Петерс Латыш Жорж Сименон Комиссар Мегрэ Жорж Сименон «Петерс Латыш» Глава 1 «На вид года 32; рост 169 сантиметров…» «И.К.У.П. – французской уголовной полиции. Xvzust Cracovie vimontra t ghks triv psot uv Peters-Letton Breme sv tyz btolem». Комиссар Мегрэ из уголовной опербригады поднял голову: ему показалось, что он перестал слышать гудение пламени в чугунной печурке – ее уродливая труба уходила под потолок, а сама печурка красовалась в середине кабинета. Мегрэ отложил телеграмму, тяжело поднялся из-за стола, открыл дверцу и бросил в печку три лопатки угля. Проделав это, он повернулся спиной к огню, набил трубку и поправил пристежной воротничок – высоких Мегрэ не носил, но и самые низкие натирали ему шею. Он взглянул на часы: стрелки показывали четыре утра. Пиджак его висел на крючке, прибитом за дверью. Мегрэ медленно подошел к письменному столу, перечитал телеграмму и негромко перевел ее вслух: «Интернациональная комиссия уголовной полиции – французской уголовной полиции тчк Краковская полиция сообщает появлении и отбытии Бремен Петерса Латыша тчк» Интернациональная комиссия уголовной полиции (И.К.У.П.), штаб-квартира которой находилась в Вене, занимается главным образом борьбой с европейским бандитизмом и, в частности, осуществляет связь между полицейскими ведомствами разных стран. Мегрэ пододвинул к себе другую телеграмму: она также была составлена на полкоде – тайном международном языке, которым пользуются при переписке все полицейские Управления мира. Ее он прочел сразу по-французски: «Бременское полицейское управление – французской уголовной полиции тчк Указанный сообщении Петерс Латыш проследовал направлении Амстердам Брюссель тчк» Третья телеграмма, посланная нидерландским отделением И.К.У.П., гласила: «Петерс Латыш следует Париж одиннадцатичасовым утренним „Северная звезда“ зпт вагон 5 зпт купе f 263 тчк» Последняя депеша на полкоде, отправленная из Брюсселя, уведомляла: «Присутствие Петерса Латыша 2 часа дня „Северной звезде“ Брюсселе купе зпт указанном Амстердаме зпт подтверждаем тчк» Вся стена, перед которой стоял письменный стол, была занята огромной картой – перед ней-то и застыл комиссар: грузный и широкоплечий, он стоял засунув руки в карманы, зажатая в зубах трубка торчала из уголка рта. Отыскав взглядом Краков, он перевел глаза на другую точку на карте, указывающую на Бременский порт, затем взгляд его устремился к Амстердаму и Брюсселю. Он снова взглянул на часы. Двадцать минут пятого. Сейчас «Северная звезда» идет где-то между Сен-Кантеном и Компьенем со скоростью сто десять километров в час. До границы остановок не будет. Ход поезд тоже не сбавит. В пятом вагоне в купе f 263 Петерс Латыш, наверное, читает или следит за сменяющимися за окном пейзажами. Мегрэ направился к стенному шкафу, в котором находился эмалированный умывальник, открыл дверцу, вымыл руки, провел расческой по жестким темно-каштановым волосам с чуть заметной проседью на висках, потом неумело поправил галстук, который так и не научился правильно завязывать. Стоял ноябрь. Вечерело. За окном виднелись Сена, площадь Сен-Мишель, плавучая прачечная: все было окутано синей дымкой, которую прорезали цепочки газовых фонарей. Мегрэ выдвинул ящик стола, пробежал глазами сообщение из Международного бюро идентификации в Копенгагене. «Париж. Уголовной полиции. Петерс Латыш 32 169 015112 0255 02732 03233 03243 03415 04144 04147 05221… и т. д.» На этот раз он решил перевести шифровку вслух и даже повторил ее содержание несколько раз, как школьник, который учит урок. Антроподанные Петерса Латыша: на вид года 32, рост 169 см, спина прямая, линия плеч горизонтальная, кадык небольшой, переносица без особенностей, уши необычные (большая мочка, раковина небольшая, противокозелок выступает), носогубная складка прямая, невыраженная, складки вокруг рта нерезкие, верхняя челюсть выдается, лицо удлиненное, щеки впалые, брови редкие, очень светлые, верхняя губа толстая, нависающая, шея длинная, белки глаз желтоватые, радужная оболочка светло-зеленая, волосы очень светлые. По этому словесному портрету Мегрэ мог представить Петерса Латыша не хуже, чем по фотографии, если бы ею располагал. Невысокого роста худощавый молодой человек с очень светлыми волосами, редкими белесыми бровями, зеленоватыми глазами и длинной шеей – таков, в самых общих чертах, был его облик. Кроме того, Мегрэ знал характерную форму его ушей, а это значит, что даже в толпе, даже если Петерс Латыш будет загримирован, он его наверняка узнает. Мегрэ снял с крючка пиджак, надел, натянул сверху тяжелое черное пальто и водрузил на голову котелок. Бросил последний взгляд на раскаленную добела печурку. Миновал длинный коридор и уже на лестничной площадке, которая одновременно служила и приемной, бросил: – Жан, не забудь про мою печку, слышишь? На лестнице порыв ветра чуть не сбил его с ног, и, чтобы раскурить трубку, ему пришлось укрыться за выступом стены. Монументальная стеклянная крыша не защищала перроны Северного вокзала от гулявшего по ним ветра. Во многих рамах не хватало стекол, и осколки их устилали железнодорожное полотно. Лампы горели вполнакала. Встречающие и пассажиры плотнее запахивали пальто. У кассы их ждало не слишком обнадеживающее объявление: «Над Ла-Маншем буря». У какой-то женщины, провожавшей сына в Фолкстон, было взволнованное лицо и покрасневшие от слез глаза. Сын смущался и обещал ни минуты не задерживаться на палубе. Толпа встречающих ждала прибытия «Северной звезды» ко второму перрону, и Мегрэ присоединился к ним. Здесь собрались агенты всех больших гостиниц города, даже агентства Кука.[1 - Одно из самых известных в мире туристических агентств.] Мегрэ не двигался. Толпа вокруг него волновалась. Молодая женщина, закутанная в норковое манто, мерзла в тончайших шелковых чулках и расхаживала по перрону, стуча каблучками. Мегрэ не двигался; огромный, он стоял как вкопанный, и только его внушительные плечи отбрасывали на перрон черную тень. Комиссара толкали, но он продолжал стоять как стена. Вдалеке показался желтый глаз поезда. Все тут же загомонили, тяжело двинулись к выходу на перрон, заорали носильщики. Мимо Мегрэ прошло уже сотни две пассажиров, когда взгляд его выхватил из людского потока невысокого мужчину в зеленом дорожном пальто в крупную клетку – пальто такого цвета и покроя косят только на Севере. Мужчина не торопился. За ним следовало трое носильщиков. Агент из какого-то фешенебельного отеля на Елисейских полях угодливо прокладывал ему дорогу в толпе. «На вид года 32, рост 169 сантиметров… нос…» Мегрэ не шелохнулся. Он увидел ухо мужчины. Этого ему было достаточно. Человек в зеленом