Укротитель времени Кит Лаумер Лафайет О Лири #1 Кит Ломер Укротитель времени 1 Лафайет О'Лири быстро шел по шуршащей гравием дорожке, которая вела к пансиону мадам Макглинт, и обдумывал планы на вечер: во-первых, быстренько перекусить, затем проверить, как продвигается его эксперимент с пластиками, после этого взглянуть на культуру penicillium notatum NRRL 1249B21, а потом… Мысли его вновь вернулись к увесистому фолианту, который он нес под мышкой. Этой книги профессора Ганса Йозефа Шиммеркопфа по месмеризму ему хватит по крайней мере на неделю, чтобы скрасить вечера. Как только О'Лири ступил на покосившуюся веранду, входная решетчатая дверь с шумом распахнулась, и перед ним выросла квадратная фигура под метр восемьдесят с измочаленной шваброй наперевес. – Мистер О'Лири! Какой дрянью вы заляпали плитку в моей западной комнате третьего класса? – Неужели я оставил свои полимеры на огне, миссис Макглинт? Мне показалось, я их выключил… – Как же, от их паров даже обои поблекли! Не говоря уже о том, сколько электричества набежало! Я занесу это вам в счет, мистер О'Лири! – Но… – А это чтение ночи напролет? Жжете лампочки, как будто они у меня казенные! И другим жильцам постоянно мешаете отдыхать – учитесь бог знает чему по своим нечестивым книжкам. – Она с нескрываемой враждебностью посмотрела на том, который О'Лири держал под мышкой. – Послушайте, миссис Макглинт, – начал О'Лири, наступая на хозяйку, – вчера вечером я обнаружил одну интересную вещь. Я проводил небольшое статистическое исследование, используя шарикоподшипники размером три четверти дюйма, и несколько штук случайно упали. Так вот, все они покатились прямо в северо-западный угол комнаты. – Так вы мне, небось, еще и линолеум попортили! – Я знал, что полы с наклоном, но не замечал, что с таким большим. – Лафайет продолжал наступать на хозяйку. – Поэтому я провел соответствующие измерения. Должен сказать, что наклон от стены до стены составляет пять сантиметров. Да будет вам известно, миссис Макглинт, в жилищном кодексе – статья четыре, раздел девятнадцать – очень четко сказано об опасностях, которые могут возникнуть из-за усадки фундамента. Ну, конечно, это должно быть проверено инспектором, дом признают негодным для проживания, а ваши постояльцы найдут себе другое место. Впрочем, здание можно спасти, закачав в фундамент бетон. Сие, конечно, влетит в копеечку, но все-таки это лучше, чем нарушать закон, не так ли, миссис Макглинт? – Закон? – взвизгнула владелица пансиона. – Жилищный кодекс? Сроду не слыхала такой чепухи… – Вы сами сообщите или мне это сделать? Я знаю, что вы ужасно заняты, устраивая дела всех и каждого, поэтому… – Да нет уж, мистер О'Лири, не беспокойтесь. Миссис Макглинт отступила назад, освобождая проход, и Лафайет вошел в мрачный, пропахший капустой коридор. – Я знаю, вам надо заниматься вашей наукой, поэтому не буду больше задерживать. Она повернулась и, пыхтя, поплыла по коридору. О'Лири облегченно вздохнул и стал подниматься по лестнице. За занавеской, на полке в стенном шкафчике, где раньше хранились швабры и который Лафайет приспособил под кладовку, стояла двухфунтовая банка тянучек, бутылка кетчупа, банка консервированного супа и две банки рыбных консервов. – Вообще-то я не люблю сардины, – признался он себе, разворачивая тянучку. – Жаль, что они не консервируют консомэ о'бер бланк эрмитаж. Придется довольствоваться простым супом из лапши. О'Лири поставил разогреваться кастрюлю с супом, достал пиво из маленького холодильника и вскрыл его. Ожидая, пока согреется суп, Лафайет доел конфету, выпил пиво, потом достал тарелку, налил суп и положил две сардинки на крекер. Приступив к трапезе, О'Лири вновь вернулся к книге. Это был толстый пропыленный том в переплете из поблекшей, когда-то темно-синей, кожи. Тисненые золотом буквы на корешке были едва различимы. Сдув пыль, О'Лири осторожно раскрыл книгу, старый переплет заскрипел. На титульном листе было написано: «Месмеризм, теория и практика, или Нераскрытые загадки древних народов. Сочинение господина профессора, доктора Ганса Йозефа Шиммеркопфа, Доктора богословия, Доктора философии, Доктора литературы, Магистра гуманитарных наук, Бакалавра естественных наук. Адъюнкт-профессора психологических наук и натуральной философии. Гомеопатический институт в Вене, 1888 год». О'Лири быстро перелистал страницы из папиросной бумаги, заполненные мелкими буквами. Похоже, скучная вещь. В конце концов, это единственная в библиотеке книга по гипнотизму, которую он еще не читал. Все равно заняться больше нечем. Лафайет посмотрел в узкое окно: сгущающийся желтый свет уходящего дня наводил тоску. Он мог бы выйти и купить газету, даже погулять по кварталу. Мог бы посидеть в элитном гриль-баре и попить холодного пива. Да мало ли чем мог бы заняться молодой, здоровый, в расцвете счастливой юности чертежник, не обремененный деньгами, чтобы убить вечер в таком городе, как Колби Конерз. Послышался стук костяшками пальцев, и в дверях появился человек с узким лицом, жидкими волосами и щеточкой усов. – Привет, Лейф. Как дела? – сказал он, входя в комнату и потирая руки. На нем была яркая рубашка. Белые подтяжки поддерживали брюки, низко сидящие на костлявых бедрах. – Привет, Спендер, – ответил О'Лири без особого энтузиазма. – Слушай, Лейф, ты не мог бы одолжить мне пятерку до вторника? – Я сам на мели. К тому же ты мне и так должен пятерку. – Э… А что это у тебя за книга? – спросил Спендер, бесцеремонно заглядывая в нее. – Как ты только находишь время, чтобы читать всю эту дребедень? Это, наверное, что-то заумное, да? Ты все-таки какой-то странный, все время как будто учишься. – У этой книги удивительная история, – сказал О'Лири – Станок, на котором она была напечатана, разбили ломом разъяренные крестьяне. Автора схватили и обработали как оборотня по полной программе – серебряная пуля, осиновый кол в сердце. Вот так-то! – Бр-р! – Спендер от ужаса передернулся. – Ты что, хочешь стать оборотнем? – Нет, меня больше интересуют вампиры. Ну, это те, которые превращаются в летучих мышей. – Слушай, Лейф, не шути этим. Я, знаешь, немного суеверен. Зря ты читаешь такие книжки. О'Лири задумчиво посмотрел на собеседника и продолжал: – Все, что мне сейчас нужно, это немного попрактиковаться… – Ну, с тобой все ясно, – сказал Спендер и скрылся за дверью. О'Лири покончил с трапезой и вытянулся на скомканной постели. Все было как и прежде. Подтеки на потолке со вчерашнего дня не изменились. На плафоне молочного цвета, прикрывающем висящую на перекрученном шнуре лампочку в шестьдесят ватт, было то же количество дохлых мух. Куст олеандра все так же без конца скребся об оконную сетку. Лафайет раскрыл наугад Шиммеркопфа и стал просматривать убористый текст. В разделах по гипнотизму он не нашел ничего для себя нового, а вот места, посвященные самовнушению, показались ему интересными: «…это состояние может быть легко вызвано адептом-практиком в искусстве месмерического воздействия (названном впоследствии гипнотизмом) посредством тренированной воли вкупе с концентрацией психических энергий. Совершенное владение этим искусством дает мгновенное облегчение не только при бессоннице, ночных испаринах, ослаблении памяти, дурной желчи, куриной груди, слюнотечении, внутреннем разладе и других недомоганиях плоти и духа, но также одаривает истинной сокровищницей неописуемых наслаждений. Самая простая часть искусства самовнушения заключается в том, что сцены когда-либо испытанного или воображаемого наслаждения, чрезвычайно высоко ценимые некоторыми людьми, погрязшими в нашей ничтожной и монотонной серой обыденности, могут быть легко вызваны, дабы скрасить свободное время и получить удовольствие. Это явление подобно гипнотическому состоянию полуосознанности, в которое иногда впадает спящий человек, наполовину проснувшись, но продолжая осязать образы, явившиеся ему во сне, и в то же время наслаждаясь осознанием их иллюзорности. В таком состоянии человек обретает способность ощущать структуру и детали воображаемого предмета так же остро, как мы можем чувствовать поверхность реальной книги, при этом человек все время осознает различие между опытом галлюцинации и опытом реальности…» О'Лири показалось, что в этом что-то есть. Именно это произошло с ним буквально несколько ночей назад. Он почти почувствовал, как его сознание настроилось на какой-то другой канал экзистенции, будто он появился из полусна на каком-то не своем этаже и шагнул из лифта в странный мир, не полностью другой, но несколько перестроенный, и находился в нем до тех пор, пока возврат сознания не откинул его вновь на знакомый уровень к заляпанным обоям и засевшему в памяти запаху брюссельской капусты, которую когда-то давно варили в пансионе. А вот если бы удалось воздействовать на волю… О'Лири продолжал читать, выискивая конкретные рекомендации. Через три страницы он наткнулся на следующие строки: «…возьмите яркий предмет, например хорошо отполированный драгоценный камень, который может с успехом послужить серьезно изучающему эти страницы для концентрации сил…» Лафайет задумался. У него не то что драгоценных камней – простой стекляшки и то не было. Хотя нет – у него есть перстень. Похоже, это то, что надо. Лафайет попытался снять тяжелую серебряную печатку, украшавшую средний палец левой руки. Но перстень, который он носил не снимая уже много лет, не поддавался – мешал сустав. Впрочем, это совсем необязательно. Можно пристально смотреть на него и не снимая. Лежа на спине в сумрачной комнате, Лафайет разглядывал обои со старинным цветочным узором – они до того выцвели, что стали почти белыми. Это, пожалуй, подходящее место для начала. Надо просто представить, что над тобой огромный высокий потолок бледно-золотистого цвета… О'Лири старался сосредоточиться, шепотом подбадривая себя. Профессор утверждает, что это легко – надо только сфокусировать психические энергии и настроить волю. Лафайет вздохнул и заморгал, блуждая в полумраке взглядом по заляпанному и отнюдь не золотистому потолку. Он встал и пошел к холодильнику за еще одной банкой пива, которое, впрочем, так и не охладилось. Вернувшись, сел на край кровати, которая под его тяжестью заскрипела. Следовало ожидать, что ничего не выйдет. Этот старый профессор Шиммеркопф – просто шарлатан, вот и все. Разве такие восхитительные вещи, описанные стариком в его книге, могли бы остаться незамеченными в течение всех этих лет. О'Лири лежал, высоко подложив подушки. И все-таки было бы здорово, если бы все это получилось. Он изменил бы тогда облик своего жалкого жилища, внушил бы себе, что комната в два раза больше, чем она есть на самом деле, из окна видны башни на фоне неба, а вдали – горы. Да, и обязательно музыка; ведь у него абсолютная память. Он может воспроизвести любой музыкальный отрывок, даже если слышал его всего один раз. Нет, все это чепуха. Спал он на провисшей кровати, тянучки и сардины надоели до чертиков. А с другой стороны – надо же что-то есть? Да и комната, какой бы убогой она ни была, укрывает от дождя и снега, а в холодную погоду можно включить радиатор, который хоть и издает какие-то булькающие и свистящие звуки, но тем не менее делает температуру в комнате вполне терпимой. Мебель тоже не ахти какая, но его устраивает. Кровать есть, есть стол, сколоченный из ящиков из-под апельсинов и выкрашенный белой краской, кухонный шкафчик, овальный тряпичный коврик, который ему отдала мисс Флиндерс из библиотеки. Ах да, есть еще высокий закрытый шкаф в углу. Лафайет еще ни разу не пробовал его открыть. Этот шкаф уже стоял тут, когда О'Лири переехал в пансион. Странно, но он только сейчас подумал об этом. А вот теперь он мог бы открыть его! О'Лири точно знал, что с этим шкафом связано что-то замечательное, но вот что именно – никак не мог вспомнить. Лафайет стоял перед шкафом, разглядывая темную