги фарфоровых изделий, которыми увлекался покойный. Преступника, по всей видимости, марки совершенно не интересовали, что весьма озадачило следственные органы. А дело-то казалось совсем лёгким.

Тем не менее Гражинку от границы до Болеславца везли в наручниках и с места приступили к допросу. На допросе присутствовали все члены следственной группы, в том числе и командированный из областного центра старший комиссар. Явился и прокурор. Ещё бы, всем было интересно узнать: если дело не в холерных марках, черт бы побрал это окрестное бабье! – тогда из-за чего же она, Гражина Бирчицкая, устроила такой погром в доме Вероники Фялковской и так неэстетично прикончила несчастную? Зная по опыту, следователи не очень надеялись на фактор внезапности при допросе подозреваемой, скорее рассчитывали на то, что той не известно о полнейшем отсутствии у них каких-либо вещественных доказательств и других версий.

Допрос начали деликатно.

– Вы знали Веронику Фялковскую?

– Знала, – не стала запираться Гражина. – Послушайте, а нельзя ли попросить чашечку кофе? Я заплачу, не беспокойтесь, просто во рту пересохло. Не такой уж короткий путь я проделала, а за кофе как-то легче говорить. Разве что Панове предпочитают пиво, я в Дрездене к пиву уже немного привыкла, так и на пиво согласна.

Панове тоже предпочли кофе и угостили подозреваемую этим напитком бесплатно.

– Итак, когда вы видели Веронику Фялковскую последний раз?

– Перед моим отъездом в Дрезден. Погоди" те, сосчитаю… Восемь дней назад.

– Вы были у неё в доме?

– Да.

– С какой целью?

Гражина тяжело вздохнула.

– Ох, не так-то просто все объяснить. Панове желают с самого начала или сразу о последнем дне?

Озадаченные Панове немного пошептались, видимо, мнения разошлись. Инициативу в свои руки взял прокурор. По натуре своей он был крайне любопытный, к тому же очень не хотел расставаться с первой и единственной концепцией следствия и надеялся, что она подтвердится в ходе перекрёстного допроса.

– Нас интересует все, – заявил он, – а последний день особенно.

И пришлось Гражинке рассказать о моем поручении со всеми подробностями, в том числе и о сложностях, с которыми она столкнулась, общаясь с неприветливой владелицей коллекции.

Работа заняла больше времени, чем предполагалось вначале, потому что приходилось не только переписывать имеющийся перечень марок, но и проверять по каталогам многие из приводимых бывшим владельцем сведения. Наконец она закончила работу и ушла.

– И в каком состоянии вы оставили хозяйку? – поинтересовались полицейские.

– В состоянии крайнего нетерпения. Она никак не могла дождаться, пока я закончу, нарочно стояла в распахнутых дверях и перебирала ногами от нетерпения. В ресторан торопилась, так она говорила.

– И пошла в ресторан?

– Не знаю. Я не видела.

– Почему-то этого никто не видел, – многозначительно протянул прокурор. – Интересно…

В воздухе запахло грозой. Похоже, подозреваемая решила от всего отпираться. И все же Гражинку не посадили за решётку, воспротивился старший комиссар, у которого возникли сомнения и концы не сходились с концами, к тому же местная камера предварительного заключения и без Гражинки была переполнена сверх всякой меры. Новую преступницу никоим образом не удалось бы туда затолкать. Просто ей запретили покидать город, предупредив, какими серьёзными последствиями грозит нарушение запрета.

– Я, может, и сбежала бы, да они пригрозили подать меня в розыск, разослав по всей Польше мою фотографию, – жаловалась мне Гражинка на следующий день, – а у меня всего одна фотография, та, что в паспорте, помнишь, какое я там страшилище? И чтобы я такая красовалась по всем городам и сёлам? Очень не хотелось мне опять проситься к родственникам, и мне разрешили поселиться в гостинице. Ну я и поселилась, как видишь.

Я, разумеется, видела, поскольку поселилась в той же гостинице, в соседнем с ней номере. До того как до меня дошла весть о преступлении Гражинки, я успела прочесть её письмо раз четырнадцать, с каждым прочтением переживая его с удвоенной силой. Несколько раз я пыталась убедить себя, что в письме вовсе не обо мне идёт речь, но вскоре исчезли последние сомнения.

Тогда я пришла в ярость. Не на себя, конечно, злилась, а на моего бывшего мужа, который за столько лет совместной жизни почему-то не сумел разъяснить мне, за что же он меня разлюбил, что во мне отталкивает его до такой степени, до такой.., вплоть до развода. Тоже мне, а ещё интеллигентный мужчина. Вот Гражинка сумела сделать это в одном-единственном письме.

При каком-то очередном перечитывании письма я испытала горькое удовлетворение, поняв наконец, почему Януш, мой временный спутник жизни, так часто берет у меня отгул.

Ему просто требуется отдохнуть от меня. И вовсе не в соперницах дело, бедняга собирается с силами перед очередной встречей с чудовищем. А я… Езус-Мария, а я встречала его, растопырив когти, чтобы устроить скандал, от которого самой становилось противно. А если не скандал, то накидывалась тут же с очередным срочным требованием, все равно каким: немедленно мчаться в магазин за продуктами, которые мне самой тащить не под силу, или сей же секунд приниматься за мытьё машины, которая спокойно могла подождать ещё несколько недель.

И ни разу не пришло в голову встретить любимого мужчину улыбкой и жареной уткой, сесть с ним за стол, накрытый белой скатертью.

Свечи горят, красное вино искрится в бокалах. Эх… Хотя какая может быть жареная утка?

Она хороша лишь с пылу с жару, а я никогда не знала точного времени прихода любимого мужчины. Ну пусть не утка, может быть, цыплёнок под укропным соусом, его можно есть холодным.

А переодеться в красивый наряд можно и за две минуты, только никогда и в голову такое не приходило, встречала в чем попало.

С трудом оторвавшись от любимого мужчины – ведь он не был главным в Гражинкином письме, – я принялась опять копаться в её главных обвинениях. И чувствовала, как во мне нарастает бунт. Ну ладно, пусть я ужасная баба, коршуном налетаю на кого ни попадя и с криком требую немедленного исполнения… Вот именно, чего? Как правило, того, чего следует.

Другое дело, что пара часов особой роли не играет, и требовать, пардон, вежливо просить можно и не столь агрессивно. Ну не скажите, иногда бывает дорога каждая минута, опять же, я знаю, к кому можно обратиться с просьбой, кому легче всего её выполнить. А работу я всегда ценила. Минутку, что там Гражинка написала? Людям надо рано вставать, они каждый день работают от и до, а я могу себе позволить болтать хоть до утра, потому как на службу не хожу и за работу сажусь когда вздумается. И словечко побольнее подобрала, я сначала не обратила внимания, фанаберии у меня, видите ли, такие.

Интересно, это как понимать: моя вина, что ли, мои капризы или причуды, что работа у меня такая фанаберийная?

Нет, тут я решительно отметаю критику.

Намного труднее было отмахнуться от моих верно подмеченных черт характера. Проклятая память беспощадно подсовывала один за другим примеры омерзительного эгоизма. Гражинка права, как я смела совершенно не считаться с людьми, по несчастью оказавшимися в сфере моих интересов! Как смела лезть им в душу в грязных сапогах, поучать, наставлять, высказывать своё мнение о вещах, которых не понимала? Ведь на собственной шкуре пришлось самой испытать, что это такое, когда приходилось выслушивать не раз, не два, не три от людей, наверное очень похожих на меня.

И мне очень, очень захотелось исправиться.



Первым проявлением столь похвального намерения явилось сознание того, что Гражинка помрёт на месте, если узнает, что её письмо пришло ко мне. Значит, она не должна об этом узнать, ни за что на свете!

И я позвонила Аните.

– Мне надо сообщить тебе нечто очень важное и чрезвычайно конфиденциальное, с глазу на глаз, – торжественно начала я.

– Тайна, которая становится известной второму человеку, – поучающе начала было Анита, но я не дала ей докончить.

– И без тебя знаю, но ты просто обязана узнать эту тайну, иначе можешь нечаянно проговориться…

– Минутку, – тут уже Анита перебила меня. – Странно как-то получается. У меня может нечаянно вырваться? Значит, я эту тайну знаю?

– Знаешь только половину тайны. И не знаешь, что это тайна.

– Ну, подруга, ты меня заинтриговала. У нас как раз начинается коллегия, придётся мне опоздать на неё. Говори, только побыстрее.

– Ты получила от Гражинки письмо, посланное мне. И сохрани тебя бог проболтаться ей об этом!

Анита озадаченно молчала. Молчание угрожающе затягивалось.

– Ох, точно опоздаю, – наконец услышала я. – По всей вероятности, это означает, что ты получила от неё письмо, написанное мне?

– Именно. И Гражинка умрёт, если узнает об ошибке. Или сбежит на край света, что тоже нехорошо. А её письма я тебе не отдам.

– Почему? – изумилась Анита. – Раз оно писано мне.

– Но обо мне. И больше в нем ничего нет, только комплименты по моему адресу, которые я не намерена распространять. Для тебя, полагаю, ничего нового, ты меня знаешь с давних пор, причём с наихудшей стороны.

Анита явно заинтересовалась.

– Черте ней, коллегией. С наихудшей, говоришь? Неужели? Возможно, ты и права.

– Ну вот видишь! – обрадовалась я. – На тебя можно положиться, не подведёшь. И всегда скажешь правду Значит, ты меня и без Гражинкиного письма знаешь как облупленную, так что тебе письмо ни к чему. Мне же оно очень пригодится. Познай самого себя.., или как там говорят? Осознание своих ошибок – первый шаг к их исправлению, не так ли?

– Очень воспитательное письмо, – похвалила Анита Гражинку. – Но ведь ты небось теперь будешь в претензии?

– Ни в малейшей степени, напротив! Ведь там написана чистая правда, причём все очень тонко подмечено, вот разве что написано в нервозном состоянии, так что выражения попадаются те ещё, но ведь это уже дело десятое. Если бы даже она собралась с духом и выложила мне правду-матку в лицо, наверняка сделала бы это культурно, интеллигентно вякала бы да мекала и не потрясла бы меня так, как вот эти простые суровые слова. Так что сама понимаешь. А кроме того, она меня любит, невзирая ни на что, и это весьма утешительно. Возможно, когда-нибудь я и дам тебе прочесть это письмо, надеюсь, к тому времени оно уже станет неактуальным.

Но чтоб она о нем не знала!

– Пожалуй, ты права, – поддержала меня Анита. – И ещё я усматриваю во всей этой истории некое предопределение свыше. Сразу после того, как я отправила тебе её письмо, я позвонила ей на сотовый, чтобы посмеяться вместе с ней над забавной ошибкой, но её сотовый был отключён. Потом мне что-то объясняли по-немецки, я не поняла и даже записывать не стала. Видимо, судьба нас хранила. Ну а теперь все, больше не могу говорить, обещаю тебе словечка не проронить, привет, я побежала!

Я облегчённо перевела дух, знала, на Аниту можно положиться. Теперь есть время как следует подумать и над тем, нельзя ли каким-то образом исправить причинённые мною неприятности кому-нибудь в прошлом. Увы, недостатка в таких несчастных не было. Да вот хоть бы тот нумизмат, у которого я совсем недавно увидела пресловутый брактеат Яксы из Копаницы. Отчётливо припомнился мой визит. У нумизмата был сильный насморк, не исключено, даже грипп, не исключено, я подняла его с постели и не оставила никаких шансов вернуться под одеяло, требуя немедленно предъявить мне знаменитый брактеат. Никаких «в другой раз»! Немедленно"! Вынь да положь!

Разыскала телефонный номер нумизмата, позвонила, представилась и покаянно пробормотала:

– Я бы очень хотела извиниться перед паном.

– Передо мной? – изумился тот. – За что?

– За нахальство. Вы показали мне свой брактеат Яксы из Копаницы, потому что я вцепилась в вас, как репей в…

И тут прикусила язык. Не очень-то вежливо будет закончить фразу словами «собачий хвост».

Других не находилось. Пришлось переключиться на здоровье хозяина.

– А вы, вы тогда были нездоровы, наверняка я подняла больного человека с постели, монета могла и подождать, а я, как последняя…

Опять рвутся наружу явно бестактные слова. Пришлось снова оборвать фразу, тем более что нумизмат сам горячо заговорил:

– Минутку, шановная пани, минутку! Это явное недоразумение. У меня никогда в жизни не было такой монеты! Нет, нет, как я могу ошибаться, разве брактеат можно с чем-то перепутать.

Я остолбенело замолчала. Через минуту неуверенно уточнила:

– Я говорю с паном Юзефом Петшаком?

– Да, это я, но…

– Ну тогда все правильно. Именно у пана я видела эту идиотскую жестянку.

– Да как пани смеет брактеат Яксы из Копаницы обзывать идиотской жестянкой?

– Я имела в виду размер, – срочно пришлось оправдываться. – Со всем моим почтением к нумизматике, а особенно к нумизматам.

Именно у вас…

– Это невозможно, дорогая пани. Кому, как не мне, знать, что есть в моей коллекции, а чего нет! Хотя уже давно мечтаю заполучить эту монету.

– Так, может, вы брали её временно…

– Да какой нумизмат в здравом уме выпустит из рук такую драгоценность, пусть даже и на короткое время?!

– Не знаю. Во всяком случае, я её видела…

– Но не у меня, – уже раздражённо рявкнул нумизмат. – И понятия не имею у кого. Если шановная пани припомнит, буду очень признателен за информацию. Я бы тоже охотно ещё раз взглянул на эту жемчужину.

Я перестала упираться, письмо Гражинки тому виной. Подумала – опять поступаю бестактно, настаивая на извинении. Может, у человека есть причины отпираться от Яксы, может, у него сидит подозрительный элемент, вот он и отрекается, нумизматы ведь часто становятся жертвой грабежей и краж. А я опять вцепилась. Ну и характер, тьфу!

Да, приходится признаться, опыт с извинениями за прошлые бестактности не удался.

