Темные воды
Кодзи Судзуки


Сборник из семи рассказов, реальность в которых контролируется в той или иной степени морем и водой. Ужасы в этих рассказах – психологические, что доказывает: Судзуки тонкий наблюдатель мужских и женских характеров и мастер манипуляций.





Кодзи Судзуки

Темные воды





Пролог


Всякий раз, когда ее сын и его домашние приезжали из Токио повидаться с ней, Кайо рано поутру отправлялась на прогулку со своей маленькой внучкой Йоко. Они всегда шли в одном и том же направлении – к мысу Каннон, восточной оконечности полуострова Миура. Это было как раз подходящее расстояние для прогулки: дорога к мысу и обратно домой составляла меньше двух миль.

Когда они стояли на обзорной площадке, устроенной на мысе, откуда открывалась широкая панорама морских берегов, Йоко то и дело указывала на какие-то заинтересовавшие ее детали, возбужденно дергая бабушку за руку и забрасывая ее вопросами. Кайо терпеливо отвечала Йоко приехала днем раньше – у нее были летние каникулы – и собиралась остаться еще на неделю. Перспектива провести время с внучкой очень веселила сердце Кайо.

Дальняя часть Токийского залива за индустриальным районом Токио-Йокогама была скрыта туманом. Редко удается ясно разглядеть весь залив, потому что он больше, чем думают. Напротив, горы полуострова Босо как будто внезапно возникали над протокой Урага, и высокий, ясно различимый хребет тянулся, извиваясь змеей, от горы Накагири до горы Кано.

Йоко прогуливалась вдоль ограждения, разведя руки так, будто она пыталась что-то схватить. До полуострова Футцу, чей длинный, пологий мол виднелся с той стороны залива, казалось, можно дотянуться.

Воображаемая линия, соединяющая полуостров Футцу и полуостров Каннон, была порогом Токийского залива, и поток торговых кораблей шел, пересекая ее, двумя аккуратными колоннами – туда и обратно – по водному коридору. Йоко махала рукой сухогрузам, которые отсюда, с площадки, где они с бабушкой стояли, казались совсем игрушечными.

Прилив внезапно разрывал линию судов, и вода местами шла полосами. Прилив приносил воду из открытого моря, а в часы отлива уровень воды опускался. Может быть, именно поэтому все обломки, какие были в Токийском заливе, прибивало волной, говорят, к полуострову Каннон и полуострову Футцу. Если Токийский залив был огромным сердцем, то полуострова были как клапаны, фильтрующие морскую воду, поступавшую сюда с мягким пульсом приливов и отливов.

Но это была не просто циркуляция моря. Реки Эдогава, Аракава, Сумида и Тама приносили в Токио свежую кровь, как толстые артерии. Самый разный мусор плескался у берегов – от старых автомобильных шин, ботинок и детских игрушек до остатков покореженных рыбацких судов и деревянных дверных табличек, на которых значились адреса далеких отсюда мест – вплоть до самого Хачиодзи. Некоторые вещи вообще непонятно как оказались в море – кегли для боулинга, инвалидные кресла, барабанные палочки, женское белье...

Йоко перевела взгляд на мусор, болтающийся среди волн.

Этот мусор мог поразить воображение посетителя пляжа. Мотоциклетные покрышки порождали в сознании диковатую картину: кто-то едет на мотоцикле прямо в море. А пластиковая сумка, полная использованных шприцев, навевала криминальный запашок. У каждой вещи была своя история, которую она могла бы рассказать. Но если тебя особенно заинтересует какая-нибудь вещица и ты подойдешь к ней через пляж – лучше ее не трогать, потому что, как только ты возьмешь ее в руки, она начнет исповедоваться. Хорошо, если эта история согреет сердце, но если от нее кровь стынет в жилах – вещь уже никогда не будет прежней.

Особенно если ты любишь море, надо быть осторожным. Ты можешь поднять нечто напоминающее резиновую перчатку и обнаружить, что на самом деле это отрезанная рука. Такие штуки навсегда внушат тебе отвращение к пляжам. Это ощущение – что ты находишь на берегу отрезанную руку – не так-то легко позабыть.

Кайо излагала подобные истории, только чтобы напугать свою внучку. Всякий раз, когда Йоко просила рассказать какую-нибудь страшилку, Кайо заводила повествование об очередной вещи, прибитой волнами к берегу.

Девочка на утренней прогулке постоянно просила поведать новую страшилку, но у Кайо историй в запасе было с избытком. С тех пор как она впервые подобрала нечто в таком роде в море двадцать лет назад, ее воображение только разыгрывалось. Сейчас она с легкостью превращала каждую деталь этой мусорной кучи в тему для очередной странной сказки из вымыслов, которые без числа рождал этот морской берег.

– А бывают здесь какие-нибудь сокровища? – Йоко хотела знать, не прибило ли к берегу чего-нибудь поинтереснее, может быть, какой-нибудь вещи из дальних стран, вместо этого жуткого мусора.

Суда всех родов, от лодочек до гигантских пароходов, деловито, узкой линией входили в залив. «Почему время от времени из капитанской каюты не падает в воду горсть драгоценностей?» – подумала Йоко.

– Я так скажу: мне самой их находить не приходилось, – двусмысленно ответила Кайо.

– А может, мне удастся? – Хотя Йоко толком не знала, что это именно за сокровища, но ей ужасно хотелось завладеть ими.

– Я могла бы дать их тебе, если... – ответила Кайо, намекая, что это не просто так, а на каком-то условии.

– Если?..

– Если ты всю неделю, каждый день будешь ходить со мной на прогулки.

– Конечно буду!

– Тогда ты получишь свое сокровище утром на следующий день, как только вернешься в Токио.

– Обещаешь?

Чтобы скрепить свое соглашение, они поклялись одной популярной детской клятвой. Может быть, Йоко не понравится сокровище или она вовсе не согласится признать его сокровищем. Чтобы быть уверенной, что девочка не сочтет себя обманутой, Кайо должна была рассказывать все новые истории, пока обстановка, в которой рождались эти слова, не запечатлеется во всей своей яркости в сознании Йоко.

Для Кайо очевидна была одна вещь: в той долгой жизни, которая предстояла Йоко, сокровище это однажды приобретет свою истинную цену.




Темные воды


Решив выпить воды из-под крана, Ёсими Мацубара сжала стакан, посверкивающий в свете, заливавшем кухню. Поднеся его к глазам, она разглядела крошечные пузырьки. Между ними вплетены были, так сказать, бесчисленные частицы грязи, принесенные водой или поднявшиеся со дна стакана Она задумалась, прежде чем сделать второй глоток, и, скорчив гримасу, вылила воду в раковину.

Здесь у воды был другой вкус. Прошло уже три месяца, с тех пор как она переехала из наемного домика в Мусасино в семиэтажный многоквартирный дом на насыпной косе, но все не могла привыкнуть пользоваться водой из-под крана Она, давясь, потягивала эту воду, но странный хлорный привкус почти всегда мешал ей допить.

– Мам, можно я устрою фейерверк? – Это ее дочка Икуко – сейчас ей было шесть лет – кричала с софы из гостиной. Она сжимала в руке связку миниатюрных петард, которыми ее детсадовская подружка любезно с нею поделилась.

С трудом различая голос дочери и держа пустой стакан, Ёсими представила, что эта вода текла сюда из самой реки Тон. И когда она попыталась представить себе этот путь, поражаясь тому как эта вода не похожа на ту, что была дома, в Мусасино, ей представилась смолисто-черная грязь. Она не знала точно ни когда была насыпана эта коса, ни как проложены водопроводные трубы между островами. Но она знала благодаря карте Токийского залива, что земли, на которой она живет, в конце двадцатых годов еще не существовало. От мысли, что непрочный фунт под ее ногами покрывает собой отходы жизнедеятельности нескольких поколений, рука, сжимавшая стакан, опустилась.

– Мама!

Это было в сумерках, в воскресенье, в конце августа. Уже темнело, и Икуко, торопясь, звала мать. Вода еще не успела стечь из раковины, когда Ёсими повернулась лицом к двери гостиной.

– Негде их установить...

Парк над каналом напротив их дома был закрыт на реконструкцию, а больше удобных мест по соседству не было. Ёсими уже готова была сказать дочери «нет», как вдруг сообразила, что никогда не была на крыше их дома.

Мать и дочь прошли к лифту (они жили на четвертом этаже), неся спички, свечу и полиэтиленовый мешочек с петардами. Они вызвали лифт и ждали, когда он с диким грохотом приблизится.

Войдя, Икуко сказала, изображая лифтера:

– Добро пожаловать, мадам. Какой вам этаж?

– Седьмой, пожалуйста, – включилась в игру Ёсими.

– Как скажете, мадам.

Кивнув, Икуко повернулась, чтобы нажать кнопку седьмого этажа – только чтобы убедиться, что она до нее не достает. Ёсими с трудом сдержала смех, наблюдая за стараниями дочери, вставшей на цыпочки и вытянувшей руку до предела, та едва-едва могла дотянуться до кнопки четвертого этажа. Но в этот момент дверь лифта стала закрываться автоматически.

– Ну уж так не пойдет, – сказала Ёсими и нажала на кнопку седьмого.

– Ух! – надулась Икуко.

От прикосновения к шершавой кнопке лифта осталось неприятное ощущение, и Ёсими бессознательно провела пальцем по льняной блузке. Всякий раз, как она входила в лифт, эти почерневшие, щербатые кнопки вызывали у нее тоску. Кто-то прожег сигаретой все кнопки с первого по седьмой этаж. Хотя надпись «Не курить» все еще висела прямо над ними, ни одна из кнопок, когда-то белых, не избежала этой участи. Ёсими, как всегда, задумалась о том, что могло быть причиной такого поведения, и в ней все похолодело. Может быть, это было что-то вроде подавленного гнева против общества – а кто может быть уверенным, что в один прекрасный день эта фрустрация не будет направлена на людей? Больше всего ее пугало то, что этот мужчина (а она почему-то решила, что это должен быть мужчина) пользовался тем же самым лифтом, что и они. Будучи матерью-одиночкой, склонной всегда беспокоиться и ожидать худшего, она не могла преодолеть свою тревогу. Хотя в ее жизни было достаточно мужчин, она не хотела снова жить с кем-нибудь из них.

Все два года, которые она прожила с мужем, она никогда не чувствовала себя защищенной. Когда они расстались четыре с половиной года назад и когда годом позже развод был официально оформлен, она почувствовала настоящее облегчение. Она просто не могла приспособиться к жизни с мужчиной. Может быть, это была домашняя традиция семьи Мацубара. И у ее бабушки, и у ее матери судьба сложилась точно так же, вот уже в третьем поколении схожая история: семья из двух человек – мама и дочка. Икуко, которая сейчас держит Ёсими за руку, когда-нибудь, скорее всего, выйдет замуж и станет матерью, но Ёсими почему-то знала, что брак этот не будет долгим.

