Маг-менестрель
Кристофер Сташеф


Маг Рифмы #4
Солнечная Латрурия вздохнула с облегчением – отдал душу горячо любимой Тьме кровожадный король, с завидным упорством исповедовавший Зло. Но облегченный вздох быстро перешел в стон ужаса, ибо на престол взошел наследник, равно не признававший ни Зла, ни Добра. Судьба воззвала к магу – менестрелю Мэту Мэнтрелу, великому знатоку магии слова, облеченного в рифму. Он презирал любые опасности – особенно наветы поэтических критиков. А встречи на пути его ждали, одна чудовищнее другой: юноша, изводящий мир своейнесчастной любовью, клыкастый хам мантикор, злоехидный греческий призрак – и это еще не худшее!..





Кристофер Сташеф

Маг-менестрель





Пролог


Высокий чалый жеребец задрал голову и заржал. Остальные лошади поспешили к дверцам своих стойл и повернули головы ко входу в конюшню, где появился Ачерезе, конюх, с мешком овса, перекинутым через плечо. На угрюмом лице конюха промелькнула улыбка.

– Ну вот! – сказал он себе под нос. – Хоть эти рады меня видеть! – Отсыпав меру овса в кормушку на дверце стойла жеребца, он добавил: – Хоть вы едите хорошо, приятели! – Он пошел по проходу и принялся насыпать зерно во все кормушки. – И одежка у вас славная, не то что у нас... – Ачерезе прикусил язык, вспомнив, что его сетования может услышать король или кто-нибудь из его колдунов. – Ну, что тут скажешь, – продолжил он, – все мы должны трудиться в этом мире, вот только кое-кому достается куда меньше, чем...

Конюх опять прикусил язык. В это время он как раз насыпал овса коню в третьем стойле и уже собрался было выйти оттуда, как вдруг увидел на боку у коня сырую красную полосу. Он остановился и потрогал полосу пальцем.

– Ну, вот, – вздохнул конюх, – и вы трудитесь, и работенка у вас потяжелее моей будет, верно? Так что уж извиняйте, дружки-приятели, что я вам нажаловался... – Тут конюх открыл дверцу, ведущую в четвертое стойло. – А ты, Фандальпи, ну ты, конечно, того... – И конюх остановился как вкопанный.

Фандальпи прижался к задней стенке стойла, ноздри его были расширены и покраснели, белки глаз сверкали.

– Ну, ты что, дружок, ты что...

И тут Ачерезе увидел лежащее на полу тело. Несколько минут он не в силах был со страху пошевелить ни рукой, ни ногой. Стоял выпучив глаза – под стать жеребцу. Потом повернулся к дверце, но не успел сделать и шага, как колени у него подкосились: накатила новая волна страха. Что бы он теперь ни сделал – бросился ли бежать или остался бы здесь, – он все равно, считай, погиб. Правда, если бы он решился доложить кому следует, что в конюшне труп, он мог бы немного продлить свои дни. Гальтезе, помощник сенешаля, подтвердил бы, что Ачерезе получил мешок зерна всего несколько минут назад, – так что, может, его все-таки и не обвинят в смерти принца.

Конюх бегом бросился по внутреннему двору в караульную комнату. Под ложечкой противно сосало от страха. Конечно, у него была возможность оправдаться, но речь ведь шла о наследнике престола, стало быть, возможность была очень и очень слабая.


* * *

Король Маледикто рвал на себе волосы и в отчаянии вопил:

– Какой проклятущий демон забрал у меня моего сына!

Но все понимали, что демоны и вообще какие бы то ни было пособники Сатаны тут ни при чем. Тело не обгорело и не осквернено. По крайней мере своей преданностью Богу принц завоевал себе хоть это. Единственным знаком сатанизма был странный орнамент на рукоятке кинжала, пронзившего его грудь. Однако точно такие же кинжалы имелись у любого из колдунов короля и у многих стражников. Стало быть, всякий мог такой кинжал украсть, хотя это было и нелегко.

– Глупый мальчишка! – причитал король. – Неужели ты думал, что твой Бог спасет тебя от адского клинка? Смотри теперь, чего ты добился всеми своими молитвами! Кто теперь унаследует мое королевство? Кто будет править, когда я умру? О нет, теперь я буду еще более предан Злу! Дьявол сохранит мне жизнь, сохранит хотя бы для того, чтобы я насаждал несчастье и отчаяние по всей земле!

Ачерезе стоял в сандалиях на босу ногу и дрожал, понимая, кто сейчас главный кандидат на несчастье и отчаяние. И еще он с тоской вспоминал, как в свое время бушевал король, как угрожал сыну, как требовал, чтобы тот отказался от праведной жизни. Между тем именно принц был живым подтверждением, что Сатана продлит дни короля Маледикто, ибо только при жизни короля Латрурия могла устоять против волны доброты и набожности, исходивших от принца Касудо.

– Кто у меня теперь остался? На кого ты меня покинул! – продолжал вопить король. – Остался у меня только внук, плакса и слюнтяй, совсем еще малыш, от горшка два вершка. О, я должен воспитать его в поклонении Сатане, иначе вся эта страна попадет под власть Добродетели!

Но у него не хватало смелости признаться даже самому себе, что, если бы он дерзнул воспитать маленького принца Бонкорро иначе, Дьявол наказал бы его за это такими пытками, какие Ачерезе и присниться не могли. Король Маледикто содрогался от одной только мысли об этом.

– Глупец! Трус! Слюнтяй! – рвал и метал король, проклиная мертвого сына на все лады, словно этим мог оживить его.

В конце концов Ачерезе почудилось, что король неспроста так распинается. Как ни странно, он понял: король боится! Тут Ачерезе стало совсем не по себе. Чего бы там ни испугался король – король, который всю свою жизнь был колдуном, настолько отдавшим себя Злу и пороку, что да границей о нем говорили только шепотом, – что бы ни вызвало его страх, от этого Ачерезе, простому парню, пытавшемуся жить более или менее праведно при дворе, где все и каждый служили Злу, можно было запросто сойти с ума. Медленно-медленно конюх начал отступать к двери. Никто не заметил его ухода: все смотрели на короля и жались к стенкам стойла, стремясь отойти подальше от монаршей ярости. Даже канцлер Ребозо струхнул, а уж ему-то частенько доводилось принимать на себя королевский гнев – он служил при дворе уже пятьдесят лет. Поэтому-то никто и не заметил, как коротышка-конюх выскользнул из стойла, как он быстрым шагом вышел за задние ворота замка, спрыгнул в заполненный водой ров и поплыл. Никто этого не заметил, потому что даже дозорные смотрели на конюшню со страхом и ужасом.

Однако кое-кто все же заприметил пловца: одно из чудищ, что жили во рву. Громадное серовато-синее тело всплыло к поверхности, рассекло маслянистую воду, открыло глазищи величиной с рыцарские шлемы, повело ими туда-сюда и тут же заметило плывущую фигурку. Тело чудища задвигалось, поплыло все быстрее и быстрее, и вот уже казалось – водяная стрела указала острием на плывущего конюха.

Ачерезе даже не оглянулся. Он знал, что чудище учует его и бросится за ним. Однако, как ни страшно было чудище, куда больше Ачерезе боялся короля и его покровителя.

Догнав человека, чудище надулось. Ачерезе уже слышал, как оно раскрывает пасть, и отчаянно заработал руками. Берег все ближе и ближе...

Но и чудище не отставало, и вот оно уже разинуло черную пасть с желтыми острыми клыками...

Но тут ноги Ачерезе коснулись илистого дна. Он выбросился на берег и откатился подальше от воды как раз в то мгновение, когда челюсти, похожие на громадные пилы, сомкнулись у него за спиной. Конюх катился и катился по берегу, сердце его бешено колотилось, ему ужасно хотелось закричать, но он не смел: боялся дозорных на стенах. Наконец он вскочил на ноги и увидел, что ров уже в двадцати футах от него, а над линией берега торчат два огромных налитых кровью глаза. Ачерезе судорожно выдохнул. В душе его родилась благодарственная молитва, но он не произнес ни звука, не желая, чтобы Дьявол услышал его и узнал о побеге. Он развернулся, пробежал по бровке холма, потом вниз по склону, надеясь на то, что Господь услыхал его безмолвную молитву, а прислужники Сатаны не услыхали. То ли Небеса сберегли его, то ли ему просто повезло, но он таки добежал незамеченным до подножия холма и бросился под прикрытие леса.

И в то самое мгновение, когда Ачерезе скрылся за деревьями, король Маледикто наконец умолк, поток яростных слов у него иссяк. Дрожа, он стоял над телом сына, и слезы бессилия застилали его глаза. Да-да, именно слезы бессилия. Наконец он медленно повернулся к канцлеру.

– Найди убийцу, Ребозо! – приказал король.

– Но... ваше величество! – попятился Ребозо. – Это ведь мог быть и демон из Ада!

– Демон стал бы орудовать кинжалом, ты, тупица?! – проревел Маледикто. – Разве демон оставил бы тело целым и невредимым? И неоскверненным? Нет! Ты будешь искать смертного человека, а не посланника Ада! Найди его и приведи его! Найди также конюха, который обнаружил тело моего сына, допроси его, узнай, что он видел!

– Конечно, ваше величество! – Ребозо отвесил королю низкий, услужливый поклон и отвернулся. – Конюх, выйди вперед! – крикнул он.

Все молчали и, выпучив глаза, озирались.

– Он вроде тут стоял, у дверцы стойла, – пробормотал один из стражников.

– И ты его выпустил? Дал ему бежать! Идиот! Тупица! – взревел Маледикто и приказал остальным воинам: – Отрубить ему голову. Немедленно!

Стражники испуганно и растерянно смотрели на своего товарища.

– Никто уже и не подчиняется моим приказам! – проорал Маледикто. – Это мой сын, слабак несчастный, вас так распустил! Ну-ка дайте мне!

С этими словами король выхватил алебарду у ближайшего стражника и размахнулся. Остальные стражники в испуге закричали, присели и закрыли головы руками. Тот несчастный, что видел конюха и дал ему уйти, тоже попробовал пригнуться, но опоздал: алебарда рассекла ему грудь. Он успел лишь вскрикнуть, но тут глаза его выпучились, и душа отправилась туда, куда отправлялись души всех тех, кто по доброй воле служил королю Маледикто.

– Осел тупоголовый, – прошипел Маледикто, глядя на тело стражника. Потом он перевел взгляд на остальных воинов, те дрожали от страха. – Когда я приказываю, вы подчиняетесь! А теперь найдите и приведите мне этого конюха!

И стражники бросились искать Ачерезе. Но следы беглеца, ведущие к задним воротам и берегу рва, обнаружил канцлер. Стражники послушно побежали за ним.

– Тут следы кончаются, – вздохнул капитан гвардии. – А через ров живым никому не переплыть.

Ребозо испуганно оглянулся на замок, словно услышал какой-то приказ, которого не услышали остальные.

– Возьмите лодку, – распорядился он, – захватите ищейку да осмотрите как следует другой берег.

Распоряжение было выполнено, вот только собака страшно упиралась, и пришлось закрывать ей морду чехлом – так пугал ее запах живших во рву чудищ... Несколько чудищ выставили из воды свои громадные глазищи, но Ребозо вполголоса произнес заклинание и наставил на них свой жезл. Глазищи закрылись, спины чудищ скрылись под стоячей маслянистой водой... и лодка ткнулась в противоположный берег. Собака, выпучив глаза, вырвалась и убежала бы, но солдаты ее утихомирили и, как она ни подвывала и ни пыталась удрать, заставили понюхать мешок, сохранивший запах Ачерезе. Собака заметалась туда-сюда по берегу, и чем дальше она уходила ото рва, тем сильнее росло ее возбуждение. Владелец пса выругался и уже занес было кулак, чтобы стукнуть его, но Ребозо воспротивился.

– Пусть поищет, – сказал он. – Дай время.

Не успел он договорить, как пес задрал голову и победно гавкнул, после чего рванул по следу во всю прыть. Он так рвался вперед, что хозяин едва поспевал за ним. Ребозо прокричал приказ, и с полдесятка солдат бросились за собакой и ее хозяином. По подъемному мосту уже бежали новые воины, а с ними и младший колдун в черном как смоль балахоне.

Отряд, отправленный в погоню, громко протопал по склону замкового холма, выбежал на равнину, догнал ищейку. Вскоре все они скрылись под покровом леса.

Весь день и всю ночь шли поиски. Ребозо отдавал распоряжения, посылал за свежими ищейками, возглавлял отряды гвардейцев. Погоня получилась долгой и тяжелой – ведь Ачерезе бежал быстро, он даже не останавливался поспать. Может быть, страх гнал его вперед. Порой он петлял, порой переплывал поток шириной ярдов в сто, залезал на деревья и перебирался с ветки на ветку. Но там, где его не могли найти по запаху собаки, могли отыскать колдуны.

И в конце концов Ачерезе, израненного, всего в крови, привели к канцлеру. Тот кивнул. Глаза Ребозо сверкали.

– На допрос его, – распорядился он.

– Нет! Нет! – закричал Ачерезе.

Он кричал всю дорогу, пока его вели к камере пыток, кричал, когда его привязывали к дыбе. Агония и страх смешались в его хриплом крике.

Ребозо стоял за спиной у короля, смотрел на Ачерезе и сам дрожал от страха.

– За что ты убил моего сына? – рявкнул Маледикто.

– Я не делал этого! Я этого не делал!

– Еще, – прошипел Маледикто, а Ребозо, стуча зубами и широко раскрыв глаза, кивнул палачу.

Тот ухмыльнулся и поднес к коже Ачерезе каленое железо. Ачерезе кричал и кричал, а потом его крики перешли в слова:

– Я... его только... там... нашел, я не убивал...... Ай-яй-яй-я-а!

– Признавайся! – ревел король. – Мы знаем, что ты это сделал, почему ты отрицаешь это?

– Но я не делал этого! – завывал Ачерезе. – Я его только нашел... – Ия-а-а-а-а-а!

Так это и продолжалось, пока вконец измученный и обессиленный Ачерезе не сказал им то, что они хотели услышать.

– Да-да! – прокричал он. – Я сделал это! Я украл кинжал и заколол его, это я, я! Только пусть мне не будет так больно!

– Продолжить пытки! – распорядился Маледикто и с угрюмым удовлетворением стал смотреть, как корчится и извивается на дыбе конюх.

Сверкая глазами, король слушал, как вопли Ачерезе сменяются мольбами о пощаде. Король дрожал от восторга, когда надтреснутый голос несчастного все еще пытался что-то произнести. Но когда залитый кровью, избитый Ачерезе забормотал молитвы и призвал на помощь Бога, Маледикто прошипел:

– Убей его!

Опустилось лезвие меча, и агония Ачерезе прекратилась. Король Маледикто стоял и смотрел на изуродованный труп с мрачной радостью, но вдруг выражение его лица сильно изменилось: опустились брови, поникли плечи, залегли морщины тоски. Он отвернулся угрюмый и грозный. Ребозо проводил короля взглядом. Перемена в настроении владыки испугала и удивила его. Канцлер поспешил вслед за Маледикто.

Но король захлопнул за собой дверь, ведущую в его покои, и принялся осыпать проклятиями слуг, требуя, чтобы все убирались к черту. Ребозо отвернулся и, вздохнув, побрел прочь. В королевской семье был еще один человек, которому следовало бы узнать о случившемся. Нет, то была не жена Маледикто – ее давно казнили за супружескую измену, которой сама она и не ведала, нет, то была и не жена принца – она умерла при родах. То был сын принца, внук Маледикто, – на сегодняшний день самый вероятный наследник престола.

Ребозо отправился в покои мальчика, располагавшиеся в дальнем крыле замка. Подойдя к двери, он собрался с духом, отдышался и постарался настроить себя на нужный лад – так, чтобы сочувствие сочеталось с твердостью, мягкость с жесткостью. Как только канцлер решил, что придал своему лицу нужное выражение и достиг требуемого расположения духа, он отправился к мальчику, чтобы сообщить ему, что он остался круглым сиротой.

Принц Бонкорро, конечно, расплакался. Ведь ему было всего только десять лет. И он никак не мог понять, как же такое могло произойти.

– Но почему? Почему? – хныкал он. – Почему Бог забрал моего папу? Он был такой хороший, он так старался делать то, что угодно Богу!

Ребозо вздрогнул, но все-таки нашелся:

– Значит, для него отыскали дела в Раю.

– Но для него и тут дел хватает! Тут много работы, тут жутко много работы! И эта работа очень важна для Бога! Разве Бог мог подумать, что мой папочка не справится? Разве он не старался изо всех сил?

Ну что на это ответишь?

– Может быть, и нет, ваше высочество. Королям приходится делать много такого, что посчиталось бы грехом для простолюдина.

– Это что же? – Слезы у мальчика мгновенно высохли, и он так посмотрел на канцлера, словно тот и был повинен в смерти его отца.

– Ну... убийство, например, – промямлил Ребозо. – То есть я хотел сказать – казни. Когда король казнит людей, совершивших ужасные, злобные поступки – ну, например, если они убивали других людей. Если бы таких людей не казнили, они бы вновь и вновь совершали ужасные поступки. А бывает, что других людей приходится убивать в бою. Пусть король и не всегда делает это сам, но он отдает такие приказы, ваше высочество.

– Так... – Бонкорро смерил старого канцлера взглядом с головы до ног, и того бросило в дрожь. – Ты хочешь сказать, что мой папа был слишком хорошим, слишком добрым, слишком мягким для того, чтобы быть королем?

Ребозо пожал плечами и небрежно махнул рукой.

– Не мне об этом судить, ваше высочество. В таких делах мало кто разбирается – это не в нашей власти, выше нашего понимания.

Но мальчик смотрел так, словно подобные мысли противны самой его сути. Ребозо поспешил продолжить:

– Знаете, ваш дедушка сейчас в страшной ярости. Он наказал того человека, который убил вашего отца, и...

– Наказал? – воскликнул Бонкорро. – Его поймали? Почему он это сделал?

– Кто знает, ваше высочество? – Ребозо чувствовал, что выдержка ему вот-вот изменит. – Зависть, страсть, безумие. – Ваш дед не стал ждать и выслушивать объяснения. Убийца мертв. Какая теперь разница?

– Большая, – возразил Бонкорро. – Для принца, который хочет жить.

У Ребозо мурашки по спине побежали – так это было сказано. Мальчик казался слишком взрослым для своих лет. Но, с другой стороны, от таких событий как раз и взрослеют – иной раз и мгновенно.

– Если вы хотите жить, ваше высочество, – вкрадчиво проговорил Ребозо, – было бы лучше, если бы вы несколько месяцев отсутствовали в замке. Дед ваш во гневе, а теперь еще и затосковал. Не могу представить, что он выкинет в следующую минуту.

– Не хочешь же ты сказать, что он сошел с ума?

– Я так не думаю, – медленно проговорил Ребозо, – но наверняка не знаю. И мне было бы гораздо спокойнее, ваше высочество, если бы вы спрятались.

– Но где? – Бонкорро принялся испуганно озираться, вдруг став беспомощным и растерянным. – Куда мне идти?

Ребозо неожиданно улыбнулся:

– Не в гардероб, ваше высочество, и не под кровать. Я имел в виду другое. Я хотел бы спрятать вас вне замка, вне нашей столицы Венарры. Я знаком с одним бароном, у него свое поместье. Он человек добрый и законопослушный и никогда не обидит принца. Он позаботится о том, чтобы вас никто не нашел, даже если его величество прикажет вас разыскать. Но он такого приказа не отдаст: я позабочусь о том, чтобы он не узнал, где вы находитесь.

Бонкорро нахмурился.

– А как ты это сделаешь?

– Я солгу, ваше высочество. О нет, не глядите на меня с таким укором. Это будет ложь во спасение, и это будет гораздо лучше, нежели оставить вас здесь, где ваш дед в любой момент может ударить вас, подвернись вы ему под руку.

Бонкорро поежился. Он видал Маледикто во гневе.

– Но он же колдун! Разве он не отыщет меня где угодно?

– Я тоже колдун, – спокойно отозвался Ребозо. – И замету ваши следы с помощью моего искусства – да так, что даже ему не под силу будет найти их. Это мой долг перед вами и перед ним.

– Ну да, конечно, – рассудительно кивнул Бонкорро. – Странно только, что тебе надо врать ему, чтобы сохранить ему верность.

– Придет день, и он поблагодарит меня за это, – заверил принца Ребозо. – А теперь пойдемте, ваше высочество, болтать некогда. Никто не знает, когда на вашего деда снова нападет приступ ярости. Нам нужно успеть уйти, пока он не вспомнил о вас.

Глаза принца Бонкорро широко открылись от страха.

– Он точно вспомнит! Как же мы... Ребозо?!

– А вот так. – Ребозо развернул просторный темный плащ и накинул на плечи мальчика. – Набросьте капюшон.

Бонкорро торопливо натянул на голову капюшон, постаравшись получше спрятать лицо. Теперь он мог видеть только прямо перед собой.

Ребозо надел похожий плащ и тоже натянул на голову капюшон.

– Ну вот, – сказал он. – Два беглеца, одинаково одетых, верно? И кто теперь скажет, что вы принц, а не сын дровосека? А теперь поспешим, мой мальчик! Уйдем через задние ворота!

Ров они переплыли в маленьком ялике, спрятанном за воротами. Бонкорро дрожал от страха, ожидая, что вот-вот на поверхности появится чудище с громадными глазами, но Ребозо пробормотал заклинание, и глаза, если и появлялись над водой, тут же сонно захлопывались и тонули. Маленькая лодочка скользила по темной маслянистой воде без весел и паруса, и Бонкорро гадал, как это канцлеру удается управлять ею.

А управлял Ребозо лодкой с помощью колдовства, конечно.

И Бонкорро решил, что ему следует выучиться колдовству, иначе так всю жизнь и придется зависеть от чужих милостей. Но только, конечно же, он не станет учиться черной магии – он не позволит Сатане овладеть собою так, как дедом. Он никогда не будет таким злобным, таким порочным! Мальчик знал, что Ребозо не такой. И еще он понимал: кто бы ни вонзил клинок под ребро его отцу, приказ об этом отдал сам король Маледикто. У Бонкорро не было доказательств, но он в них и не нуждался. Он не раз слышал, как дед и отец ссорились, слышал, как старик кричал на наследника и проклинал его. Слышал и спокойные, рассудительные ответы принца Касудо – ответы, от которых у короля начинались колики и спазмы. Еще он слышал, как король угрожал сыну, и не только угрожал, но даже замахивался на него во гневе. Нет, ему не нужны никакие доказательства. Он всегда боялся деда и не любил его, а теперь он его возненавидел и твердо решил ни за что на свете не быть похожим на Маледикто.

Но с другой стороны, он решил не походить и на отца – по крайней мере теперь. Принц Касудо был хорошим человеком, очень хорошим, почти что святым, но все обстояло именно так, как сказал канцлер Ребозо: именно его хорошие качества мешали ему стать настоящим королем. Кстати говоря, эти же качества делали принца и непригодным для жизни. Он ни о чем не подозревал и получил удар ножом в спину. А Бонкорро хотелось бы стать хорошим королем, когда придет его время, но еще больше ему хотелось жить. И еще ему хотелось отомстить – отомстить собственному деду.

Лодка пристала к берегу, Ребозо выпрыгнул и протянул руку принцу. Их уже ждали лошади, привязанные к дереву, черные как ночь. Ребозо подсадил мальчика в седло, сам уселся верхом на вторую лошадь и взял поводья у Бонкорро, хлестнул своего коня коротким хлыстом, и они тихо, почти бесшумно тронулись в путь. Спустились с замкового холма, проехали по темной равнине. И только тогда, когда они оказались под покровом леса, принц Бонкорро осмелился заговорить:

– Почему ты служишь королю Маледикто, Ребозо? Почему ты ему подчиняешься? Разве ты считаешь, что его приказы справедливы?

– Нет, – ответил Ребозо и содрогнулся. – Он злой человек, ваше высочество, и приказывает мне совершать дурные поступки. Скажу вам как на духу: порой мне самому тошно, хотя я понимаю – выполнять такие приказы необходимо, чтобы в королевстве был порядок. Но бывают и другие задания, которые он мне поручает. От них мне страшно, и я не вижу, какая от них польза.

– Ну так зачем же ты тогда выполняешь эти приказы? Зачем?

– Затем, что боюсь, – откровенно признался Ребозо. – Боюсь его ярости, его гнева, боюсь тех пыток, которым он может меня подвергнуть, если я его ослушаюсь, но больше всего я боюсь тех ужасов, которые он может сотворить с помощью черной магии.

– А ты не мог бы стать таким же хорошим, каким был мой папа? Разве тогда... о нет, конечно, силы Добра не защитят тебя, – горько проговорил принц Бонкорро. – Папу же не защитили? Может быть, защитят в будущей жизни, но не в этой.

– Даже если и так, – быстро сказал Ребозо, чтобы отвлечь мальчика от печальных мыслей, – меня-то они точно не защитят, я совершил слишком много грехов, ваше высочество, служа вашему деду, очень много грехов, и многие из них поистине страшные.

– Но у тебя не было выбора!

– Был, – со вздохом отвечал Ребозо. – И что того хуже, я знал об этом. Я мог сказать «нет», я мог отказаться.

– Если бы ты так сделал, дед бы тебя убил! Тебя бы пытали, а потом убили бы!

– Это точно, – согласился Ребозо. – И у меня не хватило мужества встретиться с этим лицом к лицу. Нет, я трусил, я дрожал и повиновался, и потому душа моя проклята и обречена на муки Преисподней.

– А мой папа не такой. – Бонкорро вдруг выпрямился в седле, глаза его широко открылись, словно он внезапно что-то понял. – Наверняка папа отказался совершить дурной поступок, а дед убил его за это!

– Ваше высочество, какая разница? – умоляющим голосом проговорил Ребозо. – Он мертв, и этим все сказано.

– Не все! – воскликнул юный принц. – Отец был храбр, и его храбрость спасла его от Ада и тебя может спасти, Ребозо, даже сейчас!

Он произнес это так, что Ребозо поежился – собственно, он и так весь дрожал от мыслей, что король может найти его. Но вслух он сказал другое:

– Ваш отец теперь там, где ему лучше, чем здесь, ваше высочество!

– Может, так оно и есть, – согласился принц. – Но мне не хотелось бы оказаться там раньше времени. Почему отец не изучал магию?

– Потому что магия бывает только черная, ваше высочество.

– Я в это не верю, – отрезал принц Бонкорро. – Отец рассказывал мне о святых, которые умеют творить чудеса.

– Чудеса, это верно. Не сомневаюсь, ваш отец теперь способен творить чудеса или скоро будет способен. Но чудеса – это не магия, ваше высочество, и творят их не святые, а Тот, кого они почитают. Тот, кто действует через них. Просто быть хорошим – этого еще недостаточно. Нужно быть по-настоящему святым, чтобы стать проводником для светлой силы...

Принц Бонкорро упрямо мотнул головой.

– Должно быть что-то такое, канцлер Ребозо... Должна быть другая магия, хорошая, добрая, иначе бы весь мир уже давным-давно объяло Зло.

