Прогулка среди могил
Лоуренс Блок


Мэттью Скаддер #10
Частный детектив Мэтт Скаддер нанят для расследования страшного преступления: похищения и жестокого убийства молодой женщины. А когда аналогичное преступление происходит с другим человеком, эмигрантом из Одессы, Скаддер понимает, что напал на след банды изуверов, находящих удовольствие в пытках и истязаниях людей...





Лоуренс Блок

Прогулка среди могил


Посвящается Линн

Перестань реветь, малышка,

И закрой сейчас же рот!

Если мигом не уймешься,

Бонапарт сюда придет.

Сам он ростом с колокольню,

От него густая тень.

За один присест глотает

Он по плаксе каждый день.

Если он тебя услышит,

Пролетая выше крыш,

То тебя он тут же схватит,

Как хватает кошка мышь.

Он тебя веревкой свяжет

По рукам и по ногам,

Разорвет и вмиг проглотит

По кусочку – ам-ам-ам!

    Английская колыбельная




1


В последний четверг марта, где-то между 10.30 и 11 утра, Франсина Кхари сказала мужу, что ненадолго уйдет – ей нужно кое-что купить.

– Возьми мою машину, – предложил он. – Я никуда не собираюсь.

– Уж слишком она большая, – ответила Франсина. – Когда я в последний раз в ней ехала, у меня было такое чувство, словно я веду корабль.

– Ну, как хочешь, – сказал он.

Обе машины, его «бьюик» и ее «тойота-кэмри», стояли в гараже позади дома в псевдотюдоровском стиле – наполовину штукатурка, наполовину дерево, – расположенного в южной части Бруклина, в Бэй-Ридже – на Колониал-роуд, между Семьдесят Восьмой и Семьдесят Девятой улицами. Франсина запустила двигатель «кэмри», задним ходом вывела автомобиль из гаража, нажала кнопку дистанционного управления, закрывавшую гаражные ворота, и выехала на улицу. На первом же перекрестке, где пришлось ждать зеленого света, она вставила в плейер кассету с классической музыкой. Это был Бетховен – один из поздних квартетов. Дома она слушала джаз, который любил Кинен, но, когда ехала в машине, всегда ставила камерную классику.

Франсина была женщина привлекательная – рост метр шестьдесят восемь, вес пятьдесят два килограмма, пышная грудь, узкая талия, стройные бедра. Черные волосы, лоснящиеся и волнистые, она зачесывала назад. У нее были темные глаза, орлиный нос, крупный рот с полными губами.

На всех фотографиях она снята с плотно сжатыми губами. Насколько я понимаю, у нее выступали вперед верхние резцы и был неправильный прикус. Она знала об этом и старалась поменьше улыбаться. На снимках, сделанных во время свадьбы, Франсина вся лучится радостью, но рот держит закрытым.

Кожа у нее была смуглая, быстро загорала, и загар получался темный. Она и сейчас уже успела немного загореть: последнюю неделю февраля они с Киненом провели на пляже в Негриле, на Ямайке. Она могла бы загореть еще сильнее, но Кинен велел ей носить козырек и не давал долго сидеть на солнце. «Тебе это ни к чему, – говорил он. – Слишком темный загар – это некрасиво. Когда сливы долго лежат на солнце, они превращаются в чернослив». «А чем так уж хороши сливы?» – поинтересовалась она. «Они сладкие и сочные», – ответил он.

Когда она, проехав полквартала от ворот своего дома, выехала на перекресток Семьдесят Восьмой и Колониал-роуд, человек, сидевший за рулем закрытого голубого фургона, завел мотор. Он дал ей отъехать еще на, полквартала, а потом тронулся с места и направился вслед за ней.

Она повернула направо на Бэй-Ридж-авеню, потом снова налево на Четвертую авеню и поехала в северном направлении. У супермаркета «Д'Агостино» на углу Шестьдесят Третьей она притормозила и осторожно въехала на автостоянку, расположенную на полквартала дальше.

Закрытый голубой фургон миновал стоянку, объехал вокруг квартала и встал у пожарного гидранта прямо перед супермаркетом.

Когда Франсина Кхари выезжала из дома, я еще только завтракал.

Накануне я поздно лег. Мы с Элейн пообедали в одном из индийских ресторанчиков на Восточной Шестой, а потом пошли смотреть новую постановку «Мамаши Кураж» в Общественном театре на Лафайет-стрит. Места нам достались не самые лучшие, и кое-кого из актеров было почти не слышно. Мы бы ушли после первого действия, но один из актеров был приятелем соседки Элейн, и мы решили после спектакля пойти за кулисы и сказать ему, как замечательно он играл. Кончилось все тем, что мы с ним отправились выпить в бар за углом, который оказался битком набит, а почему – я так и не понял.

– Это потрясающе, – сказал я, когда мы наконец выбрались оттуда. – Три часа я не мог расслышать, что он говорил со сцены, а потом еще целый час – что он говорит, сидя от меня через стол. По-моему, у него вообще нет голоса.

– Пьеса шла не три часа, – возразила Элейн. – Скорее, два с половиной.

– Мне показалось, все три.

– А мне – все пять, – сказала она. – Пойдем домой.

Мы пошли к ней. Она сделала мне кофе, а себе заварила чаю, и мы полчаса смотрели передачи Си-эн-эн, а пока показывали рекламу – болтали. Потом мы улеглись в постель. Примерно через час я встал и в темноте оделся. Я уже выходил из спальни, когда она спросила, куда я собрался.

– Прости, – сказал я. – Не хотел тебя будить.

– Ничего. Заснуть не можешь?

– Не получается. Я какой-то взвинченный. Не знаю отчего.

– Почитай в гостиной. Или включи телевизор, он мне не мешает.

– Нет, – ответил я. – На месте не сидится. Пожалуй, мне не вредно будет пройтись до дома.

Элейн живет на Пятьдесят Первой, между Первой и Второй авеню. Мой отель «Северо-Западный» находится на Пятьдесят Седьмой, между Восьмой и Девятой авеню. На улице было прохладно, и сначала я подумал, не взять ли такси, но, пройдя с квартал, перестал чувствовать холод.

Когда я стоял на перекрестке в ожидании зеленого света, в промежутке между двумя высокими домами мелькнула луна. Она оказалась почти полная, что меня ничуть не удивило. Так и чувствовалось, что это ночь полнолуния, когда кровь бродит. Хотелось что-нибудь сделать, только придумать я ничего не мог.

Если бы я знал, что Мик Баллу в городе, я бы отправился к нему в бар. Но он был где-то за границей, а мне ходить по барам в таком возбужденном состоянии было совершенно ни к чему. Я пошел домой, лег в постель с книжкой и около четырех погасил свет и заснул.

В десять часов утра я сидел в баре «Огонек» на соседней улице. За завтраком я просмотрел газету, главным образом местную криминальную хронику и спортивные страницы. Никаких глобальных кризисов не происходило, так что мировым проблемам я большого внимания не уделил. Должно случиться какое-нибудь особое безобразие, чтобы у меня появился интерес к государственным и международным делам, а в остальное время они представляются мне слишком далекими и думать о них неохота.

Но у меня было вполне достаточно времени для того, чтобы прочитать все новости, а потом еще судебную хронику и объявления. На прошлой неделе я три дня работал по заданию «Доверия» – большого детективного агентства со штаб-квартирой в небоскребе-утюге. Но больше работы для меня у них пока не нашлось, а с тех пор как я вел последнее собственное дело, словно целый век миновал. Деньги у меня были, так что я вполне мог и не работать, а изобретать способы коротать время мне всегда удавалось, но все же я был бы рад чем-нибудь заняться. Беспокойство, охватившее меня накануне вечером, с заходом луны не исчезло, я все еще его ощущал – какой-то легкий жар в крови и зуд где-то под кожей, так глубоко, что и почесаться нельзя.


* * *

В «Д'Агостино» Франсина Кхари провела полчаса и набрала полную тележку продуктов. Она расплатилась наличными, мальчишка-рассыльный уложил три пакета с ее покупками обратно в тележку и, выйдя вместе с ней на улицу, покатил тележку к стоянке, где она оставила автомобиль.

Закрытый голубой фургон все еще стоял у пожарного гидранта. Задние дверцы его были распахнуты, и около них на тротуаре стояли двое мужчин, только что вышедших из фургона, – они рассматривали какие-то бумаги в папке, которую держал один из них. Когда Франсина и рассыльный проходили мимо, они окинули ее взглядом. К тому времени, как она открыла багажник своей «тойоты», мужчины уже снова сидели в фургоне и дверцы его были закрыты.

Рассыльный переложил пакеты с покупками в багажник. Франсина дала ему на чай два доллара – вдвое больше, чем он получал обычно, не говоря уж о том, что, на удивление, многие покупатели не давали вообще ничего. Кинен учил ее давать на чай много – не демонстративно, но щедро. «Мы можем себе позволить такое великодушие», – говорил он.

Рассыльный покатил тележку назад, в магазин. Франсина села за руль, запустила двигатель и тронулась по Четвертой авеню в северном направлении.

Закрытый голубой фургон по-прежнему держался за ней на расстоянии в полквартала.

Не знаю точно, какой дорогой Франсина ехала от «Д'Агостино» к магазину импортных продуктов на Атлантик-авеню. Может быть, по Четвертой авеню до самого поворота на Атлантик, а может быть, по скоростной трассе, которая ведет в Южный Бруклин. Теперь выяснить это невозможно, да это и не имеет особого значения. Так или иначе, она добралась на своей «тойоте» до перекрестка Атлантик-авеню и Клинтон-стрит. Там, на юго-западном углу, есть сирийский ресторан под названием «Алеппо», а рядом с ним, на Атлантик-авеню, расположен супермаркет, а точнее, большой продовольственный магазин, который называется «Арабский гурман». (Франсина никогда так его не называла. Как и большинство постоянных покупателей, она всегда говорила, что едет к Айюбу – так звали прежнего владельца магазина, который уже десять лет как продал его и перебрался в Сан-Диего.)

Франсина поставила машину на платную стоянку на северной стороне Атлантик-авеню, почти в точности напротив «Арабского гурмана». Потом дошла до угла, дождалась зеленого света и перешла улицу. Когда она входила в магазин, закрытый голубой фургон уже стоял на разгрузочной площадке перед рестораном «Алеппо», совсем рядом с входом в магазин.

В «Арабском гурмане» Франсина пробыла недолго и купила кое-чего по мелочам, так что помогать ей нести покупки не было необходимости. Вышла из магазина она приблизительно в 12.20. На ней была куртка из верблюжьей шерсти, грифельно-серые брюки и бежевый кардиган грубой вязки, а под ним водолазка шоколадного цвета. На плече у нее висела сумочка, в одной руке она держала пластиковый пакет с покупками, а в другой ключи от машины.

Задние дверцы фургона были открыты, и двое мужчин, выйдя из него, опять стояли на тротуаре. Когда Франсина показалась в дверях магазина, они подошли к ней с обеих сторон. В тот же момент третий, водитель фургона, завел мотор.

Один из мужчин спросил:

– Миссис Кхари?

Она обернулась. Мужчина быстро раскрыл перед ней свой бумажник и тут же спрятал его, так что она не успела разглядеть, был ли в нем полицейский значок или нет. Второй мужчина сказал:

– Вы должны пройти с нами.

– Кто вы? – спросила она. – В чем дело, что вам нужно?

Они крепко взяли ее под руки. Прежде чем она успела сообразить, что происходит, они быстро подвели ее к открытым задним дверцам фургона. Через несколько секунд они и Франсина были уже внутри, дверцы закрылись, и фургон, отъехав от тротуара, влился в поток автомобилей.

Хотя дело было в середине дня и похищение случилось на оживленной торговой улице, поблизости не оказалось почти никого, кто видел бы, что произошло, а те немногие, кто что-то заметил, не успели ничего понять. Вероятно, все было проделано очень быстро.

Если бы Франсина попятилась и вскрикнула, когда они только к ней подошли...

Но она этого не сделала. Прежде чем она смогла что-то предпринять, дверцы фургона уже захлопнулись за ней. Может быть, после этого она и начала кричать, вырываться или хотя бы попыталась сопротивляться. Но было уже поздно.


* * *

Мне точно известно, где находился я в тот момент, когда ее похитили. Я отправился в Ассоциацию молодых христиан на Западной Шестьдесят Третьей – там по будням, с 12.30 до 1.30, собирается группа общества «АА»[1 - «Анонимные Алкоголики» («АА») – добровольное общество, объединяющее тех, кто намерен бросить пить; проводит регулярные собеседования, на которых члены общества рассказывают друг другу о причинах, толкнувших их к пьянству, обсуждают его последствия и способы избавиться от алкоголизма. (Здесь и далее – примеч. пер.)]. Пришел я туда задолго до начала, и, когда эти двое мужчин схватили Франсину на улице и запихнули в фургон, я почти наверняка сидел там и пил кофе.

Никаких подробностей того собрания я не помню. Надо сказать, что я вот уже несколько лет на удивление регулярно хожу на собрания «АА». Правда, не так часто, как тогда, когда только что бросил пить, но все равно в среднем набирается, наверное, раз пять в неделю. Это собрание, должно быть, шло таким же чередом, как и всегда: сначала кто-то минут пятнадцать-двадцать рассказывает свою историю, а остальное время отводится для общей дискуссии. По-моему, в тот раз я в ней не участвовал, иначе бы запомнил. Наверняка там говорилось немало интересного и занятного, так всегда бывает, но ничего определенного я припомнить не могу.

После собрания я где-то пообедал, потом позвонил Элейн. Мне ответил автомат, а это означало, что она либо куда-то вышла, либо кого-то принимает. Элейн – девушка по вызову и зарабатывает тем, что принимает мужчин.

Я познакомился с Элейн в позапрошлой жизни, когда был сильно пьющим полицейским с новеньким золотым значком детектива в кармане, женой и двумя сыновьями на Лонг-Айленде. Наша связь, продолжавшаяся года два, приносила пользу нам обоим. Я был для нее дружок из полиции, который оказывается под рукой, когда нужно помочь выпутаться из какой-нибудь истории, и однажды она призвала меня, чтобы я оттащил клиента, умершего у нее в постели, в переулок в деловой части города. А она была идеальная любовница – красивая, веселая, остроумная, профессионально квалифицированная и всегда такая покладистая и нетребовательная, какой может быть только шлюха. Кто бы мог требовать большего?

После того как я остался без дома, без семьи и без работы, мы с Элейн почти перестали видеться. Потом, когда всплыло некое страшное чудище из нашего общего прошлого, грозившее нам обоим большими неприятностями, мы силой обстоятельств сблизились снова. И, что любопытно, больше не расставались.

Элейн жила в своей квартире, я – в своем отеле. Мы виделись по вечерам два, или три, или четыре раза в неделю. Обычно наши встречи заканчивались в ее квартире, и часто я оставался на всю ночь. Иногда мы на неделю или на выходные уезжали куда-нибудь за город. А в те дни, когда мы не виделись, мы почти всегда разговаривали по телефону, нередко по нескольку раз.

Хотя между нами никогда не было разговора о том, чтобы порвать все прежние связи, мы, по существу, так и сделали. Я больше ни с кем не встречался, и она тоже, если не считать клиентов. Время от времени она отправлялась куда-нибудь в номер или принимала кого-нибудь у себя на квартире. В начале нашей связи это меня не особенно беспокоило – по правде говоря, даже делало ее, может быть, еще привлекательнее, – и я не видел, почему это должно беспокоить меня теперь.

А если бы и начало беспокоить, я всегда мог попросить ее бросить. За эти годы она заработала неплохие деньги и почти все их сберегла, вложив большую часть в недвижимость, которая приносила хороший доход. Она вполне могла покончить с этим и жить не хуже, чем прежде.

Но что-то мешало мне ее об этом попросить. Наверное, не хотелось признаться и ей, и самому себе в том, что это меня беспокоит. И почти так же не хотелось предпринимать какие-то шаги, которые хоть сколько-нибудь изменили бы характер наших отношений. Наша связь продолжалась, так что менять что-то было незачем.

Однако понемногу все меняется. Иначе и быть не может. Даже когда все остается неизменным, один этот факт уже что-то меняет.

Мы избегали произносить слово, которое начинается на "л", хотя, конечно, именно любовью было мое чувство к ней, а ее ко мне. Мы старались не говорить ни о женитьбе, ни о том, чтобы жить вместе, хоть я об этом иногда подумывал и не сомневался, что и она тоже. Но мы никогда ни о чем таком не разговаривали. Это была еще одна тема, которой мы не касались, – так же, как любви или способа, каким Элейн зарабатывает на жизнь.

Конечно, рано или поздно нам пришлось бы обо всем этом подумать, и поговорить, и даже что-то решить. Но пока мы жили, стараясь ни о чем не задумываться, день за днем – с тех пор как я перестал поглощать виски быстрее, чем его гонят, меня научили именно так относиться ко всему на свете. Кто-то сказал, что жизнь нужно воспринимать именно так – день за днем. В конце концов, каждый из нас только так и живет.


* * *

В тот четверг после обеда, примерно без четверти четыре, в доме Кхари на Колониал-роуд зазвонил телефон. Когда Кинен Кхари взял трубку, какой-то мужской голос произнес:

– Эй, Кхари. Она ведь так и не пришла домой, правильно?

– Кто говорит?

– Не твое собачье дело, кто говорит, дерьмо арабское. Твоя жена у нас. Ты хочешь получить ее обратно или нет?

– Где она? Дайте мне с ней поговорить.

– А вот хрен тебе, Кхари, – сказал человек и бросил трубку.

Несколько секунд Кхари стоял, крича «Алло!» в молчащую трубку и пытаясь сообразить, что делать дальше. Потом выскочил из дома, кинулся к гаражу и убедился, что его «бьюик» на месте, а ее «тойоты» нет. Добежав до ворот, он оглядел улицу и вернулся в дом. Снова схватил трубку, услышал гудок и стал думать, кому позвонить.

