Каролинец Рафаэль Сабатини Рафаэль Сабатини Каролинец Гарольду Терри. Мой дорогой Гарольд! Несколько лет назад мы вместе с Вами углублялись в романтическую историю Каролины, отыскивая материал для пьесы об американской войне за независимость. Теперь я использовал найденные факты в этой книге и посвящаю ее Вам. Я делаю так не только потому, что питаю к Вам глубокое уважение, но и сознавая свой долг.     С уверениями в искренней дружбе, Ваш Рафаэль Сабатини. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава I. Два письма Гарри Лэтимер читал письмо, и лицо его постепенно каменело. Дочитав до конца, он бессильно выронил листки из рук. В последнее время посланник тайной организации мятежников «Каролинские Сыновья Свободы» Лэтимер в интересах всей Колониальной партии пытался расшевелить людей в Джорджии, вывести их из апатии, чтобы они поддержали северян, давно уже сопротивляющихся жестоким мерам королевского правительства. И вот, здесь, в прибрежном городке Саванна, его нагнала корреспонденция, адресованная в его чарлстонский дом и переправленная оттуда управляющим, одним из немногих людей, кого он в ту пору извещал о своих скрытых переездах. Первое письмо было написано дочерью его бывшего опекуна, сэра Эндрю Кэри; жениться на Миртль Кэри долгое время являлось самым сокровенным желанием молодого человека, но письмо перечеркнуло его надежды. Из сгибов листа выкатилось кольцо, некогда оставленное ему матерью и подаренное им девушке по случаю помолвки. Миртль Кэри писала, что ей стала известна подлинная причина долгого отсутствия Гарри в Чарлстоне[Note1 - Чарлстон – город на Юго-Восточном побережье Северной Америки.] – оказывается, он стал изменником. Мисс Кэри потрясена резкой переменой, которая с ним произошла. Еще большее потрясение она испытала, когда узнала о его нелояльности по отношению к королю не только в мыслях или сердце, но даже в поступках. Ее жених принял участие в открытом мятеже! Все содержание письма указывало на хорошую осведомленность девушки о некоторых предприятиях мятежников. Она слышала, к примеру, что апрельское нападение на королевский арсенал было подготовлено и проведено под руководством Лэтимера. А в это время все, кроме его приятелей-бунтовщиков, думали, что он устраивает свои дела в Бостоне! Завершалось письмо горькой фразой о том, что каковы бы ни были в прошлом ее чувства к Гарри, какая бы нежность к нему ни сохранилась еще в ее сердце, она не может выйти замуж за человека, виновного в ужасной измене. Лэтимер обесчестил себя навсегда, но мисс Кэри будет молить Бога, чтобы Гарри вновь обрел разум, и тогда, кто знает, возможно, он еще сможет избежать сурового наказания, которое рано или поздно настигает тех, кто идет по греховному пути. Лэтимер перечитал письмо трижды и с каждым разом задумывался над ним все глубже. Боль в его душе росла, но удивление постепенно ослабевало. В самом деле, на что еще он мог рассчитывать, хорошо зная своего бывшего опекуна? К его яростным нападкам, когда ушей старого тори[Note2 - Тори – первоначально сторонники политической группировки, поддерживающие свергнутую династию Стюартов, затем – консервативный порядок, королевскую власть и государственную церковь. Стремились сохранить существующую политическую систему и выступали против парламентских реформ. В современной Англии – консерваторы. В США так стали называть сторонников британской метрополии в борьбе против независимости американских колоний, но более распространен термин «лоялисты».] достигнут вести об отступничестве воспитанника, Гарри Лэтимер, по правде говоря, был подсознательно готов, ибо во всей Америке не найдется большего фанатика-лоялиста, чем сэр Эндрю Кэри. Любовь к королю стала для него чуть ли не религией, и, подобно тому, как гонения лишь укрепляют веру, преданность сэра Эндрю вспыхнула еще горячей, едва в воздухе запахло мятежом. В свое время монархические убеждения сэра Эндрю повлияли на Гарри и заставили его колебаться, когда он задумал вступить в борьбу за Свободу; но четыре месяца назад, в Массачусетсе, увидев, до какой степени беден и угнетен народ в этой провинции, он принял окончательное решение. Баронет воспитывал Гарри с раннего детства, и тот чувствовал глубокую привязанность к нему за доброту и многолетнюю неустанную заботу. Поэтому, когда Лэтимер с жаром взялся за дело, подсказанное ему совестью и чувством справедливости, пыл молодого человека постоянно охлаждали мысли о том горе, которое принесет сэру Эндрю известие о разрыве его воспитанника с партией тори, и о неизбежном вслед за этим разрыве с самим баронетом. А ведь Кэри был ему почти отцом. Одного только Гарри до сих пор не вполне себе представлял: для Миртль, воспитанной в атмосфере абсолютной преданности трону, верность королю так же свята, как для ее отца. Письмо расставило все по своим местам. Прочитав его в первый раз, Лэтимер ощутил горечь и бессильный гнев. Как она смеет его обвинять, да еще в таких выражениях! Как смеет, ничего не зная, осуждать его образ действий! Но, поразмыслив, он решил быть более терпимым – ведь для Миртль компромисс со своей совестью так же неприемлем, как для него самого. До сих пор Лэтимер был готов на все, лишь бы добиться ее руки, и нет такой жертвы, думал Гарри, которую он не принес бы ради этого, ибо не представлял себе большего горя, чем потеря Миртль. Но имеет ли он право руководствоваться сугубо личными мотивами, когда речь идет о долге, о деле, которому он поклялся служить? Поступившись своей совестью, он так или иначе станет недостоин Миртль. Он вспомнил слова Ловеласа: «Я не смог бы, дорогая, так сильно любить тебя, когда бы честь не возлюбил еще сильнее». Выбора не было. Лэтимер взял перо и начал быстро писать – чересчур, видимо, быстро, потому что, вопреки собственному желанию, излил свою горечь: «Вы слишком нетерпимы, а нетерпимость всегда порождает жестокость и несправедливость. Вам никогда не поступить более жестоко и несправедливо, потому что Вы никогда не найдете столь же любящего, и оттого так остро страдающего сердца. Я принимаю это страдание как первую рану, полученную в служении избранному делу. И я вынужден смириться с нею, ибо не вправе поступиться своей совестью, чувством справедливости и изменить долгу даже ради Вас». Он запер на два оборота захлопнутую ею дверь; упрямство и одержимость воздвигли стену между двумя сердцами. Лэтимер сложил письмо, перевязал его бечевкой и запечатал, затем позвонил своему слуге Джонсу, высокому и подвижному молодому негру, неизменному спутнику в скитаниях, и приказал проследить за отправкой почты. Потом Лэтимер надолго застыл в оцепенении; глубокая морщина прорезала его лоб над переносицей. Наконец он очнулся, вздохнул и протянул руку ко второму письму, тоже полученному нынешним утром и еще не распечатанному. Адрес был надписан знакомым почерком его друга – Тома Айзарда. Сестра Тома не так давно вышла замуж за королевского губернатора провинции Южная Каролина, сэра Уильяма Кемпбелла. Скорее всего, в письме, как обычно, содержатся новости чарлстонской светской жизни, однако Лэтимера сейчас нимало не интересовала светская жизнь. Так и не сорвав печать, он отложил письмо в сторону и устало поднялся из-за стола. Подойдя к окну, остановился, потерянно глядя сквозь стекло. Двадцати пяти лет отроду, высокий и по-юношески стройный, Лэтимер одевался со скромной элегантностью аристократа. Он не носил парика; его каштановая густая шевелюра хорошо сочеталась с матовой чистой кожей, и бледность худого лица не казалась нездоровой. Тонкая линия слегка крючковатого носа, четко очерченные насмешливые губы и твердый подбородок говорили о решительности характера. Ярко-голубые, иногда казавшиеся зелеными, глаза обычно глядели на белый свет с изрядной долей иронии, но сейчас из-за острой душевной муки потускнели и наполнились тоской. Стоя у окна, он снова и снова обдумывал свое положение, пока, наконец, взгляд его не ожил. Он немного расслабился. То, что случилось, конечно, скверно, но нет худа без добра. По крайней мере не надо больше думать о соблюдении секретности. Тайное стало явным; сэр Эндрю узнал обо всем, и как бы тяжело это ни ударило сейчас по Гарри, ему отныне можно не опасаться угрозы неожиданного разоблачения, и Лэтимера больше не будет угнетать мысль о том, что он обманывает сэра Эндрю. С размышлений о значении письма он вдруг перескочил к тому, каким образом все это открылось. Они, конечно, могли прослышать о его отступничестве смутно или в общих чертах, но откуда им стало известно о его участии в апрельском нападении на арсенал? Никто, кроме членов Генерального комитета Провинциального конгресса[Note3 - Провинциальный конгресс – совещательно-законодательный орган провинции Южная Каролина до образования США.], не знал о пребывании Лэтимера в Чарлстоне. Да, комитет слишком многочислен, а тайну не сохранить, если она доверена многим. Кто-то, к сожалению, оказался недостаточно сдержан. Если уж быть точным, то настолько болтлив, что узнай губернатор, кто руководил нападением, которое ничуть не уступало грабежу или подстрекательству к бунту и могло считаться почти боевыми действиями, – и Лэтимера вместе с двадцатью соучастниками по мятежному предприятию ждала бы виселица. Да, но ведь, если о его деятельности осведомлены даже домочадцы сэра Эндрю, то о ней наверняка знает и губернатор! Лэтимер достаточно изучил сэра Эндрю, чтобы не обольщаться на его счет: несмотря на все, что их связывает, баронет первый поделился бы сведениями с лордом Уильямом. Теперь ему стало ясно, что это была не просто неосторожность. По неосторожности можно раскрыть какие-то общие обстоятельства, но никак не те подробности, которые знала Миртль; более того – столь важную и опасную для жизни многих людей тайну трудно выдать случайно. Лэтимера охватили подозрения, что тут поработал активный, сознательный предатель, и он понял: необходимо связаться с друзьями в Чарлстоне, чтобы предупредить их. Он немедленно напишет Молтри, своему другу и одному из самых больших патриотов Южной Каролины. С этой мыслью он вернулся за письменный стол, и ему снова попалось на глаза письмо Тома Айзарда. А может, в сплетнях Тома он найдет какую-то зацепку? Лэтимер сломал печать и развернул лист бумаги. Содержание этого письма превзошло все его ожидания. «Мой дорогой Гарри, – писал словоохотливый завсегдатай светских приемов, – где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, советую тебе отложить все и вернуться, чтобы заняться делами, которые настоятельно требуют твоего присутствия. Хотя по возвращении ты вполне можешь вызвать меня на дуэль за то, что я осмеливаюсь намекнуть на возможную неверность Миртль, я не могу оставить тебя в неведении относительно того, что произошло в Фэргроуве. Тебе, я полагаю, известно, что вскоре после боя при Лексингтоне[Note4 - 19 апреля 1775 г. близ городов Конкорд и Лексингтон английские войска понесли значительные потери в бою со стихийно возникшими вооруженными отрядами колонистов. Фактически, сражение положило начало войне за независимость американских колоний Великобритании.] генерал Гэйдж прислал сюда из Бостона капитана Мендвилла, дабы с его помощью придать надлежащую жесткость исполнению вице-губернатором обязанностей, возложенных на него королем. Так вот, капитан Мендвилл обосновался у нас, и за два месяца приобрел такую хватку в делах провинции Южная Каролина, что фактически стал руководителем и наставником моего шурина, лорда Уильяма, который две недели назад прибыл из Англии. Мендвилл, назначенный теперь конюшим, стоя в тени губернаторского кресла, стал реальным правителем Южной Каролины, если считать, что Южная Каролина все еще управляется королевской администрацией. Все это, может статься, тебе известно, но, я уверен, для тебя будет новостью близость – истинная или притворная – между этим субъектом и твоим бывшим опекуном, сэром Эндрю Кэри. Старый упрямец пригрел сей оплот королевской власти на своей широкой груди. Когда служба не удерживает его в городе, галантный капитан постоянно торчит в Фэргроуве. Позволь заметить, что Мендвилл, несомненно, человек способный и пользуется большим успехом у женщин – сведения из надежного источника. За ним закрепилась дурная репутация охотника за приданым. Он стеснен в средствах и, как многим в Англии хорошо известно, поступил на колониальную службу с нескрываемым намерением найти выгодную партию. Мендвилл обладает не только красивой фигурой и изысканными манерами – у него есть еще и дядя, граф Челфонт, и капитан является его ближайшим наследником. Как я понимаю, они в настоящее время в натянутых отношениях. Не могу себе представить, зачем человеку с его амбициями и талантами столь усердно посещать Фэргроув, не будь у него надежды найти в семье Кэри то, что он ищет. Ты очень рассердишься на меня, я знаю. Но каким я был бы тебе другом, если бы побоялся вызвать твой гнев; и лучше уж я отважусь на это сейчас, чем потом услышу твои упреки, что не предупредил тебя вовремя». И далее постскриптум: «Если твои обстоятельства таковы, что ты не сможешь вернуться и лично расставить все точки над „i“, то не следует ли мне найти повод для ссоры с капитаном и проучить его? Я тебя люблю, и давно бы так сделал, но шурин мне никогда бы этого не простил, да и Салли была бы в ярости. Ведь бедный лорд Уильям окажется совершенно беспомощным без своего конюшего. Кроме того, я полагаю, этот Мендвилл, как и многие подобные мошенники, – отменный стрелок и чертовски ловко владеет шпагой». В другое время такая приписка вызвала бы у Лэтимера улыбку, но сейчас его лицо осталось угрюмым, а губы сжатыми. Письмо Тома позволяет сделать определенное умозаключение. Дело не в том, сообщил или нет сэр Эндрю губернатору о мятежных делах Гарри Лэтимера, потому что все произошло как раз наоборот: этот тип, Мендвилл, о котором он уже слышал раз или два за последнее время, сообщил о них сэру Эндрю. Если намерения Мендвилла таковы, какими их представляет Том Айзард, то посеять вражду между Лэтимером и Кэри было, очевидно, в интересах капитана. Но откуда эти сведения у Мендвилла? Возможен один-единственный ответ: в Совете Колониальной партии действует шпион. Лэтимер вдруг принял решение: он не станет писать, а сам отправится в Чарлстон и разоблачит вражеского агента. Слишком велика угроза, исходящая от него. По сравнению с этой задачей работа Лэтимера в Джорджии выглядела теперь второстепенной. Глава II. Чини Командиром Второго Провинциального полка недавно был назначен Уильям Молтри из Нортхемптона. Об этом свидетельствовал сертификат, выданный Провинциальным конгрессом, который хотя и чувствовал себя уже достаточно уверенно, но пока не настолько, чтобы раздавать офицерские патенты. Ранним июльским утром полковника разбудил полуодетый слуга. Полковник оторвал от подушки большую голову в ночном колпаке, повернул к нему широкое, заспанное лицо. Из-под нависших бровей блеснули маленькие доброжелательные глазки и тут же зажмурились от яркого света свечи, горящей в руках у негра. – А-а-а… который час? – зевнув, пробормотал полковник. – Около пяти часов, маса. – Пя… пять часов! – Молтри окончательно проснулся и сел. – Какого черта, Том?.. Том протянул хозяину сложенный лист бумаги. Полковник протер глаза, озабоченно развернул его и начал читать. Затем откинул одеяло, спустил на пол волосатые ноги, нашаривая домашние туфли, и велел Тому подать халат, поднять шторы и ввести посетителя. Несколько минут спустя в бледном утреннем свете перед полковником, забывшим скинуть ночной колпак, предстал Гарри Лэтимер. – Что случилось, Гарри? – Старые друзья обменялись крепким рукопожатием. – Что заставило тебя вернуться? – Пытливые глаза Молтри скользнули по пыльным сапогам, забрызганном грязью верховом костюме и остановились на усталом лице молодого человека. – Выслушав меня, вы решите, что я вернулся прямиком на виселицу. Но это было необходимо. – Так что все-таки произошло? – голос полковника прозвучал резко. Лэтимер сообщил главную новость: – Губернатор знает о моей роли в нападении на арсенал. – О-о! – поразился Молтри, – откуда тебе это известно? – Прочтите эти письма – они все объяснят. Получены в Саванне три дня назад. Полковник взял протянутые бумаги и, подойдя к окну, углубился в чтение. Среднего роста, но крепкого сложения, полковник был на двадцать лет старше Гарри, которого знал с рождения. Молтри – один из близких друзей его отца, погибшего во время кампании Гранта против индейцев племени чероки, и потому Гарри и пришел в первую очередь к нему, а не к Чарлзу Пинкни, президенту не признанного королевским правительством Провинциального конгресса, или к Генри Лоренсу[Note5 - Генри Лоренс (1724-1792) – американский политик. В 1776 г. – вице-президент Южной Каролины, в 1777-1780 гг. – член Континентального конгресса, в 1777-1778 гг. – президент Конгресса. В 1780 г., направляясь на переговоры с Голландией, был захвачен англичанами, затем обменен на генерала Корнуоллиса.], президенту комитета безопасности, который королевское правительство признавало еще меньше. В соответствии с занимаемыми ими постами, тот или другой должны были первыми услышать столь важное конфиденциальное сообщение. Но как бы то ни было, Лэтимер предпочел обратиться к человеку, тесно связанному с ним лично. Читая, Молтри раз-другой тихо выругался, затем в задумчивости почесал бровь и вернул письма Лэтимеру, тем временем присевшему к столу. Все так же молча полковник взял трубку и медленно набил ее табаком из оловянного ящичка. – Клянусь честью, – проворчал он наконец, – твои подозрения небеспочвенны. Кому вне комитета могло прийти в голову, что ты приезжал сюда в апреле? Видит Бог, город кишит шпионами. Сначала этот парень, что служил в милиции, – Кекленд. Он, видимо, поддерживал связь между лордом Уильямом и тори из дальних районов. Мы остерегались его трогать, пока он не дезертировал и не приехал опрометчиво в Чарлстон вместе со вторым негодяем, по имени Чини. Но не успели мы до него добраться, как лорд Уильям отправил его на военный корабль, который вышел из порта и стоит теперь на рейде. Чини, правда, повезло меньше. Хотя он-то ведь не дезертир, черт возьми, и что с ним делать – ума не приложу. А в том, что он шпион, только дурак может сомневаться. – Да-да, – нетерпеливо прервал его Лэтимер, – но те шпионы – мелкая сошка по сравнению с этим. – И он возбужденно постучал костяшками пальцев по письмам на столе. Молтри раскуривал трубку от пламени свечи, оставленной негром. Он посмотрел на Гарри, и Лэтимер ответил ему гневным взглядом. – Этот человек – в нашем совете; он один из нас! И один Бог знает, каких бед он натворит, если мы его не разоблачим и не расправимся с ним. Жизнь двадцати человек уже в опасности. Не думаете же вы, что он выдал губернатору меня и не назвал всех остальных? Трубка раскурилась, Молтри затянулся и задумчиво выпустил дым из ноздрей. Он старался не поддаться возбуждению, охватившему Гарри, и успокаивающе положил руку ему на плечо: – Угроза твоей жизни, мой мальчик, не очень серьезна – во всяком случае, пока. Ни губернатор, ни его верный лоцман капитан Мендвилл не захотят здесь второго Лексингтона. А его не избежать, если они попытаются кого-нибудь повесить. Что же касается остального – тут ты прав. Мы обязаны найти этого мерзавца. И это кто-то из девяноста членов генерального комитета. Однако, клянусь, это все равно, что искать иголку в стоге сена. – Полковник остановился, покачал головой, потом спросил: – Полагаю, ты еще не думал, с какой стороны подступиться к этому делу? – Весь путь от Саванны я не мог думать ни о чем другом, кроме как об этом, но не нашел ответа. – Попросим помощи, – решил Молтри. – В конце концов, твой долг поставить в известность Пинкни и Лоренса. – Чем меньшему количеству людей мы расскажем, тем лучше. – Конечно, конечно. Самое большее – полдюжине, и только тем, кто вне подозрений. В тот же день шестеро джентльменов, занимавших крупные посты в колониальной партии, прибыли по срочному вызову полковника в его дом на Боард-стрит. Помимо Лоренса и Пинкни, пришел Кристофер Гедсден, длинный жилистый человек в синей форме недавно сформированного Первого Провинциального полка, командиром которого его только что назначили. Смутьян со стажем, президент «Южно-Каролинских Сыновей Свободы», он уже сейчас выступал за независимость Америки и готов был идти в борьбе за нее до конца. С ним приехал изысканный и элегантный Уильям Генри Драйтон из Драйтон-Холла – новый, как и Лэтимер, человек в партии Свободы, постоянно проявлявший свойственные новичкам восторженность и нетерпение. Присутствие Драйтона было обусловлено его обязанностями председателя Тайного комитета. Остальные двое были членами Континентального конгресса[Note6 - Континентальный конгресс – объединенный совещательно-законодательный орган английских колоний в Северной Америке, впоследствии преобразованный в Конгресс США. В Первом К.к., проходившем в Филадельфии (впоследствии первая столица США) с 5 сентября по 26 октября 1774 г., участвовали представители 12 колоний, к которым на Втором К.