Голос ночной птицы
Роберт Маккаммон


1699 год. Американский юг. В маленьком городке Фаунт-Роял поселилось Зло. Зверски убиты местный священник и уважаемый фермер – и убил их не человек. Гибнут посевы. Много дней льет, не переставая, проливной дождь. Ядовитые испарения поднимаются от болот. Людей преследуют во сне кошмарные видения. Конец света уже близок. Настанет ли год от Рождества Христова 1700-й?..

Кто виноват? Ведьма! Точно так же было и в Салеме! Преступница поймана и брошена в тюрьму. Чтобы судить ее по всей строгости закона, из ближайшего города в Фаунт-Роял едут умудренный опытом судья Вудворд и его помощник, юный клерк Мэтью…





Роберт Маккаммон

Голос ночной птицы


В чем славы смысл, и кто ей судия? Моей же славы суть: мои друзья.

    Уильям Батлер Йейтс «Снова в муниципальной галерее»




Книга первая

Суд над ведьмой





Глава 1


Обоим путникам уже было ясно, что ночь застигнет их в дороге и надо искать кров.

Денек выдался приятный – для жаб и лягушек, зато на представителей рода человеческого низкие серые тучи и холодный дождь нагоняли цепенящую тоску. Согласно всем правилам и предсказаниям календаря, уже должен был прийти полновластным хозяином приятный и веселый месяц май, но в этом году он входил крадучись, как оборванец, ворующий свечки в церкви.

Сквозь переплетение крон в сорока футах над дорогой струилась потоками вода, листья древних дубов и вязов, хвоя устремленных ввысь сосен отсвечивали скорее черным, чем зеленым; на огромных стволах бородой свисали мхи да виднелись клочья лишайника размером с добрый кулак кузнеца. Сказать, что под этими ветвями шла дорога, значило бы позволить себе языковую вольность – это было язвенного цвета грязевое русло, выходящее из тумана и в тумане пропадающее.

– Но, но! – крикнул кучер фургона двум выбившимся из сил клячам, влекущим фургон на юг. Коняги, тяжело дыша впалыми боками, волокли по слякоти деревянные колеса, и пар шел у них из ноздрей. Небольшой кнут был у возницы под рукой, но в ход он его пускать не стал. Лошади, предоставленные, как и фургон, муниципальными конюшнями города Чарльз-Тауна, и без того делали все что могли. Под протекающим коричневым джутовым навесом фургона, за грубой сосновой скамьей, которая то и дело норовила всадить щепку-другую в задние части своих пассажиров, расположились два разнокалиберных сундука, саквояж и картонка для париков – на всем багаже виднелись царапины и вмятины, свидетельствовавшие о долгих дорогах и дурном обращении.

В небе зарокотало. Коняги с натугой вытаскивали копыта из грязи.

– Ну, вы! – прикрикнул возница без малейших следов энтузиазма. Руками в серых парусиновых рукавицах он слегка дернул вожжи для проформы и дальше сидел молча, предоставив дождю стекать по спине, по заляпанной грязью треуголке, пропитывая и без того промокшее касторовое пальто с оттенком воронова крыла.

– Я возьму вожжи, сэр?

Возница глянул на своего товарища по несчастью, который предлагал перенять бразды правления.

Никаким усилием воображения нельзя было бы назвать этих людей одинаковыми. Вознице было пятьдесят пять лет, его пассажиру – только-только двадцать. Старший был широк в кости, с тяжелой челюстью и румяным лицом, густые кустистые брови нависли крепостными стенами над глубоко посаженными глазами ледяной синевы, в которых дружелюбия было не больше, чем в дулах заряженных пушек. Нос у него – как сказал бы вежливый англичанин – был хорошо выражен; прямодушный голландец ляпнул бы, что у обладателя этого носа была в роду гончая. Подбородок у возницы тоже выглядел как крепкий кусок статуи – квадратный больверк с бороздой, в которой поместилась бы мушкетная пуля. Обычно это лицо бывало чисто выбрито тщательными проходами бритвы, но сегодня на нем виднелась щетина цвета соли с перцем.

– Да, – сказал он. – Спасибо.

Он передал вожжи – процедура, не в первый раз выполняемая за последние часы, – и стал разминать пальцы, стараясь вернуть им чувствительность.

Худое, с длинным подбородком лицо юноши видало куда больше свеч, чем солнца. Он был тощий, но не болезненно, скорее даже жилистый, как крепкая садовая лоза. Одет он был в башмаки с тупыми носами, белые чулки, оливково-зеленые бриджи и короткий облегающий коричневый сюртук из дешевого кашемира поверх простой белой полотняной рубахи. Заплат на коленях бриджей и на локтях сюртука было не меньше, чем на одежде его старшего спутника. На голове юноши сидела мышиного цвета шерстяная шапка с козырьком, натянутая посильнее на редкие черные волосы, недавно остриженные почти наголо в борьбе со вшами, одолевающими Чарльз-Таун. От взгляда на молодого человека – на его нос, подбородок, скулы, локти, колени – возникало впечатление сплошных острых углов. Глаза у него были серые, с блестками темно-синего – цвета дыма в сумерках. Он не стал понукать лошадей или ободрять их вожжами, только направлял несчастных кляч. Молодой человек был прежде всего стоиком и ценность стоицизма понимал хорошо, потому что в жизни прошел такие испытания, какие под силу только стоику.

Старший же, разминая руки, бурчал про себя, что, если после такой пытки он доживет до пятидесяти шести, то бросит свое призвание и станет самаритянином во славу Господа. Он не был вылеплен из грубой глины приграничья и считал себя человеком утонченного вкуса, горожанином, не приспособленным к скитаниям в дикой глуши. Он ценил аккуратную кирпичную кладку и расписные заборы, приятную симметрию подстриженных живых изгородей, солидную регулярность обходов фонарщика. Он был цивилизованным человеком.

Дождь стекал по спине, заливал в сапоги, смеркалось, а у пассажиров фургона для защиты своего имущества и скальпов только и было, что ржавая сабля. В конце грязевой дороги ждал поселок Фаунт-Роял, однако это мало утешало. Работа в деревне предстоит не слишком приятная.

Но вот – хоть капля милосердия! Дождь стал стихать, гром отправился грохотать куда-то в другое место. Старший подумал, что самая суровая буря уходит, наверное, к океану, который иногда мелькал пенистой серой равниной в редких просветах леса. И все же лица продолжала жалить противная морось. Нависшие складки тумана обволокли ветки и сучья, фантасмагорической мантией одели весь лес. Ветер стих, воздух наполнился густым, зеленым болотным запахом.

– Каролинская весна, – буркнул себе под нос старший. Голос звучал хрипло, но в нем слышался мелодичный акцент хорошо воспитанного английского джентльмена. – Много будет новых цветов на кладбище в это лето.

Молодой не ответил, однако подумал, что они вполне могут пропасть в пути: перст зла постигнет их, и они исчезнут с лица земли, как исчез на этой же дороге магистрат Кингсбери – еще и двух недель тому нету. Тот факт, что в лесах кишат дикие индейцы, а также свирепые звери всех пород, не ускользнул от его воображения. Со всеми своими вшами и эпидемиями Чарльз-Таун казался раем по сравнению с этим моросящим зеленым адом. Обитатели Фаунт-Рояла совсем рехнулись, решил молодой человек, раз жизнь свою и имущество доверили такой земле.

Но ведь Чарльз-Таун тоже был глушью всего двадцать лет назад. А теперь это город, растущий порт, и кто знает, каким может стать Фаунт-Роял? Однако молодой человек понимал, что на каждый Чарльз-Таун приходятся десятки других поселков, павших жертвой неудач. Такая же судьба может постичь и Фаунт-Роял, но пока что он – физическая реальность чьей-то выношенной мечты, и тамошнюю проблему следует решать точно так же, как любую проблему цивилизованного общества. При этом по-прежнему оставался без ответа вопрос: почему магистрат Кингсбери, ехавший из Чарльз-Тауна в Фаунт-Роял по этой же самой – единственной здесь – дороге, так и не добрался до места назначения? Старший спутник на любопытство молодого предложил множество ответов – что Кингсбери пал жертвой стычки с индейцами или разбойниками с большой дороги, что его фургон сломался и он достался диким зверям. Но хотя нос старика и напоминал нос гончей, инстинктом гончей обладал молодой. Чуть держащийся в воздухе запах вопроса заставлял его жечь свечу еще долго после того, как старший уходил в свою спальню, откуда вскоре раздавалось похрапывание.

– Это что?

Палец в серой рукавице показывал вперед, в туман. Мгновение спустя молодой человек увидел то, что заметил его старший спутник: конек крыши справа от дороги. Она была того же темно-зеленого цвета, что и лес, и венчала такую же халупу, как тот торговый пост, где они собирались дать отдых лошадям и преломить хлеб сегодня после полудня, но нашли лишь обугленные бревна. Однако эта крыша являла приятное зрелище: из каменной трубы поднимался флаг белого дыма. Туман шевельнулся, и грубые очертания бревенчатой хижины приобрели форму.

– Кров! – произнес старший с нескрываемым облегчением. – Милость Господня с нами, Мэтью!

Строение с виду казалось новым, и это объясняло, почему его нет на карте. Чем ближе подъезжал фургон, тем сильнее становился запах свежих сосновых бревен. Мэтью заметил – быть может, неблагодарно, – что строитель хижины не принадлежал к особо искусным или особо аккуратным мастерам. Обильные порции красной глины ушли на заделку щелей и выбоин в кривых стенах. Труба больше состояла из глины, чем из камней, и плевалась из трещин дымом. Крыша наклонилась под опасным углом, сдвинутая набекрень, как шапка лихого пьяницы. Ни краска, ни роспись не украшали наружные стены, а узкие окошки сплошь были закрыты простыми дощатыми ставнями. За хижиной располагалось еще более неряшливое сооружение, служившее, очевидно, сараем, и рядом с ним понуро стояли внутри изгороди три лошади с просевшими спинами. С полдюжины свиней, похрюкивая, возились в чавкающей грязи расположившегося неподалеку выгула. Посреди всего этого расхаживал рыжий петух, сопровождаемый кучкой мокрых наседок и грязных цыплят.

Возле коновязи торчал из земли кол. К нему была прибита зеленая сосновая доска, на которой кто-то густой белой краской накарябал слова: «Таверна и фактория».

– Еще и таверна! – произнес старший, беря у Мэтью вожжи, будто его руки могли хоть сколько-нибудь ускорить приближение фургона к коновязи. – Все-таки сегодня вечером мы поедим горячего!

Одна из лошадей возле сарая заржала. Внезапно отворился ставень, и оттуда выглянуло плохо различимое лицо.

– Здравствуйте! – позвал старший. – Мы хотели бы пере… Ставень с треском захлопнулся.

– …ночевать, – договорил он. И потом, когда кони последним усилием дошли до коновязи, сказал: – Тпру! Стоять! – Он внимательно рассматривал ставень. – Не слишком гостеприимно для трактирщика. Ну что ж, мы уже здесь, и здесь мы и останемся. Верно, Мэтью?

– Да, сэр.

Это прозвучало не слишком убежденно.

Старший слез с сиденья. Сапоги сразу увязли по щиколотку в грязи. Он привязывал вожжи к коновязи, пока Мэтью слезал. Даже погрузившись на два дюйма в грязь, Мэтью был выше своего спутника – десять дюймов сверх пяти футов, то есть исключительно высокий был молодой человек, а его спутник имел более нормальный рост – пять футов семь дюймов.

Послышался грохот засова. С театральным размахом распахнулась дверь.

– Добрый день, добрый день! – произнес человек, стоящий на пороге. Одет он был в заляпанную куртку из оленьей кожи поверх коричневой рубахи, бриджи в серую полоску и кричащие желтые чулки, вылезающие из доходящих до половины икры сапог. Он широко улыбался, показывая кривые колышки зубов на круглом, как каштан, лице. – Заходите, погрейтесь!

– Такой день никак не назовешь добрым, но мы с радостью обогреемся у огня.

Мэтью и его старший спутник поднялись на две ступени крыльца. Трактирщик отодвинулся и придержал для них дверь. Еще не успев до него дойти, оба путника пожалели, что аромат сосны недостаточно силен, чтобы перекрыть омерзительный запах немытого тела и грязной одежды хозяина.

– Девка! – заорал он кому-то внутрь таверны, как раз когда ухо Мэтью оказалось на пути этого свинцово-оловянного голоса. – Подбрось в огонь еще полено, да пошевеливайся!

Дверь закрылась за спиной гостей, отсекая свет. Внутри было так темно, что двое путников могли разглядеть лишь пляшущие язычки огня. Дым не весь уходил в трубу: львиная доля его осталась в зале и повисла грязными серыми слоями. Мэтью показалось, что какие-то еще фигуры движутся вокруг, но глаза у него слезились от дыма. В спину ему уперлась узловатая рука.

– Давайте, давайте! – поторопил его трактирщик. – Не напускайте холоду!

Приезжие подобрались ближе к очагу. Мэтью при этом ударился о край стола. Кто-то – приглушенный голос – что-то сказал, кто-то засмеялся, и тут же смех перешел в режущий кашель.

– Эй, вы там, ведите себя прилично! – рявкнул трактирщик. – Среди нас джентльмены!

Старшему из приехавших пришлось несколько раз прокашляться, освобождая легкие от едкого дыма. Он встал у края мерцающего очага и стянул с себя мокрые рукавицы; глаза его слезились.

– Целый день мы сегодня ехали, – сказал он. – От самого Чарльз-Тауна. Уже боялись, что придется нам увидетькрасные лица вместо белых.

– Ага, сэр, тут краснокожие дьяволы так и кишат. Только вы их не увидите никогда, если они не захотят, чтобы их видели. А я – Уилл Шоукомб, и здесь моя таверна и фактория.

Старший из двоих сообразил, что сквозь дымный воздух ему протянута рука для пожатия. Он взял ее и ощутил ладонь, твердую, как квакерское седло.

– Меня зовут Айзек Вудворд, – ответил он. – А это – Мэтью Корбетт.

Он кивнул в сторону своего спутника, растиравшего в этот момент замерзшие руки.

– Из Чарльз-Тауна, говорите? – Лапа Шоукомба все еще сжимала ладонь собеседника. – И как оно там?

– Жить можно. – Вудворд высвободил руку и не сразу смог отогнать мысль, сколько раз придется ее мыть с мылом, пока уйдет эта вонь. – Но последнее время там в воздухе запахло тревогой. Ходят слухи жаркие и холодные, испытующие дух.

– В наших местах дожди никак не кончатся, – сказал Шоукомб. – То парит, то промокаешь до костей.

– Конец света, не иначе, – вмешался в разговор кто-то – тот самый приглушенный голос. – В такое время года – и одеяла надевать. Дьявол свою жену бьет, вот что.

– А ну тихо! – Темные глазки Шоукомба прорезали тьму в сторону голоса. – Много ты понимаешь!

– Я читал Библию, я знаю слово Господне! Конец времен, и всякая мерзость творится, вот что!

– Щас я тебе скажу свое слово, надолго запомнишь!

Лицо Шоукомба при свете мерцающих углей исказилось плохо сдерживаемой яростью. Вудворд заметил теперь, что трактирщик – широкоплечий, приземистый мужчина, ростом, быть может, пять футов шесть дюймов, с широкими мощными плечами и грудью, как пивная бочка. У Шоукомба на голове была непослушная путаница каштановых волос, пораженная сединой, на лице торчала серая щетина, и выглядел он как человек, с которым лучше не шутить. Акцент – хриплый и визгливый – сказал Вудворду, что этот человек не слишком далеко ушел от своих родных доков на Темзе.

Вудворд глянул в сторону знатока Библии, и Мэтью посмотрел туда же. Сквозь клубы дыма едва виднелась сгорбленная фигура с белой бородой, сидящая за одним из грубо сколоченных столов зала. Глаза старика отражали красный свет очага и посверкивали, как раздутые угли.

– Если еще раз вякнешь, я тебя в чулан засуну! – пообещал Шоукомб.

Старик было открыл рот, но у него хватило ума сдержать эмоции. Когда Вудворд снова повернулся к трактирщику, тот застенчиво улыбнулся – краткий миг демонстрации гнева миновал.

– Мой дядя Абнер, – сказал Шоукомб заговорщицким шепотом. – У него не все дома.

Из мрака возникла еще одна фигура, протиснулась мимо Мэтью и Вудворда к очагу, обрамленному почерневшими камнями. Эта личность – худая, несильная, ростом вряд ли больше пяти футов – была одета в мшисто-зеленую рубашку и имела длинные темно-каштановые волосы. В пламя полетел кусок сосны и охапка веточек с иголками. Перед глазами Мэтью оказался бледный профиль юной девушки с длинным подбородком, неухоженные волосы упали на лицо. Она не обратила на него внимания и быстро пошла обратно, исчезнув в полутьме.

– Мод! Ты зачем вообще здесь находишься? А ну быстро рому джентльменам!

Эта команда была брошена другой находящейся в зале женщине, сидевшей около старика. Послышался скрип отодвигаемого по деревянному полу стула, приступ кашля, перешедший в судорожный вздох, а потом Мод – костлявый седовласый призрак в платье, напоминавшем два сшитых джутовых мешка, – бормоча и квохча себе под нос, потащилась из зала к дверям по ту сторону очага.

– Спаси Христос наши задницы! – рявкнул Шоукомб вслед этому жалкому зрелищу. – Ну будто мы никогда не видели живого человека, который хочет есть и пить! Тут у нас таверна, или ты про это не слышала? – Резко меняя настроение, он снова обернулся к Вудворду с надеждой на лице: – Вы останетесь ночевать у нас, господа? Есть удобная комната как раз для вас, и почти даром – всего несколько пенсов. Кровать с отличным мягким матрасом, чтобы спина отдохнула от такой дальней дороги.

– Можно мне задать вопрос? – решил вмешаться Мэтью, пока еще не ответил его спутник. – Далеко отсюда до Фаунт-Рояла?

– До Фаунт-Рояла? Это, молодой хозяин, часа два ехать или три – по хорошей дороге. А при такой погоде, я так скажу: вдвое, наверное. И темнеет уже. Я бы не рискнул встречей с Одноглазым или с краснокожими дикарями без факела или мушкета. – Шоукомб снова перенес внимание на старшего из двух путников. – Так будете ночевать?

– Да, конечно. – Вудворд принялся расстегивать тяжелое пальто, – мы были бы, если б поехали дальше по темному времени.

– Так вам, я думаю, надо багаж занести? – Улыбку Шоукомба будто слизнуло, пока он поворачивал голову. – Абнер! Оторви задницу от стула и принеси их вещи! И ты, девка, тоже!

Девушка стояла, прислонившись к стене, опустив голову и скрестив на груди голые руки. Она не издала ни звука, но пошла под рев Шоукомба к двери. На ногах у нее были сапоги до колен из оленьей шкуры.

– Свинью на улицу в такую погоду не выгонишь! – пожаловался Абнер, крепко цепляясь за стул.

– Погода как раз для такого борова, как ты! – возразил ему Шоукомб, и снова из глаз его блеснули кинжалы. – Быстро иди и принеси!

Бормоча себе в бороду, Абнер с трудом поднялся и захромал вслед за девушкой, будто ноги у него были поражены каким-то увечьем.

Мэтью хотел было спросить Шоукомба, кто такой Одноглазый, но не мог примириться, что девушка и старик – особенно девушка – будут возиться с тяжелыми сундуками.

– Я должен помочь.

Он направился к двери, но Шоукомб схватил его за локоть:

– Нечего. Эти дармоеды давно тут сидят, обленились. Пусть косточки разомнут, на ужин заработают.

Мэтью остановился, глядя в глаза трактирщику. В них он прочел невежество, мелочность, может быть, даже жестокость в чистом виде – от чего ему стало противно. Он уже встречал этого человека – естественно, с другими лицами, – и знал, что перед ним злобный хулиган, наслаждающийся унижением тех, кто слаб телом и нетверд умом. И еще он увидел какой-то проблеск, говоривший, что, возможно, Шоукомб понял его ощущения, то есть был умнее, чем предположил Мэтью. Трактирщик слегка улыбался – кривил рот. Мэтью попытался высвободить локоть. Трактирщик, не переставая улыбаться, держал.

– Я сказал, – повторил Мэтью, – что я должен им помочь.

Шоукомб не ослабил хватку. Теперь наконец Вудворд, возившийся с не желающим сниматься пальто, заметил, что перед ним разыгрывается небольшая драма.

– Да, – сказал он, – я думаю, им надо помочь доставить сундуки.

– Да, сэр, как скажете. – Тут же пальцы Шоукомба освободили руку молодого человека. – Я в и сам пошел, да спина у меня уже не та. Когда-то мешки ворочал в порту на Темзе, из-за того теперь уже не мо…

Мэтью хмыкнул, отвернулся и вышел на улицу в угасающий голубой день, на воздух, теперь благословенно свежий. Старик держал коробку с париками Вудворда, а девушка, обойдя фургон, пыталась взвалить себе на спину один из сундуков.

– Эй! – сказал Мэтью, шлепая к ней по грязи. – Позвольте, я помогу.

Он взялся за одну из кожаных рукоятей, и тут же девушка шарахнулась от него, как от прокаженного. Ее край сундука шлепнулся в грязь. Она осталась стоять под дождем, ссутулив плечи, с волосами, упавшими налицо.

– Ха! – фыркнул Абнер. Здесь, на свету, кожа его оказалась тускло-серой, как мокрый пергамент. – Без толку с ней говорить, они никому ни слова никогда. В Бедламе ей место, вот что.

– А как ее зовут?

Абнер в молчаливом удивлении поднял кустистые брови.

– Девка, – ответил он и снова рассмеялся, будто такого глупого вопроса никогда никто ни от кого не слышал.

Он повернулся и понес коробку с париками в таверну.

Мэтью посмотрел на девушку. Она начинала дрожать от холода, но не произнесла ни звука, не подняла взгляда от грязи, лежащей между ними. Значит, придется ему тащить сундук – да и второй, вероятнее всего, – одному, разве что удастся заставить Абнера помочь. Он поднял глаза к небу, закрытому верхушками деревьев. На лице остались полосы от вновь усиливающегося дождя. Не было смысла стоять здесь по щиколотку в слякоти и оплакивать свое положение в этом мире. Бывало и хуже, и еще не раз может быть. А девушка эта – кто знает ее историю? И кому хоть какое дело? Никому; так ему, Мэтью, какая разница? Он поволок сундук по грязи, но еще не дойдя до крыльца, остановился.

– Идите в дом, – сказал он. – Я принесу остальное.

Она не двинулась с места. Мэтью заподозрил, что она останется стоять как стояла, пока ее не хлестнет голос Шоукомба.

Впрочем, не его это забота.

Он потащил сундук вверх по ступеням, но перед тем, как втащить через порог, снова глянул на девушку и увидел, что она запрокинула голову, развела руки, закрыла глаза и ловит дождь открытым ртом. Ему подумалось, что, возможно, она – даже в своем безумии – так очищает себя по-своему от запаха Шоукомба.




Глава 2


– Весьма серьезное неудобство, – произнес Айзек Вудворд, когда Мэтью заглянул под покрытую соломенным матрасом деревянную кровать и обнаружил, что ночного горшка там нет. – Уверен, это недосмотр.

Мэтью в отчаянии помотал головой:

– Я думал, нам дадут приличную комнату. В сарае и то было бы лучше.

– Мы не пропадем, переночевав здесь одну ночь. – Вудворд подбородком указал на единственное закрытое ставнем окошко, заляпанное полосами дождя. – Я осмелюсь утверждать, что мы пропали бы, если бы продолжали путь в такую погоду. Так что будь, Мэтью, благодарен.

И снова Вудворд все свое внимание посвятил тому, что делал: одеванию к обеду. Он открыл свой сундук и достал чистую полотняную белую рубашку, свежие чулки, пару светло-серых бриджей, которые аккуратно положил поперек кровати, чтобы не зацепить материю соломой. Сундук Мэтью также был открыт, и чистая одежда наготове. Одно из требований Вудворда: где бы они ни были и каковы бы ни были обстоятельства, к обеду они одеваются как цивилизованные люди. Зачастую Мэтью не видел в этом смысла – разряжаться, словно кардинал, иногда для нищенской трапезы, – но понимал, что для правильного мироощущения Вудворду это жизненно необходимо.

Вудворд вытащил из сундука болванку для париков и поставил на небольшой стол, который вместе с кроватью и сосновым стулом составлял всю меблировку комнаты. На болванку Вудворд надел один из своих трех париков – тот, что был окрашен в приличный оттенок каштанового, с вьющимися локонами на плечах. При чадящей свече в кованом подсвечнике, висящем на крюке над столом, Вудворд осмотрел собственную лысину в ручном зеркальце с серебряной оправой, которое путешествовало с ним из самой Англии. На белой коже головы виднелось с десяток старческих пигментных пятен – прискорбно неприятное зрелище с точки зрения их владельца. Вокруг ушей имелся легкий седой пушок. Стоя в нижнем белье, Вудворд рассматривал эти пятна. Его пухлый живот вываливался из-под перетягивающего пояса, ноги были тонкие, как у цапли. Вудворд тихо вздохнул.

– Годы, – сказал он, – жестокая вещь. Каждый раз, глядя в зеркало, я нахожу новый повод для жалоб. Береги свою юность, Мэтью, это ценнейшее имущество.

– Да, сэр.

Произнесено было без особого выражения. Тема разговора для Мэтью была не нова – Вудворд часто впадал в поэтичность, рассуждая о невзгодах старения. Мэтью сейчас был занят тем, что влезал в свежую белую рубашку.

– А я был красив, – продолжал размышлять вслух Вудворд. – Действительно был. – Он наклонил зеркало, разглядывая старческие пятна. – Красив и тщеславен. Кажется, не без оснований тщеславен.

Он слегка сощурился. Теперь пятен было больше, чем в прошлый раз, когда он их пересчитывал. Да, больше, в этом сомневаться не приходилось. Больше напоминаний о собственной смертности, о времени, утекающем, как вода из пробитого ведра. Он резким движением отвел зеркало в сторону.

– Я ведь продолжаю стареть? – спросил он, обращаясь к Мэтью с намеком на улыбку. – Нет надобности отвечать. Сегодня самообвинений не будет. Ах, где моя гордость!

Он сунул руку в сундук и вынул – с огромной осторожностью и восхищением – камзол. Не какой-нибудь обыкновенный. Тот камзол был темно-коричневого цвета густого французского шоколада, с тончайшей подкладкой черного шелка. Украшали этот камзол – и поблескивали сейчас при свече, когда Вудворд держал его в руках, – тонкие полоски, сплетенные из золотых нитей. Два маленьких скромных кармана украшало по краям такое же золотое плетение, а пять пуговиц камзола исполнены были из чистой слоновой кости – довольно уже пожелтелой после стольких лет ношения, но все же настоящей слоновой кости. Замечательный предмет одежды, реликт прошлой жизни. Вудворду случалось иногда перебиваться сухарями, грустно созерцать пустую кладовую и еще более пустой кошелек, но никогда – хотя этот камзол принес бы приличную сумму на рынке Чарльз-Тауна – Вудворд даже не рассматривал возможность его продать. В конце концов, это было связующее звено с его прежней жизнью джентльмена со средствами, и много раз он засыпал, обернув этим камзолом грудь, будто тот мог навеять сны о счастливых лондонских годах.

Донесся раскат грома. Мэтью заметил, что угол подтекает, и вода струится по кое-как ошкуренным бревнам, собираясь лужицей на полу. Еще он заметил, что по комнате шныряют несколько крыс, и оценил их как не уступающих по размерам своим городским собратьям, если не превосходящих их. Он решил попросить у Шоукомба дополнительную свечу, и если он вообще заснет, то лишь сидя и с фонарем под рукой.

Пока Мэтью надевал пару темно-синих бриджей и черный сюртук, Вудворд натянул чулки, серые бриджи – несколько туго сидящие в талии, а потом – белую блузу. Затем он сунул ноги в сапоги, очищенные от грязи, насколько это было возможно, и только после этого надел и застегнул свой высоко ценимый камзол. Далее последовал парик, расправленный и установленный должным образом под контролем ручного зеркальца. Вудворд провел рукой по подбородку – нет ли щетины: ему удалось побриться с использованием таза дождевой воды, которую Шоукомб принес для умывания. Последним предметом одежды был бежевый сюртук – довольно мятый, зато закаленный в путешествиях. Мэтью прошелся расческой по непокорному ежику волос, и они были готовы к приему у хозяина заведения.

– З-заходите, рассаживайтесь! – заорал Шоукомб, когда Вудворд в сопровождении Мэтью вошел в общий зал. Дым очага стал еще более густым и едким, если это только было возможно. В зале горело несколько свечей, и Мод вместе с девушкой возились у котла, булькающего на крюке над красными углями. Шоукомб стоял на ногах, держа в руке деревянную кружку с ромом, и показывал вошедшим на стол. Судя по качанию тела, жидкость свое действие оказывала. Трактирщик заморгал и издал низкий присвист, к концу ставший существенно громче.

– В Бога и короля мать, это у вас золото? – Вудворд не успел отпрянуть, и грязная лапа Шоукомба, высунувшись вперед, пощупала поблескивающий камзол. – Вот это матерьяльчик, блин! Мод, ты глянь! Он золото носит на себе, ты видала такое?

Старуха, чье лицо под длинными седыми волосами в отблесках огня напоминало потрескавшуюся глину, глянула через плечо и издала звук, который можно было счесть и изуродованной речью, и просто сопением. Потом снова вернулась к своей работе – помешивать в котле и издавать звуки, которые звучали то как приказы девушке, то как неодобрение ей же.

– Ну, блин, как птички! – сказал Шоукомб, ухмыляясь во весь рот. Мэтью сравнил бы этот рот со свежим порезом от стекла. – Золотая птица и черная птица, во зрелище! – Он шумно отодвинул стул от ближайшего стола. – Давайте садитесь, пусть крылышки да перышки отдохнут!

Вудворд, достоинство которого было оскорблено подобным поведением, сам отодвинул для себя стул и опустился на него со всем изяществом, которое мог собрать. Мэтью остался стоять и, глядя прямо в глаза Шоукомбу, произнес:

– Ночной горшок.

– А?

Кривая ухмылка так и застыла на физиономии Шоукомба.

– Ночной горшок, – твердо повторил молодой человек. – В нашу комнату не поставили ночной горшок.

– Ночной. – Шоукомб глотнул как следует из кружки, и струйка рома потекла по подбородку. Ухмылка исчезла. Зрачки превратились в черные булавочные головки. – Горшок. Ночной, значит, мать его, горшок, на фиг. А на хрена, по-вашему, лес тут? Если кто ж-желает посрать или поссать, идет прямо в лес, на фиг. И ж-жопу листьями вытирает. А теперь садитесь, а то ужин щас будет.

Мэтью остался стоять, только сердце у него забилось сильнее. Ощущалось повисшее между ним и хозяином напряжение, едкое, как сосновый дым. Жилы у Шоукомба на шее надулись, налились кровью. На лице читался откровенный и грубый вызов. Он подзадоривал Мэтью нанести удар, и как только удар будет нанесен, ответ, втрое более сильный, не задержится. Минута тянулась. Шоукомб ждал, каков будет следующий ход Мэтью.

– Ну-ну, – спокойно произнес Вудворд и потянул Мэтью за рукав. – Садись.

– Я считаю, что мы вполне заслуживаем горшка, – настаивал Мэтью, не уступая в игре в гляделки. – Или уж хотя бы ведра.

– Молодой хозяин! – Голос Шоукомба сочился деланной симпатией. – Следовало бы вам понять, где вы находитесь. Тут никак не королевский дворец, да и страна тут не цивилизованная. Может, у вас там, в Чарльз-Тауне, присаживаются на всякие горшки, а у нас тут по-простому, за сараем. Уж как есть, так есть. И вообще, разве вы хотите, чтобы потом девушка за вами горшки мыла? – Он поднял брови. – Это ж не по-джентльменски!

Мэтью не ответил. Вудворд потянул его за рукав, считая, что стычка не стоит продолжения.

– Мы сумеем обойтись, мистер Шоукомб, – сказал Вудворд, когда Мэтью неохотно уступил и сел. – Что можем мы ожидать на ужин сегодня вечером?

Бах!

Раздался хлопок, как пистолетный выстрел, и оба гостя подскочили на стульях. Они посмотрели в сторону очага, откуда донесся звук, и увидели старуху, держащую в руке здоровенный деревянный молоток.

– Ветчины захотела! – выдохнула она хрипло и гордо подняла вторую руку, два пальца которой зажали длинный хвост огромной бурой крысы, дергающейся в предсмертных судорогах.

– Да выброси ты эту заразу! – сказал Шоукомб. Вудворд и Мэтью ждали, что она бросит крысу в котел, но старуха побрела к окну, отперла ставень и швырнула подыхающего грызуна в дождливую темь.

Открылась дверь, и на пороге появилась мокрая крыса другой породы, волоча за собой синий флаг ругательств. Абнер промок, с одежды и белой бороды капало, на сапоги налипли комья грязи.

– Конец этому проклятому миру, вот что! – объявил он, захлопнув и заперев дверь на щеколду. – Смоет нас всех прямо!

– Ты лошадей покормил, попоил?

Шоукомб до того велел Абнеру отвести лошадей и фургон путешественников под навес сарая и заняться заодно еще теми тремя, с просевшими спинами.

– Ну, вроде.

– Устроил на ночь? Если опять бросил тех кляч стоять под дождем, я тебе шкуру с задницы спущу!

– Да в сарае они, мать их так, а если не веришь, так соси ты у жеребца!

– Закрой пасть, пока я тебе ее не зашил! Пойди джентльменам рому принеси!

– Ни хрена никуда не пойду! – заверещал старик. – Промок так, что прямо хоть плавай в шмотках!

– Полагаю, я предпочел бы эль, – сказал Вудворд, вспоминая, как уже попробовал ром Шоукомба и чуть язык не сжег. – Или чай, если у вас есть.

– И мне то же самое, – произнес Мэтью.

– Слышал, что джентльмены сказали? – заорал Шоукомб на своего злополучного дядю. – Тащи сюда эль! Лучший, что есть в доме! Шевелись, я сказал!

Он с угрозой сделал два шага к старику, поднимая кружку, будто собираясь короновать ею Абнера, и при этом заплескал вонючей жидкостью своих гостей. Мэтью мрачно глянул на Вудворда, но тот лишь покачал головой, наблюдая недостойный комизм положения. Промокший дух Абнера сник перед гневом его племянника, и старик понесся в кладовую, однако успел оставить в кильватере злобное полувсхлипывающее проклятие.

– Тут кое-кто забыл, кто в этом доме хозяин! – Шоукомб выдернул стул и сел к ним за стол без приглашения. – Надо мне посочувствовать, джентльмены! Куда ни гляну, всюду вижу полоумного!

«И в зеркале тоже», – подумал Мэтью. Вудворд поерзал на стуле.

– Не сомневаюсь, что держать таверну – дело хлопотное.

– Видит Бог, чистая правда! Бывают здесь проезжающие, но немного. Малость торгую с трапперами и краснокожими. Ну, я здесь только три где-то, четыре месяца.

– Вы сами это построили? – спросил Мэтью. Он уже заметил с полдюжины водяных струек, капающих с неряшливой крыши.

– Ага. Каждое бревно, каждую доску.

– А больная спина не мешала вам валить и таскать бревна?

– Больная спина? – Шоукомб нахмурился. – Чё еще за больная спина?

– Ну, что вы повредили, таская тяжелые тюки. Разве вы не говорили, что на Темзе работали? Я думал, это и не позволяет вам таскать что-нибудь вроде… сундука или двух.

Лицо Шоукомба превратилось в кусок камня. Прошло несколько секунд, и высунулся язык, облизав нижнюю губу. Трактирщик улыбнулся, но напряженно.

– А, – протянул он, – спина. Да… да, был у меня напарник. Он-то как раз валил и таскал. Еще мы наняли малость краснокожих, бусами расплатились. Я-то говорил, что… спина у меня болит, когда мокро. А иногда я как огурчик.

– Что случилось с вашим напарником? – поинтересовался Вудворд.

– Заболел, – последовал быстрый ответ. Трактирщик не сводил глаз с Мэтью. – Лихорадка. Пришлось бедняге все бросить, убраться обратно в Чарльз-Таун.

– А отчего он в Фаунт-Роял не поехал? – продолжал допытываться Мэтью. Инстинкт гончей в нем встрепенулся: в воздухе повис безошибочный запах лжи. – Там же доктор есть, в Фаунт-Рояле.

– Откуда мне знать? Вы спросили, я отвечаю. Поехал обратно в Чарльз-Таун.

– Вот! Пейте, пока кишки не лопнут!

Две полные до краев деревянные кружки хлопнулись на середину стола, и Абнер – все еще бормоча и ругаясь – пошел обсыхать у очага.

– Суровая страна, – сказал Вудворд, чтобы разрядить напряжение, возникшее между двумя другими. Он приподнял кружку и с огорчением заметил, что на поверхности плавает маслянистая пленка.

– Мир суровый, – поправил его Шоукомб и только теперь оторвал взгляд от Мэтью. – Пейте на здоровье, джентльмены, – произнес он, поднося ром ко рту.

И у Вудворда, и у Мэтью хватило осторожности сперва чуть попробовать это пойло – и обрадоваться недостатку смелости. Эль, сваренный из чего-то вроде перебродивших кислых яблок, был настолько крепок, что сводило челюсти и перехватывало горло. У Мэтью заслезились глаза, а Вудворд был уверен, что ощутил под париком испарину. И все же оба проглотили жидкость.

– Я этот эль беру у индейцев. – Шоукомб утер рот тыльной стороной ладони. – Они его называют словом, которое означает «укус змеи».

– Действительно, ощущение как от укуса, – сказал Вудворд.

– Второй глоток идет полегче. Когда допьешь до половины, становишься ягненком или львом. – Шоукомб глотнул еще раз, покатал ром во рту. Потом вытянул ноги вдоль стола и откинулся на спинку стула. – А дозволено спросить, что у вас там задело, в Фаунт-Рояле?

– Связанное с законом, – ответил Вудворд. – Я – магистрат.

– А-а, – кивнул Шоукомб, будто отлично все понял. – Это вы оба в мантиях?

– Нет, Мэтью – мой клерк.

– Это из-за той заварухи там, да?

– Есть некоторые проблемы, – осторожно сказал Вудворд, не зная, что известно этому человеку о событиях в Фаунт-Рояле, и не желая давать ему веревку, чтобы привязать эту историю к колесам других фургонов.

– О, мне известна вся информация, – заявил Шоукомб. – Никакой это не секрет. Гонцы мотались туда-сюда последние полтора месяца, они мне все рассказали. Вы мне вот что скажите: вы ее повесите, сожжете или голову ей отрубите?

– Во-первых, обвинения против нее должны быть доказаны. Во-вторых, приведение приговора в исполнение не входит в мои обязанности.

– Но приговор-то выносите вы? Так какой он будет?

Вудворд решил, что единственный способ сойти с этой дороги – пройти ее до конца.

– Если она будет признана виновной, то наказанием станет повешение.

– Ха! – Шоукомб пренебрежительно отмахнулся. – Кабы мне решать, я бы ей отрубил голову и все сжег! А потом взял бы пепел и бросил в океан! Они, знаете, соленой воды не выносят. – Он повернулся в сторону очага и рявкнул: – Эй, вы там! Где наш ужин?!

Мод что-то злобно залопотала в ответ, отчего изо рта у нее полетела слюна, и он снова заорал:

– Так быстрее давай, старуха!

И снова обернулся к молчащим гостям.

– Так вот, – сказал он, – я вот как мыслю: закрыть надо Фаунт-Роял наглухо, все там пожечь, и дело с концом. Когда Дьявол куда-нибудь пролезет, ничем его, кроме огня, не выкуришь. Можете ее повесить или чего вам захочется, но Дьявол пустил корни в Фаунт-Рояле, и от этого средства нет.

– Я бы счел это излишней крайностью, – ответил Вудворд. – Подобные проблемы бывали в других поселениях, и они выжили, и даже процвели, когда ситуация была исправлена.

– Ну, как хотите, а я лично не стал бы жить в Фаунт-Рояле или в любом другом месте, где когда-то Дьявол разгуливал, как у себя дома! Жизнь и без того чертовски трудна. И мне не надо, чтобы на меня порчу навели, пока я сплю! – Он хмыкнул, подчеркивая серьезность своих слов. – Да, сэр, говорите вы красиво, но спорить могу, не захотели бы вы свернуть в переулок и напороться там на Сатану, который вас в темноте поджидает! Так что мой вам совет, сэр – пусть я всего лишь жалкий трактирщик, – отрезать голову этой шлюхе Дьявола и приказать сжечь весь город до основания.

– Я не делаю вид, что знаю все ответы на все тайны, святые и нечестивые, – ровным голосом ответил магистрат, – но я точно знаю, что ситуация в Фаунт-Рояле весьма сомнительна.

– И чертовски опасна. – Шоукомб хотел сказать что-то еще, но из открытого рта не донеслось ни звука. Мэтью и Вудворду было очевидно, что его внимание, ослабленное крепким напитком, отвлеклось от вопроса о Фаунт-Рояле. Он снова залюбовался вышитым золотом камзолом. – Клянусь богом, отличная работа, – сказал он и снова осмелился потрогать материал грязными пальцами. – Где купили? В Нью-Йорке?

– Это… это мне подарила жена. В Лондоне.

– Я тоже был женат когда-то. Одного раза хватило. – Трактирщик коротко и невесело хохотнул. Пальцы его продолжали гладить ткань, к большому неудовольствию Вудворда. – Жена у вас в Чарльз-Тауне?

– Нет. – Голос Вудворда прозвучал несколько мрачнее. – Она… осталась в Лондоне.

– А моя на дне этой чертовой Атлантики. Умерла на пароходе, усралась до смерти. Ее завернули в холстину и выбросили за борт. Знаете, такая вот ж-жилетка… сколько она может стоить, примерно?

– Более, чем любой человек мог бы согласиться заплатить, – ответил Вудворд и подчеркнуто отодвинул свой стул на несколько дюймов, оставив пальцы трактирщика ощупывать воздух.

– Место сделайте! Локти берегите!

Мод хлопнула на стол две деревянные миски, заполненные темно-коричневым варевом, перед Шоукомбом и магистратом. Миску Мэтью принесла девушка; поставила ее на стол и быстро повернулась, чтобы вернуться к очагу. При этом ее одежда зацепила руку молодого человека, а до ноздрей его донесся сильный запах – немытого тела, но и еще какой-то, перекрывающий первый. Это был мускусный сладковатый запах, жгучая острота, и, словно кулаком в грудь, оглушило Мэтью понимание, что это аромат ее тайных мест.

Шоукомб глубоко и шумно вздохнул и посмотрел на Мэтью, у которого глаза слегка расширились и следили за девушкой.

– Эй! – рявкнул Шоукомб. – На что это ты уставился?

– Ни на что. – Мэтью снова обратил взгляд к миске жаркого.

– Ну-ну.

Девушка вернулась, принесла деревянные ложки. Снова ее юбка задела руку Мэтью, и он дернулся, будто его в локоть ужалил шершень. Тот самый запах ударил в ноздри. Сердце и так билось, как пойманное. Мэтью взял ложку и почувствовал, что ладонь вспотела. Потом заметил, что Шоукомб смотрит на него пристально, видя его насквозь, как стеклянного.

Глаза Шоукомба сверкнули отблеском свеч. Он облизнул губы, прежде чем заговорить.

– Лакомый кусочек она, как тебе?

– Простите, сэр?

Шоукомб слегка осклабился в злобной издевательской усмешке.

– Лакомый кусочек, – повторил он. – Хотелось бы тебе взглянуть на ее корзинку?

– Мистер Шоукомб! – Вудворд постиг ситуацию, и она была для него неприемлемой. – Если вы не возражаете…

– Ну, вполне можете оба ее получить, если желаете. Будет стоить вам не больше гинеи на двоих…

– Совершенно неприемлемо! – Щеки Вудворда вспыхнули. – Я вам сказал, что я женат!

– Ну, так она же в Лондоне? Или вы хотите сказать, что у вас ее имя наколото на самом дрыне?

Если бы за окном не бушевала буря, если бы в сарае не стояли лошади, если бы вообще было местечко, где переночевать, Вудворд бы немедленно встал, собрав все свое достоинство, и распрощался с этим развращенным хамом. Чего ему на самом деле хотелось – это размахнуться и вмазать наотмашь по наглой ухмыляющейся роже. Но он был джентльмен, а джентльмены так не поступают. А потому он проглотил собственный гнев и отвращение, будто ведро желчи, и сухо заявил:

– Сэр, я верен своей жене. И был бы весьма признателен, если бы вы учли этот факт.

Шоукомб в ответ сплюнул на пол и снова перенес внимание на молодого человека.

– Ну а ты, юноша? Как насчет разок ее… это? За десять, скажем, шиллингов?

– Я… я хочу сказать…

Мэтью обратил к Вудворду взгляд, просящий о помощи, потому что, если честно, он сам не знал, что хочет сказать.

– Сэр, – ответил за него Вудворд, – вы ставите нас в трудное положение. Этот молодой человек… почти всю жизнь прожил в приюте. Это значит… – Он наморщил лоб, подбирая слова для своей мысли. – Вы должны понять, что его… опыт весьма ограничен. У него не было случая воспользоваться…

– Мать моя женщина! – перебил его Шоукомб. – То есть вы хотите сказать, что он еще ни разу не трахался?

