Изумрудный дождь
Линда Фрэнсис Ли


Над могилой отца Николас Дрейк поклялся жестоко отплатить негодяю, погубившему и разорившему его семью. Прошли годы, настал долгожданный миг мести. И именно в этот момент судьба неожиданно послала Николасу, ставшему могущественным финансистом, встречу с девушкой его мечты. К несчастью, очаровательная художница Элли Синклер – дочь и наследница того самого человека, которому Николас собирается отомстить…





Линда Фрэнсис Ли

Изумрудный дождь





Пролог


Август 1889 года

Бремя одиночества. Порой невыносимое. Иногда неприметное. Глубокий след, что остался от немыслимо далеких дней, наполненных солнцем и смехом. Воспоминания, как призывная песня сирены, манили в опасные глубины прошлого. Возвращаться туда ему вовсе не хотелось.

Он глубоко вздохнул и провел сильной, по-мужски красивой рукой по темным волосам. Прищурился от бившего в голубые бездонные глаза солнечного утреннего света, что вольно лился в окно. Должно быть, вечный танец золотисто вспыхивающих в солнечных лучах пылинок и вызвал из небытия эти, казалось, давно и надежно забытые воспоминания.

Но, может быть, сказал он себе, дело просто в том, что конец лета застал его в Нью-Йорке. Худшее для него время года, по крайней мере в последние три года.

– Сэр? Что-нибудь не так?

Он мысленно приказал себе вернуться в свою контору на Пятой авеню и отвернулся от окна:

– Нет, все в порядке, Генри. Так на чем мы остановились?

– На вандервеерском договоре, сэр, – быстро отозвался его помощник.

От этого договора по меньшей мере ближайшие пять лет будут зависеть доходы его компании. Он взял в руки документ, им же самим составленный несколько дней назад, и придирчиво, строка за строкой, перечитал его. Потом положил на стол и уверенно поставил под ним размашистую подпись – Николас Дрейк.

– Очень хорошо, сэр. Сегодня же утром я отправлю его с посыльным. – Помощник положил перед Николасом еще несколько листков: – Список дел на сегодня, сэр. – Генри скользнул взглядом по листку у себя в руке. – В девять утра у вас назначена встреча с Мейнардом Гибсоном. Он уже здесь, как всегда, вовремя. А в десять…

Голос помощника отодвинулся куда-то далеко-далеко и превратился в монотонное неразборчивое бормотание. Перед глазами Николаса встала яркая картина дождя. Как будто все вокруг задернули ниспадающей складками прозрачной завесой. И ее словно фарфоровое лицо. Он ласково обхватывает ее облепленную мокрыми светлыми волосами голову и притягивает к себе. Ее пухлые алые губы чуть приоткрываются. В те далекие дни первых весенних ливней он любовался ее распахнутыми темно-зелеными глазами. Взгляд у нее изумленный, но полный ожидания, надежды и желания. Он склоняется к ней и легонько прихватывает зубами ее верхнюю губу, мягко втягивает в рот и чувствует, как приподнялись бутончики ее сосков под насквозь вымокшей тоненькой блузкой.

– …К счастью, вы выступаете после мэра, а многоречивость его нам хорошо известна. Я уверен, что вы не опоздаете, если выйдете из конторы около половины первого. Вы возвращаетесь к трем для встречи с делегацией Женской лиги, – монотонно продолжал Генри. – Они просили два часа, я дал согласие на один час. Похоже, будут просить денег.

Губы Николаса дрогнули в едва заметной улыбке. За семь месяцев работы Генри научился многому.

– В четыре у вас назначена встреча с Тедом Мэтьюзом из Филдинг-банка. Я уверен, вы слышали, что он пытается продать старую кирпичную развалюху, которую называет отелем. Похоже, он единственный в городе, кто не знает, что вы больше не занимаетесь строительным бизнесом. – Генри пренебрежительно покачал головой и продолжил: – А в шесть вечера…

Николас поудобнее откинулся на спинку кресла и перестал слушать. Вспомнился ее удивительный грудной смех, окутывавший пронзительной нежностью, неотступный и затрагивающий неведомые доселе душевные струны. В те дни он перестал быть равнодушным сторонним наблюдателем и решительно шагнул в самую гущу превратностей жизни. Своей беззаветной любовью она дотянулась в нем до чего-то такого, чего он сам не понимал да и не хотел понимать.

Отвернувшись, он взглянул в окно, за которым продолжала идти своим чередом жизнь.

– …He говоря уж о том, что почти каждый час вашего рабочего дня расписан так, как вы хотели.

Николас какое-то время безучастно смотрел, как внизу по тротуарам прогуливаются женщины с детскими колясками, как мужчины, смеясь, хлопают друг друга по спинам, веселясь над очередной скабрезной шуткой. «И сегодня, – подумал он, – будет очередной отупляющий, изнурительный день, который напрочь сотрет всякое воспоминание о грудном смехе». Николас судорожно вздохнул.

– Сэр? – неуверенно спросил Генри. – Что-нибудь еще?

Не получив ответа, он оглядел отделанный темным дубом и элегантно обставленный кабинет с теснящимися вдоль стен книгами в кожаных переплетах, как бы в надежде на чью-то помощь.

– Мистер Дрейк?

Николас повернулся к своему помощнику.

– Мне пригласить мистера Гибсона или попросить его подождать еще немного? Может быть, предложить ему еще кофе или чаю?

– Нет, нет, Генри, – мягко, с нотками легкого, сожаления в голосе, проговорил Николас. Он наклонился и вытащил из стопки на своем блистающем аккуратностью письменном столе еще одну папку. – Пригласите его.

Несколько мгновений спустя в кабинет вошел Мейнард Гибсон. За ним по пятам следовала секретарь, держа наготове блокнот.

– Привет, Николас! – жизнерадостно гаркнул Мейнард.

Но тут дверь широко распахнулась и мимо него с возгласом «Ники!» в кабинет ворвался какой-то человек.

При виде него Николас, забыв обо всем, подскочил как ужаленный.

При всей своей солидной наружности незваный гость вел себя как дитя-переросток. Голос его, мягкий и робкий, никак не вязался с обликом крепко сбитого мужчины. На нем был мятый свитер, рубашка застегнута наискось. По его шумному дыханию можно было заключить, что он всю дорогу бежал.

– Джим, ты что здесь делаешь? – настороженно спросил Николас. – Что-нибудь случилось?

Ответ он знал заранее. Безусловно, случилось. И нечто весьма неприятное. Следовало бы сразу догадаться об этом. С какой стати с самого утра его так тянуло в безвозвратно ушедшее прошлое?

Джим с трудом перевел дыхание и голосом, полным слез, ответил:

– Это Элли.

Николас вздрогнул как от удара. Элли…

– Ей нужно помочь!

Николас покрепче вжался спиной в мягкую спинку кожаного кресла. Перед его мысленным взором вновь ярко вспыхнуло все то же видение – весенний дождь и ее изумрудные глаза. Боже мой, только не это. У него нет сил. Он не может прийти к ней, чтобы все это началось сначала.

Даже если он не смог ее забыть – а в глубине души Николас знал, что не сможет никогда, – с каждым проходившим днем ему все реже и реже казалось, что вот это она идет по противоположной стороне улицы, разглядывает витрину магазина, смеется шутке продавца цветов на углу. Он помнил ее, но по крайней мере сумел хоть немного высвободиться и не собирался отказываться от достигнутого.

Николас глубоко вздохнул и стал смотреть в окно.

– Ники, ради Бога! – совсем уж по-детски запричитал Джим. – Не сходи с ума! Ей действительно нужна помощь!

– Нет, – выдавил Николас сквозь крепко стиснутые зубы.

– Ники, послушай! – Джим утер рукавом нос, и голос его упал до еле слышного шепота. – Ты не можешь не прийти, понимаешь? Не можешь! – У него перехватило горло. – Элли умирает.

Известие обожгло Николасв как огонь. Он вдруг понял, что не может вздохнуть. Элли умирает? Солнечный свет и смех в мгновение ока погасли, как неверное пламя свечи. Да это невозможно. Сияющая, трепещущая страстью Элли, с ее склонностью к нелепостям, умирает? Бред!

Но, несмотря на всю убедительность рассуждений, он не мог выбросить из головы мысли о той тяжести, что с самого раннего утра лежала на сердце. Помнил он и о том, что в глубине души Элли таилось нечто темное, порой заслоняющее переполнявший ее свет, и поэтому слова Джима могли быть правдой. Но самое главное было в другом: когда однажды Николас раз и навсегда дал себе слово больше никогда с ней не видеться, ему и в голову не могло прийти, что настанет миг, когда это слово ему придется нарушить.

Понимание этого потрясло Николаса. Больше не раздумывая, он бросил ручку на стол. Чернила каплями полночного мрака брызнули на документы и папки

– Отмените все встречи, Генри. Я скоро вернусь. Генри в изумлении уставился на Николаса , но быстро совладал с собой и коротко спросил:

– Когда?

Николас на мгновение задумался и бросил:

– Когда смогу.

С этими словами он стремительно вышел из кабинета. Джим поспешил следом за ним. Генри и посетители в замешательстве переглянулись. Наконец секретарша покачала головой и поинтересовалась:

– А кто такая Элли?




Часть I

ОБЪЯТИЕ





Глава 1


Апрель 1896, тремя годами раньше

Виновен. Слово могло показаться простым, но как много за ним стояло.

Решение присяжных было оглашено в мертвой тишине. Слова приговора гулко отдавались в богато отделанных деревом и мрамором стенах суда. Мгновение – и в зале началось настоящее столпотворение.

Репортеры – «Ивнингсан», «Ивнингпост» и даже «Нью-Йорк таймс» направили своих людей – продирались сквозь толпу, на ходу запихивая блокноты в портфели из потертой кожи. Пару минут спустя они уже мчались к выходу, торопясь в свои редакции. Никто из газетчиков не хотел быть обойденным. Обвинительный приговор станет самым сенсационным материалом первой полосы после сногсшибательной новости о назначении президентом совета уполномоченных департамента полиции Нью-Йорка Теодора Рузвельта, переполошившего всех стражей порядка своей реформой.

Элиот Синклер смотрела с галереи на всю эту суету внизу и с неохотой призналась себе, что чем дальше, тем ей будет легче. Любимая шляпка, ошеломляющее творение ее собственных рук, над которым она трудилась всю последнюю неделю, лежала у нее на коленях нещадно измятая. Перья торчали во все стороны, ленты неопрятно свисали. Подол ее длинного светло-зеленого платья был заляпан грязью и испорчен какими-то белесыми полосами. Однако она могла надеяться, что из-за беспорядка в ее одежде никто не обратит внимания на красные чулки, до нынешнего дня приносившие ей удачу.

Сегодня утром Элли припозднилась, и ей пришлось изо всех сил мчаться по Бродвею, чтобы не опоздать в суд. Однако вместо того чтобы скромно войти в величественные двери обители закона, она принялась разнимать двух ожесточенно спорящих извозчиков, которые почему-то не сумели по достоинству оценить ее миротворческие усилия. Но разве могла она поступить иначе? Элли недовольно поморщилась и подумала, что еще немного и сомнительного вида типы просто-напросто прикончили бы друг друга. Только шлепнувшись в самую середину грязной лужи прямо на свою замечательную шляпку и вызвав у парней взрыв бурного веселья, Элли начала понимать, что, пожалуй, ошиблась в оценке ситуации. Улаживать было нечего. Но для успокоения совести она, упрямо выпятив подбородок, убедила себя, что все выглядело в точности как жестокая ссора.

Поняв свою оплошность, Элли поднялась из лужи, расправила хрупкие плечи, с холодной вежливостью пожелала извозчикам всего наилучшего и, подбирая мокрый подол платья, величественно поплыла вверх по ступенькам к дверям суда. Самым удивительным оказалось то, что караульный пропустил ее внутрь. И хотя она поспела вовремя и на ней были приносящие удачу красные чулки, Гарри Диллард был все-таки осужден.

«Если бы только можно было подойти к нему», – уныло подумала Элли, сидя на опустевшей галерее и мрачно перебирая испачканные ленты на шляпке. Снова оказаться в объятиях его сильных рук. Если бы он обнял ее. Если бы. Конечно, этого не будет никогда. Уж в этом она может быть уверена. Все кончилось еще до того Случая.

В день, когда по Нью-Йорку мгновенно распространилась весть, что Гарри Дилларда застрелили, Элли собрала все свое мужество и, пожелав себе стойкости, отправилась на Лафайет-плейс, где он, собственно, и жил, прекрасно понимая при этом, что любой человек, имеющий хоть каплю здравого смысла, никогда бы на это не решился. Она призналась себе, что всякий раз, когда дело касалось Гарри Дилларда, ее здравый смысл куда-то мгновенно испарялся.

Дверь ей открыл широкоплечий верзила, больше похожий на телохранителя, чем на привратника. Он оставил Элли ждать на пороге и ушел в дом посмотреть, на месте ли босс. «А то ты не знаешь», – мысленно фыркнула она ему вслед, добавив несколько нелицеприятных эпитетов по этому поводу. Интересно, как это Гарри может не быть дома? В него всадили пару полновесных пуль, а это не самое подходящее состояние для заключения сделок или занятий благотворительностью.

Но она благоразумно прикусила язык и смиренно осталась ждать неизбежного.

Тип возвратился и сообщил, что хозяина нет. Элли не удивилась, потому что всякий раз, когда она пыталась увидеться с Диллардом, того не оказывалось дома.

Восемь лет назад, в один из летних дней, он привез ее на Шестнадцатую улицу и, остановившись около одного из домов, сказал, что это ее дом. Элли, пораженная, застыла на тротуаре, а мимо нескончаемой вереницей катили экипажи. «Так будет лучше всего, – сказал Диллард своим бархатным, вкрадчивым голосом, – не стоит держаться за отношения, которые зашли в тупик». И божился, что все это только ради ее счастья. До сих пор ей хотелось верить, что это так.

Хотя сейчас это вряд ли имело какое-то значение. Его нет. Смертельное ранение в живот. Уже три месяца, как он умер. А все эти нынешние хитроумные судебные разбирательства, ставшие возможными благодаря какому-то безвестному закону американской Фемиды, были всего лишь соблюдением формальностей для признания Гарри Дилларда виновным в мошенничестве, с тем чтобы власти смогли взыскать все нажитое им имущество в свою пользу.

Элли, однако, вынуждена была признать, что занятая им позиция действительно уберегла ее от многих неприятностей. По крайней мере она надеялась, что это так. Дом был ее собственностью, дарственная оформлена безупречно во всех отношениях. Был лишь один-единственный документ, который мог бы привести к Дилларду – покровителю уголовников и букмекеров на ипподроме в одном из самых опасных районов Нью-Йорка до того рокового дня, когда его застрелил взбешенный муж, с чьей женой он путался последнее время. Да, подумала Элли, в конечном счете он обеспечил ей такую безопасность, о которой можно было только мечтать. Как знать, может быть, Гарри Диллард и правда любил ее.

Элли закрыла глаза, и ее губы тронула едва заметная улыбка. У нее есть собственный дом. И те, кто в нем живет. Они любят ее, переживают за нее. И плевать на все эти судебные тяжбы. Виновен, не виновен – какая разница? На самом-то деле от этого в ее жизни ничего не менялось. Хотя она знала, что где-то в глубине души завязался крохотный узелок надежды. Теперь не существовало возможности что-то изменить. Все сожаления и печали остались в прошлом. Об этом позаботился человек по имени Николас Дрейк.

Элли, насколько это было в ее силах, поправила прическу, для вида отряхнула с платья засохшую грязь и поднялась со стула. Пора домой. И тут она заметила его. Этого человека она никогда раньше не встречала. Темный шатен. Даже отсюда было видно, какие у него ярко-голубые глаза.

Элли была уверена, что не знает его, однако мужчина, задрав голову, в замешательстве смотрел на нее, слегка наморщив лоб. Как будто они давным-давно знакомы, вот только имени он никак не может вспомнить.

От накатившего неприятного предчувствия у нее тяжело забилось сердце. Все мысли о судебном разбирательстве, предательстве, об измятой шляпке и забрызганной грязью юбке вылетели из головы. Весь ее мир сейчас замкнулся лишь на этом человеке и на том, что она чувствовала под его пристальным взглядом. Словно он разглядел в ее душе то потаенное, что она давным-давно глубоко запрятала.

Мужчина обладал весьма незаурядной внешностью. Лицо и рот его невольно манили к себе, а глаза, что неотрывно следили за ней, были полны безмолвного призыва.

Элли едва не улыбнулась ему и уже начала поднимать затянутую в перчатку руку для приветствия, но вовремя спохватилась. Безумное желание было отогнано прочь. Она напомнила себе о том, где находится и, само собой, о том, кто она такая – незаконнорожденная дочь Гарри Дилларда.

– Мои поздравления, старина!

Николас вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Рядом стоял тот, встречи с кем он хотел избежать любой ценой.

– Спасибо, – коротко поблагодарил Николас, бросив нетерпеливый взгляд на собеседника.

