Торговец забвением Дик Фрэнсис Тони Бич, владелец винной лавки, прекрасный знаток лошадей, дорожит своим покоем и благополучием. Но внезапно в его тихую размеренную жизнь врываются преступления и смерть. Волею жестоких обстоятельств Тони оказывается главной пружиной в опасной игре, где жизнь человека ничто по сравнению с баснословными прибылями подпольного бизнеса. Дик Фрэнсис Торговец забвением Выражаю признательность Маргарет Джайлз из «Пэнгборн уайнс», которая ввела меня в курс дела, а также Барри Макэнессу и моему зятю Дику Йорку, поставщикам вина, и еще Лену Ливингстоун-Лирмонту, давнему доброму моему другу. Глава 1 Сильные душевные переживания – явление антисоциальное. Рыдания неуместны. Особенно неуместны они в том случае, если мужчине всего тридцать два и он относительно презентабелен. Особенно если жена умерла вот уже как полгода и все остальные уже перестали скорбеть. Ну что поделаешь, говорят они. Ничего, он справится. Всегда найдется какая-нибудь хорошенькая дамочка. Время – великий лекарь, вот что они говорят. Настанет день, и он женится снова… И все они, несомненно, правы. Но, Боже мой, Господи, эта невыносимая пустота в доме! Это опустошающе изматывающее чувство полного одиночества. Тишина там, где был смех. Остывшие угольки в камине, где всегда так весело пылал огонь к моему возвращению. Невыносимая постоянная пустота в постели. Шесть месяцев неослабевающей боли – и мне уже начало казаться, что собственная внезапная и быстрая кончина не такое уж большое несчастье. Я лишился половинки самого себя; шесть лет, наполненных любовью и радостью, канули в пустоту. То, что от меня осталось, просто страдало… но на первый взгляд выглядело нормальным. При переходе через улицу привычка заставляла посмотреть сперва направо, потом – налево; весь день напролет я занимался своим магазином и торговал вином. И улыбался, улыбался, улыбался покупателям. Глава 2 Покупатели являлись самые разнообразные: от школьников, забегавших за чипсами и колой – лавка располагалась возле автобусной остановки, – до сержантского состава местных казарм; от пенсионеров, стыдливо протягивающих мелочь, накопленную на полбутылки джина, до богачей-знатоков, попивавших самый дорогой портвейн. Были покупатели, которые заходили раз в год и ежедневно, истинные ценители и профаны, те, кто пил, чтобы отметить радостное событие, и спившиеся с горя. Покупатели всех сортов – как и их напитки – от сладкого до брют, от сиропа до горькой лимонной. В октябре, холодным воскресным утром, главным моим покупателем был тренер скаковых лошадей, вознамерившийся утопить в шампанском примерно с сотню гостей – на проводившемся ежегодно с большей или меньшей степенью регулярности праздновании окончания сезона скачек без препятствий. Тем более что повод почти всегда был – его конюшня выигрывала с завидным постоянством. И вот каждую осень, как только имя его оказывалось в верхней строке списка победителей, он отмечал это радостное событие, приглашая владельцев лошадей, жокеев, а также несметное число разных друзей и знакомых с тем, чтобы они разделили его радость по поводу достигнутого и начали бы строить радужные планы на весну. Каждый сентябрь он в запарке и спешке звонил мне и говорил примерно следующее: – Тони? Через три недели в воскресенье, лады? Ну как обычно, под тентом. Бокалы прихватишь? Ну и, конечно, как всегда, или по оптовой, или с возмещением, идет? – Идет, – отвечал я, и он вешал трубку прежде, чем мне удавалось сделать еще один вдох. А позднее в лавку приходила его жена Флора и с улыбкой уточняла детали. И вот в воскресенье, в десять утра, я приехал к нему и запарковал свой фургон как можно ближе к большому, некогда белому шатру, что был натянут на заднем дворе. Он выбежал из дома в ту же секунду – словно специально следил из окна, что, возможно, и делал, – и устремился ко мне. Джек Готорн, мужчина под шестьдесят, низенький, плотный, умный. – Прекрасно, Тони, – он легонько похлопал меня по плечу, обычный для него способ приветствия. Он избегал пожимать людям руки. Сперва я думал, потому, что боится подхватить заразу, но затем одна ядовитая дамочка, заядлая посетительница скачек, просветила меня на сей счет. Оказывается, рукопожатие его напоминало прикосновение размороженной медузы, и ему просто не хотелось видеть, как люди затем брезгливо вытирают ладони об одежду. – И денек выдался славный, – заметил я. Он мельком взглянул на ясное голубое небо. – Нет. Нужен дождик. Земля твердая как камень, – скаковых тренеров, как и фермеров, никогда не устраивает погода. – А безалкогольного чего-нибудь привез? Будет шейх со своей свитой трезвенников. Совсем забыл предупредить. Я кивнул. – Шампанское, безалкогольные напитки и ящик кое с чем покрепче. – Хорошо. Просто прекрасно. Целиком на тебя полагаюсь. Официантки будут в одиннадцать, гости – к двенадцати. Ну и ты, разумеется, остаешься, да? В качестве моего гостя. Это само собой. – Твой секретарь прислал мне приглашение. – Неужели? Бог мой, как предусмотрительно с его стороны! Ну ладно, если что понадобится, дай мне знать. Я кивнул, и он быстро удалился. Все в своей жизни он делал быстро, галопом. Несмотря на усилия своего секретаря, апатичного с виду мужчины с надменным профилем и фантастической работоспособностью, Джек никогда не успевал сделать все, что намеревался. Как-то Флора, его жена, на удивление спокойная и безмятежная женщина, сказала мне: «Это Джим (секретарь) записывает лошадей на скачки. Джимми рассылает счета, Джимми ведет абсолютно всю бумажную работу, а Джеку только и остается, что наклеить на конверт марку. Это просто его манера, вся эта суета. Просто привычка такая…» Впрочем, говорила она добродушно и даже с нежностью. Именно так относились к Джеку Готорну и все остальные. Или почти все. И, возможно, бешеная эта энергия неким непостижимым образом передавалась его лошадям, и потому они так часто выигрывали. Он всегда приглашал меня на свой осенний праздник, официально или чисто по-дружески. Отчасти для того, чтоб я всегда был под рукой, – на тот случай, если вдруг возникнет какая проблема с выпивкой. А отчасти потому, что я и сам был с детства связан с миром скачек и до сих пор считался его неотъемлемой частью, вопреки своему необъяснимому дезертирству в торговлю спиртным. – Нет, он не сын своего отца, – говаривали самые немилосердные. А кое-кто выражался еще определеннее: – Ему недостает фамильного куража. Отец, военный, имел две награды – орден «За боевые заслуги» <Учрежден в 1886 г., им награждались офицеры сухопутных войск. ВМС и ВВС Великобритании (Здесь и далее прим. пер.)> и «Военный золотой кубок». С равной отвагой брал он препятствия в стипл-чейзе и вторгался на территорию противника. Его храбрость на любом поле сражения внушала благоговейный трепет, служила вдохновенным примером для подражания. И погиб он, сломав шею, во время скачек в Сэндаун-парк, когда мне было одиннадцать, и я все это видел. Было ему в ту пору всего сорок семь, таким он и остался в памяти тех, кто его знал, – высоким смешливым беззаботным мужчиной с отличной военной выправкой, человеком, которого, на мой взгляд, ничуть не трогали земные горести и печали. И неважно, что для жокея он был тяжеловат. Он со всей решимостью пошел по стопам своего отца, моего дедушки, коего я не знал, но который в моем детском воображении рисовался эдаким титаном, пришедшим вторым на скачках «Гранд нэшнл» <Крупнейшие скачки с препятствиями, ежегодно проводятся в Эйнтри близ Ливерпуля.>, а затем покрывшим себя неувядаемой славой в первой мировой. Я унаследовал от них шкатулку, где лежали рядом дедовский крест Виктории <Высший военный орден, учрежден в 1850 г.> и отцовский орден «За боевые заслуги». Однако мне не удалось унаследовать от них ни бесшабашности, ни отваги, ни удали, ни готовности принять любой вызов. – Вот вырастешь – и будешь похож на своего отца, верно? – О, как часто слышал я в детстве эти обращенные ко мне слова, в коих звучало дружеское участие и надежда. До тех пор, пока медленно, но неизбежно до всех, в том числе и до меня, не дошло, что нет, не буду. Да, я научился ездить верхом, но делал это далеко не самым выдающимся образом. Да, я окончил Веллингтон, школу для сыновей военных, но не пошел после нее в Сэндхерст <Военное училище сухопутных войск, основано в 1946 г., находится близ деревни Сэндхерст.> и не надел униформу. Мама часто утешала меня: «Ничего, дорогой». Она вообще стойко переносила все разочарования. Но от всех этих утешений и разговоров у меня развился глубочайший комплекс неполноценности. Он и сейчас при мне, и никакой здравый смысл не помог изжить его. Только в обществе Эммы все эти комплексы и угрызения совести куда-то испарялись, но теперь, когда ее не стало, вернулись вновь. И овладевали мной пусть не с такой силой, как в детстве или юношестве, зато с той же назойливостью. Коварно и незаметно прокрадывались они в самые незащищенные уголки сознания. Ужасно!.. Джимми, секретарь, никогда не помогал. Вышел из дома, руки в карманах, и наблюдал за тем, как я выгружаю из фургона три оцинкованных корытца. – А это еще зачем? – спросил он, скосив глаза вниз, к носу. Что неудивительно, ведь росту в нем было, по самой скромной моей прикидке, никак не меньше шести футов четырех дюймов. И голос, следовало отметить, под стать всему остальному. – Для льда, – объяснил я. – О, – произнес он. Вернее, «Оу-у», как дифтонг. Я потащил корытца к шатру. Там в одном конце уже стояли столики, покрытые скатертями, а у двух основных поддерживающих опор красовались хризантемы в горшках. Зеленая трава лужайки застлана покрытием желтовато-коричневых тонов, пучки красных и золотых лент украшали посеревший от времени и непогоды полотняный навес. В одном углу находился обогреватель, работавший по принципу воздуходувки, не включенный. День выдался не слишком холодный. Шатер выглядел почти нарядным. Почти. Джек с Флорой не любили тратить наличные на разного рода излишества. Да и можно ли их было в этом упрекать? В воздухе – ни ветерка, ни шороха, ни малейшего трепета, могущего предвещать всю ту бурю, весь тот ужас, который должен был разразиться здесь совсем скоро. Все тихо и спокойно. Нет, некоторое возбуждение от ожидания праздника ощущалось, но едва-едва. Почему-то это запомнилось больше всего. Джимми продолжал следить за моими действиями. Я достал ящик шампанского, начал вытаскивать из него бутылки и ставить их в корытца со льдом на полу, прямо возле полотняной стенки шатра. Вообще-то это вовсе не входило в мои обязанности, но, на взгляд Джека Готорна, оказывать выходящие за рамки контракта услуги было вполне нормальным делом. Работал я, закатав рукава. Меня согревал бледно-голубой пуловер с V-образным вырезом (самый типичный для скачек предмет туалета), а пиджак я оставил в фургоне – с тем, чтобы переодеться в него перед приходом гостей. Джимми выглядел очень представительно и элегантно в тонком золотисто-коричневом свитере, поверх которого был надет синий блейзер с гладкими медными пуговицами, – никаких геральдических знаков и прочих претенциозных излишеств. В том-то и было дело. Заметь я хотя бы намек на претенциозность, я тут же запрезирал бы его за это, а его целью было прямо противоположное. Я достал второй ящик с шампанским и начал его распаковывать. Джимми, согнувшись чуть ли не пополам, взял одну бутылку и уставился на фольгу и наклейку с таким видом, словно никогда не видел ничего подобного. – А это что за гадость? – спросил он. – Первый раз о таком слышу. – Самое настоящее, – миролюбиво ответил я. – Из Эперне. – Понятно… – Флора выбирала, – сказал я. Он снова протянул: «Оу-у» – с таким видом, точно ему все раз и навсегда стало ясно, и поставил бутылку обратно. Я принес кубики льда в больших пластиковых пакетах и завалил ими стоявшие в корытцах бутылки. – А виски привезли? – осведомился он. – На переднем сиденье. Он отправился на поиски и вскоре вернулся с нераспечатанной бутылкой. – Стаканы есть? Вместо ответа я пошел к фургону и принес коробку с шестьюдесятью бокалами. – Прошу! Без лишних комментариев он открыл коробку и извлек из нее один бокал – что называется, на все случаи жизни и для всех напитков. – А лед нормальный? – В голосе его звучало подозрение. – Чистейшая вода из-под крана. Он бросил в бокал кубик, налил виски, отпил. Задумался. – Пожалуй, немного забористо для утра, как вам кажется? Я удивленно взглянул на него. – Извините. – Вчера в Шотландии кто-то здорово сбил цену на целую партию такого товара. Слыхали? – Шампанского? – Да нет. Виски. Я пожал плечами. – Что ж… случается. Я уже достал и распаковывал третью коробку с бокалами. Джимми наблюдал, позвякивая кубиком льда. – А вы вообще знаете толк в виски, а, Тони? – Ну… кое-что знаю. – И можете отличить один сорт от другого? – Я больше по винам, – заполнив льдом второе корытце, я выпрямился. – А почему вы спрашиваете? – Ну, к примеру, – начал он нарочито небрежным тоном, – вы собираетесь купить настоящее солодовое виски, а вам подсовывают вот такой ширпотреб. Сможете отличить? – приподняв бокал, он кивком указал на плескавшуюся в нем жидкость. – Вкус совсем разный. Он немного расслабился, выдав тем самым внутреннее напряжение, чего я в нем до этого момента не замечал. – И способны отличить один вид солода от другого? Я недоуменно уставился на него. – Зачем это вам? – Так сможете или нет? – Нет, – ответил я. – Только не сегодня. Назвать сорт вряд ли смогу. Надо попрактиковаться. Может, тогда и получится. А может, и нет. – Но… Допустим, вы попробовали один сорт на вкус. Смогли бы вы потом выделить его среди ряда проб? Или сказать, что здесь этого сорта нет? – Возможно, – ответил я и выжидательно уставился на Джимми, но тот, казалось, весь ушел в себя. Пожав плечами, я двинулся за следующей партией льда, высыпал его во второе корытце, затем принес и вскрыл четвертый ящик шампанского. – Все это довольно некрасиво, – неожиданно заметил он. – Что именно? – Я бы хотел, чтоб вы прекратили возиться с бутылками и послушали меня. В тоне его я уловил раздражение и тревогу и, поставив бутылки в третье корытце, медленно распрямился и взглянул на него. – Давайте выкладывайте. Он был старше меня на несколько лет, знакомство наше в основном сводилось к встречам во время моих визитов к Готорнам – в качестве поставщика спиртного, иногда – просто гостя. Он был всегда любезен со мной, но этой любезности недоставало теплоты. Примерно то же можно было сказать и о моем к нему отношении. Он был третьим сыном в семье английского графа, владельца скаковых лошадей, но унаследовал от отца лишь аристократическую фамилию и никакого имущества или состояния. И то, что работал теперь на Джека Готорна, являлось, по общему мнению, следствием того, что у него не хватило ума преуспеть в Сити. Да и сам я с легкостью принял бы это суждение, если б не Флора, не ее искреннее восхищение Джимми и его деловыми качествами. Впрочем, я не слишком задумывался об этом. Какое, собственно, мне дело. – У одного из клиентов Джека есть ресторан, – сказал он. – «Серебряный танец луны», недалеко от Ридинга. Нельзя сказать, что высший класс. Обед и танцы, иногда выступает певец. Словом, почти забегаловка, – произнес он это ворчливо, но без упрека. Он просто описывал фактическое состояние дел. Я равнодушно ждал продолжения. – На прошлой неделе он пригласил на обед Джека, Флору и меня. – Очень мило с его стороны, – заметил я. – Да, – Джимми взглянул на меня, скосив глаза к носу. – Именно… – затем настала небольшая пауза. – Еда была нормальная, но что касается выпивки… Послушайте, Тони, вы, наверное, слышали, это Ларри Трент, один из клиентов Джека. Он содержит у нас пять лошадей. Платит аккуратно, тик-в-тик. Не хотелось бы возводить на него напраслину, но… Короче, то, что написано на этикетке, по крайней мере, одной бутылки в его заведении, совершенно не соответствует содержимому. Произнес он эти слова с каким-то почти болезненным отвращением, я едва удержался от улыбки. – Ну вообще-то такие вещи случаются, – заметил я. – Да, но это же незаконно! – возмущение в голосе. – Разумеется, незаконно. А вы уверены… – Да, думаю, да. Уверен. Но потом подумал: может, перед тем, как объясниться с Ларри Трентом по этому поводу, вы сами попробуете их бурду? Я хочу сказать, может, это его сотрудники дурят ему голову, а сам он… э-э… Вообще-то за такие штуки на него можно подать в суд, как вам кажется? – Ну а в тот вечер, когда вы там были, вы что-нибудь сказали ему по этому поводу? Джимми был явно шокирован. – Что вы, как можно! Мы же были его гостями! Это было бы просто неприлично, неужели вы не понимаете? – Гм, – буркнул я. – Тогда почему бы вам не сказать сегодня, в чисто приватной беседе, что вы думаете о его напитках? Возможно, он будет только благодарен. Нет, предупредить стоит в любом случае. Не думаю, что он тут же в гневе заберет от вас всех своих лошадей. Джимми болезненно поморщился и отпил еще глоток. – Я сообщил об этом Джеку. Он считает, что я ошибаюсь. Это не так, уверяю вас. Секунду-другую я пристально смотрел на него. – Послушайте, – сказал я наконец, – а что вас, собственно, так беспокоит? – Что? – Удивление его было неподдельным. – Как это что? Это ведь обман, разве нет? А человека всегда раздражает, когда его обманывают. – Да, – вздохнул я. – А какие именно напитки вы заказывали? – Мне показалось, что и вино не слишком отвечало написанному на этикетке, но сперва как-то не придал этому