Стала припоминать следующую и наверняка опять бы отмочила глупость, да к счастью позвонила из Болеславца Гражинкина родственница. «К счастью», пожалуй, здесь выражение несколько неуместное, ведь женщина известила меня о преступлении. Бедная Гражинка только ступила на родную землю, как её тут же «арестовали», и до сих пор полиция не выпускает девушку из лап. И я должна обязательно что-то сделать, ведь это я направила её с заданием в дом, хозяйку которого убили!

Могла и не напоминать мне об этом, я и без того вся взвинтилась и на следующее утро, чуть свет, уже ехала в Болеславец. По дороге я кого могла известила о трагедии, сделала пару очень важных и полезных для дела звонков, внимательно следя за тем, нет ли где поблизости гаишников, поскольку разговоры по сотовому за рулём могут очень дорого обойтись.

Гражинку я обнаружила в палисадничке при гостиничном ресторане. Сидела она за столиком в полнейшей меланхолии, попивала пиво и, несмотря ни на что, была потрясающе красивой.

– Расскажи как можно подробнее обо всем, – потребовала я. – Убила её не ты, нужна нам с тобой её смерть, как холера. Хотела я приобрести коллекцию, а теперь даже неизвестно, кто её наследует.

– Кажется, сын племянника, то есть сына их старшей сестры, – вздохнула Гражинка. – И можно предположить, что он скорее бы продал коллекцию, чем покойница. Так что мотив какой-никакой у меня имеется.

Со свойственным мне темпераментом я обрушилась на подозреваемую.

– Да ты никак спятила! Выдумала мотив! Разве непонятно, что, убив бабу ради коллекции, ты бы похитила коллекцию, иначе зачем трудиться убивать? Где смысл? Где логика?

– Ну как же, – стояла на своём Гражинка. – Убив бабу, коллекцию я оставила специально, чтобы не возник мотив.

– Макиавеллизм какой-то, – пожала я плечами. – Выверты дурацкие.

– А хуже всего – сразу, совершив убийство, я драпанула в Дрезден. Могла прихватить с собой при этом разные другие ценные предметы, и потом ищи ветра в поле.

– Какие предметы?

– Да тут разное о покойнице говорят. Нет, ты погоди, меня послушай, я ведь, собственно, эту бабу знала многие годы. Не то чтобы знакомы были или часто общались, официально я с ней познакомилась, лишь когда приехала выполнять твою просьбу. А так, проживая долгое время в Болеславце у Мадзи, моей кузины, я с ней то и дело сталкивалась. То на улицах, то в магазинах. У её соседа Мадзя всегда покупала ранние овощи, за ними обычно меня посылали. Как-то раз я даже помогла Веронике снять развешенное ею во дворе бельё, как раз дождь начинался, так она после этого стала меня даже узнавать и здороваться. Приходилось мне пару раз бывать и у неё в доме. Именно у неё, к брату-коллекционеру я никогда не заходила, даже не говорила с ним.

– Так что ты хочешь сказать? – не выдержала я. – Ведь эта Вероника была бедна как костельная мышь, что у такой холеры можно украсть? И что за предметы ты могла вывезти за границу?

– Вот именно! – оживилась дотоле меланхоличная и какая-то заторможенная Гражинка. – А люди болтали, что Вероника просто была жуткой скупердяйкой, хотя на самом деле обладала немалым состоянием. В золото и доллары я не верю, но, может, оставались у неё какие-то семейные драгоценности, фамильное серебро, вообще что-то в этом роде. Да я и сама видела у неё два отличных серебряных подсвечника времён Варшавского княжества. Может, и другое что было, не знаю. Ну и нумизматическая коллекция. Ты лучше меня знаешь, что каждый филателист обычно и монетами интересуется, вот и у её брата тоже была нумизматическая коллекция, тщательно скрываемая от всех. И именно эти монеты кто-то искал.

Я задумалась.

Филателистическая коллекция её брата по моей приблизительной оценке тянула тысяч на восемь злотых. Я была готова её купить, хотя в ней немало попадалось мусора, но, если в коллекции имеются первые швейцарские «Про Ювентуте», человек все отхватит с руками и ещё Бога благодарить будет. Я уже не говорю о моем личном пунктике в виде болгарского блока-105.

Цену я тебе назвала, исходя из обычных, принятых в каталогах, и если он держал свою коллекцию в металлических консервных банках…

– В кляссерах. Я сама видела.

– Если преступник и этой коллекцией пренебрёг, то что же он тогда искал?

Теперь задумалась и Гражинка.

– Слушай, вот только сейчас мне пришло в голову. Я так была огорошена арестом и тем, что меня приняли за убийцу, что даже логически рассуждать была не в состоянии. Так вот, интересующая тебя коллекция марок была небольшая. Лежала в четырех кляссерах на нижней полке стеллажа рядом с письменным столом. На виду лежала, он и не пытался её скрыть…

– ..а вор подумал – значит, ничего не стоящие бумажонки, – живо подхватила я. – Дорогие вещи должны быть обязательно припрятаны.

– Вот-вот. А в городке много болтали, что у Вероники есть ценности.

– Преступник вряд ли полагался на одну болтовню, – глубокомысленно изрекла я, – Вероника ведь не могла вечно сидеть в доме, так? Он мог в её отсутствие пробираться в дом и там искать укрытые ценности. Раз уж явился и убил, значит, знал наверняка: есть из-за чего.

То есть располагал конкретной информацией.

Ты вот лучше скажи: после того, как вы вечером расстались, она пошла в ресторан за едой или нет?

– Думаю, пошла, – твёрдо заявила Гражинка. – Вряд ли бы зашнуровывала свои ботинки только для камуфляжа. У неё были такие, знаешь, старомодные высокие ботинки на шнуровке.

Если бы хотела лишь мне показать, что торопится выйти из дому, могла бы прямо в тапках пойти. Но вот самого её ухода я не видела. Хуже, зато слышала, как она запирала за мной дверь. Переоделась в уличную обувь лишь для того, чтобы я поскорее убралась? Я ясно слышала, как, захлопнув за мной дверь, она заперла её на ключ.

Полиции я об этом не сказала.

– Ты не знаешь, в её доме есть второй выход? – тут же поинтересовалась я.

Гражинка не сразу ответила, честно задумалась.

– А знаешь, может, и есть. Я-то всегда входила в дом через главный вход, а вот когда помогала ей собирать мокрое бельё, развешенное на заднем дворе, – я тогда как раз у неё работала, – а тут пошёл дождь.., да, не бегала она с охапками белья вокруг дома, а исчезала и появлялась с пустыми руками.

И я пришла к окончательному выводу: был второй выход из дома, с противоположной стороны. Вероника из него вышла и поспешила в ресторан, через него же и вернулась домой с блюдом, поэтому её никто не заметил.

– Где она лежала, ставши трупом?

Этого Гражинка не знала.

– Спросила бы у полицейских.

– Как-то неудобно, – оправдывалась Гражинка. – Я стала задавать наводящие вопросы и поняла: где-то посередине дома. А где точно – не знаю. Не верят они мне. Как ты думаешь, засудят меня?

– Окстись! Ведь она же после тебя ещё сбегала в ресторанную кухню, раз утром посудомойка прибегала за блюдом. А ты вернулась к своей Мадзе, найдутся свидетели. Полагаю, даже в Болеславце у людей имеются часы.

– Но люди не смотрят на них все время, – угрюмо парировала Гражинка. – Кстати, откуда тебе известны все подробности? Ведь ты же только что приехала.

Приехала я и в самом деле только что, но дорога до Болеславца занимает несколько часов, а за это время можно многое узнать по телефону. Вот когда пригодились мои многочисленные знакомства, ну, и известная доля настойчивости. Опять же, у меня с давних пор завёлся блат в среде так называемых органов, что хорошо известно читателям моих книжек. Первые общие сведения я получила от молодой жены секретаря следственного отдела городской комендатуры полиции, племянницы бывшего сотрудника Януша. Януш – это мой актуальный друг жизни. А об этом я уже, кажется, написала. Отловив Януша по сотовому поздним вечером – он как раз блаженно отдыхал от меня, – я, нарушив твёрдое своё намерение впредь вести себя прилично, настойчиво потребовала от него немедленно начать активные действия, и к утру уже располагала первыми сведениями. Возможно, Януш без особого восторга взялся за выполнение моей очередной срочной просьбы, но я ему торжественно поклялась, что такое позволяю себе последний раз, а с завтрашнего дня резко меняю характер и превращаюсь в ангела. Кажется, поверил.

Ну а потом по цепочке разузнала ещё кое-что, о чем не сочла нужным информировать Гражинку.

– Я хочу все увидеть собственными глазами, – заявила я, вставая со стула. – Еду. Адрес помнишь?

– Что ты хочешь увидеть? – встревожилась Гражинка.

– Вероникин дом. И второй выход.

– Наверняка глины сами уже все проверили, – возразила Гражинка. Это она от меня научилась, ещё по старой памяти называя полицейских «глинами». Так всегда называли ментов в прежней Польше.

– Даже если и проверили, я тоже желаю.

– – А мне обязательно идти с тобой? Очень не хочется. Знаешь, увидят и снова начнётся: «Глядите, убийцу всегда тянет на место убийства».

– Не всегда. Иногда тянет, особенно если этот олух потерял на месте преступления свою искусственную челюсть. Знаешь, на нервной почве оскалил зубы и не заметил, как она вывалилась.

– Нет, ты не знаешь здешних кумушек, перестань иронизировать. Так что того.., этого…

– Того, того, – успокоила я девушку. – Не надо тебе ехать со мной, сиди себе, только скажи, где этот дом.



По плану, набросанному Гражинкой на бумажной салфетке, добралась я на окраину Болеславца. Вот интересно, тысячу раз бывала в Болеславце, исходила его вдоль и поперёк, а в этих местах оказалась впервые.

Домик как домик, небольшой, одноэтажный, с мансардой, даже довольно миленький, стоял посреди небольшого садика. Наверняка четырехкомнатный, точнее, три комнаты и кухня, и ванная должна быть, поскольку в Болеславце вообще неплохо обстоит дело с канализацией.

Соседние домики стояли в своих садиках, так что палисадники шли почти сплошняком, а между домами было довольно много свободного пространства. Это позволило мне почти без труда пройти на зады Вероникиных владений.

Обойдя дом, я убедилась – был задний выход. И вообще, садик за домом превышал размерами палисадник перед ним. Вот здесь покойная развешивала бельё, вот цветочки и кустики.

Выход из дома не представлял собой голую дверь, к нему вело застеклённое с боков крылечко, заросшее вьющимися растениями. Наверняка через этот замаскированный выход покойница и вышла накануне под покровом ночной темноты. Надо проверить лично.

Я огляделась, не видит ли кто, и правильно сделала. Почти напротив Вероникиного дома, по дорожке, посыпанной щебёнкой, какая-то пожилая женщина волокла два огромных мешка из плотной фольги. Как же я сразу не обратила внимания ни на её сопенье, ни на шварканье тяжеленных мешков по щебню? В том, что были тяжёлые, никакого сомнения – женщина волокла их поочерёдно. Протащив немного один мешок, оставляла его и возвращалась за вторым. Теперь только я заметила, что настоящая асфальтированная дорога находилась метрах в пятидесяти за Вероникиным домом.

Видимо, туда и устремилась бедолага со своей ношей.

Когда я подошла к женщине, та со стоном выпрямилась, массируя поясницу и вытирая пот с лица. С надеждой протянув ко мне руки, она жалобно пролепетала:

– Пани мне не поможет? Самой ну никак не справиться!

Я вовсе не собиралась ей помогать, у меня на уме было совсем другое, а кроме того, я всю жизнь была непримиримой противницей того, чтобы женщины таскали тяжести, для этого существуют мужчины. Женщины же, невзирая на мои протесты, всегда их таскали. Да я сама частенько взваливала на себя непосильную ношу, хоть душа и протестовала, а куда денешься? Конечно, нельзя от мужчин требовать слишком много, в этом я отдавала себе отчёт, но физически-то они сильнее!

Я попыталась поднять один из мешков, и у меня чуть не оторвались руки. В мешке было никак не меньше тысячи тонн, то есть наверняка все двадцать килограммов. Нет уж, такое я не намерена тащить, да и этой женщине не советовала бы, вон, в чем душа держится, да и возраст почтённый.

– Пани намерена это нести? – недовольно уточнила я. – Куда именно? Да что это у вас там такое неподъёмное?

– Понятия не имею, – все ещё тяжело дыша, отозвалась женщина. – Это не моё, сын велел отнести домой, самому некогда, так кому же помочь, как не матери?

Ну, знаете! , – У меня тоже нет времени, – проворчала я.

Просто не знаю, что меня удержало от того, чтобы не выпалить: раз так воспитала сына, сама теперь и расплачивайся. И добавила бы ещё поучающе, что человек должен расплачиваться за свои ошибки, и пусть она тут со своими мешками в землю врастёт, я ей не носильщик, а её сынок… У меня, без сомнения, нашлись бы подходящие слова и для сынка, который наверняка плохо закончит, и для современной молодёжи в целом, если бы… Ну конечно, если бы не письмо Гражинки. Вот, опять чуть было не совершила бестактность, агрессивно набросившись на незнакомку. Ведь не знаю, в чем у них там с сыном дело, во всяком случае, мне не следовало вмешиваться и навязывать своё мнение. Очень хотелось навязать, но раз уж решила менять характер, значит, некуда деваться, на дороге её одну с мешками не оставлю. Трудно быть ангелом, ничего не скажешь.

– Оставьте мешки в покое и подождите меня, – мрачно бросила я незнакомке. – По ту сторону дома стоит моя машина, подъеду, и мы как-нибудь запихаем ваши вещички в багажник. Подброшу вас туда, куда вы их должны доставить, вам одной это не под силу, да и от меня толку мало.

Баба расцвела, словно майская заря, и раскрыла было рот, чтобы излить на меня поток благодарности, но почему-то смешалась, её лицо враз обрело растерянное и даже испуганное выражение. Она принялась что-то лепетать, но мне уже не хотелось терять время, и я поспешила к своей машине. Надо поскорей отделаться от этой дурёхи и заняться своими делами.