Лифт остановился, и двери открылись. Они стояли в коридоре и видели четыре квартиры слева и четыре справа от лифта, но не похоже было, чтобы в них кто-то жил. Этот дом, построенный четырнадцать лет назад, стал жертвой рокового дня, когда грянул экономический кризис.

Несколькими годами раньше, когда вчерне был набросан проект создания здесь высотного комплекса, этот жилой дом и другие дома смешанного назначения (полужилые-полуадминистративные) стали объектом земельных спекуляций. Но соседи боялись, что их одурачат, и потому возражали против сделки, а координаторы ни мычали, ни телились, и в результате мыльный пузырь лопнул и строительный проект растворился в воздухе. Примерно половину квартир в сорокавосьмиквартирном доме купили, но перепродать их было нелегко; двадцать квартир были сданы по стоимости ниже рыночной. Ёсими, услышавшая об этом от подруги, работавшей в риэлтерском бизнесе, всегда мечтала жить в доме с видом на море – вот она и ухватилась за эту возможность, оставив наемный дом в Мусасино, где она прожила столько лет, и переселилась в совершенно иную обстановку, на заново осваиваемую землю. Ей просто противно было оставаться в доме, где все еще стоял запашок ее мужа, да и потом сейчас, когда ее матери больше не было в живых, район Минато, где были все удобства для воспитания детей, лучше подходил для матери-одиночки и ее дочери. Издательство, в котором Ёсими работала, так же находилось почти рядом, так что самое лучшее во всем этом было то, что она могла сэкономить время на дорогу, посвятив его общению с дочерью.

Однако, въехав сюда, она обнаружила, что для многих владельцев квартир это было только вложением денег. Они сюда не собирались переселяться, и сейчас большинство квартир было превращено в офисы. И, само собой, ночью дом почти пустел. Пять или шесть одиночек жили здесь в собственных квартирах, но семья во всем доме жила только одна, на четвертом этаже, в квартире 405 – а именно семья Ёсими. Консьерж сказал, что раньше на втором этаже жила семья с девочкой того же возраста, что и Икуко, но они уехали отсюда год назад после какого-то трагического происшествия. С тех пор в доме не было детей, пока три месяца назад Ёсими и Икуко не переселились сюда.

Ёсими обшарила глазами пустой седьмой этаж в поисках лестницы, ведущей на крышу. Она обнаружилась справа от лифта. Крыша была выше всего одним этажом. Держа дочь за руку, Ёсими карабкалась по крутым бетонным ступенькам. Рядом с техническим помещением, где находился пульт управления лифтом, была маленькая железная дверь. Как оказалось, она была не заперта, и, когда Ёсими повернула ручку и подтолкнула дверь, та легко подалась.

Здесь было маловато места, чтобы назвать это «крышей». Это была тесная площадка меньше четырех квадратных метров, огражденная перилами на высоте в половину человеческого роста, с бетонными столбами по краям. Ёсими не сводила глаз с дочери, когда та подошла к ограждению, – казалось, один только вес твоей головы способен потянуть тебя вниз, если ты только осмелишься посмотреть отсюда на землю.

С этого столпа, устремленного в небо, запускали Ёсими и Икуко в легкий безветренный воздух свои фейерверки. Красные ленты рассыпались в сгущающихся сумерках. Внизу, справа от них, в темных водах канала дрожал отраженный фонарный свет, а напротив находился почти уже достроенный Радужный мост, связывающий Шибауру и Дайбу. Навершие моста, обозначенное красными огнями, сверкало как настоящий фейерверк.

Ёсими стояла и смотрела, а Икуко запускала свои маленькие петарды и визжала от восторга. И уже когда все петарды сгорели, превратившись в пепел, и когда мать и дочь уже собрались идти домой, обе одновременно, они повернулись к стене надстройки, внутри которой находилась лестница, а на крыше – резервуар с водой, и в маленьком водостоке, который пролегал у основания этой стены, увидели что-то вроде дамской сумочки. Не похоже было, что ее выронили, – скорее положили здесь намеренно. Действительно, кто мог бы прийти сюда и потерять сумочку?

Икуко подобрала ее. Как только она нагнулась и взяла ее в руки, из груди вырвался крик изумления:

– Тут киска!

В темноте было плохо видно, но в свете фонаря, горевшего на улице, можно было разглядеть изображение киски на дешевом материале сумки.

– Дай ее мне, – строго сказала Ёсими.

Она потянулась к Икуко, которая пыталась открыть сумку и посмотреть, что внутри, и без труда отобрала у нее находку.

Мать Ёсими, когда она еще была здорова, часто брала Икуко с собой на прогулку в холмы близ Мисасино, и они часто подбирали и приносили домой какую-нибудь выброшенную или потерянную вещь. Нет ничего более естественного для женщины поколения матери Ёсими, чем считать, что современные люди выбрасывают вещи слишком быстро. Ничего не поделаешь. С чем Ёсими не могла смириться – это с мыслью, что ее дочь роется в помойках, и она до хрипоты спорила об этом с матерью. Что касается Икуко, Ёсими никогда не уставала внушать ей простое правило: не поднимай никаких вещей. Что бы это ни было – не трогай: это не твое. Всякий раз, как Ёсими с серьезным видом говорила это, мать отвечала ей с гримаской: «Ну не будь такой упрямой!»

Держа находку дочери, Ёсими не знала, что с ней делать. Внутри нащупывалось что-то бугристое. Ёсими, помешанная на гигиене, решила, что самое правильное – даже не открывая сумки, пойти и рассказать обо всем консьержу. И она сразу же отправилась в его кабинет на первом этаже.


* * *

Консьерж Камийа, давно овдовевший, работал в этой должности (в доме, в котором она и жила) с тех пор, как его уволили из транспортной компании. Хотя платили за эту работу мало, зато он освобождался от платы за квартиру и это была идеальная работа для одинокого старика.

Едва Ёсими протянула ему сумочку, он открыл ее и высыпал содержимое на стол. Ярко-красная пластмассовая чашечка с таким же точно изображением кошки. Резиновая фигурка прыгающей лягушки с болтающимися ножками. Медвежонок с колечком. В общем, набор пляжных игрушек.

Икуко издала радостный клич и потянулась к игрушкам, но сразу же отдернула руку, как только мать на нее посмотрела.

– Как странно! – заметил консьерж.

Его смутило даже не то, что кто-то оставил эту сумку на крыше, а то, что какие-то детские игрушки были найдены на территории этого дома.

– Вы должны дать объявление и попытаться найти владельца, – заметила Ёсими. – Может быть, хозяин увидит и признает эти вещи.

– Но единственный ребенок в этом доме – Икуко. Правда, Икуко? – обратился к ней старик, словно прося подтвердить его слова.

А она, стоя рядом с матерью, не сводила глаз с сумочки с киской и красной чашки. По ее виду яснее ясного было видно, чем она увлечена. Она так хотела эту сумку, эти игрушки. Ёсими, поймав ее страстный взгляд, взяла ее за плечи и заставила отойти на шаг от стола.

– Вы как-то говорили о семье, которая жила на втором этаже... – завела разговор Ёсими.

Камийа с удивлением посмотрел на нее и сказал:

– Ну да.

– Разве вы не говорили, что там была девочка лет пяти-шести?

– Конечно. Да. Но два года прошло...

– Два года? Вы же говорили, кажется, что они съехали отсюда прошлым летом?

Старик сгорбился, и слышно было, как он начал чесать свою лодыжку.

– Ну да. До прошлого лета они здесь жили.

Ёсими помнила, что консьерж сказал, когда они три месяца назад сюда переселились, что та семья со второго этажа съехала в прошлом году после того, как у них случилось какое-то несчастье. Ёсими подумала о том, что же заставило их уехать, коли они оставили на крыше сумочку.

Но нет, ни сумочка, ни ее содержимое не выглядели так, словно они находились на крыше в течение целого года. Один только вид сумочки с киской – на ней даже не было налета пыли, она была как новенькая, только что из магазина – опровергал идею, что она пролежала здесь целый год.

– Отлично. Я буду держать ее у себя на столе – может, хозяин и признается.

Консьерж сказал это для того, чтобы закончить разговор. В конце концов, это всего лишь дешевенькая сумочка, и ему было безразлично, найдется ли ее владелец.

Ёсими, однако, по-прежнему стояла перед его столом, не трогаясь с места, теребя свои каштановые локоны и не зная, сказать или нет вслух то, что у нее на уме.

– Если хозяин не найдется, Икуко, тогда сумочку возьмешь себе ты, правда? – предложил господин Камийа и улыбнулся девочке.

– Нет, это будет неправильно. Если хозяин не найдется, пожалуйста, выкиньте эту сумочку или уберите куда-нибудь подальше, – убеждающе сказала Ёсими, тряхнув головой. И с этими словами она покинула помещение, потянув за собой Икуко, словно желая увести ее подальше от какой-то заразы.

И все же что-то продолжало ее беспокоить, когда она с дочерью поднималась в лифте. Она так и не поняла, что это за трагедия случилась с семьей со второго этажа. В конце концов, она не хотела уподобиться тем, кто поддерживает себя пересудами о чужих несчастьях. Но вопрос мучил ее, и ей страстно хотелось узнать, что именно с ними приключилось.

Следующий день был понедельником. Ёсими дольше, чем обычно, укладывала волосы. Из гостиной она слышала песенку из детской телепрограммы. Эта мелодия была сигналом, обозначающим время, и сегодня утром это значило, что у нее еще есть в запасе несколько минут до начала рабочего дня. Каждое утро к девяти она отводила Икуко в детский сад, потом садилась в автобус, который за двадцать минут довозил ее до офиса. Время и энергия, которые требовались для работы, не шли ни в какое сравнение с тем, что отнимали житейские склоки и перебранки. Уже из-за одного этого стоило сюда переехать. В Мусасино она не могла отдать Икуко в детский сад и потому не могла работать. Здесь она всегда может подыскать себе другую работу, но едва ли найдет что-то лучше, чем эта – в корректорском отделе издательства Она не только позволяла ей находиться в мире напечатанных на бумаге слов, которые были ее единственной страстью, но и имела еще два достоинства – никаких сверхурочных и почти никакого общения с другими людьми. А главное – платили вполне сносно. Икуко с розовой ленточкой в руке вошла в комнату и попросила маму завязать ей волосы на затылке. Узел, который она самостоятельно завязала, растянулся, и волосы Икуко упали на плечи, почти покрыв их.

Коснувшись волос дочери, Ёсими поймала себя на мысли: как безошибочно ее ребенок унаследовал ее гены. Странно, что такой очевидный факт до сих пор не приходил ей в голову. Их лица казались почти одинаковыми в зеркале, висевшем перед ними: одинаковые вьющиеся каштановые волосы, одинаково белая кожа, одинаковые веснушки под глазами. Одно лицо принадлежало женщине лет тридцати пяти, другое – шестилетней девочке.