– Сколько же времени ты положил на то, чтобы разгрести все это! Ничего не скажешь – уложил Дилларда на обе лопатки! Все вокруг говорят, что ты ошибся с призванием. Тебе не бизнесом надо заниматься, а судейскими делами. А впрочем, ты все равно своего добился! Может, теперь другие ипподромные заправилы десять раз подумают, прежде чем затевать игры с такими, как ты.

Николас слушал вполуха. Он снова повернулся к галерее, почему-то чувствуя необходимость еще раз увидеть эту женщину. Но она уже ушла. Он внимательно оглядел весь балкон. Пусто. Ни белокурых волос, ни глаз цвета морской волны.

– В чем дело, старина? Кого ты там высматриваешь?

– Да никого. Мне пора. – Николас выхватил из-под сиденья кожаный портфель и решительно зашагал по центральному проходу.

– Дрейк, послушай! Куда ты? Николас не ответил, он даже не слушал. Распахнув двери, он торопливо вышел в фойе зала заседаний. В помещении с высоким потолком и мраморным полом стоял неразборчивый гул голосов. Николас принялся оглядываться в поисках незнакомки. С высоты своего роста сделать это ему было вовсе не трудно. Он пристально вглядывался в лица людей, что двигались со стороны лестницы к выходу. Женщины и мужчины, пожилые и молодые, но мадонны с мерцающими светящимися волосами, что смотрела на него с галереи, и след пропал.

Николас устремился к резным дубовым дверям и в два счета оказался на верхних ступенях лестницы из грубого гранита, спускавшейся к мощенной булыжником улице. Сощурившись от яркого солнечного света.

он посмотрел по сторонам, но незнакомки не обнаружил.

– Николас!

Вздрогнув, он обернулся, отчего-то решив, что его окликнула прелестная незнакомка. Конечно, это была не она. Вместо ангельского видения к нему торопливо подходил невысокий плотный человек.

– Оливер, – переведя дыхание, разочарованно протянул Николас.

– Полагаю, что в данный момент ты весьма доволен собой, – сияя ослепительной улыбкой, проговорил Оливер Уикс.

Это действительно было так. Гарри Диллард нажит палея на людских слабостях. Всем было известно, что он владеет салуном, но мало кто ведал, что у него имеется и собственный дом терпимости. Однако Николас узнал еще кое-что. Грехи этого человека оказались гораздо тяжелее, чем он подозревал. Добиться признания Дилларда виновным не составило труда, как только Николас раскопал кое-какие подробности его темных делишек на бегах и представил суду.

Но сейчас Николас мог думать только о том, что, похоже, безнадежно потерял эту женщину. А в таком огромном городе, как Нью-Йорк, скорее всего второй раз им уже не встретиться. Это удручало и казалось просто нелепым. Он даже не знал, кто она, – безымянная личность в переполненном зале суда. Он очень хорошо запомнил ее лицо – нежное, казавшееся фарфоровым, волосы ослепительно белокурые. И глаза – два изумрудных озера. Шляпки на ней не было, прическа в беспорядке, и он был готов поклясться, что платье ее было заляпано грязью. Николас даже головой потряс. То, что он аж задохнулся, увидев ее, скорее всего шутка разгоряченного воображения. Слишком много бессонных ночей стоила ему борьба за то, чтобы восстановить поруганную честь родителей.

Ясное дело, ему нужна женщина… Чтобы согревала постель. Чтобы можно было погрузиться в ее тело. Чтобы на несколько благословенных часов забыть обо всем. Такая малость. И сколько женщин вокруг, ждущих лишь его знака.

Николас взял себя в руки и с виноватым видом обратился к своему давнему другу:

– Извини, Оливер. О чем ты спрашивал? Оливер Уикс посмотрел на Николаса странным взглядом:

– Да я о суде, приятель. Как ты?

Николас рассеянно пригладил ладонью волосы:

– Отлично. Ведь я так долго шел к этому.

– О, это уж точно! Только обидно, что этого двурушника Дилларда застрелили прежде, чем он сел в тюрьму. Я слышал, что таких, как он, в Техасе просто вешают. У меня бы сердце не дрогнуло, болтайся сейчас этот подонок на веревке.

Николас был склонен согласиться с ним. Но в любом случае дело было сделано. Око за око. Он отомстил полностью. Или по крайней мере почти полностью.

Вернувшись в контору на Пятой авеню, Николас остаток дня провел в своем кабинете, обшитом панелями темного орехового дерева. Поверху стены были обиты темно-зеленым шелком с красными разводами. Пронзительный трезвон недавно установленного телефона звучал беспрерывно, хотя хозяин кабинета и перестал брать трубку уже через полчаса после своего возвращения. Хватит с него всех этих восхвалений и поздравлений. Он просто исполнил то, что следовало исполнить. И все.

Стоящие у южной стены кабинета старинные часы, принадлежавшие деду, отбили пять вечера, когда в дверь постучала секретарша.

– Пришла ваша сестра и хочет вас видеть, – сообщила она в своей извиняющейся манере. Николас молча поморщился.

– Я не вовремя, Николас? – Мириам Дрейк Уэлтон в длинном, почти до полу, платье по последней моде беззаботно вплыла в кабинет, ступая по толстому персидскому ковру элегантными туфлями из мягкой кожи. – Но ведь немного сестринской любви тебе не помешает?

– Да, пожалуй, не помешает, – ответил Дрейк, вставая из-за стола. Подойдя к сестре, он поцеловал ее в щеку.

Мириам была высокой, гибкой женщиной с темными волосами того же оттенка, что и у брата. Глаза, правда, у нее были скорее фиалковые, чем голубые.

Многие считали ее потрясающей красавицей. Николас знал, что в глубине души она была с этим согласна.

Быстрым движением Мириам вытащила из расшитого ярким бисером шелкового ридикюля длинную тонкую сигарету и демонстративно ждала, когда Николас поднесет ей огня. Она глубоко затянулась и с громким вздохом уронила свое стройное тело в стоящее перед письменным столом глубокое кожаное кресло.

– Ты не представляешь, как все ужасно! – воскликнула она, выдыхая струю дыма.

Когда имеешь дело с Мириам, то лучше всего сразу брать быка за рога. Поэтому, когда она явно не проявила склонности продолжать, Николас поторопил ее:

– А что ужасно, Мириам?

– Да вот это. – Со скучающим и равнодушным видом она протянула брату листок бумаги, который с самого начала держала в своих унизанных драгоценными кольцами холеных пальцах. И снова глубоко затянулась.

Бросив любопытный взгляд на сестру, отвернувшуюся к окну, Николас начал читать и почти сразу отложил письмо в сторону:

– И что тут нового? Твой муж снова был замечен в Европе с француженкой.

– И не один раз!

– Здесь написано многократно. – Он откинулся на спинку кресла. – Ну, так что же здесь нового? Мириам посмотрела на него скучающим взглядом:

– Николас Дрейк, ты отвратительный человек. Такой отвратительный, каких я в жизни не встречала.

– Об этом ты уже не раз мне говорила.

Мириам вздохнула. Выражение лица ее смягчилось от, похоже, неподдельного сожаления.

– Когда-то, дорогой брат, ты не был таким отвратительным. На самом деле ты…

– Хватит, Мириам, – решительно оборвал ее Николас. – Что ты хочешь?

– Я уезжаю за границу, – вызывающе заявила она. Фиалковые глаза превратились в два холодных аметиста, – Во Францию. Чтобы вернуть мужа в семью.

Николас удивился, хотя и не подал виду.

– Ты собралась в Европу? – спросил он, чуть приподняв вопросительно брови. – Чтобы привезти Уильяма? Бог ты мой, зачем? Тебе этот человек не нравится, любви к нему ты отнюдь не испытываешь. Ты только и знаешь, что жалуешься на этого «никчемного молокососа» – кажется, так ты его называешь – с самого первого дня своего опрометчивого замужества. Я скорее бы подумал, что ты будешь на седьмом небе от счастья, когда он наконец оставит тебя.

Мириам отвела взгляд и пожала плечами:

– Может быть, я люблю его сильнее, чем мне казалось.

– Как же, любишь ты его! – проворчал Дрейк, теряя терпение от бесконечного фиглярства своей единственной сестры. – Тебе просто нужно как-то оправдать свой отъезд.

На скулах Мириам вызывающе заалели два ярких пятна.

– Ну а если даже и так! Я не позволю этому напыщенному павлину оставить меня здесь, а самому разгуливать по Европе.

Николас потер переносицу и вздохнул:

– В таком случае скажи мне, когда ты хочешь ехать. Я распоряжусь, чтобы мой помощник занялся этим.

– Не стоить утруждать себя, дорогой брат, или обременять заботами этого мерзкого гнома, которого ты называешь своим помощником. Я все уже сделала. – Она принялась внимательно рассматривать свои отполированные ногти. – Я отплываю сегодня вечерним пароходом.

– Сегодня вечером?! Почему ты мне ничего не сказала раньше? А как же Шарлотта? Ты что, намерена тащить несчастного ребенка с собой в Европу?

Мириам поднялась из кресла и затушила сигарету в богато инкрустированной мраморной пепельнице, стоящей на маленьком столике. Николас почувствовал, что она начала нервничать. Но прежде чем он успел что-то сказать, сестра уже открыла дверь кабинета. На пороге стояла ее дочь, судорожно сжимающая ручонками крохотный чемоданчик.

– Я не намерена тащить в Европу свою дочь! – с натянутой улыбкой проговорила Мириам. – Я оставляю ее с тобой.

– Со мной?! – не поверил своим ушам Николас.

– Да, с тобой! – Она повернулась к дочери, которая смотрела на Николаса так, как будто он в любую секунду мог оторвать ей голову.

– Шарлотта, дорогая, иди к мамочке.

– Мириам, послушай… – стальным голосом начал было Николас.

Сестра не обратила на него никакого внимания и втащила свою маленькую дочь в кабинет. Девочка была миниатюрной копией своей мамы, хотя и более мягкой в силу чисто детской невинности.

– Шарлотта, солнышко мое, разве ты только что не говорила мне, как любишь своего дядю Николаса?

Девочка дико посмотрела на мать, словно только сейчас узнала, что у нее есть любимый дядя. Да так оно и есть, с горечью признал Николас. Ведь все шесть лет ее юной жизни дядюшка был занят лишь одним – стремился припереть к стене Гарри Дилларда.

– Не будь такой стеснительной, Шарлотта! – раздраженно проговорила Мириам. – Поздоровайся же со своим дядей!

Явно собрав все свое мужество, девочка медленно подняла подбородок, запрокинула головку назад и робко взглянула Николасу в глаза.

– Здравствуйте, сэр, – еле слышно пролепетала она дрожащим голосом, так, что Николас даже смутился.

Что-то во всем этом было не так. Почему возникло такое чувство, Николас понять не мог, может быть, из-за обведенных темными кругами широко раскрытых глаз Шарлотты, смотрящих на него с неподдельным ужасом, от которого судорожно сжались ее худенькие плечи.

В одном он был уверен на все сто – у него не было ни сил, ни времени заниматься этим ребенком.

– Послушай, Шарлотта, – ласково заговорил Дрейк и жестом подозвал к себе секретаршу, – почему бы тебе не пойти с Джейн – она покажет тебе массу интересного. Даже разрешит посидеть за своим столом и позвонить по новому телефону. А мы с твоей мамой немного поговорим. – Он бросил взгляд на Мириам. – Одни.

– У меня нет времени. – Мириам наклонилась к дочери и наспех чмокнула воздух где-то около уха девочки. – Я могу опоздать на корабль.

– Мириам! – рявкнул Николас. – Не вздумай оставить ребенка здесь!

– Мистер Дрейк! Мистер Дрейк! Получилось! Николас, Мириам, Джейн и даже маленькая Шарлотта все как один обернулись к двери. На пороге, едва переводя дыхание, стоял Берт, помощник Николаса. Несколько оставшихся от прежней роскошной шевелюры волосков прилипло к его широченной лысине, мокрой от пота, несмотря на весьма прохладный весенний день.

– Все улажено, – тяжело дыша, выговорил Берт.

– Все? – подался вперед Николас, напрочь забыв о сестре и племяннице.

– Ну почти все.

– Как это понимать – напрягся Николас.

– Оказалось, что в квартале, который принадлежал Дилларду, есть дом, которым Диллард, по всей видимости, не владел. Но все остальное я оформил – и это самое главное!

– Самое главное? – как ножом резанул Николас. Жизнерадостность Берта угасла на глазах.

– Ну, мне так кажется, сэр.

– Берт, мне нужен весь квартал целиком, – тоном, не терпящим возражений, заявил Николас. – И ты это прекрасно знаешь.

Помощник с несчастным видом кивнул.

– А где стоит этот дом?

Смысл вопроса наконец дошел до Берта, и он аж съежился:

– Э-э-э… прямо в середине квартала, сэр.

– И как я буду сносить там обветшалые дома, чтобы построить что-нибудь стоящее, если посередине торчит единственное не принадлежащее мне здание? – Николас резко отвернулся, бросив сердитый взгляд на густеющий за окном вечерний сумрак. – Какого черта!

– Николас! Здесь же ребенок! – наигранно возмущенным тоном воскликнула Мириам, явно поддразнивая брата.

– Потом, Мириам! – отмахнулся Николас и повернулся к Берту: – И что же ты разузнал об этом доме?

– Одну минутку, сэр. – Берт начал нервно рыться в своем портфеле. Наконец он вытащил блокнот и сверился со своими пометками. – Мне кажется, что сделка с этой недвижимостью имела место лет двадцать назад – задолго до того, как Гарри Диллард начал скупать остальные дома в квартале.

– Он осуждающе покачал головой. – Но в деле явно не хватает каких-то документов. Никогда не встречался с таким беспорядком в бумагах. Единственное, что мне удалось выяснить, так это то, что домом владеет некий Элиот Синклер.

– Никогда не слышал это имя.

– Я тоже. – Берт неловко переступил с ноги на ногу. – Что мне теперь предпринять, сэр? Я так обрадовался, что все остальное удалось привести в порядок, и… даже и не подумал.

Николас бросил на помощника нетерпеливый взгляд. Он поклялся себе, что сотрет дома Дилларда с лица земли и на их месте выстроит что-нибудь внушительное, чтобы ничего больше не напоминало о подонке. Только тогда его месть будет полной. Спустя двадцать три года. Но сейчас у него на пути неожиданно встал кирпичный дом. И хотя Николас лично ничего не имел против этого Элиота Синклера, кем бы он там ни был, ему нужна была его собственность, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим делом.

– Вот что, Берт. Разузнай об этом человеке все, что сможешь. Потом сходи и переговори с парнем. Мы предложим ему цену в зависимости от того, что ты выяснишь.

– Завтра прямо с утра и начну, – деловито сказал Берт. – Но сейчас нам надо побывать в суде.

– Поздравляю, милый братец, с чем бы там ни было, – вмешалась в разговор Мириам. – Мне очень хочется остаться и отметить вместе с тобой это чудесное событие, но, увы, мне пора. Веди себя хорошо с дядей Николасом, – мимоходом заметила она дочери.

– Мириам! – взвился Николас.

– Мистер Дрейк, нам действительно надо бы поспешить, – заметил Берт извиняющимся тоном. – Следует дать делу официальный ход. Клерк ждет нас. А уже шестой час. Если мы сейчас не придем, он больше не будет нас ждать.

– Но… – Николас обернулся к Мириам, чтобы услышать, как за сестрой громко захлопнулась дверь . Она ушла.

– В самом деле, сэр, нам бы надо поторопиться. Кое-кому может прийти в голову то же, что и вам. И тогда мы можем потерять все.

Николас едва не взвыл, встретив затравленный взгляд своей племянницы. Шепотом послав витиеватое ругательство вслед своей непутевой сестре, он присел на корточки и оказался лицом к лицу с Шарлоттой. Дрейк откашлялся, не понимая, что его нахмуренные брови, которые устрашали даже прожженных дельцов, заставляли сердце девочки сжиматься от страха.

– Шарлотта, мне нужно съездить в город. – Он старательно растянул губы, моля Бога, чтобы это было похоже на добрую отеческую улыбку. – Когда я вернусь, мы разберемся с этой… со всем этим. А пока Джейн позаботится о тебе, хорошо? – Он бросил взгляд на секретаршу: – Верно, Джейн?

Джейн была поражена таким поворотом событий не меньше своего хозяина, но быстро взяла себя в руки:

– Конечно, сэр. Я с удовольствием пригляжу за Шарлоттой.

С чувством честно исполненного долга Николас поднялся с корточек, довольный тем, что сумел все уладить и, самое главное, успокоил запуганную племянницу. Подхватив на ходу шляпу, он устремился к двери. «А может быть, – подумал он, пожав широкими плечами, – заботиться о ребенке не так уж и сложно».




Глава 2


– Любовь моя, хочу перенести тебя на холст. Во всей твоей живописной наготе!

Вязальные спицы, что безостановочно двигались в пухлых, покрытых легкими морщинками руках Ханны Шер, звякнув, замерли. Ханна подняла глаза и бросила более чем спокойный взгляд через всю их скромную гостиную на седовласого мужчину лет шестидесяти пяти, что стоял у углового окна и, чуть раздвинув накрахмаленные кружевные занавески, смотрел на Шестнадцатую улицу. Она не сказала ни слова, да и с какой стати? Слова здесь были просто ни к чему.