Когда я подъехала к бабе с мешками, она успела ещё немного проволочь их по дороге и совсем взмокла. Тут уж я не могла не заметить двойственность её поведения. С одной стороны, ей очень хотелось, чтобы я помогла, с другой – она ни за что не желала ехать на машине. Может, стеснялась затаскивать в такую роскошную машину свои задрипанные мешки? К тому же заполнены они были чем-то не просто тяжёлым, а, похоже, железяками с острыми краями, которые выпирали из мешков. Роскошной мою машину, конечно, трудно было назвать, особенно если учесть, что не мыли её уже больше недели, но, может, она так считала? Зато машина большая и багажник вместительный, правда, она в него ещё не заглядывала.

Короче, невзирая на душевные терзания незнакомки, я развила бурную деятельность. Совместными усилиями, крякая в унисон, затолкали мы мешки в багажник, её я усадила на переднее сиденье и сама села за руль. Она тут же сползла с сиденья, так что снаружи её почти не было видно, но при этом тревожно озиралась, не видит ли кто её. Странно.

– Так куда едем? – спросила я, взявшись за руль.

– Я покажу.

Оказалось, ехать пришлось совсем недалеко. Дом находился на той же улице, только по другую сторону, и был почти последним в ряду одноэтажных домиков с палисадниками. Я развернула машину багажником к калитке.

Ну и никуда не денешься, пришлось помогать ей затаскивать мешки во двор. Вокруг ни души, я несколько раз оглядывалась, надеясь увидеть хоть самого завалящего мужичка. Увы, не было, вот и пришлось вместе с этой несчастной опять тащить мешки до самых дверей дома.

Осталось преодолеть только порог, но это было уж слишком!

– А теперь вы можете распаковать мешки и вносить их содержимое по частям, – предложила я. – Легче будет.

– Нет, это сделает сын, – как-то радостно, хотя все ещё тяжело дыша ответила незнакомка.

Я с удивлением взглянула на неё. В женщине опять произошла непонятная для меня перемена. Куда-то подевались скованность и страх, она заметно повеселела и даже пригласила меня на чашку чая. Я наверняка отказалась бы – некогда, и без того много времени потеряно, но незнакомка просто излучала благодарность, ей так хотелось выразить мне свою признательность!

Я все же немедленно бы уехала, если бы.., ну да, если бы не Гражинкино письмо. Вот, я оказала человеку помощь и не даю ему выразить мне свои тёплые чувства. Откажусь, а ей обидно будет. Вон с каким почтением начала со мной обращаться, как с королевой английской или святой Терезой, ещё подумает, что я задаюсь, пренебрегаю её обществом, считаю неровней себе – заработает комплекс неполноценности, холера!

Угощали меня чаем, кстати, неплохим, не какими-нибудь ополосками, а во время чаепития развлекали светской беседой, которую я благополучно пропустила мимо ушей. Я уже почти обдумала свои дальнейшие действия не только относительно второго выхода, но и стала прикидывать, как бы пообщаться с ресторанной посудомойкой, в чьём ведении находились объедки. А кроме того, меня очень заинтриговало блюдо, за которым посудомойка прибегала к Веронике утром. Как оно выглядело, это блюдо, в момент обнаружения трупа Вероники?

Полное или пустое, грязное или помытое Если пустое и чистое, значит, у покойницы была возможность съесть его содержимое, а блюдо вымыть. Гражинка не упоминала, что хозяйка дома ужинала при ней, значит, поела позже, и ни в жизнь не поверю, чтобы убийца, сделав своё грязное дело, принялся мыть посуду. А вот Гражинке ничего не стоило бы… Тьфу, холера, чего это я?

– ..и так он нервничал, так волновался, что у меня сердце просто разрывалось, – уловила я окончание фразы. Похоже, все это время женщина рассказывала мне историю с мешками. – Забрать домой да забрать домой, просто необходимо это сделать, а у него какое-то срочное дело. Оставить мешки там – непременно украдут, у нас знаете, какие люди, каждый польстится на металлолом, теперь, когда все мужики сидят без работы, это, почитай, единственная возможность заработать пару грошей. Что мне оставалось делать? Я и поволокла их, хоть и старая, и хвори одолели, а как не помочь родному дитяти? Не иначе, сам Господь Бог мне пани послал. Спасибо, сжалилась добрая душа, теперь ведь доброты в людях не стало, озверел народ.

Да и как его не понять, есть нечего, лечиться негде, работы днём с огнём не найдёшь А я гляжу – пани нездешняя, вот пани и помогла, а коли нездешняя, пани ни с кем и не станет обо мне говорить, а то люди о мешках узнают, опять неприятности моему мальчику… Кому тут пани разболтает?

До меня все не доходило. О чем это она?

– Да никому, – автоматически ответила я, и женщину это вполне успокоило.

– Вот я и говорю, опять же, глины к пани не прицепятся, ведь тогда пани тут не было, и они тоже не станут допросы вести, голову пани морочить. А они знаете какие? Не дают моему Веславу спокойно работать. А кому какое дело, что парень металлолом по округе собирает, и тем живём, если насобирает порядочно, а с ломом все хуже дело, совсем не осталось, и собирать нечего. Соседи завидущие, если прознают, где мальчик железяки припрятал, сразу украдут Так кто ребёнку поможет, как не мать родная? Вот я и хотела потихоньку из той сараюхи до дома дотащить и хорошенько припрятать, пока вокруг никого нет. Да не по силам мне оказалось, спасибо пани…

Выходит, я помогла её Весеку в благородном деле по собиранию металлолома, чтоб ему… Делать мне нечего. И неужели соседи и вправду украли бы ненужные железяки? Золотой он, что ли, этот металлолом?

Женщина меж тем разошлась и уже не могла остановиться. Должно быть, торопилась выговориться перед чужой и доброй бабой, от которой никакого вреда их жалкому бизнесу не будет.

– А тут ещё это убийство приключилось, – продолжала она. – Так возле того дома лучше вообще не появляться, – добавила она и вдруг прикусила язык, похоже, испугалась, что ляпнула лишнее.

Возможно, мне следовало бы тут же ухватиться за сказанное и потянуть бабу за язык, да уж очень я устала от неё, в голове сплошной металлолом, совсем вылетели все хитроумно продуманные пути розыска по Гражинкиному делу. Я поспешила распрощаться с женщиной, вышла из её дома, села в машину и сразу проехала к запасному выходу Вероникиного дома, чтобы тщательно обследовать заросшее вьюнками крылечко. Хотелось внимательно рассмотреть дверь.

Из этого ничего не вышло. Сразу за мной подъехала патрульная полицейская машина, меня вежливо оторвали от приватных расследований и препроводили в комендатуру. И хотя моими планами предусматривался визит в полицию, он состоялся явно преждевременно. Перед этим следовало уточнить множество деталей, в том числе и ознакомиться с топографией места преступления, но раз уж они так настаивают, ничего не поделаешь.

Все так же преувеличенно вежливо мне предложили занять кресло в одном из кабинетов комендатуры, напротив уселись два пана.

Потом я разобралась, что передо мной собственной персоной – прокурор и старший комиссар. Похоже, Болеславская прокуратура не была завалена работой, если её начальство могло позволить себе принимать личное участие при расследовании преступления. С прокурорами я имела дело в ранней юности, знала, что некогда при прокуратуре существовал отдел, занимавшийся дознанием или предварительным расследованием, причём прокурор брал его лишь под свой контроль, не более того, но теперь все могло измениться. Вот я и не поняла, прокурор участвует в моем допросе по обязанности или сидит тут просто из любопытства.

Впрочем, пусть сидит, мне он не мешает.

Покончили с анкетными данными, и я услышала первый вопрос:

– Вы знаете Веронику Фялковскую?

Меня тут же понесло. Ненадолго хватило хладнокровия и благодушия.

– Проше панов, зачем терять время на эти хитрые подходы? Даже если бы я и знала эту особу, зачем говорить о ней в настоящем времени?

Весь городишко знает, что она убита. Я же её до того лично не знала, только слышала о ней. И это все.

– А откуда слышали?

– Правильнее спросить – от кого. Отвечаю; от Гражины Бирчицкой, той самой, которая у вас фигурирует под номером первым в списке подозреваемых.

Следствие старалось сохранять невозмутимость.

– И что пани слышала о ней от Гражины Бирчицкой?

– Что Вероника Фялковская проживает в Болеславце и является наследницей брата. Об этом мне стало известно лишь тогда, когда вышеупомянутый брат умер. Он интересовал меня как владелец филателистической коллекции. Наследники часто продают завещанные им коллекции.

Ох, не понравились им мои слова, точно, не понравились. Не знаю почему, ведь я же говорила чистую правду и ничего, кроме правды. Ответы давала ясные и чёткие, не крутила, не увиливала. Может, они подготовили другой набор вопросов, а я своими чёткими ответами сбила их с панталыку.

– И пани собиралась купить эту коллекцию?

– В общем собиралась, но сначала хотела получить о ней полное представление.

– И с этой целью пани крутилась у дома покойницы? – убил меня ехидным вопросом прокурор.

Не на такую напал! Мне не привыкать было к хитрым прокурорским вопросам. И я спокойно ответила:

– Нет. Для полного представления об интересующем меня предмете я послала туда несчастную Гражину, она и составила для меня описание коллекции. Теперь же, после случившегося, я поехала к дому покойной для того, чтобы лично осмотреть там все и убедиться, что расследование ведётся добросовестно и внимательно, что ничего не упущено.

Ну вот, опять! И чего я лезу на рожон? Прикусила язык, но гадость представителям органов уже сказала. Права Гражинка: и бестактно, и весьма агрессивно это прозвучало. Ну да теперь уже терять нечего, и я безоглядно двинулась напролом.

– Дело в том, проще панов, что от вас мне ничего не узнать, ведь вы будете молчать как гробы повапленные, пардон, я хотела сказать – как пни прогнившие, мне же многое необходимо знать, чтобы защищать Гражинку. Я её сюда направила, мне и отвечать за судьбу девушки. Да да, кто не понял – я говорю о пани Бирчицкой, которую вы сразу зачислили в подозреваемые номер один. Можно сказать, силой заставила несчастную отправиться в дом к наследнице филателиста, хотя у Гражинки своих дел хватало, в те дни она как раз спешила на свадьбу лучшей подруги в Дрезден, не до меня ей было, а я для собственного удовольствия заставила её в поте лица трудиться накануне такого события.

А теперь ещё и эта неприятность…

– Так пани называет убийство человека?

– Нечего к словам придираться! Я-то знаю, что пани Бирчицкая ни в чем не виновата, мы с ней знакомы более десяти лет, из неё такая же преступница, как из меня примадонна, а кроме того, вовсе не правда, будто жертва после ухода Гражинки не двинулась с места, ещё как двинулась! За жратвой в ресторан. И очень возможно, из дома вышла через запасной выход. Вот почему её никто и не видел. А как наутро выглядело блюдо из-под объедков?

Может, и не совсем логично у меня получилось, но эффект был. Панове явно разозлились.

– А как вы думаете, по какой причине пани Бирчицкая ещё не за решёткой? – рявкнул старший комиссар.

– По причине отсутствия места в камере предварительного заключения, – не моргнув глазом (и, признаюсь, не подумав), немедленно парировала я.

– Для одного человека уж отыскалось бы, – опять подпустил ядовитую шпильку прокурор. – Однако не исключено, что мы тоже время от времени задаём себе труд подумать. И вопреки вашим, уважаемая пани, инсинуациям, тоже придаём значение мелочам.

– Ну и?.. – вырвалось у меня.

– Ну и нам бы хотелось знать, что милостивой пани известно об имущественном положении покойной. Рассудите сами: коль скоро мы ведём речь о ваших личных делах, коль скоро пани отправила к покойной Гражину Бирчицкую за марками, пани наверняка имела представление не только о покойной, но и о её брате, умершем около года назад. Ведь поддерживали же вы с ними какой-то контакт, раз интересовала вас их филателистическая коллекция. Или вы руководствовались лишь интуицией, предчувствиями?

– И предчувствия, и интуиция тут ни при чем, – призналась я. – Мною двигала, скорее всего, надежда. А что же касается контактов… Пожалуйста, погодите минутку.

И я принялась судорожно припоминать, откуда Фялковский вообще появился в моей жизни. В Болеславце я останавливалась миллион раз. Ну, может, немного меньше миллиона, во всяком случае, когда выезжала за границу в направлении Штутгарта. Мне казалось, это самый короткий путь во Францию. Можно, конечно, и через Вену, но горы мне разонравились уже много лет назад. И вот во время такой очередной поездки меня вдруг осенило. Я время от времени проглядываю «Филателист», и как-то в одном из объявлений мелькнуло: «Фялковский из Болеславца». Не помню только, что он искал, может, какой-нибудь обмен предлагал.

И наверное, спросила о нем в гостинице, так что узнала адрес. А позже я услышала о нем от кого-то, Фялковский оказался не очень известным филателистом, но у него могли оказаться редкие экземпляры марок, поэтому он меня сильно заинтересовал.

– Что и от кого вы услышали? – серьёзно и уже безо всякой издёвки спросил прокурор, когда я в своих воспоминаниях вслух добралась до этого места.

– Тогда мне надо ещё подумать.

Тесных филателистических контактов я не поддерживала ни с кем из коллекционеров, так, мелочи – редкие встречи в клубе и случайные на вернисажах и в книжных магазинах. Я и сама не считалась серьёзным филателистом, можно сказать, коллекционер среднего масштаба.

В мир филателии я погружалась лишь тогда, когда мне доводилось искать что-либо особенно меня заинтересовавшее, вот как, например, болгарский блок. Минутку, может, именно из-за этого блока разгорелся весь сыр-бор? И я опять принялась рассуждать вслух.

– Был такой тип в мире филателистов, возможно, не один такой, но я наткнулась лишь на одного, который больше продавал, чем собирал.

Проще сказать, торговал марками. Честно торговал, ничего не скажу, без обмана, был своего рода посредником между продавцом марок и покупателем, зарабатывал скромно. Вот и для меня он искал болгарский блок, который нигде в Европе нельзя было достать, а я искала его и в Англии, и в Германии, и в Дании, и во Франции.

