Яма Гай Берт В Нашей Любимой Школе наступил конец семестра. Большинство учеников готовились разъехаться по домам; кое-кто собирался в поход по Скалистому краю. Но пятеро подростков предпочитают принять участие в «эксперименте с реальностью». Так называет три дня добровольного заточения в Яме, подвале без окон в заброшенном флигеле школьного здания, инициатор затеи Мартин. Он же обещает выпустить ребят на свободу через три дня. Поначалу пребывание в Яме кажется забавным: шутки и смех, выпивка и вкусная еда. Но три дня проходят, а Мартин не появляется... Английский писатель Гай Берт – «один из тех экспериментаторов, что запускают воздушных змеев в грозу». «Яма» – мрачный и зловещий дебют автора. Депрессивный, вызывающий клаустрофобию, этот роман сравнивали с «Коллекционером» Фаулза. Гай Берт Яма Посвящается А.М.Б. и Р.А.Л. * * * Дорогой Элиот! Я подумала, что это тебя заинтересует. С четырнадцатого буду в Лондоне, если захочешь что-то добавить или обсудить. Мечтаю увидеться поскорее. С любовью, Ф. X. Глава 1 В последний пасхальный семестр, до Ямы, жизнь в Нашей Любимой Школе шла тихо и мирно. Мы чувствовали себя почти взрослыми и, слоняясь по улицам, точно знали, что готовит нам будущее. Однако эта история началась чуть позже и, возможно, не закончилась до сих пор. Во всяком случае, мне и сейчас кажется, что история с Ямой продолжается – во мне. Но надеюсь, что, рассказав ее, я смогу сделать шаг вперед. И может быть, сумею забыть о том, что произошло. В ясный, не по-весеннему теплый день шесть человек прошли по выбеленным солнцем плитам школьного двора к корпусу английского языка. В темную пустоту его подвала вела ржавая железная лестница, спускавшаяся вокруг опоры к самой земле. Один за другим все шестеро преодолели лестницу и исчезли в люке. Время шло, и солнце на небе перемещалось, проникая в окна классов, бросая короткие отсветы на кожаные портфели и пыльные стопки бумаг. Забытый учебный хлам прошлого семестра ненадолго прогрелся; потом с востока приплыло тонкое облако и в комнате потускнело. Из проема над железной лестницей появился человек. Замер, окинул взглядом пустынные дорожки и безлюдное крикетное поле. Засунув руки в карманы безукоризненно отутюженных серых брюк, он зашагал в сторону леса, окаймляющего флигель. Светлые волосы слегка ерошил поднявшийся ветер. И хотя тогда никто этого не понимал, человек, идущий к уже вовсю зеленеющему весеннему лесу, сейчас – в некотором смысле – стал убийцей. * * * – Никто даже не заметит. – Взяв большой потрепанный рюкзак, Алекс отправилась в крошечный туалет за углом. Там был еще один закуток, который когда-то, наверное, служил кладовкой. Давненько сюда не ступала нога человека, подумал Майк. Воздух был сухой и холодный. Слежавшаяся пыль между плитами пола казалась окаменелой. Майк сложил спальник пополам и подложил под спину вместо подушки. В резком свете голой электрической лампочки Яма выглядела бесцветной, слепой, как телеэкран с помехами. Фрэнки что-то искала в сумке, выгребая одежду и прочий скарб и запихивая без разбора обратно. Раздался слабый звук струи, льющейся в воду; затем натужно сработал бачок. Фрэнки победно помахала нарядной картонной коробочкой. – Угощаю! – радостно воскликнула она. Все обернулись к ней. – А что это? – подозрительно спросил Джефф. – Рахат-лукум, – ответила Фрэнки. – Вкусная штука. Я взяла две коробочки, на всякий случай. – Нет, спасибо, – отказался Майк и вяло подумал: что значит «на всякий случай»? – Я тоже не буду, если ты не против, – подхватил Джефф. – Эти сладости, они на вкус, как... Не знаю, с чем сравнить... – С лепестками роз, – подсказала Фрэнки. – Нет, вкус у них... Вернулась Алекс, энергично встряхивая кистями рук. – Эй, что ты наделала! – закричала Фрэнки, и из коробочки со сладостями вылетело маленькое облачко сахарной пудры. – Ты меня всю обрызгала. – Никто не додумался взять с собой полотенце? – спросила Алекс. Майк покачал головой. Он и в мыслях не держал. – Я взяла, – откликнулась Лиз. Как на нее похоже, подумал Майк. Такая, как Фрэнки, в жизни бы не вспомнила о полотенце, а вот Лиз сообразила. Он не знал, отчего он так воспринимает Лиз; просто это казалось естественным. – Спасибо, – сказала Алекс. – Вода очень холодная. – Который час? – спросила Фрэнки. – Девять. Какая тебе разница? – огрызнулся Джефф. – Все время спрашиваешь, сколько времени, достала уже. – Я устала. И забыла часы, – оправдывалась Фрэнки. – С чего это ты устала? – встряла Апекс. – Мы с четырех часов только и делали, что сидели и болтали. – А я нет, – возразил Майк и проверещал дурацким скаутским голоском. – Я отправился в увлекательный горный поход, а потом еще час-два гулял по торфяникам. – Такое могло прийти в голову только Моррису с дружками, – ухмыльнулся Джефф. – Как хорошо, что мы не поехали, – поежившись, произнесла Алекс. – В прошлый раз был просто кошмар. Всю неделю под проливным дождем. – Она откинула волосы с лица. – И я ненавижу горы. Я не любительница активного отдыха. Я, скорее, любительница отдыха на диване. – Скажи спасибо Мартину, – бросила Фрэнки. – Да уж, – подхватил Майк. – Школьный поход или Яма – из двух зол выбираем меньшее. – А мне здесь даже нравится, – призналась Алекс. – Конечно, здесь не слишком удобно, да и тесновато, раз уж на то пошло. Но мне кажется, что, если постараться, тут можно навести уют. Шторки повесить, разложить симпатичные коврики. Ну, понимаете. – Очень смешно, – фыркнула Фрэнки. – С ума сойти. Ха-ха. Майк прикинул, что походники к этому времени уже преодолели гору или две. Он был в предыдущих экспедициях и, по правде говоря, остался очень доволен. Но ради возможности поучаствовать в одной из проделок Мартина стоило пожертвовать чем угодно. Вот почему, с горечью подумал Майк, он и заперт в подвале корпуса английского языка, вместо того чтобы стоять над границей вечных снегов в Скалистом краю[1 - Скалистый край – живописный холмистый район в северо-западной части графства Дербишир и северной части графства Стаффордшир; известный национальный парк.]