– Так как, Ханна? – настойчиво продолжил Барнард Уэбб. – Давай запечатлею тебя обнаженной. На огромной кровати с пологом на четырех столбах, усыпанной охапками крупных желтых маргариток. – Серые глаза его вдохновенно заблестели: – Я вижу это – «Женщина среди цветов»! Картина будет такой знаменитой, что ее выставят в Лувре.

Барнард стоял перед мольбертом, держа в одной руке палитру, а в другой кисть. На губах его играла дьявольская улыбка.

– Как же, как же! Скорее уж «Старуха среди засохших лепестков» для комнаты смеха. – Презрительно фыркнув, Ханна снова заработала спицами. Барнарду всегда удавалось взволновать ее, нередко вызывая нежные чувственные воспоминания, но еще чаще – раздражение.

– Так что поищи-ка для своей мазни какую-нибудь юную нимфу.

– Девицам, которые годятся мне во внучки, делать на моих полотнах нечего! – глумливо хихикнул Барнард, небрежно прислонившись к стене. Улыбка его стала шире. – Пошли наверх, ко мне в комнату. Я помогу тебе раздеться.

– Ах ты, развратник! Для подобных глупостей у тебя возраст уже не тот.

– День, когда я стану слишком старым, чтобы рисовать обнаженных дам, придет тогда, когда меня будут зарывать на шесть футов под землю!

– Думай, что говоришь! Тем более о таких вещах! Постыдился бы!

– Тебя больше волнует мое погребение или мое рисование?

Ханна бросила на него осуждающий взгляд:

– И то, и другое.

– Ханна, ты всегда была такой чопорной и благопристойной блюстительницей нравов или это пришло с возрастом? – рассмеявшись, съязвил Барнард.

– Я дама, Барнард Уэбб, и буду крайне признательна, если вы станете иногда об этом вспоминать! – огрызнулась Ханна и еще проворнее заработала спицами

– Хотя я весьма сомневаюсь, что вы разглядите истинную даму, даже если вас ткнут в нее носом.

– Девка – огонь! – захохотал Барнард. – Если ты позволишь нарисовать тебя без одежды, конечно! – то я сумею перенести этот огонь на холст. Это будет потрясающе! Ты придешь в восторг, любовь моя!

Холодно посмотрев на него поверх очков, Ханна, чуть приподняв брови, ровным голосом заметила:

– Больше всего мне хотелось бы, чтобы вы поменьше болтали и оставили меня в покое, если только не имеете в виду наши отношения и известное предложение не готово сорваться с ваших губ.

Барнард резко оборвал смех и скривил губы:

– Ну вот, опять ты за свое! Все испортила. – Оттолкнувшись плечом от стены, он с раздраженным видом вернулся к своему мольберту. – Женитьба, а что же еще! Я чертовски стар для брачных уз.

– Минуту назад вы уверяли меня, что возраст вам не помеха ни в чем.

– Женщина, оставь меня в покое! – высокопарно вскричал Барнард. – У меня много работы!

– И замечательно. Мы снова не в духе, кажется? Но Барнард, ты же знаешь, что я права! Нам надо пожениться. – Она мягко продолжила: – Я буду заботиться о тебе, когда ты станешь совсем стареньким.

– Да я уже старый! Неужели ты думаешь, что мне об этом неизвестно? – Он чуть не сорвался на крик и сердито ткнул кистью в палитру, разбрызгав краску.

– Об этом факте мое тело напоминает мне каждый день! Твои жалкие попытки подцепить меня ни к чему не приведут! И вообще у меня нет времени на женитьбу. За мной приезжает мой сын! Я буду жить с его семьей в Огайо. Собаки и дети. Семья! Ты слышишь меня, госпожа Ханна Шер? – воскликнул он. Его испещренное глубокими морщинами лицо даже раскраснелось от волнения. Он невидяще смотрел на Ханну, потому что был сейчас далеко – на пути к далекому штату Огайо. – Так ты слышала, что я сказал?

– А то нет! Ты так орал, что слышали все в округе.

– В том числе и я.

Барнард и Ханна стремительно обернулись.

– Элли! – в один голос воскликнули они.

– Ну, по какому поводу очередная потасовка? – спросила Элли, стаскивая с головы свою изрядно помятую шляпку с лентами и пристраивая ее на полированный дубовый стол с резными ножками в виде распяленных когтистых лап.

– Небольшой спор, – пояснила Ханна. – Элли, мы спорили, а не дрались.

– Черт возьми, женщина! – рявкнул Барнард. – Будь любезна называть вещи своими именами! Уж ты-то точно дралась!

– Я?!

– А кто же еще? Конечно, ты! Еще немного, и у меня было бы расцарапано лицо! – вызывающе фыркнул он.

– Может быть, тогда в твоей старой глупой голове прибавилось бы ума!

– Она невыносима, Элли, – страдальчески приподнял брови Барнард, как бы не веря своим ушам. – До сих пор не могу понять, как ты вообще решилась впустить ее сюда.

– Лучше спроси, как она впустила сюда такого блудливого старого козла, как ты! – перебила его Ханна.

Его шутливое настроение быстро сменил гнев.

– Она даже…

– Ну, дорогие мои, хватит! – воскликнула Элли, разведя руки в стороны, как рефери на ринге. – Драться, спорить – особой разницы нет. Ясно, что он по-прежнему не собирается жениться на вас.

– Жениться на мне? – возмущенно фыркнула Ханна. – Ну уж нет. Этот старый козел хотел меня нарисовать, ты только представь, голой!

Элли в изумлении уставилась на Барнарда:

– Ты просил Ханну позировать тебе обнаженной?

– Ну, я… – промямлил Барнард.

Ханна бросила на Барнарда торжествующий взгляд, на который он бы достойно ответил, не смотри на него в упор Элли. Вместо этого он одарил свою домохозяйку невинной широкой улыбкой, отложив на потом выражение глубокого возмущения Ханной Шер. Можно будет всю ночь постукивать в потолок ручкой метлы. Это всегда действовало безотказно, потому что комната Ханны располагалась как раз над его комнатой. Он едва не улыбнулся в предвкушении удовольствия, но вовремя спохватился.

– В чем мать родила, вот чего он хотел! – напирала Ханна. – Да чтоб еще лежала на постели среди охапок цветов! Да кем он себя считает, а? Художником?

После этих слов Ханна разразилась кудахтающим смехом, который буквально смел всякие следы улыбки с лица Барнарда.

– Ханна, перестань, пожалуйста. Я сама разберусь с Барнардом, – строго проговорила Элли.

– Элли, любовь моя, мне захотелось немного развлечь ее, только и всего! – смущенно пожал все еще широкими плечами Барнард. В молодые годы он был моряком и побывал чуть ли не во всех портах мира.

– Тогда развлекайтесь другими способами, – сухо сказала Элли. – Шашки, шахматы, даже покер. Мне не хотелось бы, чтобы в моем доме вы просили Ханну позировать вам обнаженной.

– Вот-вот, пусть знает свое место!

– Не лезь не в свое дело, старая перечница! – озлился Барнард.

И все началось сначала. Элли поморщилась и покачала головой. В такие дни, как этот, ей казалось, что еще немного – и она откажет обоим. Конечно, этого она никогда не сделает. Элли любила обоих так же сильно, как они ее. И потом, они же не целый день препираются. Всего лишь большую его часть, примирительно улыбнулась девушка.

Элли хотела спросить про Джима. Этот ее жилец был на пять лет моложе Элли. И хотя ему исполнился двадцать один год, Джим был скорее ребенком, чем юношей. Элли всегда беспокоилась за него. Он жил в доме с тех самых пор, как она сюда перебралась, и занимал комнату рядом с Барнардом. Но едва она открыла рот, как в дверь громко постучали.

До недавнего времени сюда редко кто заглядывал, но через две недели после окончания суда их начал буквально осаждать своими ежедневными визитами некий настырный человечек по имени Берт, пытавшийся уговорить Элли продать дом. Всякий раз, когда он заявлялся, дверь открывал Барнард и говорил ему, что либо домовладелец вышел, либо не заинтересован в продаже. Элли отдавала себе отчет в том, что надо бы лично поговорить с непрошеным покупателем, но все откладывала и откладывала в надежде, что этот Берт в конце концов сдастся. Она уже начала поворачиваться к лестнице, чтобы подняться на второй этаж, и бросила взгляд на входную дверь. За стеклом вырисовывался чей-то силуэт. У нее вдруг замерло сердце.

Это не был знакомый настырный человечек. Элли глубоко вздохнула и вгляделась пристальнее. Перед дверью, вне всякого сомнения, стоял мужчина весьма внушительного роста и телосложения. Темные волосы, ярко-голубые глаза. Неужели?

Неожиданно для самой себя Элли поспешила к выходу и повернула ручку. Дверь распахнулась, и она оказалась нос к носу с посетителем – тем самым мужчиной, который разглядывал ее в зале суда.

В дверной проем лился солнечный свет, окаймляя его крепкую, стройную фигуру золотистым сиянием. Он и вправду был бы удивительно красив, если бы не перебитый, скорее всего в детстве, нос, придававший посетителю мрачноватый и, пожалуй, хищный вид человека, с которым лучше не шутить.

Элли приказала себе отвернуться, взбежать вверх по лестнице и предоставить разбираться Барнарду, но не двинулась с места и даже очаровательно улыбнулась гостю.

– Это вы, – без предисловий выговорил он, и изумление смягчило мрачную суровость его лица. Улыбка Элли застыла.

– Я видел вас в зале суда. И хотел потом., . – Он оборвал себя так же внезапно, как и заговорил.

Элли была поражена случившимся буквально у нее на глазах превращением. Только что, как бы застигнутый врасплох, он казался доступным и доброжелательным. Но в следующее мгновение словно упал занавес и скрыл за собой все чувства – на его лице вновь оказалась суровая неумолимая маска.

Разительная перемена привела девушку в чувство. В голове прояснилось. Щекам стало жарко. Этот человек пришел к ней. Не в том смысле, что именно она открыла ему дверь, мысленно уточнила Элли. Несомненно, встретить ее здесь он никак не ожидал. Значит, цель его прихода иная. Элли подумала о Берте, обивавшем ее порог последние две недели, и у нее вдруг пересохло во рту.

Барнард решительно шагнул вперед.

– Что вам нужно? – резким тоном спросил он.

– Я пришел к Элиоту Синклеру, – чуть приподняв брови, спокойно ответил незнакомец.

– Тогда вы зря потратили время! И Барнард начал закрывать дверь.

– Элиот Синклер – это я, – сказала Элли. Барнард непроизвольно охнул. Незнакомец от неожиданности даже изменился в лице.

– Но вы же женщина! – воскликнул он изумленно, и лицо его на мгновение утратило каменную невозмутимость.

Барнард сердито покачал головой и издал неясный звук, подозрительно напоминающий презрительное фырканье:

– По вашему шикарному виду, мистер, и не скажешь, что в голове у вас маловато мозгов. Конечно, она женщина! Вы до этого ни одной, что ли, не видели?

И Барнард захихикал, явно довольный своей шуткой. Но ни посетитель, ни Элли не обратили на него внимания и продолжали стоять и неотрывно смотреть друг другу в глаза.

– Женщина, – отрешенно прошептал незнакомец.

– А может, он слабоумный? – громко поинтересовалась Ханна, окидывая мужчину пренебрежительным взглядом.

От этих слов тот как будто очнулся.

– Прошу прощения, – извинился он. – Такая неожиданность! Я и подумать не мог… – Он покачал головой.

– Впрочем, это не важно… Меня зовут Николас Дрейк.

Вот как. Николас Дрейк.

От этих коротких, как удар ножа, слов только что бешено колотившееся сердце замерло у Элли в груди.

Николас Дрейк.

Ей удалось сохранить спокойствие и то лишь потому, что она стояла .Человек, разоривший ее отца, пришел к ней в дом!

Господи, спаси и сохрани! Мужчина, которого она увидела тогда с галереи, который являлся ей во сне, стоял перед ней. Известно ли ему, кто она, подумала Элли, и все внутри у нее сжалось. Она тут же заставила себя успокоиться – наверняка он ничего о ней не знает. Отец же обещал, он дал ей слово!

– Мисс Синклер? – Своим вопросом Николас вернул ее к действительности. – Ведь вы мисс, я не ошибаюсь?

– Вам-то что за дело? – огрызнулся Барнард.

– Да, мисс, – машинально ответила Элли, судорожно соображая, как выйти из этой неожиданной ситуации.

– Девушка, у тебя что, рот незакрытый кран? Слова так и хлещут! – проворчал Барнард. – Нечего с ним откровенничать. Ты же не знаешь, зачем он сюда заявился.

Николас бросил на Барнарда быстрый взгляд.

– Знаете, а он прав, – обратился он к Элли. – Вам надо следить за тем, что говорите… особенно незнакомым людям.

Слова эти поразили всех присутствующих, включая и того, кто их произнес. Дрейк нахмурился и сжал губы.

– Мисс Синклер, – твердым тоном продолжил он, – я пришел по поводу дома. Насколько мне известно, мой помощник несколько раз приходил к вам.

– Мы сказали ему, что следует сделать с его предложениями, – снова встрял Барнард, горделиво вздернув голову.

– Верно, – сухо заметил Дрейк и вновь обратился к Элли. – Я пришел сам, поскольку почувствовал, что Берт не сумел разъяснить суть моего великодушного предложения.

– Великодушного, дерьмового – какая разница! Мы не хотим переезжать, и точка! Ты что, парень, по-английски не понимаешь? – перестав сдерживаться, взорвался Барнард.

Элли завороженно смотрела, как на скулах Дрейка заходили желваки. Она была уверена, что этот суровый, угрюмый человек уже многие годы не слышал в свой адрес иного обращения, кроме как сэр, что уж тогда говорить о «парне»! Если бы у нее так не колотилось сердце, она скорее всего не удержалась бы и рассмеялась при виде выражения его лица.

– Послушайте, мистер Дрейк…

– Смотрите! Все посмотрите, что я нашел! Джим Днджело ворвался в дом, таща за руку малышку, всю в розовом облаке из тюля и кружев.

Все окаменели, и наступила гробовая тишина. Элли, забыв о доме, о посетителе, о том, что он был причиной разорения ее отца, ахнула:

– Боже мой, Джим! Кто это?

– Я ее нашел! Это я нашел! – Рослый парень, который вел себя как ребенок, повернулся к девочке: – Пожалуйста, скажи что-нибудь!

– Отпусти ее. – Голос Николаса был подобен смертельно опасному шипению змеи. Джим поднял на Николасв любопытные глаза:

– А ты кто?

В этот момент на пороге возникла запыхавшаяся пожилая женщина с раскрасневшимся от напряжения лицом.

– Сэр, простите. Бога ради! – запинаясь, обратилась она к Николасу, который решительно притянул к себе девочку. – Он так ласково заговорил с ней, а потом вдруг взял да и потащил вверх по ступенькам в дом!

Элли вдруг подумала, что не может сказать, ошеломлена девочка происходящим или до смерти боится Николаса. В одном Элли была уверена: с ребенком явно что-то не в порядке. Она еще раз бросила взгляд на темные круги под ее глазами, на нездоровую бледность кожи. Хотя, с другой стороны, все это могло быть и от усталости.

Джим шагнул к девочке, и Николас угрожающе встал перед ней. У Элли мелькнула мысль, что этот человек будет стоять насмерть, защищая тех, кого любит. Было страшно подумать, что ждет того несчастного, на которого обрушится его праведный гнев.

– А ну назад, – бросил Дрейк, и Джим неуклюже замер на месте.

– Нечего злиться! – так и взвился Барнард. – Джим и мухи не обидит!

Николас промолчал, как бы соглашаясь с этим.

– Это ваша дочка? – спросила Ханна и ласково улыбнулась девочке.

– Нет, – после непродолжительного молчания напряженным голосом ответил Дрейк. – Она моя племянница.

«Девочка, значит, не дочь, а племянница», – с неожиданным удовлетворением подумала Элли.

Она присела перед девочкой на корточки и ободряюще заглянула ей в личико.

– Привет, – мягко сказала она ласковым голосом. – Меня зовут Элли. А тебя как зовут?

Девочка, потупившись, смущенно переминалась с ноги на ногу.

– Шарлотта, – наконец еле слышно выговорила она.

– Какое у тебя красивое имя! – улыбнулась Элли. – Мне всегда хотелось, чтобы у меня было такое же красивое имя, как твое.

– Твое тоже красивое, – неуверенно проговорила Шарлотта.

– Ну, наверное, да. Элли – очень симпатично. Но на самом деле меня зовут Элиот, – заговорщически подмигнув, добавила девушка.

Шарлотта смутилась.

– Ты правильно поняла – это мужское имя, – подтвердила Элли.

– А почему тебя назвали, как мальчика? На мгновение зеленые глаза Элли потемнели, и она подумала, что ступила на опасную территорию. Но что-то в этой маленькой темноволосой девочке неодолимо влекло ее. Элли заставила себя непринужденно рассмеяться:

– Не знаю. Да и так ли уж это важно? Не хочешь ли выпить чаю?

