Страсти по Анне Дина Данович Начало XX века. Молодая провинциалка Анна скучает в просторном столичном доме знатного супруга. Еженедельные приемы и роскошные букеты цветов от воздыхателей не приносят ей радости. Однажды, пойдя на поводу у своих желаний, Анна едва не теряется в водовороте безумных страстей, но… внезапно начавшаяся война переворачивает ее жизнь. Крики раненых в госпитале, молитвы, долгожданные письма и гибель единственного брата… Адское пламя оставит после себя лишь пепел надежд и обожженные души. Сможет ли Анна другими глазами посмотреть на человека, который все это время был рядом? Дина Данович Страсти по Анне Глава 1 Жизнь моя была расписана: семь дней в неделе, двенадцать месяцев в году, двадцать пять ступеней лестницы из гостиной на второй этаж, два окна моей спальни, семьдесят жемчужин в любимом колье, обед с супругом в восемь вечера, две недели вакаций брата в моем доме. Все было проверено и незыблемо. Но потом наступил одна тысяча девятьсот четырнадцатый год. В четверг мы с Александром Михайловичем, как всегда, ждали гостей. Стало традицией собираться по четвергам у нас. Гости играли в карты, пили вино, разговаривали о политике и литературе, пели. Было интересно и весело, но со временем точно уходил смысл наших собраний, оставалась одна привычка, в которой наши гости искали забвения жизненных неурядиц. Традицию собираться у нас приписывали мне. Не знаю почему. Возможно, господа любезно пытались сделать мне приятное. Еще до женитьбы у Александра Михайловича собирался своего рода «мужской клуб». С моим появлением его заседания не прекратились. В хорошем расположении духа муж шутил, что «мужской клуб» жив только благодаря мне, потому что гости приходят поухаживать за мной. Это было почти правдой. Я не отвергала их, но и не поощряла. Их внимание первое время забавляло меня, потом я привыкла к нему. Потом – начала раздражаться. Но в обществе я уже слыла известной сердцеедкой. Моя ли в том вина, не знаю. Но таково было мнение, которым я обязана моим поклонникам. Александр Михайлович, казалось, относился к происходящему безразлично. Во всяком случае, редко выказывал недовольство. Как бы то ни было, о нашем доме говорили, к нам ездили, о нас знали. И это ему нравилось. – Анна Николаевна, – дотронулась до моего плеча Таня. – Что? Что случилось? – немного испугалась я. – Гости приехали, а вас нету. Идите вниз. Там Сергей Иванович приехали. Уже справились о вашем здоровье! Беспокоятся. – Полно тебе, Таня! Кто у нас сегодня? – Сергей Иванович, но Александр Михайлович еще кого-то ждут. – Пусть. Ты, Таня, ступай к себе. Зная, как необыкновенно идет мне белая блузка с черным шнурком на стоячем воротничке, как мило скользят завитки на шее, я смело пошла в гостиную. Господа при моем появлении сначала замолчали, а потом заулыбались, заговорили разом, здороваясь. Гостей было двое. – Анна Николаевна, – отрекомендовал меня Александр Михайлович. – Добрый вечер, господа. Простите за опоздание, но я надеюсь, вы в мое отсутствие не скучали. Господа поняли подвох в моих словах. Скучали – обидеть хозяйку, а не скучали – обидеть даму, за которой они все дружно ухаживают. – Прошу к столу, – нашелся Александр Михайлович. – Разве мы никого уже не ждем? нет. Алексей Петрович прибыл только что. По пути в столовую меня остановил Сергей Иванович, молодой и самый пылкий мой поклонник. – Не могу сдержать восхищения, – сказал он. – Позвольте вашу руку! Я подала ему руку, думая, что он только проводит меня до стула. Но он чуть приподнял ее, развернул и неожиданно поцеловал туда, где бьется тонкой ниткой пульс. – Что вы, Сергей Иванович, – равнодушно заметила я. – Вам стыдно! И не смущайте меня. – Не будьте жестоки! – от его гладких и пухленьких щечек исходил экзотический аромат. – Вы заставите ревновать Александра Михайловича! За столом я была невнимательна. Пила вино, смотрела на игру света в хрустале и грустила. – Господа, – спросила я, прервав общую беседу, – кто принес розы? – Ваш покорный слуга, – поклонился мне Сергей Иванович. – Ах, Сергей Иванович, – я сделала неопределенный жест рукою, – не дарите мне более таких порочных цветов. Я чувствую себя неловко. Признаться, я плохо помню, как мне представили Сергея Ивановича. Смутно – какой-то бал, веселые лица, а вот во что я была одета и кто представил мне Сергея Ивановича, не помню. Но он стал бывать в нашем доме очень часто. Сменялись лица, приходили и уходили люди, а Сергей Иванович с настойчивостью постоянного поклонника являлся каждый четверг с цветами. Я привычно радовалась ему и его цветам, как радовалась бы приходам молочницы, лица которой никогда не видела. Пустая болтовня в гостиной, обрывки разговоров. – Как продвигается ваша работа, Александр Михайлович?.. – Нет, господа, я не согласен!.. – Позвольте, но этого не может быть… Как порой противно становилось мне сидеть рядом с людьми, рассуждающими о политике, я скучала, ни о чем не думала. Отрывалась от созерцания зеркал, когда меня кто-либо звал по имени. Я очнулась от очередной тирады, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Осмотрелась. В упор на меня смотрел Алексей Петрович. О, только не он! Такого поклонника мне не надо! Но в его карих глазах светилось счастье. Мне сделалось не по себе. Чтобы немного отвлечься, я прислушалась к общей беседе. – И только представьте, господа, – говорил мой супруг, – после всего случившегося Вадиму Александровичу еще вышла благодарность!.. Кто-то скажет – фортуна, а я бы сказал – характер. – Вы о ком? – спросила я. – О давнем моем друге, – ответил Александр Михайлович. – Вы с ним незнакомы. – Я, пожалуй, смогла бы влюбиться в такого мужчину, – проговорила я, хотя не слышала начала рассказа. Мне хотелось немного поддразнить супруга и гостей, особенно Алексея Петровича. Господа замолчали и повернулись ко мне. Александр Михайлович невозмутимо, спокойно усмехнулся. Поздно вечером, разбирая мне постель, Таня ребячливо и вместе с тем просто улыбнулась мне. – Анна Николаевна! В ваши сети попал еще один несчастный! Алексей Петрович передал вам записку. Я была уже в пеньюаре. – Подай мне ее! – приказала я. Суть – банальна, признания глупы, стихи – дурные. Я поморщилась, скомкала бумажку. – Таня, когда он тебе дал записку? – Как только пришли и в руку прямо сунули этот конверт, – и заговорила быстро и тихо: – Грех вам, Анна Николаевна! Негоже замужней даме головы кружить господам. Нехорошо. Сидят они, беседуют себе, а то и дело на вас смотрят! И как смотрят!.. Нельзя так! – Почему ты стыдишь меня, Таня? Им должно быть стыдно! Быть в доме своего друга и ухаживать за его женою – не грех ли! – Ах, не знаю, моя милая Анна Николаевна! – Записку выбрось! – сказала я, укладываясь в постель. Таня прибрала мои вещи. – Может, сжечь ее? – спросила она все так же строго. – Делай, что тебе угодно! Хотя нет. Положи записку мне на столик. Вот так. Она мне еще пригодится. На следующий день я предъявила злосчастный клочок бумаги Александру Михайловичу. – Ваши друзья стали проявлять излишнее рвение. Извольте видеть! И я положила перед ним записку. Александр Михайлович взял ее, пробежался глазами по первым строчкам. Отложил письмо в сторону. – Записка носит сугубо личный характер, как я понял, – сказал он. – Я не имею права ее читать, даже с вашего разрешения. Однако чего вы добиваетесь, придя ко мне в кабинет и размахивая у меня перед носом этой бумажкой? Я не знала. Я ждала упреков, криков, проклятий, ревности, в конце концов, и натолкнулась на холодное равнодушие. Мне захотелось плакать, но было стыдно. Я присела на кожаный диван. Александр Михайлович сочувственно улыбнулся мне. – Мне отменить гостей на следующий четверг? – спросил он. – Не стоит из-за такой мелочи изменять старой привычке, – сказала я, поднимаясь. Когда я уже была в дверях, Александр Михайлович окликнул меня. Я повернулась. – Анна Николаевна, – сказал он, – никто не сможет вас огородить от вас же самой. Понимаете? Вы порой совершаете необдуманные поступки. Велите Тане приготовить вам кофе. Вы бледны. Я не нуждалась ни в его словах, ни в его помощи! Да, мои необдуманные поступки обращались против меня самой все чаще и чаще! Я чувствовала себя грешной женщиной! Эта язва сидела во мне, душила меня! Я не могла избавиться от нее ни на минуту. Когда мне говорили о любви, когда целовали руки, когда я улыбалась другим мужчинам, меня не оставляло ощущение того, что я – грешу. Грешу против Бога и мужа. Я смеялась остротам Сергея Ивановича, принимала от него цветы, но в душе ненавидела себя за то, что смеялась. Я смотрела на Алексея Петровича и улыбалась ему, в душе кляня свое кокетство и милую болтовню. Я должна была вернуть ему его записку и просить прощения. Но я знала, что не сделаю этого, и ненавидела себя все больше и больше! Пусть пишет мне стихи, если ему хочется, я не собираюсь мешать его фантазии! Я не знала, как мне жить дальше: с одной стороны, я заманивала мужчин в игру улыбок и ничего не значащих обещаний, а с другой – мне она была противна. Я никогда не изменяла мужу, даже думала об этом как о противоречащем самой природе, но в то же самое время считала себя грешницей. И не потому, что обманывала других людей, подавая им несбыточные надежды, а потому, что обманывала в первую очередь себя, зная о своей