значения. Ну, знаете, как бывает… Но этот их «Лэфройг»… Я нахмурился. – Виски из Ислея? – Именно, – кивнул Джимми. – Так называемое тяжелое солодовое виски. Мой дед любил его. Давал мне попробовать капельку, когда я был еще совсем маленьким. Помню, еще мама страшно возмущалась. Смешно, но человек не забывает вкуса того, что попробовал в детстве… Ну а сам я потом еще неоднократно пил это виски… Они подали «Лэфройг» к кофе среди прочих напитков. Я увидел этикетку и страшно обрадовался. Ностальгия, воспоминания о прошлом, все такое прочее… – И это был не «Лэфройг»? – Нет. – Что же тогда? Он несколько растерялся. – Вот я и подумал, может, вы поймете. Ну, когда попробуете. Я покачал головой. – Нет. Тут нужен настоящий эксперт. Лицо его стало совершенно несчастным. – Лично мне показалось, то был самый расхожий дешевый сорт. Подделка, а никакое не солодовое виски. – Все же вам лучше поговорить с мистером Трентом, – сказал я. – Пусть сам займется этой проблемой. Он вставил робко: – Мистер Трент, он собирается быть здесь, у нас. – Тем более, – заметил я. – Удобный случай. – А вы… э-э… мне кажется, если б вы поговорили с ним сами… – Нет уж, увольте, – решительно заметил я. – С вашей стороны это будет выглядеть дружеским предупреждением. Но, когда подобные высказывания исходят от виноторговца, это будет воспринято как смертельное оскорбление. Так что извините, Джимми, но я с ним говорить не стану. – Так и знал, что вы откажетесь, – смиренно заметил он. – Но попытаться все же стоит… – Он налил себе еще виски, бросил в бокал кубик льда, а я, наблюдая за этими его действиями, вдруг подумал, что истинные ценители виски никогда не употребляют его со льдом, и усомнился в адекватности его восприятия «Лэфройга». Тут в шатер легкой упругой походкой вошла Флора, пухленькая и радостная, в вишнево-красном шерстяном платье. Огляделась и удовлетворенно кивнула. – Что ж, очень нарядно и мило, не правда ли, Тони, дорогой? – Просто отлично, – ответил я. – А когда помещение наполнится гостями… – Да, – подтвердил я. Она была банальна, доброжелательна и наделена эдаким уютным неброским шармом образцовой матери семейства и домохозяйки. Она действительно являлась матерью троих детей (не от Джека), которые регулярно звонили ей по телефону, и очень любила поболтать о них, зайдя ко мне в лавку. И, как правило, заказывала вдвое больше обычного, если новости от них приходили хорошие. Джек был ее вторым мужем, всегда оттаивал под ее крылышком, однако, по ее словам, ревновал к детям. Просто удивительно, какими тайнами и секретами делятся люди с виноторговцем! Чего мне только не доводилось узнать о самых разных людях. Флора заглянула в корытце. – Четыре ящика на льду? Я кивнул. – В машине еще один, если не хватит. – Будем надеяться, что хватит, – она мило улыбнулась. – Но биться об заклад не стала бы. Джимми, миленький, ну к чему вам пить это виски? Откройте-ка лучше шампанского. Я не прочь выпить капельку перед тем, как начнется это нашествие. Джимми повиновался и изящно и ловко откупорил бутылку – сильно прижал ладонью пробку, а потом выпустил ее из горлышка без хлопка. Флора с улыбкой наблюдала за плюмажем пузырьков газа, поднимающихся со дна, затем подставила бокал. По ее настоянию мы с Джимми тоже выпили шампанского. Судя по выражению лица Джимми, напиток этот не слишком сочетался с виски. – Чудесно! – одобрительно кивнула Флора, отпив глоток; мне же показалось, что в вине, как обычно, слишком много газа, да и вкус не слишком выражен. Но ничего, в таких количествах сойдет. Особенно большие партии шампанского я продавал для свадеб. Прихватив бокал, Флора прошла под шатром к выходу, туда, откуда должны были появиться гости. Вид из него открывался не на дом, а на поляну, где будут парковаться машины. Дом Джека Готорна и его конюшни располагались в лощине, к востоку от Беркшир-Дауне. Вокруг простирались холмы, надежно укрывая имение от посторонних глаз. Издали и не скажешь, что здесь кто-то живет. Гости по большей своей части должны были приехать по главной дороге, что вилась по склону холма и куда смотрела тыльная сторона дома. Оставшуюся часть пути им предстояло пройти пешком, затем войти в ворота, образовавшиеся в живой изгороди из низеньких кустов роз, и уже потом оказаться на лужайке. Дав несколько подобных приемов, Флора научилась управлять толпой гостей и теперь довела свою технику почти до совершенства; кроме того, появляясь у Готорнов таким образом, никто из приезжих не беспокоил лошадей. Внезапно Флора громко ахнула и поспешила обратно, к нам. – Боже, какой кошмар! Шейх уже здесь. Его машина едет по холму. Джимми, быстренько вперед, встречайте его. Джек до сих пор переодевается. Проведете шейха по двору куда захочет. Господи, как неудобно! И скажите Джеку, что он уже здесь. Джимми кивнул, неторопливо отставил бокал в сторону и, пружинисто вышагивая по траве, двинулся встречать высоких гостей – разбогатевшего на нефти шейха и его свиту. Флора секунду колебалась, затем все же решила остаться со мной. И вдруг сердито выпалила: – Не нравится мне этот шейх, и все тут! Ничего не могу с собой поделать. Жирный, противный, а уж держится так, словно все вокруг принадлежит только ему! Еще терпеть не могу, как он на меня смотрит – из-под полуопущенных век, точно я пустое место и ничего не значу… О, Тони, дорогой, я вам ничего не говорила, идет? Просто мне не нравится, как арабы относятся к женщинам. – А его лошади только и знают, что выигрывать скачки, – заметил я. – Да, – она вздохнула. – Нет, не думайте, быть женой тренера ох как не просто! От некоторых владельцев меня прямо тошнит. – Она одарила меня беглой улыбкой и направилась к дому, я же принялся выгружать из фургона апельсиновый сок и колу. Шофер в униформе запарковал длинный «Мерседес» с затемненными стеклами, принадлежавший, по всей видимости, шейху, носом к шатру; подъехали еще несколько машин. Прибыли официантки и прочие помощники, а следом за ними непрерывным потоком пошли гости, которых должно было быть с сотню, если не больше. Они подъезжали на «Роллсах», «Рейнджроверах», «Мини» и «Фордах». Какая-то парочка прибыла в фургоне для перевозки лошадей, другая – на мотоцикле. Некоторые приехали с детьми, другие – с собаками, правда, почти все оставили их в машинах. Разношерстная толпа в кашемире и вельвете, в клетчатых ковбойках и твидовых пиджаках, в элегантных платьях и жемчужных колье, они неумолчно стрекотали, спускаясь по травянистому склону холма, проходя через воротца в живой изгороди, устремляясь по зеленой лужайке к гостеприимному шатру. Да и что им, какие у них были заботы! Воскресное утро, впереди выпивка и развлечения, все треволнения и неприятности остались позади. Как обычно бывает на подобного рода приемах, каждый кого-то знал. Уровень шума повышался и достиг децибел, от которых уже звенело в ушах, и только стоя у самой стенки, можно было говорить, не повышая голоса до крика. Шейх, одетый по полному арабскому протоколу в развевающийся на ветру просторный балахон и окруженный свитой охранников со скучающими глазами, был, пожалуй, единственным, кто стоял спиной к шатру, держа в руке бокал с апельсиновым соком и озирая происходящее из-под полуопущенных век. Джимми лез из кожи, развлекая почетного гостя, но наградой ему были лишь короткие кивки без тени улыбки. Постепенно остальные гости тоже стали подходить к плотной фигуре в белом тюрбане перемолвиться парой слов, но все, насколько я успел заметить, делали это как-то неестественно, и среди них не было женщин. Спустя некоторое время Джимми оторвался от шейха, и я обнаружил его рядом, за спиной. – Строгий парень, как я погляжу, этот шейх, – заметил я. – Да нет, вообще-то он человек неплохой, – дипломатично ответил Джимми. – Правда, не слишком любит такие сборища, на западный манер, и еще явно выраженная мания преследования. Боится, что его убьют… Говорят, даже в кресло к дантисту не сядет, пока охрана не наводнит весь зубоврачебный кабинет… Но в лошадях толк знает, это несомненно. Просто обожает их. Видели бы вы, как он ходил по двору, прямо глаза горели, – он окинул взглядом толпу и вдруг воскликнул: – Видите вон того мужчину? Говорит с Флорой. Это и есть Ларри Трент. – Хозяин фальшивого «Лэфройга»? Джимми кивнул, потом глубокомысленно насупился и, видимо, что-то для себя решив, вдруг двинулся в совершенно противоположном направлении. Я же разглядывал мужчину, беседовавшего с Флорой. Средних лет, темноволосый, с усами. Один из немногих, кто носит пиджак застегнутым на все пуговицы. Из нагрудного кармана торчал уголок шелкового платка. Но тут кто-то загородил его, я потерял Трента из вида. И начал обмениваться ничего не значащими фразами с полузнакомыми людьми, с которыми виделся регулярно, но не чаще раза в год, а встречаясь, всякий раз делал вид, словно и не было провала во времени. Людьми из того разряда, которые, руководствуясь самыми лучшими намерениями, непременно задавали один и тот же вопрос: «А как Эмма? Как поживает ваша очаровательная жена?» Я думал, что никогда не привыкну к этому, к словам, которые вонзались в оголенный нерв, точно игла, к этой почти физической боли. Эмма… о Боже мой. – Она умерла, – отвечал я, слегка качая головой, стараясь преподать эту новость как можно деликатнее, чтоб не смущать человека. Как часто приходилось произносить эти два слова, слишком часто. Теперь-то я научился преподносить эту новость, не вызывая смятения и дискомфорта. Научился… Прошел горькую выучку вдовцов, старавшихся уберечь от огорчения других, тщательно прятавших собственную боль. – О, мне бесконечно жаль! – воскликнул какой-то человек. Искренности, как всегда, хватило на секунду. – Не знал, просто понятия не имел. И… э-э… когда же? – Шесть месяцев назад, – ответил я. – О, – он уже пришел в себя и тщательно соразмерял уровень допустимого в подобных случаях сочувствия. – Нет, я действительно страшно сожалею. Я кивнул. Он вздохнул. Мир продолжал вертеться. С соболезнованиями покончено, до поры до времени. Не он первый, не он последний. По крайней мере, удержался и не спросил, от чего. И мне не пришлось рассказывать ему и вспоминать о страданиях, коме, о нерожденном ребенке, погибшем вместе с ней. Большая часть гостей Джека являлась также моими клиентами, так что во время подобных сборищ мне представлялся случай поговорить не только о лошадях, но и о вине. И вот, беседуя с приятной пожилой дамой, желавшей услышать мое мнение о достоинствах «Коте дю Рон» перед «Коте дю Нюит», я вдруг увидел Джимми. Он говорил с Ларри Трентом. Поймал мой взгляд и сделал знак подойти, но приятная дама могла купить целый ящик лучшего из вин, если, конечно, удастся убедить ее в том, что оно лучшее, а по тому я жестом дал Джимми знать, что подойду чуть позже,-в ответ на что он безнадежно махнул рукой. Официантки сновали в толпе, разнося подносы с канапками и какими-то сардельками на палочках, а я успел подсчитать в уме, что гостей никак не меньше сотни и что если они будут продолжать в том же темпе, через минуту-другую опустошат сорок восемь бутылок. Я уже начал было пробираться к запасному выходу, тому, что находился ближе к дому, но тут меня, ухватив за рукав, остановил Джек. – Надо еще шампанского, а официантки говорят, что твоя машина заперта! – выпалил он. – Как тебе приемчик? По-моему, все очень славно. – О да, в высшей степени. – Чудно! Замечательно! Так что я на тебя надеюсь, – и он отвернулся и зашагал прочь, похлопывая гостей по плечам, явно наслаждаясь своей ролью хозяина. Я проверил корытца. Все они опустели, если не считать двух бутылок, одиноко торчавших в подтаявшем льду. Я пошел к фургону, нащупывая ключи в кармане. Поднял глаза и взглянул на холм, где стояли машины. «Рейнджровер», фургон для лошадей, «Мерседес» шейха. Похоже, все на месте, ни единого зазора между кузовами, никто из гостей не уехал домой. Помню, там был еще ребенок, играл с собакой. Я отпер заднюю дверцу и наклонился – вытащить четыре запасные коробки с шампанским, которые охлаждались под пластиковыми пакетами со льдом, сбросил один пакет на траву, достал первую коробку. И тут уголком глаза уловил какое-то движение. А через долю секунды обычный мирный день превратился в сущий кошмар. Фургон для перевозки лошадей катился вниз по склону холма. Набирал скорость и двигался прямиком на шатер. Он был уже в нескольких футах от живой изгороди. Проломил хрупкие веточки кустарника, смял в лепешку последние осенние цветы роз. И продолжал неумолимо надвигаться на лужайку. До сих пор перед глазами стоит эта картина: праздник в полном разгаре, ничего не подозревающие люди улыбаются, пьют, болтают. Они ничего не знают, они еще живы. А затем фургон врезался в шатер и изменил очень и очень многое раз и навсегда. Глава 3 Секунд пять царила мертвая тишина, затем вдруг кто-то закричал и продолжал кричать при виде всего этого ужаса. Фургон подмял под себя и проутюжил боковую стенку шатра, похоронив под ее обломками людей; мало того, затем он врезался в одну из главных опор, которая переломилась, точно спичка. И ближайшая ко мне часть крыши тут же обрушилась, так что я оказался стоящим на самом краю тента с обломками у своих ног. Там, где только что толпились гости, я, оцепеневший от шока, видел лишь тяжелое серое полотно, под которым отчаянно барахтались и шевелились какие-то обрубки. Сам же фургон с непристойно-вызывающим видом высился в центре – огромный, темно-зеленый, безликий и путающий, совершенно целый и невредимый. За рулем, похоже, никого не было, а чтоб попасть в кабину, надо было пройти по покрытым серым саваном живым и мертвым телам. За фургоном, в дальней части шатра, не пострадавшие от удара люди отчаянно проталкивались к выходу, по одному пролезали сквозь дыры, образовавшиеся в полотне, падали, спотыкались, точно картонные солдатики. Только тут я заметил, что все еще держу коробку с шампанским. Поставил ее на землю у ног, развернулся и бросился бежать к дому, где был телефон. Внутри было так тихо! Все, как обычно, все на своем месте. Я схватил трубку и увидел, что руки у меня дрожат. Полицию и «скорую» к дому Джека Готорна. Врача, срочно! И еще подъемный кран. Выезжаем, ответили они. Скоро все будут. Ждите. Очень скоро. Я вышел на улицу, встретился глазами с теми, кто прибежал к дому с той же целью. – Они едут, – сказал я. – Едут. Все дрожали, не только я. Истерический вой прекратился, но выкрики продолжались. Мужья пытались отыскать жен, жены – мужей, мать – сына. Все лица были белыми, все рты открыты, все судорожно хватали губами воздух. Люди начали вспарывать полотно перочинными ножами в попытке освободить тех, кто оказался в ловушке. Какая-то женщина методично резала маникюрными ножницами оборку, притороченную к краю, по щекам ее бежали слезы. Все эти усилия выглядели такими жалкими, задача – совершенно невыполнимой. Я знал, что Флора, Джек и Джимми находились в той части шатра, которая обрушилась. Где-то поблизости тоненько ржала и била копытами по дереву лошадь; и вдруг я очнулся от оцепенения и сообразил, что звук исходит из фургона. Лошадь была там. Внутри. Еле передвигая негнущиеся ноги, я поплелся к той части шатра, что еще удерживалась на опорах. Словно во сне, прошел в отверстие, из которого только что выбегали люди. Вторая опора устояла, у подножия ее ярким пятном выделялись хризантемы в горшках. Кругом валялись бокалы, битые и целые; несколько человек пытались приподнять тяжелые складки полотняной крыши, чтобы погребенные под ней люди смогли выбраться наружу. – Надо сделать туннель, – сказал я какому-то мужчине. Тот кивком дал понять, что понял меня, и вот мы, став друг против друга и перехватывая ткань руками, начали продвигаться вперед и с помощью других людей вскоре соорудили нечто вроде прохода высотой в человеческий рост. Из него, пошатываясь, точно в полусне, начали выбираться пострадавшие. У многих от порезов кровоточили руки и лица. Лишь немногие понимали, что произошло. Среди них было двое детей. В самом дальнем конце, у центра, мы нашли Флору. Я еще издали заметил уголок ее красного платья. Она лежала на земле в полуобморочном состоянии. Лицо было серым, дыхание затруднено. Я наклонился, вытащил ее из-под полотна и, держа на руках, понес к выходу, где передал каким-то людям, а сам вернулся. Идею создания туннеля поддержали. Образовалось кольцо из людей, поднимающих вверх вместо опор центральную часть крыши. Два-три добровольца обследовали окраинные участки – до тех пор, пока не убедились, что все гости, находившиеся неподалеку от фургона, вышли из переделки живыми. Но фургон… К нему никто не осмеливался приблизиться. Тогда мы с мужчиной, оказавшимся первопроходцем, переглянулись и после некоторых колебаний сказали, что кто хочет, может уйти. Некоторые так и поступили, но трое или четверо остались и образовали новый, более короткий и широкий туннель. И начали продвигаться к фургону, приподнимая туго натянутое полотно, чтоб высвободить оказавшихся под ним людей. Практически первым, на кого мы наткнулись, оказался араб из свиты шейха. Он отчаянно барахтался под тканью, и в любой другой ситуации это выглядело бы почти комичным, поскольку, едва успев освободиться и вскочить на ноги, он тут же принялся выкрикивать неразборчивые проклятия, а затем извлек из складок одежды магазинную винтовку и начал грозно размахивать ею. Только этого нам недоставало, подумал я. Чтоб он с перепугу начал стрелять. А потом подумал: «Господи, шейх!» Он же стоял, привалившись спиной