Орлеанская девственница Вольтер Написанная не для печати, зачисленная редакцией в разряд «отверженных» произведений, поэма Вольтера (1694-1778) «Орлеанская девственница» явилась одним из самых блестящих антирелигиозных памфлетов, какие только знала мировая литература. В легкомысленные образы облекает она большое общественное содержание. Яркие, кипучие, дерзкие стихи ее не только не потеряли своего звучания в наше время, но, напротив, получили большой резонанс благодаря своему сатирическому пафосу. Для своей поэмы Вольтер использовал один из драматических эпизодов Столетней войны между Францией и Англией – освобождение Орлеана от осаждавших его английских войск. Вольтер развенчивает слащавую и ханжескую легенду об орлеанской деве как избраннице неба, создавая уничтожающую сатиру на Церковь, религию, духовенство. Пародийно обыгрывая мотив чудодейственной силы, которая проистекает из чистоты и непорочности Жанны и которая якобы стала залогом ее победы над англичанами, Вольтер доводит эту мысль до абсурда: сюжет строится на том, что девичья честь Жанны служит предметом посягательств и коварных козней со стороны врагов Франции. Автор выводит на страницы поэмы целую галерею развратных, лживых, корыстолюбивых священнослужителей разного ранга – от архиепископа до простого монаха. Жанна в его поэме – краснощекая трактирная служанка с увесистыми кулаками, способная постоять за свою честь и обратить в бегство врагов на поле боя. Замысел поэмы возник, очевидно, в 20-е годы XVIII в. Работал над ней Вольтер медленно, с большими перерывами. Первые песни были написаны к началу 30 – концу 40 гг. Вольтер Орлеанская девственница Для своей поэмы Вольтер использовал один из драматических эпизодов Столетней войны между Францией и Англией – освобождение Орлеана от осаждавших его английских войск. Замысел поэмы возник, очевидно, в 20-е годы XVIII в. Работал над ней Вольтер медленно, с большими перерывами. Первые песни были написаны к началу 30 – концу 40 гг. Первое анонимное франкфуртское издание «Орлеанской девственницы» датируется 1755 г. В текст этого издания было вставлено много фривольных строк и эпизодов, искажены отдельные мысли, что очень возмутило Вольтера. Второе анонимное издание, предпринятое в Париже в 1756 г., также пестрело инородными вставками. По совету друзей поэт отказался поставить свое имя на книге. Поэма была издана в 1762 г. у братьев Крамеров в Женеве, в таком виде она переиздавалась несколько раз. Для этого издания поэт заметно смягчил сатиру на священнослужителей. Тем не менее сразу же после выхода «Орлеанская девственница» была занесена в «Индекс запрещенных книг». В.И.Пащенко ПРЕДИСЛОВИЕ ОТЦА АПУЛЕЯ РИЗОРИЯ БЕНЕДИКТИНЦА Будем признательны доброй душе, благодаря которой у нас появилась «Девственница». Как известно ученым и как явствует из некоторых черт самого труда, эта героическая и назидательная поэма написана около 1730 года. Из письма 1740 года, напечатанного в собрании мелких произведений одного великого государя, под именем «Философа из Сан-Суси»[1 - речь идет о прусском короле Фридрихе II (1712 – 1786), построившем в 1745 г. дворец Сан-Суси около Потсдама. В 1750 г. вышел трехтомник его произведений на французском языке, в который вошли оды, послания, поэмы и письма. В одном из писем Фридрих II упрекает Вольтера за то, что тот дал переписывать «Орлеанскую девственницу» не ему, а герцогине Вюртембергской.], видно, что некая немецкая принцесса, которой дали на время рукопись только для прочтения, была так восхищена осмотрительностью, с какой автор развил столь скользкую тему, что потратила целый день и целую ночь, заставляя списывать и списывая сама наиболее назидательные места упомянутой рукописи. Этот самый список наконец попал к нам. Обрывки нашей «Девственницы» уже неоднократно появлялись в печати, ценители здоровой литературы всякий раз бывали возмущены, видя, как ужасно она искажена. Одни издатели выпустили ее в пятнадцати песнях, другие в шестнадцати, восемнадцати, двадцати четырех, то разделяя одну песнь на две, то заполняя пропуски такими стихами, от которых отрекся бы возница Вертамона[2 - Возница Вертамона – Этьен (ум. в 1724), автор и певец популярных народных песенок.], прямо из кабачка отправлявшийся на поиски приключений[3 - В последних изданиях этой поэмы, сделанных невеждами, читатель с возмущением видит множество стихов, вроде:И пальцем проверяет тут Шандос:Иоганна все по-прежнему ль девица?«Черт побери тесьму!» – хрипя, бранится.Но вот тесьму и вправду черт унес.Шандос встряхнуть свою тряпицу тщится,………………………………………………На свой манер у каждого повадка.О Людовике Святом там говорится:Уж лучше бы бедняга развлекалсяВ постели со своею Марготон…Он ракового супа не едал, и т. д.Кальвин там современник Карла VII; все искажено, все испорчено бесчисленными нелепостями; автор этой мерзости, годной единственно для всякого сброда, расстрига-капуцин, принявший имя Мобера.]. Итак, вот «Иоанна» во всей своей чистоте. Мы боимся высказать слишком смелое предположение, назвав имя автора, коему приписывают эту эпическую поэму. Достаточно, чтобы читатели могли извлечь назидание из морали, скрытой в аллегориях поэмы. К чему знать, кто автор? Немало есть трудов, которые ученые и мудрые читают с наслаждением, не зная, кто их написал, как, например, «Pervigilium Veneris»[4 - «Ночное бдение в честь Венеры» (лат.)] – сатира, приписываемая Петронию[5 - Петроний Гай (неизв. – 66 н. э.) – римский писатель, автор романа «Сатирикон», в котором высмеивается окружение императора Нерона.], и множество других. Особенно нас утешает, что в нашей «Девственнице» найдется гораздо меньше дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде. Verum enim vero[6 - В самом деле (лат.).], начать с Пульчи, – нам было бы очень досадно, если бы наш скромный автор дошел до тех маленьких вольностей, которые допускает тот флорентиец в своем «Morgante». Этот Луиджи Пульчи, бывший почтенным каноником, написал свою поэму в середине XV века для синьоры Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Медичи Великолепного[7 - Лоренцо Медичи Великолепный (1448 – 1492) – правитель Флоренции с 1469 г., поэт, покровитель наук и искусства.]; и передают, что «Morgante» пели за столом у этой дамы. Это была вторая эпическая поэма Италии. Ученые много спорили о том, серьезное это сочинение или шуточное. Те, кто счел ее серьезной, основывались на вступлении к каждой песне, начинающемся стихами из Писания. Вот, например, вступление к первой песне: In principio era il Verbo appresso a Dio: Ed era Iddio il Verbo, e'l Verbo Iui. questo era il principio al parer mio, ets В начале было Слово – Слово Бога, Бог Словом был, и Слово было Богом, Все началось от этого порога, и т. д. (ит.). Если первая песнь начинается Евангелием, то последняя кончается «Salve regina»[8 - «Здравствуй царица» (лат.).], и это оправдывает мнение тех, которые полагали, что автор писал вполне серьезно: ведь в то время театральные пьесы, ставившиеся в Италии, извлекались из «Страстей» или из «Житий святых». Те же, кто рассматривал «Morgante» как шуточное произведение, обратили внимание лишь на некоторые слишком большие вольности, там допущенные. Моргайте спрашивает Маргутте, христианин он или магометанин: Е se egli crede in Cristo о in Maometto. Rispose allor Margutte: A dirtel tosto, Io non credo piu al nero che al azzuro; Ma nel cappone, о lesso о vuogli arrosto; ………………………………………….. Ma sopra tutto nei buon vino ho fede; E credo che sia salvo chi gli crede. Or queste son tre virtu cardinale, La gola, e'l culo, e'l dado, come io t'ho ditto Кто свят ему – Христос иль Магомет? Маргутте отвечал: «Ни в чох, ни в сон Не верю я, – но верую в цыпленка, Когда на славу подрумянен он. ………………………………….. А пуще верю я в стакан вина, Душа той верой будет спасена. Три главных добродетели мне святы: Зад, глотка и игра. Вот мой ответ (ит.). Заметьте, пожалуйста, что Крешимбени[9 - Крешимбени (1663 – 1728) – итальянский писатель, основатель академии «Аркадия».], нисколько не затрудняющийся поместить Пульчи в ряду настоящих эпических поэтов, говорит, в его извинение, что это самый скромный и самый умеренный из писателей своего времени: «il phi modesto e moderato scrittore». В действительности он был предшественником Боярда[10 - Боярдо Маттео Мария ди Скандиано (1441 – 1494) – итальянский поэт эпохи Возрождения, автор героико-фантастической поэмы «Влюбленный Роланд».] и Ариоста. Благодаря ему прославились в Италии Роланды, Рено, Оливье и Дюдоны[11 - Роланды, Рено, Оливье и Дюдоны – герои поэм Боярдо и Ариосто.], и он почти равен Ариосту чистотой языка. Недавно вышло очень хорошее издание его con licenza de'superiori[12 - С разрешения властей (ит.).]. И, конечно, это не я его выпустил; если бы наша Девственница говорила так же бесстыдно, как этот Маргутте, сын турецкого священника и греческой монахини, я бы поостерегся ее печатать. В «Иоанне» не найти и таких дерзостей, как у Ариоста; здесь не встретить святого Иоанна, обитающего на Луне и говорящего: Gli scrittori amo, e fo il debito mio, Che al vostro mondo fui scrittore anch'io. ………………………………………… E ben convenne ad mio lodato Cristo Rendermi guiderdon di si gran sorte, etc Мне сочинителей любить пристало: Я в мире вашем сочинил немало. ……………………………………. По праву наградил меня Христос За то, что так его я превознес… (ит.). Это заносчиво; и здесь святой Иоанн позволяет себе то, чего ни один святой в «Девственнице» себе никогда не позволил бы. Выходит, что Иисус обязан своей божественностью только первой главе Иоанна и что этот евангелист ему польстил! Подобное утверждение отдает социнианством[13 - Социнианство – протестантское учение, основанное итальянцем Лелио Социном (или Соццини, 1525 – 1562), отрицавшее святую троицу и божественность Христа, проповедовавшее веротерпимость.]. Наш сдержанный автор не мог бы впасть в такую крайность. Также весьма для нас утешительно, что сей скромный автор не подражал ни одному из наших старинных романов, историю которых написали ученый епископ Авраншский Гюэ и компилятор аббат Ланеле. Доставьте себе удовольствие прочесть в «Ланселоте с озера»[14 - «Ланселот с озера» – роман XIII в. из цикла Артуровских романов или романов Круглого стола о рыцаре Ланселоте, который отправился на поиски чаши святого Грааля.] главу под заглавием: «О том, как Ланселот спал с королевой и как она вернулась к сиру де Лагану», и вы увидите, как целомудрен наш автор в сравнении со старыми нашими писателями. Но quid dicam[15 - Что сказать (лат.).] о чудесной истории Гаргантюа, посвященной кардиналу де Турнону? Известно, что глава «О подтирках» – одна из наиболее скромных в этом произведении. О произведениях современных мы не говорим; скажем только, что все старые повести, сочиненные в Италии и переложенные в стихи Лафонтеном, также менее нравственны, чем наша «Девственница». В общем, мы желаем всем нашим строгим цензорам тонкие чувства прекрасного Монроза; нашим скромницам, если только они существуют, простодушие Агнесы и нежность Доротеи; нашим воинам – десницу мощной Иоанны; всем иезуитам – нрав доброго духовника Бонифация; всем управителям в хорошо поставленных домах – распорядительность и умение Бонно. К тому же мы считаем эту книжечку отличным средством против ипохондрии, угнетающей в настоящее время некоторых дам и некоторых аббатов; и если мы окажем обществу хотя бы только эту услугу, мы сочтем, что потратили время не даром. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ СОДЕРЖАНИЕ Нежная любовь КарлаVII и Агнесы Сорель. Осада Орлеана англичанами. Явление святого Дениса и пр. Я не рожден святыню славословить, Мой слабый глас не взыдет до небес, Но должен я вас ныне приготовить К услышанью Иоанниных чудес. Она спасла французские лилеи. В боях ее девической рукой Поражены заморские злодеи. Могучею блистая красотой, Она была под юбкою герой. Я признаюсь, – вечернею порой Милее мне смиренная девица, Послушная, как агнец полевой; Иоанна же была душою львица, Среди трудов и бранных непогод Являлася всех витязей славнее И что всего чудеснее, труднее, Цвет девственный хранила круглый год. О ты, певец сей чудотворной девы, Седой певец, чьи хриплые напевы, Нестройный ум и бестолковый вкус В былые дни бесили нежных муз, Хотел бы ты, о стихотворец хилый, Почтить меня скрыпицею своей, Да не хочу. Отдай ее, мой милый, Кому-нибудь из модных рифмачей. Державный Карл[16 - Карл VII (1403 – 1461) – французский король с 1422 г. К моменту его прихода к власти, почти вся Франция была оккупирована Англией. Согласно подписанному французской королевой Изабеллой Баварской (1371 – 1435) договору (1420) французский престол переходил к англичанам. Карл VII не признал этот договор и начал длительную войну с англичанами, но терпел поражения. Лишь после появления в 1429 г. Жанны д'Арк английские войска были разбиты под Орлеаном, был взят Реймс, где официально короновался Карл VII. После перехода на его сторону герцога Бургундского к 1435 г. вся Франция, кроме г. Кале, была освобождена от английских войск.], в расцвете юных дней, В старинном Туре на балах пасхальных (Он был любитель развлечений бальных) Пленился, к счастью для своих земель, Красавицей Агнесою Сорель[17 - Агнеса Сорель (1422 – 1450) – фаворитка Карла VII, имевшая от него несколько дочерей.]. Такого чуда не встречали взоры. Вообразите нежный облик Флоры[18 - Флора – в римской мифологии богиня весеннего цветения и юности.], Стан и осанку молодых дриад, Живую прелесть Анадиомены[19 - Анадиомена – букв, выныривающая; имеется в виду богиня любви и красоты Афродита, которая, но одному древнегреческому мифу родилась из морской пены.] И Купидона шаловливый взгляд, Персты Арахны[20 - Арахна, или Арахнея – в древнегреческом мифе – искусная ткачиха, вступившая в состязание с богиней Афиной и победившая ее. Разгневанной богиней была превращена в паука.], сладкий глас сирены, — В ней было все; пред ней бы в прах легли Герои, мудрецы и короли. Ее узреть, влюбиться, млеть от страсти, Желаний сладких испытать напасти, Глаз не сводить с Агнесы, трепетать И голос, к ней приблизившись, терять, Ей руки жать ласкающей рукою, Дать чувствам течь пылающей рекою, Томиться, в свой черед к себе маня, Понравиться ей – было делом дня. Любовь царей стремительней огня. В любви искусна, думала Агнеса, Что страсть их скроет тайная завеса Но эту ткань прозрачную всегда Нескромный взор пронижет без труда. Чтоб ни один о них не знал повеса, Король избрал советника Бонно, Чью верность испытал уже давно: Он был носителем большого чина, Который двор, где все освящено, Зовет учтиво другом властелина, А грубые уста простолюдина — Обычно сводней, что весьма срамно. У этого Бонно в глуши укромной Был на Луаре замок – хоть куда. Агнеса тайно подплыла туда, И сам король приехал ночью темной. Их ужин ждал приятный, хоть и скромный; Бонно достал вино из погребов. Как вы ничтожны, пиршества богов! Любовники, смущенные заране, Во власти опьяняющих желаний, В ответ на взгляд бросали жгучий взгляд, Предвестие полуночных услад. Беседа, скромная, но без стесненья, Усиливала пламя нетерпенья. Король Агнесу взором пожирал, Нежнейший вздор украдкою шептал И ногу ей ногою прижимал. Окончен пир. Венеции и Лукки Несутся хроматические звуки; С тройным напевом сладкий голос свой Сливают скрипка, флейта и гобой. Слова поют о сказочном герое, Который, в ослепительной мечте Прийтись по сердцу деве-красоте, Забыл о славе и о поле боя. Оркестр был скрыт в укромном уголке, От молодой четы невдалеке. Агнеса, девичьим стыдом томима, Все слышала, никем чужим не зрима. Уже луна вступила в свой зенит; Настала полночь: час любви звенит. В алькове царственно-позолоченном, На темном и не слишком освещенном, Меж двух простынь, каких теперь не ткут, Красы Агнесы обрели приют. Открыта дверь перед альковом прямо; Алиса, многоопытная дама, Ее не зря забыла притворить. О юноши, способные любить, Поймите вы и сами, без сомненья, Как наш король сгорал от нетерпенья! На пряди ровные кудрей Уж пролит дивно пахнущий елей. Он входит, с девой он ложится рядом; О, миг, чудесным отданный усладам! Сердца их бьются, то любовь, то стыд Агнесин лоб и жжет и леденит. Проходит стыд, любовь же пребывает. Ее любовник нежный обнимает. Его глаза, что страсть восторгом жжет, Не оторвутся от ее красот. В чьем сердце не проснулася бы нега? Под шеей стройною, белее снега, Две белых груди, круглы и полны, Колышутся, Амуром созданы; Увенчивают их две розы милых. Сосцы-цветы, что отдохнуть не в силах, Зовете руку вы, чтоб вас ласкать, Взор – видеть вас, и рот – вас целовать. Моим читателям служить готовый, Их жадным взглядам я бы показал Нагого тела трепетный овал, — Но дух благопристойности суровый Кисть слишком смелую мою сдержал. Все прьлесть в ней и все благоуханье. Восторг, Агнесы пронизавший кровь, Дает ей новое очарованье, Живит ее; сильней румян любовь, И нега красит нежное созданье. Три месяца любовники живут, Ценя свой обольстительный приют. К столу приходят прямо от постели. Там завтрак, чудо поварских изделий, Дарует чувствам прежнюю их мощь; Потом на лов среди полей и рощ Их андалусские уносят кони, И лаю гончих вторит крик погони. По возвращенье в баню их ведут. Духи Аравии, масла, елей, Чтоб сделать кожу мягче и свежее, Над ними слуги пригоршнями льют. Пришел обед; изысканное мясо Фазана, глухаря или бекаса, В десятках соусов принесено, Ласкает нос, гортань и взгляд равно. Аи веселый, искристый и пенный, Токайского янтарь благословенный Щекочет мозг и мыслям придает Огонь, необходимый для острот, Таких же ярких, как напиток пьяный, Что зажигает и живит стаканы. Бонно в ладоши хлопает, хваля Удачные словечки короля. Пищеваренье к ночи их готовит; Рассказывают, шутят и злословят, Под чтение Аленовых стихов[21 - Ален Шартье (1385 – 1433) – французский придворный поэт Карла VII, «отец французского красноречия».]; Дивятся на сорбонских докторов, На попугаев, обезьян, шутов. Подходит ночь; искусные актеры Комедией увеселяют взоры, И, день блаженный завершая вновь, Над нежной парой властвует любовь. Им, завлеченным в сети наслажденья, Как первой ночью, новы упоенья. Всегда довольны, ни один не хмур, Ни ревности, ни скуки, ни бессилья, Ссор не бывает; Время и Амур Вблизи Агнесы позабыли крылья. Карл повторял, обвив ее рукой, Даря подруге жаркое лобзанье: «Агнеса, милая, мое желанье, Весь мир – ничто перед твоей красой, Царить и биться, – что за сумасбродство! Парламент мой отрекся от меня; Британский вождь[22 - Британский вождь – герцог Бедфорд, Джон Ланкастер (1389 —1435), младший брат английского короля Генриха V, коронованного королем Франции; после его смерти короновал юного Генриха VI на престол и стал регентом.] грозней день ото дня; Но пусть мое он видит превосходство: Он царствует, но ты зато – моя». Такая речь не слишком героична, Но кто вдыхает благовонный мрак В руках любовницы, тому прилично И позабыться, и сказать не так. Пока он жил средь неги и приятства, Как настоятель тучного аббатства, Британский принц, исполнен святотатства, Всегда верхом, всегда вооружен, С мечом, освобожденным из ножон, С копьем склоненным, с поднятым забралом По Франции носился в блеске алом. Он бродит, он летает, ломит он Могучий форт, и крепость, и донжон, Кровь проливает, присуждает к платам, Мать с дочерью шлет на позор к солдатам, Монахинь поруганью предает, У бернардинцев их мускаты пьет, Из золота святых монету бьет И, не стесняясь ни Христа, ни Девы, Господни храмы превращает в хлевы: Так в сельскую овчарню иногда Проникнет хищный волк и без стыда Кровавыми зубами рвет стада В то время, как, улегшись на равнине, Пастух покоится в руках богини, А рядом с ним его могучий пес В остатки от съестного тычет нос. Но с высоты блестящей апогея, От наших взоров скрытый синевой, Добряк Денис, издавний наш святой, Глядит на горе Франции, бледнея, На торжество британского злодея, На скованный Париж, на короля, Что все забыл, с Агнесою дремля. Святой Денис – патрон французских ратей, Каким был Марс для римских городов, Паллада – для афинских мудрецов. Но надобно не смешивать понятий: Один угодник стоит всех богов. «Клянусь, – воскликнул он, – что за мытарство Увидеть падающим государство, Где веры водружал я знамена! Ты, лилия, стихиям отдана; Могу ли Валуа не сострадать я? Не потерплю, чтоб бешеные братья Британского властителя могли Гнать короля с его родной земли. Я, хоть и свят, – прости мне, боже правый, — Не выношу заморской их державы. Мне ведомо, что страшный день придет, И этот прекословящий народ Святые извратит постановленья, Отступится от римского ученья И будет папу жечь из года в год. Так пусть заране месть на них падет: Мои французы мне пребудут верны, А бриттов совратит прельщенье скверны; Рассеем же весь род их лицемерный, Накажем их, надменных искони, За все то зло, что сделают они». Так говорил угодник в рощах рая, Проклятьями молитвы уснащая. И в тот же час, как бы ему в ответ, Там, в Орлеане, собрался совет. Был осажден врагами город славный И изнемог уже в борьбе неравной. Вельможи, ратной доблести полны, Советники – седые болтуны, По-разному неся свои печали, «Что делать?» – поминутно восклицали. Потон, Ла Гир и смелый Дюнуа[23 - Потон, Ла Гир и смелый Дюнуа – французские полководцы, защищавшие Орлеан во время его осады англичанами. Потон де Сент-райль (умер в 1461 г.), гасконский дворянин, командир партизанского отряда. Ла Гир (ок. 1390 – 1443) – полководец, добился победы над англичанами под Орлеаном в 1429 г. Жан де Дюнуа (1403 – 1468) – победил англичан под Монтаржи, в 1436 г. взял Париж. Считался верным рыцарем Жанны д'Арк.] Враз крикнули надменные слова: «Соратники, вперед, вся кровь – отчизне, Мы дорого продать сумеем жизни». «Господь свидетель! – восклицал Ришмон[24 - Ришмон Артюс де Бретань (1393 – 1458) – герцог, командующий французскими войсками, в 1435 г. заключил Аррасский мир Франции с Англией.]