роковой глупой верности супругу. Во время венчания, когда седобородый священник обводил нас трижды вокруг аналоя, я думала сразу о нескольких вещах. Я боялась оступиться, уронить с головы драгоценный венец, наступить на подол платья. Я думала о том, что произойдет, когда окончится венчание и день станет ночью. И о том, что отныне навеки я принадлежу только своему супругу перед Богом. От обеих мыслей мне становилось страшно. За время нашего супружества я так и не узнала, о чем тогда думал мой муж. Как не узнала о его привычках и вкусах. Он никогда не навязывал мне свое общество. Я не старалась его остановить, когда он уходил. Он был равнодушен к моим дерзостям и капризам, которые называл ребячеством. Я мало знала о нем и не могла угадать ни его прошлое, ни его теперешних мыслей. Он выводил меня из себя своей проницательностью. С легкостью фокусника он облекал сокровенные мои чувства в слова, которых я боялась. Он мог, если хотел, предугадывать мои желания, читал в моей душе, как в открытой книге. Я обычно объясняла это его возрастом, а не жизненным опытом. Порою я была невыносима не только с ним, но и с самой собой. Я беспричинно нервничала, устраивала истерики, бросала и била посуду. Он говорил о моем поведении на языке медицинских терминов. Я в ответ запиралась в своей комнате. Вечером он натыкался на закрытую дверь. – Что вам угодно? – спрашивала я. – Пожелать вам спокойной ночи, – отвечал он. – Извините, но я уже раздета и не могу встать, – говорила я. – Спокойной ночи, – желал он мне из-за двери. – И вам! – отвечала я, а потом смеялась как сумасшедшая. Но ночью плакала, потому что боялась одиночества. Я изводила Таню тем, что жаловалась ей на свою скучную и глупую жизнь. Я говорила, что нахожу себя злой, бездушной и бестолковой. – Неужели же вы никого не любите? – ласково спрашивала меня Таня. – Люблю, да не той любовью… Николку я люблю больше всех на свете. И тебя. А остальные, если бы и пропали, то я не заметила бы их исчезновения. Веришь ли? Таня вздыхала. – Вы, Анна Николаевна, в храм Божий сходили бы… Или дома помолились бы. Ведь сами говорите, что злы, бездушны, вот и избавляйтесь от зла и бездушья. Кто вам помеха? – Глупая ты, Таня, – поджимала губы я. Исход января порадовал меня морозами, прошла моя вялость, захотелось новых впечатлений, и вскоре они у меня появились. Приехала из столицы моя давняя приятельница. Подругами мы никогда не были – да и вряд ли женщины способны на дружбу, – но всегда относились друг к другу с уважением и вниманием. С Вирсавией Андреевной я познакомилась на одном из званых вечеров у нашего губернатора. Я тогда еще только месяц была замужем, и меня пугали большое общество, светская болтовня и взгляды дам. Я встречалась с людьми, завела много новых знакомств. Обычный круг Александра Михайловича наводил на меня тоску. Я ненавидела этих людей с их безупречными манерами, с их, как мне казалось, лицемерием. После деревенской простодушной жизни я возненавидела высокие здания из камня не менее рассчитанных улыбок дам и многозначительных взглядов из-под ресниц. Я ненавидела сплетни и притворное изображение чувств и переживаний теми, у кого не было ни того, ни другого. Я ненавидела улицы. Я шептала про себя: «Я ненавижу тебя, большой город, но я сумею тебя победить! Ты еще положишь к моим ногам свои цветы ». Дамы вызывали у меня скуку, господа – отвращение. Я улыбалась им, но была холодна и равнодушна к их заботам и мелким страстям. Если бы я имела друга, то непременно рассказала бы ему, что чувствую, и тот ответил бы мне, что мои мысли и чувства совершенно естественны для молодой провинциалки, попавшей в круговорот большого города… Но друга не было. Я не знала, люблю ли я мужа. Мне казалось, что он слишком умен, слишком безупречен для меня. Я хотела ему нравиться, но никак не могла понять, получается ли у меня из этого хоть что-то. Детей я боялась иметь. Оставался Николка, мой младший брат, но с ним я виделась редко. Тогда и появилась Вирсавия Андреевна. – А это госпожа Зимовина, – представили меня ей. – Аверинцева, – сказала она, беззастенчиво оглядывая меня с головы до ног, – Вирсавия Андреевна. Вероятно, мое удивление было слишком заметно, дама рассмеялась. – Необычное имя? Библейское, знаете ли, и в переводе с древнееврейского означает «дочь правды». Но скажу вам по секрету, ко мне это не относится. Я лжива, вам любой Она взяла меня под руку. – Не пугайтесь, – с улыбкой сказала она. – Я и сама была такой же юной девочкой и не знала, как отвечать на слова или жесты. Оставьте, все пустое. Будьте сами собой, и вас заметят. И, общаясь с людьми нашего круга, вы со временем получите должную огранку. – Она взглянула на меня. – Вы и не боитесь!.. Как хорошо!.. – Она ласково ущипнула меня за щеку. – Подождите совсем немного, и мы с вами будем соперницами. Она была потрясающе красива. Никогда раньше я не видела такой совершенной красоты: пышные темные волосы Вирсавии Андреевны отливали красноватым оттенком, в черных глазах ее и правильных, почти строгих чертах лица выражалась страстная и сильная натура. Я перед ней была гадким неумелым утенком, но, к счастью, понимала это. – То есть как? – наивно спросила я. – Как? Очень просто, моя дорогая. Оглянитесь. Большинство мужчин в этом зале ищет моей снисходительной улыбки, ухаживают за мной. Очень скоро мне придется поделиться и поклонниками, и их вниманием. С вами. Она оказалась права. Прошел год или полтора года, как вдруг большой город принес мне первые жертвы. Когда это случилось, я поняла, что и жертвы мне не нужны, но было поздно. По-видимому, большой город принял мой детский вызов. Первой жертвой был молоденький лейтенант Петухов. Он приносил мне цветы и конфеты в нарядных коробках. Брал у меня читать книги и непременно восхищался моим выбором и тем, что мои руки касались этих страниц. Он клялся мне в любви, а я допыталась-таки у него рассказа о невесте, которая ждет его где-то в Казани. – О какой любви тогда вы говорите? – спросила я его. Он ушел, но ненадолго. Господин Петухов приходил ко мне, вставал на колени, однажды при всех просил меня простить его. Я не знала, за что мне прощать его, и ничего не ответила ему. Вскоре он перевелся куда-то и уехал навсегда. Больше я его никогда не видела. Не прошло и нескольких месяцев, как новые поклонники появились с цветами и клятвами в любви. Все это время я продолжала встречаться с Вирсавией Андреевной, и она всегда говорила, что радуется моим успехам в обществе. Сама Аверинцева вдовела. Выйдя замуж шестнадцати лет, она сразу стала одной из самых блистательных дам. Супруг ее был очень богат, но стар, и, вероятно, ему нравилось внимание, каким окружена его юная жена, принадлежавшая между тем ему одному. Умер он позапрошлой весной в монастыре, и Вирсавия Андреевна осталась вдовой в двадцать четыре года. – Кем мне еще быть с таким именем? – невесело шутила Вирсавия Андреевна. – Либо женой старика, либо вдовой. Видно, так на роду написано… Общество попыталось приписать ей многочисленных любовников, но сама Аверинцева смеялась: – К белому грязь не липнет. Помнится, я как-то сказала, что ее фразу можно истолковать двояко, и она внимательно взглянула на меня и ответила: – Подумать только, какая проницательность!.. Я ехала домой от портнихи, и заметила суматоху у дома Вирсавии Андреевны. Зная взбалмошный нрав Аверинцевой, я решила поинтересоваться, что происходит, и отправила Таню спросить у прислуги. Таня пришла недоумевающая. – Вирсавия Андреевна скоро должны приехать из столицы. Вместе с ней ожидают еще кого-то. – Странно, – сказала я сама себе. Но тут к дому подъехал экипаж Аверинцевой, и появилась разрумяненная Вирсавия Андреевна. Увидев меня, она слабо улыбнулась. – Добрый день, моя дорогая Анна Николаевна. – Добрый день! С приездом! – Ах, не надо мне напоминать о дороге! Я едва не умерла – холодно, скверно, сквозит… После ее неоконченной фразы из экипажа Вирсавии Андреевны выбрался бородатый мужик и бесцеремонно заявил ей: – Ну, иди, матушка, показывай свои хоромы… И Аверинцева поспешила попрощаться со мною. – Простите меня, моя дорогая Анна Николаевна, но мне надо отдохнуть с дороги. И потом, вы видите, что я не одна… С удивлением я взглянула на странного спутника Вирсавии Андреевны и не смогла отвести от него взгляда: настолько гипнотизировали его страшные черные глаза. – Кто она? – спросил Аверинцеву бородатый мужик, рассматривая меня. – Анна Николаевна, – нехотя отозвалась Аверинцева, – мы с ней очень дружны. – Так зови и ее. Вон она как озябла. Мы с Вирсавией Андреевной невольно переглянулись, а мужик тем временем зашагал к дверям. – Господи, Вирсавия Андреевна, кто это? – с ужасом спросила я. – Идемте, Анна Николаевна, – умоляюще прошептала Аверинцева. – Всего несколько минут!.. Мне бы не хотелось его обижать!.. – Что?!. – шепотом воскликнула я. – Не могу поверить, что это говорите вы… – Прошу вас!.. Всего несколько минут!.. – повторила она. – Он едет на богомолье… У меня всего на ночь… Я бы хотела принять его так, чтобы он остался доволен. Неожиданно для себя я попала на обед. Мы с Аверинцевой ждали за столом ее странного гостя, Вирсавия Андреевна делилась последними новостями из столицы. Вскоре пришел и гость. Черные его волосы были зачесаны назад и блестели. От него