к. присоединились представители Джорджии.] – тридцатипятилетний адвокат Джон Ратледж[Note7 - Джон Ратледж (1739-1800) – американский политический деятель. В 1774-1775, 1782-1783 гг. – член Континентального конгресса, в 1776-1778 гг. – президент Генеральной ассамблеи Южной Каролины, в 1779-1782 гг. губернатор этого штата.], снискавший известность десять лет назад своими выступлениями против закона о гербовом сборе[Note8 - Акт о гербовом сборе, принятый парламентом Великобританни 22 марта 1765 г., являлся попыткой ввести в Америке прямое налогообложение и вызвал массовые протесты. Отменен 18 марта 1766 г.] и с тех пор знаменитый, и его младший брат Эдвард[Note9 - Эдвард Ратледж (1749-1800) – американский политик. В 1774-1776 гг. – член Континентального конгресса, в 1798-1800 гг. – губернатор штата Южная Каролина. Один из подписавших Декларацию Независимости (а это сделали не все представители колоний).]. Собравшись в библиотеке за столом, с полковником Молтри во главе, эти шестеро внимательно выслушали речь Лэтимера, утверждавшего, что в рядах оппозиции есть предатель. – В результате двадцать человек, – заключил Лэтимер, – зависят от милости королевского правительства. Лорд Уильям обладает доказательствами, на основании которых может при удобном случае нас повесить. Это уже достаточно мрачно, но станет еще хуже, если мы не примем меры, не обнаружим предателя в нашей среде и не устраним его любым приемлемым для вас способом. После этого разговор ушел в сторону. Джентльмены потребовали от Лэтимера сообщить, откуда он получил нужные сведения, и жаждали услышать подробности, которые тот предпочел бы утаить. Они не сдерживали гнева и неистово проклинали неизвестного предателя, предлагая различные способы возмездия, когда его обнаружат. Возбужденные и встревоженные, они кричали все разом, и собрание на время превратилось в базар. Драйтон воспользовался случаем и вновь выдвинул когда-то уже отвергнутое Генеральным комитетом требование арестовать губернатора. Молтри отвечал, что это нецелесообразно. Гедсден поддержал Драйтона и яростно требовал, чтобы ему ответили, какого дьявола это нецелесообразно. Наконец Джон Ратледж, до сих пор молчаливый и загадочный, словно каменный сфинкс, холодно заметил: – Сейчас не время дебатировать, целесообразно это или нет. Разве мы обсуждаем вопрос о губернаторе? – И добавил, отчасти высокомерно: – Или мы не в состоянии держаться одного предмета обсуждения? Что-то, заключавшееся скорее в его манере и интонации, нежели в словах, мгновенно охладило их пыл. Корректность и подчеркнутая требовательность к самому себе словно давали ему право командовать другими. Кроме того, было в его внешности нечто, что привлекало и располагало. Его лицо с мягкими чертами и широко поставленными, спокойными глазами было своеобразно красиво. В фигуре ощущался намек, что с годами придет полнота. Одет он был тщательно и неброско, и хотя свой парик Ратледж завивал сверх всякой меры, его строгая симметричность снимала с владельца подозрение в фатовстве. После его слов ненадолго воцарилась полная тишина. Затем Драйтон, справедливо полагая, что упрек частично относится и к нему, ответил насмешкой на насмешку: – Разумеется, давайте придерживаться темы. После долгого обсуждения мы придем к выводу, что измену обнаружить проще, чем изменника. Это будет невероятно полезно – так же, как полезен был решительный арест Чини нашим комитетом, не способным принять какое-либо решение. Чрезвычайный совет вновь увело в сторону от нужного русла. – И в этом все дело, между прочим, – пробасил своей луженой глоткой Гедсден, который уже десять лет, со времен беспорядков из-за гербового сбора, подбивал мастеровых Чарлстона к мятежу. – Вот почему мы не продвинулись ни на шаг. Комитет – всего лишь бесполезное сборище болтунов; он так и будет разводить дебаты, пока красные мундиры не схватят нас за горло. Мы даже не смеем повесить негодяя вроде Чини. Черт подери! Если бы этот подлец знал нас получше, он перестал бы дрожать от ужаса. – Он дрожит от ужаса? – вырвалось у Лэтимера. Его вопрос утихомирил начавший было снова разрастаться всеобщий гвалт. При упоминании Чини Лэтимер вспомнил слова Молтри об этом парне. Смутная пока идея забрезжила в его мозгу. – Значит, вы говорите, Чини озабочен своим будущим? Гедсден издал презрительный смешок. – Озабочен? Да он перепуган до смерти. Чини невдомек, что единственное, на что мы способны – это болтовня, вот и чудится ему запах дегтя и щекотание перьев. Ратледж подчеркнуто вежливо обратился к председателю: – Осмелюсь спросить, сэр, какое все это имеет отношение к нашему делу? Лэтимер, возбужденно жестикулируя, нетерпеливо наклонился вперед: – С вашего позволения, мистер Ратледж, это может иметь гораздо большее отношение к нашему делу, чем вы думаете. – Он повернулся к Молтри: – Умоляю, скажите мне, каковы истинные намерения комитета? Как вы собираетесь поступить с Чини? Молтри переадресовал вопрос президенту комитета безопасности, почтенному и мягкосердечному Лоренсу. Тот беспомощно пожал плечами: – Мы решили отпустить его, потому что не можем предъявить никакого обвинения. – Никакого обвинения?! – возмутился Гедсден. – Да он отъявленный мошенник и шпион! – Минуту, полковник, – остановил его Лэтимер и снова обратился к Лоренсу, – Но Чини? Чини вы известили о своих намерениях? – Нет еще. Лэтимер откинулся в кресле и задумался. – И ему, вы говорите, страшно… – Он в панике, – заверил Лоренс, – думаю, он готов продать кого угодно и что угодно, лишь бы спасти свою грязную шкуру. Лэтимер вскочил. – Это как раз то, что мне хотелось выяснить. Сэр, если ваш комитет отдаст мне этого человека и позволит поступить с ним, как я сочту нужным, возможно, через него я смогу до чего-нибудь докопаться. Все посмотрели на него удивленно и с некоторым сомнением. Лоренс высказал его вслух: – А если он ничего не знает? – спросил он. – Почему вы полагаете, что ему что-то известно? – Сэр, я сказал: через него, а не от него. Позвольте мне поступить по-своему. Дайте мне двадцать четыре часа, и не позднее завтрашнего вечера я, быть может, смогу объяснить вам все более подробно. Последовала долгая пауза. Наконец Ратледж холодным, лишенным выражения и казавшимся оттого надменным тоном спросил: – А что будет, если вы потерпите неудачу? Лэтимер посмотрел на него; губы его чуть заметно дрогнули в улыбке. – В таком случае, сэр, вы попробуете сами. Гедсден криво усмехнулся, что раздосадовало бы кого угодно, только не Ратледжа. На этом, разумеется, ничего не кончилось. Стараясь выяснить намерения Лэтимера, на него пытались всячески надавить, но он не поддался на уговоры. Он потребовал, чтобы ему доверяли и дали возможность соблюсти тайну. В конце концов Лоренс взял ответственность на себя, и они позволили Лэтимеру действовать от имени комитета. Два или три часа спустя Лэтимера ввели в камеру городской тюрьмы, где содержался Чини. Но этот Лэтимер не был похож на прежнего, одетого всегда модно и элегантно Лэтимера. Он облачился в поношенную коричневую куртку и бриджи, толстые шерстяные носки и грубые башмаки; его густые волосы свободно ниспадали на плечи. – Я прислан комитетом безопасности, – объявил он жалкому пленнику, который забился в угол на скамью и смотрел оттуда затравленно и злобно. Лэтимер подождал немного, но, видя, что Чини не собирается отвечать, продолжил: – Едва ли вы так глупы, чтобы не понимать, какая участь вас ожидает. Вы знали, что делали, и знаете, как обычно поступают с вашим братом, когда ловят. И без того отталкивающая физиономия Чини болезненно посерела. Он облизал губы и дрожащим голосом закричал: – У них нет никаких доказательств, никаких! – Когда есть уверенность, доказательства не имеют значения. – Имеют! Имеют значение! – Чини вскочил, хрипя, как загнанный зверь, – они не посмеют расправиться со мной без суда – законного суда – и знают это! Что вы имеете против меня? Какие обвинения? Я дважды представал перед комитетом, но они не предъявили мне ничего такого, что посмели бы передать в суд. – Мне это известно, – спокойно ответил Лэтимер, – и именно поэтому меня прислали сообщить, что завтра утром комитет отпускает вас на свободу. Заросший многодневной щетиной рот Чини раскрылся от изумления. Тяжело дыша, он уставился на Лэтимера и дрожащими руками ухватился за край грубого стола. – Они… выпускают меня?! – хрипло выговорил он. Его поведение стало постепенно меняться. Теперь, когда забрезжила гарантия освобождения, в его тоне засквозило даже некоторое злорадство. Он засмеялся, как пьяный, брызжа слюной, – Я знал это! Я знал – они не посмеют учинить расправу. Если бы они это сделали, им бы не поздоровилось. Они ответили бы перед губернатором. Нельзя расправиться с человеком просто так. – Комитет понимает это, – вежливо согласился Лэтимер, – поэтому мне и разрешили прийти сюда. Однако вы чересчур обольщаетесь, мой друг. Не будьте столь опрометчивы, думая, что все безнаказанно сойдет вам с рук. – Что?! Что? – Злорадство Чини опять сменилось ужасом. – Я отвечу вам. Завтра утром, когда вас освободят, вы увидите меня – я буду ждать за воротами тюрьмы. А со мною – не меньше сотни городских парней; все они Сыновья Свободы, все извещены о намерении комитета и не позволят вам продолжать свой грязный шпионаж. Их ни в коей мере не смутит то, что комитет не решился вас осудить, ведь не сможет губернатор привлечь к ответу толпу. Догадываетесь, что тогда произойдет? Бегающие глаза Чини остекленели, лицо застыло, а рот был разинут в безмолвном крике. – Деготь и перья! – рассеял Лэтимер последние сомнения в его охваченном паникой мозгу. – Господи! – заскулил Чини. Колени у него подогнулись, и он плюхнулся на скамью, – Боже! – С другой стороны, – невозмутимо продолжал Лэтимер, – может статься, там и не будет никакой толпы, и я один встречу вас и пригляжу, чтобы вы покинули Чарлстон без ущерба для здоровья. Но это зависит от вас, от желания по мере сил исправить причиненное вами зло. – Что вам нужно? Ради Бога, чего вы хотите? Не мучьте меня! – Вы меня не знаете, – ответил Лэтимер, – я скажу вам свое имя: меня зовут Дик Уильямс. Я был сержантом у Кекленда. – Вы никогда им не были! – воскликнул Чини. Лэтимер многозначительно улыбнулся. – Для того, чтобы избежать дегтя и перьев, необходимо поверить в это. Убедите себя, что я – Дик Уильямс и был сержантом Кекленда. Мы вместе нанесем завтра визит губернатору, и там вы сделаете то, что я прикажу. Если же поступите по-другому, то за воротами поместья губернатора встретитесь с моими парнями. – И он перешел к подробностям, которым Чини внимал, как зачарованный. – А теперь решайте, как вы поступите, – дружелюбно закончил мистер Лэтимер. – Я не собираюсь ни принуждать вас, ни переубеждать. Я предлагаю альтернативу и оставляю за вами свободу выбора. Глава III. Губернатор Южной Каролины Мистер Селвин Иннес, секретарь лорда Уильяма Кемпбелла в бытность того губернатором провинции Южная Каролина, вел переписку с некой дамой из Оксфордшира. Письма его отличались полнотой, изобиловали подробностями и, вместе с тем, были весьма тенденциозны. Они, по счастью, сохранились и дают представление о личном взгляде их автора на события, развивавшиеся при непосредственном его участии; их можно считать memoires pour servir[Note10 - памятные записки (фр.).] – это не та история, которая обязана ограничиваться лишь более или менее общим очертанием актов человеческой драмы и вынуждена касаться только главных исполнителей. В одном из этих многословных писем есть такая фраза: «Мы сидим, как на вулкане; в любой миг могут извергнуться огонь и сера, а мой хозяин озабочен исключительно своей прической и покроем мундира и ничего не предпринимает – лишь любезничает с дамами на концертах да не пропускает ни одних скачек в округе». Этот и многие ему подобные отрывки из эпистолярных опусов секретаря свидетельствуют о недостаточно доброжелательном и искреннем отношении к дружелюбному, довольно великодушному и не слишком удачливому молодому дворянину, которому он служил. Но, собственно говоря, секретарь – всего лишь разновидность слуги – интеллектуального слуги – а слугам, как известно, хозяева никогда не кажутся героями. Сейчас, когда с момента описываемых событий прошел большой промежуток времени, мы оцениваемих более объективно и понимаем, что мистер Иннес был несправедлив к его светлости. Твердолобое английское правительство переживало кризис, и на молодого губернатора свалилось непосильное бремя ответственности. Будучи, вопреки мнению мистера Иннеса, человеком мудрым, он с унылым юмором предавался созерцанию происходящего и проводил время, как умел, в ожидании либо когда спадет напор обстоятельств, либо когда прибудет сил, чтобы его вынести. Несмотря на то, что будучи верным слугой короны, он привык повиноваться не задавая вопросов, его натуре претило подобострастие. Лорд Уильям не находил для себя ответа на сложный вопрос о причинах неурядиц в империи, а после того, как взял в жены девушку из колонии, до некоторой степени утратил предвзятость своего официального положения и незаметно перешел на позицию большинства обитателей не только колоний, но и метрополии. А большинство считало, что несчастья и беды будут неизбежно сопутствовать политике кабинета, послушного воле своенравного, деспотичного монарха, который лучше разбирается в разведении репы, чем в делах империи. Кемпбелл не мог отделаться от ощущения, что правительство, которому он служит, пожинает плоды, посеянные Гринвиллом с его законом о гербовом сборе, и упрямо держится политики, пропитавшей, по выражению Питта[Note11 - Уильям Питт Старший (1708-1778) – британский государственный деятель. После начала конфликта метрополии с североамериканскими владениями выступал за гибкие методы управления ими.], горностаевую мантию британского короля кровью его подданных. Лорд Уильям понимал – да это и не требовало особой проницательности – что угнетение порождает сопротивление, а сопротивление провоцирует еще большее угнетение. Поэтому он, пока мог, старался держаться в тени событий и не намеревался выполнять жесткие указы, поступающие из-за океана; он все еще надеялся на примирительные меры, с помощью которых рассчитывал восстановить согласие между материнской державой и ее доведенным до неповиновения детищем; а потому лучшее, что ему оставалось – вести себя беспечно и приветливо, будто он не правитель, а благодарный гость колонии. Он открыто появлялся на скачках, балах и других развлечениях со своей, как писал мистер Иннес, колониальной женой и закрывал глаза на все, что попахивало антиправительственной деятельностью. Мистер Иннес – это прослеживается по его посланиям – в конце концов пришел к пониманию чего-то подобного, и не исключено, что свои открытия он начал делать во вторник, июльским утром рокового 1775 года, когда около восьми часов утра к лорду Уильяму явился капитан Мендвилл, конюший его светлости. Капитан Мендвилл, квартировавший в губернаторской резиденции на Митинг-стрит, вошел без доклада в светлую, просторную верхнюю комнату, служившую лорду Уильяму кабинетом. Его светлость развалился в кресле в стеганом халате багрового атласа; его парикмахер Дюмерг в фартуке священнодействовал гребнем, щипцами и помадой над густыми каштановыми волосами молодого губернатора. Мистер Иннес сидел за письменным столом в середине комнаты. Письменный стол с изогнутыми ножками, инкрустированный позолоченной бронзой, представлял собой великолепный образец французской мебели. Лорд Уильям приветствовал своего конюшего вялым кивком. Прошлой ночью его светлость допоздна танцевал в доме своего тестя, старого Ральфа Айзарда, что вполне объясняло его утомленный вид. – А, Мендвилл! Доброе утро! Вы сегодня чуть свет. – На то есть причины, – угрюмо, едва ли не грубо ответил капитан, затем, спохватившись, отвесил поклон и добавил спокойнее: – Доброе утро. Лорд Уильям взглянул на него с любопытством. Не было человека, который владел бы собой лучше Роберта Мендвилла, ибо он дотошно следовал первой заповеди хорошо воспитанного джентльмена: всегда, везде и при любых обстоятельствах держать себя в руках и не выставлять напоказ свои чувства. И этот Мендвилл, образец поведения, позволил себе пренебречь этикетом! Его волнение выдавал не только голос – на чисто выбритом, обычно довольно надменном лице проступил румянец, а во вьющихся светлых волосах были заметны крупинки пудры. Всегда тщательно следящий за своей внешностью капитан на сей раз явно очень спешил. – Почему… Что за причины? – поинтересовался губернатор. Капитан Мендвилл посмотрел на Иннеса, не отвечая на его поклон, затем на слугу, занятого прической его светлости. – Дело может подождать, пусть Дюмерг закончит, – Он прошелся по комнате и выглянул в окно, распахнутое на широкий балкон, украшенный, наподобие портика, колоннами. С балкона открывался вид на пышный сад и широкую гладь залива за ним. Вода сверкала на утреннем солнце, лучи которого пробивались сквозь шатром раскинувшиеся кроны великолепных магнолий. Его светлость проследовал взглядом за статной фигурой офицера в ярко-алом мундире с золочеными эполетами и шпагой на перевязи – скорее по последней моде, нежели по военному уставу. Любопытство лорда Уильяма разгоралось, и вместе с ним нарастала тревога, непременно охватывавшая его всякий раз, когда предстояло заниматься беспокойными делами провинции. – Иннес, – сказал он, – пока капитан Мендвилл ждет, дайте ему письмо лорда Хиллсборо, – и добавил, обращаясь к Мендвиллу, – которое час назад доставлено на берег капитаном шлюпа «Чероки». Тут Дюмерг прервал его светлость, дав ему в руки зеркало и держа второе у него за головой. – Voyez, milor', – пригласил он. – Les boucles un peu plus serres qu'a l'ordinaire[Note12 - Посмотрите, милорд! Букли завиты чуть сильнее обычного… (фр.).]. Парикмахер морщил лоб, склонял голову к плечу, и взгляд его выражал крайнюю степень беспокойства. Двигая рукой с зеркалом, его светлость внимательно обозрел свой затылок, отраженный во втором зеркале, и в конце концов милостиво кивнул. – Да, так мне больше нравится. Очень недурно, Дюмерг. Послышался облегченный вздох. Дюмерг убрал зеркало и занялся широкой лентой черного шелка. Лорд Уильям опустил свое зеркало и возобновил наблюдение за продолжавшим читать письмо конюшим. – Итак, Мендвилл, что вы об этом думаете? – Я думаю, это весьма своевременно. – Своевременно! Боже милосердный! Иннес, он считает, что это своевременно! Прилизанный юный мистер Иннес осторожно улыбнулся и даже позволил себе слегка пожать плечами. – Так и должно быть, – осторожно ответил он. – Ведь капитан Мендвилл – последовательный сторонник… м-м… сильных мер. Его светлость фыркнул. – Сильные меры хороши для сильных, а делать, как нам приказывает лорд Хиллсборо… – он оборвал себя, потому что капитан Мендвилл предостерегающе поднял руку с письмом. – Когда будет закончен туалет вашей светлости… – Очень хорошо, – согласился лорд Уильям. – Поторопитесь, Дюмерг. Дюмерг недовольно запротестовал: – O, milor'! Une chevelure pareille… une coiffure si belle…[Note13 - О, милорд, бесподобные волосы… Такая прекрасная прическа… (фр.).] – Поторопитесь! – в голосе его светлости появилась непривычная для него властная нота. Дюмерг вздохнул. Напоследок он поспешно перевязал лентой косицу, потом собрал полотенце, ножницы, гребень, щипцы для завивки и помаду в глубокий таз, поклонился и с оскорбленным видом удалился. – Итак, Мендвилл? – его светлость возлег на диван и, закинув ногу за ногу, принялся самодовольно их рассматривать. Собственные стройные ноги, затянутые в серые, с жемчужным отливом, шелковые чулки, входили в число очень ограниченного круга вещей, созерцание которых доставляло его светлости ничем не омрачаемое удовольствие. Но капитан переключил внимание лорда Уильяма на материи совсем другого рода. – Лорд Хиллсборо дает точные и ясные инструкции. – Вольно ж этому чертову политикану, сидя у себя в Лондоне, давать точные инструкции, – сварливо проворчал лорд Кемпбелл. Капитан Мендвилл не обратил внимания на последний комментарий. Он опустил глаза и прочитал вслух: – «Правительство решило положить конец, и скорый конец, неблагодарному и дерзкому неповиновению американских колоний, которое заставляет министров его величества так сильно страдать». – О, проклятье! Они, видите ли, страдают! – сказал представитель кабинета в Южной Каролине. Конюший продолжал: – «До сих пор мы проявляли чрезмерную снисходительность, но теперь она должна быть решительно отброшена. Чтобы утихомирить бунтовщиков, необходимо принуждение. Поэтому я желаю, чтобы вы, ваша светлость, без промедления конфисковали все оружие и снаряжение, принадлежащее провинции, насколько возможно привели в готовность провинциальные отряды и подготовились к приему британских регулярных войск, которые будут отправлены в самое ближайшее время». – Написано не без юмора, Мендвилл, – рассмеялся его светлость, – этакого невольного юмора с трагикомическим оттенком. Привести в готовность провинциальные отряды! Нет слов! Как будто провинциальные отряды сами не пребывают в полной готовности. Я никого ни о чем не спрашиваю, ломаю эту проклятую комедию, делая вид, что понятия не имею, к чему они готовятся, и что продолжаю считать их обыкновенной милицией, а они даже не утруждают себя притворством. Они разгуливают по улицам, как у себя дома, превратили город в свой гарнизон, устраивают смотры и учения прямо у меня под носом. Удивительно, как они еще не приходят ко мне за подписями на патенты для своих офицеров. Но если бы пришли, я, полагаю, подписал бы. А лорд Хиллсборо неплохо устроился у себя в Англии и