Виннету
Карл Май


Виннету #1


Карл Май

Виннету





Глава I. ГРИНХОРН


Знаете ли вы, уважаемый читатель, что такое «гринхорн»? Гринхорн – прозвище, которым награждают на Диком Западе новичка. «Грин» – по-английски «зеленый», «хорн» – «рог». Стало быть, гринхорн – это еще не созревший для настоящей мужской жизни субъект, недотепа, рохля, олух, остолоп, молокосос, что там еще… одним словом – желторотый, ни на что путное не способный новичок.

Гринхорн – это пентюх, который, тянет руку хозяину, вместо того чтобы раскланяться сначала с дамами, и которому даже не придет в голову встать со стула в гостиной, когда туда входит леди. Заряжая ружье, гринхорн сначала забивает в ствол пыж, потом пулю и только уж потом сыплет порох. Гринхорн говорит по-английски до тошноты старательно и правильно, зато от языка настоящих янки или ядреного охотничьего жаргона его так коробит, что он, как ни бьется, не может запомнить или воспроизвести ни единого слова. Гринхорн принимает енота за опоссума, а мулатку не может отличить от квартеронки. Он курит сигары и презирает тех, кто жует табак. Получив оплеуху, гринхорн бежит жаловаться судье, вместо того чтобы дать сдачи, как это принято у настоящих янки. След дикого индюка он принимает за медвежью тропу, а спортивную яхту – за пароход с Миссисипи.

На привале гринхорн стесняется положить свои грязные сапоги на колени спутника, а суп старается есть бесшумно, вместо того чтобы чавкать, подобно умирающему бизону на водопое. Отправляясь в прерию, гринхорн берет с собой губку величиной с тыкву и добрых десять фунтов мыла, зато компас, прихваченный им в последний момент, показывает через три дня все, что угодно, только не север. Он с умным видом запишет восемьсот индейских слов, а при встрече с первым же краснокожим обнаружит, что отослал свои записи домой – вместо письма, которое так и осталось лежать у него в кармане. Гринхорн покупает порох, а когда пытается выстрелить, обнаруживает, что ему подсунули толченый уголь. Гринхорн в течение десяти лет изучал астрономию, но даже если бы он так же долго смотрел в небо, все равно не смог бы определить, который теперь час.

Гринхорн так неловко засовывает нож за пояс, что тот при каждом движении впивается ему в бедро. Пламя разведенного им костра взметается выше макушек деревьев, а гринхорн потом ломает голову, как это индейцам удалось напасть на его след. Словом, гринхорн есть гринхорн. Я сам был когда-то точно таким же желторотиком, только не надо думать, будто мне приходило в голову, что эта малоприятная кличка относится и ко мне тоже! Одна из отличительных черт гринхорнов именно в том и состоит, что они считают неопытными кого угодно, только не самих себя. Как раз наоборот – мне казалось, что я весьма умудренный и опытный человек. Еще бы, ведь я получил высшее образование и никогда не боялся экзаменов. Будучи молод, я еще не понимал тогда, что настоящим университетом может быть одна лишь жизнь, ибо она заставляет своих учеников сдавать экзамены ежедневно и ежечасно.

Врожденная жажда приключений и желание обеспечить свое будущее привели меня за океан, в Соединенные Штаты Америки, где расторопному молодому человеку в то время было легче пробиться в жизни, чем теперь. Не брезгуя никакой работой, я вскоре поднакопил денег, обзавелся всем необходимым и, полный радостных надежд, приехал в Сент-Луис.

Здесь судьба свела меня с семьей, у которой я нашел кров и работу в качестве домашнего учителя. В этом доме часто бывал мистер Генри, оружейник, отдававшийся своему ремеслу со страстью артиста и называвший себя с патриархальным достоинством «оружейных дел мастером».

Это был добрейший души человек, хотя внешность и поведение никак не соответствовали внутреннему строю его натуры. По виду чудак и оригинал, он был неразговорчив и угрюм и, кроме упомянутой семьи, ни с кем больше не общался. С клиентами особо не церемонился, и лишь первоклассное качество изделий мистера Генри заставляло их заходить в его магазин.

Семья мистера Генри погибла в результате какого-то ужасного события. Он никогда об этом не говорил, но по некоторым намекам я догадался, что его жену и детей убили во время одного из вооруженных налетов. Этот страшный удар, по-видимому, и стал причиной замкнутости и суровости мистера Генри. Вероятно, он даже не замечал, насколько бывал резок с окружающими, оставаясь в глубине души добрым и мягким.

Мне не раз доводилось видеть, как у него навертывались слезы на глаза, когда я рассказывал ему о родине и соотечественниках, к которым я был и остаюсь привязан всем сердцем.

Долгое время я не мог понять, почему этот старый человек проявлял столь живой интерес именно ко мне, юноше, да еще иностранцу, пока однажды это не прояснилось само собой.

Однажды он пригласил меня в гости. Никто до этого не удостаивался такой чести, и я вдруг решил повременить с визитом. Мистеру Генри очень не понравилось, что я не сразу воспользовался приглашением. До сих пор я помню его рассерженное лицо, когда я наконец зашел к нему, и тон, с каким он обратился ко мне, не ответив на приветствие:

– Где же это вы вчера были, сэр?

– Дома.

– Не морочьте мне голову!

– Я говорю правду, мистер Генри!

– Юноши, вроде вас, не сидят на месте, а суют свой нос куда угодно, только не туда, куда следует.

– Скажите на милость, где ж мне следовало быть?

– Здесь, у меня. Понятно? Я давно собирался спросить вас кое о чем.

– Что же не спросили раньше?

– А вот представьте себе, раньше не было желания

– Ну, а теперь?

– Не знаю, может быть, оно сегодня появится.

– Ну что ж, готов ответить на любой ваш вопрос, – воскликнул я, устраиваясь на верстаке, за которым он работал.

Мистер Генри удивленно взглянул на меня, укоризненно качая головой:

– Довольно дерзкое начало! Не в моих правилах спрашивать соизволения у гринхорна!

Меня задели его слова, и я, нахмурив брови, спросил:

– Гринхорна? Надеюсь, мистер Генри, это слово вырвалось у вас случайно?

– Ничего подобного! Я сказал то, что хотел сказать. Да-да, милостивый государь, вы – самый настоящий гринхорн! Он, видите ли, прекрасно усвоил содержание прочитанных книг! Просто поразительно, сколько всего там у вас приходится учить! Любой умник точно знает, на каком расстоянии находятся звезды, что царь Навуходоносор писал на глиняных табличках, сколько весит воздух, который даже невидим глазу. Напичканный такими знаниями, каждый сопляк воображает себя мудрецом, а ведь жизни он еще и не нюхал! Поживите-ка лет эдак пятьдесят на свете, может, тогда и поймете, в чем состоит истинная мудрость! Вся ваша премудрость гроша ломаного не стоит, а вы сами – и того меньше. На что вы годны? Наверняка даже стрелять не умеете.

Он сказал это с таким презрением и с такой категоричностью в голосе, точно это и впрямь не требовало доказательств.

– Умею ли я стрелять? – отозвался я с усмешкой. – Дайте мне хорошее ружье и получите ответ.

Услышав это, он отбросил ружейный ствол, в котором нарезал канал, подбежал ко мне и удивленно воскликнул:

– Ружье? Вам, сэр? И не ждите от меня этого! Мои ружья попадают в руки только тем, кому я вместе с ними могу доверить свою честь.

– У меня именно такие руки.

Мистер Генри искоса взглянул на меня, сел и опять принялся колдовать над стволом, ворча себе под нос:

– Что за нахал этот гринхорн!

Я уже знал его, поэтому ничуть не обиделся, достал сигару и закурил. Мистер Генри помолчал минут пятнадцать, но больше не выдержал. Он зажмурил один глаз, посмотрел через ствол на свет и заметил:

– Стрелять – это совсем не то, что пялиться на звезды или читать про старинные таблицы Навуходоносора. Понятно? Вы когда-нибудь держали в руках оружие?

– Держал.

– Когда?

– Довольно давно.

– И вам доводилось из него стрелять?

– Бывало.

– И вы попадали?

– Разумеется.

Быстро опустив ствол, он глянул на меня:

– Ну да, ну да, попадали, разумеется, попадали, но во что?

– Как во что? В цель, естественно.

– Вот уж не поверю!

– А это ваше дело, я же говорю правду.

– Дьявол вас побери, сэр! Я совершенно уверен, что вы не попадете даже в стену высотой в двадцать локтей и шириной в пятьдесят, а вы с такой наглостью утверждаете обратное, что можно лопнуть от злости! Я, понимаете ли, не мальчишка, которому вы даете уроки! Эдакий гринхорн и книжный червь смеет утверждать, что он умеет стрелять! Рылся-рылся в арабских и еще невесть каких дурацких рукописях и при этом находил время для стрельбы. Так я и поверил! Ну-ка снимите с гвоздя вон тот старый флинт[1 - Флинт – здесь: род карабина для охоты на крупного зверя] и покажите, на что вы способны. Если идешь на медведя, лучше оружия не найти.

Я повиновался.

– Эй! – вдруг закричал он, срываясь с места. – Вы обращаетесь с ним, словно с легкой палочкой, а ведь это тяжелый карабин. Вы и впрямь так сильны?

Вместо ответа я ухватил его правой рукой за ремень и легко поднял вверх.

– Разрази меня гром! – закричал он. – Пустите! Оказывается, вы намного сильней моего Билла.

– Вашего Билла?

– Это мой сын, который… впрочем, оставим это. Его уже нет на свете, как и остальных. Он рос смелым парнем, но его убили вместе с другими, когда меня не было дома. Вы похожи на него фигурой, и глаза такие же, и рот… впрочем, вас это не касается!

Черты мистера Генри исказились от глубокой печали. Словно пытаясь стереть ее, он провел рукой по лицу и вновь заговорил:

– Очень жаль, что, имея такие мощные мускулы, вы зарылись с головой в книжки. Нужно было как можно больше упражняться.

– Я так и делаю!

– А боксом занимаетесь?

– У нас это не принято. Но я занимаюсь гимнастикой и борьбой.

– А верхом ездите?

– Да.

– А как с фехтованием?

– Я даже давал уроки.

– Небось привираете?

– Может, попробуем?

– Нет уж, благодарю покорно, силу вашу испытал. И вообще, я должен работать.

Он вернулся к верстаку, я последовал за ним. Разговор не клеился. Генри, видимо, был занят своими мыслями и работой. Вдруг, взглянув на меня, он спросил:

– А как у вас с математикой?

– Это один из любимейших моих предметов.

– Арифметика и геометрия?

– Конечно.

– Может, и геодезия вам знакома?

– Я занимался ею с большой охотой и очень любил бродить по полям с теодолитом.

– И вы действительно сумеете сделать съемку местности?

– Я не считаю себя профессиональным геодезистом, но мне приходилось делать и вертикальный и горизонтальный планы местности.

– Хорошо, очень даже хорошо!

– Но почему вы об этом спрашиваете, мистер Генри?

– Значит, есть на то причина. А вот какая – об этом узнаете в свое время. Пока же я должен убедиться, гм… да, должен убедиться – умеете ли вы стрелять.

– Устройте мне экзамен!

– Я так и сделаю, будьте уверены, так и сделаю. Во сколько у вас завтра первый урок?

– В восемь утра.

– Зайдите ко мне часов в шесть. Пойдем на стрельбище, где я испытываю свое оружие.

– Но к чему такая спешка?

– А зачем ждать? Мне не терпится доказать вам, что вы гринхорн – и не более. Все, на сегодня хватит, у меня есть дела поважнее.

Он, видимо, уже покончил со стволом и, достав из шкафа многогранный брусок металла, принялся обтачивать его. На торцевых гранях я заметил многочисленные отверстия.

Мистер Генри так сосредоточенно трудился, что, кажется, совершенно забыл о моем присутствии. Его глаза блестели, а когда он время от времени любовался на свою работу, в них светилось, я бы сказал, благоговение. Этот кусок металла, безусловно, представлял для него особую ценность. Я спросил:

– Это будет какая-то часть ружья?

– Да, – ответил он, как будто с трудом припоминая, что я еще у него в доме.

– Мне неизвестна система оружия с такой составной частью.

– Охотно верю. Такая система рождается у вас на глазах, это будет оружие системы Генри.

– Ага, понятно, новое изобретение.

– Вот именно.

– В таком случае простите меня за глупый вопрос. Конечно же, это пока тайна?

Он еще долго крутил брусок в разных направлениях, заглядывая во все отверстия и поминутно примеряя его к каналу ствола, наконец отозвался:

– Да, пока тайна, но я знаю, держать язык за зубами вы умеете, и потому скажу: перед вами многозарядный штуцер на двадцать пять выстрелов.

– Но это невозможно!

– Что вы понимаете! Я не так глуп, чтобы тратить время на невозможное.

– В таком случае у вас должен быть магазин на двадцать пять патронов!

– Он у меня и есть!

– Значит, получится громоздкая, неудобная и жутко тяжелая штука.

– В том-то и дело, что у меня будет только один барабан, причем очень удобный. Этот стальной брусок – не что иное, как будущий барабан для патронов.

– Может, я чего-то не понимаю в вашем ремесле, но позвольте высказать опасение: а не будет ли перегреваться ствол?

– С чего бы? Сплав и способ изготовления ствола – это и есть моя тайна. А потом, кому понадобится палить все двадцать пять патронов подряд?

– Да, пожалуй, подряд не понадобится.

– Вот видите! Из этого куска металла получится барабан на двадцать пять патронов. При каждом выстреле, вращаясь, барабан будет досылать в ствол следующий патрон. Долгие годы я вынашивал эту идею, но мне никак не удавалось воплотить ее в жизнь. И вот теперь появилась надежда. Кажется, дело идет на лад. Уже сегодня как оружейник я заработал доброе имя, ну а вскоре я стану знаменитым, очень знаменитым, и заработаю много денег.

– Ага, и в придачу – нечистую совесть.

Он непонимающе посмотрел на меня.

– Совесть? О чем вы говорите?

– Вы считаете, что убийца может иметь чистую совесть?

– О, Господи! Уж не хотите ли вы сказать, что я убийца?

– Пока еще нет.

– Выходит, я стану им?

– Да, ибо содействие убийству – такое же преступление, как и само убийство.

– Прикусите язык! Я не собираюсь содействовать никакому убийству. Что вы плетете?

– Конечно, это будет не одно убийство, а целая бойня.

– То есть? Я совершенно отказываюсь вас понимать.

– Если вы сделаете многозарядную винтовку на двадцать пять выстрелов и она попадет в руки первого встречного подлеца, то в прериях, каньонах и лесах начнется страшная бойня. Бедняг индейцев начнут стрелять как бешеных койотов, и через несколько лет не останется ни одного краснокожего. Вы готовы взять этот грех на душу?

Генри угрюмо молчал.

– Если каждый сможет приобрести такую винтовку, вы и вправду скоро станете миллионером, но бизоны и мустанги будут окончательно уничтожены, а вместе с ними и другие животные, необходимые для жизни краснокожих. Сотни и тысячи любителей пострелять вооружатся вашими штуцерами и ринутся на Дикий Запад. Кровь людей и зверей польется рекой, и вскоре окрестности по ту и другую сторону Скалистых гор опустеют, не останется ни одного живого существа.

– Проклятие! – вскричал он. – Вы действительно приехали сюда из Европы?

– Да.

– А до этого никогда не бывали в наших краях?

– Нет.

– И никогда не были на Диком Западе?

– Нет.

– Значит, типичный гринхорн… А болтает так, как будто он – прадед всех индейцев и живет здесь по меньшей мере лет сто! Эх, юноша, не думайте, что можете запугать меня. Даже если все, что вы здесь живописали, – правда, знайте: я вовсе не собираюсь стать владельцем оружейного завода. Я человек одинокий и останусь таким до окончания века. У меня нет желания каждый божий день ругаться с сотней-другой рабочих.

– Но вы можете получить патент на свое изобретение, продать его и хорошо на этом заработать.

– А вот это уж не ваша забота, сэр! До сих пор мне хватало на жизнь, надеюсь, и в дальнейшем не придется горе мыкать. А теперь собирайтесь-ка домой! Я не намерен дольше выслушивать птенца, который только вылупился, а уже чирикает.

Меня не обидели грубые слова – такова уж натура мистера Генри. Я ни минуты не сомневался, что он желает мне добра, искренне ко мне привязался и хочет помогать во всем в меру своих сил и возможностей. Мы обменялись крепким рукопожатием, и я ушел.

Я и не предполагал, какие последствия будет иметь тот вечер, а тем более какую значительную роль в моей будущей жизни сыграют тяжелый карабин, называемый Генри «старым флинтом», и не доделанный еще штуцер.

А пока я с нетерпением ожидал наступления утра, будучи уверен, что не ударю в грязь лицом и покажу своему новому приятелю, на что способен, поскольку стрелял я действительно неплохо.

Ровно в шесть часов я уже был у Генри. Он ждал меня в хорошем расположении духа – на его всегда суровом лице играла легкая, чуть ироничная улыбка.

– Приветствую вас, сэр! Ого, какой самоуверенный вид! Надеетесь попасть в ту самую стену в пятьдесят локтей, о которой я вчера говорил?

– Само собой разумеется.

– Ладно, сейчас проверим. Я возьму ружье полегче, а вы несите карабин, такая тяжесть мне уже не под силу.

Генри закинул за плечо легкую двустволку, а я взял «старый флинт».

Когда мы пришли на стрельбище, Генри зарядил оба ружья, но сначала выстрелил пару раз из своей двустволки.

Наступил мой черед. Хотя мне никогда не доводилось стрелять из такого ружья, с первого же раза я попал в самый край черного круга мишени. Во второй раз мне повезло больше, третий выстрел был точно в яблочко, а все остальные пули пролетели сквозь отверстие, пробитое с третьего раза.

Изумление Генри росло с каждым моим выстрелом. Я испробовал и его двустволку, а когда и тут добился блестящего результата, он воскликнул:

– Сэр, не иначе вам сам дьявол помогает. Или вы – прирожденный охотник. Я впервые вижу, чтобы молодой человек так метко стрелял.

– Дьявол мне не помогает, и я не собираюсь заключать с ним договор.

– В таком случае вы просто обязаны стать вестменом[2 - Вестмен (буквально «человек Запада») – человек, хорошо знающий условия Дикого Запада, чаще всего охотник-промысловик, здесь – предприимчивый американец с западной границы, которая в XIX веке отодвигалась все дальше в глубь не завоеванных еще территорий индейских племен. – Прим. автора]. Что скажете?

– Хорошо бы!

– Ладно, посмотрим, что удастся из вас сделать. Верхом хорошо ездите?

– Да так, с грехом пополам.

– С грехом пополам? Значит, не так хорошо, как стреляете?

– Не такое уж большое искусство – ездить верхом. Трудней сесть на коня. Но если я окажусь в седле, то уж ни за что не дам себя сбросить.

Он пристально посмотрел на меня, словно проверял, серьезно ли я говорю или шучу. Я сделал вид, будто ни о чем не догадываюсь, а он заметил:

– Вы действительно так думаете? И считаете небось, что надо держаться за гриву? Заблуждаетесь. Вы сказали, что самое трудное – очутиться в седле, мол, для этого надо приложить немало усилий. А я вот скажу, что вылететь из седла гораздо легче – об этом уж позаботится сам конь. Вы и охнуть не успеете, как окажетесь на земле.

– У меня конь не забалует!

– Да? Посмотрим! Может, попробуете?

– С удовольствием!

– Идемте-ка! Сейчас только семь часов, время еще есть. Мы пойдем к Джиму Корнеру, он дает лошадей напрокат. Есть у него один пегий жеребец, уж он-то для вас постарается.

Мы вернулись в город и отыскали торговца лошадьми. Ему принадлежал загон для выездки, вокруг которого выстроились конюшни.

Корнер вышел к нам сам и любезно осведомился, чего желают джентльмены.

– Этот юноша утверждает, что ни один конь его не сбросит. Что вы на это скажете, мистер Корнер? Может, позволите ему взобраться на вашего пегого?

Торговец смерил меня оценивающим взглядом и, покачав головой, ответил:

– Судя по всему, костяк у парня крепкий и гибкий, да и вообще… молодые люди не так быстро сворачивают себе шеи, как старики. Если этот джентльмен желает испытать пегого жеребца, то я ничего не имею против.

Он тут же отдал распоряжение, и двое конюхов вывели оседланного коня. Конь вел себя беспокойно и все время норовил вырваться. Старик Генри, видимо, испугался за меня и принялся упрашивать, чтобы я отказался от глупой затеи. Но, во-первых, я ничуть не боялся, а во-вторых, для меня это был вопрос чести.

Я приказал подать мне плеть и пристегнул шпоры. После нескольких неудачных попыток, несмотря на сопротивление коня, я оказался в седле. В этот момент конюхи быстро отскочили, а пегий строптивец, став на дыбы, вдруг резко прыгнул в сторону. Я удержался в седле, хотя не успел еще вдеть ноги в стремена, а едва вдел – паршивец начал брыкаться. Ничего этим не добившись, прижался к стене, пытаясь сбросить меня, однако моя плеть отогнала его на середину. Началась трудная и опасная борьба с конем. Понадобились вся моя сила, ловкость и сноровка (а тогда у меня еще не было должного опыта), но в конце концов я победил. Когда я спешился, ноги мои дрожали от усталости, а с коня падали огромные тяжелые хлопья пены. Теперь он был послушен каждому движению шпор и поводьев.