. Майк оглянулся: остальные разбирали вещи на подвальном полу. Рядом полулежал Джефф, опершись о локоть, и рассеянно копался в рюкзаке и вывернутой из него куче смятой одежды вперемешку с банками консервов. – Не понимаю, почему этот подвал до сих пор подо что-нибудь не приспособили, – сказал он. – Могли бы устроить здесь отличную общую комнату, или музыкальный зал, или что-то в этом роде. – Да в Нашей Любимой Школе половина помещений не используется, – презрительно заявила Фрэнки. – Отец говорит, что им нужно сменить руководство. – В таком случае твоего отца поддерживают все ученики, – сострил Джефф. – Фрэнки права, – в разговор вступила Алекс. – Таких мест полно по всей школе. Взять хотя бы то крыло за кабинетом физики. Для чего оно? Туда никто никогда не заходит. – Там коллекция бабочек, – внезапно произнесла Лиз. Когда она заговаривала, Майка всегда охватывало легкое изумление. – Они открывают его примерно раз в пять лет. – Серьезно? – Джефф уставился на Лиз. – Бабочки? – Неудивительно, – фыркнула Фрэнки. – Спорим, это очередной дар или наследство. Все только и делают, что дарят или завешивают нам всякую ерунду. – Завещают. – Какая разница. – Настоящим завещаю Нашей Любимой Школе свою коллекцию фотографий, компрометирующих учителей, которую надлежит выставить в столовой, – провозгласил Майк. – Я проголодалась, – сообщила Алекс. Сняла круглые очки в металлической оправе и принялась протирать стекла платком. – Может, перекусим перед сном? – Посмотрим, что нам бог послал, – сразу же засуетилась Фрэнки. Майк улыбнулся. – Спокойно, дамочки, подходи по одному. – Не важничай, придурок, – одернула его Фрэнки. – Так, тут написано: «Французский бутерброд». Я бы не отказалась. – Французский бутерброд? – оживился Джефф. – Ужас как пошло. Эй, дорогая, может, попробуем французский бутерброд? Майк поерзал, сползая вниз на спальном мешке, и закрыл глаза из-за режущего света лампы. – Кажется, французский бутерброд – это когда высовываешь язык и слизываешь масло, – сказал он. Алекс было прыснула, но виновато осеклась. – Майки, это отвратительно, – заявила Фрэнки. – Что отвратительно, так это твои чертовы сладости, – парировал Джефф. – Вкус у них слишком розовый. * * * Так все началось. Но помните, что мы тогда были очень молоды. Прежде чем мы спустились в Яму, Мартин предупредил: «Это эксперимент с реальностью». Так он это назвал. Даже сейчас слышу его голос. – Это слишком самонадеянно, тебе не кажется? – спросила я тогда, а он улыбнулся. У Мартина была открытая, беспечная улыбка, озарявшая его круглое ясное лицо. Учителя считали Мартина вдумчивым, хотя немного заторможенным учеником, которому можно доверить ответственное дело. Он всегда вел себя дружелюбно, охотно болтал со старичком мистером Стивенсом о рыбалке или останавливался поглядеть на сад доктора Джеймса. Он был правильным, разумным юношей. Стэнфорд как-то сказал: «Этот парень чертовски хорошо управляет библиотекой». Его слова удивили и школьников, и учителей: Стэнфорд никогда никого не хвалил. Мы тоже восхищались абсолютной и поразительной иллюзией, которую он создал. Мыто знали, что именно Мартин стоял за Гиббонским инцидентом; именно он сорвал речь в честь окончания семестра. Мартин был самым знаменитым бунтовщиком Нашей Любимой Школы. Его двойная жизнь в наших глазах была достойна преклонения и зависти. Возможно, если бы тогда мы присмотрелись повнимательнее, то смогли бы прозреть, догадаться, что он задумал. Но нам никогда не приходило в голову, что лживость Мартина состоит более чем из двух видимых нам слоев. Забавно, как окружающие нас вещи меняются со временем. Забавно, как время меняет нас. Увы, в школе дают знания, а не мудрость. Тогда, в прошлом, мудрость бы нам пригодилась. Но мы не были ею наделены. Мы не были готовы. – Это слишком самонадеянно, тебе не кажется? – спросила я, и мой голос был голосом ребенка, доверчивого и совершенно невинного. А голос ответившего мне был взрослым, слишком взрослым для круглого улыбчивого лица и светло-голубых глаз. – Ну нет, не думаю, – ответил Мартин. * * * – Мой дядя любит эту дрянь, – Фрэнки разглядывала свой стакан. – Он такой чудак, мой дядюшка. Еще бы, ведь он знаменитость. – Чем же он знаменит? – спросила Алекс, повернувшись на спальном мешке. – Своими чудачествами, – хихикнула Фрэнки. – Джефф, плесни-ка мне еще. – Она протянула стакан. Джефф отвинтил крышку с бутылки виски и налил добавки. – Нет, серьезно, он работает на телевидении. – У тебя в зубах грязь застряла, – сказал Джефф. Фрэнки улыбнулась и вытерла рот рукавом. – Фу, – с отвращением произнес Майк. – Почему Мартин не подобрал для меня более цивилизованную компанию? – Ну все, я напилась, – пожаловалась Фрэнки. На самом деле пьяны были все трое. Алекс перекатилась на спину и уставилась в потолок, мусоля между пальцев складку рубашки. Лиз уткнулась в блокнот, придвинув его слишком близко к глазам и грызя кончик черной шариковой ручки. Майк заметил, что ее ухо торчит из-под волос, бледное на коричневом фоне. Волосы лезли в глаза, и она их постоянно поправляла. Почему она никогда не завязывает волосы? Он продолжал наблюдать, и она взглянула на него; потом снова опустила глаза и стала писать. Тем вечером в Яме царила благодать: это был самый первый вечер, когда все они еще были собой. Джефф и Фрэнки пустили по кругу бутылку виски, и Майк глотнул немного. Они говорили о прошедшем семестре, перебрасывались шуточками, воображая лишения и неудобства горного похода. – Ребята, может, пора заканчивать веселье и на бочок? – зевнула Алекс, закатив глаза. – Уже почти полночь, я засыпаю. – Без десяти двенадцать; вы знаете, где гуляют ваши дети? – продекламировала Лиз. Фрэнки скрестила ноги. – Брось, Алекс, вечеринка только начинается, – сказала она. – Почему никто не взял магнитофон? – Потому что никому не хотелось слушать твою любимую музыку, – съязвил Джефф. Майк облокотился о рюкзак. – Я не знаю, где мои дети, – проговорил он. – В последний раз я видел, как они шли в заброшенный угол старой школы со светловолосым парнем. И с тех пор они пропали. – Думаешь, он запер их в подвале и бросил? – подхватил Джефф. – Не исключено, – согласился Майк, рассудительно кивая. – Когда мы отсюда выйдем, – вслух подумала Фрэнки, – все поймут, что нас не было в походе. – Конечно поймут, – устало проговорил Джефф. – Но тогда это уже будет не важно. В школе думают, что мы остались дома, родители считают, что мы где-то в северных краях. И им необязательно знать правду. – Как же, – фыркнула Фрэнки. – Мы это уже проходили, – заметил Джефф. Майк положил голову на мягкую часть рюкзака и сплел пальцы на груди. – Одно хорошо в Нашей Любимой Школе, – сказал он, – мы хотя бы сдружились. – Наверное, о нас будут ходить легенды, – размечталась Фрэнки. – О проделках Мартина всегда болтают. – Она громко икнула. – З-звините. Я