Но когда Шарлотта подняла голову и вопросительно посмотрела на своего дядю, Элли обругала себя. Она напрочь забыла о нем. И если девушка с удовольствием выпила бы чашку чаю с племянницей, то это желание никак не распространялось на ее дядю. По многим причинам.

– Как глупо с моей стороны! – выпрямляясь, воскликнула Элли. – Твой дядя, Шарлотта, конечно, очень занятой человек. Мы попьем чаю в другой раз, хорошо?

– Чай – это прекрасно, – мягко ответил Николас, улыбкой показывая, что понял, о чем думает Элли. – Мы с Шарлоттой как раз подумывали об этом. С удовольствием останемся.

Личико девочки просияло. Ребенок может улыбнуться в любой момент, подумала Элли. Как она теперь сможет сказать «нет»? Да никак. Придется выкручиваться из этой несуразной ситуации. Девушка на чем свет стоит ругала себя за легкомыслие.

– Так как? – чуть приподняв брови, спросил Николас с неожиданно насмешливой улыбкой.

Элли улыбнулась ему в ответ, если оскаленные зубы можно было назвать улыбкой. Она напоит чаем эту прелестную девочку, на ее дядюшку – ноль внимания, а потом, не нарушая приличий, постарается как можно скорее спровадить обоих.

Джим шагнул вперед и протянул руку Шарлотте:

– Пошли, сядешь рядом со мной. Николас вперил в Джима тяжелый взгляд и собрался высказаться, но Элли поспешила его прервать:

– Мистер Дрейк, он не сделает ей ничего плохого! Честное слово!

Николас посмотрел на Элли, потом снова на Джима, наконец перевел взгляд на свою племянницу и согласно кивнул.

Шарлотта просияла и тут же бочком придвинулась к Джиму. Элли могла поклясться, что суровое лицо Николаса едва заметно исказилось от неподдельной душевной боли. Но он тут же с бесстрастным видом повернулся к Элли. Они стояли, как тогда в зале суда, не отрывая друг от друга глаз. Элли забыла обо всем – о душевной боли, о том, кто она такая, о том, кто он такой. Но лишь на одно мгновение.

Она резко развернулась и жестом пригласила гостей в гостиную. Ханна отправилась на кухню готовить чай. Чуть поколебавшись, Николас двинулся вперед, но остановился, заметив свежий номер «Ныо-Йорк тайме».

– О, да здесь статейка о Джее, – воскликнул он, беря в руки развернутую газету.

Элли обернулась, на ее лице читалось явное смущение.

– Джей… – повторил Николас, проглядывая статью. – Художник. Как вы нашли колонку Эйбла Смайта о нем в воскресном номере?

– Простите, я ее не читала, – метнув гневный взгляд на Барнарда, ответила Элли и прошла в гостиную.

– Вообще-то говорят, что он не без таланта, – входя за ней следом, добавил Николас. – Мечущийся из одной крайности в другую, но многообещающий. Тем не менее Смайт всерьез заинтригован его творчеством.

– Вот как? – вежливо поинтересовалась Элли, усаживаясь на стеганый диван и аккуратно разглаживая на коленях юбку.

Николас сел напротив нее в плетеное кресло и, покачав головой, улыбнулся:

– Интересно, а они сами-то знают, кто на самом деле этот Джей?

– Есть даже такие, которые утверждают, что Джей – это я! – в свою очередь, улыбнулся Барнард.

В этот момент Ханна внесла поднос с чашками и чайником.

– Вот те на! Не верьте ни единому его слову, мистер Дрейк! Этому старому козлу не по силам нарисовать один-единственный цветочек даже ради спасения собственной шкуры! – Послушай, ты, старая…

– Барнард! – воскликнула Элли, многозначительно глядя на него. Пожалуйста

– У нас гости.

Пронзив Ханну испепеляющим взглядом, Барнард невнятно пробормотал что-то себе под нос и с сердитым видом уселся на диван.

– Прошу, чай готов, – сказала Элли и с неимоверной быстротой принялась раздавать чашки.

– Спешим, мисс Синклер? – поинтересовался Николас, и в глазах у него зажглись веселые огоньки.

От колкого вопроса и понимающей усмешки Элли захотелось выплеснуть чай ему в лицо. Но на это ушла бы лишняя пара минут, не говоря уж о том, сколько времени он потратит, приводя себя в порядок. Однако дело было даже не в этом – просто Элли хотелось как можно скорее выпроводить Николаса Дрейка из своего дома. Из-за него в ней шевелились какие-то непонятные чувства, которые ей открыто не нравились, потому что ее должна переполнять ненависть и только ненависть. И не важно, что ей давно известно о том, что ее отец заслуживает самого сурового наказания. Он был ее родным отцом независимо от того, признавал он это публично или нет. А Николас Дрейк был тем самым человеком, который его уничтожил.

– Я спешу? Почему вы так решили? – Элли напустила на себя невинный вид.

Громко бренча ложечкой, она размешала сахар и лихо, залпом выпила всю чашку.

Ханна, Джим и Шарлотта застыли, разинув рты. Барнард чуть чашку из рук не выронил. А Николас смотрел на нее так убийственно спокойно и проницательно, что ей захотелось еще быстрее покончить со всем этим и наконец увидеть его спину, захлопывая входную дверь.

– Ну вот и прекрасно, – громко заявила Элли, изящно промокнув салфеткой губы. – Отличный чай!

С этими словами она порывисто встала и начала было собирать блюдца и чашки, все еще полные горячего чая.

– Мисс Синклер, – холодно сказал Николас. Остатки его шутливого настроения исчезли вместе с отобранной чашкой. – Так как насчет дома?

– Нам не о чем говорить, мистер Дрейк. Барнард же вам сказал, что продажа меня не интересует.

Николас продолжал улыбаться, но взгляд его вдруг стал жестким.

– Мисс Синклер, вы, должно быть, не поняли…

– Я все прекрасно поняла. Вы хотите купить мой дом. Я не хочу его продавать, – ответила она тоном, каким непонятливому ребенку разъясняют очевидные вещи.

– Но я же предлагаю вам целое состояние!

– Для вас, может быть. Но не для меня. Николас, явно рассерженный, пригладил рукой волосы:

– Ну хотя бы подумайте над моим предложением…

– Нет, мистер Дрейк. – Элли, держа в руках поднос, выпрямилась. – Я не заинтересована в продаже моего дома и в деньгах я тоже не нуждаюсь.

У Николаса на скулах заиграли желваки.

– Первый раз встречаю такую упрямую женщину!

– Упрямую? Вы говорите, что я упрямая, потому что не хочу продать вам свой дом?

– Да, именно поэтому! – резко бросил он. – Конечно, вы упрямая особа! Я мог бы добавить – и безрассудная, потому что так оно и есть. Безрассудная. Я предлагаю вам очень много денег, мисс Синклер. Намного больше, чем стоит этот дом. Столько денег, что любой здравомыслящий человек, не раздумывая, ухватился бы за такое предложение обеими руками. Мужчина согласился бы на эту сделку. Вам, мисс Синклер, надо выйти замуж, чтобы рядом был человек, у которого хватило бы ума понять всю выгоду моего предложения.

Элли от оскорбления залилась краской.

– Ах, вот как – хватило бы ума… Да как вы… – Она, замолчала, пытаясь совладать с собой. – Не тратьте слов зря, мистер Дрейк. Либо вы будете иметь дело лично со мной, либо ни с кем, потому что я никогда не выйду замуж.

– Никогда не выйду замуж! – насмешливо передразнил он. – Каждая женщина об этом только и мечтает. И вы, вне всякого сомнения, не исключение.

У Элли кровь отхлынула от щек, и она язвительно улыбнулась:

– Как вы наблюдательны! Уже и жених есть – рыцарь в блестящих доспехах. Он как раз достраивает для меня серебряный замок на берегу лазурного моря.

Николас нахмурился, пытаясь понять, что стоит за ее словами.

– Мисс Синклер, похоже, вы начитались грошовых романов. В Америке конца этого века, увы, днем с огнем не найти ни принцев в доспехах, ни тем паче серебряных замков на берегу моря.

– В этом-то и дело, мистер Дрейк.

– То есть?

– Я никогда не выйду замуж, – упрямо повторила она.

Николас молча посмотрел на Элли, сжав зубы, затем встал, повелительным жестом подняв Шарлотту и няню, и направился к выходу. Элли про себя уже решила, что со всем этим делом покончено, как Николас вдруг обернулся и, смотря ей прямо в глаза, ровным голосом проговорил;

– Элиот Синклер, не думайте, что на этом все закончилось. Мне нужен ваш дом.

С этими словами он, не оставив сомнений в своих дальнейших намерениях, вышел, громко хлопнув дверью. У Элли вдоль спины пробежал холодок от неприятного предчувствия. Она не могла допустить, чтобы Николас Дрейк сунул нос в ее жизнь. Дочь уголовного преступника – что может быть хуже! Элли невольно поежилась. А вдруг Дрейк прознает, что она еще и незаконнорожденная! Может быть, дом действительно лучше продать. Но оглянувшись вокруг, она подумала, что не сможет расстаться с тем, что бесповоротно стало частью ее жизни. Этот дом – первый и последний подарок отца. Но еще важнее то, что продажа дома неизбежно приведет к обнародованию кое-каких документов, о которых, к счастью, мало кто и помнил. Они давно считались безнадежно утерянными. Среди этих бумаг была одна, которая привязывала ее к Гарри Дилларду, как ничто другое. Дарственная. Элли всегда знала, что ей своего дома не продать никогда. Даже если очень захочется. Этот дом, как и многое другое в ее жизни, был и проклятием, и благословением.

– Ну как, – громко спросила она, ободряюще улыбнувшись своим пансионерам, – похоже, я ловко его спровадила?

В ответ Барнард, ни слова не говоря, скорчил неопределенную гримасу.

– Пожалуй, я пойду наверх, – договорила Элли излишне бодрым тоном и начала быстро подниматься по лестнице, пока не оказалась на четвертом этаже.

Лишь добравшись до своей комнаты и закрыв дверь, девушка глубоко вздохнула и обессиленно привалилась спиной к твердой филенке. Наконец-то она одна и можно спрятаться от невзгод, которыми полна человеческая жизнь.

Элли обвела глазами комнату – высокий потолок, стены, выкрашенные белой краской, несколько окон, сквозь которые льется солнечный свет. Так она простояла довольно долго, прежде чем смогла оторваться от двери и подойти к складной ширме, отгораживающей один из углов большой комнаты.

Несколько раз глубоко вдохнув, Элли сдвинула ширму в сторону и взобралась на высокий стол, стоявший прямо в потоке щедро льющихся золотистых лучей. Она зажмурилась, упиваясь теплом и покоем. На душу снизошло умиротворение. Потихоньку мысли о доме, отце, писаных красавцах и маленьких племянницах отошли на задний план.

Глубоко вздохнув, Элли взяла кисть и вгляделась в холст.




Глава 3


Мысль преследовала неотступно, запустив длинные когти беспокойства в самую душу. Николас стоял у окна столовой и, прищурившись, задумчиво смотрел на неяркое утреннее солнце. Почему его так мучительно преследуют мысли об этой Элиот Синклер, снова и снова спрашивал он себя на протяжении последних шести недель. С двенадцати лет его неотвязно терзала мысль о Гарри Дилларде. Правда, тогда его по-свински предали, и в этом была причина его одержимости. Все просто. Но чтобы мучиться из-за какой-то женщины по имени Элиот Синклер?

Думал он о ней постоянно. Мысли были заняты только ею. На его вкус она была слишком самоуверенна и сверх всякой меры упряма. Но Николас снова и снова вспоминал о ней. Он всегда искренне верил в силу воли. Прояви волю – и все сбудется. Но похоже, его сила воли спасовала перед этой чудной женщиной с мужским именем. Желал ли он ее потому, что его сила воли натолкнулась на неожиданную преграду? Или потому, что не мог заполучить ее дом? Дрейк сомневался, что все так просто.

Глубоко вздохнув, Николас отвернулся от окна и заставил себя вернуться к повседневным делам и тому ритму жизни, который установил для себя много лет назад. Он направился к столу, и гулкое эхо шагов сопровождало его до тех пор, пока у него под ногами не оказался роскошный персидский ковер ручной работы. Завтрак был накрыт на две персоны. Так повелось со дня появления в его доме племянницы. Она как раз заглядывала в проем полуоткрытой двери. На ее бледном, полупрозрачном личике как-то особенно ярко сияли темно-фиалковые глаза. Увидев Николаса, Шарлотта робко улыбнулась ему.

Хотя стол накрывали на двоих каждое утро, девочка редко разделяла с ним завтрак. Так что за эти недели, что племянница жила в доме, Николас видел ее всего несколько раз, но тем не менее он заметил, что она переменилась. Шарлотта, похоже, начала чувствовать себя более непринужденно. Щеки слегка порозовели, а темные круги под глазами начали потихоньку бледнеть. Она стала чаще улыбаться, и пару раз он даже слышал ее смех со второго этажа. Там Николас выделил одну из комнат под детскую и попросил мисс Шеморти наполнить ее всякими игрушками. «Забавно, – подумал он, – неведомые игрушки для нежданной племянницы». И сегодня, как всякий раз, когда оказывался в одной компании с Шарлоттой, Николас странным образом растерялся. Все слова мигом выскочили у него из головы. О чем вообще говорят с ребенком, если ему не дарят подарки или не учат уму-разуму?

– Доброе утро. – Ничего лучшего за эти мучительные секунды он придумать не смог.

Шарлотта, явно ободренная, шагнула в столовую и с грациозной почтительностью подошла к столу:

– Доброе утро, мистер Дрейк.

По-прежнему мистер Дрейк. Ни дядя Николас, ни просто дядя, ни на худой конец Николас. Мистер Дрейк. Но у него не хватало духу попросить девочку называть его как-нибудь иначе.

Обменявшись учтивыми приветствиями, они снова замолчали.

Николас, приняв из рук горничной чашку кофе, слегка откашлялся и поинтересовался:

– Шарлотта, ты уже завтракала?

– Нет. Коротко и ясно.

– Может быть, хочешь чего-нибудь? Девочка приподнялась на цыпочки и взглянула, какими возможностями располагает накрытый стол. При виде яичницы-болтуньи, ветчины и овсяной каши она скривила губки:

– Только чашечку кофе, пожалуйста.

– Кофе?!

Шарлотта подошла к столу и уселась на стул.

– Да, пожалуйста. И если можно, немного сливок и ложечку сахара.

Как будто ей не шесть, а все шестьдесят шесть лет! Горничная начала наливать кофе.

– Ни в коем случае! – воскликнул Николас, со стуком ставя свою чашку на блюдце. – Тебе нельзя пить кофе.

– Почему нельзя? – захлопала от неожиданности глазами Шарлотта.

– Потому! – растерявшись, беспомощно ответил он.

– Почему потому?

Николас нахмурился и строго посмотрел на племянницу:

– Потому что ты слишком мала, чтобы пить кофе.

– А мама так не думает.

– Она вообще редко думает.

Николас поставил чашку с блюдцем на стол и распорядился, чтобы горничная принесла поднос с едой и стакан молока.

– Я не люблю молоко, – скривилась Шарлотта..

– Глупости! Молоко очень полезно, особенно если добавить к нему немного яичницы, пару кусочков ветчины и тарелку овсянки.

Николас сделал вид, что не услышал тоскливого вздоха.

– А я вчера получила от мамы письмо, – помолчав, сообщила Шарлотта и извлекла послание из неимоверных размеров кармана своего темно-голубого платья.

– В самом деле? – сухо откликнулся Николас. – И как поживает моя дражайшая сестрица?

– Полагаю, прекрасно, – ответила девочка, разглаживая ладошкой смятый листок на скатерти, – Кажется, очень занята.

– Насколько я знаю свою сестру, она бывает занята развлечениями и прочими пустопорожними делами.

– Блестящими развлечениями и грандиозными торжественными завтраками, – мечтательно уточнила Шарлотта. – И там все пьют кофе.

Николас во все глаза смотрел на племянницу и задавался вопросом, а не пытается ли она каким-то хитрым образом доказать ему свою правоту.

– Не сомневаюсь, что шампанское там пьют гораздо чаще, чем кофе. В следующий раз к обеду ты попросишь бутылочку холодного «Дом Периньон»?

К его удивлению, Шарлотта в ответ весело захихикала. Потом посерьезнела и вновь впала в мечтательное настроение:

– А еще мама и папа будут там танцевать. Мама так замечательно танцует. Вальсы, менуэты… – Она без улыбки посмотрела на Николаса: – А вы видели когда-нибудь, как танцует мой папа?

– Пожалуй, что ни разу. А если он и танцует, то уж точно не с твоей матерью, – рассеянно заметил он, шурша свежей утренней газетой.

– Это как?

Николас не заметил ни озабоченных морщинок на ее чистом лобике, ни полных душевной боли обвиняющих глаз.

– Да никак, Шарлотта. Чепуха все это, – ответил он и принялся внимательно читать передовую статью.