Торговец испугался за него, велел накрыть попоной и медленно поводить по двору. Затем он обратился ко мне:

– Вот уж не думал, юноша, что вы с ним справитесь. Так и ждал, что он сбросит вас на землю. Плату с вас я не возьму, но если хотите сделать мне приятное, приходите еще и научите эту бестию уму-разуму. Тут дело не в десяти долларах, а в значительно большей сумме: конь дорогой и, когда вы его объездите, принесет мне немалые барыши.

– Ну что ж, я готов оказать вам эту услугу.

За все это время Генри не промолвил ни слова. Он только разглядывал меня и качал головой, а потом хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Вот уж необыкновенный гринхорн, никогда таких не видал! Коня чуть насмерть не удушил, но не дал себя сбросить. Кто вас этому научил, сэр?

– Случай. Однажды мне попался полудикий венгерский жеребец. Я долго и упорно, рискуя жизнью, объезжал его, и в конце концов он стал шелковым.

– Ну, что касается меня, то я предпочитаю свое старое кресло, оно по крайней мере не брыкается, когда я в него сажусь. У меня даже голова закружилась, глядя на вас! Но, поверьте, вы не напрасно сегодня так потрудились, мне непременно надо было знать, как вы стреляете и сидите в седле.

Мы разошлись по домам.

Ни в этот день, ни в течение двух других Генри не появлялся, да и у меня не было времени навестить его. На третий день, после обеда, зная, что я уже свободен, он зашел ко мне и спросил:

– Не желаете ли прогуляться со мной?

– А куда?

– В гости к одному джентльмену. Он мечтает с вами познакомиться.

– Хорошо, идемте.

Сегодня Генри был сам на себя не похож – деловой и одновременно таинственный. Он явно приготовил какой-то сюрприз.

Мы прошли несколько улиц и оказались перед большой застекленной дверью.

Генри вошел туда так стремительно, что я не успел даже прочитать надпись на вывеске, сделанную золотыми буквами. Кажется, там были слова «офис»и «геодезия». Вскоре я убедился, что не ошибся.

В комнате сидело трое мужчин. Они сердечно приветствовали Генри, а со мной учтиво, не скрывая любопытства, раскланялись. Столы были завалены картами и планами, а также всевозможными измерительными инструментами. Мы попали в геодезическую контору, непонятно только, зачем мы туда пришли. Похоже было, что Генри не собирался делать заказ или получить справку, а зашел просто поболтать со старыми приятелями.

Завязалась оживленная беседа, которая постепенно перешла на темы, связанные с работой конторы, и я тоже смог вступить в разговор, ибо он касался предметов мне более знакомых, чем, к примеру, сугубо американские проблемы, в которых я в то время разбирался мало.

Видимо, Генри очень интересовался геодезией. Вникая во все мелочи, он незаметно втянул в разговор и меня, задавая разные вопросы. Я объяснил назначение некоторых инструментов, 'оказавшихся под рукой, и показал, как чертят карты и планы. Нет, тогда я действительно был еще гринхорном и ни о чем не догадывался. Лишь когда я заметил, что присутствующие джентльмены подают оружейнику какие-то таинственные знаки, я заподозрил подвох и поднялся со стула, тем самым давая Генри понять, что мне пора. Генри распрощался с хозяевами, и мы вышли, провожаемые еще более дружелюбно, чем были встречены.

Отойдя довольно далеко от конторы, Генри остановился и, положив мне руку на плечо, сказал:

– Сэр, мой юный друг! Какое же удовольствие вы мне доставили сегодня! Я горжусь вами!

– Но почему?

– Вы превзошли данные мной рекомендации и ожидания этих джентльменов!

– Рекомендации? Ожидания? Не понимаю.

– И не надо. Все очень просто. Вы недавно говорили, что разбираетесь в геодезии. Чтобы убедиться, не хвастовство ли это, я привел вас к своим друзьям. И вы с честью выдержали экзамен.

– Хвастовство? Мистер Генри, если вы думаете, что я способен на хвастовство, то наша дружба кончена.

– Не глупите! Не лишите же вы старика удовольствия видеть юношу, так похожего на его сына! Кстати, вам удалось еще раз побывать у торговца лошадьми?

– Я хожу к нему каждое утро.

– И объезжаете пегого жеребца?

– Да.

– Выйдет толк из этого коня?

– Выйти-то выйдет, но сомневаюсь, справится ли с ним тот, кто его купит. Он привык ко мне и других будет сбрасывать.

– Рад. очень рад, конь, видно, хочет носить на себе гринхорна вроде вас. Послушайте, давайте свернем вот в эту боковую улочку, я знаю здесь отличный ресторан, с хорошей кухней и прекрасными напитками. Должны же мы отметка такое событие, как успешно сданный экзамен!

Я не верил собственным ушам: всегда сдержанный, нелюдимый, Генри вдруг захотел пообедать в ресторане! Он весь преобразился: был необычайно оживлен, голос зазвучал громче и радостнее. Но при чем тут экзамен? Это слово меня озадачило, впрочем, я не придал ему особого значения…

С этого самого дня Генри навещал меня ежедневно и обращался со мной как с единственным другом, с которым вскоре должен расстаться, что, однако, не мешало ему бесцеремонно ставить меня на место, как только я, по его мнению, заносился.

В это же время я начал замечать, как изменилось отношение ко мне и в семье, где я давал уроки. Родители стали предельно внимательны, а дети старались всячески проявлять свою привязанность и любовь. Порой я ловил на себе их взгляды, смысл которых был мне непонятен, ибо в них сквозило нечто вроде затаенной грусти.

Однажды, кажется, недели три спустя после нашего визита к геодезистам, хозяйка дома попросила меня вечером никуда не уходить, а остаться поужинать с ними, в кругу семьи. К ужину ожидались сэр Генри и еще двое джентльменов, один из которых был некто Сэм Хокенс, известный в этих краях вестмен.

Мне, впервые попавшему на Дикий Запад, это имя ничего не говорило, но я был рад познакомиться с таким знаменитым охотником-следопытом.

Я был своим в этом доме, поэтому не стал дожидаться назначенного часа и спустился в столовую немного раньше. Каково же было мое изумление, когда я увидел торжественно накрытый стол. Пятилетняя малышка Эмми, пользуясь тем, что в столовой никого не было, вылавливала пальчиками ягоды из компота. При моем появлении она смутилась, отдернула руку от вазы и вытерла ее о свои светлые волосики. Я погрозил ей, а она, подскочив ко мне, обвила мою шею ручонками. Желая загладить свою вину, девочка выдала мне то, что составляло тайну последних дней. Ее горячий шепот обжигал мне ухо. Сперва мне показалось, что я неправильно понял, и переспросил, но она радостно подтвердила:

– Да, да, это прощальный ужин в вашу честь!

Прощальный ужин в мою честь?! Да возможно ли такое? Нет, девочка определенно что-то путает.

Тут в соседней комнате послышались голоса – прибыли гости, и я вышел поздороваться с ними.

Все трое пришли точно к назначенному часу. Генри представил меня мистеру Блэку, невзрачному на вид, слегка неуклюжему юноше, а затем подвел к следопыту Сэму Хокенсу.

Так это и есть следопыт? Наверняка я выглядел сущим невеждой, когда с удивлением уставился на него. Да и было чему удивляться – подобного до сих пор я не встречал, хотя позже мне доводилось видеть и более удивительные вещи.

Передо мной стоял странный персонаж, впечатление от которого усиливалось еще и тем, что он заявился в гости, словно только что вышел из лесу – в потертой шляпе и с ружьем в руках.

Он являл собой незабываемое зрелище: из-под грустно повисших полей фетровой шляпы неопределенного цвета и возраста торчал флюгером нос необыкновенных размеров, а с давно не бритой физиономии поглядывали маленькие умные глазки. Быстро перебегая с предмета на предмет, они наконец остановились на мне с выражением озорной плутоватости. Следопыт разглядывал меня с нескрываемым любопытством. Позже я понял причину такого интереса к моей персоне.

Старая охотничья куртка до колен, сшитая из козьей шкуры, болталась на нем как на вешалке. В ней он выглядел ребенком, надевшим для забавы сюртук деда. Под этим более чем свободным одеянием виднелась пара тощих и кривых ног в обтрепанных брюках, причем возраст последних красноречиво говорил о том, 'что владелец брюк вырос из них лет двадцать тому назад. Не меньшего внимания заслуживали и сапоги, настолько большие, что знаменитый охотник мог бы в случае необходимости поместиться в них целиком. В руках он держал ружье, больше смахивающее на палку, чем на огнестрельное оружие. Лишь с крайней предосторожностью я отважился бы прикоснуться к этому пугачу.

Трудно было себе представить лучшую карикатуру на охотника прерий. И только много дней спустя я смог по достоинству оценить этого чудака.

Оглядев меня с ног до головы, следопыт неожиданно тонким голосом обратился к оружейнику:

– Мистер Генри, это и есть тот гринхорн, о котором вы мне говорили?

– Да, – ответил тот.

– А он мне даже нравится. Надеюсь, и ему понравился Сэм Хокенс? Хи-хи-хи! – И с этим странным хихиканьем он повернулся к входящим в гостиную хозяевам дома.

Хозяева приветствовали охотника как старого знакомого, из чего можно было заключить, что они видят его не в первый раз. Гостей пригласили в столовую; направляясь туда, Хокенс, к моему изумлению, не снял ни шляпы с головы, ни ружья с плеча. И только когда нам указали места за столом, он сказал, показывая на свою старую хлопушку:

– Настоящий охотник не расстается с оружием ни на секунду, а тем более я с моей драгоценной Лидди.

Свою винтовку он называл Лидди! Со временем я узнал, что многие охотники, бродящие по прериям, обращаются со своими ружьями как с живыми существами и дают им имена.

Сэм Хокенс повесил винтовку около окна и хотел сделать то же самое со своей шляпой. Вот он ее снял, и о Боже! В шляпе осталась вся его шевелюра. Вид совершенно голой багровой головы мог повергнуть в ужас кого угодно. Хозяйка дома вскрикнула, дети завизжали, а он, желая успокоить присутствующих, произнес речь:

– Не пугайтесь, дамы и господа, ничего страшного! У меня, как и у всякого порядочного человека, были на голове собственные волосы. И я всю жизнь прожил с ними. Но вот однажды целая дюжина индейцев напала на меня и содрала волосы вместе с кожей. Дьявольски неприятное ощущение, скажу я вам, но все обошлось благополучно. Хи-хи-хи! Потом я отправился в Текаму и купил себе новый скальп, чтоб мне лопнуть!

Это называется парик, он обошелся мне в целую связку бобровых шкурок. Ну, да я не жалею, новый скальп гораздо практичнее, особенно летом, в любую минуту можно снять, когда жарко. Хи-хи-хи!

Хокенс повесил шляпу на дуло винтовки, надел парик, а кожаную охотничью куртку снял и перебросил через спинку стула. На куртке пестрели многочисленные заплатки, причем они накладывались одна на другую, что придавало куртке невероятную твердость и толщину – ее не смогли бы взять даже острые стрелы индейцев! Под курткой на Хокенсе оказалась кожаная жилетка. За поясом торчали нож и два пистолета.

Теперь худоба тощих кривых ног знаменитого следопыта стала еще заметнее.

Вернувшись к столу, он спросил, хитро взглянув сначала на меня, потом на хозяйку дома:

– Может быть, до того как приступить к ужину, миледи скажет этому юноше, что происходит, чтоб мне лопнуть!

Хозяйка кивнула головой и, обратившись ко мне, указала на молодого гостя:

– Сэр, позвольте вам представить вашего преемника и нашего нового учителя, мистера Блэка.

Я был ошарашен:

– Моего… преемника?

– Надо же было позаботиться о новом учителе для детей, ведь сегодня мы прощаемся с вами.

– Прощаетесь… со мной? Да что же, в самом деле, здесь происходит?

– Хотя вся наша семья полюбила вас, – продолжила хозяйка, – мы не хотим мешать вашему счастью. Нам очень грустно расставаться с вами, но что поделаешь? Счастливого пути, и храни вас Бог!

Ничего не понимая, я лишь бормотал:

– Какой путь? Куда я должен ехать?

Сэм Хокенс хлопнул меня по плечу и усмехнулся:

– Со мной, на Дикий Запад. Куда же еще? Вы прекрасно выдержали экзамен, хи-хи-хи! Вся экспедиция уже в пути. Меня, Дика Стоуна и Билла Паркера взяли проводниками в группу геодезистов на строительство железной дороги вдоль реки Канейдиан до Нью-Мексико. Не собираетесь же вы, в самом деле, остаться гринхорном до конца своих дней!

Тут словно пелена спала со моих глаз. Так, значит, все было заранее подстроено! Меня ждала работа геодезиста на строительстве одной из крупнейших дорог! Мой дорогой старый Генри все объяснил мне:

– Я к вам очень привязался, и вы знаете почему. Но роль домашнего учителя – не дело для настоящего мужчины, которым можно стать лишь на Диком Западе. Поэтому я обратился в «Атлантик Пасифик Компани», но до этого проверил ваши знания в геодезии. Вы с честью прошли все испытания, и вот контракт на работу в геодезической экспедиции.

С этими словами он протянул мне документ, где была проставлена такая сумма вознаграждения, что я не поверил своим глазам. А старик Генри продолжал:

– Ехать надо на лошадях, значит, нужен хороший конь. Вот я и подумал, а не купить ли того жеребца, которого вы так ловко объездили? Взял и купил. Дальше. Без оружия в прерии делать нечего, поэтому возьмите с собой флинт. Мне он уже вряд ли понадобится, к тому же вы так метко из него стреляете. Что скажете, сэр?

Все это время я стоял, не в силах вымолвить и слова, а когда снова обрел дар речи, горячо поблагодарил Генри и стал отказываться от столь дорогих подарков. Как вы догадываетесь, безрезультатно. Эти благородные люди от чистого сердца желали мне добра, и не принять помощи означало их обидеть. Чтобы положить конец дальнейшим пререканиям на эту тему, хозяйка села за стол, приглашая последовать ее примеру.



После ужина мне все подробно разъяснили: принято решение построить железную дорогу, которая протянется от Сент-Луиса через индейские территории[3 - Индейскими территориями официально назывались земли, отведенные в 40 – 60 – е годы XIX века федеральным правительством для проживания индейцев, позднее в 1907 году, из них был образован штат Оклахома], штаты Нью-Мексико, Аризону и Калифорнию до самого побережья Тихого океана. Столь длинную трассу необходимо изучить и, поделив на участки, произвести съемку местности. Сектор, доставшийся мне и трем другим геодезистам во главе со старшим инженером, находится между истоками рек Пекос и Канейдиан. Трое опытных проводников – Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер – должны сопровождать нас до места, где мы перейдем под охрану смелых и опытных вестменов. Кроме того, мы можем рассчитывать на помощь всех военных частей близлежащих фортов.

Желая сделать мне приятный сюрприз, они сказали об этом только сегодня. Поздновато, на мой взгляд. Впрочем, как оказалось, все необходимое для столь долгого путешествия было уже подготовлено. Мне оставалось лишь познакомиться с новыми друзьями, ожидавшими меня в доме старшего инженера.

Назавтра, попрощавшись с моими хозяевами, я зашел к Генри и снова принялся благодарить его, но он стиснул мне руку и не дал докончить:

– О чем говорить, сэр?! Я отправляю вас в путешествие всего лишь для того, чтобы мой «старый флинт» мог еще на что-нибудь сгодиться. Когда вернетесь, найдите меня и расскажите о своих приключениях и о том, чему вы научились. Вот тогда и увидим, что получилось из гринхорна, подобного которому не найти на всем белом свете, хотя вы и не хотите признаться в этом.

И он подтолкнул меня к двери. Уходя, я обернулся и увидел слезы на его глазах.




Глава II. КЛЕКИ-ПЕТРА


Великолепная североамериканская осень подходила к концу. Мы трудились уже три месяца, а работы еще было невпроворот, в то время как остальные сектора давно с ней покончили. Причиной тому были два обстоятельства – объективное и субъективное.

Первое из них – сложный рельеф местности, съемку которой мы проводили. Линия железной дороги должна была пройти вдоль русла Канейдиана, и направление было нам указано лишь до истоков этой реки. Дальше, от Нью-Мексико, нам следовало самим проложить наиболее удобный путь через долины и каньоны.

Очень много времени отнимали постоянные разведывательные выезды, а также изматывающие предварительные измерения. Без них мы не могли приступить к основной работе. Кроме того, нашу жизнь осложняли индейцы. Племена кайова, команчей и апачей возражали против строительства железной дороги на территориях, которые они считали своей собственностью. Нам приходилось постоянно остерегаться нападения этих племен и быть начеку, отчего наша работа затягивалась. Из-за индейцев мы боялись охотиться, иначе они выследили бы нас. Все необходимое закупалось в Санта-Фе и доставлялось в фургонах, запряженных волами. К сожалению, доставка продуктов без конца опаздывала, и мы из-за отсутствия провизии и других необходимых вещей частенько простаивали.

Субъективным обстоятельством, препятствующим работе, явились взаимоотношения в нашей геодезической группе.

Не могу не сказать, что старший инженер и другие геодезисты в Сент-Луисе отнеслись ко мне очень доброжелательно, и казалось, мы сработаемся. Однако вскоре меня ждало горькое разочарование. Мои коллеги, настоящие янки, видели во мне лишь гринхорна. Я старался работать на совесть, они же думали только о деньгах, а к своим обязанностям относились спустя рукава. Естественно, я стал для них помехой, и вскоре от прежней доброжелательности не осталось и следа. К тому же я обнаружил, что они не так уж много знают. Пользуясь тем, что я впервые в экспедиции, они взвалили на меня самую трудную работу, а сами болтались без дела и пользовались любой возможностью развлечься. Я ничего не имел против работы, она позволяла мне получить новые знания и опыт.

Из всей компании наиболее образованным был старший инженер Бэнкрофт, но, как оказалось, он любил выпить. В Санта-Фе на наши фургоны погрузили несколько бочонков бренди, и с тех пор начальник экспедиции интересовался больше их содержимым, чем измерительными приборами. Нередко он по полдня валялся пьяным где-нибудь в кустах. К сожалению, за бренди должны были платить все, включая и меня, так что трое геодезистов – Риггс, Мэрси и Виллер, дабы деньги не пропадали даром, пили с Бэнкрофтом за компанию. Понятно, что и эти джентльмены не всегда были в наилучшей форме. Какая уж тут работа? Поскольку я спиртного в рот не брал, то выходило, что в основном работал я один, в то время как они пьянствовали или отсыпались. Более сносно, чем другие, ко мне относился Виллер, ибо у него хватало ума понять, что я один отдувался за всех них.

Немногим лучше были и остальные члены нашей группы. Нам выделили для охраны и помощи двенадцать вестменов. Они ждали нас уже на месте работ. Поначалу я относился к ним с огромным уважением, однако позже убедился, что имею дело с людьми весьма безнравственными.

К счастью, в течение трех месяцев не произошло ничего такого, что заставило бы меня искать у них защиты, а что до помощи, то тут можно смело сказать: здесь как на подбор собралась компания самых отъявленных бездельников во всех Соединенных Штатах. Поэтому с дисциплиной у нас было из рук вон плохо.

Бэнкрофт, комендант лагеря и старший по должности, изображал из себя большого начальника, но его никто не слушал. Над ним открыто смеялись, он в ответ сыпал ужасными проклятиями, но все кончалось бренди, которым он вознаграждал себя за труды. Риггс, Мэрси и Виллер ни в чем ему не уступали и пили с ним наперегонки. Вот так и получилось, что я работал за всю группу, и при этом мне еще приходилось считаться с их честолюбием, ведь подчиняться столь молодому и неопытному человеку, как я, для них было оскорбительным. Будь я поглупее и говори с ними в приказном тоне, нарвался бы лишь на насмешки, но я вел себя осторожно, как умная жена, которая так умеет управлять упрямым мужем, что он об этом и не догадывается. Эти необузданные, грубые люди, обзывая меня гринхорном, тем не менее подчинялись мне и при этом были убеждены, что действуют исключительно по собственной воле.

Неоценимую помощь мне оказывали Сэм Хокенс и два его товарища, Дик Стоун и Билл Паркер. Это были в высшей степени порядочные люди, а главное, опытные, умные и смелые следопыты-разведчики, слава о которых недаром простиралась так далеко. Они больше держались меня и сторонились других, однако с оглядкой, стараясь не задевать остальных.

Конечно, главной моей опорой был Сэм Хокенс. Несмотря на свою чудаковатость, он пользовался всеобщим уважением в группе, хотя его и недолюбливали. Сэм всегда приходил мне на помощь, делая это в своей полусерьезной-полунасмешливой манере.

Постепенно между нами установились отношения, которые напоминали отношения опекуна с подопечным. Хокенс взял меня под защиту, не спрашивая моего на то согласия.

Для меня, новичка, он, опытный вестмен, был непогрешимым образцом, а его поступки – единственно верными. Пользуясь любым случаем, он преподносил мне теоретические и практические уроки того, что должен знать и уметь каждый, отправляясь на Дикий Запад.