прошел почти вплотную к нему. Один из носильщиков задел его чемоданом приезжего. В тот же момент мимо комиссара промчался проводник с «Северной звезды» и что-то торопливо сообщил дежурному, стоявшему у выхода с перрона, там, где находилась цепь, которой можно перекрыть движение пассажиров. Цепь натянули. Послышались возмущенные голоса. Мужчина в дорожном пальто уже успел выйти с перрона. Мегрэ курил торопливыми маленькими затяжками. Наконец он подошел к вокзальному служащему, который натянул цепь. – Полиция? Что у вас тут? – Убийство… Только что обнаружили… – Пятый вагон? – Кажется… На вокзале шла обычная жизнь. Только второй перрон выглядел необычно. Здесь столпилось около полусотни пассажиров. Их не пропускали. Они волновались. – Пусть проходят, – распорядился Мегрэ. – Но… – Пропустите. Он смотрел, как тает последняя людская волна. По радио объявили отправление пригородного поезда. У одного из вагонов «Северной звезды» застыло в ожидании несколько человек. Трое мужчин были в железнодорожной форме. Первым на перроне появился начальник вокзала: несмотря на волнение, вид он сохранял внушительный. Потом провезли носилки: толпившиеся на перроне люди, особенно отъезжающие, проводили их взглядом, понимая – что-то произошло. Мегрэ, тяжело ступая, шел вдоль поезда: трубка по-прежнему торчала у него изо рта. Первый вагон. Второй… А вот и пятый. Да, люди толпились именно здесь. Носилки остановились. Начальник вокзала слушал сразу троих – они говорили одновременно. – Полиция!.. Где он? Все взглянули на Мегрэ с видимым облегчением. Он невозмутимо, всей массой тела раздвинул взволнованных людей, попал таким образом в центр группы, и сразу же все оказались как бы просто сопровождающими его лицами. – В туалете. Мегрэ втиснулся в вагон и справа от себя увидел открытые двери туалета. На полу странным образом перекрученное, как бы согнутое пополам, лежало тело. На перроне начальник поезда отдавал приказания: – Вагон отогнать на запасный путь… Минутку!.. На шестьдесят второй… И предупредить комиссара вокзального отделения… Сначала Мегрэ видел только шею мужчины. Однако, когда он сдвинул косо сидевшую на мертвеце фуражку, стало видно и левое ухо. «На вид года 32, рост 169 см…» На линолеуме краснело несколько капель крови. Мегрэ осмотрелся. Служащие вокзала сбились в кучу на перроне и на подножке. Начальник вокзала говорил без умолку. Тогда Мегрэ откинул назад голову потерпевшего и еще крепче сжал зубами трубку. Если бы он не видел, как проследовал мимо него к выходу пассажир в зеленом пальто, направляясь к машине в сопровождении переводчика из отеля «Мажестик», у него могли бы еще оставаться сомнения. Но приметы совпадали. Точно такие же маленькие светлые усики под острым носом, подстриженные щеточкой. Такие же редкие белесые брови. Даже глаза того же зеленоватого цвета. Иначе говоря – Петерс Латыш! Мегрэ было не пошевельнуться в тесном туалете, где из крана, который кто-то позабыл завернуть, продолжала литься вода, а сквозь щель в обшивке пробивалась струя пара. Ботинки Мегрэ почти касались трупа. Комиссар приподнял тело: в области сердца рубашка и пиджак жертвы были прожжены – стреляли в упор. На груди чернело большое пятно с фиолетовыми сгустками крови. Удивила комиссара одна деталь. Взгляд его случайно упал на ноги трупа. Одна лежала как бы поперек, перекрученная, как и все тело, которое пришлось запихивать в туалет, чтобы закрыть дверь. Так вот, ботинок на ноге был дешевый, черный – такой, какие носят очень бедные люди. Его не раз чинили. Каблук был стоптан на одну сторону, на подошве виднелась круглая дыра – след долгой носки. К вагону подошел комиссар железнодорожной полиции, весь в нашивках, преисполненный уверенности в себе, и начал прямо с перрона задавать вопросы. – Ну что там еще?.. Убийство?.. Самоубийство?.. Ни к чему не прикасаться до прибытия прокуратуры, слышите!.. Внимание!.. Здесь распоряжаюсь я!.. Чтобы выбраться из туалета, где было непонятно, где его собственные ноги, а где ноги жертвы, Мегрэ потребовались нечеловеческие усилия. Быстрым профессиональным движением он ощупал карманы мертвеца, убедился, что в них ничего нет, ровным счетом ничего. Из вагона он вышел в съехавшей на затылок шляпе, с потухшей трубкой и кровавым пятном на манжете. – Ба! Мегрэ… Что вы обо всем этом думаете? – Ничего! Начинайте. – Похоже на самоубийство? – Пожалуй… В прокуратуру звонили? – Как только мне сообщили. Грохотал громкоговоритель. Несколько человек из публики, догадавшись, что случилось нечто из ряда вон выходящее, издалека наблюдали за опустевшим составом и группой людей, теснившейся у подножки пятого вагона. Мегрэ круто повернулся, вышел из вокзала, подозвал такси: – Отель «Мажестик». Непогода усиливалась. Ветер гулял по улицам, сбивал с ног прохожих, которых шатало как пьяных. Кое-где на тротуар падала черепица. Сплошным потоком шли автобусы. Елисейские поля напоминали пустынную дорогу. С неба упали первые капли. Швейцар отеля «Мажестик» бросился к такси, держа над головой огромный красный зонт. – Полиция!.. У вас остановился кто-нибудь с «Северной звезды»? Швейцар мгновенно закрыл зонт. – Да, один этим поездом прибыл. – Зеленое пальто?.. Светлые усы? – Да, да, пройдите в регистратуру. Люди бежали, стараясь укрыться от ливня, Мегрэ вошел в отель как раз вовремя, чтобы не попасть под дождь – капли были холодны как лед и величиной с добрый орех. Служащие отеля и переводчики, пребывавшие позади барьера из красного дерева, сохраняли тем не менее обычную корректность и элегантность. – Полиция… Господин в зеленом пальто? Усики маленькие, свет… – Номер семнадцатый. Только что отправили на лифте его багаж. Глава 2 Приятель миллиардеров Сам факт присутствия Мегрэ в отеле «Мажестик» таил в себе нечто враждебное. Комиссар представлял собой некое тело, которое никак не могло вписаться в окружающую его атмосферу. И дело было не в том, что он походил на образ полицейского, который приобрел популярность благодаря усилиям карикатуристов. Ему для этого не хватало усов и ботинок на толстой подошве. Пальто на Мегрэ было приличного покроя, из достаточно тонкого сукна. Руки ухожены, да и брился он каждый день. Однако весь облик комиссара выдавал в нем плебея. Он был огромен и костист. Под пиджаком бугрились хорошо развитые мускулы, самые новые брюки быстро теряли форму на его мощных икрах. Главное же заключалось в только ему присущей манере располагаться, где бы он ни был, так, что это вызывало раздражение даже у его коллег. Его манеру держаться нельзя было назвать надменной, но в ней было нечто большее, чем просто уверенность. Он появлялся, как некий монолит, и