к стене, выбрал, как ему казалось, самую безопасную позицию. Вскоре мы нашли еще двух живых. Женщины, они буквально лишились дара речи от страха. Бледные, одежда изорвана, из порезов сочится кровь. У одной была сломана рука. Мы передали их помощникам и продолжили поиски. Чуть ли не ползком продвигаясь вперед, я наткнулся на пару ног, совершенно неподвижных. Сперва увидел ступни, затем – штанины. Полотно пропускало дневной свет, и темно-синяя ткань в мелкую полоску показалась знакомой. Приподняв ткань тента, я различил пиджак, застегнутый на все пуговицы, шелковый платочек и руку, безжизненно откинутую в сторону. Пальцы все еще сжимали разбитый бокал. А дальше, там, куда легла основная тяжесть и где должна была бы быть шея, виднелось алое месиво. Я опустил полотно, меня замутило. – Плохо дело, – сказал я мужчине, следовавшему за мной по пятам. – Похоже, голова у него попала под переднее колесо. Он мертв. Мужчина ответил мне испуганным взглядом, и мы с ним, взяв чуть в сторону и опустившись на четвереньки, начали продвигаться к задней части кузова. Над нашими головами отчаянно ржала и стучала копытами запертая в фургоне лошадь. Она была возбуждена сверх всякой меры, и больше всего ее, несомненно, тревожил запах. Лошади просто не переносят запаха крови. Однако пока я не видел возможности опустить настил и вывести ее оттуда. Мы нашли еще одного араба, живым. Он лежал на спине, из руки текла кровь, и молился Аллаху. Мы вытащили его, а чуть позже на том месте, где он лежал, обнаружили винтовку. – Совсем с ума посходили… – проворчал мой напарник. – Однако хозяина своего все равно уберечь не смогли, – заметил я. Стоя на коленях, оба мы в молчании взирали на останки шейха. Голова в белом тюрбане с золотыми шнурами была цела. Все остальное тело прикрывало покрасневшее от крови полотно шатра, и мой напарник, схватив меня за руку, вдруг прошептал: – Идемте! Не смотрите! Ему уже ничем нельзя помочь. Я подумал о полицейских и врачах «скорой», которым все равно придется смотреть, однако послушался, и мы оба молча стали пятиться назад, к не-сорвавшейся с опоры части шатра, откуда принялись сооружать новый туннель, чтоб подобраться к фургону с другой стороны. Именно там мы и наткнулись на Джека и Джимми. Оба были без сознания, но пульс прощупывался, оба были прижаты к земле толстой опорной стойкой – она придавила Джеку ноги, а Джимми – грудь. Сдвинуть стойку нам оказалось не под силу, но вся эта возня привела Джека в чувство, и он тихо застонал от боли. Напарник чертыхнулся сквозь зубы. Я сказал: – Я побуду здесь, а вы ступайте и приведите еще людей. Надо снять с них это покрывало. Он кивнул и исчез, тяжелые складки ткани сомкнулись за ним, и я оказался наедине с пострадавшими. Джимми выглядел просто ужасно – глаза закрыты, и без того длинный нос заострился и казался еще длинней, из уголка рта ползла струйка крови. Джек продолжал стонать. Я, подобно Атланту, приподнял на плечах тент и держал до тех пор, пока не вернулся мой напарник с двумя помощниками и козлами. – Ну, что теперь? – нерешительно спросил он. – Поднимем стойку, – ответил я. – Возможно, это причинит боль Джеку, зато есть шанс спасти Джимми. Иначе ему конец. Все согласились. И вот мы медленно и осторожно сняли тяжесть с двух раненых и опустили стойку на землю рядом. Джек умолк. Джимми по-прежнему был недвижим, как бревно. Но оба дышали, пусть тяжело и прерывисто, но дышали. И я, еще раз пощупав пульс у обоих, облегченно вздохнул. Мы поставили над ними козлы и снова начали прокладывать дорогу вперед. И вскоре наткнулись на девушку. Она лежала на спине, прикрыв одной рукой лицо. Юбка сорвана, на внешней стороне бедра зияет открытая, до кости, рана. Я откинул ткань с ее лица и с удивлением обнаружил, что она в сознании. – Привет, – ничего лучшего на ум не пришло. Глаза ее смотрели отсутствующе. – Что случилось? – спросила она. – Несчастный случай. – Вот как… – она пребывала словно в полусне. Дотронувшись до ее щеки, я почувствовал, что она холодна как лед. – Надо притащить еще одни козлы, – сказал кто-то из мужчин. – И какое-нибудь одеяло или коврик, – сказал я. – Девушка, похоже, мерзнет. Мужчина кивнул. – Шок, – коротко заметил он, и они удалились, все до единого, словно для того, чтоб притащить козлы, требовалось целых три человека. Я взглянул на ногу пострадавшей. Девушка была довольно полненькой, и внутри длинной широко разверстой раны была отчетливо видна желтоватая пузырчатая ткань жировой прослойки и темно-красная мышца – все это напоминало раскрытую книгу с неровными зазубренными страницами. Прежде мне не доводилось видеть ничего подобного… Просто удивительно, что крови при этом она потеряла не так много, во всяком случае, куда меньше, чем можно было ожидать. Тело закрывается, подумал я. Обычное явление в случае серьезной травмы. Что мог я сделать для нее? Совсем немного. В кармане у меня лежал перочинный нож с маленькими ножницами. Со вздохом стянул я свитер и начал кромсать и рвать рубашку – сперва распорол сбоку, остановившись в нескольких дюймах от воротника, затем принялся резать поперек, чтоб рубашка под свитером выглядела целой. Занимаясь этим, вдруг подумал, что все мои усилия просто смехотворны, однако все равно продолжил. Из двух широких полос, вырезанных из рубашки, можно соорудить вполне приличные бинты. Я подсунул оба куска ткани ей под ногу и крепко-крепко стянул. Искромсанные куски плоти вернулись на место. Затем я плотно и несколько раз обмотал ногу раненой – так связывают ножку крупной птицы перед жаркой. Несколько раз поднимал глаза и с тревогой всматривался в лицо девушки. Если она и чувствовала что-то, то отражалось это слабо. Глаза по-прежнему открыты, рука, согнутая в локте, прикрывает голову. И заговорила она всего дважды. Сперва спросила: – Где я?.. А чуть позже: – Не понимаю… – Все в порядке, – сказал я. – О… Правда?.. Хорошо. Вернулись мои помощники. Принесли козлы, плед и полотенце. – Я думал, мы забинтуем ей ногу вот этим, – сказал первый мужчина. – Но, смотрю, вы все уже сделали. Однако мы обвязали ей ногу еще и полотенцем – для лучшей защиты, а потом укутали девушку в плед и поставили сверху козлы. И двинулись дальше, но не нашли больше никого, кому могла понадобиться помощь. Нашли одну из официанток, мертвую, она упала на поднос с канапками, гладкое юное личико было мертвенно белым; затем увидели неподвижные ноги еще одного араба. А под фургоном виднелись какие-то жуткие окровавленные останки, добраться до которых мы бы все равно не смогли, даже если б захотели. И вот, не сговариваясь, все мы четверо повернули назад и, выйдя из-под тента и вдохнув божественно свежий воздух, услышали вой сирен – целая кавалькада спасательных машин спускалась по склону холма. Я двинулся к тому месту, где на раскладном кухонном стуле сидела Флора – кто-то догадался принести этот стул из дома. Возле толпилась кучка женщин, старавшихся успокоить ее. Подойдя ближе, я заметил, что темные ее глаза как-то странно блестят и устремлены в никуда. И еще она вся дрожала. – Джек в порядке, – сказал я. – Просто его сшибло с ног стойкой. Возможно, одна нога сломана. Но в целом ничего. Она ответила мне отсутствующим взором. Я снял пиджак и накинул ей на плечи. – Флора… Джек жив. – А все люди… все наши гости… – голос слабенький, еле слышный. – Вы уверены… что Джек?.. Ну чем я мог ее утешить? Ответил «да», обнял, прижал к себе и начал покачивать, словно грудного ребенка, а она опустила мне голову на плечо и молчала. Видимо, плакать просто не было сил. Все происходящее после этого я воспринимал словно в тумане, время летело с невероятной быстротой, но порой казалось, оно стоит на месте. Полиция привезла массу разного оборудования, и через некоторое время пространство возле фургона было расчищено и вокруг него возвели некое подобие стенки в человеческий рост из специальных складных ширм, скрывающих место происшествия от посторонних глаз. Джек в полном сознании лежал на носилках. Ему сделали укол с обезболивающим, и он, слабо сопротивляясь, твердил, что ни в какую больницу не поедет, что не может оставить своих гостей, не может оставить своих лошадей, свою жену, наконец. Все еще возражающего, его подняли и погрузили в ту же санитарную машину, где уже лежал так и не пришедший в сознание Джимми. Машина медленно отъехала. Часть гостей направилась в дом, многие сидели в своих машинах – все хотели уехать, но пронесся слух, что из-за гибели шейха сделать это невозможно, что полиция уже оцепила все вокруг и не выпустит никого до тех пор, пока не приедут сотрудники следственной группы. Вообще, по моему мнению, все это была сущая ерунда и напрасная трата времени. Разве мог покушавшийся на жизнь шейха человек заранее знать, где именно будет находиться его жертва? И потом, разве можно было так целенаправленно спустить фургон с холма? Просто тормоза подвели, вот и покатился вниз… И был не более разборчив в выборе жертвы, чем землетрясение. Приехавшая в нем молодая пара была вне себя от горя. Я слышал, как паренек жалобно твердил: – Но я же оставил его на ручнике… Это я точно помню. Я всегда так делаю… О Господи, как только такое могло случиться, как могло? – Их допрашивал полицейский в униформе и делал это более чем пристрастно. Я побрел к своему фургончику, возле которого оставил ящик с шампанским. Ящик исчез. Исчезли также находившиеся внутри шестой и седьмой ящики. А еще – джин и виски, оставленные на переднем сиденье. Омерзительно, подумал я и весь передернулся. На арене кровавой бойни тут же возникают мародеры. Так уж повелось. Видимо, это заложено у человека издревле. Впрочем, какая разница… хотя я бы скорее роздал эти напитки бесплатно, чем видеть все это. Флору отвели в дом и уложили, кто-то принес и вернул мне пиджак. Я заметил на рукавах кровь. Кровь также была на манжетах рубашки, на бледно-голубом свитере. Кровь, уже засохшая, на руках. С холма, скрипя гусеницами, медленно спускался высокий кран. Выехал на лужайку и после ряда неуклюжих маневров занял позицию возле фургона; через какое-то время с помощью цепей тяжелая зеленая машина была приподнята на несколько дюймов, затем, после паузы, приподнялась еще выше и была опущена на заранее расчищенное место на лужайке. Лошадь, все еще бешено бьющую копытами, вывели на настил, а потом один из конюшенных Джека увел ее прочь. Дверцы фургона заперли. Двое полицейских заступили на пост – отгонять от фургона любопытных. Самое удручающее зрелище являла собой небольшая группа людей, замерших в напряженном ожидании возле ограждения, милосердно скрывавшего от их глаз место катастрофы. Они знали, должны были знать, что те, кого надеются увидеть, погибли, однако продолжали стоять с сосредоточенными лицами и сухими глазами, в которых, вопреки всему, светилась надежда. Пять тонн металла обрушились на плотную толпу, а они еще на что-то надеялись. Вот один из них обернулся, увидел меня и нерешительно двинулся навстречу. Казалось, ноги ему не принадлежат и слушаются другого человека. Одет он был в джинсы и грязную футболку, из чего я сделал вывод, что вряд ли это один из гостей Джека. Нет скорее один из его конюшенных, большинство из которых по воскресеньям были выходные. – Вы туда лазили, верно? – спросил он. – Ведь вы тот парень, что привозит выпивку, да? Кто-то сказал, вы там были… – он махнул рукой в сторону обломков. – Случайно не видели мою жену? Ее там не было? Или была?.. – Не знаю, – я покачал головой. – Она разносила всякие штуки. Ну, выпивку и все такое. Ей нравилась эта работа… видеть разных интересных людей и все такое… Одна из официанток… Он заметил, что я немного изменился в лице, и истолковал это по-своему. – Она там… ведь так? – секунду-другую я молчал, и тогда он воскликнул, и в голосе его странным образом смешались гордость и горечь: – Она, знаете ли, очень хорошенькая! Очень! Я кивнул и сглотнул вставший в горле ком. – Да, хорошенькая… – О нет!.. – со слезами простонал он. – Нет, только не это! Я беспомощно развел руками. – У меня у самого умерла жена… совсем недавно. Так что я понимаю… И мне… поверьте, страшно жаль… Он окинул меня пустым взором и отошел к остальным. И снова уставился на ограждение; мной же овладело чувство полной беспомощности, собственной своей никчемности и пронзительной жалости к этому молодому человеку. Фургон врезался в шатер примерно в час тридцать, но только после пяти явившиеся на место происшествия следователи позволили людям уехать. Стало известно, что ехать могут все, однако у ворот каждую из машин останавливали и записывали имена. Усталые, голодные, оборванные, многие забинтованные, гости, которые так радостно спускались с холма в предвкушении праздника, медленно и молча поднимались теперь наверх. Словно беженцы, подумал я. Исход… Затем стали заводиться моторы, вот уже отъехали первые машины… Кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Мой напарник по сооружению туннелей. Высокий мужчина с умными серыми глазами. – Как ваше имя? – спросил он. – Тони Бич. – А я Макгрегор. Джерард Макгрегор, – звук «дж» в слове «Джерард» он выговаривал как-то особенно мягко, с еле заметным шотландским акцентом. – Рад познакомиться, – добавил он и протянул руку. Мы обменялись рукопожатием. А затем – еле заметными улыбками, словно в знак того, что нас объединяло. После чего он отошел в сторону и обнял за плечи миловидную женщину, которая оказалась рядом. Я следил за тем, как они идут к воротам, к изгороди из роз. Приятный человек, подумал я. Вот, собственно, и все. Я зашел в дом – узнать, не нужно ли чего-нибудь Флоре, и обнаружил там полный развал. Все комнаты внизу, теперь опустевшие, выглядели так, словно здесь разбивала лагерь целая армия. Что, впрочем, было недалеко от истины. Ни одной неиспользованной чашки или тарелки, ни единого бокала. Все бутылки, стоявшие на подносах, были раскупорены и пусты, пепельницы полны окурков. На тарелках – объедки и крошки. Подушки сплющены. Кухня, казалось, подверглась нашествию саранчи. Гости подъели все подчистую. Повсюду были разбросаны пустые банки из-под консервированного супа, в раковине лежала яичная скорлупа. Среди пустых пакетов из-под бисквитов и крекеров сиротливо торчал скелетик цыпленка. Все съедобное из холодильника исчезло, грязные тарелки и блюдца громоздились на плите. Я услышал слабое восклицание, обернулся и увидел в дверях Флору. На фоне ярко-красного платья лицо ее казалось серым. Я сокрушенно вздохнул, указывая на весь этот бардак. Ее же, похоже, это нисколько не волновало. – Надо же им было чего-то поесть, – сказала она. – Все нормально. – Я уберу… – Нет, оставьте. До утра подождет, – войдя в комнату, она устало опустилась на деревянный стул. – Ничего страшного. Я сама пригласила их поесть. – Могли бы и убрать за собой, – заметил я. – Вы что, не знаете мира скачек? – Может, помочь чем-то еще? – Нет, спасибо, – она тяжко вздохнула. – Сколько людей погибло, вы знаете? – Голос звучал безжизненно и тускло, словно пережитый страх выжал из нее все силы. – Шейх и один из его охранников. Ларри Трент. И еще официантка, кажется, она была замужем за конюшенным Джека. Ну и еще несколько человек. Я их не знаю. – Только не Джейни! – воскликнула опечаленная Флора. – Точно не знаю. – Такая молоденькая и хорошенькая. Летом вышла замуж за Тома Уилкенса. Только не она!.. – Кажется, да. – О Боже, – Флора побледнела еще больше, хотя, казалось, бледней было невозможно. – На шейха мне плевать. Конечно, нехорошо так говорить. И потом, мы потеряли его лошадей. Но я была знакома с ним всего несколько часов, и он мне безразличен. Но Джейни… – Мне кажется, вы должны поговорить с Томом Уилкенсом, – сказал я. Секунду она молча смотрела на меня, затем встала и вышла в сад. Через окно я видел, как она подошла к парню в футболке и обняла его за плечи. Он развернулся и крепко и отчаянно обнял ее. Интересно, мельком подумал я, кто из этих двоих испытал сейчас большее облегчение. Я свалил объедки и огрызки в мусорное ведро, остального трогать не стал, как она просила. Затем вышел из дома и побрел к своему фургону, ехать домой. И уже отпирал дверцу, как вдруг рядом, словно из-под земли, возник совсем молоденький констебль. – Простите, сэр, – сказал он, держа наготове блокнот и ручку. – Да? – Ваше имя, сэр? Я назвал имя и адрес. Он записал. – Вы находились в шатре, сэр, когда произошел инцидент? Инцидент, о, Господи!.. – Нет, – ответил я. – Я был здесь, возле своей машины. – О!.. – Глаза его оживились. – В таком случае, будьте добры, сэр, подождите здесь. – И он куда-то умчался и вскоре вернулся в сопровождении человека в штатском, который неспешно вышагивал за ним, ссутулив спину. – Мистер… э-э… Бич? – осведомился коротконогий немолодой мужчина. Никакой агрессии в голосе. Я кивнул. – Да. – Так вы были здесь, на лужайке, когда все это случилось, верно? – Да. – Скажите-ка, а не видели ли вы случайно, как фургон катился по склону холма? – Голос тихий, а слова он произносил отчетливо, выговаривая каждый слог, словно беседовал с глухонемым, читающим по губам. Я снова кивнул. Он сказал: «Ага», и в тоне его я уловил глубокое удовлетворение, будто то был ответ, которого он долго ждал и наконец дождался. Затем он вежливо улыбнулся мне и предложил пройти в дом (где гораздо теплее) в сопровождении констебля, который запишет мои показания. И вот мы уселись в замусоренной гостиной, и я начал отвечать на его вопросы. Он назвал свою фамилию, Уильсон. Он был разочарован, что