странно пахло, и этот запах заставил меня вздрогнуть – так пахло из сундука моей старой няньки, – и я почувствовала себя опять слабой, маленькой и беспомощной. – Здравствуй, голубушка, – сказал он мне ласково. «Он – юродивый», – подумала я. – Сейчас обедать будем, отец Григорий, – Вирсавия Андреевна подала знак прислуге. – Э, нет, – сказал отец Григорий с улыбкой, – ты пойди, сама мне подай кушанье. Из твоих-то рук оно и слаще для меня будет. Иди, милая, иди. И Аверинцева поднялась из-за стола. «Что происходит? – подумалось мне. – Я сплю, и мне снится странный сон. Вирсавия Андреевна прислуживает страшному мужику». И он словно услышал мои мысли. – А что такого, что она прислуживает мужику? Мужик-то – он Божий человек. – И он вонзился в меня своими волчьими глазами. И я не могла ни пошевелиться, ни сказать что-то, только молила Бога скорее бы выйти вон. Между тем пришла Вирсавия Андреевна, неумело держа перед собой тарелку горячих русских щей. Отец Григорий кивнул. – Ставь, – сказал. – А ты, – обратился он ко мне, – водки налей. И тут я поняла, что не могу его ослушаться. Когда я протянула ему стакан, полный почти до краев, он перехватил мою руку, принял водку свободной рукой, а мою руку удержал. – Да ты ледяная вся, – сказал с улыбкой, заглядывая мне в глаза, но мне казалось, будто он смотрит прямо в душу. От его прикосновения мне сделалось дурно, словно я натолкнулась на невидимую стену. Дрожь прошлась по моему телу, колени ослабели, пальцы невольно сжались. – Нет, нет, – пролепетала я. – Здесь тепло – После улицы я уже согрелась… Он отпустил меня, принялся неряшливо и поспешно есть. Аверинцева посмотрела на меня, и во всем ее облике читалось отчаяние. Обед был нескончаемым, я плохо помню, о чем говорил отец Григорий, но он говорил много, много ел и пил водку. Несколько раз я пыталась уйти, но он меня останавливал. Наконец, за меня начала просить Вирсавия Андреевна. – Простите, отец Григорий, но Анну Николаевну ждет супруг. Он поднял глаза на меня, в его взгляде не было ни капли хмеля, одна только темнота – беспросветная, сильная. – Муж, значит? Какой тебе муж? Ты же ледяная внучка. Снегурочка! Слышала сказку? – и он рассмеялся. – Какой ледяной девке муж?.. Тебя сначала оживить надо! Ты девка еще, а не баба. Ну, ступай. И я ушла поспешно из столовой, словно с камнем в сердце. Аверинцева последовала за мною. – Простите меня, Анна Николаевна, – прошептала она. – Простите! Этой встречи не должно было быть! Я не знала, что вы окажетесь здесь… Если понадобится, я все вам объясню! – Матушка, – позвал из столовой Аверинцеву ее странный гость, – что же ты меня одного оставила?.. Вирсавия Андреевна испуганно оглянулась. – Иду, отец Григорий! – отозвалась она поспешно. И сказала мне. – Мне надо идти. Прощайте! – Кто он? – еще раз спросила я у Вирсавии Андреевны. – Распутин. Тогда я еще не слышала о загадочной фигуре старца, но его слова надолго остались в моей памяти, как и его глаза, которые вообще невозможно было забыть. Во всем его облике читалась уверенность и первобытная сила. В ту ночь я не могла уснуть: все время мне казалось, что он смотрит на меня. Но самое ужасное было в том, что я пыталась не раз опровергнуть его слова – доказать самой себе, что он не прав. Да так и не смогла. Глава 2 Полковник Москвин встретил меня не очень приветливо. Указал на кресло, попросил прощения и на несколько минут уткнулся в свои бумаги. Я расправила на коленях узкую юбку и раскрыла томик стихов, который был со мной, потому что я предполагала, что мне придется ждать. Москвин покосился на меня, но я сделала вид, что ничего не замечаю, продолжила чтение. Полковник вздохнул, а через полминуты он отложил все дела. Я улыбнулась ему. – Искренне думала, что придется ждать много дольше. – Как можно!.. Итак, чем могу служить? Я улыбнулась еще раз. – Понимаю, насколько глупо прозвучит моя просьба, но, уверена, вы великодушно не откажете мне! Москвин серьезно откинулся в кресле, пощипывая ус. – Внимательно слушаю вас, мадам. – Не могли бы вы разрешить юнкеру Николаю Тимиреву вакацию? На два дня. Я встала, поднялся и полковник. Я прошла к окну, скучная казарменная обстановка угнетала меня. Мне хотелось скорее вернуться домой и продолжить подготовку к празднику. – Поймите, мадам, для внеурочной вакации необходимы веские причины. – Боюсь, что у меня нет веских причин, простите! Однако… – Я сделала паузу. – Господи, ну вы же понимаете, что я не буду вам лгать и придумывать похороны троюродной тетушки. Я буду с вами предельно откровенна – я скучаю по брату, а сегодня день моих именин! Полковник, очевидно, не понимал, что происходит, зачем я здесь – болтаю глупости и еще что-то требую от него. – С днем ангела вас, – растерянно сказал он. – Ах! – Я прошлась мимо него туда и обратно. – Господин полковник, вы даже не представляете, как легко сделать женщину счастливой! Москвин нахмурился, а я продолжила. – Мне для счастья необходимы всего несколько часов с братом, вернее, чтобы он побыл со мной до завтра. Все в ваших руках, господин полковник. На все есть ваша непререкаемая воля. Одно ваше слово – и я счастлива, – серьезно сказала я, прикасаясь к его локтю. – Мадам! Рад… Рад служить… Я прошла к своему креслу, присела на краешек. Замерла со ждущей улыбкой. Полковник покраснел. Я и не думала, что такой бравый военный будет смущаться наедине с дамой. – Что ж… Полутора суток вакаций погоды не делают. Москвин медленно выписал вакационный билет, протянул его мне. – Господин полковник, вы удивительно щедры ко мне! – Я томно вздохнула. – Благодарю вас! – Я пожала его широкую ладонь, он поклонился, чтобы поцеловать мне руку. Мы быстро шли по узким длинным коридорам, я спешила домой и поторапливала Николку. Нас окружили юнкера. – Николай! Ты куда? – кричали они. – Завтра прибуду! – отзывался он. – У меня вакации!! – Лжешь! – Вот еще! Москвин сам лист подписал! – небрежно бросил в их сторону через плечо Николка. – Москвин? – Сам Москвин? – Не может этого быть! – Москвин – лютый зверь! Николка победно оглядел однокашников и изрек важно: – Москвин, конечно, лютый зверь, но Анна его вышколила. Я ждала Николку у ворот училища. Морозец щипал щеки, беличья муфта была теплой и нарядной. Я знала, что выгляжу чудесно, и на душе было хорошо и радостно от ожидания домашнего ужина при свечах, когда брат будет резко жестикулировать, почти кричать, рассказывая нам новости. Впрочем, Александру Михайловичу его рассказы наверняка неинтересны, слушать буду только я. Николка выбежал очень скоро, был он весел, в его глазах светилось лукавство. Он поцеловал мне руку, потерся об нее щекой. Я видела изумленные глаза его однокашников, также выходивших из ворот, но уже вслед за нами и строем. Поняла детскую хитрость брата: пойдет слух о красивой даме, с которой уехал на вакацию юнкер Николай Тимирев. Подыгрывая, потрепала его по щеке и поцеловала в лоб. Будущие господа офицеры выдохнули из губ клубы пара одновременно. Глупенькие, глупенькие мальчики, похожие как родные братья в своей форме! Неужели они верят своим глазам? – Вот! – заговорил, склоняясь ко мне, Николка будто шепотом, но так, чтобы все расслышали. – Видишь! Видишь того? Я рассказывал тебе о нем! Меньшиков! Ты представляешь, совсем недавно!.. – Он рассмеялся. – Пивличенков, наш майор, историк, говорит: «Про Петра Первого… – а он еще так забавно слова растягивает, – Николка начал растягивать слова, подражая неизвестному мне Пивличенкову, – про Петра Первого… нам расскажет… нам расскажет, – повторил он, оглядывая давящихся от смеха юнкеров, которые маршировали на месте, не сводя с нас глаз. – Меньшиков!» – произнес он долгожданную всеми фамилию. Мальчики расхохотались. – Постой, постой, – тоже с улыбкой сказала я, – ты поясни!.. – Мы тогда тоже смеялись!.. А Пивличенков рассердился. Меньшиков получил неудовлетворительно, даже не начав отвечать, и был изгнан из класса. Этого Пивличенкова ежедневные скандалы с женой совсем чувства юмора лишили. Юнкера зааплодировали. Николка раскланялся перед благодарными слушателями, но тут же должен был увернуться от летящего в него снежка. – Иваницкий, – отрекомендовал мне снайпера Николка. – У него прозвище Сусанин. Он получил его в лагерях в первое же лето. Он и еще пятеро кружили вокруг условленной поляны почти час, не находя ее в десятке метров. И пришли последними. С легкой руки полковника Синицына Иваницкий преобразился в Сусанина, а победивший в задании Колер, вон тот, высокий – видишь? – был прозван Барклаем де Толли. Прозвища приклеились, и теперь их в корпусе иначе не называют. А Сусанин, между прочим, наш командир! И командиром выбран был единогласно, но Велиховский – вон, вон! – смотрит на тебя, не удержался тогда, сказал: «Посмотрим, куда-а нас заведет Сусанин». А Меньшиков наш, сам маленький, а насмешник большой, нашелся сразу: «Поляки могут не соваться, если Сусанин их не устраивает». Польский шляхтич Велиховский вскинул подбородок и отвернулся от нас. – Тимирев, вы хотите вернуться с вакаций в корпус? – окликнул Николку строгий командирский голос. Рядом с нами стоял полковник Москвин. – Никак нет, ваше высокоблагородие! – отозвался Николка резко. – Прощайте! – сказала я полковнику. И Москвин с юнкерами двинулись в сторону храма Преображения Господня. Николка был, как всегда в такие минуты, возбужден и говорил без умолку. Вероятно, дисциплина, насаждаемая в корпусе, действовала только в его стенах: на улицу воспитанники выходили совершенно другими людьми. – Анненька, я хочу прогуляться. Как ты посмотришь на мое предложение? – Вполне положительно, милый! – улыбнулась я. Слишком славный был день, чтобы не использовать его для прогулки. Я взяла брата под руку, и мы пошли. За нами тронулся мой экипаж, я помахала рукой кучеру, отпуская его домой. – Александр Михайлович не желает отпускать тебя от себя – вон и холопа к тебе приставил, – сказал Николка. – Наверно, ты прав, – равнодушно ответила я. Николка повел плечами в тонкой шинели. – Если ты замерзнешь, то можно будет взять извозчика. – И я внимательно посмотрела на него. – Иногда мне кажется, что твой супруг недоволен тем, что я бываю с тобой, и вообще тем, что я прихожу в ваш дом. – Николка, – улыбнулась я. – Прекрати ревновать, поверь мне на слово, Александр Михайлович так не думает. – Я почти не лгала: Александр никогда не был против того, чтобы Николка приезжал к нам на вакации. Но если я желала видеть брата во внеурочное время, Александр не скрывал своего недовольства, считая: раз Николка пошел по военной стезе, то его не стоит баловать. – Но неужели для тебя это имеет хоть малейшее значение? Ты мой брат! Ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста! – Я тебя прекрасно слышу, – ответил он. Темные брови его сошлись у переносицы. Совсем как в детстве, когда я говорила, что ему пора идти спать, хотя сама оставалась ненадолго в гостиной с мамой, помогая ей в какой-нибудь мелочи. Он немного ссутулился и закусил губу. – Вот посмотри! – дернула я за рукав Николку. – Где? – очнулся он от своих обид. – Вот решетка ворот, ветка, видишь? – Да, и небо – серое, холодное. Я вижу. – И кирпичная стена, посеревшая под дождями. – Окончания прутьев как пики. – Как на картине. Ах, почему ты не художник! Я бы дорого дала за то, чтобы иметь нечто подобное у себя дома. Нет, ты только посмотри! Ведь прямо холодом веет. И страшно. Наверно, этот дом – очень старый и грустный. Я просто не могу отойти. Ветки заледеневшие… Как в сказке, у которой будет печальный конец. – Я не поддерживаю грустных тем! – повел меня прочь брат. – Не надо думать о плохом. Ты сегодня вечером свободна? – Конечно. Я специально ради твоего приезда отменила всех гостей. – Тогда мы можем поиграть в «Пыльное окно». Я улыбалась счастливо и откинула назад голову до упора в меховой воротник. – Ты уже почти офицер, Николка, и ты все еще предлагаешь мне сыграть в «Пыльное окно»! – Ты замужняя дама, Анненька, – прошептал мне на ухо он, – и ты еще ни разу мне не отказала! Спорить с ним было бесполезно. Под ногами хрустел снежок, который с утра застелил весь город, как белой скатертью застилают праздничный стол. Я шла и не думала ни о чем, кроме того, что иду я вместе с братом, которого люблю больше жизни, и вот он рядом, гордо ведет меня под руку, и шерсть шинельного рукава шершавит мне пальцы. Весь мир не сможет остановить счастье нашей встречи, не надо слов о том, что мы скучали в разлуке, ибо слова – пусты. Я иду, воздух свеж, румяный Николка сжимает ласково мою руку, а платье в такт шагам подметает снег. Николка, Николка!.. Тяжело тебе, родной мой, выходить на Божий свет из казарменной обстановки! Верно, не понимаешь, где ты, проснувшись у меня дома на кружевных белых простынях. Милый мой, ненаглядный! И скулы у тебя стали выпирать из-под гладкой чистой кожи, и глаза стали жестче! Несладко, мальчик мой, но ты сам того хотел! Не ты ли гонялся с отцовой шпагой по старому родительскому дому! И отец поощрял твою любовь к военной истории. Ночами ты читал про Александра Македонского, про победы Цезаря, а днем отец тебе давал сочинения Суворова. Так и воспитывал сына, пока тот не подрос, чтобы поступить в артиллерийское училище, где в спальных помещениях температура воздуха зимой была не выше десяти градусов. А отец наставлял: «Служи честно, не посрами фамилии!» – и умер. Матушка взялась за хозяйство, стала суровой властной женщиной, к сыну ездила редко. Но подошло время моего брака, и мы стали жить в одном городе. Слава богу, что теперь мы видеться можем хоть чуточку чаще, слава богу, что на каждую вакацию ты приезжаешь ко мне! Неважно, что думает об этом мой муж! После смерти матушки только я одна за тебя в ответе! – Все думаешь, и о поклонниках, наверно, – пробурчал он. – На вакацию отпустили брата, а она и не рада. Вернусь к учителям. – Оставь! Я о тебе и думала, не надо перевирать мои мысли. Расскажи лучше, что у вас было на завтрак? Николка состроил кислую мину, хотя знал, что от разговора на тему еды, самочувствия и отношения к нему командиров он не уйдет. – Была говядина, я терпеть ее уже не могу! На днях немного простыл на учениях, но лекарь дал какой-то бурды, сказал, поможет. Пить ее я побоялся, и все прошло. – Тебя не обижают? – Нет, Анненька. – Что вы делаете в свободное время? – спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику. – Вчера вечером Мурзику делали темную, – ответил Николка, но тут же спохватился. – Кто этот Мурзик? Кот? – Да сволочь одна, не обращай внимания. – Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, – приказала я. – Распустился! Так что там за Мурзик? – Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик. Болтает много, наговаривает! – Что такое «темная»? – Анна, – сказал Николка, – может, зайдем в кондитерскую? Стемнело как-то неожиданно быстро. Зажглись фонари и витрины магазинов, настроение было прекрасное. Нет ничего лучше зимнего вечера на улице, когда ты идешь с милым Николкой, когда вокруг спешат люди: студенты, семинаристы, белошвейки… А нам и не надо вовсе никуда спешить. Снег пошел крупными теплыми хлопьями. Мы шли, а снег, белый, новый, прилипал к ботинкам, налипал на подол темного платья. В кондитерской приятно пахло ванильными палочками, свежим хлебом, чем-то невероятно праздничным. И праздник длился, пока мы через полчаса с тортом в руках не вошли домой. Навстречу выпорхнула Таня, моя горничная. Она сделала большие глаза и прошептала мне, принимая от нас верхнюю одежду: – Александр Михайлович в раздражении. Куда, говорят, Анна Николаевна исчезли? Я же и знать не могу! Таня, добрая моя девочка! Она являлась не только горничной, она, и только она, могла легко уложить мои непокорные волосы, пригнать по фигуре платье лучите любой портнихи и утешить, если надо. Мы росли в доме моих родителей вместе. Ее мать работала на кухне, Таня девочкой была смышленой, и маман не видела ничего дурного в том, чтобы мы немного общались. Так из Тани выросла чудесная девушка, образцовая горничная. Выходя замуж, одним из условий согласия на брак я поставила переезд Тани вместе со мною. И так как ее родителей к тому времени не было в живых, она согласилась поехать со мною. Первое время она была единственным близким мне человеком, и я привязалась к ней еще больше. Помимо всего прочего, Таня молилась за меня каким-то особенным способом, и мое ходатайство у Бога я доверила именно ей. – Рада вас видеть, – улыбнулась она Николке. – И я, Таня! – И он не лгал, зная, как она помогает мне. – Возьми торт, отнеси в столовую, – сказал он. Приняв от Николки нарядную коробку с тортом, Таня ушла. – Наконец! – вышел к нам из кабинета мой муж, Александр Михайлович Зимовин. – Анна, – строго повернулся он ко мне, – не будете ли вы столь любезны сказать, почему вы опоздали к ужину? – Разве? – удивилась я, оглянулась на часы и вынуждена была признать, что Александр прав. – Я дожидалась Николку, – попыталась солгать я. – Кучер сказал, что вы отпустили его, когда Николай вышел. Извольте пояснить! – Мы гуляли, – развела руками я. – Здравствуйте, Николай, – слегка поклонился Александр Николке. – Честь имею! – взволнованно и поэтому слишком громко, с хрипотцой в голосе, отозвался тот. – Каков! Проходите, пожалуйста. Сделайте милость! Настроение мое заметно ухудшилось. У Александра была болезненная черта – педантичность. Я же не могла жить по постоянному расписанию, ходить по регламенту и даже чихать в отведенное для того время. Впрочем, чихание Александр принимал за признак дурного тона, а никак не простуды! Для меня навсегда останется загадкой, почему моя матушка выбрала именно его себе в зятья из полутора десятка претендентов на мою руку. И сердце?! Да, Александр Михайлович был дворянин, образованный и неглупый, занимал должность товарища прокурора. Часто он бывал в столице по долгу службы, но не переехал туда, даже женившись на мне. Он не был военным, что, по мнению моей матушки, тоже было достоинством. Он имел хороший доход и был не самым старым из всех женихов. И вот мне двадцать, ему – тридцать два, мы венчались три года назад, вместе ездим на приемы и балы; но никакая сила не может меня заставить полюбить этого человека. Я не обязана его любить, знать о его привычках и достоинствах, если он сам не удосужился о них мне рассказать! Я видела смущение брата: Александр Михайлович отчитал меня в его, Николкином, присутствии. Я сердилась за неловкость, которую ощущает брат, и настроение праздника ушло. – Может, стоит выпить шампанского? – попыталась я снять напряжение в столовой, когда мы дожидались ужина. – Разве сегодня