дверцу. Сквозь потрескавшийся лак слабо проглядывало дерево благородных тонов. Замочная скважина была отделана медью. Вокруг нее виднелись царапины. – Так, а где же ключ? Постой, постой… – О'Лири пересек комнату и вошел в тускло освещенную кладовку. Он вытащил большой ящик, встал на него и, открыв люк в потолке, выбрался на чердак. Сквозь запыленное окно с трудом проникали лучи заходящего солнца, освещавшие старый коврик на полу и торчавшие изо всех углов окованные медью сундуки. Лафайет попробовал приподнять крышки – все сундуки были закрыты. Он вспомнил, что пришел сюда за ключами, и вскоре нашел их за дверью, на гвозде. О'Лири снял ключи и направился к люку. А собственно, почему бы не воспользоваться лестницей? Ориентируясь по слабо видневшимся белым перилам, Лафайет спустился вниз и прошел по коридору до своей комнаты. Створчатые окна, доходившие до пола, были открыты. Свежий ветерок вздымал белые шторы, тускло просвечивающие на солнце. За ними открывался вид на широкую лужайку, благородные деревья и куда-то ведущую дорожку. Нет, он все-таки должен отпереть этот шкаф и посмотреть, что там внутри. Лафайет выбрал ключ – большой, медный – и попробовал вставить его в замочную скважину. Слишком велик. Взял другой – тоже большой. Оставался еще один – длинный тонкий ключ из чугуна. Увы, и этот тоже не подошел. Вдруг за этим последним ключом О'Лири обнаружил еще несколько штук, которые вначале не заметил. Он начал по очереди пробовать их – ни один не подходил. Он снова внимательно посмотрел на замочную скважину – темное дерево вокруг нее было покрыто следами неудавшихся попыток. Он непременно должен открыть этот шкаф! Внутри, разложенные по полкам, его ожидают сокровища, диковинные вещи. Лафайет взял последний ключ, и тот… свободно вошел в скважину. Осторожно повернув его, он услышал слабый щелчок. Сердце бешено колотилось, разрывая наступившую тишину. Дверца шкафа, слабо мерцая, стала постепенно исчезать. Наконец осталась одна замочная скважина. Он пытался удержать хоть это… – Мистер О'Лири, сию же минуту откройте дверь! – Голос миссис Макглинт, словно топор, разрубил видение. Лафайет выпрямился; в голове гудело. Он все еще пытался удержать то, что почти ухватил, а теперь потерял уже навсегда. В дверь так колотили, что она была готова соскочить с петель. – Немедленно откройте, слышите? До Лафайета доносились голоса и топот жильцов из соседних номеров. Он дотянулся до шнурка выключателя, зажег верхний свет, подошел к двери и резко ее распахнул. Перед ним, дрожа жаждой мести, возвышалась громада миссис Макглинт. – Я слышала голоса и должна знать, с кем вы шептались в темноте, – завизжала она. – Я слышала, как заскрипела кровать, а потом все стихло. Выпалив это, миссис Макглинт просунула голову в дверь и, оттесняя Лафайета, стала рыскать глазами по комнате. – Ну, ладно, куда вы ее спрятали? Лафайет увидел в коридоре Спендера из соседнего номера и миссис Поттс в халате и бигудях. Все сгорали от нетерпения, пытаясь обнаружить хотя бы малейший признак источника переполоха. – Кого спрятал? – О'Лири ойкнул, когда хозяйка мимоходом задела его своим могучим локтем по ребрам. Окончательно оттеснив его животом, миссис Макглинт подскочила к кровати на тонких ножках, нагнулась, кого-то выглядывая там, потом резким движением рванула занавеску, отгораживающую кровать. Бросив укоризненный взгляд на О'Лири, миссис Макглинт поспешила к окну и стала нащупывать крючок, державший оконную сетку. – Он ее выпустил через окно! – сказала она, тяжело дыша и резко поворачиваясь лицом к Лафайету. – А сам, раз – встал и пошел, как ни в чем не бывало. – Кого вы тут ищете? Сетку эту уже сто лет не открывали… – Вы прекрасно знаете, молодой человек, что я сдаю комнаты и на ночь, и на год… – Ну, Лейф, так ты, оказывается, сюда баб водишь? – перебил хозяйку Спендер, протискиваясь в комнату. – Баб? – Лафайет усмехнулся. – Нет тут никаких женщин, да и вообще никого нет. – Ладно! – Миссис Макглинт еще раз окинула взглядом комнату. Лицо ее подергивалось от возбуждения. – Любой на моем месте подумал бы то же самое, – объявила она, решительно тряхнув всеми своими подбородками, – и никто меня не осудит за это! Первой удалилась, шмыгая носом, миссис Поттс. Спендер заржал и медленно последовал за ней. Проходя мимо О'Лири, миссис Макглинт даже не взглянула на него. – В приличном доме, – ворчала она, – сидит в темноте, разговаривает сам с собой, один… Лафайет закрыл дверь. Он чувствовал себя опустошенным и обманутым. Ведь он был так близок к тому, чтобы открыть дверцу шкафа и увидеть, что там внутри, – все обещало нечто необыкновенное. О'Лири с сожалением посмотрел на пустое место рядом с дверью, где ему пригрезился таинственный шкаф. Лафайету помешали воплотить до конца профессорские рекомендации по самовнушению, но он все, еще ощущал в себе огромную силу, способную вызвать видение. «Ну, если миссис Макглинт снова не ворвется в самый неподходящий момент… А эти сундуки наверху!» – вспомнил О'Лири с неожиданным волнением. Он даже вскочил, но тут же снова сел. Слабая улыбка пробежала по его лицу. Господи, ведь это ему тоже привиделось! Наверху, кроме жалкой каморки старика Дендера, ничего нет. Но ведь все выглядело таким реальным! Это были такие же осязаемые вещи, как и те, что окружают тебя, когда ты бодрствуешь, а может быть, даже более реальные. Но это был всего лишь мираж – элементарное стремление уйти от обыденности, выйти через люк в другой мир. К сожалению, это совсем не просто. А шкаф – просто символ, как и закрытая дверь. Они олицетворяют собой все те неизведанные ощущения жизни, которых ему никогда не удавалось достичь. И вся эта возня с ключами – отражение жизненных разочарований. И все же этот иной мир – тусклый чердак, забитый реликвиями, закрытый шкаф – таил в себе обещание чего-то сказочного и неизведанного, возможного только в волшебном мире, напоенном ароматом приключений. Но этот удивительный мир никак не давался. А реальная жизнь – это нечто совсем другое: это – встать рано утром, весь день вкалывать, вечером подрабатывать, а потом спать. Вот этим, последним, сейчас и надо бы заняться. Лафайет лежал без сна. Из-под двери пробивалась узкая полоска света. Слышались слабые ночные шорохи. Уже, должно быть, далеко за полночь. На сон оставалось часов шесть, а там, чуть забрезжит серый рассвет, надо вставать и бежать в литейный цех. Надо заснуть. Хватит попусту тратить время на видения. О'Лири открыл глаза. На расстоянии одного-двух ярдов он увидел стену – теплую, отливающую красным светом в лучах яркого солнца. О'Лири ясно различал потускневшие, местами потрескавшиеся кирпичи, крошащийся пористый раствор в швах. Часть кирпичей поросла мхом. У подножья стены весело зеленела травка, усеянная какими-то желтыми цветочками размером с нашу незабудку. На лепесток одного из них село маленькое серое насекомое. Оно поводило усиками и заспешило прочь по какому-то важному делу. О'Лири никогда не видел такого жучка, да и таких цветов раньше видеть не приходилось, впрочем, как и такой стены… Куда он попал? Лафайет пытался восстановить в памяти все, что с ним произошло. Так… Сначала он разговаривал с миссис Макглинт, потом читал книгу… Помнил, как в комнату ворвалась хозяйка, потом он лег спать, долго не мог заснуть… Но как же он попал сюда? Да и, собственно, куда – сюда? Неожиданно О'Лири понял, что с ним произошло: он спал – или наполовину спал, а стена и кирпичи с узором мха – великолепный пример гипнотической иллюзии! Усилием воли Лафайет отбросил посторонние мысли. Волнение переполняло его. Главное – это сконцентрироваться, – так говорил профессор. Сконцентрировать психические энергии. Кирпичи становились все зримее и весомее. Лафайет стряхнул блуждающий дымок отвлекающей мысли, устремляя все свое внимание на образ стены, пытаясь удержать его, достроить и поверить в него. Он знал, что бывают живые сны, и, когда они снятся, все кажется реальным. Но этот сон – само совершенство. Лафайет попробовал раздвинуть границы картины. Увидел дорожку из каменных плит, отделявшую его от стены. Плоские камни серо-коричневого цвета местами расслаивались, и их поверхность была усыпана мелкими чешуйками. Камни глубоко вросли в землю, и между ними пробивалась зеленая травка. О'Лири проследил взглядом дорожку, вьющуюся вдоль стены и уходящую в тень гигантских деревьев. Поразительно, как четко мозг формирует детали. Деревья были без единой погрешности – каждая ветвь, веточка и листик, шероховатость коры – все было как в жизни. Если бы у него под рукой был холст, он мог бы нарисовать это… А что, если вместо того, чтобы позволять подсознанию поставлять детали, самому их создавать? Например, поместить между деревьями кусты роз. Он сосредоточился, стараясь представить цветы. Вначале картина не менялась. Затем она начала расплываться, словно вода по промокательной бумаге. Деревья подернулись туманом, превращаясь в сплошную неясную массу. Казалось, туман обволакивает все пространство между ним и едва различимой стеной. В смятении Лафайет пытался ухватиться за ускользающий мираж, напрягая все силы, чтобы сохранить видение. Он снова переключился на кирпичную стену перед собой, которая все уменьшалась, и вот уже остался маленький кусочек кладки не более ярда в диаметре – тонкий и неубедительный. На нем он и сконцентрировал свои силы. Лафайет боролся, шаг за шагом восстанавливая целостность стены. Видимо, эти гипнотические видения очень хрупкие и не выдерживают никакой манипуляции с ними. Теперь вся стена снова была перед ним. Только, странно, – цветы куда-то исчезли. На их месте появился мощенный булыжником тротуар. В стене образовался проем, заколоченный покоробленными некрашеными досками. Побеленная штукатурка над проемом также была заколочена крест-накрест досками, доходящими до неровной линии карниза, четко вырисовывающейся на фоне вечернего неба. Небо же было залито каким-то неестественным синим светом, сквозь который тускло мерцал молодой месяц. «Ну что ж, вполне реалистическая картинка, – подумал Лафайет, – правда, несколько мрачноватая. Надо бы чем-то ее оживить. Например, уютной аптекой с веселыми, залитыми неоновым светом окнами и душевной рекламой какого-нибудь потрясающего слабительного. Или чем-нибудь еще, что может внести нотку оживления». Но теперь он не будет переделывать картину – хватит с него и предыдущей попытки. Он оставит все так, как есть, и будет смотреть, что из этого получится. Лафайет осторожно раздвинул границы видимого. Узкая улочка терялась в темноте, зажатая высокими, нависающими домами. Он отметил отблеск мокрого булыжника, лужу с маслянистыми разводами на поверхности, разбросанный мусор. Оказывается, его подсознанию явно не хватает инстинкта аккуратности. Внезапно что-то резко изменилось. Появилось ощущение разрыва – как будто кто-то плохо склеил концы кинопленки. О'Лири огляделся вокруг, стараясь обнаружить причину этого сбоя, но ничего не увидел. И все-таки он чувствовал, что произошли какие-то неуловимые изменения, явных признаков не было видно, но картина стала более убедительной. Он стряхнул легкое ощущение беспокойства. Видение набирало силу, и, пока оно не исчезло, надо насладиться им сполна. Лафайет видел дом через дорогу – зажатую со всех сторон наполовину деревянную постройку, как и тот, перед которым он стоял. Два окна на первом этаже были сделаны из бутылочных донышек, вставленных в свинцовые полоски. Освещенные изнутри, они переливались янтарным, зеленым и золотым светом. Рядом была низкая широкая дверь на массивных петлях, обитая железом. Над ней на железном стержне в стене висела деревянная вывеска, на которой был грубо нарисован корабль викингов и двуручная секира. Лафайет улыбнулся – для вывески таверны его подсознание воспользовалось рисунком на печатке: секира и дракон. Похоже, что все в этой сцене