Сегодня, не погрешив против истины, я должен признать: высшими премудростями этой науки я овладел значительно позже, в общении с Виннету, с Сэмом же научился азам, без которых уроки высшей школы пропали бы даром.

Сэм собственноручно сплел лассо и к тому же сам со своей лошадью добровольно стал объектом для моих упражнений. Когда петля, брошенная мной, намертво обвивала цель (а потом это получалось уже при каждом броске лассо), он искренне радовался и, удовлетворенный, с трудом освобождаясь от петли, поучительно замечал:

– Великолепно! Прекрасно, мой юный друг! Надеюсь, однако, что моя похвала не вскружит вам голову, ведь учитель время от времени вынужден хвалить даже самого глупого ученика, если хочет, чтобы тот добился успехов. Скольких воспитал я на своем веку, и все они учились прилежней и были куда понятливей вас. Если так дело пойдет и дальше, то лет эдак через шесть-семь уже никто не осмелится назвать вас гринхорном. Но не падайте духом, ведь и дураку случается добиваться таких же успехов, что и умному, а иногда и перещеголять его, чтоб мне лопнуть!

Все это он говорил очень внушительно – в педагогических целях, а я делал вид, будто всерьез воспринимаю его слова, хотя в глубине души знал – он вовсе так не думает. Полезней всего для меня были практические советы Сэма и обучение навыкам, без которых не выжить в прерии. Если бы не Хокенс, вряд ли я нашел бы время для упражнений с лассо, ведь работа поглощала меня целиком. Впрочем, мы держали наши уроки в тайне от всех, выбирая место подальше от лагеря, чтобы никто не мог нас видеть. Этого требовал Сэм Хокенс, а когда я однажды спросил его – почему, он ответил:

– Да все из-за вас, сэр! Вы так неловки и неумелы, что я умер бы со стыда, если бы нас увидели эти типы. Теперь понятно почему? Хи-хи-хи! Примите это к сведению!

Вот так получилось, что навыками вестмена я овладел втайне, и никому из нашего окружения и в голову не могло прийти в случае опасности рассчитывать на мою физическую силу или умение владеть оружием и лассо.

Несмотря на все перечисленные сложности, работа все-таки продвигалась, и наконец ее осталось примерно на неделю. За это время, по нашим расчетам, мы должны были выйти к границе соседнего сектора. Об этом следовало известить соседей, послав гонца, что мы обычно и делали, когда возникала необходимость связаться с ними. Бэнкрофт заявил, что поедет сам под охраной одного из наших вестменов.

В воскресенье, с утра пораньше, Бэнкрофт собрался в путь. Перед этим, отправляясь в дальнюю дорогу, следовало обязательно выпить на посошок. Само собой разумеется, в выпивке приняла участие вся братия. Не пригласили только меня, а Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер от приглашения отказались. Как я и ожидал, попойка затянулась и закончилась только тогда, когда Бэнкрофт уже лыка не вязал. Остальные не отставали от него и тоже были крепко пьяны. О поездке не могло быть и речи. Захмелевшая компания, как обычно, забралась в кусты, чтобы проспаться.

Что было делать? Теперь пьянчуг не добудишься до полудня, а гонца выслать необходимо. Получалось, что ехать, кроме меня, некому. На поездку уйдет по меньшей мере дня четыре, значит, работа снова встанет, никто палец о палец не ударит. Пока я обдумывал все это, собираясь посоветоваться с Сэмом, он вдруг указал рукой на запад:

– Сэр, вам не придется ехать, можно все передать через вон тех двоих, которые едут сюда.

Посмотрев в указанном Сэмом направлении, я увидел двух всадников. Это были белые. В одном я узнал старого проводника, который уже не раз приезжал с известиями из соседнего сектора, а рядом с ним ехал незнакомый мне молодой мужчина, одетый иначе, чем принято на Диком Западе. Всадники приблизились к нам, и незнакомец спросил мое имя. Как только я назвал себя, он дружелюбно посмотрел на меня:

– Так вы и есть тот молодой человек, который делает здесь всю работу, в то время как остальные бездельничают? Вам наверняка известна моя фамилия, я – Уайт.

Это был начальник соседнего, западного, сектора, по отзывам – человек весьма энергичный. Именно к нему мы и собирались отправить гонца.

Его приезд был вызван, без сомнения, какой-то веской причиной. Он спешился, пожал мне руку и осмотрелся. Увидев спящих в зарослях гуляк и рядом с ними бочонок из-под бренди, он с пониманием и укоризной покачал головой.

– Пьяные?

Я кивнул.

– Все?

– Да. Мистер Бэнкрофт собрался ехать к вам, вот и выпили на посошок. Сейчас разбужу его.

– Погодите! – прервал он. – Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей. Отойдем в сторону и не будем пока будить их. Кто эти трое, что стояли с вами, когда мы подъехали?

– Это Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер, наши проводники, люди, вполне заслуживающие доверия.

– Ах, Хокенс, этот чудак. Он честный малый, я слышал о нем. Пусть все трое пойдут с нами.

Я выполнил его просьбу и поинтересовался:

– Вы здесь по собственной инициативе, мистер Уайт, или произошло что-то серьезное?

– Отнюдь. Хотелось только убедиться, все ли здесь в порядке, и заодно поговорить с вами. На нашем секторе мы уже все закончили, а тут, как я вижу, работы еще непочатый край.

– Виной тому сложный рельеф. Я собираюсь…

– Знаю, знаю! – прервал он меня. – Мне все известно. Если бы не вы, Бэнкрофт все еще топтался бы в самом начале сектора.

– Ну, не совсем так, мистер Уайт. Уж не знаю, кто ввел вас в заблуждение, будто я один работаю, так что из чувства справедливости…

– Спокойно, сэр, спокойно. Посыльные регулярно ходили от нас к вам и обратно, так что мне известно истинное положение дел. Очень благородно с вашей стороны, что вы вступаетесь за этих пьянчуг и лодырей, но мне хотелось бы знать правду. Раз уж вы скромничаете, придется расспросить Сэма Хокенса.

Мы направились к палатке. Уайт, усевшись перед ней на траву, жестом предложил нам сделать то же самое, и принялся расспрашивать Сэма Хокенса, Стоуна и Паркера, которые без обиняков выложили ему всю правду. Все мои попытки вступиться за товарищей Уайт моментально пресекал, советуя не тратить напрасно слов.

Узнав все, что требовалось, Уайт попросил показать наши чертежи и мой дневник наблюдений. Я мог бы не выполнить его просьбу, но мне не хотелось обижать хорошего человека, к тому же я чувствовал, что он расположен ко мне.

Уайт очень внимательно просмотрел материалы и поинтересовался, не я ли автор чертежей. Я не стал отпираться, так как действительно ни один из нашей веселой компании не сделал на них ни одной черточки, не вписал ни одной буквы.

– Из дневника не понять, сколько работы выполнил каждый в отдельности. Пожалуй, вы слишком далеко зашли в своем достойном похвалы чувстве товарищества, – сказал Уайт.

Посмеиваясь, Сэм посоветовал:

– Загляните к нему в карман, мистер Уайт. Возможно, там найдется нечто жестяное, такое, знаете, в чем бывают сардины. Сардин, правда, давно нет, но зато есть кое-что бумажное. По-видимому, личный дневник, если не ошибаюсь. Там-то уж наверняка все описано иначе, нежели в официальном отчете, где он пытается покрыть нерадивых товарищей.

Хокенс знал, что я веду записи для себя и держу их в жестянке из-под сардин. Мне стало досадно, что он выдал мою тайну. Уайт попросил показать мои личные записи. Что ж мне оставалось делать? Да и заслужили ли мои коллеги, чтобы я покрывал их, один надрываясь на работе, в то время как они лишь пьянствовали да посмеивались надо мной?

Мстить я не собирался, но и Уайту не хотелось противоречить. Я отдал дневник с непременным условием, что он никому не расскажет о его содержании. Закончив чтение, Уайт вернул мне его со словами:

– В принципе, я должен взять эти записки с собой и передать начальству. Ваши коллеги – негодяи, не стоящие ломаного гроша, а вам надо оплатить работу за троих. Впрочем, это дело ваше, но советую припрятать получше этот дневник, он наверняка еще пригодится. А теперь давайте разбудим этих славных джентльменов.

Поднятый им шум разбудил «джентльменов», и они выползли из зарослей, всклокоченные, с опухшими лицами. Бэнкрофт со злости, что его разбудили, принялся было браниться, но притих, узнав, что приехал мистер Уайт. Старший инженер, по своему обыкновению, для начала предложил выпить, что с его стороны было весьма опрометчиво. Пользуясь случаем, Уайт прочел ему такую проповедь, которой тот отродясь не слыхал. Некоторое время Бэнкрофт озадаченно молчал, потом вдруг подскочил к Уайту и, схватив его за плечо, закричал:

– Сэр, кто вы такой?

– Я – Уайт, старший инженер соседнего сектора.

– И кто-нибудь там командует вами?

– Думаю, что нет.

– То-то, а я – Бэнкрофт, старший инженер этого сектора, и никто не вправе тут командовать мною, а уж тем более вы, мистер Уайт!

– Ну что ж, – спокойно возразил мистер Уайт, – мы равны, и никто из нас не вправе приказывать другому, но мой долг – указать на ошибки и недостойное поведение, если они наносят вред общему делу. Вы ищете смысл жизни на дне бочки с бренди, да и ваши подчиненные, все шестнадцать человек, лежали мертвецки пьяные, когда я приехал сюда два часа назад.

– Два часа назад? Вы уже столько времени здесь находитесь?

– Разумеется. Я успел уже посмотреть чертежи и узнать, кто их делал. Вы тут жили как в раю, а всю работу взвалили на одного человека, к тому же самого молодого из вас.

Услышав такое, Бэнкрофт прошипел мне:

– Успели настроить его против нас? Не отпирайтесь. подлый обманщик и предатель!

– Ошибаетесь, – возразил мистер Уайт, – ваш молодой коллега поступил как настоящий джентльмен: говорил о вас только хорошее и всячески пытался выгородить. Так что советую извиниться перед ним.

Бэнкрофт издевательски захохотал:

– Извиниться перед ним? Да ни за что на свете! Гринхорн не в состоянии отличить треугольник от квадрата, а воображает себя геодезистом! Из-за него-то мы и не успели в срок сделать работу, ведь он только все путает и портит чертежи, а теперь еще, вместо того чтобы чистосердечно признаться в этом, воспользовался случаем и наговорил на нас…

Закончить он не успел. Многие месяцы я терпеливо сносил насмешки и издевательства этих людей, но тут мое терпение лопнуло. Схватив Бэнкрофта за плечо, я так сильно сжал его, что тот вскрикнул от боли.

– Мистер Бэнкрофт, вы выпили слишком много и не успели еще проспаться. Вы пьяны, поэтому будем считать, что я не слышал ваших оскорблений в мой адрес, – произнес я.

– Я – пьян? Да вы с ума сошли! – завопил он.

– Да, вы пьяны и не отдаете отчета в том, что говорите, не то за умышленное оскорбление я бы просто ударил вас, как последнего негодяя. Ясно? Так вы пьяны или нет?

Я не отпускал Бэнкрофта. Он не был трусом', да и силой его бог не обделил, но выражение моего лица, видимо, напугало его. Признаться, что он пьян, Бэнкрофту не хотелось, но и возразить не хватало мужества. Он попытался найти выход из неловкого положения, обратившись к начальнику наших вестменов; – Мистер Рэттлер, неужели вы позволите, чтобы этот человек поднял на меня руку? Ведь вы тут для того, чтобы охранять нас!

Рэттлер, мощного сложения вульгарный тип и постоянный собутыльник Бэнкрофта, не выносил меня и с удовольствием воспользовался случаем, чтобы свести ее мной счеты.

– Нет, этого я не могу позволить, мистер Бэнкрофт. Сопляк не износил еще своих первых чулочков, а уже осмеливается угрожать взрослым мужчинам, да еще в присутствии посторонних? Не смей поднимать руку на мистера Бэнкрофта, гринхорн! – он схватил меня за плечо, точь-в-точь как я Бэнкрофта.

Хорошо, что это сделал именно он – более достойный по силе противник, чем старший инженер. Если я проучу его, это придаст мне больше веса, чем победа над Бэнкрофтом. Я вырвал руку и с вызовом переспросил:

– Это я-то гринхорн? Сейчас же возьмите свои слова назад, мистер Рэттлер, иначе я разделаю вас под орех!

– Что? – засмеялся тот. – Этот гринхорн воображает…

Он не докончил: я ударил его кулаком в висок, и он тяжело, как подкошенный, рухнул на землю.

Все ошарашенно молчали, затем один из приятелей Рэттлера в ярости проревел:

– Ко всем чертям! Мы что же, спокойно будем смотреть, как гринхорн бьет нашего начальника? А ну-ка всыплем ему по первое число! – И он кинулся было на меня, но я выхватил из-за пояса оба револьвера и угрожающе произнес:

– Ну, кто смелый? Подходи!

Это охладило пыл банды Рэттлера. Они нерешительно поглядывали друг на друга, а я продолжал:

– Слушайте, вы! Кто приблизится ко мне хотя бы на шаг, получит пулю в лоб! Гринхорн я или нет, но справляюсь с дюжиной таких вестменов, как вы!

Тут рядом со мной встал Сэм Хокенс и сказал:

– Учтите, этот юноша под моей защитой. Я продырявлю голову любому, кто хоть пальцем тронет его. Прошу зарубить это себе на носу. Я не шучу. Хи-хи-хи!

Дик Стоун и Билл Паркер встали рядом с нами, и это произвело должное впечатление на противников. Они отступили и, бормоча себе под нос проклятия, занялись лежавшим на земле Рэттлером, пытаясь привести его в чувство. Бэнкрофт благоразумно скрылся в палатке.

Уайт смотрел на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Покачав головой, он сказал:

– Однако, сэр, не хотел бы я попасться вам под горячую руку. Одним ударом вы уложили на землю такого громилу. Надо же так точно ударить. Ну и разящая же у вас рука! Никогда ничего подобного не видел.

Сэм Хокенс весело хохотнул:

– Шеттерхэнд![4 - Шеттерхэнд – Разящая Рука (англ.), в дальнейшем к этому прозвищу присоединили словечко «олд» (старина), так что героя книги стали называть Олд Шеттерхэнд] Хи-хи-хи! Такое воинственное прозвище у гринхорна! Прямо совсем как Файерхэнд[5 - Файерхэнд (англ.) – Огненная (Стреляющая) Рука], а ведь этого имени удостоен опытнейший вестмен. Дик! Билл! Как вам нравится прозвище Шеттерхэнд?

Что они ответили – не знаю, так как Уайт, взяв меня за руку, отвел в сторону и сказал:

– Вы мне очень нравитесь, сэр. Может, перейдете ко мне?

– Хотел бы, но не могу.

– Почему?

– Мой долг – закончить работу здесь.

– Я беру это на себя.

– Вы меня не поняли. Я перестану себя уважать, если брошу работу, не завершив ее.

– Но ведь Бэнкрофт может ее закончить с теми тремя.

– Сомнительно, да и когда это будет?

– Подумайте, ведь вам небезопасно здесь оставаться.

– Почему?

– Вы еще спрашиваете? Неужели вы еще не поняли, что теперь эти люди – ваши лютые враги?

– Может быть, и так, но я не боюсь. И потом, своим поступком я завоевал их уважение. Теперь вряд ли кто-нибудь отважится полезть ко мне. Кроме того, за меня стоят горой Хокенс, Стоун и Паркер.

– Дело ваше. Вольному – воля. А мне бы вы очень пригодились. Но хоть проводить меня вы не откажетесь?

– Когда?

– Сейчас.

– Вы уже уезжаете, мистер Уайт?

– Разумеется, долго гостить здесь – сомнительное удовольствие.

– Но хоть перекусите перед дорогой.

– Это лишнее. У меня в переметных сумах есть все необходимое.

– Вы не проститесь с Бэнкрофтом?

– Нет.

– Но вы же приехали поговорить с ним о делах?

– О делах я поговорил с вами, ведь в них вы разбираетесь лучше его. И еще я хотел предупредить вас, что индейцы где-то рядом.

– Вы их видели?

– Нет, но их следы попадаются все чаще. В это время года кочуют на юг стада мустангов и бизонов, и краснокожие покидают свои стоянки, чтобы охотиться на них. Кайова можно не опасаться, с ними есть договоренность о строительстве железной дороги, а вот команчи и апачи не знают о нашем договоре, и лучше не попадаться им на глаза. Мы в своем секторе работы закончили и покидаем эти края, так что бояться нам уже нечего, а вот вам следует поостеречься и поспешить. Здесь становится весьма опасно… А теперь седлайте коня и спросите, не хочет ли Сэм Хокенс составить нам компанию.

Сэм, конечно, хотел. Я отправился в палатку Бэнкрофта и сообщил, что сегодня работать не буду, а вместе с Хокенсом еду провожать Уайта. В ответ услышал:

– Катитесь ко всем чертям! Может, шеи себе свернете!

Кто бы мог предположить, что это «ласковое» пожелание чуть не сбылось!

Уже несколько дней я никуда не выезжал, и мой пегий жеребец радостно заржал, когда я принялся его седлать. Кстати, он оказался замечательным конем, и я уже предвкушал, как буду рассказывать об этом старине Генри.

Мы неспешно ехали в блеске прекрасного осеннего утра, рассуждая о строительстве новых железных дорог и других делах, близких нашему сердцу. Уайт дал несколько дельных советов о том, как лучше соединить наши участки.

Около полудня мы сделали привал возле ручья, чтобы отдохнуть и перекусить, а затем Уайт с проводником отправились дальше, а мы с Сэмом немного отдохнули, изредка переговариваясь.

Пора было в путь, и я нагнулся над ручьем, чтобы зачерпнуть воды. Вода в ручье была кристально-чистая. И вдруг на дне я увидел следы человека и показал их Сэму. Он долго рассматривал их, а потом сказал:

– Уайт был совершенно прав: индейцы рядом.

– Вы считаете, что это след индейца?

– Да, это след индейских мокасин. Что скажете, сэр?

– Да ничего.

– Но вы же должны при этом что-то предполагать, ощущать, думать, наконец!

– Думаю, что здесь был краснокожий.

– То есть вы хотите сказать, что вам совершенно не страшно?

– Нисколько.

– Признайтесь, что вы встревожились.

– Тоже нет.

– Значит, вы просто не знаете краснокожих!

– Вот и узнаю. Они, наверное, такие же люди, как и мы: враги своих врагов и друзья своих друзей. Во всяком случае, я не собираюсь враждовать с ними, и, думаю, мне нечего их опасаться.

– Вы гринхорн, и, похоже, останетесь им навсегда. С краснокожими все зависит от чистой случайности, а не от вашей воли. Вы убедитесь в этом на собственном опыте, и я от души желаю, чтобы за драгоценный опыт вам не пришлось поплатиться какой-либо частью тела, не говоря уже о жизни.

– Как по-вашему, когда краснокожий прошел здесь?

– Вероятно, уже дня два назад, иначе его следы были бы заметны и на траве, а сами видите – она нигде не примята.

– Думаете, это разведчик?

– Да, он выслеживал бизонов. Сейчас между многими племенами заключено перемирие, так что вряд ли это военный разведчик. Он был очень неосторожен, как видно, молодой еще. Опытный воин никогда не ступит в такой мелкий ручей, ведь на его дне след остается надолго. Здесь прошел гринхорн вроде вас, только краснокожий. Хи-хи-хи!

Тихо посмеиваясь себе под нос, Сэм встал, чтобы оседлать коня. Я уже привык к тому, что он постоянно называл меня гринхорном, и не обижался, зная, что он желает мне только добра.

Мы могли бы вернуться прежней дорогой, но мне необходимо было разведать трассу, поэтому мы немного отклонились в сторону и поехали параллельно уже известной дороге.

Вскоре мы выехали к широкой долине, буйно заросшей травой. Вокруг возвышались холмы, покрытые у подножия густым кустарником. На вершинах темнел лес. Небольшая, всего на полчаса пути, долина хорошо просматривалась. Не успели мы проехать и несколько шагов, как Сэм Хокенс вдруг остановил коня и стал внимательно вглядываться в даль.

– Ага, ладненько, вот и они! – крикнул он. – Первые в этом году!

– Что это? – спросил я, увидев вдалеке восемнадцать, а может, и двадцать медленно передвигающихся точек.

– Что? – передразнил он, оживленно крутясь в седле. – И не стыдно спрашивать? Ах, да чего еще и ожидать от вас? Гринхорн порой не видит даже того, что у него под носом! Ну-ка, сэр, попробуйте отгадать, что это за существа передвигаются вон там, куда устремлены ваши прекрасные глаза?

– Попробую. Олени? Но их стада насчитывают обычно не больше десяти особей. К тому же, учитывая расстояние, следует предположить, что эти животные крупнее оленей.

– Олени? Хи-хи-хи! – от души веселился Сэм. – Здесь, в горах, у истоков Канейдиан? Ну и шутник вы, сэр. Распотешили старика, ничего не скажешь. А вот насчет того, что эти животные крупнее оленей, тут вы правы.

– Дорогой Сэм, уж не бизоны ли это?