Даже в справочнике Гиббонса его не было! А мне уж так приспичило его заполучить… Ну да это мои проблемы, спокойно, это вас, панове, не касается. Так вот, не исключено, что именно посредник при нашей встрече в одном из магазинов заговорил о мелких, никому не известных собирателях, в коллекциях которых не раз обнаруживались потрясающие раритеты, знал он таких коллекционеров, жили они преимущественно в маленьких городках, как, скажем, Млава или Болеславец…

Старший комиссар сурово перебил меня;

– Как звали этого посредника и в каком магазине состоялся разговор?

Слишком многого захотел! И я важно ответила:

– Что касается фамилии посредника, я её никогда не знала, так что и вспоминать не буду.

В магазинах о нем обычно говорили «этот пан».

А магазин… Черт его знает.

И тут я, словно воочию, увидела магазин на Багателе, причём тогда разговор шёл не только о марках, но и о монетах, к тому же, что ещё хуже, именно там я получила из-под прилавка редкую монету в сто злотых по защите окружающей среды. Холера, недаром Гражинка писала в своём письме, что я, ни минуты не задумываясь, тут же выбалтываю все, что мне взбредёт в голову, совсем не заботясь о последствиях.

Если бы не проклятое письмо, я как пить дать выложила бы весь этот бред про магазин на Багателе, но теперь воздержалась. Надо хоть немного соображать, ведь не лишена же я вовсе и порядочности, и разумности, чтобы сыпать доносы направо и налево. Какой-то мерзавец шлёпнул Веронику – почему должны пострадать другие? Спокойствие, только спокойствие.

– Не знаю, – ответила я, и в голосе моем, надеюсь, прозвучало искреннее огорчение, ибо огорчений хватало. – Не помню, я в разных магазинах бывала. И на Вейской, и на Хожей, и на Багателе, и в Старом Городе, где попало. И везде могла его встретить. Но вот что мне пришло в голову – правда, мысль довольно туманная, да уж какая есть. Нумизматика. На Библии не поклянусь, но почти уверена: о монетах там был разговор, появилось нечто сенсационное в области нумизматики, то ли золотой «Октавиан Август», то ли двадцать грошей двадцать шестого года, а может, и вовсе пять грошей пятьдесят второго, понятия не имею, но твёрдо уверена, Болеславец ко всему этому был как-то причастен. Резюмирую: в результате всех этих воспоминаний я имею право предположить, что покойница и на монетах сидела. Тоже после брата унаследованных. Другим сплетням не верю.

– Каким сплетням?

– Которых вы наслушались, уважаемые. Скажете, нет? Развесив уши, слушали, что плетёт местная общественность – и золото у покойной, и брильянты, и прочие драгоценности, дом ими просто забит, сложить в кучу, так побольше кургана Костюшко будет. Не верю! Точно знаю – её филателистическая коллекция была, и она, насколько мне известно, как раз не украдена.

Прокурор вспомнил о соблюдении формальностей.

– А где вы были одиннадцатого мая и что делали?

– Дома сидела, – отмахнулась я, – причём у меня собралась куча народу. Я почему запомнила этот день? Случайно именно на одиннадцатое я назначила дегустацию вин, наряду с представителями фирмы присутствовали те, кого я считаю знатоками в данной области, фирма может подтвердить, у них все запротоколировано. А поскольку собрались у меня, я тоже присутствовала, как же без меня? Легко проверить. Вот и получается: в качестве подозреваемой я и до полуфинала не дотягиваю, а вот морально чувствую свою вину и ответственность за Гражинку. Поэтому очень прошу ответить на мой крохотный вопросик: что с блюдом?

Представители силовых структур явно колебались. Подумав и пару раз переглянувшись, похоже, преодолели служебные барьеры.

– Ну ладно, так и быть, скажем, – решился прокурор. – Но вы, надеюсь, понимаете, что эти сведения составляют тайну следствия и за разглашение их…

Я, разумеется не дала прокурору закончить фразу. Тем более что прекрасно знала об ответственности и прочее и прочее. Вот ведь характер: нет чтобы промолчать и выслушать столь драгоценный ответ! А я, как сорока, затараторила:

– Да будет вам известно, Панове, что есть у меня милая привычка трепать языком на все четыре стороны света. И не одна я знаю о блюде, советую подсчитать и своих людей, и прочих граждан. А у каждого из них – жена, муж, любимая женщина, близкая подруга и прочих до дьявола. У работников ресторана тоже есть уши.

Мне как раз не к чему разглашать ваши секреты, для меня главное – доказать невиновность Гражинки, и привет! Она нужна мне в Варшаве, а не тут, в гостиничной предвариловке. Вот вам и придётся дальше копаться в этой куче…

– Ладно, ладно, утихомирьтесь! – прикрикнул на меня прокурор. – И нечего нас тут агитировать. Блюдо было на месте, пустое и невымытое.

– Криминалистическая лаборатория… – начала было я и замолчала.

Спокойно, не станем желать невозможного, криминалистическая лаборатория находится в Варшаве, так они и разбежались – отправлять туда с курьером грязное блюдо, пусть в лаборатории поломают голову, сколько минут засыхали недоеденные остатки. Ха-ха.

Проигнорировав мою очередную бестактность, прокурор сухо продолжал:

– Что же касается запасного выхода, покойница и в самом деле вышла через него. А сейчас пани обязательно задаст вопрос о времени, хотя уверен, наверняка знаете, как неточны в этом отношении показания свидетелей.

Увы, это я хорошо знала.

– Так вот, все происходило около двадцати часов вечера. Прибросим полчаса в одну сторону и полчаса в другую. Домик Фялковских не королевский замок, за час в нем можно все перевернуть вверх ногами.

– За час можно и не найти того, что искали, – вежливо добавил старший комиссар.

Я недовольно проворчала:

– Из чего следует, что мне придётся завязать знакомства с большим количеством людей. Ведь только правильный отсчёт времени снимет вину с Гражинки. Ну, и грязное блюдо… А в мусоре ресторанной еды не найдено?

– Не найдено, – одновременно ответили оба служителя порядка и так странно посмотрели на меня, что в голову сразу проскользнула неприятная мысль.

– А не было там случайно кошки или небольшой собачки? – спросила я.

– Как же, – не скрывая удовлетворения, ещё вежливее ответил старший комиссар.

– А почему именно небольшой? – одновременно с ним поинтересовался прокурор.

– Большие псы, как правило, не влезают на стол, маленькие же чаще всего бывают глупые и нахальные. Но мне и кошки достаточно, я вас понимаю. Теперь надо бы спросить у посудомойки, что та дала на ужин Веронике. Минутку, чего не станет есть кошка? Кислую капусту? Лучок? Хотя мне и доводилось собственными глазами видеть, как некий кот жадно пожирал овощи из супа. Огурчики солёные – тоже не самая любимая еда кошек. И если на блюде на ужин был острый овощной салат, кот исключается.

– Пани не принимает во внимание ещё одного обстоятельства, с которым мы не можем не считаться, – заметил прокурор. – Я имею в виду сообщника или сообщников. Пани Бирчицкая вышла, позаботившись о том, чтобы дверь осталась незапертой. Покойница тоже ушла из дома, а тем временем в дом пробрался сообщник, которому подсказали, что именно следует искать…

– В таком случае либо сообщник дебил, либо Гражинка польского языка не знает, – опять не выдержала я. – Кретину рассказали, что искать и где, а он не нашёл? Что так смотрите на меня, пан прокурор? Ага, понимаю, сообщник мог быть иностранцем и не понять Гражинку или не так понять, опять незнание языка подвело. Но Гражинка знала только о марках и ни о чем больше, а марок он не тронул. И согласитесь, если бы Гражинка ему толком сказала, что искать и где, не сотворил бы он такого беспорядка в доме, теряя при этом драгоценное время. Схватил бы своё – и в кусты. Нет, мне очень жаль, но в таких предположениях логики ни на грош. Не говоря уже о характере Гражинки.

Старший инспектор возмутился.

– Да почему вы так уверены в Гражинке?

Точнее, откуда такая уверенность, что ваша Гражинка интересовалась только марками и ничем больше?

Я извлекла вещественное доказательство и потрясла им перед носом правосудия.

– Уверенность вот в этой переписи филателистической коллекции Фялковского, составленной Гражинкой собственноручно. Это, скажу я вам, была та ещё работа! Девушка не просто переписывала списки, имеющиеся у Фялковского, она сравнивала каждую марку с её фактическим наличием в коллекции и проверяла её по всем статьям в каталогах. Занятия с лихвой хватит на два дня, и делала она это как раз в те самые два дня, перед отъездом в Дрезден. Не раньше.

Вижу, пан прокурор собрался задать мне вопрос.

Нет, раньше составить эти списки Гражинка не могла, поскольку ни она, ни я не могли предвидеть неожиданного выезда в Дрезден, а значит, посещения Болеславца. Если честно, она-то, может, и догадывалась о свадьбе, но уж никак не могла догадаться, что я ей испорчу поездку требованием непременно, срочно составить для меня копию коллекции Фялковского.

Старший комиссар не унимался. Вот формалист дотошный!

– Давайте все-таки уточним ещё раз: выходит, и посещение покойницы Гражиной Бирчицкой, и двухдневное пребывание в её доме – все это по вашей инициативе, шановная пани?

– Если уточнять, – не выдержала я, – то не только по инициативе, но и под моим очень сильным нажимом. А Гражинка – девушка уступчивая.

– А с чего это вы так сильно нажимали?

И почему сами не могли этим заняться, обязательно нанимать человека?

С тяжким вздохом пришлось начинать сначала. О моей работе, о моей страсти филателистической, о долгих поисках коллекции Фялковского, смерть которого была явно преждевременной. С его сестрой никто, кроме Гражинки, ни в жизнь бы не договорился, а она очень исполнительный и надёжный человек, на неё всегда можно положиться. Вот и теперь, когда я заполучила список марок Фялковского, обнаружила среди них очень ценный для меня экземпляр. Я бы охотно приобрела его у наследницы. Но наследница, увы… А вам, случайно, не известно, к кому теперь перейдёт коллекция Фялковского и с кем мне вести переговоры? Я слышала, объявился какой-то племянник.

– Да, – неохотно признался прокурор, предварительно долго, молча соображая, говорить ли мне об этом. – Среди писем обнаружилось и его письмо, в котором он высказывает своё желание унаследовать коллекцию, но все это ещё будет очень не скоро, оформление наследства занимает очень много времени…

– Это я знаю, – опять перебила я чиновника. – Тем более что, насколько мне известно, завещания не было?

И сообразила, что я излишне часто встреваю в разговор, задаю бестактные вопросы и к тому же не даю людям закончить фразы, что уж вовсе бестактно. Права была Гражинка, невысоко оценив мои дипломатические способности. Как же я себя глупо веду! Даю понять стражам закона, что они балбесы недоразвитые, я вон сколько прочих промахов под нос полиции сунула, а ведь намного умнее было представиться идиоткой, робко и с почтением взирающей на сильных мира сего, наверняка величайших специалистов в своей области, с восхищением воспринимать каждое их слово и с раскрытым ртом ловить следующее. Ведь очевидно – раздражаю я их безумно, с трудом сдерживаются, чтобы не выгнать меня пинками вон из комендатуры, да ещё и служебных собак науськать.

Не сделали они этого, имея, наверное, крепкие нервы. Более того, прокурор, устремив взгляд куда-то вбок (чтоб лишний раз не глядеть на вредную бабу), даже соизволил пояснить:

– Было завещание. Странное, правда, какое-то, но вполне правомочное. Наследует и в самом" деле племянник. Минутку. Пани приходилось слышать имя Тадеуш Тандала?

– Как вы сказали? – поразилась я.

– Тандала Тадеуш, – покорно повторил прокурор.

– В жизни о таком не слышала, не так-то легко забыть столь необычное сочетание имени и фамилии. Кто такой?

– А о Петре Гулемском слышали?

– Тоже нет.

– А о Юзефе Петшаке?

– Тоже… Нет, что я несу, одного Юзефа Петшака я знаю, впрочем, и имя, и фамилия довольно распространённые.

– А кто такой ваш знакомый Юзеф Петшак?

– Пожилой мужчина среднего возраста. Мне он известен как филателист и нумизмат, даже больше нумизмат, чем филателист. Познакомилась я с ним давно, на скачках, уж и не помню, кто нас познакомил, я в те годы часто бывала на ипподроме. Мы несколько раз там встречались, говорили или о лошадях, или о марках, раз как-то я даже была у него дома. И по телефону с ним несколько раз говорила.

– Где он живёт?

– На Бельгийской, второй дом от угла Пулавской. Второй этаж.

– А к нему домой вы зачем приходили?

– Ну как же, чтобы поглядеть на его коллекцию. Была у него одна интересная марка с ошибкой, наши боксёры наоборот, а я такого никогда не видела, вот и нанесла ему визит. И ещё хотела как следует рассмотреть его монеты, через лупу, особенно серебряные, которые чернеют.

Ими я не очень интересовалась, так, попутно.

И никаких планов относительно его монет у меня не было, разглядывала просто для удовольствия.

И вот сейчас я готова была поклясться, что именно тогда видела у него этот холерный брактеат Яксы из Копаницы, хотя последний телефонный разговор с паном Петшаком меня совсем сбил с толку. Отрёкся от всего, да ещё и разгневался на меня, а я эту его бляшку и сейчас вижу, так и стоит перед глазами. Брактеатом Яксы из Копаницы я заинтересовалась из чистого патриотизма, черт побери, в конце концов, Копеник, то есть Копаница, – славянское княжество. Надо же кому-то отстаивать славянщину на Лабе <Лабе – немецкая Эльба.>, нельзя забывать и славянского Яксу, бившего в те далёкие времена собственную монету, тогда, глядишь, холерная гитлеровская пропаганда не так бы морочила нам голову!

Брактеат остался единственным материальным доказательством той поры, жалким, ничего не скажешь, да уж какой есть, и я очень хотела его увидеть.

Все это я темпераментно и с присущей мне страстью выложила бы полицейским, да опять вспомнила о Гражинкином письме. И к Петшаку больше не стану приставать, а то в конце концов придушит он меня, чтобы избавиться от вредной бабы. Вот почему я взяла себя в руки и высказалась о монетах вообще, без брактеата.