– Ну… как я уже говорил, его жизненный опыт пока что не предоставил ему…

– Да говорите вы по-человечески! Он – девственник ебучий, это вы хотите сказать?

– Замечу, что в вашей формулировке заключено терминологическое противоречие, сэр, но… да, именно это я и хочу вам сказать.

Шоукомб присвистнул в восторге, и взгляд, которым он посмотрел на Мэтью, вогнал молодого человека в густую краску.

– Ну, сынок, я еще не встречал типов твоей породы! Да лопни мои уши, если я хоть слыхал о таком! Тебе сколько лет?

– Мне… мне двадцать лет, – сумел ответить Мэтью. Щеки у него горели ярким пламенем.

– Двадцать лет, и живой манды не видел? Слушай, как у тебя еще штаны не лопнули?

– Я позволил бы себе спросить, сколько лет этой девушке, – вмешался Вудворд. – Ей ведь еще нет пятнадцати?

– Какой у нас сейчас год? – спросил Шоукомб.

– Тысяча шестьсот девяносто девятый.

Шоукомб стал считать на пальцах. Мод подала на стол деревянную тарелку с коричневыми ломтями кукурузного хлеба и снова уползла прочь. Трактирщик явно путался в расчетах на собственных пальцах, потом ему надоело, и он, опустив руки, ухмыльнулся Вудворду:

– Да ладно, она давно созрела, как инжирный пудинг. Мэтью потянулся за «змеиным укусом» и почти с жадностью его проглотил.

– Как бы там ни было, – возразил Вудворд, – мы оба отклоняем ваше приглашение.

Взяв ложку, он погрузил ее в водянистое варево.

– Никаких приглашений. Деловое предложение это было. – Шоукомб глотнул еще рома и тоже приступил к своей миске. – Черт меня побери, если я в жизни слышал подобное! – проговорил он с набитым ртом, из которого текло по уголкам. – Я сам с двенадцати лет девчонок начал пялить!

– Одноглазый, – произнес Мэтью.

Именно об этом он хотел спросить, и сейчас момент был не хуже всякого другого, тем более чтобы отвлечь Шоукомба от текущей темы.

– Чего?

– Вы недавно упоминали Одноглазого. – Мэтью обмакнул кусок хлеба в жаркое и стал есть. Хлеб по вкусу больше напоминал обожженный кирпич, чем кукурузу, но против жаркого возразить было бы трудно. – О чем это вы говорили?

– Зверюга из зверюг. – Ухватив миску обеими руками, Шоукомб шумно стал из нее пить. – Ростом футов семь или восемь. Черный, как шерсть у Дьявола на жопе. Глаз ему выбило стрелой краснокожего, но такого здоровенного разве одной стрелой убьешь? Ну нет, сэр! Он только злее стал, как говорят. И кровожаднее. Когтями разорвет вам лицо, а мозги сожрет на завтрак. Он такой.

– Одноглазый – обыкновенный, блин, медведь! – подал голос сидящий у огня Абнер. От его лохмотьев шел пар. – Только здоровенный! Больше коня! Больше кулака Господня, вот!

– Не медведь ни хрена.

Шоукомб повернулся к автору этой последней декларации, блестя потеками жаркого на подбородке:

– А? Ты чего там говоришь?

– Не медведь, говорю, он.

Мод вышла вперед, подсвеченная сзади огнем очага. Голос ее был по-прежнему визглив и неразборчив, но она старалась говорить как можно медленнее и отчетливее. Эта тема, как предположили и Вудворд, и Мэтью, была ей очень небезразлична.

– А кто, если не медведь? – спросил Шоукомб.

– Не просто медведь, – поправилась она. – Я его видела. Ты – нет. Я знаю, кто он.

– У нее тоже мозги набекрень, – пожал плечами Шоукомб, обращаясь к Вудворду.

– Видела, – повторила старуха, и голос ее зазвучал тверже. Она подошла к столу и остановилась рядом с Мэтью. Отблеск свечи падал на изборожденное морщинами лицо, но глубоко посаженные глаза оставались в тени. – У двери я стояла. Вон где, у двери. Джозеф шел домой. И наш мальчик. Я видела, они вышли из лесу, шли по полю. Меж ними олень висел. Я подняла фонарь, стала им орать… а тут вдруг эта тварь у них сзади. Ниоткуда встал. – Она подняла правую руку, костлявые пальцы сомкнулись на ручке несуществующего фонаря. – Я мужа хотела позвать, но ничего не крикнула. – Она сжала зубы. – Пыталась. Пыталась. Бог меня лишил голоса.

– Да уж скорее тебя крепкое пойло голоса лишило! – грубо захохотал Шоукомб.

Старуха не ответила. Она молчала, дождь колотил по крыше, да треснула в очаге сосновая ветка. Наконец старуха вздохнула – глубоко, прерывисто, с непередаваемой горестью и смирением.

– Мальчика нашего убил, а Джозеф и повернуться не успел, – сказала она, ни к кому не обращаясь. Мэтью показалось, что она смотрит на него, но он не был в этом уверен. – Голову ему снес, просто когтями махнул. И навалился на мужа, и ничего уже было не поделать. Я побежала, бросила в него фонарь, да только он большой. Страшно большой. Встряхнул своими здоровенными черными плечищами и поволок оленя прочь. А мне оставил, что осталось. Джозефу распороло шею, дыхательное горло и вообще. Три дня умирал.

Старуха мотнула головой, и Мэтью увидел влажный блеск в ее глазных впадинах.

– Бог мой! – произнес Вудворд. – И не было соседей, чтобы прийти вам на помощь?

– Соседей? – переспросила она недоверчиво. – Не, соседей тут нету. Мой Джозеф траппером был, с инджунами малость торговал. Так живем. Я чего тебе говорю: Одноглазый – не простой медведь. Тут, в этой земле, все темное, злое, жестокое. Когда ждешь домой мужа и сына, фонарь поднимешь и хочешь их позвать, тут что-то на них наваливается, и ничего у тебя нет. Вот это и есть Одноглазый.

Ни Вудворд, ни Мэтью не знали, что ответить на эту страшную историю, зато у Шоукомба, который продолжал хлебать варево и запихивать в рот кукурузный хлеб, нашелся ответ.

– А, блин! – завопил он, хватаясь за челюсть, и лицо его исказилось от боли. – Женщина, ты чего в этот гадский хлеб насовала? – Он полез пальцами в рот, пошарил там и вытащил какой-то небольшой коричневый предмет. – Чуть себе зуб не сломал об эту хренови… Мать твою! – Вдруг до него дошло, что он держит. – Это же и есть зуб!

– Мой небось, – сказала Мод. – Шатался у меня сегодня утром.

Она выхватила зуб из пальцев трактирщика и, не ожидая, чтобы он сказал еще что-нибудь, снова вернулась к своим обязанностям у очага.

– Проклятая старуха на ходу рассыпается! – мрачно бросил ей вслед Шоукомб.

Он дернул еще рому, покатал его во рту и снова занялся ужином.

Вудворд разглядывал кусок лепешки, который только что погрузил в свою миску. Потом очень вежливо откашлялся.

– Боюсь, у меня аппетит несколько поубавился.

– Чего? Уже не голодны? Так давайте его сюда! – Шоукомб схватил миску магистрата и перевалил ее содержимое в свою. Он решил пренебречь столовыми приборами в пользу собственных рук, жаркое капало у него изо рта, оставляя пятна на рубашке. – Эй, клерк! – промычал он, пока Мэтью решал, стоит ли рисковать найти в хлебе гнилой зуб. – Если захочешь поиграть с девкой, я тебе десять пенсов плачу за посмотреть. Не каждый день видишь, как девственник вставляет телке.

– Сэр, – перебил Вудворд голосом, в котором появилась острота. – Я уже вам сказал, наш ответ – нет.

– А чего это вы за него говорите? Вы ему кто, отец, что ли?

– Нет, не отец. Но я за него отвечаю.

– А какого черта за двадцатилетнего мужчину кто-то должен отвечать?

– В этом мире полно волков, мистер Шоукомб, – сказал Вудворд, приподняв брови. – И молодой человек должен быть очень осторожен, чтобы не попасть в их компанию.

– Да лучше уж вой волков, чем завывания святых, – сказал Шоукомб. – Может, тебя сожрут, зато от скуки не помрешь.

Мысленный образ, как волки пожирают человеческое мясо, привел на ум Мэтью другой вопрос. Он подвинул свою миску к трактирщику.

– Тут две недели назад из Чарльз-Тауна в Фаунт-Роял проезжал магистрат. Его звали Тимон Кингсбери. Он здесь, случайно, не останавливался?

– Не, я его не видел, – ответил Шоукомб, не отрываясь от обжорства.

– Он не доехал до Фаунт-Рояла, – продолжал Мэтью. – Вероятно, он мог бы здесь остановиться, если бы…

– Наверно, и сюда не добрался, – перебил Шоукомб. – Попался ребятам с большой дороги в лиге от Чарльз-Тауна, я так думаю. А может, Одноглазый его поймал. Здесь одинокий путешественник всегда в шаге от Ада.

Мэтью вдумался в эту фразу под звуки барабанящего по крыше дождя. Вода струйками втекала сквозь крышу, лужицами собираясь на досках пола.

– Я не говорил, что он был один, – произнес наконец Мэтью. Челюсти Шоукомба, кажется, чуть снизили обороты.

– Ты же только его назвал, нет?

– Да, но я не упомянул его клерка.

– Да блин! – Шоукомб грохнул миской по столу. Снова в его глазах засверкала ярость. – Так один он был или нет? И какая, на хрен, разница?

– Он был один, – спокойно ответил Мэтью. – Его клерка накануне вечером свалила болезнь. – Он посмотрел на пламя свечи, на черную нитку дыма, извивающуюся вверх с оранжевого острия. – Но я действительно не думаю, что это имеет значение.

– Действительно. – Шоукомб покосился мрачно на Вудворда. – У этого пацана зуд задавать вопросы, да?

– Он – весьма разумный молодой человек, – ответил Вудворд. – И в нем горит огонь любознательности.

– Ага. – Взгляд Шоукомба снова обратился к Мэтью, и у того возникло отчетливое и весьма неприятное ощущение, словно смотришь в леденящее дуло заряженного и взведенного ружья. – Гляди только, чтобы тебе этот огонек не задули.

Шоукомб еще несколько секунд подержал пронзительный взгляд, потом снова взялся за еду, которую отодвинул Мэтью.

Путешественники, извинившись, встали из-за стола, когда Шоукомб объявил, что сейчас Абнер будет играть на скрипке, чтобы их «поразвлечь». Вудворд давно уже прилагал усилия, чтобы подавить зов телесных отправлений, но природа заговорила повелительно, и он был вынужден надеть пальто, взять фонарь и выйти в непогоду.

Удалившись в отведенную им комнату, где по крыше стучал дождь и коптила единственная свеча, Мэтью услышал, как начала скрипеть скрипка Абнера. Кажется, им все равно исполнят серенаду, хотят они того или нет. Усугубляя ситуацию, Шоукомб начал хлопать в ладоши и подвывать сомнительным контрапунктом. В углу завозилась крыса, которой это явно нравилось не больше, чем Мэтью.

Он сел на соломенный матрас и подумал, удастся ли сегодня заснуть, хотя он и устал с дороги. Учитывая крыс, имеющихся в комнате, и еще двоих вне ее, завывание которых доносилось из камина, задача будет непростая. Мэтью решил, что займется придумыванием и решением каких-нибудь математических задач, естественно, на латыни. Обычно это ему помогало успокоиться в трудных ситуациях.

«Не думаю, что это имеет значение», – сказал он Шоукомбу по поводу того, действительно ли магистрат Кингсбери путешествовал в одиночку. Но самому Мэтью казалось, что это имеет значение. Ехать одному – весьма необычно и, как верно подметил Шоукомб, безрассудно. Магистрат Кингсбери бывал пьян каждый раз, когда Мэтью его видал, и, наверное, алкоголь ослабил его мозги. Но Шоукомб сам сказал, что Кингсбери был один. Он не спросил: «Был ли он один?» или «Кто еще с ним ехал?» Нет, он высказал утверждение: «Человек, путешествующий в одиночку…»

Громкость скрипки достигла ужасающих высот. Мэтью вздохнул и помотал головой от недостойности положения. Зато по крайней мере есть крыша над головой на эту ночь. Выдержит ли эта крыша целую ночь – уже второй вопрос.

И он все еще чуял аромат девушки.

Этот аромат обрушился на Мэтью, как из засады. Он был здесь, в ноздрях или в мозгу, но был.

«Хочешь разок?»

Да, подумал Мэтью. Математические задачи.

«Она зрелая, как инжирный пудинг».

И непременно по-латыни.

Скрипка стонала и визжала, а Шоукомб начал притоптывать по полу. Мэтью уставился на дверь – запах девушки звал его.

Во рту пересохло. Живот стянуло немыслимым узлом. Да, подумал он, заснуть этой ночью – трудная будет задача.

Очень, очень трудная.




Глава 3


Мэтью вздрогнул и открыл глаза. Желтый свет едва мерцал, свеча догорела до исчезающего огарка. Рядом с ним на жесткой соломе шумно храпел Вудворд; рот его был полуоткрыт, подбородок подрагивал. Мэтью не сразу понял, что у него на левой щеке мокро. Тут вторая капля дождя упала с промокшего потолка ему налицо, и он резко сел, выругавшись сквозь сжатые зубы.

От этого внезапного движения крыса – очень большая, судя по звуку, – в тревоге пискнула и застучала коготками обратно в гнездо в стене. Шум дождя, капающего с потолка на пол, превратился в настоящую десятипенсовую симфонию. Мэтью подумал, что пора будет скоро строить ковчег. Может, и впрямь Абнер прав насчет конца света, и год 1700-й никогда не появится в календарях.

Но как бы там ни было, а ему придется добавить к потопу собственную воду. И, быть может, не только, судя по тяжести в кишках. Черт возьми, если не выйти в эту непогоду, то придется садиться прямо здесь, как скотине. Можно попытаться сдерживаться, но есть вещи, которые сдержать невозможно. Он облегчится в кустах за сараем, как цивилизованный человек, пока эти крысы будут заниматься своим делом рядом с кроватью. В следующую – не дай Бог – поездку он напомнит себе, что надо уложить ночной горшок.

Мэтью встал с пыточного сооружения, которое здесь считалось кроватью. Таверна давно затихла; действительно, час был мертвый. Рокотал далекий гром, буря все еще висела над колонией Каролиной, раскинув черные крылья стервятника. Мэтью влез в сапоги. Своего пальто у него не было, а потому он натянул касторовое пальто магистрата, все еще мокрое после недавнего путешествия Вудворда за сарай. На сапоги магистрата, стоящие возле кровати, налипли комья глины, их не очистить без щетки из свиной щетины. Мэтью не хотел забирать единственную свечу, тем более что ветер ее тут же задует, а обитатели стены могут осмелеть в темноте. Он решил взять закрытый фонарь из другой комнаты, и надеяться, что тот даст достаточно света, чтобы не вступить в «нечестивую грязь», по выражению Вудворда. Заодно можно будет проверить лошадей, раз уж он окажется рядом с сараем.

Он взялся за дверной засов и стал его поднимать, когда услышал, что магистрат перестал храпеть и тихо застонал. Глянув на него, Мэтью увидел, что лицо Вудворда дергается и перекашивается под пятнистым куполом лысины. Мэтью остановился, всматриваясь в своего спутника при тусклом неровном свете. Рот Вудворда раскрылся, веки затрепетали. «Ой», – шепнул магистрат совершенно отчетливо. Голос его, хотя и шепчущий, был наполнен явной и ужасной болью. «О-о-ой, – простонал Вудворд в плену кошмара. – Энн, ему больно. – Послышался болезненный вздох. – Больно, больно, Боже, Энн… больно… больно…»

Он еще что-то говорил, мешанина каких-то слов, потом снова раздался тихий стон. Руки Вудворда сжались в кулаки перед грудью, голова вдавилась в солому. Изо рта донесся едва слышный звук, какой-то намек на плач, затем тело его медленно обмякло, и снова послышался нормальный храп.

Все это было для Мэтью не ново. Много ночей ходил магистрат темными полями страдания, но об источнике его говорить отказывался. Мэтью однажды спросил, пять лет назад, что его беспокоит, и в ответ услышал отповедь, что дело Мэтью – изучать обязанности судебного клерка, а если он будет лодырничать в их постижении, то всегда может вернуться обратно в сиротский приют. Смысл, преподанный с необычайным количеством уксуса, был совершенно ясен: что бы ни мучило магистрата по ночам, говорить об этом не следует.

Мэтью полагал, что это как-то связано с оставшейся в Лондоне женой судьи. Энн – должно быть, ее имя, хотя Вудворд никогда в часы бодрствования его не упоминал и никогда ничего об этой женщине не сообщал. На самом деле, хотя Мэтью и находился непрерывно в обществе Айзека Вудворда с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, он мало что знал о его прошлой жизни в Англии. Вот что было ему известно: Вудворд был адвокате определенной известностью и достиг также успеха на финансовом поприще, но что вызвало перемену его судьбы, почему он покинул Лондон и уехал в полудикие колонии, оставалось тайной. По крайней мере из прочитанного и из рассказов Вудворда Мэтью знал, что Лондон – огромный город. Сам он никогда там не бывал, как и в Англии, поскольку родился на корабле посреди Атлантики на девятнадцатый день пути от Портсмута.

Он тихо поднял щеколду и вышел. В потемневшем зале угасающие огоньки очага все еще доедали кусочки дерева, хотя самые большие угли на ночь загасили. В воздухе держался горький дым. На крюках рядом с очагом висели два фонаря, оба из кованой жести с пробитыми гвоздем дырами для света. В одном из них имелась свеча, насаженная на внутренний штырь, и Мэтью выбрал его. Найдя на полу сосновую ветку, он зажег ее от тлеющих углей и поднес пламя к фитилю.

– Ты чего это вздумал, а?

От этого голоса, так внезапно прорезавшего тишину, Мэтью чуть не выскочил из сапог. Он резко обернулся, и скудный расходящийся свет фонаря упал на Уилла Шоукомба, который сидел за столом перед кружкой, зажимая в зубах почерневшую глиняную трубку.

– Порыскать решил?

Глубоко посаженные глаза трактирщика и все лицо казались грязно-желтыми в неверном свете. Из его зубов выполз клуб дыма.

– Я… мне нужно выйти, – ответил Мэтью, все еще не успокоившись от неожиданного окрика.

Шоукомб медленно затянулся.

– Ладно, – сказал он. – Смотри там ноги не переломай.

Мэтью кивнул и пошел было к двери, но Шоукомб снова его окликнул:

– А твой хозяин – он не согласится ведь продать свою классную жилетку, нет?

– Нет, не согласится. – И, хотя знал, что Шоукомб его подначивает, он не мог это пропустить. – Мистер Вудворд мне не хозяин.

– Нет? А тогда почему он тебе говорит, что тебе можно делать, а что нельзя? Выходит так, что он твой хозяин, а ты его раб.

– Мистер Вудворд действует в моих интересах.

– Ну-ну. – Шоукомб запрокинул голову и пустил струю дыма в потолок. – Сначала заставляет тебя таскать сундуки, потом не позволяет фитилек макнуть? И порет чушь насчет волков и что тебя надо оберегать. Ты же мужик двадцати лет от роду! Спорить могу, что он тебя заставляет себе сапоги чистить. Угадал?

– Я его клерк, – с нажимом сказал Мэтью, – а не лакей.

– Так кто ему сапоги чистит – он или ты?

Мэтью промолчал. Он действительно чистил сапоги магистрату, но эту работу выполнял без жалоб. За многие годы некоторые дела – содержание в порядке юридических документов, уборка в квартире, чистка одежды, упаковка сундуков и еще много мелочей – оказались на попечении Мэтью просто потому, что у него это получалось намного лучше.

– Я так и знал, – продолжал Шоукомб. – Он вроде тех, у кого голубая кровь в жилах. И ручки он марать не любит, верно ведь? В общем, как я сказал: он хозяин, а ты раб.

– Можете верить, во что вам хочется.

– Я верю в то, что вижу, – ответил Шоукомб. – Иди сюда, покажу тебе кое-что. Раз ты раб и все прочее, можешь захотеть глянуть. – Мэтью не успел отказаться и пойти своей дорогой, как Шоукомб поднял правый сжатый кулак и раскрыл его. – Вот штука, которой ты никогда не видел и больше никогда не увидишь.

Свет фонаря отразился от поверхности золотой монеты.

– Вот! – Шоукомб протянул руку Мэтью. – Я тебе даже дам ее подержать.

Вопреки собственному здравому суждению – и необходимости как можно скорее облегчить пузырь – Мэтью подошел и взял монету. Он поднес ее поближе к фонарю и рассмотрел гравировку. Монета была прилично истерта, почти все буквы сгладились, но посередине еще сохранился кресту отделяющий друг от друга изображения двух львов и двух замков. Мэтью увидел по краю монеты полустертую надпись «Charles II» и «Dei Grat».

– Знаешь, что это? – спросил Шоукомб.

– Карл Второй был королем Испании, – сказал Мэтью. – Значит, это испанская монета.

– Верно, испанская. Знаешь, что это значит?

– То, что недавно здесь побывал испанец?

– Почти. Я ее забрал из сумки дохлого краснокожего. Так откуда же у краснокожего испанская монета? – Он не стал ждать догадок Мэтью. – Это значит, что где-то поблизости шляется проклятый испанский шпион. Вертится где-то среди индейцев почти наверняка. Ты знаешь, что испанцы сидят в этой стране, Флориде, меньше семидесяти лиг отсюда. И у них есть шпионы во всех колониях, и те шпионы распускают вести, что любая черная ворона, которая улетит от хозяина и доберется до Флориды, станет свободным человеком. Слыхано такое? Эти испанцы то же самое обещают всем разбойникам, убийцам, любой людской мерзости.

Он отобрал у Мэтью монету.

– Если бы ты сбежал во Флориду, а твой хозяин потребовал бы тебя выдать, они бы, испанцы, просто над ним надсмеялись бы. И то же самое про всякого, кто украл или убил: стоит сбежать во Флориду, испанцы берут его под крылышко. Я тебе так скажу: когда черномазые побегут во Флориду сотнями и станут там свободными людьми, этот мир покатится прямо в адское пламя.

Шоукомб бросил монету в кружку, еще не пустую, судя по звуку, с которым монета плюхнулась, и стал раздувать трубку, скрестив на груди руки.

– Ага, – сказал он и кивнул знающе, – испанский шпион тут шляется и платит краснокожим, чтобы поднять их на какую-то пакость. Черт, да он может даже в Фаунт-Рояле быть, если это англичанин-предатель!

– Возможно. – Необходимость облегчиться стала неотложной. – Простите, я должен идти.

– Должен, так иди. И помни, смотри под ноги. Шоукомб дал Мэтью дойти до дверей и тогда окликнул:

– Эй, клерк! Так он точно не расстанется с жилеткой?

– Абсолютно точно.

Шоукомб хмыкнул, окружив голову султаном дыма из трубки.

– Ну, посмотрим, – сказал он будто про себя.

Мэтью отпер щеколду и вышел. Буря несколько утихла, дождь перешел в туманную изморось. Далеко в небе еще вспыхивали молнии, подсвечивая тучи. Ноги сразу увязли в грязи. Пройдя с полдюжины шагов по слякоти, Мэтью был вынужден задрать ночную рубаху и помочиться там, где стоял. Однако приличия требовали, чтобы кишечник он облегчил в зарослях за сараем, потому что здесь не было ни листьев, ни хвои, чтобы после этого очистить тело. Потому, покончив с малым делом, Мэтью, освещая себе путь фонарем, пробрался за сарай, увязая по щиколотку в настоящей трясине. Миновав опушку, он набрал горсть мокрых листьев и присел на корточки. В небе вспыхивали зарницы, было мокро, грязно и противно – хуже не придумаешь. Однако есть процессы, которые никак не ускорить, сколько ни старайся.

После бесконечных, казалось, усилий, во время которых Мэтью проклинал Шоукомба и снова клялся в следующий раз прихватить ночной горшок, дело было закончено и мокрые листья использованы по назначению. Мэтью встал и поднял фонарь, чтобы найти обратную дорогу в эту, с позволения сказать, таверну. Пропитанная водой земля вновь стала размыкаться и смыкаться вокруг сапог; коленные суставы хрустели от напряжения, пока Мэтью вытаскивал ноги из грязи. Он хотел еще проверить лошадей, прежде чем вернуться в эту так называемую кровать, в уютный храп магистрата, в крысиный шорох из углов, в шум дождя, капающего на…

Он упал.

Упал так резко, что даже не сообразил, что случилось. Первой мыслью было, что ноги ушли совсем в топь. Вторая мысль – спасти пламя фонаря, чтобы не погасло. И поэтому, падая на брюхо в плеске воды и грязи вокруг касторового пальто магистрата, он сумел поднять руку, чтобы фонарь не залило. Мэтью сплюнул набившуюся в рот грязь и с пылающим от гнева лицом произнес:

– Проклятие!

Он попытался сесть. Лицо залепило грязью так, что даже глаза ослепли. Сесть оказалось труднее, чем он думал. Ноги схватила земля. Почва, как выяснилось, ушла из-под подошв, и сейчас они запуталась в чем-то, на ощупь похожем на куст ежевики, увязший в болоте. Оберегая фонарь, Мэтью сумел вывернуть правую ногу из этой путаницы, но то, что держало левую, не поддавалось. Полыхнула молния, дождь припустил сильнее. Мэтью подтянул под себя правую ногу, собрался и дернул левую вверх и наружу.

Послышался сухой треск – голень освободилась.

Посветив фонарем, Мэтью увидел, что наступил на что-то, выступающее из земли, и это что-то еще держит его за лодыжку.

Сперва он не понял, что это. Нога попала в нечто вроде залитой грязью клетки. Виднелись обколотые края, один из которых оставил у него на ноге кровоточащую царапину.

Дождь постепенно смывал грязь с непонятного предмета. Мэтью вгляделся и при очередной вспышке молнии сумел увидеть, что его держит. Сердце будто сжала ледяная рука.

Не надо было вспоминать занятия по анатомии, чтобы понять: он наступил на грудную клетку размером с человеческую. От нее еще не отвалилась секция позвоночника, и те клочья серо-коричневого вещества, что с нее свисали, могли быть только гниющей плотью.

Придушенно вскрикнув, Мэтью задергал другой ногой, сбивая капкан. Кости треснули, сломались и отвалились, а Мэтью, отряхнув остатки ребер и позвонков, пополз прочь так быстро, как только позволяла грязь. Потом сел посреди листвы и хвои, прижался спиной к дереву. Глаза его вылезали из орбит, он дышал часто и прерывисто.

Издалека всплыла мысль, как будет недоволен магистрат из-за своего пальто. Такими пальто не бросаются. Несомненно, оно загублено. Грудная клетка. Человеческого размера. Загублено, никак не отчистить. Черт бы побрал этот дождь и эту грязь, эту чертову глушь, проклятого Шоукомба и ночной горшок, которого нет у этого мерзавца.

Грудная клетка, снова подумал Мэтью. Дождь стекал по его лицу. Стал пробирать холод, и это помогло собраться с мыслями. Конечно, это может быть грудная клетка животного. Правда ведь?

Фонарь оказался вымазан грязью, но – слава Провидению – все еще горел. Мэтью встал и прошел по грязи к поломанным костям. Присев, он посветил фонарем, пытаясь определить, какому животному они принадлежали. Пока он был поглощен этим занятием, послышался негромкий хлюпающий звук откуда-то справа. Посветив туда фонарем, Мэтью заметил зияющую дыру четырех футов в диаметре, открывшуюся в промокшей земле, – хлюпающий звук издавала грязь, соскальзывающая со стенок ямы.

Мэтью подумал, что именно это, наверное, и поддалось у него под ногами, вызвав падение, ибо уже сама земля возмутилась непрестанным потоком воды с неба. Он встал, подвинулся к краю ямы и посветил туда фонарем.

Сперва ему показалось, что в яме лежит груда палок. Все перемазанные грязью, перепутанные между собой. Но чем дольше он смотрел, тем яснее становилась картина.

Да. Яснее – и ужаснее.

Видны были кости руки, упавшие поперек полуразложившегося голого торса. Из глины торчал посеревший коленный сустав. Вон кисть руки, пальцы сгнили до костей и стремятся вверх, будто просят помощи. А вон и голова – в основном покрытый глиной череп, но кое-где еще осталась плоть. Мэтью с пересохшим ртом и колотящимся сердцем разглядел след страшного удара, пробившего темя.

Такой удар можно нанести молотом, понял он. Молотом – или деревянным молотком, которым бьют крыс.

Может быть, в этой яме не один труп. Может быть, четыре или пять, перепутавшиеся между собой. Трудно сказать сколько, но костей очень много. И ни одно тело не было похоронено с одеждой.

Эй, клерк! Так он точно не расстанется с жилеткой?

Земля покачнулась и поплыла у него под ногами. Потом раздался звук, будто зашипели сразу с десяток змей, и из земли показались еще человеческие кости, всплыли, словно обломки разбитых кораблей на коварных мелях. Как в одури кошмара, Мэтью стоял посередине уходящего вниз куска земли, и вещественные доказательства убийства открывались у него под ногами. И только когда его уже почти засосали объятия мертвецов, он повернулся, вытаскивая сапоги, и побрел к сараю.

Мэтью с трудом пробивался сквозь дождь в сторону таверны. Срочность дела будто снабдила ноги крыльями. Он еще раз поскользнулся и упал, пока добрался до двери, – на этот раз фонарь плюхнулся в лужу, и свечку залило. Красная глина покрывала Мэтью с головы до ног. Ворвавшись в таверну, он обнаружил, что Шоукомба уже нет за столом, хотя кружка на месте, и в воздухе держится едкий запах трубочного дыма. Подавив первое побуждение – криком предупредить магистрата, – Мэтью вбежал в комнату, захлопнул дверь и наложил щеколду. Вудворд по-прежнему крепко спал, разметавшись.

Мэтью стал трясти его за плечо:

– Просыпайтесь! Вы меня слышите? – Его голос, хотя и придушенный страхом, был достаточно силен, чтобы пробить забытье судьи. Вудворд потянулся, веки его открылись, глаза пытались разглядеть, что перед ним. – Надо убираться отсюда! – настойчиво говорил Мэтью. – Немедленно! Надо уходить…

– Господи ты Боже мой! – простонал Вудворд и сел. – Что с тобой случилось?

– Послушайте! – заговорил Мэтью. – Я нашел тела! Скелеты, зарытые за сараем. Я думаю, Шоукомб – убийца!

– Что? Ты с ума сошел? – Вудворд принюхался к дыханию юноши. – Или дело в этом проклятом индейском эле?

– Нет, я нашел тела в яме! Может быть, Шоукомб убил и Кингсбери и бросил его туда. – На лице магистрата отразилось недоумение. – Послушайте меня! Нам надо уехать как можно ско…

– Джентльмены? – Голос Шоукомба. Услышав его с той стороны двери, Мэтью почувствовал, как кровь похолодела в жилах. Потом послышался осторожный стук по дереву. – Что-нибудь случилось, джентльмены?

– Я уверен, что сегодня он собирается нас убить! – прошептал Мэтью магистрату. – Он хочет забрать ваш камзол!

– Мой камзол, – повторил Вудворд.

У него пересохло во рту; он посмотрел на дверь, потом на заляпанное грязью лицо Мэтью. Если что-то в этом обезумевшем мире и было правдой, так это то, что Мэтью не лжет, а также никогда не следует полету фантазии. Горящий в глазах юноши страх был слишком подлинным, и у Вудворда тоже заколотилось сердце.

– Джентльмены? – Шоукомб говорил, приблизив рот к двери. – Я слышал, вы разговариваете. Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось! – крикнул в ответ Вудворд. – Все у нас в порядке, спасибо!

На секунду наступило молчание. Потом раздались слова:

– Слушай, клерк, ты входную дверь оставил открытой! Как это тебя угораздило?

Настало время принимать одно из самых ужасных решений за всю жизнь Айзека Вудворда. Сабля, столь же ржавая, сколь и тупая, осталась в фургоне, обороняться было нечем – разве что крестом и молитвой, а это для данного случая не очень подходящее оружие. Если Шоукомб действительно убийца, то для него наступило время принести им смерть. Вудворд поглядел на единственное закрытое ставнями окно комнаты и принял решение: придется бросить все – сундуки, парики, одежду, – все вообще, чтобы спасти шкуру. Он показал Мэтью на окно и поднялся с влажной соломы.

– Ты что, пацан, язык проглотил? – спросил Шоукомб, и голос его стал злобным. – Я тебя спрашиваю!

– Минутку! – Вудворд открыл сундук, выбросил пару рубашек и взял в руки золототитый камзол. Его он оставить не мог, пусть даже убийца дышит ему в спину. Не было времени ни влезать в сапоги, ни хватать треуголку. Вцепившись в камзол, он выпрямился и дал Мэтью знак отпереть ставень.

Мэтью отпер. Щеколда слегка дзенькнула, и Мэтью распахнул ставень наружу, под дождь.

– Они из окна лезут! – заорал дядя Абнер, стоявший внизу. Мэтью заметил, что в одной руке у него фонарь, а в другой – вилы.

За спиной Вудворда раздался оглушительный треск, и дверь вылетела. Вудворд, побледнев, обернулся и увидел вломившегося Шоукомба. Трактирщик осклабился от уха до уха, обнажив пеньки зубов. За ним вошла Мод с подсвечником, в котором горели две свечи. Седые волосы развевались, морщинистое лицо свело дьявольской гримасой.

– Ах, ах, ах! – насмешливо сказал Шоукомб. – Ты только посмотри, Мод! Эти люди хотели сбежать, не заплатив по счету!

– Что означает это возмутительное вторжение? – вопросил Вудворд, пряча под маской негодования истинные чувства – неприкрытый и чистый страх.

Шоукомб расхохотался, мотая головой.

– Это, – сказал он, поднимая правую руку с зажатым в ней деревянным молотом, которым недавно Мод прикончила крысу, – означает, мудак ты хренов, что ни ты, ни твой клерк никуда сегодня не денетесь. В ад разве что… – Тут его глаза увидели вожделенный приз. – А, вот он где. Давай-ка его сюда.

Шоукомб протянул чумазую левую руку.

Вудворд посмотрел на грязные пальцы, на камзол, который был ему так дорог, снова на жадную лапу Шоукомба, а потом поднял голову и сделал глубокий вдох.

– Сэр, – сказал он, – чтобы его забрать, вам придется меня убить.

Шоукомб снова засмеялся, и на этот раз смех был похож на кабанье хрюканье.

– Ну, еще бы не убить! – Он слегка прищурился. – Я вообще-то думал, что ты сдохнешь, как мышь, а не как мужчина. Думал, ты только пискнешь, как та пьяная пичуга, когда я его прихлопнул. – Он внезапно взмахнул молотом перед лицом Вудворда. Магистрат вздрогнул, но не отступил. – Хочешь, чтобы я его сам взял? Ладно, мне не западло.

– Пришлют еще кого-нибудь, – вдруг сказал Мэтью. – Из Чарльз-Тауна. Оттуда пошлют…

– Еще одного магистрата? Да пусть их! Они будут посылать, а я их буду мочить!

– Тогда пошлют милицию, – сказал Мэтью, что было далеко не так страшно, как он хотел изобразить, и скорее всего – неправда.

– Милицию! – Шоукомб сверкнул зубами в тусклом свете. – Сюда пошлют милицию из самого Чарльз-Тауна? Что-то они не приезжали искать этого Кингсбери или кого-нибудь вообще, кого я положил отдохнуть. – Улыбка превратилась в искривленный оскал. Он занес молот для удара. – Кажется, сперва я прикончу тебя, тощий ты сукин…

Вудворд сделал ход. Он резко хлестнул камзолом по глазам Шоукомба и набросился на него, схватив за руку раньше, чем молот пошел вниз. Шоукомб выругался, а Мод завизжала – этот визг наверняка обратил в бегство всех живущих в стене крыс. Левая рука Шоукомба взметнулась – сжатая в кулак – и обрушилась на подбородок магистрата. Голова Вудворда качнулась назад, глаза затуманились, но он не выпустил руку Шоукомба.

– Абнер! Абнер!! – вопила старуха.

Вудворд нанес удар по лицу Шоукомба, но кулак скользнул по скуле – трактирщик увидел его приближение и отвел голову. Потом он схватил магистрата за горло и сдавил. Они заметались по комнате – один хотел привести в действие молот, другой старался этому помешать.

Когда они оказались возле кровати, Шоукомб краем глаза уловил движение и повернулся в ту сторону за миг до того, как Мэтью изо всей силы ударил его по голове сапогом магистрата, подобранным с полу. Следующий взмах сапога пришелся трактирщику в плечо, и Мэтью увидел, как в глазах его блеснуло безумие. Шоукомб, поняв, что магистрат – более грозный противник, чем ему казалось, заревел разъяренным медведем и двинул Вудворда коленом по гениталиям. Магистрат вскрикнул и согнулся, схватившись за ушибленное место. Молот оказался свободен. Шоукомб занес его обеими руками, готовясь нанести дробящий кости удар.

– Нет! – выкрикнул Мэтью.

Сапог уже летел вперед, и, вложив в удар каждую унцию своей силы, Мэтью опустил деревянный каблук Шоукомбу на переносицу.

Раздался звук, будто лезвие топора врезалось в дуб. К этому звуку примешался треск костей трактирщика. Шоукомб придушенно вскрикнул и отшатнулся – теперь он хотел только схватиться за раненое лицо, а не увидеть цвет мозгов магистрата. Мэтью шагнул вперед, чтобы вырвать у трактирщика молот, но тут на него налетела визжащая ведьма, которая вцепилась в воротник его пальто, а другой рукой ткнула в глаза подсвечником.

Мэтью рефлекторно отмахнулся от нее, попав в лицо, но ему пришлось отшатнуться, а в комнату уже вбегал Абнер с вилами и фонарем.

– Убей их! – гнусаво завизжал Шоукомб. Он наткнулся спиной на стену и сползал на пол, зажимая лицо руками и уронив молот. Кровь, черная в охряном свете, текла у него меж пальцев. – Абнер! Убей обоих!

Старик, у которого с бороды капала вода, взял вилы наперевес и шагнул к Вудворду, который все еще стонал, пытаясь распрямиться.

Мэтью чувствовал спиной открытое окно. Ум сработал быстрее тела. Он сказал:

– Не убий.

Абнер застыл как вкопанный и заморгал.

– Чего?

– Не убий, – повторил Мэтью. – Так сказано в Библии. Ты знаешь слово Господне?

– Я? Слово Господне? Да, я помню…

– Абнер! Черт тебя побери, мочи их! – провыл Шоукомб в нос.

– В Библии, помнишь? Мистер Вудворд, не будете ли вы так добры выйти в окно?

У магистрата слезы текли по лицу от боли. Но он сумел собраться с мыслями, чтобы понять: двигаться надо быстро.

– Блин, дайте мне встать!

Шоукомб пытался подняться, но оба глаза у него уже побагровели и стали распухать. Встать было труднее, чем он ожидал, а устоять вообще не получилось. Он снова сполз на пол.

– Мод! Не выпускай их!

– Дай мне эти чертовы вилы! – Мод ухватилась за рукоять и потянула вилы на себя, но Абнер не выпустил.

– Парнишка прав, – сказал он спокойным голосом, будто ему только что открылась великая истина. – В Библии так сказано. Не убий. Да. Это слово Господа нашего.

– Идиот! Дай сюда!

Мод безуспешно попыталась выдернуть вилы из его рук.

– Быстрее, – сказал Мэтью, помогая магистрату перебраться через подоконник. Вудворд свалился в грязь, как мешок с мукой. Следующим полез Мэтью.

– Далеко не уйдете! – пообещал Шоукомб сдавленным от боли голосом. – Поймаем!

Мэтью оглянулся проверить, что Мод не сумела завладеть вилами. Абнер все еще держал их, лицо его бороздила мысль. Мэтью успел подумать, что этого приступа благочестия надолго не хватит: старик – такой же убийца, как и остальные двое, просто Мэтью бросил ему поперек дороги камень.

Перед тем, как выпустить подоконник, он заметил еще одну стоящую в дверях фигуру. Это была девушка – лицо бледное, темные грязные волосы свесились на глаза. Она стояла, обхватив себя за плечи защитным жестом. Мэтью понятия не имел ни о том, безумна ли она, как остальные трое, ни о том, что с ней станется. Единственное, что он знал точно, – не в его силах ей помочь.

– Беги, беги, как собака! – издевался Шоукомб. Кровь капала с его пальцев на пол, глаза превратились в опухшие щелки. – Если думаешь забрать свою саблю из фургона, то не старайся! Эта штука была тупа, как сапог! Так что бегите, посмотрим, далеко ли уйдете!

Мэтью выпустил подоконник и спрыгнул в грязь рядом с Вудвордом, который уже пытался встать. Мод осыпала Абнера ругательствами, и Мэтью знал: надо оставить как можно большее расстояние между собою и таверной, пока не началась погоня.

– Бежать можете? – спросил он магистрата.

– Бежать? – недоуменно посмотрел на него Вудворд. – Спроси лучше, могу ли я ползти!

– Что бы вы ни могли в этом смысле делать, сэр, постарайтесь делать это как можно быстрее. Думаю, что первым делом мы должны скрыться в лесу.

– А лошади и фургон? Мы их здесь не бросим!

– Времени нет. Полагаю, через несколько минут они за нами погонятся. Если они налетят на нас с топором или мушкетом…

– Ни слова более.

Вудворд с усилием заковылял к лесу на той стороне дороги от таверны. Мэтью шел рядом с ним, готовый подхватить, если магистрат пошатнется.

Вспыхнула молния, ударил гром, и на головы беглецов обрушился дождь. Еще не доходя до леса, Мэтью оглянулся на таверну и увидел, что никто за ними пока не гонится. Он надеялся, что Шоукомб потерял – хотя бы временно – желание собираться и выходить в эту бурю, а старуха или старик вряд ли смогут без него принять решение. Вероятно, Шоукомб слишком занят собственной болью, чтобы стремиться причинять ее другим. Мэтью подумал, не вернуться ли за лошадьми, но ему никогда в жизни не приходилось седлать или взнуздывать верховую лошадь, а ситуация была критической. Нет, решил он, лучше уйти в лес и держаться вдоль дороги – в ту сторону, куда они направлялись.

– Мы все бросили, – безутешно проговорил Вудворд, меся ногами грязь пополам с сосновыми иглами. – Все! Одежду, мои парики, судейские мантии. Боже правый, мой камзол! Этой скотине достался мой камзол!

– Да, сэр, – ответил Мэтью. – Но ему не досталась ваша жизнь.

– Жалкой же она будет с этой минуты! Ой-ой-ой, он чуть не сделал из меня сопрано! – Вудворд всмотрелся в непроглядную мглу впереди. – Куда мы идем?

– В Фаунт-Роял.

– Куда? – споткнулся магистрат. – Не заразило ли тебя безумие этого человека?

– Фаунт-Роял находится в конце этой дороги, – сказал Мэтью. – Если будем продолжать путь, то через несколько часов дойдем. – Оптимистичное заявление, подумал он. Раскисшая земля и полосующий дождь их существенно задержат, зато и преследователям тоже ходу не добавят. – Вернемся сюда с местной милицией и заберем наше имущество. Мне кажется, это наш единственный выбор.

Вудворд промолчал. Действительно, другого выбора у них не было. И если он сможет вернуть себе камзол – а также посмотреть, как Шоукомб дрыгает ногами в петле, – имеет смысл заплатить за это несколькими часами столь гнусного и недостойного положения. Он не мог избавиться от назойливой мысли, что если человек упадет в яму немилости Божией, то это дыра без дна. Он был бос, избитые яйца болели, голова обнажена на потеху всему миру, ночная рубаха промокла и покрылась коркой грязи. Но они хотя бы остались живы, чего не мог бы сказать о себе Тимон Кингсбери. «Исполнение приговора не входит в мои обязанности», – сказал он Шоукомбу. Что ж, это можно скорректировать.

Он вернется сюда и отберет свой камзол, пусть это даже будет последнее его деяние на этой земле.

Мэтью шел чуть быстрее магистрата и остановился его подождать. Через некоторое время ночь и буря поглотили их.




Глава 4


Наконец-то дневное солнце пробилось сквозь облака и засияло над промокшей землей. По сравнению с холодом прошедшей ночи стало заметно теплее, так было больше похоже на обычный май, хотя тучи – темно-серые, набухшие непролитым дождем – еще нависали в небе, еще медленно сходились со всех сторон света, чтобы снова закрыть солнце.

– Говорите, – сказал крепко сбитый мужчина в чересчур пышном парике, стоя у окна второго этажа своего дома и оглядывая пейзаж. – Говорите, я слушаю.

Второй, присутствующий в этой комнате – она была кабинетом, уставленным полками, книгами в кожаных переплетах, укрытым красно-золотыми персидскими коврами поверх соснового пола, – сидел на скамье перед письменным столом из африканского красного дерева, держа на коленях гроссбух. Но он здесь был посетителем, поскольку человек в парике поднял свои 220 фунтов веса из собственного кресла, которое стояло по ту сторону письменного стола. Посетитель прочистил горло и показал пальцем на строку в гроссбухе.