– Конечно, бизоны, настоящие кочующие бизоны, первые в этом году. Правду сказал мистер Уайт – бизоны и индейцы. Мы не видели индейцев, но обнаружили их следы. А бизоны – вот они перед нами во всей своей красе. Что вы на это скажете, чтоб мне лопнуть? Хи-хи-хи!

– Едем к ним!

– Разумеется! И что дальше?

– Я хочу посмотреть на них!

– Посмотреть? И только-то? – с неподдельным удивлением спросил Сэм. , – Ну да, я еще никогда в жизни не видел бизонов и хотел бы хорошенько рассмотреть их.

Меня, как зоолога, давно интересовали бизоны. Похоже, Сэм Хокенс и в самом деле не понимал этого.

– Посмотреть, всего лишь посмотреть? Ну точно малец, подсматривающий в дырочку за кроликами! Нет, этот гринхорн выведет-таки меня из терпения! Я лично не собираюсь глядеть на бизонов, я буду на них охотиться.

– Сегодня, в воскресенье?

У меня это вырвалось совершенно непроизвольно, но Сэм Хокенс разозлился не на шутку:

– Умоляю, сэр, помолчите! Разве настоящий охотник спрашивает, какой сегодня день, видя перед собой первых бизонов? Ведь это мясо! Понимаете, мясо, да еще какое, чтоб мне лопнуть! Кусок бизоньего окорока – самое вкусное, что есть на свете, лучше, чем небесная амброзия, или как там ее, чем питались боги древних греков? Я должен добыть окорок, или я буду не я! Нам везет, ветер дует в нашу сторону. И солнце светит удачно, на наш склон, а вон правее густая тень. По ней мы и поедем, чтобы бизоны не сразу нас заметили. Вперед, быстрее!

Он осмотрел свою Лидди, проверил, заряжены ли оба ствола, и пустил коня в галоп. Я последовал его примеру и так же внимательно обследовал флинт. Заметив это, Сэм осадил коня.

– Никак, вы тоже собираетесь поохотиться? – поинтересовался он.

– Конечно!

– Выкиньте дурь из головы! Бизон – не канарейка, которую сажают на пальчик и приказывают ей петь. Вы и глазом не моргнете, как они затопчут вас насмерть. Не раз еще взойдет солнце и не одна буря пронесется над Скалистыми горами, прежде чем вы наберетесь достаточно опыта, чтобы пойти на бизона.

– Все же я попробую.

– Молчите и слушайте! – прервал он не терпящим возражений тоном, какого я от него никогда еще не слышал. – Я не возьму греха на свою душу, ведь вы лезете прямо в пасть смерти!

Я не терплю грубого обращения и любому дал бы достойную отповедь, но это был Сэм, и я молча поехал вслед за ним, придерживаясь тени, отбрасываемой лесом.

– Я вижу, их штук двадцать, – сказал Сэм уже более мягким тоном, – а представьте себе, как несется по прерии тысяча бизонов. Мне приходилось видеть стада по десять тысяч и больше. Бизоны – хлеб для индейцев, и вот белые отнимают его у них. Краснокожие щадят животных и убивают их лишь в меру надобности, белые же, подобно хищным зверям, опьяненные кровью, истребляют несметные стада, убивают даже тогда, когда сыты. Вскоре исчезнет последний бизон, а вместе с ним и индейцы. Храни их Господь!

То же происходит и с табунами мустангов, – продолжал Сэм. – До недавнего времени здесь паслись табуны по тысяче и более голов, а теперь радуешься, увидев хотя бы сотню.

Незаметно для бизонов мы приблизились к ним на расстояние около четырехсот шагов, и Хокенс остановил коня. Животные мирно паслись, медленно двигаясь по долине. Впереди шел старый бык. Какой же он был огромный! Наверняка выше двух метров в холке, а длиной не меньше трех!

Тогда я еще не умел определять на глаз вес бизона, но этот весил не менее тридцати центнеров – огромная гора мяса и костей! Увидев грязную лужу, бизон с наслаждением плюхнулся в нее.

– Это вожак стада, – шепнул Сэм, – самый опасный. Идя на такого, следует запастись заверенным у нотариуса завещанием. Я беру на прицел молодую корову, ту, что справа за ним. Обратите внимание, куда я ей влеплю пулю – под лопатку, наискосок, самый верный способ, если не считать выстрела в глаз. Но стрелять в глаз, когда бык идет на вас, – на это может решиться только сумасшедший. Намотайте себе на ус. А теперь спрячьтесь с лошадью в кустах. Как только бизоны меня увидят, они обратятся в бегство и промчатся мимо вас. И не смейте покидать своего укрытия, пока я не вернусь.

Лишь убедившись, что я хорошенько спрятался в кустах, Сэм покинул меня.

Я не раз читал, как охотятся на бизонов, но все же существует разница между тем, что написано в книгах, и действительностью. В тот день я впервые в жизни увидел бизонов. Животные, на которых мне приходилось охотиться, не шли ни в какое сравнение с этими опасными гигантами. И все-таки я не подчинился приказу Сэма, хотя поначалу и решил только понаблюдать за ними. Непреодолимое желание поохотиться было сильнее меня. Сэм решил убить только молодую корову. Для этого не нужно особой смелости. Настоящий мужчина берет на прицел самого мощного быка!

Мой конь в беспокойстве перебирал копытами. Он тоже впервые видел бизонов, боялся и готов был обратиться в бегство. С большим трудом я удерживал его на месте, размышляя, как поступить. Решение пришло само собой.

Когда до бизонов оставалось шагов триста, Сэм пришпорил коня и пустил его вскачь. Поравнявшись с вожаком, он объехал его, чтобы приблизиться к намеченной корове. Сбитый с толку бык и не помышлял о бегстве, а Сэм на скаку выстрелил в корову. Она вздрогнула, голова ее поникла, но я не увидел, упала она или нет, так как иная картина привлекла мое внимание.

Гигантский вожак ошалело уставился на Сэма. Какое же это было мощное животное! Высоко посаженная голова с широким лбом и короткими, но крепкими изогнутыми рогами, густая свалявшаяся шерсть на загривке и груди, поднимающийся к передним лопаткам мощный хребет – могучее, прекрасное создание словно олицетворяло собой первобытную стихию. Да, это был опасный противник, и тем более мне хотелось помериться с ним силой.

Не знаю, то ли я отпустил поводья, то ли конь сам понес, только мой пегий вдруг выскочил из зарослей и поскакал налево, не разбирая дороги. Я же заставил его развернуться и погнал прямо на быка. Услышав топот, бизон повернулся, увидел меня и пригнул голову, готовясь поднять на рога и коня и всадника.

Сэм Хокенс что-то громко кричал, но у меня уже не было возможности оглянуться. Выстрелить в быка я тоже не мог, тот стоял неудобно для выстрела, да к тому же конь, не слушаясь поводьев, ведомый страхом, летел прямо на грозного исполина. Бык широко расставил задние ноги и приготовился поднять коня на рога. Я напряг все силы, и мне удалось свернуть пегого в сторону: он встал на дыбы и огромным прыжком пролетел над быком, так что удар страшных рогов пришелся в пустоту. Коня несло к луже, где незадолго до этого принимал грязевые ванны бизон. К счастью, я вовремя это заметил и успел выдернуть ноги из стремян до того, как пегий поскользнулся и вместе со мной повалился в грязь. Я тут же вскочил на ноги, крепко сжимая карабин. До сегодняшнего дня не могу понять, как мне это удалось.

Развернувшись в нашу сторону, бизон неуклюже, но стремительно припустился к успевшему подняться коню. Когда бык повернулся ко мне боком, я вскинул ружье. Только несколько шагов отделяли бизона от жеребца. Я спустил курок. Гигант замер на месте – то ли испугавшись звука выстрела, то ли потому, что пуля угодила в цель. Я выстрелил еще раз. Медленно подняв голову, он заревел, да так страшно, что у меня мурашки побежали по спине. А потом пошатнулся и тяжело рухнул на землю.

На победные кличи не было времени, потому что скакавшего по другой стороне долины Сэма Хокенса преследовал бык не меньших размеров, чем тот, которого я только что убил. А как известно, в скорости бизон не уступает лошади и в ярости преследует свою жертву по пятам. Конь Сэма выдохся, скакал все медленнее, и бык, казалось, вот-вот настигнет его.

Я поскорее зарядил оба ствола и кинулся на помощь Сэму, даже не удостоверившись, мертв ли мой бизон. Хокенс заметил меня и развернул коня в мою сторону, совершив тем самым роковую ошибку: теперь его конь был открыт для нападения. Нагнув голову, бизон одним махом подцепил коня вместе с всадником на рога и, швырнув их на землю, принялся остервенело бодать.

Меня отделяло от них не менее ста пятидесяти шагов, но медлить было нельзя. Разумеется, вернее было стрелять с более близкого расстояния, но опоздай я на секунду, и Хокенс бы погиб. Делать нечего: даже если не попаду точно в цель, то хоть отвлеку разъяренное чудовище от моего друга. Остановившись, я прицелился быку под левую лопатку и выстрелил. Тот поднял голову, будто прислушиваясь, медленно повернулся, заметил меня и бросился в мою сторону, но движения его замедлились. Перезаряжая ружье, я видел краем глаза, как на меня надвигается живая гора. Вот он уже в тридцати шагах! Раненый бизон явно терял силы и бежал все медленнее, но все же расстояние между нами сокращалось. Я уже отчетливо различал налитые кровью глаза на мощной, пригнутой к земле голове. Казалось, сам неотвратимый рок надвигается на меня.

Встав на колено, я прицелился. Мое движение заставило быка поднять голову, его глаза оказались на уровне прицела, и я, не теряя ни секунды, выстрелил из обоих стволов. Короткая дрожь пробежала по телу, и исполин грянулся оземь. Я было бросился к кругу, но Сэм собственной персоной стоял уже рядом со мной. Слава Богу, жив!

– Вы не ранены?

– Вовсе нет! – ответил он. – Только болит правое бедро… Или левое?

– А конь?

– Бедняге уже не помочь. Он, правда, еще дышит, но бизон вспорол ему живот. Надо бы пристрелить, чтобы бедное животное не мучилось! А что с бизоном?

– Сейчас посмотрим.

Подойдя к быку, мы убедились, что он не дышит.

– Ну и досталось же мне от этого старого разбойника! Корова обошлась бы со мной нежнее. Впрочем, от быков трудно ожидать, чтобы они вели себя как изысканные леди, хи-хи-хи!

– С чего это он вдруг так на вас взъярился?

– А вы разве не видели?

– Нет.

– Я застрелил корову, но не смог справиться с конем и налетел на быка. Тот и принялся за меня всерьез. Правда, я послал ему пулю из второго ствола, но это его не остановило; он принялся напропалую ухаживать за мной, а я никак не мог ответить ему взаимностью. Негодник так распоясался, что даже не дал мне перезарядить ружье, и я отбросил бесполезную железку. Двумя руками я успешнее правил конем, чтоб мне лопнуть! Бедная кляча старалась изо всех сил, но это нас не спасло.

– А все потому, что вы коня повернули. Ехали бы по дуге – и не подставились бы быку.

– Гляди-ка! Гринхорн, а как здраво рассуждает!

– Что ж, и от гринхорнов тоже польза бывает.

– Справедливо. Если б не вы, лежать мне сейчас с распоротым животом, как и моей лошади. Пойдемте-ка к ней!

Несчастное животное было мертво. Сэм со вздохом снял узду и седло:

– Придется самому стать лошадью и взгромоздить седло на спину. Вот что бывает, когда напорешься на быка!

– Как же вы теперь обойдетесь без коня?

– Не волнуйтесь, поймаю себе какую-нибудь лошадку.

– Мустанга?

– Да. Бизоны уже появились, значит, вскоре жди и мустангов.

– Я с вами, ладно?

– Конечно. И это вам надо познать. А теперь идем посмотрим, как там наш бычок. Такие мафусаилы[6 - Мафусаил – библейский старец, проживший 969 лет; его имя стало синонимом долголетия]. обычно очень живучи.

Но бык был уже мертв, и только сейчас по достоинству можно было оценить его гигантские размеры.

Сэм поглядывал то на меня, то на бизона и качал головой.

– Непостижимо, просто непостижимо, – отозвался он наконец. – Вы хоть знаете, куда попали?

– Ну и куда?

– В самое нужное место. Опасное животное! Я бы десять раз подумал, прежде чем приставать к такому исполину. Знаете, кто вы?

– Кто?

– Самый легкомысленный человек на свете.

– Ого!

– Да, да, самый легкомысленный!

– Чем-чем, а легкомыслием я никогда не страдал.

– Значит, с сегодняшнего дня стали. Ясно? Я же строго-настрого запретил вам выходить из кустов и лезть к бизонам. Почему вы не послушались?

– Сам не знаю.

– Выходит, совершаете поступки, не задумываясь? Без всякой причины? Это ли не легкомыслие?

– Думаю, нет. Наверняка я о чем-то думал. И причина была.

– Какая же?

– Вы мне приказали, а я приказов не терплю.

– Даже если вас из добрых побуждений предостерегают от опасностей, вы упрямо лезете на рожон!

– Не для того я отправился на Дикий Запад, чтобы отсиживаться в кустах!

– Прекрасно! Но не забывайте: вы гринхорн, значит, надо быть осторожным. А коль скоро нарушили мой приказ, почему выбрали именно этого огромного бизона, а не молодую корову?

– Да как-то не по-рыцарски…

– По-рыцарски? Вы что ж, возомнили себя рыцарем, чтоб мне лопнуть, хи-хи-хи!

И он схватился за живот, а вволю насмеявшись, продолжал:

– Чтобы стать Баяром или Роландом[7 - Баяр (Пьер де Террайль) – известный своей отвагой рыцарь эпохи средневековья, прозванный «рыцарем без страха и упрека»; Роланд – легендарный герой, один из двенадцати рыцарей короля франков и императора Карла Великого, прославившийся в битве при переходе через Пиренеи. – Прим. автора], надо совершить множество подвигов, а потом влюбиться в бизониху и каждый день на закате ждать свидания с возлюбленной. Тогда, может быть, в один прекрасный вечер, вы и окажетесь… желанной добычей койотов и грифов… в виде трупа. Зарубите себе на носу, настоящий вестмен никогда не раздумывает, по-рыцарски он поступает или нет, главное – будет ли польза.

– Я именно о ней думал! Ведь в быке мяса больше!

Сэм озадаченно замолчал, а потом произнес:

– Больше мяса? Этот гринхорн застрелил быка ради мяса! Хи-хи-хи! Уж не сочли ли вы меня трусом за то, что я выбрал корову?

– Нет, просто подумал – благороднее помериться силами с более опасным противником!

– И есть мясо старого бугая? Умно, ничего не скажешь! У этого быка на хребте – груз двадцати прожитых лет, и, кроме шкуры, костей да жил, в нем больше ничего нет. Мясо его уже и не мясо вовсе, а дубленая шкура, не прожуешь, хоть вари целый день. Любой опытный охотник непременно предпочтет быку корову, мясо ее нежнее и вкуснее. Ох, какой же вы гринхорн! А теперь расскажите мне о вашей охоте на бизона, у меня не было времени наблюдать за вами.

Я подробно поведал ему обо всем, а когда закончил, Сэм вновь смерил меня оценивающим взглядом и, покачивая головой, промолвил:

– Приведите вашего коня, погрузим на него мясо.

Я отправился за конем. Откровенно говоря, мне было немного обидно. И не в том дело, что хотелось услышать похвалу, я ждал хоть какого-то одобрения. А тут – ни слова. Вот, за конем послал…

Когда я вернулся, Сэм, сидя на корточках перед убитой коровой, ловко снимал шкуру с задних ног и вырезал окорок.

– Вот, – сказал он, – на сегодняшний вечер у нас будет жаркое. Погрузим мясо вместе с моим седлом на вашего скакуна – ив путь. Учтите, это мясо предназначается только нам, да еще Дику и Биллу. Если остальным тоже захочется полакомиться, пусть сами отправляются за ним.

– Если к тому времени тушу не расклюют птицы и не сожрут дикие звери.

– Скажите какой умник! Само собой разумеется, мы прикроем корову ветками и заложим камнями, и тогда уж только медведь или другой какой крупный зверь сможет добраться до нее.

Я срезал с ближайших кустов несколько толстых веток и натаскал камней потяжелее. Мы хорошенько накрыли корову, затем нагрузили моего пегого и отправились в обратный путь.

– А что сделаем с вожаком стада?

– А что с ним можно сделать?

– Нам ничего не пригодится?

– Абсолютно ничего.

– И шкура тоже?

– Может, вы – специалист по выделке шкур? Я нет!

– Я читал, что шкуры убитых бизонов прячут в специальных тайниках.

– Вы об этом читали? Коль так, значит, правда. Ведь все, что пишут о Диком Западе, – правда, чистая правда. Хи-хи-хи! Впрочем, есть охотники, убивающие зверей ради их шкур. Я сам когда-то так делал, но сейчас у нас другие планы, не тащить же эту тяжесть с собой!

Мы довольно быстро добрались до лагеря. Оказалось, долина, где я уложил двух первых в своей жизни бизонов, находилась всего в получасе ходьбы от лагеря. Увидев нас возвращающихся пешком, наши товарищи пришли в удивление.

– Мы охотились на бизонов, и один из них распорол живот моей лошади, – объяснил Сэм Хокенс.

– Они охотились на бизонов… на бизонов… – доносилось со всех сторон. – Где это, где?

– В получасе ходьбы отсюда. Себе мы принесли бизоний окорок, а остальное – ваше. Берите, не стесняйтесь.

– Возьмем, конечно! – вскричал Рэттлер, делая вид, будто между нами ничего не произошло. – Где это место?

– Поезжайте по нашему следу, найдете, глаза-то у вас на месте, чтоб мне лопнуть!

– Много было бизонов?

– Двадцать.

– А скольких убили вы?

– Одну корову.

– Только-то! А где остальные бизоны?

– Исчезли! Можете поискать. Я не догадался спросить, куда они направились! Хи-хи-хи!

– Неужели двум опытным стрелкам удалось убить только одну корову… – презрительно бросил один из них.

– Убейте больше, если сможете, сэр! Вы бы не успокоились, пока не убили бы все двадцать, да еще парочку. Впрочем, там найдете двадцатилетних быков, которых застрелил этот молодой человек.

– Быки, старые быки! – закричали кругом. – Чтобы стрелять в двадцатилетних быков, надо действительно быть гринхорном.

– Смейтесь, господа, смейтесь, но этот гринхорн спас мне жизнь.

– Жизнь? А как это было? – они пристали к Сэму с расспросами, но тот заявил:

– У меня нет желания говорить об этом, порасспросите его самого, однако замечу, вряд ли удобно отправляться за мясом в потемках.

Сэм был прав, солнце клонилось к закату, да и они уже знали мой характер и понимали, что я не стану распространяться о своих приключениях. Вот почему, быстро сев на лошадей, наши коллеги отправились за мясом – все вместе, так как не доверяли друг другу.

Среди порядочных охотников добыча, убитая одним, считается общей, но у этих людей чувство товарищества отсутствовало. Позднее я узнал, что они набросились на корову точно дикие звери и рвали мясо на куски чуть ли не руками, ссорясь и отталкивая друг друга. Каждый для себя, кто сколько мог, самый лучший, самый большой кусок – себе!

Они уехали, а мы освободили от ноши моего коня, и я отвел его в сторону, чтобы расседлать и стреножить. Сэм тем временем описывал наши приключения Паркеру и Стоуну. Нас разделяла палатка, и они не заметили, как я подошел с противоположной стороны и услышал весь рассказ Сэма.

– Поверьте, все так и было. Этот парень прицелился в самого большого, самого сильного быка и свалил его одним выстрелом, словно старый, опытный охотник. Конечно, я всыпал ему как следует за «легкомыслие», но я-то знаю цену такому выстрелу!

– Я тоже, – подтвердил Стоун. – Из гринхорна получится отличный охотник-следопыт.

– И совсем скоро, – долетел до меня голос Паркера.

– Да, – сказал Хокенс, – он вестмен от рождения. К тому же эта его необычайная физическая сила! Вы видели, как он вчера один вытянул тяжеленный воз? Где пройдет – там трава не скоро поднимается! И тем не менее я считаю, мы не должны хвалить его.

– Но почему?

– Иначе он зазнается.

– Да нет, вряд ли.

– Конечно, парень он бесхитростный, и все же никогда не следует слишком хвалить человека, даже самый скромный может зазнаться. А потому будем и впредь называть его гринхорном. У парня есть все задатки стать со временем настоящим вестменом, но их еще надо долго и упорно развивать.

– Сэм, ты хоть поблагодарил его за то, что он спас тебе жизнь?

– И не подумал!

– Ну уж это ни в какие ворота не лезет!

– Мне все равно, чтоб мне лопнуть! Можешь считать меня неблагодарным, но я думаю о парне. Главное, чтобы он не заважничал и оставался таким, как есть. Хотя, признаюсь, я бы с удовольствием пожал ему руку и расцеловал в обе щеки!

Стоун расхохотался:

– Целоваться с тобой? Скажет же такое! Пожать руку – куда еще ни шло, но целоваться… Вот уж рассмешил!

– А что тут такого? – обиделся Сэм.

– Да ты хоть раз видел себя в зеркале? Нет? Ну так взгляни хотя бы на свое отражение в ручье. Зрелище малоприятное, должен тебе сказать.