«Почему ты думаешь, что этого до сих пор не случилось?» – с горечью подумал Ребозо, но промолчал. Да и потом, о злобных волшебниках из Меровенса слыхал даже принц Бонкорро, а канцлеру Ребозо не хотелось бы, чтобы мальчик слишком долго размышлял об этом. Разве есть более короткая дорога к смерти, чем занятия добрым волшебством в стране злых колдунов?

– А дедушка когда-нибудь умрет? – спросил Бонкорро.

Ребозо покачал головой:

– Это известно только двоим, ваше высочество, и один из них – демон, который поддерживает в вашем деде жизнь.

Другим, как догадывался принц Бонкорро, был Бог, но он понял, почему Ребозо не отважился произнести этого имени вслух. Он боялся произносить имя Бога в Латрурии и вдобавок имел неподходящий душевный настрой.


* * *

Минуло полгода, прежде чем канцлер Ребозо снова постучался у ворот поместья барона Гарчи.

– Добро пожаловать, милости просим, лорд-канцлер! – воскликнул добродушный и мягкосердечный помещик. – Входите да отдохните с дороги. Да выпейте кружечку пивка!

– Пиво это, конечно, хорошо...

Поняв намек, Гарчи вздохнул и сказал:

– Если вы предпочитаете вино, то у меня и вино имеется.

– О, с удовольствием, – с большим энтузиазмом отозвался Ребозо. – Я бы, пожалуй, выпил охлажденного белого вина, которым так славятся ваши края.

– Сейчас-сейчас, есть у нас и такое! – воскликнул Гарчи, поднял было руку, чтобы хлопнуть канцлера по плечу, да передумал. – Давайте уйдем в тень.

И он пошел первым, потом опомнился и пропустил вперед канцлера.

Ребозо довольно кивнул, оценив тактичность барона, и спросил:

– Ну, как ваш подопечный?

– О, отличный парнишка! Ему на пользу сельский воздух, и еще ему нравится играть с моими ребятишками.

Ребозо взглядом пригвоздил барона к земле.

– Надеюсь, они его не обижают?

– Да что вы! – возмутился барон. – Поначалу-то они, конечно, дрались маленько, ну, это у мальчишек всегда так бывает...

– Надеюсь, вы наблюдали за этими драками?

Гарчи кивнул, немного обиженно:

– Да. Я это делал осторожно, так, чтобы меня не было видно. Ну а когда они чересчур распускали руки, поблизости «случайно» оказывался один из моих рыцарей.

– И насколько же они распускали руки? – выпалил Ребозо.

– Ну, как-то раз ваш волчонок повалил моего среднего сынишку на землю и был готов отколотить его, а глазенки у самого так и сверкали. Я вам честно скажу я и то струхнул. Младший мой на ту пору с ним уже подрался и здорово схлопотал – а они вроде бы ровесники. Старший рядом стоял и уже готов был броситься на подмогу среднему, ну а я ему сказал, чтобы он этого не делал. Ему-то уже четырнадцать как-никак.

– Но ваш рыцарь разнял мальчиков?

– Да, и я так думаю, уберег моего среднего сынишку от жестокого избиения. Потом рыцарю пришлось отвести вашего парнишку в сторонку и объяснить ему, что мальчики вовсе не должны драться насмерть, что детские драки всего лишь чуть-чуть серьезнее, чем обычные игры.

– Удивлюсь, если вы его убедили!

– Конечно, не убедил, но с того дня я не видел, чтобы он так злобствовал. А стычки у них бывают то и дело. Хоть они и подружились с первого дня, но мальчишки есть мальчишки.

– Это верно, – согласился канцлер, но так на его месте согласился бы любой, кто на самом деле ничего не смыслит в мальчишках.

– А где они сейчас?

– О, наверное, охотятся на кроликов! Ваш мальчуган очень любит поохотиться, знаете ли, но уж так это у него серьезно выходит, что просто дрожь пробирает. – Барон украдкой посмотрел на канцлера. – А он взаправду ваш? Я-то думал, что такие могучие колдуны детей не имеют.

– Не имеют. Но вам нет нужды гадать, чей он на самом деле.

– Да что вы, я и не гадаю вовсе! – замахал руками Гарчи. – Послать за ним?

– Не надо. У меня есть время. Час-два могу подождать. Хочу освежиться с дороги. Ванна готова?

– Греют воду, – отозвался Гарчи, который плохо понимал такую страсть к мытью. – А как только мальчик вернется, я его тут же пошлю к вам, да?

– О, пусть сначала вымоется. После охоты ему это наверняка не помешает.


* * *

Только час спустя Бонкорро предстал перед канцлером. Или нет, не так: казалось, это Ребозо явился к нему на аудиенцию – во всяком случае, у мальчишки был такой вид. Канцлер не поверил своим глазам – между тем мальчик улыбался.

– Как радостно видеть тебя снова, мой лорд-канцлер!

– Прошу прощения, что не появлялся так долго, ваше высочество, – извинился Ребозо. – Пришлось дождаться, пока ваш дед отправит меня в поездку по провинции, дабы напомнить помещикам, что они задолжали кое-какие подати.

– Ясно. Я знал, что вестей из дома мне придется ждать долго.

Ребозо уловил намек.

– Ваш дед пребывает в добром здравии. Тоска его немного развеялась. Правда, порой на него нападает задумчивость, и он часами простаивает у окна, глядя в одну точку.

– Пожалуй, его можно пожалеть, – заключил Бонкорро.

– Пожалуй, что так, – согласился Ребозо. – Ну а вы как тут поживаете, ваше высочество?

– О, неплохо. Хотя поначалу все мне тут казались немного грубыми. А теперь у меня есть друзья... ну, или по крайней мере знакомые.

– Да, лорд Гарчи мне рассказал, что вы подружились с его сыновьями и что вы вместе только что охотились.

– Они в этом деле мастера, – кивнул принц. На самом же деле мальчишки водили Бонкорро к дырочке в стене, сквозь которую можно было подглядывать за служанками. Дырочка позволяла видеть спальню служанок и то, как они раздеваются перед сном. Бонкорро послушно поглядел, когда подошла его очередь, вот только никак не мог понять, почему его товарищи так хихикают и радуются. Он, правда, тоже ощутил непонятное волнение при виде того, как рослая крестьянка разделась. Что-то в этом были приятное, но уж точно ничего такого, чтобы стоило устраивать такой шум.

– Я вспомнил, что у вас скоро день рождения. – Ребозо вытащил из-под плаща сверток. – Сожалею, что мы не можем отпраздновать его более торжественно, но примите этот подарок в знак добрых пожеланий.

Бонкорро, удивленный и обрадованный, взял сверток из рук канцлера.

– Вот спасибо, канцлер! А что это такое?

– Если я скажу, не будет сюрприза, – улыбнулся Ребозо. – Вы лучше разверните.

Бонкорро развернул сверток и изумленно уставился на книгу.

– Книга заклинаний!

– Вы же говорили, что хотели бы изучить магию, – пояснил Ребозо, – тут только самые простые заклинания – такие, какими пользуются деревенские ворожеи, когда лечат больных травами, но для начала и этого достаточно.

– Вот это да! – воскликнул Бонкорро, сверкая широко раскрытыми глазами. – Вот спасибо, канцлер! Огромное спасибо!

– Берегите книгу, – посоветовал канцлер и предостерегающе поднял указательный палец. – Хоть эти заклинания и простые, они могут наделать бед, если ими будет пользоваться кто попало. Никому не позволяйте заглядывать в книгу! Самое первое заклятие, записанное там, не даст никому, кроме вас, прочесть эту книгу. Поскорее выучите это заклятие и почаще им пользуйтесь.

– Я так и сделаю, лорд канцлер, – кивнул Бонкорро и прижал книгу к груди так, словно обнимал ее. Устремив на Ребозо радостный взгляд, он снова поблагодарил канцлера: – Ну, спасибо, вот уж спасибо, так спасибо!

«Вот жалость-то, – думал Ребозо, – что мальчик родился принцем. Из него получился бы превосходный колдун, если бы его повести по этому пути...»


* * *

А когда Ребозо на следующий день собрался трогаться в путь, Гарчи прокашлялся и сказал:

– Понимаете, какое дело... мальчишки-то меня за нос водили, безобразники этакие. Ну, я, стало быть, пригляжу, чтобы такое больше не повторялось.

– Ни в коем случае! – Ребозо резко обернулся и гневно глянул на барона. – Мальчик должен стать мужчиной – во всех смыслах!

– Ну, как скажете, как скажете, будь по-вашему, лорд-канцлер, – пробормотал Гарчи и подумал: «Может, мальчик и впрямь родной сын канцлера».

Прошли годы. Бонкорро многое узнал и многому научился, подглядывая в дырочки и читая книгу заклинаний. Кое-какие из заклинаний казались ему совершенно никчемными, и такие страницы он пролистывал. Другие же он заучил и испробовал с удовольствием. При этом принц избегал заклинаний, в которых бы на помощь призывался Сатана, да и вообще кто-либо из его свиты. И все равно оставалась еще куча жутко интересных заклинаний. С помощью некоторых из них Бонкорро удавалось видеть много такого, что не шло ни в какое сравнение с картинами, подсмотренными сквозь дырочку в стене. Подобные вещи в конце концов стали его интересовать. И к тому времени, когда Ребозо привез принцу новую книгу, более толстую, юноша успел возмужать – как того и хотел канцлер – во всех смыслах. Год за годом он становился все более искушенным как мужчина. Да, все шло именно так, как хотел Ребозо.

Король упал духом. О, он никому ничего такого не говорил и уж тем более никак не показывал этого. Он продолжал вытягивать подати у купцов и дворян, а те, в свою очередь, прилежно обкрадывали покупателей и крестьян. Король не давал своим подданным расслабляться, но при этом устанавливал очень низкие подати для борделей и запрещал стражникам арестовывать шлюх. Он покровительствовал игорным притонам и при том, что собирал высокую пошлину с торговцев солодом, фруктами и соками, не брал таких высоких налогов с торговцев пивом и вином. Одним словом, он старался как только мог потворствовать продажности, порочности и нищете, но, правда, не изобретал ничего нового.

Более того, можно сказать, что он этим даже и не занимался. Он больше не устраивал кутежей, не буйствовал и не зверствовал, даже в тех случаях, когда кто-то из придворных не слушался его или огрызался. Нет, король, конечно, рявкал на ослушника и, конечно, давал знак стражнику, чтобы тот выпорол невежу, но впечатление было такое, что ото всего этого монарх как бы устал. Да, он ругался на гонца, который приносил дурные вести, но, хоть и отдавал приказ его высечь, сам своими руками никого больше не убивал и не впадал в неукротимую ярость. Он словно бы превратился в оболочку былого злодея, а к тому, что говорил ему канцлер, похоже, и не прислушивался. Выслушивая доклады Ребозо, король смотрел в одну точку и машинально кивал головой. Он часами просиживал в своих покоях, смотрел в окно и прихлебывал что-то из огромной пивной кружки.

В кружке плескалось бренди, потому к обеду король спускался пошатываясь и с налитыми кровью глазами – и то, если Ребозо удавалось уговорить его пообедать. Пьянство монарха не слишком-то заботило Ребозо, хотя ему и нелегко приходилось править государством в одиночку. Он боялся одного: как бы Маледикто не отправился на тот свет до тех пор, пока Бонкорро не достиг совершеннолетия, и еще: как бы король не начал вдруг розыски наследника. На самом-то деле, когда король сильно напивался, у него с языка слетали слова, что надо бы разыскать внука и узнать, куда это он подевался. Тогда Ребозо принимался втолковывать королю, что его величество, видимо, запамятовал – ведь принц Бонкорро погиб на охоте на следующий день после смерти отца. Тогда Маледикто свирепо махал руками, будто и впрямь знал правду. Но ощущение создавалось такое, что, и зная правду, король не слишком судил своего канцлера за то, что тот сделал. Причина подобного отношения к делу выяснялась, когда король был трезв. Именно тогда у него время от времени срывались с языка высказывания, что дети – это маленькие чудовища, а особенно такие дети, которые возомнили себя особами королевской крови. Еще король ворчал, что на свете было бы гораздо лучше жить, если бы детей и вовсе не существовало. Но к вечеру Маледикто успевал набраться, на него нападала слезливость, и он плаксиво бормотал, куда же это подевался его внук.

Итак, вначале было бренди, а потом король пристрастился к белому вину и стал уже не так сильно напиваться. Это беспокоило Ребозо, хотя и не очень. Он позаботился о том, чтобы в кувшин с вином, который относили к королю, всегда подмешивали бренди.

Но когда король ни с того ни с сего перешел на настой трав на чистой кипяченой воде, канцлер запаниковал не на шутку.

И было с чего тревожиться: как только к королю вернулась трезвость, к нему вернулась и его железная воля. Или, скорее, не воля, а решимость. Правда, о том, что он задумал и на что решился, он не сообщал ни Ребозо, ни кому-либо другому. И вот через десять лет после смерти сына король Маледикто отправил Ребозо в ежегодную поездку по провинции, дождался, когда канцлер уедет подальше, после чего собрал придворных и угрюмо объявил им свою волю. Сэру Стикки и сэру Чалико он велел на следующее же утро до зари быть готовыми выехать из замка. Затем король вернулся в свои покои и всю ночь лежал на кровати, глядя в потолок и дрожа.

То ли озябнув, то ли не в силах больше сдерживать страх, король поднялся еще до рассвета, оделся в дорожное платье, нацепил железный нагрудник и шлем и отправился на место, где условился встретиться с двумя рыцарями. Все трое оседлали коней и спустились по подъемному мосту в предрассветном полумраке.

Несколько часов они ехали молча. Похоже, король точно знал, куда именно направляется. Время от времени сэр Стикки и сэр Чалико обменивались удивленными взглядами, однако ни тому, ни другому ничего вразумительного в голову не приходило.

Через некоторое время они доскакали до небольшой деревушки, приютившейся вокруг развалин храма. Тут рыцари подъехали друг к другу поближе.

– Король наверняка прослышал о каком-нибудь священнике, который скрывается здесь, – прошептал сэр Стикки на ухо своему товарищу. – Наверняка решил лично расправиться с преступником.

Лицо у рыцаря при этом побледнело как полотно и губы дрожали.

– Если он собрался его наказать, он мог сюда сам и не тащиться, – сердито пробурчал в ответ сэр Чалико. – Мог бы нас отправить, и все.

– Нас? Единственных из своих рыцарей, кто втайне верует в Бога? О, только не обижайся, Чалико. При дворе ходят такие слухи. Уверен, ты то же самое слыхал и обо мне.

– Ну... это верно... слыхал, – подтвердил Чалико. – Я все гадал, почему это король не убьет нас да еще и сохраняет за нами высокое положение?

– Наверное, он давно замыслил использовать нас для подобного дела. Что же нам теперь делать, Чалико? Он наверняка задумал испытать нас. Наверняка хочет пытать беднягу монаха до смерти, и чтобы мы смотрели!

– А когда увидит, что мы не в силах просто стоять рядом и смотреть, – подытожил сэр Чалико с угрюмым лицом, – когда поймет, что мы готовы броситься на помощь священнику и тем самым обнаружить себя, тогда-то он нас и уничтожит своим колдовским пламенем или еще чем-нибудь. – Тут рыцарь выпрямился в седле. – Он пробил, Стикки, – час нашего мученичества!

Глаза Стикки полыхнули страхом – животным страхом. Но тут же место страха занял острый восторг предстоящей битвы.

– Что ж! – сказал он. – Тогда встретим нашу смерть радостно, ибо нынче же ночью мы будем в Раю!

– Отправимся на Небеса, – согласился сэр Чалико. – Поплывем туда на лодке. А вот и наш лоцман, хотя сам он об этом ни капельки не догадывается.

Король остановил коня около бедной хижины. Она была еще беднее, еще ободранное, чем остальные, и с первого взгляда можно было подумать, что тут никто не живет. Но король приосанился, расправил плечи и проревел:

– Брат! Бритоголовый монах! Выходи и встреть своего короля!

Из домиков высунулись головы любопытных. Видно было, что все крестьяне так и трясутся от страха, однако у тех, которые решились выйти на улицу, вид был весьма угрожающий: лица угрюмые, кулаки сжаты, в руках серпы и цепы. Однако король не обратил на них никакого внимания. Он продолжал взывать к обитателю хижины:

– Церковник! Священник! Выходи!

В деревне стояла тишина. Король набрал полную грудь воздуха – тут из хижины вышел крестьянин, такой же грязный и оборванный, как остальные, с такими же перепачканными землей руками, вот только на голове у него была шляпа, в то время как остальные стояли с непокрытыми головами.

– Сними шляпу перед королем! – рявкнул Маледикто. Крестьянин дрожащей рукой стянул с головы шляпу. На макушке у него блестела круглая лысина – слишком правильной формы, чтобы быть естественной. То была тонзура.

– Будешь отрицать, что ты священник? – требовательно вопросил Маледикто.

И тут страх покинул крестьянина. Он гордо выпрямился.

– О нет! В этом я готов поклясться! Я священник, слуга Церкви и служу Господу Богу и ближним своим!

Но почему злобный король не дрогнул, заслышав святые имена? Почему он не занес над несчастным монахом хлыст, не обнажил меч?

Почему он спрыгнул с коня и упал на колени перед крестьянином, сложил руки и опустил голову и взмолился:

– Исповедуй меня, отец мой, ибо я согрешил!

Крестьяне, выпучив глаза, смотрели на эту сцену.

– Отвернитесь! – рявкнул сэр Стикки. – Вы что, никогда не слыхали о тайне исповеди?

Крестьяне тут же пришли в себя и вернулись по домам. За секунду деревня как бы вымерла.

А из уст короля полились слова. Рассказ о прегрешениях длиной в столетие. Священник еле успел вытащить из кармана ветхую домотканую епитрахиль и набросить ее на шею. Плечи его поникли: он слушал ужасные вещи, – и глаза его наполнялись испугом. Минуло несколько минут, и священник опустился на колени рядом с королем, потом взял старика за руки. Он слушал исповедь, кивал головой и, как мог, подбадривал кающегося.

Не отводя глаз от исповедующегося злодея, сэр Стикки выдавил:

– Похоже, мученичества нам не видать как своих ушей.

– Не верь глазам своим, – посоветовал ему сэр Чалико. – Не сомневаюсь: как только Дьявол услыхал: «Исповедуй меня», – он тут же послал сюда беса, и тот мигом очутился рядом, когда король не успел еще и произнести слова «согрешил». Расстанемся же с жизнью радостно, брат Стикки, умрем за короля и за королевство! Мы заплатим своей жизнью, но мы должны дать королю время...

Тут меньше чем в десяти ярдах от них из земли вырвалось пламя.

Священник вскричал и пополз на коленях в сторону, но король Маледикто сжал его руки железной хваткой и удержал рядом с собой, продолжая скороговоркой выкладывать все свои прегрешения.

Из пламени явился не бес, но жуткое существо, похожее на змея. Тело змеи покоилось на дюжине когтистых лап, и еще четыре лапы хватали воздух. Между этими четырьмя лапами к спине змея было приторочено седло, а в седле сидел человек в ярко-алом балахоне с капюшоном, из-под которого сверкали только глаза. В руке всадник сжимал боевой топор. Топорище было шириной фута в два простому смертному такой топор ни за что бы не удержать. Сэр Стикки прокричал:

– Именем Господа и Святого Марка! – и пустил своего скакуна в галоп.

– Именем всех святых и Господа нашего! – эхом ответил сэр Чалико и помчал коня следом.

Они набросились на чудище, когда то не успело еще и двух шагов сделать. Чудище взвизгнуло и нацелилось на рыцарей стальными когтями, а всадник гневно крикнул таким ужасным голосом, что вся деревня буквально сотряслась, и замахнулся мечом. Сэр Стикки вскричал от боли: лезвие меча разрубило его доспехи и коснулось плеча. Но и он успел-таки нанести удар – его меч пронзил грудь страшного змея. Чудище злобно и испуганно закричало и обожгло рыцаря своим дыханием. Шлем у сэра Стикки почернел и обуглился, его лошадь испуганно заржала, но рыцарь удержал ее. Он продолжал колоть и рубить чудище мечом, при этом отчаянно распевая боевой гимн. Сэр Чалико присоединился к товарищу, ударив с другого бока. И чудище, и всадник ревели от ярости и боли. Стучали когти, звенела сталь. Сэр Стикки упал, из горла его фонтаном забила кровь. Его лошадь дико заржала и в страхе бежала. Сэра Чалико объял столб пламени. Он взвыл от боли и упал, и тогда чудище ступило на его тело и продавило лапами доспехи. И вторая лошадь, тоже насмерть перепугавшаяся, ускакала бы, но лезвие меча достало и ее. Чудище зашагало через валявшиеся на земле тела рыцарей, намереваясь добраться до Маледикто.

– Отпускаю тебе грехи твои! – вскричал священник за миг до того, как огромный боевой топор взметнулся и снес голову короля и она покатилась по земле. А еще через секунду туда же покатилась и голова священника.

Но тут чудище взвыло как бы от страшной боли, и отчаянно завопил всадник. Да, король был умерщвлен, мертв был и священник, что исповедовал его, но сразу три души отправились на Небеса, а одна – не в Ад, а в Чистилище. Сатану обвели вокруг пальца, и его слуга пострадал больше, чем его жертвы. Взметнулось пламя, объяло чудище и всадника, и они исчезли. Но крестьяне еще долго сидели по домам и вышли похоронить павших, только когда окончательно развеялся запах серы.


* * *

– О, как радостно видеть вас вновь, лорд-канцлер! – Гарчи занес было руку, намереваясь по-приятельски хлопнуть канцлера по спине, но вовремя одумался и отдернул руку. – Парнишка просто молодцом, право слово!

– Значит, вы все делали, как я велел?

– Это да, это да, да только толку-то никакого, – вздохнул Гарчи. – О, у него есть возможность развлекаться с самыми лучшими женщинами, да только он не хочет. То есть, может, и хочет, но нечасто. Если зовет на ночь к себе, так только по одной женщине, и то не каждую ночь. Правду сказать, никто из них на его обращение не жаловался.

Ребозо подумал, что его-то как раз куда больше бы устроило, если бы женщины жаловались на Бонкорро, но у него хватило такта промолчать.

– Прискорбно это слышать. Мальчику в его возрасте нужно бы побольше развлечений. Вернее сказать – нужно было. Время его пребывания у вас подошло к концу.

– Вот как? – встревоженно воскликнул Гарчи, правда, в его волнении не было ни печали, ни радости. – Значит, вы его от нас увозите?

– Боюсь, что так. Ему пора начинать трудиться. Пришлите его ко мне, лорд Гарчи.

– Ну, это... когда бы того... освободится, конечно?

– Конечно.

Барон не стал уточнять, чем именно сейчас занят Бонкорро. А тот был занят чтением написанной по-латыни книги – истории древних императоров. Почему-то старому Гарчи показалось, что Ребозо такое сообщение не порадует.

Ну и конечно, Ребозо очень удивился, когда спустя всего лишь пятнадцать минут слуга доложил ему о приходе сэра Бонкорро. И тут же вошел принц.

– Прошу прощения, что не оделся более изысканно, лорд-канцлер, но мне не хотелось заставлять тебя ждать... Что это значит?

Канцлер опустился на одно колено, склонил голову.

– Да здравствует король! – смиренно проговорил он.

Минуту Бонкорро не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, осмысливая фразу канцлера. Затем он как-то подтянулся, как бы даже вырос.

– Итак, это случилось, – пробормотал он. – Дьявол устал от моего деда, отобрал у него колдовство, дававшее ему жизнь, и теперь король мертв.

– Да здравствует король! – повторил Ребозо.

Бонкорро еще какое-то мгновение не двигался, справляясь с испугом и привыкая к неожиданности, а потом на него напала удивительная, искрящаяся веселость: дед мертв, а он, Бонкорро, еще жив!

И тогда он шагнул к Ребозо, обнял старого канцлера за плечи и поднял его на ноги.

– Не надо стоять передо мной на коленях, дружище. Ты был мне опорой в самые трудные дни, ты был моим щитом, когда мне грозила опасность. В моем присутствии ты всегда будешь стоять, а когда я сижу – и ты будешь сидеть.

– Благодарю ваше величество, за столь высокую честь, – пробормотал Ребозо.

– Ты это заслужил, – просто сказал Бонкорро.

Канцлер мгновение смотрел в глаза молодого короля. Принц Бонкорро очень вырос и превратился в красавца мужчину – широкоплечего, мускулистого, с красивым носом, пухлыми губами, большими голубыми глазами и золотистой шевелюрой. Лицо Бонкорро производило впечатление дружелюбия и открытости, но Ребозо-то хорошо знал, как порой обманчива внешность. Кроме того, он знал и о том, что мало кто из тех женщин, что делили ложе с Бонкорро, делали это неохотно.

– Вы не скорбите о происшедшем, ваше величество?

Бонкорро позволил себе насмешливо улыбнуться:

– На людях я появлюсь, как подобает, убитый горем, лорд-канцлер, но ты-то знаешь, как я рад смерти моего деда. Я его боялся, я его ненавидел так же сильно, как любил моего отца, как восторгался им. И я не сомневаюсь, что именно дед отдал приказ убить собственного сына. А тебя, лорд-канцлер, я прошу разыскать того человека, что нанес отцу смертельный удар!

Ребозо выпучил глаза.

– Но ведь... но ведь... то был конюх! Тот самый мужлан, что нашел труп вашего отца!

Бонкорро отмахнулся:

– Он всего-навсего нашел труп, вот и все. Нет причины верить в то, что он и убил отца.

– Но он признался!

– Под пытками такое признание означает лишь, что он хотел, чтобы его перестали мучить.

Ребозо почувствовал, как по спине у него бегут мурашки. Принц – о нет, теперь уже король – выказывал мудрость не по летам.

– Но... кто же тогда мог это сделать?

– А кому была выгодна смерть отца? – Король Бонкорро пригвоздил канцлера к полу ледяным взглядом. – Только мне и темным силам. А я точно знаю, что я этого не делал. Кстати, а как умер мой дед?

– Он был найден рядом с двумя убитыми рыцарями. Еще был убит крестьянин...

– Как был убит дед? Каким оружием?

– Его... его голова... ему отрубили голову, ваше величество.

– Отрубили голову? – нахмурился Бонкорро. – А других ран не было?

Определенно, для двадцатилетнего юноши он слишком многое понимал.

– Был найден кинжал. Он торчал у него в спине, между лопатками.

Лицо Бонкорро просияло.

– Опиши кинжал!

– Он... он был... – Канцлер Ребозо помедлил, воскрешая в памяти кинжал. – Он был... обоюдоострый, с тонким лезвием, с овальной рукояткой... И рукоятка...

– Ну, говорите же!

– Не могу! – Ребозо отвел глаза. – Она была резная... и такая странная... плохая рукоятка, ваше величество.

– Словом, таким же клинком закололи и моего отца.

– Очень похожим, – неохотно подтвердил Ребозо. – Они, можно сказать, близнецы.