возвращает его к тому, что он уже видел когда-то или слышал, а может быть, об этом когда-то читал. Вне всякого сомнения, картина была просто потрясающая. Но что же все-таки изменилось? А, вот что, – запахи. Лафайет принюхался – пахнуло плесенью, пролитым вином и отбросами. Его окутал густой, насыщенный дух с примесью запаха лошадиного пота. А как со звуками? О'Лири показалось, что где-то трубили в рог, слышался шум двигателя, скорее всего мотороллера: по такой узкой улочке вряд ли проедет что-нибудь большее. Откуда-то издалека доносились обрывки громких разговоров и, судя по запаху, стук крышек мусорных баков. На самом деле было тихо. Кроме… – тут Лафайет приставил ладонь к уху… Послышался удаляющийся цокот копыт по булыжной мостовой. Где-то звонил колокол – девять раз. Хлопнула дверь. О'Лири услышал негромкое посвистывание и звук тяжелых шагов. «Люди!» – с удивлением подумал Лафайет. А почему бы и нет? Их так же легко вообразить, как и все остальное. Вот было бы интересно встретиться с созданными им самим людьми лицом к липу, вовлечь их в разговор, при этом могут обнаружиться всевозможные скрытые черты его личности. Интересно, они будут думать о себе, что реально существуют? Вспомнят ли они свое прошлое? Неожиданно О'Лири почувствовал, что стоит голыми ногами на холодных булыжниках мостовой. Он взглянул на себя – кроме лиловой в желтую крапинку пижамы, на нем ничего не было. Не самый подходящий наряд для встречи. Можно было бы надеть что-нибудь более уместное для городской улицы. О'Лири закрыл глаза, представляя отличное темно-синее полу-пальто с рукавом реглан, традиционный темно-серый костюм строгого покроя, шляпу – для особого шика, ну и, конечно, трость с серебряным набалдашником – последний штрих к портрету человека, собравшегося на прогулку по городу… Внизу что-то звякнуло. О'Лири оглядел себя. На нем было бордовое бархатное одеяние, замшевые коричневые бриджи, на ногах – доходящие до бедер высокие ботфорты из мягкой глянцевой кожи. Из-за пояса торчала пара пистолетов, украшенных драгоценными камнями. На боку – какая-то вычурной формы шпага с видавшим виды эфесом. Самое удивительное было то, что Лафайет схватился за эфес и наполовину обнажил шпагу. На свету, падавшем из окон напротив, сверкнула сталь клинка. Ба! Это не совсем то, что Лафайет заказывал, да и вид у него был, словно он собрался на бал-маскарад. Похоже, ему предстоит еще не раз удивиться, постигая искусство самовнушения. Из темной улицы справа от О'Лири послышался пронзительный испуганный крик, потом поток ругательств. Словно из-под земли перед ним возник босой человек в поношенном белом трико с отвисшим задом. Он вздрогнул, увидев Лафайета, повернулся и помчался в противоположном направлении. О'Лири в изумлении открыл рот. Человек! Несколько странноватый, но все же… Снова послышались шаги – появился мальчик в деревянных башмаках и кожаном фартуке. На голове у него была шерстяная шапка. Штаны на коленях были изодраны в клочья. Он нес корзину, из которой свешивалась шея ощипанного гуся. Мальчик насвистывал рэгтайм Александра. Паренек быстро прошел мимо О'Лири, даже не взглянув на него. Звуки его шагов и свист стали удаляться. О'Лири усмехнулся. Похоже, он сварганил какую-то средневековую сценку. Единственным анахронизмом оказалась популярная мелодия. Что ж, это даже как-то успокаивает – оказывается, и его подсознание время от времени допускает ляпы. Из окон таверны все громче доносились пение и стук глиняной посуды, тянуло запахами: древесного дыма, восковых свечей, пива и жареной дичи. Он ужасно проголодался – под ложечкой сосало. Тянучек и сардин было явно недостаточно. Теперь послышался какой-то другой звук, сопровождаемый грохотом, как если бы по усыпанному галькой берегу медленно перекатывался валун. Звякнул колокольчик. В поле зрения въехало что-то темное. Подвешенные на передней части фонари отбрасывали длинные бегущие вдоль улицы тени. Из высокой трубы валил дым. Сбоку, где находился массивный поршень громоздкой машины, клубами вырывался пар. Она проехала мимо, глухо стуча по неровным булыжникам своими деревянными колесами, окованными железом. Лафайет успел разглядеть человека с красным лицом, в треуголке, который восседал высоко над котлом, сплошь усеянным заклепками. Паровая машина прогромыхала мимо, мигнув напоследок красным фонарем, болтающимся на задней дверца О'Лири покачал головой – это уже, пожалуй, не из исторической книги. Усмехнувшись, он подтянул ремень. Дверь таверны «Секира и Дракон» широко распахнулась, выбросив сноп света на булыжную мостовую. В дверях, шатаясь, показался толстяк. Он махнул рукой и неверной походкой заковылял по узкой улочке, издавая бессвязные звуки. На Лафайета пахнуло теплом, и перед тем, как захлопнулась дверь, он успел увидеть низкие потолки, мерцающий огонь, начищенную до блеска латунную и медную посуду. До него донеслись громкие голоса и глухой стук пивных кружек, когда их с шумом ставили на дощатые столы. Он продрог и проголодался. А там, внутри, было сытно и тепло, не говоря уже о пиве. В четыре шага Лафайет пересек улицу. На мгновение остановился, надвинул на лоб французскую треуголку, расправил сбившееся у подбородка кружево, затем решительно толкнул дверь и шагнул в подернутое дымкой нутро таверны «Секира и Дракон». 2 Очутившись в теплом, пропахшем дурманящими запахами помещении, О'Лири заморгал от яркого света фонарей, свисавших на крюках, которые были вбиты в деревянные столбы, поддерживающие просевший потолок. Гул голосов смолк, и в наступившей тишине все уставились на вошедшего. Лафайет обвел взглядом таверну. Вдоль одной из стен стоял ряд винных и пивных бочек. Справа от них – огромный камин, над углями которого на вертеле жарились целый поросенок, гусь и полдюжины цыплят. Лафайет потянул носом: запах был просто божественный. Фактура и целостность происходящего поражали абсолютной достоверностью – даже в большей степени, чем об этом писал профессор Шиммеркопф. Представшая перед О'Лири картина воздействовала на все органы чувств – осязание, слух, зрение, обоняние. Его вторжение нисколько ее не нарушило. А собственно говоря, почему оно должно было нарушить? Во сне Лафайет часто проникал сквозь стены. Но на этот раз он знал, что это – сон. Какая-то часть его мозга бодрствовала, наблюдая происходящее. В глубине длинного помещения Лафайет увидел свободное место. Он направился прямо туда, по пути расточая любезные улыбки во все стороны. А те, кому они предназначались, не отрываясь смотрели на Лафайета. Худой человек в залатанном плаще испуганно посторонился, уступая дорогу. Краснощекая толстая женщина, что-то прошептав, начертала в воздухе круг. Лафайет подошел к столу – сидящие за ним резко отпрянули. Он сел, положив рядом шляпу, и огляделся вокруг, ободряюще улыбаясь своим созданиям. – Продолжайте, продолжайте, – сказал он в тишине. – Эй, трактирщик, – обратился Лафайет к замешкавшемуся коротышке с толстой шеей, который топтался за стойкой среди пивных бочонков. – Бутылку самого лучшего из ваших погребов! Пива или вина – безразлично. Трактирщик что-то буркнул; О'Лири переспросил, приставив ладонь к уху: – Что? Погромче, я не расслышал. – Я сказал, что у нас только простое пиво и обычное вино, – пробормотал трактирщик. В его манере говорить было что-то странное… Хотя, напомнил сам себе О'Лири, нельзя ожидать, что все в этом деле с первого раза пойдет как по маслу. – Ну, ладно. Сойдет, – сказал он, непроизвольно пытаясь подражать манере речи трактирщика. Трактирщик шумно сглотнул, нагнулся и резким движением вытащил из кучи на полу большую запыленную бутылку. Как заметил О'Лири, пробираясь к столу, эта куча была облеплена плотным слоем грязи. «Прелестная деталь! – подумал он. – А главное – практично. Если что-то прольется, тут же впитается». В противоположном конце комнаты послышалось бормотание. Здоровенный как бочка мордоворот медленно поднялся и, расправив на свету могучие плечи, двинулся в сторону Лафайета. О'Лири смотрел на медленно приближающуюся колоритную фигуру: рыжие всклоченные волосы, приплюснутый нос, изуродованное ухо, большие пальцы огромных волосатых кулаков просунуты за веревку, служившую поясом. Лафайет отметил полосатые чулки ниже заплатанных бридж, неуклюжие башмаки с большими железными пряжками и не первой свежести рубашку с открытым воротом и просторными рукавами. На бедре болтался привязанный ремнем зачехленный нож длиною в фут. Громила подошел к столу, за которым сидел Лафайет, остановился как вкопанный и с высоты своего роста уставился на О'Лири. – Да че вы, – прорычал он, оглядывая притихшую комнату, – не такой уж он и страшный. Лафайет мог разглядеть лицо громилы: злобные с красными веками глазки, украшенные шрамами давно не бритые скулы, толстые губы со следами былых драк. О'Лири улыбнулся. – Великолепно, – сказал он и, обратившись к трактирщику, весело добавил, – ну, давай живей твое вино. Я бы съел сэндвич с цыпленком и ржаным хлебом. Ужасно проголодался, за обедом съел всего лишь парочку сардин. Лафайет снова приветливо улыбнулся. Сидевшие рядом с ним, сжавшись, со страхом следили за ним. Рыжий, не меняя позы, все еще стоял перед ним. – Присаживайтесь, – пригласил его Лафайет, – как насчет сэндвича? – Ну, я вам говорю – он просто голубой, – зычным голосом подытожил амбал свои наблюдения. Лафайет аж цокнул от восторга и покачал головой. Ну, это уже пошел просто психоанализ. Этот придурок – олицетворение подсознательного символа мужественности – высказал то, что до сих пор подавлялось где-то в глубине его эго, или сверх-я. Скорее всего, это подсознательное и вызывало всякого рода неврозы. И вот теперь, вытащив это наружу, можно встретиться с ним лицом к липу, убедиться в его нелепости и после этого – похоронить навсегда. – Ну, давай, садись, – настойчиво повторил Лафайет. – И объясни мне, что ты этим хотел сказать. – Да ты спятил, – проскрежетал громила, оглядываясь вокруг в поисках одобрения. – Слушайте сюда, – он носит короткие носки. – Ц-ц-ц… – Лафайет с упреком поглядел на рыжего. – Делай, что тебе говорят, – а не то я превращу тебя в толстую бабу. – Че? Брови рыжего детины сердито поползли вверх по низкому лбу, словно гусеницы. Рот его раскрылся, обнажая ряд обломанных зубов. Хозяин обеспокоенно покосился в сторону рыжего, поставил на стол запыленную бутылку и положил рядом жареного цыпленка – прямо на стол, без тарелки. – С вас доллар пятьдесят, – пробурчал он. Лафайет похлопал себя по карману и вытащил знакомый бумажник, с некоторым запозданием вспомнив, что в нем всего один доллар. Гм-м, а почему бы вместо этого одного-единственного не сделать штук пятьдесят? Он представил себе впечатляющий банкнот – хрустящий, зеленый, вселяющий уверенность. А почему, собственно, один банкнот? Почему не представить сразу пачку? И, может, даже кинуть туда несколько сотенных для круглого счета. В принципе он мог бы представить любую сумму. О'Лири даже прищурился, чтобы сосредоточиться… Вдруг послышался какой-то почти беззвучный хлопок – как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лафайет нахмурился. Странное явление – хотя, может быть, для галлюцинации оно и нормальное. О'Лири открыл бумажник, как будто проделывал это тысячу раз, и обнаружил там пачку хрустящих банкнотов. Величественным жестом вытащил одну бумажку: пятьдесят долларов – как и должно было быть. Но вот написание… Водяные знаки на поверхности банкнота выглядели как-то незаконченно – были едва видны. Первая буква была похожа на «О» с маленькой «х» наверху, за ней следовала перевернутая буква «U», потом какая-то загогулина и несколько точек… Постепенно странность исчезла. Казалось, буквы приобрели резкость, как будто попали в фокус видоискателя. Теперь О'Лири видел, что слова стали совершенно четкими. Но вот первая буква… Это была по-прежнему буква «О» с маленькой «х» наверху. Лафайет задумался. Такой буквы, вроде, вообще не существует. Хотя должна быть – ведь он же ее видит. И тут его осенило – он даже улыбнулся. Механизм его воображения, будучи всегда последовательным, изобрел иностранный язык и соответствующий ему, тоже иностранный, алфавит. Естественно, поскольку он изобрел его сам, то может прочитать написанное с помощью воображения. Вероятно, это же относилось и к разговорному языку. Если бы он смог сейчас проснуться и послушать свою речь, то она, скорее всего, показалась бы ему сплошной тарабарщиной. Это как стихи, которые приходят во сне. Их быстренько запишешь, а утром посмотришь – сплошной бред. Но слова на банкноте были достаточно ясны – надпись под знакомым изображением Гранта гласила: «Королевские сокровища Артезии». Правда, Лафайет с некоторым удивлением обнаружил крошечный парик и кружевной воротник. В конце концов, это просто игра в деньги. Но что это значило? Он улыбнулся про себя. А какая разница? Он же не сможет прихватить все это с собой, когда проснется. Лафайет протянул бумажку трактирщику, который стоял рядом, разинув рот. Почесав затылок, тот пробурчал: – У меня нет сдачи, ваша светлость. Как только человек заговорил, О'Лири внимательно прислушался: да, это был странный язык, напоминавший чем-то бруклинское наречие. – Сдачи не надо, – великодушно сказал Лафайет, – вина не жалей; да, и еще – принеси-ка парочку стаканов и вилку с ножом, если можно. Трактирщик поспешно удалился. Рыжий стоял не двигаясь, мрачно уставившись на О'Лири. – Ты там сядь, – обратился снова к нему Лафайет, указав место напротив. – Мне из-за тебя ничего не видно. Громила посмотрел вокруг и, заметив, что находится в центре внимания, выпятил грудь. – Рыжий Бык не настолько пьян, чтобы подчиниться какому-то разряженному франту, – заявил он. – Делай, что тебе говорят, – предупредил О'Лири, сдувая пыль с неровной зеленой бутылки, которую ему принес трактирщик, – или я пришлепну тебя так, что ты уже не возникнешь передо мной. Рыжий заморгал и в замешательстве скривил губы. Сзади подошел хозяин с двумя стеклянными кружками. Бросив взгляд на рыжего, он быстро вытащил пробку из бутылки, плеснул вина в кружку на один-два дюйма и подал ее Лафайету. Тот взял, понюхал: пахло уксусом. Пригубил – слабое и кислое пойло. О'Лири отодвинул кружку. – Неужели нет ничего получше? – Он вдруг замолчал. А если просто взять и представить, забавы ради, что там найдется бутылка редкого марочного вина – ну, скажем, Шато-Лафит-Ротшильд-29 – прямо в этой куче, внизу – под грязными бутылками… Он зажмурил глаза, представляя себе цвет стекла, этикетку, напрягая все свои силы, чтобы она там оказалась. Глаза Лафайета резко раскрылись от неожиданно возникшего мерцания в потоке чего-то неизвестного, что можно было бы принять за течение времени. Странное слабое мерцание в течение нескольких секунд. Это случалось и раньше, когда он пополнял содержимое своего бумажника, и еще раньше – там, на улице. Каждый раз, когда он хотел внести изменения в происходящее, возникало такое колебание света. Нет сомнения, что это маленький дефект в его технике. Впрочем, беспокоиться пока не о чем. – Лучше у нас нет, ваша светлость, – ответил трактирщик. – Посмотри под бутылками, – посоветовал О'Лири. – Нет ли там такой большой, – он начертил в воздухе контур бутылки с бургундским. – Нет у нас таких. – Хм-м, да ты посмотри сначала, – Лафайет откинулся назад и, улыбаясь, обвел взглядом окружающих. Какое же у него все-таки изобретательное подсознание! Самые разные лица вокруг – вытянутые, округлые, старики, молодые женщины – толстые, худые, видавшие виды, благородные. А мужчины – с бородами, гладко выбритые, блондины, брюнеты, лысые. Подошел трактирщик и, держа бутылку в вытянутой руке, ошалело ее разглядывал. Потом поставил на стол и, отступив немного, спросил: – Вы это имели в виду? О'Лири самодовольно кивнул. Трактирщик вытащил пробку. На этот раз из бутылки шел тонкий изысканный запах. Лафайет попробовал вино: аромат был густой, богатый – настоящая симфония летнего солнца и темных погребов. Он с удовлетворением вздохнул. Вино, конечно, может быть, и придумано, но запах был абсолютно настоящим. Рыжий, наблюдавший происходящее с открытым ртом, слегка подался вперед и потянул ноздрями. Он даже высунул толстый язык. Лафайет наполнил наполовину вторую кружку. – Садись и выпей, Рыжий, – сказал он. Здоровяк нерешительно взял кружку, еще раз понюхал и залпом опрокинул содержимое. Улыбка изумления осветила грубые черты. Перекинув ногу через скамейку, он сел и протянул кружку Лафайету. – Жидкость что надо! Я бы еще глотнул этого! – Он с вызовом посмотрел вокруг. Лафайет снова наполнил обе кружки. Сидевший рядом старик с индюшечьей шеей придвинулся ближе, внимательно разглядывая бутылку. – Гарсон! – крикнул Лафайет. – Стаканы на стол! Стаканы были тут же поданы. Он наполнил один из них и передал его старику. Тот сначала осторожно пригубил, замер в изумлении, а потом залпом выпил все. Обнажив беззубые десны, старик улыбнулся. – Эх, – прокудахтал он, – такого вина мы не видели с тех пор, как умер старый король. Круглолицая женщина в накрахмаленном головном уборе с оторванным углом так взглянула на старика, что тот сразу же замолк, и протянула оловянную кружку. Лафайет налил. – Выпьем все, – пригласил он. Глиняные кружки, бутылки с отбитым верхом, медные кружки – все сгрудилось вокруг Лафайета. Он разливал вино, при этом не забывая себя, и то и дело прикладывался к кружке. Это превзошло все ожидания. – Давайте споем, – предложил О'Лири. Веселые голоса стали выводить «Старого Мак-Дональда». Слова несколько отличались от тех, к которым он привык, но Лафайет быстро приладился, добавив к общему нестройному хору свой мягкий баритон. Кто-то тронул его сзади за шею. Пышущая здоровьем девица в кружевной блузке, плотно облегающей полногрудую фигуру, слегка покусывала его ухо. Ее крестьянская юбка уже скользила по коленям О'Лири. В нос ударил исходящий от нее запах, – потянуло козлом. Лафайет фыркнул и повернулся, чтобы получше ее разглядеть. Это была довольно миловидная особа с красными щечками и кокетливо вздернутым носиком, волосами цвета спелой пшеницы и пухлыми губками, но, похоже, никто ей ни разу не говорил о существовании мыла. Это можно поправить. Лафайет сосредоточился, пытаясь вспомнить запах духов, которые он нюхал однажды в магазине прямо перед закрытием. Тогда, в спешке, он нечаянно разбил флакончик… О'Лири опять почувствовал знакомый щелчок. Осторожно принюхался. Ничего. Еще – и он ощутил легкий аромат мыла «Айвори», третий раз – и теперь уже в ноздри проник запах «Шанели N22». Лафайет улыбнулся девушке. Та ответила ему тем же, явно не заметив ничего необычного. Стаканов становилось все больше. Лафайет заставил себя переключить внимание с мягких зовущих губ на вино и стал снова его разливать, время от времени прерываясь, чтобы сделать глоток самому. Подлил девушке, потом Рыжему в его кружку размером с пол-литра, потом еще и еще… Старик, сидевший рядом с рыжим громилой, настороженно смотрел на бутылку в руках О'Лири. Потом сказал что-то костлявой старухе, сидящей рядом с ним. Появилось еще неясное ощущение тревоги. О'Лири ловил все больше и больше нахмуренных взоров, обращенных на него. Пение стало затихать, и, наконец, воцарилась полная тишина. Пьяное веселье смолкло. Все стали осенять себя крестным знамением или чертили в воздухе круги. – В чем дело? – добродушно спросил Лафайет, приглашающим жестом опуская бутылку на стол. Все вскочили. Те, что сидели поближе, быстро попятились назад. Гул усиливался, но в нем уже не было того веселого оживления, которое царило минуту назад, – это был испуганный ропот. Лафайет пожал плечами и налил себе полный стакан. Он уже было опустил бутылку на стол, как вдруг его осенило. О'Лири взвесил ее на руке: бутылка была такая же тяжелая, как в самом начале. Лафайет налил до краев кружку Рыжего Быка. Здоровяк икнул, нарисовал перед собой толстым, как польская сосиска, пальцем нечто похожее на круг, поднял стакан и выпил. Лафайет наклонил бутылку и внимательно посмотрел внутрь: темная поверхность густой красной жидкости поблескивала всего в дюйме от верха. «Неудивительно, что они так переполошились», – с досадой подумал он. Да, оплошал. Из одной литровой бутылки умудрился добыть несколько галлонов вина. – Ах… это… знаете, – начал он, – это был просто фокус типа… – Чародей! – крикнул кто-то. – Колдун! – поддержал его другой. Все дружно ринулись к дверям. – Постойте! – крикнул, вставая, О'Лири. Вслед за этим началась настоящая паника. Таверна опустела в считанные секунды – остался один Рыжий Бык. Громила был весь в поту, но, как с удовлетворением заметил Лафайет, позиций своих не сдавал. Облизнув губы, он прокашлялся. – Черт с ними, с сопляками, – прорычал он, – слюнтяи. – Прошу прощения за бутылку, – извиняющимся тоном сказал О'Лири. – Промашка с моей стороны. С улицы доносились голоса – похоже, там собралась большая толпа. Беспокоило то, что из общего гула то и дело вырывалось и было четко слышно одно слово – «колдун». – Да что тут такого? Просто немного волшебства, – сказал Рыжий. – А знаешь, что они думают насчет тебя? Ну, что ты… вроде призрак, что можешь наслать на них, значит, порчу или еще хлеще – разверзнешь землю и утащишь их в преисподнюю. Или… – Ну хватит, – прервал его Лафайет, заметив, что, пока Рыжий перечислял возможные злосчастья, которые свалятся на головы тех, кто якшается с нечистой силой, страх начал брать над ним верх. – Все, что я сделал, это налил несколько стаканов вина. Неужели этого достаточно, чтобы считать меня колдуном? Рыжий Бык хитро улыбнулся, внимательно разглядывая одежду О'Лири. – Не надо меня разыгрывать, сэр, – прохрипел он, – я всегда узнаю колдуна, даже когда он появляется передо мной в обличье бандита с большой дороги. О'Лири улыбнулся: – Неужели ты действительно веришь в колдунов? Рыжий Бык энергично закивал головой. И тут Лафайет уловил, что от него пахнет «Шанелью N22». Да, точно, с духами он немного перестарался. – По ночам, когда луна похожа на корабль-призрак, – уверенно заговорил Рыжий, – вы все и появляетесь. – Чепуха, – резко сказал Лафайет. – Меня зовут Лафайет О'Лири. – Слушай, у меня есть одна задумка. Ты и я, мы вместе, могли бы делать большие дела, – Рыжий гнул свое. – Ты – со своими потрясными фокусами, которые у тебя так здорово выходят, особенно если добавишь еще что-нибудь – вроде полетов по небу и все такое, а я – со своей смекалкой. Я могу подыскать пару кабаков, где можно вусмерть напоить публику, – продолжал он громогласно. – Пока ты будешь работать, я буду выделывать разные коленца, чтобы эти городские гвардейцы не сводили с меня глаз. Их в наше время понатыкано, как блох в дешевой ночлежке. Да, если хочешь знать, страна не лучше полицейского участка. Не то что в старые добрые времена, когда я малолеткой шмонал по карманам. Короче, ты делаешь дело, передаешь мне добычу, и, пока эти ищейки гонятся за тобой, я… – Слушай, Рыжий, ты несешь вздор, – прервал его О'Лири. – Преступление – последнее дело. Я уверен, что в душе ты честный мужик. Почему бы тебе не устроиться на работу – куда-нибудь на станцию обслуживания, ну, может быть… Рыжий Бык угрожающе нахмурил лоб. – Ты хочешь сказать, что я похож на этих промасленных мартышек? Лафайет внимательно посмотрел на грубые черты своего собеседника сквозь легкую дымку, которая, казалось, уже почти рассеялась. – Нет, – сказал он и на секунду задумался. – Мне кажется, что ты больше похож на разжиревшую обезьяну. – О'Лири просиял и поднял стакан. – Неплохая шутка, а – согласен? Я спрашиваю, ты согласен? Рыжий Бык зарычал: – По-хорошему говорю тебе – ты эти свои шутки брось, а то я не посмотрю – дух ты там или не дух… – Ну-ну! – Лафайет погрозил ему пальцем. – Только, пожалуйста, не