. — Дотла весь город должен быть сожжен; Пускай ворвавшиеся англичане Найдут лишь дым и пепел в Орлеане». Был грустен Ла Тримуйль[25 - Ла Тримуйлъ Жорж (ок. 1385 – 1446) – полководец, фаворит французского короля Карла VII.]: «Ах, злой удел Мне в Пуату родиться повелел! В Милане я оставил Доротею; Здесь, в Орлеане, я в разлуке с нею. В боях пролью я безнадежно кровь, И – ах! – умру, ее не встретив вновь!» А президент Луве, министр монарший, На вид мудрец, с осанкой патриаршей, Сказал: «Должны мы все же до тех пор Просить парламент вынесть приговор Над англичанами, чтоб в этом деле Нас в упущеньях упрекать не смели». Луве, юрист, не знал того, – увы! — Что было достоянием молвы: А то бы он заботился не меньше, Чем о врагах, о милой президентше. Вождь осаждающих, герой Тальбот, Любя ее, любим был в свой черед. Луве не знал; его мужское рвенье Лишь Франции преследует отмщенье. В совете воинов и мудрецов Лились потоки благородных слов, Спасать отчизну слышались призывы; Особенно Ла Гир красноречивый И хорошо, и долго говорил, Но все-таки вопроса не решил. Пока они шумели, в окнах зала Пред ними тень чудесная предстала. Прекрасный призрак с розовым лицом, Поддержан светлым солнечным лучом, С небес отверстых, как стрела, несется, И запах святости в собранье льется. Таинственный пришлец украшен был Ушастой митрой, сверху расщепленной, Позолоченной и посеребренной; Его долматик по ветру парил, Его чело сияло ореолом, Его стихарь блистал шитьем тяжелым, В его руке был посох с завитком, Что был когда-то авгурским жезлом. Он был еще чуть зрим в огне своем, А Ла Тримуйль, святоша, на колени Уже упал, твердя слова молений. Ришмон, в котором сердце как булат, Хулитель и кощунственник исправный, Кричит, что это сатана державный, Которого им посылает ад, Что это будет шуткой презабавной — Узнать, как с Люцифером говорят. А президент Луве летит стрелою, Чтоб отыскать горшок с водой святою. Потон, Ла Гир и Дюнуа стоят, Вперив в пространство изумленный взгляд, Простерлись слуги, трепетом объяты. Видение все ближе, и в палаты Влетает тихо, на луче верхом, И осеняет всех святым крестом. Тут каждый крестится и упадает. Он их с улыбкой кроткой поднимает И молвит: «Не дрожите предо мной; Ведь я Денис, а ремеслом – святой. Я Галлии любимой просветитель. Но я оставил вышнюю обитель, Увидя Карла, внука моего, В стране, где не осталось ничего, Который мирно, позабыв о бое, Две полных груди гладит на покое. И я решил прийти на помощь сам За короля дерущимся бойцам, Кладя предел скорбям многотревожным. Зло исцеляют противоположным. И если Карл для девки захотел Утратить честь и с нею королевство, Я изменить хочу его удел Рукой юницы, сохранившей девство. Коль к небу вы подъемлете главы, Коль христиане и французы вы, Для церкви, короля и государства Вы призваны помочь мне без коварства, Найти гнездо, где может обитать Тот феникс, что я должен отыскать». Так старичок почтенный объяснялся. Когда он кончил, смех кругом раздался. Ришмон, насмешник вечный и шутник, Вскричал: «Клянусь, мой милый духовник, Мне кажется, вы вздумали напрасно Покинуть ваш приют весьма прекрасный, Чтобы отыскивать в стране гуляк Игрушечку, что цените вы так. Спасать посредством девственности крепость Да это вздор, полнейшая нелепость. Притом не видно дев у нас в краю, Зато они кишмя кишат в раю! Свечей церковных в Риме и в Лорете Не более, чем дев в нагорном свете. Но вот во Франции – увы! – их больше нет, В монастырях и то пропал их след. От них стрелки, сеньоры, капитаны Давно освободили наши страны; Подкидышей побольше, чем сирот, Наделал этот воровской народ. Святой Денис, не нужно споров длинных; В других местах ищите дев невинных». Угодник покраснел пред наглецом; Затем, опять на луч вскочив верхом, Как на коня, не говоря ни слова, Пришпоривает и взлетает снова, За безделушкою, милей цветка, Что так нужна ему и так редка. Оставим же его; пока он рыщет Везде, где есть дневным лучам пути, Читатель-друг, желаю вам найти Алмаз любви, которого он ищет! Конец песни первой ПЕСНЬ ВТОРАЯ СОДЕРЖАНИЕ Иоанна, получив снаряжение от святого Дениса, отправляетсяк КарлуVII в Тур; что она совершила по пути и как ей был дан патент на звание девы Блажен возлегший с девою на ложе! Добро ему; но волновать сердца, По-моему, во много раз дороже. Любимым быть – вот счастье мудреца. К чему лишать цветок его венца? Пусть нас Любовь подарит этой розой. Толковники нам исказили прозой Прекрасный текст; когда принять их толк, То с наслажденьем несовместен долг. Я против них готовлю сочиненье, Где изложу искусство из искусств, Как в самом долге черпать наслажденье, Обуздывая треволненья чувств. Святой Денис мое поддержит рвенье, Ко мне склоняясь в горней вышине; Я пел его, и он поможет мне. Но, в ожиданье, должен рассказать я Конец его святого предприятья. Среди Шампанских невысоких гор, Где сто столбов, увенчанных гербами, «Вы в Лотарингии», – вещают сами, Был городок, безвестный до тех пор; Но он стяжал невянущую славу, Затем что спас французскую державу И галльских лилий искупил позор. О Домреми, твои поля и воды На годы да прославятся и годы! Твоих холмов убогих не пестрят Ни апельсин, ни персик, ни мускат, И твоего вина я пить не стану; Но Франции ты подарил Иоанну. Здесь родилась она: кюре-петух, Производивший всюду божьих слуг, За мессой, за столом, в постели рьяный, Когда-то инок, был отцом Иоанны; Стангорничной, дебелой и румяной, Был формою, в которой отлита Британцам памятная красота. В шестнадцать лет при лошадях таверны Ей отыскали заработок верный, И в краткий срок о молодой красе В округе Вокулера знали все. Решительна осанка, но пристойна; Огромные глаза пылают знойно; Зубов блестящих ровно тридцать два; Гордиться ими вправе ротик алый, На строгий вкус не маленький, пожалуй, Но выписанный кистью божества, Волнующий и яркий, как кораллы. Грудь смуглая, но тверже, чем скала, Попу, бойцу и книжнику мила. Жива, ловка, сильна; в одежде чистой, Рукою полною и мускулистой Мешки таскает, в чаши льет вино Сеньору и крестьянину равно И мимоходом оплеухи сыплет, Когда повес нескромная рука Ее за грудь или за бедра щиплет. Смеется, трудится до огонька, Коней впрягает, водит к водопою Иль, их сжимая стройною ногою, Летит резвее римского стрелка. О глубина премудрости верховной! Как ты играешь гордостью греховной Всех величайших, малых пред тобой! Как малый вознесен твоей рукой! Святой Денис, служитель верный твой, По замкам ослепительным не рыщет, Средь вас, о герцогини, он не ищет, Денис спешит, – чудно, но это так, — На поиски невинности в кабак. Он в самый раз явился, чтобы девству Обида не была нанесена. Уже беда грозила королевству. Известно, сколь коварен Сатана; И, опоздай святитель на минутку, Он с Францией сыграл бы злую шутку. Один монах, прозваньем Грибурдон, Покинувший с Шандосом Альбион, Был в это время в том же самом месте, И он решил лишить Иоанну чести. Разведчик, проповедник, духовник, Он был бы первым в воровском собранье. Повсюду он свой нос совать привык; И был к тому ж искусен в тайном званье[26 - то есть Грибурдон знал каббалу – древнееврейское тайное учение, предсказывавшее будущее при помощи Библии, которая расшифровывалась особым способом.]. Египетское ведал волшебство, Что некогда хранилось колдунами, Еврейскими седыми мудрецами; Но наши дни утратили его; Век тьмы, когда не помнят ничего! Ему поведала его кабала, Что гибелью Иоанна угрожала Его друзьям, под юбкою своей Нося судьбу обоих королей. И, будучи в союзе с василиском[27 - Василиск – согласно средневековой легенде так называлось чудище с петушиной головой, жабьим туловищем и змеиным хвостом. Святой Франциск – Франциск Ассизский (1182 – 1226), основавший орден францисканцев.], Поклялся он ни спать, ни пить, ни есть, Поклялся чертом и святым Франциском Бесценный сей палладий приобресть, Над чувствами Иоанны торжествуя; Он восклицал, гнусавя аллилуйя: «И родине и церкви послужу я; Монах и бритт обязан жить, любя Свою страну и, главное, себя». У некоего грубого невежды Явились те же самые надежды, С правами теми же на страстный пыл Уж потому, что конюхом он был; Он предлагал вниманию подруги Страсть грубую и грубые услуги; Случайности ежеминутных встреч Могли бы девушку к нему привлечь, Но стыд ее торжествовал, по счастью, Над проникающею в душу страстью. И Грибурдон опасность увидал: Как книги, он сердца людей читал. Он страшного соперника находит И разговор с ним ласковый заводит: «Могучий витязь, вы, без лишних слов, Изрядней всех вам вверенных ослов И девственницы стоите, конечно; Как вы, я тоже страстью к ней палим. Усилия свои соединим; Я, как и вы, любовник безупречный. Поделим же сей лакомый кусок, Который, если ссориться бесплодно, Из наших рук и ускользнуть бы мог. Когда меня вам к ней свести угодно, Я вызову немедля духа сна; И очи нежные смежит она, Чтоб бдили мы над ней поочередно». Взяв книгу черную, монах скорей Зовет того из сумрачных чертей, Чье имя было некогда Морфей[28 - Морфей – в греческой мифологии – бог сновидений, сын бога сна Гипноса, изображался обычно крылатым.]. Сонливый бес гостит сейчас в Париже: Когда поутру модный адвокат Приводит ряд блистательных цитат, — Он с судьями кивает лбом все ниже; А днем внимает проповеди он Учеников в искусстве Массильона[29 - Массильон Жан-Батист (1663 – 1742) – французский проповедник, член Французской академии времен Людовика XIV, славившийся своим красноречием.], Приемам, взвешенным со всех сторон, Многообразию пустого звона; И вечером в партере крепко спит. Он к колеснице, слыша зов, спешит, И две совы влекут его неслышно По воздуху в молчанье ночи пышной. Закрыв глаза, скривив зевотой рот, Он к ложу девы ощупью бредет И, грудь ей посыпая маком черным, Томит ее дыханием снотворным. Так, уверяли нас, монах Жирар, Младую исповедуя девицу, Сумел вдохнуть в нее любовный жар И похотью воспламенил юницу. Меж тем, желанья грешного полны, Монах и конюх, слуги Сатаны, Стащили с девственницы одеяло; Уж кости, по ее скользя груди, Должны решить, чье место впереди, Кому из них принадлежит начало. Монах взял верх: счастливы колдуны; Его желания распалены, Он прыгнул на Иоанну; но нежданно Денис явился – и встает Иоанна. Как слаб перед святыми грешный люд! Соперники в смятении бегут, И душу им трепещущую жгут И лютый страх, и замысел злодейский. Видали, верно, вы, как полицейский Вступает в дом любви ночной порой: Любовников раздетых юный рой, Постели кинув, прыгает с балкона От мрачных глаз блюстителя закона; Так наши блудники бегут с тоской. Денис стремится усмирить волненье Иоанны, плачущей от возмущенья. Он говорит: «Избрания сосуд, Бог королей твоей рукой невинной Решил отмстить честь Франции старинной И водворить в их островной приют Надменных англичан, народ бесчинный. Бог превращает дуновеньем недр Трепещущий тростник в ливанский кедр, Сметает горы, сушит океаны И воскрешает вымершие страны. От шага твоего родится гром, Повиснет ужас над твоим челом, Ты с огнезарным ангелом победы О дивной славе поведешь беседы. Иди, о темной позабудь судьбе, — Иное уготовано тебе». При этой речи, грозной и прекрасной, Весьма духовной и весьма неясной, Иоанна широко раскрыла рот И думала – что это он плетет? Но благодать сильна: от благодати В ее уме редеет мрак понятий, Как будто там взошло светило дня, И в сердце – пыл священного огня. Она теперь не прежняя служанка, Она – уже герой, она – гражданка. Так мещанин, досель неприхотлив, От богача наследство получив, Дворцом сменяет домик свой смиренный, Свой скромный вид – развязностью надменной; Слепит вельможу блеск его щедрот, И светлостью простак его зовет. Или, скорей, так швейка молодая, Которую природа с юных лет Готовила в бордель или в балет, Которую кормила мать простая Для счастья с мужиком в тиши пустынь, — Когда ее Амур, везде порхая, Кладет под короля, меж двух простынь, Меняется в манерах и в походке, На всех теперь лишь свысока глядит, И в голосе слышны другие нотки, И – впору королеве – ум развит. Решив начать скорее подвиг бранный, Денис во храм отправился с Иоанной, И здесь явилась им средь бела дня (Как нашей Деве это было странно!), Спустившись с неба, дивная броня. Из арсенала крепости небесной Архистратиг великий Михаил Извлек ее десницею чудесной. И тут же рядом шлем Деборы[30 - Дебора (Девора) – в библейской мифологии – пророчица, судья, возглавившая завоевание древними еврейскими племенами Палестины.] был, Гвоздь, что Сисаре[31 - Сисара – Вольтер указывает, что этот предводитель враждебных Иудее племен был убит библейской героиней Иаиль при помощи гвоздя.] голову пронзил; Булыжник, пущенный пращой Давида В гиганта отвратительного вида, И челюсть та, которую Самсон, Когда возлюбленной был продан он, Разил врагов с неслыханною силой; Клинок Юдифи, дивно заострен, Ужасный дар предательницы милой, Которым небо за себя отмстило, Прервав ее возлюбленного сон. Все это видя, Дева в восхищенье Стальное надевает облаченье, Рукою крепкою схватить спешит Наплечник, наколенник, шлем и щит, Булыжник, челюсть, гвоздь, клинок кровавый, Примеривает все и бредит славой. У героини конь обязан быть; У злого ль конюха его просить? И вдруг осел явился перед нею, Трубя, красуясь, изгибая шею. Уже подседлан он и взнуздан был, Пленяя блеском