даже икать начала от перспективы стать знаменитостью. – Я зубы почистил уже, если кому-нибудь нужно в сортир, – сообщил Майк. * * * Отложив стопку бумаги, я откидываюсь на спину, вытягиваю ноги и смотрю на деревья за полуоткрытым чердачным окном. В комнате колебался теплый воздух; в полосах солнечного света, расчерчивающих стол и пол, танцуют пылинки. Снизу раздается звук отпираемой входной двери и голос моей матери. Я отодвигаю кресло. На столе все в полном порядке, как я люблю: карандаши и ручки в банках из-под джема; книги, обрывки бумаги, записки; старая бутылочка чернил, пахнущая ящиками школьных парт. На лестнице раздаются шаги. Я закрываю окно: ночью, наверное, будет сквозняк. Дверь отворяется. – Привет, – говорю я. – Заходи. – Значит, вот где ты творишь, – произносит он. – Здесь я буду творить, – поправляю я. – Я ведь только начала. Мне немало предстоит написать. – Мне ли не знать. – Он выглядывает в окно. – Отсюда видна школа. Надо же, я и не думал. – Ты же никогда сюда не поднимался, – напоминаю я. – Ты меня не приглашала. – Просто несколько недель назад здесь еще была помойка. Пришлось все разгрести: мусор, пыль, старые ковры и прочее дерьмо. Потом поставить диван, книжные шкафы, стол. Понадобилось время. – Я поражен. И что, дело того стоило? Я вздыхаю. – Не знаю. Да, наверное. Здесь легче на всем этом концентрироваться, когда видишь школу и больше ничего не отвлекает. Я уже набросала кучу заметок и все такое. – Я тебя очень люблю, – тихо говорит он. – По-моему, ты очень храбрая. Я нервно смеюсь. – Ну, что я могу сказать. Кто-то ведь должен это сделать, правда? – Да. – Я тебя тоже люблю. – Будто я не знаю. – Он слегка улыбается. – По-моему, Лиз, диалогу нас выходит не очень содержательный. – Тогда я не стану его записывать, – обещаю я. * * * Какое-то время они болтали, пытаясь поудобнее устроиться на жестком подвальном полу. Потом Фрэнки пошла в туалет переодеваться, две другие девушки переоделись в маленьком чуланчике. Наконец свет был погашен, и они приготовились провести первую ночь в Яме. Майку не спалось; в его голове мелькали события сегодняшнего дня и вечера, и он пытался посмотреть на произошедшее как можно более отстраненно. После обеда он вышел из дома, собираясь сесть в микроавтобус, отправляющийся в Скалистый край, но опоздал. Теперь оставалась только Яма. Когда пришли остальные, они вшестером спустились по ступенькам в заброшенное крыло отделения английского языка. У подножия лестницы виднелся маленький квадрат голой земли, густо усеянный пивными банками, мусором и истлевшими листьями падуба. Из-под груды сигаретных пачек и обрывков гниющих газет тоскливо торчали искореженные куски железных прутьев. Осторожно ступив в короткий коридор, они на минуту засомневались: яркое мартовское солнце пронзило тьму. Справа виднелась дверь в Яму: деревянная, покрытая облупившейся темно-коричневой краской, с длинными острыми трещинами. Щеколда и висячий замок тусклого цинкового цвета. Мартин достал ключ из кармана брюк, и Майк с улыбкой заметил его безупречно отглаженные стрелки. Мартин всегда уделял внимание таким мелочам. Когда дверь отворилась, Майк невольно подумал: что за человек последним дышал воздухом этой комнаты? У Мартина была веревочная лестница, и они спустились вниз. Ступеней в Яме не было, во всяком случае теперь. Сейчас, когда он лежал и размышлял о событиях прошедшего дня, ему пришло в голову, что Яму вовсе не забросили: ее просто никогда не вспоминали. С самого дня постройки Яма стояла пустой, дожидаясь Мартина и ребят. Он улыбнулся и подумал, что в судьбу верит не больше, чем в Бога. Поверх стука собственного сердца он едва улавливал дыхание остальных обитателей Ямы: они крепко спали. Под небесным сводом, пути к которому не было, Майк повернулся на бок и вслед за остальными провалился в сон. Глава 2 Утро первого полноценного дня наступило в кромешной тьме, под глухой сигнал будильника Джеффа. Переход от приглушенного слепого сумрака к электрическому свету обжег глаза. – Когда на душе тоска, – напевала Алекс в уборной. – Та-ра та-да-да. Лиз достала сковородку и принялась выпускать яичные желтки в колечки жареного хлеба. Яму наполнил густой аромат кипящего свиного сала. – Какая ты хозяйственная, – восхитилась Фрэнки. – У меня всегда получается все серое, пресное. – Волосы убери, – проворчал Джефф. – Мне не нужен завтрак с высоким содержанием волокон. – Что? А, – Лиз заткнула волосы за ворот рубашки. Они поели; Майк обнаружил, что все еще голоден. Джефф нашел яблоко и разломил его пополам. – Очень вкусно, – похвалил Майк. – А что-нибудь еще есть? – Вечно голодный Майк готовится отомстить за заключение, съев своих сокамерников. О нет, – с завыванием изрекла Алекс, – нет, это слишком страшное зрелище! Он сожрет их одного за другим, словно пряничных человечков. – Спасибо, Алекс. Век не забуду твоей доброты. – К твоим услугам. Уверена, ты бы сделал то же самое. – Осторожно, ребята. Сегодня утром она опасна, – заметил Джефф. – До полудня нашу Алекс не узнать. – Знаете, чего мне хочется? – Алекс мечтательно зажмурилась. – Наклюкаться? – мило подсказал Джефф. – Очень смешно. Я хочу стул. Я бы отдала... ну, многое отдала бы, чтобы у нас появился удобный стульчик. – Очень по-домашнему, – ответил Джефф. – Ты вечно напоминаешь мне чью-нибудь мамашу. – Почему же ты не взяла стул? – спросила Лиз. – Как-то не пришло в голову. Не думала, что мне будет так не хватать стула. Ведь когда мы утром встаем, то садимся на стул, так? А здесь сесть некуда. И мне неспокойно. – Мне тоже неспокойно, – загадочно проговорил Джефф. – Но вовсе не из-за стула. – Ладно, – сказал Майк. – Тогда я хочу ванну. Большую чугунную ванну с коваными ножками и большими медными кранами. И много горячей воды. – Вот уж не думала, что мужчинам такое позволяется, – поддела его Алекс. Майк нехотя улыбнулся. – Что, мыться? – Да. – Хорошая шутка. Алекс сморщила нос. – Три дня без ванной. Фу. – Я люблю принимать ванну, – протянул Джефф. – Но проживу и без нее. – Конечно. Но сможем ли мы с этим мириться? – улыбнулась Алекс. – Знаете, это будет очень нелегко. Мне будет так не хватать всяких удобных вещей, что есть у меня дома. – Она на мгновение задумалась. – Например, чистых соседей. – Что-то Фрэнки сегодня притихла, – заметил Джефф. – Фрэнки чувствует себя разбитой, – буркнула Фрэнки. – Фрэнки не помешало бы поспать еще часика четыре. Но нет, Фрэнки должна делать