надо меня пугать. Рыжий вскочил на ноги, его слегка пошатывало. – Я могу одним ударом разбить пополам дубовую доску, – заявил он, показывая свой кулачище, похожий на разбойничий кистень. – Сядь, Рыжий, – приказал О'Лири. – Я хочу поговорить с тобой. Поскольку ты – плод моего воображения, то ты мог бы мне многое рассказать о моей психике. Меня, например, очень интересует, какую роль играла детская ревность… – Да я могу одной рукой согнуть в крендель железный лом, – продолжал Рыжий. – Я могу… – Слушай, ты, Рыжий, если не сядешь, я буду вынужден принять меры, – предупредил Лафайет. – Ты лучше скажи мне, какое бывает чувство, когда вдруг неожиданно начинаешь существовать – просто потому, что я породил тебя своим воображением. – Я могу оторвать голову крокодилу, – самозабвенно продолжал Рыжий. – Я могу оторвать заднюю ногу слону. Рыжего несло все дальше и дальше. Лафайет сосредоточился. Голос Рыжего становился все более высоким – от баса перешел в баритон, затем в тенор, а там и в высокий контральто. – Да я справлюсь сразу с десятью, даже со связанными за спиной руками, – последние слова Рыжего были сплошным визгом. Лафайет предпринял последнюю попытку унять его и в результате услышал: – Когда меня выведут из себя, я просто зверею! Иногда я становлюсь просто безумным, я могу сразиться с нечистой силой! Он осекся, на мясистом лице появилось изумление. – С нечистой силой?! – взвизгнул он. – А теперь, Рыжий, давай, пей вино и послушай меня, – строго сказал Лафайет. – Ты – вход в мой внутренний мир. Я хочу сказать, что ты как дверь, приоткрыв которую я смогу заглянуть в преисподнюю моего подсознания. А впрочем, черт с ним! – Он поднял свою кружку. Дверь распахнулась. Показался высокий человек с длинными локонами. Он был великолепен в своем наряде: широкополая шляпа с перьями, жакет в малиново-голубую полоску, широкий пояс, широкие штаны поверх закатанных сапог. Человек выхватил изящную шпагу и направился к единственному занятому столу. За ним появился другой – не менее пышно разряженный и тоже при шпаге, а там и третий, четвертый. Они окружили стол, держа шпаги наготове. – Салют, ребята! – приветствовал их Лафайет, поднимая свою тяжелую кружку. – Дернете по глоточку, а? – Именем короля, – прорычал первый денди, – вы арестованы! Вы сами пойдете, или нам применить силу? Его свирепые черные усы свисали по обе стороны лица, как рога молодого буйвола. О'Лири заметил, что острие одной из шпаг красовалось дюймах в шести от его горла. Посмотрев по сторонам, он увидел, что еще две шпаги нацелены ему в сердце. Наискосок от него, оторопело разинув рот, стоял Рыжий. – Эй, ты! – заорал усатый офицер, глядя на Рыжего. – Ты что? – Я, начальник, – забормотал мордоворот, – да я что… я просто сижу тут… ну, выпил, вот жду ужина. Полицейский удивленно заморгал, а потом грубо захохотал: – Этот бродяга как две капли воды похож на Рыжего Быка. – Пшел вон! – приказал другой. Рыжий с готовностью сорвался с места и неровной походкой заковылял к двери. Когда дверь открылась, Лафайет успел заметить, что люди с улицы с любопытством заглядывают внутрь. Толпа по-прежнему гудела. – Ну все, пошли, – скомандовал офицер, стоящий слева от него. О'Лири небрежно улыбнулся, сосредоточив все внимание на шпагах. «Салями, – подумал он, – превратить шпаги в салями. Сезам!» В бок кольнуло острие. Лафайет вскочил. Блестящий стальной клинок упирался ему в ребра, прямо над почками. – Салями! – приказал О'Лири, теперь уже вслух. – Да превращайтесь же в салями, черт вас побери! Клинок, упрямо оставаясь стальным, кольнул сильнее. – И ни звука больше, а то и до тюремной камеры не дойдешь! – Эй, осторожней! – закричал Лафайет. – Вы же продырявите меня! – Слушай, парень. Тебе что, надо глотку порвать, чтобы ты понял, что арестован? Мы мушкетеры городской гвардии, ясно? Наша задача – сажать в каталажку нарушителей спокойствия. – Вы хотите сказать, за бутылку вина? – начал О'Лири. – Я сейчас объясню… – Ну, это ты объяснишь палачу, – огрызнулся гвардеец с тремя нашивками. – Ну, давай, парень, вставай! Лафайет встал. – Но это же смешно, – начал он. Кто-то сильно схватил его за руку и потянул к двери. Он вырвался, взял со стола свою шляпу и надел ее, глубоко надвинув на глаза. «Не стоит нервничать», – напомнил себе О'Лири. Гамбит с салями не удался, но это произошло потому, что ему просто не хватило времени как следует сосредоточиться и настроить свои психические энергии. Кроме того, он уже заметил, что вносить какие-либо изменения на виду у всех очень сложно. Да и захмелел он немного от вина. Но как только появится свободная минутка, он тут же приструнит этих молодцов. Спотыкаясь, Лафайет шагнул через дверь на чистый ночной воздух. Увидел испуганные лица, глазевшие на него, грозящие кулаки. Полетели овощи – что-то ударило по плечу. – А ну, освободить дорогу! – прокричал самый высокий мушкетер. – Именем короля – дайте дорогу! Он и двое других прокладывали путь со шпагами наголо к паровому автомобилю, который уже ждал их. – Глянь, парень! – кивнул в сторону толпы один из мушкетеров. – Говоря твоим языком, мы, полицейские, не пользуемся тут особым уважением. Он едва успел увернуться от просвистевшего рядом спелого помидора. – Я их не виню. Его величество в последнее время сильно закрутил гайки. Все должны ходить как по струнке, чуть в сторону – все, нарушил закон. – Похоже на тоталитарный режим, – прокомментировал О'Лири – Почему же вы не бунтуете? – Шутишь? У короля Горубла есть армия, которая… – он осекся. – Не стоит об этом. Полицейский с любопытством взглянул на О'Лири и придвинулся поближе. – Слушай, это просто утка, да? – не разжимая губ спросил он. – Ну, насчет того, что ты колдун? Лафайет внимательно посмотрел на собеседника: – Неужели ты, такой умный парень, веришь в колдовство? – Нет, но знаешь, тебя арестовали по девятьсот второй статье – обвинение в черной магии. Конечно, это стандартное обвинение для задержания подозрительных лиц на двадцать четыре часа. Но я хочу сказать, была бы лягушка, а лужа найдется. – Слушай, а ты сам хоть раз видел кого-нибудь, кто совершает чудеса? – спросил Лафайет. – Нет, но вот племянник тети моей жены утверждает, что он знал одного. – Я не волшебник, – повторил Лафайет. – Хотя можно сказать, что да, но вы не поймете. – Послушай, ты мне вот что скажи: знаешь, моя жена последнее время как-то опустилась – растолстела, волосы сальные, никакой косметики – ну ты знаешь, как это бывает – быт заел. А женаты всего лишь год. Может, дашь мне что-нибудь такое, ну, чтобы подсыпать ей в мартини, подогреть ее немного, вернуть привлекательность? Ты, наверно, знаешь, что я имею в виду… – Он подмигнул и мимоходом отпихнул чрезмерно любопытного зеваку с дороги. – Это же глупо, – начал было Лафайет, но потом остановился. – А собственно, почему бы и нет. Прекрасная возможность попрактиковаться. Он прищурился и нарисовал себе одну популярную кинозвезду, имя которой не мог вспомнить. Представил, что она замужем за этим полицейским, что она спешит по улице, привлеченная шумом толпы… Возникло мерцание. О'Лири почувствовал удовлетворение и расслабился. Прекрасно, теперь он снова сможет овладеть ситуацией… – Рой! – раздался над шумом толпы девичий голос. – Эй, Рой! Полицейский рядом с О'Лири стал озираться по сторонам. Прелестная девушка с огромными темными глазами и мягкими каштановыми волосами пробиралась сквозь толпу. – Гертруда, это ты? – слабым голосом спросил полицейский. Его лицо вытянулось от удивления, перемешанного с восторгом. – О-о, Рой! Я так беспокоилась! Девушка кинулась к полицейскому, чуть не сбив его с ног. Упала шпага. Лафайет поднял ее и вернул владельцу. – Я слышала, было какое-то опасное задержание, и ты в нем принимал участие. А я знаю, какой ты смелый. Я так боялась! – Ну, будет, Гертруда. Со мной все в порядке. И вообще, все прекрасно. – Так это была ложная тревога? Ой, слава богу, а то я переволновалась! – Ложная тревога? Хм… Да, собственно… Мушкетер повернулся, моргая, к Лафайету. Тяжело сглотнул. – Вот те на! – пробормотал он. – Этот парень – ценный кадр! Он отодвинул девушку в сторону: – Прости, детка! Приложив руку ко рту, он крикнул: – Эй, Сарж! Появился большой мушкетер. – Ну? – Этот парень… – полицейский ткнул в сторону О'Лири, – ценный экземпляр! Я хочу сказать, что люди говорят правду – он волшебник! – Ты что, совсем с ума спятил, Коротышка? Давай, забирай своего арестованного и пошли! – Но посмотри на Гертруду! – сказал тот, указывая на девушку. Верзила взглянул и разинул рот. Он снял шляпу и отвесил замысловатый поклон. – Святой Моисей! Гертруда! – воскликнул он. – Ты как-то изменилась. У тебя новая прическа или еще что? – Новая прическа? – повторил коротышка. – Она сбросила фунтов пятьдесят, и все стало на свои места. Сделала завивку и вспомнила, как надо улыбаться. И все это сделал он! – полицейский показал на О'Лири. – О, пустяки, – скромно сказал Лафайет. – А сейчас, если вы, ребята, не возражаете… Вдруг послышался резкий скрежещущий звук стали. Обнажились четыре острых клинка, взяв О'Лири в кольцо. Сержант смахнул свободной рукой пот со лба. – Предупреждаю вас, сэр, ничего не предпринимайте! Не успеете начать свою абракадабру, как я воткну вам в живот все двенадцать дюймов стали! Лафайет фыркнул. – Все это становится просто глупо, – сказал он. Единственная неприятность с этими снами – как только доходишь до самого интересного, обязательно что-нибудь случится. Придется сейчас проснуться, а завтра я снова попробую. О'Лири сосредоточился. «Ну, сейчас-то я уже овладел этим искусством, – с удовлетворением подумал Лафайет. – Надо просто представить себе картину, которую ты хочешь нарисовать в своем воображении…» Кто-то резко дернул его за рукав. Черт – мешают. Трудно сосредоточиться. Пансион миссис Макглинт, старые фамильные обои, домашние уютные запахи, скрипучие полы… Он открыл глаза и увидел перед собой разъяренные лица. Лафайет снова зажмурился, пытаясь удержать ускользающую картину своей комнаты и представить ее более зримо. «Проснись! – скомандовал он себе. – Это просто страшный сон…» Теперь все звуки вокруг стали стихать, он уже почти видел заляпанные стены, свою отгороженную занавеской кровать, стол с ящиками из-под апельсинов… Кто-то снова дернул его за рукав. Он споткнулся, еле устоял на ногах. Лафайет открыл глаза. Прямо у самого уха послышался крик. Гул толпы стал усиливаться, доходя до прежнего уровня. Дыхание Лафайета образовало облачко перед лицом, как на морозе. Мушкетеры уставились на него, широко открыв рты. – Ты видишь, Сарж, – с придыханием спросил Коротышка. – Как будто он закурил! Все попятились. Полицейский с тремя нашивками стоял как вкопанный, тяжело сглатывая. – Слушай, парень! – сказал он в отчаянии. – Я тебя прошу, пойдем спокойно, а? Я хочу сказать, что, если ты собираешься исчезнуть, то сделай это хотя бы при свидетелях. Ты понимаешь, что я имею в виду? А то, если я в своем рапорте все это опишу, да еще и арестованного не будет, отставка мне гарантирована, а я уже отслужил двадцать один год. О'Лири убедился, что у него ничего не получается: он просто застрял в этом проклятом сне – по крайней мере до тех пор, пока не получит минутку тишины и спокойствия. – Конечно, сержант, – сказал О'Лири, приняв гордую осанку, – я буду рад составить вам компанию. Она может быть весьма приятной, если вы не возражаете. – Конечно, ведь пока он ведет себя мирно, ребята. А теперь, будьте добры, пройдемте сюда. – Сержант указал в направлении, где их ждал автомобиль. О'Лири подошел к машине, подождал, пока один из мушкетеров не открыл заднюю дверцу, и сел на деревянную скамейку. – Все ясно, – сказал он, – заводи. Когда полицейские торопливо закрыли дверцу, О'Лири увидел четыре настороженных лица, в которых произошли какие-то странные изменения… Большой сержант стал гладко выбритым, а громадные усы сержанта безболезненно перекочевали на лицо Коротышки и красовались над его верхней губой. О'Лири улыбнулся и расслабился. Действительно, нет такой срочной необходимости возвращаться в реальность. Почему бы не побыть тут подольше, посмотреть, что еще выкинет его подсознание? А выйти из сна он всегда сможет и позже. О'Лири уперся ногой в противоположную скамейку и приготовился к поездке. 