сразу начинало казаться, что об этот монолит, находится он в состоянии неподвижности, стоя на слегка расставленных ногах, или перемещается, все должно непременно разбиваться. В зубах у него торчала вечная трубка. Даже в «Мажестика» он не заставил себя вынуть ее изо рта. Но делал ли он это умышленно, отдавая скрытую дань вульгарности, уверенности в себе? Фигура Мегрэ в солидном черном пальто с бархатным воротником сразу бросалась в глаза в этом хорошо освещенном холле, где дамы – само воплощение элегантности – плыли в облаках дорогих духов, где раздавались пронзительные смешки, перешептывания и приветствия в стиле хорошо выдрессированного обслуживающего персонала. Все это Мегрэ не беспокоило. Он оставался вне суеты этой жизни. Звуки джаза, долетавшие из дансинга, который находился в подвальном этаже, разбивались о него, как о непроницаемый барьер. Стоило Мегрэ сделать несколько шагов вверх по лестнице, как его окликнул лифтер, предлагая воспользоваться лифтом. Комиссар даже не обернулся. На втором этаже у него поинтересовались: – Вам куда? Мегрэ, казалось, не расслышал вопроса. Он оглядывал коридоры, по которым так, что от этого мутило, убегала в бесконечность красная ковровая дорожка. Он продолжал подниматься. На третьем этаже, по-прежнему засунув руки в карманы, он принялся изучать бронзовые дощечки с номерами комнат. Дверь в номер 17 была открыта. Коридорные в полосатых жилетах вносили чемоданы. Пассажир «Северной звезды», который уже успел снять пальто, оказался очень худым изящным мужчиной в твидовом костюме. Не выпуская изо рта папиросы, он отдавал распоряжения. Номер 17 был не просто гостиничным номером, а представлял собой настоящие апартаменты: гостиная, кабинет, спальня, ванная. Двери его выходили как раз на стык двух коридоров, где, как скамейку на перекрестке, установили широкий полукруглый диван. На нем-то, прямо напротив распахнутой двери, и устроился Мегрэ, вытянув ноги и расстегнув пальто. Петерс Латыш заметил его, но продолжал отдавать распоряжения: лицо его не выразило ни удивления, ни недовольства. Когда коридорные закончили расставлять чемоданы и портпледы на подставки, он сам пошел закрывать дверь, но придержал ее на мгновение, чтобы рассмотреть комиссара. Времени у Мегрэ было достаточно: он выкурил три трубки и отправил восвояси двух коридорных и одну горничную, хотевших выяснить у него, чего он тут дожидается. Когда на часах пробило восемь, Петерс Латыш вышел из номера в смокинге, строгий покрой которого выдавал руку лучшего английского портного; он выглядел еще более худым и изысканным, чем в час своего приезда. Латыш был без шляпы. Очень светлые коротко подстриженные и уже редеющие волосы начинались где-то с середины головы, обнажая несколько покатый лоб; через редкую шевелюру просвечивала розовая кожа. Белые руки удлиненной формы. На безымянном пальце левой – тяжелая платиновая печатка с желтым бриллиантом. Он по-прежнему не выпускал изо рта папиросу. Мимоходом Петерс Латыш едва не задел Мегрэ, чуть было не остановился, взглянул на комиссара так, словно ему взбрело в голову заговорить с ним, но, занятый своими мыслями, проследовал прямо к лифту. Десятью минутами позже он занял место за столиком мистера и миссис Мортимер Ливингстон, к которым было приковано внимание всего зала. Жемчуга на шее у миссис Ливингстон тянули на добрый миллион. Накануне ее муж помог выбраться из затруднительного финансового положения одной крупной французской автомобильной компании, при этом, конечно, оставив за собой контрольный пакет акций. Вся троица беззаботно болтала. Петерс Латыш не закрывал рта, говорил негромко, слегка наклоняясь вперед. Чувствовал он себя совершенно спокойно и, несмотря на то что темный силуэт Мегрэ в холле был ему хорошо виден через застекленные двери, вел себя естественно и свободно. Мегрэ потребовал в регистратуре список постояльцев. У него не вызвало никакого удивления, что в том месте, где Латыш должен был вписать свое имя, стояло: «Освальд Оппенхайм, судовладелец, прибыл из Бремена». Вне всякого сомнения, паспорт у него был в порядке, и все акты гражданского состояния на это имя тоже в наличии, как, впрочем, и на другие имена, которыми он пользуется. Не вызывало сомнений и то, что чету Мортимер Ливингстон он уже встречал ранее – в Берлине, Варшаве, Лондоне или Нью-Йорке. Возможно, он приехал в Париж только затем, чтобы встретиться с ними и провернуть одну из тех колоссальных афер, на которых специализируется. Учетная карточка, которая была в кармане у Мегрэ, гласила: «Чрезвычайно ловкий и опасный субъект неопределенной национальности, но очевидно, из Северной Европы. Предположительно латыш или эстонец; свободно владеет русским, французским, английским и немецким. Широко образован, известен как глава крупной международной банды, специализирующейся на мошенничествах. Банда оперировала сначала в Париже, потом в Амстердаме (дело Ван Хевеля), в Берлине (дело объединенных судовладельцев), в Варшаве (дело Липмана), а также в других европейских городах, где их действия не были столь однозначно идентифицированы. Большинство сообщников Петерса Латыша предположительно англосаксы. Один из них, чаще других появлявшийся с Петерсом Латышом, был задержан при предъявлении к оплате фальшивого чека в Федеральном банке Берна и убит во время задержания. Выдавал себя за некого майора Хаварда из Американского легиона,[2 - Крупнейшая организация ветеранов войны в США. Основан в 1919 г. Финансируется крупными монополиями.] однако удалось установить, что это бывший нью-йоркский бутлеггер,[3 - Бутлеггеры – нелегальные изготовители и продавцы спиртного во время «сухого» закона в США.] известный в Соединенных Штатах под кличкой Большой Фред. Петерс Латыш арестовывался дважды. Первый раз в Висбадене за мошенничество на сумму в полмиллиона марок ущерба, нанесенного одному негоцианту из Мюнхена; второй – в Мадриде за подобное же преступление, жертвой которого стала одна высокопоставленная особа при испанском дворе. Оба раза Петерс Латыш действовал одинаково. Имел встречу со своей жертвой, которую, несомненно, убеждал, что похищенные суммы находятся в надежном месте и его арест не даст возможности вернуть их. Оба раза жалобы были отозваны, и пострадавшим возмещены убытки. С тех пор ни разу не был задержан на месте преступления. Возможна связь с бандой Маронетти (печатание фальшивых денег и фальшивых ценных бумаг), а также с бандой из Кельна (так называемые «сверлильщики стен»)». В европейской полиции ходил слух, что Петерс Латыш – шеф и «банкир» одной или многих банд, что в его руках сосредоточено, включая инвестиции в промышленные