– Господи Боже мой, – произнес он вслух, положил трубку и крикнул: – Франси!

Взбежав по лестнице, он ворвался в спальню и еще раз громко позвал ее. Конечно, ее там не могло быть, но он ничего не мог с собой поделать, он должен был осмотреть все комнаты. Дом был большой, и он бегал из комнаты в комнату, не переставая ее звать, охваченный паникой и в то же время чувствуя себя зрителем. Наконец, он снова оказался в гостиной и увидел, что оставил телефонную трубку снятой. Вот это гениально! Вдруг они хотят с ним связаться и не могут дозвониться? Он положил трубку на аппарат и изо всех сил пожелал про себя, чтобы телефон зазвонил. Почти мгновенно раздался звонок.

На этот раз он услышал другой мужской голос, более спокойный и вежливый. Голос произнес:

– Мистер Кхари, я пытался вам дозвониться, но у вас было занято. С кем вы говорили?

– Ни с кем. Просто трубка лежала на столе.

– Надеюсь, вы не звонили в полицию?

– Я никуда не звонил, – сказал Кхари. – Я сделал это нечаянно, думал, что положил трубку на аппарат, а на самом деле положил рядом. Где моя жена? Дайте мне с ней поговорить.

– Не надо класть трубку рядом с аппаратом. И не надо никуда звонить.

– Я не звонил.

– И уж во всяком случае – в полицию.

– Чего вы хотите?

– Я хочу помочь вам вернуть жену. Если вы, конечно, этого хотите. Вы хотите ее вернуть?

– Господи, да что вы...

– Отвечайте на вопрос, мистер Кхари.

– Да, я хочу ее вернуть. Конечно, хочу.

– А я хочу вам помочь. Не занимайте телефон, мистер Кхари. Я буду вам звонить.

– Алло! – крикнул Кхари. – Алло!

Но в трубке слышались только гудки.

Минут десять он шагал взад и вперед по комнате, ожидая звонка. Потом его охватило ледяное спокойствие. Он перестал шагать и сел на стул около телефона. Когда раздался звонок, он взял трубку, но ничего не сказал.

– Кхари? – Это был снова тот, грубый голос.

– Чего вы от меня хотите?

– Чего я хочу? А как по-твоему, козел вонючий, чего я хочу?

Кхари ничего не ответил.

– Денег, – произнес голос немного погодя. – Мы хотим денег.

– Сколько?

– И долго еще ты, арабское отродье, будешь задавать свои блядские вопросы? Ну скажи, долго?

Кхари молча ждал.

– Миллион долларов. Что ты на это скажешь, козел?

– Это просто смешно, – ответил Кхари. – Послушайте, я не могу с вами разговаривать. Пусть мне позвонит ваш приятель, может быть, с ним мы договоримся.

– Ах ты, бурнус сраный, уж не хочешь ли ты...

На этот раз бросил трубку Кхари.


* * *

«Главное – это владеть ситуацией», – подумал он.

Только когда пытаешься овладеть вот такой ситуацией, можно сойти с ума. Потому что ничего нельзя сделать. Все карты у них на руках.

Но даже если не пытаться овладеть ситуацией, можно, по крайней мере, отказаться плясать под их дудку – топтаться, словно дрессированный медведь в цирке.

Он прошел на кухню и сварил чашку густого сладкого кофе в медной кастрюльке с длинной ручкой. Пока кофе остывал, он достал из холодильника бутылку водки, налил себе двойную порцию, залпом выпил и почувствовал, как его снова охватывает ледяное спокойствие. Он вернулся в гостиную с чашкой и как раз допивал кофе, когда телефон зазвонил опять.

Это был второй мужчина, вежливый.

– Вы рассердили моего друга, мистер Кхари, – сказал он. – А с ним нелегко иметь дело, когда его рассердишь.

– Я думаю, будет лучше, если теперь звонить будете вы.

– Я не вижу...

– Потому что тогда мы сможем договориться, а не разыгрывать какой-то спектакль, – продолжал Кхари. – Он что-то сказал про миллион долларов. Об этом не может быть и речи.

– Вы считаете, что ваша жена столько не стоит?

– Она стоит всего, что у меня есть, но...

– Сколько она весит, мистер Кхари? Килограммов сорок пять? Пятьдесят? Видимо, что-то около этого?

– Я не понимаю...

– Будем считать, что пятьдесят.

«Угадал».

– Пятьдесят кило, по двадцатке за килограмм, посчитайте сами, мистер Кхари. Получается миллион, верно?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать – ведь вы бы заплатили миллион, мистер Кхари, если бы это был товар? Если бы это было зелье? Неужели ее плоть и кровь не стоят столько же?

– Я не могу выплатить того, чего у меня нет.

– У вас есть, и много.

– Миллиона у меня нет.

– А сколько у вас есть?

У него было время подумать над ответом.

– Четыреста.

– Четыреста тысяч?

– Да.

– Это даже меньше половины.

– Это четыреста тысяч, – сказал Кхари. – Меньше, больше – смотря с чем сравнивать. Это столько, сколько у меня есть.

– Вы можете раздобыть остальное.

– Я просто не знаю, как это сделать. Возможно, я мог бы кому-то что-то пообещать, кое-где одолжить и собрать еще немного, но не столько. И на это у меня уйдет, по меньшей мере, несколько дней, может быть, даже неделя.

– Вы полагаете, мы куда-нибудь торопимся?

– А я тороплюсь, – сказал Кхари. – Я хочу вернуть свою жену и отделаться от вас навсегда, и хочу сделать и то и другое как можно скорее.

– Пятьсот тысяч.

– Вот видишь? Что-то мы все-таки можем сделать.

– Нет, – сказал он. – Когда речь идет о жизни моей жены, я не торгуюсь. Я уже назвал вам свой предел. Четыреста.

Наступила пауза, потом в трубке послышался вздох.

– Ну хорошо. С моей стороны глупо было думать, что у кого-нибудь из вас можно что-то выторговать. Ваш народ занимается этим делом уже много лет, не так ли? Вы ничуть не лучше евреев.

Кхари не знал, что на это ответить, и промолчал.

– Так значит, четыреста, – сказал мужчина. – Сколько вам нужно времени, чтобы их приготовить?

«Пятнадцать минут», – подумал Кхари.

– Час-другой.

– Мы можем все закончить сегодня вечером.

– Хорошо.

– Готовьте деньги. И никому не звоните.

– Кому я могу позвонить?


* * *

Полчаса спустя он сидел за кухонным столом и смотрел на четыреста тысяч долларов. В подвале у него стоял сейф, огромный старый сейф фирмы «Моспер», больше тонны весом, вмурованный в стену, замаскированный дощатой обшивкой и оснащенный кроме замков еще и сигнализацией. Все деньги были сотенными бумажками, в пачках по пятьдесят штук, стянутых резинкой, – восемьдесят пачек по пять тысяч долларов каждая. Он пересчитал их и стал бросать по три-четыре пачки зараз в плетеную пластиковую корзину, где Франсина держала грязное белье.

Видит Бог, ей не было никакой нужды стирать белье самой. Она могла нанять сколько угодно прислуги, он много раз ей об этом говорил. Но ей это нравилось, она была старомодна и любила стряпать, убирать и вести хозяйство.

Он взял телефонную трубку, постоял, держа ее в вытянутой руке, потом снова положил. «Никому не звоните», – сказал тот мужчина. «Кому я могу позвонить?» – ответил он.

Кто это ему устроил? Наехал на него, похитил его жену. Кто мог такое сделать?

Ну, вероятно, многие могли бы. Возможно, даже всякий, если бы только знал, что это сойдет ему с рук.

Он снова взял телефонную трубку. Эта линия была защищена от подслушивания. Если уж на то пошло, во всем его доме не было ни одного подслушивающего устройства. Он установил у себя два приспособления, каждое – последнее слово техники, во всяком случае судя по тому, во сколько они ему обошлись. Одно было подключено к телефонной линии и должно давать сигнал, как только кто-нибудь попытается прослушать телефон. Любое изменение напряжения, сопротивления или емкости линии немедленно обнаруживалось. Другое автоматически сканировало весь радиодиапазон в поисках сигналов от скрытых микрофонов. Он выложил за оба не то пять, не то шесть тысяч, но уверенность, что тебя не подслушивают, того стоила.

И все-таки жаль, что на протяжении этих двух часов его не могла подслушивать полиция. Выследить тех, кто ему звонил, схватить похитителей, привезти домой Франсину...

Нет, что-что, а это ему ни к чему. Полиция все только безнадежно испортит. У него есть деньги. Он заплатит их и либо получит ее обратно, либо нет. Есть вещи, которые зависят от человека, а есть такие, которые не в его воле. Заплатить деньги или нет, зависело от него; как именно это сделать, тоже в какой-то степени зависело от него; но все, что будет дальше, от него не зависело.

«Никому не звоните».

«Кому я могу позвонить?»

Он снова взялся за телефон и набрал номер, который знал наизусть. После третьего гудка трубку снял его брат.

– Пит, – сказал Кхари, – ты мне нужен. Хватай такси, я тебе отдам деньги, только приезжай сюда немедленно, слышишь?

Наступила пауза. Потом он услышал:

– Малыш, я для тебя что угодно сделаю, ты же знаешь...

– Тогда хватай такси и приезжай!

– ...Но в твои дела я впутываться не хочу. Я просто не могу, малыш.

– Это не дела.

– А что?

– Это Франсина.

– Господи, что случилось? Ладно, расскажешь, когда приеду. Ты ведь дома, да?

– Нуда, дома.

– Сейчас беру такси и еду.


* * *

Как раз в то время, когда Питер Кхари искал таксиста, который согласился бы отвезти его в Бруклин, я смотрел, как в студии «И-эс-пи-эн» тележурналисты рассуждают, насколько вероятно повышение заработной платы спортсменам. Поэтому я не слишком огорчился, когда зазвонил телефон. Это был Мик Баллу, он звонил из города Каслбар в графстве Мэйо, в Ирландии. Слышимость была прекрасная, как будто он говорил из задней комнаты бара «Гроган».

– Здесь замечательно, – сказал он. – Если ты думаешь, что в Нью-Йорке все ирландцы ненормальные, ты бы посмотрел, какие они у себя дома. Здесь через дом по пабу, и никто из них не вылезает оттуда до самого закрытия.

– Но ведь они рано закрываются?

– Слишком рано, черт возьми. Но в отеле обязаны подавать выпивку в любое время дня и ночи каждому постояльцу, который там зарегистрирован. Сразу видно – цивилизованная страна, правда?

– Точно.

– Только тут все курят. То и дело закуривают и угощают всех вокруг. А у французов с этим еще хуже. Когда я был там – навещал родню по отцовской линии, – так они на меня обижались, почему я не курю. По-моему, американцы – единственный народ в мире, у кого хватило ума бросить.

– Ну, сколько-то курящих у нас еще осталось, Мик.

– Так им и надо, пусть мучаются в самолетах, в кино и везде, где курить не разрешается. – Он рассказал мне длинную историю о мужчине и женщине, с которыми познакомился несколько вечеров назад. История была забавная, и мы оба посмеялись. Потом он поинтересовался, как мои дела, и я сказал, что хорошо.

– Правда? – спросил он.

– Малость засиделся, пожалуй. Слишком много свободного времени. И к тому же сейчас полнолуние.

– Это точно, – отозвался он. – Здесь тоже.

– Какое странное совпадение.

– Но здесь, в Ирландии, всегда полнолуние. Хорошо еще, что все время льет дождь и луны никогда не видно. Мэтт, у меня идея. Садись в самолет и прилетай сюда.

– Что?

– Готов спорить, что ты никогда не был в Ирландии.

– Я вообще за границей никогда не был, – сказал я. – Нет, погоди, вру. Раза два ездил в Канаду и один раз в Мексику, только...

– А в Европе не был?

– Нет.

– Так, ради Бога, садись в самолет и прилетай сюда. Можешь и ее захватить, если хочешь, – он имел в виду Элейн. – Или приезжай один, это не важно. Я говорил с Розенстайном, и он сказал, что мне лучше еще некоторое время не показываться в Штатах. Сказал, что может все уладить, но тут впутались эти блядские федеральные следователи, поэтому он хочет, чтобы я держался подальше от Америки, пока он не даст отбой. Очень может быть, что я проторчу в этой вонючей дыре еще с месяц или больше. Чего ты смеешься?

– Я думал, тебе там понравилось, а теперь оказывается, что это вонючая дыра.

– Когда рядом нет друзей, везде будет вонючая дыра. Приезжай, старина. Что скажешь?


* * *

Питер Кхари добрался до дома брата сразу после того, как Кинен еще раз поговорил с тем из похитителей, что повежливее. На этот раз тот был не слишком вежлив, особенно к концу, когда Кхари попытался потребовать доказательств, что Франсина жива и здорова. Разговор был примерно такой:

КХАРИ. Я хочу поговорить с женой.

ПОХИТИТЕЛЬ. Это невозможно. Она спрятана в одном доме. Я звоню из автомата.

КХАРИ. Но откуда я могу знать, что с ней все в порядке?

ПОХИТИТЕЛЬ. Потому что у нас есть все основания ее поберечь. Подумайте только, какую ценность она для нас представляет.

КХАРИ. Господи, а откуда я вообще могу знать, что она у вас в руках?

ПОХИТИТЕЛЬ. Вы помните, какие у нее груди?

КХАРИ. Что?

ПОХИТИТЕЛЬ. Вы можете узнать одну из них? Так будет проще всего. Я отрежу у нее одну титьку и оставлю у вас на пороге, чтобы вас успокоить.

КХАРИ. Господи, что вы говорите? Не смейте так говорить.

ПОХИТИТЕЛЬ. Тогда давайте не будем затевать разговор о доказательствах, ладно? Мы должны доверять друг другу, мистер Кхари. Поверьте мне, в этом деле главное – доверие.

– Вот и все, – сказал Кинен Питеру. – Им надо доверять, но как я могу им доверять? Я даже не знаю, кто они. Я все думал, кому бы позвонить. Ну, знаешь, из тех, с кем у меня дела. Кто бы поддержал меня, помог. Но о ком я ни подумаю, – почем я знаю, может, и он в этом замешан. Как я могу кого-нибудь исключить? Ведь кто-то же все это устроил.

– А как они...

– Не знаю. Ничего не знаю. Знаю только одно – она поехала за покупками и не вернулась. Вышла из дома, села в машину, а через пять часов зазвонил телефон.

– Через пять часов?

– Не знаю точно, что-то около того. Пит, я сам не понимаю, что делаю, у меня же нет никакого опыта.

– Малыш, но ты ведь постоянно проворачиваешь всякие там дела.

– Это совсем другое. Когда продаешь зелье, все делается так, чтобы не было никакого риска, чтобы все были застрахованы. А тут...

– Тех, кто торгует зельем, время от времени убивают.

– Да, но обычно есть какая-то причина. Во-первых, когда имеешь дело с незнакомыми. Это верная смерть. Сначала все идет хорошо, а кончается разборкой. Во-вторых, а может быть, во-первых-с-половиной, – когда имеешь дело с людьми, которых вроде знаешь, а на самом деле нет. И еще – считай это под каким хочешь номером, – люди попадают в беду, когда пытаются схитрить. Например, провернуть дело без денег – они думают, что рассчитаются потом. Залезают в долги, и до поры до времени это сходит им с рук, а потом в один прекрасный день не сходит. И знаешь, когда это бывает? В девяти случаях из десяти – когда они сами запускают руку в собственный товар и перестают соображать.

– Или делают все, как надо, а потом шестеро ребят с Ямайки вламываются к ним в дом и расстреливают всех подряд.

– Ну, такое тоже бывает, – согласился Кинен. – И не обязательно с Ямайки. Я на днях читал про лаосцев из Сан-Франциско. Каждую неделю появляется какая-нибудь новая банда приезжих, которая хочет тебя прикончить. – Он потряс головой. – Вся штука в том, что если торговать зельем как надо, то всегда можно дать задний ход, когда что-то тебе не нравится. Ты не обязан доводить сделку до конца. Если у тебя есть деньги, можешь потратить их на что-то другое. Если у тебя есть товар, можешь продать его кому-то другому. Ты в деле только до тех пор, пока все идет нормально, в любую минуту можешь дать отбой, можешь подстраховаться, можешь сразу сказать, знаешь ты этих людей или нет, можно им доверять или нет.

– А здесь...

– А здесь у нас ничего нет. Сидим и ковыряемся в заднице, больше ничего не остается. Я сказал: мы привезем деньги, вы привезете мою жену, а они говорят – нет. Говорят, что так дело не делается. Что же мне им сказать – можете оставить мою жену себе? Продайте ее кому-нибудь еще, если вам не нравится, как я делаю дело? Я же не могу этого сказать.

– Нет.

– Вообще-то я смог. Он сказал – миллион, а я сказал – четыреста тысяч. Я сказал – хрен вам, больше у меня нет, и он согласился. А если бы я сказал...

Зазвонил телефон. Кинен несколько минут говорил, что-то записывая в блокноте.

– Нет, один я не приду, – сказал он. – У меня здесь брат, он будет со мной. И никаких возражений.

Он немного послушал и хотел добавить что-то еще, но в трубке послышался щелчок.

– Надо ехать, – сказал он. – Они хотят, чтобы я положил деньги в два мешка для мусора. Это просто. Только не понимаю, почему в два? Может, они не знают, как выглядят четыреста тысяч, сколько они занимают места?

– А может, им врач не велел поднимать тяжести.

– Наверное. Мы должны подъехать на перекресток Оушн-авеню и Фэррагет-роуд.

– Это во Флэтбуше[2 - Флэтбуш – центральная часть Бруклина.], да?

– По-моему, да.

– Точно. Фэррагет-роуд – это кварталах в двух от Бруклинского колледжа. А где нам надо остановиться?

– У телефонной будки.

Когда они поделили деньги на две части и сложили в два мешка для мусора, Кинен протянул Питеру девятимиллиметровый автоматический пистолет.

– Возьми, – сказал он. – На такое дело нельзя идти безоружным.

