Болотные робинзоны Софья Борисовна Радзиевская В ней читатель узнает, что произошло в деревне Малинке во время Отечественной войны («Болотные робинзоны»). Герои С. Радзиевской подкупают смелостью, мужеством; всех их объединяет глубокая вера в человека, в его лучшие душевные качества. Повесть написана живо и увлекательно. Автор хорошо знает природу, жизнь птиц и зверей и своими наблюдениями делится с юным читателем. С.Радзиевская. Болотные робинзоны Софья Борисовна Радзиевская БОЛОТНЫЕ РОБИНЗОНЫ Глава 1 ДЕД НИКИТА Лес вокруг Малинки был очень старый и такой густой, что сколько его ни рубили, он по-прежнему окружал деревушку плотной стеной. Казалось, вот-вот сдвинется, нагнётся и прикроет низенькие избушки мохнатыми лапами, словно их тут и не было. Малинка-деревня огородами спускалась к Малинке-реке, узенькой и неглубокой. А за деревней, по ту сторону речки, начиналось заросшее лесом моховое болото, и тянулось оно неведомо куда. Густой мох стлался по нему и колыхался, как качели под ногами, если кому пришло бы в голову ступить на него. Но таких смельчаков давно не находилось. Известно было, что пройти по болоту можно только по примеченным тропинкам, а сбиться с тропинки – верная смерть: мох прорвётся и сомкнётся уже над головой человека, заглушая его смертный крик. Называлось это болото «Андрюшкина топь». Кто такой был Андрюшка, когда и почему поселился он в таком страшном месте – этого не помнили даже самые древние старики Малинки. Известно было только, что где-то в середине топи есть остров и на нём избушка, выстроенная самим Андрюшкой. Но дорогу к острову знал один Андрюшка и эту тайну унёс с собой. Зимними вечерами ребятишки, сбившись в кучу на чьей-нибудь тёплой печке, любили поговорить о том, что и сейчас, наверно, Андрюшка бродит где-то незнаемыми тропами по гиблой трясине, и беда живому человеку встретиться с ним на тесной дорожке. На этот счёт у Фёдорова Ивашки были самые верные сведения. Он и рассказывать умел по-особенному: опустит голову и говорит тонким голосом, потихоньку. А в нужном месте как вытаращит глаза – они ну вот как у кошки засветятся. Ребята не выдерживали, с криком сыпались с печки, поближе к лампе над столом, подальше от тёмного угла. А на другой вечер снова мостились на чью-нибудь печку и опять за рассказы. Договаривались до того, что и в сени выйти становилось страшно: за дверью мерещилась чья-то тень и слышался тонкий вой. «Так воет душа мёртвого человека, если его тело не закопают», – объяснял Ивашка. Топь даже зимой местами не замерзала, деревья на ней стояли полумёртвые, окутанные длинными космами серого мха, а в глубине её слышались странные звуки, точно вздохи и хлюпанье, да иногда жалобно кричал кто-то. Говорили в Малинке, что один человек знает про Андрюшкину топь больше других. Что ещё мальчиком не раз добирался он до Андрюшкина острова с приезжим охотником за дорогими перьями белой цапли, которой на острове водилось множество. Но однажды пошли они вдвоём, а вернулся Никитка один, без охотника. Целое лето он бродил как потерянный и с тех пор в жизни больше про Андрюшкину топь не сказал ни словечка. Теперь старше деда Никиты не было старика в Малинке. Но и сейчас все знали: если кто заговорит про Андрюшкину топь – дед потемнеет весь, встанет и уйдёт. Борода у деда Никиты была от старости уже не белая, а желтоватая, как слоновая кость, и такая длинная, что он её закидывал на плечо, чтобы не мешала работать. Дед ею гордился и по субботам мыл в бане щёлоком. Сколько было ему лет, про то никто в Малинке точно не знал. Ходили слухи, что он «француза помнит». Но когда его самого про это спрашивали, он отвечал только: «Хм-хм, так». А на лице у него было написано: «Знаю, а сказать не хочу». Когда же новый учитель из соседней деревни, Иван Петрович, вдруг взял да и сосчитал, что никак этого быть не могло, потому что французы воевали с Россией сто с лишком лет назад, дед Никита ничего не сказал, но видно крепко на учителя обиделся. Даже здороваться с ним перестал: встретится, а сам в сторону смотрит, будто не видит. Ходил дед ещё твёрдо, даже не горбился. Лицо только было всё в глубоких морщинах, точко вырезано из тёмного дерева, но глаза ясные, голубые, под густыми бровями-кустиками. Правда, не любил дед признаваться, что видят они хуже, чем смолоду. Положит начатый лапоть около себя на завалинке и хлопает руками не с той стороны, пока не нащупает пропажи. Сам громко удивляется: «И как это я в ту сторону не поглядел!» Жил дед вдвоём с единственной своей дочкой Лукерьей, и та уже была старухой. Но ещё одна управляла всем хозяйством и работала в колхозе. Внук его, Степан, женился и жил отдельно, с женой и с сыном Андрейкой. Больше у деда в деревне родных не было. Глава 2 ГОСТЬ ИЗ ГОРОДА Солнце ещё не начало как следует припекать, а дед Никита уже устроился на завалинке: на солнечной стороне тёплые стены приятно согревали спину. Около себя он разложил по порядку связки лык, начатый лапоть, кочедык и забрал в горсть бороду, собираясь её перекинуть на левое плечо, но приостановился и, наклонив голову на бок, прислушался. На дороге перед самой хатой из-за угла выбежала стая мальчуганов, босых, в холстинных штанишках и цветных рубашонках. Впереди шёл мальчик в белой майке и синих трусах, он ступал осторожно, точно по острым камням: видно было, что не привык бегать босиком. Его незагорелая кожа казалась ещё белее от тёмных вьющихся волос. Другие же