то, что хотят другие, и терпеть их нападки за то, что она молчит. – Вот и настали солнечные деньки, – радостно подытожил Майк. Лиз понесла грязную сковородку в туалет. Вода из единственного крана с холодной водой капала в решетку на полу. Раздался громкий всплеск: Лиз сполоснула сковороду. На полу Ямы тихо посвистывала походная горелка. Фрэнки подозрительно ее разглядывала. – У одного парня под кроватью стояла такая горелка, а потом взорвалась, – мрачно изрекла она. – Из окон стекла повылетали, и весь дом разрушился. – Он умер? – с любопытством спросил Джефф. – Его тогда в комнате не было. – А. – Никто не захватил жидкость для мытья посуды? – позвала Лиз. – Нет, – крикнул Майк. – На трубе у двери кусок мыла. – Хочешь сказать, что я только что ела из тарелок, вымытых этим мылом? – ужаснулась Фрэнки. – Отвратительно! Так можно подцепить какую-нибудь мерзость. Заразу или что похуже. В этой дыре веками не убирали! – Я тоже давно не мылся, – бодро сообщил Джефф. – Ты нарочно так говоришь, чтобы меня стошнило, – разозлилась Фрэнки. – К тому же, – добавил Майк, – даже если здесь и есть микробы, зараза к заразе не пристает. – Фрэнки швырнула в него пустой коробкой от рахат-лукума, и та неровной спиралью завертелась в воздухе, рассеивая вокруг тонкие облачка белой пудры. – Если уж Фрэнки так взъелась, может, выключим эту штуковину? – предложил Джефф, кивнув на горелку. – По-моему, горелки похожи на космические корабли из низкобюджетных фантастических фильмов. Нужно только перевернуть ее вверх дном, покрасить серебряной краской – и межгалактический звездолет готов. Алекс убавила огонь, и вскоре жесткое голубое пламя задрожало и погасло. Вошла Лиз с чистой сковородой, и Майк, почувствовав в неподвижном воздухе Ямы запах несгоревшего газа, вспомнил, как однажды вытащил газовую горелку на лужайку на заднем дворе, чтобы поменять баллон. В старом баллоне еще оставался газ, и из клапана вытекла тонкая холодная струйка жидкости, растворяясь в воздухе. Травинки под тающим газом сразу же затлели. Майк мысленно улыбнулся: это было – дай бог памяти – лет десять назад. Может, и раньше. – Вот бы сейчас подушку, – вздохнул Джефф. * * * Помню, я сидела на кровати в кабинете Мартина, стену заливало летнее солнце, вдали тихо играла старая песня золотых семидесятых. Нас было восемь; Вернон протирал листья одного из многочисленных растений, симметрично расставленных по комнате; Джефф изучал надпись на обложке одного из альбомов Мартина; сам Мартин с бокалом красного вина в руке улыбался и говорил о конце семестра. – Меня просто немного... уязвляет, что в школе думают, будто я заинтересуюсь подобным делом. И директор такого же мнения. Заметили, как он старается не напрягаться сверх программы? – Ему, как и всем, не терпится домой, – пробормотал Стив. – Но наш уважаемый замдиректора – вот это исключение. – Лоу – осел, – бросил Вернон поверх цветка. – Кажется, кто-то однажды почти сказал ему об этом. – Лоу – не просто осел, а напыщенный осел, который заражает напыщенностью любого в пределах досягаемости, – поправил Мартин. – Думаю, пора заставить старину Лоу хоть раз посмеяться. – Лоу не понимает даже грубого юмора, – заметила Лиза. – Может, да, а может, и нет. Но, как не устает повторять наш директор, немудрено проиграть, если даже не пытаться выиграть. – Золотые слова, – благоговейно пробормотал Вернон. – Можно мне еще вина? Спасибо. – Это вино, – Мартин поднял бокал, – из Венгрии. И пусть оно не такое изысканное, как те напитки, к которым мы привыкли – не смейся, Стив, – одно нельзя отрицать: оно очень дешевое, и у меня его много. – Откуда ты его взял? – поинтересовалась Лиза. – Так-так, правила тебе известны. – Ладно. Но очень дешевое – это за сколько? Вернон прекратил терзать цветок и выпрямился. – Вероятно, бесплатно. Главное – знать, где искать. – Гиббон на территории, – сообщил Джефф. – У тупого ублюдка весьма злобный вид. – До сих пор дуется из-за машины, – предположила Лиза. – Гиббон, – тихо сказал Мартин. – Вот еще один, кому не мешало бы слегка повеселеть. * * * Без суеты обычных дел, заполняющих день, привычный каркас нашей жизни стал расползаться; в Яме прошедшие часы, утро и вечер, паузы в разговорах превратились в текучую субстанцию, меняющую форму и смысл вместе с обитателями. Майк осознал, что наблюдает за остальными гораздо внимательнее, чем раньше. В то первое утро он притих больше обычного; он и не подозревал, что узнает так много нового о людях, с которыми в школе сталкивался каждый день. Он научился различать их дыхание, запомнил, как они сидят – Алекс скромно, скрестив ноги; Фрэнки чаще всего сворачивалась калачиком на боку; Лиз молчала и время от времени пролистывала маленький блокнот. Кое-что его раздражало, а другое – неожиданно радовало и трогало. Краем глаза он все время видел дверь высоко в стене, над головой Алекс. Еще три дня – и они выйдут из Ямы. – Мне кажется, – рассуждала Фрэнки, – что неважно, врешь ты нарочно или по ошибке. Результат в обоих случаях одинаков. Алекс нахмурилась. – Вовсе нет. Ведь если я соврала, значит, сознательно поступила плохо. Если же просто ошиблась, никто не виноват. – Я понял, в чем разница, – обрадовался Джефф. – Если соврешь кому-то и потом человек об этом узнает, ты в дерьме. Но если ты просто ошибся, он не обидится. – Нет, обидится, – возразила Фрэнки. Джефф задумался. – Пожалуй, – согласился он. – Наверное, может и обидеться. – А как же ложь во спасение? – вмешался Майк. Алекс сдвинула на кончик носа маленькие очки в металлической оправе. – Не знаю, – она пожала плечами. – Это то же самое, – решила Фрэнки. – Какая разница, сознательно ты врешь или нет: главное, что ты говоришь неправду. Лиз оторвалась от блокнота. – Разница есть, – тихо сказала она. – Я один раз соврал, – начал было Джефф. Но Алекс его прервала. – Погоди, Джефф, дай послушать, что скажет Лиз. – Я говорю, что разница есть, – немного удивленно повторила Лиз. – И в чем же? – В том, какое действие твои слова оказывают на тебя самого. Думаю, Фрэнки права: врешь ты нарочно или по ошибке, смысл сказанного не меняется. И Алекс тоже права: ведь если мы врем сознательно, этот выбор влияет на нашу личность. И снова Майк понял, что многого не знал о своих друзьях. – Не-а, – отмахнулся Джефф. – На меня ничто не повлияет. – Может, ты просто не замечаешь, – улыбнулась Лиз. – Только не надо задирать нос. – Вот все и уладилось, – вмешался Майк. – Споры