Час спустя Николас уже входил в свою контору. Всю дорогу его не оставляло чувство вины. Шарлотта слишком уж вежливо и спокойно покинула столовую после его опрометчивого замечания о ее родителях. Но ему надо вести дела. Подписывать документы. Продумывать наперед планы. Строить дома. Вот в этом он знал толк. А о том, как держать себя с детьми, он и ведать не ведал. И взятки с него гладки. С этой утешительной мыслью Николас уселся за свой письменный стол в привычное мягкое кожаное кресло. Честно говоря, желания расширить свой кругозор в вопросе воспитания детей у него не было. Тем более что мисс Шеморти прекрасно справлялась с обязанностями няни его племянницы. У Николаса просто не было времени заниматься девочкой. Сведение счетов с Гарри Диллардом все еще не было закончено. Надо было покончить с ним раз и навсегда, чтобы окончательно выбросить из своей жизни всякую память об этом человеке.

Николас и раньше прекрасно понимал, что подчинил свою жизнь одной цели – добить Гарри Дилларда, и на долгие годы загнал ее в тупик. За двадцать три года целеустремленной одержимости он почти полностью утратил чувство необходимости что-то изменить в своей жизни. Подобные мысли редко посещали его, а если и приходили, то весьма ненадолго. Он быстро научился справляться с ними. Заставлял себя забыть. Однако снова и снова ему приходило в голову, что память – такой товар, за утрату которого не жалко отдать любые деньги.

Вздохнув, Николас в очередной раз решительно отмахнулся от разъедающих душу мыслей и вернулся к более серьезной проблеме – к Элиот Синклер и ее недвижимости.

С того самого дня, когда Николас в первый раз подошел к дому, который хотел приобрести, с того самого знаменитого чаепития он нанес уже не один визит госпоже Синклер.

Всякий раз, когда он приходил, естественно, без приглашения, с трудом сдерживая бешенство, все обитатели дома выходили его встречать. Барнард, воинственный и требовательный. Ханна, трещавшая без умолку. Джим, жаждавший увидеться с Шарлоттой. И конечно, там всегда была Элиот. Элли. Так ее все называли.

Берт потратил массу времени, копаясь в прошлом Элиот Синклер, но выяснил лишь, что она, кроме дома на Шестнадцатой улице, владеет еще и магазинчиком модной одежды на Бродвее.

По его сведениям, Ханна расплачивалась за пансион работой в магазине у Элли, Джим развозил заказы, а Барнард занимался готовкой и следил за домом. Николас покачал головой. Сегодня после обеда он собирался снова навестить упрямицу. Он поклялся, что на этот раз вернется не с пустыми руками.

– Одари меня любовью, старушка. Ханна подняла глаза от книги, которую читала, сидя в своем любимом кресле-качалке.

– Никогда в жизни, старый козел. Если, конечно, ты не готов опуститься на одно колено и огорошить меня известным вопросом.

– Ладно, вопросом я тебя огорошу, – пробормотал Барнард, поглубже засовывая руки в карманы своих мешковатых серых брюк. – Сколько раз я должен тебе говорить, что не собираюсь жениться?

– В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.

– Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! – воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: – Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.

Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:

– Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра – он никогда не приедет!

– Да ты соображаешь, что городишь, а? – сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.

– Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.

– Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!

– Барнард, ты же уходил в плавание, – безжалостно уточнила Ханна. – Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?

– Это неправда! Он так не думает!

– Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?

Барнард побагровел.

– Так сколько, Барнард? – требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.

– Зеро, нуль! – беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. – Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.

– Врешь ты все! – взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. – Я его отец! И он любит меня!

– Ханна, что случилось?

На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.

– Ханна, так что же случилось? – повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. – Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.

Но они не обратили на него никакого внимания и продолжили запальчиво браниться, не замечая, что этот легкоранимый юноша испытывает мучительное страдание из-за непонимания происходящего. Джим, вообразив себе самое худшее, начал медленно оседать на нижнюю ступеньку лестницы, что вела на второй этаж.

Цокот копыт по булыжной мостовой буквально оглушил Николаса, подошедшего к дубовой входной двери с окошком знакомого дома на Шестнадцатой улице. Он повернул медную ручку, но даже не смог расслышать звонка внутри. Ему никто не открыл. Наконец повозки проехали, и грохот начал потихоньку стихать. И тогда он услышал, что из-за двери доносятся громкие сердитые голоса.

На этот раз Николас постучал, и достаточно громко. Результат был тем же. Тогда он повернул дверную ручку и вполголоса выругался, потому что дверь оказалась незапертой. Николас решительно шагнул через порог.

– Прошу прощения, – негромко произнес он, и тут же повторил извинения, но уже во весь голос, потому что бранившиеся никак не отреагировали на его появление.

– Привет, – решительно произнес Дрейк, выделяясь черным силуэтом в дверном проеме, через который лился свет полуденного солнца.

Барнард, оборвав себя на полуслове, с перекошенным от ярости лицом стремительно обернулся к двери. И замер с широко разинутым ртом, уставившись на вошедшего. Только что бывшее багровым, его лицо стало мертвенно-бледным, глаза внезапно наполнились слезами.

– Мартин, – пролепетал он. Николас почувствовал себя неловко. Барнард шагнул вперед, остановился и выдохнул дрожащим голосом:

– Ты все-таки приехал…

Дрейк смущенно кашлянул, шагнул в комнату и аккуратно прикрыл за собой входную дверь

– Мистер Дрейк, вы! – громко воскликнула Ханна.

У Барнарда лицо вдруг сморщилось, задрожало, и по его морщинистым щекам потекли слезы.

– Что-нибудь случилось? – спросил Николас.

– Нет, нет, ничего. Так, пустяки. – И Ханна торопливо направилась к Барнарду, который отошел в дальний угол комнаты.

Замешательство Николасв усилилось. Барнард явно был чем-то сильно расстроен, ругался с Ханной, и та сейчас изо всех сил старалась его утешить. Смысл происходящего был Николасу совершенно непонятен. А тут еще здоровяк Джим сидел на нижней ступеньке лестницы и рыдал, как маленький ребенок. Николас не знал, как и поступить. Выскользнуть незаметно на улицу и отложить все до следующего раза? Потребовать объяснений?

Утром инцидент с Шарлоттой, сейчас эта совершенно непонятная домашняя свара. Что за день! В этот момент с улицы вошла Элли и невольно избавила его от необходимости на что-то решиться. На какой-то миг непонятный скандал и рыдающие взрослые мужчины были забыты. Николас мог только смотреть. Это началось с того дня, когда он в первый раз увидел ее. Опять это странное стеснение в груди. И дрожь, прошедшая по его телу.

Она стояла на пороге, стройная, гордая и бесстрашная. Как всегда, вызывающе упрямая. И умопомрачительно красивая. На ней опять было зеленое платье, которое большинство женщин сочли бы простоватым. Но Элиот Синклер оно на удивление шло, элегантно и мягко подчеркивая линии ее стройной фигуры. «И опять в одной из своих шляпок!» – с веселым удивлением подумал Николас.

– Элли, – неожиданно для себя ласково произнес он, сощурившись от нахлынувшего чувства.

Но если она и обратила внимание на его тон, то не подала виду. Элли оглядела немую сцену – Барнарда, Ханну, Джима – и медленно повернулась к Николасу.

– Что вы натворили на этот раз? – требовательно спросила она, вызывающе уперев руки в бока. Николас подобрался и еще больше помрачнел:

– Боюсь, мисс Синклер, вы пришли к поспешному выводу. Я не сделал ничего.

– Конечно, вы ничего не сделали, – язвительно воскликнула она. – Не сомневаюсь, что вы вторглись сюда с вашими очередными предложениями и тут же перешли к угрозам.

– Я никогда никому здесь не угрожал, – сжал губы Николас.

– В таком случае я королева английская.

– Вы что, обвиняете меня во лжи, мисс Синклер? – бросил на нее угрожающий взгляд Николас.

– Почему же тогда Барнард в таком состоянии? – не по-женски резко бросила в ответ Элли.

Николас скользнул взглядом по лицу Барнарда, чувствуя непривычное желание оправдаться:

– На секунду он, кажется, принял меня за какого-то Мартина.

Элли охнула, сдернула с головы шляпку, резко развернулась на каблуках и устремилась в дальний угол.

Николас наблюдал, как она утешала Барнарда, успокаивала Ханну, убеждая, что в такую чудную погоду самое время выйти на улицу и немного прогуляться. Потом подошла к Джиму, который все еще сидел на ступеньке и продолжал всхлипывать. Она присела рядом с ним, нимало не заботясь, что ее платье может помяться, и обняла юношу за плечи:

– Джим, успокойся, все в порядке.

– Нет! Все такие сердитые!

– Да никто здесь не сердится, что ты!

– Вон Барнард так кричал…

– Но ты же знаешь Барнарда, правда? Он известный пустозвон, лишь бы пошуметь.

Николас все смотрел и смотрел как загипнотизированный. И все больше и больше смягчался. Как если бы она говорила именно с ним , а не с другими , улыбалась именно ему.

– Если бы он не орал, то перестал бы быть нашим Барнардом! – весело воскликнула Элли. – Ты можешь себе представить тихого Барнарда?

Джим посмотрел на Элли полными слез глазами:

– Нет. Наверное, нет. – Он вытер глаза рукавом рубашки. – Но, Элли, все равно он был такой злой!

Неожиданно Николас заметил, как плечи ее чуть поникли, словно вдруг приняли на себя все тяготы этого мира. Не задумываясь, он вмешался в разговор:

– Послушай, Джим… – Дрейк кашлянул, судорожно подбирая слова. – Совсем забыл тебе сказать… – И тут его озарило. – Шарлотта спрашивала про тебя.

– Шарлотта… Спрашивала про меня?

– Да. И просила передать тебе привет.

– Правда? – просиял Джим.

– Правда, – подтвердил Николас, тайно радуясь результату.

– Вот здорово! А она сможет прийти сюда поиграть? – Джим повернулся к Элли: – Шарлотте можно прийти к нам поиграть?

– Посмотрим. А сейчас почему бы тебе не пойти на улицу вместе с Ханной и Барнардом? – помолчав, спокойно сказала Элли.

– Ты обещаешь, что подумаешь об этом?

– Обещаю, Джим, – ласково ответила она, Джим неуклюже поднялся на ноги.

– Мистер Дрейк, передайте Шарлотте от меня привет, – обернулся он на пороге, и в следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Как только они остались одни, Элли резко повернулась к Николасу:

– Теперь вы видите, что наделали!

Николас ожидал выражения облегчения, благодарности, может быть, даже и ласковой улыбки – но только не этого.

– Я, конечно, достоин всяческого порицания за свару между вашими пансионерами, к которой не имел ни малейшего отношения, и за то, что всего лишь вернул улыбку на лицо Джима.

– Заставив его поверить в то, чего никогда не будет!

– А кто это сказал, что этого не будет? – саркастически приподнял темную бровь Николас.

– Я сказала, – ответила Элли, поджимая губы и находя спасение в гневе. У нее не было настроения соблюдать светские условности. Она злилась на то, что всякий раз, когда видела этого человека, чувствовала пробегающий вдоль спины непонятный холодок. Кроме того, она действительно расстроилась из-за Барнарда, из-за Ханны и даже из-за Джима. Вдобавок ее ждал большой заказ на шляпки. Надо было оплатить новые счета. Так что вести пустопорожние разговоры с лицами, подобными Николасу Дрейку, у нее просто-напросто не было времени.

– Зачем вы пришли?

– Что? – переспросил он, и в его глазах зажглись насмешливые огоньки. – А как же чай с пирожными? Или хотя бы с печеньем?

– Ваш юмор, мистер Дрейк, как-то до меня не доходит.

– Очень и очень жаль. Но если вы хотите перейти к делам, давайте ими и займемся. Я пришел, чтобы обсудить условия продажи вашего дома.

– Вам одного раза недостаточно? – саркастически поинтересовалась девушка.

– Как видите, недостаточно. Вам давно уже пора немного прийти в себя.

– Мне? Прийти в себя? – проговорила она, повысив голос.

– Да, вам. Все, что я про вас узнал, навело меня на мысль, что вы весьма чувствительная особа…

– Вы рылись в моей жизни? – У Элли от возмущения перехватило дыхание.

– Всего лишь кое-что выяснял, мисс Синклер. Она посмотрела на него долгим и как-то сразу потяжелевшим взглядом:

– И что же еще вы разузнали? Николас, чуть наклонив голову, задумчиво разглядывал девушку.

– Например, то, что вы открыли свой магазин модной одежды семь лет назад, что ни на дом, ни на магазин у вас нет закладной. – В его глазах вдруг заплясали веселые чертики. – И что зеленый – ваш любимый цвет.

– О чем это вы? – с недоумением спросила Элли.

– О зеленой траве в солнечный летний день, о зеленых елях в рождественскую ночь… или о ваших глазах…

– Избавьте меня от душещипательных излияний, мистер Дрейк! – покраснев, раздраженно сказала она. – С чего это вы решили, что мне нравится зеленый цвет?

– Просто огляделся вокруг – зеленое платье, зеленые обои…

– Обои не зеленые! – огрызнулась она.

– Приношу свои извинения, – отвесив насмешливый поклон, ответил он. – Белые с зелеными прожилками.

Элли уставилась на обои с таким видом, будто впервые их увидела:

– Зеленый не мой любимый цвет. Несколько минут прошло в молчании. Элли рассматривала обои, а Николас не сводил с нее глаз.

– Тогда какой? – спокойно спросил он.

– Красный, – мечтательно ответила она. Николас громко засмеялся:

– Ну нет! Увольте! Какой угодно, только не красный!

Элли резко обернулась.

– Да кто вы такой, чтобы решать за меня, какой цвет мне любить?

– Я ничего за вас не решаю. Я всего лишь поделился своими наблюдениями. Я не настолько хорошо вас знаю , чтобы уверенным , что вы лишаете себя удовольствия любить красный цвет. – И он мягко заметил:

– И по-моему, вы устали.

Она снова покраснела. Устала ли она, задалась вопросом Элли, отворачиваясь к окну. Если честно, то до смерти. Устала так, что о сне и думать не хочется.

– Я прекрасно себя чувствую.

Его голубые глаза потемнели, а лоб прорезали озабоченные морщинки. Он протянул руку и коснулся ее щеки, заставив повернуться к себе.

– Это неправда.

Всего лишь мимолетное прикосновение его руки. Внимательный взгляд его глаз. Элли снова почувствовала, как что-то напряглось внутри. Такое чувство, будто она знает этого человека всю жизнь. Родство душ? Или давнее-предавнее знакомство?

Казалось, все вокруг затихло. Ни грохота повозок за окнами, ни неистового собачьего лая. И Николас – сильный, крупный, вызывающий на редкость глубокое чувство надежности.

Здравый смысл нашептывал ей, что в мире нет более несхожих людей, чем они. Дрейк самоуверен и временами слишком холоден. Уж он-то, можно не сомневаться, никогда не полезет в распрю между извозчиками.

– Вы слишком много сил отдаете всем этим шляпкам с оборочками, – тихо заметил Николас, – и вашим своеобразным постояльцам. У вас глаза усталые.

Слова его были исполнены такой теплоты и заботы, что Элли от неожиданности даже губу закусила.

– Мистер Дрейк, я не собираюсь продавать дом – совладав с собой, сказала она.

– Ну и хорошо, не продавайте.

– Вы же не за этим пришли, – насторожившись, заметила Элли.

– Верно, – пожав плечами, согласился Николас и с легкой улыбкой продолжил: – Ничего страшного, мы можем обсудить это в другой раз. – Не спрашивая, он взял ее за руку и решительно поднял со ступеньки, где она так и продолжала сидеть. – Пойдемте, я намерен приготовить вам суп.

– Вы собираетесь сварить мне суп? – ошеломленно переспросила она.

– Да, суп, – торжественным тоном ответил он. – Ведь вы неважно себя чувствуете.

– Я почти уверена, что вы подумали о горячем какао. Суп варят для больных, мистер Дрейк. И не суп, а куриный бульон.

Николас перестал улыбаться и нахмурился:

– Ну конечно, мне не следует удивляться. Понимаете, я не очень силен во всех этих делах.

– Понимаю, – протянула Элли, удивляясь, как это она сразу не сообразила, в чем дело. – У вас проблемы с Шарлоттой?

Он задумался, потом, пожав плечами, увлек Элли на кухню.

– Странно, но сейчас она явно веселее, чем в первый день. По крайней мере она весела, когда поблизости нет меня.

– Что вы имеете в виду?

– Я просто не знаю, как вести себя с ней. Например, сегодня утром она, черт возьми, потребовала кофе!

– Кофе? – переспросила Элли с веселым недоверием, не обратив внимания на сорвавшуюся с его языка грубость.

– Ну да, кофе, – смущенно подтвердил Николас. – Можете себе представить?

Элли вспомнилась эта милая девчушка с не по возрасту взрослыми, серьезными глазами.

– Пожалуй, могу. Так пусть и пьет по утрам кофе. Что в этом плохого?

– Чтобы шестилетняя девочка по утрам пила кофе? Ей нужно не кофе, а молоко и овсянка! Овсянка.

Словечко это о многом напомнило Элли. «Когда это я последний раз ела утром овсянку», – подумала она с вдруг забившимся сердцем.