компании, несколько миллионов, помещенных на разное имя в банках. Петерс Латыш вежливо улыбался, слушая миссис Ливингстон, которая рассказывала ему какую-то историю, а его белые пальцы обрывали ягоды с роскошной грозди винограда. – Простите, месье! Не уделите ли мне минутку внимания? С этими словами Мегрэ обратился к Мортимеру Ливингстону в холле отеля «Мажестик» в тот момент, когда Петерс Латыш, равно как сопровождаемая им американка, собирался подняться в номер. В облике Мортимера ровным счетом ничего не напоминало тип спортивного янки. Скорее он принадлежал латинскому типу. Худой, высокого роста. Голова очень маленькая, черные волосы разделены пробором. На лице застыло выражение постоянной усталости. Тяжелые веки с голубыми прожилками. Правда, жизнь, которую он вел, нельзя назвать спокойной: он находил возможность показываться в Довиле, Майами, на Лидо, в Париже, Канне и Берлине, проводить некоторое время на своей яхте, а потом обсуждать очередное дело в одной из европейских столиц и выступать в качестве судьи на самых шумных матчах боксеров в Нью-Йорке или Калифорнии. Мортимер смерил Мегрэ высокомерным взглядом. Проронил, не разжимая губ: – С кем имею честь?.. – Комиссар Мегрэ, первая опербригада… Брови Мортимера едва заметно дрогнули, он изобразил легкий поклон, всем своим видом показывая, что задерживаться не намерен. – Вы знаете, что только что обедали с Петерсом Латышом? – Это все, что вы хотели мне сказать? Мегрэ не моргнул глазом. Приблизительно такого ответа он ожидал. Он вновь зажал в зубах трубку, ибо, обращаясь к миллионеру, все-таки вынул ее, и проворчал: – Да, все! Казалось, он был доволен собой. Ливингстон с непроницаемым видом проследовал дальше и скрылся в кабине лифта. Время перевалило за половину девятого. Симфонический оркестр, который играл, пока подавали обед, уступил место джазу. В холле стали появляться новые лица. Мегрэ еще не обедал. Он продолжал стоять посредине холла, не выказывая никаких признаков нетерпения. Управляющий то и дело недовольно и тревожно поглядывал на него издалека. Самые мелкие служащие отеля, проходя мимо, принимали сердитый вид, старались ненароком толкнуть его. Мегрэ был в «Мажестике» не ко двору. Он упорно возвышался как черная скала среди позолоты и люстр, шуршания вечерних платьев, меховых манто, надушенных и сверкающих туалетов. Первой из лифта вышла миссис Мортимер. Она успела переодеться и теперь кутала оголенные плечи в блестящую накидку, подбитую горностаем. Казалось, она была удивлена, не найдя тех, кого ожидала, и принялась расхаживать по холлу, мерно постукивая высокими золочеными каблучками. Резко остановившись у барьера из красного дерева, где располагались служащие регистратуры и переводчики, она что-то сказала им. Один из служащих нажал на красную кнопку, снял телефонную трубку. На его лице отразилось удивление, он подозвал рассыльного, и тот заторопился к лифту. Миссис Ливингстон проявляла заметное беспокойство. Через стеклянную входную дверь можно было различить обтекаемые формы лимузина, стоявшего у края тротуара. Рассыльный вернулся, что-то сказал служащему. Тот, в свою очередь, передал его слова миссис Мортимер. Она отрицательно качнула головой. Похоже, бросила что-то вроде: – Но этого не может быть! Мегрэ поднялся по лестнице, остановился у номера 17, постучал. Как и следовало ожидать, после сцены, свидетелем которой он был, ответа не последовало. Мегрэ открыл дверь – гостиная была пуста. На кровати в спальне лежал небрежно брошенный смокинг Петерса Латыша. Один из чемоданов был открыт. Лакированные туфли валялись на ковре, далеко отброшенные один от другого. Явился управляющий, недовольно осведомился: – Вы уже здесь? – Ну что? Исчез, да?.. И Ливингстон тоже… Ведь так? – Тем не менее не стоит драматизировать. Если ни того ни другого нет в номере, это не значит, что их нет в отеле. – Сколько в отеле выходов? – Три. Один – на Елисейские поля, другой – на улицу Аркад, наконец, служебный выход на улицу Монтье. – Там есть вахтер? Позовите! Телефон заработал. Управляющий был в ярости. Отругал телефониста, который никак не мог уяснить, что от него требуется. Потом враждебно взглянул на Мегрэ. – Что все это значит? – спросил он комиссара в ожидании вахтера, который дежурил в маленькой застекленной будке у служебного выхода. – Ничего или почти ничего, как вы говорите… – Надеюсь, речь не идет о… о… Слово «убийство» – кошмар всех владельцев гостиниц в мире, будь то скромный хозяин меблированных комнат или владелец шикарного отеля, – застряло у него в горле. – Это мы выясним. Появилась миссис Мортимер Ливингстон и осведомилась: – Ну что? Управляющий, изогнувшись в поклоне, что-то пробормотал. В конце коридора показалась фигура невысокого старичка с неопрятной бородой; одет он был кое-как и резко контрастировал с обстановкой отеля. Конечно, ему предназначалось место в кулисах, иначе на нем была бы красивая униформа и лицо его было бы свежевыбрито. – Кто-нибудь выходил? – Когда? – Несколько минут назад. – Кто-то из кухни, наверное. Я не обратил внимания. Какой-то мужчина в кепке. – Блондин невысокого роста? – перебил Мегрэ. – Кажется, да. Я не присматривался. Он шел очень быстро. Больше никого не видели? – Не знаю. Я ходил на угол за газетой. Хладнокровие изменило миссис Мортимер Ливингстон. – Ах так! Хорошо же вы ищете! – взорвалась она, обращаясь к Мегрэ. – Мне только что сказали, что вы из полиции. Мой муж, может быть, уже убит. Чего вы ждете? Во взгляде, которым Мегрэ наградил американку, был весь комиссар. Воплощенное спокойствие! Даже равнодушие! Он отмахнулся от нее как от мухи, словно перед ним стояла обычная женщина. Миссис Мортимер Ливингстон не привыкла, чтобы на нее смотрели вот так. Она закусила губу, побагровела под слоем пудры, раздраженно стукнула каблучком об пол. Мегрэ по-прежнему смотрел на нее. Тогда, доведенная до крайности или просто не зная, что предпринять, она изобразила нервный припадок. Глава 3 Прядь волос На набережную Орфевр Мегрэ приехал около полуночи. Гроза бушевала вовсю. Ветер нещадно трепал деревья на набережной, и мелкие гребешки волн танцевали вокруг плавучей прачечной. В уголовной полиции было почти безлюдно. Однако Жан сидел на своем месте в приемной, наблюдая за коридорами, вдоль которых тянулись пустые сейчас кабинеты. Из дежурки долетали громкие голоса. За ней то из-под одной двери, то из-под другой выбивались полоски света: какой-нибудь комиссар или инспектор никак не мог закончить дела. Во дворе работал мотор одной из машин префектуры. – Торранс вернулся? – поинтересовался Мегрэ. – Только что. – А как моя печка? – Пришлось открыть окно, так было