– Ах, вот оно что! Хорошего же вы мнения обо мне! Значит, я – страшилище, а ты, выходит, – красавец? Не задирай нос! Даю слово, на конкурсе красоты я возьму первый приз, а ты как раз останешься ни с чем, хи-хи-хи! Ладно, это к делу не относится, вернемся к нашему гринхорну. Я уже сказал, благодарить его не собираюсь, но когда мясо поджарится, он получит от меня самый лакомый кусок. И знаете, что еще я завтра сделаю?

– Интересно.

– Доставлю удовольствие нашему гринхорну.

– Каким образом?

– Дам ему возможность заарканить мустанга.

– Ты разве собираешься на мустангов?

– Ну да, ведь должен же я подумать о новом коне. А пока ты одолжишь мне своего. За бизонами придут мустанги. По-моему, их надо искать в долине, по которой пройдет дорога. Если мустанги уже появились в наших краях, то скорее всего мы найдем их там.

Дальше слушать я не стал, обогнул палатку и подошел к трем приятелям с другой стороны, чтобы они не догадались, что я подслушал разговор, не предназначенный для моих ушей.

У палатки горел костер. На огне поджаривался огромный кусок мяса. Хокенс ловко поворачивал вертел, сделанный из толстого сука и опиравшийся на рогатины по обе стороны костра. Интересно было наблюдать за ним – так сосредоточенно, даже с упоением он занимался стряпней.

Но вот наши коллеги тоже привезли мясо и тоже принялись его готовить. Они развели несколько костров, но для всех места не хватило, каждый поджаривал кусок лишь для себя, поэтому многим пришлось довольствоваться полусырым мясом. Я действительно получил лучший кусок фунта на три и с большим удовольствием съел его до последнего кусочка. Но не спешите обвинять меня в обжорстве. Дело в том, что вестмену приходится поглощать очень много мяса, чтобы сохранить здоровье и силу. Ведь человеку кроме белков необходимо и определенное количество углеводов, которые в городе он получает с обычной пищей. Вестмен же месяцами вынужден питаться лишь одним мясом, и ему приходится поглощать его в огромных количествах, чтобы восполнить недостаток углеводов.

Я знавал траппера, съевшего восемь фунтов мяса за один присест, а когда я спросил его, наелся ли он, тот, икая, ответил: «Вроде бы, ведь больше нет, но если уступите кусочек от своей порции, я с удовольствием съем и его».

За ужином только и говорили, что о нашей охоте на бизонов, причем я понял, что как только вестмены увидели убитых мной двух старых быков, их мнение о сделанной мною «глупости» изменилось.

Утром следующего дня я сделал вид, будто собираюсь приступить к работе, но тут появился Сэм Хокенс.

– Оставьте эти инструменты, сэр, вас ждет более интересное дело.

– Какое?

– Потом узнаете, а сейчас седлайте коня, и мы едем.

– На прогулку? Но мне надо работать.

– Вы уже достаточно потрудились. К тому же, думаю, к полудню мы вернемся, и тогда можете измерять и считать сколько вам заблагорассудится.

Предупредив Бэнкрофта, мы с Сэмом уехали. По дороге Сэм лукаво поглядывал на меня, а я делал вид, будто не догадываюсь о его намерениях. Мы ехали уже проложенной нами трассой.

Долина протянулась на четыре английские мили в длину и на две в ширину. Ее окружали поросшие лесом холмы, а посередине бежал широкий ручей, так что влаги вполне хватало и трава разрослась буйно.

С севера сюда можно было попасть через каньон, а с юга – по нашей трассе. Прибыв на место, Хокенс окинул равнину зорким взглядом и двинулся вверх по ручью. Я последовал за ним.

Внезапно Хокенс резко осадил коня, спешился и, перескочив через ручей, тщательно осмотрел примятую траву на другом его берегу, затем снова вскочил в седло и двинулся дальше, но уже не на север, а под прямым углом на запад, так что вскоре мы оказались в западной части долины. Тут Сэм слез с коня и, стреножив, пустил его пастись. С момента обнаружения следов он не промолвил ни слова, но по его заросшему лицу, как солнечный луч по лесу, скользила улыбка явного удовлетворения. Он торжественно обратился ко мне со словами:

– Сэр, извольте спешиться и как следует стреножить коня. Будем ждать здесь.

– А зачем мне его как следует стреноживать? – спросил я, хотя прекрасно знал, в чем дело.

– А затем, чтобы не потерять. Я не раз был свидетелем, как в таких обстоятельствах кони убегали.

– В каких же это обстоятельствах?

– А вот подумайте!

– Мустанги?

– Как вы догадались? – спросил он удивленно, бросив на меня быстрый взгляд.

– Читал об этом!

– О чем?

– О том, что плохо стреноженные кони часто убегают с дикими мустангами.

– Черт вас возьми! Обо всем-то вы читали, такого нелегко удивить. Вот поэтому я предпочитаю людей, не умеющих читать.

– А вы хотели меня удивить?

– Да, мне хотелось преподнести вам маленький сюрприз.

– Устроив охоту на мустангов?

– Да.

– Разве это возможно? Одним из условий сюрприза является неожиданность, а вам все равно пришлось бы сказать мне о мустангах еще до их появления.

– Гм, верно! Послушайте, мустанги уже были здесь.

– Это их следы вы так внимательно изучали только что?

– Да. Они прошли здесь вчера. Это был авангард, что-то вроде разведки. Знайте, юноша, мустанги – очень умные животные. Они всегда высылают небольшие отряды вперед и на фланги, у них есть свои офицеры, совсем как в армии, а военачальник – старый и опытный жеребец. Пасутся ли они или переходят с места на место, стадо всегда окружают жеребцы, прикрывая кобыл и жеребят, которые держатся в самой середке. Вы помните, как обращаться с лассо?

– Разумеется.

– Хотелось бы заарканить хоть одного?

– Конечно.

– Сэр, еще до полудня вам представится такая возможность!

– Благодарю! Но я не воспользуюсь ею.

– Нет? Тысяча чертей! Почему?

– Мне не надо коня.

– Настоящий вестмен не смотрит на то, нужен ему конь или нет!

– Я иначе представлял себе благородного вестмена.

– Интересно, как именно?

– Вчера вы с горечью говорили о белых охотниках, убивающих сотни бизонов, хотя столько мяса им в жизни не съесть. Я тоже считаю, что это наносит вред животным и индейцам, ведь тем самым мы лишаем их пропитания. Вы согласны со мной?

– Конечно!

– Так же обстоит дело и с лошадьми. Не хочу напрасно лишать свободы ни одно из этих прекрасных животных. Зачем? Мне ведь конь не нужен.

– Правильно рассуждаете, сэр. Именно так должен думать, говорить и поступать каждый человек. Только с чего вы взяли, что лишите свободы мустанга? Просто-напросто предоставляется удобный случай на практике проверить то, чему я вас учил. Хочу устроить вам экзамен!

– Это другое дело. Согласен.

– Ну и прекрасно! А мне нужен хороший верховой конь. Теперь о деле. Я твердил вам много раз и еще повторяю: самое главное – крепко сидеть в седле и резко осадить коня в тот момент, когда лассо натянется и вы почувствуете рывок, иначе слетите с коня и мустанг потянет вас за собой. Считайте тогда – конь пропал, станете вы, сэр, жалким пешеходом, вроде меня.

Сэм собирался еще что-то сказать, но вдруг остановился на полуслове, показывая рукой на север. Там на горе показался одинокий конь. Он медленно двигался, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону и втягивая ноздрями воздух.

– Видите его? – шепнул Сэм, хотя конь и так не услышал бы нас. – Что я говорил? Вот и разведчик, который поскакал вперед, чтобы проверить, не опасны ли эти места. Вот бестия! Видите, как он шарит глазами по сторонам, как принюхивается? Нас он не учует, ветер дует в нашу сторону, я нарочно выбрал это место.

Мы видели, как мустанг пустился рысью сначала вправо, потом влево и наконец, развернувшись, скрылся в той стороне, откуда появился.

– Ну что скажете, сэр? – спросил Хокенс. – Заметили, как умно он провел разведку, как использует каждый куст, чтобы не быть на виду, чтобы ветви прикрыли его от чужого взгляда! Индейский разведчик не сделал бы лучше.

– Заметил. Просто поразительно!

– Теперь он вернулся и докладывает своему четвероногому генералу, что путь свободен. Но тут они ошибаются! Хи-хи-хи! Держу пари, не позже чем через десять минут они будут здесь. Надо приготовиться к встрече.

– Как?

– Скачите быстро на тот край долины и ждите там, а я отправлюсь в другую сторону и укроюсь в лесу. Когда табун приблизится, я пропущу его мимо себя и поскачу вдогонку. Лошади помчатся на вас, вы выскочите из укрытия, и они повернут назад. Так и будем гонять их, пока не высмотрим пару подходящих коней. Тогда постараемся их задержать, я выберу себе лучшего, а второго отпустим. Согласны?

– Вы еще спрашиваете! Я ведь ничего не понимаю в этом деле, а вы мастер, и я буду во всем следовать вашим указаниям.

– Вот именно! Вы правы! Немало мустангов я заарканил, немало объездил, так что слово «мастер» как нельзя более подходит. А теперь – за дело, время не ждет, иначе не успеем укрыться.

Мы сняли путы с лошадей и разъехались в разные стороны. Сэм – на север, я – на юг, в самый дальний конец долины.

Я понимал, что тяжелый и длинный карабин будет стеснять мои движения, и с удовольствием избавился бы от него, но вспомнил главную заповедь вестмена: с оружием можно расстаться лишь в том случае, если абсолютно уверен в безопасности. Сейчас же в любую минуту мог появиться или индеец, или какой-нибудь зверь, поэтому я только поправил ремень на плече, чтобы во время скачки флинт не бил по спине.

Мне не терпелось увидеть мустангов. Остановившись на опушке леса, примыкающего к долине, я свернул лассо петлями и удобно пристроил под правой рукой, чтобы в любой момент можно было метнуть его, не забыв, конечно, привязать конец веревки к луке седла. Другой край долины был так далеко, что мустангов я заметил бы лишь после того, как Сэм погонит их в мою сторону. Прошло около получаса, и вот вдали показалось множество быстро приближающихся темных точек. Сначала они были величиной с воробья, потом с кошку, собаку, теленка и, наконец, обрели свои истинные размеры. На меня в диком испуге летели мустанги.

Как прекрасны эти. животные! Пышные гривы и хвосты развевались по ветру, мелькали стройные ноги, земля дрожала от топота копыт. В табуне было около трехсот голов, а впереди мчался сивый жеребец, достойный того, чтобы заарканить его и приручить. Однако никому из охотников прерий не пришло бы в голову ездить на лошади светлой масти – она слишком заметна.

Пора и мне показаться мустангам. Я выехал из-за деревьев на открытое пространство.

Увидев меня, вожак так резко остановился, будто его ранили в грудь. Лошади громко и тревожно заржали, как по команде «кругом», повернули назад, и сивый жеребец снова оказался впереди. Мустанги стремительно понеслись на другой конец долины, а я не спеша двинулся за ними; торопиться было некуда, теперь Хокенс снова погонит их на меня. Хотя лошади остановились передо мной лишь на краткий миг, мне почудилось, что среди них бежал один мул. Конечно, я мог и ошибаться, следовало присмотреться получше. Показавшееся мне мулом животное находилось в первых рядах, сразу за вожаком, видимо, кони не только считали его равным себе, но в их иерархии он занимал не последнее место.

Через некоторое время животные помчались снова в мою сторону, и все повторилось. Теперь я мог хорошенько приглядеться к ним. Ошибки быть не могло, среди мустангов находился один мул – саврасый, с темной полосой вдоль спины, он совсем неплохо смотрелся, хотя голова и уши у него были великоваты. Мулы менее прихотливы и более выносливы, чем лошади, а в горах они не испытывают головокружения. К сожалению, животные эти очень упрямы.

Иной раз они скорее умрут, чем сделают шаг вперед, даже если не навьючены и впереди дорога гладкая, как стол. Не хотят, и все тут!

Снова и снова рассматривал я привлекшее мое внимание животное и с каждым разом открывал в нем все больше и больше достоинств. Какая резвость, какая грация в движениях, какие блестящие, умные глаза! Словом, мул мне понравился, и я решил его изловить. Возможно, он убежал от хозяина и отправился вслед за кочующим табуном мустангов, где и остался.

Хокенс снова погнал лошадей на меня и приблизился настолько, что я уже его видел. Мустанги, потоптавшись на месте, свернули в сторону, а мы – за ними. Табун разделился, мул же остался рядом с вожаком, тем самым подтверждая свою необыкновенную выносливость и резвость. Я нацелился туда, где был мул, и понял, что Сэм собирается сделать то же самое.

– Обходите их, я слева, вы справа: – крикнул он мне.

Пришпорив коней, мы вскоре нагнали мустангов, прежде чем те достигли опушки леса. Лес – не совсем подходящее место для скачки, поэтому мустанги повернули назад, пытаясь проскочить между нами. Чтобы не допустить этого, мы с Хокенсом рванули навстречу друг другу, а мустанги бросились врассыпную, точно стайка куропаток, на которых напал ястреб. Вожак и мул, оторвавшись от остальных, все же успели вырваться. Мы бросились вдогонку. Крутя лассо над головой, Сэм закричал:

– Эй, юноша! Что же вы делаете? Хотите заарканить сивку? Хи-хи-хи!

Я попытался объяснить свой замысел, но его громкий смех заглушил мои слова. Итак, он решил, что я охочусь за вожаком? Ну, ладно, уступлю ему мула.

Хокенс уже был около мула. Лассо взлетело, петля обвилась вокруг шеи животного. Теперь следовало осадить коня, чтобы удержаться в седле при рывке натянувшегося лассо. Сэм еще недавно учил меня этому. Он так и сделал, но чуть замешкался, и от мощного рывка его конь свалился. Сам Хокенс, перевернувшись в воздухе, грохнулся на землю. Конь тут же вскочил, натяжение лассо немного ослабло, мул вдохнул полной грудью и помчался вдаль, увлекая за собой коня Сэма, ибо лассо было приторочено к луке седла.

Я кинулся к Сэму на помощь, но тот уже поднялся на ноги, ругаясь на чем свет стоит:

– Разрази меня гром! Они убегают от меня, даже не попрощавшись, чтоб я лопнул!

– Вы не сильно ушиблись?

– Нет. Слезайте скорее и дайте мне своего коня!

– Зачем?

– Догнать беглецов. Ну, слезайте быстрей!

– И не подумаю. Вы снова кувыркнетесь, и мы лишимся двух коней!

И я припустил за мулом, который ускакал уже далеко и мог бы вообще скрыться, если бы не конь Сэма. Тот не очень торопился и все время менял направление, что, естественно, сдерживало мула, поэтому я нагнал его без особого труда. Ухватившись за лассо, которым он был связан с конем, я сначала слегка отпустил мула, а сам с двумя конями поскакал позади, постепенно затягивая петлю. До определенной степени мне удавалось управлять мулом, от ослабляя, то натягивая лассо, и я заставил его, сделав полукруг, приблизиться к Сэму Хокенсу. Теперь петля с такой силой захлестнула шею животного, что бедняга не мог вздохнуть и рухнул на землю.

– Держите крепче, пока я не схвачу этого негодника, а потом отпускайте! – закричал Сэм.

Он подскочил к мулу и, несмотря на то, что тот здорово брыкался, встал рядом с ним и скомандовал:

– Давай!

Я отпустил лассо, мул получил возможность вдохнуть и подняться на ноги. В этот момент Сэм вскочил ему на спину. От ужаса мул на мгновенье окаменел, а потом, придя в себя, принялся скакать, пытаясь сбросить всадника. Чего он только не вытворял! Кидался в стороны, падал то на передние, то на задние ноги, выгибал спину, словно разъяренный кот. Но Сэм сидел крепко.

– Ему не сбросить меня! – крикнул Сэм. – А сейчас он прибегнет к последнему средству. Подождите здесь, вскоре я вернусь, он станет как шелковый!

Увы, Сэм ошибся. Мул вовсе не собирался убегать вместе с ним. Он вдруг бросился на землю и принялся кататься, угрожая переломать седоку все ребра. Пришлось Сэму быстренько соскочить. Я вынужден был спешиться и, схватив тащившийся по земле конец, обвил лассо два раза вокруг ствола ближайшего дерева. Стряхнув настырного всадника, мул вознамерился умчаться прочь, но не тут-то было: затянувшаяся петля снова сдавила шею, и упрямое животное свалилось на землю.

Сэм Хокенс, нагнувшись, ощупал свои ноги и ребра, а потом с кислой гримасой произнес:

– Отпустите этого дьявола, нам с ним не справиться, чтоб мне лопнуть!

– Еще чего! Не позволю, чтобы надо мной взяла верх скотина, отцом которой был не джентльмен, а простой осел. Я его приструню. Смотрите!

Я отвязал лассо от дерева и, широко расставив ноги, встал над мулом. Почувствовав, что петля ослабла, упрямец набрал воздуха в легкие, вскочил, и я оказался у него на спине. Теперь все искусство заключалось в том, чтобы как можно сильнее сдавить его бока ногами. Одной рукой я ухватился за лассо у самого основания петли и ждал, когда мула утомят прыжки и уловки, уже опробованные на Сэме. Как только он попытался броситься на землю, я затянул петлю и сильно сжал коленями бока строптивца, удерживая его на ногах. Это была трудная борьба. Я взмок, с мула тоже пот катил градом, а с губ падали крупные хлопья пены.. Он постепенно слабел, остервенелое поначалу фырканье перешло в короткий кашель, и в конце концов, обессиленное животное рухнуло подо мной. Бедняга лежал на земле без движения, с закатившимися глазами.

Наконец-то я смог перевести дыхание. Казалось, еще немного, и все мои силы лопнут, как струны. Сэм был в восторге:

– О небо, у вас больше сил, чем у этой скотины! Если бы вы могли сейчас увидеть свое лицо!

– А что в нем такого!

– Глаза вот-вот выскочат из орбит, губы распухли, того и гляди брызнет кровь.

– Ничего особенного, такое бывает с гринхорном, когда он не позволяет себя сбросить, в то время как опытные ловцы мустангов летят на землю, да еще отпускают собственного коня на прогулку по прерии.

Добряк Сэм состроил жалкую гримасу и примиряюще произнес:

– Ох, и не говорите, сэр! Уверяю вас, что такое может случиться даже с самыми опытными вестменами Дикого Запада. А вам везет. И вчера, и сегодня.

– Надеюсь, что и впредь удача не оставит меня. А вот о вас такого не скажешь. Как там ноги и ребра?

– Не знаю. Как-нибудь на досуге соберу их и посчитаю, а пока пускай бренчат вперемешку. Такой дьявол мне еще не попадался! Думаю, теперь он, а точнее она, ведь эта скотина женской породы, будет благоразумнее.

– Наверняка. Смотрите, как бедняжка измучена, даже жалость берет. Пусть отдохнет, потом ее оседлаем, и вы поедете на ней домой.

– А если она опять взбрыкнет?

– Не бойтесь! Похоже, она уже смирилась, и вы заполучили замечательную лошадку.

– И я так считаю. Знаете, мне она сразу приглянулась. А вот вы нацелились на сивку. Очень глупо с вашей стороны.

– Вы уверены в этом?

– Еще бы, конечно, глупо!

– Я не об этом. Вы действительно думаете, что я выбрал сивого жеребца?

– А то кого же?

– Тоже мула.

– Правда?

– Да, хоть я и гринхорн, но знаю, что сивый вестмену ни на что не сгодится. Мул мне сразу понравился. Помогите мне поднять его на ноги.

Мы подняли мула. Он стоял смирно, хотя дрожь сотрясала все его тело, и не упирался даже тогда, когда мы начали седлать его. Сэм вскочил в седло, и мул повел себя как хорошо объезженный конь.

– Видно, у нее был когда-то хороший хозяин. И хороший к тому же наездник. Знаете, как я ее назову?

– Ну и как же?

– Мэри. Когда-то у меня была лошадка с таким именем, не буду изобретать другого.

– Значит, мул – Мэри, а винтовка – Лидди?

– Ну да, очень милые имена, не правда ли? Послушайте, окажите мне еще одну услугу.

– Какую?

– Не рассказывайте никому о том, что здесь произошло. По гроб жизни буду вам благодарен.

– Какие могут быть разговоры! Все и так ясно, – понимающе согласился я.

– Да я о другом. Эта банда в лагере со смеху помрет, если узнает, как именно Сэм Хокенс стал обладателем своей очаровательной Мэри! Уж они меня со свету сживут, если вы об этом расскажете.

– Что вы такое говорите! – прервал я его. – Вы – мой учитель и друг, разве я не понимаю.

В его маленьких, лукавых глазках блеснула слеза.

– Да, сэр, я вам друг, – растрогался он, – и был бы счастлив, если бы и вы испытывали ко мне теплые чувства.

Крепко пожав ему руку, я ответил:

– Могу доставить вам это удовольствие, дорогой Сэм. Будьте уверены, что я люблю вас так, ну… как любят доброго почтенного дядюшку! Вас это устраивает?