– Значит, это сделал один и тот же человек или два наемника, что служат одному и тому же господину. Найди мне убийцу деда, Ребозо, и тогда – не сомневаюсь – ты найдешь и убийцу отца!

Канцлер, не мигая, смотрел на молодого короля.

– Значит, вы желаете, чтобы я по-прежнему служил вам, ваше величество?

– Конечно, ты спас мне жизнь, когда погиб мой отец, а моему деду ты служил скорее из страха, нежели желая того, и ты всегда был заботлив и добр ко мне. Я и представить не могу другого человека на твоем месте. А теперь приготовь все к отъезду. Мы едем в столицу.

– Слушаюсь, ваше величество.

Канцлер пошел к дверям, и глаза его радостно горели.


* * *

Разбойника пытали до тех пор, покуда он не признался в убийстве короля и рыцарей. Барон Гарчи и его сыновья исполнили распоряжение канцлера со всем тщанием и даже переусердствовали: они отправили на тот свет не только самого разбойника, но и всю его шайку.

Ни у кого из них не нашли кинжала со странной и страшной рукояткой. Никто из них не ехал верхом на чудовище с горящей, как огонь, шкурой, ни у кого из них не было громадного топора. Да если уж на то пошло, разбойники вообще топоров не имели. Все они были лучниками или владели мечами. Однако Ребозо остался доволен и сообщил о своих достижениях королю.

Короля эти достижения не убедили.


* * *

Между тем Бонкорро не стал вводить какие бы то ни было реформы сразу же, как только прибыл в королевский замок. Он дождался коронации. Минуло три недели. За это время он набрал себе новых телохранителей и наложил на них защитные заклятия. Кроме того, молодой король наложил защитные заклятия на всех обитателей замка и тех, кто проживал поблизости от него. Из-за этого Ребозо постоянно нервничал. Ему было очень неприятно осознавать, что на самом деле король ему не до конца доверяет, – хотя он признавал, что уж кому-кому, а ему Бонкорро доверяет больше, чем кому бы то ни было. Но еще сильнее Ребозо переживал, что король слишком быстро освоил магию – и притом так, что не нуждался в колдовской защите своего канцлера. Это доставляло канцлеру намного больше волнений, чем все остальное. Ему казалось, будто бы он стоит на зыбучем песке и песок под его ногами то и дело шевелится.

И песок шевелился с каждым днем все заметнее, потому что молодой король каждый день проводил по часу в библиотеке, затворив за собой дверь крепко-накрепко, чтобы никто ему не мешал. В библиотеке имелось несколько древних греческих и римских манускриптов, но большей частью полки были завалены книгами по колдовству. Как правило, те заклинания, к которым прибегал король, к настоящему колдовству имели слабое отношение: ну, например, он накладывал заклятие на двери библиотеки, и они не поддавались никому – даже Ребозо, опытному колдуну, – когда короля в библиотеке не было. Где он обучился такому? А некоторые из заклинаний короля явно были добрыми, а не злыми, и, когда Ребозо сталкивался с ними, он испытывал страшный испуг – его потом часами колотило и тошнило. Канцлеру оставалось утешаться лишь тем, что в заклинаниях не фигурировали святые, охранявшие своего хозяина. Но утешение то было, конечно же, слабое. Откуда внук злого колдуна вызнал про такую магию? Уж конечно, он узнал про нее не в замке барона Гарчи. Верно, барон был вовсе не самым отъявленным злодеем в стране, для того чтобы искренне служить злым силам, он был слишком добродушным от природы. Однако кое-какие грешки за ним имелись, а все потому, что он обожал жить на широкую ногу. Он изо всех сил постарался вырастить мальчика повесой, как и собственных сыновей, – а что из этого вышло? Не затесался ли среди слуг барона какой-нибудь тайный священник? Или, может быть, принц где-нибудь нашел список священной книги? Ребозо решил, что надо будет устроить в замке Гарчи генеральную уборку – как только король Бонкорро даст ему для этого время. Вернее – если даст.

А потом посыпались требования. Во-первых, Бонкорро велел переделать в замке все по собственному вкусу, потом распорядился укрепить защиту замка и города и все подготовить к коронации. Именно тогда, когда Ребозо, сбиваясь с ног, выполнял эти распоряжения, король и опутал замок и его окрестности сетями заклинаний и так напугал ими канцлера. Тот надеялся, что уж после коронации сумеет немного передохнуть, но не тут-то было: Бонкорро вызвал его на следующее же утро, вскоре после рассвета, и канцлер с изумлением убедился, что молодой король уже не меньше часа бодрствовал!

Он сидел за столом у окна на солнечной стороне, обложившись книгами и бумагами. Взглянув на вошедшего канцлера, Бонкорро улыбнулся.

– А! Ребозо, дружище! – Король встал из-за стола и обнял канцлера за плечи. – Ну, как себя чувствуешь с утра пораньше?

– Хорошо, благодарю вас, ваше величество, – отозвался Ребозо, тоскливо думая о том, что чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы не сталкивался с энергией и энтузиазмом молодого короля.

– Отлично, отлично! Ну, тогда за работу, а? – Бонкорро быстро обошел стол и снова уселся. – Сегодня мы должны наметить новые планы, Ребозо!

– Новые планы? – встревожился Ребозо. – И какие же нововведения вы задумали, ваше величество?

Бонкорро пробежал глазами бумаги.

– Вот тут есть закон о том, чтобы всякого выявленного священника казнить на месте.

– Но ваше величество не отменит этого закона!

– Нет, но я хотел бы позаботиться, чтобы он больше не применялся, – ответил Бонкорро и посмотрел в глаза. – Проще простого прикончить своего соперника, а потом объявить, что он якобы тайный священник. Так что отдай распоряжения, чтобы священников больше не только не казнили, но и не арестовывали.

– Но, ваше величество! Это же означает, что весь народ тогда толпами ринется на свою м-м-м-м...

– На мессу, – закончил за канцлера король. – Видимо, я еще не настолько погряз в магии, Ребозо, как ты, – видишь, я еще в силах выговаривать это слово. Верно, народ потянется к священникам – но только те, кто захочет. Уж чего мой дед добился, так это освободил простой народ от страха перед религией и от тирании церковников. Так что к священникам пойдут только те, кто истинно верует.

– И тогда Сатана выбьет почву из-под ваших ног!

– Нет, – возразил Бонкорро. – Потому что я вовсе не святой, и я не отменяю закона, запрещающего священникам вести службы. Пусть себе Сатана считает, что меня по-прежнему можно заманить в услужение, пусть думает, что причин для этого больше, чем на самом деле.

– Причин много, – с трудом проговорил Ребозо. – Вы, ваше величество, молоды, у вас страсть к жизни, у вас – стремление к власти, как и должно быть у молодого владыки.

– Что я сейчас и демонстрирую, – согласился Бонкорро. – Однако я не собираюсь отдавать свою страну силам Добра – я собираюсь приспособить ее исключительно к своим интересам.

И тут Ребозо понял, что все так и есть. Ему стало ясно, что молодой король вовсе не старается вершить добрые дела, он просто пытается так укрепить свою власть, как его деду и не снилось. Канцлер отправился отдавать соответствующие распоряжения.


* * *

Король сказал:

– Передай всем дворянам, что подати снижены до половины их доходов.

– До половины? – чуть не задохнулся от изумления Ребозо.

– До половины, – подтвердил король и развернул к Ребозо лист пергамента исписанной стороной. – Я подсчитал и решил, что мы вполне можем и на половину податей иметь казну, которой хватит на поддержание в должном порядке этого замка, всей нашей армии и прислуги. На самом деле еще останется солидная сумма, которую можно будет откладывать. – Король сел и печально покачал головой. – А сейчас казна пуста. Я был просто потрясен, узнав, как дед швырял деньги на ветер.

Ребозо же был потрясен тем, что молодого короля не привлекли те радости, которым предавался его покойный дед.

– Но... ваше величество! Ведь именно роскошь и богатые приемы обеспечивали послушание баронов!

– Чушь и чепуха, – заявил молодой король. – Только боязнь королевского войска и колдовства короля держали их в повиновении, и больше ничто. Кстати, королевское войско прекрасно обойдется без пива, на которое положено по флорину на душу в день. Будут трезвее – будут лучше драться.

– Но ведь это же купеческие штучки! – вскричал Ребозо. – Где вы успели научиться таким низостям?

– А у торговцев на ярмарках, покуда мои названные братцы учились тому, как обманываться теми, кто знает такие штучки, – ответил Бонкорро. – И я не откажусь ни от каких знаний, если они разумны и помогут мне навести порядок в королевстве.

– А как же магия, ваше величество? Как же колдовство? Девственницы влетают в копеечку, а еще животные для заклания, а трупы? Мне на колдовство, знаете, сколько денег нужно?

– Моя магия намного дешевле, – заверил канцлера король Бонкорро. – Между тем пользы от нее не меньше. На самом деле я жду не дождусь – пусть только взбунтуется первый барон. – Глаза короля заблестели. – Как только я разделаюсь с первым бунтовщиком, больше ни один не посмеет противиться моей воле.

Барон смотрел в безжалостные голубые глаза короля и чувствовал, как кровь холодеет у него в жилах.

– Скажи баронам, что подати снижены, – негромко проговорил Бонкорро. – Это их по крайней мере порадует.

Ребозо пришел в себя.

– Ваше величество, скажите, а может быть, эту новость сообщить только герцогам? А уж они все передадут баронам? Так всегда делалось.

– Не передадут. Они будут, как и прежде, высасывать все соки из своих вассалов, пусть даже им пришлось бы пользоваться для этого пыточными тисками. Нет, я хочу быть уверенным, что эту новость узнает каждый помещик, каждый рыцарь, каждый оруженосец, но я хочу также, чтобы ты проследил, и они урезали поборы со своих сервов не меньше, чем на треть!

Ребозо в ужасе лупал глазами.

– Ну, тогда они точно взбунтуются... – прошептал он.

Бонкорро по-волчьи осклабился.

– Жду этого с нетерпением.

– Но... ваше величество, зачем вам это?!

– Затем, что я им покажу, что я ничуть не покладистее моего деда. Затем, что тогда они узнают: моя магия не слабее, хотя она и не черная.

Почему-то в последнем Ребозо сильно сомневался. Ему очень не хотелось, чтобы молодой король погиб, чтобы его захлестнула волна дворянского бунта.

– Ваше величество, – канцлер попробовал урезонить Бонкорро, – в нашем мире нельзя достичь равновесия между Богом и Дьяволом. Вы должны выбрать или одно, или другое, поскольку любое самое малое деяние служит либо Добру, либо Злу.

– В таком случае я не стану выбирать ни то, ни другое, но буду пользоваться иным источником силы.

– Ваше величество! – в отчаянии возопил Ребозо. – Но вы не сумеете! В другом мире – может быть, но только не в нашем! А вам не суждено жить ни в каком другом мире! В нашем же мире каждый шаг подвигает вас либо к Аду, либо к Раю. И не только действия, но и помыслы, и каждое ваше дыхание!

– В таком случае я натравлю одни силы на другие, – сказал король Бонкорро. – Так всегда поступали мудрые государственные мужи, если кого-то не могли одолеть. Пойди и передай мое слово герцогам, канцлер, а также графам и баронам.

Когда Ребозо слышал королевский указ, он понимал, о чем идет речь, – тем более что король обратился к нему не по имени, а назвал его титул. Он поклонился и решил смириться и ждать худшего.

– Как ваше величество пожелает. Я могу идти, или вы желаете сообщить мне еще что-нибудь?

– О, я думаю, что на утро тебе работы хватит, – улыбнулся Бонкорро. – Иди и занимайся своими делами, канцлер, покуда я займусь поисками новых неприятностей для тебя.

Ребозо очень хотелось поверить в то, что король шутит.




Глава 1


Мэт рассеянно вертел в руке репку, продолжая слушать, что называется, во все уши. А это было ох как нелегко: рынок гудел как пчелиный улей, пестрел всевозможными красками, но шума тут, конечно, было больше всего. Лотки торговцев – будочки, покрытые яркими тканями – занимали все мыслимое и немыслимое свободное место. Тем, кто отвечал за порядок на ярмарке, приходилось заставлять купцов отодвигать лотки назад, чтобы проход между ними составлял не менее положенных по закону трех ярдов – в особенности в тех местах, где проходы выходили на маленькие площадки, на которых выступали менестрели и акробаты. Попадались тут и скрипачи, и волынщики, так что в общий гул ярмарки вливались еще и развеселые наигрыши.

Для города, расположенного в такой глубинке, ярмарка оказалась на редкость богатой. Но с другой стороны, городок Фэрмид и вырос-то вокруг купцов. Он стоял сразу за Альпами, у самого начала тропы, ведущей к перевалу, и к тому же на берегу речки. Речка, правда, была маленькая, но текла к северо-западу, где впадала в другую реку побольше, и чем дальше текла река, тем крупнее становились города по ее берегам. Купцы плыли вниз по реке на баржах, встречались с другими купцами, приходившими из-за Альп, а крестьяне толпами сновали туда-сюда по обе стороны от гор и приносили на продажу купцам плоды своих трудов: овощи, фрукты, свинину и птицу, полотно и меха, ленты и пряжу, горшки, сковородки и котелки. На ярмарке встречались даже специи и шелка с Востока. Их продавали немногочисленные профессиональные купцы. Остальные же торговцы скорее всего были крестьянами, жаждавшими заработать жалкие гроши на продаже тех излишков, что милостиво оставляли им господа. Мэт знал, что в Меровенсе королева Алисанда настояла на том, чтобы господа оставляли сервам хотя бы часть урожая для продажи. Новый король Латрурии – государства, расположенного к югу от Меровенса, – похоже, решил проводить такую же политику. По крайней мере это явствовало из тех разговоров, которые столь старательно подслушивал Мэт.

У соседнего лотка серв, торговавший фруктами, даже немного бахвалился:

– У нас летом теперь сенокос по два раза, и пшеницы, и овса эти годы собираем кучу, просто кучу.

– Это дело понятное, – кивнула покупательница. – Но какую часть урожая вы уносите домой, вот вопрос?

– Половину! Теперь целую половину, во как! С тех самых пор, как короновался молодой король Бонкорро, мы отдаем нашему господину только половину всего урожая!

– Неужто? – изумился худощавый крестьянин. – Ваш молодой король заставил ваших господ так расщедриться?

– Представьте себе, заставил! И мы с женой из нашей доли на три части живем, а четвертую часть продаем. У жены теперь в хозяйстве медные кастрюли! У меня – железная лопата, а наши детишки ходят в обуви из кожи, больше не бегают босиком!

– Из кожи? – выпучив глаза, переспросила другая крестьянка – молодая женщина с младенцем на руках.

Рядом с ней стоял худющий подросток, который, услышав про кожаную обувь, изумился не меньше матери.

– Что, настоящие кожаные туфли носят?

– Да! Им больше не надо заворачивать их бедные маленькие ножки в тряпки, чтобы не иззябли зимой! Они ходят в туфлях из настоящей мягкой кожи с твердой подметкой!

Крестьянка обернулась к мужу.

– Надо нам пойти с ним, – сказала она решительно.

– Да, в общем, не так уж и далеко будет, – сказал молодой мужчина. – А потом домой доберемся быстро и в праздники будем с родителями.

– Вам и тут неплохо! – запротестовала старая крестьянка.

– Неплохо-то оно, может, и неплохо, но мы две части из трех отдаем сэру Гардлину, – возразила молодая женщина. – А как бы хорошо малышу справить кожаные туфельки, когда он ножками пойдет!

– Это верно, – подтвердил мужчина.

– Мы себе и дома новые выстроили, – продолжал хвастаться торговец фруктами. – И у нас теперь нету лачуг, как те, в которых мы столько лет ютились! Теперь у нас все честь по чести: и дома, и плетни, и крышу каждую осень свежей соломой перекрываем!

– Домик! – проворковала молодая крестьянка и зажмурилась. – Настоящий домик!

– Слушай, ты репку берешь или ты в нее влюбился ненароком? – буркнул торговец овощами.

Мэт очнулся и понял, что он вертит репку в руке уже несколько минут.

– Нет, пожалуй, не буду я ее покупать, – извинился он и положил репку на лоток. – Она сбоку мятая – наверное, подгнила.

– Подгнила? Ты хочешь сказать, у меня плохой товар, лежалый?

Мэт придирчивым взглядом окинул остальной товар: сморщенную морковь, вялый пастернак, покрытую темными пятнышками редиску.

– На корм скоту и то бывает получше овощи идут, чем твой товар, – заявил он.

– Ворю-у-у-га! – завопил торговец. – Эй! Стража! Здесь тайный колдун и воришка к тому же!

– Ч-ш-ш-ш! Потише, ты! – Мэт испуганно оглянулся: а ведь не годится так себя вести, когда ты на разведке. – Заткнись, а? Ну, хочешь, я у тебя куплю эту репку? Я тебе настоящую медную монетку дам, целый пенни! Целый пенни отвалю за гнилую репку!

– Во-рю-у-у-у-га! – снова завелся торговец. – Стража!

– Ну, ладно, не хочешь, так и не надо, – пожал плечами Мэт, отвернулся и собрался побыстрее смыться, но не тут-то было: ему на плечо легла ручища размером с каравай, после чего эта самая рука его развернула, и он оказался лицом к лицу с ярмарочным стражником.

– Куда это ты собрался, крестьянин?

Что, спрашивается, мог ответить Мэт? Он мог ответить: «Да нет, никакой я не крестьянин, я просто так оделся для удобства». Или, скажем, так: «Спокойно, ребята. Я – придворный маг Меровенса. Здорово же вы обознались?» А ведь ему следовало ходить неузнанным и собирать информацию, а не затевать беспорядки. И как теперь выпутаться из этой истории, не раскрывая своего истинного лица?

– Ничего я не крал, уважаемые стражники, я всего лишь отказался купить.

– Ага, отказался и заявил, что репка гнилая! – крикнул торговец. – А она если гнилая, так только потому, что это он ее испортил, а когда я ее сюда привез, она была... – глаза торговца заблестели, – она была хорошая. Все мои овощи были свежие! А теперь полюбуйтесь на них! И с чего это он так меня возненавидел, что перепортил весь мой товар, ума не приложу. Да я его первый раз в глаза вижу!

– И я тоже, – сказал Мэт. – На что мне сдались твои заплесневелые овощи?

– Заплесневелые?! Слыхали, уважаемые стражники? Это он так сделал, что мои овощи покрылись плесенью!

– Обвинение-то нешуточное, парень, – сказал стражник-верзила. – Если он правду говорит, выходит, ты занимался магией без разрешения графа.

– А вдруг у меня от самой королевы разрешение имеется?

Стражник кисло ухмыльнулся:

– Ну да! Ты еще скажи, что готов заплатить мне по золотому соверену за каждое свое слово. Да что такой оборванный бродяга, как ты, может знать про королеву?

Ох, как Мэту хотелось вытащить десяток золотых монет и доказать стражнику, как тот жестоко ошибается. Как ему хотелось раскрыть тайну и сказать, что на самом-то деле он придворный маг Меровенса. Но Мэт напомнил себе, что поступи он так – и можно забыть о деле: о том, что ему нужно вызнать как можно больше о причинах брожений в народе здесь, на юге, у границы с Латрурией. И он быстро нашелся:

– Да какой я колдун, что вы! Я разносчик. Вот хожу, смотрю, может, кому чего подсобить требуется.

Стражник нахмурился:

– Этот человек обвиняет тебя в том, что ты испортил его овощи.

– Испортил, точно! – вскричал крестьянин. – Разве я бы повез из Латрурии целую телегу гнилых овощей? Что бы я мог выручить за такой товар?

«То же самое, что надеется выручить любой хитрый торговец», – подумал Мэт, а вслух сказал:

– Вот! Слышите! Овощи у него свежие, он сам сказал!

– Были свежие, да сплыли! – заупрямился торговец. – Были свежие, пока ты все не перетрогал и не заколдовал.

– Вот чепуха! – возмутился Мэт, схватил репку и забормотал себе под нос:

		Вся ты выросла на грядке,
		Овощ огородная
		Час назад была в порядке,
		А теперь – негодная!
		Эй, румяный помидорчик,
		Что ты весь скукожился?
		Я спасу тебя от порчи,
		Станет красной кожица!
		Не горюйте, корнеплоды,
		Будете, как новые!
		Прям как будто с огорода —
		Свежие, здоровые.

Стишок, конечно, получился, посредственный, но Мэт никогда и не был особенно силен в импровизации. Однако за основу он взял народную песенку, потому надеялся, что что-нибудь да получится.

И получилось. Пятнышко с гнилью на боку у репки уменьшилось, а через мгновение и вовсе исчезло. Мэт тут же сунул репку прямо под нос стражнику.

– Вот! Смотрите! Никакой гнили! А это что? – Он быстро положил репку на лоток и схватил вялый корешок пастернака. И стоило Мэту прикоснуться к пастернаку, как корешок как бы налился соком, ботва зазеленела – удивительный источник витаминов! – Ни пятнышка, прелесть, что за пастернак! А морковка-то! – Мэт обернулся к лотку и увидел, что «Проект Оживления Овощей» осуществляется точно по плану, как он и задумал. Он схватил с лотка дохлую морковину и показал ее стражнику. И конечно, морковка на глазах стала свежей и сочной. – Свеженькая, хрустящая, будто ее только что из грядки вытянули.

– Вот-вот, – кивнул стражник и добавил угрюмо: – А вот кое-кого сюда вытянули зря. – Стражник оттеснил Мэта в сторону и, набычившись, глянул на торговца. – У нас дел полно, а ты нам голову морочишь по пустякам, деревенщина!

– Нижайше прощения просим, – залепетал торговец, стал кланяться и натужно улыбаться. – Я, верно, ошибся. Он, видно, только одну репу мне и попортил.

– Еще раз побеспокоишь нас понапрасну – мы тебя знаешь как попортим? – пообещал стражник и развернулся к своим товарищам, продолжая сердито ворчать.

Мэт послушался голоса разума и поспешил вслед за стражниками, пока торговец опять не обвинил его в колдовстве – весь товар с минуты на минуту мог снова покрыться плесенью и гнилью. И не то, чтобы Мэту было так уж страшно, нет: просто не хотелось бы сбрасывать маску. Так что он потащился за стражниками, с трудом справляясь с яростью: теперь противный торговец, из-за которого Мэт чуть было не погорел, выручит намного больше денег! Придворный маг терпеть не мог, когда торжествовало зло. Ну а если уж совсем честно – он терпеть не мог проигрывать. На миг у него возникло искушение побыстрее произнести заклинание, из-за которого все овощи у гадкого торговца разом превратились бы в гору плесени и гнили, но Мэт устоял. Не стоило опускаться до такой мелкой мстительности. Кроме того, использование магии во зло означало бы первый шаг на пути к черной магии, а Мэт ни за что не пошел бы этим путем. У него с Дьяволом были свои счеты.

Вообще-то Мэту просто повезло, что чудеса в Меровенсе творились с помощью стихов. Как еще мог бы тут выжить филолог-старшекурсник? Мэта когда-то ожидало далеко не блестящее будущее, прямо-таки нищенское существование студента последнего курса, а потом не менее нищенское существование преподавателя того же колледжа, но тут святой Монкер из Меровенса перенес его из кампуса родного колледжа в другой мир – туда, где нужна была его помощь, дабы свергнуть узурпатора и вернуть на престол законную владычицу. А потом вышло так, что он в эту самую законную владычицу влюбился, а чуть позже убедил ее, что самый лучший для нее политический шаг – это выйти за него замуж, и повел-таки королеву к алтарю. Однако минуло уже два года со дня свадьбы, а у счастливой четы все еще не было детей. Мэт уже и сам измучился, ему казалось, что он что-то делает не так. А в Меровенсе делать что-то не так – всегда влекло за собой весьма неприятные последствия.

Например, сходить на ярмарку, где тебя обвинили бы в воровстве, а потом в колдовстве, и притом попусту. Наконец Мэт немного успокоился и даже улыбнулся: а ведь смешно получилось – пришлось прибегнуть к белой магии, чтобы снять с себя обвинение в черной. В этом мире всякая магия повиновалась либо власти Добра, либо власти Зла. Почему-то Мэту показалось, что торговец, из-за которого он чуть было не угодил в беду, тоже мог бы над этим посмеяться. И как только его угораздило так вляпаться? Ну, на самом-то деле все обошлось и на этот раз, и не только на этот раз. Королева Алисанда прежде очень помогала ему. А началось все с того, что королева стала получать известия о растущем недовольстве среди своих подданных, живущих вдоль границы с южным соседом – Латрурией. Недовольство, похоже, проистекало из-за слухов, которые просачивались из соседней страны, слухов о том, как славно там живется, между тем еще пять лет назад народ Латрурии прозябал в нищете. Мэт помнил, как он пытался выяснить хоть какие-нибудь подробности.

– Неужели не сообщают ничего поточнее? – спрашивал он у Алисанды. – Может, у них там резко возрос совокупный национальный продукт? Или выросли капиталовложения? Или поступили субсидии и потому произошло снижение цен?

Алисанда нетерпеливо отмахнулась от мужа:

– Мэтью, выражайся яснее. Такие мудреные слова – это только чародеям под силу уразуметь.

Мэту очень хотелось с ней согласиться, однако он все же постарался перевести:

– Не стали ли латрурийские крестьяне вдруг получать урожаи больше, чем прежде? А может быть, тамошние умельцы стали делать больше повозок и фургонов? Стали ли там строить больше жилищ?

– Не знаю, – отвечала Алисанда – и те, кто снабжает меня новостями, тоже не знают. Говорят только: есть слухи, что там стало лучше жить. Да, даже лучше, чем в Меровенсе.

Мэт нахмурился:

– А я-то считал, что ты вполне достаточно подняла уровень жизни в стране, и притом меньше чем за десять лет.

– Я тоже надеялась, что так оно и есть, – призналась Алисанда, – но эти слухи... Как они просачиваются в Меровенс? Может быть, этот новый король Бонкорро подсылает лазутчиков, и они сеют смуту в моем народе?

– Король-колдун на всякое способен, – согласился Мэт, – правда, мы не знаем про него точно, колдун ли он. Но его дед был колдуном, а, если верить твоим разведчикам, его отец погиб из-за того, что был слишком добр и порядочен. Следовательно, судя по всему, Бонкорро вполне может быть колдуном.

– Верно, нам никто не сообщал о том, что он святоша, – подтвердила Алисанда. – А покуда нам никто такого не сообщал, мы вольны считать Бонкорро прислужником Преисподней – таким, каким был его дед. Безусловно, плоды распространения этих слухов порадовали бы Дьявола. Наши сервы становятся все более непокорны и дерзки и все более небрежно относятся к своим обязанностям.

– Отсюда более скудные урожаи, а они из-за этого ворчат еще сильнее, – сухо подытожил Мэт. – А дворянство ко всему этому как относится?

– Старики пока только немного озабочены, но куда сильнее они озабочены поведением собственных детей.

– Что, молодежь готова взбунтоваться?