золотых удил, Копытом в нетерпенье землю роя, Как лучший конь фракийского героя; Сверкали крылья на его спине, На них летал он часто в вышине. Так некогда Пегас в полях небесных Носил на крупе девять дев чудесных, И Гпппогриф, летая на луну, Астольфа[32 - … И Гиппогриф… Астольфа мчал… – герой поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» Астольф, желая помочь своему обезумевшему другу Роланду, несется на сказочном крылатом коне – Гиппогрифе на луну, где находит разум Роланда.] мчал в священную страну. Ты хочешь знать, кем был осел тот странный, Подставивший крестец свой для Иоанны? Об этом я потом упомяну, Пока же я тебя предупреждаю, Что тот осел довольно близок к раю. Уже Иоанна на осле верхом, Уже Денис подхвачен вновь лучом И за девицей поспешает следом Приуготовить короля к победам. То иноходью шествует осел, То в небесах несется, как орел. Монах, как прежде, полный сладострастья, Оправившись от своего несчастья, Погонщика, посредством тайных сил, Без промедленья в мула обратил, Верхом садится, шпорит неустанно, Клянется всюду гнаться за Иоанной. Погонщик мулов и отныне мул По ним рванулся и вперед скакнул; И дух из грубого такого теста Едва заметил перемену места. Иоанна и Денис стремятся в Тур, Где держит короля в цепях Амур. Когда настала ночь, под Орлеаном Пришлось им проезжать британским станом. Британцы, сильно пьющие досель, Храпели, просыпая тяжкий хмель; Прислуга, караул – все было пьяно. Не слышалось ни труб, ни барабана: Тот, поперек пажа разлегшись, спит, А этот нагишом в шатре храпит. И вот святитель, в справедливом гневе, Такую речь нашептывает Деве: «Наверное о Нисе знаешь ты, Который под покровом темноты, Сопутствуем любезным Эвриалом, Уснувших рутулов разил кинжалом. И так же Рее могучий был сражен В ту ночь, когда отважный сын Тидея, Союзником имея Одессея, Преобразил, не повстречав препон, Спокойный сон троянцев в вечный сон. Ты можешь ту же одержать победу. Пойдешь ли ты по доблестному следу?» Иоанна молвит: «Прекратим беседу; Нет, низкой доблесть стала бы моя, Когда бы спящих убивала я». Так говоря, Иоанна видит рядом Шатер, залитый лунным серебром, Рисующийся восхищенным взглядам По меньшей мере княжеским шатром. У входа – бочки с дорогим вином. Она хватает кубок превеликий, Закусывает жирным пирогом И чокается с дивным стариком За здравие французского владыки. Хозяином шатра был Жан Шандос. Великий воин спал, задравши нос. Иоанна похищает меч у бритта И пышные штаны из аксамита. Так некогда Давид, к его беде, Царя Саула встретив кое-где, Не захотел закрыть царевы вежды, А только вырезал кусок одежды И показал вельможам тех сторон, Что мог бы сделать, но не сделал он. Шандосов паж спал тут же безмятежно, Четырнадцатилетний, милый, нежный. Он спал ничком. Была обнажена, Как у Амура, вся его спина. Невдалеке чернильница стояла, Служившая ему, когда, бывало, Поужинав, он песни сочинял Красавицам, чей взор его пленял, И вот рисует Дева, шутки ради, Три лилии на юношеском заде, Для Галлии обет счастливых дней И памятник величья королей, Глаза святого с гордостью следили На заде бритта рост французских лилий. Кто поутру обескуражен был? Шандос, проспавший пиршественный пыл, Когда увидел на паже красивом Три лилии. Во гневе справедливом Он о предательстве заводит речь; Он ищет возле изголовья меч. Напрасно ищет; нет его в помине, Как нет штанов; он, точно лев в пустыне, Кричит, бранится, думая со сна, Что в лагерь забирался Сатана. Стремительно, как солнца луч блестящий, Осел крылатый, Деву уносящий, Всю землю мог бы облететь вокруг! Святой с Иоанной прибыл ко двору. Денису вмиг подсказывает опыт, Что здесь царят насмешки, свист и шепот. Он, вспоминая дерзновенный тон, В котором с ним беседовал Ришмон, Не хочет вновь отдать на посмеянье Епископа святое одеянье. Для этого прибегнул он к игре: Он скромный вид и наименованье Берет Рожера, твердого в добре, Усердного и в битве, и во храме, Советника с правдивыми речами, Любимого, однако, при дворе. «Клянусь Христом, – промолвил он владыке, — Возможно ль, чтоб дремал король великий В цепях Амура средь таких трущоб! Как! Ваши руки чужды состязанью! Ваш лоб, ваш гордый королевский лоб Венчан лишь миртом, розами да тканью! Вы грозных оставляете врагов На троне ваших царственных отцов! В сражении умрите смертью славной Иль сатанинских изничтожьте слуг; Достойны вы носить венец державный, И лавры ожидают ваших рук. Господь, чей дух во мне отвагу будит, Господь, который помогать вам будет, Через меня вещает о судьбе. Решитесь верить и помочь себе: Последуйте за этой девой смелой; То Франции спасительница целой; Ее рукой вернет нам царь царей Законы наши, наших королей. Иоанна с вашей помощью изгонит Врага, который страшен и жесток; Мужчиной станьте; и когда сам рок Вас юной деве подчиниться клонит, По крайней мере, избегайте той, Что в сердце гасит пламень боевой, А, веруя в чудесное спасенье, Спешите вслед за приносящей мщенье». У короля французов в сердце есть Не только томный пламень, но и честь. Суровый голос старого витии Его исторг из сонной летаргии. Так в некий день, средь тверди голубой, Архангел, потрясая мир трубой, Прах оживляя, гробы разверзая, Пробудит смертных к ликованью рая. Карл пробужден, он яростью кипит, В ответ на речь он восклицает: «К бою!» Он увлечен теперь одной войною, Хватает пику и хватает щит. Но тотчас же за первой вспышкой гнева, Которым чувства в нем опьянены, Он хочет знать: таинственная дева — Посланница творца иль Сатаны, И это столь нежданное явленье — Святое чудо или наважденье. К надменной деве обратив вопрос, Он величавым тоном произнес Слова, какими всякая смутится: «Иоанна, слушайте, а вы – девица?» Она в ответ: «Велите, я снесу, Чтоб доктора с очками на носу, Аптекарь, бабка и писец случайный Те женские исследовали тайны; И кто еще знаток по тем делам, Пусть подойдет и пусть посмотрит там». Карл в этой речи, мудрой и смиренной, Ответ увидел боговдохновенный. Он молвил: «Чтоб поверил я вполне, Скорей, не думая, скажите мне, Чем в эту ночь я с милой занимался». Но коротко: «Ничем!» – ответ раздался. Склонился Карл пред божиим перстом И крикнул: «Чудо» – осенясь крестом. Выходят, меховым кичась убором, Ученые, в руке их Гиппократ, Колпак на голове; они глядят На девушку, открытую их взорам Совсем нагой, и господин декан, Вотще искав какой-нибудь изъян, Вручает миловидной внучке Евы Пергаментный патент на званье девы[33 - … На званье девы… – Жанна д'Арк действительно подверглась медицинскому освидетельствованию.]. Священной гордости горя огнем, Она склоняется пред королем И, внемля свиты радостному кличу, Развертывает славную добычу — Штаны Шандоса, скрытые дотоль. «Позволь мне, – говорит, – о мой король, Вернуть под власть твою, твои законы, Ту Францию, где ныне скорбь и стоны. Клянусь, я превзойду твои мечты: Клянусь тебе моей чудесной силой, Моим мечом и девственностью милой, Что будешь в Реймсе[34 - Реймс – город в департаменте Марна; с XII в. по XIX в. в Рейм-ском соборе происходили коронации французских королей, в нем Жанна д'Арк короновала Карла VII.] коронован ты; Ты прилетишь грозою к англичанам, Которые стоят под Орлеаном. Иди, взнесись до дивной высоты; Иди, простившись с тихою рекою, И мне дозволь повсюду быть с тобою». Придворные теснятся перед ней, С нее и с неба не сводя очей, Ей хлопают, дивятся, ободряют, Восторгом бурным зову отвечают. И каждый, поднимающий копье, Оруженосцем хочет быть ее. Жизнь за нее отдать согласен каждый, И в то же время каждый одержим Мечтой о славе и палящей жаждой Отнять тот клад, что ею так храним. Все в путь готовы, всякий суетится: Один спешит с любовницей проститься, Тот, отощав, к ростовщику идет, Тот, не платя, свой разрывает счет. В руке Дениса орифламма[35 - Орифламма (фр.) – букв, золотое пламя – квадратно-красный стяг французских королей с XII по XV вв.] реет. При этом виде в сердце Карла зреет Высокая надежда. Грозный стяг, Перед которым убегает враг, Иоанна и осел, парящий в небе, Ему бессмертный обещают жребий. Денис хотел, бросая этот кров, Лишить любовников прощальных слов, Чтоб слез они зазря не проливали И времени напрасно не теряли. Агнеса, не подозревая зла, Хоть был и поздний час, еще спала. Счастливый сон, пленительный и лгущий, Ей рисовал восторг, ее бегущий, Ей снилось, что с любовником своим Она любви вкушает наслажденье; Ты обмануло, сладкое виденье: Ее любовник уведен святым. Так иногда в Париже врач бездушный На жирные блюда кладет запрет, Больному не дает доесть обед, К его прожорливости равнодушный. Добряк Денис, насилу оторвав Монарха от пленительных забав, Бежит скорей к своей овечке милой, К Иоанне, девственнице с львиной силой. Теперь он снова, как и был, святой: Тон набожный, смиренные повадки, Жезл пастыря и перстень золотой, Епископская митра, крест, перчатки. «Служи, – сказал он, – храбро королю И знай, что я тебя навек люблю. Но с лаврами отваги горделивой Сплетай цветы невинности стыдливой. Твои стопы направлю в Орлеан. Тогда Тальбот, начальник англичан, Возрадуется сердцем злого зверя, В свое свиданье с президентшей веря, Твоя рука швырнет его во тьму. Но, грех казня, не подражай ему. Отважна будь, но с набожною думой. Теперь прощай; о девственности думай». Она дала торжественный обет, И пастырь возвратился в горний свет. Конец песни второй ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ СОДЕРЖАНИЕ Описание дворца Глупости. Сражение под Орлеаном. Агнеса, облачившись в доспехи Иоанны, отправляется к своемувозлюбленному; она попадает в плен к англичанами стыдливость ее весьма страдает Еще не все – быть смелым и спокойным, Встречая смерть в пороховом дыму, И хладнокровно в грохоте нестройном Командовать отряду своему; Везде героев мы нашли бы тьму, И каждый был бы воином достойным. Кто скажет мне, что Франции сыны Искусней и бестрепетней убийцы, Чем дети гордой английской страны? Иль что германцев выше иберийцы? Все били, все бывали сражены. Конде великий был разбит Тюренном, Виллар бежал с позором несомненным, И, Станислава доблестный оплот, Солдат венчанный, шведский Дон-Кихот, Средь смельчаков смельчак необычайный, Не уступил ли северный король Сопернику, презренному дотоль, Победный лавр во глубине Украйны? По-моему, полезнее вождям Уменье очаровывать невежду: Облечь себя в священную одежду И ею ослеплять глаза врагам. Так римляне – мир падал к их ногам — Одолевали при посредстве чуда. В руках у них была пророчеств груда. Юпитер, Марс, Поллукс, весь сонм богов Водили их орла громить врагов. Вакх, в Азию низринувшийся тучей, Надменный Александр, Геракл могучий, Чтоб над врагами властвовать верней, За Зевсовых сходили сыновей: И перед ними чередой смиренной Клонились в прах властители вселенной, На них взирая робко издали. Дениса те примеры увлекли, И он хотел, чтобы его Иоанне Те ж почести воздали англичане, Чтобы Бедфорд и влюбчивый Тальбот, Шандос и весь его безбожный род Поверили, что грозная девица — Карающая божия десница. Чтоб этот смелый план его прошел, Бенедиктинца он себе нашел, Но не из тех, чьи книжные громады Всей Франции обогащают склады, А мелкого, кому и книг не надо, Когда латинский требник он прочел. И брат Лурди, слуга смиренный богу, Снаряжен был в далекую дорогу. На вечно мрачной стороне луны Есть рай, где дураки расселены. Там, на откосах пропасти огромной, Где только Хаос, только Ночь и Ад С начала мироздания царят И силою своей кичатся темной, Находится пещерная страна, Откуда благость солнца не видна, А виден, вместо солнца, свет ужасный, Холодный, лживый, трепетный, неясный, Болотные огни со всех сторон, И чертовщиной воздух населен. Царица Глупость властвует страною: Ребенок старый с бородой седою, Кося и, как Данте, разинув рот, Гремушкой