– Вполне, сэр, вполне! Я в восторге, я счастлив, я сгораю от желания прямо здесь, не сходя с места, доказать свою признательность. Скажите, что мне сделать? Хотите, к примеру, я съем свою Мэри прямо сейчас, на ваших глазах, вместе со всеми потрохами, с костями и шкурой? Или, может быть, вы предпочитаете, чтобы я замариновал свой парик и слопал? Или вот еще…

– Хватит, хватит, милый Сэм! – засмеялся я. – Избави Бог, я не хочу потерять друга. Ведь в первом случае вы наверняка лопнете, а во втором – умрете от несварения желудка, ему вашего парика не вынести. Вы уже сделали для меня много хорошего, и вам еще не раз представится случай доказать свою любовь. А пока пощадите бедную Мэри, а заодно и себя. И давайте поспешим в лагерь, мне еще надо поработать.

– А что же вы здесь делали – прохлаждались? Если уж это не работа, то я просто не знаю, что тогда называть работой, – заворчал Сэм.

С помощью лассо я привязал коня Дика Стоуна к своему седлу, и мы двинулись в лагерь. Мустанги давно исчезли, а мул был настолько смирен, что Сэм не уставал его хвалить:

– Она прошла школу, эта Мэри, и очень хорошую школу! С каждым шагом убеждаюсь, что у меня будет отличная верховая лошадка. Вот сейчас умница Мэри понемногу вспоминает все, что когда-то умела и что в стаде мустангов у нее вылетело из головы. Похоже, у нее есть не только темперамент, но и характер.

– А если еще и нет, то у вас она пройдет отличную выучку, ведь для этого она не так стара.

– Сколько ей лет, как вы думаете?

– Самое большее – пять.

– Я тоже так считаю, потом установлю точно. Спасибо вам за Мэри, если бы не вы – не видать мне ее. Смотрите, как получилось – за такое короткое время вы научились охотиться и на бизонов, и на мустангов.

– На Диком Западе нужно быть готовым ко всему. Надеюсь, что научусь охотиться и на других зверей.

– От всей души желаю всегда выходить победителем из таких схваток, как вчера и сегодня. Особенно вчера, ведь ваша жизнь висела на волоске. Сразу видно гринхорна: подпустил бизона вплотную и лишь потом выстрелил ему в глаз. Виданное ли дело? Вот они, неопытность и легкомыслие гринхорна! Советую впредь быть более осторожным и не таким самоуверенным! Охота на бизонов – опаснейшее дело, и только одна вещь на свете опаснее ее.

– Какая?

– Охота на медведя.

– Черного с желтой мордой?

– Вы имеете в виду барибала? Это смех один! Барибал настолько добродушен и спокоен, что его можно научить стирать и вышивать гладью. Я говорю о гризли, сером медведе со Скалистых гор. Наверное, читали о нем?

– Читал.

– Не дай вам Бог встретиться с ним! Громадина, на две головы выше человека, если встанет на задние лапы. Щелкнет зубами, а вместо головы – фарш. А уж свиреп! Не успокоится, пока не разорвет врага в клочья.

– Или враг – его!

– Ого! Глядите, он опять хорохорится! Уж не путаете ли вы огромного свирепого гризли с маленьким безобидным енотом?

– Отнюдь. Я понимаю, он опасен, но нет на свете диких зверей, которых нельзя одолеть. В том числе и гризли.

– Вы и это нашли в книжках?

– Конечно.

– Гм, сдается мне, книжки – главная причина вашего легкомыслия. Вроде бы вы, сэр, человек разумный, чтоб мне лопнуть, но боюсь, у вас хватит ума пойти на серого медведя, как вчера на бизона.

– Если надо будет, пойду.

– Надо? Глупости! Что вы имеете в виду? Каждый волен поступать как сочтет нужным.

– Например, трусливо бежать? Вы об этом подумали?

– Да, но это совсем не трусость – убегать от гризли. Наоборот, нападать на него – верное самоубийство.

– Я иного мнения. Если зверь застанет меня врасплох, если не будет времени для бегства, придется обороняться. А если он бросится на моего товарища, приду на помощь. Впрочем, считаю себя вправе и без особой на то причины просто поохотиться на серого медведя, хотя бы для того, чтобы испытать себя. К тому же, говорят, медвежьи лапы – лакомство, каких мало.

– Честное слово, вы неисправимы, мне страшно за вас. Молите Бога, чтобы не пришлось поближе познакомиться с этими лапами! Хотя и в самом деле вкус у них отменный, куда там вчерашнему бизоньему окороку.

– Не стоит заранее так из-за меня трястись. Скажите, а здесь водятся гризли?

– Думаю, водятся. Хотя они и живут преимущественно в горах, но иногда спускаются по рекам в долины.

Гризли – близкий родственник вымершего когда-то пещерного медведя и, пожалуй, больше принадлежит доисторической эпохе, чем нашему времени. Он достигает порой десяти футов в высоту, и позже мне доводилось убивать экземпляры весом в столько же центнеров. Серый великан обладает такой силой, что способен бежать, держа в пасти оленя, жеребенка или молодого бизона. Только всадник на резвом и сильном коне может ускользнуть от него. Невероятная сила, безумная храбрость и необыкновенная выносливость делают его практически неуязвимым. Для индейцев одолеть гризли – подвиг из подвигов.

Ни Сэм, ни я пока еще не знали, да и знать не могли, что уже на следующий день этот опасный зверь встретится на нашем пути. Разговор прекратился сам собой, потому что мы подъехали к лагерю, который за наше отсутствие был перенесен вперед. Бэнкрофт с тремя геодезистами взялся за дело, чтобы хоть под конец показать, на что он способен. Наше появление вызвало всеобщий переполох.

– Мул, мул! – кричали со всех сторон. – Откуда вы его взяли?

– Нам его прислали, – серьезно отвечал Сэм.

– Не может быть!

– По почте, в бандероли за два цента. Хотите увидеть обертку?

Кто-то засмеялся, кто-то разозлился, но шутка Сэма попала в цель, и к нам больше не приставали с расспросами.

Не знаю, рассказал ли Сэм о наших приключениях Дику и Биллу. Время поджимало, и я сразу же по возвращении энергично взялся за съемку, благодаря чему мы быстро продвинулись вперед и вышли к долине, где вчера я вступил в единоборство с бизонами. Вечером, по окончании работ, я спросил Хокенса, не помешают ли нам бизоны, ведь там они проложили себе тропу. Пока по ней прошел только передовой отряд, но вскоре может пожаловать и все стадо.

– Не думаю, сэр, – ответил тот. – Бизоны ничуть не глупее мустангов. Спугнутые нами разведчики вернулись и предупредили остальных, так что стадо вероятней всего выберет другой путь.

С первыми лучами солнца мы перенесли наш лагерь к подножию холмов. Нам пришлось обойтись без помощи Хокенса, Стоуна и Паркера. Сэм решил объездить свою Мэри, и двое товарищей вызвались помочь ему в этом.

Геодезисты и я занялись установкой вешек, в чем нам помогали несколько вестменов Рэттлера. Сам же он от нечего делать слонялся с остальными головорезами по окрестностям. Наконец мы достигли места, где оставили туши убитых быков. Я был немало удивлен, не обнаружив старого быка, а когда подошел поближе, то заметил широкий след, тянущийся от места, где лежало животное, к ближайшим зарослям: трава была примята на ширину двух локтей, будто по ней тащили что-то тяжелое.

– Что за черт! – вскричал Рэттлер. – Ничего не понимаю! Когда вчера мы брали отсюда мясо, я точно видел – оба быка мертвы, а выходит, один из них был еще жив!

– Вы так думаете?

– Ясно! Мертвый бык не ушел бы!

– Его мог кто-то уволочь.

– А кто?

– Индейцы, например. Мы тут недалеко обнаружили следы индейцев.

– Глядите-ка какой умный гринхорн! Быка уволокли индейцы! Да откуда здесь взяться индейцам?

– Этого я не знаю.

– Может, они с неба свалились? А я уверен – бизон еще был жив, собравшись с силами, он потащился в заросли и там сдох.

И Рэттлер со своими людьми кинулся по следу, уверенный, что я поспешу за ними. Но мне надо было работать, а куда подевался бык, меня совершенно не интересовало.

Едва я успел взяться за вешку, как услышал испуганные крики, затем два или три выстрела и голос Рэттлера:

– На деревья, живо на деревья! По деревьям он не умеет лазать.

«Кто это не умеет лазать по деревьям?» – недоумевал я, но тут из зарослей выскочил один из людей Рэттлера. Он несся, не разбирая дороги, огромными скачками, как человек, охваченный смертельным страхом.

– Что случилось? – спросил я громко.

– Медведь, огромный медведь гризли! – заикаясь, кричал он и, не останавливаясь, помчался дальше.

Тут донесся душераздирающий крик:

– Помогите! Помогите! Он схватил меня! А-а-а-а-а!

Так вопить мог только человек, перед которым разверзлись врата ада. Видно, ему угрожала огромная опасность, и нужно было спешить на помощь. А я свой «старый флинт» оставил в палатке, поскольку он мешал в работе. И это вовсе не было легкомыслием, ведь по идее нас охраняли вестмены. Вернуться в палатку за оружием? Но тогда медведь успеет расправиться со своей жертвой. И я побежал как был: с ножом и двумя револьверами за поясом. Разве это оружие против серого медведя?

Я бросился в заросли. След вел дальше, к месту, где начинались деревья. Именно туда медведь оттащил старого бизона, тем самым затерев свои следы.

Это были страшные минуты. Позади меня кричали бегущие к палаткам за оружием геодезисты, впереди орали вестмены, и весь этот шум покрывали вопли человека, попавшегося медведю в лапы. С каждым шагом я приближался к месту разыгравшейся трагедии, и вот услышал рычание медведя. Нет, не рычание, а фырканье, ибо и этим он отличается от остальных медведей: в ярости или от боли он по-особому фыркает и сопит часто и громко.

И вот я у цели. Передо мной – растерзанная туша бизона, на деревьях – вестмены, орущие дикими голосами, несмотря на то, что пребывали в относительной безопасности, ибо еще никто не видел, чтобы гризли лазал по деревьям.

Тут же за полуобглоданным быком я увидел вестмена, которого настиг медведь. Бедняга тоже пытался залезть на дерево, но не успел. Он ухватился обеими руками за нижний сук и даже, подтянувшись, лег на него животом, но тут подоспел гризли, и поднявшись на задние лапы, стал рвать когтями его ноги и спину. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться – вестмена уже не спасти. Я мог убежать, и никто бы меня не упрекнул, но страшная картина заставила меня действовать. Я схватил одно из брошенных вестменами ружей – оно оказалось незаряженным. Тогда я, перепрыгнув через тушу бизона, нанес медведю удар прикладом по голове. Ружье разлетелось в щепки, но я все-таки отвлек внимание гризли, и он повернул ко мне голову, но не рывком, стремительно, как это делают хищники из породы кошачьих, а медленно, словно недоумевая: кто это смеет нападать на него? Сверля меня своими маленькими глазками, он, казалось, раздумывал, прикончить ли первую жертву или схватить новую.

Это промедление оказалось для меня спасительным. Я понял, что у меня есть один-единственный выход. Вырвав из-за пояса револьвер, я выпустил четыре пули прямо ему в глаза и тут же отскочил в сторону, зажав в руке нож. Промедли я хоть секунду, мне пришел бы конец, так как ослепленный зверь тут же оставил свою жертву и бросился на меня, вернее, на то место, где я только что стоял. Не обнаружив там никого, медведь принялся искать меня, грозно сопя и в бешенстве колотя лапами по воздуху. Как сумасшедший, крутился он волчком вокруг себя, рвал когтями землю, прыгал во все стороны, далеко выбрасывая лапы, чтобы дотянуться до меня.

В конце концов, может быть, нюх и привел бы его к цели, но он был чересчур разъярен. А вскоре боль заставила его забыть обо мне и заняться своими ранами. Гризли принялся протирать глаза, фыркая и щелкая зубами. В мгновение ока я оказался рядом с ним и всадил ему нож между ребер. Он бешено замолотил лапами, но я успел отскочить. Наверное, дож не дошел до сердца, и у него оставались еще силы. Минут через десять он ослабел от потери крови, сел и опять принялся тереть глаза, а я снова нанес ему несколько ударов ножом. На этот раз они были удачней: гризли попытался встать на задние лапы, но вдруг завалился на бок, по телу пробежала дрожь, и зверь вытянулся.

– Слава Богу! – закричал Рэттлер с дерева. – Опасность миновала!

– Уж вы-то постарались обезопасить свою персону, – сказал я. – Теперь можете слезать.

– Нет, нет! Сначала проверьте, он совсем мертв?

– Это лишнее.

– Нет, нет, обязательно проверьте! Вы не представляете, как живучи эти бестии!

– Хотите убедиться, проверяйте сами. Я же всего-навсего гринхорн, а вы – известный вестмен.

Я подошел к несчастному, все еще висящему на суку. С искаженного ужасом лица на меня смотрели остекленевшие глаза.

– Отпустите ветку, сэр! – сказал я. – Я сниму вас.

Он не ответил и ни одним движением не подтвердил, что понял мои слова.

На просьбу спуститься и помочь мне славные вестмены отреагировали не раньше, чем я перевернул медведя, доказав тем самым, что он мертв. Лишь после этого они осмелились слезть, и мы с трудом сняли истерзанного медведем человека. Он не дышал. Ужасная смерть товарища, видимо, не слишком взволновала остальных, так как они тут же кинулись к медведю, рассматривая его и удивляясь. Рэттлер удовлетворенно произнес:

– Вот и поменялись местами: сначала медведь хотел нас съесть, а теперь мы съедим его. Эй, помогите скорее снять шкуру, отведаем окороков и лап!

Вынув нож и присев на корточки, он собрался было заняться этим, но я сказал:

– Вот если бы вы пустили нож в ход, когда медведь был жив, – другое дело, а теперь поздно. Не трудитесь.

– Что? – вскричал он. – Уж не вы ли помешаете мне отрезать мясо на жаркое?

– Именно я, мистер Рэттлер!

– По какому праву?

– Медведя повалил я.

– Ложь! Не станете же вы утверждать, что гринхорн смог убить ножом гризли? Это мы несколько раз выстрелили в него, когда увидели.

– … А потом разбежались и забрались на деревья? Да, это правда, абсолютная правда.

– Но в конце концов медведь сдох от наших пуль. Он уже едва дышал, когда вы принялись колоть его ножом. Ясно?

И он опять нагнулся над медведем. Я снова крикнул:

– Сейчас же отойдите, мистер Рэттлер, иначе придется вас проучить!

Рэттлер успел всадить нож в тушу гризли. Я сгреб его в охапку – так как он сидел на корточках – и швырнул в сторону. Рэттлер с громким треском угодил в дерево. Не знаю, что трещало – дерево или кости негодяя. Выхватив из-за пояса заряженный револьвер, я приготовился. Рэттлер тяжело поднялся и, со злобой глядя на меня, прошипел:

– Ты еще пожалеешь об этом! Второй раз нападаешь на меня. Третьего не будет! – И он двинулся ко мне с ножом в руке.

Я поднял револьвер, предостерегая:

– Еще шаг, и пущу вам пулю в лоб! Бросьте нож! Стреляю на «три»! Раз, два…

Он не бросил нож, и я бы выстрелил в него – нет, не для того, чтобы убить, но уж руку с ножом прострелил бы наверняка, чтобы заставить уважать себя, – как вдруг раздался чей-то голос:

– Вы что, спятили? Остановитесь!

Посмотрев в ту сторону, откуда доносился голос, мы увидели, как из-за деревьев вышел человек. Был он мал ростом, одет как индеец – в кожаные штаны и охотничью куртку, так что трудно было определить, белый это или краснокожий. Пожалуй, все-таки белый, хотя лицо его сильно обгорело на солнце. Голова незнакомца была непокрыта, темные волосы спускались до плеч, за поясом – нож, в руках – ружье. Умный взгляд темных глаз выдавал в нем незаурядного человека, и, несмотря на физический недостаток – горб, – фигура не выглядела смешной. Известно, что только глупые люди позволяют себе смеяться над физическими недостатками других. Увидев незнакомца, Рэттлер закричал:

– Эй, это еще что за чучело? Никогда не видал на прекрасном Западе таких карликов и уродов!

Незнакомец смерил его взглядом с головы до ног и спокойно, с достоинством ответил:

– Благодарите Бога за то, что он наградил вас здоровым телом. Но тело – не самое важное в человеке, многое зависит от сердца и души, и вот тут я не уступлю вам.

Он сделал презрительный жест рукой, а затем обратился ко мне:

– Природа наделила вас большой силой, сэр. Не каждый может так легко отшвырнуть такую тяжесть. Приятно было посмотреть!

Пнув медведя ногой, он добавил:

– Вот за кем мы охотились! Жаль, не получилось.

– Вы хотели убить его?

– Да. Обнаружив вчера следы медведя, мы упорно преследовали его, а когда настигли, оказалось, что все уже кончено.

– «Мы»? Так вы не один, сэр?

– Со мной еще два джентльмена.

– Кто они?

– Представлю их вам, как только узнаю, кто вы такие. В этих местах надо соблюдать осторожность, встречаются ведь разные люди, причем больше плохих, чем хороших.

И он выразительно взглянул на Рэттлера и его подчиненных, а затем опять обратился ко мне:

– Впрочем, джентльмена видно издалека. Я слышал ваш разговор и составил собственное мнение.

– Сэр, – ответил я, – мы ведем геодезическую съемку. Нас четверо, один старший инженер, трое проводников и двенадцать вестменов для охраны.

– Гм, что касается охраны, сдается мне, вы в ней не нуждаетесь. Итак, вы – геодезисты. А что за съемка?

– Прокладываем трассу для железной дороги.

– Она пройдет по этой территории?

– Да.

– Вы ее купили?

Взгляд незнакомца стал колючим, тон неприязненным. Видимо, у него была причина спрашивать об этом, поэтому я вежливо пояснил:

– Меня включили в геодезическую экспедицию, и мое дело – съемка.

– А остальное, значит, вас не касается? А должно бы. Территория, на которой вы находитесь, является собственностью индейцев, конкретно – апачей из племени мескалеро. И я точно знаю, они эту землю не продавали и не уступали ни на каких других условиях.

– А вам-то что за дело? – крикнул Рэттлер. – Не забивайте голову чужими проблемами! Подумайте лучше о своих!

– Что я и делаю, сэр! Ведь я тоже апач, да к тому же мескалеро.

– Вы? Ну знаете, нужно быть слепым, чтобы не разглядеть в вас белого.

– И все же вы ошибаетесь! Обо мне нужно судить не по цвету кожи, а по имени. Меня зовут Клеки-Петра, что на языке апачей означает Белый Отец.

Рэттлер, должно быть, уже слышал это имя. Он сделал шаг вперед и издевательски произнес:

– Ах, Клеки-Петра, бакалавр, известный учитель апачей! Какая жалость, что вы горбун. Вот уж краснокожие небось насмехаются над вами.

– Ошибаетесь, сэр! Я привык за свою жизнь к издевательствам разных негодяев, тогда как умные люди не позволяют себе этого. А теперь, когда я узнал, кто вы такие и что здесь делаете, могу вам открыть, кто мои товарищи. Впрочем, лучше я вам их представлю.

Он крикнул что-то по-индейски в сторону леса, и на его зов оттуда вышли две колоритные фигуры. Это были индейцы, как мне показалось – отец и сын.

Старший был чуть выше среднего роста, могучего телосложения. От его фигуры веяло благородством, а движения свидетельствовали о большой физической силе и ловкости. Лицо типичного индейца, хотя черты его были не столь резки, как это обычно бывает у краснокожих. Спокойный и даже мягкий взгляд, исполненный какой-то тихой, внутренней сосредоточенности, должно быть, выделял его среди соплеменников. Голова индейца была непокрыта, темные волосы стянуты в узел, подобно шлему, в котором торчало орлиное перо – знак отличия вождя. Одежда его состояла из штанов с бахромой, замшевой охотничьей куртки и мокасин. Все одеяние выглядело ладным и прочным. На поясе висел нож и несколько узелков с необходимыми для охотника мелочами. На шее я заметил мешочек с «лекарствами» (об этом мешочке я еще скажу позже) и трубку мира с мундштуком из священной глины. В руках индеец держал двустволку, деревянные части которой были искусно украшены серебряными гвоздиками. Эта двустволка, названная впоследствии «серебряной», прославила потом его сына Виннету.

Одежда юного индейца отличалась несколько большей изысканностью: мокасины украшала щетина дикобраза, а швы штанов и куртки были прошиты тонкой красной нитью. На его шее тоже висели мешочек с «лекарствами»и трубка мира. Как и отец, он был вооружен ножом и двустволкой, длинные, до плеч волосы стянуты в узел на макушке. Перьев я не заметил. Любая женщина позавидовала бы таким прекрасным, густым, иссиня-черным волосам. Черты светло-коричневого с легким бронзовым оттенком лица юноши отличались еще большим благородством, чем у отца. Как потом оказалось, мы были с ним одного возраста.

С первого взгляда юный индеец произвел на меня глубокое впечатление. Чувствовалось, что это хороший человек и выдающаяся натура. Мы испытующе разглядывали друг друга, и вдруг мне показалось, что в его серьезных темных, бархатных глазах промелькнула симпатия ко мне.