– Снова хлопок не дал всходов, – сказал он. – То же самое и посеянный табак. – Он помедлил перед тем, как нанести следующий удар. – Должен с сожалением сказать, что две трети яблонь заражены вредителями.

– Две трети? – переспросил человек у окна, не оборачиваясь. Его парик, великолепие белых кудрей, растекался по плечам ярко-синего костюма с медными пуговицами. На рукавах имелись белые кружевные манжеты, белые чулки покрывали толстые икры, а на ногах были начищенные черные башмаки с серебряными пряжками.

– Да, сэр. То же самое сливовые деревья и почти половина грушевых. В настоящий момент черешня еще не затронута, но Гуд считает, что во всех плодовых деревьях могли отложить яйца какие-то вредители. Пекановые орехи и каштаны пока не пострадали, но плантации смыло так, что корни оказались над землей и могут подвергнуться повреждениям.

Говоривший прервал свою литанию сельскохозяйственных несчастий и чуть подвинул очки к переносице. Он был человеком среднего роста и сложения, а также средних лет и средней внешности. У него были светло-каштановые волосы, выпуклый лоб и голубые глаза, и он имел вид усталого бухгалтера. Его одежда в отличие от утонченного костюма хозяина состояла из простой белой рубашки, коричневой жилетки и желтоватых штанов.

– Продолжайте, Эдуард, – спокойным голосом велел человек у окна. – Я готов слушать.

– Да, сэр. – Говоривший, Эдуард Уинстон, вернулся к тому, что было записано в его книге. – Гуд высказал предложение относительно плодовых деревьев и счел важным, чтобы я вам его передал.

Гость снова замолчал.

– И в чем оно состоит?

Перед тем как заговорить, Уинстон поднял руку и медленно провел по губам двумя пальцами. Человек у окна ждал, распрямив широкие плечи. Уинстон сказал:

– Гуд предложил их сжечь.

– Сколько их сжечь? Только пораженные?

– Нет, сэр. Все.

Наступило долгое молчание. Человек у окна сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. При этом его плечи потеряли квадратность и стали обвисать.

– Все, – повторил он.

– Гуд считает, что только огнем можно убить вредителя. Он говорит, что не будет пользы в конечном счете, если сжечь только те, у которых есть признаки заражения. Более того, он считает, что сады следует перенести, а землю очистить морской водой и золой.

Человек у окна издал тихий звук, в котором послышалось некоторое страдание. Когда он заговорил, голос его был тих.

– Сколько же всего деревьев следует сжечь? Уинстон заглянул в гроссбух:

– Восемьдесят четыре яблони, пятьдесят две сливы, семьдесят восемь черешневых, сорок четыре грушевых.

– То есть опять начать с самого начала?

– Боюсь, что да, сэр. Как я всегда говорю, береженого Бог бережет.

– Черт побери! – шепнул человек у окна. Он оперся руками на подоконник, глядя прищуренными покрасневшими глазами на свои погибающие мечты и дело рук своих. – Это она прокляла нас, Эдуард?

– Мне неизвестно, сэр, – ответил Уинстон с полной искренностью.

Роберт Бидвелл, человек у окна, был сорока семи лет от роду и нес на себе множество следов трудной жизни. Лицо с глубокими складками осунулось, лоб избороздили морщины, еще одна сетка морщин окружила тонкогубый рот и прорезала подбородок. И множество этих следов досталось ему в последние пять лет, с того дня, как он получил официальные бумаги, передающие ему 990 акров прибрежной земли в колонии Каролина. Но это была его мечта, и сейчас перед ним, под охряным солнцем, косо пробивающемся через зловеще нависшие тучи, лежало его творение.

Он нарек его Фаунт-Роял[1 - Королевский источник. – Примеч. пер.]. Причина тому была двоякая: одна – благодарность королю Вильгельму и королеве Марии за кладезь веры в его способности руководителя и исполнителя, а вторая – географическое положение на путях будущей торговли. Примерно в шестидесяти ярдах от передних ворот дома Бидвелла – который был единственным двухэтажным в округе – находился сам источник: продолговатое озерцо пресной, аквамаринового цвета воды, покрывающей почти три акра. Бидвелл узнал от землемера, который составил карту этой местности несколько лет назад, а заодно промерил источник, что в нем более сорока футов глубины. Источник был жизненно важен для поселка: в этой стране соленых болот и гнилых черных прудов живой ключ означал пресную воду в изобилии.

На отмелях озерца росли камыши; отважные дикие цветы, способные выносить резкий холод источника, пятнами цеплялись за травянистые берега. Поскольку источник был центром Фаунт-Рояла, все улицы – глинистая поверхность их была укреплена песком и ракушечной крошкой – расходились от него. Их было четыре, и назвал их Бидвелл. Истина шла на восток, Трудолюбие – на запад, Гармония – на север, Мир – на юг. Вдоль улиц стояли белые дощатые дома, красные сараи, огороженные выгоны, односкатные сарайчики и мастерские, которые все вместе образовывали поселок.

На улице Трудолюбия раздувал мехи кузнец, на улице Истины расположилась школа вместе с деревенской лавкой, улица Гармонии приютила три церкви: англиканскую, лютеранскую и пресвитерианскую; кладбище на улице Гармонии было невелико, но, к несчастью, достаточно плотно заселено. Улица Мира вела мимо хижин рабов и личной конюшни Бидвелла к лесу, который слегка не доходил до болота с приливной водой, а дальше – море. Улица Трудолюбия переходила в сады и поля, где Бидвелл надеялся увидеть когда-нибудь изобилие яблок, груш, хлопка, зерна, бобов и табака. На улице Истины располагалась также тюрьма, где держали «ее»; находившееся же неподалеку здание служило домом собраний. Лавка цирюльника-хирурга поместилась на улице Гармонии, рядом с «Общедоступной таверной» Ван-Ганди и некоторыми другими малыми предприятиями, рассеявшимися по зародышу города в надежде, что мечта Бидвелла о самом южном из больших городов принесет плоды.

Из 990 акров, приобретенных Бидвеллом, было застроено, вспахано и превращено в пастбища вряд ли больше двухсот. Вокруг всего поселка, садов и прочего шла стена из заостренных ошкуренных бревен для защиты от индейцев. Единственным путем в поселок и из него – если не считать морского берега, хотя и там в лесу стояла сторожевая башня, где днем и ночью дежурил милиционер с мушкетом, – были главные ворота, открывавшиеся на улицу Гармонии. Возле ворот также имелась сторожевая башня, откуда дежурному милиционеру виден был любой приближающийся к поселку по дороге.

Пока что за всю историю Фаунт-Рояла индейцы не приносили никаких хлопот. Они были даже невидимы, и Бидвелл мог бы усомниться, что они есть ближе, чем за сотню миль, если бы Соломон Стайлз не обнаружил во время охотничьей экспедиции странные символы, нарисованные на сосне. Стайлз, траппер и в некотором смысле охотник, объяснил Бидвеллу, что индейцы таким образом отметили границу, которую не следует нарушать. Бидвелл решил пока это дело оставить, хотя, согласно королевскому декрету, земля принадлежала ему. Лучше не будоражить краснокожих, пока не придет время их выкурить. Видеть свою мечту в таком жалком виде – от этого у Бидвелла заболели глаза. Слишком много пустых домов, слишком много заросших бурьяном садов, слишком много сломанных изгородей. Безнадзорные свиньи валялись в грязи, шлялись собаки, мрачные и злобные. За последний месяц пять крепких строений – все к тому времени опустевшие – были превращены в кучу золы ночными пожарами, и запах гари еще держался в воздухе. Бидвелл знал, кого жители винили в этих пожарах. Если не прямо от ее руки, то от рук – или лап, возможно, – адских тварей и бесов, которых она вызвала. Огонь – их язык, и они очень ясно говорили то, что хотели сказать.

Его творение погибало. Она убивала его. Пусть решетки и толстые стены тюрьмы держат ее тело, ее дух – ее призрак – улетал танцевать и резвиться с нечестивым любовником, строить новые козни на горе и погибель мечте Бидвелла. Изгнать подобную гидру на милость джунглей было бы недостаточно: она открыто заявила, что не уйдет и никакая сила на земле не заставит ее покинуть свой дом. Не будь Бидвелл человеком законопослушным, он бы просто велел повесить ее, и все тут. На дело будет представлено суду, и помоги Бог судье, который станет его вести.

«Нет, – подумал он мрачно. – Помоги Бог Фаунт-Роялу».

– Эдуард, – спросил Бидвелл, – каково сегодня у нас население?

– Точную цифру? Или оценку?

– Оценки достаточно.

– Около ста человек, – сообщил Уинстон. – Но еще до конца недели это изменится. Доркас Честер при смерти от лихорадки.

– Да, я знаю. Это болото еще долго будет наполнять наше кладбище.

– Кстати о кладбище… Алиса Барроу тоже слегла.

– Алиса Барроу? – Бидвелл повернулся от окна к собеседнику. – Она захворала?

– Сегодня утром я по некоторым делам заходил к Джону Суэйну, – сказал Уинстон. – Как утверждает Касс Суэйн, Алиса Барроу сообщила нескольким лицам, что страдает от снов о Черном Человеке. Сны так напугали ее, что она не желает вставать с постели.

Бидвелл гневно фыркнул:

– Так что, эти сны от нее расползаются, как прогорклое масло по горячей лепешке?

– Похоже на то. Мадам Суэйн мне говорила, что сны имели отношение к кладбищу. Более того, они были настолько ужасны, что у нее нет слов.

– Господи Иисусе! – произнес Бидвелл, краснея. – Ведь Мейсон Барроу – разумный человек! Неужто он не может заставить жену придержать язык? – Двумя широкими шагами он подошел к столу и с размаху хлопнул по нему ладонью. – Вот от таких глупостей и разваливается мой город, Эдуард! То есть наш город. Видит Бог, от него через полгода останутся одни руины, если эти языки не перестанут болтать!

– Я не хотел вас расстраивать, сэр, – пояснил Уинстон. – Я лишь пересказываю то, что вам, по моему мнению, необходимо знать.

– Посмотрите! – Бидвелл показал рукой на окно, где разбухающие дождем тучи снова начали закрывать солнце. – Пустые дома, пустые поля! В мае прошлого года у нас тут было больше трехсот жителей! Трехсот! А теперь вы мне говорите, что их всего сотня?

– Или около того, – поправил Уинстон.

– Вот именно, и скольких еще заставит бежать язык Алисы Барроу? Черт побери, не могу я сложа руки ждать, пока приедет судья из Чарльз-Тауна! Что тут можно сделать, Эдуард?

На лице Уинстона выступила испарина от влажности в комнате. Он поправил очки.

– У вас нет иной возможности, кроме как ждать, сэр. Законы необходимо соблюдать.

– А какие законы соблюдает Черный Человек? – Бидвелл оперся руками на стол и наклонился к Уинстону, блестя выступившими на красном лице бисеринками пота. – Какие правила и постановления ограничивают его любовницу? Лопни мои глаза, но я не могу смотреть спокойно, как все, что я вложил в эту землю, будет разрушено каким-то потусторонним мерзавцем, которому насрать на мечты людей! Свою корабельную компанию я построил, не сидя на заднице и не дрожа, как баба! – Это он произнес сквозь сжатые зубы. – Идете вы со мной или нет, это как вам хочется, Эдуард! А я пойду и положу конец болтовне Алисы Барроу!

Он зашагал к двери, не ожидая управляющего, который поспешно закрыл гроссбух и вскочил, чтобы бежать следом – как мопс за широкогрудым бульдогом.

Они спустились по предмету, который для обычных граждан Фаунт-Рояла был чудом, достойным созерцания: по настоящей лестнице. У нее, правда, не было перил, поскольку плотник, руководивший ее возведением, умер от дизентерии до окончания работ. Стены особняка Бидвелла были украшены картинами и гобеленами английской пасторальной жизни, но внимательный осмотр выявлял следы плесени. На многих побеленных потолках имелись водяные пятна, а в темных нишах можно было заметить крысиный помет. Бидвелл и Уинстон спустились по ступеням, громко стуча сапогами, и привлекли внимание домоправительницы Бидвелла, всегда следившей за передвижениями своего хозяина. Эмма Неттльз была широкоплечей коренастой женщиной лет тридцати пяти и обладала носом столь внушительным и подбородком столь квадратным, что могла бы краснокожего воина испугать до смертных судорог. Сейчас она стояла у подножия лестницы; пышное тело было облечено в обычный балахон, накрахмаленная белая шляпа заставляла промасленные и прилизанные без нежностей волосы лежать недвижным строем.

– Какие будут приказания, сэр? – спросила она с весьма заметным шотландским акцентом. В ее мощной тени стояла одна из служанок.

– Я ухожу по делам, – коротко ответил Бидвелл, снимая с вешалки темно-синюю треуголку – одну из нескольких разных цветов, подходящих к соответствующим костюмам. Он надвинул шляпу на лоб, что было не так просто, учитывая высоту парика. – На ужин пусть будут «рваные парнишки» и кукурузный хлеб. И присматривайте за домом.

Он шагнул мимо нее и служанки к входной двери, сопровождаемый Уинстоном.

– Это уж как всегда, сэр, – произнесла мадам Неттльз тихо, как только дверь закрылась. Глаза под нависшими веками были мрачны, как ее манеры.

Бидвелл остановился только на секунду – открыть украшенные чугунные ворота, окрашенные белым, шести футов в высоту и привезенные из Бостона за большие деньги, которые отделяли его особняк от прочего Фаунт-Рояла, а потом зашагал по улице Мира таким шагом, который нелегок был и для более молодых и тощих ног Уинстона. Мужчины миновали источник, где Сесилия Симз наполняла ведро водой. Она попыталась поздороваться с Бидвеллом, но, увидев на его лице гневную решимость, подумала, что лучше держать язык за зубами.

Последние жалкие лучи уже скрылись за тучами, когда Бидвелл и Уинстон прошагали мимо медных солнечных часов, установленных на деревянном пьедестале на пересечении улиц Мира, Гармонии, Трудолюбия и Истины. Том Бриджес, погоняя запряженную волами телегу по дороге к своей ферме и пастбищу на улице Трудолюбия, поздоровался с Бидвеллом, но создатель Фаунт-Рояла не замедлил шага и никак не реагировал на приветствие.

– Добрый день, Том! – ответил Уинстон, после чего ему пришлось поберечь дыхание, чтобы не отстать от работодателя, который свернул на восток, на улицу Истины.

В здоровенной луже посреди улицы расположились две свиньи, одна из которых радостно хрюкала и закапывалась в жижу под возмущенный лай пораженной паршой дворняги. Дэвид Каттер, Хирам Аберкромби и Артур Доусон стояли неподалеку от свиней и лужи, покуривая глиняные трубки и поглощенные каким-то мрачным разговором.

– Добрый день, джентльмены! – произнес Бидвелл, проходя мимо, и Каттер, вытащив изо рта трубку, окликнул его:

– Бидвелл! Когда судья сюда доберется?

– В свое время, джентльмены, в свое время! – ответил Уинстон, не останавливаясь.

– Я к кукловоду обращаюсь, а не к марионетке! – рявкнул Каттер. – Надоело нам ждать, пока это дело уладится! Как по-моему, так они нам вообще судью никогда не пришлют!

– Нам дал заверения их совет, сэр! – ответил Уинстон с пылающими от оскорбления щеками.

– К черту их заверения! – вмешался Доусон. Это был тщедушный рыжий мужичонка, занимавший в Фаунт-Рояле должность сапожника. – Пусть они нас заверяют, что дождь этот кончится, – что нам толку?

– Не отставайте, Эдуард, – велел Бидвелл вполголоса.

– По горло уже сыты этим пустобрехством! – заявил Каттер. – Повесить ее, и все дела!

Аберкромби, фермер, один из первых поселенцев, откликнувшихся на объявление Бидвелла о создании Фаунт-Рояла, тоже внес свою лепту:

– Чем быстрее ее повесят, тем спокойнее спать будем! Упаси нас Господь сгореть в своей постели!

– Да-да, – буркнул Бидвелл и сделал рукой жест, заканчивающий разговор.

Шаг его стал быстрее, на лице заблестел пот, ткань под мышками потемнела. За его спиной тяжело дышал Уинстон; от обволакивающей сырости у него запотели очки. На следующем шаге он наступил правой ногой на груду конских яблок, которую только что ловко обошел Бидвелл.

– Уж если они нам кого и пришлют, – напоследок крикнул Каттер, – то психа какого-нибудь, вытащенного из ихнего местного дурдома!

– Говорит о дурдоме со знанием дела, – сказал Бидвелл, ни к кому в особенности не обращаясь.

Они миновали школу и стоящий рядом дом учителя Джонстона. На пастбище рядом с фермой и сараем Линдстрома паслось небольшое стадо коров, а дальше расположился дом собраний, перед которым на флагштоке уныло повис британский флаг. Чуть дальше – и Бидвелл еще сильнее ускорил шаг – маячило грубое и лишенное окон здание тюрьмы, срубленное из тяжелых бревен, а на единственной входной двери висел железный замок. Перед тюрьмой торчал позорный столб, к которому привязывали негодяев, виновных в воровстве или богохульстве либо иным образом навлекших на себя гнев городского совета. Иногда их еще вымазывали той субстанцией, что сейчас налипла на правый сапог Уинстона.

Остаток улицы Истины за тюрьмой занимали несколько домов с сараями, садами и клочками полей. Некоторые были пусты, от одного остался лишь обгорелый каркас. Заброшенные сады заросли бурьяном и колючками, а поля сейчас более напоминали опасную топь, нежели плодоносную землю. Бидвелл подошел к двери дома почти у конца улицы и уверенно постучал, рукавом смахивая пот со лба.

Почти сразу приоткрылась дверь, и высунулась сероватая физиономия мужчины с запавшими глазами, которому явно не хватало сна.

– Добрый день, Мейсон, – вежливо поздоровался Бидвелл. – Я пришел навестить вашу жену.

Мейсон Барроу отлично знал, почему хозяин Фаунт-Рояла пришел к его двери. Он открыл ее и отступил от входа. Черноволосая голова ушла в плечи, как у собаки, которая ожидает порки. Бидвелл и Уинстон вошли в дом, который по сравнению с только что покинутым особняком казался шляпной картонкой. Двое детишек Барроу – восьмилетняя Мелисса и шестилетний Престон – тоже были в передней. Старшая наблюдала из-за стола, а младший цеплялся за отцовскую штанину. Бидвелл не был человеком невежливым: он прежде всего снял шляпу.

– Насколько я понимаю, она в постели.

– Да, сэр. Очень она разболелась.

– Я должен буду с ней поговорить.

– Да, сэр. – Барроу скованно кивнул. Бидвелл заметил, что детям тоже очень сильно недостает сна, как, впрочем, и хорошей горячей еды. – Как скажете, сэр. – Барроу показал в сторону комнаты в глубине дома.

– Очень хорошо. Эдуард, идемте со мной.

Бидвелл подошел, открыл дверь в дальнюю комнату и заглянул. Алиса Барроу лежала на кровати, натянув до подбородка смятую простыню. Открытые глаза уставились в потолок, землистое лицо покрывал пот. Единственное в комнате окно было закрыто ставнем, но света хватало, потому что горели сальные свечи и пучок смолистых веток в глиняной чаше. Бидвелл понимал, что это невероятная расточительность для фермера вроде Мейсона Барроу, дети которого, наверное, страдают от такой избыточной иллюминации. Когда Бидвелл переступил порог, у него под ногой скрипнула половица. Глаза женщины расширились, она резко ахнула, как от удара, и попыталась глубже забиться в постель. Бидвелл тут же застыл где стоял.

– Добрый день, мадам, – сказал он. – Могу я перемолвиться с вами словом?

– Где мой муж? – вскрикнула женщина. – Мейсон! Куда он ушел?

– Я здесь! – ответил Барроу, возникая за спиной двоих вошедших. – Все хорошо, бояться нечего.

– Не давай мне спать, Мейсон! Обещай, что не дашь!

– Обещаю, – ответил он, быстро глянув на Бидвелла.

– Что это еще за чепуха? – обратился к нему Бидвелл. – Эта женщина боится спать?

– Да, сэр. Боится заснуть и увидеть…

– Не называй! – снова взметнулся голос Алисы Барроу, трепещущий и молящий. – Если любишь меня, не называй его!

Девочка заплакала, мальчик продолжал хвататься за ногу отца. Барроу посмотрел прямо в лицо Бидвеллу:

– Она в плохом виде, сэр. Не спит уже две ночи. Не выносит темноты, даже тени днем.

– Вот как это начинается, – тихо сказал Уинстон.

– Возьмите себя в руки! – прикрикнул на него Бидвелл. Достав кружевной платок из кармана камзола, он вытер бусинки пота со лба и щек. – Пусть так, Барроу, но я обязан с ней поговорить. Мадам? Можно мне войти?

– Нет! – ответила она, натягивая влажную простыню до самых пораженных ужасом глаз. – Уходите!

– Спасибо.

Бидвелл подошел к ее кровати и встал, глядя на нее сверху вниз и сминая обеими руками шляпу. Уинстон пошел за ним, но Мейсон Барроу остался в другой комнате, успокаивая плачущую девочку.

– Мадам, – сказал Бидвелл, – вы должны воздержаться от рассказов об этих снах. Мне известно, что вы сообщили Касс Суэйн. Я просил бы…

– Я Касс рассказала, потому что она моя подруга! – ответила женщина из-под простыни. – И другим подругам рассказала! А почему нет? Они должны знать то, что я знаю, если им жизнь дорога!

– И что же делает ваше знание настолько ценным, мадам?

Она отбросила простыню с лица и поглядела на Бидвелла с вызовом. Глаза были мокрые и испуганные, но подбородок устремился на Бидвелла, как клинок.

– То, что каждого, кто живет в этом городе, ждет верная смерть.

– Эта ценность, боюсь, не дороже шиллинга. Всякого, кто живет на свете, ждет верная смерть.

– Не от его руки! Не от огня и мучений Ада! О да, он мне рассказал! Он показал мне! Он провел меня по кладбищу и показал мне имена на надгробиях! – У нее на шее натянулись жилы, жидкие темные волосы липли к коже. Измученным шепотом она сказала: – Он показал мне могилу Касс Суэйн! И Джона тоже! Он мне показал имена моих детей! – Голос ее надломился, слезы потекли по щекам. – Моих детей, лежащих мертвыми в земле! О Боже милостивый!

Она издала тяжелый, душераздирающий стон и снова натянула простыню налицо, крепко зажмурив глаза.

От горящих свеч, сосновых веток и оседающей влаги комната превратилась в духовку. Бидвеллу казалось, что простой вдох требует неоправданно много усилий. Он услышал далекий рокот – приближалась очередная гроза. Нужны были ответы на фантазмы Алисы Барроу, но даже ради спасения жизни Бидвелл не мог найти ни одного. Не приходилось сомневаться, что великое Зло свалилось на город и выросло в мрачный день и черную ночь, как ядовитый гриб. Зло проникло в сны жителей Фаунт-Рояла и сводило их с ума. Бидвелл знал, что Уинстон прав: именно так это и началось.

– Наберитесь мужества, – сказал он не слишком убедительно.

– Мужества? – недоверчиво переспросила она. – Мужества – против него? Он показал мне кладбище, полное могил! Нельзя шагу ступить, чтобы на них не наткнуться! Безмолвный город. Все ушли… или погибли. Он мне сказал. Стоял точно рядом со мной, и я слышала, как он мне в ухо дышит. – Она кивнула, глядя прямо на Бидвелла и видя не его, а что-то совсем другое. – Те, кто останется, погибнут и будут гореть в адском пламени. Вот что он мне сказал, прямо в ухо. В геенне огненной, вечность и один день. Безмолвный город. Безмолвный. Он мне сказал: «Алиса, тс-с-с». Он мне сказал: «Тс-с-с, слушай мой голос. Посмотри на это, – сказал он, – и ты узнаешь, кто я».

Она заморгала, взгляд ее сделался осмысленным, но не до конца, как будто она не совсем понимала, где находится.

– Я посмотрела, – сказала она, – и теперь я знаю.

– Понимаю, – сказал Бидвелл, пытаясь говорить спокойно и разумно, насколько это возможно для человека, у которого терпение натянуто до предела, – но мы должны вести себя ответственно и не так охотно сеять страхи среди своих сограждан.

– Я не сею страхи! – резко ответила она. – Я только хочу сказать правду, которую мне показали! Это место проклято! Вы это знаете, я это знаю, любая живая душа в здравом рассудке это знает! – Женщина смотрела прямо в пламя свечи. Девочка в соседней комнате еще всхлипывала, и Алиса Барроу, с усилием повысив голос, сказала: – Тише, Мелисса. Ну, тише, тише.

Бидвелл снова не нашел слов. Он заметил, что пальцы его до боли стиснули треуголку. Далекий гром зарокотал ближе, у Бидвелла по спине покатился пот. Эта духовка будто смыкалась над ним, не давала дышать. Надо уйти отсюда. Он резко повернулся, чуть не свалив Уинстона, и сделал два шага к двери.

– Я видела его лицо, – сказала женщина. Бидвелл остановился, будто налетев на кирпичную стену. – Его лицо, – повторила она. – Я его видела. Он дал мне посмотреть.

Бидвелл глядел на нее, ожидая, что она еще скажет. Она сидела, простыня свалилась набок, и страшная мука блестела в ее глазах.

– У него было ваше лицо, – сказала она с дикой, полубезумной ухмылкой. – Как маска. Он его надел, ваше лицо, и показал мне моих детей, мертвых, в земле.

Ее руки взметнулись и зажали рот, будто она боялась закричать так, что душа наружу вылетит.

– Спокойнее, мадам, – произнес Бидвелл, но у самого у него голос дрожал. – Давайте будем держаться реальности, а эти видения преисподней оставим в стороне.

– Мы все здесь сгорим, если не сделать по-евойному! – огрызнулась она. – Он хочет, чтобы ее выпустили, вот чего он хочет! Чтобы ее выпустили, а мы все ушли отсюда!

– Не могу больше этого слышать. – Бидвелл повернулся и вышел из комнаты.

– Чтобы ее выпустили! – кричала женщина. – Он не даст нам покоя, пока она с ним не будет!

Бидвелл, не останавливаясь, вышел из дома, Уинстон за ним.

– Сэр! Сэр! – позвал Барроу, выбегая из дому.

Бидвелл остановился, изо всех сил пытаясь придать себе спокойный вид.

– Я прошу прощения, сэр, – сказал Барроу. – Это не то чтобы она вас не уважала…

– Я не в обиде. Состояние здоровья вашей жены внушает опасения.

– Да, сэр. Только… уж раз так получилось, вы, наверное, меня поймете, когда я скажу, что нам надо уехать.

Из темнобрюхих туч стал моросить мелкий дождик. Бидвелл надел на голову треуголку.

– Поступайте как хотите, Барроу. Я вам не господин.

– Да, сэр. – Фермер облизал губу, набираясь храбрости сказать, что у него на уме. – Это хороший был город, сэр. То есть до того, как… – Он пожал плечами. – Все теперь не так, как было. Вы меня простите, сэр, но мы не можем остаться.

– Так давайте! – Броня Бидвелла треснула, и гнев пополам с досадой хлынули из щели черной желчью. – Никто на цепи держать не будет! Давайте бегите, как перетрусившие псы, с ними со всеми! А я – не стану! Видит Бог, не для того я здесь поселился, чтобы какие-то призраки выдрали меня…

Загудел колокол. Глубокий, медленный звон. Раз, потом еще раз и еще раз.

Это был голос колокола дозорной башни на улице Гармонии. Колокол продолжал звучать, объявляя, что дозорный заметил кого-то, идущего по дороге.

– …выдрали меня отсюда с корнями! – закончил Бидвелл со свирепой решимостью.

Он обернулся в сторону главных ворот, закрытых и заложенных засовами от индейцев. Новая надежда расцвела в сердце Бидвелла.

– Эдуард, это наверняка судья из Чарльз-Тауна! Да! Это должен быть он! Пойдемте!

Не говоря более ни слова, Бидвелл зашагал к перекрестку четырех улиц. Дождь припустил всерьез, но пусть даже случится самый страшный потоп со времен Ноя, он не помешает Бидвеллу лично встретить судью в этот счастливый день.

Колокольный звон пробудил к жизни хор лающих псов, и пока Бидвелл и Уинстон спешили к северу по улице Гармонии – один улыбаясь от восторга, другой – ловя ртом воздух, за ними увязывалась, вертясь, стая пустобрехов, как за ярмарочными клоунами.

К воротам оба добрались уже мокрые от дождя и пота и дышали, как кузнечные мехи. С дюжину жителей высыпали из домов поглазеть – гость из внешнего мира бывал здесь весьма редким явлением. Малкольм Дженнингс на сторожевой башне перестал дергать веревку колокола, и двое мужчин – Эсаи По-линг и Джеймс Рид – готовились поднять бревно засова.

– Стойте, стойте! – крикнул Бидвелл, проталкиваясь среди зевак. – Дайте мне место. – Он подошел к воротам, дрожа от нетерпения. Бидвелл посмотрел на Дженнингса, стоящего на платформе башни, куда вела пятнадцатифутовая лестница. – Это белые?

– Да, сэр, – ответил Дженнингс. Тощий и горький пьяница, с битой башкой под темной гривой, с пятью, не больше, зубами в этой башке, он обладал глазами ястреба. – Их двое. То есть я хочу сказать… я думаю, что это белые.

Бидвелл не мог взять в толк, что это должно значить, но ему было не до каких-то глупостей в столь торжественный момент.

– Отлично! – сказал он Полингу и Риду. – Открывайте! Бревно приподняли и вытащили из скобы. Потом Рид схватился за две деревянные рукояти и отворил ворота.

Бидвелл шагнул наружу, раскрывая объятия своему спасителю. Но в следующую секунду его энтузиазм гостеприимства получил тяжелый удар.

Перед ним стояли двое: один большой, с лысой головой, другой тощий и коротко стриженный, чернявый. Но среди них не было того, кого он надеялся приветствовать.

Он предположил, что они белые – под той грязью, что их покрывала, невозможно было разглядеть. Тот, что побольше – и постарше, – был одет в пропитанное грязью пальто, которое, кажется, когда-то было черным. Он был бос, тощие ноги вымазаны глиной. На том, что помоложе, было что-то вроде ночной рубахи, в которой он будто недавно катался по грязи. Еще на нем были ботинки, хотя до невозможности грязные.

Дворняги так увлеклись всем этим столпотворением, что начали рычать и самозабвенно брехать на двух новоприбывших, которые, кажется, растерялись в присутствии людей, одетых в чистую одежду.

– Попрошайки, – произнес Бидвелл. Голос его был спокоен, опасно спокоен. Он услышал раскаты грома над диким лесом и подумал, что это над ним смеется Бог. Распростертые руки тяжело упали вниз. – Мне послали попрошаек, – сказал он громче и начал смеяться вместе с Богом.

Сначала тихо, потом смех взвился из него, как пружина, хриплый и безудержный. От этого смеха болело горло, слезились глаза, и хотя Бидвелл страстно желал остановиться, изо всех сил пытался, он обнаружил, что имеет над этим смехом не больше власти, чем если бы сам был юлой, запущенной рукой шаловливого ребенка.

– Попрошайки! – вскрикивал он сквозь приступы хохота. – Я… я спешил… встречать попрошаек!

– Сэр, – произнес тот, что побольше, и шагнул вперед босыми ногами. На перемазанном лице отразился гнев. – Сэр!

Бидвелл только мотал головой, смеялся – смех звучал теперь скорее как рыдания – и отмахивался рукой, отгоняя этих бродяг.

Айзек Вудворд набрал в грудь воздуху. Как будто целой ночи мокрого ада было недостаточно, еще этот лощеный щеголь явился испытывать его терпение. Так вот оно лопнуло.

– Сэр! – взревел он своим судебным голосом, настолько громким и резким, что на миг заставил замолчать даже тявкающий хор собак. – Я – магистрат Вудворд, прибывший из Чарльз-Тауна!

Бидвелл услышал. Он задохнулся от изумления, подавился последним глотком смеха и встал, потрясение таращась на полуголый грязевой пирожок, который только что объявил себя магистратом.

Единственная мысль вонзилась в мозг жалом шершня: «Если они нам кого и пришлют, то психа какого-нибудь, вытащенного из ихнего местного дурдома!»

Он услышал стон совсем рядом. Веки у него задрожали. Мир – буря с ливнем, голос Бога, зеленая глушь во все стороны, попрошайки и магистраты, вредители яблонь, развал и разруха, как тени крыльев падальщика, – закружился вокруг него. Он шагнул назад, ища, на что опереться.

Не на что. Бидвелл свалился на улице Гармонии, голова наполнилась серым туманом, и он заснул, как в колыбели.




Глава 5


В дверь постучали.

– Магистрат? Мастер Бидвелл послал меня сказать вам, что гости скоро будут.

– Иду немедленно, – отозвался Вудворд, узнав шотландский выговор домоправительницы.

Ему тут же вспомнилось, как в последний раз, когда стучали в дверь, его чуть не прикончили. Разумеется, сама мысль, что этот негодяй сейчас носит его вышитый камзол, вызывала дрожь в пальцах, застегивающих пуговицы светло-голубой рубашки, которую магистрат только что надел.

– Черт! – сказал он своему отражению в овальном стенном зеркале.

– Сэр? – переспросила миссис Неттльз из-за двери.

– Я сказал, что уже иду! – повторил он.

– Да, сэр, – ответила она и тяжелой походкой удалилась по коридору в сторону комнаты, отведенной Мэтью.

Вудворд застегнул рубашку до конца – она оказалась чуть коротка в рукавах и более чем тесна в талии. Рубашка была в числе предметов одежды – рубашек, брюк, жилетов, чулок и башмаков, – которые собрал для него и Мэтью их хозяин, как только пришел в себя и узнал, что произошло с их пожитками. Бидвелл, поняв, что провидение – у него в руках, с величайшей благодарностью отвел им две комнаты у себя в особняке, организовал сбор одежды, подходящей приблизительно по размеру, а также постарался предоставить свеженаправленные бритвы и горячую воду для ванн. Вудворд уже боялся, что никогда не сможет содрать со своей шкуры всю эту грязь, но последние следы исчезли под действием грубой мочалки и приложенных в достаточном количестве трудов.

Он уже надел ранее пару черных брюк – опять-таки слегка тесноватых, но вполне пригодных, – и белые чулки вместе с черными тупоносыми башмаками. Поверх рубашки Вудворд натянул жемчужно-серый жилет, одолженный Бидвеллом из собственного гардероба. Еще раз рассмотрел в зеркале свое лицо, молча сокрушаясь, что придется предстать перед новыми людьми с голой головой и неприкрытыми старческими пятнами, поскольку парик – вещь настолько личная, что вопрос о том, чтобы его одолжить, даже не ставился. Но да будет так. Зато хотя бы голова сохранилась на плечах. Если сказать правду, он предпочел бы проспать весь вечер, нежели быть главным гостем на ужине у Бидвелла, поскольку он все еще был измотан, но Вудворду удалось продремать три часа после ванны, и этого хватит до тех пор, пока снова представится возможность вытянуться на этой превосходной перине, на настоящей кровати с четырьмя ножками, что сейчас у него за спиной.

Напоследок Вудворд открыл рот и проверил состояние зубов. Горло слегка пересохло, но не в такой степени, чтобы это нельзя было исправить глотком рома. Потом, благоухая сандаловым мылом и лимонным лосьоном после бритья, он открыл дверь просторной комнаты и вышел в освещенный свечами коридор.

Вудворд спустился вниз на шум голосов и оказался в обшитой панелями комнате, расположенной рядом с вестибюлем главного входа. Здесь уже все было готово для собрания: кресла и прочая мебель сдвинуты в стороны, чтобы дать место для передвижения людей, в каменном камине пылал предусмотрительно разведенный огонь – дождливый вечер становился прохладным. С потолка свисали люстра из оленьих рогов, среди их острых кончиков горела дюжина свечей. Бидвелл уже находился здесь, в новом пышном парике и бархатном костюме цвета темного портвейна. С ним были двое других джентльменов, и, когда Вудворд вошел, Бидвелл, прервав разговор, объявил:

– А, вот и наш магистрат! Как отдохнули, сэр?

– Боюсь, что недостаточно долго, – признался Вудворд. – Я не до конца избавился от последствий невзгод прошедшей ночи.

– Магистрат рассказывает потрясающую историю! – обратился Бидвелл к своим собеседникам. – Похоже, что его вместе с его писцом чуть не убили в придорожной таверне! Этот негодяй явно опытен в убийствах, так, сэр?

Он приподнял брови, приглашая Вудворда перехватить нить рассказа.

– Да, это так. Мой клерк спас наши шкуры – и это все, что нам удалось спасти. По необходимости нам пришлось оставить весь багаж. О, я с нетерпением жду завтрашнего дня, мистер Бидвелл.

– Магистрат попросил меня послать отряд милиции, чтобы вернуть его земные сокровища, – объяснил Бидвелл двоим своим собеседникам. – А также арестовать этого человека и предать его правосудию.

– Я тоже поеду, – объявил Вудворд. – Я не пропущу удовольствия видеть выражение лица Шоукомба, когда на его руках замкнутся оковы.

– Уилла Шоукомба? – Один из джентльменов – тот, что помоложе, лет тридцати с небольшим, – нахмурился. – Я останавливался как-то у него в таверне, когда ездил в Чарльз-Таун! У меня были подозрения относительно этого человека.

– Они были отнюдь не безосновательны. Более того, он убил магистрата, который ехал сюда две недели назад. Его звали Тимон Кингсбери.

– Позвольте мне вас представить, – сказал Бидвелл. – Магистрат Айзек Вудворд, перед вами Николас Пейн, – он кивнул в сторону молодого человека, и Вудворд пожал протянутую руку Пейна, – и Элиас Гаррик. – Вудворд пожал руку и Гаррику. – Мистер Пейн – капитан нашей милиции. Он возглавит утреннюю экспедицию за мистером Шоукомбом. Вы согласны, Николас?

– Это мой долг, – ответил Пейн, хотя по блеску стальных глаз было очевидно, что он возмущен планами ареста, составленными без его утверждения. – И для меня честь служить вам, магистрат.

– Мистер Гаррик – владелец нашей крупнейшей фермы, – продолжал Бидвелл. – Он также один из первых, кто связал свою судьбу со мной.

– Да, сэр, – подтвердил Гаррик. – Я построил здесь дом в самый первый месяц.

– А! – глянул Бидвелл в сторону двери. – Вот и ваш писец!

Мэтью как раз входил, обутый в башмаки, которые жали ему ноги.

– Добрый вечер, господа, – поздоровался он и сумел выдавить улыбку, хотя был усталым, как собака, и совершенно не расположен к веселой компании. – Простите за опоздание.

– Вам не за что извиняться, – ответил Бидвелл, жестом приглашая его заходить. – Мы как раз слушали историю ваших ночных приключений.

– Я бы назвал их злоключениями, – поправил Мэтью. – Ни за что на свете не хотел бы их повторять.

– Это клерк магистрата, мистер Мэтью Корбетт, – объявил Бидвелл, представил Мэтью Пейну и Гаррику, и снова произошел обмен рукопожатиями. – Я как раз рассказывал магистрату, что мистер Пейн – капитан нашей милиции и должен будет повести…

– …экспедицию для захвата Шоукомба завтра утром, – перебил Пейн. – И, поскольку дорога долгая, мы выйдем прямо на рассвете.

– Это одно удовольствие – подняться рано ради возмездия, сэр, – сказал Вудворд.

– Очень рад. Я найду еще одного-двух человек, чтобы ехать с нами. Следует брать с собой оружие, или вы полагаете, что Шоукомб сдастся без насилия?

– Оружие, – ответил Вудворд. – Непременно оружие.

Разговор перешел на другие темы, особенно о том, что происходит сейчас в Чарльз-Тауне, и потому Мэтью – одетый в белую рубашку, коричневые бриджи и белые чулки – получил возможность бегло рассмотреть Пейна и Гаррика. Капитан милиции был здоровяком роста примерно пять футов десять дюймов. Мэтью дал ему на взгляд около тридцати лет. Длинные волосы песочного цвета Пейн заплетал сзади в косичку, перевязанную черным шнурком. Лицо его было отлично уравновешено длинным носом с тонкой переносицей и густыми светлыми бровями, нависшими над серо-стальными глазами. По телосложению Пейна и экономности его движений Мэтью определил, что это человек серьезный, не чуждый активной жизни и, возможно, завзятый лошадник. Пейн явно не был франтом: его костюм составляли простая серая рубашка, сильно поношенный кожаный камзол, темно-коричневые бриджи, серые чулки и коричневые сапоги.

Гаррик, который слушал существенно больше, чем говорил, произвел на Мэтью впечатление джентльмена приземленного, пятидесятые годы которого вот-вот перейдут в шестидесятые. Был он худ, костляв, лицо со впалыми щеками обожжено и обветрено суровым солнцем прежних лет. Карие глаза смотрели из глубоких орбит, левая бровь рассечена и приподнята вверх шрамом. Седые волосы напомажены и зачесаны строго назад, и одет он был в кремовые бархатные штаны, синюю рубаху и пожелтевший от времени камзол с тем ядовитым оттенком, какой был у некоего испорченного сыра, запах которого Мэтью однажды, по несчастью, вдохнул. Что-то в выражении лица и поведении Гаррика – медленное моргание, неуклюжий и тяжеловесный язык, когда он давал себе труд заговорить, – привели Мэтью к заключению, что этот человек может быть солью земли, но он определенно ограничен в выборе других приправ.

Появилась молодая прислуга-негритянка с подносом, на котором стояли бокалы – настоящий хрусталь, произведший на Вудворда впечатление, поскольку подобные предметы роскоши редко приходилось видеть в этих суровых приграничных колониях, – полные до краев красного вина. Бидвелл стал настойчиво угощать, и никогда не лилось вино в более благодарные глотки, чем глотки магистрата и его клерка.

Хрустальный звон дверного колокольчика доложил о прибытии новых гостей. Еще двое джентльменов вошли в комнату в сопровождении миссис Неттльз, которая тут же удалилась наблюдать за ходом дел в кухне. Вудворд и Мэтью уже были знакомы с Эдуардом Уинстоном, но пришедший с ним человек – прихрамывавший и опирающийся на витую трость с набалдашником из слоновой кости – был им неизвестен.

– Наш школьный учитель Алан Джонстон, – представил его Бидвелл. – Нам очень повезло иметь в нашем городе мастера Джонстона. Он принес нам блага оксфордского образования.

– Оксфордского? – Вудворд пожал руку учителю. – Я тоже учился в Оксфорде.

– Действительно? Можно ли спросить, в каком колледже?

Отлично поставленный голос учителя, хотя и был сейчас негромок, нес в себе силу, которая, не сомневался Вудворд, отлично служила ему для поддержания почтительного внимания учеников в классе.

– Церкви Христовой. А вы?

– Всех Святых.

– О, это было прекрасное время, – сказал Вудворд, но глядел при этом на Бидвелла, поскольку внешность учителя показалась ему в немалой степени странноватой. У Джонстона на лице лежала белая пудра, а брови были выщипаны в ниточку. – Помню, много вечеров мы провели, тщательно изучая дно пивных кружек в «Шашечнице».

– Я лично предпочитал «Золотой крест», – ответил Джонстон с тонкой улыбкой. – Тамошний эль был радостью студента: очень крепкий и очень дешевый.

– Я смотрю, среди нас истинный ученый, – улыбнулся в ответ Вудворд. – Значит, колледж Всех Святых? Думаю, лорд Маллард на следующий год снова будет пьян.

– Навеселе – в этом я уверен.

Пока шел разговор между однокашниками по Оксфорду, Мэтью успел произвести собственное исследование Алана Джонстона. Учитель, худой и высокий, был одет в темно-серый костюм в черную полоску, белую рубашку с оборками и черную треуголку. На голове у него был простой белый парик, а из нагрудного кармана сюртука выступал белый кружевной платок. Из-за пудры на лице – и пятен красного тона на скулах – определить возраст было трудно, хотя Мэтью решил, что ему где-то между сорока и пятьюдесятью. У Джонстона был длинный аристократический нос со слегка раздутыми крыльями, узкие темно-синие глаза, не то чтобы недружественные, а будто что-то не договаривающие, и высокий лоб мыслителя. Мэтью быстро глянул вниз и увидел, что Джонстон одет в начищенные черные ботинки и белые чулки, но что правым коленом ему служит бесформенный ком. Подняв глаза, Мэтью увидел, что учитель смотрит прямо ему в лицо, и ощутил, как щеки заливает краска.

– Поскольку вам интересно, молодой человек, – сказал Джонстон, чуть приподняв тонко выщипанные брови, – сообщаю, что это – врожденный дефект.

– Ох… я… простите меня… то есть… я не хотел…

– Ай-ай-ай, молодой человек! – Джонстон протянул руку и похлопал Мэтью по плечу. – Наблюдательность – признак хорошего ума. Вам следует оттачивать это свойство, но воздерживаться от его столь прямого использования.

– Да, сэр, – ответил Мэтью, желая провалиться сквозь пол.