жарко. Даже стены запотели. – Пусть принесут пива и сандвичей. Лучше с горбушкой, ладно? Мегрэ толкнул дверь, позвал: – Торранс! И бригадир Торранс проследовал за ним в кабинет. Перед отъездом с Северного вокзала Мегрэ позвонил ему и приказал продолжать расследование. Мегрэ было сорок пять. Торрансу едва стукнуло тридцать, но во всем его облике уже было что-то внушительное, делавшее его похожим на слегка уменьшенную копию шефа. Они провели вместе уже не одно дело и понимали друг друга с полуслова. Комиссар снял пальто, пиджак, расслабил узел галстука. Повернувшись лицом к печке, он несколько минут наслаждался ощущением тепла, разлившегося по телу, потом спросил: – Ну что там? – Представители прокуратуры прибыли очень быстро. Отдел идентификации сделал снимки, по отпечатки пальцев – не потерпевшего, конечно, – идентифицировать не удалось. Их нет в картотеке. – Насколько я помню, в ней нет отпечатков Латыша? – Отпечатков нет, только его «словесный портрет». – Значит, нет доказательств, что убитый Петерс Латыш? – Но нет и доказательств, что это не он. Мегрэ потянулся за трубкой и кисетом, где уже ничего не оставалось, кроме коричневой пыли. Торранс машинально протянул ему коробку прессованного турецкого табака. Оба молчали. В трубке, разгораясь, потрескивал табак. Затем послышались шаги и позвякивание посуды. Торранс открыл дверь. Вошел официант из пивной «У дофины», поставил на стол поднос с шестью кружками пива и четырьмя толстыми сандвичами. – Хватит? – поинтересовался он, увидев, что Мегрэ не один. – Порядок. Не прекращая курить, Мегрэ принялся за пиво и сандвичи, не забыв при этом пододвинуть кружку бригадиру. – Дальше… – Я опросил проводников поезда. Они подтвердили, что в поезде был безбилетник. Или убийца, или убитый. Судя по всему, сел в Брюсселе с другой стороны вагона. В пульмановском вагоне спрятаться легче, чем где-нибудь: в каждом вагоне есть большое багажное отделение. Латыш заказал чай между Брюсселем и границей, пролистал кучу английских и французских газет с финансовыми вкладышами. Между Мобёжем и Сен-Кантеном посетил туалет. Проводник это помнит, так как, проходя мимо, Петерс Латыш сказал: «Принесите мне виски». – И он скоро вернулся на свое место? – Четверть часа спустя он уже пил свое виски. Но проводник не видел, как он вернулся. – Потом никто не пытался попасть в туалет? – Подождите! Одна пассажирка пробовала открыть дверь. Замок заело. Только в Париже проводник сумел взломать дверь и обнаружил, что в замке были металлические стружки. – До этого никто не видел двойника Петерса? – Никто, иначе на него обратили бы внимание, поскольку вид у него был обтрепанный – в таком виде не ездят в фешенебельных поездах. – Какая пуля? – Стреляли в упор из шестимиллиметрового пистолета. Выстрел вызвал такой ожог, что врач считает: его одного было бы достаточно, чтобы наступила смерть. – Следов борьбы никаких? – Ни малейших. Карманы пусты. – Знаю. – Минутку. Я все-таки нашел вот это в жилетном карманчике, который был застегнут на пуговицу. И Торранс вытащил из своего портфеля прозрачный конвертик из вощеной бумаги, в котором на просвет была видна прядь темных волос. – Покажи. Мегрэ продолжал жевать сандвич и прихлебывать пиво. – Волосы женские или детские? – Судебно-медицинский эксперт считает, что женские. Я оставил ему несколько волосков, которые он обещал досконально изучить. – Что дало вскрытие? – В десять часов все было готово. Приблизительный возраст тридцать два года. Рост – один метр шестьдесят восемь сантиметров. Никаких врожденных физических недостатков. Однако плохое состояние печени позволяет предположить, что мужчина страдал алкоголизмом. В желудке найдены остатки чая и почти переваренная пища, состав которой сразу определить не удалось. Результаты поступят завтра. Как только исследования закончатся, тело доставят в Институт судебной медицины, где оно будет храниться во льду. Мегрэ вытер губы, перешел на свое любимое место у печки и протянул руку, в которую Торранс привычным жестом вложил пачку табака. – Ну а я, – начал комиссар, – наблюдал, как Петерс или тот, кто занял его место, устраивается в «Мажестике» и обедает с супругами Мортимер Ливингстон, с которыми, судя по всему, у него была назначена встреча. – С миллиардерами? – Именно! После обеда Петерс поднялся к себе в номер. Я предупредил американца. Мортимер тоже поднялся к себе. Они, по всей видимости, договорились куда-то идти втроем, поскольку миссис Мортимер скоро спустилась вниз, наряженная в вечерний туалет. Десятью минутами позже стало известно, что мужчины исчезли. Латыш сменил смокинг на нечто менее приметное. Надел кепку, так что вахтер принял его за кухонного рабочего. Ливингстон же вышел в чем был, то есть в смокинге. Торранс не проронил ни слова. Последовала долгая пауза, и в установившейся тишине явственно слышались гудение огня в печке и завывание ветра, от которого дребезжали оконные стекла. – Что с чемоданами? – прервал наконец молчание Торранс. – Проверил, Ничего! Одежда, белье, все как полагается состоятельному человеку. Ни намека на документы. Мортимерша клянется, что ее муж убит. Где-то прогудел колокол. Мегрэ открыл ящик стола, куда днем бросил телеграммы, извещавшие о приезде Петерса Латыша. Затем взглянул на карту. Провел пальцем линию, соединяющую Краков, Бремен, Амстердам, Брюссель и Париж. Где-то у Сен-Кантена палец его задержался: убийство. В Париже линия резко обрывалась. Двое мужчин исчезают прямо посреди Елисейских полей. Остаются только чемоданы в номере и миссис Мортимер, у которой в голове столько же мыслей, сколько вещей в пустом дорожном бауле Петерса Латыша, стоящем посреди его спальни. В трубке Мегрэ так булькало, что это начало раздражать комиссара: он вытащил из ящика связку перышек, прочистил мундштук, открыл дверцу печурки и бросил туда грязные перья. Четыре кружки были пусты, пена клочьями оседала на их стенках. Из соседнего кабинета кто-то вышел, повернув в замке ключ, и зашагал по коридору. – Кто-то освободился, – вздохнул Торранс. – Наверное, Люкас. Он задержал сегодня двух торговцев наркотиками, и все благодаря одному маменькиному сыночку, который заглотил приманку. Мегрэ помешал угли, выпрямился, лицо у него было красное. Он машинально взял пакетик из вощеной бумаги, вытащил оттуда прядь волос, блеснувших в свете пламени. Затем вновь подошел к карте, на которой маршрут Латыша, намеченный невидимой линией, изгибался, образуя почти полукруг. Зачем из Кракова делать крюк, заезжая в Бремен, вместо того чтобы прямо ехать в Париж? Пакетик все еще был в руках Мегрэ. Он пробормотал: – Здесь должна была быть фотография. В самом