Меня спросили ещё о какой-то Мелании Грысь. Не знала я такой бабы, хотя вроде бы что-то такое в памяти промелькнуло. Вот только что?

Вернее, кто? Какая-нибудь библиотекарша?

Журналистка? Секретарша в филателистическом клубе? Политическая фигура? Кто-нибудь из медицинского мира? Или кто из девушек моего сына. Короче, в проблеме с Меланией Грысь полиции от меня не было никакой пользы.

У меня за спиной хлопнула дверь. Я обернулась – вошёл сержант полиции. Впрочем, возможно, не сержант, а капрал полиции, я в этих современных полицейских знаках различия плохо разбираюсь. Вот в прежней нашей милиции разбиралась отлично, начиная с палочек и самых мелких звёздочек и кончая номенклатурой. Просто мне легче называть его сержантом.

Откозыряв, он принялся докладывать. Звучало это примерно так: «Лысый сорвался.., брврзр… крнакрылись.., и ни в какую».

Жутко интересно. Я так и впилась в него глазами, но, к сожалению, гипотетическому сержанту старший комиссар взглядом велел заткнуться, а прокурор живо обратился ко мне:

– Спасибо, пани нам очень помогла… – И даже не попытался скрыть лицемерия, зараза! – Мы были бы вам очень признательны, если бы пани смогла остаться в Болеславце до завтра. Нет, не подумайте, это не приказ, а просьба.

Ваши показания были так интересны…

И опять, если бы не письмо Гражинки, так легко они бы от меня не отделались. Упёрлась бы всеми четырьмя лапами, что выйду не раньше, чем услышу полностью рапорт сержанта.

Почему-то казалось, что он даст материал к размышлению, я смогу сделать какие-то выводы, может, меня даже подключат к расследованию и бог знает что ещё… Разразился бы скандал, я бы орала, что всю жизнь любила милицию и была на её стороне, а вот прокуратуры на дух не выношу, хотя вот этот конкретный не смахивал на мафиози, опять же, кто его знает, как поведёт себя, когда кто-нибудь, когда-нибудь и ради чего-нибудь одной рукой приставит ему бритву к горлу, держа в другой валюту отечественную и иностранную. Ну вот, я опять начинаю фантазировать, холера!

Говорят, я агрессивна, назойлива и невыносима…

Вышла я от них с достоинством, с высоко поднятой головой, но к Гражинке не поехала.

У меня были совсем другие планы.



– Да где там, проше пани, какая кошка будет такое жрать! – презрительно заявила посудомойка из ресторана, некая Лелька. – Я очень хорошо запомнила, как наши клиенты жаловались на гарнир из квашеной капусты – уж больно кислая эта капуста. Ещё немного я положила ей жаркого из свинины, риса, картошки. Но в жарком была пропасть луку. А больше всего навалила на блюдо кислой капусты.

Из того, что знаю о кошках, капусту и лучок они бы есть не стали. Кто бы мог мне рассказать о кулинарных вкусах Вероники? Любила она капусту или нет? Да, пожалуй, та же кухонная посудомойка, постоянно снабжавшая Веронику остатками со стола посетителей ресторана.

И я осторожно поинтересовалась:

– А пани Вероника любила острые блюда?

– Ещё как! – с готовностью информировала та. – Вот я и навалила ей полную миску квашеной капусты, огурчиков корнишонов, маринованного лучку, все обильно посыпала перцем и полила уксусом, со свининой всегда идёт уйма перцу и ещё паприки. А у неё, говорю, пани, аж слюнки текли от всего этого. Как-то она мне рассказывала, что кислое ей для здоровья полезное, она уксус могла просто так пить. А капуста у нас и в самом деле неудачная получилась. Многим гостям не понравилась, вот я ей и не пожалела.

– В основном капусты не пожалели?

– Да всего. Потому я и выдала ей самую большую миску, вернее, блюдо, там бы две кастрюли набралось.

Если Вероника получила такую прорву жратвы, вряд ли съела бы её за один раз. Тогда что?

Поделилась с убийцей?

– А в какое время она была у вас?

– Ну откуда мне знать? Уж и полиция меня о том пытала, привязалась, «во сколько» да «во сколько». Ну где мне такие вещи помнить, разве я смотрю на часы, крутишься весь день – работы прорва. Чтоб отвязались, я им сказала, ещё восьми не было. А на самом деле точно не знаю.

– Но ведь не одна пани Вероника эти… – И запнулась, чуть не ляпнула «объедки». Как бы поэлегантнее выразиться? – ..эти дотации получала? Ну, социальную продовольственную помощь?

– Ясное дело, не одна. Пан Артур за ней приходил, бедный человек, так он, кроме как от нас, другой еды и не видел. И ещё Паулина, у неё четверо детей, сама чуть жива. Нам социальный отдел целый список прислал, я всех и не упомню.

Вот хорошо запомнилась девочка, Крыся ей имя, сиротка. Бабушка и дедушка её вроде как под опеку взяли, иначе бы её в детский дом отдали, а на деле так это она стариков поддерживала, они совсем ветхие. В школу ходит, а как же. И ещё есть такая Крулякова. Муж больной лежит, трое детей, один инвалид, все мал мала меньше, где ей при них работать, то у одних подработает, то у других какой порядок наведёт, так с этого разве выживешь?.. И вот ещё Рыбчакова, старушка совсем, она и поест, только если от нас что получит, больше ей еды неоткуда взять. Но ей немного надо, что цыплёнку…

– И все они приходили за едой вчера вечером?

– А как же, каждый день приходят, есть-то надо.

Выбор у меня оказался большой, и я предпочла Крысю. Узнала от Лельки её адрес и немедленно поехала к ней, в это время она уже должна вернуться из школы.

Расчёт оказался точным, девочку я встретила у входа в дом, некогда комфортабельный, теперь же требовавший капитального ремонта. На вид ей было лет тринадцать. Оказалось, так оно и есть. Я спросила девочку, не найдётся ли у неё немного времени поговорить со мной и что она предпочитает – мороженое, чипсы или пирожное. Девочка охотно согласилась пообщаться со мной. И мы сразу приступили к делу.

– Ты, конечно, знаешь об убийстве Вероники Фялковской, весь город знает. Ты видела её в тот последний вечер?

– Ясное дело, ещё как видела, – не стала темнить Крыся, живая умненькая девочка, выбравшая себе весьма разнообразное угощение: чипсы, пирожное, колбаску на вертеле и клубничное мороженое. – Я как раз там была, когда она пришла. И так она спешила, еле отдышалась.

– А почему? – удивилась я.

– Бежала прямо бегом. Всегда приходила раньше, а в тот раз чего-то припозднилась и боялась, что всю еду разберут, ей не достанется.

Очень надеялась получить лимончики, она ведь любила все кислое. А лимончики из тех нарезанных кружочков, которые люди выжмут капельку на рыбку или мясо и бросят. Ей и хватало. Она выжимала их до последней капельки.

– Так когда же это было? Во сколько?

– А вот это я знаю точно, да меня никто не спрашивал. Без десяти восемь.

– Откуда же ты так точно знаешь?

– Потому что следила за временем. Сразу в восемь начинался сериал «На Вспульной улице», а я его обязательно должна смотреть, мне по нему сочинение писать. Или рецензию, кто как хочет. У нас телевизора нет, так я хожу смотреть сериал к подружке. И надо было успеть занести еду бабуле и дедуле и не опоздать к началу.

– И ты успела?

– Успела. Как раз кончилась реклама.

– А твоя подружка тоже это запомнила?

– Как ей не запомнить? – удивилась Крыся. – Она в дверях раскрытых стояла и ждала меня, вот-вот должно было начаться. Она от нетерпения аж ногами топала. «Ну где ты запропастилась? – кричала мне. – Скорей, скорей!» Она ведь знала, что мне надо писать сочинение. А на следующий день мы узнали о пани Веронике…

Без десяти восемь… Ну вот как они ведут расследование, если с этой умной и сообразительной девочкой вообще не поговорили? Без десяти восемь Вероника была жива и после этого времени тоже, ведь ей ещё нужно было вернуться домой. Можно принять – до восьми Гражинка успела добраться до своих родичей к прогнозу погоды, его после новостей сообщают, в восемь десять. Ехала она на машине, пусть всего пять минут, если не вышла раньше Вероники, подождала её. Оставалось пять минут. Ну, пусть восемь. Неужели за восемь минут можно убить человека и перевернуть в доме все вверх дном?

Нет, нет, минутку, она могла начать раньше…

И я попыталась представить себе, как все могло произойти. Вероника мчится в ресторан, Гражинка остаётся у неё в доме и начинает крушить все вокруг, добиваясь при этом потрясающего успеха. Вероника возвращается, Гражинка хватает – топор? Тесак?

Хватает орудие убийства и со страшной силой обрушивает его на несчастную Веронику.

Нет, не так. Ведь Вероника сначала должна была съесть принесённую из ресторана еду, раз блюдо оказалось пустым. Не могло быть так, что Гражинка громила квартиру, а Вероника ела. Минутку, минутку, возможен и такой вариант: Гражинка прибила Веронику и сама съела объедки, для отвода глаз. Так и вижу: сидит над трупом и уплетает за обе щеки. Ладно, не сама уплетала, отдала еду кошке, тогда что с капустой?

Забрала с собой и по дороге домой выбросила в какой-нибудь мусорный бак. Но тогда наверняка не успела бы домой к прогнозу погоды, кошки едят медленно, не то что собаки, тогда Гражинке, раз уж она пошла на такие дьявольские ухищрения, пришлось бы терпеливо ждать, пока животное не справится с едой, потом забрать оставшееся… Нет, животное можно не привлекать, сразу вывалить в целлофановый пакет содержимое блюда, блюдо вымыть, а пакет выбросить. Думаю все же, что криминалистика покажет, мыли блюдо или вылизывали, а также полиция без труда установит содержимое желудка покойной.

Гражинку я оправдала, но тут же возникла следующая проблема. Раз Вероника была в ресторане без десяти восемь, значит, из дому вышла раньше, скажем без пятнадцати восемь. Гражинка ушла ещё раньше от неё, добавим хотя бы минуты три, получается, что она ушла без восемнадцати восемь, а к кузине приехала в восемь ноль пять. Что же она могла делать целых двадцать три минуты – как минимум двадцать три! – если машиной эта трасса преодолевается спокойно за четыре минуты? Интересно, давала ли она полиции объяснения насчёт этой нестыковки?

Все это промелькнуло в моей голове до того, как я задала Крысе следующий вопрос.

– Скажи, пожалуйста, а пока вы были в ресторане, пани Вероника говорила что-нибудь?

Все знали, что к ней приехала пани из Варшавы…

Крыся кивнула и, проглотив кусок пирожного, живо подтвердила:

– А как же, я тоже знала, что к ней приехала пани из Варшавы. Люди сейчас болтают, что именно она и убила бедную пани Веронику, да только не верю я в это.

– Почему не веришь?

– Так ведь эта пани ушла раньше. Пани Вероника в кухне с того и начала, что вот ушла наконец, а то все сидит да сидит, а она, значит, пани Вероника, боялась опоздать и тоже не могла уйти из дому, пока гостья не уберётся к чертям…

Извините, так она выразилась, уж очень боялась, что её порцию кому-нибудь другому отдадут.

А раз гостья пошла к.., этим самым, выходит, не могла она убить пани Веронику.

Логично, ничего не скажешь. Выходит, безголовые легавые прицепились к Гражинке, не имея на то ни малейших оснований. Неужели так подействовали на полицию соседские сплетни?

Или просто рассуждали: посторонний, незнакомый человек весь день проторчал у Вероники, а когда ушёл, Веронику живой уже никто не видел. Сомнительно. Или подумали: незнакомка что-то украла и сразу рванула за границу, продать скорее. И только после возвращения Гражинки всерьёз принялись за расследование. о чем говорит тот факт, что Гражинка ни минуты не сидела за решёткой. Значит, мозгами все-таки пошевелили.



Собственно, я своей цели добилась. Мне надо было раздобыть доказательства невиновности Гражинки, и я это сделала. Теперь я смело могла явиться к властям, выложить эти доказательства и забрать Гражинку в Варшаву, там для неё много работы набралось. Но похоже, я стала исправляться и привыкаю думать, прежде чем что-либо предпринимать. Негоже тыкать полицию носом в её просчёты, это раз. Опять же, негоже выставлять себя – дескать, какая умная. Это два. А три – если я вылезу со своими амбициями, они тоже могут удариться в амбицию и назло мне будут держать девушку в Болеславце.

Безо всякой надобности, возможно, во вред себе, но и мне насолят. А то, что меня они как-то не полюбили с первого взгляда, это и ежу понятно.

Нет, надо действовать тоньше, дипломатичнее и собрать больше фактов.



За фактами я отправилась к Мадзе, Гражинкиной кузине, совсем позабыв о том, что та ведь работает. Мадзя была учительницей. Может, вернулась уже из школы, раз Крыся дома. А кроме того, в доме были дети, возможно, и какая-нибудь бабушка.

Бабушка была. Дети, впрочем, тоже. Бабушка хлопотала на кухне, явно варила обед. Я ей помешала. Странно, она словно бы обрадовалась этому.

– Да как Гражинка домой вернулась, нас всех об этом уж столько расспрашивали, столько расспрашивали, всех, и детей малых, могу и пани повторить, чего там, мне совсем не трудно, если пани любопытствует. Гражинка машиной своей успела до нас доехать, погода стояла добрая, и мы печалились, как дальше поедет, дождь обещали, аккурат тучи собирались. А там свадьба, дождь ни к чему, мы уж тут душой изболелись, а больше всех Гражинка за подружку переживала. Ведь дождь на свадьбу – плохая примета. Вот здесь в комнате присела на краешек кресла и глаз не спускала с экрана. Где ей там Веронику убивать, как язык поворачивается, я сама её, когда она приехала, к Веронике повела и дом показала, я ведь Фялковских с молодых лет знала, а Хеня, скажу тебе, долго меня обхаживал, за что Вероника меня невзлюбила, хотя я на Хеню и ноль внимания. А кофе пани уж непременно выпьет!