улажены, конфликты исчерпаны, представлены обе точки зрения. На лице Лиз промелькнула легкая досада, и он немедленно пожалел о своем несерьезном тоне. – Гадкая тянучка с розовым вкусом, – объявила Фрэнки, вынимая коробочку с рахат-лукумом. – Кто-нибудь хочет? Ладно, сама съем. – Я один раз соврал, – опять начал Джефф. – Но мне за это ничего не было. Досталось мне за то, что я сказал неправду, которую на самом деле не говорил. – Нам обязательно выслушивать эту историю, ребята? – скривилась Фрэнки. – Черт, ладно. Валяй, Джефф. – Я сказал учительнице, что соврал ей и не разливал чернила. Мне было всего восемь лет. Майк задумался. – Погоди, это и была та ложь, за которую тебе ничего не было? – Именно. Понимаешь, я вовсе не врал насчет чернил. Их действительно разлил кто-то другой. Я соврал, что соврал. – И зачем ты это сделал? – Что, разлил чернила? Я же тебе говорю, это был не я. Это был... – Нет, я не об этом. Зачем ты соврал? – А. – Джефф пожал плечами. – Чтобы узнать, кто это сделал. И потом, она же была учительницей. Я думал, что она и так догадается. – Зачем ты сказал, что соврал насчет своего вранья? Джефф изобразил дебильную улыбочку. – Думаешь, она бы мне поверила? Ха! – Ну и зачем это было делать, – Алекс поморщилась. – Никто не верит твоим дурацким россказням. – Ха! Как бы не так! – Может, поговорим о чем-нибудь еще? – взмолилась Фрэнки. – О сексе, – тут же вякнул Джефф. – Будь у меня два стула, я бы поставила их рядышком и спала бы на них. Стулья – чудесная вещь, – вздохнула Алекс. – Обожаю стулья с широкими подлокотниками, на которые можно поставить чашку. * * * Вчера я гуляла по берегу реки и в конце прогулки стала вспоминать прежние компании и старых друзей: Яму пережили единицы. Думаю, многие из нас со временем обнаруживают, что совсем не знают себя. Наши представления о людях упрощены и неполны, и большинство из нас отдает себе в этом отчет. Но мы не понимаем, что наши представления о себе так же скудны. В один прекрасный день оглядываешься, может, сказав или сделав что-то не так, и видишь в зеркале совершенно нового человека, о котором не знаешь ничего. Я была знакома с парнем, который убил себя. В каком-то смысле. Сменил имя, переехал, получил новую работу завел новую семью и обрел новую жизнь в светлом новом городке вдали от своих родных мест. От него ничего не осталось. Ведь если оставить включенным мотор в задраенном гараже или шагнуть с обрыва, физическая оболочка все равно сохраняется, и ты уходишь достойно. Не думаю, что когда-нибудь прощу ему это. Я сидела у реки и думала об этом. Тягучий летний воздух обволакивал спину и плечи. Мимо прошли две девочки, ведя на поводке собаку. – Привет, – сказала одна из девочек. Я помахала им рукой. – Гуляйте на здоровье. Они рассмеялись. – Так и сделаем! – крикнула другая. Они свернули на боковую тропинку и пошли в лес. Я подобрала камень, зашвырнула его далеко в реку и задумалась: что он потревожил при падении? Потом вернулась домой. Около шкафа стоит картонная коробка, полная вещей, которые нужно отнести на чердак. Фрагменты истории, пределы которой мне до сих пор неизвестны; истории о Мартине, о том, кем он был. Поверх бумаг, блокнотов, школьных докладов, контрольных и прочих важных материалов, что я собрала за время нашего знакомства, – две маленькие стопки аудиокассет и портативный магнитофон. Где-то на этой пленке записана истина, абсолютная правда, если таковая существует. И меньше всего на свете мне хочется слушать эти кассеты. Прошло немало времени со дня их записи; с того момента, как на магнитном слое отпечатались слова. Это не моя история, но она соприкасается с моей; и это единственное доказательство того, что Яма – не изощренный вымысел, не глупая игра, не несчастный случай. Потому что это не так. Ведь я была там. Ждать осталось недолго. Детство формирует нас и делает такими, какие мы есть. Как только определена основная идея, жизнь движется согласно законам, которые мы сами себе установили. Взрослея, мы осознаем эти законы и строим свое дальнейшее существование на их основе. Где и как случается переход от одного состояния к другому – субъективно для каждого. Некоторым так и не удается повзрослеть и узнать себя. Они теряют половину жизни, думая, что чего-то достигли; они не знают, где искать корень, основу существования, в то время как достаточно всего лишь заглянуть в себя. Глава 3 По дороге в туалет Майку пришлось переступить через лужицы, оставшиеся после обеденного мытья посуды. В тесной уборной было холодно; сорокаваттовая лампочка зловеще мерцала над головой. Жирная вода спиралью стекала к кромке решетки в полу и с мерным плеском падала вниз, в длинный подземный канал, уносящий в море шелуху миллионов жизней. Представив эту картину, Майк неуверенно улыбнулся, застегнул молнию, повернулся и пошел к остальным, в более ярко освещенную комнату. – Пора устроить сиесту, – потягиваясь, зевнула Фрэнки. – Бесчеловечно заниматься чем-то после обеда; можно только спать. – Отличная философия, – пробормотал Джефф. – А мне казалось, что сиеста – это марка машины, – хихикнула Алекс. – Умоляю, только не начинай, – попросил Майк. – Дай нам передышку – хотя бы на три дня. – Даже меньше, – заметила Алекс. – Два с половиной. – Думаю, сегодня вечером нужно устроить влом в новый дом, – предложил Джефф. – Чтобы обжиться как следует. – Ты имеешь в виду новоселье? – А вот это, – ответил он, – полностью зависит от гостей. – Полуденная лампочка иссушает землю, – продекламировал Майк. – Цикады и... прочие ползучие твари беспечно поют в апельсиновых рощах. – Думаешь, стоит приглашать Майка? – с серьезным видом спросила Алекс. – Хм. Без него мы бы вполне обошлись. Но было бы жестоко его прогнать, так что придется пригласить. – Фрэнки тоже нужно пригласить, – сказала Фрэнки. – Когда закончится сиеста. – Одинокая крестьянка бредет по травке с котомкой, – нараспев продолжил Майк. – Но нет! Это же Фрэнки, она несет льняной сверток с рахат-лукумом на дальний рынок, чтобы продать его за гроши. – Заткнись, – оборвала его Алекс. – Зря мы ели хлеб с семечками, – пожаловалась Фрэнки. – Они у меня в зубах застряли. Лиз подняла голову и улыбнулась Майку. – Что? – спросил он. – Ничего. – Что ты улыбаешься? – Посмотрим, что в наших секретных запасах, – сказал Джефф, расстегивая пряжку рюкзака. – О боже! – Что такое? – испугалась Фрэнки. – Мой чудесный и полезный черносмородиновый сок превратился в какие-то очень