вместо скипетра трясет. Невежество – отец ее законный, А чада, что стоят под сенью тронной, — Упрямство, Гордость, Леность и затем Наивность, доверяющая всем. Ей каждый служит, каждый ей дивится, И мнит она, что истинно царица, Хотя на деле Глупость – только тень, Пустышка, погрузившаяся в лень: Ведь Плутня состоит ее министром, Все делается этим другом быстрым, А Глупость слушается целый день. Он ко двору ее приблизил скопы Тех, что умеют делать гороскопы, Чистосердечно лгущих каждый час, И простаков, и жуликов зараз. Алхимиков там повстречаешь тоже, Что ищут золота, а без штанов, И розенкрейцеров, и всех глупцов, Для богословья лезущих из кожи. Посланником в сию страну чудес Лурди был выбран из своих собратий. Когда закрыла ночь чело небес Завесою таинственных заклятий, В рай дураков на легких крыльях сна Его душа была вознесена. Он удивляться не любил некстати И, будучи уже при том дворе, Все думал, что еще в монастыре. Сперва он погрузился в созерцанье Картин, украсивших святое зданье. Какодемон[36 - Какодемон (греч.) – злой дух.], воздвигший этот храм, Царапал для забавы по стенам Наброски, представляющие верно Все наши сумасбродства, планов тьму, Задуманных и выполненных скверно, Хоть «Вестник»[37 - «Вестник» – имеется в виду еженедельник «Меркюр де Франс», созданный в 1672 г. писателем Донно де Визе (1638 – 1710) и печатавший придворную хронику, небольшие пьесы, стихи, анекдоты, критические статьи.] хвалит их не по уму. В необычайнейшем из всех музеев, Среди толпы плутов и ротозеев Шотландец Лоу прежде всех поспел; Король французов новый, он надел Из золотой бумаги диадему И написал на ней свою систему; И не найдете вы руки щедрей В раздаче людям мыльных пузырей: Монах, судья и пьяница отпетый Из алчности несут ему монеты. Какое зрелище! Одна из пар — С достаточным Молиной Эскобар[38 - Молина Луис (1535 – 1600) – испанский иезуит, создавший учение «молинизм» и пытавшийся примирить свободную волю человека и божественное провидение. Эскобар и Мендоза Антонио (1589 – 1669) – испанский иезуит-казуист, ученый; резко раскритикован французским ученым и философом Блезом Паскалем (1623 – 1662) в его знаменитых «Письмах к провинциалу» (1657).]; Хитрец Дусен[39 - Хитрец Дусен – аббат, советник иезуита Мишеля Теллье (1643 – 1719), последнего духовника Людовика XIV, автора «Буллы» (королевского акта), вызвавшей длительные религиозные волнения.], приспешник иезуита, Стоит с чудесной буллою раскрытой, Ее творец склоняется над ним. Над буллой той смеялся даже Рим, Но все ж она источник ядовитый Всех наших распрей, наших крикунов И, что еще ужаснее, томов, Отравой полных ересп негодной, Отравой и снотворной и бесплодной. Беллерофонты[40 - Веллерофонты новые… – по древнегреческому мифу, герой Беллерофонт с помощью крылатого коня Пегаса победил трехглавую огнедышащую Химеру и воинственных амазонок.] новые легки, Глаза закрывши, на химерах рыщут, Своих противников повсюду ищут, И, вместо бранных труб, у них свистки; Неистово, кого, не видя сами, Они разят с размаху пузырями. О, сколько, господи, томов больших, Постановлений, объяснений их, Которые ждут новых объяснений! О летописец эллинских сражений[41 - О летописец эллинских сражений… – очевидно, Вольтер имеет в виду Гомера, автора героической «Илиады», которому определенное время приписывалась и пародийная поэма «Батрахомиомахия», или «Война мышей и лягушек» (она упоминается ниже).], Воспевший также в мудрости своей Сражения лягушек и мышей, Из гроба встань, иди прославить войны, Рожденные той буллой беспокойной! Вот янсенист, судьбы покорный сын. Потерянный для вечной благодати; На знамени – блаженный Августин; Он «за немногих» вышел против рати И сотня согнутых спешит врагов На спинах сотни маленьких попов. Но полно, полно! Распри, прекратитесь! Дорогу, простофили! Расступитесь! В Медардовом приходе видит взор Могилы бедный и простой забор, Но дух святой свои являет силы Всей Франции из мрака той могилы; За исцеленьем к ней спешит слепой И ощупью идет к себе домой; Приводят к ней несчастного хромого, Он прыгает и вдруг хромает снова; Глухой стоит, не слыша ничего; А простаки кричат про торжество, Про чудо явленное, и ликуют, И доброго Париса гроб целуют, А брат Лурди глядит во все глаза На их толпу и славит небеса, Хохочет глупо, руки поднимая, Дивится, ничего не понимая. А вот и тот святейший трибунал, Где властвуют монах и кардинал, Дружина инквизиторов ученых, Ханжами-сыщиками окруженных. Сидят святые эти доктора В одеждах из совиного пера; Ослиные на голове их уши, И, чтобы взвешивать, как должно, души, Добро и зло, весы у них в руках, И чашки глубоки на тех весах. В одной – богатства, собранные ими, Кровь кающихся чанами большими, А буллы, грамоты и ектеньи Ползут через края второй бадьи. Ученейшая эта ассамблея На бедного взирает Галилея, Который молит, на колени став: Он осужден за то лишь, что был прав. Что за огонь над городом пылает? То на костре священник умирает. Двенадцать шельм справляют торжество: Юрбен Грандье[42 - Юрбен Грандье (1590 – 1634) – лудеиский кюре, приговоренный агентом кардинала Ришелье, советником Жаном-Мартеном Любарденом (1590 – 1653) к сожжению на костре за то, что он якобы вселил в души монахинь дьявола. Фактически же это была месть Ришелье за направленные против него памфлеты Грандье.] горит за колдовство. И ты, прекрасная Элеонора[43 - Элеонора – Леонора Галигаи (1571 – 1617) – итальянка, фаворитка французской королевы Марии Медичи (1573 – 1642), жена Кончино Кончини.], Парламент надругался над тобой, Продажная, безграмотная свора Тебя в огонь швырнула золотой, Решив, что ты в союзе с Сатаной. Ах, Глупость, Франции сестра родная! Должны лишь в ад и папу верить мы И повторять, не думая, псалмы! А ты, указ, плод отческой заботы, За Аристотеля и против рвоты! И вы, Жирар, мой милый иезуит, Пускай и вас перо мое почтит. Я вижу вас, девичий исповедник, Святоша нежный, страстный проповедник! Что скажете про набожную страсть Красавицы, попавшей в вашу власть? Я уважаю ваше приключенье; Глубоко человечен ваш рассказ; В природе нет такого преступленья, И столькие грешили больше вас! Но, друг мой, удивлен я без предела, Что Сатана вмешался в ваше дело. Никто из тех, кем вы очернены, Монах и поп, писец и обвинитель, Судья, свидетель, враг и покровитель, Ручаюсь головой, не колдуны. Лурди взирает, как парламент разом Посланья двадцати прелатов жжет И уничтожить весь Лойолин род Повелевает именным указом; А после – сам парламент виноват: Кенель в унынье, а Лойола рад. Париж скорбит о строгости столь редкой И утешает душу опереткой. О Глупость, о беременная мать, Во все века умела ты рождать Гораздо больше смертных, чем Кибела[44 - Кибела – фригийская богиня, мать многих богов и всего живого на земле. Древние греки отождествляли ее с богиней земли Реей, матерью Зевса, Аида, Посейдона и Деметры.] Бессмертных некогда родить умела; И смотришь ты довольно, как их рать В моей отчизне густо закишела; Туп переводчик, толкователь туп, Глуп автор, но читатель столь же глуп. К тебе взываю, Глупость, к силе вечной: Открой мне высших замыслов тайник, Скажи, кто всех безмозглей в бесконечной Толпе отцов тупых и плоских книг, Кто чаще всех ревет с ослами вкупе И жаждет истолочь водицу в ступе? Ага, я знаю, этим знаменит Отец Бертье[45 - Отец Бертье – Гийом-Франсуа Бертье (1704 – 1782) – аббат, постоянно преследовавший Вольтера и других просветителей.], почтенный иезуит. Пока Денис, о Франции радея, Подготовлял с той стороны луны Во вред врагам невинные затеи, Иные сцены были здесь видны, В подлунной, где народ еще глупее. Король уже несется в Орлеан, Его знамена треплет ураган, И, рядом с королем скача, Иоанна Твердит ему о Реймсе неустанно. Вы видите ль оруженосцев ряд, Цвет рыцарства, чарующего взгляд? Поднявши копья, войско рвется к бою Вослед за амазонкою святою. Так точно пол мужской, любя добро, Другому полу служит в Фонтевро[46 - Фонтевро – по объяснению Вольтера, в этом местечке старинной провинции Анжу в конце XI в. был основан женский монастырь и монашеский орден, во главе которого на протяжении многих столетий стояли игуменьи.], Где в женских ручках даже скипетр самый И где мужчин благословляют дамы. Прекрасная Агнеса в этот миг К ушедшему протягивала руки, Не в силах победить избытка муки, И смертный холод в сердце ей проник; Но друг Бонно, всегда во всем искусный, Вернул ее к действительности грустной. Она открыла светлые глаза, И за слезою потекла слеза. Потом, склонясь к Бонно, она шепнула: «Я понимаю все: я предана. Но, ах, на что судьба его толкнула? Такая ль клятва мне была дана, Когда меня он обольщал речами? И неужели я должна ночами Без милого ложиться на кровать В тот самый миг, когда Иоанна эта, Не бриттов, а меня лишая света, Старается меня оклеветать? Как ненавижу тварей я подобных, Солдат под юбкой, дев мужеподобных, Которые, приняв мужскую стать, Утратив то, чем женщины пленяют, И притязая тут и там блистать, Ни тот, ни этот пол не украшают!» Сказав, она краснеет и дрожит От ярости, и сердце в ней болит. Ревнивым пламенем сверкают взоры; Но тут Амур, на все затеи скорый, Внезапно ей внушает хитрый план. С Бонно она стремится в Орлеан, И с ней Алиса, в качестве служанки. Они достигли к вечеру стоянки, Где, скачкой утомленная чуть-чуть, Иоанна захотела отдохнуть. Агнеса ждет, чтоб ночь смежила вежды Всем в доме, и меж тем разузнает, Где спит Иоанна, где ее одежды, Потом во тьме тихонечно идет, Берет штаны Шандоса, надевает Их на себя, тесьмою закрепляет И панцирь амазонки похищает. Сталь твердая, для боя создана, Терзает женственные рамена, И без Бонно упала бы она. Тогда Агнеса шепотом взывает: «Амур, моих желаний господин, Дай мощь твою моей руке дрожащей, Дай не упасть мне под броней блестящей, Чтоб этим тронулся мой властелин. Он хочет деву, годную для боя, — Молю, Агнесу преврати в героя! Я буду с ним; пусть он позволит мне Бок о бок с ним сражаться на войне; И в час, когда помчатся стрелы тучей, Ему грозя кончиной неминучей, Пусть поразят они мои красы, Пусть смерть моя продлит его часы; Пусть он живет счастливым, пусть умру я, В последний миг любимого целуя!» Пока она твердила про свое, Бонно к седлу ей прикрепил копье… А Карл был лишь в трех милях от нее! Агнеса захотела той же ночью Возлюбленного увидать воочью. Стопой неверною, кляня броню, С трудом бедняжка тащится к коню, В седло садится с помраченным взглядом И с расцарапанным штанами задом. Толстяк Бонно на боевом коне Похрапывает тут же в стороне. Амур, боясь всего для девы милой, Посматривает на отъезд уныло. Едва Агнеса путь свой начала, Она услышала из-за угла, Как мчатся кони, как бряцают латы. Шум ближе, ближе; перед ней солдаты, Все в красном; в довершение невзгод То был как раз Шандосов конный взвод. «Кто тут?» – раздалось у опушки леса. В ответ на крик наивная Агнеса Откликнулась, решив, что там король: «Любовь и Франция – вот мой пароль!» При этих двух словах, – а божья сила Узлом крепчайшим их соединила, — Схватили и Агнесу и Бонно, И было их отправить решено К тому Шандосу, что, ужасен с виду, Отмстить поклялся за свою обиду И наказать врагов родной страны, Укравших меч героя и штаны. В тот миг, когда уже освободила Рука дремоты сонные глаза, И зазвучали пташек голоса, И в человеке вновь проснулась сила, Когда желанья, вестники любви, Кипят бурливо в молодой крови, — В тот миг Шандос увидел пред собою Агнесу, что затмила красотою Рассветный луч, горящий в каплях рос. Скажи мне, что ты чувствовал, Шандос, Увидев королеву нимф приветных Перед тобой в твоих штанах заветных? Шандос, любовным пламенем объят, К ней устремляет похотливый взгляд. Дрожит Агнеса, слушая, как воин Ворчит: «Теперь я за штаны