шлет мне приказы! Боже мой! Последние фразы своей мрачно-саркастической тирады он почти выкрикивал, в запальчивости вскочив с места. – Значит, вы, Мендвилл, считаете письмо своевременным! – Оно своевременно, и это подтверждается делом, которое меня сюда привело, – сказал конюший. – Вы забываете о деревенских жителях. Чарлстон сам по себе может стать очагом мятежа, но выше по реке Брод-ривер люди остались верны королю и поддерживают тори. Они горят желанием сражаться. – Кто собирается сражаться? – нетерпеливо перебил его лорд Уильям. – Последние распоряжения, которыя получил, отправляясь сюда, заключались в том, что я должен примирить противников. Это единственная разумная для меня роль, и только такую роль, я уверен, мне необходимо было исполнять. Теперь я получаю другие распоряжения – применять насилие, вооружаться, готовиться к прибытию британских войск. Последнее сделать я могу. Но остальное… – Остальное тоже, если пожелаете, – заметил Мендвилл. – Как я могу этого желать? И кто может этого желать, пока остается хотя бы малейшая надежда на примирение? И почему нельзя его добиться? – Потому что эти люди его не хотят. Лексингтон вполне продемонстрировал это. В Массачусетсе… – Да-да. Но здесь не Массачусетс. Указы, действующие в северных провинциях, жителей Южной Каролины не касаются. – Но возбуждают недовольство, – напомнил капитан Мендвилл. – И здесь бродят достаточно взрывоопасные настроения, которыми легко управлять и довести до кипения. – Большинство не сдвинется с места; каждый предпочитает блюсти собственные интересы. Нам незачем подталкивать их. – И все-таки Провинциальный конгресс существует, существуют очень активные его комитеты, и все эти противозаконные группировки управляют провинцией, то есть вами. – Управляют мною? – возмутился лорд Уильям. – Да я их не признаю! – Это ничего не меняет. Они есть – признаете вы их или нет. Они приходят к вам со своими антиправительственными требованиями в конституционной обертке, приставляют их ножом к горлу, и выставляют вашу власть на посмешище. – Но им не нравится идти на поклон, как не понравилось бы и нам; и коль скоро они сильнее нас, но не пользуются своей силой, то получается, что они, по сути, лояльны и стремятся к сохранению мира. В душе я уверен в этом – да что там – я это знаю. У меня есть родственники среди тех, кого вы называете мятежниками. – А как называет их ваша светлость? Лицо лорда Уильяма исказил гнев, но он все же сдержался. Как ни досадно, он вынужден был признать, что Мендвилл, который провел в Чарлстоне уже два месяца, гораздо лучше разбирается в каролинских делах, чем он, приехавший лишь две недели назад. В противоборстве с конституционной Палатой Общин Ассамблеи, незаконно преобразованной в Провинциальный конгресс и действовавшей через такие же незаконные подчиненные комитеты, губернатор всецело зависел от Мендвилла. Поэтому ему и приходится сносить дерзость конюшего, которую при других обстоятельствах он никогда бы не стерпел. – Как, право, назвать их иначе? – сменил тон Мендвилл, хотя настойчивости не убавил. Потом, с радостным оживлением, добавил: – Да, чуть не забыл: у меня для вашей светлости припасено еще кое-что. Пришел Чини. Губернатор изумился: – Чини? – Его отпустили. Лицо сэра Уильяма просветлело: – Вот видите! Это доказывает их миролюбие! – Но они никак не объяснили его арест и не извинились. Чини сам обо всем расскажет, если вы захотите его принять. – Конечно, я поговорю с ним. – Вместе с ним его друг, видно, тоже из захолустья, с виду неглупый парень. Он был сержантом у Кекленда. – Впустите обоих. Мендвилл вернул Иннесу письмо лорда Хиллсборо и покинул кабинет. Губернатор приблизился к окну и начал рассеянно глядеть на улицу, теребя подбородок. Последнюю новость лорд Уильям воспринял с облегчением; дело угрожало его авторитету, потому что требование освободить Чини открыто игнорировалось. Возможно, именно поэтому, когда капитан Мендвилл ввел Чини вместе с Диком Уильямсом, им был оказан радушный прием. – Он служил сержантом у Кекленда, – повторил капитан Мендвилл, представляя Дика Уильямса. – А перед тем? – поинтересовался его светлость из чистого любопытства, которое пробудил в нем молодой человеком в поношенном платье, но благородной и привлекательной внешности. – Скромный владелец табачной плантации, – ответил Уильямс. – У меня немного земли между Салудой и Брод-ривер. Подарок короля – так, Чини? – Угу. Это факт, – сказал тот, не подымая глаз. Его светлость подумал, что понял источник верноподданности парня. – Вы, следовательно, многим ему обязаны, сэр? Это очень хорошо. Хотел бы я, чтобы все были так же верны долгу, как люди в вашей глуши. Ну, а вы, Чини? Какие основания для вашего ареста предъявил комитет? – Только то, что я приехал вместе с Кеклендом, как вот и Дик. Дику повезло, что его не видели в компании с Кеклендом. – Но не могли же они преследовать вас только за то, что вы были с Кеклендом? – Смогли бы, если б я этого не отрицал. Я клялся и божился, что их агент, донесший, будто я состоял в личной охране Кекленда, обознался. Я упирал на то, что мы повстречались случайно за городом, на Индейской тропе, и вместе только въехали. Но я ничего не знал о том, что он дезертировал из Провинциальной армии. Я твердил одно и то же, хотя они пытались сбить меня с толку. Они позволили мне уйти только после того, как поняли, что ничего от меня не добьются. Но мне небезопасно задерживаться в Чарлстоне, сэр. – Почему же? Раз уж они тебя отпустили… – Да-да, но они могут разузнать что-нибудь новое, схватят меня снова, и тогда… – он замолчал со скорбным выражением на уныло-туповатом лице. – Что тогда? Уильямс ответил вместо него. – Они вымажут его дегтем и обваляют в перьях, – небрежно пояснил он. – За что? За то, что он человек короля? Да это просто какой-то жупел. Почему бы им тогда не вымазать дегтем и меня? Нечто похожее на полуулыбку промелькнуло на худом лице лже-Дика Уильямса. – Ваша светлость – большой человек; вас защищает ваше положение. А мы – мелкая сошка, исчезновения которой никто не заметит. Мы играем своими жизнями, и когда нас казнят… – Он усмехнулся и пожал плечами. – Нет, никто не станет ничего предпринимать. – Вы не правы. Я бы проследил, чтобы виновных наказали. – Это утвердило бы ваше влияние, но едва ли принесло бы нам пользу. – Они не посмеют этого сделать. Нет, не посмеют! – веско сказал лорд Уильям. – Они сделали бы это с Кеклендом, если б схватили его – правда, Чини? – Да, это факт, – сказал Чини. – Комитет этого не скрывал. Они казнили бы Кекленда, попади он к ним в лапы, как всякого шпиона. – Выходит, они обвиняли его в том, что он шпион? – Да; и будь у них достаточно оснований обвинить меня в том же, я не стоял бы сейчас перед вами. Если вы не возьмете меня под свою защиту… Мне страшно, ваша светлость. Лорд Уильям обратился к молчавшему конюшему: – Что с ними делать, Мендвилл? – Отправить обоих с Кеклендом, – коротко посоветовал тот. Наступило недолгое молчание. – Да, но куда вы отправите Кекленда? – спохватился Уильямс. – Пока не решено, – ответил лорд Уильям, – сейчас он в безопасности на борту «Тамар». Мнимый сержант беспечно рассмеялся: – Если угодно вашей светлости, посылайте с ним Чини – он боится. Мне рано опускать знамена. Я пришел служить моему королю… ну, и себе маленько. Мне еще надо свести старые счеты с одним парнем по имени Гарри Фицрой Лэтимер. Упоминание этого имени пробудило в Мендвилле новый интерес к Дику Уильямсу. Он устремил на него испытующий взгляд, обладавший, казалось, особенной проницательностью оттого, что темные глаза капитана контрастировали с его светлыми волосами. – Лэтимер! – воскликнул он и после паузы добавил: – А что у вас с этим Лэтимером? Уильямс заколебался, будто резкий тон насторожил его. – …Ваша честь его знает? – Я задал вопрос, – жестко сказал капитан. Уильямс, как бы раздумывая, предостерег: – Мой ответ может обидеть вас, капитан, если Лэтимер – ваш друг. – Мой друг! – неприязненно скривился Мендвилл, – вы полагаете, у меня есть друзья среди мятежников? – О нет, только этот, – Уильямс повернулся к его светлости. – Мистер Лэтимер – один из богатейших плантаторов в провинции, а может, и во всех тринадцати колониях, и у него множество друзей среди тори. Взять, например, сэра Эндрю Кэри, барона Фэргроува, – он из самых ярых тори, а Лэтимер собирается жениться на его дочери. Мендвилл посмотрел на него высокомерно. Оказывается, парень не слишком хорошо информирован. – Это была случайность. Теперь дело обстоит иначе. Сэр Эндрю – мой друг и мой родственник, и я лично слышал от него, что негодяй Лэтимер никогда больше не переступит порога его дома. Добавлю, что я с Лэтимером не знаком и никогда его прежде не встречал, хотя мне отлично известны его делишки – как, впрочем, и лорду Уильяму. – Да, уж, – проворчал его светлость, – этот тип – паршивая овца в стаде. Если бы провинция избавилась от таких, как он да еще смутьян Гедсден, все было бы проще. – Ну, так говорите смело – что вы о нем думаете? – предложил конюший. – Какая кошка между вами пробежала? – Всего лишь тяжба. Эта алчная лиса самовольно передвинула границы и оттяпала около пятидесяти акров от подаренной мне земли, – голос Уильямса вибрировал от презрения. – Вот вам и благородный джентльмен. Человек, богатый, как Крез, не побрезговал кражей земли у Лазаря вроде меня. Таковы душонки этих бандитов с большой дороги. Все они одним миром мазаны. У них нет ни верности своему королю, ни страха перед Богом, ничего святого. – Но вы имеете право апеллировать к закону, – напомнил лорд Уильям, пораженный подобной низостью. – Закон! – саркастически воскликнул Дик Уильямс. – Законы у нас в Южной Каролине стряпают такие, как мистер Лэтимер. Богатые плантаторы правят провинцией и никогда не станут издавать законов друг против друга. – Мы изменим их, Уильямс, когда уладим беспорядки. – На это я и надеюсь, сэр, за то и сражаюсь. – В его синих глазах вспыхнуло пламя, худое бледное лицо покрылось пятнами румянца, – Потому я и готов жизнь положить за короля, чтобы мы могли, наконец, судить набобов, подобных мистеру Лэтимеру. Он и без награбленного жил, словно князь. Хищный мерзавец! – Его мы будем судить, не сомневайтесь, – веско произнес капитан Мендвилл. – Он сам затягивает петлю на своей шее. Фактически он уже затянул ее! – Что вы говорите, капитан? – оживился Уильямс. – То, что сказал, – отвечал Мендвилл, но обсуждать эту тему не стал. Однако Уильямс желал продолжить и переминался, вертя шляпу в грязноватых руках. Тогда лорд Уильям направил беседу в другое русло, вернее, вернул ее к тому, с чего она начиналась. – Что вы намерены делать дальше, Уильямс? Куда отправитесь? – Я? Почему бы не туда, откуда приехал? Обратно, за Брод-ривер. Так что, если ваша светлость имеет какие-нибудь сообщения или письма для Флетчелла, Куннингхэмов, Браунов либо других верных людей, то я как раз тот, кто может их передать. – Письма… – улыбнулся лорд Уильям. – И вы еще говорите, что служили у Кекленда. Нет, нет. Да и нет у меня для них писем. – Если бы вы сочли меня таким же внушающим доверие, как другие – те, кто уже выполнял поручения вашей светлости… – Другие? – удивился губернатор. – Я не отправлял никаких писем. Кто вам сказал? – Я всего лишь предположил, ваша светлость. Ибо как еще поддерживать связь с далекими местами? – Только не письмами, – губернатор с видом знатока скептически покачал головой из стороны в сторону. – Тогда устно. Поверьте, я всецело ваш человек. Вы не хотите передать никаких сообщений? – Никаких. Передайте только, чтобы держали людей наготове. – Разве вы не приказываете им начать вооружаться? – Нет. Пока нет, если только у них не припасено в достатке вооружения и они не решат, что уже достаточно сильны. Красивое юное лицо Уильямса разочарованно вытянулось. – О, сил у них мало, и оружия тоже – это мне известно. Кроме того, там побывал Драйтон со своими антиправительственными речами, и ряды наши поредели. – Новости несвежие, – вставил капитан Мендвилл. – Да, по-видимому, это так, – вздохнул Уильямс. – Если бы мы могли рассчитывать на войска его величества! – Потерпите, – отвечал ему лорд Уильям, – вы их непременно получите. Господь нам их посылает или кто-то другой, но вскоре ожидается их прибытие. Взгляд Уильямса вновь зажегся нетерпением. – Неужели, ваша светлость? – спросил он, затаив дыхание. Молодой губернатор прошел за письменный стол. – Вчера я еще не смог бы этого утверждать. Но сегодня получено письмо от королевского секретаря, – он указал на конверт, и Уильямс заметил, как омрачилось его лицо, а глаза погрустнели. – Его величество решил привести к повиновению весь континент – целиком. Так всем и передайте. – Сэр, это развеселит их сердца, как развеселило мое. Ваша светлость имеет в виду, что к нам посланы солдаты из самой Англии? – Да, именно так – сюда, в Чарлстон. – Но в голосе лорда Кемпбелла не чувствовалось радости. – Если мятежники не склонят свои упрямые головы, город очень скоро превратится в театр военных действий. – Добрая весть, честное слово! – Молодой человек не сдерживал ликования. Капитан Мендвилл и даже безмолвный секретарь снисходительно улыбнулись, глядя на его оживление, но лорд Уильям оставался угрюмым. – Лишь одна новость обрадовала бы меня сильнее, – добавил Уильямс, – это если бы я узнал и был уверен наверняка, что Лэтимера повесят – как вы, ваша честь, пообещали. Но если вы подразумевали наказание за его поездки в Бостон или куда-то еще, то я сомневаюсь, что для обвинения хватит оснований. Ведь вам известно – он не так активен, как Драйтон и прочие. Если уж не удается привлечь к суду Драйтона – что можно сделать с Лэтимером? – Против него у нас имеется кое-что посерьезнее, – сказал лорд Уильям. – Если не хватает доказательств, мне доставило бы удовольствие получить их для вашей светлости. – Не нужно, – благосклонно произнес губернатор, – я думаю, доказательства собраны полностью. Вы хороший парень, Уильямс. Я хочу показать вам нечто, благодаря чему вы вернете вашу землю, причем, возможно, с процентами – несколько акров мистера Лэтимера вам не повредят. Это должно вдохновить вас и в дальнейшем верно служить королю, как служили вы до сих пор. Иннес, подайте апрельский список, – обратился он к секретарю. Мендвилл склонился к его светлости: – Вы полагаете, это… благоразумно? – спросил он вполголоса. Лорд Уильям нахмурился: ему показалось, что капитан Мендвилл чересчур много себе позволяет. – Благоразумно? В чем, по-вашему, тут может заключаться неблагоразумие? Разве я выдаю что-то, чего нельзя разглашать? Мендвилл поджал губы: – Необходимо принять меры к неразглашению источника информации. Он слишком ценен, чтобы им рисковать. – Ваш талант, Мендвилл, – указывать на очевидное. – Это оттого, что очевидное зачастую ускользает от вашей светлости, – возразил Мендвилл со спокойной дерзостью, которую не склонен был скрывать. – Будьте вы прокляты с вашим лестным мнением обо мне! Успокойте свое робкое сердце тем, что теперь очевидное от меня не укроется. – Он принял документ, протянутый Иннесом, и развернул, держа его в руках так, чтобы Уильямс мог прочесть. – Чье имя вы видите вот тут, в самом верху? Дик Уильямс будто с усилием вчитывался. – Я… Я неважно читаю, – сказал он. Темные глаза Мендвилла внезапно метнули на него подозрительный взгляд. – Но по вашей речи, сэр, – едко заметил он, – трудно предположить, что вы плохо читаете. – О, я умею читать, – без тени волнения парировал Уильямс, – я большой любитель книг. Но мне редко приходилось читать написаное от руки, – все время, пока он говорил, глаза его были прикованы к испещренному строчками листу, – а здесь к тому же неразборчиво. Какой бы плут это ни писал, его следовало бы отправить в школу обучаться крючкам и палочкам… Понял наконец! Скорее угадал, ей-Богу. Ну, конечно, это Гарри Лэтимер. – Именно Гарри Лэтимер, – подтвердил губернатор, сворачивая бумагу и возвращая ее секретарю. – Он в начале списка; а это перечень тех, кто участвовал в налете на наш королевский арсенал, когда Булль оставался моим заместителем. Лэтимер – вожак всей шайки. Ограбление и высшая степень измены одновременно – вот что будет предъявлено ему в обвинении, когда в один прекрасный день разбойнику придется отвечать за содеянное. Дик Уильямс выглядел удивленным и озадаченным. – Но, мне казалось, он был тогда в Бостоне. – Очень многим так казалось. На самом же деле он провел три дня в Чарлстоне. И это было только одно из его дел. Дик Уильямс мрачно смотрел на губернатора. – И человек, составивший список, даст в суде показания? – Когда придет время. – Тогда почему бы вам не арестовать Лэтимера? – Арестовать? – Он сейчас в Чарлстоне, – сказал Уильямс, и капитан Мендвилл стремительно отреагировал: – Откуда вам это известно? – Утром, по пути сюда мы видели его на Брод-стрит, верно, Чини? Чини, вздрогнув, очнулся от тревожного уныния, в котором давно пребывал. – Это факт, – подтвердил он. Мендвилл, казалось, начал размышлять вслух: – Выходит, он вернулся. Вот как… – Да, вернулся. Это ваш шанс, если только вам удастся вытащить на свет Божий вашего свидетеля. Лорд Уильям махнул рукой: – Дружище, даже если офицеры шерифа исполнят мой приказ, в чем я сомневаюсь, раскрывать моего свидетеля пока нежелательно. Но мы ничего не потеряем, если подождем, уверяю вас. – Я понимаю, – сказал Уильямс, – открыть свидетеля означало бы потерять агента во вражеском лагере. Ясно, – он вздохнул. – Ладно, я буду терпелив, сэр, пока мы не сможем предъявить счет нашему благородному джентльмену. – Он оживился: – Я передам ваши слова у себя в округе. Я отправляюсь немедленно – нет смысла задерживаться в Чарлстоне. Если ваша светлость желает сказать что-нибудь еще… – Нет. Думаю, нет. Буду вам обязан, если вы передадите то, о чем мы говорили, и сообщите мне, когда будете здесь в следующий раз. Теперь осталось определить, как быть с вами, Чини. – Как прикажет ваша светлость, – промямлил Чини. Но деятельный Дик Уильямс опередил: – Возвращайся со мной, Чини. За Брод-ривер ты будешь в относительной безопасности. А из Чарлстона сравнительно легко выбраться через пристань. Кроме того, с мушкетом в руках ты принесешь своему королю больше пользы, чем прячась на борту военной посудины. – Честное слово, мне все равно куда идти, лишь бы не оставаться в Чарлстоне. – Ну, так ты поедешь со мной, дружище. – Да, да. Так будет лучше, – сказал Чини, не имевший, казалось, ни единой собственной мысли. – Полагаю, и в самом деле, так будет лучше, – согласился лорд Кемпбелл и обратился к секретарю: – Иннес, выдайте по десять гиней каждому. Но Уильямс отшатнулся: – Сэр! – в голосе его прозвучала укоризна. – Черт возьми! В чем дело? – изумленно воззрился на него губернатор. – Я шпион, сэр, говорю без обиняков. Я шпион и горжусь этим. Но деньги я не беру. Я шпионю из чувства долга, да еще ради развлечения – оно скрашивает скуку. Глядя в его насмешливые смелые глаза, лорд Уильям без труда поверил такому нелепому заявлению. – Ей Богу, мистер Уильямс, – сказал капитан Мендвилл, – странное у вас чувство юмора. – Так и есть, не правда ли, Чини? – Это факт, – затверженно повторил Чини, подставляя ладонь, в которую секретарь насыпал золота. Вслед за тем они ушли, и лорд Уильям расположился на диване. – Занятный и славный малый… – проговорил он, шаря рукой в поисках табакерки. – Впервые беседовал со шпионом без отвращения. Нет, он не похож на настоящего шпиона. Он слишком мало рассказал о себе. – Зато он сообщил кое-что интересное о Гарри Лэтимере, – в раздумье произнес от окна Мендвилл. – Интересное – возможно. Но вряд ли полезное. Если бы Уильямс предстал перед комитетом вместо этого болвана Чини, мы могли бы что-нибудь через него выяснить. – Возможно, мы выяснили бы что-нибудь и у Чини, если бы вы его расспросили. Его светлость зевнул. – Я забыл, – сказал он. – И Уильямс так много говорил. А, не имеет значения. Какой прок в информации, если нельзя ее использовать? И слава Богу, что нельзя. – И он рассеянно набрал щепоть табаку из табакерки. Глава IV. Фэргроув В верхней комнате своего особняка у бухты Лэтимер старался привести себя в порядок. Требовалось снять грим и сменить костюм Дика Уильямса на более подобающее случаю платье. Но когда Джонсон почтительно спросил, что оденет его честь, тот отослал слугу, закутался в халат, присел к туалетному столику и задумался, удрученно опустив голову. Вошедший через четверть часа Джулиус застал его все в том же положении. Джулиус, невысокий пожилой негр с курчавыми седыми волосами, выглядевшими, словно парик, поставил возле хозяина поднос, налил в серебряную чашку дымящегося шоколада и, повинуясь нетерпеливому жесту Лэтимера, быстро удалился. Лэтимер снова остался наедине со своими мыслями. Этим утром он достиг цели, и даже с большим успехом, чем можно было предполагать. Он видел список и узнал все, что хотел. Однако успех не поднимал настроения, а, напротив, нагонял глубокую тоску: список был составлен знакомой рукой. Гарри не хуже своего знал почерк Габриэля Фезерстона, сына управляющего имением Фэргроув. Управляющий прослужил у сэра Эндрю Кэри тридцать лет, и пользовался доверием и благосклонностью баронета, которые распространялись и на молодого Фезерстона. Когда для юного Лэтимера выписали учителя, Габриэль посещал уроки вместе со своим сверстником. Целых два года они вдвоем корпели над учебниками, а когда Лэтимер уехал завершать образование в Англию, еще долго переписывались. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Гарри хорошо помнил и сразу узнал его почерк. Открытие того факта, что Фезерстон работает на лорда Уильяма, позволяло сделать вполне определенные выводы. Сейчас Лэтимер удивлялся собственной ненаблюдательности, а сейчас как будто пелена упала с глаз. С того момента, как Габриэль Фезерстон переметнулся к Каролинским Сыновьям Свободы и добился своего избрания в Генеральный комитет Провинциального конгресса, Лэтимер обязан был учитывать вероятность двурушничества в его поведении. Теперь он это сознавал, а тогда, благодаря собственному стремительному обращению в новую веру, воспринимал поступок Габриэля, как должное. Лэтимеру следовало помнить, что молодой Фезерстон находится в сильной зависимости от сэра Эндрю, ведь Кэри, узнав, что сын его управляющего – изменник, немедленно выгнал бы старика. Однако этого не произошло; следовательно, в деле замешан сам баронет. Скорее всего, так оно и было – Габриэля послали шпионить за Провинциальным конгрессом по совету сэра Эндрю. Теперь Лэтимер стоял перед необходимостью объявить о своем открытии. Чрезвычайное совещание, уполномочившее его провести расследование, должно было вновь собраться в шесть часов вечера в доме Генри Лоренса. Отчитаться Лэтимер был обязан любой ценой, но цена казалась непомерно высокой. Дело не в том, что он жалел Фезерстона или симпатизировал ему. Прежде Гарри питал к нему дружеские чувства, но теперь это не имело значения – от них не осталось и следа. Фезерстон – негодяй и продажная тварь, и только глупец будет попусту расходовать свое сочувствие на того, кто без колебаний готов накинуть петлю на шею ближнего. Однако остается сэр Эндрю. В отношениях Гарри со своим бывшим опекуном и ближайшим другом, отцом Миртль, уже произошел перелом, но до последнего времени Лэтимер надеялся на их восстановление. Теперь разрыв должен стать окончательным и бесповоротным, ибо можно не сомневаться в том, что последует за разоблачением Фезерстона. Как бы ни колебались остальные члены Совета безопасности, Гедсден настоит на казни предателя. Фезерстон поплатится жизнью за дела, в которые его вовлек сэр Эндрю, и уж тогда Гарри бесполезно ждать снисхождения от своего приемного отца. Миртль будет потеряна для него навсегда. И все же он обязан разоблачить Фезерстона. Удача обернулась тяжелой дилеммой; Лэтимер оказался меж двух огней. Прошло немало времени, прежде чем его осенило: существует компромиссное решение! Можно устранить Фезерстона, не покушаясь на его жизнь и одновременно положить конец шпионажу. Лэтимер быстро принимал решения, и, как только эта идея пришла ему в голову, немедленно начал действовать. Мешкать нельзя было ни минуты. Он поднялся, позвонил в колокольчик и, когда вошел слуга, приказал отправить посыльного к мистеру Айзарду с просьбой о встрече, а затем принести костюм для верховой езды. Приблизительно в то же время, около полудня, капитан Мендвилл выехал верхом в Фэргроув, обширное имение сэра Эндрю на берегу Бэк-ривер. При виде всадника на чистокровной вороной кобыле – красавца в алом мундире с золотым шитьем, белых лосинах и лаковых кавалерийских сапогах – дрогнуло бы сердце любой горничной, случись ей украдкой заглядеться на него сквозь зеленые жалюзи, когда он проезжал мимо. Сто лет назад Калпипер спроектировал Чарлстон на открытой местности, допускавшей просторную, геометрически правильную планировку, которой не сыщешь в Старом Свете. На европейский взгляд губернаторского конюшего, Митинг-стрит, откуда он начал свое путешествие, выглядела не улицей, а живописной вязовой аллеей. Дома по обе стороны окружали ухоженные сады; темно-красные кирпичные стены домов недавней постройки были увиты виноградными лозами; старые, добротные дома, сложенные из бревен черного кипариса, смотрели на улицу торцами, а фасады с широкими верандами утопали в зелени. Тонкий аромат поздних тюльпанов, завезенных сюда первыми поселенцами из Голландии, смешивался с густым запахом жасмина, жимолости и нагретой солнцем сосновой смолы. Капитан свернул на Брод-стрит. Проскакав мимо церкви святого Михаила с высоким шпилем, очень напоминающей творение Рена[Note14 - Кристофер Рен (1632-1723) – английский архитектор, математик и астроном, разработал принципы гармонии архитектуры с пейзажем или более ранними городскими постройками. Имеется в виду собор святого Павла в Лондоне (1675-1710).], и церковь св. Мартина-в-Полях, он выбрался на площадь, украшенную статуей Питта, которую лет пять назад соорудили в знак уважения провинции великому выходцу из народа. Здесь множество экипажей и пешеходов вынудили капитана перейти на шаг. Ему попадались компании моряков всех рангов, сошедшие с кораблей поглазеть на город; на перекрестке под наблюдением смуглого надсмотрщика толпились негры в ярких полотняных одеждах; навстречу куда-то спешили три индейца племени катоба, увенчанные перьями и закутанные в шерстяные одеяла кричащей расцветки. Каждый из них вел под уздцы вьючную лошадь с товарами, полученными в обмен на шкуры, привезенные из-за Камдена. Не раз капитан Мендвилл натягивал поводья, уступая дорогу тяжелой карете богатого плантатора, высокому фаэтону с невозмутимыми, как бронзовые изваяния, ливрейными грумами на запятках или крытым носилкам на ременных лямках, в которых за черными занавесками модницы совершали экскурсии по галантерейным лавкам. Из всех городов Северной Америки Чарлстон в наибольшей степени сочетал в себе роскошь и изысканность Старого Света с благополучием и изобилием Нового. Понятно, что безбедное существование жителей города не способствовало широкому распространению революционных настроений. Попадались, правда, горячие головы вроде Кристофера Гедсдена и новоявленного республиканца Гарри Лэтимера; была неуправляемая толпа ремесленников, мастеровых и прочих, кому почти нечего было терять и кто всегда готов на любые авантюры; но тон задавала состоятельная олигархия плантаторов и торговцев – они обладали в Южной Каролине неоспоримой властью и, в общем-то сочувствуя обиженным северянам и противникам деспотизма королевских чиновников, заняли тем не менее выжидательную позицию и не предпринимали активных действий. Ведь в случае поражения им грозила утрата личного состояния и благополучия. Такая же пассивность охватила и убежденных тори. Среди них тоже имелись фанатики, которые, подобно Эндрю Кэри и Флетчеллу, отбрасывали всякие расчеты, когда речь заходила о верности трону. Но в основном, как и противная сторона, тори стремились прежде всего избежать открытого столкновения. Судьба определила Каролине второстепенную роль в конфликте с метрополией. Известие о стычке при Лексингтоне сначала вызвало брожение умов, но вскоре все снова улеглось. Конгресс выработал очередную петицию королю, и люди предпочитали надеяться, что согласие будет достигнуто и жизнь войдет в нормальную колею. Мендвилл смотрел на будущее колоний пессимистически. Однако, не лишенный чувства юмора, он забавлялся тем, что невозмутимо обменивался приветствиями с офицерами в голубых мундирах Провинциальной милиции. Эти полузаконно созданные отряды ополченцев предназначались для антиправительственных действий. Когда капитан проезжал мимо, офицеры приподнимали свои шляпы с черными кокардами, но Мендвилла не обманывало их показное дружелюбие: его мундир был для них, конечно, что красная тряпка для быка, и, несмотря на приятельские улыбки – со многими капитан играл, охотился или заключал пари на петушиных боях и скачках – они, когда наступит срок, так же улыбаясь, перережут ему глотку. Мендвилл ко всему этому привык. Он приехал в колонию служить своему королю. О себе капитан, вздыхая, думал как о «бедняге младшем сыне». В действительности он был даже младшим сыном младшего сына. В лучших традициях младших отпрысков знатных домов он промотал значительное состояние, унаследованное от матери – его отец в свое время женился на богатой наследнице – и попал в зависимость от государства, что в Британии свойственно исключительно младшим сыновьям в семье[Note15 - Согласно праву первородства и закону о майорате, старший сын наследовал всю недвижимость и земли без права отчуждения.]. Правда, Мендвилл являлся наследником титула и состояния своего бездетного дяди, графа Челфонта. Но энергичный дядюшка отличался в свои пятьдесят пять лет отменным здоровьем, жили в роду Мендвиллов подолгу, и капитан не льстил себе надеждой на кончину графа, которая могла наступить очень не скоро. Мендвилл не стал губить молодые годы в бесплодных мечтаниях и отправился, как было принято в его кругу, на королевскую службу в колонии, собираясь одновременно сослужить службу и себе – по примеру своего отца, а равно и лорда Уильяма Кемпбелла, тоже младшего сына, женившегося на Салли Айзард и приданом в пятьдесят тысяч фунтов. Колонии представляли собой, можно сказать, обширные охотничьи угодья, где колониальные наследницы служили вожделенной добычей для младших сыновей, великолепно умевших использовать в качестве приманки знатное имя. Ко всему прочему, капитан Мендвилл отправлялся в Америку, заранее зная, где искать дичь. Сэр Эндрю Кэри, богатый и влиятельный южнокаролинский тори, по материнской линии происходил от первого владетельного лорда Мендвилла и так гордился этим, что склонен был считать свою принадлежность к знатному древнему роду гораздо менее отдаленной, чем на самом деле. Сэру Эндрю не посчастливилось обзавестись сыновьями, он воспитывал единственную дочь, и ему, естественно, будет лестно выдать ее за Мендвилла, укрепив этим родством свои геральдические притязания. Лишь одно упустил из виду дальновидный капитан – существование мистера Гарри Фицроя Лэтимера из Санти Бродс, хозяина баронства Лэтимерского на реке Салуда, – и это упущение могло свести на нет все его расчеты, если б не особая милость провидения, благодаря которой Лэтимер обвинялся нынче в мятеже. Оскорбленный сэр Эндрю намекнул «племяннику», что отношения с Лэтимером напоминают ему басню о змее и дровосеке, но роль дровосека он играть не намерен. Когда глаза капитана Мендвилла, от внимания которого ускользало весьма немногое, заметили исчезновение с пальца Миртль усыпанного бриллиантами золотого обручального кольца, он счел заочный поединок почти выигранным и старался не придавать значения ее бледности и апатии. В совершенстве владея собой, Мендвилл, пока она горевала, никак не проявлял своих намерений, но втайне подумывал о будущем. Он знал, на чем держится мир, знал и человеческую природу: не было еще такой сердечной раны, которую не исцелило бы время. Нужно только набраться терпения и сдерживаться, пока процесс заживления не продвинется достаточно далеко; с остальным он справится играючи. Надежды капитана Мендвилла были не так уж беспочвенны. Миртль не скрывала, что он ей симпатичен, и сейчас, когда она так страдала и нуждалась в утешении, ее отношение к «кузену» Роберту неизбежно становилось все теплее. Вдобавок он заручился заверениями сэра Эндрю в полной благосклонности и поддержке. Сэр Эндрю весьма прозрачно намекал, что не потерпит в зятьях отступника Лэтимера – этого неблагодарного негодяя, которого он не пустит даже на порог своего дома – из чего капитан не без удовольствия заключил, что путь к сватовству расчищен. До сих пор он продвигался вперед по этому пути осторожно, а сейчас, чуя близкую удачу, скакал в Фэргроув с ворохом новостей, полученных от Дика Уильямса. Мендвилл свернул на Кинг-стрит, где движение было не слишком оживленным, и, ослабив поводья, устремился к городским воротам. На песчаной пустоши за недостроенными укреплениями, возведение которых началось около двадцати лет назад, но потом было заброшено, он увидел большой отряд милиции, обучавшийся строевым приемам. Провинциальная милиция состояла главным образом из молодых мастеровых. Вид красного мундира Мендвилла вызвал среди них пяток непристойных шуток, отпущенных ему вслед, правда, в относительно добродушном тоне. Не обращая на них внимания, капитан поскакал во весь опор по старой Индейской тропе через сосновые пустоши – безлюдные песчаные дюны, не оживленные никакой растительностью, кроме сосен, казавшихся черными и источавшими на солнце терпкий аромат. Вскоре он подъехал к рукаву Купера, Бэк-ривер, где дед нынешнего Кэри выстроил Фэргроув. Дорога вела через болото; за ним местность приобретала, наконец, более цветущий вид. Около двух часов пополудни Мендвилл на взмыленной лошади миновал железные ворота Фэргроува. От них начиналась широкая, приблизительно в милю длиной, аллея, засаженная вирджинскими дубами и рассекавшая надвое парк, разбитый вокруг величественного особняка Эндрю Кэри. Фэргроув, прямоугольное здание классической архитектуры в стиле королевы Анны[Note16 - Анна Стюарт (1665-1714) – дочь Якова II, королева Великобритании в 1702-1714 гг.], с белыми жалюзи на высоких окнах, был построен пятьдесят, а то и больше, лет тому назад из кирпича, вывезенного из Англии вместо балласта на кораблях. За прошедшие годы дом немного постарел и потускнел от непогоды, что только дополнительно придало ему благородства. Выходя с аллеи на полукруглую, усыпанную гравием дорожку, можно было легко вообразить себя перед английским сельским замком где-нибудь в Кенте или Суррее. Подъездная дорожка вела к парадной лестнице и портику, а по обе строны от нее под сенью кряжистых кедров тянулись подстриженные газоны; на севере парк обрывался крутым спуском к реке. Черный грум принял лошадь капитана. Дворецкий Римус провел его в длинную прохладную столовую, где сэр Эндрю, только что вернувшийся с плантации, подкреплялся утренним пуншем. Он был в кавалерийских сапогах; на столе лежали брошенные им перчатки и отделанный серебром хлыст. Сэру Эндрю прислуживала дочь, которая выглядела какой-то вялой отрешенной. Утром она получила письмо от Гарри из Саванны; содержание письма разительно отличалось от того, на что она в душе надеялась, и жизнь казалась ей конченой. Сэр Эндрю, крупный и грубоватый, выглядевший в своем сером сюртуке и бриджах типичным английским сквайром, поднялся навстречу гостю. – Роберт, мой мальчик, мы чрезвычайно рады. Римус, пунш для капитана Мендвилла. Интонация, с которой былы произнесены эти сами по себе малозначащие слова, была самой сердечной, а лицо хозяина выражало искреннюю радость. Мендвилл склонился перед Миртль и поцеловал кончики ее пальцев. Это была высокая и стройная девушка в узком сиреневом платье; темные локоны обрамляли ее лицо и шею. Она одарила кузена искренней дружеской улыбкой, на мгновение тронувшей ее безжизненные губы, затем подошла к массивному буфету и вместе с Римусом занялась приготовлением пунша. – Вижу, скука вас порядком уморила, – добродушно пошутил сэр Эдрью. – Непохоже, чтобы губернатор перегружал вас работой. – Вероятно, это продлится недолго, и, клянусь, чем скорее кончится, тем лучше. – Мендвилл взял с подноса бокал с пуншем и поблагодарил мисс Кэри. – За погибель всех заговорщиков! – провозгласил он тост и пригубил напиток. – Аминь, аминь, – торжественно пробасил сэр Эндрю, тогда как Миртль изменилась в лице и отвернулась. Хозяин и капитан уселись за стол друг напротив друга. Стекло и серебро, казалось, плыли по его гладкой полированной поверхности, отражавшей, словно вода в омуте, силуэт сидящей у окна мисс Кэри. Она повернулась спиной к свету, чтобы никто не заметил ее переживаний. Сэр Эндрю набил длинную трубку табаком из серебряной табакерки, и Римус поспешил к нему с тонкой зажженной лучиной. – Предлагать вам трубку, разумеется, бесполезно, – прошамкал баронет с мундштуком в зубах, и брезгливый Мендвилл, не выносивший табачного дыма, с улыбкой согласился. – Вы многое теряете, Боб. Попробуйте – это же прекрасный табак. С плантаций Лэтимера. – По лицу сэра Эндрю пробежала тень. Он вздохнул: – Негодяй обучился этому делу в Вирджинии, но сам от всех держит в секрете. Скрытная лиса – впрочем, как и во всем остальном. Вам надо попробовать трубку, Мендвилл, она здорово успокаивает. Но капитан, еще раз улыбнувшись, покачал головой. – Что нового в Чарлстоне? Мы здесь отрезаны от мира. Вы были вчера на балу у старого Айзарда? Я тоже там был, но Миртль не ездила. Хандрит из-за черной неблагодарности проклятого мерзавца, который мизинца ее не стоит. – Вы должны привезти ее в четверг на бал к миссис Брютон. – Непременно. – Мне туда не хочется, – откликнулась Миртль неуверенно, но капитан мягко возразил: – Нет-нет, моя дорогая Миртль! Это долг, никак не меньше. Бал дается в честь губернатора, и считается официальным мероприятием. В эти печальные времена лорду Уильяму требуется поддержка каждого лояльно настроенного мужчины и каждой женщины. В самом деле, сэр Эндрю, он просил передать, что сожалеет о вашем отъезде из Чарлстона и что вам лучше было бы вернуться. Сэр Эндрю начал горячо уверять, что без промедления вернулся бы в город, но там слишком смердит – смрад измены вызывает у него тошноту. В самом деле: сидеть в имении в это время года было для него необычно, и он наверняка не остался бы тут после приезда губернатора, если бы не обстоятельства его последнего посещения Чарлстона и не данная сэром Эндрю клятва, что он не вернется туда до тех пор, пока в этом мерзком месте витает дух мятежа. Он покинул город в середине февраля, на следующий день после объявленного Провинциальным конгрессом «Дня смирения, поста и молитвы перед всемогущим Господом с благоговейной просьбой к Нему ниспослать королю истинную мудрость, помочь обретению свободы Северной Америкой и отвратить бедствия гражданской войны». Ничего более кощунственного сэр Эндрю не мог себе представить. Это казалось ему самым великим богохульством, когда-либо исходившим из человеческих уст. Когда же он услыхал, что все места богослужения в Чарлстоне переполнились бездельниками и глупцами, собравшимися на бунтовщическую молитву, когда собственными глазами увидал членов Провинциального конгресса во главе со спикером Палаты общин Лаундсом в пурпурной мантии, алонжевом парике и с серебряным жезлом, которые торжественной процессией шли к церкви святого Филиппа, негодование сэра Эндрю не позволило ему оставаться более в городе, который, как он ожидал, могла в любую минуту постичь та же кара, что обрушилась на Содом и Гоморру. Он метался в бессильной ярости; немногим мог он выразить свое отвращение к этому событию, но это немногое сделал – закрыл свою резиденцию на Тредд-стрит и уехал, отряхнув со своих ног прах измены. С тех пор Кэри поселился на плантации и оставался бы там безвыездно, не вызови его вице-король, повиноваться которому он почитал своим святым долгом. – Мы будем там завтра, Боб, живыми или мертвыми, и умножим число друзей короля. – Поставив таким образом на этом точку, он осведомился о новостях. Мендвилл напустил на себя печальный вид и, как бы сожалея, что приходится об этом говорить, дал подробный отчет об утренней беседе у губернатора, особо остановившись на выдвинутом Диком Уильямсом обвинении Лэтимера в подлости по отношению к менее влиятельному соседу. Сэр Эндрю протянул с сомнением: – На Гарри Лэтимера это непохоже. Миртль резко поднялась и шагнула к ним от окна. – Это неправда! – сказала она гневно. – Я и сам с трудом в это поверил, – дипломатично согласился капитан. – Люди не часто совершают бесчестные поступки не имея на то серьезных оснований, а какие мотивы могли быть у богатого мистера Лэтимера для мелкого воровства? И все же… и все же…– Он на мгновение запнулся, будто преодолевая колебания. – Тот, кто способен забыть свою честь и долг перед королем… – Он не стал продолжать. – Да, да, – уступил сэр Эндрю с глухим недовольным ворчанием. – О нет, вы неправы, неправы! – настаивала его дочь. – Между этими поступками – огромная пропасть. Каким бы ни был Гарри, – он не вор; никто не заставит меня поверить в обратное. Мендвилл понял, что время еще не начинало своей целительной работы. – Никто не заставит тебя поверить, что он изменник, – раздраженно подхватил баронет, – никто не заставит тебя поверить в его скрытность – а он приезжает и уезжает украдкой, как вор. – Кстати, это напомнило мне, – произнес капитан Мендвилл, – что он сейчас в Чарлстоне. В изумленных взглядах обоих застыл немой вопрос. – Я узнал об этом все от того же Уильямса. Он утверждал, что видел его сегодня утром. – Так почему, ради всего святого, вы его не арестовали? – Нет, папа! – Миртль положила руку ему на плечо. – Девочка моя! Этот субъект больше тебе никто. Мендвилл желал бы разделить его уверенность. Между тем, он отвечал на возмущенное восклицание сэра Эндрю: – Лорд Уильям уже собирался подписать ордер, но… – он заколебался. – Ну? Что «но»? – Я убедил его не делать этого. – Вы убедили его?! – весь облик сэра Эндрю выражал недоумение, – Но почему? – Это было бы неразумно. Мы хотим избежать открытого конфликта и избегаем любых действий, которые могут к нему привести. Мистер Лэтимер – нечто вроде героя черни, а мы не хотим провоцировать толпу на поступки, требующие возмездия. – Видит Бог, они его заслуживают. – Может быть. И все же это опасно. Лорд Уильям это понимает. Кроме того, сэр Эндрю, есть и другая причина. Что бы ни сделал мистер Лэтимер, он все же дорог вашему сердцу. – Я вырвал его оттуда, – гневно отрубил сэр Эндрю. – Но остается еще