мальчики, наоборот, загорели до черноты, а волосы их, выбеленные солнцем, походили на светлый лён. – Иди, иди, – наперебой кричали они, подталкивая мальчика в майке. – Ты только спроси, сам спроси, он это страсть любит. Новенький не успел и оглянуться, как мальчишки подтащили его к самой завалинке и отбежали, оставив его одного. Дед Никита поднял голову, положил лапоть на завалинку и приставил руку козырьком к глазам. – Ты чей же такой озорник будешь? – спросил он довольно немилостиво. – Антона, дедушка, – закричали мальчишки. – Антона Нежильцова, в Минске который жил. Приехал к бабушке Ульяне. Его дядя Семён со станции на подводе привёз. Мамку у него на войну взяли. Мальчишки кричали все наперебой. – А мамка у него командир, – пропищал самый маленький, в синей рубашке с оторванным, сползавшим с плеча рукавом, усиленно пробиваясь вперёд. – Как это можно? Баба она или нет? Мальчик в майке оглянулся. – Как это – баба? – спросил он с недоумением. – Моя мама врач, её мобилизовали, она теперь старший лейтенант и на фронт уехала. А бабушка Ульяна – мамина мама, вот я к ней и приехал, пока война кончится. А папа… – мальчик опустил голову и договорил тише: – Папа умер. Давно. – Так, так, – медленно произнёс дед Никита. – А ну, подойди ближе, я на тебя погляжу. Ребята приблизились и нажали на новенького так, что он поневоле оказался перед самой завалинкой. Вертлявый и курносый Мотя даже рот открыл и глубоко вздохнул от волнения. Маленький Андрейка поддёрнул сползающий оторванный рукав и, подпрыгнув на одной ножке, тоненько крикнул: – Ой! Мамка – командир! Но самый высокий мальчик с упрямым лицом сердито схватил его за шиворот и сильно дёрнул назад. – Мамка на фронте, – насмешливо передразнил он, – а сам гусака испугался! – И, засунув два пальца в рот, громко свистнул прямо в лицо новенькому. Мальчики громко расхохотались, а новенький стоял растерянный, не зная, что ответить. От обиды у него даже слёзы выступили на глазах, и это смутило его ещё больше. – Я ведь не заметил этого гусака, – дрогнувшим голосом проговорил он. – И вдруг… – Вдруг… – передразнил его высокий мальчик и так похоже, что все опять засмеялись. – У деда-то будешь спрашивать, чего говорили, или опять заробеешь? Новенький посмотрел на блестевшую наклонённую лысину деда Никиты и оглянулся. Ребята не сводили с него глаз. Андрейка пискнул и опять подпрыгнул на одной ножке, но высокий, не глядя, дал ему подзатыльник. Его серые упрямые глаза смотрели на новенького в упор. – Гуса-ак, – насмешливо протянул он. Новенький вспыхнул и сделал шаг вперёд. – Дедушка, – проговорил он, – а как пройти на Андрюшкин… Но договорить он не успел. Дед Никита вскочил и, бросив лапоть, крепко схватил его за плечико майки. – А, так ты над дедом потешиться захотел! Над дедом потешиться? – закричал он и дёрнул майку с такой силой, что плечико треснуло и порвалось. От неожиданности мальчик присел, майка осталась в дедовых руках. Мальчишки, как горох, с визгом посыпались через плетень на противоположной стороне улицы, а дед Никита поднял майку на уровень глаз и, покачав головой, бросил её на завалинку, сел и снова взялся за кочедык. Мальчик постоял немного и решительно шагнул вперёд. – Отдай мою майку, дедушка, – сказал он дрожащим от обиды голосом. – Вот тот большой мальчик, Федоска, сказал, что ты любишь, когда тебя про это спрашивают, и рассказываешь всё интересное, а что ты дерёшься, я не знал. Дед тряхнул головой и поправил сползающую с плеча бороду. – Дождутся у меня, поганцы, – промолвил он сердито. – Ну, не скачи как козёл, сказываю – не буду драться. А с вами, озорники, я ужо разберусь. – И дед погрозил кочедыком в сторону плетня, за которым слышались смех и возня. – Чего тебя гусаком-то дразнили? – добавил он уже мягче, снова принимаясь за работу. – Рубашку свою подбери или у матери ситца на рукава не хватило? Дедово замечание за плетнём отметили новым смехом и вознёй. Мальчик опять покраснел. – Меня зовут Саша, – отвечал он. – И в Минске все так ходят. А гусака я не заметил, он сбоку стоял. Ну и подпрыгнул, как он зашипел. А они смеются, что я трус. И что босиком мне больно. И про маму. И что я городской. Я теперь и сам с ними дружить не хочу. Я сюда один поездом приехал и один уеду. Сейчас. И… вот! Саша говорил, царапая ногтем плетёнку завалинки. Постепенно разгорячась, он отошёл от неё и, стоя перед дедом, при каждой фразе взмахивал кулаком. Договорив, он отвернулся и начал перебирать руками резинку трусов. Затем медленно, высоко подняв голову, пошёл назад по дороге. – Не буду больше с ними играть, – повторял он упрямо. – Домой уеду. Там рябой Колька. И Петушок. И скоро война кончится, и меня мама опять… Но тут кто-то потянул его за руку. Мальчик быстро оглянулся: перед ним, смущённо улыбаясь, стоял голубоглазый Ивашка, а за ним, кучкой, все мальчики. Только высокий Федоска держался поодаль, отвернувшись, как будто бы не со всеми шёл, а оказался тут случайно. – Идём с нами раков ловить, – проговорил Ивашка застенчиво и чуть заикаясь. – Их там страсть сколько, под камнями. Предложение было заманчивое, и все ребята, видимо, очень хотели помириться. Ивашка, держа Сашу за руку, смотрел на него уже весело. Любопытный Мотя забежал спереди, а маленький Андрейка высунулся из-за его спины и потрогал Сашину майку. Саше и самому очень хотелось согласиться, он никогда ещё не видел раков в реке, но тут Федоска посмотрел на него так насмешливо, что