– На такое дело вообще не надо бы идти. Какой мне будет толк от пистолета?

– Не знаю. Но все равно возьми.

Когда они уже стояли в дверях, Питер схватил брата за руку.

– Ты забыл включить сигнализацию, – сказал он.

– Ну и что? Франсина у них, деньги мы берем с собой. Что еще можно здесь украсть?

– Но раз у тебя есть сигнализация, так включи ее. От нее будет не меньше толку, чем от этих дурацких пистолетов.

– Ладно, ты прав, – сказал Кхари и вернулся в дом. Выйдя снова, он сказал: – Последнее слово техники. Вломиться в дом нельзя, прослушать телефон нельзя, поставить микрофон нельзя. Можно только украсть мою жену и заставить меня бегать по всему городу с мешками для мусора, полными сотенных бумажек.

– Как лучше туда проехать, малыш? Я думаю, по Бэй-Ридж, а потом по шоссе Кингз до самой Оушн-авеню.

– Да, наверное, так. Есть еще с десяток способов, но этот не хуже других. Сядешь за руль, Пит?

– А ты хочешь, чтобы вел я?

– Ну да, так будет лучше. Я сейчас в таком состоянии, что мне ничего не стоит врезаться в полицейскую машину. Или монашку задавить.


* * *

Им велели быть у телефона-автомата на Фэррагет-роуд в восемь тридцать. Они приехали на три минуты раньше по часам Питера. Он остался в машине, а Кинен подошел к телефону и встал рядом, ожидая звонка. Пистолет Питер еще раньше засунул под ремень сзади. Сидя за рулем, он все время чувствовал, как пистолет давит на спину. Теперь он вынул его и положил на колени.

Телефон зазвонил, и Кинен взял трубку. На часах Питера было ровно восемь тридцать. Интересно, они по часам работают или кто-то сидит у окна в одном из зданий напротив, наблюдая за улицей?

Кинен быстро подошел к машине.

– Поехали на Ветеранз-авеню, – сказал он.

– Никогда о такой не слыхал.

– – Это где-то между Флэтлендзом и Милл-Бэйзином[3 - Флэтлендз, Милл-Бэйзин – районы на восточной окраине Бруклина, недалеко от побережья океана.], в той стороне. Он сказал мне, как туда проехать. По Фэррагет, потом по Флэтбуш, потом по авеню "Н", она выходит прямо на Ветеранз.

– А что там?

– Еще один телефон-автомат на углу Ветеранз-авеню и Восточной Шестьдесят Шестой.

– Зачем эти разъезды по городу, как ты думаешь?

– Чтобы поиграть у нас на нервах. Или чтобы убедиться, что у нас нет прикрытия. Не знаю. Пит. Может, они просто хотят нас погонять.

– И не без успеха.

Кинен обошел машину и сел на правое сиденье. Питер сказал:

– По Фэррагет, потом по Флэтбуш, потом по авеню "Н". Значит, на Флэтбуш направо, а потом, наверное, по "Н" налево?

– Правильно. Направо по Флэтбуш и налево по "Н".

– Сколько у нас времени?

– Они не сказали. Кажется, никакого времени не назначили. Просто сказали, чтобы мы поторапливались.

– Значит, останавливаться выпить кофе не станем.

– Нет, – сказал Кинен. – Пожалуй, нет.


* * *

На углу Ветеранз-авеню и Шестьдесят Шестой все повторилось сначала. Питер ждал в машине, Кинен по дошел к телефону, и он почти тут же зазвонил.

Похититель сказал:

– Очень хорошо. Вы быстро доехали.

– Что дальше?

– Где деньги?

– На заднем сиденье. В двух мешках для мусора, как вы и говорили.

– Хорошо. Теперь вы и ваш брат должны дойти пешком по Шестьдесят Шестой до авеню "М".

– Пешком?

– Да.

– С деньгами?

– Нет, деньги оставьте, где лежат.

– На заднем сиденье?

– Да. И не запирайте машину.

– Мы оставляем деньги в незапертой машине и проходим пешком один квартал...

– Нет, два квартала.

– И что дальше?

– Ждите на углу авеню "М" пять минут. Потом садитесь в машину и поезжайте домой.

– А моя жена?

– С вашей женой все в порядке.

– Но как я...

– Она будет ждать вас в машине.

– Смотрите, если...

– Что-что?

– Ничего. Послушайте, меня беспокоит только одно: деньги будут лежать в незапертой машине. Боюсь, кто-нибудь их украдет до того, как подойдете вы.

– Не беспокойтесь, – сказал мужчина. – В этом районе публика приличная.


* * *

Они не стали запирать машину, оставили в ней деньги и прошли два квартала, один короткий и один длинный, до авеню "М". Подождав пять минут по часам Питера, они направились обратно к «бьюику».

Кажется, я еще не рассказал, как они выглядят, да? Они похожи друг на друга – сразу видно, что братья. У Кинена рост сто семьдесят восемь, его брат сантиметра на два пониже. Сложением оба напоминают жилистых средневесов, хотя Питер уже начал полнеть. У обоих оливковая кожа и прямые темные волосы, гладко зачесанные назад, с пробором слева. Кинен в свои тридцать три года спереди немного лысеет, отчего лоб у него кажется выше. У Питера, хоть он и старше на два года, волосы пока густые. У обоих правильные черты лица, длинные прямые носы и темные глаза, глубоко сидящие под густыми бровями. Питер носит аккуратно подстриженные усики, у Кинена ни усов, ни бороды нет.

Если судить о людях по внешности, то, оказавшись лицом к лицу с ними обоими, вы постарались бы первым вывести из строя Кинена. По крайней мере, сделали бы попытку. Есть в нем что-то такое: с первого взгляда видно, что из них двоих опаснее он и что его действия будут неожиданнее и точнее.

Вот так они и выглядели, когда быстрым шагом, но без излишней поспешности шли к перекрестку, где оставили машину Кинена. Она все еще стояла там, по-прежнему не запертая. Мешков с деньгами на заднем сиденье уже не было. И Франсины Кхари там тоже не было.

– Вот сволочи, – произнес Кинен.

– А в багажнике?

Он открыл отделение для перчаток, нажал кнопку, отпиравшую багажник, потом обошел машину и поднял крышку. В багажнике ничего не было, кроме запасного колеса и домкрата. Кинен только успел захлопнуть крышку, как в десятке метров от них зазвонил телефон-автомат.

Он кинулся к нему и схватил трубку.

– Поезжайте домой, – сказал мужской голос. – К тому времени, как вы приедете, она, скорее всего, уже будет там.


* * *

Я отправился на свое обычное вечернее собрание в церкви святого апостола Павла, что за углом от моего отеля, но в перерыве ушел. Вернувшись к себе, я позвонил Элейн и рассказал о своем разговоре с Миком.

– Мне кажется, тебе надо лететь, – сказала она. – По-моему, это замечательная мысль.

– А что, если полететь нам обоим?

– Ну, не знаю, Мэтт. Тогда мне придется пропустить занятия.

Каждый четверг вечером у нее были занятия на курсах – когда я позвонил, она как раз только что с них вернулась. «Искусство и архитектура Индии в эпоху Моголов».

– Мы поедем всего на неделю, может быть, дней на десять, – сказал я. – Всего-то одно и пропустишь.

– Одно занятие – не страшно.

– Вот именно, так что...

– Так что все дело, видимо, просто в том, что мне не очень хочется ехать. Ведь я буду третьей лишней, разве нет? У меня так и стоит перед глазами картина, как вы с Миком колесите по стране и учите ирландцев всяким безобразиям.

– Ничего себе картина.

– Нет, я хочу сказать, это будет что-то вроде мальчишника, верно? А зачем вам тогда девушка? Серьезно, я не особенно хочу ехать, а тебе, я знаю, не сидится на месте, поэтому тебе это было бы, по-моему, очень полезно. Ты еще не был нигде в Европе?

– Не был.

– А сколько времени прошло с тех пор, как Мик уехал? Месяц?

– Около того.

– Я думаю, тебе надо ехать.

– Может быть, – сказал я. – Я подумаю.


* * *

Ее там не было. Нигде.

Кинен заставил себя обойти все комнаты, зная, что это бесполезно, что сигнализация была включена и Франсина либо отключила бы ее, входя, либо она сработала бы. Когда искать было уже негде, он вернулся на кухню, где Питер варил кофе.

– Плохо дело. Пит, – сказал он.

– Знаю, малыш.

– Ты варишь кофе? Мне вроде не хочется. Ничего, если я выпью рюмку?

– Если ты – ничего. Вот если бы я выпил рюмку – другое дело.

– Я просто подумал... Не важно. На самом деле я вовсе и не хочу.

– Вот тут-то и разница между нами, малыш.

– Да, наверное. – Он резко повернулся к Питеру. – Что за дерганье они нам устраивают, Пит? Говорят, она в машине, а ее там нет. Говорят, она будет здесь, а ее нет. Что за хреновина?

– Может, они застряли в пробке.

– Ну и что дальше? Сидим здесь, как идиоты, и ждем. Я даже не знаю, чего ждем. Деньги у них, а что у нас? Хрен у нас, вот что. Я не знаю, кто они и где они, я ничего не знаю, и... Что нам делать, Пит?

– Не знаю.

– Я думаю, ее уже нет в живых.

Питер ничего не сказал.

– Потому что... Зачем теперь этим сволочам оставлять ее в живых? Она ведь может их опознать. Спокойнее ее убить, чем отпускать. Убить, закопать, и все тут. И делу конец. Вот что я бы сделал, если бы был на их месте.

– Нет, не сделал бы.

– Я сказал – если бы был на их месте. Но я не на их месте. Прежде всего, я не стал бы похищать женщину – ни в чем не повинную, добрую женщину, которая никогда никому не причиняла зла, у которой и в мыслях этого не было...

– Успокойся, малыш.

Они то сидели молча, то снова перебрасывались несколькими словами – а что им еще оставалось делать? Так прошло примерно полчаса, а потом зазвонил телефон, и Кинен бросился к нему.

– Мистер Кхари?

– Где она?

– Прошу прощения. Наши планы немного изменились.

– Где она?!

– Совсем недалеко от вас, за углом, на, ага, на Семьдесят Девятой. По-моему, это южная сторона, через три или четыре дома от угла...

– Что?

– Тут в неположенном месте, у пожарного гидранта, стоит машина. Серый «форд-темпо». Ваша жена в нем.

– В машине?

– В багажнике.

– Вы засунули ее в багажник?

– Воздуха там хватает. Но сегодня прохладно, так что вам лучше забрать ее оттуда поскорее.

– А ключ есть? Как я смогу...

– Замок сломан. Ключ вам не понадобится.

Когда они бегом заворачивали за угол, он сказал Питеру:

– Что значит – замок сломан? Если багажник не заперт, почему она не может взять и вылезти? Что такое он говорил?

– Не знаю, малыш.

– Наверно, она связана. Пластырь, наручники – в общем, не может двигаться.

– Возможно.

– Господи, Пит...

Машина стояла там, где и было сказано, – далеко не новый, видавший виды «форд» с треснувшим лобовым стеклом и глубокой вмятиной на правой дверце. Замок багажника был вообще выломан. Кинен рывком поднял крышку.

Там никого не было – только лежали какие-то свертки. Свертки разного размера, упакованные в черный пластик и перетянутые липкой лентой.

– Не может быть, – произнес Кинен.

Он стоял неподвижно и все повторял:

– Не может быть. Не может быть...

Потом Питер взял из багажника один сверток, достал из кармана складной нож и разрезал ленту. Он развернул черный пластик – очень похожий на тот, из которого были сделаны мешки, куда они сложили деньги, – и в руках у него оказалась человеческая ступня, отрезанная в нескольких сантиметрах выше щиколотки. Ногти трех пальцев были покрыты красным лаком. Остальных двух пальцев не хватало.

Кинен закинул голову назад и завыл по-собачьи.




2


Это было в четверг. А в понедельник, когда я вернулся с обеда, дежурный отеля передал мне записку. «Позвоните Питеру Кари», – говорилось в ней, и был номер телефона, который начинался с 718, – это либо Бруклин, либо Куинс[4 - В Нью-Йорке перед семизначным номером телефона нужно набирать еще трехзначный код одного из двух районов, на которые разделен город, – 718 или 212.]. По-моему, я не был знаком ни с каким Питером Кари из Бруклина или Куинса, да и ниоткуда еще, но мне не в первый раз звонят люди, с которыми я не знаком. Я поднялся к себе и позвонил по телефону, указанному в записке. Когда мужской голос ответил, я спросил:

– Мистер Кари?

– Да?

– Меня зовут Мэттью Скаддер, мне передали, что вы просили позвонить.

– Вас просили мне позвонить?

– Да. Здесь сказано, что вы звонили мне в четверть первого.

– Повторите, пожалуйста, ваше имя.

Я повторил, и он сказал:

– А, погодите минутку, ведь вы детектив, да? Это мой брат звонил вам, мой брат Питер.

– Тут так и сказано – Питер Кари.

– Подождите, не кладите трубку.

Я подождал, и через секунду какой-то другой голос, похожий на первый, но немного ниже и мягче, произнес:

– Мэтт, это Пит.

– А, Пит? – сказал я. – Мы с вами знакомы, Пит?

– Ну да, знакомы, только вы можете не знать, как меня зовут. Я регулярно бываю у святого Павла и выступал там на собрании, кажется, месяца полтора назад.

– Питер Кари, – повторил я.

– На самом деле моя фамилия Кхари, – сказал он. – Я родом из Ливана. Как же мне вам объяснить, кто я? Ну, я бросил пить года полтора назад, снимаю комнату на Пятьдесят Пятой. Работал посыльным и по доставке товаров, но на самом деле моя специальность – монтажер в кино, только я не знаю, смогу ли к ней вернуться...

– У вас там было что-то по части наркотиков.

– Точно, только окончательно меня добил алкоголь. Теперь вспомнили?

– Да. Я был там в тот вечер, когда вы выступали. Только не знал вашей фамилии.

– Ну вот, теперь вы все знаете.

– Что я могу для вас сделать, Пит?

– Я хотел бы, чтобы вы приехали сюда и поговорили со мной и с моим братом. Вы детектив, а это, мне кажется, как раз то, что нам нужно.

– А вы не могли бы хоть приблизительно сказать, о чем речь?

– Понимаете ли...

– Не по телефону?

– Думаю, что по телефону не стоит, Мэтт. Надо кое-что выяснить, это очень важно, мы заплатим вам, сколько скажете.

– Видите ли, – сказал я, – я не уверен, что сейчас могу взяться за какую-то работу. Дело в том, что у меня намечается одна поездка. В конце недели я улетаю за океан.

– Куда?

– В Ирландию.

– Вот здорово, – отозвался он – Но послушай те, Мэтт, может, вы хотя бы приедете сюда, чтобы мы вам все рассказали? Вы нас выслушаете и если решите, что ничего не можете сделать, мы не будем в обиде и заплатим вам за потраченное время и за такси сюда и обратно. – Я слышал, как брат сказал ему что-то, чего я не разобрал, и Пит ответил – Сейчас скажу ему. Мэтт, Кинен говорит, что мы мог ли бы заехать за вами, но нам все равно придется вернуться сюда, так что, я думаю, будет быстрее если вы просто возьмете такси.

Мне показалось, что для человека, который работает посыльным и по доставке товаров, он что-то много говорит о такси, но тут мне вспомнилось, что я слышал про его брата.

– У вас один брат или несколько, Пит?

– Только один.

– Мне кажется, вы что-то о нем говорили, когда рассказывали о себе. Что-то о его делах.

Наступила пауза. Потом я услышал:

– Мэтт, я прошу вас хотя бы приехать сюда и выслушать нас.

– Где вы находитесь?

– Вы знаете Бруклин?

– Я же еще не покойник.

– Что-что?

– Ничего. Просто мысли вслух. Есть такой известный рассказ. «Только покойники знают Бруклин». Кое-какие места там я знаю довольно прилично. В какой вы части Бруклина?

– Бэй-Ридж. Колониал-роуд.

– Ну, это не так сложно.

Он сказал мне адрес, и я его записал.

Линия метро "R", которую называют еще Бродвейской местной, начинается в Джамейке[5 - Джамейка – окраинный район на востоке Бруклина], на Сто Семьдесят Девятой, идет через весь город и кончается в нескольких кварталах от моста Веррацано в юго-западном углу Бруклина Я сел в поезд на перекрестке Пятьдесят Седьмой и Седьмой авеню и сошел за две остановки до конечной.

Кое-кто считает, что стоит выехать из Манхэттена, и вы уже за городом. Они неправы – это просто другая часть города, но разница, безусловно, очень чувствуется. Чтобы ее заметить, не нужно даже открывать глаза. Здесь другой энергетический уровень и воздух не гудит от постоянного лихорадочного напряжения.

Я прошел квартал по Четвертой авеню, миновал китайский ресторан, корейскую овощную лавку, контору букмекера и пару ирландских баров, потом свернул на Колониал-роуд и там нашел дом Кинена Кхари. Он стоял среди других таких же особняков – солидных домов без особых затей, выстроенных, судя по виду, еще до войны. Крохотный газон, деревянная лестница в несколько ступенек, ведущая к парадной двери. Я поднялся по лестнице и позвонил

Пит впустил меня, провел на кухню и познакомил со своим братом. Тот встал, пожал мне руку и жестом предложил стул. Сам он садиться не стал, а подошел к плите и, обернувшись ко мне, сказал:

– Благодарю вас, что пришли. Я могу задать вам несколько вопросов, мистер Скаддер? Прежде чем мы приступим к делу?

– Пожалуйста.

– Может быть, сначала что-нибудь выпьете? Нет, не спиртного. Я знаю, что вы с Питом познакомились на собраниях «АА», но у нас готов кофе, а если хотите, могу предложить вам чего-нибудь прохладительного Кофе сварен по-ливански – это примерно то же самое, что по-турецки или по-армянски, очень густой и крепкий. Там есть еще банка растворимого, если хотите.