– Иногда у моего клерка глаза бывают слишком велики, – попытался Вудворд наложить пластырь извинения на рану самолюбия. Он тоже заметил изуродованное колено.

– Лучше слишком большие, чем слишком малые, – ответил на это учитель. – Однако в данном городе и в данное время разумно было бы сохранять глаза и голову в среднем состоянии между двумя крайностями. – Он отпил вина, а Вудворд кивнул в знак согласия с благоразумным замечанием. – И раз мы заговорили об этих вещах и это цель вашего визита, могу ли я спросить: вы ее уже видели?

– Нет пока что, – быстро ответил Бидвелл. – Я думал, что магистрат вначале хотел бы услышать все подробности.

– Подробности, вы хотите сказать, или странности? – спросил Джонстон, вызвав невеселый смех Пейна и Уинстона, но лишь слабую улыбку Бидвелла. – Скажу вам как выпускник Оксфорда выпускнику Оксфорда, сэр, – обратился он к магистрату, – я не хотел бы оказаться в ваших сапогах.

– Если бы вы были в моих сапогах, сэр, – ответил Вудворд, наслаждаясь поединком остроумия с учителем, – вы были бы не выпускником Оксфорда, а кандидатом на виселицу.

Джонстон чуть-чуть прищурился:

– Простите?

– Мои сапоги находятся в распоряжении убийцы, – пояснил Вудворд и в деталях описал события в таверне Шоукомба.

Магистрат понимал, что подобный рассказ о чуть не состоявшейся трагедии привлечет внимание аудитории, как пламя свечи – любопытных мотыльков, и потому стал раздувать это пламя изо всех сил. Мэтью с удивлением услышал в очередном пересказе, что магистрат с самого начала был уверен, что Шоукомб «негодяй со злобными намерениями» и что он, магистрат, сразу решил быть настороже, чтобы не получить от Шоукомба нож в спину.

В то время, как глина фактов лепилась в литературное произведение, снова прозвонил дверной звонок, и появилась миссис Неттльз, эскортирующая очередного гостя. Это был изящный тонкокостный джентльмен, который напомнил Мэтью мелкую сову на насесте под крышей сарая. Лицо у него было действительно птичье, с бледными поджатыми губами и крючковатым носом; большие светло-голубые глаза плавали за круглыми стеклами очков, на наморщенном куполе лба выгнулись дугой пушистые темные брови. Одет он был в простой черный костюм, синюю рубашку с оборками манжет и высокие сапоги. Длинные каштановые волосы, тронутые на висках сединой, висели ниже плеч, а голову венчала черная треуголка.

– Доктор Бенджамин Шилдс, наш хирург, – представил его Бидвелл. – Как дела, Бен?

– Боюсь, неудачный день, – ответил доктор голосом куда более внушительным, чем его внешний вид. – Извините, что запоздал. Я только что из дома Честера.

– И каково состояние мадам Честер? – спросил Уинстон.

– Безжизненное. – Шилдс снял треуголку и передал ее миссис Неттльз, стоявшей за ним темной стеной. – Печально, но она отошла не более часа назад. Это все болотный воздух! От него закупориваются легкие и густеет кровь. Если в ближайшее время не будет облегчения, Роберт, нашим заступам предстоит новая работа. Здравствуйте! – Он шагнул вперед и протянул Вудворду руку. – Вы – тот магистрат, которого мы ждем! Слава Богу, что вы наконец прибыли!

– Насколько я понял из объяснений совета в Чарльз-Тауне, – ответил Вудворд после рукопожатия (рука доктора показалась ему ненормально холодной и влажной), – я на самом деле третий магистрат, участвующий в этой ситуации. Первый погиб от чумы в марте, не успев выехать из города, а второй… судьба магистрата Кингсбери была неизвестна до вчерашней ночи. Это мой клерк Мэтью Корбетт.

– Приятно познакомиться, молодой человек. – Доктор пожал руку Мэтью. – Сэр! – снова обратился он к Вудворду. – Мне все равно, третий вы, тринадцатый или тридцать третий магистрат! Единственное, что мы хотим, – это чтобы ситуация разрешилась, и чем скорее, тем лучше. – Он подчеркнул свое заявление острым взглядом поверх очков, потом понюхал воз-Дух, впитывая наполняющий комнату аромат. – А, жареное мясо! Что у нас сегодня на столе, Роберт?

– Цыплята в перечном соусе, – ответил Бидвелл с намного меньшей жизнерадостностью, чем за минуту до этого.

Его расстроила смерть Доркас Честер, весьма пожилой дамы, чей муж Тимоти был портным в Фаунт-Рояле. Действительно, ткань жизни расползается. И замечание доктора о заступах вызвало у Бидвелла неуютное воспоминание о снах Алисы Барроу.

– Ужин будет сейчас подан, – объявила миссис Неттльз и удалилась, унося треуголку доктора.

Шилдс отошел к камину и стал греть руки.

– Жаль мадам Честер, – сказал он, пока никто не перевел разговор на другую тему. – Она была прекрасной женщиной. Магистрат, вам представился случай осмотреть наш город?

– Нет пока что.

– Лучше поторопитесь. При такой смертности Источник Королевский вскоре придется переименовать в Могилу Братскую.

– Бен! – произнес Бидвелл, и это вышло резче, чем он хотел. – Я думаю, что нет смысла пользоваться подобными выражениями. Вы так не считаете?

– Да, вы правы. – Шилдс потер руки, будто пытаясь стереть с них холод кожи покойной Доркас Честер. – Однако, к несчастью, в них слишком большая доля правды. Магистрат в ближайшее время сам это узнает, и мы только можем ускорить процесс. – Он оглянулся на стоящего рядом учителя. – Алан, вы больше не будете?

Не ожидая ответа, он взял бокал из руки Джонстона и приложился к нему от души. Потом снова обратил мрачный взгляд на Айзека Вудворда.

– Я стал врачом не затем, чтобы хоронить своих пациентов, но в последнее время мне больше бы подошла вывеска гробовщика. В последние две недели. Малютка Ричардсон, упокой Господь его душу. Теперь Доркас Честер. Кого я буду провожать на следующей неделе?

– Так не годится, – твердо сказал Бидвелл. – Я настаиваю, чтобы вы держали себя в руках.

– Держал себя в руках. – Доктор кивнул и поглядел в неглубокое озерцо красного вина. – Роберт, я слишком давно держу себя в руках. Я устал держать себя в руках.

– Виновата погода, – заговорил Уинстон. – Наверняка дожди скоро кончатся, и мы тогда…

– Не только в погоде дело! – перебил его Шилдс, вызывающе задрав костистый подбородок. – Дело в духе этого места. Здесь тьма. – Он одним глотком осушил бокал. – Темнота в полдень, такая же, как в полночь, – произнес он влажными губами. – Распространяются болезни. Болезни духа и болезни тела. Они взаимосвязаны, джентльмены. Одно управляет другим. Я видел, как болезнь духа у мадам Честер лишила здоровья ее тело. Я видел и ни черта сделать не мог. Теперь заразился дух Тимоти. И сколько еще пройдет времени, пока мне придется присутствовать при его кончине?

– Простите, сэр, – обратился к нему Гаррик, опередив Бидвелла, который собирался дать отповедь. – Когда вы говорите, что болезнь распространяется… вы хотите сказать… – Он замялся, будто собирая воедино то, что хотел спросить. – Вы хотите сказать, что у нас… мор?

– Бенджамин, осторожнее, – тихо предостерег учитель.

– Нет, не это он хочет сказать! – пылко заговорил Бидвелл. – Доктор огорчен смертью мадам Честер, вот и все! Бен, скажите ему, что вы не говорили о море.

Доктор молчал, и Мэтью показалось, что он собирается объявить: да, Фаунт-Роял постиг мор. Но вместо этого он тяжело и глубоко вздохнул и ответил:

– Нет, я не говорю об эпидемии. По крайней мере об эпидемии, вызванной физической причиной.

– Наш дорогой доктор хочет сказать, мне кажется, – обратился Джонстон к Гаррику, – что нынешняя духовная… гм… уязвимость нашего города сказывается на физическом состоянии нас всех.

– То есть вы говорите, что ведьма насылает на нас болезнь, – сформулировал Гаррик неповоротливым языком.

Бидвелл решил, что пора остановить поток, пока не прорвало дамбу, если Гаррик – искусный фермер, но не великий ум в менее приземленных вещах – повторит эти размышления публично.

– Джентльмены, давайте смотреть в будущее, а не в прошлое! Элиас, наше избавление – в руках магистрата. Мы должны уповать на Господа и на закон, а подобные разрушительные речи себе запретить.

Гаррик посмотрел на Джонстона в ожидании перевода.

– Он говорит, чтобы мы не тревожились, – объяснил учитель, – И я того же мнения. Магистрат разрешит наши затруднения.

– Вы облекаете меня великим доверием, господа. – Вудворд был и польщен, и обременен такими заявлениями. – Я надеюсь, что смогу оправдать ваши ожидания.

– Уж постарайтесь. – Шилдс отставил пустой бокал. – Судьба этого города – в ваших руках.

– Джентльмены! – объявила воздвигнувшаяся в дверях миссис Неттльз. – Ужин подан.

Столовая располагалась в задней части дома рядом с кухней, и это было чудо темных деревянных панелей, гобеленов и каменного очага размером с фургон. Над ним на стене висела величественная голова лося, а по обе стороны красовалась коллекция мушкетов и пистолетов. Ни Вудворд, ни Мэтью не ожидали увидеть в этих прибрежных болотах настоящий особняк, а уж столовая – которая могла бы украсить любой английский замок – лишила их дара речи. Над массивным прямоугольным столом висела столь же массивная люстра, укрепленная на потолке корабельными цепями, а пол покрывал ковер – красный, как бычья кровь. Стол ломился от тарелок с яствами, среди которых жареные цыплята, еще шипящие соком, занимали центральное место.

– Магистрат, вы сядете рядом со мной, – указал Бидвелл. Мэтью было ясно, что Бидвелл наслаждается своим властным положением, и он явно человек необычайного богатства.

Он заранее выбрал места для своих гостей, и Мэтью оказался на скамье вроде церковной между Гарриком и доктором Шилдсом. Из кухонной двери вышла другая девочка-негритянка, неся деревянные кружки, наполненные – Вудворд осторожно попробовал, памятуя укус индейского эля, – холодной водой, недавно набранной в источнике.

– Не следует ли нам вознести благодарственную молитву? – спросил Бидвелл раньше, чем первый нож успел пронзить хрустящую корочку жареной курятины. – Мастер Джонстон, не окажете ли нам честь?

– Разумеется.

Джонстон и прочие сидящие за столом склонили головы, и учитель произнес молитву, благодарящую за обилие стола, превозносящую Бога за промысл Его, что Он благополучно доставил магистрата в Фаунт-Роял, и просящую об окончании дождей, если, конечно, таков божественный план. Но под молитву Джонстона далекий рокот грома возвестил о пришествии очередной бури, и «аминь» учителя прозвучало для Мэтью так, будто было произнесено сквозь зубы.

– Давайте ужинать, – объявил Бидвелл.

Засверкали при свечах ножи, разделывая «рваных парнишек» – название, редко упоминаемое в наши современные дни, разве что спортсменами, которые помнят азартную игру, когда собак напускают на цыплят и спорят, чья собака порвет больше. Минута одухотворенной сосредоточенности гостей Бидвелла сменилась отрыванием мяса от костей зубами и пальцами. Куски тяжелого, грубого помола кукурузного хлеба, который отдавал горелым зерном и ощущался в желудке как церковный кирпич, пошли в дело собирания подливы. Блюда дымящейся фасоли и вареного картофеля стояли в пределах досягаемости, а служанка принесла общий кубок – изящную серебряную кружку, полную рома с пряностями, чтобы запивать всю эту благодать.

Мерно забарабанил по крыше дождь. Вскоре Мэтью стало ясно, что пир привлек немало непрошеных гостей: больших жужжащих слепней и – более неприятных – комаров, которые звенели вокруг и оставляли зудящие укусы. В покое ленивой беседы – часто прерывавшейся шлепком по наглому слепню или комару – Бидвелл отпил из кружки с ромом и передал ее магистрату. Потом он прочистил горло, и Вудворд понял, что сейчас пойдет разговор о деле.

– Я должен вас спросить, что вы знаете о создавшейся здесь ситуации, сэр, – сказал Бидвелл, блестя куриным жиром на подбородке.

– Я знаю только то, что сообщил мне совет. То есть что в вашей тюрьме находится женщина, обвиняемая в колдовстве.

Бидвелл кивнул, взял со своей тарелки кость и стал ее высасывать.

– Ее имя – Рэйчел Ховарт. Она смешанной крови, английской и португальской. В январе ее муж Дэниел был найден в поле мертвым. У него было перерезано горло.

– Голова едва держалась на шее, – добавил доктор.

– Были и другие раны на теле, – продолжал Бидвелл. – Нанесенные зубами или когтями зверя. На лице, на руках, на ладонях. – Он положил обглоданную кость на тарелку и взял другую, на которой еще было мясо. – Кто бы ни убил его, сделано это было… свирепо по меньшей мере. Но это была не первая смерть подобного рода.

– Англиканский священник Берлтон Гроув, – заговорил Джонстон, протягивая руку к серебряной кружке. – Он был точно так же убит в ноябре. Труп нашла в церкви его жена – точнее сказать, вдова. Очень скоро после этого она покинула наш поселок.

– Вполне понятно, – сказал Вудворд. – Сейчас у вас есть священник?

– Нет, – ответил Бидвелл. – Время от времени я произношу проповеди. А также доктор Шилдс, мастер Джонстон и еще несколько человек. Одно время у нас был лютеранский пастор для немцев, но он почти не говорил по-английски и прошлым летом нас покинул.

– Немцев?

– Да. У нас здесь было несколько немецких и голландских семей. Их и сейчас… сколько? – обратился он за помощью к Уинстону.

– Семь немецких семейств, – подсказал Уинстон, отмахнулся от комара, звеневшего возле его лица, и закончил: – Два голландских.

– Эдуард – мой городской управляющий, – объяснил Бидвелл магистрату. – Он ведет бухгалтерию, чем занимался еще в моей корабельной компании в Лондоне.

– Я не могу случайно знать название вашей компании? – спросил Вудворд.

– «Аврора». Может быть, вы приплыли на одном из моих судов.

– Возможно. Но не слишком ли вы далеко забрались от центра коммерции?

– Вовсе нет. Сейчас у руля остались двое моих сыновей, и жена с дочерью тоже в Лондоне. Я этим молодым людям доверяю, они будут делать то, что нужно. А я тем временем обеспечиваю моей компании будущее.

– В Фаунт-Рояле? Каким образом?

Бидвелл слегка улыбнулся, как кот, проглотивший канарейку.

– Вам должно быть очевидно, сэр, что я владею самым южным поселением в этих колониях. Вы также должны понимать, что испанцы не слишком далеко отсюда, на земле, именуемой Флорида. – Он сделал знак доктору Шилдсу, прося передать кружку с ромом. – Я намереваюсь, – сказал он, – сделать из Фаунт-Рояла город, который сможет сравниться… нет, превзойдет Чарльз-Таун в качестве места торговли между колониями и Индиями. В свое время я перенесу сюда свою компанию, чтобы воспользоваться преимуществами такой торговли. Я ожидаю также наличия здесь военной силы, ибо король заинтересован, чтобы территориальная жадность испанцев не распространялась в северном направлении. – Ухватив кружку за ручку, он сделал добрый глоток. – Еще одна причина создавать базу флота в Фаунт-Рояле – борьба с пиратами и каперами, регулярно нападающими на суда, везущие груз из Индий. И кто же будет строить эти военные корабли, как вы думаете?

Бидвелл склонил голову набок, ожидая ответа Вудворда.

– Разумеется, вы.

– Разумеется. Это также означает строительство причалов, складов, пакгаузов, домов для офицеров… ну, в общем, вы сами видите эти будущие выгоды.

– Вижу, – ответил Вудворд. – Я полагаю, что вы также улучшите дорогу до Чарльз-Тауна?

– В свое время, магистрат, городской совет Чарльз-Тауна построит эту дорогу. О, я, конечно, пойду им навстречу, и мы достигнем какого-то компромисса. – Он пожал плечами. – Но для них будет очевидно, что Фаунт-Роял намного удобнее расположен для создания военно-морской базы и торгового порта, и они будут зависеть от моей торговли.

Вудворд слегка хмыкнул.

– Честолюбивые планы, сэр. Я подозреваю, что советники уже должны о них знать. Может быть, именно поэтому столько времени ушло, чтобы направить сюда магистрата.

– Вполне вероятно. Но я не собираюсь выбрасывать Чарльз-Таун из морской торговли. Я просто вижу возможности. Почему основатели Чарльз-Тауна не построили его южнее, я не знаю. Возможно, дело в тамошних реках и в потребности в пресной воде. Но этот источник, как видите, дает нам необходимые ее количества. Уж точно ее хватит, чтобы залить бочки жаждущих моряков из Индий, это я вам гарантирую!

– Э-э… сэр? – обратился к нему Мэтью, почесывая комариный укус на правой щеке. – Если ваши планы так ясны… то почему вы не начали еще строительство причалов и складов?

Бидвелл бросил быстрый взгляд на Уинстона; Мэтью показалось, что взгляд был нервозный, что-то говорящий.

– Потому что, – произнес Бидвелл, глядя на Мэтью в упор, – все надо делать по порядку. – Отодвинув тарелку с костями, он переплел руки на столе. – Это как когда корабль строите, молодой человек. Никто не начинаете мачты; первым делом надо заложить киль. Поскольку несколько лет нужно, чтобы осушить болота и провести подготовительные работы до того, как начать строить причалы, я должен добиться, чтобы Фаунт-Роял мог сам себя прокормить. Это значит, что фермеры, – кивок в сторону Гаррика, – смогут выращивать достаточно зерна и овощей, что сапожник, портной, кузнец и прочие ремесленники будут иметь условия для работы и жизни, что будут нормальная школа и церковь, что будет создана атмосфера трудолюбия и уверенности, что население с каждым годом будет расти.

Произнеся эту сентенцию, Бидвелл замолчал, уставившись на тарелку с костями так мрачно, будто это были скелеты сгоревших домов, усыпавшие Фаунт-Роял.

– Должен с сожалением сказать правду, – продолжил он после мрачной тишины. – Очень мало этих условий сейчас выполнено. Да, наши фермеры делают все, что могут, несмотря на погоду, а она делает все, чтобы им помешать, но битва не становится легче. У нас есть основные продукты питания – кукуруза, бобы, картофель – и дичь в изобилии. Но производство коммерческих культур, таких как хлопок или табак… пока что попытки результата не дали. Мы быстро теряем население, как из-за болезней, так и… – он снова замялся, болезненно перевел дыхание, – …из страха перед ведьмой.

Он снова посмотрел в глаза Вудворда:

– Моя страстная мечта – построить здесь город. Портовый город, который будет гордостью моих владений. Честно говоря, сэр, я сильно напряг свои счета, чтобы эта мечта стала жизнью. Я никогда не терпел ни в чем поражения. Никогда! – Он приподнял подбородок на долю дюйма, будто провоцируя кулак судьбы на удар. Вудворд заметил на этом подбородке большой краснеющий укус насекомого. – И здесь я не собираюсь его терпеть, – произнес Бидвелл с железом в голосе и на этот раз обвел взглядом весь стол, всех, кто его слушал. – Я отказываюсь терпеть поражение, – сообщил он всем. – Никакая ведьма, колдун или дьявол не погубят Фаунт-Роял, пока у меня есть хоть капля крови в жилах, и это моя клятва всем вам!

– Я поддерживаю вашу клятву своей, сэр, – отозвался Пейн. – Я не буду убегать от женщины, пусть она даже лижет ягодицы дьявола.

– Скорее уж член посасывает, – заметил доктор голосом слегка неразборчивым, свидетельствующим о том, что вино и ром совместно преодолели укрепления разума. – Так ведь, Элиас?

Внимание магистрата и его клерка обратилось к Гаррику, обветренное лицо которого чуть покраснело.

– Да, сэр, так, – согласился фермер. – Я видел эту ведьму на коленях, она своему хозяину так служила.

– Одну минуту! – Вудворд ощутил, как у него подпрыгнуло сердце. – Вы хотите сказать… что действительно были свидетелем подобного?

– Был, – ответил фермер без раздумий. – Я видел, как Рэйчел Ховарт стоит на коленях на земле. А он стоял перед ней, руки в боки. Она его держала за…

Фермер замолчал и неловко заерзал на скамье.

– Продолжайте, – попросил Бидвелл. – Расскажите магистрату все, что видели.

– Ну… это… это страшно большое у него было, – выдавил из себя Гаррик, – и… черный такой и блестел. Мокрый такой, как слизняк. И хуже всего… – Он обернулся за помощью к Джонстону, к Шилдсу, но оба эти джентльмена предпочли опустить глаза. Гаррик заставил себя смотреть на магистрата и договорить до конца. – Он был покрыт колючками. – Выдавив из себя эту фразу, Гаррик тоже опустил взгляд в тарелку.

– Колючками, – повторил Вудворд.

У него в голове слегка шумело – то ли от рома, то ли под влиянием только что услышанных показаний.

– Мистер Гаррик! – наклонился вперед Мэтью. – А как выглядело лицо этого мужчины?

– Лицо?

– Ну да, сэр. Я так понимаю, что вы это лицо видели?

– Ну… – Гаррик наморщил лоб, пока не поднимая глаз. – Я сильно напугался. Не очень помню эту его часть.

– Послушай, мальчик! – резко засмеявшись, вмешался Шилдс. – Если бы ты засек тетку, которая сосет футовый черный дрын весь в колючках, ты бы стал разглядывать физиономию, которая над этим всем висит?

– Не знаю, – спокойно ответил Мэтью. – Я никогда не бывал в подобном положении.

– Он был в плаще и клобуке, надвинутом на голову. Вы так мне рассказывали, Элиас? – напомнил Бидвелл.

– Да, сэр, так это было. Черный плащ и золотые пуговицы спереди. Они при луне блестели. – Гаррик снова замолчал, вспоминая, с трудом проглотил слюну, и глаза его остекленели. – А там, где было у него лицо, там… там просто было темное, и все. Будто глядишь в дыру, где дна не видно. Я здорово напугался, чуть штаны не обмочил. Стоял и смотрел на них. А тут он вдруг заметил меня, наверное, потому что назвал по имени. Он так сказал: «Элиас Гаррик, тебе нравится то, что ты видишь?» – Подняв дрожащие пальцы, Гаррик обтер губы. – Я… я хотел бежать. Я пытался, только он меня не пустил. Будто вкопал в землю. И заставил меня открыть рот. Заставил сказать: «Да». Тогда он… захохотал и отпустил меня. Я побежал домой, но слишком испугался, чтобы будить Бекки. Я ей не сказал… не мог рассказать. Но я пошел к мистеру Пейну, и он меня отвел к мистеру Бидвеллу.

– И вы твердо уверены, что женщина, которую вы видели… гм… за обслуживанием этого создания, была Рэйчел Ховарт? – спросил Вудворд.

– Да, сэр, уверен. Моя ферма прямо рядом с землей Ховартов. У меня в ту ночь живот скрутило, я проснулся и вышел на улицу срыгнуть. И тут я увидел, как кто-то идет через кукурузное поле Ховартов, рядом с тем местом, где Джесс Мейнард нашел тело Дэниела. Я подумал, что странно это, когда кто-то разгуливает потемну без фонаря, и я перелез через изгородь и пошел следом. Зашел за сарай и там вот это увидел.

– Значит, лицо женщины вы видели? – спросил Мэтью.

– Опять он со своим лицом! – презрительно фыркнул доктор Шилдс.

– Я видел ее волосы, – продолжал фермер. – И видел… ну… когда я подошел, на ней не было одежды.

– Женщина была голая?

Вудворд, повинуясь импульсу, потянулся к кружке. Там еще оставался один глоток, который Вудворд и допил.

– Да, сэр, голая, – кивнул Гаррик. – Это она была, точно. Рэйчел Ховарт, ведьма. – Он посмотрел на Вудворда, на хозяина дома, снова на магистрата. – Кому бы еще это быть?

– Никому другому, – категорически заявил Бидвелл. – Магистрат, вы же помните признаки одержимости бесом?

– Разумеется.

– Ведьма почти призналась в участии в убийстве преподобного Гроува и своего мужа. На ней отметины, и она не может произнести молитву Господню. У нее злой глаз, и – что красноречивее всего говорит о ней – у нее под полом найдены соломенные куклы, которых она использовала, чтобы вводить своих жертв в транс. Рэйчел Ховарт – ведьма, ведьма и ведьма, в чем нет ни малейших сомнений, и она со своим чернохренным хозяином чуть не погубила мой город!

– Вы меня звали, мастур Бидвелл? – донесся голос от кухонных дверей.

Там стоял человек с кожей черной, как полированное эбеновое дерево, и внимательно вглядывался в обеденный зал. Появление такой вороны сразу же после недавней дискуссии заставило поежиться и Вудворда, и его клерка.

– Да, Гуд! Заходи, нам нужны твои таланты!

Черный вошел в комнату. У него был с собой деревянный ящик и что-то, завернутое в мешковину. Мэтью смотрел, как этот человек – седой и древний, но двигавшийся уверенно и с моложавой легкостью, – поставил деревянный ящик в углу. Грубая ткань его костюма в тонкую серую полоску на темно-сером фоне промокла, указывая, что владелец костюма сколько-то времени прошагал под дождем. Он развернул мешковину и вытащил пшеничного цвета скрипку и смычок; потом встал на ящик и начал дергать и настраивать струны. Удлиненное лицо склонилось набок. Он прислушивался к звучанию струн. Пока настраивался инструмент, две девушки-негритянки вошли убрать посуду, а третья внесла горящую свечу.

Бидвелл достал из кармана камзола золотую табакерку. Открыв ее, он сунул по щепотке в каждую ноздрю.

– В общем, – произнес он, прочихавшись, – я думаю, что ее надо повесить здесь, а не везти в Чарльз-Таун.

Магистрат, я вам дам завтрашний день, чтобы вы отобрали свою собственность у этого негодяя-трактирщика. Но не могли бы вы на следующий день вынести приговор?

– Видите ли, – начал Вудворд, оглядывая сидящих за столом. Доктор Шилдс был весьма занят процессом нюханья табака, Джонстон и Гаррик раскуривали трубки (первый – гладкую вересковую, второй – из стержня кукурузного початка) от свечи, которую держала служанка, а Пейн достал из жилетного кармана кожаный кисет. Только Уинстон смотрел на магистрата с полным вниманием. – Я, видите ли… я не могу сказать, не будет ли…

– Мистер Бидвелл, сэр? – прервал его Гаррик, когда одна из служанок потянулась за его тарелкой. – Могу ли просить у вас позволения вот этот кусок курятины отнести домой, моей Бекки? Она была бы очень рада попробовать.

– Да, конечно. Наоми, возьми цыпленка и заверни его для мистера Гаррика. Приложи фасоли и картошки и ломоть ванильного пирога. Нам вскоре подадут наш прекрасный десерт, джентльмены. – Глаза Бидвелла, все еще слезящиеся от понюшки, снова обратились на магистрата. – Так вы сможете вынести приговор этой ведьме послезавтра, сэр?

– Я… боюсь, что нет.

Он ощутил, как жутко зачесалась шея, и приложил пальцы к месту, которое, судя по волдырю, не менее двух раз укусил какой-то гигант.

– Когда же? Вам нужен еще день, чтобы привести себя в норму?

– Нет, сэр, – ответил Вудворд. От него не ускользнула вспышка пламени в глазах собеседника. – Я – слуга закона. Я обязан поговорить с ведьмой – то есть с этой женщиной, а также со свидетелями как против нее, так и в ее пользу.

– Здесь нет ни одного свидетеля в ее пользу! – громко заявил Уинстон. Он тоже чувствовал, что его палубы раскачиваются от рома. – Кроме одного, а я не думаю, что вам захочется, чтобы он к вам пришел!

– Не только в этом дело, – сказал Пейн, вытащивший из кожаного мешочка тонкий коричневый цилиндр, – а еще и в том, что многие, видевшие ее в общении с ее господином, уже сбежали. – Он вложил цилиндрик в рот и наклонился к поднесенной свече, окуная кончик в пламя. Клуб голубого дыма вылетел из его уст. – Осталось, быть может, свидетеля два или три, но и только.

– Она чертова ведьма, и я это видел своими собственными глазами! – с силой сказал Гаррик, адресуясь Вудворду. – Николас был среди тех, кто нашел кукол! Я стоял с Джеймсом Ридом и Кельвином Боннардом, и на наших глазах этих кукол вытащили из подпола! Она не может произнести молитву Господню, и знаки Дьявола на ней! Что вам еще нужно, чтобы ее повесить?

– Да, что еще? – Ноздри Шилдса покрылись крошками нюхательного табака. Коричневая пыль засыпала лацканы. – Бог мой, слепой вы, что ли? Да чем быстрее она запляшет на перекладине, тем лучше для всех на…

Уууняууу! – раздался звук, будто кто-то с силой наступил кошке на хвост. Такой громкий и противный звук, что все вздрогнули, а одна служанка выронила тарелки. Повисло молчание, нарушаемое лишь мерным стуком дождя по крыше.

– Прошу прощения, – произнес Гуд, глядя в пол. Смычок его реял над дрожащими струнами. – Не ту струну зацепил.

Не ожидая ответа, он опустил смычок и начал играть всерьез – на этот раз тихо и куда более мелодично. Мелодия сладкая, как тянучка, поплыла через задымленный обеденный зал, а Гуд, играя, закрыл глаза, будто сливался с музыкой.

Джонстон откашлялся, вынув трубку из зубов.

– Роберт, магистрат прав. Если эту женщину надлежит повесить, это будет сделано по букве закона. Я скажу так: выведите свидетелей, и пусть они говорят. Пусть магистрат побеседует также с мадам Ховарт и лично разгадает, ведьма она или нет.

– Глупости! – нахмурился Гаррик. – Это только значит дать ей время вредить дальше!

– Элиас, мы не дикари. – Учитель заговорил мягче. – Мы все строим здесь живой город, и ни в коем случае не следует омрачать его будущее нашими сегодняшними действиями. – Он снова взял мундштук в зубы и затянулся, пока Гуд продолжал демонстрировать чудесное владение гармонией и чувством времени. – Я предлагаю, чтобы магистрат действовал так, как считает необходимым, – продолжал Джонстон. – Сколько это может занять времени? Неделю? Я прав?

Он посмотрел на Вудворда, ожидая ответа.

– Вы правы, – ответил судья с кивком благодарности за пролитое на воды масло.

Бидвелл начал что-то говорить, и лицо его пылало недовольством, как и укусами насекомых, но передумал и промолчал. Снова погрузив пальцы в табакерку, он позволил себе вторую понюшку.

– Да, вы правы, черт побери, – сказал он спокойно. И захлопнул табакерку. – Мы же не хотим превращаться в озверевшую толпу? Тогда бы этот гад с черным дрыном был бы тем, кто смеется последним.

Мелодия скрипки ни разу не дрогнула, глаза Гуда оставались закрытыми.

– Что ж, хорошо. – Бидвелл хлопнул ладонью по столу, будто вынося постановление, – очень похоже на то, как Вудворд стукнул бы молотком. – Я даю вам неделю на допрос ведьмы и свидетелей.

– Весьма благодарен, – ответил Вудворд не без язвительности, поскольку не любил, чтобы его подгоняли при выполнении работы, которую он считал грязной.

Пока шел этот небольшой поединок воль, Мэтью с интересом наблюдал за Николасом Пейном. В частности, как Пейн потребляет табак, поджигая туго скрученные листья. Мэтью видел такое только дважды, и это было большой редкостью в Английском Королевстве нюхателей и трубокуров. Насколько он понимал, это называлось «курить по-испански».

Пейн затянулся, выпустил синий дым в загустевший уже воздух и вдруг повернулся, глядя прямо Мэтью в лицо.

– У вас глаза вылезли на лоб, молодой человек. Можно мне спросить, на что это вы смотрите?

– Я… э-э… – Мэтью подавил желание отвести взгляд. И решил, что не будет поднимать эту тему, хотя не мог сразу понять, почему разум велел ему это взять на заметку. – Ни на что, сэр. Извините.

Пейн опустил свою курительную палочку – Мэтью вспомнил, что она называется «сигара», – и обратился к хозяину дома:

– Если мне предстоит вести эту экспедицию на рассвете, то я лучше пойду найду еще двоих-троих прямо сейчас. – Он встал. – Спасибо за обед и за общество. Магистрат, мы с вами встретимся возле общественных конюшен. Они прямо за кузницей на улице Трудолюбия. Всем спокойной ночи.

Он кивнул, и все остальные – кроме Бидвелла и доктора Шилдса – встали из вежливости, после чего Пейн быстрыми шагами покинул зал, зажав в зубах сигару.

– Николас не совсем здоров в некотором смысле, – сказал Джонстон после ухода Пейна. Ухватившись за собственное деформированное колено для дополнительной опоры, он снова опустился на скамью. – Эта ситуация всех нас доводит до крайности.

– Да, но рассвет нашей долгой ночи уже наступил. – Бидвелл оглянулся через плечо. – Гуд! – Черный человек тут же перестал играть и опустил скрипку. – Есть по этой весне черепахи?

– Да, сэр. И большие.

Голос Гуда был медоточив, как и его скрипка.

– Поймай нам завтра одну. Магистрат, завтра у нас будет на обед черепаховый суп. Вас это устраивает?

– Весьма, – ответил Вудворд, расчесывая на лбу очередной массивный волдырь. – Молю Бога, чтобы завтра нашей охотничьей экспедиции сопутствовала удача. Если вы хотите, чтобы в вашем городе состоялось повешение, я буду рад произнести приговор Шоукомбу, как только мы вернемся.

– Это будет великолепно! – Глаза Бидвелла зажглись огнем. – Да! Показать жителям, что колеса правосудия действительно пришли в движение! Это будет потрясающая закуска перед главным блюдом! Гуд, сыграй нам что-нибудь веселенькое!

Черный слуга поднял скрипку и завел другую мелодию. Она была быстрее и живее предыдущей, но Мэтью подумал, что она более окрашена грустью, чем весельем. Глаза Гуда снова закрылись – он отделился от внешнего мира.

Прибыл ванильный пирог, а с ним еще одна кружка рома. Разговор о Рэйчел Ховарт увял, зато расцвел разговор Бидвелла о его собственных планах. У Мэтью слипались глаза, тело чесалось в дюжине мест, и он жаждал наконец оказаться в кровати в своей комнате. В люстре наверху догорали свечи. Гаррик, извинившись, ушел домой, и вскоре за ним последовал Учитель. Доктор Шилдс, пропитав себя еще и жидкостью из новой кружки, положил голову на стол и тоже выбыл из общества. Бидвелл отпустил Гуда, который тщательно завернул скрипку в мешковину перед тем, как выйти навстречу непогоде. Уинстон тоже начал клевать носом, потом голова его откинулась назад, рот открылся. И у Вудворда глаза стали тяжелые, подбородок отваливался. Наконец хозяин дома встал, зевнул и потянулся.

– Я вас покидаю, – объявил Бидвелл. – Надеюсь, вы будете хорошо спать в эту ночь.

– Не сомневаюсь, сэр, спасибо.

– Если вам что-нибудь понадобится, миссис Неттльз к вашим услугам. Полагаю, ваше завтрашнее предприятие увенчается успехом. – Он направился к выходу, но у порога остановился. – Магистрат, не рискуйте собой. Пейн умеет держать пистолет. Пусть он и его люди сделают черную работу. Вы мне нужны для более важной цели. Вы понимаете?

– Да.

– Тогда спокойной ночи, джентльмены.

Бидвелл вышел, и через миг с лестницы послышались его тяжелые шаги.

Вудворд посмотрел на обоих спящих, убедился, что они не слышат, и обратился к Мэтью:

– Ничто так не обостряет ум, как групповой нажим, правда? Одна неделя, чтобы решить судьбу женщины, которую я ни разу в жизни не видел. Даже бессердечным убийцам в Ньюгейтской тюрьме дают больше времени. Ну что ж… – Он встал, глаза у него слипались. – Я пойду спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, сэр, – ответил Мэтью.

Когда магистрат вышел тяжелым шагом, он встал со скамьи и взял опустевшую кружку, стоявшую рядом с распростертой на столе рукой доктора Шилдса. Он заглянул в нее и вспомнил ту кружку, в которую Шоукомб бросил золотую монету. Испанскую монету, взятую у индейца. Что делал индеец с испанской монетой? Этот вопрос не давал ему покоя весь сегодняшний день, побуждал искать ответа. И он по-прежнему требовал выяснения, чтобы Мэтью мог полностью сосредоточиться на своих обязанностях клерка и на деле ведьмы. Возможно, Шоукомба удастся убедить пролить на этот вопрос больше света перед тем, как он закачается.

Завтра намечался воистину интересный день. Мэтью поставил кружку на стол и устало направился по ступеням к своей комнате. Через несколько минут он крепко спал в заемной одежде.




Глава 6


В первый раз магистрата и его клерка в мерзкую таверну Шоукомба привело Провидение, сейчас их вернула сюда необходимость.

Таверна торчала прыщом сбоку от раскисшей колеи. При виде нее у Вудворда засосало под ложечкой. Они с Мэтью сидели в фургоне, запряженном лошадьми, которыми правил Малкольм Дженнингс – тот, с ястребиными глазами и беззубым ртом. Слева уверенно ехал верхом Николас Пейн на крупном гнедом жеребце, а справа на вороном третий милиционер по имени Дункан Тайлер – пожилой человек с седой бородой и морщинистым лицом, но держался он прямо и предвкушал предстоящую работу. Дорога от Фаунт-Рояла заняла добрых три часа, и хотя дождь перестал еще до рассвета, небо было серое от туч. Навалился влажный давящий зной, от которого грязь парила. Все путешественники взмокли под рубахами от пота, лошади упрямились.

За пятьдесят ярдов от таверны Пейн поднял руку, давая Дженнингсу знак остановить фургон.

– Ждите здесь, – скомандовал он, и они с Тайлером направили лошадей к двери таверны.

Пейн сдержал коня и спешился. Из седельной сумки он достал кремневый пистолет и взвел механизм. Тайлер тоже спешился и – тоже с пистолетом в руке – последовал за капитаном милиции на крыльцо таверны.

Мэтью и магистрат смотрели, как Пейн сжал кулак и грохнул в дверь.

– Шоукомб! – донесся его голос. – Открывай!

Ответа не последовало. Мэтью в любую секунду ожидал услышать противный треск пистолетного выстрела. Дверь была не заперта и от удара кулака приоткрылась на пару дюймов. Внутри не было ни проблеска света.

– Шоукомб! – крикнул Пейн предостерегающе. – Лучше выходи сам!

Никакого ответа.

– Будто хотят, чтобы им головы снесли, – произнес Дженнингс, сжимая поводья так, что руки побелели.

Пейн поднял сапог и ударом ноги распахнул дверь.

– Осторожнее! – выдохнул Вудворд.

Пейн и Тайлер вошли в таверну. Мэтью и Вудворд ожидали криков и выстрелов. Но ничего не произошло. Вскоре Пейн появился снова. Он держал пистолет дулом вниз и жестом велел Дженнингсу подтащить фургон и пассажиров к самой таверне.

– Где они? – спросил Вудворд, выбираясь из фургона. – Вы их нашли?

– Нет, сэр. Похоже, что они смылись.

– Черт побери! – Вудворд побагровел. – Вот хитрый мерзавец! Но погодите, надо же еще обыскать сарай!

– Дункан! – крикнул Пейн в темноту таверны. – Я вернусь к сараю!

Он зашлепал по грязи, а Мэтью за ним на расстоянии, почтительном по отношению к возможному ружейному огню из сарая или из леса. Быстро оглядев обстановку, Мэтью заметил, что она действительно изменилась: лошадей в корале не было, сам кораль был открыт настежь, и свиньи тоже исчезли. Также куда-то девались петух, куры и цыплята. Дверь сарая стояла чуть приотворенная, запорное бревно лежало неподалеку в грязи. Пейн снова поднял пистолет.

– Выходи! – крикнул он в дверь. – Иначе стреляю!

Снова никто не ответил. Пейн бросил на Мэтью острый взгляд, будто предупреждая его оставаться там, где стоит, подошел к двери и открыл ее шире. Заглянул внутрь, готовый направить ствол в сторону любого движения. Потом сделал глубокий вдох, собрался и вошел.

Мэтью ждал с колотящимся сердцем. Вскоре Пейн вышел, держа пистолет дулом вниз.

– Нет его там. Стоят два фургона, но лошадей нет.

Значит, они точно удрали, подумал Мэтью. Очевидно, когда Шоукомб понял, что его жертвы могли добраться до Фаунт-Рояла, он сообразил, что его царству настает конец.

– Я покажу, где он закапывал тела, – сказал он Пейну и повел его вокруг сарая, в рощу. Земля пропиталась водой и расступилась, обнажив злодеяния Шоукомба. Небольшое облако мух роилось над склизкими останками. Пейн зажал рукой рот от вони и направился к яме, но бросил лишь беглый взгляд и вернулся.

– Да, – сказал он, внезапно побледнев. – Вижу картину.

Мэтью и Пейн вернулись к таверне. Тайлер снял почти все ставни, впустив солнечный свет в жалкое царство Шоукомба. От такой иллюминации крысы, устроившие карнавал во всех комнатах, с негодующим писком разбежались по норам, кроме одной здоровенной особи, которая оскалила зубы и могла бы напасть, если бы сапог Тайлера не нанес ей упреждающий удар. Дженнингс радостно занялся собиранием таких предметов, как фонари, деревянные миски, ложки, ножи и прочие мелкие приспособления, которые легко унести с собой. Мэтью обнаружил магистрата в комнате, откуда они сбежали прошлой ночью. Свет из окна падал на разбитую дверь и темные пятна крови Шоукомба на полу.

– Пропало, – мрачно сказал Вудворд. – Все вещи пропали.

Так оно и было. Багаж – два сундука и коробка с париками, саквояж с письменными принадлежностями Мэтью, чернильница, блокнот – все исчезло.

– Мой камзол! – Вудворд мог бы рухнуть в горе на соломенное ложе, но свидетельства обитания в нем крыс удержали его от такого поступка, хотя он и был на грани обморока. – Это животное Шоукомб унес мой камзол, Мэтью! – Он посмотрел в лицо своему клерку, и Мэтью увидел, что на глазах магистрата выступили слезы душевной муки. – Никогда мне его уже не вернуть, – сказал он. – Никогда.

– Это же был всего лишь предмет одежды, – ответил Мэтью и тут же понял, что этого говорить не надо было – магистрат вздрогнул, как от удара.

– Нет. – Вудворд медленно покачал головой и стоял, ссутулившись, будто сокрушенный неимоверной скорбью. – Это была моя жизнь.

– Магистрат! – окликнул из другой комнаты Пейн и заглянул внутрь раньше, чем Вудворд смог взять себя в руки. – Они ушли не так давно. Очаг все еще тлеет. Вы нашли свое имущество?

– Нет. Его унесли.

– О, мне очень жаль. У вас там были ценные предметы?

– Да, очень ценные. Шоукомб унес все.

– Очень странное состояние дел, – сказал Мэтью после недолгого размышления. Он подошел к открытому окну и всмотрелся в сторону сарая. – Лошадей нет, но Шоукомб оставил два фургона. Я полагаю, один из них наш. Шоукомб забрал наш багаж и своих свиней и кур, но оставил фонари. Я бы сказал, что хороший фонарь стоит не меньше курицы, как вы думаете?

– Эй, эй! Смотрите-ка, что я нашел! – раздался счастливый возглас из общего зала.

Пейн бросился посмотреть, что там за открытие, а за ним направились магистрат и Мэтью.

Дженнингс, развернувший джутовый мешок, чтобы уложить туда трофеи, держал в руках деревянную кружку.

– Ром! – объявил он. – Стояла вот тут, прямо на столе! Наверное, и бутылка рядом. Надо будет поискать как следует до того, как…

– Одну минутку, – вмешался Мэтью, подходя к нему и беря у него из рук кружку.

Ничего более не говоря, он перевернул кружку над ближайшим столом.

– Ты что, пацан! – воскликнул Дженнингс, когда напиток хлынул на стол. – Ты с ума…

Дзеньк!

Со дна густой коричневой жидкости выпала золотая монета. Мэтью взял ее и рассмотрел внимательно, но он уже знал, что это.

– Испанская монета, – сказал он. – Шоукомб мне сказал, что забрал ее у мертвого индейца. Я видел, как он ее бросил в эту кружку.

– Дайте-ка посмотреть!

Пейн протянул руку за монетой, и Мэтью отдал ему кусочек золота. Пейн подошел к окну, чтобы рассмотреть получше. Тайлер стоял у него за спиной, заглядывая через плечо.

– Вы правы, монета действительно испанская, – сказал капитан милиции. – Вы говорите, что Шоукомб забрал ее у мертвого индейца?

– Так он утверждал.

– Странно. Откуда бы у индейца испанское золото?

– Шоукомб говорил, что здесь… – Мэтью вдруг замолчал. «Испанский шпион где-то бродит», – собирался сказать он. Но ему вдруг вспомнилось, как Пейн зажигал сигару на вчерашнем обеде. Курит по-испански. Кто научил Пейна употреблять табак таким образом?