3 Это была двадцатиминутная поездка по ухабистой дороге. Лафайет крепился, хотя на каждой неровности его зубы клацали друг о друга. Вот тут-то он и пожалел, что не предусмотрел мягких сидений и окон в автомобиле. Машину качнуло, она слегка накренилась и резко остановилась. Послышались шаги, голоса, что-то звякнуло. Дверца широко распахнулась, и Лафайет вышел из машины. Перед ним простирался широкий, вымощенный булыжником двор. По его сторонам возвышались вычурные фасады из грубо отесанного камня, украшенные колоннами и пилястрами, нишами со статуями, рядами освещенных окон с готическими арками. Наверху, в лунном свете, мрачно отливали зеленью скаты массивных мансардных крыш. Перед фасадами располагались аккуратно подстриженные газоны правильных геометрических форм. От легкого ветра листья высоких тополей мерцали серебром. Яркие фонари на столбах освещали вход с колоннадой, похожий на пещеру. По обе стороны, словно проглотив аршин, застыли два стражника в широких штанах голубого цвета с красным отливом и в красно-желтых полосатых жакетах с пышными рукавами. Они держали аркебузы наготове. – А сейчас, сэр, не будете ли вы столь любезны пройти вот сюда, – нервничая, сказал сержант, – я передам вас внутреннему караулу. После этого можете исчезать любым способом. Я только возьму расписку у дежурного, хорошо? – Не волнуйтесь, сержант, я пока еще не собираюсь исчезать, – успокоил его О'Лири и в восхищении покачал головой. – Такого забавного полицейского участка я в жизни не видел. – Не шути так, парень, – поспешно вставил сержант, – это ведь дворец. Понимаешь, тут живет король. Король Горубл Первый. – Я не знал, – сказал Лафайет и зашагал в указанном направлении. Он споткнулся и придержал свою шляпу. Идти в непривычных сапогах по неровным камням было трудно, да еще страшно мешала шпага, которая то и дело попадала между ног. Когда полицейские с Лафайетом поднялись по высоким ступеням, один из охранников лающим голосом спросил пароль. Сержант ответил и пригласил О'Лири в хорошо освещенный зеркальный зал с высокими сводами и отполированным мраморным полом из черных и красных квадратов. Позолоченные люстры замысловатой формы свисали с богато украшенных лепниной потолков. Огромные темные драпировки с изображениями лесных пейзажей закрывали стены напротив зеркал. Лафайет, сопровождаемый своим эскортом, направился к столу, за которым сидел человек в стальном нагруднике, сосредоточенно ковыряя кинжалом в зубах. Когда вся компания приблизилась, он вопросительно поднял глаза на О'Лири. – Запишите этого, гм… господина. Доставил Сарж, – сказал старший эскорта, – и дайте мне расписку. – Господина? – сержант за столом отложил кинжал и взял перо. – В чем он обвиняется? – По девятьсот второй статье, – сказал сопровождающий Лафайета и, заметив, что на лице дежурного появилось страдальческое выражение, посмотрел на него с вызовом. – Ты что, шутишь, Сарж? – заворчал дежурный. – А посерьезней статью нельзя? По девятьсот второй можно задержать пьяницу на ночь, но для этого совсем необязательно тащить его в королевский дворец. – Нет, статья именно эта. – Точно, Сарж, – поддакнул Коротышка. – Вы бы видели, что он сделал с Гертрудой! – Гертрудой? Что – нападение? – Нет, Гертруда – это моя жена. Он сделал так, что она сбросила пятьдесят фунтов, бедра ее приобрели прежние очертания. Уфф! Коротышка выразительно обрисовал в воздухе новые формы Гертруды и при этом виновато взглянул на О'Лири. – Прости, приятель, – прошептал он, прикрывая губы ладонью, – я тебе так благодарен за это, но… – Слушайте, парни, да вы совсем с ума посходили, – сказал дежурный. – Убирайтесь отсюда, пока я совсем не вышел из себя и не заковал вас всех в железо! Лицо сержанта мушкетеров потемнело. Послышался скрежет обнажаемой шпаги. – Запиши его и дай мне расписку, или я пощекочу твой хребет через потроха! Ты, бумажная крыса, сукин… Дежурный вскочил и попытался выхватить свою шпагу из ножен, висевших на спинке стула, – она с грохотом упала. – Ах, так! Посягать на офицера легкой кавалерии ее королевского высочества! Ты, полицейская ищейка, ночной сторож… – Тихо! – гаркнул кто-то. Лафайет, с живым интересом наблюдавший все происходящее, повернулся и увидел франтоватого седовласого мужчину без пиджака, который стоял, нахмурившись, в дверях. Его окружала толпа вычурно разряженных людей в немыслимых напудренных париках. – Что сие значит? Устроили перебранку прямо перед игровой комнатой! Новый персонаж развернувшейся перед О'Лири картины оскорбленно взмахнул картами, которые держал в унизанной перстнями руке. Все вытянулись, щелкнув каблуками. – Ваше величество, сир, этот полицейский, – запинаясь, стал объяснять дежурный, – хамит тут, понимаете, сир. – Прошу прощения, ваше величество, – прервал его сержант, сопровождавший Лафайета, – если ваше величество соблаговолит… – Слушайте, не могли бы вы найти другое место для своих перебранок? – грозно оборвал его король. – Проклятье! Мне только пошла карта в руки, а тут невозможно спокойно сыграть несколько партий – обязательно кто-нибудь самым неприличным образом помешает! Король повернулся, намереваясь удалиться. Свита быстро рассыпалась, уступая ему дорогу. – Если вашему величеству будет угодно выслушать, – продолжал настаивать усатый мушкетер, – этот арестованный… – Нам не будет угодно! Ни слова больше. Король выпятил губу, над которой красовались усы. – Ну, а теперь – марш! Убирайтесь! И чтобы тихо у меня! На лице сержанта появилось упрямое выражение. – Ваше величество, я должен получить расписку за этого арестованного. Он опасный колдун. Король открыл рот, потом закрыл его. – Колдун? – Он с интересом посмотрел на О'Лири. Лафайет заметил, что вблизи король выглядел старше, несмотря на то, что был тщательно ухожен и вылощен. Следы забот и тревог явно проступали на его лице – вокруг глаз и у рта собрались мелкие морщинки. – Ты в этом уверен? – спросил король тихим голосом. – Абсолютно, ваше величество, – подтвердил полицейский. Дежурный засуетился за столом. – Ваше величество, я очень сожалею, эти сумасшедшие истории – они у нас постоянно… – Ты волшебник? – Король поджал губы, и одна из его бровей поползла вверх (они были тщательно ухоженны и имели форму дуг). – Ну почему все задают один и тот же вопрос? – Лафайет покачал головой. – Меня бы больше устроило, если бы вы считали, что я такой же, как вы. Считайте меня просто… гм… ученым. Король снова нахмурился. – Что-то я не вижу должного почтения к нашей особе с твоей стороны. Да, как ты себя назвал – у… – черт! – как? – Ученый. Это человек, который знает толк в различных вещах и явлениях, – объяснил О'Лири. – Понимаете, я провожу эксперимент. Вы все, конечно, не понимаете этого, но на самом деле вы не существуете – вас нет. Король шумно потянул носом. – От парня несет вином, – сказал он. Потом нюхнул еще раз. – А пахнет недурно, – заметил он щеголю в атласном одеянии, который стоял рядом. – Фу, ваше величество, – придворный говорил сильно в нос, помахивая перед лицом платочком, – мне кажется, он порядочный негодяй, да еще и дурачит нас. Вы только послушайте, что он сказал? Нас просто не существует, включая и – он утверждает – вас, ваше величество. – Сир, он колдун, поверьте мне! – в сердцах воскликнул сержант. – В любой момент он может исчезнуть! Просто испариться! – Точно, ваше величество, – подтвердил Коротышка, сопровождая сказанное энергичным движением головы, так что его локоны разметались по липу. – Парень классный! – Так как ты говоришь, мошенник? – Придворный уставился на О'Лири воспаленными глазами. – Значит, дилетантствуешь в искусстве черной магии? – Да на самом деле все это очень просто, – ответил Лафайет. Опьянение прошло, и кровь стучала у него в голове. – Я обладаю некоторой способностью манипулировать тем, что меня окружает. Король сосредоточенно нахмурил лоб: – Что это значит? – Ну… – Лафайет задумался. – Возьмем, например, вино. Он прищурился, концентрируя свое внимание на верхнем ящике письменного стола, стоявшего перед ним. Наконец он почувствовал знакомый легкий, вселяющий надежду толчок. – Посмотрите в ящике, – сказал Лафайет. – В верхнем. Король жестом приказал: – Делайте, что он говорит. Один из надушенных участников свиты подскочил и рывком открыл ящик, заглянул внутрь и, не скрывая удивления, вытащил бутылку и поднял ее вверх. – Э… эй! – начал было дежурный сержант. – Пьете при исполнении, да? – Король вскинул брови на незадачливого дежурного. – Десять дней темницы, на супе из консервов! – Н-но, ваше величество, это не моя! – Правда, это не его, – вставил Лафайет, – он даже не знал об этом. – В таком случае, десять дней за то, что не знает содержимого своего стола! – ласковым голосом сказал король. Он взял бутылку, посмотрел этикетку, приподнял ее и, прищурившись, посмотрел на свет. – Хороший цвет, – констатировал он. – У кого есть штопор? В ту же секунду четыре ухоженные руки протянули ему четыре штопора – один причудливее другого. Король протянул бутылку и стал наблюдать, как ее открывают. Послышалось громкое – чпок! Он взял бутылку, понюхал, наклонил ее и сделал добрый глоток. Довольно острые черты его лица осветились восхищением. – Класс! Нам оно нравится! Дьявольски знатное вино! Такого на нашем столе не сыщешь! Король посмотрел на Лафайета с явным одобрением: – Ты все еще утверждаешь, что ты не волшебник, а? – Нет. Думаю, нет. В конце концов волшебство невозможно. – О'Лири сделал предостерегающее движение пальцем. – Я полагаю, что кажусь вам несколько необычным, но это можно очень просто объяснить. Понимаете, в этом сне… – Хватит! – Король поднял руку с маникюром. – Вся эта болтовня о снах… не хотим – нам это не нравится, а вот вино нам по душе. Этим делом займется наш Совет. Он повернулся к худощавому человеку с одутловатым лицом и простуженным носом, одетому в матово-голубой шелк с жабо у горла. – Вызвать советников, мы рассмотрим это дело. Вполне возможно, что у парня есть простое объяснение всех этих… гм… отклонений. Король облизал губы, с любовью посмотрел на бутылку и протянул ее О'Лири. Тот почти взял ее, как вдруг монарх резко заторопился, потянул бутылку на себя, потом, словно передумав, отдал ее О'Лири, неотрывно глядя, как тот берет бутылку. – Мы соберемся через минуту, – сказал король с волнением в голосе. – Сегодня вечером, ваше величество? – писклявым голосом спросил толстяк в розовом атласном одеянии. – Конечно! В Верхней палате через четверть часа! – Король Горубл махнул мушкетерам. – Всем оставаться на своих местах! А что касается тебя, – он быстро взглянул на О'Лири, – ты, парень, пойдешь с нами. У нас есть к тебе несколько вопросов. Король помахал всем на прощание и закрыл за собой и Лафайетом тяжелую дверь. О'Лири с восхищением стал осматривать богатое убранство игровой комнаты. На панельных стенах висели огромные картины в позолоченных рамах, в баре был виден солидный запас напитков, кругом ковры с длинным ворсом. Кроме ярких светильников, висящих над карточным и бильярдным столами, в комнате горело много ламп, которые добавляли свой мягкий свет к основным источникам освещения. – Я вижу, у вас тут электрические лампочки, – заметил О'Лири. – Я даже не могу представить себе, куда меня занесло. – Это королевство Артезия. – Король, выпятив нижнюю губу, задумчиво посмотрел на О'Лири. – Ты что, совсем того, парень? Может быть, ты и имя свое забыл и забыл, куда направляешься? – Нет. Я Лафайет О'Лири. И никуда