деле, это был один из тех конвертиков, которыми пользуются фотографы, выдавая клиентам фотографии. Однако фотографии такого формата делают теперь только в деревнях и маленьких провинциальных городах. Раньше их называли «альбомными». Фотография, которая должна была лежать в конвертике, наверное, представляла собой желтоватый глянцевый портрет, наклеенный на картонку примерно в половину почтовой открытки? – В лаборатории еще кто-нибудь есть? – неожиданно поинтересовался комиссар. – Еще бы! Они же не закончили с материалами по убийству в поезде, проявляют снимки. На столе оставалась всего одна полная кружка. Мегрэ одним глотком осушил ее, надел пиджак. – Пойдешь со мной?.. На таких портретах обычно есть рельефный оттиск фамилии фотографа и его адрес… Мегрэ не понадобилось объяснять Торрансу, в чем дело. Вместе с бригадиром они двинулись по сложному переплетению лестниц и коридоров, добрались до чердачного этажа Дворца правосудия и вошли в лабораторию отдела идентификации. Сотрудник лаборатории взял в руки конвертик, помял его в пальцах, вроде бы даже понюхал. Потом устроился под яркой лампой, подвинул к себе устрашающего вида прибор на каретке. Принцип был прост: на белом листке бумаги, соприкасающемся в течение известного времени с другим листком, на котором написан или напечатан текст, в конце концов отпечатываются буквы последнего. Невооруженным глазом их не обнаружить, но отпечаток становится виден на фотографии. А раз уж в лаборатории была печка, Мегрэ неминуемо должен был застрять около нее. Он так и простоял почти час, не вынимая трубки изо рта. Торранс неотступно следил за манипуляциями фотографа. Наконец дверь в темную комнату распахнулась. Из-за двери раздался голос: – Кое-что есть! – Что именно? – Портрет подписан: «Леон Мутэ, фотоателье, Фекан, Бельгийская набережная». Поистине нужно было иметь профессиональное чутье, чтобы прочесть еле заметный отпечаток на пластинке, на которой Торранс, например, видел только какие-то неясные тени. – Хотите посмотреть фотографии трупа? – весело спросил фотограф. – Получились превосходно! А ведь в вагонном туалете и места-то не было. Представляете, пришлось подвесить аппарат к потолку… – В город – прямой? – осведомился Мегрэ, указывая на телефон. – Да. После девяти вечера телефонистка уходит. Тогда меня переключают напрямую. Комиссар вызвал «Мажестик», на другом конце провода подошел один из переводчиков. – Мистер Мортимер Ливингстон вернулся? – Сейчас узнаю, месье, С кем имею честь? – Полиция. – Он не возвращался. – Господина Освальда Оппенхайма тоже нет? – Еще нет. – Чем занята миссис Мортимер? Пауза. – Она… По-моему, она в баре. – Иначе говоря, пьяна? – Да, выпила несколько коктейлей. Утверждает, что не пойдет к себе до возвращения мужа. А… – Что еще? – Алло! – раздался в трубке другой голос. – Говорит управляющий отелем. Есть что-нибудь новое? Вы что-нибудь узнали? Как вы думаете, об этой истории будет сообщено в газетах? Мегрэ цинично повесил трубку. Чтобы доставить удовольствие коллеге, он пошел взглянуть на еще мокрые и блестящие фотографии, развешанные в сушилке. Рассматривая их, он не прекращал разговор с Торрансом: – Ты, старина, отправишься в «Мажестик». Главное, не обращай внимания на управляющего. – А вы, шеф? – Я отправлюсь к себе в кабинет. Поезд на Фекан отходит в полшестого. Нет смысла заезжать домой и будить жену. А скажи-ка, пивная, должно быть, еще открыта? По дороге закажешь для меня кружку пива. – Одну? – переспросил Торранс с невинным видом. – Как тебе будет угодно, старина. У официанта хватит соображения приготовить три или четыре. И пусть не забудет сандвичи. Друг за другом они спустились по бесконечной винтовой лестнице. Оставшись в одиночестве, фотограф, облаченный в черную блузу, просмотрел ради собственного удовлетворения только что проявленные снимки и принялся их нумеровать. В насквозь промерзшем дворе оба полицейских расстались. – Если тебе почему-либо понадобится уйти из отеля, оставь там кого-нибудь из наших, – посоветовал комиссар. – В случае чего звонить я буду туда. С этими словами Мегрэ поднялся к себе в кабинет и с такой силой начал помешивать угли, что решетка чуть не разлетелась. Глава 4 Старший помощник со шхуны «Морской дьявол» Уже на станции Ла Бресте, где в половине восьмого появился Мегрэ, сойдя со скорого Париж – Гавр, можно было почувствовать, что такое Фекан. Темный буфет, грязные стены, прилавок, на котором плесневели песочные пирожные, выложенные пирамидой, парочка бананов да пяток апельсинов. Шторм ощущался здесь еще сильнее. Дождь лил как из ведра. Чтобы перейти с одного пути на другой, приходилось шлепать по колено в грязи. Дрянной «подкидыш» с давно отслужившими срок вагонами. За окном еле различимые в бледном свете пасмурного утра фермы, наполовину скрытые завесой дождя. Фекан! Стойкий запах трески и сельди. Груды бочек. Силуэты мачт, вырисовывающиеся за паровозами. Рев далеких сирен. – Бельгийская набережная! Никуда не сворачивать. Просто шагать по лужам с жирными разводами на поверхности воды, где гниют рыбьи внутренности и плавает чешуя. Фотограф оказался одновременно лавочником и продавцом газет. У него можно было купить зюйдвестки, красные парусиновые блузы, пеньковые канаты и новогодние открытки. При слове «полиция» этот хилый бесцветный человечек призвал на помощь жену. Явившаяся на зов красивая фламандка не без вызова уставилась на комиссара. – Не можете ли сказать, что за фотография была в этом конверте? Дело затянулось надолго. Из фотографа пришлось просто вытягивать каждое слово, думать вместе с ним. Начать с того, что фотография была сделана лет восемь назад, поскольку приблизительно с тех пор фотограф больше не печатает снимков такого размера. Он купил новый аппарат и делает снимки величиной с почтовую открытку. Кто тогда мог заказать этот портрет? Добрых четверть часа ушло на то, чтобы месье Мутэ сумел вспомнить, что у него в альбоме хранится по экземпляру всех когда-либо заказанных ему снимков. Жена отправилась за альбомами. Непрестанно входили и выходили моряки. Зашли ребятишки, купили конфет на одно су. На улице поскрипывали тали рыбачьих судов. Волны перекатывали на молу гальку. Перелистывая альбом, Мегрэ уточнил: – Это должна быть молодая женщина, тонкие темные волосы… Уточнять больше ничего не пришлось. – Мадам Сванн! – воскликнул фотограф. И тут же отыскал фотографию. Это был единственный Раз, когда ему повезло с моделью. Женщина была хороша собой. Выглядела лет на Двадцать. Фотография точно входила в конверт. – Кто она? – По-прежнему живет в Фекане. Только теперь у нее своя вилла на берегу, пять минут ходьбы от казино. – Замужем? – Восемь лет назад еще не была. Работала кассиршей в железнодорожной гостинице. – Гостиница, конечно, напротив вокзала? – Да, вы должны были заметить ее, когда шли сюда. Мадам Сванн сирота, она местная, родом из деревушки тут неподалеку – Ле Лож. Слышали? В гостинице она познакомилась с одним иностранцем, он там останавливался. Они поженились. Сейчас она живет в городе с двумя детьми и прислугой. – Господин Сванн не живет в Фекане? Пауза. Муж и жена переглянулись. Жена первой решилась нарушить молчание. – Раз уж вы из полиции, надо, наверное, говорить все, правда? Да вы бы и сами узнали. Тут всякое говорят. Месье Сванн почти не бывает в Фекане. Если и приезжает, то всего на несколько дней. Редко, наездами. Появился он здесь сразу после войны.