Все это я услышала, не успев и слова произнести, даже задать вопрос, вернулась ли Мадзя.

Бабуля поставила передо мной кофе, выключила газ под горшком, в котором что-то булькало, сорвала с себя фартук, присела к столу и тоже взяла в руки чашечку с кофе. Из детей я видела лишь одного, мальчика лет трех. Сидя в углу комнаты, он старательно раскурочивал фотоаппарат, похоже старый, так что я решила не тревожиться.

– Как долго… – начала я, но бабуля меня опередила:

– Очень долго, сорок пять лет тут живу, приехали мы, только поженившись, а Фялковский тогда экономистом работал. Двух дочерей я родила, сыночка хотелось заиметь, а он как-то все не получался, где мне там до шашней, я тоже начала работать, как только дочки в школу пошли.

У Хени была жена, да померла, он уж второй раз не женился, а тут вскоре и Вероника к нему приехала, и так оно все осталось. А как я овдовела, Мадзя замуж вышла. И на свет появилась Иоля, а потом Аня, так мы те две квартиры поменяли на одну большую, а тут и Гжесек народился.

У Ядзи я тоже немного пожила, они у самого моря поселились, зять рыбу ловит, и мне там как-то зябко было, да и моря я не люблю. Решила уж здесь остаться, у Мадзи. И всего одна внученька была, потом – опять девка, я уж думала, не дождаться мне внука, а он вон сидит, народился-таки. Так я уж отсюда и не сдвинусь, тут и помру, я ведь, проше пани, уж не молоденькая, семьдесят четыре годка прожила на этом свете. Вот только бы Гжеся вырастить. И сама пани видит, какое разумное дите, не торчит у телевизора, как другие лоботрясы, а механизмами занимается, тянет его к механизмам, ну прям страсть! И такой умненький, сам до всего своим умом доходит.

Из довольно сумбурного рассказа старушки я поняла, что у неё две дочери. Старшая Ядвига, живёт где-то у моря, и у неё одна дочка, у младшей же, Мадзи, две девочки, Иоля и Аня, и теперь вот ещё этот трехлетний вундеркинд Гжесь. Требовалось срочно переставить бабулю на другие рельсы, иначе она ещё долго будет восторгаться внуком, долгожданным наследником.

Понятны мне стали причины, по которым Панове полицейские не выжали из бабули ничего путного, а ведь она могла многое знать. Я решила как можно аккуратнее переключить её с любимой темы.

– И очень правильно! – горячо поддержала я бабулю. – От телевидения дети только глупеют. Так что же у неё, Вероники, было такое, что кто-то попытался её обокрасть?

Бабуля уже что-то рассказывала о первых зубиках внука и, споткнувшись о подставленную мной подножку, растерянно замолчала.

– Чего?..

– Пани столько лет знала Фялковских, Хеня долго ухаживал за вами, он ведь работал экономистом, так почему же его сестра вдруг оказалась в такой бедности? Слухи ходят, что все же кое-что Хеня оставил, а Вероника лишь притворялась такой неимущей, чуть ли не нищей. Я вот, скажем, точно знаю, что брат ей оставил коллекцию марок, вы тоже, наверное, это знаете, но коллекция пана Фялковского была не бог весть каким богатством. Я уж в марках разбираюсь.

Выходит, было у неё ещё что-то, если всю квартиру распотрошили. Полагаю, лучше пани никто не может этого знать.

Старушка неожиданно разволновалась, заёрзала на табурете и наконец оставила в покое Гжеся.

– Под конец жизни он уже не так чтобы очень… – замялась она, и мне стало ясно, что факт угасшего к ней чувства пана Фялковского до сих пор глубоко переживается старушкой. – А вообще-то очень даже возможно. Нет, не стану плохим словом поминать покойницу, пусть ей земля будет пухом, но скупердяйкой она была страшной, каких свет не видывал!

– И не стыдно ей было так притворяться?! – с укоризной подхватила я.

– Стыдно?! Да о чем пани говорит? У неё ни капли стыда не было! Все после него распродала, ну совсем все, а ещё шипела, что вот, мол, потратил деньги на барахло, а ей теперь жить не на что. Может, это и было барахло, но ежели брат его собирал, знал, что делал, так ведь? Он, не в пример сестрице, голову на плечах имел, знал, что покупал, значит, и на это «барахло» покупатель найдётся. Так ведь? А Хеня собирал, даже мне когда-то показывал, уж такой довольный, его прямо распирало от радости, аж светился весь, – запальчиво продолжала бабуля и тут же со вздохом:

– Хотя.., выходит, он выбрал это барахло, а не меня. Ну да господь с ним.

О, видно, в самом деле я наступила на больную мозоль, бедная старушка, похоже, тяжело переживала непостоянство своего ухажёра.

Столько лет прошло, а душевная рана не зажила. Надо проявить максимум деликатности, чтобы собеседница моя поменьше страдала, а в то же время попытаться вытянуть из неё, что именно Хеня ей показывал. Как быть, если и для меня те вещи, которые старушка называет барахлом, имеют такое важное значение?

На меня снизошло вдохновение.

– Вот они какие, эти мужчины, – горячо и сочувственно начала я. – Да все они одинаковы, для них всегда какие-нибудь никчёмные занятия наукой и всякие трухлявые бебехи были куда важнее нас, женщин. Всю жизнь, испокон веку несчастные женщины страдают из-за них!

Глядишь, иной такое выберет занятие – хоть стой, хоть падай. Да вот, к примеру… – я замешкалась, решая, какой пример привести, потому как и в самом деле слышала о самых невероятных увлечениях мужчин, – один пуговицы собирал, проше пани! Представляете?! Коллекцию такую себе составил – не поверите, все деньги на пуговицы тратил, не спал, не ел, только по всяким таким местам шастал, где можно пуговицы раздобыть: по рынкам, притонам, подозрительным лавчонкам. После него остался целый мешок пуговиц.

Бабуля явно заинтересовалась.

– И что?

– А жена после его смерти просто вытряхнула все пуговицы из мешка в мусорный бак на помойке.

– И правильно сделала.

– Погодите. А потом оказалось, что некоторые из них были серебряные, даже золотые, а одна и вовсе с бриллиантом в серёдке! Так глупая баба, выходит, выбросила на помойку целое состояние.

Старушка чуть не задохнулась от волнения.

– Надо же! А как же это обнаружилось?

– А знаете мужичков, что роются в мусорных баках? Они ведь не только пустые бутылки собирают, среди них есть старьёвщики, которые нужные вещи выискивают. Вот один такой старьёвщик наткнулся в баке на гору пуговиц, начал перебирать их, сообразил, что кто-то неспроста такую прорву насобирал. Выгреб их, отмыл и принялся разузнавать, нет ли желающих приобрести всевозможные пуговицы.

Старушка одними губами прошептала:

– И что?

– В это трудно поверить, но выяснилось – множество людей увлекается сбором самых невероятных пустяков, и пуговиц в том числе. Как только прознали о старьёвщике, тучей налетели на него и раскупили все пуговицы до единой.

Наверняка старьёвщик здорово продешевил, потому что в пуговицах совсем не разбирался, только потом его вразумили – знатоки большие деньги готовы отдать за какую-нибудь завалящую штучку, особенно если она старинная.

Бабуля призадумалась, а потом все ещё с сомнением в голосе произнесла:

– Так, может, и Хеня тоже…

– Может. Но пуговицы он не собирал?

– Нет, он деньги собирал, хотя и деньгами-то не назовёшь их.., и не знаю, как лучше сказать.

Обгрызенные какие-то, почернелые бумажки, и не разберёшь, что там на них написано аль нарисовано. В руки взять противно, человек такое и поднять поленится, коли под ногами увидит. А у Хени этого добра была пропасть! И не счесть, сколько коробок да ящиков. А для монет он даже понаделал специальные такие подносики с круглыми углублениями, в каждом своя монета лежала. И смотрел он на них, любовался, весь сиял. На меня вот ни разу так не глянул!

Ну да что теперь об этом…

Я закурила, чтобы успокоиться, не выдать своего волнения. Пепельница стояла на столе – надеюсь, я не совершила очередную бестактность, не попросив разрешения закурить. Я чувствовала, что голос выдаст меня. Покурю немного молча. Смутные предположения уже мелькали в моей голове. Так на чем же остановилась старая женщина? Ах да.

– А то вы не знаете мужчин, – продолжила я испытанную тактику и даже позволила себе укоризненно взглянуть на собеседницу. – Вы кому-нибудь говорили об этом?

– А чего говорить-то? Только сердце растравлять. Да и всего один разок показал мне Хеня свои сокровища и велел поклясться, что я никому о них не растрезвоню. Когда он сказал, что покажет сокровища, я было и впрямь надеялась увидеть бог весть какие драгоценности, а тут этот мусор…

– А Вероника?

– Что Вероника?

– Она об этом знала?

– Да неужто такая гангрена может чего-нибудь не знать? – с неожиданным гневом вырвалось у бабули, но она тут же спохватилась:

– Да будет ей земля пухом и царствие ей небесное.

То есть я хотела сказать – кто там её ведает. Скорее, знала, если и не с самого начала, так позже узнала. У неё хватило бы ума не выбрасывать никакого барахла.

– Не очень-то ей этот ум помог, раз жизни лишилась. Но теперь, по крайней мере, понятно, за что её убили и чего у неё искали. А оно большое было?

Старушка, похоже, не улавливала мои мысли и не поспевала за ходом моих рассуждений Она сидела, раскрыв рот и недоуменно хлопая глазами. Наконец нерешительно поинтересовалась:

– Большое? А что именно большое?

– Ну да коллекция её брата. Те разные коробки да ящики. Много их было? Вы вроде бы сказали, что свои старые деньги Хеня складывал в коробки?

– В коробки. Хотя нет, скорее, в ящики. Такие железные, уж и не знаю, как их лучше назвать.

Тяжеленные! Как их Хеня с места на место переносил, бог его знает, аж сопел с натуги, а ведь силёнок ему хватало, хоть и шестой десяток разменял. Здоров был как бык, не то что мой муж, тот вечно хворал…

Перед моим мысленным взором тут же один за другим проследовали яркие неповторимые образы: вдовец в расцвете сил, его патологически скупая сестра, вот эта милая старушка, до сих пор переживающая сердечные муки, и её хворый, немощный муж. Богатое воображение уже начинало рисовать, какие там могли бы кипеть шекспировские страсти, но негромкий голос бабули, повествующей о делах минувших дней, вернул меня к действительности.

И опять я с трудом удержалась, чтобы не спросить старушку, а не рассказала ли она легавым о Хениных сокровищах. Чудом сдержалась.

Не дай бог неосторожным словом вспугнуть бабулю. Ох, как же трудно жить на свете с вечным опасением брякнуть что-нибудь не к месту. Ну как в таких условиях вести расследование?!

Железные ящики грабитель и убийца не нашёл, в этом я была уверена, а если и нашёл, то уже пустыми, иначе полицейские спросили бы о них Гражинку. Может, не напрямую, но хоть как-то затронули бы эту тему. Возможно, полицию сразу же сбило с толку то обстоятельство, что марки, которые Гражинка по идее должна была украсть, стояли нетронутые. Неужели они даже не спросили девушку о каких-нибудь других ценных вещах в доме Фялковских? Может, и не спросили. А про сердечную связь бабули с Хенриком Фялковским наверняка не имели ни малейшего понятия.

Старушка сама вернулась к интересующей меня теме.

– Если по правде, – вздохнула она, – так я об этом никому ни словечком не обмолвилась.

Ни о том, что мы друг дружке.., нравимся, ни о Хениных сокровищах. А Хеня и вовсе помалкивал, ведь он побаивался Вероники, та бы нам спуску не дала. Да и я, проше пани, с какой стати языком стану трепать при живом муже? Нет, это не по мне, соседи бы уж нас точно ославили на всю округу, хоть ничего такого промеж нас не было. Теперь, когда я состарилась, уже все равно, а тогда я ещё молода была и очень, очень собой пригожа. Сейчас уже в это поверить трудно…

Глаза мои сами собой устремились на портрет молодожёнов, что висел на стене как раз напротив меня. А вот большое фото с этими же молодожёнами, немного постаревшими, в компании с двумя уже взрослыми девушками.

Пригожа? Да бабуля была просто красавицей, причём судьба подарила ей тот редкий тип красоты, который сохраняется надолго. Не удивительно, что она и в пятьдесят лет могла нравиться мужчинам.

Что она сказала? Трудно поверить? Я пыталась было возразить:

– Почему же трудно? Очень даже можно поверить…

Мне опять не дали договорить.

– Ай да чего там, пани ведь нездешняя, так я и выложила все как на духу. А тут никому до этого дела нет, и не надо! Теперь у меня вот радость в жизни – внучек растёт. Видите, видите? Ну пусть пани сама скажет – до чего же смышлёное дитя.

Смышлёное дитя успело к этому времени разобрать фотоаппарат на мелкие части и теперь явно раздумывало над тем, как бы открутить от стены розетку. Счастье, что мальчишка никак не мог до неё дотянуться.

На всякий случай я предупредила бабулю, чем грозит копанье смышлёного дитяти в электрической розетке, но реакция на моё предупреждение оказалась неожиданной. Старушка вскочила как ошпаренная.

– Езус-Мария, напрочь вылетели из головы макароны, небось совсем размякли, а Мадзя со Стасем вот-вот вернутся. Извините, но мне надо покончить с обедом. Ещё хочу сказать пани только то, что Вероника была очень уж нелюдимая. Кабы у неё даже золотые горы были – никому бы словечка не сказала, вот только о своей ужасной бедности всем уши прожужжала. А более ни о чем и не говорила. Скорее уж Хеня бы проговорился, но в старости он тоже сделался замкнутым, почитай, как сестра. Я к ним в последние годы и ходить перестала, даже не знаю, как жили. От людей лишь изредка что-либо узнавала. Это когда Хеня ещё был жив, к нему иной раз кто-нибудь и забредал в дом. А потом и вовсе никто не заходил. Вот только в последнее время Гражинка, так она и должна больше всех знать.

Тогда только я поняла, зачем Гражинку задержали в Болеславце, и решила срочно поговорить с ней по душам.