я не направляюсь: просто я не могу точно определить, в какой исторической эпохе все это происходит. Шпаги, паровые машины, бриджи до колен, электрические лампы… – О'Лири… хм. Странное имя. Я думаю, ты прибыл из далекой страны. Неужели ты ничего не знаешь о нашем прекрасном королевстве Артезия? – Гм-м… – промычал Лафайет. – Я думаю, можно и так сказать, хотя живу-то я здесь – или где-то поблизости. – Что? Как это? – Да так! Хотя вы все равно не поймете. – По чьему заданию ты прибыл сюда? – спросил Горубл, нервно покусывая нижнюю губу ровными, белыми, похоже, искусственными зубами. В его голосе, как показалось О'Лири, звучала тревога. – О! Никакого задания. Просто… вот хожу, смотрю… – Что смотришь? Чего ищешь? – Да ничего особенного. Просто осматриваю достопримечательности, можно сказать. – Так, может, ты хочешь покорить мой народ, подчинить его себе? – Ну нет. Я не достоин такой чести. – Каким образом ты оказался здесь? – резко спросил Горубл. – Ну, это сложно объяснить. По правде сказать, я и сам не совсем это понимаю. – У тебя есть друзья в столице? – Ни одной знакомой души. Горубл сделал три шага, повернулся, потом сделал три шага назад. Он остановился и взглянул на правую руку О'Лири. – Твое кольцо, – сказал он, – весьма интересная штучка. Король впился взглядом в лицо О'Лири: – Ты его здесь купил? – О нет, ваше величество, я ношу его уже много лет. Горубл нахмурился. – А как оно у тебя оказалось? – Можно сказать, что оно всегда было со мной. Оно висело у меня на шее на тесемке, когда меня нашли на пороге приюта. – Приюта? Места для брошенных и бездомных? О'Лири кивнул. Горубл вдруг оживился: – Ну-ка, будь добр, сними его. Я хочу его рассмотреть. – Очень жаль, но я не могу его снять – сустав не пускает. – Гм… – король пристально посмотрел на О'Лири. – Ну, ладно, у меня к тебе такое предложение, мой дорогой. Поверни перстень печаткой внутрь. Некоторые, увидев изображение секиры и дракона на твоем перстне, могут превратно это истолковать. – Что это еще за толкование? Горубл развел руками. – В тавернах рассказывают такую историю – что, дескать, придет время, появится сказочный герой с этим самым знаком, и придет он, чтобы избавить страну от… гм… определенных затруднений. Конечно, чушь несусветная, но у тебя могут быть неприятности, если они сочтут тебя посланцем, пришедшим исполнить пророчество. – Спасибо за информацию. – О'Лири повернул перстень на пальце. – Ну, а теперь, если вы не возражаете, ваше величество, я бы хотел задать вам несколько вопросов. – Ты, конечно, удивлен, почему тебя вместо того, чтобы заковать в кандалы и бросить в темницу, привели сюда во дворец? – Да нет. Я бы так не сказал. Все, что здесь происходит, кажется мне совершенно бессмысленным. Но раз уж вы начали об этом, то действительно, почему я здесь? – Такова была королевская воля! Капитану городского гарнизона две недели назад был дан приказ прочесать весь город и доставить каждого, кто подозревается в колдовстве. Лафайет кивнул и вдруг неожиданно для себя заметил, что зевает, прикрывая рот рукой. – Прошу прощения, – сказал он. – Продолжайте, я слушаю. – Все-таки твои манеры производят странное впечатление, – с раздражением сказал король. – Ну, неужели у тебя нет ни капли почтения к королевскому сану? – Да нет, не в этом дело, – ответил О'Лири. – Просто я немного устал. Монарх уселся в глубокое кожаное кресло и вдруг раскрыл рот, увидев, как Лафайет плюхнулся в другое кресло, стоящее рядом, и уютно положил ногу на ногу. – Послушай! – взревел Горубл. – Наше королевское величество не давало тебе позволения сидеть. О'Лири снова стала разбирать зевота. – Ваше величество, давайте без всех этих церемоний, – предложил он рассудительным тоном. – Я страшно устал. Понимаете, теперь я ощущаю, что, хоть эти приключения и происходят во сне, а выматывают, как настоящие. В конце концов, мозг – или, по крайней мере, какая-то его часть – полагает, что ты на самом деле бодрствуешь, поэтому он так и реагирует… – Хватит! – рявкнул король. – У меня от твоей болтовни уже мозги набекрень. Он пристально посмотрел на О'Лири, пытаясь принять, по-видимому, непростое решение. – Послушай, юноша. Ты уверен, что ничего не хотел бы нам… ну, сообщить? Например, кое-что из того, что мы могли бы сообща обсудить, а? – Он подался вперед и, понижая голос, добавил: – К обоюдной пользе? – Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите. – Ответь нам коротко – да или нет? Говори, не бойся – мы заранее даруем тебе прощение. – Ну, нет. И что из этого? – Нет? – Нет! – отрезал О'Лири. – Нечего мне вам сообщить. – Нет? – Плечи короля тяжело опустились. – Послушайте, – сказал Лафайет, смягчаясь, – почему вы не расскажете мне, что вас мучает, а? Может, я смогу вам чем-нибудь помочь? Я кое-что умею… Король выпрямился – вид у него был озабоченный. – Наше королевское величество привело тебя сюда, чтобы один на один сообщить тебе, что ты заранее получишь наше королевское прощение, а в ответ будешь использовать свое искусство запретной черной магии во имя интересов короны. Ты же отвергаешь наше предложение – и тут же, без всякой паузы – намекаешь нам, что тебе подвластны демонические силы. Создается такое впечатление, что ты сам напрашиваешься на то, чтобы тебя растянули на дыбе. – Интересно, – сказал О'Лири, – если я сейчас засну, где я проснусь – здесь или в пансионе мадам Макглинт? – Уфф! – взорвался король. – Мы чувствуем, что какая-то таинственность вокруг тебя есть, поэтому перво-наперво отправим тебя в государственную тюрьму по обвинению в колдовстве. Взгляд его остановился на бутылке, стоящей на столе. – Скажи нам, – обратился он к О'Лири доверительным тоном, – как бутылка оказалась в ящике стола? – Она всегда была там, – ответил О'Лири, – я всего лишь указал на нее. – Но как же… – Король тряхнул головой. – Хватит! Он подошел к колокольчику, висевшему на шнуре. – Мы заслушаем твой случай в открытом суде, если ты уверен, что тебе нечего сообщить нам один на один. – Он выжидательно поглядел на О'Лири. – Все это чепуха, – возразил тот. – Сообщить что? Почему вы ничего не расскажете о себе? У меня создалось впечатление, что вы представляете собой что-то вроде символа власти. – Символа? – взревел Горубл. – Мы тебе покажем, что мы есть – символ или правитель. Он дернул за шнур. Дверь открылась, и за ней уже ждал внутренний караул. – Доставьте его в суд! – приказал король. – Этот человек обвиняется в колдовстве. – Ну ладно, – сухо сказал О'Лири. – Думаю, что нет смысла пытаться тут что-то объяснять. Все это может быть не так истолковано. Ну, веди меня, дорогой. Лафайет сделал насмешливый жест, обращаясь к капралу с бычьей шеей, когда караул окружил его. После пятиминутной ходьбы по гулким коридорам они попали в зал суда, где должно было состояться слушание дела. Толпа кричаще разодетых мужчин и несколько женщин в широких юбках с кринолином были уже в зале, и все с любопытством уставились на О'Лири, как только он вошел в зал в окружении охраны. Почетный караул, который стоял по бокам двойной двери, провел О'Лири и его сопровождение в зал с куполообразным потолком в стиле рококо из красного и зеленого мрамора, украшенный тяжелыми портьерами из зеленого бархата с золотистой бахромой. Все это напомнило Лафайету зал в оперном театре города Колби. С одной стороны комнаты было расположено возвышение, все пространство которого занимало широкое кресло. Несколько мальчиков с челками, в широких штанах, длинных чулках, остроносых башмаках и матросках подняли длинные горны и вразнобой затрубили фанфары. Из дверей в противоположной стороне комнаты появился король. Теперь он был облачен в пурпурную мантию. За ним следовала все та же свита прихлебателей. Все застыли в низком поклоне, женщины присели в реверансе. Лафайет почувствовал, как кто-то изо всех сил пнул его по голени. – Поклонись, олух, – прошипел незнакомый бородач в панталонах горохового цвета. Наклонившись, Лафайет потер ушибленное место. – Так недолго и по зубам схлопотать! – Заткнись! А то я твоей мордой пол вытру, идиот! – Ты-то чего? У меня и так шесть стражей вокруг! – О'Лири отступил назад. – Тебе прежде никогда не ломали ногу? – Когда прежде? – Ну, прежде, как сломают руку. Я ведь могу сделать так, что и окосеешь сразу. Пока я это могу! – Совсем рехнулся, негодяй! – Ты, может быть, не слышал? Я ведь здесь по обвинению в колдовстве. – Да-а? – незнакомец поспешно ретировался. Король теперь восседал на троне, а вокруг суетились его придворные, занимая места в соответствии со сложной иерархической системой распределения по старшинству, хотя каждый норовил при этом слегка отпихнуть соседа, чтобы на фут-другой быть поближе к трону. Некоторое время еще слышались звуки труб. Затем вперед вышел трясущейся походкой старик в длинной черной мантии и стукнул тяжелым жезлом об пол. – Суд справедливости его величества короля Горубла начинает слушание! – дрожащим голосом объявил он. – Все, кто хочет обратиться с нижайшей просьбой, могут приблизиться! И тут же, без всякой паузы, добавил: – Пусть вперед выведут того, кто нарушил справедливые законы королевства. – Это тебя, парень, – шепнул черноволосый охранник. – Пошли! О'Лири последовал за ним, а тот, прокладывая дорогу сквозь плотную толпу, провел его на площадку в десяти футах от трона, на котором сидел король Горубл, покусывая дольку апельсина. – Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание, мой дорогой? – Я не знаю, – ответил О'Лири. – А в чем меня обвиняют? – В колдовстве! Так признаешь себя виновным или нет? – Ах, опять вы за свое! Я надеялся, что вы придумаете что-нибудь пооригинальнее, ну, например, что я слонялся по почте. Из рядов многочисленной свиты, увивавшейся вокруг трона, вышел женоподобного вида придворный, одетый, как попугай, в зеленое, сделал какие-то замысловатые па и взмахнул кружевным платочком – пахнуло дешевыми духами. – Не хотелось бы расстраивать ваше величество, – сказал он, – но нахальство этого парня выдает его с головой. С первого взгляда видно, что он имеет сильного покровителя. Я совершенно уверен, что этот негодяй – платный шпион, нанятый мятежным Лодом. – Лод? – Брови Лафайета удивленно поползли вверх. – Кто это? – Без сомнения, ты знаешь эту личность, именуемую грозным великаном, который беспрестанно домогается руки ее высочества принцессы Адоранны. – И который спит и видит, как бы захватить наш трон, – добавил Горубл, в сердцах стукнув по резному подлокотнику трона. – Ну, так как, парень, ты отрицаешь это? – настойчиво спросил щеголь в зеленом. – Никогда не слышал об этом Лоде, – ответил Лафайет, начиная терять терпение. – Как я вам уже говорил, вся эта черная магия – сплошные глупости. На самом деле никакого колдовства не существует. Горубл, прищурившись, смотрел на О'Лири, обхватив подбородок пальцами, унизанными перстнями. – Так говоришь, ничего такого не существует? – Он махнул рукой. – Пусть Никодеус выйдет сюда! Из толпы выступил седовласый мускулистый человек с небольшим брюшком в желтых панталонах и коротком плаще, красочно расшитом звездами и полумесяцами. Он слегка поклонился в сторону трона, достал из внутреннего кармана очки без оправы, надел их, повернулся к Лафайету и стал пристально его разглядывать. – Так вы отрицаете существование волшебства? – спросил он густым баритоном. – Скептик! Никодеус встряхнул головой, грустно улыбнулся и быстрым движением вынул изо рта яйцо. По толпе пронесся гул удивления. Седовласый медленно прошелся, остановился перед пухленькой фрейлиной и вытащил из ее лифа, плотно облегающего пышные формы, веселенькой расцветки шарф, отбросил его в сторону, потом вытащил еще один и еще. Зрители прыскали со смеху, толстуха, хихикая и повизгивая, попятилась назад. – Хорошо сработано, Никодеус! – пропыхтел какой-то толстяк в бледно-лиловом. – Ну, просто здорово сработано! Никодеус