Миртль, – со вздохом сказал капитан. – Как вы добры! – Глаза Миртль благодарно увлажнились. – Добры! – прорычал баронет, – Добры! Пренебречь своей прямой обязанностью! – Сомневаюсь, что мне следует выполнять свои обязанности ценою вашего страдания, пускай даже легкого. Вы стали так мне дороги за эти месяцы, что я не могу не считаться с вашими чувствами. Вдруг, прежде чем сэр Кэри или Миртль успели найти подходящие слова в ответ на подобое признание, дверь распахнулась, и Римус радостно объявил: – Маса Гарри, сэр. Старому дворецкому никогда не пришло бы в голову, что для визита мастера Гарри могут существовать какие-то препятствия, поэтому и проводил его сразу в столовую, где находился сэр Эндрю. Глава V. Мятежник Быстрыми, легкими шагами, с треуголкой и тяжелым хлыстом под мышкой, в комнату вошел Гарри Лэтимер. Старый негр прикрыл дверь снаружи, и в комнате воцарилось молчание. Сэр Эндрю, капитан Мендвилл и мисс Кэри застыли на месте. Оба джентльмена – старый и молодой – сидели; девушка, чье дыхание участилось, стояла позади отца, держась рукою за высокую спинку кресла. Читатель, разумеется, представляет, сколь противоречивые чувства бушевали в душе каждого из них, и понимает, что над всеми этими чувствами в тот момент преобладало нескрываемое изумление. Самым глубоим оно было у капитана Мендвилла. Он был не просто изумлен – он был озадачен. Ибо высокий и стройный молодой человек, стоящий перед ними и стягивающий перчатки, кого-то сильно ему напоминал. Он где-то уже видел этого человека и говорил с ним. Капитан Мендвилл напряг свою память, лихорадочно вспоминая, когда и где это могло произойти. Но только одну минуту. Постепенно фигура, с которой он не сводил глаз, подверглась перед его внутренним взором метаморфозе. Модно скроенный, длинный сюртук уступил место поношенной коричневой куртке; изящные холеные руки стали грубыми и неопрятными; волнистые бронзовые волосы с аккуратно вплетенной в косицу муаровой лентой свободно рассыпались вокруг худой бледной физиономии с пронзительно синими глазами и насмешливым ртом. Кулак капитана Мендвилла обрушился на красное дерево с такой силой, что бокалы и серебро на столе задребезжали; он привстал в кресле, потеряв самообладание. – Дик Уильямс! – вскричал он и простонал: – Боже мой! Мистер Лэтимер поклонился с сардонической усмешкой: – Ваш покорный слуга, капитан Мендвилл. Я разделяю ваши чувства. Мендвилл ничего не ответил. Его мысли мгновенно перенеслись к событиям сегодняшнего утра. Он попытался сообразить, как много сведений разнюхал этот дерзкий шпион, который полностью одурачил их с губернатором при помощи Чини, чья необъяснимая измена теперь тоже стала очевидной. Сэр Эндрю, слишком поглощенный собственными чувствами, чтобы обратить должное внимание на этот непонятный обмен репликами, яростно взорвался: – Мой Бог! И у тебя хватило наглости показаться нам на глаза? Теперь, когда с тебя сорвана личина и мы знаем, кто ты таков? – Сэр, вы не знаете обо мне ничего такого, чего я мог бы стыдиться. – Потому что у тебя нет стыда! – задохнулся сэр Эндрю и нетерпеливо сбросил с плеча трепещущую ладонь Миртль. Лэтимер глядел на него с грустью. – Сэр Эндрю, – подчеркнуто мягко начал он, – разве между нами непременно должна идти война, если мы по-разному смотрим на вопросы политики и правосудия? Во всем мире нет человека, которого я уважал бы больше, чем вас… – Избавьте меня от этого, – оборвал баронет. – Когда я встречу более неблагодарного предателя, я, может быть, возненавижу его сильнее. Но вряд ли такой отыщется. Бледность Лэтимера усилилась, под его глазами обозначились тени. – Чем же я неблагодарный? – спросил он тихо. – Вам еще требуется объяснять? Мог ли любой отец сделать для вас больше, чем сделал я? Годами, пока вы были мальчиком, пока учились в Англии, я управлял вашими имениями, присматривал за ними, подчас в ущерб своему собственному. Ваш отец оставил вас состоятельным человеком, но моими усилиями ваше состояние утроилось, и теперь вы богатейший человек в Каролине, а может быть, и во всей Америке. И это приумноженное мной состояние вы транжирите, стараясь разрушить все, что мне дорого и свято, и намереваясь уничтожить алтари, которым я поклоняюсь. – А если я сумею доказать, что это алтари ложных богов? – Ложных богов?! Вы мне омерзительны!.. – Сэр Эндрю! – Лэтимер умоляюще протянул руки, – дайте мне возможность оправдаться. – Оправдаться! Какие могут быть оправдания тому, что вы творите и что уже натворили? Он не добавил бы к этому ничего, но на помощь Лэтимеру пришла Миртль: – Папа, ведь нужно только выслушать. – Ее просьба возникла из глубоко затаенного в сердце желания: она надеялась найти в его словах что-нибудь такое, что могло бы смягчить приговор, вынесенный в ее письме и не достигший своей настоящей цели – вернуть Гарри с неправедной стези. Мендвилл, мысленно проклиная болтливость и доверчивость губернатора, совершенно растерялся и не знал, как теперь себя вести. Ему теперь необходимо было заботиться о соблюдении своих же взаимоисключающих интересов, и он молча выжидал – словно игрок, который не может решить, какую выбрать тактику. – Сэр Эндрю, – начал Лэтимер, – вы живете в богатой, беззаботной провинции, еще по-настоящему не ощутившей тяжелую руку короля, и не имеете представления о том, что происходит на Севере. Однако сэр Эндрю не собирался вступать в политический диспут. – Не могу? – И он закашлялся язвительным смехом. – Я не могу! Предательство – вот что происходит на Севере! И вы приложили к этому руку, замышляя против своего короля Бог весть какие козни. – В ваших словах мало правды, – возразил Лэтимер. – Вы полагаете, нам не было доложено? – Доложено… – Лэтимер обратил проницательный взгляд на капитана Мендвилла и чуть поклонился ему, – похоже, я становлюсь важной птицей, если имею честь быть предметом ваших докладов, сэр. – Мне, как конюшему его светлости губернатора, вменены определенные обязанности. – Мендвилл пожал плечами. – Возможно, мистер Лэтимер, вы не принимаете этого в расчет. – Помилуйте, сэр! – Свойственная Лэтимеру сдержанная ирония, за которой при желании можно было углядеть скрытую издевку, уже начинала раздражать капитана. – Утром я удовлетворил свое любопытство касательно круга ваших обязанностей. – Капитан невольно покраснел. – Но ваши доклады – или, по меньшей мере, выводы из них – не вполне точны. У меня даже сложилось впечатление, что верные умозаключения не входят в обязанности чиновников. Он опять обратился к сэру Эндрю, который с трудом себя сдерживал и только наполовину понимал происходящее между Лэтимером и конюшим. – Возможно, я и строил козни, но никак не против короля. Я не отношу себя к экстремистам, требующим немедленной независимости. Напротив, я из тех, кто пытается, вопреки всем провокациям, сохранить мир и поддержать конституционализм против попыток ввергнуть провинцию в пучину насилия. Баронет ограничился насмешкой: – Так это заботясь о мире, вы организовали налет на арсенал? Лэтимер снова метнул взгляд на Мендвилла. – Ваши доклады были очень подробными, капитан Мендвилл. На сей раз капитан ответил колкостью на колкость: – Видите ли, мистер Лэтимер, изредка и чиновники способны на умозаключения. Но Лэтимер осадил его репликой: – Это не умозаключение, капитан, это всего лишь информация. То, за чем я приходил и что получил сегодня утром. А до остального, – и, не давая капитану времени на ответ, он вновь повернулся к сэру Эндрю, – мы хотим избежать у нас того, что случилось в Бостоне, когда британские войска расстреливали британских подданных. Si vis pacem, para bellum[Note17 - Если хочешь мира – готовься к войне (лат.).] – мудрое изречение. Нам не оставили другого выбора, когда Англия или, вернее, английский король и его слишком угодливый кабинет министров начали угрожать британской колонии, как вражеской стране. Мы готовимся к войне, дабы избежать ее. Какими доводами убедить министров принять наши петиции, рассмотреть наши жалобы и устранить несправедливость вместо того, чтобы посредством грубой силы принуждать нас повиноваться? – Бог мой! Вы – сумасшедший! Точно, сумасшедший! Капитан Мендвилл вмешался вкрадчиво: – Разве не сам Бостон своею непокорностью навлек на себя беды? – Да! Что вы ответите на это? – требовательно подхватил сэр Эндрю. – Непокорность? – слегка пожал плечами мистер Лэтимер. – Чему же Бостон должен был покориться? Покорность свободных людей исполнительной власти есть не что иное, как подчинение законам, которые они сами для себя вырабатывают. – Вы цитируете доктора Франклина, надо полагать, – сказал капитан, подозревая подвох. – Я цитирую одно из писем Юниуса, капитан Мендвилл, – одно из писем, адресованных королю и кабинету, которые столь безрассудны, что угрожают свободам англичан не только в колониях, но и в самой Англии. Сэр Эндрю зашелся от негодования: – Вы назвали его величество безрассудным?! – Вероятно, это несколько шокирует. Но сама по себе подобная возможность не может отвергаться. – Не может?! – рявкнул сэр Эндрю, – Я отвергаю ее – как отвергаю каждый надуманный предлог для мятежа! Проклятое евангелие этих «Сыновей Свободы»! «Сыновья Свободы»! – Он фыркнул, – Сыновья измены! Лэтимер поддался минутной вспышке обиды. – Англичанин и член Палаты общин, над которым вы издеваетесь, отзывался о нашей приверженности свободе с восхищением. – Нисколько не сомневаюсь. В Англии тоже есть бунтовщики, как в Америке остались верноподданные. – Да, но со временем, по всей видимости, станет больше первых и меньше последних. Ибо, повторяю, сэр, нет никакой ссоры между Англией и Америкой. Независимости, в результате которой Британия может потерять североамериканские колонии, желают лишь очень немногие из нас. Но она может оказаться единственным выходом. И это будет заслугой нерасчетливого короля, который, хотя и гордится титулом британского… Но ему не дали возможности закончить. Сэр Эндрю вскочил, вне себя от бешенства: – Вы бесчестный предатель! Боже мой! Как вы смеете произносить такие речи в моем доме? Вы слышали его, Роберт? Вы-то, конечно, знаете свой долг! Капитан Мендвилл тоже приподнялся. Ему было явно не по себе. – Роберт! – крикнула Миртль. Она поняла намерения отца в отношении Гарри и в волнении опустила обязательное церемонное «кузен» перед именем. И Лэтимер, и Мендвилл заметили это, хотя оба были поглощены более серьезными проблемами. – Умоляю вас, не бойтесь, дорогая Миртль, – успокоил ее капитан и повернулся к наблюдавшему за ним Лэтимеру. – Здесь, под крышей сэра Эндрю, у меня нет возможности должным образом реагировать на ваши слова. Горбинка на носу мистера Лэтимера обозначилась сильнее. – Если вы хотите сказать, сэр, что сожалеете об этом, я буду счастлив повторить их в любом месте и в любое время, когда и где вам будет угодно. В отчаянии Миртль снова вмешалась, даже не подозревая о том, что причина их явной враждебности друг к другу заключалась скорее в ней, чем в политических разногласиях. – Гарри, ты ведешь себя, как безумец! Роберт, пожалуйста, не принимайте его слова всерьез. – Не буду. – Мендвилл отвесил Лэтимеру легкий поклон. – Боюсь, вы меня неправильно поняли, сэр. Я только хотел сказать, что ношу форму офицера его величества, и этим продиктованы мои действия, – обезоруживающе пояснил он. – Вряд ли вы захотели бы сказать другое. Сэр Эндрю, с лицом багровым, точно тутовые ягоды, наконец пустил в ход свой самый веский аргумент: – Оставьте мой дом, сэр! Немедленно! Я надеялся, что что не увижу вас больше, но вы приходите и оскорбляете мой слух своими гнусными речами… – Сэр, это не входило в мои намерения, – остановил его Лэтимер, – я приехал исключительно для того, чтобы оказать вам одну услугу. – Не желаю принимать от вас никаких услуг! Убирайтесь, или я прикажу вас вышвырнуть! Миртль стояла за спиной сэра Эндрю бледная, расстроенная, ей страстно хотелось помешать ссоре, попытаться восстановить мир между отцом и любимым человеком – ведь она любила его по-прежнему, – но она не смела. Баронет разбушевался не на шутку. – Дело, которое меня сюда привело, – холодно настаивал Лэтимер, – касается Габриэля Фезерстона. Он уловил резкий вздох сэра Энрью и заметил, как внезапно насторожился капитан Мендвилл, но и непосвященному было бы видно, как глубоко они поражены. Их выдавали лица. Он выдержал паузу, пристально глядя в злые глаза баронета. – Вы поступили бы мудро, если бы приказали вашему управляющему отправить своего сына подальше из Чарлстона и вообще из провинции еще до наступления вечера. Уже второй раз за сегодняшний день Мендвилл, обычно так хорошо владеющий собой, испытывал глубокое потрясение. Мистер Лэтимер улыбнулся одними губами. – Капитан Мендвилл, кажется, понимает, в чем дело. – Что вы имеете в виду? – Сэр Эндрю справился с собой настолько, что смог задать вопрос. – Если Габриэль Фезерстон не окажется к вечеру вне досягаемости Сыновей Свободы, то наверняка будет повешен, а предварительно, вероятно, обмазан дегтем и вывалян в перьях. – Габриэль Фезерстон? – Щеки баронета неприятно побелели. – Я вижу, – констатировал Лэтимер, – для вас не секрет, чем он занимается. Особый род королевской службы, на которую его нанял капитан Мендвилл. – Я нанял? – переспросил Мендвилл. Лэтимер моментально обернулся к нему. – Лорд Уильям Кемпбелл, – сказал он с сарказмом, – не отличается осмотрительностью. Его можно легко вызвать на откровенность, причем без всякого с его стороны расчета на личную выгоду, который, наоборот, притупил вашу собственную сообразительность, капитан. Бывает, личный интерес становится повязкой на глазах осторожности. Это и случилось с вами утром, как мне представляется. – Вы – подлый шпион! – взъярился Мендвилл. Лэтимер демонстративно пожал плечами. – Вор изловил вора. – Объясните вы мне наконец, что все это значит? – потребовал сэр Эндрю. – При чем тут Фезерстон? – Я расскажу вам, сэр! – торопливо воскликнул Мендвилл. Но Лэтимер остановил его. Теперь, нагнав на них страха за Фезерстона, он стал хозяином положения. – Мне кажется, будет лучше, если расскажу я. Габриэль Фезерстон, член Генерального комитета Провинциального конгресса и нескольких подкомитетов, злоупотребил своим положением и информировал Королевский совет о наших секретных мероприятиях. Этим он уже сплел веревку для нескольких из нас, но сейчас для того, чтобы нас повесить, момент неблагоприятный. Однако когда такая возможность представится – а Королевский совет только и ждет удобного случая – Фезерстона приведут к присяге как свидетеля, и с нами будет покончено. Скорее всего, Королевский совет удовлетворится тем, что повесит только меня, как предводителя, в назидание остальным. Но меня это не очень тревожит. Что бы там ни было, я предпочел рискнуть, чтобы не заставлять вас, сэр Эндрю, оплакивать столь ценного слугу, сына еще более ценного слуги. Но вы не вправе ожидать, что другие столь же благодушно настроены. Чтобы устранить опасность, им придется устранить Фезерстона. И сделают они это, скорее всего, тем способом, который я назвал. У баронета отвисла челюсть. Он уставился на Лэтимера, и гнев, клокотавший в нем минуту назад, временно уступил место испугу. Мендвилл, наконец, опомнился. – Это ложь! – Он стиснул кулаки. – Ложь! Дешевая ловушка, подстроенная для того, чтобы узнать имя настоящего доносчика. Фезерстон – не тот, кто снабдил лорда Уильяма списком. – Тогда просветите меня, дурака, почему фамилии написаны его рукой? Если помните, я видел список, капитан, – с ехидцей заметил Лэтимер. Мендвилл помнил не только то, что Лэтимер видел список, но и то, что он его очень внимательно рассматривал. – Когда ты его видел? Как ты его увидел? – спросил пораженный сэр Эндрю. Теперь Мендвилл опередил Лэтимера и пересказал содержание разговора с губернатором, чем внес, наконец, некоторую ясность. – Да ты ничем не лучше любого грязного шпиона! – с отвращением прошипел сэр Эндрю. – Мерзкие шпионы! Ты и твой дружок Чини! – Шпион – может быть, если вам так угодно. Но с остальным я не согласен. И Чини мне не друг. – И ты выдал Габриэля своим приятелям-бунтовщикам? – угрожающе спросил сэр Эндрю. Лэтимер покачал головой. – Если бы я это сделал, то какой мне был смысл приезжать сюда и предупреждать вас о том, что его необходимо срочно удалить? Через минуту после того, как я его назову, он будет арестован, и тогда… – Лэтимер красноречиво провел рукой вокруг шеи. – Надеюсь, сэр Эндрю, что вы хоть это поставите мне в заслугу? Чтобы уберечь вас от ненужных страданий и чувства вины за страшную гибель другого человека, я отчасти нарушил свой долг. Сэр Эндрю не ответил. Он смотрел на Мендвилла, будто ожидая от него подсказки. Лицо Мендвилла успело обрести маску бесстрастности, которая скрывала лихорадочную работу мозга. Страх и злость при мысли о потере такого ценного агента – ибо убежит Фезерстон или будет повешен, источник информации для Мендвилла все равно потерян – рассеялись, когда он услышал, что Лэтимер пока не выдал шпиона. Все еще, может быть, образуется. – Нам, конечно, не стоит рассчитывать на ваше огромное уважение к сэру Эндрю, – кисло произнес он. – Оно наверняка не настолько велико, чтобы заставить вас отказаться от выдачи Фезерстона. Лэтимер пренебрежительно дернул подбородком. – Не будьте наивным, капитан! О, чиновничий ум! Но я подарю вам информацию, которой вы так жаждете. Сведения, столь любезно мне предоставленные, будут переданы мною в комитет сегодня в шесть. – Вы в самом деле уверены, что сделаете это? – неприязненно спросил капитан Мендвилл. – Да, уверен. Вот почему я вынужден вас покинуть. А вы тем временем позаботьтесь об исчезновении Фезерстона. Сэр Эндрю, застывший и насупленный, ничего не ответил. Лэтимер церемонно поклонился и повернулся к двери, но обнаружил, что Мендвилл преградил ему путь. Капитан произнес спокойным и ровным, но полным угрозы голосом: – Сэр Эндрю, этот человек не должен уйти. Глава VI. Ошибка Сэр Эндрю очнулся и встал, вооружившись хлыстом. Лэтимер оказался между баронетом и конюшим. Хотя возглас и очевидные намерения последнего остановили Лэтимера, он не проявил ни малейшего беспокойства. – Вы собираетесь задержать меня силой? – спросил он и улыбнулся. Капитан про себя по достоинству оценил выдержку молодого человека. Мендвилл считал себя знатоком хороших манер; сдержанность, умение владеть собой в любых обстоятельствах с некоторой долей легкой беспечности он определял как несомненные признаки принадлежности к высшему кругу общества. Лэтимер же провел шесть месяцев в Вестминстере и Оксфорде и легко овладел искусством светского поведения, правила которого, помимо прочего, не противоречили его от природы спокойному и независимому характеру. – Вам должно быть ясно, мистер Лэтимер, что в данных обстоятельствах мы не имеем права позволить вам уйти. – Мне это не только ясно – я это предвидел. Я сознательно пошел на такой риск. – Хватай его, Роберт! – крикнул сэр Эндрю. С этими словами он бросился вперед, а капитан Мендвилл метнулся с другой стороны. Чтобы избежать столкновения с ними, Лэтимер чуть отклонился и в тот же миг выхватил из кармана сюртука тяжелый пистолет. – Не так быстро, джентльмены! – охладил он их пыл, поднимая оружие. Они замерли; Миртль вскрикнула. – Мне кажется, вы недопоняли. Я ведь сказал, что предвидел нечто в этом роде. Praemonitus praemunitus[Note18 - Кто предупрежден, тот вооружен (лат.).], – он качнул пистолетом, – девиз моего рода. Возможно, капитан, сэр Эндрю упоминал при вас, что я происхожу из исключительно благоразумной семьи. И теперь, когда вы уяснили, в каком невыгодном положении оказались, надеюсь, вы позволите мне все же уйти, не нарушая приличий. – Подлец бессовестный! – начал поносить его сэр Эндрю. – Ты смеешь мне угрожать? Ты посмел поднять на меня оружие? На меня! – Нет, сэр Эндрю. Кто угрожает – так это вы. А я просто защищаюсь, не более того. Самосохранение – первый закон природы. Он не смог удержаться от очередной колкости, и это углубило пропасть между ним и тем, кого он любил, человеком, который, как он знал, не примирится с нанесенной обидой и тем меньше проявит к нему милосердия, чем нежнее относился в прошлом. Сэр Эндрю смерил его исполненным невыразимой ненависти взглядом. Баронета загнали в тупик, его осмеяли. – Позволь собаке убраться, Роберт! – процедил он. Однако Мендвилл не намеревался следовать совету. Он предпочитал рискнуть, но не потерять Фезерстона. Однако самосохранение и для него являлось первым законом природы, поэтому одновременно он предпочел бы, чтобы Лэтимер разрядил пистолет в кого-нибудь другого. И Мендвилл сделал вид, что уступает. Он кивнул, пожал плечами и шагнул в сторону. – На сей раз, Лэтимер, ваша взяла, – сказал он осторожно. – Но игра еще не кончена. – Посмотрим – хотя козырь у меня, – улыбаясь ответил Лэтимер. Он опустил пистолет в карман, но из предосторожности продолжал держаться за его рукоятку. Как бы желая освободить ему путь к двери, Мендвилл отвернулся и отошел к камину, в противоположный конец комнаты. Лэтимер задержался взглядом на сэре Эндрю, и глаза его погрустнели. Он собрался было еще что-то добавить к сказанному, но, осознав бесполезность слов, вновь поклонился и двинулся к двери. И в тот момент, когда он уже коснулся пальцами круглой хрустальной ручки, капитан Мендвилл схватил шнур, свисавший рядом с камином, и рванул его раз, другой, третий, поднимая трезвон