он покраснел и выдернул руку. – А вот вы сами спросите у деда Никиты, как пройти на Андрюшкин остров, тогда я с вами буду дружить, – проговорил он вызывающе и повернулся, чтобы идти. Но Федоска вдруг шагнул и загородил ему дорогу. – Чего там – раки. Мы завтра в старый лес пойдём, – выпалил он. – Ивашка там филина подсмотрел в дупле. Кто его первый из дупла выгонит, тот молодец. Пойдёшь? Мальчики молча смотрели то на Сашу, то на Федоску. И может потому, что серые глаза Федоски по-прежнему светились насмешкой, Саша решительно кивнул головой. – Пойду, – сказал он. – Когда? – Я тебе утром в окошко постукаю, – поспешно объяснил Мотя, и вся его круглая мордочка засияла от удовольствия. – Тихонечко постукаю, чтобы бабушка Ульяна не услыхала. Ты не сердись, Сашка, право! – Постучи, – сказал Саша. Быстро повернувшись, он вбежал на крыльцо маленькой покосившейся избушки и, не оглядываясь, закрыл за собой дверь. Глава 3 ОНИ! Дуб посередине полянки был толстый и высокий, и окружавшие его деревья казались перед ним чуть ли не молодняком. Его раскидистые корявые ветви закрывали большую часть полянки и даже в сильный дождь под ним было сухо. Сейчас утро было раннее, кудрявая вершина дуба уже освещена, но под деревом ещё сумрачно и трава тяжелела от росы. – Сюда, я ж говорил – сюда! Вон отсюда видно, да чёрное какое! – А чего же ты сам не лез? – Да, сам полезь-ка! Без верёвки на него и не заберёшься! Кусты орешника раздвинулись, и на полянку выбежал Андрейка. Штанишки, вымокшие от росы, потемнели и прилипли к ногам, роса капала с волос и даже с кончика вздёрнутого носа, но он этого не замечал. – Как выскочит, крылищи – во! – И он расставил руки, сколько мог. – А глазищи – во, как колёса! А на башке рога – во! Бородища – во! Как у козла. Да страшнющий какой, да как загудит: у-ху-ху… Андрейка перескакивал с одной ноги на другую, приседал и взмахивал руками, весь горя от возбуждения. Мальчики окружили его и смотрели то ему в рот, то вверх на дерево. Здесь, на месте, рассказ, слышанный ими уже не раз, казался новым и особенно значительным. Над первым толстым суком старого дуба чернело большое дупло. Похоже было, что после Андрюшкиного рассказа никому не хотелось заглянуть в это дупло первому, но ни один не хотел в этом признаться. – Да его ещё, может, там и нет вовсе, – равнодушно проговорил Федоска, махнул рукой и отвернулся: я бы, мол, и полез, да не стоит трудиться. – А забожусь, что есть. А забожусь! – заволновался Андрейка. – Он ночью с лешим по болоту хороводится, зайчей ловит. А сейчас залез в дупло и спит. Забожусь, что тут! Саша посмотрел вверх, потом на мальчиков. Он вдруг заметил, что у Федоски одна прядь волос, спускающаяся на лоб, светлее других, и глаза невольно на ней задержались. Но Федоска поймал его взгляд и насторожился: – Ты чего на меня смотришь, думаешь, боюсь? – вызывающе спросил он и для чего-то туже подтянул поясок. – Я их, чертей, может, столько перевидал… как курей. А тебе вот и лезть, – неожиданно закончил он и оглянулся на остальных мальчиков. – Тебе! Тебе лезть! – обрадованно закричали все. Для каждого нашёлся удобный выход: не лезть самому и не заслужить упрёка в трусости. Саша невольно сделал шаг назад. – Боишься? – тоненьким голосом спросил Мотя и смешливо потянул носом. – Не бойся, не съест, не гусак! – закончил он под общий смех. Саша покраснел и оглянулся. Все глаза, как вчера, были устремлены на него. Все ждали. Он вздохнул и стиснул зубы так, что стало больно. – Бросай верёвку, Федоска, – сказал он твёрдо и сам тоже подтянул пояс курточки. В руках у Федоски мигом оказалась принесённая из дома верёвка. Из кармана он вытащил продолговатый камень и крепко привязал его к верёвке. – Берегись! – крикнул Федоска и размахнулся. Камень перелетел через нижний сук и упал. Верёвка повисла на нём, касаясь земли. – Влезешь? – спросил Федоска, уравнивая концы, – аль подмогнуть? Саша молча взялся за верёвку и, напряжённо перехватывая её скрещёнными ногами, начал подниматься наверх. На поляне стало тихо. Ребята, подняв головы, следили за каждым его движением. Вот он добрался до сука, схватился за него, подтянулся и, слегка задыхаясь, сел верхом. Затем, упираясь руками и осторожно передвигаясь по суку, приблизился к стволу. Теперь дупло чернело над самой его головой. Саша размахнулся и запустил в него камень. В ответ послышалось страшное шипение, в дупле что-то завозилось, и вдруг перед самым носом мальчика мелькнула огромная кошачья голова с жёлтыми глазами и круто загнутым разинутым клювом. Саша вскрикнул и отшатнулся, закрывая лицо руками. Он едва устоял на суку, крепче обхватил его ногами. В лицо дунуло ветром, мягкое упругое крыло ударило по руке, и огромный филин бесшумно пронёсся над поляной и скрылся за деревьями. Саша не сразу решился опустить руки: казалось, вот-вот в лицо опять глянет страшная кошачья голова. Голоса снизу привели его в себя. – Самолёт! Чистый самолёт! – кричал, прыгая на одном месте, Ивашка. А Андрейка бегал по поляне и хватал всех за руки. – Скорей! Ой, да скорей же! – торопил он. – Бежим глядеть, куда он подевался! Мальчики с криком и смехом бросились с полянки. – Гляди, гляди! – слышался из-за кустов тоненький голос Ивашки. – Он днём слепой, даром, что глаза по ложке. Мы его враз! Мы его враз! Саша потянул было верёвку из дупла, но вдруг остановился: вот это дело! Он влезет в дупло и всё разглядит. Наверно, оно большое-пребольшое, может