– По-ливански – это звучит неплохо.

На вкус это оказалось тоже неплохо. Я отпил глоток, а он спросил:

– Вы детектив, так ведь?

– Без лицензии.

– Что это означает?

– Что я работаю неофициально. Время от времени выполняю задания какого-нибудь большого детективного агентства и тогда работаю по его лицензии, но в остальных случаях действую в частном порядке.

– И когда-то вы были полицейским.

– Верно. Несколько лет назад.

– Так. Форму носили или работали в штатском?

– Я был детективом.

– Это у которых золотой значок, да?

– Правильно. Несколько лет работал в шестом участке, в Гринвич-Виллидж, а до этого некоторое время проработал в Бруклине. В семьдесят восьмом участке, это Парк-Слоуп[6 - Гринвич-Виллидж – район в нижнем Манхэттене; Парк-Слоуп – район недалеко от центральной части Бруклина.] и немного севернее, там это место называют Борем-Хилл.

– Да, я знаю, где это. Я вырос на территории семьдесят восьмого участка. Знаете Берген-стрит?

– Конечно.

– Вот там мы и выросли – я и Пит. В тех местах, по соседству с Корт-стрит и Атлантик-авеню, много приезжих с Ближнего Востока. Ливанцев, сирийцев, йеменцев, палестинцев. Моя жена была палестинка, ее родители жили на Президент-стрит. Это Южный Бруклин, но сейчас тот район называют, по-моему, Кэррол-Гарденз. Как, кофе ничего?

– Отличный.

– Если захотите еще, не стесняйтесь. – Он хотел что-то добавить, но передумал и взглянул на брата. – Не знаю, старина. Сомневаюсь, что из этого что-нибудь выйдет.

– Расскажи ему, о чем речь, малыш.

– Не знаю. – Он снова повернулся ко мне, поставил стул спинкой от себя и уселся на него верхом. – Вот какое дело, Мэтт. Можно, я буду так вас звать? – Я сказал, что можно. – Вот какое дело. Мне надо знать, могу ли я вам кое-что сообщить, чтобы потом не ломать себе голову, кому вы об этом расскажете. В общем, вопрос сводится к тому, насколько вы еще полицейский.

Хороший вопрос, я сам частенько над этим задумываюсь.

– Я проработал в полиции много лет, – ответил я. – Но с тех пор как я оттуда ушел, во мне с каждым годом остается от полицейского все меньше и меньше. Вы хотите спросить, сохраню ли я в тайне то, что от вас услышу? Официально у меня нет статуса адвоката. То, что вы мне расскажете, не будет считаться конфиденциальной информацией. В то же время на службе закона я не состою, а значит, сообщать властям о том, что узнал, обязан не в большей степени, чем любой другой гражданин.

– И что из этого следует?

– Не знаю, что из этого следует. По-разному бывает. Вряд ли я могу обещать вам что-то определенное, не зная, что вы собираетесь мне рассказать. Я приехал сюда потому, что Пит не хотел ничего говорить по телефону, но вы, кажется, и здесь ничего не хотите говорить. Может, мне лучше отправиться домой?

– Возможно, – сказал он.

– Малыш...

– Нет, – продолжал он, встав со стула. – Это была неплохая мысль, старина, только ничего не получается. Мы отыщем их сами.

Он вынул из кармана пачку денег, отделил от нее одну сотенную и протянул мне.

– Это за такси в оба конца и за время, которое вы потратили, Мэтт. Извините, что заставили вас зря тащиться в такую даль.

Видя, что я не беру деньги, он сказал:

– Или ваше время стоит дороже, чем я полагал? Вот еще, чтобы вам не было обидно.

Он добавил еще сотенную, но вместо того, чтобы протянуть руку за деньгами, я оттолкнул стул и встал.

– Вы мне ничего не должны, – сказал я. – Я и сам не знаю, сколько стоит мое время. Давайте будем считать, что вы расплатились со мной этой чашкой кофе.

– Прошу вас, возьмите деньги. Господи, да только такси стоит долларов по двадцать пять в один конец.

– Я ехал на метро.

Он уставился на меня.

– Вы приехали сюда на метро? Разве брат не сказал вам, чтобы вы взяли такси? Зачем вам экономить на мелочах, если плачу я?

– Уберите свои деньги, – сказал я. – Я ехал на метро, потому что так проще и быстрее. Как я добираюсь из одного места в другое, это мое дело, мистер Кхари, я всегда действую так, как считаю нужным. Не учите меня, как передвигаться по городу, и я не стану учить вас, как сбывать крэк[7 - Крэк – кристаллический кокаин для курения, один из наиболее распространенных в США наркотиков.] школьникам. Договорились?

– Господи! – произнес он.

Повернувшись к Питу, я сказал:

– Мне жаль, что мы с вами зря потратили время. Спасибо, что вспомнили обо мне.

Он спросил, не надо ли подвезти меня в город или хотя бы подбросить до станции метро.

– Нет, – ответил я. – Пожалуй, немного пройдусь по Бэй-Риджу. Я не был здесь уже много лет. Как-то я вел одно дело, и мне приходилось бывать в нескольких кварталах отсюда, на этой же Колониал-роуд, но немного севернее. Прямо напротив парка. Оулзхед-Парк – так, по-моему, он называется.

– Это кварталов восемь-десять отсюда, – сказал Кинен Кхари.

– Да, кажется, так. Того типа, который тогда меня нанял, обвиняли в убийстве собственной жены, я кое-что для него сделал, и в результате обвинение сняли.

– Он был невиновен?

– Нет, убить-то он ее убил, – сказал я, живо припомнив всю эту историю. – Но тогда я этого не знал. Узнал только потом.

– И уже ничего не могли поделать.

– Почему, конечно, мог, – возразил я. – Томми Тиллери, вот как его звали. Не помню, как звали его жену, а вот как подружку звали, помню – Кэролайн Читхэм. Когда она умерла, его в конце концов посадили за убийство.

– Он и ее убил?

– Нет, она покончила с собой. А я сделал так, чтобы это выглядело как убийство и чтобы его за это посадили. Я вытащил его из одной истории, хоть он этого и не заслуживал, и мне показалось, что будет правильно, если я впутаю его в другую.

– И сколько он отсидел?

– Сколько смог. Он умер в тюрьме. Кто-то проткнул его ножом. – Я вздохнул. – Мне пришло в голову – дай-ка прогуляюсь мимо его дома: может, вспомнится что-то еще. Только, похоже, все вспомнилось и без этого.

– И вам стало не по себе?

– От воспоминаний-то? Да нет, не особенно. Мне приходилось делать такие вещи, о которых вспоминать куда неприятнее.

Я огляделся в поисках своего плаща, но сообразил, что не надевал его. Погода стояла весенняя, самое время для спортивных курток, хотя к вечеру должно было похолодать градусов до десяти, а может, и ниже.

Я направился к двери. Кхари окликнул меня:

– Погодите минуту, пожалуйста, мистер Скаддер.

Я взглянул на него.

– Я не то сказал. Извините.

– Вам не за что извиняться.

– Нет, есть за что. Я не смог сдержаться. Ничего такого я не хотел. Я сегодня разбил телефон. Номер был занят, я вышел из себя и стал колотить аппаратом по стене, пока он не разлетелся вдребезги. – Кхари покачал головой. – Со мной никогда такого не бывало. Мне очень тяжело.

– Это со многими случается.

– Да, наверное. Только что какие-то типы похитили мою жену, разрезали ее на кусочки, завернули в пластик и вернули мне в багажнике машины. Наверное, такое действительно со многими случается. Не знаю.

– Спокойнее, малыш, – сказал Пит.

– Да нет, не волнуйся, – ответил Кинен. – Мэтт, присядьте на минуту. Давайте я вам все расскажу, с начала и до конца, а потом вы решите, браться за это дело или нет. Забудьте, что я говорил раньше. Мне все равно, кому вы скажете, а кому не скажете. Я просто не хотел говорить это вслух, потому что тогда все превращается в реальность, но ведь это и так реальность, верно?


* * *

Он рассказал мне всю историю – примерно в таком же виде, как я изложил ее в самом начале. Некоторые подробности, ставшие известными позже, в ходе моего расследования, я там добавил от себя, но кое-какие сведения братья Кхари уже добыли самостоятельно. В пятницу они разыскали «тойоту-кэмри», которую Франсина оставила на стоянке на Атлантик-авеню, и это вывело их на «Арабского гурмана», а по пакетам с покупками в багажнике они узнали, что она заезжала в «Д'Агостино».

Когда Кинен закончил свой рассказ, я отказался от второй чашки кофе и взял предложенный мне стакан содовой.

– У меня есть несколько вопросов, – сказал я.

– Давайте.

– Что вы сделали с трупом?

Братья переглянулись, и Пит кивнул. Кинен глубоко вздохнул и начал:

– У меня есть двоюродный брат, он ветеринар, и у него лечебница для животных на... в общем, не важно где, – там, где мы жили раньше. Я позвонил ему и сказал, что мне надо попасть в лечебницу и чтобы мне никто не мешал.

– Когда это было?

– Позвонил я ему в пятницу после обеда, а вечером взял у него ключ, и мы туда поехали. У него есть такая печь, где он кремирует домашних животных, которых ему приносят усыплять. Мы взяли... взяли...

– Спокойнее, малыш.

Он нетерпеливо мотнул головой.

– Нет, не беспокойся, я просто не знаю, как сказать. Как у вас это называется? Мы взяли... ну, то, что осталось от Франсины, и кремировали.

– Вы распаковали все эти... хм...

– Нет, зачем? Лента и пластик сгорели вместе со всем остальным.

– Но вы уверены, что это была она?

– Да. Мы распаковали... ну, кое-что – этого хватило, чтобы убедиться.

– Я вынужден задавать такие вопросы.

– Понимаю.

– Дело в том, что ведь трупа не осталось, верно?

Он кивнул.

– Только пепел. Пепел и осколки костей, больше ничего. Когда говорят кремация, все думают, что остается только щепотка золы, как в обычной топке. Но это не так.

Там у него есть еще устройство для измельчения костей. – Он поднял на меня глаза. – Когда я заканчивал школу, то после уроков работал у Лу. Эх, не хотел я называть его имя. Да ладно, черт возьми, какая разница? Отец хотел, чтобы я стал врачом, он думал, что такая тренировка пойдет мне на пользу. Не знаю, так оно или нет, но я хорошо помнил, какое там есть оборудование и где.

– А ваш двоюродный брат знает, зачем вам понадобилось приезжать в его лечебницу?

– Всякий знает то, что он хочет знать. Вряд ли он подумал, что я отправлюсь туда среди ночи, чтобы сделать себе прививку от бешенства. Мы провозились там до утра. Эта его установка рассчитана на мелких животных, нам пришлось загружать ее несколько раз, а в промежутках дожидаться, пока она остынет. Господи Боже мой, не могу я спокойно об этом говорить.

– Простите.

– Да вы тут ни при чем. Знал ли он, что я воспользовался его печкой? Наверно, должен был знать. Скорее всего, он имеет представление, чем я занимаюсь. Может быть, решил, что я убил какого-нибудь конкурента и хочу избавиться от улик. По телевизору постоянно такую ерунду показывают, и все думают, что так оно и делается.

– И он не возражал?

– Он же мне родня. Он знал, что дело срочное и что со мной о нем говорить не надо. И потом я дал ему денег. Он не хотел брать, но у парня двое детишек в колледже, как не взять? Да и денег было немного.

– Сколько?

– Две косых. Недорого мне обошлись эти похороны, верно? Я хочу сказать, что один только гроб стоит дороже. – Он тряхнул головой. – Пепел у меня внизу, в сейфе, в жестяной банке. Не знаю, что с ним делать. Представления не имею, чего бы хотела она. Мы никогда об этом не говорили. Господи, ей же было только двадцать четыре. На девять лет моложе меня – на девять лет без одного месяца. Мы были женаты два года.

– Детей нет?

– Нет. Мы собирались подождать еще год, а потом... О Господи, это ужасно. Ничего, если я выпью?

– Ничего.

– И Пит говорит, что ничего. Да нет, не стану я пить. Я выпил глоток в четверг, после того как говорил с ними по телефону, и с тех пор ни капли в рот не брал. Время от времени хочется, но я себя удерживаю. Знаете почему?

– Почему?

– Потому что хочу все до конца прочувствовать. Вы считаете, что я поступил неправильно? Когда отвез ее к Лу и кремировал? Вы думаете, этого не надо было делать?

– Я думаю, это было противозаконно.

– Ну, знаете, как раз эта сторона меня не особенно волнует.

– Знаю, что не волнует. Вы просто хотели сделать как лучше. Но при этом вы уничтожили улики. Мертвое тело может дать уйму информации тем, кто знает, что искать. А когда тело превращается в пепел и осколки костей, вся эта информация пропадает.

– А это важно?

– Было бы полезно знать, как она умерла.

– Теперь мне все равно. Я хочу знать только одно – кто.

– Одно может привести и к другому.

– Значит, вы думаете, что я поступил неправильно. Господи, да поймите, не мог я вызвать полицию, отдать ей мешок с кусками мяса и сказать: «Вот моя жена, позаботьтесь о ней как следует». Я никогда не вызываю полицию, в нашей профессии это не принято, но если бы, когда я открыл багажник того «форда», она лежала там целиком – пусть мертвая, но целиком, – тогда я, возможно, и сообщил бы об этом. Но так...

– Понимаю.

– Но считаете, что я поступил неправильно.

– Ты поступил так, как должен был поступить, – сказал Питер.

«Разве не все мы всегда поступаем так, как должны поступить?» – подумал я, а вслух сказал:

– Я не очень разбираюсь, что правильно, а что нет. Может, я поступил бы точно так же, будь у меня двоюродный брат с крематорием в чулане. Но сейчас речь не обо мне. Вы поступили так, как поступили. Вопрос в том, что делать дальше.

– Вот именно – что?

– В этом весь вопрос.


* * *

Вопрос этот был не единственным. Я задал ему еще множество вопросов, и большинство их повторял по нескольку раз. Я снова и снова заставлял обоих рассказывать всю историю и сделал множество заметок в своем блокноте. Мне становилось все яснее, что расчлененные останки Франсины Кхари были во всем этом деле единственной осязаемой уликой и эта улика сгорела дотла.

Когда я наконец закрыл блокнот, братья Кхари молча ждали, что я скажу.

– На первый взгляд, – сказал я, – им как будто ничего не грозит. Они все задумали и сделали так, чтобы не дать вам ни единого намека на то, кто они. Если они и оставили какие-то следы, то мы об этом пока ничего не знаем. Возможно, кто-нибудь в супермаркете или в том магазине на Атлантик-авеню узнал одного из них или запомнил номер машины, и стоит как следует поработать, чтобы попытаться разыскать такого свидетеля, но пока что это всего лишь предположение. Скорее всего, свидетеля мы не найдем, а если даже и найдем, то, что он видел, ничего нам не даст.

– Вы хотите сказать – у нас нет никаких шансов?

– Нет, – возразил я. – Я хочу сказать совершенно другое. Я хочу сказать, что расследование – это не всегда только работа с уликами, которые могли оставить преступники. Прежде всего, есть одно обстоятельство, за которое, возможно, удастся зацепиться. Они заполучили почти полмиллиона долларов. Теперь они могут сделать одно из двух и в обоих случаях засветятся.

Кинен подумал.

– Начать тратить их – это одно, – сказал он. – А другое?

– Проболтаться. Преступники обычно болтливы, особенно если им есть чем похвастаться, и иногда они распускают язык перед теми, кто с радостью их продаст. Здесь главное – чтобы эти люди узнали, кто готов стать покупателем.

– Вы знаете, как это сделать?

– Есть кое-какие идеи, – сказал я. – Вы тут поинтересовались, насколько я еще полицейский. Этого я точно не знаю, но к таким вот проблемам я все еще подхожу так же, как и тогда, когда носил значок, – верчу их так и этак, пока не ухвачусь поудобнее. В деле вроде вашего я сразу вижу несколько возможных линий расследования. Очень может быть, что ни одна из них никуда не приведет, но, по крайней мере, все нужно отработать.

– Значит, вы попытаетесь?

Я опустил глаза на свой блокнот и ответил:

– Ну, тут есть две загвоздки. Первая – та, о которой я, кажется, говорил Питу по телефону. В конце недели я собираюсь лететь в Ирландию.

– По делам?

– Нет, развлекаться. Я только сегодня утром об этом договорился.

– Вы можете отменить поездку?

– Могу.

– Если вы при этом потеряете деньги, я вам их возмещу. А другая загвоздка?

– Другая – вот в чем. Как вы используете то, что я смогу выяснить?

– Ну, это вы знаете.

Я кивнул.

– Вот в том-то все и дело.

– Потому что нельзя возбудить против них дело и судить их за похищение и убийство. Нет никаких доказательств, что совершено преступление, – женщина просто исчезла.

– Правильно.

– Стало быть, вы должны знать, чего я хочу и зачем все это нужно. Сказать?

– Пожалуй.

– Я хочу, чтобы эти сволочи стали покойниками. Я хочу быть при этом, хочу сам это сделать, хочу видеть, как они будут умирать. – Он произнес это спокойно, ровно, бесстрастным голосом. – Вот чего я хочу. Сейчас я так этого хочу, что ничего другого мне не нужно. Я даже представить себе не могу, что можно хотеть чего-то еще. Вы так и думали?

– Примерно.

– Сделать такое, схватить ни в чем не повинную женщину и изрубить ее на котлеты, – и вас беспокоит, что с ними будет?

Я задумался, но ненадолго.

– Нет, – ответил я.

– Мы поступим так, как должны поступить. Мы с братом. Вам не придется в этом участвовать.

– Другими словами, я тогда всего лишь приговорю их к смерти.

Он покачал головой.

– Они сами себя приговорили, – сказал он. – Тем, что сделали. Вы только поможете нам разыграть свои карты. Что скажете?

Я колебался.

– У вас еще одна загвоздка, да? – спросил он. – Мое занятие.