я не видел, как фургон начал катиться с холма, а также тем обстоятельством, что я не видел никого в нем или рядом с ним до того, как машина двинулась вниз. – Могу с уверенностью сказать лишь одно, – заметил я. – Фургон не был запаркован в каком-то заранее выбранном месте. Я наблюдал за появлением первых машин. Видел, как они ехали по холму, и среди них был фургон. И парковались все они по очереди, в порядке прибытия, – затем, после паузы, я добавил: – Шейх приехал задолго до других гостей, вот почему его «Мерседес» оказался первым в ряду. Приехав, он тут же отправился осматривать конюшни и лошадей. Затем, когда подъехали другие гости, он присоединился к ним. И никто не следил за ним и не старался сделать так, чтоб он оказался в каком-то определенном месте. Я был в шатре, когда он появился. Он шел с Джеком Готорном и Джимми, секретарем Джека. И оказался там, где погиб, чисто случайно. И не стоял недвижимо все то время, что находился здесь. Расхаживал среди гостей, прошел несколько ярдов примерно за час… Я умолк. В воздухе повисла пауза. – Вы все записали, констебль? – спросил Уильсон. – Да, сэр. – Судя по надписям на вашем фургоне, вы торгуете вином, верно, мистер Бич? Вы поставляли напитки к этому празднику? – Да, – сказал я. – И еще вы довольно наблюдательны, – голос звучал сухо, почти подозрительно. – Ну… э-э… – А могли бы вы с той же точностью описать, где в течение того же часа находились другие гости, а, мистер Бич? – Да, некоторые. Но первым делом замечаешь обычно шейха. Вообще-то я действительно стараюсь запомнить, где кто стоит. Ведь это моя работа. Хозяева, гости… Я должен видеть людей, на тот случай, если понадоблюсь. Он оставил это мое высказывание без комментариев, затем спросил: – Что пил шейх? – Апельсиновый сок со льдом и минеральную воду. – А его свита? – Один – лимонад, газировку, другие двое – кока-колу. – Вы записали, констебль? – Да, сэр. Какое-то время Уильсон разглядывал носки своих ботинок, затем глубоко вздохнул – с таким видом, точно принял некое важное решение. – А если я опишу вам одежду, мистер Бич, вы сможете определить, кому она принадлежала? – спросил он. – Э-э… Ну, только в том случае, если то были знакомые мне люди. – Темно-синий костюм в полоску… Я выслушал хорошо знакомое мне описание. – Мужчине по имени Ларри Трент, – сказал я. – Один из клиентов Джека Готорна. У него есть… был… ресторан, «Серебряный танец луны», возле Ридинга. – Записали, констебль? – Да, сэр. – Так, мистер Бич. Теперь синяя твидовая юбка, жакет из того же материала, длинная голубая блуза из тонкой шерсти, на шее жемчужное колье, жемчужные сережки? Я сконцентрировался, пытаясь вспомнить, и он, заметив это, продолжил: – Зеленоватые немного ворсистые брюки, оливкового цвета свитер, под ним горчичная рубашка. Коричневый галстук с коричневыми полосками… – О… – Вы его знаете? – Обоих знаю. Полковник и миссис Фулхейм. Я говорил с ними. Я продаю им вино. – Продавали, мистер Бич, – в голосе Уильсона звучало сочувствие. – Ну вот, собственно, и все… Боюсь, что всех остальных уже идентифицировали. Бедные, несчастные люди… Я нервно сглотнул слюну. – И сколько?.. – Всего? Восемь трупов. Могло быть хуже. Гораздо хуже, – он поднялся и удрученно покачал головой. – Возможно, под всем этим существует политическая подоплека. Точно не знаю, но есть вероятность, что вы понадобитесь нам еще, ответить на несколько вопросов. Ваши координаты у меня есть. Всего доброго, мистер Бич. И он удалился, снова сгорбившись, в сопровождении констебля. Я вышел в сад вслед за ними. Уже стемнело, в некоторых домах зажегся свет. Ограждение из ширм убрали. Две машины «скорой» собирались проехать сквозь пролом в живой изгороди. На забрызганной кровью подстилке выстроились в ряд семь носилок, лежавшие на них тела были покрыты с головой. Восьмые носилки стояли чуть поодаль. По-видимому, шейх, подумал я. Двое оставшихся в живых арабов стояли рядом, один – в изголовье, другой – в изножье. Стояли, продолжая охранять своего повелителя. В наступивших сумерках сбившиеся в тесную кучку люди – среди них я успел заметить и Флору – молча наблюдали за тем, как сотрудники «скорой» по очереди поднимали носилки и уносили к машинам. Я медленно подошел к своему фургону, уселся в кабину и ждал, пока они уедут. Ждал до тех пор, пока не остался один шейх. И в смерти, как и в жизни, столь же надменный и сторонящийся всех, ожидающий более престижного катафалка. Я включил фары и мотор и выехал вслед за двумя машинами «скорой» на холм. А затем спустился вниз, в лощину, на шоссе, ведущее прямиком к дому. Неосвещенному дому. Пустому дому. Отпер дверь, вошел, поднялся наверх, переодеться, но, оказавшись в спальне, подошел к кровати и лег, даже не включив света. А потом от усталости, пережитого ужаса, от жалости и одиночества, от всего этого кошмара и горя… заплакал. Глава 4 Обычно утром по понедельникам я занимаюсь тем, что пополняю выставленные на полках запасы спиртного, изрядно поредевшие за уик-энд, а также составляю список товаров, которые следует закупить. По понедельникам днем езжу к оптовикам за покупками, восстановить запасы крепких и безалкогольных напитков, сигарет, сладостей, чипсов и прочее. На обратном пути часть товаров завожу в магазин, часть оставляю в кладовой. По понедельникам я также навожу порядок в кладовой – поднимаю стоящие на полу коробки с вином, переставляю их на полки, находящиеся на уровне плеча, затем звоню поставщикам и делаю заказы. По понедельникам часам к пяти вечера кладовая забита буквально доверху. Наличие товаров проверено и записано, и магазин готов торговать ими всю неделю. Вообще по понедельникам работы у меня хватает. В этот конкретный понедельник я, вялый и отяжелевший, точно с похмелья, тоже с утра занялся работой, и мрачно расставлял коробки с джином «Гордоне» в аккуратные зеленые ряды, и распихивал бутылки с «Либфраумильх» по полкам, и приводил в порядок полки с «Тичерз», пересчитывал оставшиеся бутылки с «Беллз», и вдруг заметил, что «Мулен а Вен» у нас кончилось. Проделывая все это чисто автоматически, я мысленно все время возвращался к Готорнам. Интересно, как там Джек, как Джимми, когда лучше позвонить и справиться об их состоянии? Я обзавелся лавкой и примерно в то же самое время познакомился с Эммой. Мы занимались организацией дела вместе – с неподдельным энтузиазмом и никогда не покидавшим нас ощущением некой авантюрности всего этого предприятия. Сегодня у меня имеется более прозаический помощник в лице миссис Пейлисси, а также ее племянника Брайана, отличающегося развитой мускулатурой, но так и не научившегося читать. Природа одарила миссис Пейлисси пышным бюстом и неутомимой способностью собирать сплетни. Она прибыла в 9.30 ровно и тут же, возбужденно округлив глаза, принялась пересказывать мне, что говорили в утренних новостях о смерти шейха. – Вы ведь тоже там были, да, мистер Бич? – Она жадно ждала от меня леденящих душу подробностей и деталей, и я, подавив вздох, постарался хотя бы частично удовлетворить ее любопытство. Рядом с ней возвышался во все свои шесть футов роста Брайан, стоял и внимательно слушал, разинув рот. Брайан вообще почти все делал с разинутым ртом – верный внешний признак замедленного внутреннего развития. И взял я Брайана на работу, только поддавшись слезливым уговорам его тетушки. «Да моя сестра скоро в психушку попадет, видя, как он весь день слоняется по дому без дела. Весь день и день за днем. Будет перетаскивать тяжести, когда вас в лавке нет, и потом, он у нас безобидный. Вы уж не бойтесь, я за ним присмотрю!» Сперва я опасался, что сам вместо ее сестры попаду в психушку, затем постепенно привык к громкому посапыванию Брайана и постоянному чувству возбуждения, в котором тот пребывал. И даже начал находить свои плюсы в том, что он весь день безропотно перетаскивает тяжеленные ящики с бутылками и при этом почти всегда молчит. – О, бедные, несчастные люди! – воскликнула миссис Пейлисси, упиваясь трагедией. – Бедняжка миссис Готорн! Такая милая дама, всегда мне так нравилась. – Да, – согласился я и добавил нечто на тему того, что жизнь тем не менее продолжается. Автоматическая безрадостная и бесцельная жизнь, сводившаяся к просьбам к Брайану сходить в кладовую и принести еще одну коробку «Джонни Уокер». Забыв закрыть рот, он кивнул и отправился выполнять свою миссию. И, как не странно, не заблудился и ничего не перепутал и вскоре вернулся с требуемой коробкой. Может, читать он и не умел, зато, как я заметил, научился распознавать бутылки по внешнему виду и этикеткам – после того, как я раза по три-четыре вдалбливал ему в башку, что это такое. Зато труды мои не пропали даром, и теперь он почти безошибочно определял любой товар. По крайней мере, раз на неделе миссис Пейлисси заявляла, что страшно гордится им, учитывая все обстоятельства. Мы с миссис Пейлисси обращались друг к другу на «вы» и со словами «мистер» и «миссис» – так приличнее, говаривала она. По природе своей она была добродушна и любила угождать, а потому из нее получилась хорошая продавщица, всегда готовая дать добрый совет застывшему в нерешительности покупателю. «Они же не знают, что у нас на уме, верно, мистер Бич?» – говорила она после их ухода. Я искренне соглашался, что нет, обычно не знают. Вообще мы с миссис Пейлисси вели одни и те же разговоры. В целом, в самых главных вещах, женщина она была, безусловно, честная, но в мелочах не слишком щепетильная. Насчет выручки никогда не обманывала, зато Брайан умудрялся сжирать куда больше чипсов и батончиков «Марса», чем я ему давал. А запасные электролампочки и наполовину полные банки «Нескафе» имели привычку уплывать домой к миссис Пейлисси, если у нее вдруг кончались вышеозначенные припасы. По мнению миссис Пейлисси, то были ее чаевые. Взять бутылку шерри, к примеру, она бы никогда не посмела, считая это воровством. Я уважал подобную точку зрения и приплачивал миссис Пейлисси за труды немного сверху. Когда в лавке находились мы оба, миссис Пейлисси обычно занималась покупателями, я же сидел у себя в крохотном кабинетике, в пределах слышимости того, что происходит в торговом зале, и названивал по телефону, делая заказы, а также занимался всякой бумажной работой. И был готов явиться к ней на помощь при первой же необходимости. Некоторые покупатели, в основном мужчины, приходили не только за вином, но и почесать языком, и уж тут-то ей не было равных. К тому же она прекрасно знала, кому что посоветовать – кому сладкое, кому сухое, дешевое и дорогое, популярное и не очень. И вот я услышал мужской голос: «А сам мистер Бич на месте?» И миссис Пейлисси услужливо ответила: «Да, сэр, сию секундочку, сейчас подойдет». Я поднялся из-за стола и вышел в торговый зал. Там стоял человек в желто-коричневом пальто с поясом. На первый взгляд немного старше меня, с начальственной и самоуверенной осанкой. Я с изумлением взирал на то, как он, сунув руку во внутренний карман, извлек из него значок офицера полиции, а затем представился: – Детектив, сержант Риджер, районное отделение Теймс Вэлли, – а потом выразил надежду, что я смогу помочь ему в расследовании. Я быстренько перебрал в уме все свои мелкие грешки и неблаговидные поступки, затем пришел к вполне логичному выводу, что сей визит связан с произошедшим вчера несчастьем. Так оно в общем-то и оказалось, но только в несколько ином плане, чем я ожидал. – Вам знаком мистер д'Элбен, сэр? – Он порылся в памяти. – Достопочтенный Джеймс д'Элбен, сэр? – Да, знаком, – ответил я. – Он был ранен вчера на приеме у Готорнов. А он… э-э… жив? – в последнюю секунду я сдержался и не сказал «не умер». – Да, сэр, жив. Насколько мне известно, он в порядке, находится в больнице «Бэттл». Сломано несколько ребер, повреждено легкое, сотрясение мозга. Ничего себе в порядке, саркастически подумал я. Бедный старина Джимми… Мистера Риджера отличали: короткая аккуратная стрижка, цепкие карие глаза, часы с калькулятором и многочисленными кнопочками и полное отсутствие дара общения. Ровным бесцветным тоном он пробубнил: – По дороге в больницу в карете «скорой» мистер д'Элбен немного пришел в себя и начал беспорядочно, но настойчиво твердить о некоем человеке по имени Ларри Трент, о виски, название которого непроизносимо и которое якобы не соответствует стандарту. А также о том, сэр, что именно вы, сэр, сможете отличить на вкус подделку от настоящего. Я промолчал. Риджер продолжил: – В машине вместе с мистером д'Элбеном ехал полицейский. Констебль доложил об этих высказываниях нам, поскольку был уверен, они нас заинтересуют. По его словам, вчера мистер д'Элбен был абсолютно неспособен отвечать на какие-либо вопросы и вообще, похоже, не понимал, что обращаются к нему. Мне хотелось, чтоб Риджер говорил более естественно, а не так, словно читал вслух записи, сделанные в блокноте. Миссис Пейлисси навострила ушки, хоть и притворялась, что вовсе не слушает нас; рядом, сосредоточенно и недоуменно хмуря лоб, торчал Брайан. Риджер настороженно покосился на них и спросил, не можем ли мы продолжить беседу в более приватной обстановке. Я провел его в свой мини-кабинетик площадью примерно пять квадратных футов, где умещались лишь письменный стол, два стула и электрообогреватель. Он тут же уселся на стул для посетителей и сказал: – Сегодня утром мы пытались допросить мистера д'Элбена, но он находится в отделении интенсивной терапии, и врачи нас не пустили, – он пожал плечами. – Сказали, чтоб приходили завтра. Однако у нас есть основания полагать, что завтра будет уже поздно. – И в чем же они заключаются… эти ваши основания? – спросил я. Тут, кажется, впервые за все время он взглянул на меня как на человека, на личность, а не объект, необходимый для проведения расследования. Впрочем, не уверен, что меня обрадовала эта перемена, поскольку в проснувшемся интересе крылся также намек на некие неясные мне пока мотивы. Мне довелось иметь дело с дюжинами торговцев, преследующих свою выгоду, и в поведении Риджера прослеживался тот же подход. Ему что-то было нужно от меня. Возможно, некие сведения, подтверждающие одну из версий. – Вы можете подтвердить, сэр, что мистер д'Элбен говорил с вами об этом виски? – Да, говорил. Вчера утром. Риджер так и напыжился и важно, удовлетворенно кивнул. – Возможно, вам неизвестно, сэр, – продолжил он, – что мистер Ларри Трент погиб вчера в результате несчастного случая? – Отчего же… Известно. – Что ж, сэр, – он тихонько откашлялся и понизил голос до почти интимного шепота, видимо, полагая, что несколько смягчит тем самым присущие ему от рождения начальственные манеры и выражение лица. – Честно говоря, у нас уже имелись жалобы на «Серебряный танец луны». И там уже проводились две проверки, причем оба раза присутствовали сотрудники Палаты мер и весов, а также Таможенно-акцизного управления. И ни в одном из этих случаев никаких нарушений закона выявлено не было. Он сделал паузу. – Ну а что же на сей раз? – вставил я. – На сей раза мы считаем, что с учетом прискорбного факта гибели мистера Трента следует произвести еще одну проверку. Сегодня днем. – Ага. Не уверен, что ему пришелся по душе многозначительный подтекст, который я умудрился вложить в это короткое слово, но он тем не менее храбро продолжил: – У нас есть основания полагать, что в прошлом некто из «Танца луны», возможно, то был сам мистер Трент, сумел откупиться от вышеупомянутых служб, что называется, дать им взятку авансом. И на сей раз мое начальство из «Си-ай-ди» <От Criminal Investigation Department – департамент уголовного розыска.> распорядилось провести небольшое предварительное расследование. Хотелось бы привлечь вас в качестве независимого эксперта, если вы, конечно, ничего не имеете против. – Гм… – с сомнением буркнул я. – Так вы сказали, прямо сегодня? – Прямо сейчас, сэр, если вы готовы оказать нам такую любезность. – Сию минуту? – Мы считаем, что чем быстрей, тем лучше, сэр. – Но ведь у вас наверняка имеются собственные эксперты, – предположил я. – Дело в том, что… э-э… времени у нас было в обрез, и мы просто не успели привлечь официального эксперта. А время не ждет. Так вы согласны или нет? Я не видел причин отказывать им, а потому ответил коротко: – Ладно, – и сказал миссис Пейлисси, что постараюсь не задерживаться. Риджер усадил меня в свою машину, и по пути я гадал о том, что успел наговорить в бреду несчастный Джимми о моих выдающихся способностях эксперта, а также о том, насколько полезным могу оказаться этим людям, когда, что называется, дойдет до дела. Ресторан «Серебряный танец луны» располагался в долине, неподалеку от небольшого городка на берегу Темзы, примерно в тех же краях, что и моя лавка. Неуклюжее и довольно безобразное строение примостилось на склоне холма, полого сбегающего к реке. За долгие годы существования оно последовательно превращалось то в школу, то в частную лечебницу, то в гостиницу типа пансиона, и к нему все время пристраивались крылья. Одна из последних трансформаций была наиболее радикальной, и от первоначального облика – унылых стен из серо-желтого кирпича – мало что осталось. Теперь они сияли зеркальными стеклами, и ночью с реки местечко походило на Блэкпул <Один из популярных приморских курортов Великобритании.