– Вы знаете, я ненавижу овсянку. – Она отвернулась и невидящим взглядом уставилась на обои в зеленых прожилках. – Я возненавидела ее из-за того, что потом всегда приходилось отмывать кастрюлю. Так что дело не во вкусе или запахе, а в мытье посуды, – задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь. И отчего эта каша всегда намертво пригорала ко дну? Эта загадка так и оставалась неразрешенной с тех далеких дней в приюте, когда наступала ее очередь отправляться на кухню. Монахини заставляли нас драить все до блеска.

– Монахини? Какие монахини?

Вздрогнув, она бросила на него нервный взгляд, поняв, что на мгновение непростительно забылась. И хотя прошло много лет, она порой все не могла поверить, что толстые промозглые стены монастырского приюта остались в прошлом. Ей все не верилось, что вот этот дом, каждый кусочек которого она так лелеяла и любила, ее и больше ничей. Он весь принадлежит только ей да тем дорогим ее сердцу людям, с которыми она делит кров.

Наконец она с видимым усилием рассмеялась:

– А… Монахини, которые кормили нас овсянкой, когда я училась в школе, – слукавила она, потому что приют был в некотором смысле хорошей школой. Научилась она там очень многому.

Элли с чрезмерной поспешностью направилась в кухню.

– Вам, наверное, пора, мистер Дрейк, – рассеянно сказала она. – Я полагаю, мы обо всем переговорили. Дом свой я не продам… И уж тем более я не нуждаюсь ни в каком супе.

Николас ленивой походкой последовал за ней. Она чувствовала, как голубые глаза буравят ей спину, словно Дрейк из всех сил старается проникнуть в ее душу. Напрягшись, она ждала его расспросов. Этот человек был слишком умен, чтобы останавливаться на полпути. Ей не отделаться бойкой небылицей, если он всерьез вознамерится добраться до правды. Но все ее опасения оказались напрасными, когда спустя почти вечность он задумчиво проговорил:

– А вы чувствительная женщина, мисс Синклер.

– О да! – с облегчением рассмеялась Элли и принялась разбирать корзинку с продуктами, оставленную на столе. – Достаточно чувствующая для того, чтобы направить вас на путь истинный.

– А по мне, вы даже слишком чувствительная. Элли застыла. Слишком чувствительная. Он что, заглянул ей в душу?

– Разве может кто-нибудь быть слишком чувствительным, мистер Дрейк? – поворачиваясь к нему, спокойно спросила Элли.

Николас посмотрел ей прямо в лицо, и в его голубых глазах на мгновение вспыхнула неожиданная страсть.

– До встречи с вами я бы скорее ответил нет. И как в тот день, когда он впервые появился на пороге этого дома, Элли снова заметила, что он удивился собственным словам. Николас, оборвав себя, отвел глаза.

– Ладно, на чем это мы остановились? – Он грубовато перевел разговор. – Если не ошибаюсь, на супе.

– Нет, – бросив выразительный взгляд на дверь, возразила Элли. – На том, что вы собрались уходить.

– А знаете, сварю-ка я кофе, – как будто не слыша ее слов, с улыбкой продолжил Николас. – Это то немногое, что я умею делать.

– Мистер Дрейк, вы действительно…

– Точно! Я действительно умею варить кофе, – расплылся в широкой плутоватой ухмылке Николас.

Элли знала, что ей следует возмутиться и потребовать, чтобы он ушел, но нужные слова все никак не шли на язык. Она уже начала забывать, что это такое, когда о тебе заботятся. Она понимала, что с его стороны это напускное. Просто ему любой ценой нужен ее дом. Но это сейчас не имело никакого значения. Ей захотелось хоть на время послать действительность куда подальше. Почувствовать тепло непритязательной заботы. Пожить выдуманной жизнью, в которой нет невзгод.

Николас с хозяйской уверенностью принялся рыться в ящиках кухонного шкафа. Держался он почти бесцеремонно.

– А где вы держите кофе? – громко спросил Дрейк.

– Нет, в самом деле, мистер Дрейк…

– Нашел! – Он с торжествующей улыбкой повернулся к ней, держа в руке круглую жестяную банку. – Какой вы предпочитаете? Погуще, пожиже?..

Элли не сумела удержаться от ответной улыбки:

– Я и не знала, что кофе при желании можно сделать погуще или пожиже.

– Так вы не знали моей бабушки! Она любила погуще, хотя, могу поклясться, только из-за того, что от крепкого кофе волосы сами собой завивались в кольца! – Он рассмеялся. – Куда там раскаленным щипцам для завивки, которые вы, женщины, так обожаете!

Элли задержала дыхание, чтобы не расхохотаться.

– Да-да, кофе был густым, как черная патока, которую она тоже обожала. – Николас сморщил нос, оглядываясь вокруг в поисках ложки.

– Я переехал к ней, когда мне исполнилось двенадцать, и в течение семи лет, до того дня, когда уехал из ее дома, я каждое утро варил ей кофе.

– Так в детстве вы жили со своей бабушкой?

– Да, – односложно ответил он и принялся накладывать уже смолотый кофе в кофейник. Беззаботность его почти исчезла, и это напомнило Элли о том, что за его раскованностью скрывается удерживаемая в узде сила, которая в любой момент может вырваться на свободу. Сегодня он смеялся и улыбался, но Элли знала, что Николас Дрейк – безжалостный человек. Она не думала, что в Нью-Йорке есть хоть один человек, ни разу не слышавший захватывающей истории о том, как одержимо он преследовал ее отца. Многие уже давным-давно плюнули бы на это дело. Но только не Дрейк. Все знали, что он ненавидит Гарри Дилларда и все с ним связанное. Элли не сомневалась, обнаружь этот сильный, самоуверенный человек, кто она такая, он расправится с ней с такой же улыбкой, какой сейчас улыбается.

– Так, а где чашки? – прервал ее размышления Николас.

Она уже открыла рот, чтобы ответить, но не успела, потому что в этот момент дверь неожиданно широко распахнулась.

– Элли!

Она обернулась на возглас и, в свою очередь, удивленно воскликнула:

– Чарлз!

Девушка почувствовала и неотрывный жаркий взгляд Николаса, и тот момент, когда он повернулся к вошедшему. Чарлз Монро замер на пороге – светлые волосы причесаны волосок к волоску, карие глаза светятся улыбкой. При виде Николаса улыбка поблекла и исчезла. Однако он быстро пришел в себя, расправил плечи, снова заулыбался и направился к Николасу.

– Чарлз Монро, – вежливо представился он, протягивая руку.

– Николас Дрейк, – сдержанно ответил Николас, мгновенно превратившись из подшучивающего весельчака в холодного и чопорного господина.

– Правда? Тот самый подрядчик-строитель? – опешил Чарлз.

Николас нетерпеливо кивнул. Улыбка Чарлза стала искренней.

– Глазам не верю! Все вокруг только и говорят о новом здании, что вы собираетесь строить.

Элли бросила быстрый взгляд на обоих мужчин:

– О чем это ты, Чарлз?

– Да о строительстве дома. Он, как мне говорили, будет в восемнадцать этажей. Со дня на день начнут расчищать строительную площадку. По слухам, все давно уже готово. – Он снова обратился к Николасу: – А где будете строить?

Дрейк даже не повернул головы. Он не сводил глаз с Элли. Ее взгляд вдруг изменился, и он не мог понять в чем именно. Пожалуй, появилась паника, но было там и еще что-то, до этого глубоко запрятанное. Затаенная боль, которую он не мог видеть.

– Элли… – проговорил Дрейк, не обращая внимания на Чарлза.

Она повернула голову. Крохотный проблеск доверия, появившийся в ее глазах буквально минуту назад, уступил место неприкрытому раздражению.

– Я думаю, вам давно пора идти, – отрывисто сказала она Николасу.

– Что-то случилось? – вопросительно приподнял брови Чарлз.

Элли и Николас не обратили на его вопрос никакого внимания. Они лишь смотрели друг на друга. Наконец Николас отвел глаза.

– Да нет, ничего не случилось. Я действительно собирался уходить. Мисс Синклер… – добавил он, сухо кивнув Элли. – Мистер Монро… Всего наилучшего.

Дрейк вышел из кухни, и почти сразу же громко хлопнула входная дверь.

– Что здесь было нужно Дрейку? – спросил Чарлз, явно ошарашенный встречей.

Элли резко повернулась к нему и увидела, что он в равной мере заинтригован и озабочен.

– Да ничего, Чарлз.

– Как это – ничего? Как может такой человек, как Николас Дрейк, прийти без какой-либо причины? – Он нетерпеливо дернул плечом: – За ним тянется слава записного сердцееда. Надеюсь, ты не…

Элли пронзила его уничтожающим взглядом:

– Что ты сказал? Я не… что? Падала к его ногам? Млела у него в объятиях? Купилась на его пользующиеся дурной славой любовные чары?

– Ну, понимаешь… Я просто…

– Успокойся, пожалуйста, я ненавижу Николаса Дрейка. И мне меньше всего грозит опасность пополнить бесконечный ряд его побед на любовном фронте!

Конечно, она знала, что не совсем искренна. В какой-то момент, на какую-то секунду, ей безумно захотелось, чтобы Николас остался, продолжал разговаривать и шутить, чтобы он… Чем бы все закончилось, не заявись сюда Чарлз?

– Тогда что он здесь делал?

– Он хочет купить мой дом, – мрачно ответила Элли.

– Вот оно что! Значит, Дрейк собирается здесь строиться. Как это я сразу не сообразил! И сколько он тебе предлагал? – Чарлз на секунду задумался и решительно закончил: – Как твой будущий муж, я займусь этим делом.

– Чарлз, – сказала Элли таким тоном, каким разговаривают с маленьким ребенком, – я же говорила тебе, что никогда не выйду замуж – ни за тебя, ни за кого-нибудь другого.

– Да это полная бессмыслица! Элли, тебе просто необходимо завести семью. Поверь, это в твоих же интересах. Я могу стать для тебя самой надежной защитой, – многозначительно добавил он. – Я смогу защитить тебя от таких, как Николас Дрейк и ему подобных. Так сколько он тебе предложил?

– Мне кажется, Чарлз, что тебе пора идти.

– Я только пытаюсь помочь! Ты же не отличить хорошей сделки от плохой. Надеюсь, ты не подписывала никаких бумаг?

– Нет, Чарлз, не подписывала. И не собираюсь.

– Умница, хотя за тобой все равно нужен глаз да глаз. Я расскажу про сделку отцу. Возможно, придется привлечь его адвоката. Само по себе это место стоит не так уж и дорого, но Дрейк хочет здесь строиться, так что скупиться он не будет.

– Это место, Чарлз, не продается, – резко оборвала его Элли.

– Отлично! Стой на своем. И мы выжмем из Дрейка не одну тысячу.

– Чарлз, ты не понял. Я вообще не собираюсь продавать свой дом. Никому и никогда.

– Тогда это просто нелепо! У Дрейка, поверь, грандиозные планы. И за это место ты могла бы получить с него приличную сумму, намного больше реальной цены.

– Дело не в деньгах, а в том, что для меня это первый и единственный собственный дом. Я этот дом люблю.

«И не могу его продать еще и по другим причинам, о которых никогда тебе не скажу», – подумала она про себя.

– Так купи себе дом в другом месте.

– Ты, как и я, прекрасно знаешь, что такого дома в Манхэттене мне не купить.

– Тогда ты могла бы жить в пансионе и пустить деньги в оборот, – улыбнулся Чарлз, – чтобы потом свить уютное гнездышко, куда мы переберемся после нашей свадьбы. Все деньги будут твои, и я разрешу тебе их тратить, как сочтешь нужным.

– Да не хочу я жить ни в каком пансионе! – Элли начала терять терпение. – И я не нуждаюсь ни в каком уютном гнездышке!

– Но…

– Нет, Чарлз. – Она вздохнула, сожалея о своей несдержанности. – Никаких «но». Я ничего не продаю. А теперь будет лучше, если ты уйдешь.

– Элли, нам бы надо все это обсудить. Я же вижу, насколько ты расстроена.

«Расстроена? Да, конечно, расстроена! Все-то ты знаешь!» – чуть не выкрикнула она в лицо Чарлзу. Вдруг ей вспомнились красные чулки, которые последнее время она стала носить едва ли не каждый день. Сейчас Элли была готова с удовольствием швырнуть их в мусорное ведро. Откуда она взяла, что это тряпье принесет ей удачу? Господи, да в последние дни, куда ни кинь, одно лишь невезение!

– Чарлз, пожалуйста, уходи.

Обиженно засопев, Монро повернулся и с сердитым видом вышел из комнаты.

Элли захотелось броситься за ним вслед и хоть как-то успокоить. Она знала, что вела себя непростительно грубо, дошла даже до оскорблений, но в душе была рада, что он ушел. Весьма нехарактерно для слишком чувствительной женщины.

Слова Николаса вновь зазвучали у нее в ушах. Она что, действительно слишком чувствительна? И может ли вообще женщина быть слишком чувствительной? Ни с того ни с сего ей захотелось сбросить с себя тесную и неудобную одежду добропорядочной матроны и надеть свободное, легкое платье-рубашку. Она представила, каким приятным будет прикосновение мягкой ткани к коже, как будто чьи-то пальцы ласково гладят плечи. Никогда еще Элли так не хотелось быть свободной от всякой ответственности, от необходимости беспрестанно хитрить и обманывать. И ей вдруг пришло в голову, что сильнее всего она устала быть чувствительной.




Глава 4


Прошло несколько недель, и мощенные гранитными плитами и булыжником улицы Нью-Йорка подернуло дрожащее марево горячего лета. Но сегодня с самого утра небо было чуть ли не по-зимнему ненастным и угрожающе темным.

Николас бездумно шел по Манхэттену. В голове у него царила полная сумятица. Спасало лишь то, что он заставлял себя тупо думать о том, как идет. Левая нога вперед, правая нога вперед… И вроде полегче. Однако довольно скоро ему пришлось это прекратить. Сначала раздался сердитый окрик с едва не раздавившей его перегруженной подводы, а потом Дрейка вернул к действительности веселый ребячий смех.

Утром от свозил Шарлотту к доктору, а потом отвез обратно домой. Когда он уже собрался уходить, девочка понимающе посмотрела на него и чуть слышно попросила не волноваться, потому что все очень хорошо. Шестилетний ребенок его успокаивал! Николас, в сердцах ругнувшись, засунул руки поглубже в карманы пальто. С хмурым видом он двинулся дальше, жалея о забытой дома шляпе.

Уличный шум , неумолчно бившийся о каменные берега нью-йоркских улиц, сегодня был каким-то приглушенным от надвигающейся грозы.

Сердце у Николаса еще никогда так не ныло. Ему до смерти хотелось разразиться бранью, остервенело колотя кулаком о стену. Собственный гнев был ему понятен. А боязливость – это откуда? Само собой разумеется, он не опустится до ругани. За все эти годы привычка держать в узде свои чувства стала его второй натурой, и она просто не могла в один миг бесследно исчезнуть. По крайней мере он так считал. Обязан был считать.

Николас и не заметил, что начал накрапывать дождь, и очнулся лишь тогда, когда полило как из ведра. Заскочив под крышу какого-то павильона, он огляделся. Справа и слева уходили в глубину огромные, от пола до потолка, сплошные окна, а дальний конец помещения выходил на другую улицу. Прислонившись плечом к ближайшему столбу, Николас смотрел на хлещущий дождь и думал о том, какой же выдался сегодня холодный и сумрачный день, под стать его настроению, которое не отпускало его с самого раннего утра. Он вытащил из нагрудного кармана пальто сигару с обрезанным кончиком, размял в пальцах плотный, туго скрученный табачный лист и, чиркнув спичкой, глубоко затянулся.

Сколько он себя помнил, его отец всегда курил. Поэтому запах табачного дыма напоминал ему дом, родителей и детство. Счастливое время, потому что дни, когда все пошло наперекосяк, были еще далеко. Сам Николас курил редко и по особым случаям. Напрасно он надеялся, покончив с Диллардом, упорядочить свою жизнь и во всем досконально разобраться. Дело повернулось так, что все запуталось еще больше. Он считал, что это все из-за утраты цели, на достижение которой он положил последние двадцать три года своей жизни. Казалось, что, завладев всей собственностью Гарри Дилларда, он наконец-то развязал мучительный узел. Однако удовлетворения не было и в помине. После долгих раздумий Николас вынужден был признать, что его сердцем завладели две женщины – совсем юная и взрослая. Ни одна из них не проявляла к нему интереса, но тем не менее.

Шарлотта и Элиот.

Маленькая девочка с непонятным взглядом и загадочная женщина, неудержимо влекущая к себе. Элли.

Откуда это чувство к ней? Может быть, дело просто в ее доме, который ему нужен? Или это неутоленная жажда женского тела? Избавится ли он раз и навсегда от мыслей о ней, если наконец стиснет ее в объятиях и прильнет к пухлым губам долгим поцелуем? А может быть, заполучив ее дом, он навсегда излечится от этой одержимости?

Снова и снова задавался он мучительными вопросами и не находил ответа. Мысли крутились в голове по замкнутому кругу, из которого он не видел выхода.