Гражинка сидела в углу гостиничного ресторана, но на сей раз не одна – с ней был какой-то мужчина. Я ринулась было к ней, желая немедленно добиться ответов на свои вопросы, но резко затормозила. Вот опять из-за проклятого письма не могу поступать, как хотелось бы, на каждом шагу должна контролировать свои действия. Не тормозни меня мысль о письме, я бы уже ворвалась в беседу этих голубков и, глядишь, вдребезги разнесла бы её, как слон всю посуду в лавке. Должна признать, что права Гражинка, во всем права.

Стремительно затормозив, я столь же стремительно развернулась на месте, боднув в грудь какого-то мужика и отдавив каблуком ему ногу – Какого черта?! – дико выкрикнул несчастный, прыгая на одной ноге и стараясь удержаться на месте.

Я успела порадоваться, какое счастье, что это не официант с подносом, заставленным блюдами. Представляю, как бы я выглядела, когда содержимое этих блюд неминуемо оказалось бы на мне. И я кинулась к бедолаге, горячо извиняясь перед ним. Тот уже, видно, немного успокоился, поскольку с удивлением произнёс:

– Пани извиняется, вместо того чтобы меня отругать? Другая баба уже вопила бы на весь зал, понося официанта на чем свет стоит.

– Но за что?

– Как же, пру вперёд, не вижу, что передо мной дама, да ещё ноги подставляю, а пани того… Но я, помереть мне на этом месте, просто шёл, думал, пани тоже пойдёт дальше, как и шла…

– Я сама так думала, но, как видите, мои планы изменились, и очень надеюсь, что не слишком покалечила вас?

– Нет, пустяк, только на кой черт тогда я столько времени ботинки надраивал? Теперь видите, что с ними сделалось?

– У меня есть носовой платок, пан позволит?

– Пустяки, сами сравняются. Хорошо, что погода стоит сухая, грязи нет.

Наш обмен любезностями продолжался довольно долго, так что Гражинка наконец меня заметила. Пожалуй, я правильно поступила, не свалившись ей как снег на голову. Она очень быстро закончила разговор с мужчиной, который оставил её за столиком одну и исчез с горизонта. Я даже не успела его разглядеть как следует, хотя он и показался мне довольно красивым.

Мужественная такая красота.

Гражинка помахала мне рукой, так что уже не было необходимости медлить.

– Ну и как? – набросилась она на меня с несвойственным ей жаром. – Есть новости?

– Ещё бы! Слушай, все говорит о том, что ты в этом деле оказалась наиглавнейшей персоной, – без всяких предисловий нервно начала я. – Ты главный свидетель, и без тебя дело не сдвинется с места. Ты знала, что бабуля твоей Мадзи много лет назад крутила роман с покойником?

Гражинка не сразу ответила, переваривая услышанное. Умница, поняла.

– Знаю. Но, ты как обычно, одной фразой хочешь обо всем сказать. Давай начнём с бабули. Ты была у нас и бабуля дорвалась до свеженького собеседника, так? И разумеется, дала себе волю.., пустилась в откровения.

– А что, несвежие собеседники для неё уже неинтересны?

– Ещё бы! О сложных взаимоотношениях с Хеней и Вероникой все уже слышали миллион раз, никто не горит желанием выслушивать миллион первый. Хотя… – Тут Гражинка вроде бы засомневалась и не очень уверенно добавила:

– У меня создалось впечатление, что по-настоящему, до конца никто так и не выслушал бабулю.

И вообще, весь этот их роман.., тусклый какой-то, толком и не поймёшь, был ли он на самом деле. Я-то сама о нем знаю уже по пересказам родных и знакомых, мала я была тогда и почти ничего из Болеславца тех времён не помню.

И только позже…

– Погоди, а нумизматика? О нумизматической коллекции Хени бабуля тоже так трепалась направо и налево?

Гражинка как-то странно поглядела на меня, подумала.

– Точно не скажу, не знаю. Но сдаётся мне, что об этой коллекции бабуля не трепалась. Во всяком случае, не могу припомнить, чтобы в доме Мадзи этой темы касались. А ведь о Фялковских говорили у нас очень много, и после Хенрика, и теперь. Так что, скорее, нет.

– Но ты-то об этой коллекции знаешь.

К нашему столику подошла официантка.

Я вспомнила, что с утра ничего не ела, не мешало бы пообедать. Я заказала русские вареники – слышала, что здесь их очень вкусно готовят, Гражина решила ограничиться пивом и ещё одним кофе Поскольку пиво к вареникам – то, что надо, я её поддержала. В конце концов, никто за мной не гонится, и мне нет необходимости сразу после обеда садиться за руль. Болеславец не Лондон, можно и пешком пройтись.

К теме разговора я вернулась, как всегда, не соблюдая никакой последовательности.

– Она все время сидела рядом с тобой, когда ты работала? На руки смотрела, глаз с тебя не сводила? Не разрешала с места сдвинуться? И он тоже?

– Кто? – поперхнулась пивом Гражинка.

– Да оба они, светлой памяти Хеня и Вероника.

– А! Ну, знаешь, Хеня и Вероника – это два разных мира. И вообще, с Хеней ты сама договаривалась по телефону, а я видела его всего раза два в жизни.

– А я ни разу.

– Поначалу он вёл себя весьма сдержанно, но уже во время второй нашей встречи немного раскрахмалился…

И, опять вроде бы засомневавшись в чем-то, Гражинка замолчала, не закончив фразы. Это меня разозлило.

– Послушай, ты что со мной как-то странно говоришь? Ведь Веронику убила не ты. Да и Хеня, насколько мне известно, умер сам по себе, легально. Расслабься и давай выкладывай начистоту все, о чем пытаешься умолчать.

Опершись локтями о стол и уткнувшись подбородком в переплетённые пальцы рук, девушка вздохнула.

– Откровенно говоря, я и сама не пойму, в чем дело. Что-то тут не так. И думаю, мне лучше помолчать. Что бы я ни сказала, становлюсь ещё подозрительнее, так получается. А я не хочу и ещё не хочу, чтобы… Не хочу, чтобы мои глупые воспоминания навредили ни в чем не повинному человеку. Да и согласись, одни и те же вещи по-разному оцениваются. Одно дело мы с тобой, и совсем другое – полиция. И тут ничего не попишешь.

– Но они просто должны всех подозревать, должность у них такая, – попыталась я растолковать девушке.

– Вот именно, – подхватила та. – Потому я так страшно и задумываюсь над каждым словом, так и сяк обдумываю, боюсь, как бы мне это не повредило.

– Уже повредило. Кончай думать в одиночку, поделись со мной. Скажи честно, что было, что ты видела. И что знаешь. Так заговаривал с тобой Хеня о монетах или нет?

– Я их даже видела, – после бесконечно долгого молчания промолвила Гражинка, причём каждое слово явно давалось ей с трудом.

– Он тебе показывал свою нумизматическую коллекцию? – воскликнула я.

– Напротив, он её скрывал от меня.

– Тогда как же ты могла её увидеть?

И опять нам помешала официантка, принеся заказ. Вареники не обманули моих ожиданий, пиво было холодное, как и полагалось, – одно удовольствие так вкусно поесть. Особенно это полезно, когда человек оказывается в стрессовой ситуации, вот как я сейчас. Постепенно, по мере насыщения, я обрела способность вновь бросить все силы на умственную работу.

– Ну так говори же! Каким образом тебе удалось её увидеть?

– Я подглядела, – с трудом выдавила из себя Гражинка. – Случайно, я даже не сообразила, что подглядываю. Случилось это год назад, ещё до его смерти.

Ясное дело, что не после. И я потребовала подробностей.

– Ты велела мне отправляться к нему во второй раз, – с лёгким упрёком начала девушка. – Это и был тот второй раз. Нет, погоди, я должна отвлечься. Когда я пришла к нему первый раз, он был какой-то злой, нахмуренный, может, потому, что я пришла немного раньше назначенного, он чем-то занимался и чуть ли не силой вытолкнул меня из комнаты. Я не поняла, чем именно он занимался. Только приоткрыла дверь, конечно постучав, и мне показалось, что он сказал «проше». Ну, я и вошла и с порога принялась извиняться, что явилась раньше времени. Дело в том, что погода была паршивая, я торопилась и позволила себе заехать к нему раньше условленного времени. Я ехала в Германию и хотела засветло добраться… А он! Сорвался с места, поспешно и даже как-то испуганно прикрыл то, что стояло на столе, подбежал ко мне и хоть вежливо, взяв под локоток, но вытолкнул за дверь.

Так что мы все время проговорили на крылечке перед входной дверью, даже присесть не на что было. И разговор получился скомканным. Он подтвердил: да, ты ему звонила, возможно, он найдёт свою спецификацию марок, но не сейчас, позже. Сейчас он очень занят. И вообще я явилась раньше времени, он ещё не решился, отложим до следующего раза. И мы договорились о следующем разе. Договорились, что я заеду к нему через три недели, на обратном пути. И все.

– Ну хорошо, а потом что было? – торопила я Гражинку, потому что она опять, судя по всему, налаживалась надолго замолчать.

– Ну а в следующий раз я не могла до него дозвониться, когда ехала, чтобы договориться о времени встречи, без конца «Абонент временно недоступен». А мы договорились лишь о дне, вот я и названивала, чтобы он назвал удобное для него время, да без толку. До Мадзи я добралась поздно, все говорили, что в такое время приличным людям не звонят, мне тоже не хотелось его злить, ведь и в самом деле мог уже спать. Поэтому звонить я стала утром. Трубку поднимала Вероника и всякий раз отвечала, что брат занят.

В конце концов все это мне надоело, и я попросила сказать, что приду к ним около десяти утра.

Не знаю, передала она брату или нет, но к десяти я пошла. Дом оказался заперт. Я постучала, никто не отвечал. Тарабанить в дверь изо всех сил не стала, просто сошла с крыльца и пошла вокруг дома. Окна у них низенькие, и я в них заглядывала. Ну и увидела на столе той комнаты, из которой он меня тогда выгнал.., увидела это.

И не только на письменном столе, но и рядом с ним, на табуретке, на стульях.., разложены такие чёрные плоские подносики с углублениями, а в углублениях – что-то… И это что-то он рассматривал с каким-то типом.

– С каким типом?

– Не знаю. Я видела его склонившимся над столом, спиной ко мне.

– Но все же можешь припомнить: он выглядел стариком или молодым?

Гражинка пожала плечами.

– Ну что я могу о нем сказать? Не горбатый, не седовласый, обычная причёска, не косичка.

Не лысый, в области темени у него ничто не просвечивало. Не стонал, растирая поясницу, не толстый и не совсем скелет…

– А жаль.

– И мне тоже. Так что особых примет я не запомнила. Стояла у окна и не знала, что делать.

Осторожно постучать по стеклу или лучше вернуться к двери и в неё тарабанить? И все же, когда смотрела в окно, успела заметить большие коробки или ящики. Стояли они и возле стола, и под стульями, иногда один на другом и почему-то показались мне массивными, возможно, и железными. Такое они производили впечатление. Я уверена, что разглядывали они не марки, а остальное меня не интересовало. Отойдя от окна на приличное расстояние, я стала думать, как себя вести, и тут из города вернулась Вероника. С покупками. Мне показалось, что она немного растерялась, увидев меня, вот почему я решила, что брата она о моем визите не предупредила. Разумеется, я не стала упрекать её, ты ведь меня знаешь.

Разумеется, я её знаю. Я бы на её месте вела себя по-другому: метала громы и молнии и потребовала немедленно пропустить к пану Хенрику. Не я виновата, а Вероника, вот теперь пусть она и выпутывается из неловкого положения, в которое сама себя поставила. Ага, а потом кое-кто станет расписывать мою агрессивность.., К тому же агрессия вряд ли вызвала бы у Вероники симпатию ко мне. Гражинка оказалась умнее, не стала восстанавливать наследницу против себя.

Приблизительно такие мысли крутились в голове, а наряду с ними вновь вспыхнуло подозрение. Гражинка как-то странно вела свой рассказ. Подробнейшее описание своего поведения свою нумизматическую коллекцию. Сама видишь, даже те, кто знали о марках, а их тоже было не так уж много, о монетах понятия не имели. И марки его не такая уж безумная ценность, чтобы из-за них убивать человека. А тот незнакомец знал о монетах. Я не стану утверждать, что именно он их и украл да ещё наследницу прикончил, но мог, скажем, кому-то сболтнуть. Во всяком случае, с ним непременно нужно пообщаться.

Ты его узнаешь со спины?

И уже в который раз Гражинка замкнулась, я просто кожей чувствовала: вот сейчас опять станет отпираться. Так и есть.

– Сомневаюсь, – с трудом выдавила она из себя. – Скорее нет.

– А если пойти путём исключения? – настаивала я, отчаянно не желая расставаться с представившимся шансом. Он не был ярко-рыжим?

– Нет.., скорее нет.

– А может, у него были жутко кривые ноги?

– Ног я хорошенько не рассмотрела. Столик мешал, да и стулья заслоняли.

– А что же ты рассматривала? – сурово допрашивала я.

– Ничего конкретно, – уже совсем жалобно и из последних сил проговорила Гражинка. – Просто смотрела. Теперь думаю – больше на эти подносики с монетами, как бы иначе я заметила кружочки монеты в углублениях подносиков.

Ведь кружочки могли быть чем угодно, не обязательно монетами.

– Чем же они могли быть?

– Нитками, например.

– Какие ещё нитки?

– Ну откуда мне знать? Катушки с нитками.

Для вышивания. Или разноцветные камушки, какие-нибудь геологические редкости. Вот ещё засушенные растения…

Я вынуждена была согласиться.

– Ты права, все могло быть. Думай, думай! Слушай, но ведь этот тип был одет?

– Будь он раздет, уж я непременно обратила бы на это внимание, – сухо заверила меня девушка.

– Какая же на нем была одежда? – вскинулась я с ещё большей напористостью.

– Нормальная, ничего особенного не было в его одежде. Опять небось предложишь методом исключения? Так вот, на нем не было пляжной распашонки в цветочек, хотя дело и происходило летом. Пиджак, наверное, был. Совсем не обратила внимания. В общем, какая-то совсем обычная одежда.