спокоен!» Сперва ее он заставляет сесть. «Снимите, – говорит он в нетерпенье, — Тяжелое, чужое снаряженье». И в то же время, предвкушая месть, Ее раскутывает, раздевает. Агнеса, защищаясь, умоляет, С мечтой о Карле, но в чужих руках. Прелестный стыд пылает на щеках. Толстяк Бонно, как утверждает говор, Шандосу послужить пошел как повар; Никто, как он, не мог украсить стол: Он белые колбасы изобрел И Францию прославил перед миром Жиго[47 - Жиго – окорок свиной, бараньей или телячьей туши.] на углях и угревым сыром. «Сеньор Шандос, что делаете вы? — Агнеса стонет жалобно. – Увы!» «Клянусь, – в ответ он (все клянутся бритты), Меня обидел вор, в ночи сокрытый. Штаны – мои; и я, ей-богу, рад Свое добро потребовать назад». Так молвить и сорвать с нее одежды — Был миг один; Агнеса, без надежды, Припав в слезах к могучему плечу, Стонала только: «Нет, я не хочу». Но тут раздался шум невероятный, Повсюду слышен крик: «Тревога, в бой!» Труба, предвестник ночи гробовой, Трубит атаку, звук бойцам приятный. Встав поутру, Иоанна не нашла Ни панциря, ни ратного седла, Ни шлема с воткнутым пером орлиным, Ни гульфика, потребного мужчинам; Не думая, она хватает вдруг Вооруженье одного из слуг, Верхом садится на осла, взывая: «Я за тебя отмщу, страна родная!» Сто рыцарей за нею вслед спешат В сопровожденье шестисот солдат. А брат Лурди, заслышав шум тревоги, Оставил вечной Глупости чертоги И опустился между англичан, Согнув под ношей свой дородный стан: Он на себя различный вздор навьючил, Труды монахов и безмозглых чучел. Так нагружен, он прибыл и тотчас Широкий плащ старательно потряс Над бриттами, и лагерь их погряз В святом невежестве, в дремоте жирной, Давно привычных Франции обширной. Так ночью сумрачное божество С чернеющего трона своего Бросает вниз на нас мечты и маки И усыпляет нас в неверном мраке. Конец песни третьей ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ СОДЕРЖАНИЕ Иоанна и Дюнуа сражаются с англичанами. Что с ними происходит в замке Гермафродита Будь я царем, не знал бы я коварства. Я мирно бы народом управлял И каждый день мне вверенное царство Благодеяньем новым одарял. Будь государственным я человеком, Порадовал бы я и там и тут Талантливых людей пристойным чеком; Ведь, правда, стоит этого их труд. Будь я епископ несколько минут, Я постарался б вслед за молинистом Договориться с грубым янсенистом. Но если б я прелестницу любил, Я с нею никогда б не расставался, Чтоб праздником день каждый начинался, Чтоб вечно новым этот праздник был, Поддерживая в ней любовный пыл. Любовники, как горько расставанье! В нем множество опасностей для вас, И можете вы заслужить названье Рогатого на дню по десять раз. Едва Шандос последние завесы Сорвал с дрожащих прелестей Агнесы, Как вдруг Иоанна из рядов в ряды Несется воплощением беды. Непобедимое копье Деборы Пронзило Дильдо грозного, который Уворовал сокровища Клерво И осквернил монахинь Фонтевро. Потом второй удар, такой же ловкий, Сбил Фонкинара, годного к веревке; Хоть он и был на севере рожден, В Гибернии, где снег со всех сторон, Но, словно отпрыск южного народа, Во Франции повесничал три года. Затем погиб и рыцарь Галифакс, И брат его двоюродный Боракс, И Мидарблу, родителя проклявший, И Бартонэй, жену у брата взявший. И каждый, кто с ней рядом мчался в бой, — И рыцарь знатный, и солдат простой, Копьем с десяток англичан пронзает. Смерть мчится сзади, страх опережает: Могло казаться в тот ужасный миг, Что грозный бог сражается за них. В разгаре брани, в пекле битвы шумной Наш брат Лурди взывает, как безумный: «Дрожите, бритты! Девушка она, Святым Денисом вооружена. Да, девушка, и чудеса свершает, Ее рука препятствия не знает; Пади же ниц, грязь английская вся, Ее благословения прося!» Неистовый Тальбот, не зная страха, Приказывает захватить монаха; Его связали, но, мученьям рад, Не устает вопить смиренный брат: «Я мученик; британец гордый, ведай, Что девственность останется с победой!» Наивны люди; в слабых их сердцах Все оставляет след, как в мягкой глине. Всего же легче, кажется, поныне, Ошеломить нас и внушить нам страх! Добряк Лурди своим ужасным криком Гораздо больше напугал солдат, Чем амазонка в наступленье диком И все герои, что за ней летят. Привычка верить чуду без сомнений, Дух заблуждений, головокружений, Видений без начала и конца, Совсем смутил британские сердца. Британцы знали боевые громы, Но были с философией они В те времена не очень-то знакомы, — Встречаешь умных только в наши дни. Шандос, уверенный в удачном бое, Кричит своим: «Британские герои, За мной, направо!» Он сказал, но тут Все повернули влево и бегут. Так некогда в равнине плодородной, Там, где Евфрат струится многоводный, Когда решил людской надменный род Воздвигнуть столп до божиих высот, Бог, этого соседства не желая, В сто языков язык их превратил. Кому была нужна вода простая, Тому сосед известку подносил, И весь народ, осмеян богом сил, Рассеялся, постройку оставляя. Тотчас же осажденный Орлеан Узнал про пораженье англичан: Летит молва на легких крыльях птицы, Повсюду славя доблести девицы. Вы знаете великолепный пыл Французов; он всегда таким же был. Они идут на битву, как на праздник. Бастардов украшенье, Дюнуа[48 - Бастардов украшенье, Дюнуа – Жак Дюнуа Орлеанский (1403 – 1468), был бастардом – незаконнорожденным сыном герцога Людовика I Орлеанского. Звание «бастарда» было почетным, т. к. свидетельствовало о знатности происхождения.], — За Марса приняла б его молва, — За ним Сентрайль, Ла Гир, Ришмон-проказник И Ла Тримуйль спешат из стен в луга И, будто бы преследуя врага, Кричат: «Кому здесь жизнь не дорога?» Но враг их поджидал: за воротами Тальбот, весьма благоразумный вождь, Учтя их возрастающую мощь, Расположился с десятью полками. Он, руки к небу страстно вознося, Амуром и Георгием клялся, Что скоро въедет в город осажденный. Жила мечта в нем, нет, пожалуй, две: Давно пылала страстью потаенной К нему супруга толстого Луве. И гордый воин, смелый и упрямый, Мечтал владеть и городом и дамой. Лишь выступили рыцари, и вот Им на голову падает Тальбот; Они смешались, и борьба идет. Равнины орлеанские, вы были Свидетелями тягостных усилий, Кровь человечья веществом своим Вас унавозила на двести зим. Нет, никогда ни Мальплакэ, ни Зама, Ни сам Фарсал[49 - Мальплакэ… Зама… Фарсал – название мест в Северной Африке, где состоялись битвы, в которых: англичане победили французов (1709 г.); римские легионы Публия Сципиона разбили войска карфагенского полководца Ганнибала (202 г. до н. э.); Юлий Цезарь нанес поражение Гнею Помпею (106 – 48 до н. э.), в 48 г. до н. э.], классическая яма, Все знаменитые места боев Не видели так много мертвецов. И друг о друга копья ударялись И, словно щепки, пополам ломались; Копыта вздыбившихся лошадей Давили обезумевших людей; Снопы огней, рождаясь под мечами, С полуденными спорили лучами; Отрубленные, посреди травы, Катались руки, ноги и главы. С высот небесных ангелы сраженья, Надменный Михаил и тот, другой, Что персов усмирил своей рукой, Склонились вниз, полны благоволенья, И наблюдали этот страшный бой. Архангел в руку взял весы закона, Какими взвешивают в небесах; И вот уже лежат на тех весах Судьба и Франции и Альбиона. Герои наши, взвешенные тут, Не вытянули надобного счета, Их перевесила судьба Тальбота; Так порешил небесный тайный суд. Ришмон, усердно несший ратный труд, Пронзен стрелой от задницы до ляжки; Старик Сентрайль был сильно ранен в пах, Куда – Ла Гир, не назову я, ах! Но как мне жаль любовницы-бедняжки! А Ла Тримуйль был загнан в ров с водой И вышел с переломленной рукой. Пришлось вернуться воинам увечным, И лечь в постель понадобилось им. То было карой, посланной предвечным За дерзкую насмешку над святым. Бог и казнит и милует, как хочет: Никто, Кенель, не вступит в спор с тобой; И Дюнуане поражен судьбой, Которую творец безумцам прочит. Тогда как те, оставив страшный бой, В носилках были снесены домой, Свой рок и Девственницу проклиная, Мой Дюнуа, как молния летая, Нигде не ранен, рубит англичан, Сбивает их ряды, как ураган, Дорогу пролагает и нежданно Выходит к месту, где разит Иоанна. Так два потока, ужас пастухов, С вершины гор стремительно слетая, Смешавшеюся яростью валов Сметают прочь богатства урожая: Еще грозней Иоанна с Дюнуа, Соединенные для торжества. Упоены, они так быстро мчались, Так дико с англичанами сражались, Что скоро с войском остальным расстались, Спустилась ночь; Иоанна и герой, Не видя никого перед собой, «За Францию!» – последний раз вскричали И на опушке леса тихо стали. При лунном свете ищут путь назад, Но только даром по лесу кружат; Они клянут обманчивую славу, Измучены и страшно голодны; Не ужинав, ложиться спать в канаву — Дурная привилегия войны. Так судно без руля, в ночи беззвездной, По воле ветра носится над бездной. Пред ними пробежав, какой-то пес Надежду на спасенье им принес; Он приближается, он громко лает, Кивает мордой и хвостом виляет, То побежит вперед, то повернет, Как будто их по-своему зовет: «Идите, господа, вослед за мною, Приятнейший я вам ночлег открою». Герои наши поняли тотчас, Что хочет он, по выраженью глаз; С надеждою пустились вновь в дорогу, О благе Карла помолившись богу, И состязались в лести меж собой, Хваля друг друга за недавний бой. Порою рыцарь сладострастным взглядом Смотрел на девушку, скача с ней рядом; Но ведал он, что от ее цветка Зависит честь французского народа, Что Франция погибла на века, Когда он будет сорван раньше года. Он усмирил желания свои: Он Францию предпочитал любви. Но все ж, когда, попав в ухаб дороги, Святой осел неверно ставил ноги, Воспламенен, но сдержан, Дюнуа Одной рукой поддерживал подругу, А та в ответ, по воле естества, Плечом склонялась на его кольчугу, И головы касалась голова. И вот, пока герои наши мчались, Нередко губы их соприкасались — Конечно, чтобы говорить вблизи Об Англии с их родиной в связи. О Кенигсмарк[50 - О, Кенигсмарк – в примечании Вольтера сказано, что Мария-Аврора Кенигсмарк была возлюбленной польского короля Августа II (1670 – 1733).], в истории прочли мы, Что шведский Карл, воитель нелюдимый, Монархов победитель и любви, К двору не принял прелести твои: Боялся Карл плененным быть тобою; Он мудр был, отступив перед бедою. Но быть с Иоанною и помнить честь, За стол голодным сесть и все ж не есть, — Такой победе мы венок уделим. Был рыцарь схож с Робертом д'Арбрисселем[51 - Роберт д'Арбриссель (1055 – 1117) – монах, основатель женского монастыря и ордена Фонтевро. Вольтер поясняет, что он придумал себе новый вид мученичества: «спать каждую ночь между двумя молодыми монахинями, чтобы провести дьявола».], Святым, который некогда любил, Чтоб с ним в постели две монашки спали, Ласкал округлость двух мясистых талии, Четыре груди – и не согрешил. На утренней заре предстал их взглядам Дворец великолепный с пышным садом, Сияя беломраморной стеной, Дорической и длинной колоннадой, Балконами из яшмы дорогой, Из дивного фарфора балюстрадой. Герои наши, смущены, стоят, Им кажется, что это райский сад. Собака лает, и тотчас же трубы Играют марш, и сорок гайдуков, Все в золоте, на сапогах раструбы, Выходят, принимая пришлецов. Двух молодых пажей услыша зов, Они за ними в помещенье входят; Там в золотые бани их уводят Служанки; и, омытые, потом Едою подкрепившись и вином, Они легли в расшитые постели И до ночи героями храпели. Но надо вам узнать, что господин Такого замка и таких долин Был сыном одного из тех высоких Небесных гениев, что иногда Свое величье духов звездооких Средь смертных забывают без труда. Сошелся этот гений исполинский С монахиней одной бенедиктинской, И родился у них Гермафродит, Великий некромант, волшебник лысый, Сын гения и матери Алисы. Вот год пятнадцатый