государственный или религиозный праздник? – поднял на меня глаза Александр Михайлович. – Но… – я осеклась и замолчала. – Николай, – повернулся к нему Александр Михайлович, – как вам идея с шампанским? – Благодарю, не сейчас, – ответил быстро Ни-колка, не желая поддерживать неприятную тему. Разговор шел вяло, неохотно, тем для общей беседы не было, ужин казался невкусным. Александр Михайлович первым поднялся из-за стола. – Покину вас. У меня еще есть работа, простите! – и ушел в кабинет. – Идем в комнату, – предложила я. – «Пыльное окно», как обещала, – напомнил Николка. «Пыльное окно» было нашей любимой игрой в детстве. Потом мы забыли о ней на некоторое время, до тех пора, пока Николка не приехал домой из училища на первые вакации. Он чувствовал себя скованно и начал даже называть меня на «вы», я предложила ему сыграть в нашу детскую игру. Нехотя он согласился. Через полчаса мы уже снова были лучшими друзьями, и он рассказывал о проделках в корпусе, а я ему – свои сердечные тайны. Тогда мы поклялись всегда при встрече играть в «Пыльное окно», чтобы быстрее привыкать друг к другу. Смысл игры заключался в том, чтобы как можно лучше изобразить человека, которого знали бы все присутствующие. Если тот остается не угаданным, ведущий становится «фантом» и выполняет любое желание остальных. Обычно просят показать общего знакомого, который ему наиболее удается, или написать шуточное стихотворение. Можно представить, что может насочинять человек, у которого нет ни дара, ни желания творить! – Я уже придумал, кого загадаю, – перешагивая через две ступеньки, сказал Николка. – Я тоже. Свою комнату я называла темницей принцессы потому, что она была рядом с комнатой Александра Михайловича, который в свою очередь играл роль дракона. В первый же месяц нашего супружества я сказала мужу, что консервативна и пожелала иметь отдельную спальню. Потом в какой-то момент я пожалела о сказанном: в моей жизни наступил тогда глупейший период влюбленности в собственного мужа. В семнадцать лет я была уверена, что нет на свете человека умнее и лучше Александра Михайловича. Но то ли особенности моего характера, то ли холодность Александра Михайловича заставили меня изменить мнение на противоположное. Мы играли с Николкой в «Пыльное окно», хохотали и дурачились, и настроение сразу подпрыгнуло, как сердце в груди при встрече с любимым. Мы всегда были импульсивны, горевали и радовались с глумом и криками. Наверное, потому, что выросли в глубокой провинции, где разговаривать в повышенных тонах было обычным делом. Так вели себя наши родители, мы привыкли к их постоянным крикам. Кабинет мужа был на первой этаже, и я не беспокоилась, что наше веселье будет досаждать ему. – Придется, придется тебе выполнять мои желания! – кричал Николка. Он сидел в кресле, покусывал мое перо и смотрел, как я не слишком успешно пытаюсь изобразить нашу кузину Елену. – Представляю, как ты на мне отыграешься за собственные поражения, – сказала я. – Лучше скажи, кто это. – Елена. – Не похожа! – Похожа. Она тоже говорит: «Ах, какая замечательная до ужаса погода!» – Ни разу не слышал! – Ты же ухаживал за ней и не слышал? – усомнилась я. – Не ухаживал!! – залился краской стыда Николка. – Кто пытался поцеловать Елену на веранде? – Неправда!! Мы поругались, долго кричали друг на друга, вспоминали, кто, когда и кого пытался поцеловать на нашей старой веранде. Потом Николка вспомнил, что я проиграла ему «Пыльное окно» и потребовал выполнения его желания, он даже упрекнул меня в увиливании от наказания. Я закричала, что ничего подобного я и не думала даже. Александр Михайлович вошел в мою комнату, когда я, подобрав платье, ходила на четвереньках вокруг кресла с Николкой и громко говорила: «Я целовалась на веранде с кузеном Дмитрием! Я целовалась на веранде с кузеном Алексеем!» Мой муж застыл на пороге, я же продолжала перечислять всех кузенов, с которыми имела удовольствие целоваться на знаменитой веранде, а Николка смеялся и хлопал в ладоши. Александра Михайловича мы с братом заметили одновременно. Веселье затихло, Николка убрал с моего туалетного столика ноги. Я одернула платье и встала с колен. – Я стучал, но вы, вероятно, не слышали, – наконец произнес Александр Михайлович. – Да, мы были заняты, – попыталась оправдаться я. – Николка, иди в свою комнату. И вызови Таню, пусть она приготовит тебе ванну, ты грязный. Иди же! – я знала, что сейчас последуют нравоучения со стороны мужа, не стоит посвящать Николку в наши семейные взаимоотношения и дрязги. Николка вышел. – Чем вы тут занимались, позвольте вас спросить? – сухо сказал Александр Михайлович. – Мы играли. Брови супруга взметнулись вверх, губы резче обозначили морщинки. – Ваше баловство переходит все границы дозволенного. – Что дурного в том, что я… – Сегодня вы ползаете вокруг брата, а завтра будете играть с поклонниками в ваши идиотские игры! Я задохнулась. – Вы за чем-то приходили, Александр Михайлович? – спросила я, пытаясь скрыть слезы обиды. – Пожелать вам спокойной ночи. – Тогда – спокойной ночи! – сказала я. – Вы ведь только за этим приходите в мою спальню после десяти вечера, – съязвила я, в надежде уколоть его. Укол удался. – Могу с удовольствием остаться на ночь, – хмуро сказал он. – Оставьте ваше удовольствие при себе, – зло прошептала я, кинувшись к двери и распахнув ее. – Спокойной ночи, Анна Николаевна. Желаю вам приятных сновидений. Я захлопнула за ним дверь. Ах, Николка, жаль, что ты мог услышать хоть часть нашего разговора! Нельзя такие вещи слышать родным людям! Нельзя! Потом сама разобрала постель, легла. Смысла нет в продолжении вечера. Александр Михайлович сейчас, вероятно, сидит над своими бумагами. Если бы все бумаги в мире сгорели, то он непременно бы придумал способ, как сделать хоть один клочок, чтобы вечером сказать: «Сегодня вечером я занят, надо поработать с бумагами!» Только бы Николка ничего не услышал! Костюм для Николки я присмотрела еще в начале месяца, не задумываясь, купила его, уже зная, что на день моих именин брат должен быть в нем. – Что это? – поинтересовался Николка, беря в руки бархатную короткую куртку. – Костюм пажа. Николка недовольно хмыкнул. – Надо было поступать в Пажеский корпус. – Фу, ты неоригинален. Что за глупые шутки! Давай переодевайся, я посмотрю, подойдет ли он тебе. – Я не хочу быть пажом! – закапризничал Николка. – Боже! Зачем я тогда привезла тебя на именины! – притворно рассердилась я. Николка улыбнулся. – В каком костюме будешь ты, Анненька? Я взяла в руки флакончик духов. – Трефовой дамы. – О! Слушай – идея! – Нравится аромат? – перебила его я. Николка осторожно понюхал мои духи и резко отстранился, заставив меня от души рассмеяться. – Нравится, – как-то неопределенно ответил он. – «Коти», «Фиалка». Николка откровенно поморщился. – Мне это название совершенно ни о чем не говорит! Лучше послушай, что я тебе скажу! Если ты будешь трефовой дамой, то в пажеском наряде я легко смогу выдать себя за трефового валета! Как тебе такая идея? – Ты же моя умница! Ласково потрепала я его по щеке. – Отстань, – процедил Николка. – Одевайся! – завопила я, тормоша брата. – Одевайся! Мне сегодня еще прическу делать. Я не прощу тебе, если из-за тебя мне придется копаться дольше положенного. Николка с готовностью стянул сорочку через голову, скомкал ее и, оглядевшись, бросил в мое кресло. Насвистывая что-то легкомысленное и бестолковое – и откуда эта дурная привычка свистеть? – он начал перебирать все атрибуты пажеского наряда. Белые чулки вызвали бурю эмоций на лице младшего брата. После чулок берет с пером был воспринят как должное. Я подошла к нему совсем близко и вдруг неожиданно почувствовала николкин запах – запах юного здорового тела. Он перебирал и скептически осматривал сорочку и плащ, а я обошла его и разглядывала, словно не видела долгие годы. Я смотрела на него и не могла оторваться – Николка уже давно стал выше меня на голову, плечи его раздались, и меня охватило желание прикоснуться к его подвижной спине, уловить под пальцами всю гибкость молодого животного. И я не стала сдерживаться. Наверно, мои пальцы были слишком прохладными, Николка вздрогнул, но продолжил ворчать, что будет не пажом и даже не валетом, а придворным шутом. Я почти и не слушала его, рассматривая крохотное родимое пятнышко под его левой лопаткой, тихо рассмеялась, привстала чуть на цыпочки и прильнула губами к его коже. Николка замер, я рассмеялась про себя, уткнулась ему в спину, а он медленно обернулся ко мне. Николка смотрел немного обиженно и отстраненно. – Господи, – сказала я, – как ты вырос… Ты уже совсем… Я не успела договорить, Николка шагнул на меня так, что пришлось попятиться, позади меня оказалась стена, а впереди стоял он, в потемневших глазах его не было и тени улыбки, губы были сжаты. Его пальцы скользнули мне в волосы, он приподнял мой затылок и резко поцеловал в губы. Я заметила, что на его груди проступили редкие капли пота, на своей шее ощутила его прерывистое дыхание. С каким-то странным остервенением он целовал мое лицо, даже не давая возможности шевельнуться или сказать слово. Я словно увидела себя со стороны – прижатой к стене, с растрепанными волосами и отчего-то радостную. Его пальцы расстегивали мою блузку, теребили крохотные пуговицы, одна никак не поддавалась