в комнате слуг. Боковым зрением Лэтимер заметил энергичное движение Мендвилла и остановился. – Мне стоило бы пристрелить вас за это, – бросил он капитану, – но в этом нет необходимости. Он быстро повернул ключ в замке, вынул его и быстро направился к окну. – Придется последовать примеру короля Чарлза[Note19 - Карл I Стюарт (1600-1649) – сын Якова I, внук Марии Стюарт, король Великобритании. Потерпел поражение в гражданских войнах 1642-1646 и 1648 гг. Казнен по приговору специально созданного Верховного судебного трибунала, возглавляемого вождем индепендентов Оливером Кромвелем (1599-1658).] и удалиться таким способом. – Лэтимер открыл высокую застекленную створку окна, выходившего на лужайку. – Это дурное предзнаменование, – процедил Кэри, – ты идешь к такой же гибели, как король Чарлз. – Но из лучших побуждений, – ответил Лэтимер, перешагивая через низкую раму. – Предупреждаю вас, сэр, – кинулся ему вслед Кэри, – если с Фезерстоном что-нибудь случится, я добьюсь, чтобы вас вздернули. Я сделаю это, клянусь Богом, даже если это будет стоить мне жизни и целого состояния. Вы бесстыжий предатель и мерзавец! Лэтимер исчез. Мендвилл бросился ко второму окну и увидел, как тот бежит через газон к покрытой гравием подъездной дорожке, где его ждал грум с лошадьми. Тут раздался топот ног в холле, тревожные удары в дверь и недоуменные голоса негров, зовущих хозяина. Сэр Эндрю грубо приказал им убираться. Он редко обращался так со слугами, и от удивления они сразу же притихли. Но еще больше слуги удивились, когда мистер Лэтимер Римуса. Лэтимер, который был уже почему-то перед домом и сидел в седле, бросил старому дворецкому ключ, развернул коня и вместе с грумом ускакал прочь. Гарри дал коню шпоры. В душе его бушевал гнев и поселилось страдание, скрытые до сих пор маской беспечности, и он выплескивал их в бешеной скачке. Когда он с таким риском для себя приехал сюда, то рассчитывал произвести совсем иное впечатление и получить в обмен на свою услугу хотя бы небольшое выражение признательности. Он надеялся, что ему позволят объясниться с Миртль, и хотел убедить ее, что несовпадение их взглядов на любовь к своей стране – недостаточная причина для отказа выйти за него замуж. Но присутствие в Фэргроуве Мендвилла спутало его карты и увело события в нежелательное русло. Уже остались позади ворота имения. Гнев немного утих. Но Лэтимер не мог уехать, не объяснившись с Миртль! После сегодняшнего их отношения могут стать еще во сто крат хуже, чем были раньше. Лэтимер остановил коня и, глубоко задумавшись, в нерешительности опустил поводья. Издалека, с рисовых полей у реки, доносилось заунывное пение рабов. Их голоса навели его на новую мысль. Нужно написать Миртль записку. Просить, умолять выйти к нему. Один из негров – он знал их всех, – передаст ее девушке из рук в руки. Лэтимер спрыгнул с коня, кинул повод груму и приказал ему отъехать примерно на полмили и ждать. Затем вернулся и, миновав ворота, сошел с дороги в сторону и углубился в рощу вирджинских дубов, оплетенных виноградными лозами. Он двинулся по направлению к поющим голосам. Но чем дальше он углублялся в дикие заросли, тем труднее становилось сквозь них пробираться. Наконец Лэтимер вынужден был остановиться, и опять задумался. Кто-нибудь из челяди лучше подошел бы для выполнения его замысла, чем раб с плантации. Надо подождать, и кто-то из лакеев наверняка вскоре пройдет мимо. Все они были его друзьями, и любой из них с радостью выполнит деликатное поручение. Лэтимер повернул назад, добрался до широкого пня от спиленного дуба. Пристроившись на нем, он устроил наблюдательный пункт, откуда была видна аллея, пронизанная игрой света и тени. Лэтимер сел, извлек из внутреннего кармана блокнот с карандашом и торопливо набросал записку с короткой, но очень настойчивой просьбой о встрече. Он вырвал листок, сложил его вчетверо и приготовился ждать, пока случай пошлет ему нужного человека. Тем временем сэр Эндрю продолжал неистовствовать, а Мендвилл и Миртль сообща успокаивали его. Занятие это способствовало созданию их тесного, очень отрадного и утешительного для Мендвилла союза. Он чувствовал, что вел себя не лучшим образом. Поначалу он проявил похвальную сдержанность. Во время спора держался в стороне, избегая открытых колкостей и насмешек в адрес Лэтимера, хотя юный апостол свободы был для них весьма уязвим. Человек менее тонкий никогда не упустил бы возможности продемонстрировать свое остроумие, но Мендвилл неплохо разбирался в людях и понимал, что под холодностью Миртль могла скрываться, пусть на время и заглушаемая, но глубокая любовь к бывшему жениху. И если бы Мендвилл открыто выступил на стороне врагов Лэтимера и проявил неприязнь к нему, то мог только вызвать раздражение Миртль против самого себя. Мендвилл рискнул даже поставить под сомнение свою храбрость и следовал роли невольного и сочувствующего зрителя в тягостной сцене, пока в силу обстоятельств сам не стал действующим лицом. Теперь он пытался загладить произведенное им, как он опасался, плохое впечатление. Но, к его облегчению, выяснилось, что Миртль вполне оправдывала его поведение, поверив, что оно продиктовано необходимостью, и не думала держать на него зла. Мендвилл не принадлежал к типу людей, льющих слезы над опрокинутым молоком. Лэтимер уехал, и, следовательно, на услугах Фезерстона можно поставить крест. Спасти можно только его жизнь. Однако жизнь Фезерстона потеряла свою ценность и не вызывала большого сочувствия капитана. Неизмеримо больше он был озабочен тем, чтобы, предстать в нужном свете, изображая миротворца и человека широких взглядов. Когда сэр Эндрю, пылая гневом, начал вспоминать задним числом, что он упустил в разговоре, ровный голос Мендвилла, исполненный сочувствия к объекту его брани, подействовал на него, как успокоительное. – Сэр, мистер Лэтимер заслуживает сострадания. Молодой человек таких способностей, таких достоинств – и совершает столь огромную ошибку! – Мендвилл вздохнул, всем своим видом выражая бесконечное сожаление. Он был вознагражден. Сэр Кэри потребовал от него не терять времени и спрятать Фезерстона на борту «Тамар». Когда Мендвилл, наконец, собрался уезжать, Миртль проводила его не только по лестнице, но и прошла с ним до ворот. Капитану шел рядом с нею, ведя лошадь под уздцы. В порыве признательности за бескорыстие и помощь в трудный час, Миртль взяла его под руку. Мендвилл ощутил ее волнение и учащенный пульс, но сдержался, понимая, что сейчас его поведение должно быть сродни покровительственной нежности старшего брата. – Дорогое дитя, мое сердце обливается за вас кровью, – он опять вздохнул. – Я так зол на себя. Испытывать столь сильное желание снять часть груза с ваших плеч и быть таким бессильным! Это приводит меня в отчаяние. – Но вы уже так много для меня сделали, Роберт. Вы были так добры, так мягки, так терпеливы и великодушны! – Миртль немного подалась вперед и ласково заглянула снизу вверх в его лицо. – Великодушен? Если бы я в этом был уверен. Я хотел бы многого, но могу слишком мало. – О, как это похоже на вас – не помнить своих благородных поступков. Разве не вы убедили лорда Уильяма не арестовывать Гарри? Разве этого мало? – Совсем ничего. Я должен был спасти его. Но не ради него, потому что я его не знаю, а ради вас, потому что он… он пользуется – или пользовался – вашей благосклонностью. Я понимал, что если не сделаю этого, то вы будете страдать; и потому, даже ценой своего долга, я… О, что я говорю? В итоге я ошибся и изменил своему долгу напрасно. – Я никогда не забуду того, что вы сделали, никогда! – В таком случае, я потерпел не полную неудачу. Это достаточная награда для меня. – Но что теперь будет с Гарри? Что делать, о, что же делать? Лицо Мендвилла стало угрюмым. – Что тут можно сделать? С одержимым не поспоришь. Я надеялся, что, когда он увидит, куда идет и какой опасности себя подвергает – остановится. Но я знаю наверное, что, если его не смогла обуздать мысль о том, что он обижает вас, то уж личную безопасность он вовсе не примет в расчет. По крайней мере, так было бы со мной. Но мы часто заблуждаемся, судя о других по себе. О, будь оно все проклято! Если бы мне удалось под предлогом спасения Фезерстона задержать его, мы смогли бы запереть мистера Лэтимера под замок и держать там до тех пор, пока не кончатся злополучные беспорядки. А они скоро кончатся – сразу, как только прибудут войска. – Это и было вашим истинным намерением? – Что ж еще? Какой другой имеется способ спасти его от собственного безрассудства? Возможно, если вы увидитесь с ним… – Я? Увижусь с ним? – Миртль пристально посмотрела на своего спутника. Ее личико посуровело, а выражение глаз стало строгим. Капитан Мендвилл высказал свое предположение исключительно для проверки и теперь получил представление о твердости духа, таившегося в этой хрупкой фигурке. Он не догадывался, что ее поведение объяснялось обидой на Гарри, который почти не обращал на нее внимания в продолжение разговора. Позднее, обдумав все более спокойно, она наверняка поймет, что Гарри просто не представилось такой возможности, но сейчас ею руководила одна только обида. – Не думаю, что когда-нибудь снова захочу его видеть. С этим покончено. По-вашему, у меня нет гордости? Такого вы обо мне мнения? – Миртль остановилась и глядела теперь на него почти надменно. – Какое значение имеет мое мнение? – В голосе Мендвилла сквозила печаль. – Почему же, позвольте спросить, оно не имеет значения? Они не подозревали, что стоят на виду у Лэтимера, который хмуро наблюдал за ними из зарослей. Он не мог разобрать, о чем они говорят. А увидел он то, как капитан Мендвилл, оставив повод, взял руки Миртль в свои, глядя на нее с высоты своего роста взглядом, полным нежности. – Я… Я не смею ответить вам, – выговорил капитан робко. – Я не смею. И еще: я не трус, хотя, Бог свидетель, страшно боюсь, что вы могли так подумать. – Подумать так? Роберт! Вы проявили удивительное терпение. Только храбрый человек мог вести себя подобно вам. – Моя дорогая, ваши слова переполняют меня радостью. А что до того, что я думаю о вас… – Мендвилл не закончил и наклонился, чтобы поцеловать ее руки. Он почувствовал, как Миртль невольно отпрянула и попыталась высвободить их, словно испугавшись тех слов, которые он вот-вот может произнести. Мендвилл снова положился на всемогущую силу терпения и сменил тон, убрав из него лишнюю торжественность. – Если бы я признался, что считаю вас достойной восхищения, вы бы надо мною посмеялись, я знаю. – И он сам улыбнулся. – Поэтому, раз вы так настаиваете, я скажу, что вы – самая очаровательная кузина в колониях. И добавлю, что в Роберте Мендвилле вы найдете постоянного и надежного друга. – Друга – о, да! – ее пальцы стиснули его ладонь и, наконец, освободились. – Я в вас не ошиблась. Как редко у женщины бывает друг, истинный друг, на которого можно положиться. Возлюбленного она может найти, если захочет, но друга… Благослови вас Бог, Роберт. Они двинулись дальше. Мендвилл, утвердившийся в положении старшего брата, которое он неудачно попытался было изменить, положил даже руку на плечо Миртль, как бы обняв ее по-родственному на одно мгновение. – Всегда рассчитывайте на меня, моя дорогая Миртль. Что бы с вами не приключилось, всегда требуйте моей помощи. Вы обещаете? – Да, с радостью, – отвечала она, смеясь. Красный рукав с обшитыми золотой тесьмой обшлагами, обнимающий плечи Миртль, и ее обращенное к Мендвиллу личико было последнее, что различили сощуренные глаза Лэтимера. Мистер Лэтимер понял, что он слишком долго пробыл вдали от Чарлстона, и все известные ему циничные афоризмы женоненавистников теперь показались Лэтимеру, как это ни прискорбно, весьма близкими к истине. Он медленно порвал маленькую записку, и, когда возвращавшаяся Миртль вскоре показалась одна на аллее, пренебрег представившейся возможностью объясниться. Он дождался, пока она скроется за деревьями, и только после этого отправился искать своего грума, чтобы немедленно отправиться в Чарлстон. Глава VII. Мендвиавелли Этим же вечером капитан Мендвилл вернулся в резиденцию губернатора. В гостиной происходило небольшое столпотворение. Лорд Уильям оживленно беседовал с гостями, приглашенными ее светлостью. На приеме присутствовало немало тори вроде Раупеллов и Роггов; явилось несколько человек, подобных зятю ее светлости, Майлсу Брютону, и столь консервативных в методах оппозиции правительству, что они оказались – во всяком случае, с точки зрения вигов – где-то посредине между обеими партиями; остальные, составлявшие основную часть гостей, принадлежали к семьям, которые сэр Эндрю назвал бы кланами мятежников. Перед проницательным и отчасти презрительным взором капитана Мендвилла предстала модель всей колонии. Две партии тайно враждовали, каждая вооружалась, но параллельно прилагала лихорадочные усилия для сохранения мира, ибо ни одна из них не чувствовала себя созревшей для боевых действий и ни одна не знала, что сулит ей война; каждая готовилась к сражению, как к последнему средству, и все же стремилась не приближать ее в надежде, что такая необходимость отпадет. Пробираясь сквозь толчею к его светлости, капитан очутился перед леди Уильям Кемпбелл, прекрасной юной дамой. Она была лишь чуточку пониже своего супруга – вице-короля, ее стройная осанка и горделивая посадка головы говорили об уверенности в себе, а грацией и обаянием она могла сравниться с богиней Гебой. – Вы опоздали, – упрекнула леди Кемпбелл капитана, – и, заслуживаете наказания, хотя, несомненно, сейчас рассыпетесь в извинениях, о несчастный раб долга! – Проницательность вашей светлости освобождает мой сирый ум от поисков оправдания. – Не проницательность, сэр, но сострадание. – Она коснулась его руки. – Вам нужно пойти и побеседовать с мисс Миддлтон. Она так обожает красные мундиры, что стала самой верной из подданных короля. Мендвилл не принял ее легкого тона. – Ваша светлость должны меня извинить. Мне необходимо срочно увидеться с лордом Уильямом. Леди Уильям посмотрела на него внимательно, в глазах ее мелькнуло беспокойство. При всей ее смелости, иногда граничащей с легкомыслием, она пребывала в постоянной тревоге за мужа, которого любила и который был возвышен до должности сколь почетной, столь и обременительной. – Что-нибудь серьезное? – спросила она. – Не столько серьезное, сколько неотложное, – успокоил Мендвилл. – У меня сегодня был хлопотливый день. К ней вернулся присущий ей немного язвительный юмор. – Ничто не нагоняет такой тоски, как ваше усердие, Роберт. Он улыбнулся, выражая согласие, после чего направился к лорду Уильяму, только что покинувшему нескольких дам, и предложил ему удалиться в небольшую смежную комнатку. Там к ним присоединились капитан Таскер, второй конюший его светлости, и Иннес, последовавший за ними по собственной инициативе. Мендвилл кивнул обоим и не стал попусту тратить слов на вступление. – Человек, получивший сегодня утром аудиенцию у вашей светлости и назвавшийся Диком Уильямсом, на самом деле – Гарри Лэтимер. Заявление было настолько ошеломляюще, что его пришлось повторить. – Этого еще не хватало! – всплеснул руками лорд Уильям. Он принялся вспоминать, о чем шла речь во время аудиенции, а когда вспомнил, то ахнул: – Боже мой! – и бессмысленно уставился на Мендвилла. Мендвилл сочувственно покивал головой. – Боюсь, он узнал от нас множество интересных вещей. Его подослали, чтобы выведать, к чему клонится дело, как относится ваша светлость к Провинциальному конгрессу и разведать, по какому каналу вы получаете донесения о его секретной деятельности. Боюсь, он преуспел в выполнении всех трех заданий. – О! Но это невозможно! С ним же был Чини, – воскликнул губернатор. Мендвилл вкратце изложил ему то, что случилось в Фэргроуве. Лорд Уильям застонал. – Мы имеем дело с опасным человеком, – сказал Мендвилл. – Он смел и находчив, и он наш убежденный противник, а его богатство дает ему огромное влияние и необыкновенную власть. – Да-да, – раздраженно перебил его губернатор. – Но что с Фезерстоном? Вы позаботились о нем? – Это не имеет значения, – холодно ответил капитан. – Фезерстон – битая карта. Он больше не сможет приносить нам пользу, поскольку я не смог арестовать Лэтимера. – Но, ради Бога, капитан! Необходимо спасти его. – Не знаю, не знаю. Не уверен, – сказал Мендвилл с таким видом, что все трое недоуменно воззрились на него. – Но разве не вы говорили минуту назад, что они вздернут Фезерстона сразу, как только узнают о нем от Лэтимера? – Говорил. Либо вымажут в дегте и вываляют в перьях, – Мендвилл небрежно упомянул об этой альтернативе и так же спокойно и откровенно добавил: – Если над ним учинят что-нибудь этакое, у нас появятся, наконец, неопровержимые улики против Лэтимера. И я сам и, скорее всего, сэр Эндрю сможем засвидетельствовать, что все это – результат подрывной работы Лэтимера. – Вы собираетесь принести Фезерстона в жертву, чтобы только получить возможность обвинить Лэтимера? – ужаснулся вице-король. Теперь удивленным выглядел Мендвилл. – Сейчас не время для сантиментов, да и случай неподходящий, – сухо ответил он. – В жертву политике приносили людей и поважнее Фезерстона. Что до меня, то я не настолько чувствителен, чтобы переживать из-за какого-то там шпиона. Он сам поставил на карту свою жизнь. Над шпионами всегда висит угроза скорой расправы. А вы подумайте о том, что выигрываете: вам предоставляется случай избавить государство от опасного врага. Последовала продолжительная пауза, прежде чем его светлость нашелся с ответом. Не успевшее зачерстветь сердце юного губернатора было потрясено. – Да вы хладнокровный Макиавелли[Note20 - Никколо Макиавелли (1469-1527) – государственный секретарь флорентийской Синьории, автор трактата «Государь» (написан в качестве руководства для недалекого и нерешительного Джулиано Медичи), ставшего первым в Европе систематическим изложением теории управления государством. Примером идеального носителя верховной власти автору служил Чезаре Борджа (Цезарь Борджиа). В настоящее время термин «макиавеллизм» имеет тот же негативный смысл, что и пословица «Цель оправдывает средства» (политика, пренебрегающая нормами морали).], – наконец выдавил он из себя с оттенком недоверия. Мендвилл только пожал плечами. – Ваша светлость являетесь губернатором провинции, в которой то и дело раздаются призывы к бунту. Вы обязаны подавить их любыми средствами. Кабинет министров в Англии ждет от вас результата, а какими средствами вы его добьетесь – им все равно. Разве может жизнь какого-то ничтожества вроде Фезерстона быть помехой в таком важном деле? Лорд Уильям, терзаясь сомнениями, заложил руки за спину и начал вышагивать взад-вперед по комнате. Таскер и Иннес не произносили ни слова; оба были напуганы предлагаемыми методами управления провинцией. Мендвилл наблюдал за его светлостью едва ли не с презрением. Разве этому чувствительному мальчишке сокрушить гидру мятежа? Куда там! На что надеется империя, если в такие кресла сажают младших сыновей, не способных справиться с пустяковой проблемой? Но лорд Уильям, хоть и был гуманен и по натуре чувствителен, отнюдь не был наивным новичком в искусстве управления государством, каким его представлял себе Мендвилл. – Чисто по-человечески, Мендвилл, ваше предложение звучит ужасно. А с точки зрения политики оно безумно. Если даже использовать Фезерстона в качестве приманки, то каким образом после этого мы сумеем арестовать Лэтимера? И какому из судов провинции поручить в этом случае разбирательство? Вы подумали, какой суд будет выносить приговор? – Для судебного разбирательства по такому серьезному обвинению его можно – нет, необходимо – послать в Англию. Лорд Кемпбелл в раздражении ударил кулаком по ладони. – Так я и знал. Вы собираетесь применить именно тот указ, который служит сейчас объектом недовольства, и хотите с его помощью расправиться с человеком, ставшим героем в глазах толпы. И за какое преступление? Да вся провинция его с восторгом одобрит. В этом заключается ваш метод управления? Неужели вы не понимаете, что это ускорит те самые события, которых мы стремимся избежать любой ценой? Что это повлечет за собой открытый мятеж? Что это заставит нас прибегнуть к силе и похоронит последнюю надежду на примирение колонии с империей? – Эфемерная надежда, – убежденно возразил Мендвилл. – Это иллюзия, которая привносит в нашу политику нерешительность и слабость. Но лорд Уильям твердо стоял на своем. – Это просто ваша точка зрения, Мендвилл, а я придерживаюсь иного мнения. Готовясь к худшему, я продолжаю надеяться на лучшее. И, полагаю, не без оснований. – Но если… – начал капитан. Губернатор поднял руку. – Говорить больше не о чем. Мендвилл мог влиять на него почти во всем, за исключением методов управления провинцией. Ибо здесь его светлость находился под влиянием своей жены и ее многочисленных чарлстонских родственников, не желавших настоящей войны. – Буду вам признателен, – заключил губернатор, – если вы не мешкая отправитесь на поиски Фезерстона. Отвезите его на «Тамар». Там он будет в безопасности – Торнборо за ним присмотрит. При необходимости отошлем его в Англию. Если Мендвилл и был уязвлен, то не подал виду. Он поклонился, показывая, что подчиняется приказу. – Будет немедленно исполнено, – сказал он спокойно, будто и не вступал в полемику. Мистер Иннес так прокомментировал это происшествие: «Его светлость без обиняков назвал капитана Мендвилла хладнокровным Макиавелли, ибо тот проявил решимость и настойчивость – качества, каковых самому лорду Уильяму недостает. Если бы губернатором этой провинции был капитан Мендвилл, от бунтарских настроений скоро и следа бы не осталось» . Иннес был далек от мысли, что решимость капитана пошла гораздо дальше, чем настойчивость. Не обнаружив Габриэля Фезерстона в доме его замужней сестры, где тот жил и куда при необходимости за ним посылали от губернатора, Мендвилл принялся тщательно разыскивать агента в таких местах, где вероятность встретить его была ничтожной. Приказ губернатора противоречил планам капитана, но не изменил их; Мендвиллу оставалось добиться своего не мытьем, так катаньем. В то же самое время, когда Мендвилл прокладывал себе путь сквозь толпу гостей леди Уильям, юный мятежник Лэтимер вернулся в Чарлстон и широкими шагами вошел в гостиную великолепного особняка у Восточной бухты. Комната выглядела несколько сумрачной из-за того, что была обшита потемневшими дубовыми панелями, увешанными портретами предков Лэтимера. Подобно большинству комнат в доме, ее обстановка состояла из ореховой мебели, вывезенной из Голландии пятьюдесятью или шестьюдесятью годами раньше. В Англии стиль этой мебели связали бы с царствованием Уильяма и Марии[Note21 - Уильям и Мария – Вильгельм III Оранский (1650-1702) женился на дочери свергнутого в 1688 г. Якова II Стюарта, Марии II (1662-1694) и стал английским королем. Упрочил парламентаризм, издал Билль о правах, Акты о трехгодичном парламенте и престолонаследии.]