Николас с таким упорством продолжал наведываться к ней, что однажды Элли саркастически заметила, что он по частоте своих визитов похож на молочника. Правда, скупо улыбнувшись, сухо добавила она, от посещений последнего больше пользы. Сколько раз на протяжении очередной бессонной ночи он тяжело вздыхал от бесконечной череды видений, проходивших перед глазами: розовая раковинка ее уха; волосы, белокурые до прозрачности; губы теплого розового цвета… Он умирал от желания долго и нежно покусывать и целовать их. И как это Николасу удалось убедить себя, что Элли ему не нравится? Острый как бритва язычок и полные сарказма остроумные реплики. Снаружи – непробиваемая броня. Но пару раз он заметил в ней трещины, сквозь которые проступила неожиданная девичья мягкость. Элли, Элли… Боже мой, если бы сейчас ты была здесь!

Из задумчивости его вывел неожиданный изумленный вздох за спиной. Николас глянул через плечо. И увидел Элли.

Она стояла в проеме павильона – вымокшие белокурые волосы потемнели (похоже, шляпка на этот раз осталась дома), платье влажное, в темных пятнах, в руках скомканная шаль, тоже промокшая.

– Мистер Дрейк! – ахнула Элли, и ее точеное лицо вдруг вспыхнуло от чувства, которое – он готов был поклясться – не уступало его собственному.

Николас взглянул ей в глаза, его ноздрей явственно коснулся едва уловимый аромат сирени. Конечно, он и раньше обращал внимание на ее прозрачно-зеленые глаза, но никогда не замечал их глубины. Они легко изменяли свой оттенок, откликаясь на малейшую смену ее настроения. В них хотелось смотреть и смотреть и ждать, как скоро они снова станут другими.

– Мисс Синклер, – сдержанно ответил Дрейк, стараясь держать себя в руках.

Но когда она порывисто вздохнула и он увидел, как под платьем приподнялись ее груди, голова его пошла кругом. Мягкие округлости явственно обрисовывались под мокрой, прилипшей к телу тканью. Желание близости пронзило Николаса с такой ошеломляющей силой, что у него заломило в груди. Не думая, он уже шагнул к Элли, чтобы притянуть ее к себе. Всякий раз, когда она оказывалась рядом, ему хотелось прикоснуться к ней, почувствовать ласковую теплоту ее тела. Чтобы душа наконец обрела утешение в ее объятиях, неожиданно подумалось ему.

Но когда Элли шагнула вглубь павильона, Николас увидел, как ее точеное лицо застыло в отчужденной вежливости. Броня никуда не исчезла. От мягкости не осталось и следа. Неимоверным усилием воли он заставил себя непринужденно опустить протянувшуюся было руку.

– Ужасная погода, хоть на улицу не выходи, – равнодушно заметила она, осторожно отжимая мокрые волосы.

Так начинают бессодержательный разговор со случайно встретившимся незнакомым прохожим, как бы давая понять – держись от меня подальше. Николас снова прислонился спиной к столбу и принялся исподтишка разглядывать Элли. Она была совершенно спокойна, в глазах такая безмятежность, что он даже засомневался, не почудилось ли ему только что промелькнув шее в них желание.

По правде сказать, всякий раз, когда они встречались, она прилагала массу усилий, чтобы убедить его в своей неприязни. Порой Дрейк был почти уверен, что она ненавидит его, хотя никак не мог взять в толк, за что.

Может быть, из-за его решимости купить ее дом? Неужели это достаточная причина для ненависти? Николас так не считал.

Он снова вспомнил о недавнем суде и Гарри Дилларде, который равнодушно менял женщин, бессердечно бросая очередную жертву ради следующего мимолетного увлечения. Николас невольно сжал кулаки. Горло перехватило так, как давно не перехватывало, – с того далекого дня, когда все это началось. Но от воспоминаний всегда мало проку, и Николас все внимание сосредоточил на Элли.

Копаясь в жизни Дилларда, Дрейк выяснил, что тот никогда не был женат. Так что ни жены, ни детей, ни тем более близких родственников у него не было. Но зато любовниц было хоть отбавляй. Не могла ли эта женщина быть одной из его пассий? Николас буквально задохнулся от этой мысли. Нет, Элиот Синклер ничьей любовницей не была. Она пришла в зал суда по той же причине, что и все остальные, – из-за любопытства. Всегда интересно понаблюдать за бесславным падением всесильного магната.

Элли машинально смахнула прилипшую к лицу мокрую прядку, явно не замечая его внимательного, изучающего взгляда или делая вид, что это ее нисколько не заботит Николаса все это заботило, и даже очень. Он приказывал себе остановиться и по каким-то неведомым ему причинам не мог. Как и в тот день, когда он впервые заметил на галерее эту девушку, возникло такое же незнакомое чувство, перед которым он был бессилен.

Николас закрыл глаза. Тоска вернулась с удесятеренной силой. Опять захотелось взорваться яростным гневом. Безрассудная злость вперемешку с болью и отчаянием переполнила его и заставила заговорить:

– У Шарлотты чахотка.

В последовавшей тишине было слышно, как по шиферной крыше неумолчно тарабанит дождь. Безмятежные озера ее глаз всколыхнулись от волнения и потемнели.

– Боже, только не это, – прошептала Элли, поднося руку к губам.

От ее неподдельно горестного сочувствия у Николаса чуть не защипало в глазах.

– Бедная маленькая Шарлотта, – задумчиво проговорила она, опуская руку. Вдруг на ее лице проступило сомнение, и она с надеждой в голосе спросила: – Вы уверены в этом?

– Доктор уверен, – коротко ответил Дрейк и отвернулся, чтобы она не заметила, как ему больно.

– Для ее родителей это такое горе, – покачала головой Элли.

Ее родители. Да их считай что нет – затерялись где-то в Европе и думать забыли о дочери.

– Ее родители ничего не знают о болезни.

– Не может быть!

Николас бросил взгляд на затянутое серой пеленой дождливое небо.

– Может. Моя сестра отбыла за океан и вовсю флиртует в Париже, – с неприкрытым раздражением ответил он. – А где ее муженек – одному Богу известно. Вот отчего Шарлотта оставлена со мной. В начале апреля сестра закинула свою дочь ко мне в контору по дороге в порт. С тех пор о ней ни слуху ни духу.

– Бедная малышка, – не веря своим ушам, покачала головой Элли. – И такая больная. А может быть, у нее что-то другое? Ложный круп, например, или дифтерия. Эти доктора всегда все путают. Николас сжал губы и ничего не ответил.

– А если это и чахотка, то разве врачи ничего не могут сделать? За последнее время они много узнали про эту болезнь. Наверняка есть кто-то, кто поможет девочке.

– Они сказали, что у нее очень редкая форма чахотки. Скоротечная, – безжизненным голосом ответил Николас.

– Боже мой! Простите, мистер Дрейк.

– Не называйте меня так! – с болью в голосе сказал он, поворачиваясь к ней. – У меня, черт возьми, есть имя – Николас! Почему все кому не лень называют меня мистер Дрейк? – И он грустно добавил: – Даже Шарлотта называет меня мистер Дрейк. Я что, такой тиран?

Элли с симпатией посмотрела на него и послала ему улыбку, о которой он мечтал все эти недели.

– Да нет, я уверена, что не такой уж вы и тиран.

– Откуда это вам известно? – с усмешкой спросил он, сердясь на себя за неприкрытое любопытство, прозвучавшее в вопросе.

– Говорят же, что тот, кто любит детей и животных, не может быть плохим человеком.

Он уставился на льющийся дождь и пробурчал:

– А кто это сказал, что я их люблю?

Николас спиной почувствовал ее изучающий взгляд.

– Да просто вы искренне и глубоко переживаете за свою племянницу. Я увидела это не далее как сегодня. И спорю на что угодно: если она чего-то попросит, вы ей это с радостью достанете.

Николас пожевал губами, пытаясь отыскать то место в своей душе, где гнездилось его бесчувствие.

– Она такая юная. Ей бы жить и жить, долго-долго. Она достойна светских раутов и поклонения кавалеров, а в один прекрасный день – и собственных детей. Господи, как это несправедливо! – воскликнул он. – Я всегда верил, что непреодолимые на первый взгляд преграды всегда можно преодолеть трудом, решимостью и настойчивостью. – Он прищурился, как будто в затянутом тучами небе вдруг ослепительно засияло солнце. – Но сейчас, первый раз за последние годы, я чувствую свое полнейшее бессилие. Я ничем не могу помочь безнадежно больному ребенку.

Элли с глубоким вздохом тоже оперлась спиной о столб напротив Николаса.

– Вы же всего-навсего человек, мистер Дрей… Николас. Вы не можете одолеть все несчастья мира или хотя бы помочь Шарлотте. И пусть в свои двадцать шесть лет я уже хорошо знаю, что жизнь, как правило, скорее трагедия, чем комедия, это все равно несправедливо.

Он повернул голову и настороженно посмотрел на нее:

– По-моему, вы слишком молоды для такого цинизма.

– Вы не хуже меня знаете, что двадцать шесть лет уже не молодость. Вы сами не так давно заявили у меня на кухне, что я чувствительная особа, а отнюдь не циничная. Просто чувствительная и практичная. И мой мир – это мой мир. Мое место в нем уже определено.

– Вот тут вы заблуждаетесь, Элиот Синклер, – покачал головой Николас. – Несмотря на свои сегодняшние чувства, я прекрасно знаю, что любой человек способен добиться чего угодно, была бы цель. И тогда дело лишь за волей и неустанным трудом. Большинство людей просто не хотят перенапрягаться, вот и все. – Он пристально посмотрел ей в глаза. – Я не из тех, кто увиливает от работы.

– Еще немного, и вы попытаетесь продать мне панацею от всех бед.

По его красивому, будто высеченному скульптором лицу скользнула печальная улыбка.

– А вы купите?

– И не подумаю, – после продолжительного молчания проговорила Элли и отвела глаза.

– Очень жаль. Я надеялся, что смогу продать вам что угодно и даже повести вас куда угодно.

Элли скользнула по нему взглядом и, оттолкнувшись от столба, 'двинулась было к выходу. Но ее удержала сильная и теплая рука Николасв.

– Не уходите. Извините меня. Не нужно было мне так говорить. Просто я…

Недоговоренная фраза повисла в воздухе. «Что он собирался сказать?» – озадаченно подумала Элли. Суровый, безжалостный человек куда-то исчез, и ей еще труднее стало ненавидеть его. Он смотрел на нее, и в его голубых глазах она неожиданно увидела неприкрытые боль и страдание. Сейчас он выглядел настолько ранимым и незащищенным, что Элли поразилась. Ей в голову не приходило, что этот человек может быть таким. С самого начала она была заинтригована его несгибаемой волей, но эта внутренняя ранимость заставила ее забыть все, о чем следовало бы помнить. Сердце сжалось от непонятного чувства. Возможно, это была паника, а может быть, и что-то еще. Он обнял ее за плечи. – Николас?-неуверенным голосом проговорила Элли.

Он не ответил и просто заглянул ей в глаза. У Элли вдруг затрепетало сердце.

Элли знала, что ей надо высвободиться. Причин на это было много: благопристойность, соблюдение приличий, ее отец в конце концов. Однако когда Николас привлек ее к себе, она прильнула к нему, хотя и знала, что этого делать не следует. Но каким-то образом дождь напрочь смыл все «не следует» и «не надо» и дал ей свободу от всего, что каждодневно сковывало ее.

– Отчего это меня так влечет к вам? – прошептал Николас, и Элли щекой почувствовала его жаркое дыхание.

От этих слов ее охватила внутренняя дрожь. Она уже было открыла рот, чтобы ответить, но Николас прижал указательный палец к ее губам.

– Ш-ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, – тихим, завораживающим голосом сказал он. – Вы все равно не сумеете. – Он провел пальцами по ее подбородку, по нежной коже шеи, пока его не остановил кружевной накрахмаленный воротничок. – Вы же не сможете объяснить, почему мне сейчас подумалось о золотоволосых и зеленоглазых феях, что живут в замках у бирюзового моря.

Замки у моря. Напрасно она поделилась с ним своими снами. Ей давно пора было бежать отсюда, но этот горячий след на коже от его пальцев… Все же она сделала неуверенную попытку высвободиться. Но Николас, легко преодолев слабое сопротивление, снова привлек Элли к себе и прижался губами к ее шее.

Она вдруг поняла, что именно этого и ждала. Сны ее были полны им – Николас около замка, Николас на берегу моря, их губы слиты в жарком поцелуе… Он осторожно распахнул ее плащ и посмотрел на нее откровенным взглядом.

– Какая красивая, – хрипловато выговорил он.

Ей надо было бы возмутиться, оскорбиться, хотя бы смутиться. Но она лишь почувствовала, как от его восхищенного взгляда ее захлестнула волна удовольствия.

Какое-то короткое мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом Николас склонился к ее лицу и прикоснулся губами к ее губам. Поцелуй был нежным, но странно безысходным, как если бы он хотел больше, чем просто держать ее в объятиях. Больше, чем она могла бы ему дать, мелькнуло у Элли в голове.

Поцелуй все длился, и она поразилась возникшей между ними близости.

– Не бойся, Элли, – шепнул он ей прямо в губы, я не сделаю тебе ничего плохого.

Его язык проскользнул в глубину ее рта. Он принес привкус табачного дыма, и у Элли все поплыло перед глазами. Тихо вскрикнув, она машинально ухватилась за его плечи.

Николас погрузил пальцы в ее волосы и, слегка отведя ей голову назад, прикоснулся губами к ее шее. При этом он распахнул свое пальто, привлек Элли еще ближе и, проведя сильными руками по ее спине вниз, к бедрам , еще крепче прижал к себе. И она ощутила через платье твердость неоспоримого свидетельства его желания.

Дождь все лил, потоки воды заливали боковые окна павильона, так что сквозь стекла ничего не было видно. На какой-то миг оба забыли о своем прошлом. Они обнимали друг друга, а остальной мир застыл в неподвижности, отодвинувшись в неведомую даль. Прежде больше не было, после еще не наступило. И можно было смаковать этот миг, украденный у жизни, все битвы которой были давным-давно решены.

Но тут он прошептал слова, от которых чары разлетелись вдребезги, оставив после себя лишь страх:

– Кто ты, Элиот Синклер? Откуда ты появилась? Действительность обрушилась на Элли, как волна океанского прибоя, сбивая с ног и таща в опасную глубину. До нее вдруг с пронзительной ясностью дошло, чем, собственно, она занимается – стоит в общественном месте и целуется не с кем-нибудь, а с Николасом Дрейком.

– Хотя, честно говоря, мне как-то все равно, – проникновенно договорил он, прижимаясь щекой к ее щеке и не замечая перемены настроения.

Но ей было совсем не все равно. Боже мой, что она натворила? От этой мысли Элли похолодела и попыталась отпрянуть.

– Элли, что случилось? – спросил Николас с глубоким беспокойством в голосе.

Но она лишь еще сильнее рванулась, отчаянно стараясь высвободиться из его объятий.

– Отпустите меня, мистер Дрейк. Дождь кончился и мне надо идти. – Она набрала побольше воздуху и, решительно приподняв подбородок, открыто посмотрела ему в лицо. – Я вела себя бесстыдно. Прошу меня извинить.

Элли поплотнее запахнула плащ и решительно шагнула назад.

Николас уже был готов удержать ее и еще раз сказать ей о своих чувствах, но передумал и дал ей уйти. Она вышла из павильона и, ни разу не обернувшись, быстро пошла по, мокрому тротуару.

Он глубоко подышал, чтобы успокоиться. Запах ее духов затерялся во влажной густоте воздуха. Элли ушла. Павильон снова был пуст.

Николас еще какое-то время постоял и внезапно понял, что душевная боль куда-то исчезла, как будто ее и не было. Он торопливо затолкал подальше мысль, что Элли утешила его, что он действительно обрел в ее объятиях успокоение. Николас Дрейк, знакомый ему много лет, снова вернулся – волевой, непоколебимый и решительный.

Внезапно он понял, что знает, как помочь Шарлотте. В мире столько докторов, которые занимаются легкими. Наверняка кто-то из них сможет ее вылечить.

Между облаками блеснуло солнце. Николас снова зашагал по улице, полной грудью вдыхая бодрящий, омытый дождем воздух. Он бросил взгляд в том направлении, куда ушла Элли. Конечно, ее там не было.

Николас убеждал себя, что весьма доволен. С ней он больше не собирается иметь никаких дел. Она просто-напросто отвлекала его. Доказательством тому ее дом, который он все еще так и не купил. Она заставила его забыть обо всем. Он безобразно расслабился, и с этим пора кончать. Надо поручить Берту довести дело до конца. Его помощник неоценим, когда дело касается быстрого решения вопроса покупки недвижимости. И тогда можно будет поставить точку.

Дрейк шел, неторопливо перешагивая через лужи, и вдруг подумал, что независимо от того, увидит он Элли еще раз или нет, ему все равно запомнится едва слышный вздох, неумолчный шелест серебристого дождя и зеленые глаза, в которых на миг вспыхнуло желание.




Глава 5


Свет всегда полон цвета. Но ее жизнь затенена тьмой. И как она теперь сможет рисовать?

Вопрос всегда был одним и тем же. Он безостановочно вертелся у нее в голове, с каждым разом все быстрее и быстрее, пока стал неразличим, и она просто о нем забыла. Лишь после этого ее рука, сжимавшая кисть, смогла протянуться к палитре. Иногда торопливо, порой медленно, картины из ее воображения начинали обретать очертания на холсте.