Алисанда нахмурилась:

– Нет. Я бы не сказала, что они готовы бросить вызов своим родителям, но я слышала, что молодые люди стали грубы и вздорны.

– А как насчет того, что они стали «наглы» и «непокорны»?

– Значит, ты читал эти сообщения?

– Нет, просто я работал с детьми. – Мэту вдруг нестерпимо захотелось попреподавать в колледже. Может быть, если бы он основал первый университет в Меровенсе... Нет! Нужно было устоять перед этим искушением! – Я понимаю так, что молодые дворяне становятся угрюмы и дерзки?

– Да, и молодые дворянки тоже.

– Ясно, почему бы и дворянкам также не поддаваться общему настроению? – Мэт понял, что недовольство носит всеобщий характер и не зависит от титулованности и пола. – Известна хоть какая-нибудь четкая причина?

– Нет. – Алисанда хмуро покачала головой. Она стояла у окна и смотрела сквозь высокие узкие стекла на лежавший внизу сад. – Ясно одно: они капризничают, и кривляются, и требуют, чтобы родители выхлопотали им местечко при дворе.

– А, так вот откуда ты знаешь об этом! Они так достали своих предков, что те завалили тебя горами петиций с просьбами пристроить своих отпрысков?

Алисанда удивленно обернулась к мужу:

– Порой я прихожу в отчаяние от своей несообразительности, супруг мой, но в такие времена, как сейчас, ты приводишь меня в восторг тем, как быстро все понимаешь. Как ты догадался?

– Да так, что любящие, но уставшие от своих чад родители готовы на все, лишь бы только сплавить их куда-нибудь из дома. Я так понимаю, что мест для всех у тебя попросту нет?

– Нет, – ответила Алисанда. – Да и потом, посуди сам, зачем мне нужны дерзкие и угрюмые придворные, да еще в таком количестве? Но что мне с ними делать, Мэтью?

– Основать университет, – быстро нашелся Мэт. – Место, где они будут получать высшее образование. Тогда и монахам найдется занятие – по крайней мере тем из них, которые всю жизнь посвящают поискам древних латинских или греческих рукописей или пытаются побольше разузнать, как устроена вселенная. Нужно их вызвать в столицу и выстроить здание, чтобы в нем было побольше мастерских и залов. Потом надо велеть кому-нибудь из наиболее предприимчивых горожан построить новые гостиницы, а уж потом раззвонить всем дворянам, что для их детишек построена новая детская площадка, так что годика на четыре они могут спокойненько оторвать их от груди и прислать сюда учиться.

– Что-то в этом есть... – пробормотала Алисанда.

– Уловила, а? И ведь мы пока что говорим о детях, а не о тех, которые постарше. Но это ничего, они скоро начнут толпиться около ученых и учиться – по крайней мере хотя бы притворяться будут, что по несколько часов в день учатся, – ведь тогда у них появится оправдание, и они с легким сердцем смогут по вечерам отправляться на всяческие кутежи и вечеринки.

– Но как мы сможем быть уверены, что эти ученые будут честно и хорошо учить студентов?

Мэт пожал плечами.

– У меня на родине к преподавателям таких требований не выдвигают. И этого никак не докажешь. Самое главное – это научить детей всерьез задумываться о том, что они делают, об окружающем мире, научить их строить планы на будущее, дать им возможность подумать, во что они верят и как с этой верой жить дальше, – всему этому они должны научиться, все это должны понять пораньше, пока не вышли в мир, пока им не надо принимать решения, от которых зависит жизнь тысяч людей. Для молодых это возможность заложить фундамент своей будущей жизни, дорогая, и я очень надеюсь, что им удастся найти хорошую, надежную почву, в которую они опустят камни этого фундамента. И когда они выйдут в мир, чтобы жить в нем и работать, у них не будет времени обдумывать, что такое хорошо, а что такое плохо, что самое лучшее и что самое мудрое для всех. Это они должны понять раньше, до того, как начнут делать дело всей своей жизни.

– Хорошо бы им не ошибиться, – кисло улыбнулась Алисанда. – И именно поэтому я не совсем уверена, что учителям, которых ты соберешь, можно доверять.

Мэт пожал плечами:

– Политики никогда в такое не верят. Поэтому они каждый год и обновляют бюджет.

– Но все же что-то в этом есть. – Алисанда не отрываясь смотрела в окно. Уж не задумалась ли она о том, что у них по-прежнему нет детей. – Речь идет о будущем, – наконец сказала королева, – а решать, как быть, надо в настоящем. И скажу тебе откровенно, Мэтью: я не исключаю возможности вторжения завоевателей из колдовского королевства Латрурии.

– Опасения справедливы, – холодно подтвердил Мэт. – В твоем королевстве мы или истребили колдунов, или выгнали их за пределы страны. Но это вовсе не означает, что они отказались от попыток вернуться. Итак, ты полагаешь, что король Бонкорро засылает сюда лазутчиков, дабы те сеяли в Меровенсе смуту?

– Да, и насаждали среди молодежи всех сословий настроения и желания жить в безделье и роскоши.

Мэт улыбнулся:

– Разве мы все не этого же хотим?

– Это верно, но те, кто повзрослее, понимают, что ради этого нужно трудиться, это нужно заработать. Да даже среди взрослых найдутся такие, которые, прослышав, что на Земле задаром пускают в Рай, бегом помчатся искать, где это.

– Или начнут требовать от тебя, чтобы ты им такой Рай создала, – кивнул Мэт. – При этом вопросов о том, кто будет их обеспечивать пропитанием и строить дома в Раю, они будут старательно избегать.

– Но я не говорю прямо, что король Бонкорро занимается этим, – уточнила Алисанда. – Я говорю только, что это вероятно. – Она обернулась и посмотрела на мужа. – Не мог бы ты отправиться на юг и принести мне ответ, Мэтью? Я знаю, ты в последнее время чем-то недоволен.

– Это точно, – согласился Мэт. – Придворная жизнь, все эти дворцовые интриги – от них с ума можно сойти. Я способен это воспринимать только в ограниченном количестве. Просто ума не приложу, как ты все это выносишь, милая.

– А я, наоборот, этим наслаждаюсь, – улыбнулась в ответ Алисанда, – в том, чтобы держать всех этих придворных в повиновении, есть привкус приключения. И еще я стараюсь заставить их всех до единого приносить пользу стране.

– Угу, – буркнул Мэт. – Знаешь, на что это похоже? На то, будто бы ты босиком танцуешь на крокодильих спинах. Ладно, милая, я готов выполнить твою просьбу. Мой первый помощник – чародей Орто Дружелюбный вполне управится с будничными делами.

– О, он мне очень помог, когда нам пришлось следовать за тобой в Аллюстрию, – признала Алисанда. – Ты его восхитительно обучил.

– Надеюсь, я не переусердствовал? – бросил Мэт на королеву осторожный взгляд. – Ну ладно, в любом случае он знает, как связаться со мной, если стрясется беда. Ты хочешь, чтобы я тронулся в путь сегодня?

– Чем скорее ты уйдешь, тем скорее вернешься, – сказала Алисанда, взяла мужа за руку и прижалась к нему. – Возвращайся ко мне поскорее, супруг мой. Как долги будут мои ночи до твоего возвращения...

Мэт крепко обнял жену и поцеловал долгим поцелуем. Этот поцелуй ему хотелось унести с собой.


* * *

При воспоминании о том поцелуе и о том, что последовало за ним, Мэта зазнобило, но он усилием воли вернул себя к настоящему, к южной ярмарке. Вот так и получилось, что к вечеру он ушел из дворца, купил в городе мешок и кое-какие вещицы, после чего отправился к югу, по пути торгуясь и выменивая горшки на сковородки, а сковородки продавая за мелкие медные монеты. И чем дальше он уходил к югу, тем неспокойнее становилась обстановка вокруг. Мэт понял, что Алисанда права. Кругом все были чем-то недовольны, ходили разговоры про то, что в Латрурии, дескать, лучше правят, чем в Меровенсе. Судя по всему, получалось, что народу в Латрурии живется легче и богаче, даже сервам, – там у всех завелись небольшие, но денежки. А простолюдины верили всем слухам на свете.

Однако слухи распространяли никакие не лазутчики, их разносили крестьяне. Мэт с изумлением обнаружил, что границу Меровенса охраняли только от предположительного вторжения вражеской армии, однако при этом никто всерьез не предполагал, что таковое вторжение возможно. Правда, бароны, обитавшие в приграничных областях, охраняли дороги, но большей частью ради того, чтобы содрать с путешествующих пошлину или пограничный сбор – этих возможность вторжения и вовсе не волновала. Ну а крестьяне преспокойно гуляли туда-сюда по приграничным полям, не обращая никакого внимания на невидимую линию, что пролегла через пастбище или делила пополам реку. В обе стороны по реке сновали маленькие лодочки, не повинуясь никаким законам, кроме законов природы, да и из этих – только тем, что имели отношение к силе течения и направлению ветра.

С другой стороны, никакого закона и не существовало. Мэт вообще смог припомнить лишь один-единственный закон: о запрете черной магии и разбойничества. Все остальные жили по закону, если платили подати.

Некоторые, конечно, этого делать не хотели. Граница прямо-таки кишела контрабандистами.

Бароны-таможенники, похоже, на это дело взирали сквозь пальцы, может быть, из-за того, что пошлина на ввозимые товары должна была поступать королеве. С какой же стати им волноваться, если им с этого не полагалось ни гроша? О, к их чести надо сказать, они раз в несколько дней отправляли дозорных, и те бродили по полям вдоль невидимой линии, однако дозорным куда больше хотелось порезвиться, нежели вылавливать нарушителей границы. К тому же дозорные производили ужасный шум во время своих выездов: они играли на дудках, хохотали, подшучивали друг над дружкой, поэтому у крестьян, собравшихся навестить своих родичей, что жили по другую сторону границы, была уйма времени и возможностей спрятаться где-нибудь в кустиках и переждать, пока бравые пограничники отъедут подальше и скроются из глаз.

У Мэта это никаких возражений не вызывало, хотя собирать таможенные пошлины было бы совсем недурно. Однако он был бы последним из тех, кому пришло бы в голову возбранять родственникам ходить друг к другу в гости и уж тем более работать там, где им заблагорассудится.

Странствия привели Мэта на эту ярмарку, располагавшуюся у самой границы. Он своими глазами видел, как снуют по пограничной реке лодки, видел, что никто не усматривает в таком положении дел ничего дурного – да так оно и было, если и та, и другая сторона закрывали глаза на проблему таможенных пошлин. А уж Мэту лично не было никакого дела до того, чтобы, к примеру, взять и содрать с какого-нибудь латрурийского торговца полбушеля репы. Какие-то пошлины с крестьян брали уже здесь, на ярмарке, и они, конечно, по этому поводу ворчали, но не так чтобы очень. Пошлины были, прямо сказать, мизерные. И уж конечно, торговцы неустанно повторяли, что при въезде в Латрурию никто с них никаких пошлин вообще не берет...

Мэт много чего наслушался: про то, как славно живется в Латрурии крестьянам, про то, что у них через неделю на обед – мясо, да какое – курятина! А еще три раза в неделю рыба. Кроме того, латрурийцы рассказывали об отмене законов на лесные владения и о том, что им дозволяется охотиться и рыбачить, где угодно и сколько угодно, лишь бы только они не убивали чересчур много дичи и зверья и не опустошали рыбные заводи. Латрурийцы хвастались также новыми домами, шерстяными плащами, сшитыми их женами из хорошей ткани, выменянной у пастухов, и новыми рубахами – ведь теперь они могли оставлять себе намного больше льна. Словом, они хвастались всем тем, о чем только мечтали жители Меровенса. А когда-то было совсем наоборот. Теперь же хвастались латрурийцы, как бы наверстывая упущенное.

Что же удивляться: естественно, жители Меровенса недовольно ворчали – и было с чего ворчать. Мэт решил, что хватит ему разгуливать в лохмотьях. Пора переодеться во что-нибудь поприличнее для глаз и поприятнее для тела. Настал час вызнать, что на уме у аристократии.

Потому он ушел с ярмарки и покинул импровизированный городок, выросший вокруг нее, – несколько десятков домиков и магазинчиков. Домики тут стояли дрянные, похожие на бараки, выстроенные из ракушечника, однако достаточно вместительные. В каждом было четыре просторные комнаты – для крестьянина многовато, а для городского жителя в самый раз. Магазинчики двухэтажные, наполовину каменные, наполовину деревянные. Наверху располагались жилые помещения, а внизу – сам магазинчик, который, вне всякого сомнения, служил гордостью своих владельцев, покуда их латрурийские родичи не задрали нос.

Собственно, вот и весь городок. Прошагав два квартала, Мэт оказался на окраине. Никакой тебе городской стены или еще чего-нибудь в таком роде. Казалось, будто бы городок еще сам не решил: постоянно он тут обосновался или временно. Конечно, Мэт мог бы пойти по дороге, однако у него были свои причины как можно меньше попадаться людям на глаза. И он зашагал по полю, внимательно глядя под ноги. Вдалеке маячил одинокий амбар – вот к нему-то Мэт и направился.

Оказалось, что это даже и не амбар, а что-то вроде общественного скотного двора, видимо, горожане тут держали свою домашнюю живность. Уж во всяком случае, для рыцарской конюшни эта постройка была явно велика. К счастью, все коровы в это время мирно паслись на лугу, а свиньи радостно валялись в весенней грязи, после чего сохли под лучами майского солнышка. Мэт быстро забрался в пустое стойло, нашел там кучку сухой соломы и вынул из заплечного мешка дублет и обтягивающие штаны. Одежда немного помялась, ну да и как иначе, если он теперь уже не крестьянин, а дворянин средней руки и неделю провел в дороге? Именно за такого дворянина Мэт и собирался выдавать себя в дальнейшем, и в какой-то степени это было правдой.

Он переоделся, упрятал в мешок крестьянскую рубаху и штаны и выскользнул из коровника – вот теперь он чувствовал себя в своей тарелке, несмотря на мешок, переброшенный через плечо. Вот теперь он хотел бы повстречаться с владельцем скотного двора – ну или с тем, кто сегодня за него отвечал.

А вот и он или по меньшей мере возможный источник информации – пожилой крестьянин, пожевывающий соломинку, облокотившийся на древко лопаты, наблюдающий за пастбищем и глазами считающий коров. Мэт пошел в его сторону.

– Эй, добрый человек! Добрый тебе день!

Мужчина вздрогнул и обернулся:

– Чего тебе... А, и вам добрый день, милорд.

При этом он, правда, бросил подозрительный взгляд на заплечный мешок Мэта.

Мэт опустил мешок на землю.

– Мне повстречался один бедняга разносчик. Я сжалился над ним и купил все его добро за три золотых.

Пастух, не мигая, глядел на Мэта. В его глазах этой суммы вполне хватило бы, чтобы дожить до конца дней, пусть на хлебе и воде.

– Ну, да не таскаться же мне с этим хламом, – усмехнулся Мэт. – Прибери куда-нибудь этот мешок. Если я не вернусь за ним до Рождества, отдай какому-нибудь парню, кого потянет в дорогу.

– Конечно, конечно, добрый господин.

В голове у крестьянина явственно зазвенели монетки – Мэт готов был поклясться, что слышит это звон: «Если этот глупый дворянин отвалил за мешок три золотых, то что же тогда лежит в этом мешке?» Мэт понял: будь там что ценное, следовало бы ограничить срок своего возвращения серединой лета, а не Рождеством.

– Лошадь у меня захромала, – продолжал он свои объяснения. – Мне сказали, что тут можно нанять неплохую лошадку.

– Ну, насчет нанять – это я не скажу, – медленно проговорил крестьянин. – А вот у Англя-каретника жеребчик имеется, он бы его за пять дукатов продал, пожалуй что.

– За пять? – изумился Мэт. – Это что, скаковая лошадь?

– Дорогонько будет, согласен, – извиняющимся голосом проговорил пастух. – Но конь пока слишком молодой, и непонятно, выйдет из него хорошая рыцарская лошадь или нет, а денежки Англю жалко упустить. Что до меня, то будь это мой жеребчик, я бы, может, и поторговался еще, но поскольку он не мой, то вы уж тогда ступайте к Англю в магазин, ежели торговаться желаете.

Мэт вздохнул:

– О нет, в город мне возвращаться совсем не хочется.

И ему действительно не хотелось, особенно после стычки со стражниками. Еще не хватало, чтобы крестьянин – торговец овощами теперь признал его в господском платье. А если бы стражник заподозрил, что он, будучи крестьянином, переоделся в лорда, это было бы еще хуже. Но самая большая беда заключалась бы в том, что тогда ему, вероятно, пришлось бы рассказать, кто он такой на самом деле, а Мэту этого пока ох как не хотелось.

– Ладно, пять дукатов – это, конечно, дороговато, но придется выложить, раз такое дело. Но у меня только меровенсские ройяли. Возьмешь четыре ройяля?

– А то! Возьму, конечно! – обрадовался крестьянин и уставился на свою ладонь, в которую Мэт опустил одну за другой четыре золотые монеты.

«Еще бы он не радовался, – с тоской подумал Мэт. – Ройяль это, считай, два дуката». Он уплатил почти семь за какую-то клячу, которая, может, и двух-то не стоила!

Но вот то, что крестьянин запросил с него латрурийские, а не меровенсские деньги – это, безусловно, очень важно. Оставалось только надеяться, что связано это всего лишь с близостью к латрурийской границе. Не могло же быть так, чтобы в иноземного короля крестьяне верили больше, чем в свою собственную королеву!

Увидев коня, Мэт решил, что двух дукатов он таки стоит. Сравнивать лошадь, которой на роду было написано таскать за собой плуг, и рыцарского коня, которому предстояло носить на себе целый воз брони, конечно, не приходилось. А этот жеребчик живой пример тому, что хитрая бестия, почуявшая где-нибудь течную кобылу, обдурит самого бдительного конюха: конь, которого купил Мэт, был как минимум наполовину першероном. Вторая половина тоже не подкачала. Правда, до клайдесдаля жеребчик пары ладоней в холке не дотягивал. Во всяком случае, когда пастух вручил Мэту седло и уздечку, он решил, что ему вообще грех жаловаться. И седло, и уздечка были старенькие, потрескавшиеся, но вполне сносные.

Вот так, снарядившись, как подобает достойному странствующему рыцарю, Мэт направил коня к ближайшему замку, готовясь ответить на вопрос хозяина о том, куда подевались его доспехи.




Глава 2


Дамы и господа, придворные короля Бонкорро, чокались хрустальными бокалами, выпивали, смеялись, снова чокались, снова выпивали и смеялись. Кто-то опускал руку под стол и страстно сжимал коленку рядом сидящей дамы, а дама – дама отвечала взаимностью, некоторые вели себя еще более откровенно – целовались и обнимались у всех на глазах. Флирт сопровождался оживленными разговорами, правило тут царило единственное – флиртовать полагалось с чужими супругами. Если вдруг поцелуями обменивалась супружеская пара – вот это вызывало крайнее удивление у публики.

Пуританин сказал бы, что подобному поведению придворных потворствует обстановка. Большой зал в замке принца Бонкорро был увешан гобеленами, найденными в заплесневелых библиотеках. На одном гобелене Венера уютно устроилась в объятиях Адониса, на другом – она же тянулась к Марсу, а рядом пускал дым Вулкан. А вот Даная, осыпанная золотым дождем, а вот Европа верхом на белом быке, а вот Купидон любуется спящей Психеей. Все персонажи, под стать земным классическим статуям, совершенно обнажены.

А короля Бонкорро, похоже, очень радовало все происходящее. Он сидел во главе длинного стола, откинувшись на спинку кресла, и, поднеся к губам кубок с вином, смотрел поверх него на оживленное общество.

– Так приятно видеть, когда твои придворные радуются жизни, Ребозо, – сказал король канцлеру.

– О да, ваше величество, – согласился канцлер. – Это особенно приятно потому, что, раз они развлекаются тут, значит, не задумывают бунтов у себя дома, в провинции. – Канцлер посмотрел на короля и криво усмехнулся. – Вы со вкусом подобрали гобелены, ваше величество, – они пробуждают нужные пороки.

– Знаю, – вздохнул Бонкорро. – Хотя надеялся, что они пробудят интерес к просвещению и культуре. Похоже, я по-прежнему переоцениваю природу человеческую.

– Вероятно, ваше величество, – продолжал развивать свою мысль канцлер, – эти гобелены произвели бы больший эффект, если бы эти ваши римские боги и богини вели себя более откровенно в своих играх... или если бы гобелены показывали их на самых разных этапах этих игр.

– О нет, мне бы хотелось, чтобы эти картины возбуждали у моих придворных желание проявлять исключительно эстетические чувства, – возразил король. – Ни за что не соглашусь, чтобы на гобеленах красовалось что-нибудь непристойное. Мои придворные итак неплохо обходятся.

– О чем вы, ваше величество? – Ребозо сокрушенно развел руками. – Я считал, что ваше величество намерены сделать все возможное, дабы занять время придворных всякими радостями, чтобы они не вздумали возражать вам и противиться самому духу вашего правления страной.

Король Бонкорро посмотрел на канцлера довольно и одновременно удивленно.

– Ты восхищаешь меня своей проницательностью – неужели все, что я делаю, настолько очевидно?

– Очевидно только для меня, поскольку я привык к интригам, – заверил короля Ребозо. – Но зачем пытаться развивать у придворных художественный вкус, ваше величество? Почему бы просто не поощрять в них страсть к плотским утехам, как делал ваш дед?

– Потому, что эта страсть умирает, Ребозо, – ответил король. – И подтверждение тому то, что деду моему с годами становилось жить все скучнее, как он ни старался пробуждать в себе интерес к плотским утехам. Его придворные тоже обнаружили: их страсть к подобным радостям гаснет, и пробуждать ее все труднее, когда речь идет о плоти, и только о плоти.

Эти слова вызвали у Ребозо тревогу, опять нововведения! Все время эти нововведения! И он решил попробовать переубедить короля.

– Труднее пробуждать страсть, стало быть, нужно тратить больше денег на покупку живых тел для разврата и пыток.

– «Живых тел» – это верно сказано. Тел, но не «людей», – насмешливо проговорил Бонкорро. – Что ж, определенная доля смысла в твоих словах есть, Ребозо. Мои придворные мне обходятся дешевле, чем деду его развращенная камарилья. Мои лорды и леди сами себя развлекают. Между тем все эти ночные бдения обходятся нам недешево?

– Да что они стоят? Гобелены, которые вы купили однажды и на всю жизнь? Вашему деду приходилось приобретать новые игрушки каждую неделю, а то и каждый вечер! Акробаты, мимы, музыканты, что услаждают ваш слух чудными мелодиями и ритмами? Они слуги, сервы, и они только рады тому, что имеют возможность выполнять такую легкую и приятную работу. Разве они бы так питались и одевались, если бы остались жить у себя в деревнях? Что стоят ваши бдения? Угощений? Бочонков с вином? Все это поставляется на ваш стол с ваших угодий и виноградников. Заплатить труппе бродячих актеров? Да они за несколько дукатов рады неделю работать. Все это гроши по сравнению с тем, что тратил ваш дед на изощренные представления и оплату услуг тех, кто был искушен в извращенных утехах.

Король улыбнулся:

– Да ладно тебе, Ребозо. Согласись, все равно денег и нынче уходит немало.

– Да, но и прибыль нешуточная, хотя она никогда не будет записана в гроссбухах, которые вы, ваше величество, так придирчиво просматриваете.

Король Бонкорро громко расхохотался, сидевшие к нему поближе аристократы с готовностью повернули головы к королю, ожидая, что тот поделится с ними шуткой, но король только любезно улыбнулся и кубком помахал придворным, те приветственно подняли бокалы и вернулись к бражничеству и флирту.

– Это одна из причин, почему я держу тебя при себе, мой милый канцлер, – признался Бонкорро. – Мне так нужен кто-нибудь, кто по достоинству бы оценил мои замыслы.

– Хотите сказать – вашу гениальность. – Ребозо раздвинул губы в горделивой усмешке. – Я горжусь тем, что в свое время рискнул спасти вашему величеству жизнь и теперь так щедро вознагражден за этот риск. Но скажите... – тень тревоги пробежала по лицу канцлера, – почему вы не участвуете в играх ваших придворных? Почему вы держитесь в стороне, не приближаетесь к ним? Ваше величество, вам тоже нужны маленькие радости!

– Нужны, и кому как не тебе знать, что в моей опочивальне меня ожидает десяток хорошеньких горничных, которым нечего больше делать, как только дожидаться моего появления, – ответил Бонкорро. – Что же до поведения моих аристократов, я не считаю мудрым навязывать им свою мораль или аморальность. Ничего не имею против флирта, хотя и не разделяю их любви к адюльтеру.

– Не разделяете? – крякнул старик канцлер. – А я так думаю, и вы не прочь поразвлечься в этом смысле, как всякий мужчина, ваше величество! Уж я-то заметил, как вы поглядываете на дочку лорда Амерге!

– Поглядываю, это верно, вместе со всеми остальными придворными. – Бонкорро отыскал глазами даму, о которой шла речь, и на него нахлынула волна желания: король взглядом погладил безупречной красоты щеку, прикоснулся к пухлым рубиновым губам, высокой груди, скорее открытой, нежели закрытой платьем. Несколько минут он ласкал красавицу глазами, наслаждаясь приливом чувств, который она всколыхнула в нем, и заставил себя отвернуться. – Она ведь не так давно стала графиней Корво? Ах, Ребозо! Ты же понимаешь, что мне нельзя предаться любви с такой, как она, как бы мне этого ни хотелось!

И как раз в это время сэр Пестиллини, сидевший рядом с графиней, потянулся за каким-то угощением, которое стояло по другую сторону от дамы. Когда рука его совершала обратный путь, он (возможно, случайно) выронил лакомый кусочек, и тот упал за вырез платья графини. Дама вскрикнула, прижала руку к груди, а кавалер рассмеялся, наклонился, потянулся рукой. Дама, хихикая, отстранилась и отняла руку от груди.

Но тут на плечо кавалера опустилась другая рука и развернула его от стола. Он удивленно поднял глаза и увидел перед собой графа Корво. Граф резко отвел руку нахала и ударил его по щеке, голова сэра Пестиллини запрокинулась, но он тут же вскочил и схватил со стола нож. Корво выругался и отпрыгнул назад, обнажив меч. Дамы завизжали, мужчины закричали, все стали разбегаться в разные стороны, переворачивая по пути скамьи, за считанные секунды вокруг двух мужчин образовалось чистое пространство. Граф бросился на сэра Пестиллини.

Рыцарь отпрыгнул в сторону, сверкнул его кинжал, которым от отбил удар меча, успев при этом обнажить собственный меч. Правда, сделал он это слишком медленно, и Корво нанес новый удар. Пестиллини снова уклонился, но не слишком ловко и быстро, и лезвие меча Корво рассекло дублет рыцаря и обагрилось кровью. Пестиллини злобно взревел и бросился на графа, намереваясь драться не на шутку. Корво торопливо попятился назад. Лица у обоих не предвещали ничего хорошего.