быть, как целая комната. А мальчишки пускай его поищут! Саша осторожно встал на ноги и, придерживаясь за край, заглянул в дупло. Темно и тихо, и наверно пусто, уж с таким соседом никто не уживётся, можно смело прыгать. Р-раз… От прыжка в дупле поднялась такая пыль, что Саша чуть не задохнулся. Чхи! Чхи! Апчхи!.. Он чихал, кашлял и протирал глаза, пока поднятая им пыль немного улеглась и стало легче дышать. Затем, приподнявшись на цыпочки, он выглянул наружу. Что это? Мальчики бегут назад, кричат ещё громче и смотрят вверх. Уж не летит ли филин назад, на старую квартиру? Саша вздрогнул, хотел было выпрыгнуть из дупла, но тут же замер на месте: громадный зонт мелькнул перед его глазами и, колыхаясь, опустился на поляну. Ещё и ещё: три, четыре, пять… и все, как сговорились, в одно место. Люди в защитных комбинезонах быстро отцепляли от пояса верёвки и оглядывались, тихо говорили… Андрейка засунул пальцы в рот и остановился как заворожённый под кустом орешника на краю поляны, Федоска стоял за ним, боком, и смотрел угрюмо, исподлобья, светлая прядь волос совсем закрыла ему один глаз. Остальные мальчуганы от неожиданности присели на корточки и выглядывали из-под куста, как испуганные зайцы. «Парашютисты!» – И Саша заметался, стремясь скорее выбраться из дупла и спуститься на землю. – Ну, Фогель, спроси у мальчишек – что это за место? Здесь вообще не должно быть никаких селений, – проговорил вдруг по-немецки один из парашютистов, высокий, рыжий, и подтолкнул собранный в комок парашют под ветку орешника. – Немцы! – прошептал Саша и невольно присел в дупле. – Хорошо ещё, что я их понимаю. Второй парашютист, низенький и коренастый, отцепил последние крючки и, освободившись, повернулся к мальчикам. – Шоколяд хочет? – спросил он по-русски, но как-то странно выговаривая слова. – Иди сюда, карош мальшик, я даю тебе шоколяд, ты говоришь мне, какой ты есть деревня. Карош? Говоря это, низенький засунул руку в карман и вытащил большую плитку шоколада в золотой обёртке. Мальчики не шевельнулись, но маленький курносый Мотя вздохнул и проглотил слюнки. Немец заметил это и повернулся к нему. – Карош мальшик, – сказал он ласково, – я даю тебе шоколяд, ты говоришь мне, какой ты есть деревня. Ну… – Из Малинки мы, – смущённо ответил Мотя. Плитка оказалась у него перед глазами… ближе… у самой его замазанной рожицы. Из разорванной немцем обёртки заманчиво выглянул душистый коричневый уголок… Мотя не выдержал, рот его приоткрылся… И, проворно сунув отломанный немцем кусочек шоколада в рот, он так усиленно заработал челюстями, что другие немцы захохотали и тоже опустили руки в карманы. – Иди все сюда, карош мальшик, – снова заговорил низенький немец и помахал толстой рукой с короткими пальцами. Саше она показалась до того похожей на лапу филина, что он вздрогнул. – Я всем даю шоколяд. Я считаю сколько мальшик: раз, два, три, четыре… У каждого мальчика в руках оказалось по плитке шоколада. Они уже все выползли из засады и храбрее разглядывали странных гостей. – Вы наши? – вдруг угрюмо спросил Федоска. Он один не отошёл от куста, даже подался назад, и шоколада, что протягивал ему немец, не взял. – Ваши, ваши, – поспешно ответил немец и оглянулся на высокого. – Этот соображает больше, чем следует, – вполголоса проговорил высокий, и у Саши опять сильно забилось сердце. – Мы добрый коммунист, – продолжал низенький немец. – Мальшик, скажи, есть ваш деревня близко? – Там наша деревня, за речкой, – прогнусавил Мотя, потому что рот его был забит шоколадом. – И ещё один есть, Сашка. Вы ему тоже дайте. Ладно? – Да, да, – торопливо кивнул головой немец. – Скоро, очень скоро зови твой Сашка. Где есть Сашка? – Не знаю, – ответил Мотя и повернулся на босой пятке, оглядывая поляну. – Домой убежал, что ли… – А вы откуда будете? – опять прервал разговор Федоска. – От неба, – сказал немец и засмеялся. – Ты, мальшик, будешь нам показывать дорога в твой деревня. Карош? – Ладно, – с готовностью согласился Мотя и, вытерев рукавом замазанный шоколадом рот, с наслаждением облизал пальцы. – Идти вон туда, до речки, а там за речкой… Ой!.. Сверху Саша увидел, как Федоска проворно протянул руку и ущипнул Мотю, а другой рукой дёрнул Андрейку за рукав. Немцы передвинулись так, что окружили ребят со всех сторон. Высокий опять заговорил, на этот раз так тихо, что Саша не мог расслышать. Затем он вынул из кармана что-то блестящее и, высоко подняв руку, бросил его в траву. Три светлых головёнки одновременно нагнулись вниз, а в следующую минуту… – Feuer! (Огонь!) – крикнул высокий, и несколько выстрелов слилось в один, а светлые головёнки, только что нагнувшиеся к земле, так и припали к ней… Не нагнулся один Федоска. В момент, когда прозвучали выстрелы, он упал на четвереньки и откатился в сторону так, что только босые ноги мелькнули в воздухе. Кусты орешника качнулись и закрыли его синюю рубашку… В следующую секунду ветки, срезанные пулями, посыпались на землю. С криком и ругательствами немцы кинулись по тропинке вслед за Федоской. Зажимая рот руками, чтобы не крикнуть, Саша прижался лбом к бархатной стенке дупла. – Андрейка, Мотя, Ивашка, – повторял он шёпотом и опять: – Андрейка, Мотя, Ивашка… Внизу, на полянке, опять послышалась немецкая речь. Саша осторожно выглянул: полянка была полна людьми в защитных комбинезонах, с необычными, коротенькими ружьями на груди. Они все громко говорили, перебивая друг друга, и показывали руками в