и была вырвана с куском ткани. Николка целовал мою полуобнаженную грудь, уже скользя рукою по гладкому чулку вверх, путаясь в кружевах нижней юбки. Стена за моей спиной дрогнула, и мы медленно спустились на пол. В дверь постучались неожиданно и резко, я одернула юбку и замерла. – Кто там? – спросил Николка будничным голосом. – Таня, Николай Николаевич. Анна Николаевна у себя? – Приди позже, мы заняты, – отозвался он, прикрывая мне рот ладонью. Таня ушла. Растерянно я стянула блузку на груди, огляделась. – Анненька, – позвал меня Николка. Я встала, прижимая пальцы к вискам. Пошатнулась и снова прижалась к стене. Николка наблюдал за мною с усмешкой на губах. – Мне надо идти, – сказала я, едва ли понимая, что нахожусь в своей спальне. Он перехватил мое запястье и удержал. – Пусти, – приказала я тихо. – Пусти меня немедленно. – Анна, – зашептал он, – Анна, не уходи. – Ты не понимаешь… Он снова начал меня целовать, я слабо отбивалась, часы в гостиной пробили восемь раз. – Мне надо причесаться… Скоро придет тапер. И Александр Михайлович тоже. …Николка, я тут кое-что придумала. Он отчужденно и холодно взглянул мне в лицо. – Что? – Крутится у меня в голове один классический литературный сюжет! – Литературный? – переспросил брат. – Посмотрим, на что ты способна… Николка взял пажеский наряд и ушел в свою комнату. К полуночи мы собрались в гостиной. Александр Михайлович ради моих именин вышел раньше из кабинета. – Вы даже не переоделись, – упрекнула я мужа. Однако руку для поцелуя ему подала. – Кто с вами, Анна? – Как! – удивленно вскинула я брови. – Вы не узнали? Да это моя кузина – Наталья! Ташенька! Ты помнишь Александра Михайловича? – Да, – кротко и тихо ответила она. – Вы невнимательны, Александр Михайлович, – с упреком сказала я. – Прошу меня простить, – поклонился он. – Но у моей милой супруги столько родственников!.. Иногда я просто теряюсь. – Вас легко понять, – успокоила его Наталья. – Танцевать! Танцевать! – воскликнула я и потащила их в зал. Во время первого танца Александр Михайлович тихо сказал мне: – Платье вашей родственницы мне что-то напоминает. – О! Вы очень наблюдательны! Ташенька приехала только утром, я сразу начала соблазнять ее балом. Пришлось предложить ей мое, в котором я была два года назад на балу у Бек-Башиевых. Вы помните? – Да, вам оно шло больше. И еще эта нелепая маска на молодом и свежем лице. Она совершенно не нужна. – Ташенька захотела быть в маске! Когда лицо закрыто, нет ни знакомых, ни родственников, есть маска – дух карнавала. – Вам надо было родиться в Венеции! – Я с удовольствием туда бы съездила! – Не надо принимать мои комплименты за предложение путешествовать. Потом мы танцевали с Николкой, а Александр Михайлович – с Натальей. Мы едва не переломали себе шеи, чтобы понаблюдать за их танцем. Наталья танцевала великолепно – легко и уверенно, рука ее почти не касалась руки Александра Михайловича. – Как бы твой муж не увлекся! – сказал Николка, прижимая меня к себе. – Он умрет от стыда, когда узнает, что вальсировал с горничной. Стоит ли говорить, что под маской скрывалась Таня! А кузины по имени Наталья у меня не было. Я придумала все верно, и мы начали уговаривать Таню помочь нам в нашей проказе. Она отказывалась, чуть не плакала. Но мы, как жестокие и расчетливые дети, упрашивали ее, умоляли, обещали даже денег. Зная, чем можно растопить лед Таниных отказов, я пообещала купить ей Библию в красивом и прочном кожаном переплете. Таня покусала губы и согласилась. Платье ей подошло идеально! И неудивительно, Таня его шила сама, знала здесь каждый стежок! Я же отдала ей маску, которую случайно купила в лавке всяческих редкостей, таким образом дополнив Танин костюм. После танцев мы смеялись, вспоминали курьезы, рассказывали анекдоты про знакомых. – Наталья, вы могли бы снять вашу маску, бал окончился уже, – сказал Александр Михайлович вдруг. Он улыбался. Танин взгляд метнулся ко мне. Истина должна была открыться. Мне на мгновение стало не по себе от глупой и жестокой затеи. Но я переборола свои чувства и кивнула Тане. Она медленно развязала узелок на затылке и сняла с лица кусочек картона, обшитый шелком. – Таня, ты была великолепна, – улыбнулся ей Николка. Надо было видеть лицо моего мужа. Оно приобрело нездоровый землистый оттенок. Глаза его перестали быть лучистыми и добрыми, как во время танцев. Тане он не сказал ни слова, но именно она больше всех почувствовала себя виноватой. – Я не должна была, – пролепетала она, закрыла лицо руками и разрыдалась. Мы с Николкой замерли. – Вот к чему привели ваши шутки! – сделал выводы Александр Михайлович. Со мною он не разговаривал несколько дней. Но я и не нуждалась в общении с ним. Я была рада, что рядом со мною был еще полдня мой дорогой Николка. Мне не нужен больше никто другой. На следующий день супруг приехал чуть раньше обычного. Я столкнулась с ним в дверях столовой. Он не поздоровался со мною. – Вы так и будете меня избегать и молчать при встрече? – спросила я. – Мне не следует перед вами отчитываться, как, собственно, и вам передо мной. – Я должна извиниться перед вами? Он долго смотрел на меня. – Не надо, вы будете неискренни. Но позвольте мне один вопрос: вы извинились перед Таней? И он прошел мимо меня, оставив наедине с размышлениями. Я настолько дурна? Да, мы придумали затею с горничной ради смеха, чтобы позабавиться. Но нельзя же не иметь абсолютно никакого чувства юмора! А извиняться перед Таней! Да это просто смешно! Я купила ей Библию, которую она приняла! Глава 3 Ранней весной своим вниманием нас решил почтить кузен Александра Михайловича – Егорушка. Был он миловиден, как девица, следил за модой, был игроком и мотом, поговаривали, что он недурно поет. Он поселился у нас с уверенностью молодого лп зверька, который за свою короткую жизнь не знал запретов, а потому и думал, будто ему дозволено все. Он, как и Николка, тоже где-то учился, я не интересовалась, где именно, скорее всего в гражданском заведении. Но как же они были не похожи! Я невольно сравнивала двух мальчиков, ровесников, и в итоге приходила к выводу о том, что верно царь наш Петр находил, что «нерадивую младость надобно сечь». Конечно, мой Николка не был святым, ему были свойственны проказы и шалости. Он мог одурачить кого угодно, придумать даже злую шутку, но не был капризным и избалованным. Егорушка же вел себя, будто вкусил все пороки вселенной: он нагло рассуждал о женщинах и любви, играл в карты и много проигрывал. Едва ли не каждый день покупал себе новые вещи. Любил украшения не меньше, чем, наверное, восточные владыки. Он быстро освоился на новом месте. Брал без разрешения книги в кабинете Александра Михайловича, курил в гостиной. Сначала я относилась к нему как к. избалованному младенцу. Только из вежливости интересовалась его настроением, разговаривала с ним о погоде. Он мне показывал, какие перчатки купил недавно, говорил, сколько потратил вчера в карты, рассказывал анекдоты, которые мне не казались забавными. Оказалось, что его разговорчивость была только поводом для того, чтобы начать волочиться за мной самым бесстыдным и безобразным образом. Субботним вечером он был готов пойти в наступление. Приехал к ужину, не опоздав. Пел что-то вполголоса. Преподнес мне коробку моих любимых конфет. Когда Александр Михайлович ушел в кабинет работать, Егорушка проводил меня в гостиную до моего любимого кресла, присел на диван напротив. – У вашего супруга, моего кузена, отличная библиотека, – сказал он сладким голосом, готовый уже начать читать вирши после подобного вступления. – Я знаю, но это не дает права ни мне, ни вам разбрасывать книги, где заблагорассудится. Если вам самим лень поставить книгу на полку, то можете дать необходимые приказания прислуге. Я отчитала его как маленького ребенка и чувствовала себя правой. Он был младше меня, дурно воспитан. Матушка его, поручая моей заботе, сказала, что Егорушку надо еще учить и учить. Я не смогла сдержаться, увидев на подоконнике в коридоре том Шекспира издания конца восемнадцатого века. Егорушка покраснел, но, как оказалось, не от стыда, а от того, что получил словесную оплеуху. – И не скучно вам одной по вечерам? – спросил он, оправившись. – Я не жалуюсь. Таня, милая, принеси мне рукоделие. Читаю иногда. Часто у нас по вечерам бывают гости. – О! Я видел ваших гостей! Они без умолка говорят о политике, спорят, шумят. Но, как я понял, вас обожают и боготворят. – Я им не приказывала меня боготворить. – Верю. Это приходит само. Едва я ступил на порог вашего дома, как понял, что здесь незримо царит дух божественной красоты. Он окутывает прекрасную хозяйку, тянется за ней шлейфом! Я был сражен в самое сердце в тот самый миг, когда судьба дала нам возможность встретиться и познакомиться. Тем более мы родственники, в некотором смысле. О! С каким бы упоением я скрасил ваши вечера! Приказывайте мне, я весь в вашей власти! Я смотрела в его темные глазки, в которых светился пошловатый огонек. Мне хотелось смеяться. И вместе с тем выкинуть его вон из гостиной, а лучше – за порог дома. Самовлюбленный мальчишка! – Я мог бы вместо нашей горничной приносить вам рукоделие, протягивать перчатки, следовать за вами повсюду… – Увольте! Я бы не вынесла постоянно видеть одно и то же лицо. Но Егорушка не унимался. – В