«Лапша...» – она вспомнила, как один мальчик в старших классах посмотрел на нее и сказал, что ее волосы выглядят так, будто кто-то вывалил ей на голову кастрюлю лапши. В те дни она терпеть себя не могла – свои кудряшки, свое лицо, свои веснушки и свое костлявое тело. А ведь сколько мальчишек признавалось ей тогда в пылкой страсти! Она и счет забыла Она не могла понять, что они в ней нашли, и в конце концов вынуждена была признать, что ее представления о красоте совершенно не такие, как у окружающих. Все твердили о том, как красиво ее тонко очерченное личико, ее веснушки и все такое, и ее волосы естественного каштанового оттенка, такого редкого среди японцев. Она просто не понимала. Мальчишки, заигрывая с ней, резвились с ее рыжевато-каштановыми прядями у нее за спиной. Было немало девчонок, которые знали, как поправить дело, и говорили, что им вздумается, подвергая ее риску стать жертвой злословия. Хироми, ее подружка в средней школе, была как раз из таких.

Когда она затянула волосы Икуко, та быстро сказала «спасибо» – скорее своему отражению в зеркале, чем матери, – и ускакала обратно в гостиную смотреть телевизор. Ёсими не обнаруживала во внешности и манерах Икуко никаких черт своего бывшего мужа. Хоть и на том спасибо. Она никогда не находила ничего приятного в физическом соитии мужчины и женщины. «Мучение» – вот и все, что она могла сказать на сей счет. А все кругом без конца только и говорили что о сексе. Она просто не могла этого понять. Может быть, какой-то непреодолимый барьер отделил ее от всего мира. Она отличалась от других во всем, что касалось различения красоты и уродства, боли и наслаждения. Мир, как воспринимала его она, не имел ничего общего с миром, который видели другие.

Когда ее муж убедился в том, что его жена не расположена удовлетворять его желания, он часто выходил из положения самостоятельно, сам с собой. Однажды она обнаружила утром на софе скомканную папиросную бумагу и, подбирая ее, ощутила на пальцах какую-то жидкость – она сразу поняла какую и представила себе идиотскую гримасу блаженства, с которой он кончил, – тогда в ее сердце не осталось места для сочувствия. Она не стремилась понять его. В такие минуты все ее тело содрогалось от отвращения и презрения.

Привычный голос ведущей передачу для женщин, донесшийся из гостиной, напомнил Ёсими, что время ехать.

Икуко отворила дверь и побежала к лифту, чтобы нажать кнопку раньше мамы. Когда они вышли из лифта, оставалось только покинуть здание, пройдя при этом мимо кабинета консьержа. Дверь была открыта; на стойке лежала та сумочка, которую они вчера нашли на крыше. Сумочка была застегнута, и к ней была прикреплена записка:

Разыскивается хозяин.

Камийа, консьерж.

Хотя консьерж выполнил ее просьбу, что-то не верится, подумала Ёсими, чтобы хозяин объявился.


* * *

Никакой передышки после летней жары не наступило – температура в сентябре достигла рекордного уровня. После трех дней ненормальной жары красная сумочка с изображением киски все еще украшала стойку консьержа. Ее ярко-красный цвет как будто символизировал небесное пламя. И, словно в подтверждение этой мысли, как раз в тот момент, когда жара начала спадать, сумочка исчезла со стойки. Объявился хозяин? Или консьерж убрал ее по каким-то своим причинам? Не важно. С ней, Ёсими, эта сумочка больше не имела ничего общего. Однако на смену этому беспокойству пришло другое. Она страдала от депрессии, связанной с ее работой. После шестилетнего перерыва она снова читала корректуру романа ужасов, принадлежавшего перу автора, которого она помнила слишком хорошо. Ее начальник дал ей этот роман, как только она появилась на работе.

Ее цель заключалась в том, чтобы найти в рукописи ошибки. Поэтому она должна была методично читать и перечитывать эту книгу. Шесть лет назад она была совершенно не готова к чтению рукописей этого автора, и знакомство с ним стало для нее психологической травмой настолько серьезной, что дело дошло до нервного срыва Жестокие сцены, описанные в романе, врезались в ее сознание и даже являлись в ночных кошмарах. Она уже готова была обратиться к психиатру, чтобы избавиться от последствий работы над этим романом. Ее несколько раз охватывали волны изматывающей тошноты, она потеряла аппетит и сбросила три с лишним килограмма веса. А кроме того, она уже не могла отличить видений от реальности.

Она пожаловалась ведущему редактору проекта, требуя объяснений: как это редакция имеет дело с таким автором! Редактор, молодой человек лет двадцати пяти, с высокомерным видом объяснил ей, что жаловаться не на что. Книги этого автора хорошо продаются, а больше ничего не надо.

Это замечание еще раз напомнило Ёсими, как высок барьер, отделяющий ее от других людей. Ей показалось неправдоподобным, что люди платят большие деньги, чтобы читать такие омерзительные романы. У этих толп, что копошились по ту сторону барьера, ум был устроен совершенно по-другому – не так, как у нее. Как будто всего этого было мало – она была шокирована еще больше, обнаружив эту самую книгу, пусть изданную другим издательством, в мягкой обложке, у себя дома, на полке своего мужа. В момент, когда она увидела это, она испытала чувство, похожее на ужас, представив себе, как муж наслаждается кровавыми фантазиями, почерпнутыми из этой книги. Это утвердило ее в решимости развестись с ним.


* * *

Ёсими снова увидела красную сумочку с киской утром следующей субботы. На сей раз она неожиданно обнаружила ее в мусорном бачке, предназначенном для жильцов. Она принесла сюда какой-то несгораемый мусор, подняла пластмассовую крышку бака и сразу обнаружила красную сумку между двумя черными полиэтиленовыми мешками. Она мгновенно остановилась и уставилась на сумку, но понять, как сумка попала сюда, труда не составляло. Консьерж выкинул ее, решив, что никого похожего на владельца уже не объявится. Как ни в чем не бывало Ёсими опустила собственный мешок с мусором на красную сумочку и закрыла бачок.

Вот так все и кончится. Красная сумка отправится вместе со всем прочим содержимым бачка на свалку, которая послужит основанием для новой насыпной косы.


* * *

В первое воскресенье сентября Ёсими и Икуко пошли купить что-нибудь в соседний универмаг. Оказалось, что набор для фейерверков продается с большой скидкой – летний сезон подходил к концу. В сущности, цена была такой низкой, что Ёсими даже не могла ответить клянчущей Икуко, что, мол, это слишком дорого. Если бы фейерверки исчезли с полки, это означало бы, что последние тлеющие угольки лета погасли. Как Ёсими ни нравилось лето, она не имела ничего против такого поворота событий, потому что в исчезновении этих предметов с магазинных полок было что-то пикантное. Потому, когда Икуко сказала, что сегодня вечером она снова хочет запустить фейерверк, Ёсими сочла это совершенно естественным.

Они поднялись вдвоем на крышу в точности в то же время, что и неделю назад. Когда Ёсими коснулась ручки двери, ведущей на крышу, ее охватило ужасное предчувствие. Где-то в ее сознании возник образ, мерцающий в багровом свете. Открыв дверь, она первым делом посмотрела направо. Ее взгляд сразу поймал мишень, как будто она знала, что это именно здесь. Что-то краснело на темно-сером фоне водонепроницаемой поверхности крыши. Очертания предметов было так же плохо видно, как и неделей раньше, но этот ярко-красный цвет пробивался сквозь темноту.

– Ох!

Ёсими стояла, открыв рот и напрягшись всем телом. Она стремительно отпрянула от двери, изо всех сил маша руками дочери. Но Икуко вывернулась из-под материнской руки и бросилась к сумке с киской, оказавшейся в точности на том же месте, где и неделю назад.

– Стой! – дрожащим голосом воскликнула Ёсими.

Она не могла объяснить охватившего ее ужаса. Ее дочь уже почти подняла сумочку, но Ёсими успела опередить ее. Изображение киски стерлось, как будто сумочку несколько раз проволокли по бетонному полу. Несомненно, это была та же самая сумочка, которую они нашли на крыше неделю назад, которая три дня простояла на стойке консьержа, которая никому не понадобилась и была брошена в бачок вместе с другим мусором – эта сумочка опять была перед ними. Икуко неистово тянулась к сумочке. Ёсими была непреклонна.

– Я сказала – нет!

Ее сердце сжалось от страха. Она не хотела, чтобы ее дочь трогала это. Она испытывала инстинктивное отвращение к этому странному предмету. Икуко с вожделением посмотрела на сумочку, а потом – в лицо матери. Когда она снова перевела взгляд на сумочку, ее личико сморщилось и она разрыдалась.

Хватит фейерверков. Ёсими взяла дочь за плечи, ласково поглаживая ее, – и они ушли с крыши, затворив за собой дверь. Ничто на земле не заставит ее больше прикоснуться к этой сумочке. Она не понесет ее к консьержу, и она никогда не захочет подниматься на крышу.

Но больше всего на свете она желала бы знать, как такое возможно? Сумочка ведь была уже в мусорном бачке – как же она могла снова оказаться на крыше? Ее голова раскалывалась. «Вернулась на то же место» – это какое-то бессмысленное выражение: как будто сумочка могла действовать самостоятельно.

Вернувшись в свою квартиру, Ёсими попыталась накинуть на дверь цепочку, но оказалось, что пальцы ее не слушаются. Ноги тоже тряслись. Снимая сандалии, она оступилась и уронила ботинки Икуко. Ставя ботики и сандалии на место, Ёсими увидела в лице дочери упрек: она все еще мечтала о сумочке с киской.


* * *

Ёсими первой вылезла из ванны и начала вытираться банным полотенцем. Из ванной доносился приглушенный голос дочери. Ее дочь никогда не выходила из ванны, пока не вытащит все игрушки, с которыми она играла в воде. Кроме того, ее обязанностью было всякий раз после купания вынимать затычку.

Обмотавшись полотенцем, Ёсими подошла к холодильнику и, достав оттуда пакет молока, налила себе стакан. Она взяла за правило – выпивать перед сном стакан молока; это поддерживало регулярную работу кишечника. Она уже допила свой стакан, а Икуко все не показывалась из ванной. Она приоткрыла дверь и уже готова была потребовать, чтобы дочка выбиралась поскорее, когда услышала, что Икуко разговаривает сама с собой. До нее долетали только обрывки слов.

– Вот я... и играю сама... но... зайчик... не такой... это не твой... Ми...