– Это тоже имеет значение.

– Вы, кажется, что-то сказали о том, будто я сбываю крэк школьникам. Так вот, я по школам не торгую.

– Я и не думал, что торгуете.

– Строго говоря, я вообще по мелочам не торгую. Я то, что называется, оптовик. Вы понимаете разницу?

– Конечно, – сказал я. – Вы – та крупная рыба, которая ухитряется никогда не попадать в сети.

Он рассмеялся.

– Ну, не знаю, насколько я крупная рыба. В некоторых отношениях самая крупная – это посредники, через них проходит больше всего товара. Я торгую на вес, то есть или сам доставляю большие партии, или покупаю у тех, кто доставляет, и перепродаю тем, кто торгует в розницу. У моих покупателей оборот, вероятно, побольше, чем у меня, потому что они покупают и продают все время, а я совершаю за год, может быть, всего две или три сделки.

– Но дела у вас идут неплохо.

– Неплохо. Это рискованное занятие – все время приходится помнить о законе и о людях, которые норовят тебя обмануть. Где большой риск, там обычно и большая прибыль. Ну, а спрос есть всегда. Людям нужен мой товар.

– То есть кокаин.

– Знаете, кокаином я почти не занимаюсь. Больше работаю с героином. Немного с гашишем, но за последние год-два больше с героином. Послушайте, я прямо вам скажу, что просить за это прощения не собираюсь. Да, люди сначала пробуют зелье, потом втягиваются, потом обкрадывают родную мать, грабят дома, принимают смертельную дозу и умирают с иглой в руке или заражаются СПИДом через общий шприц. Я все это знаю. Но ведь есть люди, которые производят оружие, другие гонят спиртное, третьи выращивают табак.

Сколько человек умирает каждый год от алкоголя или табака и сколько от наркотиков?

– Алкоголь и табак не запрещены законом.

– А что это меняет?

– Кое-что все же меняет. Не знаю, много ли.

– Может быть. Лично я разницы не вижу. Все это – грязный товар. Он или сам убивает людей, или люди с его помощью убивают себя и друг друга. Могу сказать в свою защиту одно. Я свой товар не рекламирую, и у меня нет лоббистов в Конгрессе, и я не нанимаю специалистов, которые убеждали бы всех, как полезно то дерьмо, которым я торгую. Когда люди перестанут нуждаться в наркотиках, я в тот же день начну покупать и продавать что-нибудь другое и не стану хныкать по этому поводу, и просить у правительства федеральную субсидию тоже не стану.

– И все-таки ты же не леденцы продаешь, малыш, – сказал Питер.

– Нет, не леденцы. Это грязный товар. Но то, что делаю я, не грязно. Я не насилую людей, не убиваю их. Я торгую по справедливости и всегда смотрю, с кем имею дело. Вот почему я пока жив и не в тюрьме.

– А вы когда-нибудь были в тюрьме?

– Нет. Меня даже ни разу не арестовывали. Так что если для вас имеет значение, как это будет выглядеть, что вы работаете на торговца наркотиками...

– Это не имеет значения.

– Так вот, с формальной точки зрения я не торговец наркотиками. Не знаю, может быть, среди полицейских, которые ведут такие дела, или в Агентстве по борьбе с наркотиками кто-нибудь и знает, кто я такой, но досье на меня нет, и, насколько мне известно, официального дела на меня никогда не заводили. В моем доме нет микрофонов, и мой телефон не прослушивается. Я бы об этом знал, я вам уже говорил.

– Да.

– Подождите минуту, я хочу вам кое-что показать.

Он вышел в другую комнату и вернулся с фотографией – цветной фотографией тринадцать на восемнадцать в серебряной рамке.

– Это когда мы поженились, – сказал он. – Два года назад, чуть меньше – два года будет в мае.

Кхари был во фраке, Франсина вся в белом. Он широко улыбался, она нет – по-моему, я об этом уже говорил. Но она вся сияла, и видно было, что она счастлива.

Я промолчал.

– Не знаю, что они с ней делали, – продолжал он. – Об этом я тоже стараюсь не думать. Но они убили ее и разрубили на куски, они превратили все в какую-то гнусную комедию, и я должен что-то предпринять, потому что иначе я умру. Я бы сделал это сам, если бы мог. Мы даже пробовали – я и Пит, но мы не знаем, что надо делать, у нас нет навыков, мы не знаем ходов. Даже те вопросы, которые вы задавали, и сам ход ваших мыслей – уже это показывает, что я просто не знаю, как взяться за такое дело. Поэтому мне нужна ваша помощь, и я заплачу вам, сколько понадобится. Деньги тут не имеют значения, у меня их достаточно, и я потрачу столько, сколько будет нужно. А если вы скажете «нет», я либо найду кого-нибудь еще, либо попытаюсь сделать все сам, потому что какого дьявола мне еще остается делать?

Он потянулся через стол, взял у меня фотографию и всмотрелся в нее.

– Господи, какой это был замечательный день! И все остальные дни тоже, а теперь осталось одно дерьмо.

Он взглянул на меня.

– Да, я торговец наркотиками, можете называть меня так, если хотите. Да, я намерен убить этих мерзавцев. Так что все карты на столе. Что вы на это скажете? Согласны или нет?

Мой лучший друг, тот, к кому я собирался лететь в Ирландию, – профессиональный преступник. Если верить слухам, однажды ночью он появился в Адской Кухне[8 - Адская Кухня (Hell's Kitchen)– район трущоб в средней части Манхэттена.] со спортивной сумкой, где лежала отрезанная голова его врага, и он ее всем показывал. Не могу поручиться, что так было на самом деле, но совсем недавно я стоял рядом с ним в подвале в Маспете, когда он отрубил человеку руку одним ударом мясницкого топора. В ту ночь у меня в руке был пистолет, и я стрелял из него[9 - Эти события описаны в книге Л. Блока – «Пляска на бойне» (М., «Омега», 2003)].

Так что если в каких-то отношениях я еще во многом остаюсь полицейским, то в других изрядно переменился. А снявши голову, по волосам не плачут.

– Да, – сказал я.




3


Только в начале десятого я добрался до своего отеля. За время долгого разговора с Киненом Кхари несколько страниц в моем блокноте заполнили имена его друзей, деловых знакомых и членов семьи. Зайдя в гараж посмотреть на «тойоту», я обнаружил оставшуюся в плейере кассету с записями Бетховена. Если в машине Франсины и были еще какие-то вещественные доказательства, я их не нашел.

Осмотреть другой автомобиль – серый «форд-темпо», в котором привезли ее останки, – оказалось невозможно. Похитители поставили его в запрещенном месте, и за выходные тягач дорожной полиции куда-то его оттащил. Я мог бы попытаться разыскать его, но какой смысл? «Форд», конечно, угнали специально для этого случая, а возможно, бросили еще раньше, судя по его состоянию. Полицейские эксперты могли бы обнаружить что-нибудь в багажнике или салоне – например, пятна, волокна от одежды или какие-то другие следы, которые дали бы им в руки новую нить. Но у меня таких возможностей не было. Я просто обрыскал бы весь Бруклин в поисках машины, от которой мне не было бы никакого толку.

Втроем мы долго колесили на «бьюике» по городу – проехали мимо «Д'Агостино» и арабского супермаркета на Атлантик-авеню, потом свернули на юг и доехали до первого телефона-автомата на перекрестке Оушн-роуд и Фэррагет-стрит, потом проехали еще немного на юг по Флэтбуш-авеню и на восток по авеню "N" до второго автомата на Ветеранз-авеню. У меня не было особой необходимости ездить по всем этим местам: не так уж много информации можно почерпнуть, разглядывая телефон-автомат. Но я всегда считал полезным провести какое-то время на месте преступления, походить по тротуарам, полазить по лестницам и увидеть все своими глазами. Это помогает представить себе, как было дело.

Кроме того, я воспользовался этой поездкой, чтобы заставить Кхари еще раз все мне рассказать. Когда полиция ведет расследование, свидетели почти всегда жалуются, что им приходится без конца рассказывать одну и ту же историю множеству разных людей. Им это представляется бессмысленным, но на самом деле смысл тут есть. Когда рассказываешь одно и то же много раз многим людям, иногда всплывает что-то такое, что раньше упустил, а бывает, что один человек услышит то, что пропустили мимо ушей остальные.

Где-то по ходу дела мы остановились у «Аполло» – кафе на Флэтбуш-авеню – и заказали всем сувлаки[10 - Сувлаки – блюдо греческой кухни, нечто вроде шашлыка из молодого барашка]. Было очень вкусно, но Кинен почти ничего не съел. Потом, в машине, он сказал:

– Мне надо было заказать яйца или что-нибудь еще. С той ночи я разлюбил мясо. Не могу его есть, тошнить начинает. Конечно, со временем пройдет, но пока что надо об этом помнить и заказывать что-то другое. Какой смысл заказывать еду, если не можешь заставить себя ее съесть?

Питер отвез меня домой на «кэмри». Сам он остался у брата, на Колониал-роуд. Он жил там с самого дня похищения – спал на кушетке в гостиной, – и сейчас ему нужно было заехать к себе взять кое-какую одежду.

Если бы не это, я позвонил бы в бюро обслуживания и вызвал бы такси. Я не испытываю никаких неудобств, когда езжу на метро, и считаю, что в нем мне почти никогда не грозит опасность, но тут я решил, что это уж чересчур – экономить на такси, имея в кармане десять тысяч долларов. Было бы довольно глупо нарваться с ними на грабителя.

Это был мой задаток – две перетянутые резинкой пачки сотенных, по пятьдесят в каждой. Две пачки бумажек, в точности такие же, как те восемьдесят, что были выплачены как выкуп за Франсину Кхари. Мне всегда трудно назначать плату за свои услуги, но в данном случае решал не я. Кинен бросил эти две пачки на стол и спросил, хватит ли для начала. Я сказал, что даже многовато.

– Я могу себе это позволить, – сказал он. – Денег у меня хватает. Они не выпотрошили меня дочиста, до этого еще далеко.

– А вы могли бы заплатить миллион?

– Не выезжая за границу – нет. У меня счет в банке на Каймановых островах, и на нем полмиллиона. Здесь, в сейфе, около семисот косых. В сущности, я мог бы собрать остальные триста в городе, надо было только кое-кому позвонить. Не знаю...

– А что?

– Да так, одна дурацкая мысль. Как вы думаете, если бы я заплатил им миллион, они вернули бы ее живой? Если бы не торговался по телефону, говорил бы с ними вежливо, лебезил бы перед ними и все такое?

– Они бы все равно ее убили.

– Вот и я то же самое себе говорю, но почем я знаю? Меня не оставляет мысль, что я мог бы сделать что-то еще. Например, упереться и не платить ни цента, пока они не представят мне доказательства, что она жива.

– Очень может быть, что ее уже не было в живых, когда они вам позвонили.

– Дай Бог, чтобы это оказалось так, – сказал он. – Но я не знаю. Я все думаю, что наверняка как-то мог ее спасти. Мне все кажется, что это моя вина.


* * *

Мы поехали в Манхэттен по скоростной трассе – Прибрежному шоссе, шоссе Гоуэнес и через тоннель. Машин в это время было мало, но Пит ехал медленно, и только изредка скорость доходила до 70 километров в час. Сначала мы почти не разговаривали, и паузы становились все длиннее.

– Да, веселенькие выдались деньки, – сказал он в конце концов.

Я спросил, как он держится.

– А, нормально, – ответил он.

– На собрания ходили?

– Постоянно хожу. – Помолчав немного, он сказал: – Но с тех пор как началась вся эта хреновина, не ходил ни разу. Понимаете, просто не до того было.

– Вы не сможете помочь брату, если сорветесь.

– Это я знаю.

– В Бэй-Ридже тоже бывают собрания. Вам необязательно ездить в центр.

– Знаю. Я хотел пойти вчера вечером, но так и не получилось. – Он побарабанил пальцами по рулевому колесу. – Я думал, может, мы сегодня успеем попасть на собрание у святого Павла, только уже поздно. Пока мы туда доберемся, будет уже десятый час.

– На Хьюстон-стрит собрание начинается в десять.

– Ну, не знаю, – сказал он. – Мне еще надо заехать к себе, взять кое-что...

– А если не успеете к десяти, там бывает собрание и в двенадцать. В том же самом месте, на Хьюстон-стрит, между Шестой и Вэрик-авеню.

– Я знаю, где это.

Что-то в его тоне отбило у меня охоту лезть с новыми советами. Через некоторое время он сказал:

– Я знаю, мне не надо бы пропускать собрания. Постараюсь успеть на десятичасовое. А насчет полуночного – не уверен. Мне не хочется оставлять Кинена одного так надолго.

– Вы можете завтра днем попасть на какое-нибудь собрание в Бруклине.

– Возможно.

– А как насчет вашей работы? Ее вы можете пропустить?

– Пока да. Вчера и сегодня я сказался больным, но если в конце концов они меня уволят, ничего страшного. Такую работу всегда найти можно.

– Вы ведь работаете посыльным?

– На самом деле доставляю обеды на дом. От магазина на углу Девятой авеню и Пятьдесят Седьмой.

– Должно быть, не очень приятно работать на посылках, когда брат гребет деньги лопатой.

Он некоторое время помолчал, а потом ответил:

– Я стараюсь одно с другим не смешивать, понимаете? Кинен хотел, чтобы я работал на него или вместе с ним, называйте, как хотите. Но если я этим займусь, то обязательно сорвусь. Дело не в том, что зелье всегда под рукой, потому что на самом деле это не так, иметь дело с товаром приходится не часто. Дело в самой обстановке, в отношении к этому, понимаете?

– Конечно.

– Вы были правы, когда сказали про собрания. Мне хочется выпить с тех пор, как я узнал про Франси – ну, про похищение, еще до того, как они такое с ней сделали. Я бы не сказал, что был на волоске или что-нибудь вроде того, но от этой мысли нелегко отделаться. Я ее прогоняю, а она тут же возвращается.

– А вы не говорили со своим наставником?

– У меня, в сущности, нет наставника. Мне дали наставника на время, когда я только бросил, и сначала я встречался с ним довольно регулярно, но потом мы как-то разошлись. И к тому же его трудно застать по телефону. Мне надо бы найти постоянного наставника, но почему-то все руки не доходят.

– И все же надо...

– Знаю. А у вас есть наставник?

Я кивнул.

– Мы встречались вчера вечером. Обычно мы обедаем вместе по воскресеньям, вспоминаем всю прошедшую неделю.

– И он дает вам советы?

– Иногда, – ответил я. – А потом я иду и делаю, что хочу.


* * *

Когда я вернулся к себе в отель, первый, кому я позвонил, был Джим Фейбер.

– Я только что говорил о тебе, – сказал я ему. – Один приятель спросил, дает ли мне советы мой наставник, и я сказал ему, что всегда поступаю в точности, как ты советуешь.

– Тебе повезло, что Господь не разразил тебя громом тут же на месте.

– Знаю. Но я решил не лететь в Ирландию.

– Да? Вчера вечером ты как будто совсем решил лететь. За ночь передумал?

– Нет, – сознался я. – Совсем не передумал, утром пошел в бюро путешествий и умудрился достать дешевый билет на вечерний рейс в пятницу.

– Да?

– А потом, после обеда, мне предложили работу, и я согласился. Не хочешь поехать в Ирландию на три недели? Не думаю, что смогу получить обратно деньги за билет.

– Ты уверен? Обидно терять деньги.

– Ну, они предупредили меня, что деньги обратно не выдают, а я уже заплатил. Ничего страшного, я зарабатываю достаточно, чтобы расстаться с парой сотен. Я только хотел дать тебе знать, что не полечу в этот Содом и Бегорру[11 - «Бегорра» – эвфемистическое выражение, которым в Ирландии заменяют запретную для католиков божбу «клянусь Богом» («by God»)].

– Я подумал, что тебе там может оказаться нелегко, – сказал он. – Вот почему я беспокоился. Здесь ты еще как-то ухитряешься не сорваться, просиживая ночи напролет со своим другом в его баре...

– Он пьет за нас двоих.

– Ну, так или иначе, как будто обходится. Но по ту сторону океана, за тысячи километров от того, что тебя поддерживает, да еще в таком беспокойном настроении...

– Знаю. Но теперь ты можешь не волноваться.

– Хотя сам для этого ничего и не сделал.

– Ну, не знаю, – сказал я. – Может, это как раз благодаря тебе. Неисповедимы пути Господни и чудеса, которые он творит.

– Ну да, – отозвался он. – Разве что так.

Узнав, что я все-таки не лечу в Ирландию, Элейн сказала, что ей очень жаль.

– Неужели ты не можешь отложить эту работу? – спросила она.

– Нет.

– Или разделаться с ней до пятницы?

– К пятнице я только за нее возьмусь.

– Жаль. Но ты как будто ничуть не огорчен.

– По-моему, нет. Во всяком случае, я еще не звонил Мику, так что не придется звонить снова, чтобы сказать, что я передумал. Честно говоря, я рад, что получил эту работу.

– Теперь тебе есть во что вцепиться зубами.

– Правильно. Именно это мне на самом деле и нужно, а не отпуск.

– И интересное дело?

Я еще ничего ей про него не говорил. Подумав немного, я сказал:

– Дело жуткое.

– Да?

– Господи, что только люди друг с другом вытворяют! Пора бы мне к этому привыкнуть, но я так и не могу.

– Хочешь мне рассказать?

– Когда увидимся. Как насчет завтрашнего вечера?

– Если только твоя работа не помешает.

– Не думаю. Я зайду за тобой около семи. Если буду задерживаться, позвоню.


* * *

Я принял горячую ванну и выспался, а утром пошел в банк и добавил семьдесят стодолларовых бумажек к своим запасам в сейфе. Две тысячи долларов я положил на свой счет, а оставшуюся тысячу сунул в задний карман брюк.