> – ярко освещенное, сверкающее огнями. Да что там говорить, даже днем, с дороги, любой мог разглядеть белые буквы вывески «Серебряный танец луны», вспыхивающие над входом. – А вас там знают, сэр? – с небольшим запозданием осведомился Риджер, когда мы свернули с шоссе. Я отрицательно помотал головой. – Не думаю. Последний раз, когда я заезжал сюда, здесь была гостиница «Риверленд Гест Хоум», и жили в ней один старики пенсионеры. Я поставлял им выпивку. Какие они были лапочки, с тоской вспомнил я, и выпить далеко не дураки. Знали толк в радостях, которые может доставить спиртное. Риджер буркнул нечто нечленораздельное и за-парковался на почти пустой залитой асфальтом площадке у входа. – Должно быть, только открылись, – удовлетворенно заметил он, запирая дверцы. – Вы готовы, сэр? – Да, – ответил я. – И знаете что, сержант, позвольте я поговорю с ними сам. – Но… – Лучше не тревожить их преждевременно, – начал убеждать его я. – Вы же не хотите, чтоб они вылили весь «Лэфройг» в раковину? – Что вылили? – То, что вы ищете. – О, – он призадумался. – Ладно. Я сказал: «Ну и прекрасно!» – без всякого, впрочем, энтузиазма – и оба мы прошли через сияющий огнями портал и оказались в богато обитом плюшем холле. Света полно, но ни одного человека в поле зрения. За стойкой приемной – ни души. Полный покой и тишина, ничего не происходит, ничего не ожидается. Мы с Риджером двинулись к вывеске из сварного железа и дерева, гласившей: «Салун „Серебряный танец луны“, толкнули низенькие двустворчатые дверцы в стиле вестернов. И оказались в следующей комнате. Помещение в красно-черно-серебряных тонах, просторное и тоже необитаемое. Много столиков, к каждому аккуратно придвинуты по четыре стула с гнутыми спинками, в глубине – бар в старинном стиле, открытый для работы. Но никакого бармена за деревянной стойкой видно не было. Риджер решительным шагом пересек помещение и постучал по стойке. Я следовал за ним. Никто не откликнулся. Риджер постучал снова, погромче и подольше, и был наконец вознагражден за свое упорство появлением белокурого молодого человека. Тот прошел через вторые низенькие дверцы в задней части бара, натягивая на ходу белый сюртук и сильно потея. – Ну неужели нельзя подождать секунду? – сердито заметил он. – Мы всего минут пять как открылись… – Он отер мокрый лоб ладонью и застегнул сюртук. – Чего желаете? – А ресторан открыт? – спросил я. – Что? Ах нет, еще нет. Они раньше двенадцати не обслуживают. – А мегрдотель по винам еще не подошел? Бармен взглянул на часы и покачал головой. – А зачем он вам? Я обслужу. Заказывайте. – Карточка вин, – робко сказал я. – Нельзя ли на нее взглянуть? Молодой человек пожал плечами, сунул руку под стойку и извлек темно-красную кожаную папку. – Прошу, – сказал он и протянул ее мне. Нет, грубым его, пожалуй, нельзя было назвать, решил я. Просто распустился немного в связи с отсутствием хозяина. Судя по всему, довольно опытный бармен, немного женоподобный, с ямочками на щеках и серебряным именным браслетом, на котором было выбито: «Том». Я услышал, как сердито запыхтел рядом Риджер, и вежливо сказал: – Скотч, будьте любезны. Бармен бросил выразительный взгляд на красную папку, которую я все еще держат в руке, однако промолчал, развернулся и подставил мерный стаканчик стандартного размера к бутылке «Беллз». – А вы что будете? – спросил я у Риджера. – Томатный сок. Но только без вустерского соуса <Острый соевый соус, первоначально изготовлялся в графстве>. Бармен поставил мое виски на стойку. – Лед желаете? – осведомился он. – Нет, спасибо. Я заплатил за виски и сок, и мы сели за один из столиков, подальше от бара. – Но мы не за этим сюда пришли, – заметил Риджер. – Всему свое время, – сказал. – Начинай с донышка, вот золотое правило. Самая лучшая тактика в дегустации. – Но… – начал было он, затем умолк и пожал плечами. – Ладно, как скажете. Вам видней. Но только особенно не тяните. Я медленно втянул в рот немного виски и позволил ему «погулять» по поверхности языка. Судить о виски лишь по ощущениям вкусовых сосочков на кончике языка, за передними зубами, никак нельзя. Нет, надо «прокатать» его по всему языку, с боков и задней его части, подержать немного, чтоб вкус успел проявиться в полной мере, и уже только потом проглотить и подождать немного проявления «вторичного» вкуса. – Ну? – сказал Риджер. – Что теперь? – Начать с того, – заметил я, – что это никакой не «Беллз». Похоже, Риджер был потрясен до глубины души. – Вы уверены?.. Вустершир. – А вы вообще понимаете что-нибудь в виски? – спросил я. – Нет, я больше по пиву. Ну выпиваю иногда глоток виски или там имбирного эля, но я не спец, нет. – Хотите знать? – Я ткнул пальцем в стаканчик. – Вам объяснить, в чем тут штука? – А это надолго? – Нет. – Ну ладно, валяйте. – Шотландское виски делают из ячменя, – начал я. – Сперва ячмень солодят, примерно тем же образом, что и для приготовления пива. Зерна разбухают, превращаются в эдакие патрончики длиной в дюйм или два. Затем, чтоб приготовить виски, зерна следует подкоптить. Их выдерживают над горящим торфом – до тех пор, пока они не впитают запахи дыма и торфа и не станут сухими и хрустящими. Далее их размалывают, смешивают с водой, и начинается процесс ферментации. Затем проводят дистилляцию, а уже потом дистиллированный отстой помещают в дубовые бочки, где виски должно вызревать несколько лет. И в результате получают чистое настоящее солодовое виски, насыщенное всеми оттенками и обертонами различных привкусов. – Ясно, – кивнул Риджер и сосредоточенно нахмурил лоб под коротким ежиком волос. – Гораздо дешевле, – продолжил я, – превращать ячмень в ферментационное сусло, минуя стадии солодования и копчения. Не только дешевле, но и быстрее, потому как и процесс вызревания в этом случае заметно сокращается. И этот сорт виски называется зерновым. Он куда примитивней на вкус. – О'кей, – вставил Риджер. – Дальше. – Хорошие стандартные сорта виски типа «Беллз» являют собой смесь двух видов – солодового и зернового. Чем больше солодового, тем богаче и изысканнее букет. В этом стакане или очень мало солодового виски, или же оно вовсе отсутствует. Что, разумеется, не имеет значения, если вы собираетесь смешать его с имбирным пивом, потому как в таком случае имбирь убьет солодовый привкус. Риджер оглядел пустое помещение. – Но когда тут полно народу, все курят, пахнут духами и одеколонами, пьют имбирный эль, разве заметишь разницу? – Для этого понадобится настоящий герой, – усмехнулся я. – Что теперь? – Теперь мы спрячем остатки виски в вашем томатном соке, – сказал я, и к ужасу Риджера, быстро выплеснул виски в его бокал. – Просто не могу пить эту дрянь, – объяснил я. – И потом, вам ведь не нужен пьяный эксперт, верно? Какой от него прок… – Да, проку нет, – задумчиво протянул он, а я встал и направился к бару. И спросил у бармена, имеется ли у него солодовое виски. – Конечно, – ответил он, махнув рукой в сторону выстроившихся в ряд бутылок. – Вон там, «Гленфиддиш» и другие тоже. – М-м-м… – промычал я с озадаченным видом. – А нет ли случайно «Лэфройга»? – «Лэ»… чего? – «Лэфройга». Один приятель говорил, что пил его тут. Очень хвалил. Сказал, что если я хочу попробовать настоящее солодовое виски, то надо брать только его. Бармен обозрел строй бутылок и покачал головой. – Может, в ресторане подают? – спросил я. – Кажется, он говорил, что пил его после обеда. Может, там у вас развозят напитки на тележках?.. – Как бы невзначай я извлек бумажник и приоткрыл его, показывая толстую пачку купюр. Жест не укрылся от внимания бармена, и он отправился на задание и вскоре вернулся с бутылкой «Лэфройга». И нагло заломил за крошечную порцию совершенно несусветную сумму, которую я тут же выложил без всяких возражений да еще накинул ему на чай. Затем, взяв стаканчик, присоединился к Риджеру. – Ну, что дальше? – осведомился я. – Помолясь, приступим? – Пробуйте, – коротко и строго распорядился он. Но я сперва понюхал и уже только потом попробовал. Риджер нетерпеливо подался вперед. – Ну что? – спросил он. – Это не «Лэфройг». – Вы уверены? – Абсолютно. «Лэфройг» – самый «дымный» из всех сортов виски. Чистое солодовое. В этом солодом и не пахнет. То же виски, что я пил до этого. – Огромное вам спасибо, мистер Бич, – с чувством произнес он. – Это было потрясающе. Он поднялся, подошел к бару и сказал, что хочет взглянуть на бутылку, из которой пил его приятель. Бармен услужливо подтолкнул к нему бутылку, Риджер перехватил ее и одновременно другой рукой вынул из внутреннего кармана удостоверение. Лицо бармена исказилось от гнева, он возмущенно заверещал что-то. Оказалось, в кармане Риджера имелось не только удостоверение, но и радиотелефон. Он переговорил, видимо, с начальством, в ответ ему прокрякали какие-то распоряжения, после чего Риджер заявил бармену, что полиция накладывает запрет на торговлю спиртным в «Серебряном танце луны», по крайней мере, на весь сегодняшний день – до тех пор, пока все имеющиеся тут запасы спиртного не пройдут специальную проверку. – Да вы рехнулись! – взвизгнул бармен. А потом злобно прошипел в мою сторону: – Вот гад!.. На крики явились его коллеги – в лице озабоченного мужчины в темном костюме, который, судя по всему, был младше его по должности и не столь опытен, а также девушки в довольно фривольном платьице официантки; коротенькая белая туника открывала длинные ноги в золотисто-коричневых колготках, волосы перехватывала алая повязка. Риджер более чем недвусмысленно дал понять прибывшим, что находится при исполнении служебных обязанностей. Неопытный с виду мужчина представился помощником управляющего, чем вызвал укоризненно-насмешливые взгляды официантки и бармена. Помощник помощника, догадался я. Риджер грозно повторил, что до окончания расследования виски продаваться не будет, и тут все трое в голос начали твердить, что ничего не знают и не понимают и что нам надо переговорить с… э-э… переговорить с… – С начальством? – предположил я. Они тупо закивали. – Так пошли, – сказал я. – Где тут ваше начальство? В конце концов помощник помощника управляющего выдавил, что управляющий в отпуске, а помощник управляющего болен. И что головное управление должно срочно прислать им замену. – Головное управление? – удивился я. – Но разве этот ресторан принадлежал не Ларри Тренту? – Э-э… – с самым несчастным видом начал помощник в черном. – Я, право, не знаю. Вообще-то сам мистер Трент никогда не говорил, что не является владельцем. А потому, как мне кажется, он все же им был. Но, когда я сегодня утром пришел на работу, телефон просто разрывался. Звонили из управления. Так, во всяком случае, они сказали. Этот человек, он хотел переговорить с управляющим. Ну я объяснил ему все, и он сказал, что пришлет кого-нибудь из своих, прямо сейчас, немедленно. – А кто вел дела вчера? – спросил Риджер. – Что? Ах вчера… Вчера мы были закрыты. Как обычно, по воскресеньям вечером. – Ну а в обеденное время? – Тут был помощник управляющего. Но он, знаете ли, подхватил грипп и сразу после закрытия ушел домой. Ну и, конечно, сам мистер Трент тоже был здесь до открытия, приглядывал за тем, чтобы все было в порядке, перед тем как отправиться к мистеру Готорну. Все они, похоже, были деморализованы и в то же время держались вызывающе, видя в полицейском своего кровного врага. Ситуация не улучшилась и с прибытием к Риджеру подкрепления: двух констеблей в униформе, которые привезли с собой липкую ленту и наклейки для опечатывания бутылок. Я опрометчиво предложил Риджеру проверить также и вина. – Вина? – нахмурился он. – Да, пожалуй, вы правы. Но и с крепкими напитками будет достаточно возни. – И все же, – пробормотал я, и тогда Риджер попросил помощника показать мне, где держат вина, и оказать мне всяческое содействие, а затем приказал одному из констеблей принести все отобранные мной бутылки в бар. Помощник, видимо, решив, что проявленная им ретивость и услужливость станет свидетельством снежно-белой репутации, никаких препятствий чинить мне не стал, и вот через некоторое время, поминутно сверяясь с картой вин, мы с ним и констеблем отобрали нужные бутылки и вернулись в бар с двумя большими корзинами. Когда все бутылки с крепкими напитками были опечатаны, настал наш черед. Я выложил бутылки из корзин на два столика – шесть с белым вином на один, шесть с красным на другой. Затем достал из кармана свою любимую открывалку. – Эй, – запротестовал бармен, – а вот этого не надо. – За каждую откупоренную бутылку вам заплатят, – небрежно отмахнулся я. – Да и, потом, вам-то, собственно, что за дело? Бармен пожал плечами. – Принесите мне двенадцать бокалов, – распорядился я, – и одну большую оловянную пивную кружку. – Он принес. Я откупорил все шесть бутылок с белыми винами и под завороженными взглядами шести пар глаз плеснул немного из первой в бокал. На этикетке значилось: «Нирштейнер». «Нирштейнером» оно и оказалось. Я выплюнул вино в оловянную кружку, на лицах зрителей отразилось отвращение, смешанное с удивлением. – Вы что, хотите, чтоб он напился? – заметил уже более опытный Риджер. – Показания пьяного дегустатора нельзя принимать к сведению. Я попробовал второе вино. «Шабли», как ему и положено. С третьим тоже все было в порядке – «Пуйи Фюисе». Ко времени, когда я разделался с шестой бутылкой, бармен заметно расслабился. – Так с этими все в порядке? – невозмутимо осведомился Риджер. – Абсолютно, – подтвердил я, вставляя пробки в горлышки. – Теперь красные. Красными были: «Сент Эмильон», «Сент Эстеф», «Макон», «Вальполиселла», «Волней» и «Нюи Сент Жорж», все урожая 1979 года. Я нюхал и пробовал каждое по очереди, выплевывал в кружку, затем выжидал несколько секунд между глотками, чтоб вкус на языке был свежим. И ко времени, когда закончил, заметно расслабились уже все. – Итак, – осведомился Риджер, – с этими тоже все нормально? – Приятный вкус, – ответил я, – но вся штука в том, что, по сути дела, это одно и то же вино. – Что вы хотите сказать? – Я хочу сказать, – продолжил я, – что, невзирая на все эти очаровательные наклейки, вино во всех бутылках не имеет к ним ровно никакого отношения. Это смесь. Итальянское красное, смешанное с небольшим количеством французского и, возможно также югославского. Или еще Бог знает чего. – Да что это вы такое городите? – возмутился бармен. – К нам каждый день приходят люди и восхищаются этими винами. – М-м-м… – протянул я. – Может, и восхищаются. – А вы уверены? – спросил Риджер. – Уверены, что это одно и то же? – Да. Он кивнул, словно подтверждая сказанное мной, и велел констеблям опечатать и маркировать все шесть бутылок с красным вином, не забыв указать Дату, время и место конфискации. Затем попросил бармена принести две коробки, в которые можно было бы сложить все опечатанные бутылки. Тот возмущенно вскинул подбородок, затем набычился, как мул. А потом, нехотя и с ворчанием, повиновался. Я сдержал слово и заплатил за все бутылки, чем привел бармена в состояние, близкое к восторгу. Заставил его выписать на каждую бутылку счет на бланке ресторана и расписаться: «Получено полностью», после чего расплатился кредитной картой и забрал все счета. Похоже, Риджер считал, что платить вовсе не обязательно, однако молча пожал плечами и вместе с констеблем начал укладывать вино в одну коробку, а виски – в другую. Они мирно занимались своим делом, и тут на сцене возник новый персонаж, чиновник из головного управления. Глава 5 Явление этого нового героя вряд ли можно было назвать эффектным или устрашающим. Низенький, среднего телосложения мужчина лет за сорок, темноволосый, в очках и сером грубошерстом костюме, он несколько нерешительно, даже робко, вошел в салун – с таким видом, точно был не уверен, что попал куда следует. Риджер, приняв его, как и я, за посетителя, строго сказал: – Бар закрыт, сэр. Мужчина не обратил внимания на эти его слова – напротив, уже более целеустремленно зашагал к нам. Остановился у столика, где укладывали бутылки, какое-то время, хмурясь, разглядывал их, затем поднял глаза на полицейского, и я заметил, как изменилось выражение его лица, выдавая неведомый мне пока ход мысли, – напряглись и точно закаменели мышцы, взгляд стал более острым и настороженным. – Я офицер полиции, – сухо сказал Риджер и показал удостоверение. – Бар закрыт до выяснения некоторых обстоятельств. – Вот как? – надменно произнес пришелец. – Не будете ли столь любезны объяснить почему? – Первое впечатление оказалось обманчивым, подумал я. Робостью и нерешительностью тут и не пахнет. Риджер заморгал. – Это дело полиции, – ответил он. – Никак не ваше. – Очень даже мое! – рявкнул коротышка. – Меня прислали из главного управления, принять на себя ведение дел в ресторане. Так что же тут происходит? – В голосе отчетливо звучали не только начальственные нотки, похоже, он принадлежал человеку действия. Акцент, если и был, самый нейтральный, типичный для деловой английской речи, лишенный даже намека на провинциальное растягивание гласных и проглатывание согласных, а тембр словно отсутствовал вовсе. Доброе ячменное зерно, подумал я, никакого солода. – Ваше имя, сэр? – невозмутимо осведомился Риджер, словно и не слышал этих резких начальственных нот. Мужчина оглядел его с головы до пят, одним взглядом вобрал и коротко остриженные волосы, и пальто с поясом, и начищенные ботинки. Риджер среагировал на этот взгляд довольно агрессивно: спина выпрямилась и точно окаменела, в разом отяжелевшем подбородке отчетливо читалось стремление взять верх любым путем. Интересно, подумал я. Мужчина выдержал долгую паузу – ровно настолько, чтоб всем и каждому стало ясно, что называет он свое имя не по принуждению или желанию подчиниться Риджеру, но по зрелом размышлении. – Пол