Это «ми», долетевшее до слуха Ёсими, может быть, было частью имени какого-нибудь ее приятеля или подружки. Но ни в детском саду, ни в округе не было ребенка, чье имя начиналось бы так. С кем же воображаемым Икуко вела разговор? В детском саду был мальчик по имени Микихико, но она всегда называла его по фамилии. Ёсими открыла дверь ванной – это был совмещенный санузел, ванная и туалет европейского типа в одном помещении. В кремового цвета ванной плавала в воде мыльница, а из мыльницы торчало скрученное полотенце, которому придана была форма колонны. Оно напоминало придорожные статуи Дзизо, только у этой фигурки голова была наклонена набок. Натерев полотенце мылом и придав ему форму, Икуко, кажется, разговаривала с ним как с товарищем. Из крана в ванну текла струйка, соединявшая кран и поверхность воды так же наподобие колонны. Когда эта водяная колонна задевала мыльницу, та вздрагивала и начинала крутиться.

– Икуко, что ты здесь делаешь? Выходи немедленно!

Икуко, погруженная в воду, сидела спиной к двери и, не оборачиваясь, ответила матери:

– Моя подруга всегда принимает ванну сама. И никогда, никогда не выходит из нее.

Ёсими опять спросила себя, что это, ради всего святого, за подруга.

– Какая разница... Вылезай! – сказала она дочери.

Икуко положила мыльницу на раковину и со вздохом стала выбираться из ванны. Ёсими завернула Икуко в полотенце и стала ее вытирать.

Плечи девочки были удивительно холодными, хотя она так долго просидела в горячей ванне.

Икуко уснула на своем футоне, примыкавшем к футону матери. Перед ней так и осталась лежать открытая книжка с картинками, которую она читала. Ёсими задумалась, не почитать ли ей еще, но в конце концов решила выключить свет и лечь спать. Она отключилась, едва накрыв свою грудь легким летним одеялом.

Ёсими проспала часа два, когда что-то заставило ее проснуться; она почувствовала, что рука ее больше не ощущает родного теплого тельца дочери. Ворочаясь, Ёсими стала шарить рядом с собой, но ничего не могла нащупать. Она мгновенно проснулась. Она приподняла одеяло дочери и позвала ее по имени. В тусклом свете ночника было очевидно: Икуко здесь нет, комната пуста.

– Икуко! Икуко! – громче закричала Ёсими.

Прежде такого никогда не случалось. У Икуко был крепкий сон. Отключившись, она спала как сурок до утра и по ночам почти не просыпалась. Она редко вставала, чтобы сходить в туалет.

Осмотрев гостиную и соседние комнаты, Ёсими заглянула и в туалет, но свет был выключен, так что Икуко там быть не могло. И как раз в этот момент она услышала чьи-то легкие шаги на лестничной площадке.

Ёсими бросилась к двери, и тут она обнаружила, что цепочка на дверь не накинута. Она забыла это сделать, когда они вернулись с крыши, или цепочку сняла Икуко?

Невзирая на то что на ней была только ночная рубашка, Ёсими выбежала на лестничную площадку. Она успела расслышать шум уезжающего лифта Лифт располагался посередине коридора. Лампочки наверху обозначали, на каком этаже он сейчас находится. Пятый, потом шестой... Лампочка шестого этажа выключилась, седьмого загорелась, и тут лифт остановился. Лифт находился на верхнем этаже, где никто не живет. Кто-то вышел на седьмом этаже. Внезапно она предположила, что этот кто-то – Икуко. Да, это правдоподобно. Икуко не могла смириться с мыслью, что сумочка с киской осталась на крыше, рассуждала Ёсими. Она страстно тосковала по этой сумочке. И в то же время она знала, что мама никогда не позволит ей взять вещь, оставленную или брошенную кем-то другим. Вот она и дождалась, пока мама уснет, а сама отправилась на крышу. Хотя Ёсими не верилось, что Икуко, которая всегда так боялась темноты, могла преодолеть свой страх, она нажала кнопку вызова Лифт опустился на четвертый этаж, и двери открылись. В лифте Ёсими поплотнее стянула на груди ворот ночной рубашки. Она нажала кнопку седьмого этажа, но лифт, против ее ожиданий, заскользил вниз. Ёсими отступила на несколько шагов от двери лифта, упершись спиной о его стенку. Она попыталась укутаться в рубашку еще плотнее, пряча грудь.

– О боже мой, кто-то еще вызвал лифт?

Кто-то, подумала Ёсими, вызвал лифт прежде, чем сама она успела нажать на кнопку. Кто бы это ни был, он был на первом этаже, конечно. Без сомнения, это кто-то из тех мужиков, что живут на пятом или шестом этаже, заявился домой под мухой. Сейчас второй час. В ужасе от мысли, что она окажется лицом к лицу с пьяным мужчиной, она мысленно проклинала этот дурацкий лифт, из которого никуда не деться. А лампочки между тем светились, обозначая этажи.

Внезапно лифт остановился. Она посмотрела на номер этажа. Второй.

...Почему второй?

Она заставила себя собраться. Она никогда прежде не пользовалась лифтом так поздно ночью, это был изматывающий нервы опыт. Дверь отворилась, но лифта никто не ждал. Ёсими, тяжело дыша, сперва подалась вперед, потом осторожно высунулась из лифта, огляделась. Темный пустынный коридор уходил куда-то в бесконечность. Очевидно, здесь никого не было. Кто же вызвал лифт? Тем временем дверь начала автоматически закрываться. Ёсими инстинктивно отступила назад. И все же к тому времени, как дверь окончательно закрылась, Ёсими ясно почувствовала: что-то вошло в лифт, что-то стремительно проскользнуло. Может быть, это было лишь ее воображение, но температура в замкнутом пространстве лифта внезапно резко упала. Она была в лифте не одна, что-то здесь было кроме нее. Она ощущала чье-то дыхание на своем животе – и это было как будто дыхание холодного зимнего дня.

Лифт проделал свой путь и остановился на седьмом этаже.

Дойдя до лестничной площадки, ведущей на крышу, Ёсими обернулась на огни надстройки. Там светились две отопительные трубы. Ободренная этим светом, Ёсими поднялась по лестнице на крышу.

Она широко открыла двери и оставила их в таком положении, чтобы крыша была залита светом.

– Икуко! – позвала Ёсими.

Но как она ни напрягала зрение, маленькой фигурки на крыше разглядеть не могла. Она нагнулась и посмотрела вниз, но в свете уличных фонарей нигде не видно было темного пятна, которое обозначало бы трагедию. Она испытала чувство облегчения. Икуко не упала и не разбилась насмерть. На северной, западной и восточной сторонах дома были балконы, выходящие на седьмой этаж. Если бы Икуко туда и упала, падение не стало бы роковым.

Но тогда где она?

У Ёсими дыхание перехватило. Кто знает? Икуко может быть где-то в квартире. Или это слишком смелая надежда? Такие мысли промелькнули в ее голове, когда она посмотрела назад – на надстройку. Белый свет лился оттуда на крышу. Над надстройкой торчала телесного цвета коробка водного резервуара – на сооружении из железных перекладин. Резервуар, похожий на гроб, висел посреди чистого ночного неба, освещенный исходящим снизу светом, и стенки его сжимали воду. Здесь-то она и скапливалась, чтобы потом спуститься во все квартиры дома.

Что-то вроде шнурка виднелось в тени железных перекладин. Присмотревшись, Ёсими заметила какую-то легкую тень, мелькнувшую под водосборником. Ей пришло в голову, что девочка забралась на крышу надстройки, прямо под это водонапорное сооружение.

– Икуко, это ты?

Ответа не последовало. Чтобы осмотреть крышу надстройки, пришлось воспользоваться алюминиевой пожарной лестницей. Она была высокой, и Ёсими пришлось в полную меру поработать и руками, и ногами, чтобы забраться туда. При других обстоятельствах такое занятие – карабкаться, как паук, по стене дома – было бы трудновато для хрупкой женщины, но сейчас ей не терпелось осмотреть крышу надстройки. На полпути она остановилась, чтобы взглянуть, высоко ли она забралась, и увидела что-то темное в водостоке. Эта темная вещь лежала там же, где прошлой ночью, когда она отшвырнула ее подальше от ручонок Икуко. Ёсими растерялась окончательно. Что-то не сходилось. Она потеряла отправную точку.

Это не могла быть Икуко!

Она чуть не сорвалась с лестницы, когда до нее все дошло. Тот, кто поднялся на лифте на седьмой этаж, не мог быть Икуко – ее дочь слишком мала, чтобы дотянуться до кнопки лифта. По спине Ёсими прошел холодок. А посмотрев наверх, она увидела тень чего-то большого. Не оставалось сомнений: кто-то или что-то было там, наверху. Она слышала, как трещат от напряжения суставы ее ног.

Если там, наверху, не ее дочь, то кто?

Достаточно было подняться еще на несколько ступенек, чтобы дотянуться до крыши надстройки и заглянуть туда Но храбрость оставила ее. Фантазии одна страшней другой носились перед ее мысленным взором. Ее тело замерло, не в состоянии двинуться с места – ни вверх, ни вниз.

И в этот момент она услышала голос, который так хотела услышать, – он раздался прямо под ней:

– Мам...

Силы почти покинули Ёсими. Она так устала, что могла лишь висеть, вцепившись в алюминиевую лестницу. Прижавшись щекой к левой руке, она видела Икуко, стоящую в пижаме:

– Мам... Что ты здесь делаешь?

В слезном вопросе Икуко слышался упрек.


* * *

Наутро она в обычное время повела дочь в лифт. Она заметила, что звук спускающегося лифта не совсем тот, что был ночью, хотя суть отличия она объяснить не могла. Все, что она могла сказать, – это что дневной свет привнес в звук движущегося лифта дополнительный оттенок. Ёсими бессознательно покрепче сжала руку Икуко.

Ёсими провела бессонную ночь, беспрерывно спрашивая себя, солгала ли Икуко, или ее в самом деле обмануло зрение и она вела себя импульсивно и безрассудно.

Икуко утверждала, что она была в ванной, когда мать опрометью выбежала из квартиры.

– Ты себе не представляешь, как это тяжело было – самой по лестнице карабкаться на крышу! – говорила она – Да что ты там делала?

Когда Икуко увидела, как ее мама карабкается по пожарной лестнице, ее сердце сжалось: она подумала, что мама может упасть. В ее голосе сквозил искренний ужас, что она останется одна. Как всякий ребенок, она всегда начинала истерически плакать, когда, проснувшись, обнаруживала, что она одна дома. Притворяться она не могла. Должно быть, так все и было, как она говорит. Ёсими бросилась на лестницу, не подумав, что ее дочь может быть в ванной и не зажечь при этом свет. А цифра, высветившаяся на панели лифта, внушила ей мысль, что девочка на крыше. Поскольку других объяснений не было, она должна была принять слова дочери на веру. Но хотя все сходилось на том, что она, к своему позору, вела себя как ненормальная, что-то все-таки не давало ей поверить в это до конца. Почему лифт остановился на втором этаже? Там же никого не было. Ёсими хорошо помнила, как что-то вошло в лифт. Она хорошо помнила момент, когда в кабине лифта дохнуло холодом.