Мэтью вспомнил еще и другие слова Шоукомба насчет испанского шпиона: «Черт побери, он может даже жить в Фаунт-Рояле, англичанин-перебежчик!»

– Что говорил?

Голос Пейна звучал совершенно спокойно, пальцы сомкнулись на испанской монете.

– Он… он говорил… – Мэтью лихорадочно думал. Выражение лица Пейна было ему плохо видно, потому что пробивающийся сквозь испарения свет очерчивал капитана силуэтом. – Он… он думал, что индейцы могли найти золото пиратов, – договорил он неуверенно.

– Золото пиратов? – Дженнингс унюхал иную опьяняющую влагу. – Где? Поблизости?

– Спокойнее, Малкольм, – предупредил его Пейн. – Одна монета – еще не клад. Нам с пиратами не приходилось иметь стычек, да нам этого и не хочется. – Он склонил голову набок, и Мэтью понял, что у него завертелись шестеренки. – Шоукомб ошибся, – заявил Пейн. – Ни один чернофлажник в здравом уме не станет прятать добычу в индейских лесах. Они свое золото прячут там, где его легко откопать, но дурак был бы пират, если бы его добро смогли найти и выкопать дикари.

– Представляю себе, – сказал Мэтью, которому совершенно не хотелось глубже раскапывать могилу этого обмана.

– И все же… откуда еще мог индеец добыть вот это? Разве что произошло кораблекрушение, и как-то монету примыло к берегу. Занятно. Как вы полагаете, магистрат?

– Другая возможность, – размышлял вслух Вудворд, – что какой-то испанец дал эту монету индейцу в стране Флориде.

– Нет, местные краснокожие так далеко не забираются. Племена Флориды не отпустили бы их оттуда со скальпом на голове.

– Что еще более странно, – вмешался Мэтью, желая увести разговор от этой темы, – тот факт, что Шоукомб оставил монету в кружке.

– Наверное, спешил поскорее отсюда убраться.

– И при этом собрал весь наш багаж и своих свиней и кур? Вряд ли. – Мэтью обвел взглядом помещение. Ничего не было сдвинуто с мест, ни один стол не перевернут, никаких следов крови или свидетельств борьбы. Очаг еще не остыл, кухонные котлы стояли в золе. И ни намека на то, что случилось с Шоукомбом и его домочадцами. Мэтью поймал себя на мысли о девушке. С ней-то что сталось? – Не знаю. Единственное, что я знаю, – что Шоукомб никогда бы не бросил эту монету. Я имею в виду, при обычных обстоятельствах.

Пейн тихо хмыкнул. Он еще несколько секунд повертел монету в пальцах, потом отдал ее Мэтью.

– Я думаю, она ваша. Скорее всего другого возмещения вам от Шоукомба не добиться.

– Наша цель – не возмещение, сэр, – возразил Вудворд, – а правосудие. И я должен признать, что сегодня правосудию натянули нос.

– Что ж, полагаю, Шоукомб вряд ли сюда вернется. – Пейн нагнулся и поднял с пола огарок. – Я бы предложил остаться здесь на ночь и дежурить по очереди, но мне не улыбается быть съеденным заживо. – Он неспокойно оглядел темные углы, откуда все еще слышалось возбужденное попискивание. – Тут только Линч и мог бы жить.

– Кто? – переспросил магистрат.

– Гвинетт Линч, наш крысолов из Фаунт-Рояла. Но даже ему могли бы отгрызть ноги в этой проклятой дыре. – Пейн отбросил огарок в темный угол. Что-то большое брызнуло оттуда прочь. – Я видел в сарае сбрую и упряжь. Дункан, мы бы с вами могли прицепить наших лошадей к фургону магистрата и отвезти его. Вас это устроит, магистрат?

– Вполне.

– Тогда ладно. Думаю, надо отсюда уходить.

Пейн и Тайлер вышли на улицу разрядить пистолеты в воздух, потому что эти механизмы, будучи взведенными, оставались опасными, как свернувшаяся змея. Пистолет Тайлера выстрелил сразу, но у Пейна оружие стало пускать искры и сработало лишь после некоторой задержки и шипения.

Через полчаса лошади были впряжены в возвращенный фургон, Вудворд взял вожжи и поехал вслед за первым фургоном по раскисшей дороге обратно в Фаунт-Роял. Мэтью устроился на неудобной скамье рядом с магистратом, а Пейн и Тайлер ехали с Малкольмом Дженнингсом. Мэтью еще раз оглянулся на таверну Шоукомба, пока она не скрылась из виду, представляя себе, что здесь будет через несколько дней – или, не приведи Господь, – недель безраздельного крысиного господства. Образ молодой девушки, которая, похоже, только присутствовала при преступлениях своего хозяина, снова встал перед ним, и Мэтью не удержался от мысли, как это Бог может быть таким жестоким. Но она ушла навстречу своей судьбе – как и все они, – и ничего здесь нельзя поделать. С этой мыслью он отвернулся от прошлого и нацелил взор в будущее.

Мэтью и Вудворд остались вдвоем впервые с момента прибытия в Фаунт-Роял, поскольку даже сегодня утром к общественным конюшням их проводил по приказу миссис Неттльз молодой негр-слуга. Таким образом, это был первый случай для Мэтью высказать свои замечания о публике на вчерашнем обеде без посторонних ушей.

Но для начала возможностью говорить свободно воспользовался магистрат.

– Что ты думаешь о Пейне, Мэтью?

– Кажется, он свое дело знает.

– Да, знает. И еще он, кажется, знает дело… как он их назвал? «Чернофлажников». Интересно.

– Что именно?

– В Нью-Йорке несколько лет назад… мне помнится, году в тысяча шестьсот девяносто третьем или около того… мне досталось дело человека, которого обвиняли в пиратстве. Дело мне запомнилось, потому что это был человек образованный, лесоторговец, который разорился, и его предприятие досталось кредиторам. Жена и двое его детей умерли от чумы. Он был совсем не такой человек, чтобы подумать даже, будто он обратится к такой жизни. И я помню… он называл своих товарищей «чернофлажниками». До того случая я никогда этого термина не слышал. – Вудворд глянул на небо, прикидывая, скоро ли серые тучи выпустят еще одну бурю. – И с тех пор тоже не слышал, пока его не произнес Пейн. – Он перенес внимание на простирающуюся впереди дорогу. – Очевидно, это термин уважительный и не в последнюю очередь – гордый. Так один член общества называет другого.

– И вы предполагаете, что Пейн…

– Я ничего не предполагаю, – перебил Вудворд. – Я только говорю, что это интересно, вот и все. – Он помолчал, подчеркивая важность своих слов. А потом произнес небрежно: – Мне бы хотелось лучше ознакомиться с биографией мистера Пейна. Разумеется, из чистого интереса.

– А что стало с лесоторговцем?

– Бывшим лесоторговцем, – поправил магистрат. – Он совершал убийства в открытом море и занимался пиратством. Он был виновен, какие бы обстоятельства его до этого ни довели. Я сострадал его душе, но у меня не было другого выхода, кроме как приговорить его к повешению. И оно произошло.

– Я собирался спросить вас, что вы думаете о вчерашних гостях, – сказал Мэтью. – Например, учитель Джонстон. Что вы думаете о его напудренном лице?

– Такая мода сейчас в Европе популярна, но я ее и в колониях иногда встречал. Хотя на самом деле у меня есть для его внешнего вида другое объяснение.

– И каково же оно может быть?

– Он ведь учился в Оксфорде. Колледж Всех Святых. Ну так у этого колледжа есть репутация забавы для молодых денди и игроков, которые учатся там уж никак не ради духовного просветления. Средоточием этих дебоширов в колледже Всех Святых была организация, называемая Адский Клуб. Это очень старое общество, закрытое для всех, кроме нескольких избранных – представителей богатых фамилий, обладающих пониженной чувствительностью. Среди членов Адского Клуба было в обычае намазываться белым пеплом по утрам после непристойного веселья. – Он мельком глянул на Мэтью и снова стал смотреть на дорогу. – Я думаю, этому придавалось какое-то псевдорелигиозное значение. Будто омовение лица снимает грех – в этом роде. К несчастью, сердца они пудрить не могли. Но скорее всего Джонстон просто в курсе европейской моды и желает ей подражать, хотя как может такая мысль прийти в голову обитателю подобной глуши – ума не приложу.

Мэтью промолчал, но вспомнил, как настаивал магистрат, чтобы переодеться к обеду в этой мерзкой таверне.

– Вот что тут забавно, – задумался вслух Вудворд. – Если Джонстон был членом Адского Клуба – я не говорю, что он им был, хотя на то есть указания, – зачем бы ему держаться этого обычая столь долго после Оксфорда? Я хочу сказать, я сам носил алый кафтан с зелеными кистями на рукавах, когда был студентом колледжа, но мне бы и в голову не пришло надеть что-нибудь подобное сегодня. – Он покачал головой. – Нет, наверняка Джонстон придерживается европейской моды. И я, разумеется, сомневаюсь, чтобы он пудрил лицо днем. Такие вещи – только для вечерних торжеств.

– Он кажется умным человеком, – сказал Мэтью. – Мне интересно, как это учитель, получивший образование в Оксфорде, согласился приехать в поселок вроде Фаунт-Рояла. Естественно было бы думать, что он предпочтет более цивилизованные места.

– Верно. Но почему каждый из них оказался в Фаунт-Рояле? Если на то пошло, как может человек в здравом уме и твердой памяти согласиться жить на самом краю земли? Однако люди соглашаются, иначе бы не было ни Нового Йорка, ни Бостона, ни Филадельфии, ни Чарльз-Тауна. Возьмем, например, доктора Шилдса. Что заставило его бросить наверняка хорошо налаженную практику в городе ради труднейшей работы в приграничном поселке? Огромные деньги, которые платит ему Бидвелл? Или благородное чувство профессионального долга? Или что-то совсем другое?

Вудворд снова поднял глаза к небу и отыскал взглядом медленно чертящего круги ястреба. Он понял, что ястреб высматривает на земле жертву – белку или кролика.

– Доктор Шилдс показался мне человеком несчастливым, – продолжал Вудворд, прочистив горло. Оно слегка саднило сегодня с утра, и он напомнил себе, что надо будет его прополоскать соленой водой. – Мне кажется, он хочет утопить свою печаль в спиртном. И конечно же, высокая смертность в Фаунт-Рояле не облегчает депрессии доктора. И все же… остается надеяться, что доктор Шилдс не слишком усердно советуется с рюмкой, когда выполняет профессиональные обязанности.

Ястреб, круживший в небе, вдруг нырнул за добычей, и у Вудворда мелькнула мысль, что вот так и смерть всегда ходит над человеком кругами в этом мире бунтов и катастроф.

Эта мысль повлекла за собой другую, также касающуюся смерти: перед глазами возникли пальчики, вцепившиеся в железную раму кровати. Косточки – такие идеальные и такие хрупкие – побелели от судорожной хватки.

Вудворд крепко зажмурился. К нему почти вернулись звуки. Почти. Он бы не вынес повторения этих звуков, пусть даже из такой дали времени и места. Из густых зеленых зарослей слева донесся победный клекот ястреба и короткий предсмертный вопль мелкого зверька.

– Сэр? – Вудворд открыл глаза. Мэтью смотрел на него с тревогой. – Сэр, вам нехорошо?

– Да нет, – ответил Вудворд. – Наверное, утомился немного. Пройдет.

– Я возьму вожжи, если хотите.

– Нет необходимости. – Вудворд слегка хлестнул лошадей вожжами, показывая, что полностью владеет ситуацией. – Ехать пассажиром было бы так же утомительно. Кроме того, на этот раз мы хотя бы знаем, что Фаунт-Роял недалеко.

– Да, сэр, – ответил Мэтью. Подождав немного, он достал из кармана штанов монету, которую туда спрятал. Положив ее на ладонь, он стал рассматривать рисунок. – Я мистеру Пейну сказал неправду, – признался он. – Про эту монету. Шоукомб действительно взял ее с тела мертвого индейца… но мне он сказал, что думает, будто здесь в округе есть испанский шпион, который платит индейцам за лояльность.

– Что? То есть он ничего не говорил о пиратском золоте?

– Нет, сэр. Я это придумал из-за того, как Пейн вчера вечером курил табак. Он курил сверток, называемый сигарой.

Это…

– Да, это испанский обычай, – кивнул Вудворд и сощурился – признак, который сообщил Мэтью, что Вудворд заинтересовался. – Хм-м-м… Да, я понимаю, зачем ты это придумал. Из моих знакомых англичан очень мало кто курит таким образом. Я подумал об этом вчера вечером, но ничего не сказал. Однако возникает вопрос, где Пейн мог этому научиться.

– Да, сэр. Шоукомб также высказал предположение, что испанским шпионом может оказаться англичанин. Или по крайней мере англичанин с виду. И что он может быть жителем Фаунт-Рояла.

– Любопытно. Какова может быть цель у такого шпиона? А! – сказал он, отвечая сам себе. – Конечно! Докладывать о развитии Фаунт-Рояла. Который еще, стоит добавить, может оказаться известным под названием «Безрассудство Бидвелла».

Но какую роль в этом играют индейцы, что их приходится приручать испанским золотом?

Мэтью уже задавал себе этот вопрос и немного над ним думал. Сейчас он высказал свое мнение – что всегда делал излишне охотно:

– Одним из мотивов создания Фаунт-Рояла было желание Бидвелла превратить его в форт, чтобы присматривать за испанцами. Может оказаться, что они уже намного ближе к нам, чем Флорида.

– То есть ты хочешь сказать, они живут среди индейцев? Мэтью кивнул:

– Может быть, небольшой экспедиционный отряд. Если не среди индейцев, то достаточно близко к ним, чтобы искать их расположения.

Вудворд чуть не осадил лошадей – так подействовало на него это рассуждение.

– Боже мой! – произнес он. – Если это правда – если есть хоть малейшая возможность, что это правда, – то Бидвеллу необходимо знать! Если испанцы сумеют натравить индейцев на Фаунт-Роял, им пальцем не придется шевелить, чтобы снести с лица земли весь поселок!

– Да, сэр, но я не уверен, что мистера Бидвелла следует сейчас тревожить такими сведениями.

– Почему? Он бы ведь пожелал знать?

– Несомненно, сэр, – согласился Мэтью. – Но на данный момент у нас с вами только предположения. И таковыми они должны остаться, пока не удастся найти какие-то доказательства.

– Ты не считаешь монету достаточным доказательством?

– Нет, сэр. Как заметил мистер Пейн, одна монета – еще не клад. Она также не доказательство, что в лесах стоят лагерем испанцы. Но если подобная мысль найдет дорогу из уст мистера Бидвелла в уши жителей, это наверняка будет означать конец Фаунт-Рояла.

– Ты предлагаешь нам сидеть сложа руки? Вопрос Вудворда прозвучал довольно резко.

– Я предлагаю нам смотреть и слушать, – ответил Мэтью. – Предлагаю провести осторожные расспросы и – насколько у нас получится – последить за действиями мистера Пейна. Если и правда здесь есть шпион, он может сейчас ожидать, какой поворот примут события вокруг дела о колдовстве. В конце концов, если Сатана бродит по этим полям, Фаунт-Роял может сам по себе увянуть и рассыпаться в прах.

– Вот проклятие! – фыркнул магистрат. – Ты выдвигаешь подобные предположения, но ничего делать не хочешь!

– Сейчас не время. К тому же я уверен, что нам обоим предстоит посвятить много времени и сил делу Рэйчел Ховарт.

Вудворд хотел было ответить, но передумал. Колеса фургона продолжали трудное качение по грязи, обе лошади шли медленным, но ровным шагом. После задумчивого молчания Вудворд прокашлялся.

– Рэйчел Ховарт, – произнес он. – Не могу сказать, что с нетерпением жду нашего с ней знакомства. Что ты думаешь о рассказе Гаррика?

– Очень необычно.

– Я бы сказал, что это сильнейшее преуменьшение. Не думаю, чтобы мне приходилось слышать что-нибудь подобное. Даже уверен, что не приходилось. Но правдоподобно ли это?

– Если только он не лжец искуснее всех, кого мне доводилось слышать, то сам он в это верит.

– Тогда, значит, он видел что-то за сараем? Но акт, который он описывал… как, во имя всего святого, может женщина поступить подобным образом?

– Не думаю, что здесь есть что-нибудь святое, – напомнил Мэтью.

– Нет. Разумеется, нет. Два убийства. Кажется вполне разумным, что первым должен был быть убит священник. Дьявольские силы в первую очередь должны были стремиться к уничтожению того, кто способен владеть мечом Господним.

– Да, сэр. Но в данном случае мне кажется, что меч Сатаны оказался сильнее.

– За подобное богохульство я засажу тебя в цепи раньше, чем тебя призовут на высший суд ударом молнии, – предостерег Вудворд.

Мэтью смотрел на зеленые заросли по обе стороны дороги, но ум его обратился к другим зрелищам: а именно – разысканию истины в этом деле о колдовстве. Кощунственная мысль – и Мэтью знал, что рискует за нее вечным проклятием, – но иногда у него возникало сомнение, действительно ли этой земной ареной ярости и жестокости правит Бог. Мэтью не хуже других умел петь гимны и произносить банальные слова на строго выстроенных воскресных службах, которые состояли в основном из того, что священник часов пять или шесть выпрашивал у Иеговы милости к его израненному и изувеченному Творению. Но Мэтью в своей жизни видел весьма мало свидетельств работы Божией, хотя зачастую, ему казалось, замечал следы пальцев Сатаны. Легко возносить хвалы Богу тому, кто одет в чистую белую рубашку и ест на фарфоре; куда как труднее тому, кто лежит на грязном матрасе в спальне приюта и слышит душераздирающий крик мальчика, которого в полночь позвали в покои директора.


* * *

Иногда ему снились отец и мать. Не часто, но иногда. В этих снах он видел две фигуры и знал, что это его родители, но лиц никогда не мог разглядеть. Слишком глубокие лежали тени. Он мог бы и не узнать их, даже если бы видел лица, потому что мать умерла от заражения крови, когда ему было три года, а отец – молчаливый и работящий пахарь-колонист в Массачусетсе, из кожи вон вылезавший, чтобы в одиночку поднять сына, – погиб от удара лошадиного копыта по черепу, когда Мэтью шел шестой год. Этим роковым взмахом конской ноги Мэтью бросило в странствия, которые и выковали, и испытали его характер. Первой остановкой на этом пути была убогая грязная хижина дяди и тетки, которые держали свиноферму на острове Манхэттен. Поскольку они оба были пьяницы и почти все время находились в бессознательном состоянии, а двое их детей-дебилов восьми и девяти лет сочли Мэтью удачным объектом для издевок, включающих регулярные полеты в огромную кучу свиного навоза рядом с домом, – Мэтью в семь лет запрыгнул сзади в уходящий на юг фургон с сеном, закопался поглубже и покинул любящие объятия своих ближайших родственников.

Далее были почти четыре месяца жизни впроголодь в припортовом Нью-Йорке с группой сирот, которые то нищенски выпрашивали подачки у купцов и торговцев, то пытались красть у них, когда огонь голода припекал слишком сильно. Мэтью знал, что такое драка за несколько крошек черствого хлеба, и ощущал себя королем, если выходил из битвы с разбитым носом, но с зажатым в руке пропитанием. Финал этого эпизода его жизни наступил, когда один из гаванских купцов подвиг констебля на действия, и люди закона совершили рейд на выброшенный на берег корабль, где прятались Мэтью и его товарищи по несчастью. Их поймали в сети и связали, как лягающихся, плюющихся, перепуганных и злобных зверенышей – каковыми они и были.

Потом их повезли в черном фургоне, все так же связанных, но еще и с кляпами во рту, чтобы не слышно было мерзких слов, которых они нахватались у купцов; повезли по укатанным земляным улицам города. Четыре лошади волокли груз сопливых преступников, хлестал кнут возчика, человек со звонком распугивал с дороги прохожих. Фургон остановился напротив дома, кирпичная стена которого имела цвет сажи и блестела под дождем, как шкура затаившегося ящера, желтоглазого и голодного. Мэтью и прочих мальчишек не слишком любезно вытащили из фургона и ввели сквозь железные ворота – он навеки запомнил ужасный звук, с которым закрылись за спиной створки и упал в гнезда болт щеколды. Потом под арку, через дверь, в какой-то холл, и здесь Мэтью оказался в прохладных объятиях Сент-Джонского приюта для мальчиков.

Первый день его в этом царстве ужаса состоял в том, что его отскребали с помощью жесткого мыла, макали в вонючую жидкость, жалящую кожу, чтобы убить всех блох и вшей, волосы остригли наголо, ногти обрезали, зубы почистили под присмотром старших мальчиков – их называли выпускниками, что ему еще предстояло узнать, – за которыми надзирал всевидящий «командир» по фамилии Гаррисон, семнадцати лет от роду, страдающий сухорукостью слева. Потом одетый в черную рубаху со стоячим воротником и тупоносые пуританские башмаки Мэтью был приведен в комнату, где за письменным столом сидел старик с пронзительными синими глазами и копной седых волос и ждал его. Стол украшали гусиное перо, книга для записей и чернильница.

Их оставили одних. Мэтью оглядел комнату – там было много книжных полок и окно, выходящее на улицу. Он сразу же подошел по деревянному полу к окну, стал всматриваться наружу, в серый свет. В туманной дали виднелись мачты кораблей, стоящих в гавани. Странное это было окно – девять квадратов, вделанных в какую-то металлическую раму. Ставни были открыты, но когда Мэтью потянулся в наружный мир, руку остановила какая-то поверхность, почти невидимая. Мэтью приложил к одному из квадратов ладонь и нажал, но она не поддалась. Внешний мир был виден, ставни распахнуты, но какая-то непонятная сила мешала высунуть руку.

– Это называется «стекло», – спокойным голосом сказал человек за столом.

Мэтью приложил вторую руку и всеми пальцами надавил на непонятную волшебную штуку. Сердце билось изо всех сил, и до Мэтью дошло, что это что-то для него непостижимое. Как такое может быть, что окно сразу и открыто, и закрыто?

– У тебя есть имя? – спросил человек.

Мэтью не стал тратить на него внимание – он был захвачен изучением загадочного окна.

– Я – директор Стаунтон, – сказал человек по-прежнему спокойно. – Ты можешь сказать, сколько тебе лет? – Мэтью подался вперед, прижался к поверхности носом. Перед ним расцвел узор от его дыхания. – Подозреваю, тебе пришлось пережить трудные времена. Расскажешь про них?

Мэтью снова пустил в ход пальцы, тыкая и ощупывая окно, и юный лоб его нахмурился морщинами раздумья.

– Где твои родители? – спросил Стаунтон.

– Умерли, – ответил Мэтью, не успев подумать.

– А как была их фамилия?

Мэтью постучал костяшками пальцев по стеклу:

– Откуда такая штука?

Стаунтон помолчал, склонив голову набок и рассматривая мальчика. Потом он протянул вперед тощую руку в старческих пятнах, взял со стола очки и надел их.

– Это делает стекольщик.

– А что такое стекольщик?

– Человек, который делает стекло и вставляет его в свинцовые рамы. – Мэтью потряс головой, не понимая. – Ремесло, которое появилось в этих колониях не так давно. Тебе интересно?

– Никогда такого не видел. Окно сразу и открыто, и закрыто.

– Что ж, можно сказать и так. – Директор слегка улыбнулся, от чего изможденное лицо смягчилось. – А у тебя есть любопытство, мальчик.

– Ничего у меня нету, – произнес Мэтью, стойкий, как алмаз. – Пришли эти суки и все у нас у всех позабирали.

– Я видел сегодня шестерых из твоего племени. Ты – единственный, кто проявил интерес к окну. Я думаю, что у тебя есть некоторое любопытство.

Мэтью пожал плечами. Он почувствовал давление мочевого пузыря, а потому поднял перед рубахи и помочился на стену.

– Я вижу, ты научился вести себя как животное. Кое от чего придется отучаться. Облегчаться без помощи горшка и не в укромном месте, как полагается джентльмену, – за это положены два удара плетью, которые нанесет тебе исполнитель наказаний. Сквернословие также будет караться двумя ударами плети. – Голос Стаунтона стал серьезным, глаза под очками – строгими. – Так как ты новичок, эта первая демонстрация дурных привычек будет тебе прощена, хотя ты вытрешь за собой. В следующий раз за подобную вещь я лично прослежу, чтобы плетей тебе выдали должным образом, и поверь мне, сынок, – наш исполнитель наказаний очень хорошо знает свое дело. Ты меня понимаешь?

Мэтью хотел было снова пожать плечами, отмахнувшись от упреков старика, но он ощущал направленный на него пронизывающий взгляд и подумал почему-то, что, если не ответить, в дальнейшем может быть плохо. Он кивнул, а потом отвернулся от директора, чтобы рассмотреть как следует стекло этого окна. Потрогал пальцами, ощутил рябь и вздутия на его поверхности.

– Сколько тебе лет? – спросил Стаунтон. – Семь? Восемь?

– Между, – сказал Мэтью.

– Ты умеешь читать и писать?

– Цифры немного знаю. Десять пальцев на руках, десять на ногах. Получается двадцать. Дважды двадцать – сорок. Еще раз дважды… – Он задумался. Отец его учил когда-то простому счету, и они изучали алфавит, когда копыто лошади столкнулось с костью черепа. – Сорок и сорок, – сказал он. – И еще я знаю эй-би-си-ди-и-эф-джи-эйч-ай-джей-эн-эл-оу-пи-кей.

– Что ж, это уже начало. Тебе родители дали имя, я полагаю?

Мэтью замялся. Ему казалось почему-то, что, если назвать этому директору свое имя, он получит какую-то власть над Мэтью, а к этому мальчик готов не был.

– Вот это окно, – спросил он. – Оно дождь не пускает внутрь?

– Да, не пускает. А в ветреный день оно впускает солнце, но останавливает ветер. Поэтому у меня здесь больше света для чтения, и я не боюсь, что книги и бумаги перепутает ветер.

– Во бля! – искренне восхитился Мэтью. – Чего только не придумают!

– Следи за выражениями, молодой человек, – предупредил Стаунтон, но не без веселой нотки в голосе. – Следующее ругательство принесет тебе волдырь на задней части. Теперь я хочу, чтобы ты узнал и запомнил следующее: я хочу быть твоим другом, но тебе выбирать, быть нам друзьями или оппонентами – то есть врагами. В этом приюте живут шестьдесят восемь мальчиков возраста от семи до семнадцати лет. У меня нет ни времени, ни средств нянчиться с вами, и терпеть дурные манеры или недисциплинированное поведение я также не намерен. Что не вылечит плеть, то исправит макальная бочка. – Он подождал, чтобы это заявление проникло на должную глубину. – Тебе будут даваться уроки, которые необходимо будет выучить, и работа, которую необходимо будет сделать, соответственно твоему возрасту. От тебя ожидается, что ты научишься писать и читать, равно как и выполнять арифметические действия. Ты будешь по воскресеньям посещать церковь и учить священное писание. И ты будешь вести себя как положено юному джентльмену. Но, – вдруг добавил Стаунтон намного мягче, – здесь не тюрьма, а я не надзиратель. Главная цель данного заведения – подготовить тебя к уходу из него.

– Когда? – спросил Мэтью.

– В должное время и никак не раньше. – Стаунтон взял перо из чернильницы и занес его над открытой страницей. – Теперь я бы хотел узнать твое имя.

Мэтью снова отвлекся на оконное стекло.

– А я точно хотел бы посмотреть, как это делается, – сказал он. – Это ж непонятно, как такое можно сделать?

– Не так уж непонятно. – Стаунтон внимательно посмотрел на мальчика, потом сказал: – Знаешь что, сынок? Мы с тобой заключим договор. Мастерская стекольщика не так уж далеко отсюда. Ты мне назовешь свое имя и расскажешь, как здесь оказался, а я – раз тебя так заинтересовало это ремесло – попрошу стекольщика прийти и объяснить. Для тебя это приемлемо?

Мэтью задумался. Он понял, что этот человек предлагает ему нечто, подносящее искру к его свече: знание.

– Емлемо, – повторил он, кивая. – Меня зовут Мэтью Корбетт. С двумя «т».

Директор Стаунтон записал имя в книгу мелким, но аккуратным почерком, и так жизнь Мэтью резко свернула с прежней проселочной дороги.

Снабженный книгами и терпеливым поощрением Мэтью оказался способным учеником. Стаунтон сдержал слово и привел стекольщика, который рассказал собранию мальчиков о своем ремесле, и его посещение имело такой успех, что вскоре за ним последовали сапожник, парусник, кузнец и другие честные работящие граждане города из-за стен приюта. Стаунтон – искренне религиозный человек, в прошлом священник, – был скрупулезно честен, но ставил перед своими питомцами высокие цели и отличался немалой требовательностью. После нескольких встреч с плетью Мэтью перестал употреблять нецензурные выражения, и манеры его улучшились. Через год обучения он сделал такие успехи в чтении и письме, что Стаунтон решил обучать его латыни – честь, которой удостоились всего только двое других мальчиков из всего приюта, и ключ, который открыл ему множество других томов из библиотеки Стаунтона. Два года интенсивного обучения латыни, а также дальнейшие уроки английского и арифметики – и Мэтью оставил позади остальных учеников – такой он обладал способностью безраздельно концентрировать внимание.

Неплохая это была жизнь. Он выполнял те работы по хозяйству, которые от него требовались, а потом возвращался к учебе со страстью, граничащей с религиозной. Некоторые из мальчиков, с которыми он попал в приют, вышли оттуда, став учениками ремесленников, вместо них пришли новые пансионеры, а Мэтью оставался неподвижной звездой – одинокой и возвышенной, – которая направляла свой свет только на получение ответов на тот рой вопросов, что не давал ему покоя. Когда Мэтью исполнилось двенадцать, Стаунтон – которому уже было шестьдесят четыре и у которого начал развиваться паралич – стал учить его французскому: как для того, чтобы распространять язык, который он сам находил восхитительным, так и чтобы и далее культивировать у Мэтью вкус к умственным занятиям.

Дисциплина мысли и контроль над действием стали целью жизни Мэтью. Пока другие мальчики играли в такие игры, как расшибалочка или воротца, Мэтью можно было найти за латинской книгой по астрономии или за переписыванием французского текста ради улучшения почерка. Его преданность умственному труду – рабство у аппетита собственного разума – стала беспокоить директора Стаунтона, который счел необходимым поощрять участие Мэтью в играх и упражнениях, ограничивая ему доступ к книгам. И все же Мэтью держался отдельно, в стороне от других учеников. Он рос долговязым, нескладным и совершенно не приспособленным для физических радостей, которыми наслаждались его сотоварищи, так что даже в их гуще он оставался одинок.

Мэтью только-только исполнилось четырнадцать, когда директор Стаунтон обратился к воспитанникам и персоналу приюта с ошеломляющим заявлением. Ему приснился сон, в котором явился Христос в сверкающих белых одеждах и сообщил ему, что его работа в Доме закончена. Теперь ему надлежит покинуть приют и направиться на запад, в приграничную глушь, дабы нести индейским племенам спасение Господне. Этот сон был для Стаунтона так реален и непререкаем, что даже вопроса не могло быть об ослушании. Для него это был божественный призыв, гарантирующий восхождение на Небеса.

Перед тем как отбыть – в возрасте шестидесяти шести лет и в полупараличе, – директор Стаунтон передал приюту свое собрание книг, а также оставил фонду приюта большую часть денег, которые накопил в банке за более чем тридцатилетнюю службу. Лично Мэтью он оставил коробочку, завернутую в простую белую бумагу, и попросил мальчика не открывать ее, пока сам Стаунтон не сядет утром в фургон и не уедет. Вот так, пожелав каждому из своих воспитанников удачи и хорошей жизни, директор Стаунтон взял в руки вожжи своего будущего и направился к парому, который должен был перевезти его через Гудзон в его личную землю обетованную, имея с собой лишь Библию как щит и товарища.

Оставшись один в приютской церкви, Мэтью развернул и открыл коробочку. Там лежала пластина стекла величиной с ладонь, специально сделанная стекольщиком. Мэтью знал, что дал ему директор Стаунтон: ясный взгляд на мир.

Однако вскоре у Дома появился новый директор – Эбен Осли, который, по мнению Мэтью, был круглым и жирномордым куском чистейшей гнусности. Очень быстро Осли рассчитал всех работников Стаунтона и набрал собственную банду громил и хулиганов. Плеть пошла в ход, как никогда раньше, а макальная бочка стала общим кошмаром, который грозил за малейшее нарушение. Порки превратились в избиения, и много бывало ночей, когда Осли уводил к себе какого-нибудь мальчишку после того, как в спальнях гасили свет. О том, что там происходило, нельзя было говорить, и один мальчик так переживал этот позор, что повесился на колокольне.

Пятнадцатилетний Мэтью был слишком стар, чтобы привлечь внимание Осли. Директор оставил его в покое, и Мэтью еще глубже зарылся в учебу. Осли не разделял приверженность Стаунтона к чистоте и порядку, и вскоре школа превратилась в свинарник, а крысы так обнаглели, что за ужином таскали еду с тарелок. Несколько мальчиков сбежали, кое-кого из них вернули, подвергли суровой порке и посадили на хлеб и воду. Некоторые умерли и были похоронены в грубо сколоченных сосновых ящиках на кладбище возле церкви. Мэтью читал книги, совершенствовался в латыни и французском, но в глубине души поклялся, что когда-нибудь обрушит правосудие на Эбена Осли – как точильный круг на кусок гнилого дерева.

Потом настал день, в середине пятнадцатого года жизни Мэтью, когда в Дом явился некий человек, желающий выбрать кого-нибудь из воспитанников в ученики клерка. Группу из пяти старших и наиболее образованных учеников построили во дворе, и человек прошел вдоль строя, задавая мальчикам разные вопросы о них самих. Когда же он дошел до Мэтью, то первый вопрос задал не он, а мальчик:

– Сэр, позволено ли мне будет поинтересоваться вашей профессией?

– Я – магистрат, – ответил Айзек Вудворд, и Мэтью глянул на Осли, который стоял неподалеку с натянутой улыбкой, но глаза его были холодны и бесстрастны. – Расскажите о себе, молодой человек.

Пришла пора покидать приют, и Мэтью это знал. Ему предстояло увидеть большой мир, но никогда он не забудет этот Дом, не забудет, чему здесь научился. Поглядев прямо в довольно грустные глаза магистрата, он ответил:

– Мое прошлое вряд ли должно представлять для вас интерес, сэр. Насколько я понимаю, вы хотите убедиться в моей полезности сейчас и в будущем. Что касается этого, я говорю и пишу по-латыни. Также бегло владею французским. Я ничего не знаю о праве, но быстро учусь. Почерк у меня разборчивый, внимание хорошее, и нет вредных привычек, стоящих упоминания.

– Если не считать самодовольства и ощущения, что он слишком велик для собственных штанов, – перебил Осли.

– Уверен, что господин директор предпочитает штанишки поменьше, – ответил Мэтью, по-прежнему глядя на Вудворда. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Осли задеревенел в едва сдерживаемой злобе. Один из мальчиков успел подавить смешок, который его погубил бы. – Как я уже сказал, у меня нет вредных привычек, о которых стоило бы говорить. Я могу выучить все, что мне нужно знать, и из меня получится очень хороший клерк. Вы меня заберете отсюда, сэр?

– Этот юноша совершенно не годится для вашей работы! – снова выступил Осли. – Он смутьян и лжец! Корбетт, ты свободен.

– Одну минутку, – сказал магистрат. – Если он настолько мне не подходит, зачем вы вообще включили его в список?

Лунообразная физиономия Осли налилась красным.

– Ну… потому что… то есть… я…

– Я хотел бы видеть образец вашего почерка, – обратился Вудворд к мальчику. – Напишите мне… ну… о! Молитву Господню. По-латыни, раз вы такой ученый. – Магистрат повернулся к Осли: – Это можно организовать?

– Да, сэр. У меня в кабинете есть бумага и перо.

Осли бросил на Мэтью такой взгляд, что, если бы это был нож, он застрял бы между глаз; потом он отпустил остальных мальчиков и повел магистрата и Мэтью в свой кабинет.

Когда испытания закончились, магистрат признал Мэтью пригодным и бумаги о переводе были подписаны, Вудворд сообщил, что у него есть дело в городе, но утром он вернется и увезет Мэтью с собой.

– Я очень надеюсь, что молодой человек будет в хорошей форме, – обратился Вудворд к директору школы. – Поскольку он теперь на моем попечении, мне весьма не понравится, если этой ночью он пострадает от какого-нибудь несчастного случая.

– Вам не о чем беспокоиться, сэр, – прозвучал довольно прохладный ответ Осли. – Но я потребую сумму в одну гинею, чтобы предоставить ему стол и кров до вашего возвращения. Он же теперь на вашем попечении.

– Я вас понимаю.

И золотая монета в одну гинею – двадцать один шиллинг, заоблачная цена – покинула бумажник Вудворда и перешла в протянутую руку Осли. Таким образом было заключено соглашение и куплена защита для Мэтью.

Однако за ужином в столовую вошел один из громил Осли. В наступившем молчании он направился прямо к Мэтью и схватил его за плечо.

– Идем со мной, – сказал он, и у Мэтью не было другого выхода, кроме как подчиниться.

Осли сидел в комнатах директора за тем же столом, который в лучшие времена занимал Стаунтон. Помещение стало грязным, оконные стекла покрылись сажей. Осли прикурил от свечи длинную трубку и темными глазками уставился на Мэтью.

– У меня ужин стынет, – сказал Мэтью, провоцируя плеть.

– Ах, какой ты умный, да? – Осли затянулся и выпустил дым из ноздрей. – Такой умник-разумник. Так вот ты и вполовину не такой умный, как тебе кажется, мальчишка.

– Требуете вы от меня ответа, сэр, или желаете, чтобы я молчал?

– Молчал. Просто стой там и слушай. Ты думаешь, что раз ты будешь служить теперь у магистрата, то сможешь мне напакостить? Я угадал? Может, ты думаешь, что я что-нибудь такое сделал, к чему следует привлечь его внимание?

– Сэр! – сказал Мэтью. – Мог бы я вам предложить книгу по логике для чтения перед сном?

– Чего? При чем тут книга по логике?

– Вы мне велели молчать, но стали задавать вопросы, которые требуют ответа.

– Захлопни пасть, паразит недоношенный! – Осли в порыве гнева вскочил на ноги. – Лучше хорошенько запомни, что я тебе скажу! Моя должность дает мне абсолютную власть управлять этим учреждением так, как я сочту нужным! В том числе поддерживать порядок и осуществлять наказания так, как считаю нужным я! – Тут Осли, сообразив, что чуть не вышел из себя, снова сел в кресло и посмотрел на Мэтью сквозь клубы дыма. – Никто не сможет доказать, что я пренебрег этим долгом или был слишком усерден в методах, – произнес он сухо. – По очень простой причине: такого не было. И все действия, предпринимаемые мною, были направлены на благо моих подопечных. Ты с этим согласен или нет?

– Насколько я понимаю, сейчас вы хотите, чтобы я говорил?

– Да, хочу.

– Меня мало беспокоят ваши методы осуществления наказаний, хотя я бы сказал, что некоторые из них назначались с болезненной радостью, – ответил Мэтью. – Мои возражения касаются ваших методов, применяемых после гашения огней в спальнях.

– И какие методы ты имеешь в виду? Мои частные беседы с заблудшими упрямыми мальчишками, зараженными разрушительными настроениями? Мое стремление взять этих мальчиков в руки и направить их на путь истинный? Это и есть то, что ты имеешь в виду?

– Я думаю, вы отлично понимаете, что я имею в виду, сэр.

Осли коротко и резко всхохотнул:

– Ты же ничего не знаешь. Ты своими собственными глазами наблюдал какое-либо неприличие? Нет. О, конечно, до тебя доходили слухи. Потому что все вы меня ненавидите, вот почему. Вы меня ненавидите, потому что я – ваш хозяин, а дикие псы не выносят ошейника. А теперь, поскольку ты вообразил себя таким умником, ты думаешь мне нагадить с помощью этой сороки в черной мантии? Так я тебе скажу, почему ты этого делать не станешь.

Мэтью ждал, пока Осли снова набьет трубку табаком, примнет его и зажжет намеренно медленными движениями.

– Твои обвинения, – едко сказал Осли, – будет очень трудно доказать. Как я уже говорил, мои полномочия дают мне абсолютную власть. Я знаю, что назначал весьма суровые наказания, быть может, избыточно суровые. Вот почему у тебя могло появиться желание меня оклеветать. А другие ученики? Что ж… Мне нравится моя должность, молодой человек, и я собираюсь еще много лет на ней оставаться. И то, что уходишь отсюда ты, не значит, что другие – твои друзья, те, среди кого ты вырос, – вскоре покинут это учреждение. Твои действия могут сказаться на их благополучии. – Он сделал затяжку, запрокинул голову и выпустил дым в потолок. – Здесь так много молодых, – сказал он. – Куда более молодых, чем ты. И знаешь ли ты, сколько еще больниц и церквей пытаются нам подкинуть детишек? Не проходит и дня, чтобы я не получал запросов о количестве у нас свободных мест. Мне приходится стольким детям отказывать! Так что, сам понимаешь, в потоке воспитанников недостатка не будет. – Он посмотрел на Мэтью с холодной улыбкой. – Позволишь дать тебе совет? Мэтью промолчал.

– Считай себя счастливым, – продолжал Осли. – Считай, что продолжается твое образование – познание реального мира. Стань для магистрата полезным работником, служи с открытой душой и доброй совестью и проживи долгую счастливую жизнь. – Он поднял толстый палец, привлекая внимание Мэтью. – И никогда – никогда! – не замышляй войну, которую у тебя нет надежды выиграть. Я понятно говорю?

Мэтью заколебался. Его ум уже обрабатывал углы и плоскости этой проблемы, расчленял ее и анализировал, поворачивал так и этак, встряхивал, ища не до конца забитый гвоздик, который можно расшатать, растягивал как цепь, чтобы осмотреть звенья в надежде найти проржавевшее, которое можно сломать.

– Я понятно говорю? – повторил Осли с нажимом.

У Мэтью остался только один ответ – по крайней мере в эту минуту.

– Да, сэр, – произнес он спокойнейшим голосом.

– Отлично. Можешь вернуться к своему ужину.

Мэтью вышел из кабинета директора и вернулся к еде. Конечно же, она остыла и потеряла всякий вкус. В этот вечер он попрощался с друзьями и залез в свою койку в спальне, но сон не шел. То, что должно было стать поводом для радости, превратилось в источник рефлексии и немалых сожалений. С первым светом Мэтью оделся и стал ждать. Вскоре раздался дверной звонок, и один из воспитателей пришел отвести его к магистрату Вудворду во двор.

Когда карета магистрата отъехала, Мэтью оглянулся на Дом и увидел стоящего у окна Осли. Мэтью ощутил острие ножа, приставленного к горлу. Он отвернулся от окна, уставившись на собственные сцепленные на коленях руки.

– У вас угнетенный вид, молодой человек, – сказал магистрат. – Вы чем-то расстроены?

– Да, сэр, – честно признался Мэтью.

Он думал об Осли у окна, о колесах экипажа, уносящего его прочь от приюта, о мальчиках, которые остались там, об ужасных наказаниях, которые Осли мог на них обрушить. Пока что власть у Осли. «Я собираюсь оставаться здесь еще много лет», – заявил директор. Если так, Мэтью будет знать, где его найти.

– Вы расположены говорить о причине вашего расстройства? – спросил Вудворд.

– Нет, сэр. Это моя проблема, и только моя. Я найду способ ее решить. Найду.


* * *

– Что?

Мэтью посмотрел в лицо магистрата. Без парика и треуголки Вудворд казался намного старше, чем тогда, когда забирал Мэтью из приюта. Сквозь густые ветви деревьев моросил мелкий дождь, над раскисшей дорогой висел пар. Впереди ехал фургон Пейна.

– Ты что-то говорил, Мэтью? – спросил Вудворд. Кажется, он сказал «найду».

Несколько секунд ушло у Мэтью, чтобы вернуться из прошлого в настоящее.

– Наверное, я размышлял вслух, – сказал он и дальше ехал молча.

Через некоторое время впереди показались из тумана крепостные стены Фаунт-Рояла. Дозорный на башне зазвонил в колокол, ворота отперли и отворили, и Мэтью с магистратом вернулись в город ведьмы.




Глава 7


И день этот наступил, провозглашенный криком петуха.

Было пасмурно и прохладно, лишь как призрак маячило солнце над восточным горизонтом. Из окна комнаты Мэтью видны были конюшня Бидвелла, дощатые хижины рабов рядом с ней, сторожевая башня и густой сосновый лес, тянувшийся вдаль к болоту. Довольно безрадостный вид. Кости у Мэтью ныли от постоянной сырости, а из-за единственного комара, пробравшегося под москитную сетку, сон его был более чем беспокойным. Но день настал, и предвкушение его ощущалось остро.

Он зажег свечу, поскольку утро было темно и пасмурно, и побрился с помощью опасной бритвы – мыло и таз с водой стояли в холле снаружи. Потом он надел черные брюки, белые чулки и кремовую рубашку из собранного для него Бидвеллом ограниченного гардероба. Он уже задувал свечу, когда в дверь постучали.