– Вот мои спутники и друзья, – сказал Клеки-Петра, представляя сначала отца, а потом сына. – Это Инчу-Чуна, Доброе Солнце, вождь мескалеро и верховный вождь всех племен апачей. А это его сын – Виннету, совершивший, несмотря на свой молодой возраст, столько добрых дел, сколько десять воинов не совершают за всю жизнь. Слава его прогремит по всей прерии и Скалистым горам.

Слова Клеки-Петры прозвучали несколько высокопарно, но, как я позже убедился, были справедливы. Рэттлер издевательски засмеялся:

– Этот молокосос уже наделал столько дел? Именно наделал, это наверняка воровство, разбой и грабеж. Мы-то уж знаем. Все краснокожие грабят и воруют.

Это было тяжкое оскорбление, но трое пришельцев сделали вид, что не расслышали. Они обступили медведя и принялись его осматривать. Клеки-Петра нагнулся, внимательно обследовал раны и сказал, обращаясь ко мне:

– Он сдох от ударов ножом, а не от пуль.

Видимо, из укрытия он видел, что произошло, слышал нашу с Рэттлером ссору и теперь подтвердил, что я прав.

– А это мы еще посмотрим! – напыжился Рэттлер. – Что ты понимаешь в медвежьей охоте, горбатый бакалавр? Снимем шкуру с медведя и увидим, какая рана оказалась смертельной. Я не дам себя обмануть гринхорну!

При этих словах Виннету тоже склонился над медведем, ощупал его раны и спросил на хорошем английском языке:

– Кто бросился на него с ножом?

– Я.

– Почему мой юный белый брат не стрелял?

– При мне не было оружия.

– Здесь лежат ружья!

– Они не мои. Те, кому они принадлежат, побросали их и залезли на деревья.

– Идя по следу медведя, мы услышали испуганные крики. Уфф! Белки и скунсы залезают на деревья при появлении врага, мужчина же должен сражаться; если он отважен, то победит самого сильного зверя. Мой юный белый брат отважен, почему его здесь называют гринхорном?

– Потому что я впервые на Диком Западе и совсем недавно здесь.

– Бледнолицые – странные люди. Юношу, который с ножом бросается на страшного гризли, называют гринхорном, а те, кто со страху лезут на деревья и воют там от ужаса, считают себя опытными вестменами. Краснокожие справедливы, у них мужественный не может называться трусом, а трус – отважным.

– Мой сын правильно сказал, – подтвердил отец, его английский был немного хуже. – Этот бледнолицый уже не гринхорн. Тот, кто убил серого медведя, храбрый герой. А если он к тому же спас других, то заслуживает благодарности, а не оскорблений. Хуг! Я сказал!

Как велика была разница между моими белыми коллегами и презираемыми ими индейцами! Чувство справедливости склонило краснокожих к свидетельству в мою пользу, что требовало немалого мужества: ведь их было трое, а они выступили против вестменов. Но это не испугало индейцев, и они спокойно, с достоинством, медленным шагом прошли мимо нас. Мы последовали за ними. Инчу-Чуна увидел вбитые в землю вешки, остановился и, обернувшись ко мне, спросил:

– Что это значит? Бледнолицые хотят измерить эти края?

– Да.

– Зачем им это?

– Чтобы построить дорогу для огненного коня.

Выражение спокойной задумчивости исчезло с лица старого индейца. В нем загорелся гнев.

– Ты пришел с этими людьми? – спросил он.

– Да.

– Ты измерял вместе с ними?

– Да.

– И тебе платят за это?

– Да.

Смерив меня презрительным взглядом, он с упреком обратился к Клеки-Петре:

– Ты говоришь нам красивые слова, но они лживы. Вот мы увидели бледнолицего с отважным сердцем, искреннего и честного, а спросив, что он здесь делает, выяснили: за деньги ворует нашу землю. Бледнолицые могут выглядеть хорошими или плохими, но внутри они все одинаковы.

Должен признаться, что в тот момент я ничего не сумел сказать в свое оправдание. В душе я испытывал стыд, так как вождь был прав.

Во время схватки с медведем геодезисты со старшим инженером укрылись в палатке и наблюдали оттуда в щелочку за происходящим. Завидев нас, они вышли и, с недоумением поглядывая на неизвестно откуда взявшихся индейцев, принялись расспрашивать, как удалось справиться с медведем. Рэттлер отрезал:

– Мы застрелили его, и на обед будут медвежьи лапы, а вечером – окорок.

Трое гостей взглянули на меня – неужели промолчу? Я не вытерпел:

– Медведя не застрелили, это я заколол его ножом. Вот эти люди признали мою правоту, но пускай Хокенс, Стоун и Паркер, когда вернутся, рассудят нас. Пусть они скажут свое слово, а пока я никому не позволю прикоснуться к медведю.

– Какого дьявола! Буду я еще прислушиваться к их мнению! – взорвался Рэттлер. – Пойду со своими людьми и освежую медведя, а кто нам захочет помешать, получит дюжину пуль в живот!

– Не кипятитесь, мистер Рэттлер, не то лопнете! Я ваших пуль не испугаюсь, не то что вы медведя, и запомните: меня не загоните на дерево. Впрочем, я разрешаю вам отправиться на ту полянку, но лишь для того, чтобы предать земле вашего товарища. Нельзя же его так оставлять.

– Кто погиб? – испуганно спросил Бэнкрофт.

– Да Роллинс, – ответил Рэттлер. – А погиб из-за чужой глупости, мог бы и уцелеть.

– Как это? По чьей глупости?

– Он вместе с нами бросился на дерево и уже почти вскарабкался, но тут прибежал этот гринхорн и раздразнил медведя. Тот в ярости бросился на Роллинса и разорвал его на куски.

Это была уже такая наглая ложь, что я от возмущения в первый момент потерял дар речи. Опомнившись, спросил Рэттлера:

– Вы уверены в этом, сэр?

– Да! – И он вытащил револьвер, приготовившись к нападению.

– Вы настаиваете на том, что Роллинс мог спастись, а я помешал ему?

– Да.

– А разве медведь не схватил его еще до меня?

– Ложь!

– Что ж, придется заставить вас сказать правду.

Выбив левой рукой у него револьвер, правой я нанес такой сильный удар в скулу, что Рэттлер отлетел на шесть шагов. Вскочив на ноги, он выхватил нож из-за пояса и кинулся на меня, рыча, как разъяренный зверь. Отразив удар, я со всей силы стукнул его кулаком по голове, и он без сознания рухнул у моих ног.

– Уфф, уфф! – удивился Инчу-Чуна, забыв на миг об обычной индейской невозмутимости, но в следующее мгновение его лицо снова приняло непроницаемое выражение.

– Олд Шеттерхэнд! – вырвалось у геодезиста Виллера. Я изготовился отбить нападение дружков Рэттлера, однако ни один из них не решился подойти ко мне, хотя злоба душила их.

Отваги у этих трусов хватило лишь на то, чтобы вполголоса посылать мне проклятия.

– Мистер Бэнкрофт, – потребовал я, – хоть раз призовите Рэттлера к порядку. Он все время ищет со мной ссоры. Добром это не кончится. Отошлите его, а если вы этого не сделаете, то уйду я.

– Ого, сэр, неужели это так серьезно?

– Да, серьезно! Вот его нож и револьвер, не отдавайте ему, пока не успокоится, иначе, смею вас заверить, я буду защищаться и просто пристрелю его. Можете называть меня гринхорном, но я закон прерии знаю: того, кто угрожает ножом или револьвером, позволено убить на месте.

Я говорил только о Рэттлере, хотя имел в виду и остальных «славных» вестменов. Разумеется, они все поняли, но промолчали.

Инчу-Чуна обратился к инженеру:

– Мое ухо слышало, что среди бледнолицых ты имеешь право приказывать. Так ли это?

– Да, – ответил Бэнкрофт.

– Я должен поговорить с тобой.

– О чем?

– Узнаешь. Но ты стоишь, а мужчины во время разговора должны сидеть.

– Ты хочешь быть нашим гостем?

– Это невозможно. Как я могу быть твоим гостем, если это ты находишься на моей земле, в моем лесу, в моей долине и в моей прерии? Пусть белые мужчины сядут. А что за бледнолицые идут сюда?

– Это наши люди.

– Пусть сядут с нами.

Сэм, Дик и Билл возвращались с прогулки. Будучи опытными вестменами, они очень удивились, увидев индейцев, и еще больше обеспокоились, узнав, кто те такие.

– Кто этот третий? – спросил меня Сэм.

– Это Клеки-Петра, Рэттлер называет его бакалавром.

– Клеки-Петра, бакалавр? Я слышал о нем, чтоб мне лопнуть. Таинственная личность. Белый, но уже давно живет среди апачей. Он вроде миссионера, хотя и не священник. Я рад его видеть. Прощупаем его немного! Хи-хи-хи!

– Если он позволит.

– Не укусит же он меня! Ба, да тут еще что-то произошло?

– Да, и очень серьезное.

– Говорите же!

– Мне пришлось сделать то, от чего вы меня вчера предостерегали.

– Точнее! Я от многого вас предостерегал.

– Я встретил гризли.

– Как? Что? Где? Вы шутите?

– Ни в коем случае. За этими кустами, в лесу. Он затащил туда тушу старого быка.

– Сто тысяч чертей! И надо же было этому случиться как раз тогда, когда меня не было в лагере! Кто-нибудь пострадал?

– Да, погиб Роллинс.

– А вы? Что делали вы? Держались в сторонке, как я советовал?

– Да.

– Правильно! Хотя что-то не верится.

– Придется поверить. Я держался настолько в стороне, что он ничего не смог со мной сделать, а я всадил ему нож между ребер.

– Вы в своем уме? Напали на него с одним ножом?

– Да, у меня не было ружья.

– Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Этот гринхорн специально берет с собой тяжелый карабин на медведя, а когда тот появляется, убивает его ножом. Это же нарочно не придумаешь!

– Рэттлер утверждает, будто не я уложил гризли, а он.

И я рассказал другу, как все произошло – и о медведе, и о ссоре с Рэттлером.

– Ну и легкомысленный парень! – вскричал Сэм. – Никогда в жизни не видел серого медведя, а идет на него, как на старого пуделя! Немедленно хочу поглядеть на добычу! Дик, Билл, пошли посмотрим, какую глупость выкинул опять наш гринхорн!

В это время очнулся Рэттлер, и Сэм бросил ему:

– Послушайте, мистер Рэттлер, вы опять пристаете к моему юному другу. Если вы дотронетесь до него еще хоть раз, я уж постараюсь, чтобы этот раз был для вас последним. Запомните, мое терпение кончилось. – И он торжественно удалился с друзьями.

Лицо Рэттлера исказилось яростью, он с ненавистью взглянул на меня, но промолчал, хотя готов был взорваться, как мина, в любую секунду.

Оба индейца и Клеки-Петра уселись рядом на траве, инженер устроился напротив, но разговор не начинали. Ждали возвращения Сэма и его приговора. Вернулся он довольно быстро и еще издалека закричал:

– Какой дурак сначала стреляет в медведя, а потом убегает? Если не хочешь вступать с ним в схватку, то нечего и стрелять, только раздразнишь. Оставьте его в покое, и он не нападет. Так кто же убил медведя?

– Я! – поспешно вскричал Рэттлер.

– Вы? А чем?

– Пулей.

– Правильно, все сходится!

– Я так и думал!

– Верно, медведь сдох от пули.

– Значит, он мой! Слушайте, добрые люди. Сэм Хокенс на моей стороне, – торжествовал Рэттлер.

– Ну конечно, ведь ваша пуля чиркнула медведя по голове и оторвала кончик уха, от чего гигант на месте скончался. Хи-хи-хи!

Досыта насмеявшись, Сэм продолжал:

– Если и вправду в медведя стреляло несколько человек, то все они со страху промазали. Только одна пуля приласкала его по уху, других следов нет. Зато имеются четыре огромные ножевые раны: две около сердца и две прямо в нем. Кто его заколол?

– Это сделал я.

– Вы один?

– Один!

– Значит, медведь – ваш, точнее, вам принадлежит шкура, а мясо – всем нам. Поделите мясо вы, таков обычай Дикого Запада. Что скажете, мистер Рэттлер?

– Чтоб вас черт побрал!

Задыхаясь от проклятий, Рэттлер направился к фургону, где стоял бочонок с бренди, плеснул в стакан и залпом выпил. Ну вот, теперь он будет пить, пока не свалится с ног.

Спор был закончен, и Бэнкрофт обратился к вождю, чтобы тот изложил свою просьбу.

– То, что я хочу сказать, – не просьба. Это приказ, – гордо произнес Инчу-Чуна.

– Вы не вправе приказывать мне, – высокомерно ответил старший инженер.

На мгновение лицо вождя вспыхнуло гневом, однако он сдержал себя и спокойно ответил:

– Мой белый брат, ответь мне, но по совести. Там, где живет белый брат, у него есть свой дом?

– Да.

– И сад перед ним?

– Да.

– Стерпел бы мой белый брат, если бы сосед начал строить дорогу через его сад?

– Нет.

– Места по ту сторону Скалистых гор и на восток от Миссисипи принадлежат бледнолицым. Как бы бледнолицые посмотрели на то, если индейцы пришли туда строить железную дорогу?

– Мы бы выгнали их.

– Мой брат прав. Но бледнолицые пришли на наши земли, ловят наших мустангов, убивают наших бизонов, ищут у нас золото и драгоценные камни. И вот теперь еще собираются строить длинную-длинную дорогу, по которой побежит огненный конь. И новые тысячи бледнолицых приедут сюда, чтобы отнять у нас последнее. Так как же мы должны поступить?

Бэнкрофт молчал.

– Неужели мы совсем бесправны? Вы называете себя христианами и все время говорите о любви, а сами нас грабите и убиваете, требуя в ответ покорности. Вы говорите, что ваш Бог – добрый отец всех краснокожих и белых людей, но отец он только для вас, для нас же – отчим. Разве вся эта страна не принадлежит краснокожим? Вы отобрали ее у нас, а что дали взамен? Нищету, нищету и еще раз нищету!

Вы гоните нас все дальше, забирая все наши земли. Мы задыхаемся в тесноте. Почему вы так делаете? Нужда заставляет? Самим земли мало? Нет, это все ваша жадность. Там, где вы живете, хватит места для всех, для многих миллионов, а краснокожий, законный хозяин этой страны, должен ютиться на жалком клочке земли. Клеки-Петра рассказывал мне о вашей священной книге – Библии. В ней сказано, что у первого человека было двое сыновей, и один из них убил другого, а кровь убитого взывала к небесам о мщении. Не так ли происходит и с нами – краснокожими и белыми братьями? Вы – каины, а мы – авели, чья кровь взывает к небесам о мщении. Вдобавок ко всему вам бы еще хотелось, чтобы мы покорно позволяли себя убивать. Нет, мы будем защищаться! Нас гонят с насиженных мест все дальше и дальше. Казалось, здесь мы нашли наконец отдых и пристанище, но вот вы вновь приходите и начинаете прокладывать путь для огненного коня. Разве у нас не такие же права на свой сад, как у тебя на твой? Действуя по вашим законам, мы должны были бы истребить всех вас. Мы так не делаем, только хотим обладать теми же правами, что и вы. Но оказывается, у ваших законов два лица, и вы выбираете то из них, которое вам выгодней. Ты хочешь строить здесь дорогу, а спросил ли ты нашего разрешения?

– Это излишне.

– Почему? Разве это ваша страна?

– Да, я так считаю.

– Нет, она принадлежит нам. Разве ты купил ее у нас?

– Нет.

– Разве мы подарили ее тебе?

– Мне – нет.

– И другим тоже. Если ты честный человек и приходишь сюда строить дорогу для огненного коня, то первым делом должен спросить того, кто тебя послал, имеет ли он право, и должен потребовать доказательств. Но ты этого не сделал. Я запрещаю вам дальше мерить нашу землю.

Последние слова Инчу-Чуна произнес с особым нажимом, в них слышалась суровая решимость. Меня его речь потрясла. Много книг читал я об индейцах, но в них они изображались совсем другими. Инчу-Чуна говорил на чистом английском языке, аргументация и логика его речи свидетельствовали о ясном уме. Быть может, это заслуга бакалавра Клеки-Петры?

Положение было в высшей степени затруднительное. Будь старший инженер честным человеком, он признал бы справедливость обвинений вождя. Но мистер Бэнкрофт честным человеком не был, поэтому принялся выкручиваться, пытаясь оправдать наше присутствие. Вождь легко прижал его к стене своей железной логикой, и тогда старший инженер в раздражении обратился ко мне:

– Сэр, вы разве не слышите, о чем идет речь? Скажите же свое веское слово.

– Благодарю покорно, мистер Бэнкрофт, но я геодезист, а не адвокат. Мне приказано делать измерения, а не произносить речи.

Инчу-Чуна решительно отрезал:

– Не надо слов. Я сказал, что больше вас тут не потерплю, и хочу, чтобы уже сегодня вы возвратились туда, откуда пришли. Мы с моим сыном Виннету сейчас уйдем и вернемся за ответом по истечении времени, которое бледнолицые называют часом. Если вы покинете нашу землю, мы останемся братьями, в противном случае я выкопаю топор войны. Я Инчу-Чуна, вождь всех апачей. Я сказал! Хуг!

«Хуг» – восклицание индейцев для придания большей убедительности словам, и означает оно то же, что и «аминь», «я сказал» или «да будет так».

Инчу-Чуна встал, вслед за ним поднялся Виннету. Они медленно удалялись и скрылись за поворотом. Клеки-Петра остался. Инженер обратился к нему за советом, как поступить. Старик ответил:

– Поступайте как знаете, сэр! Я согласен с вождем. Краснокожих жестоко и планомерно уничтожают. Но я белый и понимаю, что сопротивление бесполезно. Если сегодня вы уйдете отсюда, завтра придут другие и закончат ваше дело. Но хочу предостеречь вас. Вождь не шутит.

– Куда он пошел?

– За нашими лошадьми.

– Разве вы на лошадях?

– Разумеется. Мы спрятали их, когда преследовали медведя, так как на гризли не охотятся верхом.

Он встал, тем самым давая понять, что дальнейший спор бессмыслен. Мне очень хотелось порасспросить его, и я осмелился с ним заговорить.

– Сэр, позвольте я провожу вас. Мне хотелось бы поговорить с вами об Инчу-Чуне и Виннету. Они очень заинтересовали меня.

Сам он тоже крайне занимал мои мысли, однако я воздержался от вопросов.

– Хорошо, сэр, идемте, – ответил он. – Когда-то я оставил мир белых, и ни с одним из них больше не общался, но вы мне понравились. Пройдемся вместе.

Из короткой беседы я понял, что имею дело с человеком необыкновенной судьбы, хотя он очень неохотно говорил о своем прошлом. Зато сам задавал много вопросов.

Немного отойдя от лагеря, мы сели под деревом. Беседуя с ним, я не сводил глаз с его выразительного лица, на котором жизнь оставила глубокие следы. Это были следы сомнений и утрат, забот и нужды. Сколько гнева, тревоги и отчаяния выражали, вероятно, эти глаза, которые сейчас были ясны и спокойны, как ровная гладь лесного озера.

Выслушав мой рассказ, он слегка кивнул головой и сказал:

– О себе могу заметить одно: после долгой внутренней борьбы я обрел покой, оставив свет и людей, побывал в разных странах и, наконец, оказался на Диком Западе, где племена краснокожих ведут отчаянную борьбу за выживание. Я знал, что битва проиграна, что им грозит полное уничтожение и не в моих силах спасти их. Однако я мог хотя бы облегчить их страдания. Я пришел к апачам и поселился у них, узнал и полюбил этих благородных людей, их обычаи, добился их доверия и сегодня могу с радостью наблюдать первые плоды своей деятельности. Молодой человек, мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с Виннету. Он – мое творение, я особенно горжусь им. Этот юноша наделен большими способностями. Будь Виннету сыном какого-нибудь европейского аристократа, он стал бы великим полководцем или знаменитым политическим деятелем. Но он – сын индейского вождя и разделит участь своего народа. Мое единственное желание – быть рядом с ним до самой смерти, сопровождать его во всех делах, оберегать от коварных превратностей судьбы. Он – мое духовное дитя, и я люблю его больше себя самого, а если получится, что пуля, предназначенная ему, попадет в мое сердце, я умру счастливым.

Клеки-Петра умолк, опустив голову. До глубины души взволнованный его исповедью, я лишь молча пожал ему руку – любые слова были бы лишними. Он понял и поблагодарил меня крепким рукопожатием. После долгой паузы он тихо спросил:

– Как случилось, сэр, что я открылся перед вами? Я вижу вас в первый и, может статься, в последний раз. Может, сама судьба нам уготовила эту встречу? Мне как-то странно грустно сегодня, но эта грусть светлая. Такое настроение испытываешь осенью, когда опадают листья. Интересно, как опадет последний лист моей жизни? Тихо и спокойно или его сорвет вихрем до времени?

Погрузившись в тихую, безотчетную грусть, он смотрел вдаль, на долину. По ней к нам приближались верхом Инчу-Чуна и Виннету, ведя коня Клеки-Петры в поводу. Мы поднялись и направились в лагерь, добравшись туда одновременно с индейцами.