Было время, когда я тут же поспешил бы их раздать. Тогда я немало часов проводил в безлюдных церквях и, так сказать, вносил свою лепту, запихивая в первый же попавшийся ящик для пожертвований ровно десять процентов полученных наличных. Эта странная привычка прошла сама собой, когда я бросил пить. Не знаю, почему я перестал так делать, но, с другой стороны, точно так же я не мог бы и сказать, почему начал.

С тем же успехом можно было теперь сунуть в первый попавшийся ящик для пожертвований и мой авиабилет – все равно я за него ничего не получу. Я на всякий случай заглянул в бюро путешествий, и тамошний служащий подтвердил мои опасения: что деньги за билет мне действительно не вернут.

– При других обстоятельствах я посоветовал бы вам попросить врача написать справку, что полет вам противопоказан по состоянию здоровья, – сказал он. – Но тут это не поможет, потому что вы имеете дело не с авиакомпанией: мы закупаем билеты у компаний оптом, поэтому и продаем их с большой скидкой.

Он сказал, что попытается перепродать мой билет, я оставил билет ему и пошел на метро.

Весь день я провел в Бруклине. Уходя из дома на Колониал-роуд, я захватил фотографию Франсины и показывал ее всем, кому мог, в «Д'Агостино» на Четвертой авеню и в «Арабском гурмане» на Атлантик-авеню. Я предпочел бы работать по более горячему следу – шел уже вторник, а похищение случилось в четверг, – но ничего поделать теперь нельзя. Было бы лучше, если бы Пит позвонил мне в пятницу, а не ждал до понедельника, но они были заняты другим.

Кроме фотографии я показывал карточку «Доверия» со своей фамилией и объяснял, что расследую дело, связанное со страховкой. В автомобиль моей клиентки врезалась машина, которая тут же уехала, не остановившись, и она получит свою страховку быстрее, если мы сможем разыскать виновника происшествия.

В «Д'Агостино» я поговорил с кассиршей. Она припомнила Франсину – их постоянную покупательницу, которая всегда платила наличными: в нашем обществе такая привычка обращает на себя внимание, хотя среди торговцев наркотиками это дело обычное.

– И могу вам еще кое-что про нее сказать, – добавила кассирша. – Готова спорить, что она хорошо готовит.

Вероятно, мое лицо выразило удивление.

– Она никогда не покупала полуфабрикатов и всяких этих замороженных штучек. Брала все только свежее. И такая молодая, сейчас редко кто из молодежи любит готовить. Но у нее в тележке никогда не было никаких готовых обедов.

Мальчишка-посыльный тоже ее помнил и сообщил, что она всегда давала на чай по два доллара. Я спросил про фургон, и он вспомнил, что перед магазином стоял закрытый голубой фургон, который отъехал вслед за ней. Он не обратил внимания ни на марку фургона, ни на номер, но цвет помнил хорошо, и еще ему показалось, что на боку фургона было написано что-то про ремонт телевизоров.

На Атлантик-авеню припомнили больше, потому что там было на что обратить внимание. Продавщица сразу же узнала Франсину на фотографии и сказала мне, что та купила: оливковое масло, кунжутную приправу и еще какие-то совсем неизвестные мне продукты. Как ее похищали, она, правда, не видела, потому что в тот момент обслуживала другую покупательницу. Она слышала, что случилось что-то необычное, потому что вошедший покупатель рассказал, как двое мужчин и одна женщина выбежали из магазина и прыгнули в фургон. Покупатель решил, что они убегали, ограбив кассу.

До полудня я успел опросить еще несколько человек, а потом подумал, не пойти ли пообедать где-нибудь поблизости. Но вместо этого вспомнил, что советовал накануне Питеру Кхари. Я и сам не был на собрании с субботы, а сегодня уже вторник, и вечер я собирался провести с Элейн. Позвонив в межгрупповой центр «АА», я узнал, что в двенадцать тридцать будет собрание в десяти минутах хода отсюда, на Бруклин-Хайтс. Там выступала маленькая пожилая дама, такая чопорная и добропорядочная, что дальше некуда, но из ее рассказа явствовало, что такой она была далеко не всегда. По ее словам, раньше она была бездомной попрошайкой, спала в подъездах, никогда не мылась и не меняла одежду, и она снова и снова вспоминала, какая тогда ходила грязная и как ужасно от нее воняло. Трудно было представить себе, что все это происходило с той самой дамой, которая сейчас говорит, сидя за столом.

После собрания я вернулся на Атлантик-авеню и снова занялся своим делом. В кулинарном магазине я купил сандвич и банку крем-соды и заодно поговорил с хозяином. Выйдя из магазина, я перекусил, а потом побеседовал с владельцем газетного киоска на углу и с двумя покупателями. После этого зашел в «Алеппо» и поговорил с кассиром и двумя официантами. Снова вернулся в «Айюб» – после всех разговоров с людьми, которые так называют этот магазин, я и сам стал про себя называть его так. К этому времени кассирша вспомнила фамилию покупателя, который решил, что люди из голубого фургона ограбили магазин. Я нашел его номер в телефонной книге и позвонил, но там никто не отвечал.

Взявшись за Атлантик-авеню, я решил не рассказывать о страховке: эта история плохо вязалась с тем, что могли видеть там свидетели. С другой стороны, я не хотел давать людям повод думать, будто речь идет о похищении и убийстве, чтобы какой-нибудь законопослушный гражданин не счел своим долгом сообщить об этом в полицию.

Я придумал другую легенду, которую немного видоизменял в зависимости от того, с кем говорил. Выглядела она примерно так. Сестра одной моей клиентки собирается вступить в фиктивный брак с иммигрантом, который живет в стране нелегально и надеется таким способом здесь остаться. У будущего жениха есть девушка, чьи родители категорически против этого брака. Двое мужчин, родственников той девушки, несколько дней приставали к моей клиентке, пытаясь заручиться ее поддержкой, чтобы расстроить брак. Она готова была войти в их положение, но ввязываться не захотела. В четверг они следили за ней до самого «Айюба» Когда она вышла из магазина, они под каким-то предлогом заставили ее сесть в фургон и увезли, чтобы попытаться уговорить. Когда ее отпустили, она была близка к истерике и, вырываясь от них, потеряла не только покупки (оливковое масло, приправу и прочее), но и сумочку где лежал довольно дорогой браслет. Она не знает, ни как зовут этих людей, ни как их найти, и поэтому...

Не думаю, чтобы у меня получилась сколько-нибудь убедительная история, но я и не собирался предлагать ее в качестве сценария для телесериала. Мне она нужна была только для того, чтобы добропорядочные граждане не сомневались, что помочь в этом деле будет и безопасно, и благородно. Я получил множество советов -например: «Такие браки добром не кончаются, ей надо бы предостеречь сестру». Но я услышал и немало полезной информации.


* * *

В начале пятого я там закончил и доехал на метро до Коламбус-серкл, едва успев до начала вечернего часа пик. Дежурный в отеле отдал мне почту – по большей части всякую макулатуру. Как-то раз я заказал что-то по почте с доставкой на дом, и с тех пор каждый месяц мне присылают десятки каталогов. У меня одна маленькая комната, и в ней не хватило бы места даже для самих каталогов, не говоря уж о товарах, которые мне предлагали купить.

Поднявшись к себе, я выкинул в помойку все, кроме счета за телефон и двух записок – в обеих говорилось, что мне звонил Кен Карри: один раз в 2.30 и потом еще в 3.45. Я не стал тут же ему звонить – слишком устал.

День выдался утомительный. Не физически – я ведь не мешки с цементом грузил, – но вести все эти разговоры с людьми тоже нелегко. Постоянно находишься в напряжении, особенно когда рассказываешь выдуманную историю. Для всякого, кто не патологический лжец, врать труднее, чем говорить правду, – на этом принципе основан детектор лжи, да и моя практика это подтверждает. Когда целый день врешь и выдаешь себя за кого-то другого, это здорово изматывает, особенно если за весь день почти не присел.

Я принял душ и побрился, потом включил телевизор и минут пятнадцать послушал новости, задрав ноги и закрыв глаза. Около половины шестого я позвонил Кинену Кхари и сказал ему, что добился кое-каких успехов, но ничего определенного сообщить не могу. Он спросил, может ли он что-нибудь сделать.

– Пока нет, – сказал я. – Завтра снова поеду на Атлантик-авеню – может быть, удастся выяснить что-нибудь еще. А когда закончу, приеду к вам. Вы будете дома?

– Конечно, – ответил он. – Мне уходить некуда.


* * *

Я поставил будильник и снова закрыл глаза. Звонок прервал мой сон на самом интересном месте в половине седьмого. Надев костюм и галстук, я отправился к Элейн. Она налила мне кофе, а себе минеральной воды, потом мы взяли такси и поехали в центр, в Азиатское общество, где недавно открылась выставка, посвященная Тадж-Махалу, это было как раз по теме занятий Элейн. Обойдя все три зала выставки и произнеся все подобающие слова, мы вслед за остальными посетителями перешли еще в один зал, где, сидя на складных стульях, послушали музыканта, игравшего на ситаре. Не имею ни малейшего представления, хорошо он играл или нет. И вообще не понимаю, как это можно определить и откуда сам он знает, не расстроен ли его инструмент.

После концерта был прием с вином и сыром.

– Долго задерживаться нам необязательно, – шепнула мне Элейн, и после нескольких минут улыбок и вежливых разговоров мы вышли на улицу.

– Я вижу, каждая секунда там доставляла тебе несказанное удовольствие, – сказала Элейн.

– Да нет, в общем ничего было.

– Ну и ну, – сказала она. – На что только не идут мужчины в надежде охмурить женщину!

– Да ладно тебе, – сказал я. – Не так уж и плохо все было. Это та же самая музыка, какую играют в индийских ресторанах.

– Но там необязательно ее слушать.

– А кто ее слушал здесь?

Мы пошли в итальянский ресторан, и за кофе я рассказал ей про Кинена Кхари и про то, что произошло с его женой. Когда я закончил, она некоторое время сидела, уставившись на скатерть перед собой, словно там было что-то написано. Потом медленно подняла глаза Элейн – женщина, видавшая виды, и много чего может вынести, но в этот момент она выглядела трогательно беззащитной.

– Господи Боже мой! – сказала она.

– Чего только не вытворяют люди друг с другом.

– И конца-края этому нет, верно? Как бездонная яма. – Она отхлебнула воды. – Какая жестокость, какой жуткий садизм. Как можно... ну, что толку спрашивать.

– Я думаю, все это ради удовольствия, – сказал я. – Наверное, они получали наслаждение – не только от самого убийства, но и от того, как издевались над ним, как водили его за нос, как говорили, что она в машине, потом – что она будет дома, когда он вернется, и в конце концов подсунули ее изрубленную на куски в багажнике старого «форда». Чтобы убить ее, не нужно быть садистом. Думаю, они просто хотели себя обезопасить – побоялись оставить свидетеля, который мог бы их опознать. Но растравлять его рану так, как они это делали, никакой необходимости не было. Им пришлось попотеть, пока они расчленяли тело. Прости, это, кажется, не совсем застольный разговор, да?

– Ничего, пустяки, перед сном слушать такую историю было бы еще хуже.

– Создает настроение, верно?

– Да уж, самый лучший способ распалить человека. Нет, ничего страшного. То есть это, конечно, страшно, очень страшно, но я не такая уж чистоплюйка. Ужасно, когда кого-то режут на кусочки, и все-таки это не самое ужасное, правда? Самый ужас в том, что такое зло существует в мире, что оно в любой момент может обрушиться на тебя неизвестно откуда и без всякой видимой причины. Вот что ужасно, а натощак об этом думаешь или на полный желудок – значения не имеет.


* * *

Мы пошли к ней, она поставила пластинку пианиста Сидара Фолтона, которого мы оба любим, мы уселись на диван и почти все время молчали. Когда одна сторона кончилась, она перевернула пластинку, и где-то на середине второй стороны мы пошли в спальню и с неожиданной страстью предались любви. Потом мы долго молчали, а в конце концов она сказала:

– Знаешь что, мальчик? Если так пойдет и дальше, у нас в скором времени это будет неплохо получаться.

– Ты так думаешь?

– Я бы не удивилась. Вот что, Мэтт, оставайся сегодня у меня.

Я поцеловал ее.

– Как раз это я и собирался сделать.

– М-м-м. Умница. Я не хочу оставаться одна.

Я тоже не хотел оставаться один.




4


Я остался у нее завтракать и добрался до Атлантик-авеню только около одиннадцати. Там я провел часов пять – большей частью на улице и в магазинах, а еще в местной библиотеке и в телефонных будках. В начале пятого я, пройдя два квартала, сел на автобус, который идет в Бэй-Ридж.

Когда я в последний раз видел Кинена Кхари, он был растрепан и небрит. Теперь, в легких серых габардиновых брюках и неяркой клетчатой рубашке, он выглядел спокойным и уравновешенным. Я прошел за ним на кухню, и он сказал мне, что его брат утром поехал в Манхэттен на работу.

– Пит сказал, что хочет остаться здесь, а на работу ему наплевать, но сколько можно говорить об одном и том же? Я заставил его взять «тойоту» для разъездов. Ну, а как дела у вас, Мэтт? Что-нибудь получается?

Я сказал:

– Двое мужчин примерно моего роста схватили вашу жену на улице перед «Арабским гурманом» и заставили ее сесть в закрытый голубой фургон или крытый грузовик. Похожий грузовик, вероятно, тот же самый, поехал за ней, когда она вышла из «Д'Агостино» На дверцах фургона была надпись – по словам одного из очевидцев, белыми буквами: «Телевизоры – продажа и обслуживание», и название компании из неустановленных инициалов. Не то «Б энд Л», не то «Н энд М» – разные свидетели говорят по-разному. Два человека припомнили, что там еще был указан адрес в Куинсе, а один с уверенностью утверждает, что адрес был в Лонг-Айленд-Сити.

– А существует такая фирма?

– Слишком туманное описание, фирм, которые под него подходят, наверное, больше десятка. Инициалы, ремонт телевизоров, адрес в Куинсе. Я обзвонил восемь или десять таких заведений, но не нашел никого, кто ездит на голубом фургоне или у кого недавно такой фургон угнали. Да я на это и не рассчитывал.

– Почему?

– Не думаю, что фургон был угнан. Скорее всего, в четверг утром они устроили засаду у вашего дома, надеясь, что ваша жена выйдет одна. А потом поехали за ней. Возможно, они и раньше за ней следили, поджидая удобного случая. Вряд ли они стали бы каждый раз угонять фургон и целый день ездить на машине, которая в любой момент может оказаться в розыске.

– Вы думаете, это был их фургон?

– Скорее всего. Думаю, они написали на нем вымышленное название и адрес компании, а потом закрасили их и написали что-нибудь еще. Не удивлюсь, если узнаю, что они перекрасили и весь фургон, так что он теперь уже не голубой.

– А что насчет номера?

– Вероятно, в тот день номерной знак подменили, но это не имеет значения, потому что все равно номера никто не помнит. Один свидетель решил, что эти трое – бандиты, которые ограбили супермаркет, но у него хватило ума только на то, чтобы зайти в магазин узнать, все ли в порядке. Еще один человек подумал, что происходит что-то неладное, и взглянул на номер, но запомнил лишь, что в нем была девятка.

– Это уже кое-что.

– Конечно. Мужчины были одеты одинаково – темные штаны, такого же цвета рабочие рубашки и куртки-ветровки. Похоже на униформу, и рядом с фирменным фургоном они не вызывали никаких подозрений. Я давным-давно убедился, что с папкой бумаг в руках можно проникнуть куда угодно, потому что тогда человек выглядит так, словно идет по делу. Этим они и воспользовались. Два свидетеля, с которыми я разговаривал, независимо друг от друга решили, что эти двое в штатском из Службы иммиграции и натурализации задерживают нелегальную иммигрантку. Может, поэтому никто не вмешался. Ну, а кроме того все кончилось раньше, чем они успели сообразить, что к чему.

– Ловко сработано, – сказал он.

– Эта одежда, похожая на униформу, сослужила им и еще одну службу. Она сделала их невидимками: все запомнили только одежду и что они выглядели одинаково. Я говорил вам, что на них были еще и фуражки? Свидетели описали мне и фуражки, и куртки – но они, конечно, надели их, только когда пошли на дело, а потом выбросили.

– Значит, у нас практически ничего нет.

– Не совсем так, – сказал я. – У нас нет ничего, что позволило бы выйти непосредственно на них, но кое-что у нас все же есть. Мы знаем, что они сделали и как, что они изобретательны и что у них был план. Как вы думаете, почему они выбрали именно вас?

Кинен пожал плечами.

– Они знали, что я торгую наркотиками. Я понял это из разговора с ними. Такой человек – хорошая мишень. Все знают, что у него есть деньги и что он не обратится в полицию.

– Что еще они о вас знали?

– Мою национальность. Один из них, первый, обзывал меня всякими словами.

– Да, вы об этом говорили.

– Арабское отродье, бурнус сраный. Неплохо, а? Бурнус сраный. Он еще забыл сказать «верблюжий жокей» – я это слышал от мальчишек-итальянцев в школе святого Игнациуса. «Эй, Кхари, верблюжий жокей!». А я верблюдов видел только на пачках «Кэмела».

– Вы думаете, они выбрали вас, потому что вы араб?

– Это мне не приходило в голову. Против нас, конечно, есть некоторое предубеждение, тут сомневаться не приходится, но обычно я его не ощущаю. Родители Франсины – палестинцы, я вам это говорил?

– Да.

– Вот им приходится хуже. Я знаю палестинцев, которые, чтобы избежать придирок, говорят, что они ливанцы или сирийцы. «Ах, ты палестинец, значит, ты террорист». И всякие идиотские замечания в том же роде, а кроме того, есть люди, которые настроены против арабов вообще. – Он возвел глаза к потолку. – Как мой отец, например.

– Ваш отец?

– Я бы не сказал, что он так уж не любил арабов, но у него была целая теория, будто мы на самом деле не арабы. Видите ли, в нашей семье все христиане.

– Я как раз подумал, что вы могли делать в школе святого Игнациуса?