– Завтрак на столе, сэр, – объявила миссис Неттльз.

– Уже иду. – Он открыл дверь и оказался перед внушительной, с квадратным подбородком женщиной в черном. Она держала в руке фонарь, желтый свет и тени делали ее строгий облик почти пугающим. – Магистрат уже встал?

– Уже спустился, – ответила она. Намасленные каштановые волосы были зачесаны со лба так туго, что это, как показалось Мэтью, должно было бы быть больно. – Ждут вас, чтобы произнести благодарственную молитву.

– Очень хорошо.

Он закрыл дверь и пошел за женщиной по коридору. Под ее тяжестью половицы тихо попискивали. Но, не дойдя до лестницы, миссис Неттльз вдруг так резко остановилась, что Мэтью чуть на нее не налетел. Она повернулась к нему и подняла фонарь – посмотреть ему в лицо.

– В чем дело? – спросил он.

– Могу я говорить прямо, сэр? – Голос ее звучал приглушенно. – И довериться, что вы никому не повторите, что я сказала?

Мэтью попытался оценить выражение ее лица, но свет слишком сильно бил ему в глаза. Он кивнул.

– Сегодня опасный день, – сказала она почти что шепотом. – Вы и магистрат – в большой опасности.

– Какого рода?

– Опасность утонуть во лжи и кощунстве. Вы кажетесь сообразительным человеком, но вы не понимаете этого города и что в нем творится. Со временем поймете, если ум ваш не будет отравлен.

– Кем отравлен? Ведьмой, вы хотите сказать?

– Ведьмой! – Это слово прозвучало с хорошей дозой горечи. – Нет, я не про Рэйчел Ховарт. Что бы вы от нее ни услышали – как бы ее ни восприняли, – она вам не враг. Она, молодой человек, жертва. И прежде всего ей нужна ваша помощь.

– Как это?

– Они готовы ее повесить, – шепнула миссис Неттльз. – Они бы ее прямо сейчас повесили, если бы могли. Но она не заслужила веревку. Что ей нужно – так это защитник, боец за правду. Кто-то, кто докажет ее невиновность, когда все на нее ополчились.

– Мадам, я всего лишь клерк. У меня нет такой силы, чтобы…

– Только у вас и есть такая сила, – не дала она ему договорить. – Магистрат – он из тех, что ведут только прямую борозду? Так вот здесь все поле кривое!

– То есть вы утверждаете, что мадам Ховарт – не ведьма? Несмотря на то что ее муж был зверски убит, что она не может произнести молитву Господню, что на ней отметины Дьявола?

– Ложь на лжи. Я вижу, вы человек ученый. Так вот: верите вы в колдовство?

– Книги по демонологии весьма хорошо обоснованы, – ответил Мэтью.

– Идите вы со своими книгами! Я вас спрашиваю: вы верите?

Мэтью задумался – такого вопроса перед ним никогда не ставили. Конечно, он знал случай в Салеме – это было всего несколько лет назад. Он читал «Достопамятные бедствия» Коттона Мейзера и «Доказательство существования мира духов» Ричарда Бакстера, и оба эти автора говорили о колдовстве и бесовской одержимости как о непреложных фактах. Но он также читал «Разоблачение предполагаемого колдовства» Джона Уэбстера и «Спорные вопросы колдовства» Джона Уэгстаффа, и обе эти книги утверждали, что всегда либо «колдовство» оказывалось заведомой фальшивкой, либо «ведьмы» были безумны и направлять их надо было в приют для душевнобольных, а вовсе не на виселицу. Между этими двумя полюсами и колебался Мэтью.

– Не знаю, – ответил он.

– Так вот что заметьте себе, – сказала ему миссис Неттльз. – Сатана действительно ходит по улицам Фаунт-Рояла, но Рэйчел Ховарт не из тех, что с ним. Однако есть здесь много такого, что сильно боится света, и вот это вам святая правда.

– Если вы так убеждены, почему вы не скажете мистеру Бидвеллу?

– Что? Чтобы он подумал, что меня тоже заколдовали? Для любой женщины, которая слово замолвит за Рэйчел Ховарт, тут же свяжут еще одну петлю.

– Миссис Неттльз! – раздался громкий голос с низу лестницы. – Где там мистер Корбетт? – Это звал Бидвелл, и голос у него был весьма раздраженный. – Мы ждем завтрака, женщина!

– Я у вас в руках! – горячо шепнула она Мэтью. – Прошу вас, никому ни слова!

– Хорошо, – согласился он.

– Мы здесь, сэр! – отозвалась миссис Неттльз на призыв хозяина дома, снова направляясь к лестнице. – Прошу прощения, молодой человек несколько поздно встал!

На завтрак подали ломти ветчины с кукурузной кашей, бисквиты и местный мед с кружками крепкого янтарного чая. Мэтью еще не отошел от вчерашнего ужина из черепахового супа, черепахового мяса и кукурузного хлеба, так что ел он весьма сдержанно. Вудворд, у которого саднило горло и заложило нос после неспокойной ночи, выпил столько чаю, сколько в него поместилось, и потом стал сосать лимон. Зато у Бидвелла аппетит был волчий; хозяин дома поглощал ветчину ломоть за ломтем и съел целую миску каши заодно с тарелкой бисквитов.

Наконец Бидвелл откинулся на стуле, шумно выдохнул и похлопал себя по набитому животу.

– Вот это завтрак! – Его взгляд упал на недобитую жертву этой бойни. – Магистрат, вы бисквит будете доедать?

– Нет, сэр, спасибо.

– Тогда не возражаете?

Бидвелл потянулся за бисквитом и запихнул в рот раньше, чем кто-нибудь успел бы возразить. Вудворд с трудом сглотнул – у него очень болело горло – и позволил себе еще глоток терпкого чаю.

– Магистрат, вы не заболели? – спросил Мэтью.

Трудно было не заметить бледность старика и темные круги у него под глазами.

– Я не очень хорошо спал в эту ночь. Кажется, комары меня полюбили.

– Дегтярное мыло, – заявил Бидвелл. – Им надо помыться с вечера. Дегтярное мыло их всех отпугивает. Ну… почти всех.

– Я думал, что в Чарльз-Тауне насекомые особенно кровожадны. – Вудворд почесал краснеющий волдырь на тыльной стороне правой руки – один из дюжины укусов, полученных уже сегодня утром. – Но ваши комары, сэр, их далеко превзошли.

– К ним надо привыкнуть, вот и все. А дегтярное мыло действительно помогает.

– Тогда жду с нетерпением, чтобы меня просмолили дегтем.

Вудворд знал, что вид у него непрезентабельный, о чем сообщило зеркало в момент бритья. Он жалко выглядел в заемной одежде, которая могла быть гордостью пахаря, но мало отвечала его изящным вкусам. И без парика чувствовал себя почти голым и каждую минуту помнил о пигментных старческих пятнах. Никогда в жизни не ощущал он себя настолько старым и настолько пленником судьбы. Ему казалось, что все его лицо отваливается от костей черепа, зубы становятся щербатыми и кривыми, и он боялся, что выглядит как сельский простофиля, а не утонченный горожанин. Еще его мучили боль в горле и заложенный нос. В другое утро он мог бы снова лечь в постель с чашкой горячего рома и горячим компрессом, но сегодня его ждала важнейшая работа. Он заметил, что Мэтью пристально на него смотрит, а вид у молодого человека взволнованный.

– Я скоро приду в себя, – пообещал Вудворд.

Мэтью ничего не сказал, не желая ставить магистрата в неловкое положение излишней заботливостью. Он налил себе чаю, подумав, что ходить в болотных испарениях с непокрытой головой не слишком полезно для здоровья Вудворда. Но на заднем плане его мыслей вертелся давешний разговор с миссис Неттльз. Ее пристрастность в данном вопросе была очевидной, но не было ли ее целью замутить его разум, а не прояснить? Действительно: если она тоже заколдована, то будет служить хозяину Рэйчел Ховарт. И не пытается ли этот хозяин использовать его, Мэтью, чтобы поколебать суждение магистрата? Он не мог избавиться от размышлений над столь различными мнениями о колдовстве тех авторов, которых он читал. Миссис Неттльз он сказал чистую правду: он действительно не знал, во что верит.

Но Мэтью не пришлось размышлять особенно долго, потому что в дверях появилась сама миссис Неттльз.

– Сэр? – сказала она, обращаясь к Бидвеллу. – Экипаж готов.

Ее лицо снова стало суровым, и она даже не глянула в сторону Мэтью.

– Прекрасно! – Бидвелл встал. – Джентльмены, едем? На улице стояла запряженная карета с черным возницей Гудом, который играл на скрипке в первый вечер и поймал черепаху на ужин. Бидвелл, Вудворд и вслед за ними Мэтью влезли в карету и под беспокойными тучами тронулись от особняка мимо источника по улице Мира. На улице были жители, но немного; освещение – или отсутствие такового – придавало утру хмурость, и Мэтью своими глазами видел, как вытекает жизнь из этого богооставленного поселения.

Возле бесполезных солнечных часов Гуд свернул упряжку к востоку, на улицу Истины. При приближении к тюрьме Бидвеллом овладел припадок нервозности, и хозяин города снял напряжение дуплетной понюшкой в обе ноздри. Гуд объехал свиней, валявшихся в грязи Истины, и через минуту остановил лошадей возле суровых, мрачных глухих стен тюрьмы. Прибытия кареты ожидали двое: один – Николас Пейн, второй – массивный широкогрудый великан не менее шести футов ростом. На голове гиганта была треуголка, и волосы, которые из-под нее выбивались, горели рыжим, как и длинная, весьма неухоженная борода.

Выйдя из кареты, Бидвелл представил друг другу магистрата, Мэтью и рыжебородого великана.

– Мистер Ганнибал Грин, наш тюремный надзиратель, – сказал он.

Пожимая покрытую рыжим волосом руку, Вудворд почувствовал, что эта лапа может сломать ему пальцы, как спички. Глаза Грина, какого-то неопределенного темного цвета, сидели глубоко и – по мнению Мэтью – ничего другого не выражали, кроме обещания переломать кости любому, кто не понравится.

Бидвелл набрал воздуху и сделал долгий выдох.

– Войдем внутрь, джентльмены?

Грин, весьма не словоохотливый, достал из кармана кожаной куртки два ключа на кожаном шнуре и сунул один в скважину висячего замка, запиравшего вход в тюрьму. Одним резким поворотом замок был открыт, и Грин снял цепь, запиравшую дверь.

– Подождите, – бухнул он как из бочки и вошел, гремя сапогами по грубому дощатому полу.

От взгляда в темную впадину тюрьмы магистрату и его клерку стало несколько неуютно. Горьковато-сладкие запахи сырого сена, пота и телесных выделений поплыли в лицо вместе с ощущением, каково это – быть запертым в этой сырой и душной клетке. Вскоре Грин вернулся с фонарем, который едва светил сквозь слой грязи на стекле.

– Входите, – сказал он.

Бидвелл наскоро взял еще понюшку и пошел первым.

Здание не было особенно просторным. Сразу за прихожей находились камеры, забранные железными решетками, по две с каждой стороны центрального коридора. Мэтью предположил, что здесь была небольшая конюшня, которую потом перестроили.

– Слава Богу, вы пришли! – раздался мужской голос справа. – Я уж думал, меня совсем забыли!

Грин не обратил внимания. Он вытянул вверх руку во всю длину и взялся за свисающую с потолка цепь. Потянул ее как следует, и со скрежетом рычага, поворачивающего заслонку, открылось отверстие, впустившее некоторое количество свежего воздуха и столь необходимого освещения.

Свет – серый и мрачный – был все же куда лучше грязной лампы. Он позволил увидеть человека, который стоял в ближайшей справа камере, вцепившись в прутья решетки. Покрытое серой щетиной лицо прижалось к тем же прутьям, будто его владелец хотел таким образом вылезти на свободу. Он был молод, всего на пять-шесть лет старше Мэтью, но уже с брюшком. У него были здоровенные предплечья и бычья шея, нечесаные черные волосы, налезающие на пару серых глаз, сверкающих по обе стороны бульбообразного носа, который, как и Щеки, рябил оспинами.

– Я готов отсюда уйти! – объявил он.

– Она в следующей камере, – сообщил Бидвелл, не обратив внимания на заключенного.

– Эй, Бидвелл! – заорал человек. – Черт побери, я же сказал, что готов…

Хрясь!

Кулак Грина врезался в одну из держащихся за решетку рук. Заключенный взвыл от боли и отшатнулся, прижимая к груди ушибленную руку.

– Говори с уважением, – сказал Грин, – или молчи. Ты меня понял?

– Ой-ой-ой, ты мне чуть руку не сломал!

– Ноулз, по приговору тебе остались еще сутки, – сказал заключенному Бидвелл. – Тебя отпустят завтра утром и ни минутой раньше.

– Послушайте! Пожалуйста! – Ноулз, на этот раз говоря просительным тоном, снова придвинулся к решетке. – Я не вынесу здесь еще одной ночи, сэр! Клянусь Богом, не вынесу! Крысы – просто ужас! Они всю мою еду съели, я их чуть не от горла своего отгонял! Неужто я еще не получил свое наказание?

– Ты приговорен отсидеть здесь три дня и три ночи. Следовательно: свое наказание ты еще не отбыл.

– Подождите, постойте! – взмолился Ноулз, обращаясь к готовому идти дальше Бидвеллу. – Не крыс я боюсь! Я боюсь ее. – Последнюю фразу он выговорил шепотом, кивком показав на последнюю камеру слева по коридору. Глаза его вылезали из орбит от ужаса. – Я боюсь, что она меня убьет, сэр!

– Она тебе угрожала?

– Нет, сэр, но… я… я тут слышал всякое.

– Что, например?

– Этой ночью… в темноте… она с кем-то разговаривала, – прошептал Ноулз, снова прижимаясь лицом к прутьям решетки. – Я не все расслышал… но она говорила слово «хозяин». Да, сэр, я слышал! «Хозяин», говорила она, три или четыре раза сказала. А потом она стала хохотать, и я Христом-Богом молю, чтобы никогда больше я такого не слышал, потому что такая жуть и в кошмаре не привидится.

– И что было после этого?

– Ну… она еще поговорила с кем-то там. Бормотала чего-то, будто луну пугала. – Он облизал губы, взгляд его метнулся к Мэтью и Вудворду, потом он снова обратился к Бидвеллу. – А потом… я увидел там свет. Как огонь, только синий и холодный. Да, сэр, синий и холодный, и он горел у нее в камере. Ну, я тогда убрался и залег, потому что не хотел видеть, что это.

– Рассказывай дальше, – потребовал Бидвелл, когда Ноулз снова замолчал.

– В общем, сэр… жужжание какое-то там было, гудение. И я увидел, как будто муха вылетает из ее камеры. Только она горела синим, и воздух от нее искрился. И она влетела сюда и стала летать вокруг меня, и я от нее отмахивался, но, честно сказать, не старался поймать. А она крутилась, крутилась, и я заполз вон туда в угол и бросал в нее сеном, чтобы отогнать. Она еще полетала и вылетела отсюда и улетела.

– Улетела? Куда?

– Не знаю, сэр. Просто исчезла. Бидвелл мрачно посмотрел на магистрата.

– Видите, с чем мы имеем дело? Хозяин этой ведьмы умеет превращаться в такое, чего вообще на земле нет.

– Да, сэр, именно так! – горячо поддержал Ноулз. – Я за жизнь свою боюсь, если здесь останусь, с ней! Я видел то, что видел, и она за это меня убить захочет!

– Можно мне задать вопрос? – сказал Мэтью, и Бидвелл кивнул. – Какое преступление совершил этот человек?

– Он до крови избил жену выбивалкой для ковров, – ответил Бидвелл. – Доктору Шилдсу пришлось ее лечить. Поскольку это было уже второе преступление Ноулза, я приказал, чтобы его посадили сюда.

– А каково было его первое преступление?

– Такое же, – ответил Бидвелл.

– Она лживая склочная баба! – твердо заявил Ноулз. – Эта женщина не знает, когда надо заткнуться! Клянусь, даже святой взял бы топор и развалил ей голову, когда она начинает свою пилежку! – Заключенный снова обращался только к Бидвеллу. – Сэр, вы меня выпустите, чтобы спасти мне жизнь?

– Ну… – Он обернулся к Вудворду за помощью в этом трудном вопросе. – Ричард Ноулз – действительно добрый христианин. Я бы не оставил его во власти колдуньи. Как вы предложите мне поступить, сэр?

– Его жена выздоровела?

– Она в лазарете доктора Шилдса, У нее сломана рука и сильные ушибы на спине. Но… в конце концов, сэр… она – его собственность, согласно брачному контракту.

– У меня есть предложение, – сказал Мэтью, освобождая Вудворда и Бидвелла от трудного решения. – Поскольку этой ночью мистер Ноулз победил Дьявола с помощью горстки сена, он наверняка сможет сдержать демонов Ада с помощью выбивалки для ковров. Почему не принести ему это оружие для самозащиты?

Бидвелл медленно моргнул:

– Вы шутите, молодой человек?

– Нет, сэр. Он, очевидно, искусен во владении этим предметом.

– Это что еще за бред? – почти заорал Ноулз. – Я хочу выйти отсюда немедленно!

– Кровь этого человека будет на моих руках, если ведьма убьет его сегодня ночью. – Бидвелл кивнул Грину. – Выпустите его.

– Сэр? – сказал Мэтью, пока тюремщик стал искать нужный ключ на связке. – Если сегодня ведьма поразит мистера Ноулза, то уже не понадобится допрашивать новых свидетелей.

– Он прав, – произнес Пейн, стоящий за спиной Мэтью. – Это набросит ей петлю на шею просто и верно.

– Постойте! – Бидвелл ухватил Грина за руку раньше, чем ключ вошел в замочную скважину.

– Вы что, все умом тронулись?! – заревел Ноулз. – Она меня убьет сегодня ночью, если вы меня не выпустите!

– Вряд ли она это сделает, – заметил Мэтью. – Это было бы не в ее интересах.

– Ты! – Ноулз горящими глазами уставился на Мэтью. – Я не знаю, кто ты такой, но лучше не попадайся мне, когда я выйду!

– Ваш беспривязный язык может заработать вам дополнительный приговор, – предупредил Вудворд. – Я магистрат, а этот молодой человек – мой клерк.

– Воздержись от оскорблений, Ноулз! – Бидвелл. – Если дорожишь свободой, которая ждет тебя завтра утром.

– Будьте вы прокляты все! – выкрикнул заключенный.

Он повернулся и схватил с пола ведро, над которым вились совершенно не демонические мухи. С побагровевшим от гнева лицом Ноулз замахнулся, готовясь выплеснуть его содержимое на своих палачей.

– Ноулз! – Голос Грина потряс стены темницы. – Зубами расплатишься!

Ведро застыло на грани броска. Даже в гневе Ноулз сообразил, что сделка невыгодная. Он остановился, трясясь, скривившись в оскале, от которого могло бы треснуть зеркало. Потом опустил ведро и наконец уронил его в сено.

– Завтра утром ты будешь свободен, – сказал Бидвелл. – Если хочешь, я… я велю принести тебе выбивалку для ковров, которой ты сможешь…

Ноулз грубо захохотал.

– Отдайте ее этому тощему отродью, пусть засунет ее себе в задницу! Все, мне больше нечего вам сказать!

Он сел на скамью и отвернулся к стене.

– Ладно. – Бидвелл махнул Грину. – Давайте посмотрим теперь на мадам Ховарт.

Они пошли по коридору к последней камере слева. От обитателя камеры не последовало ни шума, ни заметного движения. Кто-то плаще с капюшоном из грубой серой ткани лежал, свернувшись, на сене.

Голос Бидвелла прозвучал сдавленно, когда он сказал:

– Откройте.

Грин воспользовался вторым ключом на кожаном шнуре, который, видимо, открывал все камеры. Ключ повернулся, замок щелкнул, и тюремщик потянул на себя решетчатую дверь.

– Мадам? – позвал Бидвелл. – Встаньте. – Фигура не шевельнулась. – Вы меня не слышали? Я велел вам встать!

Ответа по-прежнему не было.

– Она меня нарочно из себя выводит, – сурово сжав губы, буркнул Бидвелл. И громче: – Вы встанете сами, мадам, или мистер Грин вас поднимет?

Наконец-то возникло движение, но нарочито медленное. Вудворд подумал, что в нем есть опасная грация, будто змея разворачивает свои кольца. Фигура встала у дальней стены, капюшон надвинут на голову, руки и ноги в саване серой мешковины.

– Я привел посетителей, – объявил Бидвелл. – Это магистрат Айзек Вудворд и его клерк Мэтью Корбетт. Магистрат хочет задать вам несколько вопросов.

Снова никакой реакции.

– Действуйте, сэр, – произнес Бидвелл.

Вудворд шагнул вперед, в камеру. Он отметил обстановку помещения: ведро для телесных отправлений, такое же, каким размахивал Ноулз, ведро поменьше для воды, скамья, и на деревянном подносе несколько крошек хлеба и что-то вроде куриных костей.

– Мадам Ховарт? – обратился к женщине Вудворд. – Я приехал проверить факты, касающиеся вас. Согласны ли вы мне содействовать?

От женщины под клобуком – ни звука.

Вудворд оглянулся на Бидвелла, и тот кивком попросил магистрата продолжать. Магистрат знал, что Грин и Пейн стоят от него по бокам, предположительно – чтобы перехватить женщину, если она на него бросится. Мэтью смотрел с острым интересом, вцепившись в прутья решетки. Вудворд сказал:

– Мадам Ховарт, не согласитесь ли вы произнести молитву Господню?

И снова ничего. Ни слова, ни кивка, ни даже ругательства.

– Вы знаете молитву Господню?

– Конечно, знает! – заявил Пейн. – Но если она ее произнесет, у нее язык обуглится!

– Прошу вас! – Вудворд поднял руку, призывая его к молчанию. – Мадам, в этом деле мне нужен ваш ответ. Ваше нежелание произнести молитву Господню может быть сочтено неспособностью ее произнести. Вы осознаете, насколько это важно?

– Петлю она отлично осознает! – вмешался Бидвелл. Вудворд помолчал, приводя мысли в порядок.

– Молчание есть признание вины, мадам, – продолжал он. – Я прошу вас внимательно выслушать то, что я вам скажу. Здесь много разговоров идет о петле и виселице. Вы знаете, в чем вас обвиняют. Многие ведьмы в этих колониях нашли смерть на виселице… но для вас, поскольку вас обвиняют также в убийстве вашего мужа, коему вы по закону обязаны повиновением, это будет дело об «убийстве господина». Наказанием за подобное преступление является не веревка, но смерть на костре. Вот почему ничего хорошего вам не принесет нежелание отвечать на мои вопросы.

С тем же успехом он мог обращаться к покрытой мешковиной статуе.

– Это абсурд! – возмущенно повернулся он к Бидвеллу. – Все это бесполезно, если она отказывается говорить!

– Тогда нам нужно готовить костер?

– Сэр? – обратился к магистрату Мэтью. – Могу я предложить ей один вопрос?

– Да, давай! – ответил Вудворд, возмущенный всем ходом дела.

– Мадам Ховарт! – Мэтью постарался говорить спокойно и бесстрастно, хотя сердце его билось изо всех сил. – Вы ведьма?

Бидвелл резко, нервозно засмеялся, как будто зазвучала плохо настроенная труба.

– Юноша, более дурацкого вопроса не придумать! Конечно, она ведьма! Не будь она ведьмой, ничего этого нам бы не надо было!

– Мистер Бидвелл? – Мэтью направил на хозяина города весьма холодный взгляд. – Вопрос был для этой женщины, но не для вас. И я буду вам очень признателен, если вы не станете за нее отвечать.

– Что? Ах ты наглый петушок! – Кровь прилила к щекам Бидвелла. – Не будь ты таким недомерком, я бы потребовал удовлетворения за подобное…

– Меня, – заговорила женщина достаточно громко, чтобы привлечь к себе внимание, и Бидвелл тут же замолчал, – меня… сочли ведьмой.

Сердце Мэтью понеслось полным галопом. Он прокашлялся:

– Считаете ли вы себя таковой?

Наступила долгая пауза. Мэтью думал уже, что она не ответит, но тут голова в капюшоне слегка наклонилась.

– Моего мужа у меня отняли. Мой дом и мою землю отняли. – Голос ее был слаб, но ровен; голос молодой женщины, а не высохшей карги, как ожидал Мэтью. – Мою невиновность e меня отняли, и самое душу мою растоптали. До того, как я отвечу на ваш вопрос, ответьте на мой: что у меня еще осталось?

– Голос. И знание правды.

– Правды, – повторила она горько. – Правда в этом селении стала призраком, и жизнь ее давно ушла.

– Слушайте, слушайте! – возбужденно воскликнул Бидвелл. – Она говорит о призраках!

«Тише!» – чуть не рявкнул Мэтью, но сдержался.

– Мадам, находитесь ли вы в общении с Сатаной? Она глубоко и медленно вздохнула:

– Нет.

– Делали ли вы кукол, чтобы использовать их в чарах или колдовстве? – спросил Вудворд, чувствуя, что он обязан перехватить лидерство в допросе.

Женщина замолчала. Вудворд с неудовольствием отметил, что таким образом она сделала заявление: по какой-то ей одной известной причине она будет говорить только с Мэтью. Он посмотрел на клерка, которому тоже было неловко от подобного поведения женщины, и пожал плечами.

– Куклы, – напомнил Мэтью. – Это вы их сделали? Бидвелл подчеркнуто фыркнул, но Мэтью не обратил внимания.

– Нет, – ответила женщина.

– Как их тогда нашли у нее под полом? – спросил Пейн. – Я лично их нашел!

– Мадам Ховарт, знаете ли вы, каким образом куклы оказались в вашем доме?

– Нет.

– Суд дурака! – Бидвелл готов был взорваться нетерпением. – Конечно, она будет отрицать свои грехи! Вы что, ждете от нее исповеди?

Мэтью повернулся к капитану милиции:

– Откуда вы знали, что надо осмотреть пол в ее доме?

– Местоположение кукол было увидено во сне Карой Грюнвальд. Не точное местоположение, но то, что ведьма что-то важное спрятала под полом в кухне. Я взял с собой людей, и мы нашли кукол под отставшей половицей.

– Мадам Ховарт еще жила в доме, когда произошло это открытие?

– Нет, она тогда уже была в камере.

– То есть это Кара Грюнвальд сказала вам, где искать? – спросил Вудворд. – Согласно указаниям сновидения?

– Это так.

– Я думаю, что нам стоило бы побеседовать и с мадам Грюнвальд, – решил магистрат.

– Это невозможно! – заявил Бидвелл. – Она, ее муж и четверо их детей уехали из Фаунт-Рояла два месяца назад!

Мэтью нахмурился, потирая подбородок:

– Сколько времени простоял пустым дом мадам Ховарт до того, как были найдены эти куклы?

– Ну… недели две. – Настала очередь Пейна морщить лоб. – К чему вы клоните, молодой человек?

– Ни к чему пока не клоню, – ответил Мэтью с едва заметной улыбкой. – Пока что просто проверяю нивелир.

– Магистрат, я протестую против смехотворного поведения вашего клерка! – Последнее слово Бидвелл чуть ли не прорычал. – Ему не по должности задавать подобные вопросы!

– Ему по должности положено помогать мне, – ответил Вудворд. Его терпение тоже начало истощаться от назойливости Бидвелла. – Поскольку все мы желаем обнаружить в этой ситуации истину, всё, что мой вполне компетентный писец может внести в данный процесс, является – по крайней мере для меня – весьма желательным.

– Истина и так ясна как стекло, сэр! – огрызнулся Бидвелл. – Мы должны предать ведьму смерти – огонь, петля, вода, что угодно – и покончить с этим!

– Мне кажется, еще нужно найти ответы на слишком многие вопросы, – твердо произнес Вудворд.

– Вам нужны доказательства ее ведьмовства? Хорошо, все они здесь налицо, пусть она даже ни слова не говорит! Грин, снимите одежду с ведьмы!

Грузный тюремщик шагнул в камеру. Тут же фигура в плаще прижалась спиной к стене, будто хотела уйти в нее. Грин без колебаний шагнул к ней, занося руку, чтобы схватиться за ткань.

Внезапно женщина подняла правую руку ладонью вперед, уперлась в грудь подходившего.

– Нет, – заявила она с такой силой в голосе, что Грин остановился.

– Действуйте, Грин! – прикрикнул на него Бидвелл. – Разденьте ведьму!

– Я сказала нет! – повторила женщина.

Из складок вынырнула вторая рука, и внезапно ее пальцы заработали возле деревянных пуговиц хламиды. Тюремщик, поняв, что женщина решила разоблачиться сама, отступил, давая ей место.

Пальцы ее оказались проворными, пуговицы расстегнулись. Женщина подняла руки, откинула капюшон с головы, движением плеч освободилась от одежды, сбросила грубую ткань в сено.

Рэйчел Ховарт стояла пред миром обнаженная.

– Пожалуйста, – произнесла она с вызовом во взгляде. – Вот она, ведьма.

Мэтью чуть не рухнул. Никогда в жизни он не видел обнаженной женщины; более того, эта женщина была… в общем, он не мог подобрать другого описания, кроме как belle exotique.

Это не была морщинистая карга – лет двадцать пять, быть может, или около того. То ли от природы, то ли от тюремной пищи она была так худа, что ребра торчали. Кожа имела смуглый оттенок, выдавая кровь португальцев. Длинные густые волосы черны как смоль, но отчаянно взывали к воде и мылу. Мэтью не мог оторвать взгляда от темных сосков на выпуклости грудей, и лицо у него от стыда покраснело, как у пьяного матроса. Когда же ему удалось отвести глаза, взгляд его немедленно упал на загадочный треугольник черных завитков между худощавыми бедрами. Мэтью показалось, что его голова закреплена на каком-то вихлявом шарнире. Он поглядел в лицо женщины, и чувства его смутились еще сильнее.

Она смотрела в пол, но ее глаза – светло-янтарно-карие, на грани необычного и странного отлива золотом – горели так яростно, что могли бы сено поджечь. Лицо ее было невероятно привлекательно – сужающееся книзу, как сердце, а на подбородке небольшая ложбинка. Мэтью поймал себя на мысли, как она выглядела бы не в столь ужасных обстоятельствах. Если раньше его сердце скакало галопом, то теперь понеслось во весь опор. Вид этой прекрасной обнаженной женщины был почти невыносим – что-то в ней было хрупкое, невероятно уязвленное, но выражение лица говорило о такой внутренней силе, какую Мэтью еще видеть не приходилось. Ему было просто больно смотреть на такое создание в столь недостойном положении, но Рэйчел Ховарт казалась центром мира, и никуда нельзя было отвести глаза, чтобы ее не видеть.

– Вот! – произнес Бидвелл. – Сюда смотрите! – Он подошел к женщине, грубо схватил ее за левую грудь и, приподняв, показал на небольшое коричневое пятно. – Вот одна. А вот и другая! – Он прижал палец ко второй отметине на правом бедре, чуть выше колена. – Повернитесь! – велел он ей. Она подчинилась, на лице не отразилось ничего. – Вот третья! – Он показал на темное пятно, чуть больше других, хотя и ненамного, на левом бедре. – Метки Дьявола, все как одна. Вот эта, третья, даже похожа на след ее хозяина! Подойдите взгляните ближе!

Он обращался к Вудворду, которому так же неловко было в присутствии этой навязчивой наготы, как и Мэтью. Магистрат шагнул вперед, чтобы рассмотреть получше пятно на коже, на которое показывал Бидвелл.

– Видите? Вот здесь? И вот здесь? – спрашивал Бидвелл. – Разве это не отпечатки рогов на голове демона?

– Я… что ж, это вполне возможно, – ответил Вудворд и, повинуясь чувству приличия, отступил на несколько шагов.

– На правой руке, – вдруг сказал Мэтью, чуть приподняв подбородок. Он заметил две небольшие покрытые корочкой ранки выше локтя. – По-моему, это крысиные укусы.

– Да, я вижу. И еще один на плече. – Бидвелл дотронулся до раны на плече, окруженной серым валиком заражения. Женщина вздрогнула, но не издала ни звука. – На вас напали крысы, мадам? – Она не ответила, но это и не требовалось – и так были видны следы посещения грызунов. – Хорошо, мы не допустим, чтобы вас съели во сне. Я велю Линчу выловить этих негодяев. Одевайтесь.

Он отошел, и она тут же наклонилась, подобрала свой балахон и накрылась им. Потом, одетая, она снова съежилась на сене, как вначале.

– Ну вот вам! – объявил Бидвелл. – Она не может произнести молитву Господню, она сделала кукол, чтобы заколдовать своих жертв, и на ней метки. По каким-то нечестивым причинам, известным только ей и ее хозяину, она убила или послужила причиной убийства Берлтона Гроува и Дэниела Ховарта. Она и ее адская родня виновны в пожарах, которые недавно поразили наш город. Она вызывает наваждения и демонов, и, я думаю, она также прокляла наши сады и поля. – Он подбоченился, грудь его вздымалась. – Она хотела уничтожить Фаунт-Роял и в этом добилась огромных и страшных успехов! Что еще нужно?

– Один вопрос, – сказал Мэтью и заметил, как Бидвелл различимо вздрогнул. – Если эта женщина действительно командует такими могучими и нечестивыми силами…

– Командует! – заверил его Бидвелл, а Пейн за его спиной кивнул.

– …тогда почему, – продолжал Мэтью, – она не может поразить простых грызунов одним прикосновением?

– Что?

– Крысы, сэр. Почему она искусана?

– Дельное замечание, – согласился Вудворд. – Почему она позволила искусать себя обыкновенным крысам, если принадлежит к такой демонической лиге?

– Потому что… потому что… – Бидвелл оглянулся на Пейна и Грина, ища помощи. Капитан милиции пришел ему на выручку.

– Потому что, – с нажимом объяснил Пейн, – это хитрость. Не показалось ли бы вам странным, если бы крысы напали на Ноулза, но пощадили ведьму? О нет, джентльмены, она знает что делает! – Он посмотрел на Мэтью в упор. – Она пытается отвести вам глаза, молодой человек. Зло, которое она творит, спланировано тщательно. Если у нее есть на теле крысиные укусы, то это по ее воле и с ее нечестивого благословения.

Вудворд кивнул:

– Да, звучит разумно.

– Сэр, этот вопрос требует тщательного рассмотрения.

– Какого еще рассмотрения? Кто еще мог отравить наш город, если не она? Кто еще убил ее мужа и преподобного? Мальчик, мы имеем дело с фактами!

– Не с фактами, а с утверждениями.

– Мальчик, не доводи меня! Не забудь, вы здесь у меня в гостях!

– И вы отберете у меня одежду и прогоните в лес, если я откажусь считать утверждения фактами?

– Перестаньте, прошу вас! – сказал магистрат. – Так мы ничего не добьемся.

– Вот это я и говорю! – вскипел Бидвелл. – Ваш клерк будто хочет затупить оружие, которым вы прибыли сюда сражаться!

– И что это за оружие, сэр?

Саднящее горло и эта гнилая тюрьма довели его нервы до предела. Он чувствовал, что самообладание вот-вот оставит его. Лицо Бидвелла не отличить было от вареной свеклы.

– Естественно, закон!

– Послушайте меня внимательно. – Голос магистрата звучал спокойно, но напряженно, и заключавшаяся в нем сила схватила Бидвелла, как рука, поймавшая дворнягу за шкирку. – Мы с моим клерком прибыли сюда открыть истину, а не использовать силу закона в качестве тарана. – Бидвелл посмотрел сердито, но ничего не сказал. – Пусть вы – властелин Фаунт-Рояла, но я – властелин более обширного царства. Я буду решать, ведьма мадам Ховарт или нет, и я буду определять ее судьбу. И ни один человек не станет меня торопить или подталкивать к решению. Примите это как факт. Если вас это не устраивает, мы с Мэтью будем рады найти себе другое жилье.

– Тогда позвольте мне внести ясность, – начал Бидвелл. – Кто из вас магистрат и кто клерк?

Вудворд стиснул зубы, сдерживая слова, которые уже готов был произнести.

– Мне нужно подышать воздухом, – обратился он к Мэтью. – Не составишь ли ты мне компанию в прогулке к дому мистера Бидвелла?

– Да, сэр.

– И это все? – спросил Пейн. – Вы не собираетесь далее допрашивать ведьму?

– Не сегодня. – Вудворд кивнул в сторону скорчившейся фигурки на сене. – Не думаю, что сегодня она расположена общаться, и уверен, что я точно не расположен! Мэтью, пойдем!

Он повернулся и направился к выходу.

– Каленое железо нужно, чтобы развязать ей язык, вот что! – крикнул им вслед Бидвелл, когда они шли по коридору мимо камер. Ноулз фыркнул и плюнул им вслед.

Потрясенный знакомством с Рэйчел Ховарт Мэтью понимал, что местный конкурс популярности ему не выиграть, и еще лучше осознавал, что ему надо быть осторожнее в обзаведении новыми врагами в ближайшие смутные дни.




Глава 8


Влажный воздух и пасмурный свет за пределами тюрьмы показались дыханием и сиянием рая. Вудворд пренебрег каретой, где сидел на козлах Гуд, ковыряя ножичком кусочек дерева, и направился в сторону источника. Мэтью шел чуть сзади.

– Наглость этого человека не знает пределов, – пожаловался Вудворд. – Я слуга закона, а не его раб, и ты тоже!

– Нет, сэр. То есть да, сэр, – ответил Мэтью. Он поравнялся с магистратом и пристроился к его темпу. – Но, как ни раздражают его манеры, я понимаю его озабоченность.

– Ну, ты у нас благородная душа!

– Я, быть может, тоже бы так торопил казнь, если бы вложил столько денег в Фаунт-Роял и видел, как мои инвестиции превращаются в ничто.

– К дьяволу его инвестиции!

– Да, сэр, – согласился Мэтью. – Я думаю, именно этого он и боится.

Вудворд замедлил шаг, потом остановился. Рукавом смахнул пот со лба, посмотрел на зловещее небо, потом на своего клерка.

– Вот почему ты так для меня бесценен, – сказал он, чувствуя, как проходит злость. – Ты с одного взгляда видишь картину, раму, гвоздь и стену, на которой она висит.

– Я вижу только то, что можно здесь увидеть.

– Да; и сегодня мы точно слишком много видели. Мадам Ховарт, она оказалась… моложе, чем я думал. И намного красивее. Ее можно было бы назвать прекрасной – в других обстоятельствах. Когда она разделась, я… видишь ли, мне не много приходилось судить обвиняемых женского пола. Никогда я не видел, чтобы женщина по своей воле разделась перед незнакомцами.

– Не по своей воле, – возразил Мэтью. – Она знала, что одежду у нее все равно отберут, и решила отдать ее сама.

– Да. И что это говорит нам об этой женщине?

– То, что она хочет сохранить как можно больше власти над собой. Или, во всяком случае, не дать эту власть Бидвеллу.

– Гм! – Вудворд снова шагал на запад по улице Истины, и Мэтью рядом с ним. Деревня казалась очень тихой, но кое-кто из жителей шел по своим будничным делам. Две женщины переходили впереди дорогу, одна из них несла большую корзину. Прошел мужчина, ведя под уздцы вола, запряженного в телегу, на которой лежали тюки сена и несколько бочек. – Хотел бы я знать, – сказал магистрат, – что у тебя за интриги с миссис Неттльз?

– Простите, сэр?

– Это выражение невинного удивления можешь кому угодно другому показывать. А я тебя слишком хорошо знаю. Сегодня, как и в любой другой день, ты не стал залеживаться в постели. Я даже подозреваю, что ты встал рано от нетерпения. Почему же миссис Неттльз сказала такое Бидвеллу?

– Я… я ей обещал, что не обману ее доверия.

Вудворд резко остановился и на этот раз посмотрел на Мэтью более проницательным взглядом.

– Если это имеет отношение к мадам Ховарт, я должен быть поставлен в известность. Более того, твоя обязанность как моего клерка – меня информировать.

– Да, сэр, я знаю. Но…

– Обещай ей все, что ты хочешь, – договорил Вудворд, – но сообщи мне то, что я должен знать.

– Она просила меня ни слова не говорить мистеру Бидвеллу.

– Хорошо, я тоже не скажу. Говори.

– В сущности, она просила, чтобы мы с вами оба подошли к этому делу непредвзято. Она считает, что мадам Ховарт обвинена ложно.

– И она тебе сказала, почему она так считает?

– Нет, сэр. Она лишь высказала опасение, что наш ум будет отравлен.

Вудворд поднял глаза на луг на той стороне улицы Истины, где паслись несколько коров. В гороховом поле стояла на коленях женщина в соломенной шляпе, а ее муж тем временем прибивал кровельную дранку на крышу дома. Неподалеку, по другую сторону дощатого забора, виднелся фермерский Дом, явно оставленный его прежними обитателями, и поле при нем превратилось в болотистую пустошь. Три коровы влезли на крышу брошенного дома и уставились на Вудворда, как троица магистратов в черных мантиях. Наверное, подумалось ему, они ждут, пока и соседи на той стороне ограды покинут местность.

– Ты знаешь, – сказал он спокойно, – что, если Рэйчел Ховарт действительно ведьма, то у нее есть возможности воздействия, далеко выходящие на пределы нашего понимания.

– Миссис Неттльз просила меня не упоминать о нашем разговоре Бидвеллу по той причине, что он сочтет ее подверженной чарам.

– Гм… – задумчиво сказал Вудворд. – Яд могут подать в разных чашах, Мэтью. Я бы осторожнее выбирал, из которой стану пить. Пойдем дальше. – Они двинулись в путь. – А что ты думаешь о рассказе Ноулза?

– Вранье. Он хочет выбраться из камеры.

– А метки Дьявола на теле женщины?

– Неубедительно, – ответил Мэтью. – Такие отметины у многих и часто бывают.

Он не стал говорить о пигментных пятнах на лысине Вудворда.

– Согласен. А что ты скажешь о куклах?

– Я думаю, что вам следует самому на них посмотреть.

– Согласен. Прискорбно, что мадам Грюнвальд вне пределов досягаемости.

– Вам следует попросить у Бидвелла список свидетелей, которые есть в пределах досягаемости, – предложил Мэтью. – И потом организовать место для допросов, где Бидвелл не сможет вмешиваться.

– Да. – Вудворд кивнул и бросил на Мэтью косой взгляд. – Разумеется, мы должны будем еще раз побеседовать с мадам Ховарт. Со временем. Похоже, что она готова была принимать твои вопросы, но глуха ко всем остальным. Почему это, как ты думаешь?

– Не знаю, сэр.

Вудворд прошел еще несколько шагов и только потом продолжил:

– Не считаешь ли ты возможным, что она заранее знала о твоем сегодняшнем разговоре с миссис Неттльз? Знала, что он состоится? И тогда это поведение – отвечать только на твои вопросы – могло бы… как бы это сформулировать? – дать ей некоторое твое расположение.

– Я ведь только клерк. У меня нет…

– …никакого влияния? – перебил Вудворд. – Значит, ты понял смысл моих слов?

– Да, сэр, – вынужден был признать Мэтью. – Я вас понял.

– И ее нежелание или неспособность произнести молитву Господню в особенности ее изобличает. Если она хотела или могла бы ее произнести, почему она этого не сделает? У тебя есть какие-нибудь теории?

– Никаких.

– Кроме очевидной – той, что – по словам Пейна – у нее обуглился бы язык от упоминания Отца Небесного. Это уже случалось на процессах о колдовстве, когда обвиняемый пытался произнести молитву и падал в судорогах боли на пол в зале суда.

– Случалось ли когда-нибудь, чтобы обвиненный в колдовстве произносил молитву и был освобожден?

– Об этом я ничего не могу сказать – я далеко не специалист в таких вопросах. Знаю, что некоторые ведьмы способны произнести имя Божие без вредных последствий, будучи как-то защищены своим хозяином. Такие случаи мне известны из судебных отчетов. Но если бы мадам Ховарт произнесла молитву – целиком и полностью, благочестиво – и не потеряла сознание и не упала, крича от боли, это был бы огромный шаг в ее деле. – Магистрат нахмурился, глядя на кружащую вверху ворону. Ему пришла мысль, что Дьявол умеет принимать множество обличий и следует быть весьма осторожным с тем, что он говорит и где говорит. – Но ты заметил ведь, что сегодня мадам Ховарт сделала своего рода признание?

– Да, сэр. – Мэтью знал, о чем он говорит. – Когда она разделась, то сказала: «Вот она, ведьма».

– Верно. Если это не признание, то я никогда в жизни признаний не слышал. Я мог бы сегодня уже приказать вытесать столб и разложить костер, если бы так решил. – Он на секунду замолчал, не сбавляя шага, и они уже подходили к перекрестку улиц Фаунт-Рояла. – Расскажи мне, почему я не должен этого делать.

– Потому что следует выслушать свидетелей. Потому что мадам Ховарт заслуживает права говорить без давления со стороны Бидвелла. И еще потому, что… – Мэтью замялся, – я хотел бы знать, зачем она убила своего мужа.

– И я…

«Тоже», – хотел сказать Вудворд, но не успел, потому что его перебил пронзительный женский голос:

– Магистрат! Магистрат Вудворд!