Ярко-белые стены с чередой высоких и просторных окон справа и слева забылись, и Элли погрузилась в умиротворяющий покой океана красок и оттенков. Проходившие перед ее мысленным взором образы ласкали сердце, подобно грезам о том единственном, любимом.

Наконец-то она в одиночестве, в окружении тишины, и от нее сейчас требуется только одно – как можно глубже и полнее прочувствовать суть своего душевного волнения. И ее ответственность лишь в том, чтобы суметь передать свои переживания.

Линии и цвета все стремительнее сменяли друг друга в ее воображении, вбирая новые мысли и решительно отбрасывая прежние. В конечном итоге то, что было поставлено в угол на просушку, разительно отличалось от первоначального замысла. Но весь этот день, это омытое дождем небо, это весело льющееся в окна солнце настолько глубоко запали ей в душу, настолько ее переполнили, что краски сами ложились на холст.

Кисть заполняла холст резкими линиями и мазками телесного цвета. Ниспадающий водопад мокрых от дождя волос. Сплетенные руки. Умиротворенность и желание, открытое, явное. Еще более реальное, чем нежное прикосновение сильных пальцев к коже.

Мысли ее одним махом вернулись на землю, когда с кухни на весь дом разнеслось громыхание кастрюль и посуды. Рука ее замерла на полпути к мольберту. Элли смотрела на холст и вдруг поняла, что по ее щекам текут слезы. Она не потрудилась их вытереть, просто отошла на пару шагов назад и оглядела мир, только что ею созданный. Картина была незаконченной, но очень понятной. Желание и объятие, сплетенные в одно.

Она крепко зажмурила глаза. Нахлынула виноватая радость, и на губах Элли появилась слабая улыбка. Она снова написала картину. Наконец-то. Время потрачено не зря. Но на сегодня хватит.

С удовлетворенным вздохом она задвинула ширму на место.




Глава 6




СМЯТЕНИЕ В ГОРОДСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

В эти чудные летние дни мир искусства гудит от возмущения после знакомства с последней работой быстро обретающего дурную репутацию М. М. Джея. Картина называется коротко – «Объятие». Однако возмущение не освобождает элиту Нью-Йорка, как любителей, так и знатоков, от бесконечного простаивания перед картиной, от которой, по общему признанию, захватывает дух из-за открытого нарушения всяких приличий.

Техника владения кистью очень хороша, если не сказать больше. Сочность красок и гармония цветов просто потрясают. Сразу видно, что в основе мастерства этого художника лежит главный принцип живописи – единство света и цвета.

И хотя я не согласен с теми критиками, которые стремятся принизить значимость работы М. М. Джея, тем не менее полагаю, что художник сделал шаг назад, если судить о его творчестве не по технике, а по содержанию. Картина кажется незаконченной. Остается чувство , что в каждом мазке таиться какая – то недоговоренность. Вне всякого сомнения, картина только выиграла бы, будь автор посмелее, освободись он от условностей светских приличий, которые сдерживали его вдохновение, как крепко натянутые вожжи сдерживают породистого рысака.

По всеобщему признанию, на этот раз сюжет картины – почти обнаженный мужчина с дерзкой откровенностью под проливным дождем обнимает строго одетую женщину – заставил даже самых либеральных критиков задаться вопросом, а знакомо ли художнику чувство благопристойности. Пожалуй, со времени «Завтрака на траве» Мане художественный мир не был так взбудоражен.

Но там, где другие критики с презрением захлопнули бы дверь перед неуловимым для публики М. М. Джеем, я посоветовал бы художнику следующее: перешагни через преграду в другой мир, что лежит по ту сторону ограничений. Я призываю вас рискнуть, мистер Джей, где бы вы ни были. Эйбл Смайт»


Оставалось еще несколько абзацев, но Николас не стал их читать. Он рассеянно смял свежий номер «Нью-Йорк тайме» и откинулся на спинку дубового кресла, в стиле чиппендейл, стоящего недалеко от необъятной и глади обеденного стола красного дерева. «Объятие».

По спине пробежал непонятный холодок. Об этом художнике по городу ходили самые невероятные слухи.

Никто не знал, кто он такой, и никто никогда его не видел. Картины просто находили рано утром у входа в самую престижную галерею Манхэттена. И ни записки, ни объяснений. Более того, после закрытия выставки за картинами никто никогда не приходил.

Прежде Николас никогда особенно и не интересовался живописью. Но когда несколько месяцев назад была выставлена первая картина М. М. Джея, он почувствовал себя заинтригованным. Однако его не интересовали многочисленные школы живописи и клубы художников, которые появлялись в Нью-Йорке как грибы после дождя. Его внимание привлек М. М. Джей. И, хоть убей, он не мог понять почему.

– Простите, сэр…

Николас рассеянно посмотрел в сторону двери:

– В чем дело, Альберт?

– Коляска подана, сэр.

Николас бросил взгляд в окно на безоблачное небо.

– Пожалуй, я пройдусь пешком. Отправьте коляску обратно.

– Слушаюсь, сэр.

Несколько минут спустя Николас закрыл за собой парадную дверь, прошел по дорожке из каменных плиток и через калитку в железной ограде вышел на улицу.

– Здравствуйте, мистер Дрейк.

Николас резко обернулся и в изумлении уставился на смущенно улыбающегося Джима. Жилец Элли был облачен в аккуратно заштопанные холщовые штаны, накрахмаленную рубашку и, несмотря на жаркое утро, в толстый свитер.

– Доброе утро, Джим.

– Это вот тут вы и живете? – с благоговением в голосе спросил он и, повернувшись, в восхищении уставился на стоявший в отдалении дом.

Николас невольно тоже повернулся, как будто ожидал увидеть нечто никогда им не виденное.

– Да, здесь я и живу.

– А Шарлотта тоже тут живет?

– Да. – Николас покосился на Джима. – Как там Элли? – помимо воли вырвалось у него.

– Элли? У нее все замечательно! – коротко ответил Джим и снова уставился на дом. Николасу не понравилось овладевшее им чувство облегчения.

– Послушай-ка, Джим…

– А?

– Если у Элли все замечательно, то зачем ты здесь?

Джим с любопытством воззрился на Николаса:

– Просто так.

Николас понял, что ничего не добьется и, покачав головой, двинулся по Пятой авеню. Вскоре Джим догнал его и размашисто зашагал рядом. Дрейк покосился на него, ожидая новых вопросов, но Джим просто шел, увлеченно разглядывая спешащую публику. Так они шли квартал за кварталом и молчали.

– Чудесный сегодня выдался денек, – наконец нарушил молчание Николас.

– Я вообще-то иду на работу.

– О, вот как. Не опаздываете?

– Да нет, Элли сказала, что я с утра могу прогуляться в парке. Мне нравится гулять в парке. Барнард показал мне, как туда пройти. На прошлой неделе я возвращался домой и увидел, как вы заходили в этот большущий дом. – Джим улыбнулся. – Я запомнил. А сегодня утром вышел пораньше, прошел немного назад и узнал ваш дом.

Они подошли к конторе Николаса.

– Ну что ж, тогда счастливо. Мне сюда. – Чуть подождав, Николас быстрым решительным жестом одернул манжеты рубашки и вошел в дверь, распахнутую перед ним привратником.

Джим посмотрел ему вслед и, когда дверь закрылась, принялся внимательно изучать собственные штопаные-перештопаные манжеты. Потом неловко одернул каждую, расплылся в улыбке и заспешил на работу.

Джим всегда ходил одним и тем же путем. Тем путем, который показала ему Элли. Он строго следовал заведенному порядку, и ему в голову не приходило его менять.

Не успел он пройти и половину квартала, как к нему разом шагнули три здоровенных типа.

– Ну и ну! Ребята, вы только посмотрите, кто тут идет!

– Привет, Руди! – радостно помахал рукой Джим. – Привет, Билли! Привет, Бо!

Руди, Билли и Бо небрежно оперлись о железную ограду, что отделяла тротуар от проезжей части улицы.

– Куда это ты так разогнался? Притормози, дружище, и поболтай со старыми приятелями! Ведь мы твои друзья, верно?

– Верно, Руди. Лучшие друзья. Но если я не поспешу, то опоздаю. Элли сказала, чтобы я был в магазине не позднее девяти. – Джим вытащил из кармана старые поцарапанные часы. – Ну вот, уже почти девять. Она не любит, когда я опаздываю.

– Тогда, пожалуй, давайте его отпустим, – проговорил Руди, отлепляясь от ограды. – Но сначала, Джим, нам надо обговорить с тобой одно дельце. Так, ребята?

– Точно, босс, – с готовностью откликнулись Билли и Бо.

– А что за дельце, Руди? – подозрительно спросил Джим.

– Понимаешь, Джим, дело вот в чем, – начал Руди, доверительно водрузив толстую, как окорок, руку на широкие плечи Джима. – Ты же знаешь, что мы пропускаем тебя по улице всего за пять центов, так ведь?

– Так, – осторожно подтвердил Джим.

– Так вот, – продолжил Руди, с сожалением;

пожав плечами, – к несчастью, цены опять поднялись. И что ты с ними будешь делать! Мы так долго пропускали тебя за пять центов, потому что ты наш лучший друг, Джим. А ведь все остальные платили и платят десять.

– Десять центов? – Джим растерянно завертел головой, – А ты не ошибся, Руди?

– Да ты что, дружище, разве я могу тебе соврать? Билли и Бо загоготали.

Джим вздохнул и отступил назад.

– Нет, Руди. Десять центов это много. Руди снова с сожалением пожал плечами:

– Тогда, боюсь, тебе придется поискать другую дорогу.

Джиму, чтобы ходить другим путем, пришлось бы попросить Элли или Барнарда показать ему его. А если он попросит их показать другую дорогу, они обязательно поинтересуются, зачем это ему. И тогда ему придется рассказать, что он отдает чаевые своим приятелям. Он знал, что Элли от этого не будет в восторге. Но Джиму нравились Руди, Билли и Бо. Он любил своих друзей.

– Ладно, – пробормотал он. – Я постараюсь достать десять центов.

– Вот и хорошо. Рад, что мы так быстро договорились. Не хотелось бы потерять нашего лучшего друга, – сказал Руди, хлопнув Джима ладонью по спине. – А сейчас тебе лучше поторопиться, а то и правда опоздаешь.

Не успел Николас усесться за письменный стол, как в дверь постучал Берт.

– Вас хочет видеть один господин, – извиняющимся тоном заговорил помощник. – С ним не было предварительной договоренности, но он продает недвижимость. Я подумал, что, может быть, вы захотите с ним переговорить.

– А где эта недвижимость? Берт протянул листок, на котором было торопливо нацарапано некое подобие карты.

– Она на Шестнадцатой улице.

– Я полагал, что там мы владеем всем, кроме дома мисс Синклер.

– Всем, что находится в пределах квартала, который, собственно, нам и нужен. Но как вам известно, там есть переулок, который делит квартал на две половины. – Он пожал плечами. – Я подумал, что раз с мисс Синклер возникли трудности, то, может быть, имеет смысл скупить недвижимость по другой стороне переулка и начать строительство в том направлении.

Николас откинулся на спинку кресла и задумался. Это не самый хороший вариант. Лучше всего заполучить дом Элли. Но сейчас даже он готов был признать, что это вряд ли получится. Возможно, если оставшаяся часть улицы тоже будет принадлежать ему, то удастся убедить Элли перебраться куда-нибудь в другое место.

– Пригласите его.

В кабинете появился пожилой, одетый с иголочки господин. Его чрезмерно длинные волосы были аккуратно зачесаны назад, лицо тщательно выбрито. Ботинки были малость стоптанные, но начищены до блеска. Мужчина шагнул к столу и протянул Николасу руку:

– Мистер Дрейк, я Грейди 0'Ши. Рад с вами познакомиться.

– Присаживайтесь, мистер 0'Ши. Как я понимаю, вы заинтересованы продать мне кое-какую недвижимость?

– Да, сэр. У меня дом на Шестнадцатой улице, а ходят слухи, что вы собираетесь начать там грандиозное строительство.

– Возможно, – коротко ответил Николас.

– Да, я понимаю, – смутился 0'Ши. – Так вот, услышав про это, я подумал, что вы…

– Мистер 0'Ши, даже если бы я хотел начать там строительство, какой мне толк от покупки одного дома из десятка, которые там теснятся?

Грейди при этих словах просиял:

– Я взял на себя смелость переговорить с остальными людьми. У нас будет собранием И я подумал, что, может быть, вы придете, поговорите с ними и убедите, чтобы они тоже продали свои дома.

Николас бросил на посетителя долгий взгляд:

– Хорошо. Когда у вас собрание, мистер 0'Ши?

– В эту среду. Я оставлю адрес вашему помощнику.

С этими словами Грейди 0'Ши поднялся, поклонился и вышел из кабинета.

Николас остался в одиночестве. Почему же Элли не продает свой дом? В своих отказах она была непоколебима. Если поначалу он полагал, что девушка просто выторговывает побольше денег, то вскоре понял, предложи он ей луну, она все равно откажется.

Предложить Элли луну, невольно улыбнулся он. Это в ее духе – чудно и невероятно. И вслед за этой мыслью пришло неодолимое желание увидеть Элли, вопреки данному обещанию никогда с ней не встречаться. Николас хотел снова услышать ее смех, увидеть ее улыбку, заглянуть в ее неповторимые зеленые глаза и утонуть в них. Громкие голоса за дверью вернули его к действительности.

– Поймите же, мистер Дрейк очень занятой человек! – услышал он голос секретарши.

– Я это знаю, потому что сама очень занятая женщина. – Голос был мелодичным, хотя, несомненно, принадлежал пожилой женщине. Он показался ему знакомым, но Николас не мог сообразить, чей это голос. – Получить распоряжения, исполнить распоряжения, – продолжала говорить женщина. – День за днем, без конца, уж я-то знаю, поверьте. У женщины, что перед вами, не было и нет времени наслаждаться жизнью. Я действительно очень занятой человек. Так что только покажите мне кабинет мистера Дрейка, и я ни секунды лишней не задержусь.

– Я уже вам сказала, – со вздохом проговорила секретарша, – у вас нет договоренности о встрече.

– Ну хорошо, моя дорогая. Если от этого вам станет легче, запишите меня на прием. Еще один вздох, но уже облегчения.

– Очень хорошо, мадам. На какое число и время вас записать?

– Давайте на десять утра в понедельник тринадцатого числа.

– Но это же сегодня, сейчас!

– Вы очень наблюдательны. Ну а раз я теперь записана на прием, то с вашей стороны просто неприлично заставлять меня ждать. Посмотрите на часы на стене – уже пять минут одиннадцатого.

Николас не удержался и тихо засмеялся. Кто эта особа, подумал он и, поднявшись из-за стола, подошел к двери и распахнул ее.

– Боже мой… миссис Шер! – воскликнул он при виде дамы.

– О, вы уже на рабочем месте, мистер Дрейк! Весьма признательна, что не заставили меня ждать слишком долго. Вы же знаете, у меня назначено на десять, – добавила она, укоризненно качнув седой головой.

– Да, что-то такое я слышал, – с улыбкой ответил Дрейк и со смешинками в глазах церемонно взял женщину под руку. – Прошу вас, проходите. Чем могу быть полезен? Ханна охотно позволила увлечь себя в кабинет.

– Вот это да! – Она восхищенно погладила пухлой рукой кожаное кресло с высокой спинкой.

– Пожалуйста, присаживайтесь, миссис Шер.

– Мисс, – поправила она. – Хотя, надеюсь, скоро буду миссис.

– Вот как? Поздравляю! И кто сей счастливец? Ханна залилась краской.

– Барнард Уэбб.

– Что вы говорите! Я и не знал, что вы обручены.

– По правде сказать, сэр, он тоже про это пока не знает, – призналась Ханна. Голос ее потеплел. – Но узнает, старый козел. Попомните мои слова. Но пожалуй, хватит про меня. Я пришла поговорить о вас.

– Обо мне? – Николас от неожиданности выпрямился в кресле.

– Да, сэр, о вас. И об огорчении, которое вы причиняете моей дорогой Элли.

– Элли?

– Вы что, глухой? Конечно, Элли, кому же еще? Из-за кого еще я стала бы тащиться в такую даль! И правда, из-за кого еще? Николас откинулся на спинку кресла.

– Она замечательная девушка, – продолжала говорить Ханна. – Она спасла всех – меня, Джима и даже этого старого козла Барнарда. Она боролась за нас изо всех сил и победила. Она дала мне работу, когда мне везде отказывали. Неблагодарные родственнички вышвырнули меня на улицу, когда их сопливые чада больше не нуждались в няньке и куда мне было идти? Я ничего не умела делать, кроме как ходить за маленькими детьми. Элли пришлось самой учить меня, как мастерить эти проклятые шляпки. А потом она привела меня к себе в дом, когда узнала, что мне негде жить. А потом Джим. Она его тоже спасла. Привела с собой из… – Ханна покраснела. – Впрочем, это не суть важно. Главное, она будет бороться за тех, о ком заботится, а вот за себя постоять она как-то не слишком умеет.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=142780) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.