странные напитки, – возмущенно встряхнул рюкзаком Джефф. – Только посмотрите! Что это значит? Джин... Виски... какая-то непонятная жидкость... жестянки... это же позор! Наверняка кто-то подменил мой рюкзак. – Что ж, – с притворным смирением вздохнула Фрэнки. – Придется все это выпить. – Ничего не остается, – поддакнул Джефф. – Но не сейчас же, – взмолился Майк. – Еще только три часа. – Конечно, не сейчас. Вечером, тупица. Для разнообразия сегодня будем пить, вместо того чтобы пялиться в телик или заниматься запрещенными действиями с животными – или что там еще ты делаешь по вечерам. – Это отвратительно. – Алекс демонстративно зажала уши ладонями. – Отвратительно? – усмехнулся Майк. – Кстати, об извращениях с животными и прочих отвратительных вещах: помните речь в конце семестра? Фрэнки прыснула. – Это была самая смешная шутка в моей жизни, – сказала она, отсмеявшись. – Я чуть не описалась. – И вся школа тоже, – кивнул Джефф. – Да весь зал намочил штаны, – с улыбкой произнесла Лиз. – Помните, какая у Лоу была рожа? – Джефф расхохотался. – Черт, будет что рассказать внукам. – Это была целиком и полностью его вина, – безжалостно заявила Фрэнки. Алекс с сомнением почесала нос. – Вовсе нет. Бедняга виноват лишь в том, что живет рядом с фермой. А еще в том, что разозлил Мартина. – Этого более чем достаточно, – возразил Майк. – Другим и не за такое доставалось. – Это точно, – кивнула Лиз. * * * Мы лежим, накинув простыни. Стену заливает вечернее солнце, деревья за окном приобретают цвет раскаленного металла. – Как жаль, – говорю я. – Чего тебе жаль? Я улыбаюсь. – Много чего. – А прямо сейчас – о чем ты жалеешь? – О... о том, что лето не может длиться вечно. Это лето – как обрывок сна. – Правда? Я сжимаю его плечо. – Перестань. Конечно, правда. – Как скажешь. – Я же писательница. Раз я говорю, что лето похоже на сон, значит, так оно и есть, черт возьми. Он смеется. – Знаешь что? – Что? – Ты романтик. – Ничего подобного! – Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть. – Ну ладно. Теперь ты. Чего бы тебе хотелось? – Мое желание – секрет. – Не может быть, – говорю я. – Скажи. Он на минуту задумывается. – Это настоящее желание. – Как это? – Обещаю тебе рассказать, когда закончишь писать. Договорились? – Хорошо. Но почему? – Потому что я хочу открыть тебе эту тайну после того, как все закончится. Я его почти не слушаю. – Мило. – Да... Мы еще долго лежим и мечтаем, пока часы не бьют семь. – Лиз? – Да? – Мы не можем лежать здесь весь вечер. – Почему? – Так нельзя. – А мне хочется, – улыбаюсь я. – Мне тоже. Но от этого суть не меняется. – Тогда давай хотя бы еще чуть-чуть, – прошу я. Жить одному по-своему неплохо, но жить с кем-то – это нечто совершенно новое и особенное. Даже если жить вместе совсем недолго. Сегодня, несмотря на нашу близость – а может, и благодаря наглей близости, – Яма кажется чем-то очень далеким, похожим на полузабытый сон. Эти несколько часов становятся для меня средоточием всего мира, а то, что было до и после, словно утрачивает резкость, выцветает. Если бы мы могли жить только в настоящем, не размышляя о том, что было или будет, жизнь стала бы намного легче. Но мы слишком часто не обращаем внимания на сегодняшний момент, зато мысли о прошлом и предвкушение будущего заполняют наше сознание бесплодными сожалениями и иллюзиями. Думаю, отчасти это и делает нас такими, какие мы есть; но сейчас так приятно хотя бы ненадолго забыть об остальном мире и просто быть вместе. Наконец мы одеваемся. Каждого из нас ждет свой, отдельный мир, где от нас требуются разные вещи. * * * – А когда он вернулся, то пропустил два учебных года и выпускные экзамены. Вся жизнь коту под хвост. – Фрэнки помолчала. – Несладко ему пришлось, но все равно он никому не нравился. – Я даже не знал этого парня, – пожал плечами Майк. Если верить времени, которое показывали часы, день клонился к вечеру. Лиз готовилась к ужину, вынимая из рюкзака и раскладывая вокруг пакетики с рисом и картонные коробки. – Знаете, я вовсе не этого ожидал, – неожиданно выпалил Джефф. – Ты о чем? – Об этом. О Яме. Понимаете, от Мартина всегда ожидаешь чего-то большего... Не знаю... – Чего-то более сногсшибательного? – подсказала Фрэнки. – Ну да. Более необычного. Вы же знаете, какие крутые хохмочки у него в багаже. – Крутые хохмочки – это еще мягко сказано, – заметил Майк. – Вспомните Гиббона. И инцидент с Лоу. – Он же говорил, что это эксперимент с реальностью, – напомнила Алекс. – Может, на этот раз все по-другому. – Хочешь сказать, Мартин на старости лет остепенился? – вмешался Джефф. – Что-то сомнительно. Майк задумался. Ему никогда не приходило в голову, что предыдущие эскапады Мартина были незрелыми; более того, иногда он сомневался, что школьники смогли прочувствовать их скрытый смысл. Большинству задумки Мартина казались изощренными шутками и не более того. Но стал бы Гиббон так неожиданно увольняться из-за простого дурачества? Майк покачал головой. Нет, Мартин был вполне серьезен. И наблюдать за ним было забавно именно из-за того, насколько изобретательно он заметал следы. Было и еще кое-что. Возможно, учителя странные люди, но не все же они идиоты; если одному человеку удается всегда выходить сухим из воды и сохранять статус в глазах преподавателей, он не может быть просто шутником. – Что это вообще означает? – спросила Фрэнки. – Эксперимент с реальностью. По-моему, слишком претенциозно. – Как и большинство вещей в твоем представлении, – вставил Джефф. – Заткнись, – она натянуто улыбнулась. – Так что же это значит? – Думаю, Мартин имел в виду, что это более серьезно, чем другие розыгрыши, – проговорила Алекс. – По-твоему, другие розыгрыши были недостаточно серьезны? – удивился Джефф. – Поэтому все так и смеялись. Одно дело втихую предположить, что замдиректора время от времени любит побаловаться с овечками... – Спорим, так он и делает, – встряла Фрэнки. – Но сделать то, что сделал Мартин, – совсем другой разговор, – закончил Джефф, улыбаясь во весь рот. – Кому такое могло прийти в голову? – Такому, как Мартин, – ответила Фрэнки. – Чудаку. Конечно, он не такой чудак, как мой дядя, но двигается в том же направлении. – Кто проголодался, поднимите руки, – решительно переменил тему Майк. – Я есть хочу. – Безобразие: ты так много ешь и не толстеешь, – пожаловалась Фрэнки. – Меня от тебя тошнит. – А знаешь, от чего меня тошнит? – спросил Джефф. – От чего? – Если два пальца в рот