. Из резной рамы над каминной полкой гостиную обозревал угрюмый джентльмен в пышном парике. Между ним и Гарри Лэтимером усматривалось явное сходство. Но еще большее сходство можно было обнаружить – и это весьма злорадно отметил Чарлз Монтегю – между оным портретом кисти сэра Годфри Неллера, изображавшим родоначальника династии Чарлза Фицроя Лэтимера, и – подлинные слова лорда Чарлза – «герцогом Бэкингемским, сим развеселым принцем, возложившим на себя нелегкий труд стать отцом родным доброй половине своих подданных"[Note22 - Джордж Вильерс, герцог Бэкингемский (1592-1628) – английский политический деятель, фаворит и министр Якова I и Карла I.]. На плетеной кушетке под высоким окном развалясь возлежал полный светловолосый молодой человек, читавший «Уэйкфилдского викария"[Note23 - роман английского писателя-сентименталиста Оливера Голдсмита (1728-1774).]. Джентльмен являл собою мужскую копию леди Кемпбелл, и, несмотря на то, что лицу его недоставало ее красоты и магнетического обаяния, он все же, как и его сестра, обладал фамильной способностью располагать к себе людей. С первого взгляда на него становилось ясно, что он ленив и добродушен, самыми серьезными в жизни занятиями, вероятнее всего, считает скачки, петушиные бои и охоту на лисиц. Менее очевидным представлялось то, что он проявляет интерес к политике и переживает за судьбу колоний. При появлении Лэтимера мистер Томас Айзард – так звали молодого человека – отложил книгу в сторону и подавил зевок. – Я начал за тебя беспокоиться, – сказал он. – Почему? Который час? – Задавая эти вопросы, Лэтимер уже посмотрел на стоящие в углу напольные часы в ореховом футляре. – Пол-шестого. Боже мой! Я и не думал, что уже так поздно. – Должно быть, приятно проводил время. – Приятно! – Лэтимер плюхнулся в кресло и коротко рассказал обо всем. – Видишь, – заключил он, – я не преувеличивал опасность ареста, хотя не думал застать там капитана Мендвилла. Том бросил на него мрачный взгляд. – Было бы странно, если бы его там не оказалось. Этот галантный капитан ездит туда чуть ли не каждый день. – Почему же ты меня не предупредил? – Ты сделал бы свои выводы и назвал бы меня лжецом, вероятнее всего. А мне, Гарри, хоть убей, не хотелось с тобой ссориться даже из-за самой что ни на есть распрекрасной представительницы женской половины человечества. Ровно год тому назад его бросила жена – сбежала с каким-то французским дворянчиком, случайно осчастливившим колонию своим посещением. Жена его была сущей мегерой, изводившей его все два года супружества, и потому ему следовало благодарить судьбу после этого события, но душа человеческая непостижима: вместо этого он негодовал и молился о наступлении того дня, когда сможет вызвать на дуэль и убить француза, оказавшего ему воистину величайшую в жизни услугу. Об этой истории мы вспоминаем только для того, чтобы пояснить читателю, что Том Айзард был самым неподходящим советчиком, какого только мог найти Гарри Лэтимер. – Н-да-а, – протянул Лэтимер; в его глазах промелькнуло неприятное воспоминание, но он заставил себя отбросить тревожные мысли. Голос его стал будничным. – Миртль нежданно обнаружила, что не может выйти за человека, сомневающегося в непогрешимости короля Георга[Note24 - Георг III (1738-1820) – король Великобритании в 1760-1811 гг.]. Поэтому она отдает предпочтение красному мундиру, имеющему честь служить его всемилостивейшему величеству. Что ж, сие логично. – Логично! – поперхнулся мистер Айзард. – Слыхано ли, чтобы женщина вела себя логично? Обыкновенный расчет – вот что это такое, Гарри. А коль скоро это так, то не стоит убиваться. Я рад, что ты воспринял все так спокойно. Я ведь писал тебе как-то, что Мендвилл, если ему повезет, может в один прекрасный день стать графом Челфонтским. К его удивлению, Гарри накинулся на него с внезапной яростью: – Что, черт побери, ты хочешь этим сказать? – Боже милосердный! Разве ты говорил не о том же? – Ты думаешь, я подозреваю Миртль в корысти? Что она продает себя за титул? – Можно подумать, такого никогда не бывало от сотворения мира. – С такой женщиной, как Миртль, это невозможно. – Сдается мне, Гарри, у тебя маловато жизненного опыта, – сказал Айзард тоном умудренного старца. – Женщины – это самые… – Буду премного благодарен, если ты обойдешься без обобщений. Не может мистер Томас Айзард быть наставником по части женщин. – Ей-Богу, не может! Уж больно предмет неблагодарный. Хотя пример упомянутого кандидата в наставники весьма поучителен. Появление старого Джулиуса прекратило неприятную дискуссию. Он внес поднос с рюмками, серебряной бутылью, заключавшей в себе изумительный пунш, приготовленный из рома, ананаса и лимонов, серебряною же коробкой с прекрасным табаком и парой трубок. Пока слуга наливал пунш, друзья молчали, а после его ухода спор на щекотливую тему не возобновлялся. Существовали более неотложные вопросы. – Раз мне теперь не понадобится представитель на совещании, Том, ты можешь отдать мне письмо. – Охотно, – сказал Том и вытащил пакет из кармана. – Ей-Богу, если бы ты не вернулся и мне пришлось идти на это собрание вместо тебя, я не стал бы на нем засиживаться. Я бы поднял всю партию Сыновей Свободы и помчался вызволять тебя из Фэргроува. – Я был уверен, что на тебя можно положиться, – с улыбкой сказал Гарри. – Думая меня схватить, они сами не ведали, чей гнев на себя навлекают. Часы в ореховом футляре пробили шесть. Мистер Лэтимер вскочил на ноги. – Я должен идти. Шесть – это назначенный час. Я ненадолго – оставайся на ужин. Выкури пока трубочку. Он уже приблизился к дверям, когда Том его окликнул. – Берегись, Гарри. Не выходи без оружия. Голову даю на отсечение – после всего, что случилось, они начнут за тобой следить. Ты стал опасным человеком. Глава VIII. Треклятый адвокат Дом Генри Лоренса стоял всего в нескольких шагах от дома Лэтимера. В нем и собрался чрезвычайный следственный комитет, чтобы выслушать доклад, обещанный Лэтимером. Не тратя времени попусту, они тут же приступили к делу. Лэтимер ясно и лаконично изложил то, что разведал утром у губернатора. Склонный к драматическим эффектам, он оставил наиболее сенсационное известие под конец и начал рассказ с сообщения о связи, поддерживаемой лордом Уильямом с сельскими тори. И сразу прозвучала первая нота назревающих разногласий. – У меня сложилось впечатление, джентльмены, – сказал Лэтимер, заканчивая первую часть своего повествования, – что лорд Уильям относится к нам непредвзято… Его бесцеремонно перебил старший Ратледж. Обращаясь к Лоренсу, председательствующему на заседании, он сказал своим обычным, лишенным выражения голосом: – Я полагаю, это не имеет отношения к нашей проблеме. Личные впечатления мистера Лэтимера не могут служить для нас доказательствами. Так говорил адвокат, но те, кто адвокатами не являлись, немедленно возмутились. – Придержите свой язык, Джон Ратледж, – выпалил Гедсден, – то, что думаете вы о том, что думает Лэтимер, – тем более не доказательство. Над Ратледжем посмеялись, что, впрочем, никак на нем внешне не отразилось. Когда смех прекратился, полковник Лоренс – во время войны против индейцев чероки он служил заместителем командира в полку Миддлтона – выразил мнение, что мистер Лэтимер может продолжить. – Если бы в мою задачу входило представить вам подробный отчет обо всех словах, произнесенных лордом Уильямом и мною, то для возражения мистера Ратледжа имелись бы некоторые основания. Но поскольку я целиком полагаюсь на свою память, оно бессмысленно. – Бессмысленно, – эхом отозвался Ратледж. И хотя он постарался произнести это нейтральным тоном, в нем все-таки слышалась издевка. – Бессмысленно – потому что впечатления в данном случае не менее надежны, чем память, а может статься, и надежнее. Переждав, пока смолкнет гул одобрения, Лэтимер продолжал. Его речь сводилась к уверению, что лорд Уильям – недаром он связал себя с колонией родственными узами – искренне желает пойти на мировую и будет всерьез этому способствовать. Одновременно он ведет не менее серьезные приготовления и на случай нежелательного развития событий, дабы не оказаться захваченным врасплох. – Что ни говори, – снова вставил замечание Ратледж, – а факт остается фактом: он поддерживает активную связь со сторонниками короля на периферии и приказывает им вооружаться. Лорд Уильям, похоже, пытается сидеть между двух стульев. Полковник Лоренс поднялся и начал миролюбиво, как бы рассуждая вслух: – А разве все мы не делаем того же? Разве мы, в силу необходимости, не вынуждены поступать точно так же? Кто поручится, что Америка поддержит столкновение с королевскими офицерами, пускай даже такое столкновение необходимо для самого существования колонии? Как легко было предвидеть, прозвучал безапелляционный задиристый ответ Гедсдена: – То, что необходимо для самого существования колонии, должно быть сделано! В этом случае последствия не имеют значения. Драйтон разразился афоризмом: – Худшее из действий – бездействие из боязни худшего. – Может быть, вы и правы, – печально согласился Лоренс. – Будущее покажет. Мы же имеем дело с настоящим. Добродушный мистер Пинкни постучал карандашом по столу. – Мы отклоняемся, господа. Когда мы представим Провинциальному конгрессу результаты расследования мистера Лэтимера, перед ним встанет единственный вопрос. Мы еще не дослушали сообщение мистера Лэтимера о том, что требует более срочного решения – об утечке информации. – И он кивнул Лэтимеру. – Здесь мне исключительно повезло. – Лэтимер рассказал им о списке, показанном губернатором. – Список составлен почерком, который оказался мне знаком. Почерком Габриэля Фезерстона. Это заявление вызвало в каждом из них бурю чувств. Однако не все спешили проявлять свое негодование. Фезерстон знал подходы к людями и где лестью, а где другими способами снискал благосклонность некоторых лидеров Колониальной партии. Несколько раз ему оказывали покровительство Ратледж и полковник Лоренс, поэтому оба они хотели повременить с выводами и сначала подробно расспросить обвинителя, однако их опередил Гедсден. – Это требует от нас действий, – вскричал он, рывком поднявшись с места, едва Лэтимер закончил. – Тотчас же арестовать предателя! Чтобы другим было неповадно! – На каком основании, сэр? – спросил полковник Лоренс. Этот человек умеренных взглядов давно был на ножах с непреклонным Гедсденом. Его вопрос взбесил республиканца. – О Господи, основания! Вам мало оснований? – Да, конечно, для нас предостаточно. Но я имею в виду обвинение, которое ему предъявят при аресте. Какое преступление он совершил? Я негодую не меньше, чем мистер Гедсден, но мы должны соблюдать букву закона. – К дьяволу закон! – прорычал Гедсден. – Это предатель. Ради нашей же безопасности мы должны от него избавиться. Вы как будто не расслышали? Или не поняли? По милости этого подлеца нескольким из нас грозит виселица! И вы еще болтаете о законе! Какой его букве вы следовали в деле Чини? Какой закон намеревались соблюдать в деле Кекленда, если бы его удалось поймать? А они оба – просто ягнята по сравнению с этим койотом. Ответил Пинкни: – Кекленд дезертировал из Провинциальной милиции. Формально в этом случае было совершено преступление, за которое мы могли привлечь его к суду. Фезерстон, к несчастью для нас, не сделал ничего такого, что по конституции давало бы нам право хотя бы изгнать его из конгресса, не говоря уже о законном суде. – Вы будете рассуждать о конституции и законах, пока нас всех не уничтожат. Вы только и делаете, что сутки напролет предаетесь размышлениям, а тем временем другая сторона вооружается, чтобы нас сокрушить. Гедсден перевел дух, собираясь с силами для новой словесной атаки, способной склонить чашу весов в его пользу, однако Ратледж предупредил этот взрыв. Всегда и во всем педантичный, он добросовестно адресовался к председателю. – Сэр, такой яростный напор в деле, требующем спокойного обсуждения, неприемлем. – Он говорил с ледяной интонацией. – Необходимо пресекать ведение спора в подобном стиле. – Обсуждайте, пресекайте и идите к дьяволу, – обиделся Гедсден и с шумом уселся. Ратледж невозмутимо продолжал: – Прежде чем мы сможем признать вину Фезерстона установленной, требуется обсудить один-два пункта. В настоящий момент обвинение основано на показаниях единственного свидетеля, а его показания, в свою очередь, основаны только на том, что он узнал почерк! Те из вас, кто имеет опыт судебных расследований, хорошо знают, что нет доказательства более ненадежного, чем сравнение почерка. Сходство или несходство почерка чрезвычайно обманчиво. Его аргументы, однако, производили на слушателей меньшее впечатление, чем рассудительная манера, в которой он их излагал. В этом и состояло искусство опытного адвоката. Он никогда не говорил напыщенно и редко прибегал к патетике. Он импонировал аудитории своими спокойными, трезвыми призывами к разуму и здравому смыслу. Даже Гедсден, за минуту до этого такой нетерпеливый, внимал Ратледжу молча. – Мистер Лэтимер сказал нам, – продолжал Ратледж, – что он узнал почерк Фезерстона, когда губернатор показал ему перечень имен. Мне думается, что в действительности, – и он перевел спокойные, навыкате глаза на обвинителя, – это не что иное, как выражение личного мнения мистера Лэтимера. И, полагаю, не может быть ничем более. Лэтимер вопросительно посмотрел на Лоренса, тот кивнул. – И тем не менее, – подражая манере Ратледжа, холодно произнес Лэтимер, – это не просто мнение, это неоспоримый факт. Я знаком с почерком Фезерстона гораздо ближе, чем полагает мистер Ратледж. У меня была возможность с детства изучить его так же хорошо, как свой собственный, – и он обстоятельно поведал им о том, что читателю уже известно. – Вам нечего на это возразить! – бросил Ратледжу Гедсден. Ответ юриста на эту реплику был полон достоинства. – Я озабочен исключительно тем, чтобы не осудить невиновного, человека, многие месяцы бывшего нашим коллегой. Я не преследую иных целей, и мне жаль, что приходится специально это подчеркивать. – В его словах не было ни тени запальчивости или обиды. – Даже теперь, после исчерпывающего объяснения, которое оправдывает мистера Лэтимера и с которого ему следовало бы начинать, я все-таки буду против каких бы то ни было акций до тех пор, пока путем дополнительной проверки мы не получим независимого подтверждения его показаний. Гедсден смешался, ощутив свою неправоту. – Я уже устроил дополнительную проверку и получил независимое подтверждение, – заявил Лэтимер. – Вот как? – Темные брови Ратледжа вскинулись. – Можем ли мы узнать, какое именно? Лэтимер с досадой осознал, что теперь ему придется вдаваться в такие подробности, которых он предпочел бы не касаться. – Так ли это необходимо? – спросил он. Ратледж ответил жестко: – Вы безусловно должны предъявить все ваши аргументы, иначе мы не сможем признать достаточность доказательств для столь тяжкого обвинения. Мгновение Лэтимер смотрел на него, затем повернулся к председателю. – Я перестаю понимать, сэр, кого тут обвиняют – меня или Фезерстона? Меня недвусмысленно заставляют защищаться. Гедсден, Драйтон и Молтри протестующе зашумели. Лоренс и Пинкни дружески улыбнулись Лэтимеру. Только оба Ратледжа – ибо младший следовал примеру старшего – остались демонстративно бесстрастными. Они предпочитали иметь дело с доказательствами, а не с эмоциями. – Прежде, чем я продолжу, сэр, – снова начал Лэтимер, – предлагаю вам привести меня к присяге. – Мистер Лэтимер! – укоризненно воскликнул председатель, – ваша честность не вызывает сомнений. Нам будет достаточно вашего слова. – Одобрительный гул пробежал вокруг стола. – Но будет ли его достаточно для джентльмена, который сам себя назначил адвокатом предателя? – Точно! – сказал Гедсден. – Он верно назвал вас, ей-ей! Но невозмутимый Джон Ратледж не стал вступать в перебранку. – Вполне достаточно, мистер Лэтимер. Вы назвали меня адвокатом предателя. Я принимаю эту должность без стыда. Правосудие обязано строго следовать принципам справедливости, а один из них гласит, что отсутствующего должен кто-то представлять. Для вас я сделал бы то же самое, сэр. – Вряд ли в этом возникнет надобность, – резко ответил Лэтимер. – Однако вернемся к делу. То, что этот список был составлен Фезерстоном, признал пусть не сам губернатор, но его конюший, капитан Мендвилл, который, собственно, и заслал к нам Фезерстона в качестве своего лазутчика. Фезерстон докладывал ему о наших совещаниях и доносил обо всех действиях. Практически такого же признания я добился и от сэра Эндрю Кэри, который сыграл во всей этой истории вполне определенную роль. Он тоже склонял Фезерстона к тому, чтобы затесаться в наши ряды. – Сэр Эндрю Кэри? – удивился Лоренс. – Он-то как здесь оказался? – Лучше я буду до конца откровенен, хотя вы и упрекнете меня в неосмотрительности. – И Лэтимер рассказал о своем визите в Фэргроув. Над гостиной повисла тишина. Выждав несколько мгновений, не появятся ли новые вопросы, Лэтимер вернулся на свое место. Тогда только Ратледж заговорил. – Несмотря на проявленную мистером Лэтимером энергию, я с сожалением вынужден осудить его за недостаток осторожности. Позволить противной стороне узнать раньше времени о разоблачении Фезерстона было серьезной ошибкой. Семь пар глаз повернулись к нему; все неодобрительно ждали дальнейших разъяснений. Однако он, судя по всему, не собирался ничего добавлять, и Молтри вступился за Гарри Лэтимера. – Джон, вы брюзга, на вас не угодишь! – Признаться, я не рассчитывал получить выговор от кого-либо из присутствующих, – хмуро заметил Лэтимер. – Присутствующие, мистер Лэтимер, очень далеки от того, чтобы вам выговаривать, – заверил его полковник Лоренс. – Что означает выговор мне, сэр, – констатировал Ратледж. – А все оттого, что присутствующие не вполне понимают ни опрометчивости поступка мистера Лэтимера, ни вреда, который он принес. Позволю себе пояснить. Во-первых, то, каким способом мистер Лэтимер исполнил свое поручение, уже достойно порицания. Он обязан был испросить нашего согласия на визит к губернатору, когда решил узнать его намерения и попытаться раскрыть источник утечки информации. Во-вторых, очевидно, что он не имел права делать что-нибудь на собственный страх и риск до тех пор, пока не представит собранию свой доклад. И уже задача собрания – определить, какие шаги следует предпринять, чтобы получить подтверждение этого доклада. Молтри быстро перебил: – Какие шаги лучше предпринятых мистером Лэтимером мог изобрести комитет? – Дело вовсе не в этом, – терпеливо отвечал Ратледж. – Это не ответ, – поддел его Гедсден. – Но ответ не вызывает у меня ровным счетом никаких затруднений. Существуют различные способы заставить агента выдать себя. Один из них – и я бы рекомендовал этот метод – заключается в снабжении его ложной информацией о каких-нибудь наших замыслах. Если противоположная сторона действует в соответствии с этой информацией, то совершенно ясно, от кого она получена. Такой метод обладал бы всеми преимуществами метода, примененного мистером Лэтимером, но был бы лишен всех его недостатков. – И что это за недостатки? – недовольно поинтересовался Молтри. Ратледж обвел сидящих за столом удивленным взглядом. – Возможно ли, чтобы это не было очевидно каждому из присутствующих, как очевидно мне. Когда организация типа нашей обнаруживает в своих рядах шпиона, имеется два пути. Либо шпион используется для передачи противнику ложной информации, рассчитанной на то, чтобы усыпить его бдительность и вообще ввести в заблуждение относительно замыслов, которые желательно скрыть, либо шпиона немедленно устраняют. Весьма возможно, что мистер Лэтимер своей неоправданной самостоятельностью отрезал нам оба этих пути. Лица сидящих помрачнели. Враждебность к Ратледжу