[4 - Имеется в виду первая мировая война.] Тогда только начали восстанавливать рыбный промысел на Ньюфаундленде – он уже пять лет был в забросе. Месье Сванн, если можно так выразиться, хотел изучить вопрос и вложить капитал в дело, которое начало разворачиваться. Выдавал себя за норвежца. Зовут его Улаф. Рыбаки, которые ходят за сельдью и бывают иногда в Норвегии, уверяют, что там это распространенное имя. Правда, это не помешало слухам – стали поговаривать, что на самом деле он немец и занимается шпионажем. Из-за этого, когда он обзавелся женой, ее начали сторониться. Потом стало известно, что он моряк, плавает старшим помощником на немецком торговом судне и только поэтому появляется здесь так редко. Ну, потом об этом забыли, но люди вроде нас всегда чего-то опасаются.. – Вы сказали, у них есть дети. – Двое. Девочке три года, мальчик родился совсем недавно. Мегрэ вытащил фотографию из альбома и попросил показать ему дом г-жи Сванн. Идти представляться хозяйке было рановато. Битых два часа он провел в портовом кафе, слушая, как рыбаки толкуют о лове сельди, который был в самом разгаре. Вдоль набережной темнели силуэты пяти траулеров. Сельдь разгружали полными бочками, и даже штормовой ветер не мог разогнать рыбного запаха, которым был пропитан воздух. По дороге к дому г-жи Сванн Мегрэ прошел по пустынному молу, обогнул казино, которое было еще закрыто, – на стенах его пестрели летние прошлогодние афиши. В конце концов комиссар поднялся по крутой тропинке, начинавшейся у подножия утеса. Пока Мегрэ взбирался по ней, перед ним то и дело мелькала ограда какого-то дома. Вилла, которую он искал, оказалась небольшим уютным домом из красного кирпича. Чувствовалось, что летом за садом с дорожками, посыпанными белым песком, тщательно ухаживают. Вид из окон открывался далеко на море и окрестности. Мегрэ позвонил, перед калиткой беззвучно возник свирепого вида датский дог, обнюхавший гостя через решетку. Служанка вышла только тогда, когда колокольчик брякнул второй раз, сначала заперла собаку, потом спросила с местным акцентом: – Что вам угодно? – Я хотел бы видеть господина Сванна. Она на минуту задумалась. – Не знаю, дома ли он. Сейчас спрошу. Калитку она не отперла. Дождь лил не переставая. Мегрэ вымок. Он видел, как служанка поднялась по лестнице, исчезла за дверью. Затем на окне дрогнула занавеска. Вскоре девушка вернулась. – Месье приедет не скоро. Он в Бремене. – В таком случае я хотел бы видеть госпожу Сванн. Служанка опять задумалась, но калитку открыла. – Мадам одевается. Вам придется подождать. Она провела комиссара, с одежды которого капала вода, в чистенькую гостиную с натертыми полами и белыми занавесками на окнах. Мебель была добротной и совсем новой – так обычно вставляют гостиные в домах мелкой буржуазии. В 1900 году этот стиль называли «модерн». Все из светлого дуба. Цветы в керамической вазе «художественной работы». Салфеточки, вышитые английской гладью. Зато на маленьком столике серебряный самовар с ручной чеканкой – он один стоил больше, чем вся обстановка гостиной. Над головой комиссара раздавались чьи-то шаги. А за стеной, в комнатах первого этажа, плакал младенец, которого, судя по всему, успокаивали глухим и монотонным шепотом. Наконец в коридоре зашуршало, раздались приглушенные шаги. Дверь отворилась, и перед комиссаром предстала молодая, наспех одетая женщина. Она была среднего роста, совсем не худышка; на строгом красивом лице – следы легкого волнения. Это не помешало ей улыбнуться. – Что же вы стоите? С пальто, брюк, ботинок Мегрэ стекала вода, образуя на натертом полу маленькие лужицы. Не мог же он в таком виде усесться в гостиной на кресла, обитые светло-зеленым бархатом. – Вы госпожа Сванн, не так ли? – Да, сударь. Она вопросительно взглянула на комиссара. – Простите, что беспокою. Не более чем пустая формальность. Я из службы контроля за иностранцами. Мы занимаемся сейчас переписью… Она молчала. Непонятно было, волнуется она или нет. – Господин Сванн, кажется, швед, не так ли? – Нет, норвежец, но для француза это одно и то же. Я и сама сначала… – Он флотский офицер? – Он плавает старшим помощником на «Морском дьяволе» из Бремена. – Так. Следовательно, он служит в какой-то немецкой компании… Она слегка покраснела. – Да, судовладелец – немец. По крайней мере, по документам. – То есть? – Не думаю, что следует скрывать от вас… Вы, конечно, знаете, что после войны на торговом флоте кризис. Даже здесь вам назовут капитанов дальнего плавания, которым приходится из-за отсутствия места ходить старшим или вторым помощниками. Иные ведут промысел на Ньюфаундленде или в Северном море. В речи ее чувствовалась известная торопливость, хотя говорила она ровно и спокойно. – Мой муж не захотел подписать контракт на Тихом океане. Там легче с работой, но в Европе ему бы пришлось бывать только раз в два года. Почти сразу же после нашей свадьбы какие-то американцы зафрахтовали «Морского дьявола» на имя немецкого судовладельца. И Улаф как раз приезжал в Фекан, чтобы узнать, нельзя ли здесь купить еще шхуны. Теперь вы понимаете? Речь идет о контрабандном ввозе спиртного в Соединенные Штаты.