– Хватит! – крикнул Бонкорро, но разгоряченные схваткой дворяне не услышали его оклика за звоном мечей. Король брезгливо скривился, махнул рукой стражникам, и те, подняв алебарды, ринулись к дерущимся, расталкивая на ходу придворных, но уж слишком медленно они продвигались – в любую секунду один из сражавшихся мог пасть замертво. Бонкорро быстро очертил ладонями круг, затем как будто что-то бросил, бормоча при этом стихи на древнем языке.

В зале раздался громкий взрыв, а между двумя драчунами взметнулось облако дыма. Дамы вскричали, прижались к кавалерам, а дерущиеся отскочили в разные стороны, зажали рты и носы, кашляя что есть мочи.

А тут и стражники подоспели. Король взмахнул руками, и дым расселся, как будто его и не было. Корво и сэр Пестиллини с изумлением обнаружили, что теперь их разделяют скрещенные алебарды.

– Не у меня в большем зале, лорд и рыцарь! – крикнул король Бонкорро. – Милорды Л'Августин и Бениччи! Переговорите друг с другом от имени этих господ, пока они, покинув мой зал, остынут. Граф Корво! Сэр Пестиллини! Немедленно покиньте зал! И не возвращайтесь сюда, покуда не помиритесь и не сможете сидеть за одним столом, не пытаясь убить друг друга.

Граф и рыцарь убрали мечи в ножны, поклонились королю, развернулись и зашагали к дверям. Стражники распахнули перед ними створки дверей и захлопнули, как только те вышли.

Л'Августин и Бениччи подошли друг к другу и приступили к переговорам. Остальные придворные, жужжа как потревоженный улей, возвращались к столу. Они обменивались замечаниями по поводу случившегося. Даже юная графиня, послужившая причиной драки, уселась за стол и присоединилась к общему разговору, сверкая глазками.

– Завтра на рассвете они будут драться на дуэли, – безапелляционно заявил канцлер. Он был взбудоражен не меньше остальных.

– Не сомневаюсь, – согласился король. – И исход поединка предрешен, если только у Пестиллини не найдется в загашнике какого-нибудь сюрприза. Корво – лучший фехтовальщик из молодых аристократов и уже победил на двух дуэлях.

– Да, двоих уложил насмерть, а еще четверых ранил. Но с вашим величеством ему не сравниться. Уж вы-то поискуснее будете в фехтовании, чем оба эти задиры.

– Может, так оно и есть, – дружелюбно проговорил Бонкорро. – Да только проверять неохота. И потом, короли не дерутся на дуэлях.

– А дворяне не вызывают на поединки королей, – заключил Ребозо. – Так разве для вас это не веская причина вести себя так, как вы только пожелаете?

– Нет, Ребозо. Пусть дворяне и не вызывают королей на поединки, зато они могут восстать против короля.

– О нет, ни один лорд на такое не осмелится!

– Один не осмелится, тут ты, пожалуй что, прав. Но они могут запросто объединиться – собраться по двое, по трое, десятками, если им покажется, что у них ко мне имеются такие претензии, которые не выскажешь в открытую: к примеру, совращение чьей-нибудь жены или дочери, или даже сестры или возлюбленной. Тогда я получу в награду гражданскую войну и буду наблюдать за тем, как рушатся все мои грандиозные планы, как провинции будут раздирать сражения. А процветание моей страны, которого я так долго добивался? Что будет с ним? Вот почему, Ребозо, я ни за что в жизни не стану искать расположения этой красотки графини, да и любой дамы-аристократки.

– Ну, уж у рыцаря подружку увести – это бы вы могли себе позволить. Какой рыцарь осмелится выступить против короля!

– Рыцарь, может, и не осмелится, а вот его господин, лорд – запросто!.. Что?

К креслу короля подошел слуга и что-то прошептал Бонкорро на ухо. Король довольно кивнул, слуга поклонился и удалился.

– Когда и где? – спросил канцлер.

– Завтра на рассвете, – ответил Бонкорро. – В Летнем парке, у Королевского павильона.

– Новое развлечение для ваших придворных, – пробормотал Ребозо. – Как предусмотрительно со стороны этих молодых людей!

– Верно. И если я узнал об их поединке, то очень скоро слух о нем распространится, и об этом будут знать все-все в этом зале. Около павильона полным-полно деревьев и кустов. За каждым из них – готов поспорить – завтра спрячется по десятку зевак.

– Все ваши придворные мужчины, – согласился канцлер.

– Ну, не все... Двое из троих – это вернее. Третий или напьется мертвецки, или поленится подняться в такую рань. Дамы тоже придут – не сомневаюсь, и графиня Корво первая. Она, конечно, прибежит «инкогнито»: наденет плащ с глухим капюшоном, напялит маску. Ты прав, Ребозо, это – настоящее развлечение. А те, кто не отправится глазеть на дуэль лично, будут с нетерпением ждать новостей. Вот и получится, что у моих придворных будет очень суматошный день. А потом они еще целых три дня будут смаковать подробности происшествия, и опять-таки им будет не до того, чтобы что-то замышлять против меня.

– Мудрая политика, ваше величество, – согласился Ребозо.

– Мудрая, – задумчиво проговорил король, – покуда я сам не участвую в подобных выяснениях отношений. Нет, Ребозо. Мое дело – устраивать турниры и наблюдать за их ходом.

– Понятно, – сказал Ребозо и печально покачал головой. – Если интрижка с высокородной дамой не вызовет возмущения у ее отца, то уж наверняка приведет к ссоре с ее супругом а то и с целой компанией арстократов, которые почему-либо сочтут свою честь задетой. Да, ваше величество, вы мудры, хотя это должно дорого вам обходиться.

Бонкорро кивнул.

– И сколько бы красавиц аристократок ни выставляли бы передо мной свои прелести напоказ, соревнуясь друг перед дружкой в размерах декольте, я не должен к ним и пальцем прикасаться.

– Бедняга, – вздохнул Ребозо. – Ну ладно, прикасаться нельзя, но смотреть-то можно.

Чем Бонкорро и занимался. Сияющими глазами он взирал на придворных красавиц, лаская их взглядом.

– От этого никакого вреда, никакой обиды, если, конечно, вести себя в меру осторожно.

– Но ведь при этом возникают желания, – прошептал Ребозо, – которые надо бы удовлетворить.

– А вот это работа для моих сладострастных служанок, Ребозо. Пусть мои названные братцы меня мало чему научили – этому-то они меня все-таки научили.

Ребозо знал, что на самом деле они его много чему научили, но ровно настолько, насколько он сам хотел. На миг в душе канцлера вспыхнула злоба к провинциальному лорду и его мальчишкам. Это из-за них Бонкорро истратит свою молодость на мудрое правление страной!

Бонкорро ничего не заметил. Он продолжал объяснять:

– Да-да, позднее мои девицы ответят на ту страсть, что будят во мне все эти дамы. Пока же пусть все эти красотки питают сладкие иллюзии. Пусть танцуют передо мной и мечтают о том, что способны разжечь в моей душе такую страсть, что я возьму и одарю чем-нибудь их супругов, а какой-нибудь незамужней, глядишь, предложу руку и сердце. Эти иллюзии помогают мне еще крепче держать их в руках.

Кстати, это было одной из причин, почему король Бонкорро решил никогда не жениться, хотя об этом он не говорил даже Ребозо.

Канцлер печально покачал головой:

– Попусту потраченная молодость, ваше величество! Мужчине вашего возраста охотиться бы с гончими да в сене бы барахтаться, а не сидеть взаперти с чернилами да пергаментом, пока кровь в жилах высохнет!

– О, уверяю тебя, я в отличной форме, – отозвался Бонкорро, пожирая глазами молодую графиню-провинциалку и думая о своей новенькой наложнице. – Кроме того, мне доставляет такое наслаждение наблюдать за развлечениями придворных...

Король обводил взглядом зал, чему-то улыбался, задумчиво кивал головой. Содержание роскошного двора – это не экстравагантная прихоть, нет, это политическая необходимость.

– Однако на всякий случай надо будет придумать для моих дворян какие-нибудь другие развлечения, когда телесные восторги перестанут их удовлетворять. Нужно, чтобы тогда, глядя друг на дружку, они увидели бы какую-то иную цель, а не только ту, чтобы оказаться в постели с самой красивой из дам или самым привлекательным из кавалеров. Словом, они от скуки не должны пуститься в интриги.

– Придворные вашего деда, ваше величество, совсем не скучали, – пробурчал Ребозо, но не слишком убедительно – он и сам знал, что это ложь. Хуже того, он знал, что это прекрасно известно и молодому королю.

Бонкорро протянул кубок, и слуга наполнил его вином. Король нарисовал над кубком в воздухе череп и кости, прошептал стихотворение, поднес кубок к губам...

Темное вино превратилось в ярко-алое, цвета свежей крови.

Король Бонкорро, выругавшись, вылил вино на пол. Придворные умолкли и, широко открыв глаза, уставились на короля.

– Ваше величество! – Верный старик Ребозо в мгновение ока оказался рядом с королем, склонился к нему и взволнованно спросил: – Ваше величество, что это за мерзкая жидкость была у вас в кубке?

– Отравленное вино, что же еще! – прошипел Бонкорро, но в голосе его было больше огорчения, нежели гнева. – Разве ты не разыскал убийцу, который подстроил нападение на меня горгульи?

– Разыскал, ваше величество, и он признался во всем! Он умер в муках!

– Он признался под пытками, тупица ты эдакий... Прости. – Молодой король сдержался. – Но ведь я тебе сто раз повторял, что признание под пытками ничего не значит! Теперь ясно, что тот человек был ни в чем не виноват или, в худшем случае, у него были сообщники, – видишь, теперь тот, кто покушался на мою жизнь, снова собрался нанести удар.

– Простите меня, ваше величество, – забормотал Ребозо, и лицо его стало землистого оттенка. – О, простите меня, умоляю. Никогда бы не подумал...

– А надо бы подумать, – буркнул Бонкорро, – потому что это уже пятое покушение за двенадцать лет. – Но тут он снова сдержался и смягчил голос: – Хотя, может быть, я зря тебя ругаю. На этот раз злоумышленник оказался куда более неуклюжим, чем его предшественники. Яд в вине, вот уж действительно! Работа поганого недоучки! Подсыпать яд в вино мог любой лакей. И я требую, чтобы допросили виночерпия и всех его помощников. Но именно допросили, слышишь, Ребозо, и уж если их будут пытать, то ровно столько, чтобы узнать имя, а не выжать признание!

– Ваше величество, – запротестовал Ребозо, – но ведь это же означает, что их надо будет выпороть, да и только, а какого же ответа такой малой болью добьешься?

– Ответы могут быть разные, а ты возьми да сравни их с ответами других слуг. Повторяю, Ребозо: ответ, который дан только для того, чтобы прекратить пытки, означает единственное – тебе скажут то, что ты хочешь услышать. И чаще всего это ложь! Хотя, честно говоря, я не думаю, что нынешний злоумышленник тот же самый, который пытался убить меня пять лет назад.

Ребозо выпучил глаза.

– Откуда... откуда ваше величество это знает?

– Оттуда, что в прошлом кто-то пользовался злым волшебством совсем иного рода. Заставить каменную фигуру оторваться от стены и упасть? При этом поблизости никого не было, и скульптура упала именно тогда, когда я должен был пройти под ней. Только мое собственное охранное заклинание заставило меня замедлить шаги и остановиться, и я увидел, как прямо передо мной на мостовую рухнула глыба гранита! А ожившая горгулья, а кошка с зубами словно кинжалы, а меч, который выпрыгнул из ножен, стоило мне до него дотронуться, – для таких вещей нужны недюжинные познания в магии либо сделка с Дьяволом, которую мог бы заключить только выдающийся человек. – Глаза Бонкорро забегали, голос стал тише. – Такой человек, как мой дед, король Маледикто. Он словно бы встал из могилы...

– Полно вам, ваше величество! – урезонил короля канцлер. – Если Дьявол был так недоволен вашим дедом, что отнял у него свою защиту и покровительство, с какой бы стати он дал ему силу вредить кому бы то ни было из Ада?

– Да с такой, что, видимо, его разочарование во внуке пересилило даже угрызения совести! – рявкнул Бонкорро и отвернулся. – Но я не сдамся. Я не стану таким, как этот злобный, порочный старик – убийца, истязатель детей...

– О чем вы, ваше величество! – вскричал Ребозо. – У вас нет детей, так с какой стати вам волноваться, что кто-то их пытает или убивает! Полно, ваше величество, уймитесь! Мы найдем и победим этого колдуна!

Король Бонкорро устремил на канцлера угрюмый взгляд.

– Постарайся, лорд-канцлер, постарайся! Начни со слуг, допроси всех до единого, но никаких пыток, не забывай. Каждого вызывай в отдельную комнату и допрашивай с пристрастием, а потом сравни ответы и посмотри, нет ли в них согласия! Если же ты такое согласие обнаружишь, дай мне знать об этом прежде, чем предпримешь какое-либо действие. Совпадение – это еще не доказательство! Это может означать всего-навсего, что слуги кого-то недолюбливают. А поскольку многие из них служат здесь со времен моего деда, тот самый, кого больше всех не любят, как раз и может быть больше всех достоин доверия!

– Ваше величество, все будет исполнено, как вы велите, – с поклоном пообещал канцлер. – Позвольте поздравить вас с тем, какое мужество вы выказываете, как вы решительно пытаетесь отстоять свои реформы перед лицом опасности, грозящей вам со стороны сил Зла.

Бонкорро отмахнулся от этого комплимента.

– Нет никакой опасности, канцлер. Силам Зла нет особых причин быть мною недовольными. Какую бы цель я ни преследовал, уж во всяком случае, я не творю добро ради добра. Я пытаюсь обрести власть и богатство, только и всего.

– Это точно, и ради этого вы пытаетесь обогатить всю страну.

– Мое богатство приходит ко мне от народа, так или иначе. Я понял это, когда увидел, как сервы пашут землю и собирают урожай. И если я желаю больше богатства, я прежде всего должен воодушевить народ на создание этого самого богатства, дабы я мог черпать процветания из создаваемых моими подданными источников.

– Да, вы мне это много раз говорили, – вздохнул Ребозо. – Однако этим вовсе не объясняется ваша решимость следить за справедливостью, за тем, чтобы невинные были защищены от незаслуженного наказания или преследований.

– Неужели? Люди трудятся более старательно и усердно, канцлер, если чувствуют себя в безопасности, если больше думают о своих прямых обязанностях, если их постоянно не угнетает страх, если они все время не думают о том, что на их шеи в любое мгновение может опуститься карающий меч или что их добро будет отнято у них по прихоти их господина. Когда они уверены, что им будет позволено сохранить львиную долю того, что они выращивают, крестьяне, конечно же, будут стараться вырастить как можно больше. Когда сервы уверены, что их не накажут за то и за это, они будут в поте лица выполнять ту работу, за которую их не накажут.

– И это вы мне тоже часто говорили, – кивнул Ребозо. – И еще вы думаете, будто бы уверенность в безопасности и благосостоянии должна сподвигнуть людей тратить свои новообретенные сбережения на то, чтобы купить себе всяческие радости.

– Вот именно, этим они и занимаются, – подхватил Бонкорро и махнул рукой в сторону придворных. – Посмотри на них – все очевидно! Они одеты лучше, чем раньше, они толпами валят в мой замок, чтобы развлечься, и большей частью молодежь! А на каждого из тех, кого тут ты видишь, Ребозо, приходится по тысяче сервов, которые теперь купаются в вине и покупают услуги блудниц. Порок процветает, так что Дьявол должен быть не только спокоен, но даже доволен.

– Тогда с какой стати этот самый Дьявол дает какому-то колдуну силу действовать против вас?

Бонкорро пожал плечами:

– Чем больше волнений и страха, тем больше радуется Дьявол. Найди того, кто ни о чем, кроме злого колдовства, думать не желает, Ребозо. Того, кто верит, что человек ни в коем случае не может быть счастлив, если это счастье не вызвано болью и страданиями других, найди его – и мы найдем моего возможного убийцу.

– Ваше величество, – торжественно проговорил канцлер, – я так и сделаю.

– Вот-вот, сделай. Ступай. – И король жестом отослал канцлера прочь. – Будь непреклонен, Ребозо, делай свое дело, но запомни: никаких пыток! Ну, или... совсем немного, – поправил себя король.

– Немного, совсем немного, ваше величество, – согласился канцлер. – Вот только чего мы тогда добьемся от виночерпия, слуг и поваров, не знаю. Но я попытаюсь.

Он поклонился и ушел.

Бонкорро взглядом проводил старика через весь огромный зал. Только тогда, когда тот скрылся из глаз, Бонкорро перестал хмуриться, проверил целый кувшин вина, сам налил себе кубок до краев и залпом выпил.

Тут от стола к нему направилась дочка одного из герцогов, строя королю глазки. Бонкорро рассмеялся и спрыгнул с возвышения. Он крикнул:

– Эй, скрипачи! Сыграйте танец! Попляшем перед переменой блюд!

Скрипачи заиграли веселую, живую мелодию, и Бонкорро пустился в пляс с юной красавицей, пожирая глазами ее прелести. Та стыдливо покраснела, опустила ресницы, но нет-нет да и стреляла глазками в короля. Придворные перестали жевать мясо и тоже пустились в пляс. Им хотелось как можно скорее задобрить короля, развеселить его – глядишь, он их потом как-нибудь отметит.

Ребозо хлопнул дверью своего кабинета, что-то мрачно бормоча себе под нос. ЛоКлеркки, его секретарь, изумленно взглянул на него.


* * *

– Добрый вечер, лорд-канцлер.

– Какой уж добрый, когда какой-то идиот-недоучка пытался отравить нашего короля, – проворчал Ребозо. – А король велел мне срочно разыскать злоумышленника.

– Ах, – сочувственно кивнул секретарь, – и вправду, вечер недобрый, что и говорить. Только боюсь, я испорчу его еще сильнее.

– Еще сильнее? – вздрогнул Ребозо. – Это как?

– Известие. – И секретарь протянул канцлеру клочок пергамента. – Почтовый голубь принес это на голубятню перед самым заходом солнца.

– Новости от лазутчика? – Ребозо жадно выхватил у секретаря пергамент и принялся всматриваться в крошечные буковки. В конце концов он в сердцах швырнул пергамент на стол. – О, чума его порази! У тебя глаза помоложе, ЛоКлеркки. Что там написано?

Секретарь взял маленький клочок пергамента, но не стал в него заглядывать. Ребозо понимал, что секретарь уже прочел послание.

– Это от вашего лазутчика-крестьянина, проживающего на землях герцога Риерры, господин. Он пишет вам с ярмарки в Меровенсе – правда, это не то чтобы очень уж далеко от границы, но...

– Не имеет значения! – рявкнул Ребозо. – О чем он пишет, если уж написал?

– Он пишет о том, что по рынку разгуливает чародей, – ответил секретарь. – Ходит, рыскает, подслушивает разговоры. Особенно его интересуют те, кто расхваливает жизнь в Латрурии. Наш лазутчик испытал этого человека и предполагает, что это может быть сам придворный маг Меровенса.

Ребозо потер руки, яростно закивал:

– Так я и думал, что от него не укроются реформы нашего короля!

– Особенно тогда, когда наши подданные об этом трубят во всю глотку, стоит им пересечь границу, – насмешливо уточнил ЛоКлеркки. – Прекрасно иметь людей, которые работают задаром, господин, даже не подозревая при этом, что работают на нас. Просто не представляю, как вам удалось этого добиться.

– Ладно тебе придуриваться! Ты прекрасно знаешь: я послал одного человека по всем приграничным крестьянским хозяйствам, чтобы он подучил всех отправляющихся торговать в Меровенс хвастаться, как хорошо нынче живется в Латрурии. А наш крестьянин-осведомитель не сообщает, какой именно проверке он подверг чародея?

– Нет, мой господин, он бы и не смог об этом написать: слишком мало места. И потом, честно говоря, мне кажется, он не умеет писать быстро. Буквы у него корявые, и ошибок хватает.

– Все равно мне не жаль денег, истраченных на его обучение грамоте – на такое-то сообщение! Ну а теперь подождем. Пусть крестьянин вернется домой, а там его получше допросит управляющий. И если то был действительно маг ее величества, нам недолго придется ждать, покуда он пересечет границу и попытается убить беспорядки в лице их источника!

Секретарь в страхе воззрился на канцлера:

– Но он же... он же может разрушить все замыслы короля Бонкорро, господин, и ваши тоже!

Канцлер нетерпеливо отмахнулся.

– Замыслы короля – это и мои замыслы, ЛоКлеркки, как я ни увещеваю его, как ни призываю к осторожности.

– А ваши замыслы – это также и его замыслы? – заинтриговано спросил секретарь.

Но Ребозо покачал головой:

– Этого я не могу утверждать. Я бы не смог так быстро отказаться от привычек старого короля. На самом деле я трепещу от страха за моего молодого повелителя и надеюсь, что Дьявол помедлит, не разгневается на него и пока оставит его в живых.

– И нас вместе с ним, – добавил ЛоКлеркки дрожащим голосом. – Будем надеяться, что наш молодой король удержится на канате, который сам для себя натянул.

– Изгороди нужны во все времена, – согласился Ребозо, – но только не для того, чтобы через них лазили все, кто ни попадя. Между тем у нас нет иного выбора, как либо уйти, либо следовать его замыслам. А я слишком стар для того, чтобы искать новую работу, и слишком погряз в грехах для того, чтобы захотеть себя переделывать. – Канцлер взглянул на своего секретаря. – Но ты еще молод, ЛоКлеркки, если хочешь уйти – уходи.

ЛоКлеркки не мигая смотрел на канцлера, взвешивая все «за» и «против» добродетельной жизни с неопределенным доходом и скромными запросами и уверенности в богатстве и привилегиях, проистекавших из службы в секретарях у канцлера. Решение он принял почти мгновенно, поскольку много лет назад он уже выдержал битву против такого искушения и воевал с ним время от времени и потом. Как бывает со многими молодыми людьми, он решил, что на спасение души в его жизни еще будет предостаточно времени – после того как он сколотит состояние.

– Я верен вам, мой господин, – сказал ЛоКлеркки.

Ребозо довольно кивнул:

– Славно, славно. А теперь давай подумаем, как нам быть с этим магом.

– Может быть, он не создаст нам особых трудностей, – с надеждой проговорил ЛоКлеркки. – Может быть, он так и останется по свою сторону границы.

– Может быть, ЛоКлеркки, а может быть, и нет. Конечно, ему не о чем волноваться – пока. Но я бы предпочел поволноваться заранее. Не имеет смысла рисковать понапрасну, а мой долг перед королем Бонкорро состоит в том, чтобы не ждать, когда этот человек станет представлять собой угрозу. Сядь и напиши то, что я продиктую тебе.

Секретарь вытащил из ящика стола пергамент и чернила. Ребозо, расхаживая по кабинету, принялся диктовать:

– Дорогой мой юный Камано. Надеюсь, ты теперь находишься в замке своего отца, графа д'Аррете, у подножия Альп в Меровенсе. По моим сведениям, вскоре у ворот вашего замка может оказаться дворянин или рыцарь, который попросит приютить его. Он будет утверждать, что он всего лишь странствующий рыцарь, или гонец, исполняющий поручение королевы, или еще кто-нибудь в этом роде. Не обманись, этот человек – чародей. Очень даже может быть, что это сам придворный маг Меровенса.

Далее Ребозо подробно до самых последних мелочей изложил, как именно следует молодому человеку испытать чародея и как себя с ним вести. Как только секретарь закончил писать, Ребозо взял у него перо и подписал документ. Затем он сел за отдельный столик, посыпал письмо отвратительно пахнущим порошком, прошептал над ним стихи на замысловатом языке и поднес к краешку пергамента пламя свечи. Пергамент вспыхнул так ярко, что эта вспышка озарила весь кабинет, и исчез.

Канцлер довольно кивнул.

– Он найдет мое письмо на столе у себя в комнате нынче же вечером, в ста милях к северу отсюда. – Канцлер поежился, словно ему вдруг стало зябко. – Какое счастье, что мне не приходится страдать от капризов тамошнего климата! Как же там холодно, в горах! Что ж, поглядим, как юный Камано обойдется с этим чародеем. В любом случае мы все равно узнаем, что у него на уме. – Он обернулся к секретарю. – А теперь отдай распоряжения, дабы всех поваров и судомоек, как только они управятся с работой, по одному препроводили в мою комнату для аудиенций. Как только освободятся прислуживающие за столом, пусть их препроводят туда же. Затем я каждого из них допрошу поодиночке и с пристрастием.

ЛоКлеркки хмуро поглядел на канцлера:

– Что в этом толку? Тот, кто отравил вино, уже наверняка смылся.

– Это точно, – вздохнул канцлер. – Если он вообще тут присутствовал. Если это не какой-нибудь колдун, который заколдовал вино издалека – за мили отсюда. А может, это и не колдун, а чародей. Не будем забывать о том, что у нашего молодого короля теперь везде враги.

– Но какому колдуну взб...

Но Ребозо так глянул на своего секретаря, что у того язык примерз к небу, и он не закончил фразы.

– Есть, конечно, еще его придворные, и любой из них мог подсыпать яда в кубок короля, покуда слуга, наливавший вино, пялился на какую-то из дамочек, – продолжал канцлер так, словно его и не прерывали. – Однако наш добренький Бонкорро, безусловно, не одобрит, чтобы придворных допрашивали по такому пустяковому подозрению. Нет, мы все сделаем как положено, ЛоКлеркки, но при этом не узнаем ничего. По мне так лучшее чтобы мы попытали как следует пару-тройку слуг, как в былые деньки, вот тогда мы по крайней мере получили бы нужный нам ответ!

– Даже если бы этот ответ был неправдой!

– Правда, неправда! – вскричал канцлер запальчиво. – Какая разница! Потрафить нашему повелителю – вот что главное!




Глава 3


Начальник стражи придирчиво осмотрел Мэта с головы до ног:

– Странствующий рыцарь и без доспехов?

– Я их потерял на последнем турнире* [1 - По обычаю доспехи проигравшего в турнире рыцаря доставались победителю.], – пояснил Мэт. – Знаю-знаю, я слишком стар, чтобы вести холостую бездельную жизнь, но что поделать? Кому-то везет больше, кому-то меньше.

– Ладно. Ты не первый рыцарь, кто стучится в эти ворота в трудную минуту, – успокоил Мэта стражник. – А по манерам да по одежке ты уж точно рыцарь.

Мэта подобное заявление очень порадовало. Он ведь так старательно подбирал себе аристократическую одежду – в меру поношенную, дабы соответствовать облачению рыцаря, у которого за плечами несколько неудачных турниров. Ну а манеры – манеры у него такие, потому что он и на самом деле посвящен в рыцари. Так уж с ним случилось в этом мире.

– Спасибо, начальник. А теперь, если бы вы послали кого-нибудь известить вашего господина о моем приходе, я бы хотел засвидетельствовать свое почтение.

– Ясное дело, – проворчал офицер. – Эй, паж!

Проходивший мимо мальчик остановился и бегом бросился к начальнику стражи, возле него резко затормозил и отвесил подобающий поклон.