Как только лифт опустился на первый этаж, Ёсими обрадовалась утреннему свету, заливавшему вестибюль. Могучие солнечные лучи рассеют весь ужас этой ночи. Она увидела перед собой консьержа, с метлой в руке.

– Доброе утро, мадам, – сказал он, широко улыбаясь.

Ёсими хотела было пройти мимо, отведя взгляд и только кивнув, но потом, изменив свое намерение, остановилась и сказала:

– Извините меня...

– А, вы о сумочке? – предположил он.

– Нет, я не о том... – У нее было кое-что другое на уме, но она еще не решила для себя, спрашивать его об этом или нет.

Он больше не держал метлу наперевес и, опустив руку, любезно спросил девочку:

– В садик идешь, а?

– Это не мое дело, я понимаю, но вы упоминали, что у этой семьи на втором этаже случилась какая-то трагедия... Что именно?..

Ёсими не закончила вопроса Широкая улыбка исчезла с лица консьержа, сменившись выражением, более подобающим для разговора о чужих несчастьях.

– А, это? Это случилось два года назад. У них была маленькая девочка того же возраста, что Икуко сейчас. Она играла где-то здесь и, видите ли, пропала.

Ёсими положила руки на плечи Икуко и покрепче прижала дочь к себе.

– Пропала? Что вы имеете в виду? Похитил ее кто-то?

Консьерж покачал головой:

– Не думаю, что кто-то похитил ее ради выкупа Полиция, видите ли, расследовала это, дело открыто...

Обычно, если есть вероятность, что человек похищен ради выкупа, это дело расследуется под большим секретом. И только когда такая возможность исключена, дело открывают и информация о нем попадает в прессу. Таким образом можно получить за короткое время больше информации.

– Так вы говорите, что они...

Консьерж снова покачал головой.

– Ее так и не нашли. Первый год родители не теряли надежды, что она вернется. Во всяком случае, когда возник разговор о покупке этого дома, больше всего возражали именно господин и госпожа Каваи со второго этажа Они опасались, что, если жилой блок будет разрушен, их дочери некуда будет возвращаться. Но в конце концов они сдались. Во всяком случае, прошлым летом они переехали в Йокогаму.

– Это их фамилия была Каваи?

– Да, верно. Мичан – так звали девочку – такая милая была. Да, негодяев в нашем мире много, ничего не скажешь!

– Как вы сказали – Мичан?

– Вообще-то ее звали Мицуко, но мы ее звали Мичан.

Ми, Мичан, Мицуко... Воображаемый товарищ, с которым Икуко играла в ванне. Теперь все начинало становиться на свои места, приобретать какие-то очертания. Фигурка из полотенца, помещенная в мыльницу, с которой Икуко говорила как с другом – эту фигурку ее дочь называла Мицуко.

Ёсими почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Закрыв его руками, она прижалась к стене и с трудом сделала глубокий вдох.

– Что-то случилось?

Она попыталась уйти от вопроса консьержа, поглядев на часы. Время идти. Если они не поторопятся, пропустят свой автобус. Она слегка кивнула господину Камийа и покинула вестибюль.

Чтобы узнать больше, можно было поднять старые газеты, сохраненные на микрофильмах. Даже не зная точной даты, она, конечно же, без труда могла найти заметку об исчезновении девочки по имени Мицуко Каваи, проглядев все газеты двухлетней давности. Из слов консьержа было ясно, что Мицуко не нашлась. Ее мог похитить какой-нибудь извращенец, она могла свалиться в канал. Так или иначе, девочка, без сомнения, где-нибудь лежит мертвой и никто ее не нашел.


* * *

Вечером того же дня, в восемь часов, Ёсими как раз набирала ванну, когда зазвонил телефон. Оставив воду литься, она побежала в гостиную, чтобы взять трубку.

Звонили из кабинета консьержа.

– Извините меня... Я упал и растянул левую лодыжку.

Эта фраза консьержа была в глазах Ёсими совершенно бессмысленной, и она не нашлась что ответить, кроме краткого «ох!». Она вообще не понимала, почему он звонит. Только после подробного описания того, как ушибленная нога его беспокоит, господин Камийа перешел к делу:

– Вам пришел по почте пакет.

Наконец она поняла ход его мысли. Консьерж часто заносил ей вечерами почту, потому что днем она редко бывала дома. Обычно он приносил пакеты прямо к ней в квартиру. И он имел в виду, что сейчас эта злополучная лодыжка не дает ему этого сделать. Если дело срочное, он хотел бы попросить ее саму спуститься к нему в кабинет. Ёсими знала, от кого пакет, и в нем не должно было находиться ничего неожиданного. И все же она поблагодарила консьержа за беспокойство и, прежде чем положить трубку, сказала, что спустится прямо сейчас.

Подойдя к стойке, она увидела, что там лежит почтовая посылка. Камийа стоял, опершись на нее локтем. Она знала, что это от ее подруги Хироми. У Хироми была дочь, уже пошедшая в школу, и она была так любезна, что посылала для Икуко одежду и обувь, из которых ее дочь выросла.

Когда Ёсими взяла посылку, та оказалась неожиданно тяжелой – теперь понятно, почему консьерж со своей больной ногой не мог дотащить ее на четвертый этаж.

– Как ваша лодыжка? – Она изобразила на лице сочувственную заботу, сдвинув брови.

– Так природа напоминает глупым старичкам, что они уже не такие молодые, как привыкли себе казаться, – рассмеялся консьерж. Всем видом он давал ей понять, что хотел бы, чтобы она поинтересовалась, как именно он подвернул ногу.

В действительности Ёсими занимало кое-что другое. Весь день она рылась в архивах у себя на работе в поисках газет, вышедших между июлем и октябрем позапрошлого года. Но никаких упоминаний об исчезновении Мицуко она не обнаружила. Ёсими решила, что «как-то два года назад» – это слишком неопределенно звучит и что нужна точная дата.

Она не думала, что старик помнит эту дату, но решила спросить.

– Минуточку, – ответил он и начал рыться в ящике стола, неловко ступая на поврежденную ногу. Он достал оттуда толстую замусоленную тетрадь и положил ее на стойку.

На обложке черными чернилами было написано «Журнал консьержа». Оказывается, у него было обыкновение вести каждый день записи, отчитываясь таким образом перед своим начальством. Что-то бормоча себе под нос, Камийа послюнил пальцы и стал листать страницы.

– А, вот оно. Смотрите. – Он повернул тетрадь и подвинул ее к Ёсими.

Это было 17 марта, два года назад. Сейчас на дворе сентябрь, то есть речь идет о событиях, случившихся не два, а два с половиной года назад. В тетради указывалось даже время дня. Власти признавали, что больше нет оснований рассматривать исчезновение Мицуко Каваи из квартиры 205 как преступление с финансовой мотивировкой, а потому распорядились открыть расследование для прессы; решение было принято в 11.30. Ёсими отметила для памяти число и время. Когда она возвращала тетрадку, образ водосборника на крыше, этого огромного бака телесного цвета, промелькнул в ее сознании, она сама не знала почему. Без сомнения, этот образ возник по ассоциации с каким-то прочтенным ею словом или словами. А, вот оно – слова, написанные выше, под той же датой:

Выполнены очистные работы во внутреннем и верхнем резервуарах. Проведено исследование воды.

Вот это оно и есть – верхний резервуар.

Тот самый верхний резервуар, который, как огромный гроб, нависал той ночью над крышей. Операция по его очистке произошла в тот самый день, когда исчезла Мицуко. Двое рабочих, приглашенных строительным управлением, пришли и работали внутри резервуара.

У Ёсими чуть не вырвался крик.

– Водный резервуар... – Ёсими помолчала, чтобы перевести дыхание, – ...он обычно закрыт?

Консьерж склонил голову набок, озадаченный тем, что она перевела разговор на резервуар. Но поскольку это он вписал в свой журнал данные об этой очистной операции, в выражении его лица читалось удовлетворение.

– А, этот? При нормальных обстоятельствах все время закрыт.

– А когда его открывают? Только когда чистят?

– Ну конечно.

Ёсими положила руки на свою посылку.

– А с тех пор его чистили?

– Знаете, у нас ведь нет товарищества жильцов, так что...

– Так чистили или нет? – спросила она, не в силах сдержать свое нетерпение.

– Ну, как раз пришло время почистить. Два года прошло.

– Понятно.

Подняв посылку, Ёсими побрела прочь от кабинета Камийа. Она шагала так нетвердо, что, как она дошла домой, не оступившись, непонятно.

Твердо решив не пользоваться водой из крана, она вынула затычку и выпустила всю воду из ванны. Купаться здесь ей больше не хотелось. Икуко плаксиво спрашивала снова и снова, почему они сегодня не могут принять ванну. Ее приставания не имели конца; только минуту назад она уснула. Вода выглядела совершенно чистой. Но Ёсими не могла не воображать себе плавающие в ней останки.

Она открыла кухонный шкафчик, взяла бутылку саке, которую припасла для готовки, и налила себе стакан. Хотя она плохо переносила алкоголь, она чувствовала, что без этого ей не заснуть.

Она пыталась думать о чем-то другом. Роман ужасов, который она правила на работе, годился для этого в самый раз. Нужно было вот что: припомнить какую-нибудь жуткую сцену и таким образом обрубить цепочку ассоциаций. И все же это не получалось – все образы тянулись к одной точке. Красная сумочка с киской, найденная на крыше, пропавший ребенок Мицуко, дрожащая тень под водным резервуаром, таинственная остановка лифта на втором этаже. Вчера вечером тоненькая струйка воды связывала ванную в ее квартире с водным резервуаром на крыше. Погрузившись в воду, Икуко вслух говорила с Мицуко, как будто та была здесь. Все это наталкивало на один-единственный вывод. Ёсими безуспешно пыталась прервать этот ход мыслей какой-нибудь сценой из романа, который она правила. В этом вымышленном мире, где обильно лилась кровь, одного гопника похитила и посадила под замок соперничающая банда, его заставили совершать одно ужасное убийство за другим, и тут-то по чистому совпадению... Да, так и есть: по чистому совпадению. Так получилось, что водосборник чистили именно в тот день, когда пропала Мицуко. Какой абсурд – думать, что это было чем-то большим, чем простое совпадение. Да, говорила она себе, сейчас каждый эпизод можно связно объяснить. Что касается сумки с киской, то соседские дети кладут ее на крышу, выполняя какой-то ритуал, следуя какой-то своей детской фантазии – может, подают сигнал НЛО. Без сомнения, дети обнаружили сумочку в мусорном бачке, помыли ее и положили обратно на крышу. Лифт остановился на втором этаже, потому что кто-то живущий на этом этаже нажал на кнопку, собираясь выходить. Но когда лифт остановился на четвертом этаже, ему надоело ждать и он решил спуститься по лестнице. Поэтому, когда дверь лифта открылась, там никого не было.