– Я и сам иногда удивлялся. Нет, мы христиане-марониты, и если верить отцу, то мы финикийцы. Вы когда-нибудь слышали о финикийцах?

– Это в библейские времена, да? Торговцы и путешественники, что-то в этом роде?

– Точно. Великие мореплаватели. Они плавали вокруг всей Африки, колонизировали Испанию и, вероятно, достигли Британии. Они основали Карфаген в Северной Африке, ведь в Англии находили множество карфагенских монет. Они первыми открыли Полярную звезду – то есть обнаружили, что она всегда стоит на месте и ею можно пользоваться для навигации. Они изобрели алфавит, который лег в основу греческого. – Он умолк, немного смутившись. – Отец все время о них говорил. Должно быть, отчасти и меня заразил.

– Похоже на то.

– Это не было у него навязчивой идеей, но он многое знал. Поэтому у меня и имя такое. Финикийцы называли себя «кена'ани», то есть хананеянами. Мое имя надо бы произносить «Кенан», с ударением на последнем слоге, но все всегда говорят «Кинен», с ударением на первом.

– В записке, которую мне передали вчера, было написано «Кен Карри».

– Да, это обычное дело. Иногда я заказываю какой-нибудь товар по телефону, и его отправляют мне на имя фирмы «Кин энд Карри», словно это какая-то адвокатская контора, которая принадлежит двум ирландцам. Так или иначе, по словам отца, финикийцы не арабы, а совсем другой народ. Это хананеяне, они существовали уже во времена Авраама. А арабы – потомки Авраама.

– Я думал, что потомки Авраама – евреи.

– Правильно, через Исаака, который был законным сыном Авраама и Сары. А арабы – потомки Исмаила, сына, которого Авраам прижил от Агари. Господи, как давно я обо всем этом не вспоминал! Когда я был мальчишкой, отец поссорился с бакалейщиком, у которого была лавка в квартале от нас, на Уин-стрит, и называл его не иначе как «это Исмаилово отродье». Господи, вот характер был у человека!

– Он еще жив?

– Нет, умер три года назад. У него был диабет, и за многие годы это отразилось на сердце. Когда я недоволен собой, то начинаю думать, не от огорчения ли он умер, что у него такие сыновья. Он надеялся увидеть Пита архитектором, а меня врачом, а вместо этого получились пьяница и торговец наркотиками. Но убило его не это. Его убила невоздержанность в еде. У него был диабет и двадцать килограммов лишнего веса. Из нас с Питом могли вырасти хоть Джонас Солк и Фрэнк Ллойд Райт[12 - Солк Джонас (1914-1995) – известный американский бактериолог, создатель вакцины против полиомиелита; Райт Фрэнк Ллойд (1869-1959) – знаменитый американский архитектор.], и все равно это бы его не спасло.


* * *

Около шести мы разработали план, и Кинен сделал первый из целой серии звонков. Он набрал номер, дождался гудка, потом набрал собственный номер и положил трубку.

– Теперь подождем, – сказал он, но ждать пришлось недолго. Меньше чем через пять минут телефон зазвонил.

– А, Филип? – сказал он. – Как дела? Отлично. Я вот почему звоню. Не помню, знакомил ли я тебя с моей женой. Понимаешь, нам тут пригрозили похищением, и мне пришлось отправить ее за границу. Мне почему-то кажется, что это связано с нашими делами, понимаешь? И вот что я сделал – нанял одного человека, который все это выяснит, вроде как профессионала. И я хочу, понимаешь, чтобы об этом знали, потому что у меня такое чувство, что эти люди взялись за дело всерьез и они, по-моему, настоящие убийцы. Правильно. Ну, в том-то и дело, старина, мы легкая добыча, у нас куча наличных, а позвать полицию мы не можем, так что для грабежа и прочего лучшей мишени не найдешь... Правильно. Я только хочу сказать, будь осторожен, понимаешь, и держи ухо востро. И передай это, понимаешь, всем, кому надо. А если услышишь про что-нибудь такое, позвони мне, понимаешь, старина? Правильно.

Он положил трубку и повернулся ко мне.

– Не знаю, – сказал он. – По-моему, единственное, в чем я его убедил, – это в том, что я на старости лет стал параноиком. «Зачем ты отправил ее за границу, старина? Почему бы просто не купить собаку или не нанять телохранителя?» Потому что ее нет в живых, кретин ты этакий, но я не хотел ему это говорить. Если об этом узнают, начнутся неприятности. А, черт!

– В чем дело?

– Что я скажу родным Франсины? Каждый раз, когда звонит телефон, я боюсь, что это кто-нибудь из ее двоюродных сестер. Родители ее разошлись, и мать уехала обратно в Иорданию, но отец все еще живет тут, а родственники у нее по всему Бруклину. Что им говорить?

– Не знаю.

– Рано или поздно все равно придется рассказать. А пока буду говорить, что она отправилась в круиз или что-нибудь в этом роде. Знаете, что они подумают?

– Что у вас нелады в семье.

– Точно. Мы только что вернулись с курорта, с какой стати ей ехать в круиз? Должно быть, у Кхари что-то неладно. Ладно, пусть думают, что хотят. На самом деле мы не сказали друг другу ни одного плохого слова, ни разу не ссорились. Господи...

Он взял трубку, набрал номер, потом, дождавшись гудка, набрал свой, положил трубку и принялся нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Когда телефон зазвонил, он взял трубку и сказал:

– А, привет, старина, как дела? Ну да? Не может быть. Послушай, я вот почему звоню...




5


К восьми тридцати я отправился в церковь святого Павла на собрание. По дороге мне пришло в голову, что я могу встретить там Пита Кхари, но его не было. Потом я помогал убирать стулья, а после этого вместе с другими пошел пить кофе в «Огонек». Но там я пробыл недолго и уже в одиннадцать оказался в баре «Пуган» на Западной Семьдесят Второй – в одном из двух мест, где между девятью вечера и четырьмя утра обычно можно найти Красавчика Дэнни Белла. В остальное время его нельзя найти нигде.

Другое из этих мест – джаз-клуб «Матушка Гусыня» на Амстердам-стрит. «Пуган» ближе, поэтому я начал с него. Красавчик Дэнни сидел за своим обычным столиком в дальнем конце зала и разговаривал с очень черным человеком с острым подбородком и курносым носом. На этом человеке были огромные темные очки с зеркальными стеклами и серо-голубой пиджак с такими широкими плечами, что это не могло быть делом рук ни Господа Бога, ни тренера по тяжелой атлетике. На макушке у него была маленькая соломенная шляпа цвета какао, украшенная ярко-розовой, цвета фламинго, лентой.

Я взял себе кока-колы и стал ждать у стойки, пока этот человек не кончит свои дела с Красавчиком Дэнни. Минут через пять он слез со стула, похлопал Дэнни по плечу, рассмеялся и направился к выходу. Я повернулся взять сдачу, а когда снова посмотрел в ту сторону, его место уже занял какой-то лысеющий белый с усами щеточкой и толстым животом. Первого человека я не знал и мог только догадываться, кто он, но этот был мне знаком. Его звали Зелиг Вулф, он был владельцем нескольких автостоянок и принимал пари по поводу разных спортивных соревнований. Много лет назад я как-то арестовал его за нанесение побоев, но пострадавший отказался от обвинения.

Когда Вулф ушел, я взял себе еще стакан кока-колы и подсел к столику Дэнни.

– Ты сегодня весь в делах, – сказал я.

– Верно, – ответил Красавчик Дэнни. – Рад тебя видеть, Мэттью. Я тебя еще раньше заметил, только пришлось целый час просидеть с Вулфом. Ты наверняка знаешь Зелига.

– Конечно, а вот другого не знаю. Должно быть, он главный сборщик пожертвований в Объединенный фонд негритянских колледжей, да?

– Человек не должен тратить свои умственные силы на праздные размышления, – торжественно произнес Красавчик Дэнни. – В частности, на то, чтобы судить о людях по их внешнему виду. Этот человек носит классическое произведение портновского искусства, известное под названием стильного костюма. У моего отца в шкафу хранился такой же – память о его бурной молодости. Время от времени он доставал его и грозился надеть, а мать только глаза закатывала.

– Ее счастье, что он только грозился.

– Этого типа зовут Николсон Джеймс, – сказал Красавчик Дэнни. – На самом деле его должны были звать Джеймс Николсон, только давным-давно в каких-то официальных бумагах имя и фамилию перепутали, а он решил, что так шикарнее. Я бы сказал, что это гармонирует с костюмом в стиле ретро. Мистер Джеймс – сутенер.

– Да ну? Никогда бы не подумал.

Красавчик Дэнни налил себе водки. Его стиль – неброская элегантность: темный костюм с галстуком, сшитый хорошим портным, яркий узорчатый красно-черный жилет. Он – маленький, худощавый афроамериканец; чернокожим его не назовешь, потому что он какой угодно, только не черный, – он альбинос. Ночи Красавчик проводит в барах и не любит яркого света и громкого шума. Заставить его показаться на улице средь бела дня так же трудно, как Дракулу, в это время он даже почти не подходит к телефону и никого к себе не пускает. Но каждый вечер он появляется в «Пугане» или в «Матушке Гусыне» – выслушивает разных людей и сообщает им всякие сведения.

– Ты сегодня без Элейн, – сказал он.

– Сегодня – да.

– Передай ей привет.

– Передам. Я принес тебе кое-что. Красавчик.

– Да?

Я сунул ему пару сотенных. Он украдкой взглянул на купюры, потом поднял брови и посмотрел на меня.

– У меня богатый клиент, – сказал я. – Желает, чтобы я ездил на такси.

– Ты хочешь, чтобы я тебе поймал такси?

– Нет, но я решил, что надо раздать часть денег. А от тебя требуется только распустить кое-какой слух.

– Какой?

Я изложил ему нашу официальную версию, не упоминая имени Кинена Кхари. Красавчик Дэнни слушал, время от времени сосредоточенно хмурясь. Когда я закончил, он вынул сигарету, посмотрел на нее и снова сунул в пачку.

– Есть вопрос, – сказал он.

– Валяй.

– Жена твоего клиента за границей, поэтому можно считать, что те, кто ей угрожал, до нее не доберутся. И теперь он полагает, что они займутся кем-то другим.

– Правильно.

– А какое ему до этого дело? Мне нравится этот торговец наркотиками, который чувствует свою ответственность перед обществом, вроде тех плантаторов в Орегоне, что выращивают марихуану и анонимно жертвуют огромные деньги «Защите Земли» и другим экосаботажникам. Если на то пошло, то, когда я был мальчишкой, мне нравился Робин Гуд. Только какое дело твоему клиенту, если эти подонки похитят еще чью-нибудь бабу? Они получат свой выкуп, и кто-то из его конкурентов останется в убытке, вот и все. Или у них ничего не выйдет, и им конец. Пока его жены нет под рукой...

– Господи, это же была абсолютно правдоподобная история, пока я не рассказал ее тебе.

– Ты уж меня прости.

– Его жена не за границей. Они ее похитили и убили.

– Он что, упирался? Не хотел платить выкуп?

– Он заплатил четыреста косых. Но они все равно ее убили. – Дэнни удивленно взглянул на меня. – Это только между нами, – добавил я. – О ее смерти никуда не заявляли, так что об этом никто не должен знать.

– Ясно. Ну, тогда его понять легче. Он хочет с ними поквитаться. Есть какие-нибудь предположения, кто они?

– Нет.

– Но ты считаешь, что они сделают это снова?

– Зачем бросать игру, когда тебе везет?

– Действительно, незачем.

Он налил себе еще водки. В обоих заведениях, где он регулярно бывает, ему приносят бутылку в ведерке со льдом, и он между делом пьет и пьет – просто так, словно воду. Не могу понять, куда все это девается и как с этим справляется его организм.

– Сколько этих подонков? – спросил он.

– Минимум трое.

– Четыреста косых на троих. Должно быть, они тоже любят ездить на такси, как ты думаешь?

– Мне это приходило в голову.

– Значит, если кто-то вздумает швыряться деньгами, это будет полезная информация.

– Возможно.

– А торговцы зельем, особенно те, что покрупнее, должны знать, что им грозит похищение. Они ведь могут с таким же успехом похитить и самого торговца, как ты думаешь? Ведь необязательно это должна быть женщина.

– Неуверен.

– Почему?

– По-моему, они получили удовольствие от этого убийства. По-моему, они просто наслаждались. Я думаю, они сначала ее употребили, потом пытали, а когда это им надоело, убили.

– На теле были следы пыток?

– Тело нашли в виде тридцати или сорока кусков, аккуратно завернутых в пластик. И это тоже не для всех. Я не собирался тебе об этом рассказывать.

– Откровенно говоря, лучше бы и не рассказывал. Мэттью, это у меня только воображение разыгралось или мир в самом деле становится все злее?

– По-моему, лучше он не становится.

– Не становится, верно? Помнишь парад планет, когда все они выстроились, как солдаты? Разве не говорили, что это должно предвещать наступление какой-то новой эпохи?

– Я ничего такого не жду.

– Ну, говорят ведь, что ночь темнее всего перед рассветом. Но я понимаю, что ты хотел сказать. Если убийство – только часть программы, если они любят насиловать и пытать, – тогда, конечно, им ни к чему какой-нибудь пузатый торговец наркотиками с никуда не годной жопой и висячим членом. Ребята любят что попроще.

– Это точно.

Он немного подумал.

– Они обязательно сделают это еще раз, – сказал он. Вряд ли они успокоятся после такой удачи. Но вот что интересно...

– Не делали ли они этого раньше? Я тоже об этом думал.

– Ну и?

– Уж очень ловко они все провернули, – сказал я. – У меня такое ощущение, что у них есть опыт.


* * *

На следующее утро, сразу после завтрака, я отправился на Западную Пятьдесят Четвертую, в Северно-Центральный полицейский участок. Джо Деркина я застал на месте, и он несколько озадачил меня, сказав:

– Ты стал лучше одеваться. Наверное, это дело рук той женщины. Элейн, кажется, ее зовут?

– Правильно.

– Ну, по-моему, она хорошо на тебя влияет.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал я, – только к чему это ты?

– Просто на тебе неплохо смотрится этот пиджак, вот и все.

– Этот блейзер? Да ему, должно быть, лет десять.

– Ну, значит, ты никогда его не носил.

– Все время ношу.

– Тогда, может быть, дело в галстуке.

– А что такого особенного в моем галстуке?

– Господи Боже мой! – сказал он. – Тебе никто еще не говорил, что у тебя паскудный характер? Стоит сообщить тебе, что ты неплохо выглядишь, и не успеешь оглянуться, как начинается допрос, словно в суде. Давай лучше начнем сначала. А, Мэтт, рад тебя видеть. Что-то ты хреново выглядишь сегодня. Садись. Так лучше?

– Намного лучше.

– Ну, я рад. Садись. Зачем пришел? – У меня есть желание нарушить закон.

– Знаю, это бывает. У меня такое желание появляется чуть ли не каждый день. А какой закон?

– Подумываю о преступлении категории "D".

– А, таких у нас сколько угодно. Например, незаконное хранение технических средств для изготовления поддельных документов – это как раз категория "D". Думаю, что такое преступление ты уже совершаешь в эту самую минуту. Есть у тебя в кармане ручка?

– Даже две и еще карандаш.

– Ого! Похоже, мне следовало бы завести на тебя дело и взять отпечатки пальцев. Только вряд ли это то самое преступление категории "D", которое ты имел в виду.

Я мотнул головой.

– Нет, я-то подумывал нарушить статью двухсотую уголовного кодекса, раздел ноль-ноль.

– Статью двухсотую? Хочешь, чтобы я посмотрел, что это за статья?

– Посмотри.

Он сердито покосился на меня, потом придвинул к себе растрепанную черную книгу, лежавшую на столе, и принялся ее листать.

– Вообще-то номер знакомый, – сказал он. – А, вот она. "Подкуп государственного служащего третьей степени. Лицо повинно в подкупе третьей степени, если оно передает, или предлагает, или соглашается передать государственному служащему любые материальные блага в обмен на явное или подразумеваемое согласие этого государственного служащего соответствующим образом проголосовать, высказать свое мнение, вынести суждение, предпринять действия, принять решение или использовать свое влияние. Подкуп третьей степени является преступлением категории "D"". – Он еще немного почитал про себя, а потом сказал: – Ты уверен, что не предпочел бы нарушить раздел ноль-три той же статьи двухсотой?

– А что там такое?

– Подкуп второй степени. То же самое, только это преступление категории "С". Чтобы попасть под этот раздел, нужно, чтобы материальные блага, которые ты передашь или согласишься передать, – Господи, правда, здорово изложено? – превышали десять тысяч долларов.

– Ах, вот что, – сказал я. – Нет, выше категории "D" мне не подняться.

– Этого я и опасался. Можно тебя кое о чем спросить, прежде чем ты совершишь преступление категории "D"? Сколько лет прошло с тех пор, как ты ушел с работы?

– Порядочно.

– Так как же ты ухитряешься помнить категории преступлений, не говоря уж о номере статьи?

– А у меня память такая.

– Врешь. За эти годы все статьи перенумеровали, да и вообще половину кодекса изменили. Я просто хочу знать, как это у тебя получается.

– В самом деле хочешь?

– Да.

– По дороге к тебе я зашел к Андреотти и заглянул в его кодекс.

– Специально, чтобы утереть мне нос?

– Специально, чтобы ты не расслаблялся.

– Ты всегда печешься о моих интересах.

– Так точно, – подтвердил я. Купюра уже была приготовлена у меня в кармане пиджака, и теперь я вытащил ее и сунул ему в тот карман, где он обычно держит сигареты, если только в очередной раз не бросает курить и не стреляет у других. – Купи себе костюм.

Мы были одни в кабинете, и он, вынув бумажку, развернул ее.