средневековье, – сказала он, – был очень милый обычай. Рыцарь служил замужней даме, совершал подвиги в надежде получить ее платок или просто благосклонный взгляд. Высшим счастьем был поцелуй дамы сердца! – Я слышала про эти обычаи. И знаю также то, что дамы средневековые мылись два раза в жизни – при рождении и перед свадьбой. Как вы думаете, приятно ли пахли их платки? Согласитесь, что романтика средневековья от нас далека! Ко всему прочему, вы не уходите завтра в крестовый поход сражаться с неверными. – Я взяла у Тани свое рукоделие. – Спасибо, Таня. Ты можешь идти! – Я принялась раскладывать нитки. – Но сам обычай потрясающе красив. Что у вас будет на платке? – спросил он, присаживаясь к моим ногам. Я убрала от его взглядов свою работу. – Я суеверна, простите, не люблю показывать работу, пока не завязала последний узелок. Вы же сядьте на место. – Место рыцаря – у ног его прекрасной возлюбленной. – Думаете, хоть кто-то в этом доме оценит по достоинству средневековый романтизм? Егорушка не видел в Александре Михайловиче помехи. – Но вы же не расскажете своему строгому супругу о нашей маленькой тайне! – Боже, – вздохнула я, – при чем тут Александр Михайлович? Выбирайте себе другую даму сердца, Егорушка! Я уже успела утомиться от вашей трескотни! После такой беседы Егорушка больше не пытался ухаживать за мною, и слава богу. О его проделках я не рассказала мужу, чтобы он не сердился. Встречалась я и с Вирсавией Андреевной, пока та не уехала в столицу. Несколько раз мы с ней даже ездили вместе в храм. Я немного отчужденно смотрела на молящихся, и меня не оставляла мысль о том, что, по сути, все мы – язычники. И бога единого нет. Есть только оболочка, а каждый придумывает себе бога по душе. У ревностного постника и схизматика – грозный и карающий бог. У матери семейства – милостивый и добрый заступник. У безродной любовницы известного графа – прощающий грехи земные. Я еще не выбрала себе бога, потому, видно, и не могла упоенно молиться, плакать перед иконами. За меня молилась Таня. Вирсавия Андреевна преображалась в храме, черный платок ей необычно был к лицу. Но и в молитве она оставалась молодой привлекательной женщиной, чуждой религии. – Вирсавия Андреевна, – спросила я ее по пути домой, – верно, что вы в монастырь хотели пойти после смерти супруга? – Да, Анна Николаевна, верно. Но потом поняла, что этот подвиг мне не по силам. И не стала обманывать ни себя, ни других… – Сергей Иванович! Вот так неожиданность! Я рада вам, присаживайтесь, будем говорить. Я была в гостиной, читала, Сергей Иванович был вовремя: я как раз не знала, чем еще заняться. – Добрый день, Анна Николаевна, – с поклоном отозвался тот. – Только разрешите мне сказать несколько слов Александру Михайловичу. – Супруга нет дома, вам придется подождать. Прошу вас скрасить мое одиночество. Вы, Сергей Иванович, не были у нас три недели! – Вы правы! Но, простите меня, голубушка, Анна Николаевна, душой рад бы побеседовать с вами – но времени нет! – Какой вы злой! – недовольно сказала я. – Мы отменяли три недели гостей, а вы и словом не желаете со мной обмолвиться! Между прочим, вам Александр Михайлович нужен, а он может с минуты на минуту подойти. Так что присаживайтесь. Сергей Иванович повиновался. – Что нового произошло у вас? – спросила я. – Не может быть, чтобы почти месяц прошел без новостей! Сергей Иванович смутился, немного даже растерялся, но я начала упрашивать его рассказать. – Сергей Иванович! Признайтесь – наверняка что-то интересное! – Даже не знаю, как сказать! – признался он. – Не томите! – воскликнула я со смехом. – Женюсь! – со смущенной улыбкой сказал он. – Женюсь, Анна Николаевна. – Вот так новость! – охнула я. – Даже не знаю, радоваться мне или нет! Сергей Иванович еще больше смутился. – Зачем вы такое говорите, Анна Николаевна! – Теряю одного из поклонников! Бог ты мой! Получается, что теперь я буду не единственной дамой на наших вечерах! – со смехом подвела итог я. – Полно вам! – Не спрашиваю – кто она! – перебила его я. – Сейчас спрашивать имя вашей невесты противоречит всем правилам приличия. Все равно узнаю – рано или поздно. Вы лучше мне скажите, какая она, на ваш взгляд? Сергей Иванович усмехнулся в сторону. – Любите вы, Анна Николаевна, задавать вопросы, на которые я не могу найти сразу ответ! – Признайтесь! – Она на вас похожа! – вдруг сказал он. – И чем же? – удивленно спросила я. – Вот опять, не знаю, как вам объяснить! Похожа – а не вы!.. Простите, Анна Николаевна, но мне пора. Не дождался Александра Михайлович, а жаль! Поклон ему передавайте. – Непременно! – пообещала я. – Всего хорошего. «Вот странно, – подумала я тогда, – человек живет один, а потом в какой-то момент в его жизнь входит другой человек, они вместе изо дня в день, меняют друг друга, делают друг друга счастливыми или несчастными. Но как же приятно быть невестой… Неизвестность, ожидания супружеской жизни, беспричинные слезы, глупости, стихи, прощание с памятными местами детства, альбомы с рисунками. И кажется – знаешь, что будет наперед, а выходит совсем иначе… Наверно, я несчастлива». Глава 4 Я перестала ездить на званые вечера, вставала рано, подолгу гуляла на улице, сопровождала Таню в кондитерские или к башмачнику. Мы много беседовали, я узнала, что Таня нешуточно за меня беспокоится и удручает ее, что не видит она согласия в моей семье. Я отмахивалась, как всегда. Но Таня говорила, что молится Божьей Матери каждый вечер за меня. Весна была в разгаре, снега почти не осталось, воздух был влажный и звонкий. И с пробуждением природы в самой глубине души просыпались какие-то неясные, но властные чувства. Наступала пора томления и ожидания. Мы с Таней неспешно прогуливались недалеко от дома. В этот день нам было особенно хорошо. – Таня, ты ничего не ощущаешь? – Тревожно мне, Анна Николаевна. – Я же как будто жду непонятно чего… – Осторожней, Анна Николаевна. Может быть, приглянулся вам кто? – Не говори глупостей, миленькая! Ты ли не знаешь, с кем я общаюсь, кто окружает меня. Скука одна. Таня вздохнула. – С вас Сергей Иванович глаз не сводит. – Оставь. Сергей Иванович молод и не в меру пылок. К тому же он собирается жениться. Муж уже на него стал косо смотреть. Правильно, Сергей Иванович приходит едва ли не каждый день с цветами, а у самого невеста. Я наступила в лужу. – Анна Николаевна! – Поздно, Таня, – улыбнулась глупо я. – Ноги уже мокрые. – Скорее домой! Господи, да что лее вы под ноги не смотрите, что же вы как дитя малое! – запричитала Таня. – Весна! Успокойся, миленькая, я даже рада. Наконец-то почувствовала полностью весенние воды! – Не смешно, Анна Николаевна. Идемте скорее! – Таня, не волнуйся за меня! Танечка, я так счастлива! Перестань меня уговаривать. Таня! Весна, вот она, пришла наконец, я думала, не дождусь! – Что вы говорите! Идемте же, сколько стоять на месте в мокрых ботинках! – Идем, идем! И завтра непременно пойдем погулять, просто так, чтобы не было скучно! Солнце закатно лизнуло лужи и отразилось в окнах расплавленным золотом. Я вдохнула свежего воздуха. – Хорошо, Таня, – прошептала я. – Ах, Анна Николаевна, идемте скорее. Простынете! Вошли мы с шумом, Таня меня называла непослушным ребенком, а я дурачилась. Александр прошел мимо нас, ничего не сказав, даже не поздоровался, даже не кивнул. Мы с Таней переглянулись. – Что-то случилось, – ахнула Таня. – Замолчи, не может быть. Я сейчас узнаю. Я постучала в кабинет супруга. Ответа не последовало. Я постучалась чуть сильнее, а потом приоткрыла немного дверь. – Александр Михайлович, к вам можно войти? – спросила я, забыв про мокрые ноги. – Анна? Это вы? Что вам угодно? – Что-то случилось? – Нет, Анна, нет. Почему вы спросили? – На вас лица нет! Я беспокоюсь. – Анна, когда случается что-то, вы обычно не замечаете. Почему спрашиваете о каких-то глупостях? Он стоял посреди кабинета, отвернувшись от меня, курил. Я не любила, когда он курит. Не переносила запах табака. Стол был завален, как всегда, бумагами, книги в шкафах просвечивали темными корешками. Было полутемно. – Александр Михайлович, скажите, на самом деле все в порядке? – Анна, я все вам сказал. Возможно, я задержусь за работой и опоздаю к ужину, не ждите меня, пожалуйста. Я вышла. – Что там? – обеспокоенно спросила Таня. – Ничего не сказал, – пожала плечами я. С утра ко мне в комнату торопливо постучала в дверь Таня. – Входите, – но она была уже в комнате, волосы ее были растрепаны, в покрасневших глазах стояли слезы. – Таня, что произошло? – Я быстро встала, усадила Таню на кровать. – Говори! – приказала я. – Господи, – и слезы закапали на темный подол платья. – Говори же, что произошло? – вцепилась я ей в плечи. – Николай Николаевич!.. – Что? Что с Николкой?!! – Ранен! В лазарете он! Господи! – Как ранен? Таня! Прекрати реветь. Говори, – но у меня самой уже начиналась самая настоящая истерика. – Ранен! Говорю, что знаю! Он в лазарете! – Откуда ты знаешь?! – я уже сорвалась на крик. – Александр Михайлович звонили! Я говорила с ними. – Где Николка сейчас? – В лазарете их военном, я больше ничего не знаю. Господи, что будет! – Одеваться! – приказала я. – Темное платье, и прикажи, чтобы Савелий отвез меня. – Нет Савелия, он с Александром Михайловичем. Я металась по комнате, сталкивалась с Таней, бестолково перебирала