подошел к возвышению и, пробормотав извинение, вынул из кармана короля мышку. Он опустил крошечное животное на пол, и мышка тут же прошмыгнула между ногами, вызывая подобающие ситуации взвизгивания придворных дам. Вторая мышка была извлечена из башмака короля, а третья – прямо из королевского уха. Монарх дернулся, бросил пристальный взгляд на О'Лири и знаком приказал фокуснику отойти. – Ну, что ты скажешь теперь, О'Лири? – требовательно спросил он. – Разумеется, искусство моего преданного Никодеуса – это безвредная белая магия, благословенная в Храме Добра, которую мы используем только на благо нашей короны. Никто не может отрицать, что обычные законы природы здесь не действуют… – Уфф, – вздохнул Лафайет. – Это просто ловкость рук. Да любой второразрядный фокусник на карнавале имеет технику лучше, чем эта. Никодеус внимательно посмотрел на О'Лири, подошел ближе и встал перед ним. – Будьте столь любезны, – спокойно сказал фокусник, – ответьте мне только на один вопрос – откуда вы? – Ну, я, так сказать, путешественник, прибыл из далеких краев, – на ходу стал выдумывать О'Лири. Никодеус повернулся к королю Горублу: – Ваше величество, когда я услышал, что ваша полиция арестовала колдуна, я посмотрел протокол. Арест был произведен в таверне на Пивной улице около восьми часов. Все свидетели подтверждают, что перед задержанием он показал какой-то фокус с бутылкой вина. Затем, когда его уже вели к машине, он, как отмечено в протоколе, пытался исчезнуть, но что-то у него сорвалось. Я также слышал, что он заколдовал женщину, жену одного из полицейских, которые его арестовали, вроде бы изменил ее внешность. – Да, да. Я все это знаю, Никодеус! – Ваше величество, мое мнение таково, что все это бессмысленные сплетни, плод разгоряченного вином воображения. – Что? – Горубл подался вперед. – Ты говоришь, что этот человек невиновен? – Не совсем так, ваше величество! О самом важном моменте мы пока вообще не упомянули. Обвиняемого впервые увидели, как я уже сказал, в таверне… – Он сделал внушительную паузу. – До того никто ни разу его не видел! – Ну и… – Похоже, вы, ваше величество, не совсем понимаете, – терпеливо продолжал Никодеус. – Городские гвардейцы утверждают, что не видели, как он подходил к этой улице. Караульные у городских ворот клянутся, что он не проходил мимо них. Он говорит, что прибыл из дальних краев. Верхом на лошади? Если так, то где же следы долгой езды? И где само животное? Может, он пришел пешком? Посмотрите на его башмаки! По подошвам можно понять, что если он и шел пешком, то самое большее по саду. – Ты что, хочешь сказать, что он прилетел? – Горубл бросил пристальный взгляд на Лафайета. – Прилетел? – Никодеус выглядел обеспокоенным. – Конечно, нет! Я думаю, что он, скорей всего, проник в город тайно. И у него, конечно, есть сообщники, которые его приютили и одели. – Так ты согласен, что он шпион? – В голосе короля слышалось удовлетворение. Лафайет тяжело вздохнул: – Да если бы я хотел тайно проникнуть в город, то зачем бы я ни с того, ни с сего пошел в таверну на глазах у полицейских? – Я думаю, что это объясняет костюм, – сказал, кивнув головой, Никодеус. – Вы специально нарядились как призрак бандита, я думаю, вы намеревались убедить доверчивых посетителей пивнушки в том, что вы и есть тот мифический призрак, а потом заставить их выполнять все свои приказания, угрожая сверхъестественными карами. Лафайет скрестил руки. – Меня начинает утомлять весь этот бред, – громко заявил он. – Или я направлю этот сон в нужное русло, или я немедленно просыпаюсь – и пропади все пропадом. Он указал на Никодеуса: – А теперь об этом шарлатане. Если бы два человека подержали его, а кто-нибудь третий проверил его карманы и потайные местечки в его впечатляющем плаще, то вы бы сразу поняли, откуда взялись эти мышки! И… Фокусник поймал взгляд О'Лири, кивнул ему и, не разжимая губ, шепнул: – Продолжай играть. Лафайет не обратил на него внимания. – Мне уже порядком поднадоела вся эта чепуха насчет колдовства и камер пыток, – продолжал он. Никодеус подошел совсем близко. – Доверься мне. Я вытащу тебя отсюда. – Затем повернулся к королю и мягко поклонился: – Король мудр. – Да вы просто все посходили с ума, – сказал Лафайет. – Это похоже на сон, который я видел пару недель тому назад. Я был в саду, где росла чудесная зеленая трава, протекал небольшой ручей, высились фруктовые деревья. Единственное, чего мне тогда хотелось, – это просто расслабиться и понюхать цветы, но все время появлялись какие-то люди, которые мне мешали. То проехал на велосипеде толстый епископ, то пожарник играл на банджо, потом появились два карлика с ручным скунсом… – Ваше величество! Одну минуту! – вскрикнул Никодеус. Он дружески положил руку на плечо Лафайета и подвел его поближе к трону. – Меня только что осенило! – воскликнул он. – Этот человек не преступник! Каким же я был глупцом, что не додумался до этого раньше! – Что это ты такое несешь, Никодеус? – резко оборвал его Горубл. – То ты шьешь ему неопровержимое дело, то через минуту готов обняться с ним как с братом, которого не видел целую вечность! – Я ошибся, мой господин! – поспешно признался Никодеус. – Это прекрасный молодой человек, честный подданный вашего величества, образцовый молодой человек! – Что ты знаешь о нем? – голос Горубла звучал резко. – Минуту назад ты говорил, что ни разу не видел его. – Да, ну, говоря… Звякнули колокольчики, и между ногами короля появилось лицо, похожее на морду какого-то мифического зверя. – Что тут происходит? – пророкотало оно басом. – Вы своей болтовней мешаете мне спать! – Успокойся, Йокабамп! – резко оборвал его король. – Мы рассматриваем важное дело. Голова высунулась полностью, за ней показалось маленькое тело. Карлик поднялся на кривые ножки, оглядел всех и почесал грудь. – Какие важные лица! – прогудел он. – Рожи кислые, как будто всем стадом залезли по уши в грязь! Он вытащил гармошку, постучал ею по ладошке, неожиданно большой для его габаритов, и заиграл веселенький мотивчик. – Засунули, а не залезли. Ты это хотел сказать? – поправил Горубл. – Теперь уходи, Йокабамп! Мы сказали тебе, что мы заняты! Он снова перевел взгляд на Никодеуса: – Ну, так мы ждем! Что ты знаешь такого, что позволит ему избежать повешения за большие пальцы? Йокабамп перестал играть. – Ты хочешь сказать, – загудел он, указывая на О'Лири, – что не узнаешь этого героя? Горубл уставился на карлика: – Героя? Не узнаю? Нет, мы не узнаем! Йокабамп нагнулся вперед и застыл в этой позе. Когда дракон со стороны, где солнце прячет лик. Пришел в страну – сбежали все, и лучшие средь них. Но на пути у зверя стал с секирою герой – Со шкурой гада на плечах вернулся он домой! Король мрачно нахмурился. – Чепуха! – решительно сказал он и повернулся к карлику. – Так, все! И чтоб нам больше не мешали! Слышишь, ты, чучело. Это дело чрезвычайной важности. И не отвлекай нас своими глупыми историями. – Но он, истинная правда, мой сир, и есть тот победитель дракона из пророчества. – Да, гм… я действительно, – Никодеус сердечно похлопал О'Лири по плечу, – только что собирался это объявить. Йокабамп вразвалку подошел к Лафайету, задрал голову и уставился на него. – Он не похож на героя, – объявил он своим утробным басом. – И все же он герой! Карлик повернул свою тяжелую голову, заговорщически подмигнул фокуснику, а затем снова обратился к О'Лири: – Скажи нам, достопочтенный рыцарь, как ты собираешься встретиться с этим жутким чудовищем? Справиться с его могучими челюстями, ужасными когтями? Горубл, прикусив губу, неотрывно смотрел на О'Лири. – Челюсти и когти, хм… – сказал Лафайет, снисходительно улыбаясь. – Без крыльев? Без огненного дыхания? Без… – Чешуи, так я думаю, – добавил Никодеус. – Сам я его не видел, конечно, но по сообщениям… Тут вперед вышел стройный молодой человек в светло-желтой одежде. В руках у него была табакерка, к которой он то и дело прикладывался. Он щелкнул крышечкой, закрыл ее, засунул в рукав и с любопытством посмотрел на О'Лири. – Так как ты говоришь, парень? Значит, собираешься расправиться с этим диким зверем, который охраняет подступы к крепости Лода? Неожиданно воцарилась тишина. Горубл замигал, глядя на О'Лири, губы его отвисли. – Ну? – потребовал он ответа. – Соглашайся! – шепнул Никодеус прямо в ухо Лафайету. – Конечно! – Лафайет сделал воинственный жест. – Обделать это маленькое дельце – одно удовольствие! Это у меня вроде излюбленного вида спорта. Я частенько перед завтраком убиваю полдюжины драконов. Обещаю уничтожить любое количество этих тварей, если это доставит вам радость. – Очень хорошо, – мрачно отозвался Горубл. – Мы полагаем, что празднование, в честь такого завершения дела, пойдет своим порядком, – язвительно добавил он. – Настоящим мы объявляем вечером праздник в честь нашего нового доблестного друга О'Лири. Он неожиданно смолк и бросил свирепый взгляд на Лафайета: – А ты смотри, позаботься об угощении к празднику, молодой человек, – и, понижая голос, добавил, – а иначе мы из твоей шкуры ремни нарежем! 4 Комната, которую отвели О'Лири, была сорок футов в длину и тридцать в ширину. Богатое убранство апартаментов подчеркивалось роскошными коврами, драпировкой и позолотой, нанесенной где только можно. Широкая кровать поражала своими размерами, как и высокое зеркало в раме, в котором отражались резной шкаф и ночной, веселой расцветки, горшок на подставке из красноватого дерева. Несколько окон с портьерами выходили в сад, освещенный фонарями. В глубине сада виднелись облитые лунным светом статуи нимф и сатиров, играющих среди журчащих фонтанов. Приоткрыв дверцу шкафа, отделанного кедром, О'Лири обнаружил множество изысканных нарядов, висевших на плечиках, обтянутых тканью. Другая дверь вела в крошечную часовенку. Заглянув туда, Лафайет увидел ракию и пучок свежих жертвенных палочек. Была еще одна дверь. Прежде чем ее открыть, он представил себе в деталях уютную, выложенную плиткой ванну с теплым подогреваемым полом, отгороженный стеклом душ и море горячей воды… Повернув ручку, Лафайет широко открыл дверь и шагнул внутрь. Послышался громкий визг. О'Лири в недоумении остановился. В центре маленькой комнаты стояла продолговатая деревянная бадья, наполненная мыльной пеной, а в ней сидела девушка. Ее темные волосы были собраны на макушке. Хлопья пены, как успел подумать Лафайет, совершенно некстати скрывали часть ее прелестей. Она смотрела на него не мигая, а прелестное личико выражало полнейшее изумление. – Что? – начал О'Лири, заикаясь. – Где… но я только… – Он неопределенно махнул рукой в сторону двери. Девушка продолжала смотреть на него широко открытыми глазами. – Вы… вы, должно быть, новый колдун, сэр? Она взяла полотенце с полки, находящейся сбоку у ванны, и встала, пытаясь завернуться в него. – П…прошу прощения! – Лафайет почувствовал, что ему стало трудно дышать, и все его внимание было захвачено белым бедром – полотенца явно не хватало, чтобы прикрыть все. – Я просто… видите ли… – он перевел взгляд на полки, где ровными стопками лежали чистые простыни и полотенца. – Тут что-то не так, – сказал недовольно Лафайет. – По моим расчетам, тут должна быть моя ванная комната! Девушка засмеялась: – Вы можете воспользоваться, сэр, я еще не успела начать мыться! – Да нет! Я это как-то иначе себе представлял. Ну, я думал, это должна быть прелестная, выложенная кафелем ванна, с душем, горячей водой, мылом и кремом для бритья. – Это хорошая вода, сэр, – девушка шагнула из ванны на коврик, сняла с себя полотенце и, скромно придерживая его перед собой, что ей с переменным успехом удавалось, стала вытирать шею. – Я – Дафна, горничная с верхнего этажа. – Тьфу, черт возьми, мисс. Я совсем не хотел вам помешать. Я просто… Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=124464) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.