– Отведи этого незнакомца к графу, – велел пажу офицер. – И помни о том, что он гость!

Затем стражник щелкнул пальцами, и на его зов явился конюший, который взял под уздцы коня Мэта и увел его.


* * *

– Сэр Мэтью из Бата, говорите? – Граф д'Аррете уставился в потолок, подергал себя за бороду. – А, вспомнил. Это город в Англандии, верно?

Мэта всегда удивляло, что Англия, Шотландия и Ирландия в этом мире сохранили названия очень похожие на те, что имели в его родном мире, – Англандия, Скотия, Эйр. Все остальные страны назывались так, что он первое мгновение с трудом понимал, о каком государстве речь, хотя, подумав, догадывался, почему они именно так называются. С другой стороны, тот английский, который Мэт знал и любил, здесь не существовал. В Англандии все разговаривали на том же языке, на котором говорили в Меровенсе, да и во всей Европе, если на то пошло. На этом варианте земного шара пролива Ла-Манш (он же Английский канал) не имелось, посему Гардишану – здешнему Карлу Великому – пришлось завоевать англосаксов, валлийцев, а заодно и шотландцев. Эйр то ли присоединился к альянсу по доброй воле, то ли только вошел в него на правах автономии, Мэт пока не слишком хорошо разобрался в тонкостях здешней истории. В книгах из библиотеки Алисанды он находил только самые общие упоминания о тех или иных событиях, а времени съездить в Англандию и заглянуть в первоисточники у него не было. Но он догадывался, что викингов здесь разбили практически наголову – но как, это оставалось загадкой. В общем, Мэт много чего не знал в истории этого мира – в частности, почти ничего не ведал об истории Латрурии. Да, главный город этой древней империи назывался Рэм, а не Рим, а это означало, что здесь в кулачном бою победил не Ромул, а Рэм, хотя какая по большому счету разница? В остальном же история была изложена крайне скупо, притом по описанию выходило, что для Римской империи там слишком здоровая атмосфера. Правда, здесь это никакого значения не имело.

– Верно, ваша светлость. Там лечебные ванны* [2 - Бат – морской курорт на посточном побережье Великобритании. В переводе слов Bath означает «ванна».]. Что касается меня, то я не думаю, что они такие уж целебные. Просто, наверное, в горячей водичке всегда полезно полежать.

– Там вода горячая, вот как? Как интересно! Надо будет как-нибудь съездить туда и посмотреть.

Мэт чуть было не ляпнул, что нагреть воды в котле над очагом граф мог бы и здесь, в собственном замке, но он вовремя прикусил язык. Тогда бы граф, не сообразив, что это кипяток, мог запросто свариться заживо. Нет уж, пусть все остается, как есть.

– Итак, вы рыцарь из Бата! То есть из ванны! – Граф Д'Аррете рассмеялся собственной шутке, а его придворные вежливо захихикали.

Мэт и сам натянуто улыбнулся. В каком-то смысле он действительно по-рыцарски относился к ванне, и в свое время по его настоянию в тайной гробнице Гардишана была подведена труба с холодной водой, но зачем сейчас об этом?

– Ага, я вижу, вы не в первый раз слышите эту остроту, – проговорил граф с сожалением. – Что ж, странник, оставайтесь и отужинайте с нами нынче вечером. Мы всегда рады гостям, которые приносят нам вести со всего света за пределами наших владений, а особенно мы рады гостю сегодня, когда к нам наконец прибыли мои кузены из Латрурии. Их молодой король несколько лет назад открыл границу, а теперь даже издал указ, позволяющий аристократам посещать своих родственников за рубежом!

Мэт навострил уши. Вот и говори после этого о том, что такое везение! Правда, могло быть и так, что все дворяне, обитавшие у границы, только и делали, что принимали у себя родню, а это не исключалось, поскольку указ только-только вышел.

– Славно, – одобрил Мэт. – А то ведь сколько лет уже, мой господин, родственники не видались друг с другом!

– Что там лет, веков лучше скажите! Наших южных кузенов мы в глаза не видали со времен моего деда! Старый король Маледикто держал границу на запоре колдовскими чарами, а также и войско у него там торчало нешуточное! Ох, как же славно, что мы наконец увидим нашу родню.

– Мне и самому не терпится на них поглядеть, – заявил Мэт куда более искренне, чем мог подумать граф.


* * *

Здешний большой зал, конечно, уступал залу в замке Бонкорро. Правда, Мэт никогда не видел королевского замка в Латрурии, но видел дворец Алисанды. Естественно, замок простого провинциального графа не выдерживал сравнения.

К счастью, Мэт их сравнивать и не собирался. У него были другие взгляды.

Краеугольным камнем его эстетических воззрений было то, что всякое произведение искусства и архитектуры он воспринимал так, словно оно существовало само по себе, имело свои собственные достоинства, проистекавшие из его функции и замысла проектировщика. Тот, кто строил этот замок, наверняка пытался достичь оптимального равновесия между удобством для жизни и мощью для обороны и преуспел в этом насколько смог. В большом зале могла бы разместиться небольшая армия во время осады либо все крестьяне из окрестных хозяйств, а также и поместное дворянство со всего графства в какой-нибудь праздник. Крестьян тут сейчас не отмечалось, зато дворян было полным-полно. О них и говорил граф д'Аррете, когда распинался перед Мэтом.

Если говорить о внутреннем убранстве, графиня постаралась не меньше архитектора: поблекшие старые гобелены чередовались с яркими новыми, за гирляндами цветов прятались угрюмые древние боевые трофеи. Над возвышением висел громадный щит, увешанный фамильным оружием, а вдоль стен щиты поменьше, украшенные оружием, принадлежавшим рыцарям графа. За этими щитами скрывались старые пыльные флаги покоренных врагов. На стене, противоположной возвышению, висел еще один огромный щит, украшенный оружием латрурийской ветви семейства.

Между тем эти самые латрурийцы вовсе не склонны были восторгаться былой славой своих предков.

– Эти старые замки, конечно; хороши для обороны, кузен, и как трофеи, – заявил граф Пувекки, махнув рукой. – Но уж для будничной жизни можно бы выстроить что-нибудь поприятнее.

Граф д'Аррете улыбнулся, но Мэт готов был поклясться, при этом он скрипнул зубами. Поскольку с д'Аррете Мэт уже познакомился, ему не нужно было долго гадать, что второй взрослый мужчина за столом, стоявшим на возвышении, – это латрурийский кузен графа. Стало быть, в Латрурии сейчас в моде завитые волосы и остроконечные бородки. Мэт быстро окинул взглядом зал, отметил, где сидят остальные гости с локонами и с остроконечными бородками, то бишь латрурийцы. Он очень порадовался, что тамошних дворян так легко отличить от местных – это в значительной мере облегчало ему подслушивание разговоров. К столу Мэт обернулся как раз в тот миг, когда граф д'Аррете объяснял:

– Тут, кузен, царит чувство непрерывности, связи с нашими предками, а это чувство возникает только тогда, когда живешь там, где жили они.

– Что верно, то верно, – кивнул Пувекки, – и, когда я чувствую в этом нужду, я еду и ночую пару ночек в своем замке.

– Один? – в испуге выдохнула графиня д'Аррете.

Пувекки одарил ее снисходительной усмешкой.

– Понимаю, понимаю, но как можно чувствовать себя одиноким среди призраков своих предков или среди своих воинов? Да-да, я вынужден выставлять стражу, когда приезжаю туда. Ведь это в конце концов моя крепость, и она обороняет всю долину, но наше новенькое беломраморное палаццо куда как красивее!

– Вам непременно надо навестить нас, – проворковала графиня Пувекки. – Я нашла такого замечательного художника, вы даже представить себе не можете. И он расписал у нас в палаццо все стены сценами из жизни героев Древнего Рэма и наших богов и богинь!

– Мрамор, конечно, влетел в копеечку, – выразительно проговорил граф. – Но когда строишь на века, стоит ли скупиться!

Графу д'Аррете удалось сдержать улыбку. Он спросил:

– Наверное, ваши земли удивительно щедры?

– О да, да! И наш молодой король Бонкорро был прав, когда настоял на том, чтобы мы оставляли крестьянам побольше урожая – они сразу же стали трудиться с большим рвением! Ну и конечно, нам тоже стало больше оставаться, чего уж там говорить. – Граф Пувекки радостно кивал головой. – Он хороший король, хороший король! И думаю, со временем станет еще лучше!

Мэту не надо было переквалифицироваться в телепата, чтобы заметить, что у графа д'Аррете появились сомнения в безупречности правления королевы Алисанды.

– Не сказал бы, чтобы жизнь при дворе короля Бонкорро была одним сплошным праздником, – говорил между тем сын Пувекки Жанкарло сэру Джону, начальнику стражи. – Он же требует, чтобы мы поднимались до зари и упражнялись в фехтовании и поединках на копьях. Притом каждый из нас должен присматривать за тем, как работает какой-нибудь управляющий в провинции, мы обязаны приглядывать за чиновниками, которые проверяют отчеты и счета, поступающие от этого управляющего. Кроме того, он требует, чтобы каждый из нашего корпуса по очереди патрулировал улицы города по ночам. Потому в городе теперь тишь да гладь, и, когда говорят, что любая женщина может спокойно идти ночью, куда захочет, это почти что чистая правда.

– Почти что? – осклабился сын графа, Камано. Жанкарло пожал плечами:

– Случайности всегда бывают.

– А тебе никогда не хотелось поучаствовать в такой случайности, кузен?

– Герцогиня устраивает приемы каждый вечер, – щебетала леди София, дочь Пувекки. – И там всегда чудесное вино, танцы и песни! А какие там кавалеры, кузина! Такие галантные кавалеры, такие красивые, они непременно когда-нибудь прославятся!

Леди Жанетт д'Аррете чуть не позеленела от зависти.

– И что, вся молодежь находится при дворе его величества?

– Все, кому удалось уговорить родителей отпустит их, – отвечала София, сочувственно смеясь, – ну, или почти все. Король велел выстроить специально для нас множество апартаментов. Там столько народу!

– А мужские апартаменты от ваших далеко?

– Ой, да они совсем рядом, кузина. Между нашими двумя зданиями даже устроен переход, чтобы не бегать по улице в холодную погоду! Да дама, которая не найдет себе там мужа, – просто ужасная рохля!

Жанетт побледнела, завздыхала, а на другом краю стола Камано побагровел и набычился.

Конечно, и то, и другое могло быть всего лишь игрой света и тени в отблесках факелов и свеч, но Мэт в этом сильно сомневался. Ему здорово повезло с тем, как его усадили. Он слышал не все, о чем говорили за столом у хозяев замка, однако кое-что он все-таки слышал и поэтому считал, что выражения физиономий младших д'Аррете не связаны с фокусами освещения.

Между тем тусклое освещение скрадывало не только древние трофеи, которые графиня не смогла бы убрать отсюда, иначе она нарушила бы вековые традиции, но и возраст перезрелых матрон, которые хохотали и потихоньку напивались рядом со своими мужьями. Но с другой стороны, отсветы факелов так чудесно подкрашивали щеки более молодых дамочек – дворянок и тех, которые были попроще, и играли искрами в глазах молодых людей, что поглядывали на дам. Девушки-служанки сияли не меньше, чем благородные госпожи, смеясь и кокетничая с молодыми мужчинами. Виночерпию и стражникам приходилось значительно скучнее – на их долю кокетства не выпадало, однако их глаза поблескивали. Праздник был для всех, и все были веселы.

Поэтому Мэта очень удивлял мрачный молодой человек, сидевший по левую руку от него. Он взирал на веселящееся общество без тени удовольствия, и, похоже, всякий раз, стоило ему поймать на себе кокетливый взгляд сидевшей напротив молодой дамы, его просто-таки передергивало. В конце концов он через силу улыбнулся даме, потом отвел глаза и задумчиво уставился на стол, за которым сидели хозяева. Девушка явно была не в себе от такого обращения, но вот она в который раз взяла себя в руки, обернулась к соседу по столу, но тот уже болтал с дамой, сидевшей по другую руку от него. Девушка перевела взгляд на второго своего соседа и застала ту же самую картину. Мэт бросился ей на помощь.

– Сжальтесь над странником, мадемуазель, и расскажите мне, кто все эти высокородные господа.

Девушка устремила на него взгляд, полный удивления, которое, впрочем, тут же сменилось благодарностью.

– Но мне здесь знакомы только рыцари и соседи графа д'Аррете, сэр, а также их дочь Жанетт и тот молодой красавец, что сидит на краю хозяйского стола. Его зовут Камано, он сын графа.

– Это вы про того, который весь вечер на меня враждебно поглядывает? А в чем дело? Он не любит чужих?

Девушка весело улыбнулась в ответ:

– Нет, сэр, не любит, ну разве только что чужих девушек. Однако я думаю, его больше раздражает сквайр Паскаль, чем вы. А он сидит рядом с вами.

Сосед Мэта бросил на девушку сердитый взгляд.

– Вы со мной разговариваете, дамочка?

– Нет, сэр, не с вами. Я говорю о вас. – Она покраснела, но тут же взяла себя в руки. – Я представила вас вашему соседу, поскольку вы сами не удосужились до сих пор представиться ему.

– Это верно... Но он тоже мне не представился. – Молодой человек повернулся к Мэту. – Я – Паскаль де ла Тур, сэр, а эта молодая дама, моя соседка, мадемуазель Шарлотта Эспер. Наши отцы хотят, чтобы мы поженились, но нашего согласия на то не спросили.

– Паскаль! – Шарлотта зарделась и в испуге бросила быстрые взгляды на соседей слева и справа. На ее счастье, те увлеченно болтали со своими соседками и на Шарлотту никакого внимания не обращали.

– Будь откровенна, Шарлотта, – вздохнул Паскаль. – Я тебе не очень нравлюсь, просто тебе хочется быть послушной дочерью, вот ты и разыгрываешь любовь там, где ее нет.

Слезы набежали на глаза бедняжки Шарлотты.

– Жестоко с твоей стороны так говорить!

– Ну, не странно ли? – обратился Паскаль к Мэту с печальной улыбкой. – Я говорю правду – так, как тому учит нас Библия, а меня ругают за это.

– Правда может приность боль, – отвечал ему Мэт. – А Библия этого не поощряет. По крайней мере в Новом Завете про такое ничего не сказано.

В глазах Паскаля вспыхнул интерес. Или не интерес, а ответный вызов?

– Значит, мы должны выбирать между двумя грехами? Между ложью и жестокостью?

– Нет, не должны, пока никто не спрашивает нашего мнения.

Паскаль сразу же утратил к нему интерес.

– Вас, я вижу, правда так же не волнует, как всех остальных.

Он отвернулся и принялся блуждать взглядом по залу. Мэт сдержал возмущение, наклонился к столу и, стараясь говорить как можно тише, обратился к сидевшей напротив девушке.

– Я думаю, – сказал он, – что вы должны быть благодарны ему за откровенность, мадемуазель. По крайней мере вы избежите брака без любви, и отец не сможет за это винить вас.

– Он-то всегда придумает, за что меня поругать, – отвечала Шарлотта, однако вид у нее был скорее задумчивый, нежели напуганный. – Я-то думала, что, когда люди женятся, любовь рождается сама собой.

– А я такого ни разу не видел. Я мог бы придумать тысячи причин для брачного союза получше, нежели соединение двух земельных наделов, примыкающих один к другому. – Мэт устремил взгляд на стол, стоявший на возвышении, желая сменить тему разговора – А там, стало быть, сидит кузен графа?

Шарлотта, похоже, так же обрадовалась перемене темы, как и сам Мэт.

– Да, это граф Пувекки со своей женой, сыном и дочерью.

Мэт невесело улыбнулся.

– Ох, похоже, там сидит еще одна девушка, которую родители хотят выдать замуж ради укрепления рода.

– За Камано, вы хотите сказать? – Шарлотта была явно потрясена. – Я бы и не подумала, но вот вы сказали, и... а может быть...

– Мне жаль ее.

– Вы так думаете? Вы же совсем не знаете Камано! – Девушка с улыбкой обернулась к Мэту. – Я его лично, конечно, не знаю, но слышала про него много всякого и также могу ее пожалеть. – Глаза у нее стали большие и круглые. – Но мы же про меня говорили?

Мэт испустил вздох облегчения.

– Да, но только вам не стоит так переживать из-за нынешних неурядиц. Пусть Паскаль и жесток, но он спасет вас от худшего.

– Спасет! – воскликнула девушка и улыбнулась. – Спасибо тебе, Паскаль!

Паскаль резко обернулся, удивленно уставился на девушку:

– За что, Шарлотта?

– За то, что ты такой, каков ты есть, – отвечала Шарлотта. Она бросила на стол свою салфетку и встала. – Пойдем, скрипачи уже ударили по струнам. Видишь, другие готовятся к танцу! Пойдем потанцуем!

Паскаль растерялся. Он смотрел на девушку, плохо понимая, что с ней происходит.

– Она вам мир предлагает, – прошептал Мэт, легонько поддев Паскаля локтем под ребра. – Выбирайтесь же из-за стола да попляшите с ней, ротозей!

Злобу Паскаля как рукой сняло.

– Ну, это можно... только если так бывает, чтобы парень и девушка дружили?

– Бывает, бывает, она и была вам другом столько лет, – подгонял Мэт Паскаля, хотя на самом деле, конечно, ничего про них не знал. Шарлотта ему очень понравилась, и он не мог взять в толк, почему такая милая девушка не нравится Паскалю. – Ну, вылезайте же из-за стола да помиритесь с ней. И не удивляйтесь, если вы в скором времени найдете выход из всех ваших неурядиц.

Паскаль снова помрачнел.

– Да как это? Наши отцы...

– Они не смогут заставить вас пожениться, если и вы, и она наотрез откажетесь. А вы так себя вели, что и святому вас не уговорить.

Паскаль оскорбленно вздернул подбородок.

– А я думал, что вы притворялись, – улыбнулся Мэт. – Ну, идите помиритесь. В этой жизни нам нужно как можно больше друзей. Да и в следующей тоже.

– Что правда, то правда, – кивнул Паскаль, положил на стол салфетку и поднялся. – Но только один танец.

– А больше и не потребуется.

Мэт проводил их взглядом и вздохнул. Вот если бы его проблему можно было бы решить с такой же легкостью!

Неподалеку от него какой-то молодой помещик говорил:

– Они так говорят, будто у них не жизнь, а сплошной праздник! Ну, сколько-то часов в день им приходится послужить, но это разве считается?

– А дамам-то и того не надо делать, – вздохнула молодая женщина.

– И они всегда среди равных! – воскликнул еще один молодой человек. – Они вращаются среди ровесников, среди ровни по сословию, и рядом с ними нет родителей, которые указывали бы им, как себя вести, живут себе все вместе, и король им особых хлопот не доставляет!

– А с чего бы это он такой щедрый? – заинтересовалась одна из девушек, но ее голос утонул в буре восторгов. – Сплошные парикмахеры, сплошные вечеринки!

– Сплошной флирт с благородными дамами, да еще и с блудницами развлечься можно!

– Сплошная выпивка с песнями!

Мэт уныло подумал, что был прав. Алисанде следовало бы основать университет. Потом он задумался, насколько быстро он мог бы ретироваться отсюда.

– Мои родители просто обязаны позволить мне отправиться в столицу к королеве! – упрямо заявила одна хорошенькая девица.

– Не позволят, – кисло проговорила сидевшая рядом с ней столь же хорошенькая девица. – Скажут, что, мол, больно дорого и что мне, к примеру, будет очень даже хорошо выйти за сквайра Нокни, нашего соседа.

– За сквайра Нокни? Да ему же сорок, если не больше. Он жирный, у него лысина, и половины зубов не хватает!

– Ага, и изо рта у него несет, – уныло добавила девушка. – Подумать только! Эти молодые девушки из Латрурии могут гулять с молодыми людьми, от которых приятно пахнет, могут найти себе мужей, выйти замуж по любви, а не по прихоти родителей!

– И мы бы так могли, если бы королева Алисанда нам позволила, – проворчал ее брат.

– А денег ей откуда на такое взять? – съязвил его дружок с печальной практичностью.

– А король Бонкорро где берет?

– Это да, но вот почему ему охота тратить деньги на молодежь, вот вопрос?

– Ну как, он же сам молодой и не хочет, чтобы его старичье окружало.

– Королева у нас тоже не старуха!

– Да, но она уже замужем, – тоскливо промолвила одна из девушек. – Она замужем, у нее целое королевство. Стало быть, она обо всем рассуждает, как пожилой родитель, а не как юная девушка, мечтающая о любви.

Мэт внутренне возмутился. Она мечтала о любви, и любовь нашла ее. Пусть это и не самый романтический союз, но...

Тут ему пришлось потратить немало сил, чтобы ничем не выдать беспокойства. А он-то, он, что – самый романтический супруг в мире, что ли? Пожалуй, ему следовало бы поработать над собой.

Вернулся Паскаль, вполне дружелюбно переговариваясь с Шарлоттой, правда, довольно-таки рассеянно. Они сели за стол, и Мэт спросил:

– Я был прав?

– Гм? – непонимающе произнес Паскаль.

– Ну в том, что вы сможете остаться друзьями, если решите не жениться.

– А! Да. Мой папаша, конечно, поднимет шум, это как пить дать, но Шарлотте ничего не грозит, потому что это же я откажусь жениться.

– Ну, чтобы мне совсем ничего не грозило, этого я не скажу, – печально вздохнула Шарлотта. – Папа и мама обязательно пожурят меня, что я не сумела завоевать твое расположение, милый Паскаль. Но все равно, конечно, больше всех достанется тебе. Если бы я смогла хоть чем-то облегчить твою участь.

Паскаль пожал плечами:

– Если станет совсем невмоготу, я просто уйду из дому.

Шарлотта широко распахнула глаза.

– Разве твой отец тебе позволит?

Паскаль вяло улыбнулся ей в ответ.

– Если разгорится скандал, – а я думаю, он разгорится, – как бы он сам меня не выгнал!

– Но я не хочу этого! – воскликнула Шарлотта.

– А я что, хочу? Я бы предпочел уйти с его благословения, но уйти все равно придется.

Мэту перестало нравиться, как развиваются события.

– Почему придется? – спросил он.

Паскаль отвернулся, стыдливо отвел глаза. Шарлотта взглянула на него, потянулась через стол, сжала руку Паскаля и сказала Мэту:

– Он любит другую.

На миг Мэт окаменел.

– О! – весьма глубокомысленно произнес он, а затем добавил: – Это меняет дело.

– Верно. – Глаза Шарлотты затуманились. – Если бы я знала, я бы ни за что... – И она растерялась.

– Не обижалась на его холодность, – закончил за нее Мэт. – Но как это связано с вашим желанием покинуть отчий дом, Паскаль?

Молодой человек опасливо огляделся и негромко ответил:

– Дама, в которую я влюблен, – моя кузина, но она живет в Латрурии.

– Четвероюродная сестра, – уточнила Шарлотта и добавила заговорщицким шепотом: – Ее туда увезли.

– Значит, все совершенно законно и совершенно этично. Но как вам удалось ее увидеть, Паскаль, если граница все эти годы закрыта?

– Уже несколько лет, как открыта, – напомнила ему Шарлотта. – По крайней мере для крестьян и помещиков.

Паскаль кивнул.

– Прошлым летом наши семейства наконец повстречались и снова стали одной семьей, и я увидел Панегиру. – Он уставился в одну точку, лицо его озарилось глуповатой улыбкой. – О, она – воплощение красоты, она – самое прекрасное создание на свете.

Шарлотта опустила глаза, сжала руки в кулаки, и костяшки ее пальцев побелели. Мэт быстро вмешался в разговор:

– Вы одного сословия?

Паскаль резко обернулся к нему.

– Да. Наши родители – сквайры и дети сквайров.

Мэт нахмурился.

– Что, никто не захотел стать рыцарем?

Паскаль горько усмехнулся:

– Мой прадед Айелло стал сквайром не потому, что служил рыцарю, сэр, а потому, что его отец был чародеем. Это было до того, как злобный король Маледикто узурпировал престол.

– Сквайр? – Мэт нахмурился. – Но разве он не мог сам стать чародеем, и... Нет, не мог.

– Вот именно, – кивнул Паскаль. – При короле Маледикто, когда белая магия преследовалась, нельзя было творить даже самые маленькие чудеса в пользу Добра. И только милостью Божией прадедушка Айелло стал сквайром, а не крестьянином и не сервом.

– Милостью Божией, а также с помощью денег и земли, скопленных его отцом? – уточнил Мэт.

Шарлотта удивленно улыбнулась.

– Если у человека есть земля, то ему обязаны либо дать соответствующий титул, либо отобрать землю.

– А его сюзерен был хорошим человеком и землю не отобрал, – догадался Мэт.

– Может, и так, – кивнул Паскаль. – Только в семейных преданиях говорится о каком-то долге... Ну, да ладно. Так или иначе, но мой отец сквайр, так же, как и отец Панегиры, но мне-то рыцарство не светит, а вот она запросто может стать благородной дамой. – Голос у него сделался кислый-прекислый. Ни дать ни взять – молодое вино.

– Если выйдет замуж за рыцаря, вы хотите сказать.

Паскаль закрыл глаза и поежился.

– Прошу вас, не надо! Хватит с меня страшных снов!

– Я вас понимаю, – сказал Мэт. – Значит, вы хотите покинуть дом, чтобы добраться до вашей кузины, и...

Тут он получил удар в спину. Мэт вскочил и гневно оглянулся. Боль была ужасная, однако как настоящий рыцарь он был вынужден разобраться, случайно его ударили или нет.

Рядом стоял Камано, сын графа д'Аррете, и ухмылялся:

– Прошу прощения, сэр рыцарь! Я вас не заметил.

– Не заметили! Да вы на него все время пялились из-за своего стола! – возмущенно выкрикнула Шарлотта.

– Он мог бы на меня поглядеть из вежливости, – буркнул Камано, и ухмылка его стала еще враждебнее. – Должен же он был хотя бы время от времени поглядывать на хозяев дома.

Мэт прекрасно помнил, что занимался этим даже слишком часто и что как минимум дважды он встречался взглядом с Камано. Однако за спиной у Камано стояли трое молодых светловолосых верзил, руки которых весьма красноречиво покоились на рукоятях рапир, и потому Мэт ответил обидчику, старательно подбирая слова:

– Прошу прощения, сэр Камано. Меня так увлекли ваши гости, так очаровала красота вашего большого зала, что я...

– Очаровала! – прогремел Камано во всю мощь своих легких. – Оно и видно, что воспитания вам недостает! Что же до того, как вас увлекли гости, так я видел: вы глазели на всех красоток. И не стыдно такому старому козлу на молоденьких пялиться?

Мэту едва перевалило за двадцать.

– Стыдиться нужно тогда, когда для этого есть причина, – медленно проговорил Мэт. – Вот тому, кто подал повод, действительно должно быть стыдно.

– Оскорбление! – радостно вскричал Камано. – Вы слышали, друзья мои, – разве меня не оскорбили?