Насильно отделив одно событие от другого, Ёсими нашла каждому в отдельности логическое объяснение. Но как бы ни пыталась она обрубить цепочку мыслей, разделенные фрагменты снова собирались воедино против ее воли, как червь, который отрастает заново, сколько бы раз ты его ни разрубил. Она уже была уверена в том, как все было на самом деле, но боялась в этом себе признаться. Только один возможный вывод. Неизбежный вывод.

Ошибка невозможна: Мичан там, в водосборнике на крыше дома.

Ока пыталась подавить эту мысль, но в результате сцена в мельчайших подробностях разворачивалась в ее сознании. Когда мастера, прочищавшие водосборник, отошли пообедать, девочка то ли упала в резервуар, то ли кто-то специально ее туда бросил. Расчлененный труп. Сумочка с киской, завязанная так крепко, что не развяжешь. Гроб, наполненный водой. И она пила эту воду три месяца Она готовила на этой воде, заваривала на ней кофе, льдом, сделанным из этой воды, охлаждала летом прохладительные напитки. Сколько раз погружались они в горячую ванну, наполненную бесчисленными гнилостными бактериями? Сколько раз мыли ею руки и лицо? Не сосчитать.

Ёсими прижала руки ко рту. Запах саке смешался с запашком желудочного сока Она бросилась в ванную, склонилась над унитазом, и ее вырвало. Ее глаза налились кровью. Едкая рвота обжигала заднюю стенку горла и слизистую носа. Она спустила воду, и та устремилась вглубь, заглатывая ее блевоту и унося ее вниз, в спиралевидные трубы. То, что осталось, было по внешнему виду чистой водой. Но эта вода, омывавшая унитаз, несла с собой клетки человеческой кожи – содранной, отслоившейся кожи; она была переполнена клетками волос – нежных, пушистых волос. Тошнота не проходила. И не было ничего, что могло бы остановить ее.

Вытерев рот туалетной бумагой, Ёсими яростно кашляла, пытаясь избавиться от неприятного ощущения в горле. Она по-прежнему стояла на коленях, скорчившись, ожидая, пока не выровняется дыхание. И тут она услышала это. За спиной лилась из крана вода. Она думала, что плотно закрыла кран. И все же тонкая струйка продолжала течь. Она все еще стояла на коленях, вцепившись обеими руками в унитаз. Она сглатывала слюну, пытаясь помешать своим фантазиям воплотиться в реальность. Галлюцинации! Это было очевидно. Галлюцинации, как кровь, текли по ее жилам, овладевая всем ее существом. Она видела в грязной воде, собравшейся в ванне, что-то похожее на труп маленькой девочки. Лицо ее было багровым и разрослось почти в два раза больше своих первоначальных размеров. Она попыталась крикнуть «Стой!» – и без сил упала на мокрый пол. На уровне груди трупа плавал маленький пластмассовый стаканчик. Зеленая надувная лягушка прыгала по поверхности воды, деловито мельтеша передними и задними лапками. Лягушка прыгнула на плечо трупа, потом нырнула, потом опять прыгнула на то же самое плечо, всякий раз откусывая своим резиновым ртом кусочек плоти. Красная сумочка с киской то поднималась на поверхность воды, то опускалась. Ее лямку крепко сжимала полуразложившаяся рука трупа, на которой местами проступали кости.

Когда проходили мучительные спазмы, Ёсими пыталась отдышаться. В ноздри ей бил запах, напоминавший аромат протухшей снеди. Пытаясь оторвать взгляд от разлагающегося, смердящего трупа, она ударом головы открыла дверь и упала плашмя, коснувшись щекой прохладного паркетного пола прихожей. Она на мгновение потеряла сознание. Голос, донесшийся до нее откуда-то издалека, напоминал чириканье птички, прорезающей мрачную границу между сознанием и тьмой.

– Мама! Мама!

В зрачке Ёсими отпечатался образ Икуко в мешковатой пижаме.

Икуко обняла маму за шею; ее дрожащий голосок постепенно перешел во всхлипывание. Ручка двигалась туда и сюда близ уха Ёсими. Такова была ее, Ёсими, единственная реальность – теплота и нежные очертания ручки Икуко. Жизни, которая билась в ее тельце, было достаточно, чтобы рассеять галлюцинации.

– Помоги мне.

Это было сказано хрипловатым шепотом. Икуко обхватила предплечье матери своими ручками и дернула что было мочи. Когда Икуко помогла ей сесть, Ёсими оперлась одной рукой о край ванны и попыталась встать. Фланелевая юбка, которую она носила дома, промокла вся, от талии до подола Она осмотрела ванну и увидела на ее блестящих, кремового цвета краях бесчисленные подтеки воды. Уверенности, что все только что увиденное было галлюцинацией, не хватало, чтобы эти галлюцинации отбросить. Икуко, когда не всхлипывала, просто смотрела на Ёсими и бормотала «Мамочка». Быть для нее хорошей матерью – это требовало огромной эмоциональной силы. Ёсими чувствовала стыд за свое бессилие. Слыша всхлипывания дочери, она сама разрыдалась.


* * *

Когда они перешли мост через канал, Ёсими подавила желание остановиться и оглянуться на дом. В сумке у них были ценные вещи и смена одежды. Всякий раз, когда она перекладывала сумку из одной руки в другую, Икуко перебегала на другую сторону и хватала освободившуюся руку матери.

Ее поведение должно было выглядеть глупее некуда. И все-таки невозможно было провести еще один день в доме, в котором нельзя пользоваться водой. Сегодня, хотя бы одну ночь, она хотела поспать спокойно. Завтра водный резервуар проверят. Уговорить консьержа открыть крышку резервуара и заглянуть внутрь – это лучше делать при свете дня.

На том берегу канала земля казалась не более надежной, чем на насыпном острове. Ёсими увидела такси с зеленым огоньком и остановила его. Она помогла Икуко забраться на заднее сиденье, сама пригнулась, залезая в машину, – и в этот момент ее взгляд на мгновение поймал крышу их дома. Там неясно вырисовывался водный резервуар телесного цвета – отсюда он казался совсем крохотным. Неужели маленькая Мицуко все еще плещется в этой прямоугольной запечатанной ванне? Так или иначе, но сегодня Ёсими хотела спать спокойно. Устроившись на заднем сиденье, она назвала водителю отель.




Одинокий остров





1


Он часто размышлял о том, не оставить ли профессию учителя. Ему обрыдло все, вся эта рутина, каждый год одинаковая; он ничего не получал от такой жизни. Этим маем желание все бросить было особенно сильным. Но в июне он получил прибавку к жалованью, а там и летние каникулы замаячили, и это убедило его, что и в учительстве, в конце концов, есть хорошие стороны, поэтому рискнул попытаться еще немного поработать. Так же точно было и в прошлом году: он уже готов был уволиться в мае, но решил немного поразмыслить, а в июле отважился еще остаться. Летние каникулы – это не только поблажка для учеников, но и преимущество для преподавателей, которые иначе стали бы искать себе другую работу на стороне. Он был совершенно уверен, что, если бы не летние каникулы, он много лет назад ушел бы с этой службы.

Обо всем этом Кенсуке Суехиро думал, проходя по коридору после последнего на сегодняшний день урока. Он выбрал профессию преподавателя, окончив один из национальных университетов Токио. Раньше этот университет был «нормальной школой», специализировавшейся именно на подготовке учителей; многих его товарищей привлекали в этой профессии именно каникулы. Что же до Кенсуке, то он плыл по течению и выбрал профессию учителя, прежде чем сам смог это осознать.

Взяв в руки тетрадь для входящей информации, лежавшую в учительской, он заметил там запись от руки: «Вам звонил господин Сасаки из средней школы».

Сами слова «господин Сасаки» родили в его голове хорошие воспоминания. Сасаки много значил для Кенсуке. Это был им почитаемый учитель и наставник. Сасаки явился классным руководителем седьмого класса школы, в которой Кенсуке работал после окончания университета. Школа эта находилась в Токио, и Сасаки, как и Кенсуке, преподавал естествознание. Кенсуке узнал от него много, и не только о своем предмете – Сасаки поддержал его во многих отношениях, и профессиональных, и личных. Подход к преподаванию у Сасаки был совершенно оригинальный. Он предпочитал не забивать головы учеников фактами, а давать им возможность самостоятельно, опытным путем исследовать явления природы. Например, он брал с собой учеников в нагорные луга ловить бабочек или всю ночь вместе с ними наблюдал за полетом кометы. Именно когда закончилась их совместная работа, пристрастие Кенсуке к учительству стало иссякать. Сасаки перешел в другую школу – и с ним ушли его педагогические методы. Уже одного этого было достаточно, чтобы у Кенсуке исчезло желание работать. Это случилось пять лет назад, а последние два года Кенсуке и Сасаки только и обменивались что новогодними открытками.

Кенсуке позвонил в школу Йосеи и попросил директора. Директора выбирали на год, и как раз Сасаки занимал этот пост сейчас.

– Это Кенсуке Суехиро. Я рад...

Как только Кенсуке назвал свое имя, голос в трубке без церемоний отозвался:

– Привет, это я.

Сасаки стал директором школы, но Кенсуке с радостью отметил, что тот ничуть не изменился.

– Извините, пожалуйста, что так долго не писал вам, – начал Кенсуке и даже отвесил поклон, забыв, что говорит по телефону.

– Это ты извини: я позвонил, когда у тебя был урок. Раньше такого не случалось, но как я стал директором – совсем потерял счет времени. Как хорошо было, когда я сам вел уроки!

Без сомнения, это было сказано вполне искренне. Сасаки был из тех учителей, которые предпочитают оставаться у себя в классе, а не карабкаться по карьерной лестнице. Кенсуке хотелось бы переехать и работать под началом Сасаки. С таким начальником никакие служебные неприятности не страшны.

– Послушай, что ты думаешь о том, чтобы отправиться на Шестую Батарею?

– Шестую Батарею? Вы имеете в виду.

– Да, ту самую Шестую Батарею, под Радужным мостом... остров призраков.

Кенсуке не нашелся что ответить. Можно ли было предположить, что Сасаки пригласит его на необитаемый искусственный остров в Токийском заливе, который последние девять лет был причиной смутной тревоги Кенсуке.

– Как мы туда попадем? – спросил Кенсуке.

– Предоставь это мне.

– Думаю, вы обнаружите, что этот остров закрыт для посещения.

Сасаки перешел на шепот:

– Мы поплывем туда ночью – никто не заметит. Как думаешь, доплывешь ты туда?