сторону, куда убежал Федоска. – Сведения были ошибочными, – уловил Саша немецкую фразу. – Нам говорили, что здесь нет никаких деревень. А теперь этот маленький негодяй всех всполошит… – Действовать быстрее, чтобы никто не ушёл, – отчётливо проговорил другой, махнув рукой в сторону деревни. Саша посмотрел на него: длинный тонкий шрам, начинаясь от угла рта, пересекал щеку немца, стягивая её, и от этого казалось, что на его лице застыла странная и страшная улыбка – одной стороной рта. По тому, как этого человека слушали, Саша понял, что он старший. Рассматривая немца, он опустил глаза ниже и сразу забыл о нём: три маленьких комочка лежали на траве. Один из парашютистов споткнулся и с ругательствами ударил ногой: белый рукав рубашки мелькнул в воздухе. Ивашка! Теперь он лежал вверх лицом, спокойный и серьёзный, откинув в сторону худенькую руку. На виске виднелась тонкая красная струйка. Саша забыл, что его могли увидеть. Почти высунувшись из дупла, он смотрел, как немцы по команде, держа коротенькие ружья, исчезали за кустами орешника. Точно и никого тут не было. Если бы только не те трое, что остались лежать на полянке среди высокой травы… Прошло много времени, пока Саша решился выбраться из дупла. Он перекинул через сук верёвку и медленно спустился вниз. Постоял около дерева и вдруг, вскрикнув, кинулся в лес, по тропинке, по которой ещё недавно бежали немцы. Он только сейчас догадался: они собирались убить там, в Малинке, всех, чтобы никто не смог рассказать о них русским солдатам. И мальчиков они убили потому же. Федоска? Но его тоже, может быть, убили. И столько времени он потерял, сидя в дупле. Он виноват, он не предупредил вовремя! Саша остановился и круто повернул в сторону. Он понял – надо не бежать за немцами, а обойти их стороной, опередить… Ах, если бы Мотя не показал им, в какой стороне находится Малинка!.. В висках у Саши стучало. Дышать было трудно, словно воздух стал тяжёлым и густым. Но Саша бежал упорно, не давая себе передышки. Он падал и опять бежал… Наконец старый дубовый лес кончился. Ещё немного – и тропинка выбежала на открытое место, на берег реки Малинки. Чёрные столбы дыма над домами было первое, что увидел Саша, выбегая из леса. Послышался глухой взрыв, ещё взрыв и частые, частые выстрелы… Глава 4 ГДЕ ИСКАТЬ СПАСЕНИЯ? Тот, кто видел Малинку вчера, не узнал бы её сегодня. Дома исчезли. На их месте, вдоль улицы, будто странные памятники, стояли закопчённые печи. В печах кое-где ещё уцелели оплавленные жаром горшки. Ни людей, ни животных не было видно. Обгорелые ветлы и берёзы неподвижно протягивали почерневшие сучья. Единственно, кто уцелел и уже освоился с видом пожарища, были куры. Они также деловито рылись в грудах пепла, как раньше – в навозных кучах родного двора. А один петух, наткнувшись на полуобгорелое рассыпанное зерно, так звонко закричал, приглашая кур, что мальчик, выглянувший из-за уцелевшего плетня бывшей избы деда Никиты, вздрогнул и присел на корточки. – Погоди, – прошептал он, озираясь, – ужо перешибу тебе ноги – забудешь галдеть-то! Мальчик был широкоплечий, загорелый и босой. Волосы его в беспорядке торчали в разные стороны, а одна прядь, более светлая, спускалась на самые глаза. Он, видимо, давно уже сидел тут, от нетерпенья вырвал и примял вокруг себя всю траву, но выйти из своего укрытия не решался: слишком страшен был вид молчащей растерзанной деревни. Его беспокоил ещё шорох с другой стороны плетня, будто там кто-то тихонько полз на животе или пробирался на четвереньках. Но в плетне, сделанном дедом Никитой, точно в хорошей корзинке, не было ни малейшей щёлочки, чтобы можно было заглянуть. А подтянуться и посмотреть через плетень мальчик не решался. За плетнём опять что-то зашелестело. Послышалось чьё-то сдержанное дыхание, тихий вздох… Робко протянув руку, мальчик поцарапал ногтем плетень. Тотчас же последовало ответное царапанье. Тогда мальчик тихо постучал: раз, два, три. Ответный стук такой же: раз, два, три. Нет, это не собака и не зверь какой-нибудь. Так стучать может только человек. Мальчик не выдержал: осторожно он начал подниматься, чуть-чуть, только чтобы глаза оказались вровень с плетнём. Всё выше, вот уже… И тут же, тихо охнув, он присел на землю: тот, за плетнём, тоже поднялся, и они оказались нос к носу, глаза к глазам… Тот от неожиданности тоже присел так быстро, что мальчик и рассмотреть его не успел. Тихо. И за плетнём не шевелятся. Передохнув, мальчик, огляделся и снова начал подниматься. «Загляну первый», – подумал он и опять оказался нос к носу с тем, из-за плетня. Но на этот раз они оба не охнули и не присели. – Сашка! – Федоска! Они сказали это шёпотом и, протянув руки, ухватились друг за друга и стояли так, крепко сжав руки, точно каждый боялся, что другой исчезнет. – Ты! – Ты! – опять сказали они тихонько и замолчали. – Давай сюда, – предложил наконец Федоска и оглянулся, – только живо, пока никто не видал. Задал ты мне страху! – А ты мне… Общая беда сблизила мальчиков. Теперь они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу. Крапива больно жгла шею и ухо Саши, но он не отодвигался: её куст защищал его в этом страшном месте, где каждое открытое пространство грозило опасностью. Спинами мальчики прижимались к плетню. – Рассказывай! – Рассказывай! – одновременно заговорили мальчики, но тут же смолкли: в смородине, совсем рядом с ними, что-то зашевелилось и раздался чуть слышный стон. – Помогите… – расслышали