Голос прозвучал так неожиданно и резко, что Вудворду показалось, будто его имя выкрикнула та самая ворона, и если поднять глаза, то он увидит птицу зла, готовую вонзить когти ему в темя. Но вот эта женщина появилась перед глазами, спеша через площадь, где сходились улицы Фаунт-Рояла. Она была одета в простое синее платье, передник в синюю клетку и белый чепчик, а в руках держала корзинку с такими обыденными домашними принадлежностями, как свечи и куски мыла. Магистрат и Мэтью остановились, поджидая ее.

– Да, мадам? – спросил Вудворд.

Она расцвела солнечной улыбкой и сделала реверанс.

– Простите меня, но я увидела, как вы идете, и должна была подойти и представиться. Я – Лукреция Воган. Мой муж – Стюарт, владелец плотницкой мастерской. – Она кивнула в сторону улицы Трудолюбия.

– Очень приятно. Это мой клерк Мэтью…

– …Корбетт, я знаю. О, вы, джентльмены, здесь стали просто притчей во языцех. Как вы сражались с этим сумасшедшим трактирщиком и разбили его выводок убийц одной шпагой! У нас легенды уже ходят о такой храбрости!

Мэтью пришлось сдержать смех. Кажется, ночное бегство из таверны Шоукомба превратилось у жителей Фаунт-Рояла в нечто вроде титанической битвы Улисса с Циклопом.

– Ну, – ответил Вудворд, невольно выпячивая грудь, – от нас потребовалось все присутствие духа, чтобы спастись от этой банды убийц.

Мэтью пришлось опустить голову и внимательно разглядывать землю.

– Но как это было, наверное, увлекательно! – продолжала женщина, почти задыхаясь. От внимания Вудворда не ускользнуло, что у нее весьма хорошее телосложение, лет ей чуть за тридцать, ясные синие глаза и дружелюбная, располагающая внешность. Каштановые локоны выбивались из-под чепчика, а лицо – хотя на нем оставили складки годы и испытания приграничной жизни – было приятным и теплым фонарем в холодную темную ночь. – И еще найти такое сокровище!

Улыбка Вудворда погасла.

– Сокровище?

– Да, мешок золотых монет, который вы обнаружили! Испанское золото, правда ведь? Ну, сэр, не надо интриговать сельскую простушку!

Сердце Мэтью билось где-то в районе адамова яблока.

– Можно мне спросить? – сказал и дождался кивка миссис Воган. – Кто вам рассказал об этом мешке золота?

– Ну, я слышала от Сесилии Симмз, а она от Джоан Балтур. Но ведь все знают, мистер Корбетт! Ой! – Глаза у нее округлились, и она приложила палец к губам. – Это надо было хранить в тайне?

– Боюсь, что вас дезинформировали, – сказал Вудворд. – Мой клерк нашел единственную монету испанского золота, но никак не мешок монет.

– Но Сесилия клялась мне Богом, что это правда! А Сесилия не из тех, кто станет распускать слухи, если они не правдивы!

– В таком случае вашу подругу ввели в заблуждение. Прискорбное заблуждение, – добавил Вудворд.

– Но я тогда не могу понять, почему… – Она остановилась, и понимающая улыбка разошлась по ее лицу. Глаза ее сияли от восторга. – А-а-а-а, поняла! Кто-то проболтался?

– Простите?

– Мне можно верить, сэр! Могила!

– Боюсь, что могила здесь ни при чем. Если вы думаете, что у нас есть мешок золота, который мы держим в тайне, вы глубоко ошибаетесь.

Монета лежала в кармане штанов Мэтью, и он мог бы ее достать и показать, но сомневался, что это остановит разошедшиеся языки.

– Я только одну и нашел, – сказал он женщине.

– Ну да! – Улыбка не сходила с ее лица. – Конечно, только одну. Именно так я и буду говорить любому, кто меня спросит… – Она посмотрела на магистрата с надеждой: – А когда повесят ведьму, сэр?

– Видите ли, я…

– Я хотела бы знать заранее, я бы пирожков напекла на продажу. Очень много людей соберется посмотреть, можно не сомневаться. Весь город скорее всего. А где построят виселицу?

Вудворду понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя после довольно-таки бесцеремонных вопросов женщины.

– Я действительно не знаю, миссис Воган. В настоящее время строить эшафот не планируется.

– Да? – Улыбка ее начала гаснуть, морщины стали собираться по краям губ в виде лука амура. – Я полагала, вы приехали провести казнь.

– Не только вы, но, очевидно, и многие другие. Я здесь – чтобы удовлетворить правосудие.

– Понимаю. То есть казнь будет, но может на несколько дней задержаться?

Теперь настала очередь Вудворда рассматривать землю.

– Ведьму надо повесить, – гнула свое миссис Воган. Весь сахар ее облика сменился какой-то кислотой. – Ради нашего города и всех его жителей ее необходимо как можно скорее казнить. То есть, я хочу сказать, как только правосудие будет удовлетворено. Вы не знаете, когда это может быть?

– Не знаю.

– Но… но вы же главный? Вы распоряжаетесь? Не оставите же вы ведьму в живых надолго, чтобы она продолжала навлекать на нас проклятие?

– Магистрат! – Вудворд и Мэтью увидели, как карета Бидвелла остановилась, не успев свернуть на улицу Мира. Бидвелл снял треуголку и держал ее в руках – жест, который Вудворд счел жестом раскаяния. – Добрый день, миссис Воган! Надеюсь, вы и ваши родные в добром здравии?

– Я сразу вся разболелась, как узнала, что Рэйчел Ховарт в ближайшее время не повесят! – отозвалась женщина, и ее приятное лицо перекосилось от омерзения. – Что такое с этим магистратом? Ведьма его уже заколдовала?

Бидвелл решил в эту взрывчатую минуту убрать пламя от пороха.

– Магистрат Вудворд владеет ситуацией должным образом, сударыня. Он действует во взвешенной и уместной юридической манере. Магистрат, могу я перемолвиться с вами словечком?

– Всего хорошего, миссис Воган, – произнес Вудворд.

Женщина возмущенно фыркнула, задрала курносый носик к небу и решительно зашагала в ту сторону, откуда пришла. Магистрат подошел к карете:

– Да?

Бидвелл уставился на треуголку, перебирая пальцами загнутые поля.

– Я… я должен принести свои самые искренние извинения, сэр. Иногда мое нетерпение прорывается в слова помимо моей воли. – Он быстро поднял глаза, проверяя реакцию магистрата, и опустил их снова. – Я весьма сожалею, что огорчил вас. Я знаю, что эта ситуация трудна для всех нас. Но вы же понимаете, какая здесь на мне ответственность?

– Понимаю. Надеюсь, что и вы проявите понимание и уважение по отношению к моей.

– Абсолютное.

– В таком случае я принимаю ваши извинения. Я также хотел бы сообщить вам, что сделаю все, чтобы разрешить ваши трудности как можно скорее в рамках и с соблюдением всех требований закона.

– Я ничего иного не прошу, – сказал Бидвелл и с этими словами снова надел треуголку и издал заметный вздох облегчения, когда это неприятное дело извинений закончилось. – Могу я предложить вам и вашему клерку подвезти вас?

– Да, с удовольствием приму ваше предложение. Сегодня утром ужасно сыро, вы не находите?

Вудворд был рад, что положение разрядилось, потому что любые трудности с этим человеком сложно было бы выносить. Он шагнул на подножку кареты, а Бидвелл открыл ему дверцу, потом Вудворд опустился на сиденье лицом к хозяину. И тогда заметил, что Мэтью не сдвинулся ни на дюйм.

– Мэтью, ты не идешь?

– Нет, сэр, не иду.

– Мои извинения, – сказал Бидвелл так, будто это слово имело вкус прогорклого сыра, – предназначались в равной мере вашему клерку.

Он смотрел на Вудворда, даже не дав себе труда глянуть на юношу.

– Я лучше пройдусь, – ответил Мэтью раньше, чем магистрат мог бы оказаться в положении дипломата, передающего жесткие высказывания воюющих сторон. – Я бы хотел немного подумать. И город посмотреть.

– Если ваш клерк желает идти пешком, пусть идет. – Бидвелл возвысил голос: – Гуд, трогай!

Как только Гуд чуть тронул вожжи, упряжка отозвалась и карета удалилась от Мэтью. Она свернула налево, на улицу Мира, проехала мимо двух облезлого вида собак, которые грызлись над грязной костью. Мэтью с интересом наблюдал, как третий пес – намного меньше этих двух – бросился прямо из-за колес кареты, схватил кость и умчался со всех ног, пока его соперники глазели друг на друга с отвисшими челюстями и лишь потом бросились вдогонку.

Мэтью остался один. Он зашагал прочь, никуда особо не стремясь и уж точно не спеша. Миновав перекресток, он направился на запад по улице Трудолюбия. Проходя мимо полей и фермерских домов, штакетных изгородей и сараев, он обменялся приветствиями с несколькими жителями, которые либо занимались своим ежедневным трудом ради хлеба насущного, либо шли куда-нибудь. Там и тут стояли купы дубов – массивных силуэтов, раскинувших ветви над крышами и дворами. Многочисленные пни красноречиво свидетельствовали, что это была работка до седьмого пота – расчистить землю до возможности использования. Впрочем, сваленные деревья пошли в дело – на стены, защищающие Фаунт-Роял. Нелегкая была задача – выстроить этот город таким, каков он теперь. Самая сила воли людей, решивших поселиться здесь, где еще совсем недавно были густые леса прибрежных болот, потрясала Мэтью, и дома с распаханными полями, зеленеющие пастбища и сады говорили ему о надеждах жителей приручить этот дикий край.

– Доброе утро! – окликнул его человек, занимавшийся починкой изгороди.

– Доброе утро, – ответил Мэтью.

– Ваш магистрат собирается нас избавить от ведьмы, как я слышал, – сказал человек, выпрямляя спину.

– Проблема находится в стадии изучения. – Ничего другого Мэтью не имел права сказать.

– Надеюсь, он не ограничится этим изучением! Чем скорее повесят ведьму, тем скорее можно будет спать по ночам, ничего не опасаясь!

– Да, сэр. Я обязательно передам это магистрату.

Мэтью пошел дальше, продолжая держать на запад. Он ожидал очередной реплики, но человек вернулся к прерванному занятию.

«Они готовы ее повесить, – говорила миссис Неттльз. – Они бы ее прямо сейчас повесили, если бы могли».

Ему вспомнилась фигура в серой мешковине, скорчившаяся на сене.

«Что ей нужно – так это защитник, боец за правду».

Он вспомнил, как она вставала – медленное волнообразное движение, от которого у него сердце забилось сильнее.

«Кто-то, кто докажет ее невиновность… – вспомнилось, как распахнулась мешковина и что было под ней; он увидел это худое изможденное тело, волосы цвета воронова крыла, сердцевидное лицо и странные глаза с золотым отливом… – когда все на нее ополчились».

Надо перестать вспоминать – от воспоминаний перед глазами плыло.

Послышался глухой рокот далекой грозы, и Мэтью, усмехнувшись, сообразил, что у него вырос собственный громоотвод. Это было грешно, это было стыдно. В конце концов, эта женщина – вдова. Но все же она женщина, а он мужчина, и хотя у него иногда появлялся этот громоотвод, когда проходила мимо женщина, он выработал для себя способы борьбы. Прочитать на память стихи из Библии по-латыни, в уме решить сложную математическую задачу либо наблюдать явления природы – все это помогало. В данном случае, однако, ни Второзаконие, ни геометрия никакого воздействия не возымели. Поэтому Мэтью направил стопы к ближайшему дубу и сел под ним, чтобы утишить свою страсть созерцанием травы, облаков и всего, что стоит созерцания.

Приближался очередной дождь – дар жизни, без которого жители Фаунт-Рояла наверняка могли бы какое-то время обойтись. Мэтью смотрел на угольно-серые облака на более светлом сером фоне и ощущал в воздухе запах воды. Вскоре дождь окажется над городом, и Мэтью ждал его, потому что дождь мог бы вымыть из него малость этой бессмыслицы. А это действительно была бессмыслица – позволить так взволновать себя, так выбить себя из колеи видом женской наготы. Он клерк – доверенный клерк – важного магистрата, и такие должность и ответственность должны поставить его выше подобных блужданий мысли.

Он смотрел на быстро приближающиеся грозовые тучи. Неподалеку на пастбище замычали коровы. Проехал конный, лошадь нервничала и закусывала удила. Запах дождя стал сильнее, и следующий раскат грома был как грохот литавр. И все же Мэтью остался там, где сидел, хотя и мелькнула мысль найти укрытие получше. Тут налетел ветер, и ветви дуба зашелестели над головой. Мэтью встал и направился на восток по улице Трудолюбия.

Через все небо полыхнула молния. Почти сразу крупные капли дождя стали полосовать Мэтью спину. Он прибавил шагу, сообразив, что ему предстоит промокнуть до нитки. Дождь вдруг припустил сильнее, как и суровый ветер. Мэтью еще не дошел до перекрестка, как из небесного ведра с грохотом и треском вышибло днище, и дождь хлынул водяной стеной, так что ничего почти не стало видно. Ветер рассвирепел, чуть не бросив Мэтью головой в грязь. Он огляделся в отчаянии, дождь хлестал по лицу, и сквозь эту пелену Мэтью заметил водянистый темный контур открытой двери. Не было времени спрашивать приглашения – он побежал к укрытию, которое оказалось сарайчиком, и Мэтью, очутившись внутри, встряхнулся от воды, как одна из этих дворняжек, что грызлись над костью.

Он сообразил, что на некоторое время окажется здесь пленником. На стенном крюке висел фонарь, и под его колоколом теплился огонек. Мэтью понял, что здесь недавно кто-то был, но куда этот кто-то мог деваться, он понятия не имел. В сарае имелись четыре узких стойла, в двух из них стояли лошади. Обе лошади смотрели на него внимательно, а одна издала будто приветственный звук из глубины горла. Мокрой рукой Мэтью провел по щетине собственных мокрых волос и стал с приличного расстояния от двери смотреть на внешний потоп.

Сарай был хорошо сколочен. Кое-где с крыши капала вода, но не столько, чтобы об этом беспокоиться. Мэтью огляделся, где бы отдохнуть, и заметил груду сена у дальней стены. Подойдя к ней, он сел и вытянул ноги, чтобы переждать бурю. Одна из лошадей заржала, будто спрашивая, что он здесь делает. Мэтью надеялся, что владелец сарая не будет слишком недоволен его присутствием, но в любом случае не хотел тонуть по дороге к дому Бидвелла. От вспышек молний и ударов грома лошади метались и взвизгивали. Дождь все еще лил – даже сильнее, чем раньше, – и Мэтью подумал, что ему здесь, увы, придется пробыть дольше, чем он рассчитывал.

Кайля дождя стукнула в темя. Мэтью поднял голову, и следующая угодила между глаз. Да, он сидел точно под протечкой кровли. Сдвинувшись на два фута вдоль стены, Мэтью снова вытянул ноги.

Но тут он ощутил новое неудобство – что-то вжималось в хребет. Он сунул назад руку, пошарил в сене – и пальцы наткнулись на грубую мешковину. Какой-то мешок, подумал он, продолжая его ощупывать. Мешок, закопанный в сено.

Он убрал руку. Что там в этом мешке – не его дело. В конце концов, это частная собственность. И хотя бы из чувства благодарности не следует рыться в чужом сене.

Он посидел минуту, глядя на дождь: то ли немного стих, то ли кажется. Из дырки, от которой он отодвинулся, все еще капало. Мэтью почти бессознательно сунул руку назад, в сено, и снова ощупал поверхность мешка. И снова убрал руку. «Частная собственность, – напомнил он себе. – Не трогай».

Но тут ему на ум пришел вопрос. Да, это частное владение, но что за нужда у владельца прятать мешок под грудой сена? И следующий вопрос: что же может быть в мешке, что заслуживает такого тщательного сокрытия?

– Не мое это дело, – вслух сказал он, будто таким образом мог себя убедить.

И вспомнились еще слова миссис Неттльз: «Сатана действительно ходит по улицам Фаунт-Рояла, но Рэйчел Ховарт не из тех, что с ним. Однако есть здесь много такого, что сильно боится света, и вот это вам святая правда».

Мэтью поймал себя на мысли, не принадлежит ли этот мешок к таким вещам, которые, по словам миссис Неттльз, боятся света.

Если так, не может ли это иметь отношение к делу о ведьмовсхве? А в этом случае разве не обязан он исследовать вопрос и доложить магистрату Вудворду?

Вполне возможно. Но возможно, что и нет. Мэтью разрывался между любопытством и уважением к частной собственности. Прошла еще секунда, и морщины решимости легли на его лицо. Он принял решение: он отодвинет сено так, чтобы мешок был хорошо виден, и тогда определит свои дальнейшие действия.

Когда это было сделано, зрение сказало Мэтью, что это простой мешок для зерна. Но осязание сообщало, что содержимое его зерном не является: пальцы Мэтью нащупали что-то круглое, что на ощупь было деревянным или металлическим. Требовались дальнейшие исследования. Мэтью схватил мешок и, попытавшись его сдвинуть, понял, насколько тот тяжел. Плечи заныли от усилия. Теперь все нежелание проникать в тайну испарилось под ударами жажды знания. Мэтью вцепился в мешок как следует и вытянул его примерно на половину длины. Тут его руки нащупали еще что-то круглое, а еще – складки и морщины какого-то неизвестного материала. Мэтью взялся изо всех сил, готовясь вытащить мешок настолько, чтобы рассмотреть его другой – и предположительно открытый – конец.

Тут одна из лошадей внезапно фыркнула и с шумом выдохнула. У Мэтью волоски на затылке встали дыбом, и он тут же понял, что в сарай только что кто-то вошел.

Он стал поворачиваться, но не успел даже повернуть головы, как услышал хруст сапог по земляному полу, и его схватили две руки – одна сзади за шею, другая за правую руку выше локтя. Прозвучал неразборчивый выкрик, возможно, проклятие с упоминанием имени Божия, и в тот же миг Мэтью был поднят и куда-то брошен с невероятной силой. У него не было времени удачно приземлиться; по дороге он зацепил правым плечом деревянный столб и влетел в ворота, запирающие пустое стойло. От удара у него вышибло дух, и он свалился на пол. Кости вдруг будто разъединились и стали как мягкая штукатурка.

Он изо всех сил старался вдохнуть, когда напавший снова навис над ним. Теперь пальцы схватили его за рубашку, вздернули вверх, а другая рука вцепилась в горло. Она так давила, что Мэтью боялся, как бы глаза не выскочили из орбит.

– Ах ты проныра чертов! – орал человек.

Резким движением он снова швырнул Мэтью, на этот раз на стену, с такой силой, что весь сарай содрогнулся, и старая пыль взлетела из щелей. Оглушенный клерк почувствовал, как зубы прикусили язык, и он снова рухнул на землю, ощущая во рту вкус крови. Человек бросился за ним.

– Я тебя убью, пролаза! – проревел он и замахнулся сапогом, целясь в голову.

Вспышкой пришло осознание, что, если сейчас он не двинется, ему проломят череп, и Мэтью подался вперед, выставив руку, чтобы защититься от удара. Сапог пришелся в правую лопатку, с окровавленных губ Мэтью сорвался крик боли, но он продолжал отчаянно ползти и подтянул под себя ноги раньше, чем человек занес сапог для второго удара. Мэтью встал, шатаясь, колени подкашивались, но он заставил себя стоять и повернулся лицом к противнику, прижимаясь спиной к доскам стены.

При свете фонаря он узнал этого человека. Он его видел вчера утром, когда они с магистратом встречались у общественных конюшен с Пейном. Это был кузнец по имени, если верить вывеске, Сет Хейзелтон. Приземистый пузатый мужчина средних лет, с серой щеткой волос на голове и неряшливой клочковатой седой бородой. Лицо его было изборождено, как обветренная скала, нос – крючковатый обрыв. Сейчас ярко-синие глаза горели огнем чистой ярости, и на бычьей шее проступили узловатые жилы. Он остановился, будто узнал клерка магистрата, но колебание длилось лишь пару секунд. Лицо его вновь загорелось огнем, и он с воплем ярости и гнева снова бросился вперед.

Мэтью умел действовать быстро, когда надо. Он угадал направление удара отведенной руки, нырнул под него и бросился прочь из сарая. Но и кузнец тоже был скор на ногу, когда от него это требовалось. Он метнулся вслед за Мэтью, как крупная гончая, и поймал юношу за плечо рукой, затвердевшей в борьбе с железом. Мэтью развернуло лицом к преследователю, две руки схватили его за горло, его оторвали от земли и понесли, потом снова впечатали в стену с такой силой, что чуть не треснул хребет. Руки стали сжимать горло смертной уверенной хваткой.

Мэтью вцепился в запястья и попытался разжать эти убийственные руки, но знал, что все напрасно. Вспотевшее лицо Хейзелтона было прямо перед ним, и глаза кузнеца остекленели от жара этого – достаточно одностороннего – боя. Пальцы впивались в горло Мэтью. Он не мог дышать, и черные точки заплясали перед глазами. При этом он, как ни странно, отчетливо осознавал, что одна лошадь жалобно ржет, а другая бьет копытом.

Он сейчас умрет, он это знал. Через несколько секунд темнота поглотит его, и он умрет прямо здесь, в сокрушительных руках кузнеца.

Вот минута, когда его надо спасти, подумал он. Минута, когда должен войти кто-то и оторвать от него Хейзелтона. Но Мэтью понимал, что вряд ли такое случится. Нет, никакой добрый самарянин не спасет его сегодня от его судьбы.

Фонарь. Где был фонарь?

Справа, все еще висел на крюке. Он с усилием выгнул голову, и глаза увидели фонарь в нескольких футах в стороне. Он потянулся к фонарю – руки у него были длинные, но фонарь висел почти вне пределов досягаемости. Отчаяние придало ему силы выцарапать один или два лишних дюйма. Мэтью схватил горячий фонарь с крюка и изо всей силы опустил его на лицо Хейзелтона сбоку.

Край неровной жести сделал свое дело. На щеке кузнеца появился разрез от угла глаза до верхней губы, алые струйки потекли в бороду. Хейзелтон замигал, почувствовав боль, и был момент, когда Мэтью испугался, что ярость этого человека сильнее желания защитить лицо, но тут Хейзелтон испустил вопль и отшатнулся назад, отпустив горло Мэтью.

Мэтью судорожно набрал в легкие воздух. Голова кружилась, и он то ли побежал, то ли заковылял к открытой двери сарая. Дождь еще хлестал, но уже далеко не с прежней силою. Мэтью не решился оглянуться и посмотреть, не нагоняет ли его кузнец, будто этот взгляд заставил бы его потерять драгоценную секунду.

Он оказался на улице. Дождь ударил в лицо, ветер закружился вокруг, левая нога споткнулась о корень, и Мэтью чуть не растянулся, но сумел устоять и побежал прямо в непогоду, держа направление на особняк Бидвелла. Только добежав до перекрестка, он позволил себе замедлить шаг и оглянуться. Если кузнец бежал следом, то он безнадежно отстал.

И все же Мэтью не решился медлить. Сплюнув кровь в лужицу грязи, он запрокинул голову, открыл рот, чтобы прополоскать его дождем, и снова сплюнул. Спина и плечи были избиты, горло смято пальцами Хейзелтона. Ему будет что рассказать магистрату, и он знал, что ему чертовски повезло выбраться из передряги живым. Он снова пустился в путь, торопясь к дому Бидвелла.

Два вопроса не покидали его: что было в этом мешке? И что так прячет кузнец, если готов ради этого на убийство?




Глава 9


– Чертовски странная история! – сказал Бидвелл, когда Мэтью кончил свой рассказ. – Вы утверждаете, что Хейзелтон хотел вас задушить из-за какого-то мешка из-под зерна?

– Это был не просто мешок. – Мэтью сидел в удобном кресле в гостиной особняка, под избитую спину подложили подушку, а на столе стоял серебряный бокал рома. – Там что-то было. – Горло распухло, и в ручное зеркальце Мэтью рассмотрел на нем следы пальцев кузнеца. – Что-то, чего он не хотел, чтобы я видел.

– У Сета Хейзелтона не все дома. – Миссис Неттльз стояла рядом, скрестив руки на груди, и взгляд ее темных глаз был воистину устрашающим. Это она принесла бокал рома из кухни. – Он был со странностями еще в прошлом году, когда его жена была жива. А как ее не стало, так совсем свихнулся.

– Что ж, слава Богу, что тебя не убили. – Вудворд сидел напротив своего клерка, и на лице его было выражение одновременно глубокого облегчения и тревоги. – И я благодарю Бога, что ты не убил его, иначе тебе пришлось бы за это чертовски дорого расплачиваться. Ты знаешь, что вторгся в частное владение?

– Да, сэр.

– Я понимаю твое желание найти кров во время бури, но зачем ты вообще полез раскапывать спрятанное имущество этого человека? У тебя разве были для этого причины?

– Нет, сэр, – мрачно ответил Мэтью. – Полагаю, что не было.

– Я тебе точно говорю, что не было! И ты говоришь, что ты нанес ему удар в лицо, от которого пошла кровь? – Вудворд вздрогнул при мысли о тяжести колес правосудия, которые могли по такому поводу прийти в движение. – Он стоял на ногах, когда ты его в последний раз видел?

– Да, сэр.

– Но он не бросился за тобой из сарая?

Мэтью покачал головой:

– Не думаю.

Он потянулся за ромом и выпил, понимая, к чему ведет магистрат. Прикушенный язык – который так распух, что будто заполнял весь рот, – уже был обожжен жидким огнем и милостиво онемел.

– Значит, он мог упасть, когда ты убежал. – Вудворд поднял взгляд на Бидвелла, стоявшего рядом с его креслом. – Возможно, этот человек лежит в сарае, серьезно раненный. Я предлагаю немедленно пройти его проведать.

– Хейзелтон жилист, как просоленный стервятник, – сказала миссис Неттльз. – Детский порез на щеке его не прикончит.

– Я боюсь, что он совсем не детский… То есть не маленький, – признал Мэтью. – У него на щеке очень неприятный разрез.

– Ну а чего он ожидал? – Миссис Неттльз выпятила подбородок. – Что парнишка даст себя задушить и пальцем не шевельнет? Если хотите знать мое мнение, он получил по заслугам!

– Как бы там ни было, но мы должны идти.

Вудворд встал. Он сам плохо себя чувствовал, воспаленное горло болело с каждым глотком. Мысль выйти из дому и перемещаться под этим моросящим дождем внушала ему ужас, но дело было крайне серьезно.

Бидвелл тоже понял серьезность ситуации. Однако первой мыслью у него было, что утрата городского кузнеца явится очередной неприятной потерей.

– Миссис Неттльз! – распорядился он. – Пусть Гуд подаст карету.

– Да, сэр.

Она направилась к задней половине дома. Но не успела пройти и нескольких шагов, как зазвонил дверной колокольчик. Она поспешила к двери, открыла ее – и застыла в ошеломлении.

На пороге стоял собственной персоной кузнец, с запавшими глазами и посеревшим лицом, у левой щеки – кусок окровавленной материи, удерживаемый на месте кожаным ремнем, завязанным вокруг головы. За ним стояла лошадь, запряженная в фургон, а в руках у него был темный коричневый мешок.

– Кто там? – Бидвелл вышел в вестибюль и тут же застыл как вкопанный. – Боже мой, это вы! Мы только собрались ехать посмотреть, как вы!

– Ну так вот он я, – ответил Хейзелтон голосом, хриплым от боли. – Где этот молодой человек?

– В гостиной, – сказал Бидвелл.

Хейзелтон переступил порог без приглашения, задев одеждой миссис Неттльз. Она сморщила нос от смеси запахов немытого тела и крови. Когда кузнец, топая грязными сапогами по полу, вошел в гостиную, Мэтью чуть не подавился ромом, а Вудворд почувствовал, что у него волосы встают дыбом, как у кота в преддверии нападения большой и злобной собаки.

– Так вот. – Хейзелтон бросил на пол мешок к ногам Мэтью. – Вот чего ты вынюхивал.

Мэтью встал – осторожно, поскольку спина разваливалась на части.

– Давай открывай, – сказал Хейзелтон. – Тебе же этого хотелось?

Мэтью заставил губы шевелиться.

– Я прошу вашего прощения, сэр. Я не имел права вторгаться в вашу частную…

– Проглоти всю эту фигню и посмотри.

Хейзелтон нагнулся, взялся за зашитый конец мешка и начал вываливать на пол содержимое. Бидвелл и миссис Неттльз вернулись из вестибюля и стали смотреть, что же с такой яростью хотел защитить Хейзелтон.

На пол вывалились предметы одежды вместе с парой исцарапанных и весьма поношенных башмаков. Это был гардероб женщины: черное платье, индиговый передник, несколько пожелтевших блузок и сколько-то лоскутных юбок, в свое время сидевших на очень широких бедрах. И еще из мешка выпала простая, без украшений деревянная шкатулка и остановилась возле левой ноги Мэтью.

– Вещи Софи, – сказал кузнец. – Все, что у нее было. Возьми открой шкатулку.

Мэтью помедлил. В этот момент он ощущал себя полным и форменным ослом.

– Давай открой! – приказал Хейзелтон. Мэтью взял коробочку и откинул крышку. Внутри лежали четыре булавки слоновой кости, деревянный гребень с позолотой, серебряное колечко с небольшим янтарным камешком и еще одно серебряное колечко с вытравленным узором вроде вьющейся веревки.

– Ее украшения, – сказал кузнец. – И венчальное кольцо. Когда ее не стало, я не мог это все выбросить. И держать в доме тоже не мог. – Он прижал руку к окровавленной тряпке. – Так что я их вынес в сарай, чтобы там хранились. – Обведенные черным глаза Хейзелтона глядели на Мэтью. – Я думал, туда никто не полезет. А тут я вхожу и вижу, как ты их вытаскиваешь. – Он обратил взгляд к Вудворду. – Вы ведь магистрат? Человек закона, поклявшийся его поддерживать?

– Это так.

– Если это так, я хочу удовлетворения. Этот щенок влез в мой сарай без спросу и стал вытаскивать вещи моей покойной жены. Я ничего плохого не сделал; я не пытался прятать ничего такого, что не было бы моим и ничьим больше делом. – Хейзелтон глянул на Бидвелла, ожидая ответа. – Может быть, я малость озверел, пытался убить этого мальчишку, но будь я проклят, если мне не показалось, что он хочет утащить вещи моей Софи. Можете вы меня обвинить, сэр?

– Нет, – ответил Бидвелл. – Не могу.

– Этот мальчишка, – Хейзелтон показал обвиняющим пальцем на Мэтью, – раскроил мне лицо. Я из-за этого потеряю много работы, можно не сомневаться. Такая рана, как у меня, не выносит огня горна, пока не заживет. Вот и скажите мне, мистер Бидвелл и мистер магистрат, что вы собираетесь дать мне в удовлетворение?

Бидвелл смотрел в пол. Вудворд прижал пальцы к губам, сообразив, что сейчас оттуда чуть не вылетело, а Мэтью захлопнул крышку шкатулки Софи Хейзелтон. Наконец магистрату пришлось заговорить.

– Что вы сочтете должным удовлетворением, мистер Хейзелтон?

– Если бы мне решать, я бы его выпорол, – ответил кузнец. – Выпорол бы так, чтобы шкура у него со спины сошла начисто.

– Его спина уже получила свои раны, – ответил Вудворд. – И у него на горле следы от ваших пальцев, которые не скоро сойдут.

– Нечего тут рассусоливать! Я требую, чтобы его выпороли!

– Вы ставите меня в трудное положение, сэр, – произнес магистрат, поджав губы. – Вы просите меня приговорить собственного клерка.

– А кто еще его приговорит? Не будь он вашим клерком, к чему бы вы его присудили?

Вудворд бросил быстрый взгляд на Мэтью и отвел глаза. Молодой человек понимал, какие муки совести испытывает Вудворд, но знал, что магистрат не сможет не поступить так, как должно.

Вудворд заговорил.

– Тогда один удар плетью, – произнес он почти неслышно.

– Пять! – громыхнул кузнец. – И неделю в камере чтобы отсидел!

Вудворд тяжело вздохнул и уставился в пол.

– Две плети и пять дней.

– Нет, сэр! Вы посмотрите вот на это! – Хейзелтон сорвал кровавую повязку и обнажил рану с багровыми краями, такую страшную, что Бидвелл вздрогнул, и даже миссис Неттльз отвела глаза. – Видите, что он мне сделал? У меня теперь шрам будет на всю жизнь! Три плети и пять дней!

Мэтью, глазея на все это, снова сжался в кресле, потянулся за бокалом и осушил его.

– Три плети, – устало сказал Вудворд, – и три дня. – У него на виске билась жилка. Он заставил себя поднять глаза на Хейзелтона и выдержать его взгляд. – Таково мое решение судьи, и оно не может быть ни изменено, ни отменено. Он войдет в тюрьму в шесть часов утра и получит плети в шесть утра на третий день. Я думаю, что мистер Грин исполнит этот приговор? – Он глянул на Бидвелла, и тот кивнул. – Тогда все. Как магистрат, облеченный властью королем Англии и губернатором этой колонии, я произнес свой приговор.

Кузнец помрачнел, да так, что эта гримаса могла бы заставить погаснуть зеркало. Но он снова накрыл рану тряпкой и проговорил:

– Я так понимаю, что это так и будет, раз уж вы такой беспристрастный магистрат и вообще. И к черту этого проныру, вот что я скажу.

– Приговор произнесен. – Лицо Вудворда стало покрываться красными пятнами. – Вам же я посоветовал бы навестить врача.

– Нет, сэр, этот доктор Смерть до меня не дотронется! Но я уйду, ладно. – Он стал быстро запихивать вещи обратно в мешок. Последней туда попала шкатулка, которую Мэтью поставил на стол. Потом Хейзелтон поднял мешок жилистыми руками и вызывающе поглядел на Вудворда, на Бидвелла и снова на Вудворда. – Чертовски плох мир, в котором человеку достается шрам за то, что он защищал память жены, а закон не хочет как следует отвесить плетей виновному!

– Плети будут отвешены как следует, – холодно ответил Вудворд. – Три раза.

– Это сейчас вы так говорите. Ладно, я там буду, чтобы лично проверить, так и знайте!

Он повернулся и направился к выходу.

– Мистер Хейзелтон? – вдруг обратился к нему Мэтью. Кузнец остановился и хмуро глянул на своего противника. Мэтью встал с кресла.

– Я хотел сказать… что искренне прошу прощения за свои действия. Я был весьма и весьма не прав, и я прошу у вас извинения.

– Получишь его, когда я увижу твою распоротую спину.

– Я понимаю ваши чувства, сэр. И должен сказать, что я заслужил это наказание.

– И это, и больше, – сказал Хейзелтон.

– Да, сэр. Но… могу я вас кое о чем попросить?

– О чем?

– Позволите ли вы мне донести мешок до вашего фургона? Хейзелтон сморщился, как пять миль плохой дороги.

– Это еще зачем?

– Это будет небольшой знак моего раскаяния. – Мэтью сделал два шага в сторону кузнеца и протянул руки. – А также знак моего желания оставить это событие в прошлом, когда свершится мое наказание.

Хейзелтон молчал, но Мэтью видел, что мысль у него работает. По сузившимся глазам Хейзелтона Мэтью понял, что кузнец догадался о его намерениях. При всем своем хамском поведении и бычьей внешности Хейзелтон был хитрой лисой.

– Пацан безумен, как жук в бутылке, – сказал Хейзелтон Вудворду. – Я бы на вашем месте не выпускал его по ночам.

С этими словами кузнец повернулся спиной к обществу, вышел из гостиной и прошагал наружу в моросящий дождь. Миссис Неттльз пошла за ним и закрыла дверь – пожалуй, слишком резко.

– Ну вот, – произнес Вудворд, опускаясь в кресло, вдруг будто страшно постарев. – Правосудие удовлетворено.

– Мои соболезнования, – высказался Бидвелл. – Но если правду сказать, я бы дал ему пять плетей. – Поглядев на Мэтью, он покачал головой. – В твоем возрасте уже полагается знать, что чужие вещи трогать нельзя! Ты всюду, куда попадаешь, причиняешь беспокойство?

– Я уже сказал, что был не прав. Я это повторю для вас, если вам хочется. И я приму плети, которых заслужил… но вы должны понимать, мистер Бидвелл: Хейзелтон уверен, что обдурил нас всех.

– Что? – скривился Бидвелл, будто раскусил гнилой орех. – На этот раз ты о чем?

– Попросту о том, что Хейзелтон вывалил из мешка совсем не то, что было в том мешке под сеном.

Наступило молчание. Потом заговорил Вудворд:

– Что ты хочешь сказать, Мэтью?

– Я хочу сказать, что вес мешка, который я пытался вытащить, намного больше, чем вес старых вещей и пары ботинок. Хейзелтон знал, что я пытаюсь определить вес, и не хотел, конечно же, чтобы я это сделал.

– И я бы не хотел! – Бидвелл полез в карман за табакеркой. – Тебе мало было Хейзелтона на сегодня? Я бы на твоем месте держался от него подальше!

– Прошло… да, около сорока минут после нашей встречи, – продолжал Мэтью. – Я думаю, он это время использовал либо чтобы вытащить то, что было в мешке, и заменить это одеждой, либо нашел другой похожий мешок для этой цели.

Бидвелл втянул понюшку и заморгал слезящимися глазами.

– Ты вообще не умеешь признавать, что ошибся?

– Думайте как вам хочется, сэр, но я точно знаю, что в найденном мной мешке было что-то посущественнее старых тряпок. Хейзелтон знал, что я все расскажу, и знал, что могут возникнуть подозрения насчет того, что он прячет так тщательно, что готов ради этого на убийство. Поэтому он перевязал рану, влез в фургон и привез сюда подложный мешок, пока никто не приехал туда и не стал допытываться.

– Теория! – фыркнул Бидвелл, прочищая нос, и с резким стуком захлопнул табакерку. – Боюсь, что она не спасет тебя от плети и камеры. Магистрат произнес свой приговор, и мы с миссис Неттльз были свидетелями этому.

– Пусть я свидетель, – произнесла миссис Неттльз с убийственным холодом в голосе, – но скажу вам, сэр, что Хейзелтон – та еще птица. Я случайно знаю, что он обращался с Софи как с трехногой конягой до самой ее смерти, и стал бы он лучше обращаться с ее памятью? Наверняка хранил ее вещи, чтобы потом продать.

– Благодарю вас, миссис Неттльз, – язвительно произнес Бидвелл. – Кажется, «дерево теорий» – единственное растение, которое хорошо приживается в Фаунт-Рояле.

– Какова бы ни была истина в этом деле, – заговорил Вудворд, – она не отменяет факта, что Мэтью проведет три ночи в тюрьме и затем получит плетей. Неприкосновенность частной собственности этого кузнеца не должна более быть нарушена. Но в ответ на ваше заявление, мистер Бидвелл, что вы настаивали бы на пяти ударах, позвольте вам напомнить, что процесс против Рэйчел Ховарт должен быть приостановлен до тех пор, пока Мэтью не отбудет наказание и не выздоровеет после него.

Бидвелл застыл на несколько секунд, как истукан, челюсть у него отвисла. А Вудворд спокойным тоном, предвидя очередную бурю со стороны хозяина Фаунт-Рояла и приготовившись к ней, продолжал свою речь:

– Видите ли, мне необходим клерк, чтобы делать записи, когда я допрашиваю свидетелей. Все ответы на мои вопросы необходимы мне в письменном виде, и Мэтью разработал шифр, который мне легко читать. Если у меня не будет клерка, нет смысла вызывать свидетелей. Поэтому время, которое он вынужден будет провести в вашей тюрьме, и время его выздоровления после плетей следует вычесть из времени процесса.

– Да что вы такое несете! – взорвался Бидвелл. – Вы что, не будете завтра допрашивать свидетелей?

– Я бы сказал, что минимум – в ближайшие пять дней.

– Да будь оно все проклято, Вудворд! Ведь за это время город завянет, высохнет и развеется по ветру!

– Мой клерк, – спокойно ответил магистрат, – незаменим в процессе отправления правосудия. Он не может делать записи из камеры, и я позволю себе сказать, что вряд ли он сможет должным образом сосредоточиться, пока свежие шрамы от плетей будут жечь ему спину.

– Хорошо, а почему он не может вести записи в камере? – поднял густые брови Бидвелл. – В списке, который я вам дал, три свидетеля. Почему вы не можете расположить свой кабинет в тюрьме и вызвать туда свидетелей для показаний? Насколько я понимаю закон, они все равно должны говорить в присутствии обвиняемой? Разве я не прав?

– Вы правы.

– Вот и хорошо! Они могут говорить в тюрьме не хуже, чем в зале собраний. Вашему клерку дадут стол и письменные принадлежности, и он сможет выполнять свою работу, одновременно отбывая срок! – Глаза Бидвелла горели лихорадочным огнем. – Что вы на это скажете?

Вудворд оглянулся на Мэтью:

– Что ж, это действительно возможность. Она очевидным образом ускорит процесс. Ты согласен?

Мэтью обдумал предлагаемый вариант, ощущая на себе взгляд миссис Неттльз.

– Мне там понадобится больше света. Бидвелл нетерпеливо махнул рукой:

– Я тебе туда свезу все лампы и фонари Фаунт-Рояла, если это тебе нужно! У Уинстона найдутся перья, чернила и бумага в избытке!

Мэтью потер подбородок и стал думать дальше. Ему было приятно смотреть, как Бидвелл прыгает от нетерпения, будто напудренный спаниель.

– Я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь, – сказал Бидвелл, успокоившись. В голосе его снова заскрежетал металл, напоминая, что он ничья не собака. – У мистера Грина есть три кнута. Один – бич пастуха, другой – плетка-девятихвостка, и третий – кожаная плеть. Магистрат назначает наказание, но как хозяин – то есть губернатор, если хотите, – Фаунт-Рояла, способ его осуществления выбираю я. – Он помолчал, давая Мэтью время полностью оценить ситуацию. – Обычно в случае нарушения подобного рода я попросил бы мистера Грина использовать бич. – Бидвелл продемонстрировал легчайший намек на хитрую улыбку. – Но если вы во время своего заключения будете работать – скажем так: над выполнением благородной задачи, я с благодарностью порекомендую плеть.

Размышления Мэтью завершились.

– Ваши аргументы убедительны, – сказал он. – Я буду счастлив послужить гражданам города.

Бидвелл чуть не хлопнул в ладоши от радости.

– Прекрасно! – Он не заметил, как миссис Неттльз резко повернулась и вышла из комнаты. – Тогда мы должны известить первого свидетеля. Кого мы вызовем первым, магистрат?

Вудворд полез в карман и достал клочок бумаги, на котором значились три фамилии. Этот список дал ему Бидвелл, когда магистрат вернулся после посещения тюрьмы.

– Я вижу в качестве первого старшего из них, Джеремию Бакнера. Потом пойдет Элиас Гаррик. И наконец эта девочка, Вайолет Адамс. Сожалею, что придется допрашивать ребенка в тюрьме, но выхода нет.

– Я пошлю слугу оповестить их всех немедленно, – предложил Бидвелл. – Полагаю, что, раз ваш клерк должен отправиться в тюрьму в шесть утра, то мистер Бакнер мог бы предстать перед вами в семь?

– Да, если стол и письменные принадлежности для Мэтью будут доставлены и мне будет выделено удобное место для председательствования.

– Это вам будет обеспечено. Ну, кажется, наши лошади уже куда-то доехали, да?

Сияние Бидвелла затмевало свет люстры.

– Куклы, – напомнил Вудворд. Он оставался холоден и собран, не желая разделять восторг Бидвелла. – У кого они?

– У Николаса Пейна. Не беспокойтесь, он их хранит надежно.

– Я бы хотел их видеть и побеседовать о них с мистером Пейном после первых трех свидетелей.

– Я это организую. Что-нибудь еще?

– Да, есть еще одна вещь. – Вудворд покосился на Мэтью и тут же снова устремил взгляд на Бидвелла. – Я бы просил вас не присутствовать во время допросов.

Воздушное настроение хозяина тут же исчезло.

– А почему? Я имею право там быть!

– Это, сэр, вопрос спорный. Я считаю, что ваше присутствие может оказать недолжное влияние на свидетелей и абсолютно точно окажет влияние на мадам Ховарт, когда придет ее очередь давать показания. Поэтому, чтобы быть справедливым по отношению ко всем, я желаю, чтобы на суде не было посторонних. Я осознаю, что мистер Грин обязан присутствовать, поскольку он владеет ключами от тюрьмы, но он может сидеть у входа, чтобы запереть здание по окончании слушаний.

Бидвелл недовольно хмыкнул:

– Вам понадобится, чтобы мистер Грин был поближе, когда ведьма решит запустить в вас полоскательницей!

– Ей будет объяснено заранее, что, если она станет препятствовать процессу каким бы то ни было образом, на нее будут надеты путы и – как мне это ни неприятно – кляп. Возможность отвечать на обвинения будет ей предоставлена после того, как будут выслушаны свидетели.

Бидвелл снова собрался возражать, но передумал – как бы то ни было, а ведьма уже начала движение к костру.

– Что бы вы ни думали о моих мотивах, – сказал он, – но я человек справедливый и непредубежденный. Я готов поехать на недельку в Чарльз-Таун, если это нужно вам для проведения суда!

– Такой необходимости нет, но я ценю вашу готовность к сотрудничеству.