Янг, – ответил он наконец многозначительно и веско. – Я представляю компанию, для которой данный ресторан является подконтрольным дочерним предприятием. Так что же все-таки здесь происходит? Риджер, по-прежнему настроенный воинственно, используя полицейскую терминологию, надменным тоном объяснил ему, что «Серебряный танец луны» будет преследоваться в судебном порядке за нарушение законодательного акта о правилах торговли. Пол Янг резко перебил его. – Оставьте эти ваши выкрутасы и объясните толком. Риджер окинул его испепеляющим взором. Пол Янг выказывал явное нетерпение. Ни один не выказывал намерения сдаться или уступить, однако в конце концов Риджеру все же пришлось объяснить, почему он укладывает эти бутылки в коробки. Пол Янг слушал его со все нарастающим гневом, впрочем, направленным сейчас не на Риджера. Гнев адресовался бармену (тот безуспешно прятал свое смущение за ямочками). Затем мистер Янг громовым голосом осведомился о том, кто здесь ответствен за подмену товара. От бармена, официантки и помощника помощника он по очереди получил ответ, сводившийся лишь к слабому пожиманию плечами – ничего похожего на их явно вызывающее и пренебрежительное отношение к Риджеру. – А вы кто такой? – грубо осведомился он, оглядывая меня с головы до пят. – Тоже полицейский? – Посетитель, – кротко ответствовал я. Не видя повода обвинить меня в чем-либо, он снова активно взялся за Риджера, высокомерно уверяя его в том, что в управлении ничего не знали о подделках и что обман, по всей видимости, зародился здесь, в недрах ресторана. И полиция может быть уверена, что они, управляющие, непременно выявят виновного и накажут его по всей строгости, а также проследят за тем, чтоб ничего подобного не случалось впредь. Риджеру, равно как и всем присутствующим, было совершенно ясно, что Пол Янг действительно шокирован и возмущен происшедшим. Что, впрочем, не помешало Риджеру с плохо скрываемым злорадством заявить, что все равно лишь полиция и суд могут разобраться во всем этом до конца, а затем спросил, не даст ли мистер Янг ему адрес и телефон, по которому можно будет связаться с головной организацией. Я наблюдал за тем, как Пол Янг записывает требуемую информацию на пустом бланке счета, протянутом ему барменом, и был несколько удивлен тем обстоятельством, что он не носит с собой визитки, могущей избавить от подобных хлопот. Я заметил, что руки у него крупные, мясистые, с бледной кожей, а когда он склонил голову над бумагой, увидел за правым ухом, чуть ниже дужки очков, розовую бляшку маленького слухового аппарата. Человек, занимающий такую должность, мог бы позволить себе более сложное и дорогое устройство, встроенное, к примеру, в оправу. И я снова удивился, отчего он не приобрел такое. Малоприятное событие для родительской компании, неожиданно наткнуться на такое вот дерьмо, продолжал размышлять я. И кто, интересно, играл первую скрипку в этих махинациях – управляющий, мэтр по винам или же сам Ларри Трент?.. Нет, нельзя сказать, чтоб я задумывался об этом слишком уж всерьез. Личность преступника интересовала меня куда меньше, нежели преступление, а само преступление было в своем роде просто уникально. Шесть пробок от бутылок с красными винами лежали там, где я их оставил, на маленьком столике; констебль опечатывал горлышки широкими полосами липкой ленты вместо того, чтоб просто заткнуть их родными пробками, и вот я, почти бессознательно, взял их и сунул в карман, ибо аккуратность во всем – одна из моих привычек. Закончив писать, Пол Янг выпрямился и протянул листок бумаги помощнику помощника, тот в свою очередь протянул его мне. Я передал Ридже-ру, который, бегло взглянув на написанное, сложил бумагу и сунул в один из внутренних карманов под пальто. – А теперь, сэр, – сказал он, – закрывайте бар. Бармен вопросительно взглянул на Пола Янга. Тот пожал плечами и нехотя кивнул. Тут же откуда-то с потолка опустилась решетка с орнаментом, и бармен оказался заключенным в клетку. Щелкнув какими-то замочками, он вышел через заднюю дверь и к нам уже не вернулся. Риджер и Пол Янг еще немного поспорили на тему того, когда «Серебряный танец луны» сможет возобновить свою деятельность в полном объеме, причем скрытая борьба за превосходство при этом продолжалась. Спор так и не был разрешен – я сделал такой вывод, видя, как они отлетели друг от друга, точно бойцовские петухи, позы агрессивные и напряженные, зубы ощерены в злобных ухмылках. Риджер увел констеблей с коробками и меня на автостоянку. Пол Янг остался разбираться с беспомощным помощником. Уже на выходе, толкнув низенькие дверцы, я обернулся и краем глаза увидел в последний раз чиновника из головного управления – тот через очки озирал прекратившее деятельность просторное помещение с пустыми столиками в черных и красных тонах. Цвета рулетки. По пути к моей лавке Риджер что-то бормотал себе под нос и впал просто в ярость, когда я попросил у него расписку за коробку с винами, которая ехала в багажнике. – Но эти двенадцать бутылок принадлежат мне, – заметил я. – Я заплатил за них и хотел бы получить обратно. Вы же сами говорили, что для раскрутки дела достаточно одного виски. А вина, это была моя идея. Он ворчливо признал мою правоту и выдал расписку. – Где вас найти? – спросил я. Он продиктовал мне адрес участка и, даже не сказав «спасибо» за помощь, умчался прочь. Что он, что Пол Янг, одним миром мазаны, мрачно подумал я. Миссис Пейлисси сообщила, что в мое отсутствие от покупателей просто отбоя не было – по понедельникам такое случается – и что она совсем сбилась с ног. – Идите пообедайте, – сказал я, хотя было еще рано. Она, рассыпаясь в благодарностях, надела пальто, взяла на буксир Брайана, и парочка отчалила в местное кафе, где миссис Пейлисси ждали булочки, пирог, чипсы, а также возможность от души посплетничать с лучшим другом, инспектором дорожной службы. Покупатели продолжали заходить, я обслуживал их с отработанной до автоматизма расторопностью, улыбаясь, все время улыбаясь, расточая улыбки, доставляя удовольствие искателям удовольствий. При жизни Эммы я действительно торговал с удовольствием, находя радость в том, что делаю людям приятное. Без нее искренность и теплота в отношениях с клиентами куда-то постепенно исчезли, любезность моя была чисто внешней, напускной. Я расточал кивки, улыбки и почти не прислушивался к тому, что говорят, слышал лишь иногда слова и фразы, не относящиеся впрямую к торговле спиртным. Словно кто-то высосал из меня последние силы, и мне стало плевать. Во время краткого затишья я успел составить список для оптовика, планируя отправиться к нему сразу же после прихода миссис Пейлисси, и только тут заметил, что Брайан без всяких просьб и понуканий с моей стороны подмел и прибрался в кладовой. Телефон звонил три раза, заказы поступали крупные, а заглянув в кассу, я увидел, что для утра выручка оказалась более чем приличная. Ирония судьбы, иначе не скажешь. Тут вошли еще двое покупателей, и я начал обслуживать даму первой. Средних лет испуганная женщина, она заходила каждый день за бутылочкой самого дешевого джина и стыдливо прятала ее в объемистую хозяйственную сумку, настороженно косясь в окно на прохожих. Почему бы не купить сразу целую коробку, как-то, уже давно, поинтересовался я, ведь оптом выходит куда дешевле, но она вдруг страшно забеспокоилась и сказала: «Нет, мне нравится лишний раз прогуляться». А в глазах светилось одиночество и боязнь, что ее сочтут алкоголичкой, коей она пока что еще не вполне являлась. И я тут же ощутил угрызения совести, обозвал себя бессердечным болваном, потому как прекрасно знал, почему она покупает именно одну бутылочку и так тщательно прячет ее в сумку. – Славный выдался денек, мистер Бич, – заметила она, бросая настороженные взгляды на улицу. – Неплохой, миссис Чане. Она отсчитала требуемую сумму без сдачи, монеты хранили тепло ладони, банкноты были мелко и аккуратно сложены в несколько раз, и нервно следила за тем, как я завертываю источник ее утешения в тонкую папиросную бумагу. – Спасибо, миссис Чане. Она молча кивнула, криво улыбнулась, сунула бутылку в сумку и удалилась, на секунду задержавшись у двери, проверить, нету ли кого поблизости. Я убрал деньги в кассу и вопросительно взглянул на мужчину, который терпеливо дожидался своей очереди. И только тут обнаружил, что никакой он не покупатель, а инспектор Уильсон, с которым довелось познакомиться не далее как вчера. – Мистер Бич, – сказал он. – Мистер Уильсон. Одежда на нем была та же, что и вчера, словно он и спать не ложился, и не брился с утра, хотя на самом деле все обстояло иначе. Он выглядел свежим и выспавшимся и двигался так же неспешно, слегка ссутулив спину, глаза оставались столь же цепкими, а лицо – непроницаемым. – Вы всегда угадываете, что нужно вашим клиентам, даже не спросив? – заметил он. – Довольно часто, – кивнул я. – Но обычно все же жду, что они скажут. – Так вежливее? – Определенно. Он вьщержал паузу. – Пришел задать вам пару вопросов. Где лучше поговорить? – Да прямо здесь, – извиняющимся тоном ответил я. – Не желаете присесть? – А вы тут одни? – Да. Я принес из конторы стул и поставил его у прилавка, и едва успел сделать это, как в лавку ввалились сразу три покупателя – за чинзано, пивом и шерри. Уильсон ждал, пока я закончу обслуживать их, и когда наконец дверь затворилась в третий раз, шевельнулся на стуле и, не выказывая ни малейшего нетерпения, спросил: – Вчера на том празднике вы хоть раз говорили с шейхом? Я невольно улыбнулся. – Нет, не говорил. – Что тут смешного? – Ничего… Дело в том, что шейх был склонен считать все это, – я обвел рукой уставленные бутылками полки, – делом грешным, запрещенным. Вредной и пагубной привычкой. Ну, как мы относимся к кокаину. Я для него все равно, что торговец наркотиками. В его стране меня засадили бы за решетку или того хуже… Так что у меня не было ни повода, ни желания знакомиться с ним. Разве что для того, чтоб нарваться на презрительный и грубый отпор. – Понимаю, – протянул он, по всей видимости, размышляя о достоинствах и недостатках ислама. Затем немного поджал губы, и я понял, что сейчас он задаст главный вопрос, ради которого и пришел. – Вспомните, – сказал он, – вот вы выходите из шатра, и тут как раз покатился фургон, верно? – Да. – С какой целью вы выходили? Я объяснил, что пошел принести еще шампанского. – Итак, вы выходите и видите: катится фургон. – Нет, не совсем так, – сказал я. – Я вышел и взглянул на машины, и все было в порядке. Еще помню, как про себя отметил: ни одна машина не уехала… И стал соображать, достаточно ли привез шампанского, чтоб хватило до конца. – А возле фургона кто-нибудь был? – Нет. – Вы уверены? – Да. Во всяком случае, я никого не видел. – Вы хорошенько подумали? Я снова улыбнулся краешками губ. – Да. Думаю, да. Он вздохнул. – Ну а возле других машин кого-нибудь видели? – Нет. Разве что… Да, там был ребенок, играл с собакой. – Ребенок? – Но далеко от фургона. Пожалуй, ближе к «Мерседесу» шейха. – Вы можете описать этого ребенка? – Э-э… – нахмурился я. – Мальчик. – Одет? Я отвел глаза от его лица и начал рассматривать ряды бутылок, пытаясь сосредоточиться. – Темные брюки… возможно, джинсы… темно-синий свитер. – Волосы? – Гм… Кажется, светло-каштановые. Да, определенно, не блондин и не брюнет. – Возраст? Я задумался и снова перевел взгляд на своего терпеливого мучителя. – Маленький мальчик… Года четыре, думаю. – Откуда такая уверенность? – Но я вовсе не… Голова у него была непропорционально большой относительно тела. В глубине глаз Уильсона замерцал огонек. – А что за собака? – спросил он. Я снова вперился взором в пространство, пытаясь представить эту картину: ребенок играет на холме. – Гончая. – На поводке? – Нет… Она бегала. Убегала, а потом возвращалась к мальчику. – А какие на нем были ботинки? – О Господи! – взмолился я. – Но ведь я видел его всего пару секунд! Уголки губ у него дрогнули. Он опустил глаза, какое-то время разглядывал сложенные на коленях руки, затем снова взглянул на меня. – И больше никого? – Никого. – Ну а шофер шейха? Я покачал головой. – Он, должно быть, сидел в машине. Впрочем, не знаю. Стекла у «Мерседеса» затемненные. Уильсон заерзал на стуле, потом поблагодарил меня, собрался было встать. – Кстати, – заметил я, – кто-то стащил у меня три ящика с шампанским и еще несколько бутылок спиртного из фургона. После того как произошло несчастье. Наверное, мне следует сообщить в полицию, прежде чем требовать возмещения ущерба по страховке… Может, вы зарегистрируете это заявление? Он улыбнулся. – Запишу. – Спасибо. Он протянул мне через прилавок руку, я пожал ее. – Это я должен благодарить вас, мистер Бич, – сказал он. – Вряд ли от меня был большой толк. Он снова улыбнулся, суховато, краешками губ, милостиво кивнул и вышел. О Господи Боже, вдруг вспомнил я, следя за тем, как он, ссутулившись, удаляется к двери. Во дворе у Готорнов было разбито сто шестьдесят бокалов. Куда более уместно вспомнить о страховке в связи с этой потерей, поскольку буквально завтра, во вторник, мне предстояло поставить эти самые бокалы на благотворительную распродажу с вином и сыром в фонд Женщины Темзы. А я об этом напрочь забыл. Я тут же набрал номер Готорнов, хотел просить Флору о маленьком одолжении – пересчитать, сколько уцелело бокалов. Но вместо Флоры услышал в автоответчике голос Джимми, громкий, звучный и немного томный, предлагающий мне назвать свое имя, номер и оставить, если желаю, сообщение. Я исполнил его просьбу. Как, интересно, обстоят у Джимми дела в интенсивной терапии?.. Надо бы узнать. Когда вернулась миссис Пейлисси, я, взяв Брайана с собой, отправился к оптовикам, где он помог мне переложить тяжелые коробки с полок на тележки, затем – с этих тележек на другие тележки, у кассы, после чего мы вывезли тележки на улицу и уже там погрузили товар в фургон. Затем вернулись в лавку и принялись разгружать фургон и переносить коробки и ящики в кладовую. За двенадцать лет непрерывных упражнений такого рода мышцы у меня окрепли настолько, что я мог свободно соперничать с автопогрузчиком, Брайан тоже вполне достойно справлялся с делом. Работая, он усмехался. Ему нравилось поднимать тяжести. Двух коробок зараз ему казалось мало, он хотел, чтоб я подавал сразу три. Вообще Брайан был молчуном по природе, это-то в нем мне больше всего и нравилось. На обратном пути он тихо сидел рядом на переднем сиденье, рот, как обычно, полуоткрыт, а я все думал: что же происходит в этой большой пустой голове, можно ли попытаться обучить его хоть чему-нибудь. Нет, за те три месяца, что он был со мной, он довольно многому научился. Чуть ли не профессором своего дела стал по сравнению с первым днем. По возвращении он сам занялся разгрузкой фургона и совершенно самостоятельно расставил все товары на нужные места – следует заметить, что с его появлением я и сам стал придерживаться более жесткой системы в расстановке. Выяснилось, что миссис Пейлисси приняла по телефону еще два заказа, и я занялся подбором товаров, чтоб удовлетворить и этих и предыдущих заказчиков. Раскладывал бутылки по коробкам, а Брайан относил их в фургон. Я частенько думал о том, что быть виноторговцем – далеко не артистическое занятие. Нет, это тяжелый, изматывающий физический труд. Я сидел в конторе и выписывал счета на заказы, как вдруг снова зазвонил телефон. Не отрывая глаз от бумаг, я снял трубку. – Тони? – нервно осведомился женский голос. – Это я, Флора. – О, Флора, дорогая, как вы? – спросил я. – Как Джек? Как вообще все? – О… – голос у нее был совсем измученный. – Все просто ужасно… Я знаю, понимаю… грех так говорить, но… О Господи!.. – Я хотел приехать забрать бокалы, – сказал я, угадывая в ее голосе отчаянную мольбу о помощи. – Прямо сейчас. – Но… но их не так много осталось… Хотя да, да, конечно, приезжайте! – Буду через полчаса. Она тихим голосом ответила: – Спасибо, – и повесила трубку. Я взглянул на часы. Четыре тридцать. Чаще всего по понедельникам, примерно в это время, миссис Пейлисси с Брайаном отправлялись развозить заказы – по тем адресам, что были по пути к их дому, остальные доставляли наутро. Умение водить машину – вот одна из основных причин, по которой я нанял миссис Пейлисси. Ей же в свою очередь нравилось общаться с клиентами вне лавки и развозить заказы в стареньком и вместительном «Ровере». Мы по очереди ездили то на одном, то на другом автомобиле; и вот я сказал, что займусь дневной доставкой сам, если она побудет до пяти, закроет лавку, а потом поедет домой на машине и выполнит по дороге остальные заказы. – Непременно, мистер Бич, – она всегда была искренне рада угодить, пойти навстречу. – Тогда до завтра? Буду ровно в девять тридцать Я кивком поблагодарил ее и, забрав счета и фургон, поехал прямиком на холм, к конюшням Джека Готорна, где, надо сказать, немногое изменилось со вчерашнего дня. Спускаясь вниз по склону, я увидел, что большой зеленый фургон для перевозки лошадей по-прежнему стоит на лужайке, среди сваленных в кучу останков полотняного шатра. Впрочем, шейха не было, и его телохранителей – тоже. Немыми свидетелями происшедшего были лишь пятна крови на подстилке, а также беспорядочно разбросанные козлы и секции опор; там и сям в лучах заходящего солнца поблескивали миллионы стеклянных осколков. Я запарковался там же, где всегда, у входа в кухню, со вздохом запер фургон. Из дверей дома медленно вышла навстречу мне Флора в серой юбке и зеленом жакете. Под усталыми