они. Кусты затрещали, кто-то медленно пробирался сквозь них, ближе, ближе…. Мальчики замерли. Ветки раздвинулись, и показалась голова человека. Глубокая царапина тянулась по голому черепу, длинная, промокшая от крови борода волочилась по земле. – Дедушка Никита, – с трудом произнёс Федоска. – Дед… – и растерянно замолчал. – Пить, детки, пить, – невнятно проговорил старик. Саша еле успел подхватить его: дед Никита, стоя на четвереньках, пошатнулся и чуть не ткнулся головой в крапиву. – Воды, – повторил он, но проворный Федоска уже успел сбегать к речке и возвращался, поддерживая обеими руками свёрнутый лист лопуха с водой. Дед Никита погрузил в него лицо, и Саша вздрогнул: вода, вытекавшая из лопуха, окрасилась в красный цвет. – Спасибо, – уже твёрже сказал дед Никита и, приподнявшись, оглянулся, подвинулся к плетню, где кусты были гуще. – Спасибо, что старому помогли. Бежать надо, куда подальше. Может, те, проклятые, сюда вернутся и нас позабивают. Старик помолчал, с трудом переводя дыхание. – В грудь били, – проговорил он и со стоном кашлянул. – Всех, всех положили. – Он опустил голову, добавил тише: – Баб, ребятишек, всех. – А бабушка Ульяна? – взволнованно спросил Саша и вскочил на ноги. – Дедушка, а бабушка Ульяна? – Сядь, – сердито сказал дед, кашлянул и простонал: – Сядь, может, ещё увидит кто… Всех, говорю тебе, в школу тащили… Федоска молчал. Он всё ещё держал в руке лопух, из которого поил деда водой, и, старательно отрывая от него кусочки, раскладывал их рядышком на земле. – Дед, – спросил он негромко, – а может, есть ещё такие, что убежали, а? Дед Никита не ответил. По листку крапивы полз мохнатый червяк, весь в жёлтых и чёрных полосках. Вот он свесился с листа, изогнулся, собираясь перебраться на соседний лист. Он был такой забавный и спокойный, что Саше вдруг показалось, будто ничего страшного и не было. Вот он сидит и смотрит на червяка, а поднимет глаза и увидит дедову хату и деда на завалинке с недоконченным лаптем в руках… Но тут Федоска крепко ткнул его в бок. Саша вздрогнул и поднял глаза. Хаты не было, не было и завалинки. Дед Никита сидел на земле, тяжело опираясь спиной о плетень, и, свесив голову на грудь, дремал. – Пойдём, – тихо проговорил Федоска, – поглядим, может, и вправду кто ещё живой остался. Дед, мы скоро придём. Дед Никита не шевельнулся. Мальчики тихо поползли вдоль плетня. Федоска уже приподнялся, собираясь перелезть через него, но вдруг остановился и проговорил дрожащим голосом: – Ой, бабка Фиона лежит! Глянь, Сашка! Саша закрыл лицо руками. – Не буду, – сказал он. – Не буду смотреть! Ползём дальше, Федоска, может, ещё живых найдём. Но Федоска не двинулся. – Добрая она была, – невнятно и точно сердито проговорил он. – Яблоки у неё всегда таскали. Слова не скажет, м-м-м… Последних слов Саша не разобрал, потому что Федоска вдруг схватил зубами рукав рубашки и замотал головой, словно хотел оторвать его. Но Саше и без слов было понятно. Он поднялся и потянул Федоску за другую руку. – Пойдём, Федоска, – повторил настойчиво. – Может быть, живых найдём. Федоска постоял ещё, выпустил рукав и почти побежал вдоль забора. – К бабке Ульяне пойдём, – сказал он. – Тут их мало лежит, всех в школу согнали. И гранаты туда кидали. Я видел. – Я тоже, – тихо ответил Саша. Малинка была невелика, всего дворов двадцать, но теперь выгоревшее, открытое место казалось мальчикам очень большим. Они шли по единственной улице, вдоль страшного ряда почерневших и обугленных печей. Около каждой печи Федоска оборачивался и, не останавливаясь, говорил Саше: – Дяди Ивана это была хата, Малашонка. А это Кострюкова, а эта Арийки, мельничихи. Гляди: горшок на загнетке стоит! Его сдержанный шёпот, казалось, раздавался по всей деревне. Около одной большой печи, весь скрюченный, полурастопленный сильным жаром, лежал большой медный самовар. – Гляди, – начал опять Федоска, но вдруг схватил Сашу за руку и присел за кучку лежавших возле дороги кирпичей. – Слышишь? – шепнул он. – Никак, домовой это. В тишине чуть звякнул закрывавший печку железный лист. В печке послышался вздох, лист опять шевельнулся… Дрожь Федоски передалась и Саше, он тоже присел за кирпичами, оглянулся назад, но тут же опомнился. – Домовых не бывает, – сказал он как мог твёрдо. – Это живое! Но Федоска упрямо замотал головой. – Бывает. Домовой, и кикимора, и леший – все бывают. Ему теперь жить негде, так он в печку убрался. Вот. В печке опять что-то завозилось. Саша вздохнул, поёжился. – Живое! – уже твёрже повторил он. – Я открою, – и, решительно шагнув вперёд, взялся за заслонку. Но тут Федоска с такой силой дёрнул его за рукав, что заслонка вылетела и покатилась по земле. В тёмной глубине печки зашевелились две маленькие фигурки. Глаза на чёрных рожицах блестели, точно огоньки. – Домовой в печке не живёт, – послышался детский низкий голос. – Домовой под печкой. Тут мы с Маринкой живём. Мамку ждём. – Гришака?.. – удивился Федоска. – Ты что тут делаешь? – Мамку ждём, – упрямо повторил детский голос. – Куда ей деваться? От печки-то? Федоска тихонько толкнул Сашу. – Не придёт она к печке, – шепнул он. – Ты им не говори только. Голос Федоски стал мягче. Он нагнулся к малышам и договорил почти ласково: – Сидите уж. Мы опять придём. – Есть хочу, – протянул другой, тоненький голосок. – Я тебе что сказал?! Жди. Придёт мамка. – Гришака проговорил это грубым голосом, точно взрослый. Затем протянул руку к