– Миссис Неттльз! – крикнул Бидвелл. – Куда девалась эта женщина?

– Полагаю, она вышла в кухню, – ответил Мэтью.

– Я пошлю слугу оповестить свидетелей. – Бидвелл направился к выходу из гостиной. – Счастливый будет день для нашего города, когда закончится это испытание, уверяю вас!

Он направился в сторону кухни, чтобы попросить миссис Неттльз выбрать слугу для выполнения указанного поручения.

Когда Бидвелл вышел, магистрат провел рукой полбу и обратил к Мэтью каменный взор.

– Что на тебя нашло, когда ты вторгся в чужое частное владение подобным образом? Ты ни на минуту не задумался о возможных последствиях?

– Нет, сэр, не задумался. Я знаю, что надо было, но… мое любопытство превозмогло здравый смысл.

– Твое любопытство, – проговорил Вудворд ледяным тоном, – подобно крепкому напитку, Мэтью. Когда его слишком много, ты пьянеешь до потери рассудка. Что ж, в тюрьме у тебя будет время раскаяться. И три удара плетью – это очень мягкое наказание за такую рану, какую ты нанес Хейзелтону. – Он покачал головой, горестно сжав губы. – Не могу поверить! Мне пришлось приговорить собственного клерка к тюрьме и плетям! Бог мой, что за бремя взвалил ты на меня!

– Полагаю, – начал Мэтью, – сейчас неудачный момент, чтобы настаивать, что содержимое мешка в сарае было совсем не то, что показал нам Хейзелтон?

– Абсолютно неудачный! – Вудворд болезненно сглотнул и встал. Он ощущал слабость и апатию, и, наверное, у него начинался жар. Конечно, все дело в сырости. Болотный воздух портит кровь. – Твою теорию никак не подтвердить. Я вообще не думаю, что это имеет значение. А ты?

– Я, сэр, – прозвучал твердый ответ, – считаю, что это имеет значение.

– Если я сказал, что нет, значит, не имеет! Этот человек вправе требовать, чтобы тебя выпороли кнутом, да так, чтобы шкуру содрать со спины, это тебе понятно? И ты не будешь совать свой нос в его сарай, в его мешки и в его дела!

Мэтью не ответил. Он уставился в пол, ожидая, пока схлынет гнев магистрата.

– К тому же, – добавил Вудворд, помолчав и уже тише, – мне понадобится в этом деле твоя помощь, и то, что ты будешь сидеть за решеткой или лежать в постели, оправляясь от порки, нашей работе не будет способствовать. – У магистрата на лбу выступил пот. Его шатало, надо было отдохнуть. – Я поднимусь к себе и лягу.

Мэтью тут же оказался на ногах.

– Вам нехорошо, сэр?

– В горле першит. И небольшая слабость. Мне станет лучше, когда я привыкну к этим болотным испарениям.

– Не желаете ли пригласить доктора Шилдса?

– Нет! Боже мой, зачем? Это вопрос акклиматизации, только и всего. И надо дать отдохнуть голосу. – Он остановился на пути к лестнице. – Мэтью, пожалуйста, прекрати свои исследования на сегодня. Можешь ты мне это обещать?

– Да, сэр.

– Очень хорошо.

Вудворд повернулся и вышел.

Дневные часы миновали. Дождь на улице то моросил, то припускал ливнем. Мэтью обнаружил небольшую комнату-библиотеку с несколькими полками книг по таким темам, как флора и фауна Нового Света, европейская история, несколько известных английских пьес и книги по кораблестроению. Только последние хранили какие-то следы того, что их читали. В библиотеке также имелись два кресла лицом друг к другу по обе стороны шахматного столика с клетками из красивого светлого и темного дерева; фигурки были из того же материала. Карта Фаунт-Рояла на стене. Вглядевшись внимательнее, Мэтью обнаружил, что карта была фантастическим представлением Бидвелла о том, каким станет город в будущем: изящные улицы, упорядоченные ряды домов, большие лоскуты ферм, раскинувшиеся сады и, разумеется, четкий узор верфей и причалов.

Мэтью выбрал книгу по истории Испании, и когда он ее открыл, кожаный переплет щелкнул, как пистолетный выстрел. Мэтью читал до позднего ленча из кукурузных лепешек и ячменного супа с рисом, который подали в столовую. Бидвелла за столом не было, и когда одна из служанок поднялась наверх пригласить магистрата, она сообщила Мэтью, что Вудворд решил отказаться от еды. Поэтому Мэтью ел один – его начало грызть беспокойство о здоровье магистрата, – а потом снова вернулся к чтению в библиотеке.

Он заметил, что миссис Неттльз более не показывалась, и решил, что либо она занята каким-то поручением своего хозяина, либо избегает Мэтью, сожалея о собственной откровенности. Это его устраивало, поскольку мнения миссис Неттльз очевидным образом влияли на его суждения, которые должны быть основаны на фактах, и только на фактах. Несколько раз перед ним возникал образ Рэйчел Ховарт, распахивающей плащ, и видение ее прекрасного, хотя и с суровым взглядом, лица. Тут до него дошло, что раз Ноулза завтра утром выпускают, то он будет единственным ее товарищем по тюрьме на ближайшие три дня. Потом, конечно, его ждут поцелуи плети. А сейчас он занялся переводом испанской истории на французский язык.

Стемнело, в доме зажгли лампы, и был подан обед из пирога с курятиной. К этой трапезе пришли и Бидвелл, и Вудворд – первый в приподнятом настроении, второй – еще более придавленный ответственностью. Кроме того, к обеду явилось очередное войско комаров, гудящих над ухом и изо всех своих проклятых сил старающихся наполнить животы. Хозяин дома выставил бутылку «Сэра Ричарда» и предлагал тост за тостом, прославляя «безупречные способности» Вудворда и видя «ясный вход в гавань» впереди, а также произносил другие напыщенные банальности. Магистрат, с запавшими глазами, ощущая себя совсем больным и никак не в настроении внимать здравицам, вынес все это стоически, делая осторожные глотки рома и поклевывая еду, но съел едва лишь треть своей порции. Хотя Вудворд явно выглядел плохо, Бидвелл даже не спросил о его здоровье – наверное, потому, решил Мэтью, что боялся дальнейших задержек в суде над ведьмой.

Наконец за десертом из заварного крема, который Вудворд соблаговолил попробовать, Мэтью счел нужным заявить:

– Сэр, я думаю, вам нужен доктор Шилдс.

– Чушь! – возмутился Вудворд. – Я уже тебе говорил, дело в болотном воздухе!

– Вы не слишком хорошо выглядите, извините за прямоту.

– Я выгляжу как есть! – Нервы магистрата готовы были сдать из-за саднящего горла, забитых носовых ходов и мучительно-неотвязных насекомых. – Как лысый старик, у которого украли парики и камзол! Спасибо за лесть, Мэтью, но прошу тебя воздержаться от высказывания своих мнений!

– На мой взгляд, магистрат вполне нормально выглядит, – перебил Бидвелл с неискренней улыбкой. – Чтобы привыкнуть к болотному воздуху, нужно некоторое время, но ничего здесь нет такого, чего не вылечить доброй порцией рома. Я прав, сэр?

Вудворду не хотелось чувствовать благодарность за поддержку.

– Честно говоря, не совсем. Ром вредит не менее, чем лечит.

– Но ведь вы же хорошо себя чувствуете? – настаивал Бидвелл. – Я имею в виду, достаточно хорошо для выполнения своих обязанностей?

– Разумеется! Может быть, я немного подавлен из-за погоды…

– А кто нет, в такой дождь? – быстро вставил Бидвелл с нервным смешком.

– …но никогда за все время моей профессиональной деятельности не было случая, чтобы я был не в состоянии выполнять свой долг, и я не буду портить свой послужной список. – Он остро посмотрел на Мэтью. – У меня слегка воспалено горло, и я немного устал, вот и все.

– И все же я хотел бы, чтобы вас осмотрел доктор Шилдс.

– Черт побери, мальчишка! – рявкнул Вудворд. – Кто из нас отец? – Тут же лицо его густо покраснело. – Я хотел сказать, кто из нас опекун? – Он опустил глаза и стал рассматривать пальцы, вцепившиеся в край стола. В комнате воцарилось молчание. – Простите, – спокойно сказал Вудворд, – я оговорился. Разумеется, я опекун моего клерка, а не его отец. – Краска все еще жгла его щеки. – Кажется, мой ум слишком устал. Мне следует пойти к себе и попытаться дать ему отдых. – Он встал, и Мэтью с Бидвеллом тоже приподнялись в знак уважения. – Меня нужно разбудить в пять часов, – сказал Вудворд хозяину. Потом обратился к Мэтью: – Я предложил бы тебе лечь спать пораньше, поскольку в тюрьме будет не слишком уютно. Спокойной ночи, джентльмены.

С этими словами магистрат расправил плечи и вышел из комнаты со всем достоинством, которое мог собрать.

Снова воцарилось молчание. Бидвелл и Мэтью сели за стол. Старший быстро доел свой десерт, выпил последний глоток рома и вышел из-за стола, бросив сухо:

– Мне пора к себе. Спокойной ночи. Мэтью остался один на руинах трапезы.

Он решил, что самым мудрым было бы последовать совету магистрата, а потому поднялся к себе, переоделся в ночную рубашку и влез в постель под москитную сетку. Сквозь закрытые ставни слышно было, как где-то далеко поет женщина под аккомпанемент залихватских аккордов скрипки. Мэтью понял, что музыка доносится из жилищ слуг, и это, наверное, Гуд играет на своем инструменте куда как свободнее, чем за обедом в первый вечер. Звук был живой и приятный и отвлекал Мэтью от мыслей о тюрьме, Рэйчел Ховарт и ожидающей плети. Поэтому он отодвинул сетку, вылез из кровати и открыл ставни, чтобы лучше слышать.

В небольшом поселке дощатых хижин, где жили слуги, горели фонари. Мотив, который играл Гуд, изменился, и женщина – с поистине царственным голосом – начала другую песню. Мэтью не мог разобрать слов – наверное, это был какой-то африканский диалект. Ритм подхватил один бубен, потом другой, низкий звук барабана стал отбивать контрапункт. Голос нарастал и опускался, блуждая вокруг мелодии, боролся с нею шутя и снова падал в ее объятия. Мэтью, опираясь на локти, высунулся в окно и посмотрел в небо. За густыми тучами не видно было ни луны, ни звезд, зато морось, изводившая целый день, прекратилась.

Мэтью слушал музыку, наслаждаясь минутой.

«Кто из нас отец?»

Что за странные слова в устах магистрата! Конечно, он нездоров, и ум его в некотором беспорядке, но… что за странные слова все-таки.

Мэтью никогда в жизни не думал о магистрате как об отце. Опекун – да, наставник – наверное. Но отец? Нет. Нельзя сказать, что Мэтью не чувствовал привязанности к этому человеку. В конце концов, они вместе прожили и проработали пять лет. Если бы Мэтью не выполнял своих обязанностей удовлетворительным образом, он бы не продержался столько на службе у магистрата.

Конечно, именно это их и связывало. Служба. Мэтью надеялся продолжать выполнять свои обязанности столько, сколько он будет нужен магистрату, а потом, быть может, самому начать изучать право. Вудворд ему говорил, что он даже, быть может, сам когда-нибудь станет магистратом, если решит взойти на это поприще.

Отец? Нет. Слишком многого не знал Мэтью о магистрате даже после этих пяти лет. Не знал прошлой жизни Вудворда в Лондоне и не знал, почему он уехал в колонии. Не знал, почему он отказывается говорить об этой таинственной Энн, которую иногда звал в беспокойных снах. И о том, почему так много для него значит вышитый золотом камзол.

Все это отец объяснил бы сыну, даже такому, которого взяли из приюта. И вещи столь личной природы никогда не стал бы обсуждать работодатель со служащим.

Музыка пришла к мелодичному финалу. Мэтью еще посмотрел в сторону болот и моря, скрытых ночной тьмою, потом закрыл ставни и вернулся в постель, где его ждал крепкий сон.

Проснувшись – резко, испуганно, – он сразу понял, что его разбудило. Все еще был слышен ужасающий раскат грома. Когда гром затих, залаяли и завыли собаки по всему Фаунт-Роялу. Мэтью перевернулся на другой бок, намереваясь устремиться в царство Морфея, и уже поплыл в этом направлении, когда новый залп небесной артиллерии ударил прямо над головой. Он сел, встревоженный, и стал ждать очередного взрыва. Сквозь щели ставней видны были вспышки, и весь дом стонал, когда Вулкан грохотал молотом в кузнице.

Мэтью встал, морщась от неприятных ощущений в избитой спине, и открыл окно посмотреть на бурю. Был какой-то непонятный час между полуночью и рассветом. В поселке слуг уже погасили фонари. Дождь пока еще не начался, но ветер шевелил лес на краю болота. Снова вспыхнула молния, заговорил гром, и Мэтью услышал, как отозвались собаки.

Он раздумывал, как бы не вышло так, что Фаунт-Роял победит Дьявола только для того, чтобы быть смытым Богом, и тут что-то привлекло его внимание. Какое-то крадущееся движение среди негритянских лачуг. Он всмотрелся в темноту и при очередной вспышке молнии, при ее ослепительном свете увидел, как кто-то вышел из-за угла дома и быстро зашагал к Фаунт-Роялу. И снова обрушилась ночь океанской волной. У Мэтью осталось впечатление, что этот кто-то был мужчина, по крайней мере шагал по-мужски, и был одет во что-то темное и в монмутскую шапку. И действительно у него что-то болталось в правой руке? Может быть, но с уверенностью сказать нельзя. Кроме того, трудно определить, был этот человек темнокожий или белый. Следующая вспышка молнии показала, что идущий исчез из пейзажа, видимого из окна, и скрылся с глаз Мэтью.

Он затворил ставни и заложил засов. Очень и очень странно, подумал он. Чтобы кто-то пробирался в негритянский поселок в такой ранний час, стараясь – по крайней мере по всей видимости, – чтобы его не заметили. Очень и очень странно.

Так: а его это дело или нет? Могли быть выдвинуты аргументы в пользу обеих точек зрения. Не является незаконным, если человек гуляет, где ему вздумается и когда ему захочется… и все же у Мэтью зародилось мнение, что не только кузнецу есть что скрывать в Фаунт-Рояле.

Грохот и рев бури – которая пока что еще сдерживала свои порывы – в сочетании с этой новой интригой лишили Мэтью последних остатков сна. Он чиркнул серной спичкой по кремню и зажег лампу, которую ему предоставили, затем налил себе чашку ключевой воды из глиняного кувшина на комоде и осушил ее. Вода, как он для себя определил, пожалуй, лучшее, что есть в Фаунт-Рояле. После этого он решил пойти в библиотеку и выбрать книгу, которая наведет сон. С этой целью Мэтью взял фонарь и вышел в коридор.

Дом был тих. По крайней мере так думал Мэтью, пока не услышал едва различимый голос, который что-то говорил неподалеку. Он остановился, прислушался. Еще раз прогремел гром, и голос затих. Потом послышался снова, и Мэтью наклонил голову набок, пытаясь определить его источник.

Он узнал голос. Хоть тот был приглушен толстой дверью, Мэтью узнал его. Магистрат, спящий обычно крепко, говорил со своими демонами.

Мэтью подошел к его комнате. Голос стих, и начался храп, который посрамил бы пилу, грызущую железное дерево. Прокатился следующий раскат грома, и храп будто прибавил силы, соревнуясь с какофонией природы. Мэтью всерьез беспокоился о здоровье магистрата. Действительно, Вудворд никогда не позволял болезни помешать его работе, но все же он редко бывал подвержен силам природы. На этот раз Мэтью не сомневался, что посещение доктора Шилдса необходимо.

Внезапно храп прервался. Наступило молчание, потом из-за двери донесся стон.

– Энн, – сказал магистрат. – Энн, ему больно.

Мэтью прислушался. Он знал, что это нехорошо. Но, быть может, он услышит какое-то объяснение внутренним терзаниями Вудворда.

– Болит. Болит. – Раздалось быстрое, частое дыхание магистрата. – Энн, ему больно. Боже мой… Боже мой…

– Что тут происходит?

Голос прямо над ухом заставил Мэтью чуть не выпрыгнуть не только из рубашки, но из собственной кожи. Он резко повернулся, разинув рот – и увидел Роберта Бидвелла в халате алого шелка и с фонарем.

Несколько секунд понадобилось Мэтью, чтобы обрести голос, и за это время снова мощно ударил гром.

– Это магистрат, – сумел прошептать Мэтью. – Сегодня он спит беспокойно.

– Он храпит так, что дом рассыпается, вот что он делает! Я могу спать в грохот бури, но от этого шума у меня дырка в черепе!

Прямо во время речи Бидвелла храп магистрата зазвучал снова. Сегодня он был громок и неприятен, как никогда. Может быть, из-за плохого здоровья.

– Моя спальня рядом с его комнатой, – продолжал Бидвелл. – И будь я проклят, если хоть на миг глаза сомкнул! – Он потянулся к дверной ручке.

– Сэр? – перехватил его Мэтью за запястье. – Я очень просил бы вас его не трогать. Он захрапит снова, даже если вы его разбудите. А мне кажется, ему нужен отдых перед завтрашним днем.

– А мне не нужен?

– Вам не придется допрашивать свидетелей – в отличие от магистрата.

Бидвелл скривился. Без своего шикарного дорогого парика он будто уменьшился. Волосы песочного цвета были подстрижены почти наголо. Он высвободил руку из пальцев Мэтью.

– Человек второго сорта в своем собственном доме! – фыркнул он.

– Я благодарен вам за ваше понимание.

– Черт бы побрал это понимание…

Тут он вздрогнул, потому что Вудворд залепетал что-то и застонал.

– Больно… Боже мой, как больно…

И снова голос его заглушил звук пилы. Бидвелл выдохнул сквозь зубы:

– Полагаю, ему все же нужен визит доктора Шилдса, раз он так страдает.

– Он разговаривает во сне, – пояснил Мэтью.

– Во сне? Что ж, не он один страдает от дурных снов в Фаунт-Рояле! Сатана их сажает в умы людей, как семена белены!

– Это для него не ново. Я много раз слыхал от него такие разговоры во сне.

– Что ж, сочувствую твоим ушам. – Бидвелл пробежал рукой по ежику собственных волос – тщеславие заставляло его понимать, как много придает его фигуре пышный парик. – А ты почему встал? Он тебя разбудил?

– Нет, я проснулся от грозы. Выглянул в окно и увидел… Мэтью запнулся. Увидел – что? Мужчину или женщину?

Нес этот человек что-то или нет? От всего этого у Бидвелла может составиться о нем впечатление как о человеке, который, чуть что, кричит «волки!». Он решил оставить это дело так.

– Увидел, что идет буря, – закончил он.

– Ха! – осклабился Бидвелл. – А ты не такой умный, каким себя воображаешь, клерк!

– Простите?

– Твое окно выходит на море. А буря идет с запада.

– А! – сказал Мэтью. – Что ж, значит, я ошибся.

– Черт побери! – ахнул Бидвелл, когда снова загремел гром. – Кто может под такое спать?

– Не я. На самом деле я шел в вашу библиотеку выбрать себе что-нибудь почитать.

– Почитать? Ты имеешь понятие, который сейчас час? Почти три часа ночи!

– Поздний час никогда раньше не препятствовал моему чтению, – ответил Мэтью. Но тут ему в голову пришла неожиданная мысль. – Правда… раз вы тоже не в состоянии спать, может быть, вы окажете мне честь?

– Какую именно?

– Партию в шахматы. Я видел у вас там доску и фигуры. Вы играете в шахматы?

– Естественно, играю! – Бидвелл выпятил подбородок. – И превосходно играю, могу сказать!

– Действительно? Настолько хорошо, что сможете меня обыграть?

– Настолько, – ответил Бидвелл, слегка улыбнувшись, – что смогу стереть тебя в порошок и по ветру пустить!

– Очень хотелось бы это увидеть.

– Так сейчас увидишь! После вас, о мой много о себе понимающий клерк!

В библиотеке, где продолжала реветь и бушевать за запертыми окнами буря, Бидвелл и Мэтью поставили лампы вниз, чтобы свет падал на доску, и Бидвелл объявил, что выбирает белые. Усевшись, он с яростной готовностью двинул вперед пешку.

– Вот! – объявил он. – Первый из солдат, кто охотится за твоей головой!

Мэтью двинул коня.

– От начала охоты, – заметил он, – еще очень не близко до трофея.

Вторая пешка шагнула в бой.

– Меня учил играть большой мастер, так что не пугайся быстроты, с которой будешь разгромлен.

– Тогда, – ответил Мэтью, изучая позицию, – у вас передо мной преимущество. Я самоучка.

– Я много вечеров играл за этой самой доской с преподобным Гроувом. На самом деле эта доска принадлежала ему. Ну, надеюсь, ты не будешь слишком долго мешкать над ходом, который явно достаточно прост?

– Нет, – ответил Мэтью. – Слишком долго не буду.

И через минуту последовал его очередной ход. Через двенадцать ходов Бидвелл увидел, что его ферзь зажат между ладьей и слоном.

– Ну давай! Бери его к чертям! – сказал он.

Мэтью взял. Тут настала очередь Бидвелла рассматривать доску.

– Вы говорите, вас учил преподобный Гроув? – спросил Мэтью. – Он был не только священником, но и профессиональным шахматистом?

– Это ты остришь? – Тон Бидвелла внезапно стал резким.

– Никоим образом. Я задал совершенно искренний вопрос.

Бидвелл замолчал. Глаза его искали ход, но отмечали тот факт, что вскоре король его окажется под угрозой того самого коня, которым Мэтью начал партию.

– Гроув не был шахматным профессионалом, – сказал Бидвелл, – но любил играть. Он был талантливый человек. И если он в чем-то был профессионалом, так это в латыни.

– В латыни?

– Именно так. Он любил этот язык. Настолько любил, что когда играл со мной – и это всегда меня злило, в чем, подозреваю, и был отчасти смысл подобных действий, – он объявлял ходы по-латыни. А! Вот мой спаситель!

Бидвелл хотел было взять коня слоном.

– Э-гм… если сдвинуть эту фигуру, – сказал Мэтью, – ваш король окажется под шахом моего ферзя.

Рука Бидвелла остановилась в воздухе.

– Знаю! – огрызнулся он. – Думаешь, я слепой?

Он быстро изменил движение, чтобы пойти конем по направлению к королю Мэтью.

Этого коня Мэтью немедленно снял поджидавшей пешкой.

– А были у преподобного Гроува враги? – спросил он.

– Да. Сатана. И, конечно, ведьма. – Бидвелл нахмурился, потирая подбородок. – Наверное, мне очки нужны – как я проглядел эту мелкую гадину?

– И давно преподобный здесь жил?

– С самого начала. Он предложил мне свои услуги в самый первый месяц.

– А откуда он приехал?

– Из Чарльз-Тауна. Уинстон и Пейн познакомились с ним в поездке за припасами. – Бидвелл посмотрел в лицо Мэтью. – Ты будешь в шахматы играть или в магистрата на допросе?

– Сейчас, мне кажется, ваш ход.

– Да, и вот он!

Ладья взлетела в воздух и со стуком опустилась на доску, сбив второго коня Мэтью.

И тут же погибла от меча его ферзя.

– А мистер Пейн, – спросил Мэтью, – он сам откуда?

– Ответил на объявление о наборе жителей, которое я разместил в Чарльз-Тауне. Почти все первые жители появились таким образом. А почему ты спрашиваешь?

– Из любопытства, – ответил Мэтью, рассматривая доску. – Мистер Пейн был когда-то моряком?

– Да, был. Служил в юные годы первым помощником на английской бригантине. Мы с ним много раз говорили о море и кораблях. – Он прищурился: – А почему тебе в голову пришел этот вопрос?

– Мистер Пейн… мне показалось, что у него есть морские знания. А что такое бригантина?

– Как что? Корабль!

– Да, сэр. – Мэтью позволил себе вежливую, но все же мимолетную улыбку. – Но какого рода корабль?

– Двухмачтовый, с прямыми парусами. Это быстрые корабли. Используются для каботажной торговли. И еще бригантины благодаря их скорости нашли, к несчастью, признание у более неприятной публики.

– Простите, сэр? – не понял Мэтью.

– У пиратов и каперов. Бригантины – их любимые суда. Эти корабли могут войти в узкую гавань. Ладно, когда будет готов мой морской порт, мы этих собак выгоним прочь и шкуры их на воротах вывесим.

Рука Бидвелла быстрым движением перенесла оставшуюся ладью на поле, откуда она угрожала ферзю Мэтью, подпертому слоном.

– Шах, – сказал Мэтью, передвигая скромную пешку к королю Бидвелла.

– А вот ей! – Король взял пешку.

– Шах, – повторил Мэтью, передвигая ферзя на атакующую позицию.

– А ну-ка легче!

Бидвелл поставил на пути ферзя пешку.

– Мат, – произнес Мэтью, поднимая своего первого коня и казня пешку.

– Минуту, минуту! – почти закричал Бидвелл, лихорадочно глядя на доску.

Но долго продолжать это бесплодное исследование ему не было дано. На улице зазвонил колокол. Сквозь ставни донесся крик – кричали страшное слово, и ужас клинком вошел в сердце Бидвелла.

– Пожар! Пожар!

Бидвелл тут же оказался на ногах и распахнул ставни. Сквозь ночь мелькали языки пламени, раздуваемые во все стороны ветром, и летели оранжевые искры.

– Пожар! Пожар! – кричали на улице, и продолжал гулко звенеть колокол тревоги на сторожевой башне.

– Боже мой! – возопил Бидвелл. – Это же горит тюрьма!




Глава 10


Кричали, чтобы скорее несли ведра. Подъехал еще один фургон, везя две бочки с водой, и тут же кто-то взобрался на него и стал наполнять протягиваемые ведра. Наполненные быстро передавали по цепочке и выплескивали в пламя. Однако Мэтью и прочим зрителям было ясно, что с ведрами ничего не сделаешь против раздуваемого ветром огня. Он уже поглощал здание, и вскоре спасать будет нечего.

Мэтью подумал, что практически все жители Фаунт-Рояла поднялись на крики дозорного и прибежали на улицу Истины либо помогать пожарным, либо смотреть, как пламя делает свою работу. Почти все явились на место происшествия в том же виде, что Мэтью и Бидвелл: в ночных рубашках, наспех натянутых брюках и башмаках, женщины – в капотах и плащах поверх ночного наряда. Мэтью, услышав крики, быстро взбежал наверх, натянул бриджи и бросился будить магистрата, но услышал его внушительный храп, еще не дойдя до двери. Даже пронзительные крики с улицы и колокол тревоги не пробились в сон Вудворда сквозь наверняка закрытые в комнате ставни, а может, проникнув, не могли перекрыть его носовой рапсодии. Поэтому Мэтью не стал тратить время на стук в дверь и побежал вниз вслед за Бидвеллом.

Жар был невыносим, ветер раздувал огонь до безумия. Это была злобная ирония судьбы, как подумал Мэтью: хотя все еще рокотал гром и сверкали над морем отсветы молний, тучи на сей раз не разверзлись над Фаунт-Роялом. Он знал, что Бидвелл пожелал бы сейчас ливня на это пламя, но увы, такового не обещалось. Ферма – та самая заброшенная ферма, на крыше которой вчера утром сидели три коровы, когда Мэтью и Вудворд проезжали мимо, – была обречена.

Но опасности, что огонь распространится, не было. И пожарники это наверняка знали, потому они и выстроились в одну цепочку, а не в две или три. Вчерашний бурный ливень пропитал обитаемый дом, стоящий напротив через изгородь от горящего здания, а другие дома – и тюрьма, кстати, – были достаточно далеко, чтобы до них не долетали угли. Огонь был свиреп и быстро пожирал свою жертву, но не мог перескочить на другую крышу.

Что заставило мысль Мэтью заработать. Все здесь насквозь и тщательно промокло, так как же начался пожар? Возможно, удар молнии? Но непонятно, может ли даже молния поджечь пропитанное водой дерево. Нет, пожар должен был начаться изнутри. И все равно – как?

– Этого дома уже нет, – сказал человек справа от Мэтью. Он оглянулся на говорившего. Это был высокий тощий мужчина в коричневом плаще и шерстяной шапке. Несколько секунд ушло у Мэтью на узнавание его лица: длинный аристократический нос и высокий лоб, узкие сдержанные темно-синие глаза. Без белого парика, без пудры и румян на лице учитель казался – по крайней мере на первый взгляд – совсем другим человеком. Но на свою витую трость опирался именно Джонстон, и пламя красило его лицо оранжевым и красным.

– Это был дом Уильяма Брайерсона, – сказал он. – У меня в школе учились двое его сыновей.

– А когда уехала эта семья?

– О, Уильям никуда не уезжал. Он лежит здесь на кладбище. Но его вдова взяла мальчиков и уехала… кажется, в прошлом году это было, в начале. – Джонстон обратил взгляд к Мэтью. – Я так понимаю, что ваш магистрат начинает допросы завтра?

– Да, сэр.

– Я это слышал от мистера Уинстона. Еще я слышал, что у вас были какие-то неприятности с Сетом Хейзелтоном? – Мэтью кивнул. – Разговоры в этом городе – самая расхожая валюта, – сказал Джонстон. – Все здесь в курсе чужих дел. Но вы случайно наткнулись на какую-то тайну, как я слышал?

– Кто вам такое сказал?

– Опять-таки Уинстон. Мистер Бидвелл рассказывает ему все. Он заходит ко мне днем сыграть в карты или пару партий в шахматы, после чего я оказываюсь полностью в курсе всех текущих событий. – Он снова уставился на горящий дом. Бидвелл выкрикивал приказы, пытаясь добиться, чтобы привезли еще бочек с водой, но энергия пожарных шла на убыль. – Насколько я понимаю, вам предстоит провести три дня в тюрьме и получить три удара плетью.

– Верно.

– А допросы будут проходить в тюрьме? Это новое в судопроизводстве.

– Так сделано по просьбе мистера Бидвелла.

– Мистер Бидвелл, – произнес Джонстон, причем лицо его не выразило даже тени каких-либо чувств, – это жадный до денег свин, молодой человек. Он выдает себя за джентльмена-альтруиста, которого беспокоит будущее свободной морской торговли в этой колонии, в то время как его единственная цель – набить потуже карманы. И ради этой цели он добьется казни Рэйчел Ховарт.

– Он верит, что она ведьма. – Мэтью несколько секунд помолчал. – А вы – нет?

Джонстон едва заметно улыбнулся половиной рта:

– А вы?

– Это предстоит выяснить.

– Ну-ну. Дипломатия в действии. Похвально в наш суровый век, но я бы просил более прямого ответа.

Мэтью промолчал, не зная, что еще он имеет право сказать. Джонстон оглянулся по сторонам.

– А магистрат? – спросил он. – Где он?

– Я его оставил в доме спящим. Его нелегко разбудить.

– Очевидно, так. Ну что ж, раз он нас сейчас не слышит, я хотел бы знать, что вы на самом деле думаете о Рэйчел Ховарт.

– Служебное положение мне не позволяет об этом говорить, сэр.

Джонстон на секунду задумался, потом кивнул. Он склонил голову набок, внимательно глядя на огонь.

– Спасибо, вы мне сказали то, что мне надо было знать. Я полагаю, что вы – образованный молодой человек, свободный от оков древнего образа мыслей. У вас есть сомнения насчет колдовства – у меня тоже. Рэйчел Ховарт оказалась в камере по нескольким причинам, и не в последнюю очередь потому, что она красивая женщина и тем оскорбляет чувства более массивных местных коров. Также против нее – ее португальская кровь. Слишком близко к испанской. Добавьте сюда тот факт, что Дэниел Ховарт был человеком типа Бидвелла, но без его обаяния. У него здесь были враги, в чем сомневаться не приходится.

– То есть? – Мэтью вынужден был оглядеться, проверяя, что никто этого разговора не услышит. – Вы считаете, его убил кто-то другой?

– Именно так я считаю. Не Сатана. Человек. Мужчина или женщина с мужской силой, каковые среди местных есть.

– Но мистер Гаррик видел мадам Ховарт и… что-то с нею… за сараем.

– У мистера Гаррика, – спокойно ответил Джонстон, – ум как решето. Я бы усомнился если не в его зрении, то в его рассудке.

– Так почему же вы не сказали этого тогда, за обедом?

– Чтобы не оказаться соседом Рэйчел Ховарт по камере. Это не та честь, которой я желал бы удостоиться.

– Веселое бедствие, правда? – произнес кто-то, появляясь за спиной учителя. Весьма некрупное тело доктора Шилдса прикрывала лишь ночная рубашка. Длинные волосы перепутало ветром, светло-синие глаза казались больше под овальными очками. – И зачем тратить столько хорошей воды?

– Здравствуйте, Бенджамин, – небрежно кивнул учитель. – Я думаю, вам стоило остаться в постели. Эти пожары последнее время вошли в обычай.

– То же относится и к вам. Честно говоря, куда интереснее смотреть, как не хотят расти посевы. – Он остановил взгляд на Мэтью. – Привет, молодой человек! Вы вчера попали в какую-то беду, я слышал?

– Небольшую, – ответил Мэтью.

– Три дня в тюрьме и три удара плетью – это действительно мелочь, близкая к минимуму. Дружите со мной, потому что именно я вскоре буду прикладывать мазь к вашим рубцам. А где магистрат?

– В постели, – ответил Джонстон, опередив Мэтью. – Он, кажется, умеет спать при любом шуме, раз не поддался этой суматохе насчет пожара брошенных домов.

– Дело в том, что он человек городской и потому научился спать во время подобных огненных катастроф.

Шилдс уставился на огонь, который теперь полностью вырвался на свободу. Бидвелл по-прежнему выкрикивал приказы, пытаясь подвигнуть пожарных на дальнейшие действия, но той побудительной силы в голосе уже не было. Мэтью увидел, как Николас Пейн о чем-то посовещался с Бидвеллом, и тот нетерпеливо махнул рукой в сторону своего особняка. Потом Пейн снова смешался с толпой зевак и исчез из виду. Мэтью также отметил присутствие миссис Неттльз, явившейся завернутой в длинный черный халат; был здесь и великан-тюремщик, мистер Грин, стоявший в сторонке и куривший трубку из кукурузного початка, глядел на пожар и Гаррик, явно весьма взволнованный, рядом с Гарриком стоял Эдуард Уинстон, в серой рубашке и мятых коричневых брюках, в которые он, судя по виду, влезал очень поспешно. Уинстон оглянулся через плечо, и его глаза на пару секунд задержались на тех двоих, что были рядом с Мэтью. Потом он тоже двинулся в сторону толпы зевак.

– Я пойду домой спать, – объявил Джонстон. – От этой сырости у меня дьявольски болит колено.

– Могу вам дать еще мази, если хотите, – предложил Шилдс.

– Ох уж эта ваша мазь! Мэтью, если тем же свиным пойлом он собирается мазать ваши шрамы, примите мои самые искренние соболезнования. Я бы вам предложил поносить прищепку на носу, чтобы привыкнуть. – Джонстон захромал прочь, но остановился. – И подумайте о моих словах, молодой человек, – просительно сказал он. – Когда вы отбудете свой срок, я бы хотел поговорить с вами на эту тему.

– Что? Какие-то тайны, которых мне не следует слышать? – удивился Шилдс.

– Никаких тайн, Бенджамин. Я просто пытаюсь продолжить образование этого молодого человека. Спокойной ночи.

С этими словами он повернулся и последовал за своей тростью через толпу.

– Что ж, – вздохнул Шилдс, – я тоже вернусь в кровать. У меня был долгий и трудный день – пришлось наблюдать смерть еще одного пациента. – Он криво улыбнулся. – Такова жизнь в Новом Свете.

Через несколько минут после ухода доктора рухнула раскаленная крыша. Искры взмыли к небесам и завертелись в вихрях. Бидвелл перестал отдавать приказы – теперь он просто стоял, отступив назад и бессильно опустив руки. Кто-то из пожарных плеснул в огонь последнее ведро, но тут же отступил от пламени, и вдруг вся передняя стена подалась и провалилась внутрь.

– Это Дьявол говорит нам! – закричал какой-то мужчина. Мэтью увидел, как Бидвелл резко обернулся на голос. Окруженные черными кругами глаза выискивали крикуна, как ястреб крысу. – Это сам Сатана велит нам покинуть проклятый город, пока мы все не сгорели!

Тут же женщина с рыжеватыми волосами, впалыми щеками и длинным подбородком подхватила этот крик.

– Нил Колловей прав! – заорала она. – Сатана нас предупреждает, чтобы убирались!

– Прекратить! – Голос Бидвелла заглушил бы гром, как детскую хлопушку. – Чтобы я этого больше не слышал!

– Хоть слышь, хоть не слышь! – завопил другой человек, стоящий слева от Мэтью в нескольких футах. – С меня хватит! Я беру жену и детей и уезжаю, пока мы все не превратились в угли!

– Никуда ты не едешь! – прозвучал ответный залп Бидвелла. Хозяин Фаунт-Рояла стоял, очерченный пламенем, и сам был похож на демона. – Каттер, не будь дураком!

– Дурак тот, кто остается, когда Дьявол требует убраться! – крикнул Каттер. – С первым светом мы с Норой пакуемся и едем! – Он оглядел толпу блестящими от огня глазами. – И всякий, кто в своем уме, сделает так же! Нельзя жить в этом городе, раз не позволяют ведьма и ее хозяин!

Реакция на это заявление пошла как круги по воде: многие выкрикивали свое согласие, другие – очень и очень немногие – требовали замолчать. Бидвелл раскинул руки – покровительственным жестом.

– Слушайте меня! – проревел он. – Сегодня магистрат начинает процесс! Я обещаю вам, клянусь самой своею душой – с ведьмой вскоре будет покончено, и она перестанет портить нам жизнь!

Мэтью ничего не сказал, но подумал, что Бидвелл только что поставил свою душу под серьезную угрозу.

– И одного дня уже слишком много будет! – Каттер играл на толпу, как актер на сцене. – Нет, сэр! С первым светом мы отсюда рванем, пока шкура цела и чума нас не поразила!

– Тише, тише! – снова закричал Бидвелл, стараясь заглушить страшное слово. – Нет здесь чумы!

– А выкопайте тела, что зарыты на кладбище недавно! – истерически завизжала какая-то женщина.

– И спросите их, что их убило, потому что от вашего этого доктора никакого толку!


* * *

Пока разворачивалась эта безобразная сцена и Бидвелл пытался овладеть толпой, Айзек Вудворд проснулся в холодном поту. Но горло у него горело огнем. Он лежал навзничь, глядя сквозь москитную сетку на потолок. По крайней мере одного непрошеного гостя сетка не смогла сдержать, и на щетинистой щеке магистрата остался волдырь. Подробности кошмарного сна – этого частого и жестокого гостя – остались в памяти, как штрихи ксилографии. Он видел пальчики, стискивающие железные прутья кровати, слышал тихое и страшное частое дыхание. «Энн, – произносил его голос. – Боже мой, он…»

Свет! Странный свет озарял комнату.

Теперь Вудворд его заметил. Этот свет был не из его кошмара, и магистрат подумал, что сон снова задел явь багровым краем. Но этот свет был настоящим: прыгающее, дрожащее свечение красновато-оранжевого оттенка. Вудворд посмотрел на окно и понял, что свет льется сквозь ставни. Утреннее солнце – если бы это было утреннее солнце! – никогда не было таким неровным. И запах – Вудворд подумал, что именно запах и разбудил его: горький запах дыма.

Все еще с затуманенным сознанием, Вудворд встал с постели и открыл ставни. За окном открылся вид на пылающий дом где-то дальше по улице Истины. Опасно близко к тюрьме, подумал Вудворд, но, кажется, на другой стороне улицы. В этом фантасмагорическом свете видна была толпа зевак, и вихрящийся ветер доносил треск пламени и крики, более наполненные гневом, чем тревогой. Он не знал, как давно это началось, но, наверное, сон у него был мертвым. Магистрат зажег серную спичку, засветил от нее лампу и вышел, направляясь через коридор к комнате Мэтью.

Подняв руку, чтобы постучать, он услышал изнутри тихий щелчок.

И понял, что это щеколда. Мэтью то ли запер, то ли отпер дверь.

Вудворд постучал:

– Мэтью! Там пожар, ты знаешь?

Ответа не последовало.

– Мэтью? Открой, пожалуйста! – Опять ничего. – Ты не заболел?

Отличный вопрос с его стороны, подумал Вудворд. Голос у него звучал, как ржавая пила, скребущая кость.

Мэтью ничего не сказал и дверь тоже не открыл. Вудворд взялся за дверную ручку и хотел было ее повернуть, но остановился. Это было так не похоже на Мэтью, но все же… молодому человеку предстояло вскоре идти в тюрьму, и кто может знать, каковы будут его чувства и действия? Но почему он даже ничего не отвечает?

– Мэтью, я спускаюсь вниз. Ты не знаешь, Бидвелл встал? – Вудворд подождал, а потом сказал с некоторым нажимом: – По-моему, ты все же должен ответить на мой вопрос.

Но ответа все равно не было.

– Ну как хочешь!

Вудворд повернулся и осторожно направился по коридору к лестнице. Как это грубо и как не похоже на Мэтью, думал он. Уж каким-каким, а невежливым молодой человек никогда не бывал. Да, но сейчас он, быть может, сидит одиноко и мрачно, злясь на весь мир. Вудворд остановился. Ну ладно, решил он, сейчас он пойдет и будет стучать в дверь, пока Мэтью не откроет. Он даже выбьет ее, потому что если Мэтью в помрачении ума, то он будет бесполезен Вудворду в момент прибытия первого свидетеля!

Он повернулся, чтобы идти к двери.

Сзади вытянулась рука и вывернула лампу из пальцев Вудворда. Свеча погасла. Магистрата ударили плечом и отпихнули с дороги, он вскрикнул, споткнулся и рухнул на пол. Кто-то проскочил мимо, шаги сбежали вниз по темной лестнице. Вудворд, хотя и ошеломленный, понял, с чем имеет дело.

– На помощь! – закричал он. – Воры! Воры!


* * *

Мэтью на пожаре подумал, что пора бы вернуться в дом Бидвелла. Крики и обвинения все еще вились в воздухе, и Бидвелл уже сорвал голос до сиплого карканья, отвечая на какофонию. Кроме того, дополнительным мотивом ухода с места происшествия послужил тот факт, что Мэтью заметил Хейзелтона – все еще забинтованного, – который стоял в толпе, наблюдая за суматохой. У Мэтью мелькнула мысль в мозгу – в порочном, преступном мозгу – пробраться в сарай кузнеца и найти тот, другой мешок, который где-то там наверняка спрятан. Но он отмел эту мысль во имя спасения собственной шкуры и повернулся, чтобы уходить.

И столкнулся с человеком, который стоял прямо у него за спиной.

– Эй, ты! – буркнул этот человек, и акцент его разил трущобами Лондона. – Смотри, куда прешь, увалень!

– Простите…

Тут же Мэтью почувствовал, что от человека разит не только акцентом. Юноша сморщил нос и отодвинулся назад, чтобы разглядеть это явление.

Перед ним стояла низкорослая пузатая жаба – так по крайней мере показалось ему на первый взгляд. И даже кожа у этого человека была по-жабьи серая, но Мэтью сообразил, что это цвет грязи. Неопрятному жителю было с виду чуть за сорок, у него были мохнатые брови, над которыми вздымался лысый купол черепа. Морда круглая, с бородой, кое-где тронутой сединою. Одет он был во что-то серое и просторное, более всего напоминающее два сшитых мешка. Он был отвратителен для всех чувств Мэтью, но одна черта зацепила внимание: глаза у этой грязной жабы были такие ясно-серые, что имели белый оттенок, как ледок в январское утро, и при этом в середине их горел яростный огонь, как в кузнечном горне. Эти пронзительные глаза сидели под густыми кочками бровей, которые явно просили расчески. Вдруг ноздри этого человека расширились, курносый нос затрепетал, и человек опустил глаза к земле.

– Не двигайся! – предупредил он.

Слова прозвучали повелительно, как командный выкрик, но все же это был не крик. Человек поднял правую руку – в ней была зажата длинная палка. Рука дернулась вниз, и на физиономии появилась улыбка, желтозубый оскал. Человек поднял рабочий конец палки к лицу Мэтью.

С пронзенной большой бурой крысой, сучившей лапами в агонии.

– Любят они возле людей вертеться, – пояснил человек. Мэтью глянул вниз и увидел темные пронырливые тени, снующие туда-сюда между башмаками и сапогами – да и босыми ногами иногда – собравшейся толпы.

– Они думают, что в такой толпе им крошки могут достаться.

На руках человека были замшевые перчатки, заляпанные жидкостями от предыдущих казней. Свободной рукой он ловко распустил кожаную петлю длинного коричневого мешка для семян, висящего у него на поясе, и сунул туда конец палки с извивающейся крысой. Потом вложил в мешок руку, и Мэтью увидел, как эта рука резко и противно дернулась перед тем, как оружие было вынуто из мешка уже без жертвы. Мэтью не мог не заметить, что из мешка уже выпирают несколько трупов. По крайней мере один еще не испустил дух и подергивался.

Мэтью понял, что видит Гвинетта Линча – крысолова – за его благородным занятием.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=138616) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Сноски





1


Королевский источник. – Примеч. пер.