глазами виднелись темные круги. Я обнял ее и поцеловал в щеку. Прежде наши отношения никогда не заходили столь далеко. Но несчастья порой делают в этом смысле чудеса. – Как Джек? – спросил я. – Ему только что вправили ногу… фиксировали, как они выразились. Он все еще под наркозом, но я видела его утром… до того, – голос у нее дрожал, как чуть раньше, по телефону. – Он был очень угнетен. В депрессии, совершенно несчастный… – последние слова она произнесла еле слышно, лицо исказилось, по щекам поползли слезы. – О Господи… О Боже ты мой… Я обнял ее за трясущиеся плечи. – Не расстраивайтесь, – сказал я. – Он поправится. Обязательно поправится. Она молча кивнула, шмыгая носом и нашаривая в кармане платок, а потом, все еще всхлипывая, пробормотала: – Он жив, и я должна благодарить за это судьбу. И еще они говорят, что очень скоро он будет дома. Но это… все остальное… Я кивнул. – Да, просто ужасно. Она, несколько воспряв духов, тоже кивнула, промокнула глаза платочком, а я спросил, не собирается ли кто-нибудь из детей приехать и поддержать ее в трудную минуту. – О, но они все так заняты… Я сама просила не приезжать. А Джек, вы же, знаете, он так к ним ревнует. Ему не хотелось бы, чтоб они появлялись здесь в его отсутствие… Нет, конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, Тони, дорогой… Я сама не знаю, почему говорю вам все эти вещи. – Со мной – все равно что с обоями разговаривать, – успокоил ее я. Она улыбнулась краешками губ. Значительный прогресс. – Ну а Джимми? – спросил я. – Его я не видела. Говорят, что он в сознании и хуже ему не стало. Просто ума не приложу, что мы будем делать, если он скоро не поправится… Вы же знаете, он ведет все дела… и без них обоих я чувствую себя совершенно беспомощной. Ничего не могу с собой поделать. – Могу ли я чем-нибудь помочь? – спросил я. – О да! – тут же ответила она. – Я так надеялась… я хочу сказать, когда вы позвонили… У вас есть время? – На что? – спросил я. – Э-э… Тони, дорогой, не знаю, может, я слишком злоупотребляю вашим терпением… но, может… не могли бы вы пройти со мной по двору? – Отчего нет, конечно, – несколько удивленный, ответил я. – Если вам того хочется. – Конюшни, – торопливо принялась объяснять она. – Джек очень просил, чтоб я присмотрела за ними. Хочет знать, как обстоят дела, потому что мы только что наняли нового главного конюшенного, он приступил к работе на прошлой неделе, и Джек говорит, что не слишком в нем уверен, несмотря на все рекомендации, и он взял с меня слово, что я обязательно сделаю этот обход. Но ведь он знает, прекрасно знает, что я не очень-то разбираюсь в лошадях, однако я дала ему обещание… потому что он был страшно подавлен… и так просил. – Нет проблем, – сказал я. – Обойдем вместе, послушаем, что говорят, а потом составим полный отчет, и вы передадите Джеку. Она с облегчением вздохнула и посмотрела на часы. – Теперь, думаю, самое время. – О'кей, – кивнул я, и мы, обойдя дом, направились осматривать конюшни и шестьдесят или около того их четвероногих обитателей. Двор Джека состоял из двух больших и старых прямоугольных дворов, окруженных строениями, в основном деревянными и выкрашенными белой краской. Многие двери были распахнуты настежь – конюшенные вносили и выносили мешки и ведра. Некоторые были полуоткрыты, и над деревянными перегородками виднелись лошадиные морды, с любопытством взирающие на происходящее. – Пожалуй, сперва лучше осмотреть двор с молодняком, – сказала Флора. – А уж потом – с молодыми кобылами. Так всегда делает Джек. Вы не против? – Ничуть не против, – ответил я. Кое-что в лошадях я смыслил, только потому, что рос вместе с ними – и до и после смерти отца. Мать, преданная его делу, редко говорила о чем-либо другом. В свое время она даже участвовала в скачках с препятствиями, а также обожала выезжать верхом на охоту – тем и заполнялась ее жизнь в отсутствие отца. Не только ее, но и его жизнь, в те краткие моменты, когда он бывал дома. День за днем я наблюдал на их лицах полное упоение и изо всех сил старался почувствовать то же, но, сколько ни пытался угодить им, притворство выползало наружу. Мчась галопом вслед за гончими по раскисшим ноябрьским полям, я мечтал лишь об одном: как бы поскорей оказаться дома. И только одна часть ритуала доставляла мне истинное удовольствие – чистка и кормежка лошадей после охоты. Эти огромные создания, усталые и грязные, были так покладисты и непритязательны. Они никогда не требовали, чтоб я, сидя в седле, плотнее сжимал колени, держал локти ниже, подбородок выше, спину прямой. Они не ждали от меня невиданной отваги, не заставляли прыгать через высокие изгороди. Они ничего не имели против, когда вместо этого я норовил проехать в ворота. Запершись с лошадью в конюшне, насвистывая и оттирая присохшую грязь и пот, я ощущал полное взаимопонимание с этими замечательными животными и был счастлив. После смерти отца мать с тем же рвением продолжала выезжать на охоту, и за последние десять лет стала настоящим местным экспертом по части гончих – к вящему своему удовлетворению. И еще, казалось, испытала истинное облегчение, когда я наконец покинул родительский дом. Конюшенные Джека Готорна уже наполовину покончили с вечерней частью программы, сводившейся к уборке навоза, кормлению и поению, – процессу, известному в мире скачек под названием «вечерние стойла». В традицию также входил обход, который обычно совершал тренер в сопровождении главного конюшенного. Он останавливался возле каждого стойла, обозревал находившегося там скакуна, щупал ноги (если горячие – дурной знак), проверял, ясные ли у лошади глаза (добрый признак). Новый главный конюшенный приветствовал Флору с преувеличенным подобострастием, которое лично мне показалось признаком дурного тона и от которого Флора растерялась уже окончательно. Она представила его как Говарда и заявила, что будет совершать обход в сопровождении мистера Бича. Раболепство в стиле Урия Хипа <Один из героев романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда». Отличался подобострастием.> тут же переключилось на меня, и вот мы вместе двинулись по двору, и я ради Флоры старался как можно внимательнее выслушивать каждое высказывание Говарда. Нынешний обход, как мне показалось, почти ничем не отличался от вчерашнего утреннего, когда Джек был здесь сам. Одна из лошадей во время тренировки наступила на камень и теперь немного прихрамывала, другая съела только половину дневной порции, третья ободрала шкуру у коленного сухожилия, и ей требовалось лечение. Флора время от времени вставляла: «Понимаю» и «Сообщу мистеру Готорну», в ответ на что Говард заискивающе заявлял, что волноваться ей совершенно не о чем, он обо всем позаботится до возвращения мистера Готорна. Мы навестили лошадей шейха, все еще находившихся в конюшнях Джека, затем – скакунов Ларри Трента, так и пышущих здоровьем. Весь год они только и знали, что побеждать в скачках. По всей видимости, и шейх, и Ларри Трент знали толк в лошадях, к тому же им постоянно везло. – Теперь, наверное, мы потеряем всех этих замечательных лошадей, – вздохнула Флора. – Джек говорит, что это обернется большой финансовой потерей. – Ну а что конкретно с ними будет? – спросил я. – О… Думаю, лошадей шейха продадут. Впрочем, не знаю. Неизвестно, есть ли у него семья. Ну а пятерка Ларри Трента вернется, разумеется, к своим владельцам. Я удивленно приподнял брови, но не дождался никакого объяснения ни от Говарда, ни от Флоры. И лишь позже, когда мы с ней направились к моему фургону, спросил, что она имела в виду. – Лошади Ларри Трента? – переспросила она. – Но они никогда не были его собственностью. Он их арендовал. – Платил за них ренту? – О нет, конечно, нет. Брал как бы внаем. Ну, допустим, есть у человека лошадь, но у него не хватает средств платить за ее тренировки. А кто-то другой хочет, чтоб лошадь выступала под его именем, и может позволить себе платить за ее обучение, а вот денег на приобретение лошади в полную собственность не хватает. И вот эти двое заключают договор, подписывают, регистрируют его положенным образом. Обычно на тех условиях, что, если лошадь, допустим, выигрывает на скачках денежный приз, сумма делится пополам. Это практикуется довольно часто. – Я и понятия не имел, – застенчиво вставил я. – Да, именно так. И Ларри Трент постоянно занимался этим. Он в таких делах знал толк. Брал лошадь, скажем, на год, а если она была перспективной, мог продлить контракт еще на год. Но если она ни разу ничего не выигрывала, брал другую. Лошадь можно брать внаем на какой угодно долгий срок, по обоюдному согласию. Допустим, на год, на сезон, на три месяца… как угодно. Я счел сей факт любопытным и спросил: – А как заключаются подобного рода сделки? – О, у Джека есть специальные бланки договора и… – Нет, я имел в виду, как люди узнают, что есть лошадь, которую можно взять внаем, а не купить? – Слухами земля полнится, – рассеянно заметила она. – Люди говорят. Иногда помещают объявления. А иногда какой-нибудь владелец просит Джека найти ему человека, которому можно было бы сдать лошадь, чтоб не оплачивать расходов на тренировки. Чаще всего это проделывают с кобылами, чтобы затем заполучить свою лошадь обратно, Для бридинга. – Славно придумано, – заметил я. Флора кивнула. – Ларри Тренту очень нравилась эта система. Она позволяла ему выставить на скачки сразу пять лошадей вместо одной. Вообще, он был великим игроком. – Игроком? – Тысчонка здесь, тысчонка там, всюду снимал навар. Честно говоря, я изрядно устала от его хвастовства. Я окинул ее удивленным взглядом. – Вам он не нравился? – Да нет, вроде бы нормальный человек, – голос ее звучал неуверенно. – Нет, он всегда был очень мил. К тому же Джек говорил, что клиент он идеальный. Платил всегда вовремя, понимал, что лошадь – это не машина. По-моему, он ни разу не винил жокея в проигрыше. Однако был довольно скрытен. Не знаю, почему мне так казалось, но он производил именно такое впечатление. Хотя был щедр. Не далее как на прошлой неделе пригласил нас на обед в «Серебряный танец луны». Там еще играл джаз-банд… очень громко, – она вздохнула. – Что это я… Вы, конечно, знаете, что мы были там… Джимми говорил, что сказал вам о виски. Я просила его забыть об этом… Джек не хотел, чтоб Джимми поднимал волну. – М-м, – буркнул я. – Волна тем не менее поднята, причем независимо от нас. – О чем это вы? Я рассказал ей о бредовых высказываниях Джимми, о моем походе в «Серебряный танец луны» с детективом Риджером. Она, округлив глаза, слушала и несколько раз восклицала: «О Боже!» – Кто-то в этом заведении изрядно нагрел руки на мошенничестве, – сказал я. – Уж не знаю, был ли в курсе сам Ларри Трент… Какое-то время она молчала, затем, после паузы, заметила: – Знаете, однажды он совершил очень странный и непонятный для меня поступок. В прошлом году я ездила в Донкастер на ярмарку, остановилась у друзей. Джек не поехал, был очень занят. Но Ларри Трент там был… Меня он не видел, зато я заметила его в толпе. Он торговался, хотел купить лошадь… По кличке Реймкин, – она умолкла, затем продолжила: – Лошадь ему продали. Я еще подумала: «Вот хорошо, Джек будет с ней заниматься». Но она так и не появилась. А Ларри Трент не обмолвился о своей покупке и словом. Я, разумеется, рассказала обо всем Джеку, а он сказал, что я, должно быть, ошиблась, что Ларри Трент отроду не покупал лошадей и что он даже не собирается расспрашивать его об этом. – Так кто же тренировал потом этого Реймкина? – спросил я. – Никто, – она подняла на меня встревоженные глаза. – Но я, знаете ли, еще не сумасшедшая. Специально посмотрела в прайс-листах в одном из выпусков «Спортивной жизни» и увидела, что лошадь продали за тридцать тысяч фунтов с хвостиком. Правда, там не было написано, кто ее купил. Но я абсолютно уверена, что то был Ларри Трент, потому как аукционист, ведущий торги, подходил к нему и спрашивал имя, уже после того как лошадь была продана, а потом… потом ничего. – Что ж, должно быть, Реймкин попал к кому-то другому, – предположил я. – Должно быть. Но его нет в списках лошадей, проходящих обучение у кого-либо из тренеров. Я, знаете ли, специально проверяла. Считала оскорбительным само предположение, что Ларри Трент мог отправить лошадь к кому-то другому, а не Джеку, который помог ему выиграть столько скачек. Но Реймкин не значился нигде и за весь сезон ни разу не участвовал в скачках. Я искала… Но этот Реймкин… он точно куда-то испарился… Глава 6 Затем Флора отвела меня в кухню, собрать уцелевшие бокалы. Их оказалось ровно девятнадцать. – Вы уж извините, – сказала она. Я пожал плечами. – Ну что вы! Ничего страшного. Просто удивительно, что эти еще сохранились. И не расстраивайтесь, все мое имущество застраховано. Она помогла уложить пережившие катастрофу бокалы в коробку, которую я предусмотрительно захватил с собой. Круглое добродушное ее лицо отражало тревогу. – Страховка! – воскликнула она. – Все утро я слышу только это слово. Но кто, позвольте спросить, страхует против такой трагедии? Разумеется, у нас не было никакой страховки, это ведь просто смешно – страховать прием. А та молоденькая пара, бедняги… ну, владельцы фургона… Я говорила с Салли… это жена… по телефону сегодня днем, и она, несчастная, вся в слезах, только и твердила, что ее Питер всегда оставляет машину на ручнике, никогда, никогда не снимает фургон с тормозов на стоянке и что они будут просто разорены, если страховая компания сумеет доказать преступную халатность в обращении с транспортным средством. Бедняги, как мне их жаль! – Она подняла на меня глаза. – А вот дверцы он не запирал. Я специально спрашивала. Боюсь, что рассердила ее. Она ответила: «Разве вы запираете дверцы, приехав в гости к друзьям?» Я с горечью вспомнил об украденном шампанском и промолчал. – И еще она сказала, что приехали они в фургоне только потому, что купили по пути к нам нового гунтера и собирались потом отвезти его домой. Гунтер все еще у нас, на заднем дворе, в одном свободном стойле. Салли говорит, что не желает больше его видеть. Бедняжка Салли, совсем обезумела от горя! И вообще, все это просто ужасно! Флора вызвалась проводить меня до фургона. Я нес коробку с пустыми бокалами и видел, до чего ей не хочется отпускать меня. – Мы же не подготовили отчета для Джека! – воскликнула она. Пришлось вернуться в кухню и заняться отчетом. – Если вам и завтра будет не по себе, – сказал я, – могу приехать снова на «вечерние стойла». Нет, честное слово, мне даже понравилось. – Вы просто прелесть, Тони, дорогой! – сказала она. – Буду страшно рада видеть вас, – и снова пошла провожать меня к машине. – Полиция все утро крутилась возле этого несчастного фургона, – заметила она, кивком указав на притихшего зеленого монстра. – Сыпали на него какой-то порошок, качали головами. – Наверное, отпечатки пальцев искали, – предположил я. – Наверное. Уж не знаю, что они там нашли, но по всему видно, были недовольны. Вы же знаете, что это за народ. Никогда ничего не объяснят. – А вы сами… пробовали посмотреть, когда они убрались? – спросил я. Она отрицательно покачала головой, точно у нее и в мыслях ничего подобного не было. Однако тут же направилась через лужайку к фургону. Я последовал за ней, и мы вместе обошли машину, разглядывая прилипшую к бортам розовато-серую пыль со смазанными отпечатками. – Да его уже целая сотня людей успела перетрогать, – решительно заявила Флора. В том числе крановщики, подумал я, и люди, выпускавшие лошадь наружу, и многие другие до того. Сам не пойму, что вдруг на меня нашло. Но я распахнул дверцу, по-прежнему не запертую, и влез в кабину. – А вы уверены, что можно, дорогой? – встревожилась Флора. – Но ведь они вам не говорили, дорогая, что нельзя, верно? – Нет… Во всяком случае, не сегодня. – Тогда и беспокоиться не о чем. Я огляделся. Внутри кабины пыли было еще больше. И масса отпечатков, только менее смазанных, чем снаружи. Я с любопытством разглядывал их, но многого не ожидал: ведь как это делается по-настоящему, видеть мне ни разу не доводилось. Разве что в кино. И тут вдруг, приглядевшись, я заметил нечто такое, от чего меня словно током пронзило. Отпечатки… они были крохотные. Крохотные отпечатки по всей виниловой поверхности обоих передних сидений. Крохотные отпечатки на руле, на рычаге переключения скоростей, на тормозе. Совсем маленькие… Я вылез из кабины, спрыгнул на землю и рассказал о своем открытии Флоре. Рассказал также и о том, как встрепенулся детектив Уильсон, когда я упомянул о маленьком мальчике с собакой. – Так вы хотите сказать… – похоже, она была крайне огорчена, – что виной всему этому кошмару был ребенок? – Да, думаю, да. Вы же знаете, как любят играть ребятишки. И просто обожают машины. Так и норовят залезть в фургон, когда я развожу заказы. Маленькие разбойники, за ними глаз да глаз. Наверное, этот мальчик снял фургон с ручника, а потом включил передачу. А потом испугался и выскочил вместе с собакой, а фургон покатился вниз по склону, набирая скорость. – О Господи! – удручена она была сверх всякой меры. – Но чей ребенок? Я постарался как можно подробнее описать мальчугана, на что она сказала, что такого вроде бы не знает. К тому же ребятишки так быстро растут и меняются. – Ничего, – сказал я. – У Уильсона имеются адреса всех ваших гостей. Он найдет. И потом, Флора, дорогая, надо радоваться, что все обернулось именно так. Если всему виной маленький мальчик, снявший машину с тормозов, ваши друзья, Питер и Салли, спасены. – Нет, это не их ребенок… у них нет детей. Бедный глупый малыш! – Если у людей хватит здравого смысла, в чем лично я не уверен, – заметил я, – они не станут говорить ребенку, что он убил восемь человек. Во всяком случае, до тех пор, пока мальчик не повзрослеет. По пути домой от Флоры я дальше второй доставки не продвинулся, поскольку мой постоянный клиент, адвокат на пенсии, был просто в восторге (если верить его словам), что заказ привез лично я. И тут же пригласил зайти и распить бутылочку «Шато Пальмер» урожая 1970 года, содержимое которой только что перелил в графин. Мне был симпатичен этот человек, изрядно обогативший свой опыт и расширивший кругозор за время отпусков, которые проводил, объезжая различные виноградники, и мы провели вечер за приятной беседой, рассуждая о волшебных маленьких виноградниках в Пойя и Марго <Области во Франции, вблизи р. Жиронды.