– Надо менять терминологию, – сказал он. – Всегда считалось, что «купи себе шляпу» – это двадцать пять долларов, а «купи себе костюм» – сотня. Не знаю, сколько стоит сейчас приличная шляпа, – не могу припомнить, когда я в последний раз покупал шляпу. Но костюм за сотню можно купить разве что у старьевщика. Надо говорить: «Вот тебе сотня, пойди с женой пообедать». А вообще за что это?

– Мне нужна от тебя одна услуга.

– Ах, вот как.

– Было одно дело, я о нем читал. Должно быть, месяцев шесть назад, а может, и год. Два каких-то типа похитили на улице женщину и уехали с ней на грузовике. Через несколько дней ее нашли в парке.

– Надо полагать, мертвой.

– Мертвой.

– "Полиция подозревает, что налицо преступление". Не могу сказать, что помню такой случай. Это было не на нашем участке?

– Даже не в Манхэттене. Мне помнится, ее обнаружили на поле для гольфа в Куинсе, но с таким же успехом это мог быть и Бруклин. Тогда я не обратил внимания, просто прочел утром за чашкой кофе.

– И чего ты теперь хочешь?

– Чтобы ты освежил мне память.

Он посмотрел на меня.

– Что-то ты стал сорить деньгами. Зачем заботиться о пополнении моего гардероба, когда можно пойти в библиотеку и просмотреть указатель к «Таймс»?

– А на какое слово? Я ведь не знаю, где и когда это случилось, и имен не помню. Пришлось бы просматривать все номера за прошедший год, а я даже забыл, в какой газете это читал. В «Таймс» это могло и не попасть.

– Можно выяснить, если кое-куда позвонить.

– Как раз это я и имел в виду.

– Пойди-ка прогуляйся. Выпей чашку кофе. Посиди в том греческом кафе на Восьмой авеню. Я, наверное, загляну туда через часок-другой и сам – выпить кофе с пирожком.

Сорок минут спустя он подошел к моему столику в кафе на перекрестке Восьмой авеню и Пятьдесят Третьей.

– Почти год назад, – сказал он. – Женщину звали Мари Готскинд. Что это значит – Готскинд?

– По-моему, «дитя Господа».

– Не слишком хорошо он обошелся со своей дитятей. Ее похитили средь бела дня, когда она делала покупки на Джамейка-авеню в Вудхейвене[13 - Вудхейвен – окраинный район в восточной части Куинса.]. Двое мужчин увезли ее на грузовике, а через три дня мальчишки нашли ее тело на поле для гольфа в Форест-парке. Изнасилование, множественные ножевые раны. Сто четвертый участок завел дело и передал его в сто двенадцатый, как только ее опознали, потому что похищение произошло именно там.

– Что-нибудь удалось выяснить?

Он помотал головой.

– Тот, с кем я там говорил, хорошо помнит это дело. Местные жители недели две волновались по этому поводу. Порядочная женщина идет себе по улице, а тут какие-то два типа ее хватают – как гром среди ясного неба, понимаешь, что я хочу сказать? Если это могло случиться с ней, то же самое может случиться с каждым, нельзя чувствовать себя в безопасности, даже когда сидишь дома. Они боялись, что теперь начнется – групповые изнасилования на колесах, серийные убийства и все такое прочее. Помнишь это дело в Лос-Анджелесе, из него еще сделали маленький сериал?

– Не знаю такого.

– Там двое итальянцев, кажется, двоюродные братья, убивали уличных девок и бросали их за городом, на каком-нибудь пригорке. «Душегуб с гор» – вот как этот фильм назывался. Правильнее было бы – «душегубы», только, наверное, телевизионщики придумали название еще до того, как выяснилось, что их было двое.

– А что с этой женщиной из Вудхейвена? – спросил я.

– Ах, да. Они боялись, что за этим первым последует целая серия, но больше ничего не случилось, и все успокоились. Там все еще работают по этому делу, но пока ничего не получается. Дело висит, и у них такое мнение, что раскрутить его можно будет только в одном случае: если преступники сделают это еще раз и попадутся. Он спросил, нет ли у нас чего-нибудь такого, что может быть с этим связано. У нас нет ничего такого?

– Нет. А ты не обратил внимания, чем занимался муж этой женщины?

– По-моему, она была не замужем. Кажется, школьная учительница. А что?

– Она жила одна?

– Какая разница?

– Я хотел бы посмотреть это дело, Джо.

– Да? Так поезжай в сто двенадцатый и попроси, чтобы тебе показали.

– Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет.

– Ах, не думаешь? Неужели ты хочешь сказать, что в этом городе найдутся полицейские, которые не захотят оказать услугу частному сыщику? Какой ужас!

– Я был бы тебе очень благодарен.

– Понимаешь, разок-другой позвонить по телефону – это одно, – сказал он. – Я пока не совершил никакого грубого нарушения служебных инструкций, и тот парень в Куинсе, с кем я говорил, тоже. Но ты хочешь получить доступ к секретным материалам. Дело не подлежит выносу из участка.

– А его и не нужно выносить. Все, что от этого парня требуется, – потратить пять минут и передать его по факсу.

– Значит, тебе нужно все дело? Да это капитальное расследование убийства, в нем страниц двадцать, а то и все тридцать.

– Ничего, департамент полиции не обеднеет, если оплатит этот факс.

– Ну, не знаю, – сказал Джо. – Мэр только и говорит, что город вот-вот обанкротится. А зачем тебе это?

– Не могу сказать.

– Ничего себе. Хочешь, чтобы все текло только в одну сторону?

– Это профессиональная тайна.

– Да брось ты. У тебя профессиональная тайна, а наши уголовные дела, по-твоему, должны быть для всех открытой книгой? – Он закурил сигарету и закашлялся. – Это случайно не имеет отношения к тому твоему приятелю?

– Не понял.

– Ну, к твоему другу Баллу. Это имеет к нему отношение?

– Нет, конечно.

– Ты уверен?

– Он за границей, – сказал я. – Его здесь нет уже больше месяца, и я не знаю, когда он вернется. И потом – насиловать женщин и бросать их на поле для гольфа, у самой лунки, – это не по его части.

– Ну да, знаю, он джентльмен и всегда заравнивает дерн, если нечаянно ковырнет его клюшкой. Ему собираются пришить дело – ты об этом, наверное, знаешь.

– Что-то слышал.

– Надеюсь, это им удастся, и его лет на двадцать запрячут за решетку. Но ты, конечно, другого мнения.

– Он мой друг.

– Да, мне говорили.

– Во всяком случае, к этому делу он не имеет никакого отношения. – Джо покосился на меня, и я сказал: – У меня есть клиент, у которого исчезла жена. Почерк как будто тот же, что и в Вудхейвене.

– Ее похитили?

– Похоже.

– Он сообщил в полицию?

– Нет.

– Почему?

– Наверное, у него есть на то причины.

– Это не годится, Мэтт.

– Ну, скажем, он находится в стране нелегально.

– Полгорода находится в стране нелегально. Ты думаешь, если мы заводим дело о похищении, то начинаем с того, что передаем потерпевшего Службе иммиграции и натурализации? И что это за человек такой, у которого зеленой карточки[14 - Зеленая карточка – постоянный вид на жительство в США для лиц, не являющихся гражданами страны.] нет, а деньги на частного сыщика есть? Сдается мне, тут что-то не так.

– Думай, что хочешь.

– Ах, ты мне разрешаешь думать, что хочу, да? – Он погасил сигарету и нахмурился. – Женщина убита?

– Похоже на то. Если это те же самые люди...

– Да, но почему это обязательно те же самые люди? Где связь? Почерк похитителей?

Я ничего не ответил. Он взял у официантки счет, взглянул на него и перебросил через стол ко мне.

– Забирай, – сказал он. – Ты угощаешь. У тебя телефон не изменился? Я позвоню сегодня после обеда.

– Спасибо, Джо.

– Нет, можешь не благодарить. Мне надо подумать, не выйдет ли мне это боком. Если нет, я позвоню. Не позвоню – значит, ничего не будет.


* * *

В двенадцать часов я сходил на собрание, потом вернулся к себе в отель. От Деркина ничего не было, но меня ждала записка с сообщением, что звонил Ти-Д-жей. И все – ни номера телефона, ничего. Я скомкал записку и выбросил ее.

Ти-Джей – это чернокожий подросток, с которым я познакомился полтора года назад на Таймс-сквер[15 - Таймс-сквер – площадь на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, центр зрелищных предприятий и увеселительных заведений.]. Это его уличная кличка, а если у него и есть какое-то другое имя, то он держит его про себя. Ти-Джей показался мне веселым, остроумным и дерзким – настоящий глоток свежего воздуха в удушливой атмосфере Сорок Второй, – и мы с ним сразу прекрасно поладили. Немного позже я поручил ему кое-какую мелкую работу по делу, которым тогда занимался, – одна его ниточка вела на Таймс-сквер, и с тех пор он время от времени давал о себе знать – звонил каждые недели две, иногда даже по нескольку раз в день. При этом никогда не оставлял своего номера, и связаться с ним я никак не мог, так что его звонки были всего-навсего напоминаниями о себе. Когда ему действительно нужно было поговорить со мной, он звонил до тех пор, пока не заставал меня дома.

В таких случаях мы обычно разговаривали столько времени, на сколько хватало его четвертака. Иногда мы встречались, и я угощал его обедом. Два раза я давал ему кое-какие мелкие поручения по своим делам, и он явно получал от этого удовольствие, несоразмерное с теми небольшими деньгами, которые я ему за это платил.

Я поднялся к себе и позвонил Элейн.

– Красавчик Дэнни просил передать тебе привет, – сказал я. – А Джо Деркин говорит, что ты хорошо на меня влияешь.

– Конечно, – ответила она. – Но он-то откуда это узнал?

– Он сказал, что я стал лучше одеваться с тех пор, как с тобой общаюсь.

– Я же тебе говорила, что тот новый костюм отлично сидит.

– Но я был не в нем.

– А-а...

– Я был в своем блейзере. А он у меня уж не помню сколько времени.

– Ну, он все еще прилично выглядит. И в серых брюках? А какая рубашка и галстук?

Я сказал ей.

– Ну, это вполне прилично.

– Да нет, где там. Вот вчера я видел стильный костюм.

– Честно?

– Самый настоящий, если верить Красавчику Дэнни.

– Не может быть, чтобы Красавчик Дэнни был в стильном костюме.

– Нет, это был его сообщник по имени... ну, это не важно. На нем была еще соломенная шляпа с ядовито-розовой лентой. Вот если бы я надел что-нибудь в этом роде, когда отправился к Деркину...

– Это произвело бы на него впечатление. Может, все дело в твоей осанке, дорогой? Может, ты теперь иначе держишься и Деркин это заметил? Ты стал держаться самостоятельнее.

– Потому что у меня совесть чиста.

– Наверное.

Мы еще немного поболтали. Вечером она собиралась на занятия, и мы поговорили о том, не встретиться ли после них, но решили, что не стоит.

– Лучше завтра, – сказала она. – Может, пойдем в кино? Только я терпеть не могу ходить в кино в выходные – если идет что-нибудь приличное, не пробьешься. А, знаю – днем в кино, а потом пообедаем, если только ты не работаешь завтра.

Я сказал, что это звучит неплохо.

Когда я повесил трубку, дежурный позвонил снизу и сказал, что, пока я разговаривал, мне звонили. За то время, что я живу в «Северо-Западном», телефонную систему здесь несколько раз меняли. Сначала все звонки шли через коммутатор. Потом отсюда стало можно звонить в город напрямик, а звонки сюда по-прежнему шли через дежурного. Теперь у меня прямая линия в город, но если я не беру трубку, то после четвертого гудка звонок переадресовывается дежурному. Счета нью-йоркская телефонная сеть присылает мне, отель с меня ничего не берет, и получается, что у меня бесплатный секретарь.

Звонил Деркин, и я тут же набрал его номер.

– Ты кое-что у меня забыл, – сказал он. – Хочешь забрать или можно выкинуть?

Я сказал, что сейчас приеду.

Когда я вошел в его комнату, он говорил по телефону, качаясь на стуле и куря сигарету. Еще одна сигарета дымилась в пепельнице. За соседним столом сидел детектив по фамилии Беллами, уставившись поверх очков на экран компьютера.

Джо закрыл трубку рукой и сказал:

– По-моему, вон там твой конверт, на нем твоя фамилия. Ты забыл его, когда приходил сегодня.

Не ожидая ответа, он продолжал говорить по телефону. Я потянулся через его плечо и взял большой запечатанный конверт из толстой бумаги, на котором была написана моя фамилия. Позади меня Беллами сказал компьютеру:

– Что за хреновина, ничего не поймешь.

Спорить я не стал.




6


Вернувшись к себе, я расстелил на кровати пачку факсов, которые все время норовили свернуться в трубку. Очевидно, ему передали все дело, все тридцать шесть листов. На некоторых было всего по нескольку строчек, зато другие оказались битком набиты информацией.

Листая их, я подумал, насколько иначе все это выглядело в те времена, когда я сам был полицейским. У нас не было даже копировальных машин, не говоря уж о факсах. Чтобы посмотреть дело Мари Готскинд, мне пришлось бы шлепать в Куинс и знакомиться с делом на месте, а какой-нибудь любопытный полицейский, заглядывая мне через плечо, поторапливал бы меня.

Теперь все просто закладывается в факс и чудесным образом появляется в пяти или десяти километрах – а если надо, то и на другом конце света. Само дело не покидало комнаты, где оно хранится, и никто не лазил в него без разрешения, так что никто никого не может упрекнуть в нарушении правил.

А я получил возможность изучать дело Готскинд столько времени, сколько потребуется.

И это к лучшему, потому что у меня не было ясного представления о том, что же я, собственно, ищу.

Единственное, что ничуть не изменилось с тех пор, как я закончил Полицейскую Академию, – это огромное количество писанины. Чем бы ни занимался полицейский, он тратит на это меньше времени, чем на изложение на бумаге того, что делал. Кое-что из этой писанины – обычная бюрократическая чушь, а кое-что – отписки для перестраховки, но большая часть, скорее всего, – неизбежное зло. Работа полиции – это работа коллективная, даже в самом простом расследовании участвует множество людей, и, если все это где-нибудь не записать, никто не сможет увидеть картину в целом и понять что к чему.

Я прочитал все, а когда дошел до конца, вернулся к началу и несколько страниц просмотрел снова. Почти сразу мне стало ясно одно: похищение Готскинд было очень похоже на то, как взяли Франсину Кхари в Бруклине. Я отметил главные пункты сходства:

1. Обе женщины были похищены на торговых улицах.

2. Обе женщины оставили свои машины поблизости и ходили по магазинам пешком.

3. Обеих похитили двое мужчин.

4. В обоих случаях мужчины, по описаниям, были примерно одного роста и веса и одинаково одеты. Похитители Готскинд были в брюках цвета хаки и куртках-штормовках.

5. Обеих женщин увезли на грузовиках. В Вудхейвене, по описанию нескольких очевидцев, это был светло-голубой фургон. Один определенно опознал в нем «форд» и сообщил часть номера, но обнаружить грузовик не удалось.

6. Несколько свидетелей подтвердили, что на кузове грузовика было написано название какой-то фирмы по продаже бытовой техники. Это название они запомнили по-разному: «ПК – Бытовая техника», «Б энд К – Техника для дома» и еще несколько вариантов в том же роде. Ниже было написано: «Продажа и обслуживание».

Адреса не было, но свидетели говорили, что был номер телефона, хотя никто его не запомнил. Даже после подробного опроса служащих бесчисленных компаний, которые занимаются торговлей и обслуживанием бытовой техники в этом районе, не удалось обнаружить той, которой принадлежал бы грузовик, поэтому можно предположить, что название фирмы, как и номер грузовика, было вымышленнное.

7. Мари Готскинд, двадцати восьми лет, работала подменной учительницей в начальных школах Нью-Йорка. На протяжении трех дней, включая день похищения, она замещала учительницу в четвертом классе одной школы в Риджвуде. Она была примерно такого же роста и веса, как и Франсина Кхари, но блондинка со светлой кожей, тогда как Франсина была темноволосой и смуглой. Фотографии Мари в деле не было, если не считать тех, что сделали на месте ее обнаружения, в Форест-парке, однако показания ее знакомых свидетельствовали о том, что ее считали привлекательной.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=141929) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


«Анонимные Алкоголики» («АА») – добровольное общество, объединяющее тех, кто намерен бросить пить; проводит регулярные собеседования, на которых члены общества рассказывают друг другу о причинах, толкнувших их к пьянству, обсуждают его последствия и способы избавиться от алкоголизма. (Здесь и далее – примеч. пер.)




2


Флэтбуш – центральная часть Бруклина.




3


Флэтлендз, Милл-Бэйзин – районы на восточной окраине Бруклина, недалеко от побережья океана.




4


В Нью-Йорке перед семизначным номером телефона нужно набирать еще трехзначный код одного из двух районов, на которые разделен город, – 718 или 212.




5


Джамейка – окраинный район на востоке Бруклина




6


Гринвич-Виллидж – район в нижнем Манхэттене; Парк-Слоуп – район недалеко от центральной части Бруклина.




7


Крэк – кристаллический кокаин для курения, один из наиболее распространенных в США наркотиков.




8


Адская Кухня (Hell's Kitchen)– район трущоб в средней части Манхэттена.




9


Эти события описаны в книге Л. Блока – «Пляска на бойне» (М., «Омега», 2003)




10


Сувлаки – блюдо греческой кухни, нечто вроде шашлыка из молодого барашка




11


«Бегорра» – эвфемистическое выражение, которым в Ирландии заменяют запретную для католиков божбу «клянусь Богом» («by God»)




12


Солк Джонас (1914-1995) – известный американский бактериолог, создатель вакцины против полиомиелита; Райт Фрэнк Ллойд (1869-1959) – знаменитый американский архитектор.




13


Вудхейвен – окраинный район в восточной части Куинса.




14


Зеленая карточка – постоянный вид на жительство в США для лиц, не являющихся гражданами страны.




15


Таймс-сквер – площадь на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, центр зрелищных предприятий и увеселительных заведений.