по мере проникновения в их умы его доводов уступала место недовольству собой. Лэтимер с досадой почувствовал, что краска заливает его щеки. Едва ли Ратледжу было необходимо продолжать разъяснения, но адвокат был беспощаден. – То, что мы уже не сможем использовать шпиона в наших целях – бесспорно, поскольку мистер Лэтимер объявил противнику, что раскусил его. Но он, весьма вероятно, теперь еще и сбежит, чтобы вредить нам другим способом. Причина – та же. Гедсден поднялся и, выдержав секундную паузу, сказал: – Тогда, честное слово, я должен исключить такую вероятность. Но Ратледж остановил его. – Минутку, полковник! На сегодня достаточно скоропалительных решений. Дайте нам, ради Бога, хоть что-то предусмотреть. – И пока вы будете предусматривать, – воскликнул Лэтимер, тоже вставая, – вы дадите бежать этому подлецу и тем самым добьетесь, чтобы я в полной мере заслужил ваше порицание. – Только охватившая его обида заставила Лэтимера приписать Ратледжу столь чуждые характеру этого достойного джентльмена побуждения. Обвинение в нечестной игре, брошенное человеку, который ради дела порой не щадил ни себя, ни других, лишила Лэтимера части симпатий собравшихся. Но Ратледж только улыбнулся своей проницательной улыбкой. Подобно Антонию, он хранил гнев в себе, как огниво хранит огонь. – Мистер Лэтимер совершает одно безрассудство за другим. Прежде чем предпринимать что-либо против Фезерстона, собрание должно решить, что именно и с какой целью следует предпринимать, – сказал он. – На этот счет у меня нет никаких сомнений, – заверил его Гедсден. Ратледж посмотрел на него строго. – Тем больше оснований, чтобы не торопиться. – И поскольку остальные, постепенно склонившиеся на сторону этого властного человека, поддержали Ратледжа, Кристофер Гедсден, бормоча ругательства, занял свое место. Лэтимер, вконец раздосадованный таким поворотом, вынужден был последовать его примеру. – Но мистер Лэтимер проявил легкомыслие еще кое в чем. Хотелось бы выслушать его объяснения и по другому вопросу, – невозмутимо заявил Ратледж. – Разве вы еще не разделались со мной? – вскричал Лэтимер. – К несчастью – в интересах дела, за которое мы все болеем – еще нет. – Господи, дай мне терпение, – устало сказал Лэтимер и откинулся на спинку стула. Ратледж безжалостно продолжал: – Мистер Лэтимер сам рассказал нам о серьезной опасности ареста, которой он подвергался в Фэргроуве. Невозможно, чтобы он не подумал об этом заранее. – Я не мог предвидеть, что там окажется капитан Мендвилл, – защищался Лэтимер. – Этого и не надо было предвидеть. Сэр Эндрю Кэри – человек решительный и непреклонный. Риск и без Мендвилла был велик, и мистер Лэтимер обязан был это знать. – Ну, хорошо! Я рискнул, – ответил Лэтимер. И добавил язвительно: – Вы, видно, на это не способны. – Я никогда не рискую тем, чем не имею права рисковать, – беззлобно парировал Ратледж. – Вы тоже не имели права рисковать в данном случае. Если бы вас там задержали, если бы вы исчезли – что тогда? – Считаю этот допрос неуместным. Может быть, вы избавите от него? – Все, что я хочу знать, это – как, по-вашему, нам следовало поступить в таком случае? Не услышав вашего доклада, мы ничего бы не узнали о результатах расследования. И Фезерстон преспокойно продолжал бы за нами шпионить. Теперь уже Лэтимер разозлился не на шутку и, как он ни старался, ему не удавалось это скрыть. Он прыжком вскочил на ноги. – Сэр, – обратился он к председателю, – не припомню, встречал ли я прежде хоть одного законника и болтуна с таким ослиным самомнением. Мистер Ратледж кидается от вывода к выводу с безрассудством, намного превышающим то, в котором обвиняет меня. Позвольте мне сообщить, сэр, что на случай опасности, о которой он битый час толкует, я принял свои меры. Я оставил письменный отчет обо всем, что узнал от лорда Уильяма. Если бы я не вернулся домой к шести вечера, этот отчет лежал бы здесь, перед вами, и вы не потеряли бы ни крупицы информации о моем расследовании. Исчерпывающий ответ и горячность Лэтимера вновь склонили всех на его сторону. Это читалось на лицах джентльменов, и Лэтимер бросился закреплять свое пока еще зыбкое, но все же преимущество. – Удовлетворяет ли мой ответ достопочтенного мистера Ратледжа? Признает ли он, что это ему, а не мне не хватает предусмотрительности? Я жду признания и готов принять его вместо извинения. – А кому вы оставили отчет? – как ни в чем не бывало, спросил Ратледж. С его стороны это было смело, учитывая смену настроения собрания. Вопрос снова вызвал ропот всеобщего неодобрения. Но он поколебал Ратледжа не больше, чем легкий ветерок колеблет дуб. – Это важно знать, – настаивал он. – Боже мой! Что вы еще подразумеваете? Вы сомневаетесь в моих словах? – Бледный от бешенства Лэтимер наклонился к нему через стол. Но Ратледж был по-прежнему холоден и тверд, как алмаз. – Я ничего не подразумеваю. Я спрашиваю. – Гарри, да ответь ты ему, ради Бога, – бросил Молтри. И Гарри ответил: – Я оставил его моему другу Тому Айзарду, который дожидался меня из Фэргроува в моем собственном доме. Этого достаточно, или я должен притащить сюда Тома Айзарда, чтобы он подтвердил мои слова? – Нет нужды втягивать в это мистера Айзарда, – сказал Ратледж. – Мы все верим вам, мистер Лэтимер. – Премного благодарен. – Но могу я спросить вас, почему вы предпочли мистера Айзарда кому-либо из нас? – Потому что я не хотел терять времени на поиски кого-либо из вас. Мистер Айзард – мой друг, и он оказался под рукой. Кроме присутствующих здесь, он единственный человек, знавший о моем приезде в Чарлстон. – Ладно, допустим, это мелочь. Но когда люди идут той дорогой, какой идем мы, даже пустяк может многое значить. Необходимо исключить всякий риск. – Я не знаю, какого черта я должен опять оправдываться, сэр, – ответил ему Лэтимер, – но напрашивается вывод, что избегать риска – главная забота вашей жизни. Не думаете ли вы, что вообще все люди созданы по тому же образцу? Некоторые из нас еще не утратили смелости и способны действовать, а не только молоть языком. И это прекрасно, иначе бы жизнь остановилась. Поверьте мне, сэр, совсем без риска ни в одном настоящем деле не обойтись. – Вы можете рисковать собой сколько угодно, мистер Лэтимер. Не сомневаюсь, что вы так и поступаете. Но вы не должны рисковать другими и нашим общим делом. – И он прибавил со значением: – Мистер Айзард – брат леди Кемпбелл. Глаза Лэтимера вспыхнули. – Он – из Сыновей Свободы. – Как и Фезерстон. – Мистер Ратледж, вы заходите слишком далеко. Я, кажется, сказал, что Том Айзард – мой друг. – Я понял вас, сэр. Но это, к сожалению, не распространяется на его родственников. Я не имею оснований предполагать, что мистер Айзард склонен к предательству, и упомянул Фезерстона, только чтобы показать, что нельзя было слишком полагаться на факт принадлежности Айзарда к Сыновьям Свободы, а следовало помнить, что он постоянно видится со своей сестрой, леди Уильям – очень умной и предприимчивой женщиной; что он постоянно бывает в губернаторской резиденции; что у него привычки повесы, он любит развлекаться и неосмотрителен в своих поступках. Если такой человек хотя бы в самой малой степени осведомлен о нашем секретном деле… – Закончить ему не удалось. – С меня довольно, сэр, – перебил его Лэтимер. – Я терпел, пока вы порочили мою репутацию, но будь я проклят, если стану выслушивать, как вы порочите моих друзей. Во всяком случае, не здесь, где вы прикрываете свою наглость заботой о государстве. – Мистер Лэтимер! Мистер Лэтимер! – воззвал к нему председатель, но напрасно – Лэтимера уже нельзя было удержать. – Если у вас есть что еще сказать о Томе Айзарде, вы можете сделать это где-нибудь в другом месте, где я смогу отдубасить вас, если вы отзоветесь о нем недостаточно уважительно. При этих словах все повскакали с мест. Один Ратледж продолжал сидеть, защищаясь от ярости Лэтимера своим презрительным спокойствием. Молтри схватил Лэтимера за плечо, но тот сбросил его руку. – Джентльмены, – сказал он, – я покидаю вас. Поскольку я не услышал ни единого слова благодарности, и единственной наградой мне были оскорбления, я оставляю вас продолжать ваши прения без меня. И пока вы и этот напыщенный говорун сидите здесь, толчете воду в ступе и занимаетесь своей гнусной казуистикой, я буду действовать. Пойдем, Гедсден, не будем терять времени, мы знаем, что нам делать. – Клянусь Богом! – ответил смутьян. – Я пойду с вами, – примкнул к ним Драйтон. – Джентльмены! Джентльмены! – закричал им вслед полковник Лоренс, когда они направились к выходу. – Достаточно болтовни, – вот все, что он услышал от Гедсдена, который с этими словами распахнул дверь и вышел. Драйтон молча развел руками и последовал за ним. Гарри Лэтимер уходил последним. Ратледж окликнул его: – Мистер Лэтимер, я вас предупреждаю, что комитет потребует отчета о действиях, которые вы сейчас замышляете. – Я представлю его вместе со всеми Сыновьями Свободы, – ответил Лэтимер уже с порога. – Мистер Лэтимер! Убедительно прошу, вернитесь и выслушайте нас! – кричал вдогонку Лоренс. – Пропади все пропадом! – сказал Лэтимер и хлопнул дверью. Глава IX. Расправа С моря задувал вечерний бриз; шумела, накатываясь на сушу, приливная волна. Теплый, но влажный ветер немного охладил разгоряченный лоб Лэтимера. В последние насколько минут будто что-то ослепило его. Гарри задумался; ему пришло в голову, что идти в этот час на поиски Фезерстона попросту бессмысленно – разумеется, Мендвилл давно уже его предупредил. Определенно – если только вообще существует что-то определенное в этом ненадежном мире – предатель уже вне досягаемости и недоступен возмездию. Абсолютно ясно, зачем Ратледж хотел удержать Лэтимера и Гедсдена от насилия. Но по той же причине безопасность Фезерстона должна заботить и губернатора. Если Сыновья Свободы сообща расправятся с негодяем, лорд Уильям окажется перед необходимостью защищаться и сам потребует правосудия. При этом ему будет доподлинно известно, что прямо или косвенно в гибели агента виновен Гарри Лэтимер, и губернатору придется выбирать: либо совершенно лишиться всякого авторитета, либо покарать преступника. И если, ради утверждения власти своего августейшего повелителя, он выберет последнее, то, вероятнее всего, начнутся те самые события, которых обе стороны пока всячески стараются избежать. Американские колонии сейчас могут воспламениться, как солома: довольно одной искры, чтобы пожар восстания распространился по всему континенту. Лэтимер и раньше понимал это и все же остался глух к увещеваниям – не столько из-за возмущения бесцеремонностью адвоката, сколько благодаря уверенности в том, что пугающей Ратледжа расправы не произойдет. Однако, хлопнув дверью, он оказался заодно с крайними республиканцами Гедсденом и Драйтоном, которым было вообще безразлично, ускорится кризис или нет. Лэтимер приблизился к ним и сказал, что Фезерстон, должно быть, давно переправлен в безопасное место, так что не стоит понапрасну терять время. – Может, оно и так, – ответил Гедсден, – но я надеюсь, что нет. В любом случае я на этот вечер собрал своих парней на старом мясном рынке. Я думал, что смогу назвать им шпиона. Теперь пойти должен ты, Гарри – пусть они узнают его имя из первых рук. У Лэтимера пробежал озноб по спине, он вздрогнул. Сначала он решительно отказался, и, если бы не уверенность, что Фезерстон уже бежал, никто не смог бы его переубедить. Но, поскольку такая уверенность была, он в конце концов уступил нажиму. Полчаса Лэтимер, стоя на прилавке мясного рынка, держал речь перед толпой мастеровых и ремесленников – тех, кому Кристофер Гедсден месяцами «читал лекции» под Дубом Свободы у стен своего дома. Лэтимер объявил им, что Фезерстон – предатель, сказал о его бесчестной сделке с королевским правительством и об опасности, нависшей по его милости над двадцатью патриотами. Когда Гедсден подтвердил слова Лэтимера, воинственных «Сыновей Свободы» уже ничто не могло удержать. С устрашающими воплями: «Смерть предетелю! Смерть Фезерстону!» – они хлынули на улицу и отправились вершить самосуд. Около сотни молодых парней двинулись по Брод-стрит, а затем по Кинг-стрит к форту Картрит, по соседству с которым жила сестра Фезерстона. По пути число их росло. К ним присоединялись новые группы людей, взбудораженные призывными выкриками. – Идем, ощиплем Фезерстона и снова оперим! Деготь и Фезерстон! – бесновалась толпа, – Деготь и Фезерстон![Note25 - Игра слов: начало фамилии Featherstone совпадает со словом feather – перо, перья (англ.).] Однако те трое, что были в ответе за разыгравшиеся страсти, остались на мясном рынке. Гедсден, действуй он самостоятельно, непременно встал бы во главе своих молодцов. Лэтимеру тоже представлялось естественным пойти вместе с им же доведенной до неистовства толпой. Но Драйтон, будучи юристом и обладая трезвым умом, удержал друзей. – Пусть зло свершится, – сказал он, – но впутываться в эту историю еще сильнее не советую. Мы только без всякой пользы сунем головы в петлю. Его слова вызвали в Лэтимере легкое раздражение. – Не по душе мне такая сверхосмотрительность, – заметил он. – Нельзя возбудить судебное дело против толпы, – настаивал Драйтон, – но его можно возбудить против индивидуума, который ею руководит. Надо учитывать возможные последствия. – Он прав, – сказал Гедсден, – хотя и рассуждает, как Джон Ратледж. – Который и без того настроен против Лэтимера, – прибавил Драйтон. Лэтимер, считая, что кровожадная толпа все равно прибудет на место слишком поздно и не достигнет своей кровожадной цели, не стал спорить и отправился домой. Большую часть пути его сопровождал Гедсден, живший у бухты неподалеку от него. Лэтимер пришел домой в сравнительно благодушном настроении и сел ужинать. Если бы он мог предугадать дьявольское коварство Мендвилла, то вряд ли смог бы проглотить хотя бы кусок, но он рано успокоился. Не прошло и часа, как в столовую ворвался Том Айзард. Глаза его блуждали, волосы растрепались. – Что случилось? – испугался Лэтимер. – Там творится ад! – задыхался Том. – Это просто озверелые маньяки. Они заполонили улицы. – Пфф-уу! Они не причинят никому вреда. Гнездышко опустело. – Не причинят вреда?! Как бы не так, черт меня побери! Они его уже причинили! – Они схватили Фезерстона?! – вскричал Гарри, побелев лицом. – Схватили?! Да они убили его! Они ворвались в дом и учинили там жуткий погром. Фезерстон сидел за столом вместе с сестрой и шурином. Он не успел даже спрятаться. Они скрутили его и вытащили его наружу, а он визжал, как свинья, когда ее режут. Они сорвали с него всю одежду, он остался совершенно голый. Гнусное дело. Они вымазали его в дегте и обваляли в перьях – почти на глазах у сестры; потом они протащили его, визжащего, по улицам и повесили на суку перед таверной. Боже мой! Его визг так и стоит у меня в ушах! Лэтимер сидел, впившись пальцами в подлокотники, неподвижно глядя в одну точку. Ужас застыл на его посеревшем лице. – Там говорили, что это вы с Гедсденом натравили толпу. – Да-да! – Впрочем, это был не ответ, Лэтимер под конец почти не слушал Тома. Потом он встрепенулся: – Но как толпе удалось схватить его? Куда смотрел Мендвилл? Он что, не предупредил его, или этот болван не внял предупреждению? – Откуда мне знать? Фезерстон, прямо скажем, получил по заслугам. Но тебе не стоило прикладывать к этому руку, Гарри. Теперь нужно срочно позаботиться о себе. – Что? – Гарри вглядывался в лицо друга, пытаясь сообразить, о чем он толкует. Внезапно он насторожился. – Ты думаешь?.. – начал он. – О чем ты? – Проклятье! Именно так! Именно так, Том! Все подстроил этот капитан. Этот дьявол Мендвилл сознательно смолчал и допустил гибель своего агента – чтобы возбудить дело против меня, чтобы привлечь меня к суду! – Ты с ума сошел! – Сошел с ума? А чем еще, по-твоему, все это объяснить? Мендвилл находился в Чарлстоне уже целых два часа, когда я говорил на рынке с Сыновьями Свободы. За это время можно было трижды переправить Фезерстона в безопасное место. Почему его не переправили? Почему? Ответь мне на это! – Но если ты был в этом так убежден, зачем спешил его выдать? – Зачем?.. – Лэтимер недоуменно смотрел на него, не находя ответа. – О! Меня разобрала досада на Ратледжа. Дешевый выпад – лишь бы вышло не по его, лишь бы ему не повиноваться. Да все равно – не я, так Гедсден их бы натравил. Но даю слово, Том, я никогда бы этого не сделал, а сделал бы Гедсден – я бы сам пошел предупредить Фезерстона, если бы почуял ловушку, в которую Мендвилл меня заманил. – Он замолчал, потом тусклым голосом добавил: Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=123416) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Note1 Чарлстон – город на Юго-Восточном побережье Северной Америки. Note2 Тори – первоначально сторонники политической группировки, поддерживающие свергнутую династию Стюартов, затем – консервативный порядок, королевскую власть и государственную церковь. Стремились сохранить существующую политическую систему и выступали против парламентских реформ. В современной Англии – консерваторы. В США так стали называть сторонников британской метрополии в борьбе против независимости американских колоний, но более распространен термин «лоялисты». Note3 Провинциальный конгресс – совещательно-законодательный орган провинции Южная Каролина до образования США. Note4 19 апреля 1775 г. близ городов Конкорд и Лексингтон английские войска понесли значительные потери в бою со стихийно возникшими вооруженными отрядами колонистов. Фактически, сражение положило начало войне за независимость американских колоний Великобритании. Note5 Генри Лоренс (1724-1792) – американский политик. В 1776 г. – вице-президент Южной Каролины, в 1777-1780 гг. – член Континентального конгресса, в 1777-1778 гг. – президент Конгресса. В 1780 г., направляясь на переговоры с Голландией, был захвачен англичанами, затем обменен на генерала Корнуоллиса. Note6 Континентальный конгресс – объединенный совещательно-законодательный орган английских колоний в Северной Америке, впоследствии преобразованный в Конгресс США. В Первом К.к., проходившем в Филадельфии (впоследствии первая столица США) с 5 сентября по 26 октября 1774 г., участвовали представители 12 колоний, к которым на Втором К.к. присоединились представители Джорджии. Note7 Джон Ратледж (1739-1800) – американский политический деятель. В 1774-1775, 1782-1783 гг. – член Континентального конгресса, в 1776-1778 гг. – президент Генеральной ассамблеи Южной Каролины, в 1779-1782 гг. губернатор этого штата. Note8 Акт о гербовом сборе, принятый парламентом Великобританни 22 марта 1765 г., являлся попыткой ввести в Америке прямое налогообложение и вызвал массовые протесты. Отменен 18 марта 1766 г. Note9 Эдвард Ратледж (1749-1800) – американский политик. В 1774-1776 гг. – член Континентального конгресса, в 1798-1800 гг. – губернатор штата Южная Каролина. Один из подписавших Декларацию Независимости (а это сделали не все представители колоний). Note10 памятные записки (фр.). Note11 Уильям Питт Старший (1708-1778) – британский государственный деятель. После начала конфликта метрополии с североамериканскими владениями выступал за гибкие методы управления ими. Note12 Посмотрите, милорд! Букли завиты чуть сильнее обычного… (фр.). Note13 О, милорд, бесподобные волосы… Такая прекрасная прическа… (фр.). Note14 Кристофер Рен (1632-1723) – английский архитектор, математик и астроном, разработал принципы гармонии архитектуры с пейзажем или более ранними городскими постройками. Имеется в виду собор святого Павла в Лондоне (1675-1710). Note15 Согласно праву первородства и закону о майорате, старший сын наследовал всю недвижимость и земли без права отчуждения. Note16 Анна Стюарт (1665-1714) – дочь Якова II, королева Великобритании в 1702-1714 гг. Note17 Если хочешь мира – готовься к войне (лат.). Note18 Кто предупрежден, тот вооружен (лат.). Note19 Карл I Стюарт (1600-1649) – сын Якова I, внук Марии Стюарт, король Великобритании. Потерпел поражение в гражданских войнах 1642-1646 и 1648 гг. Казнен по приговору специально созданного Верховного судебного трибунала, возглавляемого вождем индепендентов Оливером Кромвелем (1599-1658). Note20 Никколо Макиавелли (1469-1527) – государственный секретарь флорентийской Синьории, автор трактата «Государь» (написан в качестве руководства для недалекого и нерешительного Джулиано Медичи), ставшего первым в Европе систематическим изложением теории управления государством. Примером идеального носителя верховной власти автору служил Чезаре Борджа (Цезарь Борджиа). В настоящее время термин «макиавеллизм» имеет тот же негативный смысл, что и пословица «Цель оправдывает средства» (политика, пренебрегающая нормами морали). Note21 Уильям и Мария – Вильгельм III Оранский (1650-1702) женился на дочери свергнутого в 1688 г. Якова II Стюарта, Марии II (1662-1694) и стал английским королем. Упрочил парламентаризм, издал Билль о правах, Акты о трехгодичном парламенте и престолонаследии. Note22 Джордж Вильерс, герцог Бэкингемский (1592-1628) – английский политический деятель, фаворит и министр Якова I и Карла I. Note23 роман английского писателя-сентименталиста Оливера Голдсмита (1728-1774). Note24 Георг III (1738-1820) – король Великобритании в 1760-1811 гг. Note25 Игра слов: начало фамилии Featherstone совпадает со словом feather – перо, перья (англ.).