засунуть, – самодовольно заявил он. * * * Помню, я сидела в открытом кафе на заднем дворе «Всадника»; было еще рано, лишь изредка мимо проходили туристы, а за другими столиками сидело несколько молодых семей. Лиза вышла из бара с двумя стаканами пива в руках и направилась ко мне. Не то чтобы мы были друзьями – скорее, знакомыми. В основном виделись у Мартина в кабинете; она была в его команде, как и все мы. Но за пределами его комнаты я почти ее не встречала, и сейчас, на фоне темно-зеленой живой изгороди, она казалась совсем другой. Совсем не такой, как я думала. Во-первых, она была красива. Трудно поверить, что в душной атмосфере подавленной сексуальности, питавшей Нашу Любимую Школу, это можно было не заметить, не сострить на эту тему. Но оглядываясь назад, я понимаю, что мои одноклассники никогда не говорили о Лизе. Отчасти, возможно, потому, что она не значилась в их мужском каталоге доступных особей противоположного пола: ведь она была девушкой Мартина, и его популярность словно окружала ее защитной оболочкой. Но я знала: главная причина в том, что раньше ее красота не была столь яркой и очевидной. – Это подойдет? – неуверенно спросила она. – Да. Спасибо. – Пиво было освежающе холодным. Я провела пальцем по запотевшему стакану и перечеркнула влажную линию. – Ты не против? – спросила она. – Не хочу навязываться и отнимать у тебя время. – Конечно, я не против. Хочешь, останемся здесь, или можно пойти ко мне? Там, правда, беспорядок, но на улице сегодня прохладно. – Ничего. Да. Пойдем куда-нибудь. – Ладно. Я только допью. Я внимательно посмотрела на нее. Она действительно стала красивее. Настолько, что я словно отошла в тень. Но было что-то – в ее поведении или в том, как она неловко застыла на краешке стула, – что подсказывало мне: она в панике. Она поднялась, и в то мгновение, когда свет упал на ее лицо, я заметила мелькнувшую тень глубокого отчаяния. И сразу все поняла. – Да, – сказала я. – Пойдем. Дома будет удобнее. Она кивнула. Мы завернули за угол паба, подальше от чужих любопытных глаз, и она произнесла: – Я хочу поговорить о Мартине. Я смотрела прямо перед собой. – Я знаю. – На самом деле я уже давно думала, надолго ли ее хватит. * * * После ужина, когда солнце за пределами Ямы катилось к закату, они устроились на полу, чтобы поболтать и выпить. – Мне нравится, как ты это делаешь – та-да, – напевала Алекс, держа на колене прозрачный полупустой пластиковый стаканчик с кьянти. – У кого-нибудь есть чипсы? – У меня в сумке были кукурузные палочки, – ответил Майк. – Только они раскрошились да и давно открыты. – А. Ладно, тогда не надо. – Я их съем, – вызвался Джефф. – Фу, – поморщилась Фрэнки. Майк нашел палочки, Джефф помахал одной в воздухе, обмакнул в вино и прожевал. – Они отсырели, – заметил он. – Может, оставить их на потом, когда всем уже будет все равно? – В любом случае они лучше, чем кьянти, – бросила Алекс. – На вкус как моча, – согласилась Фрэнки, осушив стакан. – Майки, добавь, пожалуйста. Майк подлил ей вина. – Откуда ты знаешь, какой у мочи вкус? – с любопытством спросил Джефф. – Наверное, и в свежем и в переваренном вреде вкус у этого пойла одинаковый, – посмеиваясь, признал Майк. – Зато оно дешевое. Ради вас я не собирался разоряться. – Твое здоровье, амиго. – У меня тут есть... – пробормотала Лиз, расстегнув клапан рюкзака и доставая несколько коричневых бутылок. – Лиз, это что, пиво? – удивился Майк. – Ну да. Майк почесал за ухом. – Круто. Ты полна тайн и неожиданностей. Ее лицо осветила мимолетная улыбка. – Я люблю пиво. – Знаешь поговорку, – предупредил Джефф. – Вино после пива – и жизнь красива. Пиво после вина... – Будешь как свинья пьяна, – хором подхватили Фрэнки и Майк. – Как это верно! – с чувством вздохнула Фрэнки. – Так будет кто-нибудь? – Лиз сковырнула пивную пробку. – Я с тобой выпью, – ответил Майк. У остальных уже были стаканы с вином; они отказались. Поставив чашку с пивом рядом на пол, Майк расстегнул молнию на спальнике, превратив его в подобие стеганого пончо, и нацепил на плечи. – Я-то думал, в пещерах тепло, – поежился он. Джефф задумался. – Здесь тепло по сравнению с морозильником, – наконец изрек он. – К тому же это не пещера. Это подвал. А пещеры бывают теплыми, потому что там есть шкуры животных и прочая ерунда. Фрэнки достала перочинный нож. – Займусь наскальной живописью, – объявила она. – Не утруждайся. Лучше напиши наши имена, – подсказал Джефф. – Класс Ямы. – Оригинально, – одобрила Алекс. – Вдруг кто-нибудь когда-нибудь сюда забредет. – Сюда никто не заходит, – махнула рукой Фрэнки. – Здесь полно таких ветхих бесполезных углов. – Если есть что-то ветхое и совершенно бесполезное, готова поспорить, это находится в Нашей Любимой Школе, – скривилась Алекс. – Джулиан, забыл его фамилию, как-то пошел в душ за четвертым корпусом и вернулся только через три года. – Он не пострадал? – В притворном ужасе Джефф выпучил глаза. – Зато отмылся как следует, – засмеялся Майк. – Но правда, большинство наших учителей – ветхие и бесполезные развалины. Мне иногда кажется, что некоторые из них уже умерли. – Как, и никто этого не заметил? – Нет. – Тогда понятно, почему мне поставили хорошую оценку по истории, – просияла Фрэнки. – Живая история, – проговорил Майк. – Что? – Наша Любимая Школа. Это живая история. Нечто, оставшееся с позапрошлого века. И учителя тоже живые ископаемые. И мы, потому что мы – часть всего этого. – О боже, я – часть истории, – восхитилась Фрэнки. – Мне это нравится. Пожалуй, напишу об этом в следующем сочинении. – Скоро сможешь забыть о своих сочинениях и прочей ерунде, – сказал Джефф. – Разве вы не собираетесь повторять уроки, как послушные дети? – строго спросила Фрэнки и сама же ответила: – Я уж точно не собираюсь! – Чтобы повторять, нужно сначала что-то выучить, – начал рассуждать Майк. – Значит, мне повторять нечего. Я же ничего не знаю. – Ага, это называется «лихорадочное обучение», – сказала Алекс. – Бред, Майки, – отмахнулся Джефф. – За три недели до экзамена начинаешь зубрить и выучиваешь все, что нужно. Майк пожал плечами. – Налей мне еще, – Фрэнки протянула свой стакан. Бутылка кьянти в соломенной оплетке пошла по кругу. После некоторых колебаний Лиз откупорила вторую бутылку пива для себя и еще одну передала Майку. Пиво было крепкое, с металлическим привкусом. – Почему ты пьешь пиво? – спросил Джефф. – Мне кажется, нельзя говорить, будто мы живем в позапрошлом веке, только