– О да! Еще как оскорбили! – согласно затараторили его спутники-молодчики.

– А вот и нет! – гневно взревел Паскаль. – Он и не собирался вас обижать, он только...

Перчатка Камано хлестнула Паскаля по щеке.

– Молчать, деревенщина! – крикнул Камано.

– Ну, уж это совсем неблагородно, сэр Камано, – медленно проговорил Мэт и сжал рукоять своего меча.

– Ну так докажите это в поединке, сэр Мэтью из Бата, – вскричал Камано, разъярившись не на шутку. – Докажите, если вы действительно рыцарь и действительно Мэтью из Бата.

– Я действительно сэр Мэтью, – спокойно ответил Мэт и обнажил меч.

Дамы завизжали и разбежались в разные стороны. Мужчины же вскричали радостно и принялись быстро оттаскивать столы, дабы освободить место для поединка.

Вскоре два рыцаря оказались в центре свободного пространства футов в пятьдесят.

– Как я посмотрю, у вас тут к такому привыкли, – бросил Мэт, посмотрев на спокойно сидящих графа, графиню и их заграничных гостей. – Видимо, мы – это главное сегодняшнее развлечение?

– Да не мы, а ты! – И Камано, безо всякого предупреждения, бросился в атаку.




Глава 4


Мэт отпрыгнул назад и в сторону, парировал удар и поменял стойку как раз вовремя для того, чтобы заслониться мечом от нового удара противника. Их мечи, скрестившись, тяжело давили один на другой, и Мэт прошипел Камано прямо в лицо:

– Неудивительно, что твой отец с такой радостью оказал мне гостеприимство. У вас, д'Аррете, так принято – нападать на гостей?

– Следи за своими манерами, простолюдин! – рявкнул Камано и, оттолкнув Мэта, сам отпрыгнул назад.

Было у Мэта искушение не двинуться с места – тогда бы задира Камано произвел на зрителей смешное впечатление, – но он все-таки решил проявить снисходительность и отступил на шаг. Камано в сердцах рубанул мечом по воздуху и снова бросился на Мэта. Мэт оба раза отразил его удары, и они снова сошлись с Камано лицом к лицу, при этом Мэту удалось свободной рукой крепко ухватить своего обидчика за руку, которой тот сжимал меч, и поинтересоваться:

– Что, твой учитель фехтования не научил тебя закрываться?

Ответ Камано заглушил обиженный рев его дружков, и Мэт отскочил. Он унизил Камано, схватив его за руку, побагровевший, разъяренный Камано описал мечом над своей головой восьмерку, и тут Мэт не на шутку испугался. Если бы меч вырвался из рук юнца, кому-нибудь могло сильно не поздоровиться! Мэт подумал было: не пригнуться ли и не нанести ли удар в незащищенную грудь Камано, но тут же передумал: парень мог оказаться проворнее, чем думал Мэт.

Но это было не так. Когда Камано замахнулся мечом для рубящего удара, Мэт заметил это, можно сказать, за милю, и успел не только отойти назад, но и выставить свой меч, чтобы заслониться. Метал заскрежетал по металлу, и Мэт почувствовал силу удара плечом. Он в испуге отпрыгнул, впервые поняв, что парень действительно намерен убить его!

Зрители закричали, захлопали в ладоши, полагая, видимо, что Камано сделал нечто очень ловкое. Камано, похоже, разделил их мнение: он просто сиял от удовольствия и принялся снова крутить мечом над головой восьмерку.

А Мэту вдруг резко захотелось разыгрывать вежливость, и он с полной серьезностью, пригнувшись, нырнул под вертящееся лезвие меча Камано, проколол кожаный дублет на груди противника и отпрыгнул, как только юнец вскрикнул. Камано выронил меч, Мэт придавил его ногой, затем резко развернулся, выхватил кинжал и направил его к горлу Камано. Правда, он не слишком торопился, поэтому у Камано осталось мгновение, чтобы вынуть собственный кинжал и заслониться им.

Зрители в страхе завопили.

Камано находился не в самой выгодной позиции. Руки скрещены на груди, движения скованы, равновесие нарушено. Один удар в бок, и Мэт прикончил бы его. Однако родственники юноши уже вскочили на ноги и что-то гневно кричали. Мэт, всегда готовый проявить благовоспитанность, отскочил и дал Камано время прийти в себя.

И кончик меча незамедлительно оказался около горла Мэта.

Сильно надавить на горло противника Камано не мог, поскольку ему пришлось подбирать меч с полу и размахнуться он не имел возможности. Мэт шагнул в сторону, подвел под меч Камано свой меч и резко подбросил меч юнца вверх, пробормотав при этом:

– Говорил же я тебе: учись закрываться!

Произнеся эти слова, Мэт толкнул от себя противника и принял защитную стойку.

Щеки Камано пылали. Он таки закрылся и осторожно пошел по кругу, обходя Мэта, выставив перед собой острие меча. Однако его дружки принялись выкрикивать возражения, а граф д'Аррете дал знак страже. Тут же явились двое рыцарей. Они встали между дерущимися с мечами наготове и крикнули:

– Хватит!

Мэт этому только обрадовался. Он отступил и опустил меч. А Камано прыгнул вперед, пытаясь нанести ему колющий удар. Рыцари вскричали, бросились к нему и весьма услужливо упустили хозяйского сынка.

Удар юнца Мэт принял на лезвие меча, вывернул руку и резко дернул вниз. Меч Камано вонзился в пол, выбив при этом искры из каменной плиты, а Мэт снова выхватил кинжал и приставил его к горлу нахала.

– Они сказали: «хватит»!

Камано окаменел. Он не мигая смотрел на Мэта глазами, полными ненависти. Грудь его тяжело и часто вздымалась.

– Отпустите мальчика, сэр! – вскричал граф д'Аррете.

– С радостью, милорд.

Мэт отпрыгнул, но прихватил с собой меч Камано. Юнец вскрикнул, когда рукоятка выскочила из его пальцев. Мэт чуть было не пожалел задиру, но вовремя сдержался и подал меч Камано одному из рыцарей-стражников, после чего побыстрее упрятал в ножны собственный меч, дабы никто не смог его отобрать.

Но зрители, конечно, не успокоились. Все, кто сидел за хозяйским столом, возмущенно роптали, а граф д'Аррете крикнул:

– Так-то вы платите за гостеприимство, сэр? Разве вы не поняли, что мальчик просто хотел поиграть?

Поиграть? Что ж, может быть, для них все происходившее и вправду было забавой – до тех пор, покуда верх одерживал их отпрыск. Но вслух этого Мэт сказать, конечно же, не мог. Он сказал другое:

– Уверяю вас, мой господин, я и сам играл. Играл, а заодно показал юному рыцарю несколько полезных приемов.

Гости устремили взгляды на графа: прозвучало скрытое оскорбление. Граф покраснел.

– Мне очень жаль, если я вас обидел, – добавил Мэт и поклонился графу. – И раз так вышло, что я злоупотребил вашим гостеприимством, я вас немедленно покину. Благодарю вас за чудесный ужин, сэр.

Граф побледнел. Как ни любезны были слова, сказанные Мэтом, все присутствующие превосходно понимали, что уход Мэта – всего лишь желание угодить хозяевам, тем более что все видели: на самом-то деле оскорбили Мэта, и если и имело место нарушение законов гостеприимства, то оно произошло отнюдь не по вине Мэта, а совсем наоборот – по вине графа д'Аррете.

– Нет, сэр, останьтесь! – вскричал граф.

Мэт помедлил и обернулся.

– Правы вы или виноваты, я все равно не могу отпустить гостя из дому посреди ночи! Наверняка тут возникло всего лишь недопонимание, сэр Мэтью, а желания оскорбить не было.

– Несомненно, мой господин, – отвечал Мэт с поклоном, – надеюсь, вы и правда не думаете, что я намеревался нанести оскорбление. – Так оно и было. Он не прочь был унизить юного Камано, но оскорбить?.. Нет, он-то точно никого не хотел оскорблять. – А что касается юного сэра Камано, то молодость и вино всегда являли собой взрывчатую смесь.

Граф д'Аррете на миг замер, но тут же рассмеялся и захлопал в ладоши. Все его гости подхватили шутку и тоже зааплодировали. Напряжение было снято.

– Это вы верно подметили, сэр Мэтью! – кивал и смеялся граф д'Аррете. – А я таким горячим не был в его возрасте.

– Ни на секунду в этом не сомневаюсь, – пробормотал Мэтью себе под нос.

– Садитесь же! – И граф махнул рукой в сторону того места, которое Мэт занимал прежде. – Вы по-прежнему мой гость и непременно переночуете в моем замке. Надеюсь, вы сумеете найти себе другие развлечения – более утонченные.

Сесть Мэт сел, но не поверил ни единому слову графа.


* * *

Лакей отвел его в предоставленную ему комнату, освещая путь факелом, и, прежде чем оставить Мэта одного, зажег в комнате свечу. Мэт сдержался и не стал совать лакею чаевые, сочтя, что в средние века это не было принято. Когда лакей вышел, Мэт крепко закрыл и запер дверь, затем выглянул через бойницу наружу, дабы убедиться, что никто не сумеет забраться к нему с улицы. Только потом он сел и задумался о событиях дня. Тот факт, что Камано д'Аррете пытался убить его так, чтобы выдать потом это за несчастный случай, не вызывал сомнений. И это ему удалось бы без особого труда, если учесть, как неуклюже этот паршивец обращался с мечом. Он застал Мэта врасплох. Еще немного – и Мэт прибегнул бы к магии.

В общем, было о чем написать королеве. Мэт достал пергамент, перо и чернильницу из седельной сумки и принялся писать.

«Милая моя возлюбленная» – такими словами начиналось это письмо, и, что там было написано дальше, совершенно не наше с вами дело, по меньшей мере пара первых абзацев. Достаточно будет сказать, что в этой части письма Мэт уверял кое в чем Алисанду, после чего перешел к отчету по тому заданию, которое она ему поручила:



«...Я не наблюдаю ничего похожего на то, чтобы имелся какой-то особый план по сеянию недовольства. Просто обстоятельства складываются так, что у здешних семейств (почти у всех) есть родственники по другую сторону границы. Они ездят туда и сюда, ну и, естественно, говорят между собой обо всяких важных вещах, таких, как размеры податей, и какие у кого дома, и хорошо ли кушают их детишки. Долгое время меровенсские ветви семейств имели возможность похвастаться, как у них, дескать, все хорошо. Но теперь латрурийские родственники вырвались вперед. Причем лучше стали жить и сервы, и йомены, и помещики, и дворяне. Вот так и получается, что меровенсские Смиты отстают от латрурийских Смитов, а меровенсские Джонсы видят, что не поспевают за латрурийскими Джонсами.

То же самое происходит и на рынках. Из Латрурии приезжают крестьяне, чтобы продать что-то свое или хозяйское, и пока они томятся в ожидании покупателей, что им делать? Они, конечно же, болтают с крестьянами, что стоят у соседних лотков, а те-из Меровенса. У лотков останавливаются люди. Может, купят, может, нет, а разговор послушают, да еще и вопросы зададут. Главное, что узнаешь из этой болтовни, это то, что в Латрурии крестьяне просто-таки купаются в роскоши.

Что касается помещиков и дворян, тут все обстоит несколько иначе. В конце концов с жилищами им выбирать особо не приходится. Замки им достаются по наследству, да и о воине тоже думать надо, так что они не могут просто взять бросить замки и начать строить себе особняки. Тем не менее некоторые латрурийцы хвастаются, что строят себе настоящие дворцы, а замки при этом приберегают как крепости.

С роскошью у них все в порядке, и о том, чтобы желать большего, речи не идет. Но молодежь волнуется – и есть с чего. Слухи о жизни при дворе короля Бонкорро таковы, что молодежи он представляется настоящим раем. Раем для тех, кто хочет предаваться развлечениям и порокам. Конечно, слова «порок» не говорят. Это называется «забавы», но смысл один и тот же. Там не скучно, всегда есть чем заняться, всегда происходит что-нибудь интересное: то дуэли, то интриги, только передохнешь после вчерашнего бала, как уже надо собираться на сегодняшний. О жизни придворных при старом короле Маледикто тоже до сих пор поговаривают, но только в том смысле, что тот король был жестокий, несправедливый и порочный и что он развращал молодежь, а вот Бонкорро добрый и благородный, и он позволяет молодым веселиться и забавляться, сколько им влезет, а сам ими любуется. Просто из кожи вон лезет, чтобы его народ был счастлив. Дело в том, что какая-то доля правды в этом есть. И если это так, то бороться с такой правдой будет чрезвычайно трудно, поскольку слухи, подтверждаемые фактами, чересчур искренни. Наверное, мы могли бы закрыть границу и не пускать к себе латрурийцев, но мне кажется, что это несправедливо – не давать родственникам видеться, особенно потому, что для тех, кто живет у границы, в мирное время вся эта граница – всего лишь слово, да и только.

И потом, это вряд ли получится. В моем мире не раз убеждались, что никаким границам не сдержать путешествующие в обе стороны идеи и новости. Я не раз слыхал – правда, об этом сообщают все-таки под секретом, – что крестьяне, курсирующие в обе стороны через границу, – законченные контрабандисты и рассказами сыплют так же, как торгуют товарами. Так что единственный выход состоит в том, чтобы поднять уровень жизни в Меровенсе и сделать твой двор таким же блестящим, идеальным местом, каким был двор императора Гардишана – по крайней мере в легендах.

Это в том случае, если рассказы правдивы. Если они лживы, только и нужно нанять несколько свидетелей, которые своими глазами видели правду, чтобы они эту самую правду принялись распространять. Я знаю, что правде порой приходится долго и тяжело бороться с ошеломляющей ложью, но, поверь мне, я сумею оплести правду такой занимательной историей, что всякий прислушается.

Но прежде всего я должен выяснить, какова же правда. А сделать это можно единственным путем. Так что утром я отправляюсь в Латрурию, чтобы все узнать лично. Границу я пересеку в начале второй половины дня, так что хоть какое-то понятие о том, что в этой стране происходит, я сумею составить не раньше полудня следующего дня. Конечно, если слухи подтвердятся, мне придется продолжить свое путешествие и навестить двор короля Бонкорро, но это не займет много времени. Думаю, я вернусь домой через неделю или две. Пока же береги себя и постарайся мечтать о нашей встрече так же, как мечтаю о ней я».


Далее следовало еще несколько абзацев, которые носили, мягко говоря, сугубо личный характер, и, уж конечно, их содержание не должно интересовать никого, кроме Мэта и Алисанды. Если бы Алисанда дочитала до этого места, ее тревоги должны были уняться, уступив место приятным чувствам.

К несчастью, она успела дочитать только до того места, где говорилось о дворе принца Бонкорро. Когда ее фрейлины наконец привели Алисанду в чувство, они заподозрили неладное.

На самом деле эти самые фрейлины уже две недели как заподозрили даже очень и очень ладное, однако то, что молодая женщина вдруг падает в обморок, читая письмо от мужа, – это нечто такое, из-за чего это самое ладное может стать жутко неладным, особенно если учесть, что, придя в себя, королева разразилась потоком слез. Такое поведение для королевы очень нетипично. Зато оно весьма типично для молодой женщины, которую уже две недели мучила утренняя тошнота.

Фрейлины только и ждали, когда можно будет распространить новость – ждали официального подтверждения того, что королева ждет ребенка, наследника престола, – однако всем возвышенным надеждам мог прийти конец, если бы мать этого самого наследника получила такой удар, от которого у нее мог бы случиться выкидыш. Так же безрадостен был и иной вариант развития событий: допустим, отец дитяти сбежал или перешел на сторону Зла. А Алисанда так страшно закричала, прежде чем упасть в обморок, что фрейлины могли и это заподозрить. В общем, две фрейлины хлопотали, приводя королеву в чувство, третья побежала за доктором, а четвертая подняла с пола письмо и быстро пробежала его глазами. Первые два абзаца заставили ее зардеться аки маков цвет, читая последующие, она побледнела и, не дочитав до конца, выронила письмо.

– Нечего и дивиться тому, что ее величество упала в обморок! Лорд Маг пишет, что отправляется в Латрурию!

– В эту порочную страну? – вырвалось у леди Юлии. – О нет, он не совершит подобной глупости.

– Так уж и не совершит? – съязвила леди Констанс. – Отправился же он в Ибирию из-за того лишь, что неправильно назвал имя Господа. На самом деле даже его борьба за дело ее величества в то время, как она сидела в тюрьме, не говорит о его благоразумии!

– Боже мой, вот они, издержки супружества с галантным, но безрассудным человеком!

– Безрассудным ему бы надо быть только по отношению к жене, – рассудила леди Беатрис, – а не... Ой, смотрите, ее веки затрепетали!

– О, ну где же доктор? – воскликнула в сердцах леди Констанс.

– Не надо... доктора не надо! – пробормотала испуганно Алисанда, пытаясь подняться.

– Нет, ваше величество, – встревоженно вскричала леди Констанс. – Нельзя вам так резко вставать!

– Не разговаривайте со мной так, будто бы я больна! – сердито фыркнула королева. – Всего лишь маленький обморок, ничего серьезного.

Однако, поднявшись на ноги, королева закачалась. Леди Констанс сразу подхватила ее под руку.

– Что вы такое прочли в письме, что это так напугало ваше величество? – поинтересовалась леди Констанс и глазами дала леди Беатрис знак помалкивать.

Алисанда растерялась, раздираемая между вполне человеческим порывом поделиться своими горестями и монаршим долгом нести тяжкую ношу государственных дел на своих хрупких плечах. Но потом она вспомнила, что слухи о путешествии Мэта разошлись по стране, и это ни для кого не является тайной. Она ответила:

– Мой глупый муж отправился в Латрурию!

Дамы в ужасе ахнули. И нечего удивляться: раньше они никогда не слышали, чтобы королева так нелицеприятно отзывалась о своем супруге.

– Но, ваше величество, – первой пришла в себя леди Констанс, – Латрурия – это же страна колдовства и Зла!

– Может быть, теперь уже и нет, – быстро вмешалась леди Юлия. – Может быть, молодой король Бонкорро не такой гадкий, как его дед.

– А может, и еще гаже, – добавила леди Констанс. – Я такое слыхала про короля Маледикто – кровь в жилах стынет!

– Да-да, это точно. Говорят, там насиловали и пытали девственниц, а бунтовщиков мучили и четвертовали, – сказала леди Юлия и поежилась.

А леди Беатрис смертельно побледнела.

– А еще страшнее рассказы про то, как он велел пытать людей на потеху себе и своим придворным! Они кричали, а придворные хохотали.

– Хохотали, и не только хохотали, – мрачно добавила Алисанда.

Помимо своей воли, она вздрогнула, и рука ее автоматически легла на живот, но она тут же отдернула руку.

– Ходят слухи, будто бы король Маледикто приказал убить своих сыновей, – прошептала леди Беатрис. – А старшего он будто бы убил собственными руками!

– Я тоже это слышала, – подтвердила леди Юлия. – И еще я слышала, что младший будто бы уцелел только из-за того, что был предан Господу. И какое же это чудопоистине чудо, если весь королевский двор покорился власти Зла!

– Верно, – согласилась леди Констанс. – А еще говорят, что в конце концов он поддался пороку, и одного-единственного греха хватило, чтобы вся его святость испарилась и он попал под злую волю короля Маледикто.

– А еще говорят, что король и внука бы своего прикончил, – подхватила леди Беатрис, – если бы какой-то человек, добрая душа, не увез бы мальчика и не спрятал. Причем так хорошо, что король Маледикто не смог его выследить даже с помощью колдовства.

Тут распахнулись двери, и в покои королевы влетела леди Элиза, а за ней седобородый старик в темных одеждах.

Он отдувался и держал в руке тяжелую сумку. Элиза воскликнула:

– Вот, видите... О, вашему величеству лучше!

– Я же сказала: не надо доктора! – Алисанда сердито махнула рукой, повелевая старику удалиться, но взяла себя в руки и извинилась. – Прошу прощения, доктор. У меня просто был обморок, закружилась голова, и все.

Похоже, доктора слова королевы не убедили.

– Все-таки вашему величеству желательно бы позволить мне...

– Нет! Мне ничего не нужно! У меня слишком много дел и нет ни минуты времени на медицину!

Доктор открыл было рот, собираясь возразить, однако Алисанда его опередила:

– Уходите, милый доктор! Мне нужно заняться составлением стратегических планов!

С этими словами она решительно отвернулась от доктора. Доктор устремил на королеву гневный взгляд: он был одним из немногих придворных, кому такое было позволено. Однако он убедился, что королева в его сторону не смотрит, и ему ничего не оставалось, как ретироваться.

Сокрушенно качая головой и ворча, он вышел из покоев королевы.

– Сожалею, что вы понапрасну бегали, леди Элиза, – сказала Алисанда, – но, право же, волноваться не стоило.

Все четыре дамы обменялись многозначительными взглядами, а леди Элиза сказала:

– Я бы с радостью куда угодно сто раз сбегала понапрасну, ваше величество, лишь бы только один раз сбегать с пользой. Но что ж так огорчило вас?

Алисанда раскрыла было рот, собравшись возразить, однако, не дав ей солгать, леди Юлия ответила:

– Ее супруг отправился в Латрурию.

– О! – воскликнула леди Элиза и в страхе прикрыла ладонью рот. – В это логово Зла, где правит злобный колдун?

– Там теперь другой король. Он, может быть, и не такой, – холодно проговорила Алисанда. – Я читала отзывы о поведении этого молодого короля Бонкорро, он делает много хорошего. На самом деле я о нем вообще ничего дурного не слыхала. Любому монарху приходится творить неизбежное зло.

– Даже вам? – ахнула леди Элиза, и ее глаза округлились.

– Даже мне время от времени приходится приказывать кому-то отрубить голову, а еще чаще – кого-нибудь повесить, – печально вымолвила Алисанда. – Кроме того, я посылала моих воинов на смерть уже дважды и не хочу притворяться, будто бы в этом не было зла.

– Но мы воевали за правое дело! Это же была самая настоящая битва со Злом!

– Все равно. Одни люди убивали других по моему приказу, – упрямо заявила Алисанда. – И нельзя сказать, что на мне нет совсем никакой вины. Нет! Любой монарх обязан думать прежде всего о защите своего народа, ибо благосостояние государства следует защищать. И там, где простой человек имеет право на самозащиту, монарх такого права не имеет.

– О нет, но он может просить, чтобы его защитили другие!

– Могу и именно так поступаю, – согласилась Алисанда. – И точно так же, не сомневаюсь, поступает король Бонкорро.

– Да? – недоверчиво проговорила леди Констанс. – А может быть, он просто-напросто копит богатство и сосредоточивает в своих руках власть, не рискуя при этом особо своей душой?

– Не исключено, – признала Алисанда. – И все же, если то, что мне о нем сообщали, правда, мне не стоит бояться за жизнь моего супруга.

– Почему же тогда вы все-таки боитесь за него? – прицепилась к королеве леди Констанс.

– Потому что сообщения могут быть и неверны, – ответила Алисанда и снова поежилась. – Пошлите за лордом-маршалом, леди Элиза, и попросите прийти мастера Орто Дружелюбного, помощника моего супруга. Нужно собрать войско.

Леди Элиза, по-прежнему очень бледная, сделала книксен и выбежала за дверь.

Королева Алисанда обернулась к леди Беатрис:

– Будьте так добры, пошлите какого-нибудь бесстрашного грума за драконом Стегоманом, миледи, а также посыльного, чтобы тот разыскал сэра Ги де Тутарьена.

Леди Беатрис, выпучив глаза, удалилась. Стало быть, королева растревожена не на шутку, если решилась просить помощи у неуловимого Черного Рыцаря.

Через некоторое время Алисанда во главе собранных ею придворных вышла во внутренний дворик встретить Стегомана. Дракон мог бы в случае крайней необходимости протиснуться в какой-нибудь из залов дворца, но ему это было неприятно, особенно с тех пор, как у него отросли и зажили крылья.

Стегоман горделиво кивнул в знак приветствия. Он принадлежал к Свободному племени и не являлся подданным ее величества, хотя теперь он постоянно жил в замке королевы и крайне редко встречался с другими драконами – разве что во время отпуска.

– Ваше величество! Не хотите ли вы, чтобы я слетал и доставил обратно моего легкомысленного товарища, лорда мага?

– Ты сообразителен, как всегда, Стегоман, – отвечала дракону Алисанда. – Да, именно об этом я и хочу тебя попросить, потому что он дал мне знать, что собирается пересечь границу Латрурии!

– Я так и знал, что он угодит в беду, если отправится в путь без меня, – самодовольно фыркнул дракон. – Но разве он послушает? Нет, ни за что не послушает!

– Дело в том, что он должен был путешествовать тайно, – заметила Алисанда.

– А что, драконы – прямо уж такая диковина, что ли? А в общем, что там говорить – диковина, конечно, а особенно за компанию со смертным. Ну, так я мог бы всегда залечь где-нибудь поблизости на тот случай, если бы ему грозила беда. Уж тогда бы я хоть знал, где его искать!

– На этот вопрос я могу тебе ответить. По крайней мере скажу, где он находился три ночи назад, когда писал это письмо. Он тогда ночевал в замке графа д'Аррете.

– Ну, это уже кое-что, – проворчал дракон. – Хотя, как ваше величество справедливо заметили, это было три ночи назад!

– А два дня назад он находился около пограничного поста неподалеку от перевала Савояр, – с надеждой в голосе сказала Алисанда.

– Вот это уже получше, – задумчиво проговорил Стегоман. – А от перевала, поди, дорога ведет к югу. По крайней мере ясно, откуда начать поиски.

Алисанду охватила тревога, и она положила руку на теплую сухую чешую дракона.

– Передвигайся как можно осторожнее, Великий. Мне было бы очень жаль потерять такого друга, как ты.

Дракон изобразил нечто вроде улыбки.

– Все будет, как вы мне велели, ваше величество, не сомневайтесь. Свободное племя тайно красться не может. Это вы верно подметили. Но я буду лететь осторожненько. Прощайте!

Алисанда не успела отступить, как дракон подпрыгнул и взлетел, взметая своими громадными кожистыми крыльями песок и мелкие камешки. Королева закрыла руками глаза, потом посмотрела вверх и увидела, что дракон кругами летает над двором. Затем он еще раз взмахнул крыльями и устремился к югу.

– Господь с тобой, мой большой друг, – прошептала королева. – Возвращайся целым и невредимым, и чтобы на тебе верхом сидел мой Мэтью. – Затем королева обернулась к лорду маршалу. – Вы послали кого-нибудь на поиски сэра Ги де Тутарьена?

– Да, ваше величество. – Седой старик рыцарь усмехнулся. – Он носится всюду, как ветер, я это знаю, но он теперь не такой беззаботный, как раньше, поскольку он женат.

Алисанда сама не поняла, понравилось ей или нет то, каким тоном это было сказано.

– Если он женился-таки на леди Иверне, – напомнила королева придворному. – Точнее на принцессе Иверне, хотя этого о ней никто не знал, покуда она не собралась уезжать. Нам ведомо лишь то, что она уехала в горы в обществе сэра Ги и что они собирались по пути разыскать священника.