[5 - 1920–1933 гг. в США действовал запрет на производство и продажу спиртных напитков («сухой закон»).] Были созданы крупные компании с американским капиталом. Они размещаются и во Франции, и в Германии. Вот на одну из таких компаний и работает мой муж. «Морской дьявол» осуществляет перевозки по так называемому Ромовому маршруту. К Германии это, как видите, не имеет никакого отношения. – Он сейчас в море? – спросил Мегрэ, не отрывая глаз от хорошенького лица хозяйки – оно располагало к доверию, а временами становилось просто трогательным. – Не думаю. Вы же понимаете, такие суда не ходят по расписанию. Но я всегда стараюсь хотя бы приблизительно рассчитывать, где находится «Морской дьявол». Сейчас они должны быть в Бремене или на подходах к нему. – Вы уже бывали в Норвегии? – Никогда. Я, можно сказать, не покидала Нормандии: раза два-три, не больше, на несколько дней в Париж. – Вместе с мужем? – Это было наше свадебное путешествие. – Ваш муж блондин, не так ли? – Да. Почему вы об этом спрашиваете? – Маленькие светлые усики, подстриженные вровень с губами? – Да. Могу показать вам его портрет. Г-жа Сванн открыла дверь и вышла. Мегрэ слышал, как она ходила в соседней комнате. Не возвращалась она дольше, чем можно было ожидать. А по всему дому слышалось хлопанье дверей, какие-то непонятные хождения взад и вперед. В конце концов она появилась; от былой уверенности не осталось и следа, она была несколько смущена. – Извините меня, – проговорила она. – Я не смогла найти эту фотографию. Когда в доме дети, всегда такой беспорядок… – Еще один вопрос… Многим ли вы давали эту вашу фотографию? Мегрэ протянул ей снимок, который взял у фотографа. Г-жа Сванн залилась румянцем и пробормотала: – Я не понимаю… – У вашего мужа она, конечно, есть? – Да, я была его невестой, когда… – Может ли этот снимок быть у кого-нибудь еще? Она чуть не плакала. Дрожащие губы выдавали смятение. – Ни у кого… – Благодарю вас, сударыня. Когда Мегрэ выходил, в прихожую выскользнула маленькая девочка. Ему не понадобилось даже всматриваться в ее лицо. Это был вылитый портрет Петерса Латыша. – Ольга! – прикрикнула мать, подталкивая девочку к двери. На улице комиссара снова ждал дождь с порывами ветра. – До свидания, сударыня. Еще мгновение комиссар видел ее в дверях, ему показалось, что эта молодая мать, которую он застал врасплох, когда она считала себя надежно защищенной стенами собственного дома, совершенно выбита из колеи. И еще в ее глазах, когда она закрывала за ним дверь, он прочел что-то непонятное, неопределимое, похожее на страх. Глава 5 Пьяный русский Есть вещи, которыми не принято хвастаться, о которых если и говорят, то с улыбкой, и тем не менее они требуют определенного героизма. Мегрэ не выспался. С половины шестого до восьми утра трясся в поезде, где гуляли сквозняки. Уже в Ла Бресте он вымок. Теперь при каждом шаге его ботинки выплевывали грязную воду, котелок потерял форму, а на пальто и пиджаке не оставалось и сухой нитки. Дождь вперемешку с ветром хлестал наотмашь. Улочка, вернее, просто идущая под уклон тропинка между садовыми оградами, была пустынна. По середине ее катился поток воды. Некоторое время Мегрэ стоял неподвижно. Даже трубка в кармане и та промокла. Найти рядом с виллой укромное местечко было невозможно. Оставалось одно: поплотнее прижаться к ограде и ждать. Редкие прохожие, заметив его, оборачивались. Может быть, ему придется простоять вот так не один час. Он ничем не мог доказать, что в доме находится мужчина. Да если и находится, зачем ему выходить? Тем не менее Мегрэ, угрюмо набивая промокшую трубку, все плотнее прижимался к своему ненадежному укрытию. Офицеру уголовной полиции здесь нечего делать; работа для начинающих, не больше; в возрасте тридцати двух – тридцати пяти лет он сотни раз выполнял такие задания. Зажечь спичку оказалось чертовски трудно, спичечный коробок превратился в форменную тряпку. И кто знает, продолжал бы он тут стоять, не зажгись чудом спичка. Со своего места комиссар видел только низкую ограду дома и калитку, выкрашенную зеленой краской. Ноги его путались в каких-то колючках. В шею дуло. Фекан был где-то внизу, но города видно не было. До комиссара долетал только гул моря, изредка раздавался рев сирены, шум проезжающего автомобиля. Он простоял на своем наблюдательном посту, наверное, с полчаса, когда заметил женщину, с виду похожую на кухарку, – она шла вверх по тропе, нагруженная тяжелой корзиной с провизией. Мегрэ она увидела, лишь поравнявшись с ним. Его громадная фигура, неподвижно застывшая у стены на продуваемой ветром улочке, настолько испугала ее, что она бросилась бежать. По всей видимости, она работала на одной из вилл наверху. Через несколько минут из-за поворота вышел мужчина, посмотрел на Мегрэ издали, потом к нему подошла женщина, и они вместе вернулись к себе. Положение становилось смешным. Мегрэ знал, что у него не больше десяти шансов из ста на успех этого длительного ожидания. Тем не менее он не двинулся с места, и все из-за какого-то подсознательного упрямства, которое и предчувствием-то нельзя было назвать. Скорее это была собственная теория – он никогда не пытался ее развить, но она существовала, невысказанная, у него в голове: он называл ее для себя «теорией трещины». Каждый преступник, каждый злоумышленник – все же человек. А кроме того – и это главное, – игрок, противник, которого полиция старается найти и с которым, как правило, ведет борьбу. Совершено убийство или какое-нибудь преступление. Следствие начинается на основе более или менее объективных данных. Это задача с одним или множеством неизвестных – ее-то и должен решить разум. Мегрэ действовал, как все. Как все, он использовал те необычные методы, которые были переданы в распоряжение полиции бертильонами, рейсами, локарами[6 - Видные французские криминалисты.] и постепенно стали настоящей наукой. Но комиссар подстерегал, искал, ждал именно трещину. Иначе говоря, тот момент, когда за игроком встает человек. В «Мажестике» он имел дело с игроком. Здесь, он это предчувствовал, все обстояло по-другому. Мирная, благоустроенная вилла выпадала из той атмосферы, в которой вел свою игру Петерс Латыш. Эта женщина, дети, которых Мегрэ видел и чьи голоса слышал, – все это принадлежало другой жизни, входило в другую нравственную систему. Вот поэтому он и стоял одиноко на липком ветру, борясь с собственным отвратительным настроением, потому что больше всего на свете любил чугунную печку у себя в кабинете, где ждали его на столе кружки с пенистым пивом. Когда Мегрэ решил занять свой наблюдательный пост на этой улочке, было половина одиннадцатого. В половине первого он услышал в саду скрип гравия под чьими-то ногами, увидел, как быстрым и точным движением была распахнута калитка и метрах в десяти от комиссара появился мужчина. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=124830) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Одно из самых известных в мире туристических агентств. 2 Крупнейшая организация ветеранов войны в США. Основан в 1919 г. Финансируется крупными монополиями. 3 Бутлеггеры – нелегальные изготовители и продавцы спиртного во время «сухого» закона в США. 4 Имеется в виду первая мировая война. 5 1920–1933 гг. в США действовал запрет на производство и продажу спиртных напитков («сухой закон»). 6 Видные французские криминалисты.