ему стучит, И дух, покинув горнюю обитель, Ему речет: «Дитя, я твой родитель! Я волю прихожу узнать твою; Проси, что хочешь; все тебе даю». Гермафродит, рожденный похотливым — Он в этом мать с отцом не посрамил, — Сказал: «Я создан, чтобы быть счастливым; В себе я чую всех желаний пыл — Так сделай же, чтоб я их утолил! Мне надо – страсть моя тому причиной — И женщиной в любви быть, и мужчиной, Мужчиной быть, когда пылает день, И женщиной – когда ложится тень». Инкуб сказал: «Исполнено желанье!» И с той поры бесстыдное созданье Двойное получает ликованье. Так собеседник божества Платон, О людях говоря, был убежден, Что первыми из первозданной глпны Чудесные явились андрогины; Как существа двуполые, они Питались наслаждением одни. Гермафродит был высшее созданье. Ведь к самому себе питать желанье — Совсем не самый совершенный рок; Блаженней, кто внушить желанье мог Вкусить вдвоем двойное трепетанье. Ему его придворных хор поет, Что он то Афродита, то Эрот: Ему повсюду ищут дев прекрасных, И юношей, и вдов, на все согласных. Но попросить Гермафродит забыл О даре, для него необходимом, Без коего восторг не полным был, О даре… ну, каком? – да быть любимым. И сделал бог, карая колдуна, Его уродливей, чем сатана. Его глаза не ведали победы, Напрасно он устраивал беседы, Балы, концерты, всюду лил духи И даже иногда писал стихи. Но днем, в руках красавицу сжимая, И по ночам, покорно отдавая Возлюбленному женственный свой пыл, Он чувствовал, что он обманут был. Он получал в ответ на все объятья Презрение, обиды и проклятья: Ему являл воочью божий суд, Что власть и мощь блаженства не дают. «Как, – говорил он, – каждая служанка Покоится в возлюбленных руках, У каждого солдата – поселянка, У каждой послушницы есть монах. Лишь я, богач, владыка, гений – ах! — Лишь я лишен в круговороте этом Блаженства, ведомого целым светом!» Он четырьмя стихиями клялся Карать и дев, и юношей коварных, Которым полюбить его нельзя, Чтоб стала окровавленной стезя Сердец жестоких и неблагодарных. По-царски относился он к гостям, И бронзовая Савская царица, Фалестра, македонская девица, Любезные двум царственным сердцам, Таких даров, какие ожидали К нему въезжавших рыцарей и дам От данников своих не получали Но если гость в неведенье своем Отказывал ему в благоволенье Или оказывал сопротивленье, Бывал посажен на кол он живьем. Спустился вечер, – господин был дамой, Четыре вестника подходят прямо К красавцу Дюнуа сказать, что он От имени хозяйки приглашен На антресоли в час, когда Иоанна Пойдет за стол под музыку органа. И Дюнуа, весь надушен, вошел В ту комнату, где ждал накрытый стол, Такой же, как у дщери Птолемея[52 - … У дщери Птолемея – то есть Клеопатры. Это имя носили семь египетских цариц из династии Птолемидов (305 – 30 до н. э.). Самая знаменитая – Клеопатра VII (69 – 30 до п. э.), пленившая своей красотой спачала Юлия Цезаря (102/100 – 44 до п. э.), а затем его полководца Марка Антония (83 – 30 до н. э.).], Что, вечным вожделеньем пламенея, Великих римлян милыми звала, И возлежали у ее стола Могучий Цезарь, пьяница Антоний; Такой же, полный яств и благовоний, Как тот, за коим пил со мной монах, Король обжор в пяти монастырях; Такой же, за каким в чертогах вечных, — Когда не лгали нам Орфей, Назон, Гомер, почтенный Гесиод, Платон, — Отец богов, пример мужей беспечных, Вдали Юноны ужинал тайком С Европой иль Семелою вдвоем. На дивный стол принесены корзины Руками благородной Евфрозины И Талии с Аглаей молодой, — Так в небесах трех граций называют; Педанты наши их, увы, не знают; Там вместе с Гебою нектар златой Льет сын царя, поставившего Трою, Который, вознесенный над землей, Утехою был Зевсу потайною. Вот за таким столом Гермафродит С бастардом поздно вечером сидит. Блистает госпожа своим нарядом, На ней алмазы – удивленье взглядам; Вкруг желтой шеи и косматых рук Обвязаны рубины и жемчуг; Еще страшней она была такого. Она бросается на грудь герою, И Дюнуа впервые побледнел. Но даже средь смелейших был он смел И попытался нежностью взаимной Хозяйке отплатить гостеприимной. На безобразие ее смотря, Он думал: «Совершу же подвиг я!» Но не свершил: чудеснейшая доблесть Ей недоступную имеет область. Гермафродит почувствовал печаль, Но все ж ему бастарда стало жаль, И был в душе польщен он, без сомненья, Усильем, явственным для зорких глаз. Им были почтены на этот раз Отвага и похвальные стремленья. ««На завтра, – молвил, – можно отложить Реванш. Но примените все уменье, Чтоб страсть преодолела уваженье, И приготовьтесь мужественней быть». Прекрасная предшественница света Уж на востоке в золото одета: А в этот самый миг меняет вид, Мужчиной делаясь, Гермафродит. Тогда, от нового желанья пьяный, Отыскивает он постель Иоанны, Отдергивает занавес и, грудь Рукой бесстыдной силясь ущипнуть, К ней поцелуем приникая страстно, На стыд небесный посягает властно. Чем он страстней, тем более урод. Иоанна, гневом праведным вскипая, Могучую затрещину дает По гнусной образине негодяя. Так видел я не раз в моих полях: На мураве зеленой кобылица, По масти – настоящая тигрица, На мускулистых и тугих ногах, Сбивает неожиданным ляганьем Осла, который был настолько глуп, Что, полный грубым и тупым желаньем, Уже взобрался на любимый круп. Иоанна поспешила, вне сомненья: Просить хозяин вправе уваженья. Стыд под защиту мудрецы берут, Не потерплю я на него гонений; Но если принц, особенно же гений, Становится пред вами на колени, Тогда ему пощечин не дают. И сын Алисы, хоть урод и плут, Досель таких не ведал приключений И никогда избитым не был тут. Вот он кричит; и мигом разный люд, Пажи, прислуга, стражи, все бегут: Один из них клянется, что девица На Дюнуа не стала бы сердиться. О клевета, ужасный яд дворцов, Доносы, ложь и взгляд косой и узкий, И над любовью властен тот же ков, Которым преисполнен двор французский! Гермафродит наш вдвое оскорблен И отомстить немедля хочет он. Он произнес как только мог сердитей: «Друзья, обоих на кол посадите!» Они ему внимают, и тотчас Подготовляться пытка началась. Герои, драгоценные отчизне, Должны погибнуть при начале жизни. Веревкой связан Дюнуа и гол, Готовый сесть на заостренный кол. И сразу же, чтоб угодить тирану, К столбу подводят гордую Иоанну; За прелесть и пощечину ее Ей злое отомстит небытие. Удар кнута терзает плоть бедняжки, Она последней лишена рубашки И отдана мучителям своим. Прекрасный Дюнуа, покорный им, Сбирается в последнюю дорогу И набожно творит молитву богу; Но как найти в глазах его тревогу? Он палачей своих дивил порой; В его лице читалось: вот герой! Когда ж героя взоры различили Чудесную отмстительницу лилии, Готовую сойти в могильный склеп, Непостоянство вспомнил он судеб; И, зная, что ее посадят на кол, Такую благородную в борьбе, Прекрасную такую, он заплакал, Как никогда не плакал о себе. Не менее горда и человечна, Иоанна, страха чуждая, сердечно На рыцаря смотрела своего И сокрушалась только за него; Их юность, тел прекрасных белоснежность В них против воли пробуждали нежность. Такой прекрасный, скромный, нежный пыл Родился лишь у края их могил, В тот миг, как колокольчиком зазвякал, С досадой прежней ревность слив теперь, И подал знак, чтоб их сажали на кол Противный небесам двуполый зверь.. Но в тот же миг громоподобный голос, На головах вздымая каждый волос, Раздался: «Погодите их сажать! Постойте!» И решили подождать Злодеи, обнаружив не без страха На ступенях огромного монаха; Веревкою был препоясан он, И в нем легко был узнан Грибурдон. Как гончая, несясь между кустами, Почует вдруг привычными ноздрями Знакомый запах, сквозь лесную сень, Где скрылся убегающий олень, И вот летит вперед на резвых лапах, Не видя дичи, только чуя запах, В погоне перепрыгивает рвы, Назад не поворотит головы; Так тот, кому патрон Франциск Ассизский, Примчался на погонщике верхом Пройденным Девственницею путем, Упорно добиваясь цели низкой. «О, сын Алисы, – так воскликнул он, — Во имя сатанинских всех имен, Во имя духа вашего папаши, Во имя вашей набожной мамаши, Спасите ту, по ком томлюсь, любя. Я за обоих отдаю себя, Когда на рыцаря и на Иоанну Негодованье охватило вас, На место непокорных сам я стану; Кто я такой – вы слышали не раз. Вот, на придачу, мул, весьма пристойный, Примерный скот, меня носить достойный; Он ваш, и я б охотно присягнул, Что скажете вы: по монаху мул. О Дюнуа я толковать не стану, Что проку в нем? Подайте нам Иоанну; За девушку, которой пленены, Не пожалеем мы любой цены». Иоанна слушала слова такие И содрогалась: помыслы святые, И девственность, и слава для нее Дороже сделались, чем бытие. И благодать, святой подарок божий, Прекрасного бастарда ей дороже. Она в слезах молила небеса, Да пронесут они опасность мимо, И, закрывая грустные глаза, Незрячая, желала быть незримой. И Дюнуа был скорбью обуян. «Как, – думал он, – расстриженный болван Возьмет Иоанну, Францию погубит! Судьба волшебников бесчестных любит, Тогда как я, послушный до сих пор, Я потуплял горящий страстью взор!» Услыша вежливое предложенье, Улыбкой отвечал Гермафродит; Готов его принять без возраженья, Уже доволен он и не сердит. «Вы с мулом, – он монаху говорит, — Готовы оба будьте: я прощаю Французов; я их вам предоставляю». Владел монах Иакова жезлом, И перстнем Соломона, и ключом; Он также обладал волшебной тростью, Придуманной египетским жрецом, И помелом, принесшим с дикой злостью Беззубую к цару Саулу гостью, Когда в Эндоре, заклиная тьму, Она призвала мертвеца к нему. Был Грибурдон не хуже по уму: Круг начертав, он взял немного глины, Помазал ею нос своей скотины И произнес слова – источник сил, Которым персов Зороастр учил Услыша сатанинское наречье, — О, чудеса! О, власть нечеловечья! — На две ноги тотчас поднялся мул, Передними уздечку отстегнул, Густая шерсть сменилась волосами, И шапочка явилась над ушами. Не так ли некогда великий царь, За злобу сердца осужденный богом[53 - … Осужденный богом… – в примечании Вольтер рассказывает легенду о халдейском (вавилонском) царе Навуходоносоре, которого бог наказал и на семь лет лишил разума – тот воображал себя быком, жил вместе со зверями и ел траву. Затем разум вернулся к нему, и он прожил еще год, совершив много добрых и мудрых дел.] Быком щипать траву по всем дорогам, Стал человеком наконец, как встарь? Под синим куполом небесной сферы Святой Денис, печален свыше меры, Услышал Девственницы слабый стон; К ней на подмогу устремился б он, Когда бы сам он не был затруднен. Денисовой поездкой оскорблен, Один весьма почтенный небожитель, Святой Георгий, Англии святитель, Открыто возмущался, что Денис Без позволения спустился вниз, Стараясь, как непрошеный воитель. И скоро, слово за слово, они, Разгорячась, дошли до руготни. В характере британского святого Всегда есть след чего-то островного: Пускай душа в раю поселена, Родная всюду скажется страна; Так выговор хранит провинциальный Сановник важный и официальный. Но мне пора, читатель, отдохнуть; Мне предстоит еще немалый путь. Когда-нибудь, но только не сегодня, Я расскажу вам, с помощью господней, К каким событьям это привело, Что сталось с Девой, что произошло На небе, на земле и в преисподней. Конец песни четвертой ПЕСНЬ ПЯТАЯ СОДЕРЖАНИЕ Монах Грибурдон, пытавшийся обесчестить Иоанну, по заслугам попадает в ад. Он рассказывает о своем приключении чертям Друзья мои, пора, поверьте мне, Остепениться и зажить вполне, Как истые, прямые христиане! Среди гуляк, рабов своих желаний, Я молодости проводил года В трактирах вечно, в церкви никогда. Мы пьянствовали, ночевали с девкой И провожали пастыря с издевкой. И что же? Смерть, которой не уйти, С косою острой стала на пути Весельчаков, курносая, седая, И лихорадка, вестница хромая, Рассыльная Атропы[54 - Рассыльная Атропы, Стикса дочь – то есть смерть; по древнегреческому мифу, Атропа – одна из трех сестер-Мойр (в Риме они назывались Парками): Клото – прядет нить жизни, Лахесис – проводит ее через все испытания, Атрона – обрезает эту нить. Стикс – нимфа реки, семь раз обтекающей подземное царство Аида, по ней души умерших попадают в это царство.], Стикса дочь, Терзает их умы и день и ночь; Сиделка иль нотариус свободно Им сообщают: «Вы умрете, да; Скажите же, где вам лежать угодно». И позднее раскаянье тогда Слетает с уст: печальная картина. Ждут помощи блаженного Мартина[55 - … Блаженного Мартина… (ок. 316 – 397) – турский епископ с 371 г. , основатель первого французского монастыря, католической церковью причислен к лику святых.], Святой Митуш великих благостынь, Поют псалмы, коверкают латынь, Святой водою их кропят, но тщетно: Лукавый притаился незаметно У ног постели, когти распустил. Летит душа, но он ее схватил И увлекает в подземелья ада, Где грешных ждет достойная награда. Читатель мой! Однажды Сатана, Которому принадлежит страна Большая, с населением немалым, Блестящий пир давал своим вассалам. Народ в те дни без счета прибывал, И демоны гостей встречали славно: Какой-то папа, жирный кардинал, Король, что правил Севером недавно, Три интенданта, двадцать черных ряс, Четырнадцать каноников. Богатый Улов, как видите, был в этот раз. И черной сволочи король рогатый В кругу своих придворных и друзей Нектар бесовский пил, весьма довольный, И песенке подтягивал застольной. Вдруг страшный шум раздался у дверей: «Эй, здравствуйте! Вы здесь! Вы к нам, почтенный! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=141182) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 речь идет о прусском короле Фридрихе II (1712 – 1786), построившем в 1745 г. дворец Сан-Суси около Потсдама. В 1750 г. вышел трехтомник его произведений на французском языке, в который вошли оды, послания, поэмы и письма. В одном из писем Фридрих II упрекает Вольтера за то, что тот дал переписывать «Орлеанскую девственницу» не ему, а герцогине Вюртембергской. 2 Возница Вертамона – Этьен (ум. в 1724), автор и певец популярных народных песенок. 3 В последних изданиях этой поэмы, сделанных невеждами, читатель с возмущением видит множество стихов, вроде: И пальцем проверяет тут Шандос: Иоганна все по-прежнему ль девица? «Черт побери тесьму!» – хрипя, бранится. Но вот тесьму и вправду черт унес. Шандос встряхнуть свою тряпицу тщится, ……………………………………………… На свой манер у каждого повадка. О Людовике Святом там говорится: Уж лучше бы бедняга развлекался В постели со своею Марготон… Он ракового супа не едал, и т. д. Кальвин там современник Карла VII; все искажено, все испорчено бесчисленными нелепостями; автор этой мерзости, годной единственно для всякого сброда, расстрига-капуцин, принявший имя Мобера. 4 «Ночное бдение в честь Венеры» (лат.) 5 Петроний Гай (неизв. – 66 н. э.) – римский писатель, автор романа «Сатирикон», в котором высмеивается окружение императора Нерона. 6 В самом деле (лат.). 7 Лоренцо Медичи Великолепный (1448 – 1492) – правитель Флоренции с 1469 г., поэт, покровитель наук и искусства. 8 «Здравствуй царица» (лат.). 9 Крешимбени (1663 – 1728) – итальянский писатель, основатель академии «Аркадия». 10 Боярдо Маттео Мария ди Скандиано (1441 – 1494) – итальянский поэт эпохи Возрождения, автор героико-фантастической поэмы «Влюбленный Роланд». 11 Роланды, Рено, Оливье и Дюдоны – герои поэм Боярдо и Ариосто. 12 С разрешения властей (ит.). 13 Социнианство – протестантское учение, основанное итальянцем Лелио Социном (или Соццини, 1525 – 1562), отрицавшее святую троицу и божественность Христа, проповедовавшее веротерпимость. 14 «Ланселот с озера» – роман XIII в. из цикла Артуровских романов или романов Круглого стола о рыцаре Ланселоте, который отправился на поиски чаши святого Грааля. 15 Что сказать (лат.). 16 Карл VII (1403 – 1461) – французский король с 1422 г. К моменту его прихода к власти, почти вся Франция была оккупирована Англией. Согласно подписанному французской королевой Изабеллой Баварской (1371 – 1435) договору (1420) французский престол переходил к англичанам. Карл VII не признал этот договор и начал длительную войну с англичанами, но терпел поражения. Лишь после появления в 1429 г. Жанны д'Арк английские войска были разбиты под Орлеаном, был взят Реймс, где официально короновался Карл VII. После перехода на его сторону герцога Бургундского к 1435 г. вся Франция, кроме г. Кале, была освобождена от английских войск. 17 Агнеса Сорель (1422 – 1450) – фаворитка Карла VII, имевшая от него несколько дочерей. 18 Флора – в римской мифологии богиня весеннего цветения и юности. 19 Анадиомена – букв, выныривающая; имеется в виду богиня любви и красоты Афродита, которая, но одному древнегреческому мифу родилась из морской пены. 20 Арахна, или Арахнея – в древнегреческом мифе – искусная ткачиха, вступившая в состязание с богиней Афиной и победившая ее. Разгневанной богиней была превращена в паука. 21 Ален Шартье (1385 – 1433) – французский придворный поэт Карла VII, «отец французского красноречия». 22 Британский вождь – герцог Бедфорд, Джон Ланкастер (1389 —1435), младший брат английского короля Генриха V, коронованного королем Франции; после его смерти короновал юного Генриха VI на престол и стал регентом. 23 Потон, Ла Гир и смелый Дюнуа – французские полководцы, защищавшие Орлеан во время его осады англичанами. Потон де Сент-райль (умер в 1461 г.), гасконский дворянин, командир партизанского отряда. Ла Гир (ок. 1390 – 1443) – полководец, добился победы над англичанами под Орлеаном в 1429 г. Жан де Дюнуа (1403 – 1468) – победил англичан под Монтаржи, в 1436 г. взял Париж. Считался верным рыцарем Жанны д'Арк. 24 Ришмон Артюс де Бретань (1393 – 1458) – герцог, командующий французскими войсками, в 1435 г. заключил Аррасский мир Франции с Англией. 25 Ла Тримуйлъ Жорж (ок. 1385 – 1446) – полководец, фаворит французского короля Карла VII. 26 то есть Грибурдон знал каббалу – древнееврейское тайное учение, предсказывавшее будущее при помощи Библии, которая расшифровывалась особым способом. 27 Василиск – согласно средневековой легенде так называлось чудище с петушиной головой, жабьим туловищем и змеиным хвостом. Святой Франциск – Франциск Ассизский (1182 – 1226), основавший орден францисканцев. 28 Морфей – в греческой мифологии – бог сновидений, сын бога сна Гипноса, изображался обычно крылатым. 29 Массильон Жан-Батист (1663 – 1742) – французский проповедник, член Французской академии времен Людовика XIV, славившийся своим красноречием. 30 Дебора (Девора) – в библейской мифологии – пророчица, судья, возглавившая завоевание древними еврейскими племенами Палестины. 31 Сисара – Вольтер указывает, что этот предводитель враждебных Иудее племен был убит библейской героиней Иаиль при помощи гвоздя. 32 … И Гиппогриф… Астольфа мчал… – герой поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» Астольф, желая помочь своему обезумевшему другу Роланду, несется на сказочном крылатом коне – Гиппогрифе на луну, где находит разум Роланда. 33 … На званье девы… – Жанна д'Арк действительно подверглась медицинскому освидетельствованию. 34 Реймс – город в департаменте Марна; с XII в. по XIX в. в Рейм-ском соборе происходили коронации французских королей, в нем Жанна д'Арк короновала Карла VII. 35 Орифламма (фр.) – букв, золотое пламя – квадратно-красный стяг французских королей с XII по XV вв. 36 Какодемон (греч.) – злой дух. 37 «Вестник» – имеется в виду еженедельник «Меркюр де Франс», созданный в 1672 г. писателем Донно де Визе (1638 – 1710) и печатавший придворную хронику, небольшие пьесы, стихи, анекдоты, критические статьи. 38 Молина Луис (1535 – 1600) – испанский иезуит, создавший учение «молинизм» и пытавшийся примирить свободную волю человека и божественное провидение. Эскобар и Мендоза Антонио (1589 – 1669) – испанский иезуит-казуист, ученый; резко раскритикован французским ученым и философом Блезом Паскалем (1623 – 1662) в его знаменитых «Письмах к провинциалу» (1657). 39 Хитрец Дусен – аббат, советник иезуита Мишеля Теллье (1643 – 1719), последнего духовника Людовика XIV, автора «Буллы» (королевского акта), вызвавшей длительные религиозные волнения. 40 Веллерофонты новые… – по древнегреческому мифу, герой Беллерофонт с помощью крылатого коня Пегаса победил трехглавую огнедышащую Химеру и воинственных амазонок. 41 О летописец эллинских сражений… – очевидно, Вольтер имеет в виду Гомера, автора героической «Илиады», которому определенное время приписывалась и пародийная поэма «Батрахомиомахия», или «Война мышей и лягушек» (она упоминается ниже). 42 Юрбен Грандье (1590 – 1634) – лудеиский кюре, приговоренный агентом кардинала Ришелье, советником Жаном-Мартеном Любарденом (1590 – 1653) к сожжению на костре за то, что он якобы вселил в души монахинь дьявола. Фактически же это была месть Ришелье за направленные против него памфлеты Грандье. 43 Элеонора – Леонора Галигаи (1571 – 1617) – итальянка, фаворитка французской королевы Марии Медичи (1573 – 1642), жена Кончино Кончини. 44 Кибела – фригийская богиня, мать многих богов и всего живого на земле. Древние греки отождествляли ее с богиней земли Реей, матерью Зевса, Аида, Посейдона и Деметры. 45 Отец Бертье – Гийом-Франсуа Бертье (1704 – 1782) – аббат, постоянно преследовавший Вольтера и других просветителей. 46 Фонтевро – по объяснению Вольтера, в этом местечке старинной провинции Анжу в конце XI в. был основан женский монастырь и монашеский орден, во главе которого на протяжении многих столетий стояли игуменьи. 47 Жиго – окорок свиной, бараньей или телячьей туши. 48 Бастардов украшенье, Дюнуа – Жак Дюнуа Орлеанский (1403 – 1468), был бастардом – незаконнорожденным сыном герцога Людовика I Орлеанского. Звание «бастарда» было почетным, т. к. свидетельствовало о знатности происхождения. 49 Мальплакэ… Зама… Фарсал – название мест в Северной Африке, где состоялись битвы, в которых: англичане победили французов (1709 г.); римские легионы Публия Сципиона разбили войска карфагенского полководца Ганнибала (202 г. до н. э.); Юлий Цезарь нанес поражение Гнею Помпею (106 – 48 до н. э.), в 48 г. до н. э. 50 О, Кенигсмарк – в примечании Вольтера сказано, что Мария-Аврора Кенигсмарк была возлюбленной польского короля Августа II (1670 – 1733). 51 Роберт д'Арбриссель (1055 – 1117) – монах, основатель женского монастыря и ордена Фонтевро. Вольтер поясняет, что он придумал себе новый вид мученичества: «спать каждую ночь между двумя молодыми монахинями, чтобы провести дьявола». 52 … У дщери Птолемея – то есть Клеопатры. Это имя носили семь египетских цариц из династии Птолемидов (305 – 30 до н. э.). Самая знаменитая – Клеопатра VII (69 – 30 до п. э.), пленившая своей красотой спачала Юлия Цезаря (102/100 – 44 до п. э.), а затем его полководца Марка Антония (83 – 30 до н. э.). 53 … Осужденный богом… – в примечании Вольтер рассказывает легенду о халдейском (вавилонском) царе Навуходоносоре, которого бог наказал и на семь лет лишил разума – тот воображал себя быком, жил вместе со зверями и ел траву. Затем разум вернулся к нему, и он прожил еще год, совершив много добрых и мудрых дел. 54 Рассыльная Атропы, Стикса дочь – то есть смерть; по древнегреческому мифу, Атропа – одна из трех сестер-Мойр (в Риме они назывались Парками): Клото – прядет нить жизни, Лахесис – проводит ее через все испытания, Атрона – обрезает эту нить. Стикс – нимфа реки, семь раз обтекающей подземное царство Аида, по ней души умерших попадают в это царство. 55 … Блаженного Мартина… (ок. 316 – 397) – турский епископ с 371 г. , основатель первого французского монастыря, католической церковью причислен к лику святых.