– А я никогда не слышал, чтобы Черный Рыцарь поступил иначе, нежели собирался поступить, – добавил маршал. – Между тем, как вы справедливо заметили, ваше величество, сыскать его будет непросто. И я послал на его поиски не одного гонца, а десятерых, дабы они обшарили горы и нашли его. Между тем уехал он два года назад: след, что и говорить, старый, так что быстро не получится.

– Если только он сам не захочет, чтобы его нашли, – уточнила Алисанда. – Пошлите также за другом Мэтью, Савлом.

– За знахарем? – удивленно уставился на королеву маршал. – Сомневаюсь, что он приедет, а особенно теперь, когда женился.

– Верно, его жена Анжелика заменяет ему весь мир, – согласилась Алисанда, – по крайней мере это так, если верить слухам. Мы его не видели с тех самых пор, как они с женой уединились в безлюдных местах. Между тем, узнав, что его другу Мэтью грозит опасность, он, может быть, вернется к людям, как было тогда, когда он, волнуясь за друга, попал в наш мир. Уж его-то мы знаем, где искать.

– Знаем. В Шампанском лесу, – пробурчал маршал. – Надо же было такое местечко выискать. Лес, названный в честь равнины! И чародей, который утверждает, что не умеет творить чудеса и не верит в Добро и Зло как в источники магической силы. Ну, ведь явные же противоречия, ваше величество, уж такие явные – дальше некуда!

– Его утверждения парадоксальны, – согласилась Алисанда. – И вообще когда он что-либо утверждает, меня пробирает дрожь от страха. Но нам все равно потребуется его помощь, если Мэтью будет в опасности. Пошлите за ним, милорд.


* * *

– О слепящий блеск Ваала! – выругался Ребозо. – Неужели этот неуклюжий дворянчик действительно оказался так туп?

ЛоКлеркки весь сжался, страшась гнева канцлера.

– Но, милорд, не ожидали же вы, что парнишка сумеет одолеть самого лорда мага.

– Нет, не ожидал! Но искренне надеялся, что он окажет тому достойное сопротивление и чародей вынужден будет прибегнуть к магии! И что же я вижу? Он оказался таким паршивым фехтовальщиком, что этот так называемый лорд Мэтью не то что не начал творить чудеса, он даже и не вспотел!

И что же мы теперь знаем такого, чего не ведали прежде? Мы знаем, что он явился туда под видом рыцаря и представился сэром Мэтью. Людей с таким именем в тех краях предостаточно, и рыцарей в том числе. Еще мы знаем, что он направляется через перевал, и он бы попал туда, если бы сразу пошел на юг! – Канцлер скомкал маленький клочок пергамента и запустил им в стену. – Нет, этот мальчишка Камано ничего, ничегошеньки не добился! Пусть у него желудок от боли скрутит! Пусть на него понос нападет! Я бы ему много еще чего пожелал, но ладно – боль за боль!

– По крайней мере бед не натворил.

– Пусть бы только попробовал! Хорошо, мы хотя бы знаем, что сэр Мэтью попытается пересечь границу.

– Послать солдат, чтобы они устроили ему засаду, лорд-канцлер?

– Нет! Пошли чудовище, чтобы оно уничтожило его, если он попытается хотя бы перешагнуть через границу! Пошли мантикора, чтобы он сожрал его, или химеру, чтобы она его одурманила. Потому что, замышляет он дурное или нет, не в интересах нашего короля, чтобы лорд маг Меровенса проник в Латрурию.

– Но какой от него может быть вред? – непонимающе спросил секретарь.

– Какой вред? – взревел канцлер. – Ты спрашиваешь, какой от него вред? От человека, который выкрал у колдуна Малинго корону королевы Алисанды? От человека, который призвал себе на помощь великана Кольмейна? Ты прекрасно знаешь, какой страх он навел на Ибирию и на Аллюстрию, и еще спрашиваешь, какой от него может быть вред? Какой от него может быть вред в королевстве, король которого никогда не встает на колени для молитв и не посещает храм? Верно, король Бонкорро не так злобен, как правители тех стран, про которые я только что сказал, но я, его канцлер, не желаю, чтобы его свергли. А ты хочешь, чтобы на нашу страну снова обрушились несчастья, как в старые времена – на страну и на тебя лично?

– Нет, господин мой, я этого вовсе не хочу! – запричитал секретарь. – Я немедленно пошлю тех, кого вы велели, чтобы его остановить!

Но канцлер не слушал ЛоКлеркки. Он мерил комнату шагами и бормотал:

– Хороший Бонкорро монарх или плохой, с точки зрения закона он наследником престола не является, поскольку его дед узурпировал престол и свергнул прежнего короля-слабака, а тот тоже был узурпатором, и сыном узурпатора, и внуком узурпатора, который отнял престол у превосходного поэта, но никудышного короля – вот до чего в конце концов докатился род Цезарей!

– Так этот король-поэт действительно был потомком императоров Рэма? – прошептал ЛоКлеркки, выпучив глаза.

– Был, и уверяю тебя, потомков у них было превеликое множество! Кто знает, вдруг этот самый лорд маг вынет из-под земли одного из них, чтобы с его помощью свергнуть короля Бонкорро? Нет, лучше не рисковать. Не пустим его в Латрурию, ЛоКлеркки! Придумай способ! Придумай сто способов, но не пускай его в Латрурию!




Глава 5


Мэт снова задумался, как его угораздило вляпаться во все это, но даже воспоминание, что вляпался он исключительно из-за своей возлюбленной супруги и повелительницы, не очень-то его утешило, особенно потому, что перейти границу он решил сам, и теперь это решение представлялось ему крайне опрометчивым.

Фактически он ее не перешел, пока находился в Меровенсе. До границы оставалось каких-нибудь несколько ярдов, а может, и того меньше. Как тут точно скажешь, если нет ни заборчика, ни какой-нибудь, хоть плохонькой, черты на земле. Зато у мантикора, глядевшего на Мэта, никаких сомнений по поводу того, где именно лежит демаркационная линия, не было.

– Ни с места, – прорычал он улыбаясь. (Собственно говоря, ротик у него был таких размеров, что он только и мог, что улыбаться да скалиться.) – Ступи только на шаг в Латрурию – и ты станешь моей добычей!

Мэт поглядел на оскал мантикора и решил, что рисковать ему вовсе не хочется. Правда, у чудища была говорящая человеческая голова, но в пасти у этой головы – двойные зубы! Два ряда наверху и два внизу, и все зубы длиннющие и острые. Хуже того, эта почти что человеческая голова сидела на теле льва – ну, если можно считать львиным тело, покрытое иглами дикобраза и заканчивающееся скорпионьим хвостом, изогнувшимся вдоль спины. Причем нацелен этот хвост был точнехонько на Мэта.

Мэт боязливо смотрел на чудовище, гадая, почему в этой альтернативной вселенной все сверхъестественные существа так бегло говорят по-человечески. Может быть, потому, что сам воздух здесь пропитан волшебством, а ведь все эти звери были волшебными и жили, следовательно, в самой что ни на есть естественной среде, так сказать.

– Ладно, – ответил Мэт и отвернулся.

– Как это? – изумилось чудовище. – И никаких тебе вызовов, никаких оскорблений? Что, и поединка не будет?

– Ни за что, – отвечал Мэт. – Я поищу другое место, где перейти границу. Для тебя, видать, на этом перевале свет клином сошелся, а я не сомневаюсь – можно и еще где-нибудь счастья попытать.

– Это что же ты за рыцарь? Тоже мне, рыцарь называется! – возмутился мантикор.

– Вот такой уж рыцарь, – огрызнулся Мэт. – А называется – странствующий менестрель. – И Мэт показал на висящую у него за спиной на веревочке лютню. – А что, я разве смахиваю на рыцаря?

– Так у тебя же меч!

– А вот и не меч, а кинжал, – возразил Мэт. – Он, правда, очень большой, но все равно кинжал.

На самом деле то, о чем говорил Мэт, представляло собой искусно выполненную копию римского гладиуса с кое-какими модификациями. Кузнец королевы Алисанды ковал его с особым тщанием по рисунку Мэта, а потом они оба изо всех сил постарались вложить в клинок как можно больше магии. При этом они пели песни. Надо сказать, Мэт немного побаивался работать этим клинком, поскольку был не слишком высокого мнения о своем пении.

– А я за тобой пойду! – заявило чудовище. – И где бы ты ни задумал перейти границу, я тебя поджидать буду, вот! – И мантикор, крадучись, шагнул к Мэту. – А с другой стороны, если подумать, то чего мне ждать-то, а? Я сейчас тобой полакомлюсь – какая разница, в Латрурии или еще где?

Мэт обернулся и резко выставил перед собой посох.

– Эй, минуточку, погоди! Так не пойдет. Это ведь будет не по правилам!

– Это по чьим таким правилам? – взревел мантикор и прыгнул на Мэта.

Прыгнул и с лету вломился в невидимую стену редкой прочности. Мантикор брякнулся оземь и, наверно, пребольно ударился – неудивительно при такой-то массе – и сам ответил на свой вопрос:

– По чьим, по чьим... Короля Бонкорро это правила, вот они чьи! И как я забыл!

– Что за правила? – нахмурился Мэт. – И почему ты должен был их помнить?

– Да потому, что король возвел вокруг границы Октройскую стену и заколдовал ее так, чтобы в Латрурию никакие чудовища не проникали. Только вот уж не думал, что ему хватит ума сделать так, чтобы чудовища и выйти из Латрурии не могли!

Мэт смерил чудовище оценивающим взглядом и пришел к выводу, что короля Бонкорро вряд ли стоит упрекать в недогляде.

– А по мне так все понятно. Видок у тебя такой, что ты очень даже годишься на службу королю-сатанисту. На кой же ему сдалось уступать тебя своим соседям-соперникам?

– Никакой он не сатанист! Он уравниловкой занимается! – прошипел мантикор. – Раз я не могу выйти наружу, значит, не могу по его повелению пугать крестьян в соседней стране!

Мэту положительно все больше и больше нравился король Бонкорро.

– Может, он прививает тебе вкус к изысканным блюдам?

– Ага! – осклабился мантикор. – Например, к таким, как рыцарь по имени сэр Мэтью, который прибудет в наряде менестреля!

У Мэта кровь похолодела в жилах. А у Бонкорро, оказывается, прекрасно поставлена разведка.

– Так король сам натравил тебя на меня?

– Какой же король когда-нибудь станет делать что-нибудь такое, в чем его потом смогли бы обвинить, подумай дурьей своей башкой? – сердито пробурчал мантикор. – Нет, меня послал подданный подданного, но ты не думай, что тебе удастся отколдовать это повеление потому, что оно исходит не от самого короля. Я стану твоей Немезидой, слышишь?

На миг у Мэта возникло искушение попробовать, не одолеет ли его магия колдовство приспешника Бонкорро. Тем более что латрурийцы и так уже знали, где он находится, а стало быть, прибегнув к магии, он не выдаст себя больше, чем уже выдал. Но тут он вспомнил, что они, вероятно, еще не уверены в том, что он лорд маг, да и маг ли вообще. Лучше пусть пока гадают.

– Да кто я такой? Просто менестрель, и только!

– Ой-ой-ой! «Простой менестрель» – это в мире-то, где чудеса творятся стихами и их действие усиливается музыкой? А как ты думаешь, барды в древней Галлии только потому были такие богатенькие и знатненькие, что у них голоса были приятненькие?

Надо же – какое высокообразованное чудовище!

– Где это ты почерпнул так много знаний по истории?

– Как это «почерпнул»? Да я все своими глазами видел, смертный! Или ты думаешь, что я просто котик, которому уже сто лет стукнуло?

У Мэта мурашки по спине побежали. Он всегда с уважением относился к почтенному возрасту.

– И как же тебе удалось столько прожить?

– Да так, что пока никому из колдунов не пришло в голову приказать мне умереть.

– Так ты живешь, стало быть, потому, что в это веришь?

– Не-а! Потому что вы все в это верите, и ни один волшебник не сделал, чтобы было по-другому!

– Ну так с какой стати ты смеешь пугать меня, если думаешь, что я волшебник?

Усмешка мантикора сменилась беззвучным смехом.

– А с какой стати мне бояться какого-то хилого волшебства, когда во мне сил, как в столетнем дубе?

– Да, пожалуй, бояться нечего, – вздохнул Мэт. – Стало быть, мне нечего и пытаться обойти тебя. Сдается, мне лучше уйти.

И он развернулся.

– Ты только не думай провести меня, смертный, – крикнул ему вслед мантикор. – Я знаю, что ты задумал одурачить меня: уйдешь сейчас, а потом попробуешь перейти границу в надежде, что я все забыл? Только не думай, что тебе удастся найти такое местечко для перехода, которого не разыщу я! И не думай, что я забуду про тебя!

Мэт поглубже вздохнул, сосчитал до десяти и медленно обернулся.

– Послушай, Манни, может, у меня и есть какая магическая сила только из-за того, что я простой менестрель, но неужели ты думаешь, что я такой тупой, что стану тягаться с мантикором?

– Честно говоря, – призналось чудовище, – да, я так думаю.

«А он не только образованный, – подумал Мэт, – он еще и догадливый».

– Ладно, – вздохнул он, – тогда считай, что я отправился за кое-какими заклинаниями покрепче.

И он зашагал прочь от этого места, лелея мысль о том, как славно было бы вернуться сюда с усилителем на батарейках и электрической лютней.

Но творить усилитель и лютню он не стал – у него и так в запасе имелось немало крепких стишков. Как бы то ни было, он спустился с хребта, оставив границу позади, и прошел несколько миль на восток. Наконец он добрался до реки. Река была так себе – футов двадцать в ширину, ручеек, можно сказать, но текла она туда, куда надо, то есть на юг. Мэт устроился на ее берегу, чтобы дождаться ночи. Там он бубнил себе под нос стишки да надраивал свой магический жезл.

Как только сгустились сумерки, Мэт снова отправился к границе вдоль берега речушки. Речка пересекала горный хребет в тенистом ущелье, и вдобавок берега ее тут поросли редкими соснами, основательно потрепанными горными ветрами. Мэт шел вдоль речки до самой границы – по крайней мере до того места, где, по его подсчетам, проходила граница. Уж слишком ровно и густо росли тут вдоль тропы сосны. Наверное, их в незапамятные времена посадил какой-то древний пограничник. Мэт мысленно возблагодарил его за то, что он, сам того не ведая, так облегчил его задачу. Теперь-то никаких пограничников и духу не было. То есть видно их не было.

Мэт задумался, насколько быстро способны передвигаться мантикоры.

Подойдя к полосе вечнозеленых деревьев, он забормотал себе под нос стихи и, когда пересекал тропу, на самом деле уже произносил заклинание:

		Ухожу с натоптанной дороги,
		Покидаю торные пути,
		Поскорей меня несите, ноги,
		Мимо мантикора чтоб пройти!

Тут он почувствовал, как необычно, странно покалывает кожу – не очень сильно и совсем не больно, но вполне достаточно для того, чтобы понять: он только что преодолел какую-то магическую преграду. Он перешел границу и вместе с ней Октройскую стену короля Бонкорро. Тревога! Он почувствовал тревогу! Он понял, что как бы зацепил систему сигнализации, она сработала, и теперь Бонкорро знал не только то, что Мэт чародей, а и то, где он находится!

Однако это и так известно королю, судя по словам мантикора. Мэт продолжал читать стихи, чувствуя, как волшебное поле обволакивает его. Он всегда чувствовал воздействие подобных сил, но сейчас ему было особенно тяжело. Эти силы как бы обрушивались на него, воевали с ним, мешали ему. Он вынужден был собрать все силы, чтобы переставлять ноги.

		Пусть в моих стихах видны огрехи,
		Пусть особой границы в них нет,
		Мне они послужат, как доспехи,
		Как уже служили много лет!

Казалось, вой и рев окружили Мэта, со всех сторон засверкало множество глаз, забелело множество зубов, и все это тянулось к нему из темноты. Мэт из последних сил держался на ногах и продолжал читать стихи, ожидая, что мантикор наткнется на его магический щит... Но он не наткнулся. Не отскочил. Он лишь замедлил шаг, причем довольно-таки резко, но продолжал надвигаться. Мэт тупо смотрел на него, стихи застыли на устах. Всего лишь в дюйме от себя он видел зубищи, похожие на кривые мечи, а все вместе – на здоровенную пилу. Вот мантикор ближе, ближе...

Мэт не выдержал. Он развернулся и бросился бежать. Когда он пересекал границу, он снова ощутил покалывание, но он даже не обернулся, он бежал и бежал до тех пор, пока звучный удар, и не менее звучный рев не сказали ему о том, что мантикор вторично налетел на Октройскую стену. Только тогда Мэт, тяжело дыша, остановился и рискнул обернуться.

Мантикор как раз успел подняться и злобно глядел на него.

– Ну и храбрый же ты рыцарь, нечего сказать! Не стал драться, удрал!

– Я же тебе говорил, что я менестрель!

– Ой, ладно! Ты чародей, который распевает магические стишки!

– И много ты знаешь рыцарей, которые такое умеют? – поинтересовался Мэт язвительно.

– Ни одного, – ответил мантикор и сердито прищурился. – Ты каким мясцом свои мыслишки прикармливаешь, смертный?

– Жестким и жилистым, – парировал Мэт. – Слушай, если ты прав и если менестрель, читая стихи, может творить чудеса – а это бывает, я по опыту знаю, – так как же это вышло, что...

– ...что твое заклинание только придержало меня и не остановило совсем? – закончил за Мэта вопрос мантикор, и его зубы блеснули в лунном свете. – Ну, Латрурия-то погрязла в волшебстве уж скоро сто лет как, смертный, но ты забыл, какое это волшебство!

– Ты клонишь к тому, что я пользуюсь белой магией, освященной Небесами, а ей трудно вершиться в атмосфере, насквозь пропитанной Злом?

– А то почему же еще? – огрызнулся мантикор.

– Хороший вопрос, – признался Мэт.

На самом-то деле вопрос был не просто хороший, вопрос был что надо, мантикор этого просто не знал. Его волшебство прекрасненько вершилось в Ибирии, а уж эта изолированная от остального мира страна куда глубже погрузилась в пучину злого волшебства, нежели Латрурия. По крайней мере судя по тому немногому, что пока слышал о Латрурии Мэт. Нет, тут должна быть еще какая-то причина.

– Так что ты лучше брось шалить, – посоветовал мантикор. – От твоей магии тут толку чуть, и хватит об этом.

– Хватит так хватит, нет вопросов, – развел руками Мэт, он-то для себя четко решил: не хватит.

Может быть, за годы, проведенные в этом мире, в нем немного задремал ученый, но все-таки по натуре он исследователь, и ответ на этот вопрос ему хотелось найти исключительно для себя, ради интереса, правда, была в этом и практическая сторона. Если бы он понял, почему такое происходит, он, вероятно, сумел бы найти противодействие. Вдруг ему жутко, до боли захотелось вновь пересечь границу и попробовать произнести другое заклинание, просто чтобы посмотреть, что произойдет.

Но только чтобы мантикора не было.

– Знаешь, твое общество действует угнетающе, – честно признался Мэт чудовищу.

– А-га, – оскалило страшные зубы чудовище. – И я тебя до тех пор буду угнетать, пока ты не угодишь мне на обед или на ужин, если еще разок попробуешь перейти границу.

– Да ну?

Мэт вдруг почувствовал прилив вдохновения. В конце концов он ведь еще не пользовался своим магическим посохом! Он снова шагнул вперед, продвигаясь крайне осторожно, и дал залп – то есть выставил перед собой жезл, начинил его как следует магической силой и на пробу спел заклинание:

		На границе у страны Бонкорро
		Часовые страшные стоят,
		Скалят зубы злые мантикоры,
		Уходить, гадюки, не хотят!

		Только ты меня не испугаешь,
		Брысь отсюда, мурзик, поскорей!
		Ты уже, роднуля, отступаешь —
		Не таких стращали мы зверей!

И ведь сработало! Мантикор сощурился, протестующе завизжал, но между тем действительно стал пятиться по мере того как Мэт наступал на него. Вот одна его нога шагнула к самой границе, вот другая переступила через нее... И с победным воплем мантикор прыгнул на Мэта. Тут Мэт и сам завопил и отскочил, но крепкие, как сталь, зубы успели клацнуть – боль пронзила палец. Мэт в ужасе посмотрел на руку. Нет, все пять пальцев оказались на месте, но с указательного стекала кровь. Он поднес руку к лицу, все еще боясь смотреть на палец, – но и ноготь оказался на месте.

– Ой-ей-ей! Ай-яй-яй! – причитал тем временем мантикор.

Мэт поднял глаза и увидел, что мантикор плюется и кашляет. Потом он взял лапу в рот и принялся хныкать:

– Фто ты за феловек такой? – жалобно ныл мантикор. – Отвавить меня фотел, жа?

– Да нет, что ты. – Уверенность снова вернулась к Мэту. – Я вовсе не собирался оставлять у тебя в зубах кусок кожи с пальца.

– Радуйся, что только кожей все обошлось! – рявкнул мантикор, вытащив лапу изо рта.

– Радуюсь, радуюсь! – заверил чудовище Мэт и вытащил из кармана носовой платок, которым быстро обмотал палец. – Но ты только представь себе, если кусочек моей кожи так повлиял на твой организм, как же повлияю я весь целиком?

– Да дело вовсе не в твоей вонючей плоти, а в твоем посохе! – провизжал мантикор.

– В моем посохе? – удивленно проговорил Мэт и посмотрел на брошенную на землю палку. Естественно, от палки осталась только верхушка. Все остальное было ровненько откушено. – А, тогда нечего удивляться, что у тебя, киска, заболел животик!

– Злобный отравитель! – буркнуло чудовище.

– Слушай, нечего было кусать что попало! – огрызнулся Мэт.

Внимательно разглядев оставшийся кусок посоха, он поежился. Подумать только – а ведь на месте палки могла быть его рука или шея!

Что еще хуже, он потерял теперь одно из самых могущественных средств магии – на самом деле свой единственный шанс одолеть магическую инерцию Латрурии!

Минуточку, минуточку, какой такой шанс? На самом деле посох тоже ничего существенного не дал!

– Не ходи, слышишь? – шипел мантикор. – Будь умнее, послушайся меня. Не ходи в Латрурию, тебе говорят!

Мэту очень хотелось его послушаться, но он сказал:

– А вот если бы я был крестьянином или даже не шибко знатным дворянином, ты бы со мной, поди, так не разговаривал.

– А-га. – И мантикор снова осклабился. – Но ты-то ведь не крестьянин и не этот, который не шибко знатный? Посох у тебя, правду сказать, мил человек, вкуса отвратного, но сам ты мне, похоже, очень даже по вкусу пришелся бы!

– Старая песня! – возмутился Мэт.

Однако он вынужден был признать, что какой бы старой эта песня ни была, пользы от нее выходило предостаточно.


* * *

Королева Алисанда вышла на крепостную стену посмотреть на восходящее солнце. Ей было ужасно одиноко. Она теперь всегда после приступов утренней дурноты чувствовала себя одинокой и покинутой. И мужа нет рядом. Она такие муки терпела ради него, а его нет рядом, чтобы пожалеть ее, приободрить!

Фрейлина бежала за ней с меховой накидкой. Она набросила ее на плечи королевы и принялась причитать:

– Ваше величество, ну как можно? Вы в таком положении! А сейчас так холодно! Вы же простудитесь!

– Не умру же я, леди!

Однако от накидки Алисанда не отказалась. Она сжала руками зубец крепостной стены и нетерпеливо проговорила:

– Спасибо тебе, добрая Элиза, но я бы предпочла остаться тут одна и собраться с мыслями, глядя на рассвет.

– Ваше величество, но вы нездоровы. У вас только что был приступ тошноты!

– Он закончился, – сказала Алисанда металлическим голосом. – И мне нисколько не повредит свежий воздух. Ладно, оставайся рядом со мной, если уж тебе так хочется, только помалкивай. Мне нужна тишина.

– Как ваше величество прикажут, – пробормотала Элиза и отошла на шаг, потирая руки.

Алисанда поплотнее завернулась в накидку, устремила взгляд к востоку, но тут же, не задумываясь, повернула голову к югу и снова стала мысленно бранить Мэтью, которому сейчас следовало быть рядом, и помогать ей гордо держать ее королевскую голову, и успокаивать, и...

Но тут она увидела на фоне розового предутреннего неба расправленные черные крылья и выброшенную вперед длинную стройную шею. На мгновение королева застыла на месте, потом повернулась и поспешила во дворец.

– Быстрее, оденьте меня! Дракон Стегоман возвращается!

– Так скоро? – изумилась леди Элиза. – Всего-то вечер минул и ночь! Как он мог так быстро найти придворного мага?

– Не мог, – рявкнула Алисанда. – Молите Бога, чтобы он не принес более ужасных вестей, нежели эта.

Но он таки принес. Стегоман еще не отдышался. Он пыхтел и пускал клубы пара и дыма, когда Алисанда бегом сбежала по лестнице во внутренний дворик. Около дракона суетились грумы.

– Принесите ему половину быка! – крикнула Алисанда. – Он, наверное, сильно проголодался после такого долгого перелета.

– Вот спасибочки, ваше величество, – проурчал дракон. – Проголодался я, это вы точно подметили, а еще бы глотку промочить – и вообще славно было бы!

– Бочонок пива, да побыстрее! – распорядилась Алисанда.

Грум торопливо поклонился и побежал исполнять королевский приказ.

– Какие новости? – взволнованно спросила Алисанда.

– Не такие уж плохие, – недовольно проворчал Стегоман. – Вообще никакие! Я не нашел придворного мага, но я уж точно нашел границу.

Алисанда в изумлении уставилась на дракона.

– Что же, король Бонкорро ее пометил? Ему недостаточно рек и посадок деревьев?

– Похоже, что нет, – сердито буркнул дракон. – Он вдоль всей границы какую-то треклятую невидимую стенку забубухал. Ну а я-то про нее ни сном ни духом! Вот и влетел в нее со всего размаха, и мне еще здорово повезло, что я шею не сломал! В общем, меня откинуло и завертело в воздухе, а потом я стал падать. Ну и натерпелся я страху, пока нашел восходящий воздушный поток, который позволил мне подняться повыше. Я еще раз попробовал преодолеть эту гадскую преграду и снова шарахнулся об нее. Тогда я отлетел на несколько миль к западу и еще раз попытал счастья – никакого толку. Я вернулся, удалился к востоку на несколько миль от того места, где ушибся в первый раз, но снова так ударился мордой, что чуть калекой не сделался!

– Ой, бедная зверушка! – вскричала Алисанда, подошла и прикоснулась к большому темному пятну на морде у Стегомана. Леди Элиза встревоженно вскрикнула, но Алисанда не обратила на нее никакого внимания. – Вот, вижу, тут чешуйки оторвались!




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=127751) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


По обычаю доспехи проигравшего в турнире рыцаря доставались победителю.




2


Бат – морской курорт на посточном побережье Великобритании. В переводе слов Bath означает «ванна».