Муниципальный совет Токио ограничил посещение Шестой Батареи, чтобы сохранить ее от разрушения как памятник культуры.

– Странно слышать такое предложение от директора школы. В конце концов, вы же почтенный, уважаемый человек...

– Уважаемый человек?.. – засмеялся Сасаки. – Ты умеешь ударить по самому больному месту. А ведь скажи правду – у тебя не хватило бы пороху вот так отправиться туда ночью, правда?.. Неужели ты думаешь, что такой столп общества, как я, может предложить тебе что-то незаконное? Я имею в виду участие в контрольной поездке, слышишь, в контрольной поездке.

– В контрольной поездке?..

– Да, муниципалитет района Минато попросил меня возглавить контрольную комиссию.

Сасаки объяснил, что произошло. Он получил от специального комитета районного совета распоряжение обследовать остров, на котором находится Шестая Батарея, – флору, фауну, почвы и так далее. Все это он описывал с ноткой гордости в голосе. Начни он прямо с этого, было бы лучше, а то Кенсуке сильно смутился, когда ему предложили тайную ночную прогулку. В контрольной поездке будут участвовать чиновники и члены районного совета, но будет место и для других, и город ищет людей, интересующихся естественными науками, для участия в этой экспедиции.

Сасаки не изменился. Это была его старая манера: сперва огорошить собеседника и только потом объяснить, что к чему.

– А когда состоится эта поездка? – Кенсуке уже интересовало точное время.

– То есть я тебя вписываю?

– Конечно! Такого я пропустить не могу. Кенсуке не просто мог теперь посетить Шестую Батарею – он мог сделать это легально.

Надо было только записаться. Теперь у него был выход. Как только он ступит на остров, то магическое существо, живущее у него в сознании последние девять лет, без сомнения, исчезнет.

И когда Сасаки рассказал ему в деталях о том, когда и откуда отбывает эта экспедиция, Кенсуке опять отвесил глубокий поклон телефону и произнес:

– Я в самом деле благодарен вам за эту возможность.

Ответ Сасаки был темен и неясен:

– Ну, сделай, что сможешь.




2


Магическое существо, поселившееся на Шестой Батарее, было фантомом по имени Юкари Наказава. Фантом-то фантом, но не дух и не привидение. Кенсуке верил, что Юкари Наказава жива и здорова, но где-то в другом месте, а не на Шестой Батарее. Он надеялся, что он прав.

Впервые он встретил ее в то же время года девять лет назад. Он четвертый год учился в университете, и как раз начались летние каникулы. Если бы не звук автомобильного клаксона, он бы никогда не узнал, что она существует. До этого момента он думал, что Тохихиро Асо пришел к нему один.

Кенсуке и Асо учились в одном классе в начальной и средней школах. Они ходили в знаменитую частную школу, открывавшую ученикам дорогу в любой колледж. Но в старших классах Кенсуке стали не по душе традиции, господствующие в частных учебных заведениях, и он перевелся в государственную школу. В противоположность Кенсуке, который всегда был замкнутым и необщительным, Асо был не только капитаном команды по регби, но и одним из первых отличников. Следуя своей детской мечте, Асо поступил на медицинский факультет университета. Хотя, учась в старших классах разных школ, они в итоге избрали различные жизненные пути, но все же уже больше десяти лет оставались близкими друзьями. Несмотря на то что они во всем были полными противоположностями, школьный герой и мальчик, покинувший частную школу, они относились друг к другу на редкость хорошо.

Вечером Асо внезапно заглянул в квартирку к Кенсуке. Уже была половина десятого, но Асо принес полный портфель пива и предложил Кенсуке выпить. Где-то за час они опустошили с дюжину банок. Асо просто накачивался пивом, так что ему то и дело приходилось бегать в уборную. Почему-то он не сохранил верность излюбленному ликеру – вообще-то он не был большим поклонником пива! – поэтому, выпив некоторое количество, испытывал острую необходимость посетить туалет и опустошить свой мочевой пузырь. Его моча каскадом падала в унитаз, он как будто старался помочиться как можно громче. Закончив, медлил, прежде чем спустить воду. Во время одного из таких коротких перерывов Кенсуке услышал звук автомобильного клаксона. Не в силах сдержать любопытства, он вышел на балкон и не увидел ничего, кроме пустой улицы.

Хотя он жил на четвертом этаже, Кенсуке решил, что это сработала сигнализация на «БМВ» Асо. «БМВ» был припаркован напротив, у обочины, – в результате грузовой машине не развернуться. Надо бы Асо спуститься и переставить свою машину. Но едва Кенсуке подумал об этом, как заметил, что «БМВ» неожиданно тронулась с места и подалась задом. Сама по себе машина поехать не могла Значит, внутри кто-то был. Когда Асо вернулся из туалета, Кенсуке спросил его:

– Ты оставил кого-то в своей машине?

– Нет! Не беспокойся!

– Почему ты не поставил машину к нам в гараж и не позвал своего друга подняться?

Родители Кенсуке возвели этот многоквартирный дом вместо своего старого особнячка, когда пришло время его перестраивать. Их семья занимала весь первый этаж, а остальные три сдавались в аренду. Хотя Кенсуке хватало места на первом, он предпочитал жить один, и родители отдали ему однокомнатную квартирку. В их личном саду была парковка, которой вполне хватало для двух машин, а при желании могла уместиться и третья. Едва ли у Асо была необходимость заставлять кого-то ждать в машине прямо на улице.

Не дожидаясь согласия Асо, Кенсуке спустился и переставил две машины своих родителей так, чтобы хватило места для «БМВ». Потом он прошел к машине и жестами указал водителю на свободное место. За рулем сидела бледная длинноволосая женщина.

Это Кенсуке особенно не удивило. Асо часто вот так заходил к нему, оставляя свою даму в машине, но не больше чем на полчаса Чаще всего он забегал на одну минутку и сразу же исчезал: дескать, в машине меня ждет такая-то. Нынче вечером, однако, Асо оставил женщину на час с лишним. Такого на памяти Кенсуке еще не бывало.

– Простите, пожалуйста, – извинился Кенсуке перед женщиной за своего легкомысленного друга. Он хотел дать ей понять, что, если бы он раньше ее заметил, ей не пришлось бы так долго быть в одиночестве. – Асо не говорил мне, что вы здесь ждете.

Глядя на крыло автомобиля, она просто покачала головой, как будто в смущении.

– Почему бы вам не подняться и не присоединиться к нам?

Хотя он не мог в точности сказать, как отреагирует Асо, Кенсуке решил, что лучше пригласить женщину в дом. Она кивнула и вышла из машины. Представляясь, она сказала, чуть шепелявя:

– Я – Юкари Наказава.

Пока они шли по коридору и поднимались на лифте, Кенсуке смог рассмотреть женщину, эту Юкари Наказава. Асо представлял Кенсуке многих своих девушек, но Юкари не была на них похожа. Прежде всего, в ней не было никакой гламурности, никакого шика. Ее маленькое тело было пропорционально сложено, но выглядела она довольно заурядно, а взгляд – мрачнее некуда. Красная сумочка на плече смотрелась столь инфантильно, что придавала ей сходство со школьницей. Ее платье, дешевенькое по виду, явно было выбрано по каталогу, который рассылается по почте. Однако ножки, видневшиеся из-под подола, были на редкость стройными, а ступни и лодыжки – изящными и точеными. В этих ножках и заключалась вся ее привлекательность.

Асо был явно не в восторге, когда Кенсуке вернулся в квартиру вместе с Юкари. Он раздраженно сказал, что им пора ехать – прямо сейчас. Кенсуке успокаивал его, пытаясь рассеять неловкость и предложить им обоим еще выпить. Ситуация для Кенсуке прояснилась окончательно, когда они пообщались втроем. Асо явно не хотел знакомить его с Юкари. Слишком очевидно было, что она не выдерживала никакого сравнения с его прежними девушками. Скорее всего, дело было именно в этом. Асо казался расстроенным и, должно быть из чувства самозащиты, начал задевать Юкари:

– Эта женщина не получила никакого мало-мальски стоящего образования, даже среднюю школу не закончила. Я знаю – она не может присоединиться к нашему разговору. Она такая глупенькая, в одно ухо влетает, в другое вылетает... И ко всему прочему она еще принадлежит к какой-то придурочной религиозной секте... Я ведь не могу показать ее в обществе, правда?

Как бы Асо ее ни смешивал с грязью, Юкари только опускала уголки рта, смотрелась несчастной и покинутой, но не выказывала ни малейшего гнева. Она прождала бы еще несколько часов в машине, припаркованной в неположенном месте, если бы ей приказали. Женщины, которые отвечают такой бесконечной покорностью на ошеломляющую грубость, – редкий феномен. Кенсуке никак не мог понять, зачем Асо вообще спутался с Юкари. Конечно, не было никакого резона торчать с ней, только чтобы оскорблять бедную девушку. Да и Юкари могла бы найти себе кого-нибудь полюбезнее Асо.

Вскоре стало понятно, что получается совсем не та дружеская беседа втроем, на которую он рассчитывал. Чем больше Асо пьянел, тем с большей свирепостью оскорблял он Юкари. Неспособный дальше терпеть эту пытку, Кенсуке объявил, что вечеринка подошла к концу. Он сделал немыслимое: указал Асо на дверь.

Кенсуке проводил их до машины. Асо уже был порядочно пьян, поэтому Кенсуке посадил его на пассажирское сиденье. Юкари умела водить машину. Но Асо настаивал, что вести будет он, и требовал кофе. Кенсуке сбегал к автомату, продающему напитки, и принес черную банку с охлажденным кофе. Банку он отдал Юкари, которая в ответ протянула ему, достав из сумочки, визитную карточку.

– Пожалуйста, заходите, когда будете поблизости.

Это не ускользнуло от внимания Асо.

– Сука поганая! – закричал он, ударив ее по руке так, что карточка отлетела в сторону. Затем он схватил ее за запястья и заломил руки за спину. – Он мой добрый друг! Не смей грязно соблазнять его!

Юкари чуть вскрикнула от боли и осела на капот машины. Асо не подумал помочь ей – вместо этого он перешел на место водителя и завел мотор. Поправив платье, Юкари обошла машину и села на пассажирское сиденье.

– До встречи.

Асо радостно улыбнулся Кенсуке и уехал.

Как только машина исчезла из виду, Кенсуке начал искать на дороге карточку, которую дала ему Юкари. Вскоре он нашел ее в кустах. При свете фонаря прочитал то, что было на ней написано. Под названием религиозной организации, о которой он никогда не слыхал, Кенсуке различил имя Юкари Наказава, а дальше – адрес и телефонный номер. Непонятно, кому принадлежал адрес и номер – секте или самой Юкари. Кенсуке положил карточку в карман и вернулся в квартиру. Всю ночь до утра он не мог унять возбуждения.