потому, что ходим в эту школу, – заметила Алекс. – Ведь мы согласны, что здесь все нужно модернизировать. Только учителя против. – Хочешь сказать, что я все же не живое ископаемое? – разочарованно протянула Фрэнки. Лиз вертела в руках коричневую пивную бутылку. – Я уже вам говорила: мне это нравится, – сказала она. – Заставляет задуматься о... разных вещах, вспомнить прошлое. Понимаете? – Далекие воспоминания о давно прошедшей юности, что ли? – сострил Джефф. – Что-то вроде этого. – Мне кьянти навевает только одно воспоминание: как я спотыкалась о машины на парковке в Италии, – заявила Фрэнки. – Фрэнки, когда это ты была в Италии? – поинтересовалась Алекс. – На Рождество. Там очень мило, между прочим. И очень дешевое спиртное. – Жаль, что мы так редко ездим за границу, – сказал Майк. – Мы вообще никуда не ездим. Я бы хотел побывать в Италии. – А наша семья уже давно перестала собираться на каникулы, – вздохнула Алекс. – Нет такого времени, чтобы мы все могли освободиться одновременно. – Большинство людей пьют не чтобы вспомнить, – заметил Джефф. – А чтобы забыть. – Большинство людей пьют, чтобы напиться, – отрезала Фрэнки. – Сомневаюсь, что это правда, – сказал Майк. – Правда. – Может, некоторые пьют, потому что им нравится вкус спиртного, – предположила Алекс. – Если бы это было так, все бы пили только черносмородиновый сок, – ответил Джефф. – И в твоей руке не было бы стакана кислющего кьянти, – торжествующе добавила Фрэнки. Алекс скорчила гримасу. – Туше. Но от расслабленности до опьянения долгая дорожка. – И где ты сейчас? Она улыбнулась. – Сейчас я расслаблена, Джефф. Всего-то. – Расслабленность – это хорошо. Было бы пиво похолоднее, – сказал Майк. – Ты же только что жаловался, что тебе холодно, – заметила Алекс. – Это другое. * * * Скажу сразу: когда мы отправлялись в Яму, мы не подозревали, что за человек Мартин – так же, как не знали, что за люди мы сами. Но наше ошибочное представление о Мартине повлияло на нас не больше, чем все остальные ошибочные представления в нашей жизни. В век психиатрии каждому известно, что гений и безумие – почти взаимозаменяемые понятия. Но мне кажется, что это утверждение подразумевает, будто одно обязательно тянет за собой другое. И об этом позже мы тоже старались не думать. Вероятно, наука так и не придумала слово, которым можно было бы охарактеризовать Мартина; это еще одна из причин, почему эти слова, этот рассказ о нем и о нас, должны быть написаны. Где бы Мартин ни был сейчас, эта история продолжается. И хотя в глубине души мне любопытно, хотя мне хочется последовать за нитью истории к ее развязке, рациональная часть моего сознания понимает одно: Мартина больше нет, и нет причин бояться. Глава 4 Думаю, теперь мы достаточно близко узнали друг друга. За эти три дня мы мало что выяснили: только говорили, пили, а затем стали скучать и утомлять друг друга своим присутствием. Раньше никого из нас не вынуждали так жить: в тесноте рядом с людьми, чьи привычки и свойства вскоре начинают докучать и злить. Раздражение проявлялось по-разному: в саркастических замечаниях, пренебрежительных уколах, что выдавались за невинные реплики. В мелочах. В незначительных вещах. Никто из нас полностью не осознавал, во что нас втянули. Кто-то высказал беспокойство по поводу надвигающихся экзаменов, кто-то пожалел, что мы заперты в подвале, вместо того чтобы готовиться. Большую часть времени мы ждали, пока настоящий момент сменится будущим: состояние, очевидно характерное для детей, как мы осознали позже. Прошлое, настоящее и будущее: отметки на линии, которая, возможно, является промежутком от начала до конца, а может, всего лишь продолжением чего-то. Обычно мы замечаем лишь ее малую долю – часто ли вы оглядываетесь на минувшие события и действительно ли извлекаете из них уроки? Часто ли вас словно грубо хватают за плечи, разворачивают и заставляют взглянуть на то, что может произойти? Возможно, это уже случилось; а может, не случится никогда. Только одна вещь из будущего встает перед нами, как стена из камня и пепла, – это смерть. И смерть близкого человека иногда позволяет бросить краткий взгляд в наше будущее. В человеческом сознании смерть – странное и пугающее понятие; за свою жизнь люди учатся прятать свои страхи по разным углам. Откуда берутся эти образы – прах, сухая глина? Какая внутренняя сила вынуждает нас облачать смерть в традиционные одежды, холодные и отталкивающие? И почему смерть всегда находится под землей? Но ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе. Рассказ продолжается. Мои мысли и воспоминания о Яме стали резче, лица и голоса на распределенных позициях более отчетливы, чем я предполагала. Та ночь пришла и ушла в черноте, и второй день наступил лишь семью часами позже, ведь наши привычные часы отхода ко сну и пробуждения меняются медленно. * * * Майк открыл глаза и увидел темно-серые очертания своей подушки. Призрак сна ускользнул от него и, едва он попытался вспомнить видение, исчез насовсем. Заморгав, он перевернулся и потер лицо и плечи; прищурился, чтобы разобрать цифры на часах, но ничего не было видно. Сквозь пелену сна пробивался приглушенный свет; Майк поднялся на локте и огляделся. В пяти футах слева, к нему спиной, сидела Лиз и читала книгу, освещая ее карманным фонариком. Майк улыбнулся. Тайная жизнь Лиз Шердон, подумал он и перекатился на спину. Уловив его движение, Лиз обернулась через плечо. – Доброе утро, соня, – прошептала она. – Привет, – так же шепотом ответил Майк. – Давно проснулась? – Слишком давно. – Она чуть выпрямилась, подтянув спальник к подбородку. – Я тебя разбудила? – Нет, я уже сам проснулся. Хотя чувствую себя неважно. Лиз захихикала. – Я слишком много пива выпила. Не слышал, как я ползла к туалету в три часа? – Нет, – с улыбкой ответил Майк. – Слава богу, у меня фонарик, а то бы пошла по головам. – Зачем ты взяла фонарик? Она пожала плечами. – Лампочки иногда перегорают. – Я впечатлен, – признался Майк. – Ты и вправду все продумала, да? – Что ты имеешь в виду? – Ты единственная догадалась взять полотенце. И теперь вот это. Не так уж это и важно, но я вообще не задумывался, что запихиваю в сумку. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=138137) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Скалистый край – живописный холмистый район в северо-западной части графства Дербишир и северной части графства Стаффордшир; известный национальный парк.