чулки. Кружевные юбки были так накрахмалены, что по жесткости напоминали картон. В висках стучал страх, пальцы дрожали. Я отдернула на ходу кисейные занавески. Солнечный день, а мой единственный близкий человек… умирает. Нет!!! Господи, только не это! Не дай смерти! Прости! Спаси и сохрани! Наконец! Я, кажется, одевалась год! Выбежала на крыльцо, помахала бархатной черной перчаткой извозчику, назвала адрес училища. – И побыстрее! – приказала я. На проходной, нервничая и чуть не плача, долго и сбивчиво объясняла, кто я и зачем здесь. И тут появился Александр Михайлович. Меня сразу пропустили, когда он назвался. – Александр Михайлович! Объясните, что делает Николка в лазарете? Что с ним? Почему произошел несчастный случай? Как Николка себя чувствует? – Успокойтесь, Анна! Мы шли по каким-то коридорам. Я едва поспевала за мужем. – Как может быть человек в полном порядке, находясь в лазарете?! Что с моим братом? – Да жив ваш ненормальный братец! Жив! Слышите меня? У него сейчас другие проблемы! Просто его могут исключить из училища! Я на ходу подняла вуаль на шляпе. – Мне надо видеть его! – Надо спросить разрешения. Мы как раз туда идем. Вы пойдете к Николаю, а мне надо поговорить о будущем вашего брата с несколькими людьми, в том числе и с полковником Валеевым. – Почему его могут исключить? Я знаю, что он на хорошем счету! О каком будущем вы говорите? Что он натворил? Наверняка шалость! – Вы должны знать в любом случае… Дело не в шалости, а в дуэли. Я почувствовала себя дурно. – Скажите, что ваши слова – жестокая шутка! Мы живем не в восемнадцатом веке! – Какие в нашей ситуации шутки! Мы подошли к большой тяжелой двери с золотом. Александр Михайлович пропустил меня вперед в гостиную. Усадил в кресло, дал мне свой платок. – Постарайтесь успокоиться! Я скоро буду! – Мне надо видеть Николку! – Я возьму разрешение и вернусь. Он ушел. У меня потекли слезы. Господи, что за дуэль! Милый глупый Николка! Нельзя быть настолько шальным и жестоким! Кожа кресла под руками скользила и словно приглашала скатиться в бездну горя и небытия. Страх за Николкину жизнь черной стеной встал перед глазами, головная боль завладела всем сознанием и переполнила меня. Только бы все обошлось! Только бы он выжил! Появился Александр Михайлович. – Что? – спросила я сквозь слезы. – Я провожу вас к Николаю. Мы снова шли по длинным и полутемным коридорам. Не помню, как мы пришли в здание лазарета. – Николка! – со слезами я бросилась к нему, но Александр Михайлович меня удержал. – Не обнимайте его! Простреленный бок не шутка! – Николка, – почти в беспамятстве прошептала я. – Поезжайте, Анна, с Савелием домой, а потом пришлите его ко мне обратно, я тут задержусь! Выздоравливайте, Николай! – И Александр вышел. Покой сиял белизной, лицо Николкино казалось серым на белой наволочке. – Как ты? Милый мой! – Все хорошо! – хриплым шепотом сказал он. – Не волнуйся. Не плачь. Подошел доктор, вызванный дежурным. – Мадам, больному нельзя говорить. – Я – сестра Николая. Меня зовут Анна Николаевна Зимовина. Скажите, что с моим братом. – Рад знакомству, меня звать Карл Фридрихович. С вашим братом приключилась довольно неприятная штука. Он ранен. Пуля застряла в боку, он уже перенес операцию. Скоро будет на ногах, но сейчас ему необходим покой. – Как случилось, что он где-то умудрился схватить пулю боком? Это произошло на учениях? – Нет, мадам. Существует версия дуэли. – Мы упражнялись в стрельбе! – подал голос Николка. – Не говорите, больной! Мадам, прошу вас выйти, мы беспокоим больного. – Я его еще увижу? – Только завтра! – Николка. – Я подошла к нему и погладила его светлую руку. – Я буду молиться. Я умолю Богородицу… – Все уладится, Анненька, – прошептал он. Я с помощью доктора выбралась на улицу. Увидела Савелия, но никуда не поехала, решила дождаться Александра Михайловича. Под холодным апрельским ветром я быстро замерзла, стала дуть на пальцы. Платки были уже насквозь мокрые, а слез не убавлялось. Сколько всего я передумала тогда, сидя в полутемном экипаже, наедине со слезами!.. Прошла вечность, прежде чем ссутулившаяся фигура мужа появилась в воротах. Он шел, опустив глаза, и отмашисто двигал левой рукой. На лице его не было привычного мне выражения скуки, он нервно покусывал губы и о чем-то напряженно думал, судя по глубоким морщинам на лбу. Он не торопился сесть в экипаж, решив, что Савелий уже вернулся после того, как отвез меня. Встал спиной к ветру, прикурил и замер с сигаретой в тонких длинных пальцах. Его взгляд был устремлен далеко-далеко, видно было, что ему становится хорошо сейчас и легко. Он запрокинул голову, просвистел что-то легкомысленное и улыбнулся. Я увидела совершенно иного человека. Этот вряд ли говорит жене про бумаги и дела за ужином. И невольно задумалась: что такого в Александре увидела моя маман, чего я до сих пор не могу рассмотреть? Что она поняла, выбирая его мне в мужья? – Хорошенькое дело, Савелий! – сказал он, обращаясь к своему кучеру. – Ай, барин, ввязались, вот и расхлебывайте. – Ничего! Расхлебал уже! – Оно видно – будто и помолодели! – Ты мне лучше, друг любезный, ответь, Анна Николаевна сильно плакали? – Плакали, – неуверенно ответил Савелий. – Так надо ее утешить. Купим торт и шампанское. Поезжай в кондитерскую. Александр Михайлович присел рядом со мной и вскинул удивленно глаза. – Вы здесь? – Я решила узнать все как можно скорее. – Вы плохо себя чувствуете, – он даже не спросил, а сказал, утверждая очевидное, сказал мягко, без тени привычной иронии и поправил выбившуюся прядь моих волос. – Всего лишь замерзла. Но говорите, ради Бога, не медлите! – Все уладилось, Анна Николаевна. Можете успокоиться! Николай остается. Хотя, сказать честно, пришлось изрядно потрудиться для этого. Полковник Валеев – настоящая сволочь. Намекает на взятку, да так, чтобы она ни на что не была похожа! Какой он полковник! Верно, ни разу и пороха не нюхал. Настоящая штабная крыса. Усики, мордочка узкая, важная. Вы не волнуйтесь, – развернулся он ко мне. – Я должна вам быть благодарной… – Не забывайте, что вы являетесь моей супругой, – веско ответил Александр Михайлович. – Завтра, может быть, мы съездим к Николке? – Непременно, – пообещал Александр Михайлович и снова погрузился в собственные мысли. Когда уже с тортом и шампанским мы вошли домой, я слабо улыбнулась Тане, давая понять, что худшее уже позади, но внезапно остановила за рукав мужа. – Нам надо поговорить. – В кабинете, – понял ход моих мыслей он. Он плотно прикрыл за собой дверь, придвинул мне кресло. – Будьте добры, объясните мне, каким образом вы узнали о ранении Николки? – спросила я, и самой сделалось страшно. – Я скажу вам. Он налил себе коньяку. – Ваш брат Николай вызвал меня на дуэль. Мальчик слышал – то ли в январе, то ли в феврале – один из наших не самых лучших разговоров, одним словом, стал свидетелем нашего семейного скандала. Ему показалось, будто я оскорбляю вас, и вот вам результат! Мною неделю назад было получено письмо от вашего брата с вызовом. Не знаю, зачем он ждал два месяца, – возможно, решался. – Но… – Думаете, я мог отказаться? Здесь речь шла даже не о дворянской чести, чихать я на нее хотел. Я посчитал своим долгом доказать, что Николай не единственный, кому вы небезразличны, – бросил он. – Александр Михайлович, – прошептала я. – Что? Что вам угодно? Или мои слова стали для вас открытием? – Вы ведь могли… – я уже хотела было сказать «убить его», но осеклась и продолжила: – Убить друг друга. Он сел в кресло напротив меня и взял мои руки в свои. – Я стрелял мимо, даю вам честное слово, но сам случай вмешался сегодня утром в эту распроклятую дуэль! Николай то ли оступился, переминаясь с ноги на ногу, то ли ветка там была, то ли прошлогодняя листва… Он поскользнулся… Я не хотел бы оправдываться, но… – Я вам верю, – тихо сказала я. – Прошу, проводите меня в комнату. – Мы представили дуэль как упражнение в стрельбе. Тем более я – родственник Николаю. Мы шли в мою комнату, и больше всего я боялась потерять сознание. Александр Михайлович аккуратно вел меня под руку. Он негромко говорил уже о совершенно посторонних вещах, о том, что надо бы как-нибудь выбраться в свет, съездить в театр… Или в гости – всем вместе – с Николаем! – Хоть с барышнями пообщается, а то к ним раз в год приводят институток из Смольного! Будущие господа офицеры и танцевать толком не умеют! Я была рада тому, что Александр Михайлович перешел на шутливый тон, не давая мне сосредоточиться. Так он и просидел со мной до позднего вечера. – Может, сыграем в шахматы? – предложил он. В шахматах я была слаба, но не отказалась. Я проиграла Александру Михайловичу несколько партий и со вздохом вынуждена была признать полное поражение. – У нас еще есть торт и шампанское! – с восторгом закрутился он. – Я не смогу, когда мой брат… – Выпьем за его скорейшее поправление и полнейшее выздоровление! Он уговорил меня лечь в постель, стоял, отвернувшись, когда я переодевалась в тонкую кружевную сорочку. Через десять минут мы уже сидели на моей кровати и ели воздушный и удивительно вкусный торт. Александр Михайлович с шумом откупорил шампанское, наполнил до верха бокалы богемского стекла. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=138158) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.