– Светлая? Тёмная? – не сдавалась я. Ну правильно, прямо как бульдозер, пру напролом и не останавливаюсь.

– Нечто среднее между светлым и тёмным.

Да я же тебе твержу – совсем ничто в глаза не бросалось. Ничего такого, что бы запомнилось.

А если бы оказалось, что на нем был замшевый пиджак, я бы тоже не удивилась. И что ты за него уцепилась, это мог быть совсем посторонний человек, ни в чем не повинный, ангел небесный!

– А что, у него были большие белые крылья?

– Иоанна, да ты никак спятила!

Ох, как же трудно было мне отцепиться от незнакомца! Ведь он представлял единственный шанс, теперь я не сомневалась: в этом доме преступника могла привлечь только нумизматическая коллекция, тщательно скрываемая хозяевами. Хотя.., могло быть и ещё что-то, о чем уж и вовсе никто не знал. Нет, не имею права отступать. Из Гражинки непременно надо вытянуть все до последней капли, лучше меня никто её не знает. Мне она больше скажет, чем полиции, ту легко ввести в заблуждение, пойдёт по неверному следу и забредёт в чащу или увязнет в болоте.

– Не мешало бы поспрашивать Веронику о гостях её брата, – загорелась я новой идеей и сообразила:

– Уже не получится. А жаль! Хотя… дай подумать. И сама думай!

– Я все время только это и делаю, – буркнула Гражинка и оглянулась на официантку. Мы уже неприлично долго сидели за столом ресторана, ничего больше не заказывая.

– Ты ведь бывала у Вероники, – вернулась я к теме. – Помогала ей в чем-то по хозяйству…

– Она всегда запирала дверь кабинета пана Хенрика, – отрезала девушка.

– Сейчас мне не нужен кабинет пана Хенрика. Вспомни, не видела ли ты там ценного фарфора… Впрочем, откуда у него может быть эпоха Минг? Пожалуй, из-за раннего мейсенского у нас тоже вряд ли убивают. Может, много видела у него столового серебра? Оригинал Эль Греко на стене? Или хотя бы наш Хелмовидский?

Подошла официантка, мы сделали новый заказ. Разумеется, пиво. И обычный сырок, пусть радуется.

– Мне оригинала не отличить от копии, – холодно призналась Гражинка. – Я понимаю, о чем ты. Доллары, золото, драгоценности. Нет, думаю, что нет. Она опустошила этот дом, даже я замечала, как исчезают вещи – диван, шкаф, кресла, коврик, и тот, что лежал на полу, и тот дешёвенький, что висел на стене у кровати. Все распродала. Остались комодик и сервант, очень старые и в плохом состоянии, их, видно, никто не захотел купить. Питалась же она главным образом объедками из ресторана, распределяла на целый день и с кошкой делилась…

Услужливая память подсунула мне пустое блюдо. Вот, пожалуйста, получала еду на целый день, в тот раз ещё на редкость много ей посудомойка положила. Кто же, холера, все это сожрал?

– ..в огороде выращивала петрушку и свёклу, но как-то плохо у неё все росло, – продолжала Гражина. – Ага, и ещё мяту. Вот мята росла хорошо, ей на весь год хватало.

Я сделала вывод, изо всех сил цепляясь за вожделенную тему:

– Или у неё и в самом деле не было никакого сокровища, или она не знала о наличии оного. Однако в кабинет Хенрика ты все же в конце концов вошла.

– Правильно, уже совсем под конец, – подтвердила девушка.

– Неважно. Она показала тебе кляссеры, все бумаги о марках. А вот ящики…

В голове внезапно мелькнула какая-то довольно расплывчатая мысль. Я судорожно попыталась придать ей более чёткие очертания.

– Минуту, какими они были, эти ящики по размеру? И сколько их было всего?

– Размера вот такого, – отмерила Гражина руками часть стола. – А была их куча, но не скажу, сколько именно. Вот если бы их поставить все рядышком…

Я тут же мысленно представила не то очень большой чемодан, не то средних размеров сундук. Если бы такое выносили из дому, соседи не могли бы не заметить – ящики ведь были железные, тяжеленные… Хотя если бы кто-то выносил по одному ящику, тогда, возможно, он не так бы бросался в глаза. Но тогда это заняло бы много времени. Постой-постой, к чему это я?

И только теперь вспомнила я бабу с огромными мешками и сыном – сборщиком металлолома. Так-так, и что же получается, этот сын обнаружил на свалке пустые металлические ящики? А их содержимое? Ни один нумизмат не свалит драгоценные монеты просто в мешок, как попало. Со старинными монетами обходятся бережнее, чем с драгоценными камнями.

Монеты и без того доходят до наших времён в очень плохом состоянии, а всякий брак – царапина, пятно или ещё какой-нибудь дефект – значительно снижает ценность монеты. Тогда что? Думай, думай.. Похититель коллекции мог забрать монеты в тех самых подносиках с углублениями, которые видела Гражинка, если эти подносики аккуратно сложить… А тяжеленные ящики выбросить. И сын той женщины их нашёл. Где? Когда? Надо же, как мне повезло, что случайно тогда столкнулась с этой женщиной.

Повезло? Да зачем мне вообще все это, а теперь ещё и тяжеленные ящики? Вспомнила – затем, чтобы оправдать Гражину, снять с неё тяжесть подозрений, а также помочь полиции узнать от девушки все, что она знает, возможно не отдавая себе в том отчёта. И прежде чем рассказать Гражине о старухе и её сыне – сборщике металлолома, я решила сама закончить допрос девушки. Хватит её терзать! Если что-то ещё знает, пусть немедленно скажет мне – и конец.

И я продолжала настойчиво расспрашивать.

– Но ты хоть время от времени с ней разговаривала?

– Первые три раза я приходила только для того, чтобы поговорить. Этим все и ограничивалось. Лишь когда я пришла в четвёртый раз, Вероника впустила меня в кабинет Хенрика и показала кляссеры. За работу я могла приняться только во время пятого визита. Ну а потом уж… сама понимаешь.

– Но она хоть что-то говорила во время всех этих твоих визитов?

– Говорила. Сначала только о брате, так что я узнала о его смерти все в самых ужасающих подробностях. Как у него всегда было плохо с сердцем, какие приступы случались, как в конце концов умер от инфаркта. Ты и в самом деле желаешь тоже узнать все это с мельчайшими деталями? Знаешь, когда я изо дня в день выслушивала это, она так красочно расписывала – мне самой становилось плохо, казалось, сердце вот-вот оборвётся. Ты тоже этого хочешь?

– Нет, пожалуйста, деталей не надо, в общих чертах.

– Если в общих чертах, то Хеня был очень нервным. Раз, когда ветром распахнуло окно и с подоконника с грохотом свалился цветочный горшок, Хеня чуть тут же не помер. В день смерти с утра жаловался на погоду и боли в сердце, но все же закрылся в кабинете и явно переносил там какие-то тяжёлые вещи, а это было ему вредно. К обеду не вышел, а когда она потом заглянула к брату, он уже лежал недвижимый.

Вероника вызвала скорую помощь, да было поздно Врач констатировал смерть от обычного инфаркта.

– А какие тяжести? – нетерпеливо прервала я рассказ девушки.

Гражинка, сбитая с толку, не сразу поняла.

– Ты о каких тяжестях?

– Какие тяжёлые вещи он "переносил в своём кабинете и откуда Веронике это известно?

Девушка оживилась.

– И ты обратила на это внимание? Знаешь, когда я попыталась уточнить насчёт тяжестей, Вероника сразу замялась и попыталась увильнуть от ответа. Мне ведь тоже было интересно.

Не в огороде он работал, там можно дрова рубить, землю копать, а какие тяжёлые работы можно делать в кабинете? Мебель переставлял, что ли? С больным сердцем. Меня это тоже удивило, и я поинтересовалась, чем именно занимался пан Хенрик. Деликатно так поинтересовалась, не то что ты, вон, давишь на меня не знаю как… А Вероника почему-то обиделась, давая понять, что это не моё дело. И уже спустя какое-то время у неё вырвалось, что брат наводил порядок в своём кабинете, но не уточнила, каким образом. Возможно, что-то переставлял или передвигал с одного места на другое.

– Может, как раз те железные ящики? Приводил в порядок нумизматическую коллекцию.

– Очень может быть. Передвинул ящик или сразу два, по полу тянул, не поднимая. Никакого стука Вероника не слышала. Если бы у него что-то упало с грохотом или стуком, непременно бы сказала об этом, она, похоже, и сама ни о чем не знала.

– Ну ладно, я все же думаю, что о монетах Вероника знала, только молчала. Не хотела о них говорить, догадывалась, что могут представлять какую-то ценность, раз брат так с ними возился, и надеялась продать их подороже. И даже втайне от всех подыскивала покупателя. Впрочем, это лишь мои предположения. А потом, когда она уже похоронила брата, не было ли разговора о каком-нибудь родственнике, может племяннике, который мог бы оказаться наследником? Ведь он же реально существует. Меня интересует это очень и очень, ведь я не теряю надежды купить коллекцию марок пана Хенрика.

Насчёт наследника Гражинка не дала конкретного ответа, лишь уклончиво протянула:

– Вот и не знаю. Ничего определённого Вероника не говорила. Жаловалась на одиночество, упрекала родственников, которым и дела нет до её тяжкой доли. Родственники, по её словам, все одинаковы. Им лишь бы свой кусок наследства урвать, вон, после смерти Хени, слетелись как вороньё. Думаю, в данном случае она как раз имела в виду племянника. Кроме того, очень жаловалась на завещание брата. И хотя он оставлял ей весь дом в полную собственность и все права, она даже могла.., нет, постой, вот как раз продать дом она не имела права, только сдать в аренду, но тут как-то не находилось желающих снять её домишко. Да, теперь вспомнила, она не имела права продать ни дом, ни садик, даже их часть. Так я поняла из её причитаний.

– А фамилия племянника не упоминалась? – изо всех сил стараясь не упустить ни одной детали из рассказа Гражинки, спросила я.

– Ни разу. Даже имя. И говорила она о нем во множественном числе, называя в общем, – «родичи».

– Не страшно. Фамилия наследника должна фигурировать в завещании пана Хенрика, уж как-нибудь я её узнаю. А вот что-нибудь о людях, приходивших к брату, она говорила? О его знакомых, может, даже друзьях? О том человеке, например, которого ты сама ненароком застала у пана Хенрика?

Отпив немного пива, Гражинка глубоко и надолго задумалась. Я терпеливо ждала, когда она сама прервёт свои размышления, каким-то чудом мне удавалось проявлять спокойствие.

– Ничего не могу сказать, – наконец продолжила Гражинка. – Вероника вообще была особой молчаливой, говорила мало. Полная противоположность нашей бабуле! Я сюда приехала, когда все уже произошло, в их дом меня не впустили, даже не знаю, делался ли там обыск.

Ведь могла же полиция обнаружить какие-нибудь бумаги Хени, его записи, заметки в записной книжке, на календаре, переписку, наконец.

И по этим записям установить личности его знакомых, выявить людей, с которыми он общался.

Что ты ко мне пристала?

Вот насчёт того, что полиция обнаружила во время обыска в доме Фялковских, я как раз ничего не знала. Не удалось мне, увы, снискать симпатии следственных органов, не поделились они со мной своими сведениями. А ведь дело не только в том, чтобы снять подозрения с Гражинки. Меня лично интересовали и кляссеры с марками, и наследник.

– Ладно, сама дура, теперь ничего не поделаешь, – упрекнула я себя. Гражинка, не понимая, удивлённо посмотрела, но я не сочла нужным посвящать её в свои проблемы. – а о том человеке, которого ты углядела в окно, обязательно скажи полиции – она наверняка что-то обнаружила. Да, кстати, что за человек сидел тут с тобой за столиком, когда я пришла? Кто-то из местных?

Видимо, вопрос был до такой степени неожиданным, что Гражинка уже не просто смутилась, а вся сделалась прямо-таки пунцовой от волнения.

– Холера! А я не хотела тебе говорить, – немного придя в себя, нервно проговорила она. – Я думала, ты не заметила, ведь как раз налетела посередине зала на какого-то типа и вы были заняты друг другом.

Я сурово заметила:

– Последнее дело – смешивать личное с официальным расследованием. Из этого ничего хорошего не получится, только лишние осложнения. Я обещаю молчать как могила. Кто он?

– Один человек, – жалобно простонала Гражинка. – Я все время насчёт него сомневаюсь, а он был в Дрездене. И сюда за мной приехал…

Тут мне вспомнился вопрос, который я собиралась задать девушке с самого начала, и подумала: теперь его уже задавать нет необходимости.

– Понятно. Это с ним ты встречалась после того, как ушла от Вероники, до возвращения Мадзи, тогда, в день убийства?

– И вовсе нет! – вскинулась Гражинка. – Постой, откуда ты знаешь? Как раз не встретилась, хотя мы и договорились. Откуда тебе это известно?

– Из показаний свидетелей-. Я по часам проверила. Малюсенький участок дороги ты преодолела за двадцать три минуты, а тебе хватило бы на это и четырех. Я стала гадать, где ты была, что делала, и теперь знаю наверняка.

А почему же вы не встретились, раз договорились?

– Потому что он не пришёл. В полвосьмого мы должны были встретиться в маленькой кафешке, крайний дом на улице. Я опоздала, от Вероники вышла в тридцать пять минут восьмого, сама понимаешь, я все время смотрела на часы, три минуты дорога, ну пусть я опоздала на восемь минут. А его уже не было. Я подумала: может, он тоже опаздывает, и стала ждать, злилась. Потом решила: нет, он приезжал, подождал меня пять минут и уехал, чтобы наказать за опоздание. И потому тут же сорвалась с места и сама уехала. Встретились мы с ним лишь в Дрездене.

– Он тоже был на свадьбе?

Гражинка смутилась ещё больше, что меня весьма удивило. В конце концов, она самостоятельная взрослая женщина, имеет право встречаться с кем пожелает и где пожелает. И тут же сообразила – видно, с парнем что-то не так и это её мучает. Может, он женат?




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=121743) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.