отверстию печки. – Закрой, – сказал он и неожиданно всхлипнул. – Закрой, не то ещё опять придут те-то. А мамка нас и так найдёт. Саша открыл было рот, хотел что-то сказать и не смог. Он молча просунул руку в печку и погладил чёрную головёнку, отчего и его рука стала чёрной. Потом придвинул заслонку и кивнул Федоске: идём. Мальчики не заметили, как вышли на середину того, что было прежде улицей. Вдруг Саша остановился: – Сидит вон кто-то, – сказал он шёпотом. – Смотри! У дороги, на чём-то обугленном, сидела женщина. Она согнулась и, опираясь подбородком на сложенные руки, неподвижно смотрела вперёд. – Бабушка Ульяна, – крикнул Саша и бросился вперёд. – Бабушка Ульяна! – повторил он задыхаясь. Старуха обернулась. – Дитятко? – проговорила она тихо и, не вставая, протянула руки. – Бабушка Ульяна! – Саша, упав на колени, спрятал лицо в складках широкой юбки, а старуха нагнулась и, обхватив руками его голову, едва слышно добавила: – Живой ты, дитятко моё, живой. А я уж не ждала… Наплакавшись, Саша некоторое время не шевелился: ему было страшно поднять голову и опять увидеть разорённую деревню. Маленькая старушка, которую он впервые увидел сутки назад, теперь была для него единственным родным существом. Федоска тронул его за плечо. Саша обернулся. – Будет реветь, – проговорил Федоска почти прежним грубым голосом. Что делать-то будем? – озабоченно спросил Федоска. Бабушка Ульяна тоже подняла голову и ладонью вытерла глаза. Саша взглянул на неё и всплеснул руками: – Бабушка, – вскрикнул он, – а волосы-то у тебя!.. Косы бабушки, всегда аккуратно прикрытые платком, распустились и беспорядочно лежали по плечам. Но теперь они были совсем седые. Старуха взяла в руку прядь волос, посмотрела на них и покачала головой. – Бог с ними, – сказала она, – как ещё они на голове моей удержались. Чего я насмотрелась, нельзя вам того, ребятки, рассказать: вам ещё жить надо, а с того жить не захочется. Близнецов Дарёнкиных да Наталкиного Ванюшку в конопли я запрятала, накормила, спят они там. Мужики, которые на войну пошли, может, живы останутся. Отец твой, Федоска, тоже вернётся… – М-м-м… – Лицо Федоски скривилось, он не сдержался и, отвернувшись, заплакал грубым, недетским плачем. Перестал так же внезапно, как начал, вытер глаза рукавом рубахи и обернулся к бабушке Ульяне с виду уже спокойный. – Вернётся, – уверенно проговорил он и крепко стукнул кулаком по ладони другой руки. – Отец, он вернётся! Федоска хотел ещё что-то добавить, но посмотрел по сторонам, отошёл и задумался. Бабушка Ульяна встала, отряхнула юбку, осмотрелась, точно ища чего-то, и проговорила вполголоса: – А ну, чтой-то у меня в кармане лежит… Эта привычная фраза как будто сразу её успокоила: быстрые загорелые руки захлопотали около одного из карманов пёстрой юбки, и она протянула мальчикам ломоть чёрного хлеба. – Уж знаю, что голодные, – ласково проговорила бабушка Ульяна. Саша думал, что ему уже никогда есть не захочется. Но хлеб растаял во рту, будто его и не было, и тут-то есть захотелось по-настоящему. Федоска справился со своим куском ещё быстрее и, запрокинув голову, осторожно высыпал в рот крошки с ладони. – Бабушка, ты нам хлеб отдала, а сама, наверное, не ела, – спохватился Саша. Но старуха покачала головой. – До еды ли мне теперь, – сказала она. – Ваше дело молодое. – И вдруг всплеснула руками: – Ой, малыши-то в коноплях уж не плачут ли? – Ещё есть двое, тётки Алёны, – заговорил Федоска. – В печке сидят, мамку ждут. Как они туда только успели. Дед Никита тоже живой. – Головушка бедная! – только и сказала бабушка Ульяна и, проворно вскочив на ноги, почти побежала по улице. Вскоре она была уже на месте. – Детушки мои! – протянула руки в глубь печки и через мгновенье прижала к груди маленькую, перемазанную и горько плачущую Маринку. С Гришакой оказалось труднее. – Мамка придёт, я буду её в печке ждать, – твёрдо заявил он. Но материнский глаз старухи увидел следы слёз на замазанном сажей лице. – Гришака, – ласково сказала бабушка Ульяна, – мамка к кому каждый день ходила? – К тебе, – осторожно ответил мальчики попятился. – Ну и опять ко мне придёт, – спокойно объяснила бабушка Ульяна. – Придёт и вас заберёт. – А как не придёт? – с сомнением вымолвил Гришака. уже стоя около печки, но всё ещё держась рукой за шесток. – Придёт, сынок, придёт. К кому ж ей прийти, как не к старой бабке? – И бабушка Ульяна осторожно отняла его руку от шестка. – А пока в конопли пойдём. Там теперь у нас дом, – докончила она, уже ведя детей по улице. Лицо бабушки Ульяны теперь было перемазано сажей не меньше, чем у ребятишек, которых она прижимала к себе, но им ничто уже больше не казалось странным. Маленькая старушка сейчас была для них защитой от того невероятного, что обрушилось на Малинку с ясного осеннего неба. Даже Гришака, хоть и оборачивался на ходу, чтобы взглянуть на родную печку, доверчиво жался к юбке, потихоньку натягивая на себя одну из бесчисленных её складок, а маленькая Маринка как прижалась личиком к бабушкиной шее, так и не поднимала головы. – Ребятки, а вы бегите к деду Никите да ведите его сюда, с ним посоветуемся, как нам дальше жить, – сказала бабушка Ульяна, обращаясь к Саше и Федоске. – Да по сторонам не глядите, – будет с вас и того, что видели. – Сюда, дедушка, сюда, в самую середину, – показывал рукой Саша. – Мы все тут: бабушка и Гришака с Маринкой, и близнецы… Ну вот!.. Стебли конопли такой высокой стеной обступили