3


Такой была единственная встреча Кенсуке с Юкари Наказава. А еще она была фантомом, которому суждено было поселиться у Кенсуке в сердце. Во всем этом был виноват Асо. Если бы Асо не сказал этого, Кенсуке обошелся бы без постоянного до неправдоподобия образа.

Это было в конце августа, почти через два месяца после той встречи с Юкари. Асо позвонил в то же самое время, но на сей раз пришел один – Кенсуке теперь взял себе за правило требовать, чтобы Асо подтверждал это, прежде чем войдет в квартиру.

– Ты один?

Асо мрачно кивнул.

– Можно войти? – мягко спросил он.

У Кенсуке сложилось впечатление, что Асо пришел, так как его что-то тревожит и он хочет поговорить об этом. Он решил так, потому что во время прошлого визита Асо уже пытался завести с ним разговор об этом. Кенсуке мысленно вернулся к тому вечеру двумя месяцами раньше и подумал, что Асо так странно вел себя не потому, что его увидели с женщиной, не соответствующей его стандартам красоты, а потому, что ее присутствие не дало ему возможности выговориться.

Но этим вечером Асо не собирался высказывать Кенсуке что-то особенное, он просто болтал обо всем, что диктовала фантазия, как в детстве.

Через несколько часов Асо сказал:

– Мне пора.

– Что ты так торопишься? – удивился Кенсуке. – Побудь еще.

Асо насмешливо улыбнулся:

– Таким воспоминаниям конца нет, правда? Ты единственный, с кем я могу поговорить о тех минувших днях. Прекрасное время. Добрые старые деньки.

Когда он произносил это, взгляд его блуждал где-то далеко, будто он опять ненадолго погрузился в воспоминания. Это лето, которое они провели в Карудзаве. Это тогда они потерялись в горах, гуляя по заброшенным тропам между Кусацу и Карудзавой (связавшей эти города в шестидесятые годы). Они уж думали, что не вернутся в цивилизованный мир живыми. Это было приключение, которое они потом не раз припоминали. Они блуждали по тропам в сгущающихся сумерках, и не оставалось ничего, кроме как провести ночь под открытым небом. Кенсуке, совершенно обессилевший, мог только стонать и хныкать; Асо пытался поддерживать в нем самообладание, уверяя, что, если они, подождав до утра, поищут как следует дорогу, все будет в порядке. Эта ночь прошла в отчаянном страхе. Но, возвращаясь мыслями к произошедшему, они понимали, что в нем было и что-то очень возбуждающее, какое-то недосказанное значение. Благодаря совместно пережитому укрепилась их дружба.

Этим вечером Асо говорил каким-то другим тоном. Впервые Кенсуке видел, как он так упрямо, так сентиментально погружается в детские воспоминания. Возможно заметив смущение в лице Кенсуке, Асо внезапно пришел в себя, положив конец воспоминаниям, и помахал на прощанье рукой.

– Мне пора.

И только уже внизу, когда Асо садился в машину, Кенсуке решился спросить:

– А что Юкари?

Его не столько интересовало, как она поживает, сколько то, продолжает ли Асо с ней встречаться.

– Откуда я знаю? Я бросил эту сучку.

Ответ только подтвердил предположения Кенсуке. Такого рода отношения редко бывают длительными. Во-первых, Юкари не того типа девушка, что нравятся Асо; во-вторых, она не стала бы долго терпеть такое скотское обращение.

– Жаль.

Образ Юкари засел в сознании Кенсуке. Почему-то он его восхищал.

– А знаешь, куда я ее бросил? – спросил Асо, закрывая дверцу своего «БМВ» и устраиваясь на водительском сиденье.

– Ты имеешь в виду где? – удивился Кенсуке.

«Бросил» – значит разорвал отношения. Не имеет же он в виду, что выбросил женщину в мусорную корзину. Конечно нет!

– Отличное местечко. Знаешь какое?

Во взгляде Асо сквозила провокация. Шутка была не из приятных, но Кенсуке решил поиграть в эту игру еще немного.

– Ну и куда же ты ее забросил?

– На Шестую Батарею.

Шестая Батарея... необитаемый остров в Токийском заливе. Когда в заливе появились «черные корабли» командора Перри, японский феодальный режим использовал острова как батареи, на которых были установлены орудия для обороны города. Сейчас волнорез связывает Третью Батарею с Приморским парком Одайба (или Батарейным), и только Шестая Батарея все еще остров в полном смысле слова.

Кенсуке засмеялся. Шестая Батарея расположена недалеко от городской свалки, а главное, островные укрепления никогда по назначению не использовались. Это было подходящее место, чтобы выбросить туда девушку, которая больше не нужна. Кенсуке не мог отказать Асо в утонченном чувстве юмора. Хорошая шутка. Очень хорошая...

– Здесь жарко. Залезай-ка, – сказал Асо, который еще не выговорился до конца. Кенсуке забрался в машину и захлопнул дверцу, а Асо включил кондиционер и начал свой рассказ. Это было повествование о деталях того, как он бросил Юкари на Шестой Батарее...

Юкари была беременна. Но религия, которую она исповедовала, запрещала аборты. Она заставляла Асо жениться на ней – обычный сценарий. Религия религией, а от Асо он часто слышал такого рода истории.

– И поэтому ты ее бросил? – перебил его Кенсуке, которому не терпелось узнать конец истории. Если дать Асо рассказывать все не торопясь, так, как он обычно это делает, шутка покажется слишком похожей на правду.

– Эта дура показала мне вот такую картинку.

Асо открыл бардачок и вынул оттуда свернутую вчетверо бумагу. На ней было что-то нарисовано красками. Кенсуке посмотрел на этот рисунок, выполненный как будто детской рукой. Под солнцем, нарисованным золотой краской, пышно разрослись зеленые деревья. Под деревьями сидели взрослые мужчина и женщина, окруженные играющими детьми. Собаки, кошки и даже львы беспечно расхаживали среди деревьев. Посмотрев на картину внимательнее, он увидел, что этот рай земной находится на берегу моря. Может быть, это тропики, так как на деревьях росли кокосы. Кенсуке сразу догадался, кто автор.

– Это Юкари нарисовала?

– Да, и это именно то, что будет, если изобразить на бумаге то, во что она верит. Мир, беспечность, никаких болезней в старости, и вся эта жизнь – вечно. Что ты об этом думаешь?

Юкари говорила мало, и Кенсуке видел, насколько ей было легче выразить свой заветный идеал земного рая на картинке, чем словами.

Кенсуке разглядывал картинку, ничего не отвечая на вопрос Асо. В конце концов, это не тот вопрос, чтобы на него можно было так сразу ответить.

– Почему мы не строим наш собственный рай? – издевательски выводил трели Асо, сложив руки на груди и театрально приблизив лицо к лицу Кенсуке; он явно изображал Юкари. – Ничто за двадцать три года жизни меня так не доставало. Эта идиотка понятия не имела, как жалки ее поучения и ее взгляды на жизнь.

Кенсуке решил заступиться за Юкари.

– Ты слишком суров. Все мы смотрим на жизнь по-разному.

– Не называй меня суровым! Она пыталась навязать мне свой дурацкий идеализм!

– И за это ты отвез ее на Шестую Батарею и там бросил?

– Так и есть. Отвез ее на пустынный остров, ну и что? Думаю, наказание соответствует преступлению. Хочет строить рай – пусть сама его и строит, мать ее.

– Но остров закрыт для посещения, разве нет?

– Мы поплыли туда в полночь на резиновой лодке.

Юкари не знала, что Шестая Батарея официально закрыта для посещения, и потому совсем не возражала против ночного приключения. Они взяли лодку с собой в машину, но надуть ее и грести в основном пришлось Юкари. Она пошла бы за Асо на край света без малейшего колебания. Едва они высадились на остров, Асо воспользовался хлороформом, чтобы усыпить ее, и дал деру, оставив девушку в бессознательном состоянии. В его изложении все это звучало слишком просто...

Кенсуке все еще не верил в эту историю. Во-первых, Шестую Батарею отделяло от Морского парка метров девяносто. Не так трудно перебраться вплавь. Даже если ты не умеешь плавать, мимо острова проходит множество прогулочных катеров. Все, что потребуется, – это стоять на берегу и махать рукой. Разумеется, он сказал Асо, что выбраться с Шестой Батареи так же просто, как добраться туда.

– Никаких проблем: я взял все ее платья.

– Ты хочешь сказать, что ты оставил ее голой?

– Смотри, я неплохо ее знаю. Она скорее умрет, чем покажется людям голышом.

Кенсуке проглотил язык от изумления. Он не имел понятия о всей истории отношений между Асо и Юкари, но знал, что между ними была связь, и должен же был Асо хоть что-то к ней испытывать все это время. Он не мог поверить своим ушам: Асо – пусть даже в шутку – рассказывает, что он раздел человека донага и оставил умирать. Правду говорил Асо или нет – уже то, что он расписывает это кому-то третьему, было абсолютным скотством.

Нависла гнетущая атмосфера, и Кенсуке некоторое время молчал. Незаметно скосившись на Асо, он обнаружил, что тот как будто хочет что-то сказать, но все время глотает слова.

– Я лучше поеду, – сказал Асо и, сняв машину с ручного тормоза, включил первую передачу.

Кенсуке, открыв дверцу машины, задал Асо последний вопрос:

– Когда ты сделал это? Когда ты оставил там Юкари?

– Должно быть, во время праздника Обон. Город был пуст, все уехали за город.

Праздник Обон, когда возвращаются мертвые... Десять дней назад.

Кенсуке вышел из машины и обошел ее, подойдя к сиденью водителя. Стекло было приспущено, и Асо высунул руки в окно и барабанил ими по дверце машины. Он протянул Кенсуке руку.

– Так давно... – сказал Асо.

Рука была протянута для рукопожатия, и Кенсуке рефлекторно пожал ее. Она была совершенно холодной. Холодной, но влажной. Впервые в жизни Кенсуке пожимал руку Асо.

– До встречи, – сказал он, и Асо дважды уверенно кивнул ему, прежде чем его «БМВ» отъехала.

Когда машина исчезла из виду, Кенсуке был твердо убежден в одном. У этого визита была явная цель, и у прошлого тоже. Асо хотел попрощаться. Тон, которым было сказано это «так давно...», и прикосновение его холодной руки снова вспомнились Кенсуке. Когда «БМВ» его друга выехала за ворота, машина затормозила, вспыхнули фары, а потом «БМВ» без всякого сигнала повернула налево и пропала из виду.




4


Некоторое время спустя Кенсуке стала мучить повторяющаяся фантазия. Обнаженная молодая женщина, безжалостно брошенная на необитаемом острове, жестоко преследовала его. У Кенсуке не было в то время девушки.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=139243) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.