Рэттлер, весь красный и опухший, стоял, прислонившись к фургону, и осоловелыми глазами поглядывал в нашу сторону. Пока мы отсутствовали, он успел здорово нализаться, так что теперь едва держался на ногах. А насупленный мрачный взгляд делал его похожим на быка, готового броситься на противника.

Вождь и Виннету спешились и подошли к нам.

Что решили мои белые братья: они останутся или уйдут? – спросил Инчу-Чуна.

Старший инженер попытался покончить дело миром.

– Даже захоти мы уйти, – сказал он, – мы не сможем этого сделать, ведь надо вести порученное дело до конца. Сегодня я вышлю посыльного за распоряжениями и после его возвращения смогу дать ответ.

Это было неплохо задумано, ведь, пока посыльный будет ездить туда и обратно, мы успеем закончить работу.

Но вождь решительно отказался:

– Я не намерен ждать так долго. Белые братья должны дать ответ немедленно.

В это время Рэттлер, наполнив стакан бренди, двинулся к нам нетвердыми шагами. Я подумал, что он замышляет что-то против меня, но он приблизился к индейцу и невнятно пробормотал:

– Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их волю и уйдем, а иначе нет. Пусть начинает молодой, вот тебе огненная вода, Виннету!

И он протянул стакан, но Виннету жестом отказался.

– Как, не хочешь выпить со мной? Да ведь это оскорбление! Тогда я выплесну все это в твою поганую физиономию, краснокожий! Умойся бренди, если выпить не хочешь!

И прежде чем мы опомнились, он выплеснул стакан в лицо молодому апачу. По индейским обычаям подобное оскорбление карается смертью. И Рэттлер тут же, правда не столь сурово, был наказан. Виннету нанес ему кулаком в зубы такой удар, что тот распластался на земле и с трудом поднялся на ноги.

Я готов был уже встать между ними на случай, если начнется драка, но Рэттлер лишь бросил грозный взгляд на молодого апача и с проклятиями отошел к фургону.

Виннету отер лицо ладонью с невозмутимым видом.

– Я вновь спрашиваю вас, – спросил вождь, – но уже в последний раз. Уйдут ли белые братья сегодня же из долины?

– Нам нельзя этого сделать, – прозвучал ответ.

– Тогда уйдем мы! Но отныне между нами война.

Я попытался было их остановить, но тщетно. Все трое вернулись к лошадям. И тут раздался голос Рэттлера:

– Прочь отсюда, краснокожие собаки! А за оплеуху заплатите мне сейчас же!

С неожиданной для его состояния прытью Рэттлер схватил ружье и прицелился в Виннету. Индеец стоял прямо под пулей. Все произошло слишком быстро, спасения не было.

В ужасе вскричав: «Уходи, Виннету, быстро уходи!» – Клеки-Петра рванулся и прикрыл собой молодого индейца.

Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился рукой за сердце, покачнулся и упал, как подкошенный. В ту же секунду упал и Рэттлер, сбитый моим ударом. Желая предотвратить выстрел, я бросился к нему, но опоздал. Поднялся шум, и только оба апача не проронили ни звука. Они опустились на колени рядом с Клеки-Петрой, отдавшим жизнь за своего воспитанника, и в молчании осматривали рану. Пуля прошла через сердце, кровь текла ручьем. Я поспешил к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты, лицо бледнело с каждой минутой.

– Положи его голову себе на колени, – попросил я Виннету, – если он откроет глаза и увидит тебя, ему легче будет умирать.

Юный индеец молча повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он неотрывно смотрел на умирающего друга. Клеки-Петра медленно открыл глаза, и счастливая улыбка озарила его лицо при виде склонившегося Виннету.

– Виннету, о мой сын Виннету, – прошептал он, слабея.

Его угасающий взгляд принялся кого-то искать и остановился на мне.

– Останься с ним… – сказал Клеки-Петра. – Будь ему верен… продолжи… мое дело.

– Я сделаю так. Клянусь!

Клеки-Петра сложил руки в молитве. Судорога прошла по всему телу, кровь в последний раз с силой брызнула из раны, голова откинулась. Он скончался.

Виннету бережно опустил на траву голову умершего и медленно встал. Он вопросительно взглянул на отца.

– Там лежит убийца, я сбил его с ног, – сказал я. – Он ваш.

– Огненная вода! – Только эти слова произнес вождь, но сколько же презрения в них заключалось!

– Я хочу быть вашим другом и братом. Я иду с вами! – вырвалось у меня невольно, но вождь плюнул мне в лицо:

– Паршивый пес! Вор, укравший нашу землю! Вонючий койот! Только осмелься пойти с нами, я убью тебя!

Будь на его месте кто-нибудь другой, он получил бы достойный ответ кулаком, я же оставил оскорбление безнаказанным. Он вправе считать меня врагом, пришедшим на чужую землю, я заслужил это обвинение. А как быть с клятвой, данной умирающему? Но и навязываться индейцам я больше не мог.

Белые стояли в молчании, ожидая, что предпримут апачи. Те, ни разу на нас не взглянув, усадили труп Клеки-Петры на коня, привязали, потом вскочили на своих коней и, поддерживая мертвое тело, удалились. Ни слова угрозы, ни слова о мести, они даже не взглянули на нас. И это было невыносимо. Уж лучше бы они пригрозили нам самой лютой смертью!

– То, что произошло, – ужасно, но это лишь начало. Конец может быть страшнее, – отозвался наконец Сэм Хокенс. – Пьяный негодяй все еще без сознания после вашего удара. Что с ним делать?

Не ответив, я вскочил на коня и ускакал. Мне хотелось остаться одному, хоть немного успокоиться и осмыслить происшедшие в последние полчаса события. Только поздним вечером, опустошенный и уставший телом и душой, я вернулся в лагерь.




Глава III. ВИННЕТУ В НЕВОЛЕ


В мое отсутствие лагерь перенесли к тому месту, где я убил медведя. Десять мужчин с трудом перетащили тушу из-под ветвей к костру.

Несмотря на позднее время, никто не ложился, и только Рэттлер отсыпался после пьянки. Хокенс освежевал медведя, но к мясу не притронулся.

Когда я вернулся в лагерь, маленький вестмен подошел ко мне и спросил:

– Куда же вы подевались, сэр? Мы с нетерпением ждем вас. Уж больно хочется отведать медвежатинки, а без вашего разрешения мы не можем разрезать тушу. Я только помог мишке раздеться. Костюмчик сидел на нем как влитой, ни единой морщинки, хи-хи-хи! Не обессудьте, пожалуйста. А теперь вам решать, как разделить мясо. Хотелось бы зажарить кусок перед сном.

– Делите по вашему усмотрению, – ответил я, – мясо принадлежит всем.

– Ладно, но позвольте заметить, что самое вкусное – это лапы. На свете нет ничего вкуснее медвежьих лап. Правда, им положено полежать некоторое время, пока в них не заведутся черви, – только тогда они приобретут отменный вкус. К сожалению, мы так долго ждать не можем, боюсь, апачи испортят нам пир. Поэтому желательно немедленно заняться ужином и еще сегодня приготовить лапы. Если уж помирать, так хоть после ужина, вкусно поев напоследок. Вы согласны, сэр?

– Конечно.

– Ну и прекрасно, тогда пора браться за дело. С аппетитом у нас все в порядке, если я не ошибаюсь.

И Сэм взялся за дело: разделал лапы и разрезал их на куски, каждому по штуке. Мне досталась лучшая часть от передней лапы. Я завернул ее и отложил в сторону, тогда как остальные спешили зажарить свои порции. Я был страшно голоден после трудного дня, но и думать не мог о еде. Я все еще переживал ужасное убийство Клеки-Петры. Казалось, что я сижу вместе с ним и слушаю исповедь благородного человека, слышу слова, полные предчувствия близкой смерти. В самом деле, так глупо оборвалась его жизнь. И кто это сделал?! Пьяный мерзавец! Вот он лежит, убийца, все еще пьяный до бесчувствия. Рэттлер был мне противен. Думаю, что именно чувство гадливости было причиной того, что апачи не расправились с убийцей на месте.

«Огненная вода», – бросил с глубоким презрением Инчу-Чуна. Двумя словами вождь выразил и обвинение, и упрек.

Единственным, хотя и слабым для меня утешением было то, что Клеки-Петра умер, как и хотел – на руках у Виннету, от пули, предназначенной для его любимого воспитанника. Но почему именно меня просил Клеки-Петра, чтобы я остался с Виннету и продолжил дело, начатое белым учителем? Почему я? За несколько минут до кровавого события Клеки-Петре казалось, что мы больше никогда не увидимся, что жизненный путь не приведет меня к апачам, а потом он вдруг потребовал клятву, которая непременно должна была связать меня с этим племенем.

Почему я так быстро дал умирающему свое согласие? Из жалости? Вполне возможно. Но был и другой повод. Виннету произвел на меня огромное впечатление, как никто до сих пор. И хотя мы были ровесниками, он во многом превосходил меня – я это сразу почувствовал. Достоинство, гордость, чистота помыслов, отблеск душевной муки, которые я разглядел на его лице, спокойная уверенность в каждом движении – все это потрясло меня. Поведение обоих вождей вызывало чувство глубокого уважения. Другие люди, и краснокожие и белые, бросились бы на убийцу и тут же расправились с ним. Эти двое даже не взглянули на него, ни малейшим жестом, ни выражением лица не показали, что происходит в их душах. Насколько же они превосходили нас!

Мои товарищи уплетали медвежьи лапы, а я все сидел, погруженный в раздумья, пока Сэм Хокенс не вернул меня к действительности:

– Что с вами, сэр? Вы не голодны?

– Голоден, но не в состоянии есть.

– Вот как? Предпочитаете скорбные размышления? Должен предупредить – очень вредная привычка. И меня потрясло сегодняшнее происшествие, но вестмен обязан уметь спокойно относиться к подобным случаям. Не зря Дикий Запад называют «землей кровавой темной». Поверьте, каждая ее пядь пропитана кровью, а тот, чей нос столь деликатен, что не выносит запаха крови, пусть лучше сидит дома и пьет лимонад. Не принимайте все близко к сердцу и разрешите зажарить для вас кусок медвежьей лапы.

– Спасибо, Сэм, я не смогу есть. Вы уже решили, как нам поступить с Рэттлером?

– Да, мы говорили по этому поводу.

– Какое будет наказание?

– Наказание? Вы считаете, что его надо наказать?

– Безусловно.

– И как именно? Может, прикажете отвезти его в Сан-Франциско, Нью-Йорк или Вашингтон и предать суду за убийство?

– Ерунда! Мы здесь олицетворяем власть, которая должна его судить, руководствуясь законами Запада.

– Что вы, гринхорн, можете знать о законах Запада? Может, вы специально прибыли сюда из Старого Света, чтобы играть роль главного судьи? А может, Клеки-Петра приходится вам родственником или другом?

– Отнюдь.

– То-то! Правда, Дикий Запад руководствуется собственными, незыблемыми и особыми законами: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь, как в Библии. Здесьможно казнить убийцу без суда и следствия или же созвать суд, который вынесет приговор и немедленно приведет его в исполнение. Так здесь избавляются от мерзавцев, мешающих жить честным охотникам.

– Давайте созовем такой суд.

– Для этого необходим обвинитель.

– Им буду я!

– На каком основании?

– Я не смогу допустить, чтобы убийство осталось безнаказанным.

– Вы рассуждаете, как гринхорн. В роли обвинителя выступить можно только в двух случаях: во-первых, если убитый был вашим близким родственником или другом, но вы только что сказали, что это не так; во-вторых, если бы вы были этим убитым, хи-хи-хи! Неужели мы имеем дело со вторым случаем?

– Сэм, шутки здесь неуместны!

– Знаю, знаю! Я хотел лишь уточнить, что убитый имеет неоспоримое право требовать наказания убийцы. Но у вас такого права нет, так же как и у нас, а там, где нет обвинителя, нет и судьи. Поэтому мы не можем судить его.

– Значит, Рэттлер не будет наказан?

– Ну уж нет! Я совершенно уверен, он понесет наказание от рук апачей.

– И мы вместе с ним!

– Вполне вероятно. Вы думаете, мы избежим расправы, если убьем Рэттлера? Ошибаетесь. Мы вместе работаем, вместе попадем в плен и вместе погибнем. Не только его, но и нас апачи считают убийцами, и когда начнут мстить, то расправятся со всеми.

– Даже если мы избавимся от него?

– И тогда тоже. Нас просто перестреляют, не спрашивая, с нами он или нет. А каким образом вы хотели бы избавиться от него?

– Прогнать, и все.

– Мы обдумывали такое решение, однако, во-первых, мы не имеем права прогонять его, а во-вторых, нам нельзя поступать так из соображений предосторожности.

– Не понимаю! Если чье-то общество меня не устраивает, я расстаюсь с этим человеком! Что же, и дальше терпеть присутствие негодяя и пьяницы, который причиняет нам все новые и новые беспокойства?

– К сожалению, да. Рэттлер, как и я, Стоун и Паркер, был нанят на работу, и только те, кто его нанимали и платят, могут его прогнать. Мы обязаны неукоснительно следовать букве закона.

– По отношению к человеку, который изо дня в день попирает законы, не только человеческие, но и божеские!

– Именно так! Он негодяй, вы совершенно правы, но мы, вестмены, в данном случае олицетворяем власть и не имеем права нарушить ее предписания. Но даже если отбросить эту проблему, что, по-вашему, предпримет Рэттлер в случае его изгнания?

– Это его дело!

– И наше тоже! Тогда нам угрожает месть с его стороны. Пусть остается с нами, легче будет за ним присматривать. Будучи изгнан, Рэттлер станет кружить поблизости, а кому хочется получить пулю в спину? Надеюсь, я вас убедил?

Говоря это, Сэм взглядом указал на приятелей Рэттлера, которым мы не доверяли и которые при попытке выгнать Рэттлера, скорее всего, горой встанут за него. Поэтому я ответил Сэму:

– Вынужден согласиться с вами, но боюсь, апачи будут непременно мстить нам.

– Несомненно, будут, тем более что мы не услышали от них ни слова угрозы. Они вели себя очень гордо, но и необыкновенно умно. Заметили? Если бы они захотели немедленно отомстить, то погиб бы только Рэттлер – если бы, конечно, мы им не помешали. Но апачи ополчились против нас всех, поскольку Рэттлер – один из нас. Мы для них враги, отнимающие их землю. Если их план удастся – готовьтесь к мучительной смерти. Уважение, которым пользовался Клеки-Петра, требует двойной, даже тройной мести.

– А все из-за пьяницы! И к нам, конечно, пожалуют целые полчища апачей.

– Разумеется! Все зависит от того, когда они пожалуют. К черту работу, и немедленно бежать – только так можно спастись.

– Может, мы все-таки успеем закончить?

– Сколько дней вам потребуется?

– Дней пять.

– Гм! Насколько мне известно, поблизости нет стойбищ апачей. До ближайших селений дня три пути. Итак, если я не ошибаюсь, Инчу-Чуна и Виннету будут ехать дня четыре, ведь они везут убитого. На обратном пути им понадобится три дня, итого – дней семь. Если вы считаете, что уложитесь в пять дней, то мы можем продолжить съемку.

– А если ваши расчеты ошибочны? Где гарантия, что апачи повезут тело в селение, а не спрячут его в укромном месте и не вернутся раньше, чтобы перестрелять нас из засады? А может, где-то поблизости скрывается отряд апачей? Странно, очень странно, что два индейца, к тому же вожди, отлучились столь далеко от своих поселений без надлежащего сопровождения. Вероятнее всего, сейчас, в разгар охоты на бизонов, Инчу-Чуна и Виннету прибыли сюда во главе отряда охотников и лишь на короткое время покинули его. Обо всем этом мы должны помнить и все учитывать.

Сэм Хокенс прищурил маленькие глазки, скорчил гримасу и воскликнул с глубочайшим удивлением:

– Черт возьми! Ну и умница же вы! В самом деле, цыпленок в десять раз умнее старого петуха, чтоб мне лопнуть! Честно говоря, мысль неглупая. Согласен, мы должны быть начеку. И прежде всего надо узнать, куда отправились апачи. На рассвете поеду за ними.

– И я с вами, – сказал Билл Паркер.

– И я, – заявил Дик Стоун. Сэм, подумав минуту, ответил:

– Оставайтесь здесь, вы необходимы в лагере.

И Сэм бросил многозначительный взгляд на приятелей Рэттлера. Старый вестмен был прав. Оставаясь без присмотра, эти люди могли спровоцировать протрезвевшего Рэттлера на нежелательные для нас действия, поэтому Стоуну и Паркеру нельзя было покидать лагерь.

– Ты не можешь ехать один, – сказал Стоун.

– И один справлюсь, но поеду не один, – ответил Сэм. – Подыщу себе товарища.

– Кого?

– Да вот этого гринхорна, – сказал Сэм, указывая на меня.

– Ему нельзя покидать лагерь! – возразил инженер.

– Почему, мистер Бэнкрофт?

– Мне необходима его помощь.

– Интересно, в чем именно?

– В работе. Если мы должны закончить съемку в пять дней, то надо напрячь все силы. И все должны участвовать в работе.

– Ага, напрячь все силы! А до сих пор этого не требовалось? Один работал за всех, так пусть теперь все поработают на одного.

– Вы что себе позволяете, мистер Хокенс? Ваши шутки неуместны!

– Я и не шучу. Думаю, вы не очень-то отстанете, если завтра вместо пятерых поработают четверо. У меня созрел один план, а чтобы его осуществить, надо кое-куда съездить вместе… с Шеттерхэндом.

– Шеттерхэндом? Гм… Можно узнать, что за план?

– Естественно. Пусть молодой человек узнает, как выслеживать индейцев. Ему пригодится умение следопыта.

– Вот уж это меня не волнует!

– Знаю. Но есть еще одна причина. Я собираюсь в опасный путь, и полезно будет и для меня, и для вас, кстати, тоже, если моим спутником станет человек физически сильный, к тому же меткий стрелок…

– Не понимаю, в чем тут наша польза.

– Не понимаете? Быть не может! Такой умный, такой предусмотрительный джентльмен – и не понимает? Я ведь еду на разведку. А что, если враги укокошат меня? Никто не предупредит вас об опасности, нападение будет внезапным, и вас всех перебьют. А мой молодой спутник своей тоненькой ручонкой одним махом уложит любого верзилу и тем самым при необходимости решит проблему нашего возвращения в лагерь. Я ясно излагаю свою мысль?

– Гм-м, да.

– А сейчас – самое важное. Во избежание скандала он непременно завтра должен покинуть лагерь, иначе последствия могут быть самые прискорбные. Вы же знаете, что Рэттлер имеет на него зуб. Во избежание открытой схватки их необходимо развести на некоторое время, не то этот пьяница проснется и набросится на молодого человека. Поэтому один останется с вами, а другой поедет со мной. Ну как?

– Пусть едет.

– Значит, все в порядке, – сказал Сэм и добавил, поворачиваясь ко мне: – Вы слышали, что завтра вас ожидает? Возможно, у нас не будет ни минуты на перекус. Поэтому спрашиваю еще раз, не хотите ли попробовать кусочек медвежьей лапы?

– Раз так – попробую.

– Попробуйте, попробуйте! Знаю я вас, хи-хи-хи! Снимая маленькую пробу, не остановитесь, пока не слопаете все до конца. Дайте сюда ваш кусок – зажарю его для вас. Гринхорнам недостает ума для выполнения столь ответственной работы. Смотрите и учитесь! Другого раза не будет, в другой раз я сам съем такое лакомство.

Добрый Сэм оказался прав. Когда он протянул мне свой кулинарный шедевр и я попробовал его, во мне пробудился зверский аппетит. Забыв на какое-то время все неприятности, я не остановился, пока не съел все до последнего кусочка.

– Ну как? – смеялся Сэм. – Не правда ли, намного приятнее есть серого медведя, чем его убивать? Мы сейчас вырежем несколько хороших кусков из задней части, сегодня же испечем и возьмем их в дорогу, а то в разведке не всегда бывает время для охоты, да и не всегда можно разжечь костер. Едем на рассвете, силы нам завтра понадобятся.

– Хорошо, я сейчас же ложусь спать, но скажите, на какой лошади вы поедете?




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=130517) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Флинт – здесь: род карабина для охоты на крупного зверя




2


Вестмен (буквально «человек Запада») – человек, хорошо знающий условия Дикого Запада, чаще всего охотник-промысловик, здесь – предприимчивый американец с западной границы, которая в XIX веке отодвигалась все дальше в глубь не завоеванных еще территорий индейских племен. – Прим. автора




3


Индейскими территориями официально назывались земли, отведенные в 40 – 60 – е годы XIX века федеральным правительством для проживания индейцев, позднее в 1907 году, из них был образован штат Оклахома




4


Шеттерхэнд – Разящая Рука (англ.), в дальнейшем к этому прозвищу присоединили словечко «олд» (старина), так что героя книги стали называть Олд Шеттерхэнд




5


Файерхэнд (англ.) – Огненная (Стреляющая) Рука




6


Мафусаил – библейский старец, проживший 969 лет; его имя стало синонимом долголетия




7


Баяр (Пьер де Террайль) – известный своей отвагой рыцарь эпохи средневековья, прозванный «рыцарем без страха и упрека»; Роланд – легендарный герой, один из двенадцати рыцарей короля франков и императора Карла Великого, прославившийся в битве при переходе через Пиренеи. – Прим. автора