маленькое пространство, на котором бабушка Ульяна устроила свой «дом», что Саша и Федоска не сразу нашли его, когда вернулись с дедом Никитой. Дед успел отмыть кровь с лица и бороды. Один глаз его смотрел строго и печально, другой скрывала сине-багровая опухоль. Он стоял сгорбившись, захватив обеими руками пучки конопли, точно опирался на них, и смотрел вниз, на бабушку Ульяну. А она сидела на земле, тихо покачивая на руках маленького Ванюшку. К ней испуганно жались остальные дети. – Жив, дед? – сказала она просто. – Садись к нам. Тут теперь наша хата и крыша. Дед Никита постоял, покачнулся и, ломая пучки конопли, за которые держался, грузно опустился на землю. Обхватив голову руками, он молча стал раскачиваться из стороны в сторону, и упругие стебли раздвигались и смыкались вокруг него. Наступившее молчание прервали близнецы. Оба беленькие и голубоглазые, они держались за руки и с опасением поглядывали на Гришаку и Маринку. Бабушка уже пробовала отмыть их в корыте, но от этого сплошная их чернота только превратилась в пятнистую. – Глисака? – вопросительно сказала Наталка и дёрнула Павлика за руку. – Глисака? – повторил тот. Затем оба тряхнули головами и решительно закончили: – Не! Но на них никто не обратил внимания. Дед Никита больше не раскачивался. Теперь он сидел, опираясь одной рукой о землю, другой вынул из кармана кочедык и рассеянно поднимал им с земли какие-то соломинки, точно плёл невидимый лапоть. Бабушка Ульяна так же молча гладила головку Маринки и время от времени опускала руку в один из глубоких карманов своей широкой юбки и приговаривала вполголоса: – А ну, что-то у меня там лежит… – Но ни сушёных яблок, ни орехов, которые она всегда приберегала на потеху ребятишкам, не оказывалось. И, вздохнув, бабушка опускала руку. Мальчики сидели не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу. Заносчивый Федоска забыл, как подсмеивался над дедом Никитой: «Ищет на завалинке кочедык, а сам его в руках держит». Теперь от одного его присутствия у мальчика становилось легче на душе. «Если бы мама была здесь, – с тоской подумал Саша, но тут же спохватился: – Ой, нет, если бы я был с ней дома…» – Что же делать будем, бабка? – заговорил, наконец, дед Никита, и рука его с кочедыком на минуту остановилась. – Картошки наварим да ребятишек накормим. А потом на перекидку их возьмём, я там на заборе полотенце видела. И пойдём. Бог поможет, куда-нибудь выйдем, – ответила бабушка Ульяна и рукой смахнула муху с личика ребёнка. Но дед Никита отрицательно покачал головой и воткнул кочедык в землю. – Эдак мы никуда не дойдём, бабка, – сердито сказал он. – Никуда не дойдём. Кругом война, стреляют… Тут и без ребят пропадёшь, а ты их целую кучу насбирала. Бабушка Ульяна не шевельнулась, только пристально посмотрела на деда. – Ребят… куча, – медленно повторила она, не отводя строгого взгляда от дедовых глаз. – Вот через эту кучу и не пропадёшь, дед. Не пропадёшь! – повторила она торжественно. – Нельзя нам пропадать. Их спасать будешь и через них сам спасёшься. Дед Никита сидел неподвижно. Потом, не глядя, нащупал в земле свой кочедык с налипшей землёй, сунул его в карман. – Ну, на перекидку так на перекидку, – проворчал он и махнул рукой. Бабушка Ульяна приподнялась было, но вдруг так и застыла, стоя на коленях и прислушиваясь. Тихий, но внятный свист раздался со стороны улицы. Ещё и ещё… Мальчики вскочили, но сквозь стену конопли ничего не было видно. – Идём! – прошептал Федоска. – Тихонько, – предупредила бабушка Ульяна, но мальчики уже исчезли. Свист повторился. Федоска, шедший впереди, остановился. – Николай, – прошептал он. – Николай это, дяди Егора сын! А Саша уже выскочил на открытое место и бежал, опережая Федоску, изо всех сил стараясь добежать первым. Он не знал Николая и не успел о нём ничего услышать за единственный день, проведённый в Малинке. Но Федоска знал его, это был свой, малинкинский, и потому сейчас родной, близкий человек. – Николай! – закричал Саша, подбегая к нему, но тут же замолчал и остановился: лоб Николая был перевязан окровавленной тряпкой, левая рука тоже, рубашка на груди разорвана, и сам он так взглянул на Сашу, что тот опустил протянутые руки. – Груня где? Ну… – спросил Николай. Федоска, подбежавший к нему вместе с Сашей, потупился и отвернулся. – Ну… – Николай шагнул ближе. – Где ж ей быть? – с трудом вымолвил Федоска, не оборачиваясь. – Известно… где… Где все… – Где все… – повторил Николай, точно не сразу понял. Потом повернулся и пошёл назад, к лесу. – Николай! – крикнул с отчаянием Саша и, догнав его, крепко схватил за руку. – Не уходи от нас. Останься! Николай остановился. – Остаться? – медленно, словно раздумывая, спросил он. – А немцы в другое село пойдут?.. – Он вытянул сжатую в кулак здоровую руку и вдруг взмахнул ею в воздухе с такой силой, что Саша еле успел отвернуться. Николай забыл о нём, не видел его, говоря сам с собой. – На фронт пойду, – договорил он решительно, точно обращаясь не к Саше, а к кому-то невидимому за его спиной. – Прощай, Груня! – и, не глядя на мальчиков, быстро пошёл по дороге. С минуту мальчики стояли неподвижно, затем Федоска схватил Сашу за руку. – Бежим! – крикнул он, показывая на удаляющегося Николая. – С ним! На фронт! – И уже тащил за собой Сашу. – Николай! – кричал он. – Мы с тобой! Мы с тобой! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=140952) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.