>, а также о несравненных достоинствах крупного винограда «Каберне савиньон», который, не теряя достоинства, умудрялся произрастать чуть ли не во всех широтах. При наличии, разумеется, пусть даже самой скудной почвы и солнца. Супруга адвоката, как выяснилось, навещала ка-ких-то родственников. А потому угощение он предложил незамысловатое – холодный ростбиф с кларетом, и я охотно принял его, особенно с учетом того факта, что дом мой пуст и никто меня там не ждет. Мало того, адвокат настоял, чтоб мы открыли бутылочку «Кло Сент Жака» урожая 1982 года, с тем чтоб выпить ее чуть позже. – Не каждый день, – заметил он в ответ на мои протесты, – в доме бывает человек, с которым можно разделить удовольствие от столь изысканного напитка. Мы с женой прекрасно ладим, однако даже после прожитых вместе долгих лет бедняжка предпочитает к обеду ординарное «Божоле» или же непритязательное мозельское. Сегодня, и, пожалуйста, не спорьте, мой дорогой друг, сегодня у меня настоящий праздник вкуса! У меня – тоже. И я отведал и «Шато Пальмера», и «Кло Сент Жака», которое вообще впервые попробовал в прошлом году, когда продал ему несколько бутылок, и был приятно удивлен, обнаружив, что это замечательное вино меняет цвет от пурпурного до чистого и глубокого темно-красного, присущего только самым лучшим бургундским винам – по мере того, как набирает зрелость и силу. Стало быть, его можно улучшить, подумал я, а адвокат, словно прочитав мои мысли, заметил, что попробует отложить одну бутылку на год. – Но я старею, мой добрый дорогой друг, старею. И хотел бы насладиться своими скоровищами, пока еще не поздно. Короче, слово за слово, и было уже почти двенадцать, когда я наконец отправился домой. Алкоголь разлагается в крови со скоростью один стакан вина в час, размышлял я, ведя машину, так что если учесть, что выпил я шесть стаканов за пять часов, при удачном стечении обстоятельств могу сойти за трезвого. Нет, нельзя сказать, чтоб меня мучили угрызения совести. Просто в интересах бизнеса я не мог позволить себе лишиться водительских прав. Может, из-за вина, может, из-за всех треволнений и физических нагрузок, испытанных накануне, спал я долго и крепко, плохие сны мне не снились, а проснувшись утром, обнаружил, что чувствую себя куда лучше обычного в преддверии нового дня. Вообще по утрам я чувствую себя лучше, чем вечером и ночью. Выйти из дома, заняться делами – это далеко не самое страшное. Возвращаться домой – вот сущий ад. Не так давно, беседуя со мной по телефону, мать вдруг предложила продать все и переселиться в другое место. – Ты никогда не будешь там счастлив, – сказала она. – Ничего не получится. – Но ведь ты не переехала, когда умер отец, – возразил я. – Ну, начать с того, что этот дом всегда принадлежал мне, – заметила она. – Достался по наследству от семьи. А это большая разница, Тони, дорогой. Я не совсем понял, в чем заключалась разница, но спорить не стал. Возможно, она и права, возможно, мне действительно стоит переехать, думал я и оставался на месте. Все воспоминания, связанные с Эммой, тут же оживали, стоило мне войти в этот старый перестроенный коттедж с видом на Темзу; и оставить его – означало предать Эмму, граничило с почти физической изменой ей. И еще казалось, что если я продам дом, то испытаю не облегчение, а лишь чувство вины; и вот я остался, и по ночам обливался потом в тоске о ней, и исправно платил по закладным, и не находил себе покоя. Адреса утренних доставок оказались страшно разбросанными, и мне пришлось изрядно помотаться по городу, но я не сетовал. Развоз заказов на дом приносил очень хорошую прибыль. Плохие новости распространяются по свету со скоростью звуков африканских тамтамов – прибыв в четверть одиннадцатого по последнему в списке адресу, я вдруг услышал о «Серебряном танце луны». – Просто ужас, что творится! – весело заметила женщина, распахивая передо мной заднюю дверь дома на окраине Ридинга. – Какие-то типы вломились туда ночью и вынесли все, вплоть до последней бутылочки! – Что, серьезно? – спросил я. Она счастливо закивала, явно упиваясь дурными новостями. – Мне только что молочник сказал, минут пять тому назад. Ресторан-то у нас тут, прямо под боком, через дорогу. Ну вот, заходит он туда, как обычно, с молоком, а там полицейских пруд пруди, стоят и чешут в затылках, как полные придурки. Так он, во всяком случае, выразился. Он, знаете, не больно-то обожает полицию. Я отнес коробки в кухню и стал ждать, пока она выпишет чек. – А вы знаете, что владелец «Серебряного танца» погиб в воскресенье, во время того несчастного случая, когда на людей наехал фургон? Я ответил, что да, вроде бы слышал. – Мерзость, правда? Не успел человек умереть, как тут же являются воры и грабят его заведение! – Да, мерзость, – согласился я. – До свидания, мистер Бич, – весело попрощалась она. – Согласитесь, было бы очень скучно жить на свете, если б ничего плохого не происходило, верно? Ограбленный ресторан действительно находился невдалеке от ее дома, по пути в лавку, и вот я, сжигаемый самым бесстыдным любопытством, приблизившись, сбавил скорость. Примерно на том же месте, где запарковался вчера Риджер, стояла полицейская машина. И я, поддавшись неясному побуждению, свернул с дороги и затормозил рядом. Ни снаружи, на улице, ни внутри, в холле, не было видно ни души. Еще меньше света, чем вчера, никакого впечатления, что здесь что-то происходит. Я толкнул низенькие вращающиеся дверцы и вошел в салун – но ало-черное его пространство было погружено во мрак и пустоту и только собирало пыль. Я попробовал сунуться в ресторан, по другую сторону от холла, но и там никого не оказалось. Оставались только подвалы, и я зашагал по коридору, мимо двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен», к служебным помещениям. Вообще-то подвалы в строгом смысле таковыми не являлись, а представляли собой две прохладные смежные кладовые без окон, вход в которые открывался из маленького холла между обеденным залом и комнатой, служившей офисом Ларри Тренту. Была тут и еще одна дверь, выходившая на задний двор и снабженная многочисленными запорами и замками. Правда, теперь она была распахнута настежь и проливала свет (в физическом смысле этого слова) на одиноко бродившую фигуру сержанта Риджера. Пальто с поясом сменил плащ, с той же военной аккуратностью застегнутый на все пуговицы, каждый волосок короткой прически ежиком был на своем месте. Да и резкие бесцеремонные манеры остались при нем. – Что вы здесь делаете? – едва завидев меня, грубо осведомился он. – Просто проезжал мимо. Он окинул меня подозрительно-строгим взглядом, однако не выгнал, и я остался. – Что здесь вчера было? – спросил он, указывая на распахнутые в кладовые двери. – От помощника управляющего никакого толку. Но вы были здесь вчера и видели. Вы приходили сюда за вином, верно? Вы помните, что здесь стояло? – Слово «сэр» из обращения исчезло, заметил я. Возможно, за этот день я в его глазах вырос до звания «эксперта полиции». – О, много чего… – задумчиво протянул я. – Но к чему гадать? Должен быть список вин. Перечень хранившихся здесь напитков. – Мы не нашли никаких списков. Очевидно, они исчезли вместе с вином. Я удивился. – Вы уверены? – Ну, во всяком случае, мы ничего не нашли, – повторил он. – Так что я вынужден просить вас составить этот список. Я согласился, сказал, что попытаюсь, он проводил меня в кабинет Ларри Трента. Обилие плюша располагало скорее к неге, нежели к труду, пол покрывал цветастый ковер, мягкие кресла, на стенах фотографии в рамочках. Снимки, насколько я успел заметить, были сделаны на скачках и фиксировали моменты финиша, во всяком случае, на большинстве из них на первом плане красовался финишный столб. Ларри Трент знал толк в лошадях, говорила Флора. Ларри Трент был прирожденным игроком… но удача в конце концов отвернулась от него. Я уселся в его кресло, придвинутое к столу красного дерева, и начал писать на листке бумаги, вырванном из блокнота Риджера. Сам Риджер остался стоять, словно подчеркивая, что не имеет прав на эту комнату, словно дух покойного все еще присутствовал здесь, и я, заметив это, вдруг подумал, что и сам чувствую себя чужаком, незаконно вторгшимся на территорию и в частную жизнь Ларри Трента. Слишком уж пуст и аккуратно убран был его стол, особенно если учесть масштабы бизнеса, проворачиваемого в подобном заведении. Ни счетов, ни писем, ни бланков накладных. Ни одного официального бланка, ни приходно-расходной книги, ни картотеки, ни пишущей машинки, ни маленького ручного калькулятора… Совсем не похоже на рабочее помещение, подумал я. Скорее – на убежище. Я записал все, что помнил, все, что видел в закромах. Указал также приблизительное количество, а затем сказал, что, пожалуй, смогу расширить список, если схожу в кладовые, где был вчера, и освежу таким образом память. И вот мы с Риджером перешли в первое из помещений, где хранились вина, и я, взирая на пустые полки, добавил к моему списку еще пару названий. Оттуда мы через раздвижную внутреннюю дверь перебрались в соседнюю кладовую, где прежде хранились запасы крепких спиртных напитков, а также ликеров, баночного пива и готовых коктейлей. Пиво и коктейли остались; бренди, джин, водка, виски, ром и ликеры исчезли. – Неплохо поработали, – строча по бумаге, заметил я. Риджер усмехнулся. – Да они даже тележку с напитками в обеденном зале умудрились обчистить. – А бар? – Бар тоже. – Аккуратисты, – буркнул я. – В этой их головной конторе, должно быть, с ума сходят. И что теперь скажет ваш друг, мистер Пол Янг? Риджер мрачно покосился на меня, затем перевел взгляд на листок бумаги, который я все еще держал в руке. – К слову о птичках, – нехотя выдавил он. – По тому номеру телефона, что он записал, его нет. Я дал распоряжение проверить. Я растерянно заморгал. – Но ведь он сам записал. – Да, знаю, – он слегка поджал губы. – Иногда, знаете ли, люди делают ошибки. От комментариев, которые я собирался сделать, Риджера спасло появление в дверях молодого человека в афганской куртке, который оказался детективом в штатском. Войдя, он доложил, что только что закончил обход дворовых строений вместе с помощником управляющего и что там вроде бы ничего не пропало. Помощник управляющего, добавил он, будет находиться в кабинете управляющего, на тот случай, если понадобится. – А где это? – спросил Риджер. – Рядом с входной дверью. Там еще табличка «Посторонним вход воспрещен». – А там вы смотрели? – строго осведомился Риджер. – Нет, сержант, еще нет. – Так пойдите и посмотрите, – раздраженно бросил Риджер. Констебль в штатском, не изменившись в лице, развернулся и вышел вон. Тут вдруг в кармане плаща Риджера запищал радиотелефон, и он, достав его, выдвинул антенну. Металлический голос, доносившийся из него, отчетливо прозвучал в тишине подвала. Произнес он следующее: «В ответ на ваш запрос, сделанный в 10.14, сообщаем, что такого номера телефона не существует и никогда не существовало. Более того, и продиктованный вами адрес тоже не существует. Такой улицы просто нет. Ответ на запрос отправлен в 10.48. Прошу подтвердить прием. Конец связи». – Принято, – мрачно буркнул в трубку Риджер, затем убрал антенну и спросил: – Полагаю, вы слышали? – Да. – Вот дерьмо! – выразительно заметил он. – Полностью с вами согласен, – с сочувствием произнес я, за что был вознагражден рассеянным взглядом. Я протянул ему список того, что, по всей видимости, являлось уже не просто арифметическим перечислением урона, нанесенного неким абстрактным взломщиком, но свидетельством тщательно спланированной и организованной операции. Впрочем, то были его проблемы, не мои. – Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам, – сказал я. – Найдете меня в лавке. Буду рад помочь. – Очень хорошо, сэр, – рассеянно произнес он, затем, словно очнувшись, добавил: – Спасибо. Если что, я вас найду. Я кивнул и через дверь вышел обратно в холл, мельком взглянув на неприметную дверцу с табличкой «Посторонним вход воспрещен» – цвет ее по-хамелеонски сливался со стенами. И пока я стоял и размышлял о том, что управляющий, должно быть, просто не в силах вынести претензий объятых горем завсегдатаев, а потому предпочел укрыться здесь, как вдруг дверь отворилась и в образовавшуюся щель, пятясь, вылетел помощник помощника управляющего, не отрывая глаз от некоего зрелища, которое осталось недоступным моему взору, поскольку он тут же эту самую дверь захлопнул. Растерянный и слабовольный вчера, сейчас он пребывал в состоянии полного раздрызга, хватал губами воздух и, похоже, собирался хлопнуться в обморок. Я метнулся к нему через холл, устланный ковром, и успел подхватить прежде, чем он осел на пол. – Что такое? – спросил я. Он тихонько застонал, глаза его закатились, и всей тяжестью обвис у меня на руках. Я позволил ему опуститься на ковер, где он и распростерся, совершенно неподвижный. Склонившись, я секунду или две пытался ослабить ему узел галстука. Затем, поднявшись и чувствуя, как стучит сердце и участилось дыхание, отворил дверь в кабинет управляющего и вошел. И тут же понял: вот оно, то место, где делаются настоящие дела. Именно здесь, в этом офисе, обставленном функционально и строго, находились все бланки, счета и досье, громоздились целые кипы бумаг, столь очевидно миновавшие убежище Ларри Трента. Здесь стоял металлический письменный стол, старый и исцарапанный, с пластиковым стулом за ним, стаканчиками с карандашами и ручками и прочими канцелярскими принадлежностями на столешнице. А вокруг рядами высились коробки с разного рода запасами: электролампочками, пепельницами, рулонами туалетной бумаги, кусками мыла в обертках. Высоченный, от пола до потолка, шкаф, дверцы его распахнуты, содержимое вылезает наружу. Из единственного окна открывался вид на автостоянку, и я увидел свой фургончик и машину Ридже-ра. Имелся тут и довольно надежный с виду сейф размерами с небольшой сундучок – дверцы настежь, внутри пусто, а на линолеумном полу сидел, привалившись спиной к стене, констебль в штатском – колени приподняты, голова свисает между колен. И ничего такого, по крайней мере, на первый взгляд, от чего нормальный и здоровый мужчина мог бы хлопнуться в обморок. Ничего, если только не обойти стол и не посмотреть на пол. Проделав это, я ощутил, как во рту тут же пересохло, а сердце, точно птица, заколотилось о ребра, и стало трудно дышать. Нет, крови не было. Но зрелище оказалось куда страшней и чудовищней вчерашней сцены под тентом. На полу лежал на спине мужчина в серых брюках и ярко-синем пиджаке на подкладке. «Молния» на брюках, как я заметил, аккуратно застегнута. Я вообще с какой-то болезненной ясностью отмечал все детали. На рукаве пиджака вышит герб, на ногах коричневые туфли и серые носки. Шея над краем воротничка розово-красная, сухожилия напряжены, а руки скрещены и аккуратно сложены на груди – классическая поза покойника. Он был мертв. Должен был быть мертв. Ибо вместо головы над раздутой напряженной шеей виднелся большой белый шар, лишенный каких-либо черт, напоминавший гигантский гриб-дождевик. И лишь поборов приступ тошноты и присмотревшись, я понял, что, начиная от горла и выше, он был заключен в толстый и гладкий непроницаемый слой гипса. Глава 7 На подгибающихся ногах я, пятясь задом, вышел из кабинета, испытывая самое искреннее сочувствие к констеблю и помощнику помощника, и, привалившись спиной к стене, старался побороть дрожь в коленках. Как можно быть таким варваром, в некотором оцепенении размышлял я. Как человек может совершить такое, кому только в голову могло прийти нечто подобное?.. В коридор вышел сержант Риджер и прямиком направился ко мне, искоса поглядывая на все еще безжизненно распростертое на полу тело помощника управляющего. Во взгляде его читалось скорее раздражение, нежели озабоченность. – Что это с ним? – осведомился он в своей обычной грубой и напористой манере. Я не ответил. Он всмотрелся мне в лицо и уже более нормальным тоном спросил: – Что случилось? – Покойник, – ответил я. – Там, в комнате. Он окинул меня взором, в котором читались жалость и чувство превосходства, и решительно шагнул в кабинет. А когда вышел оттуда, лицо его было белым как полотно, однако в целом держался он с достойным восхищения самообладанием и ни на дюйм не отступил от положенного для сержанта-детектива образа действий. – Вы там к чему-нибудь прикасались? – резко спросил он. – Трогали что-нибудь? Там могли остаться ваши отпечатки? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=130738) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.