Иван и Данило Борис Гребенщиков Борис Гребенщиков Иван и Данило Повесть-сказка Стоит в лесу дом. Живут в доме Иван Семипалатинский и Данило Перекати-Поле. Иван рубит дрова да правит печь. Данило за добытчика. Как сядет зимой солнце, так, хрусть-хрусть шаги по снегу, да ветки трещат. Иван в окошко выглядывает – и верно: бредет в сумерках между елей Данило с мешком на спине. «Ну, брат Иван, топи печь, смотреть будем – что Бог послал». – «А и так уж, Данилушко, горяча, знай себе – брык на лавку да хлебай шти». А после садится прямо на пол, мешок посредине, и начинает тягать. «Вот, брат Иван, полезная вещь перепелка». «Вижу, Данилушко». «А вот, к примеру, хлеба буханка». «И то правда, Данилушко». «А вот тебе спичек заначка да папирос пачка». Так и сидят до вечера. А мешок большой, в два горба. «А это, брат, подзорная труба» Выйдут на крылечко, наставят трубу и небо и смотрят и свое удовольствие. «Никак, Данилушко, спутник летит?» «Не спутник, брат, а пришельцы на тарелке». «А пришельцы, так и хорошо, что пришельцы». Зайдут опять в избу. «А это неужто, Данилушко, грамофонт?» «Он самый, брат Иван» Заведут грамофонт, за руки возьмутся и пляшут, как дети малые. Напляшутся так, что стол своротят. Садятся чай пить да разговоры разговаривать. Напьются каждый по ведру. Выйдут напоследок на снежок, вокруг избы обойдут. В лесу тихохонько, только филин пролетит, ветку крылом заденет. «Ну, Данилушко, спокойной тебе ночи». «И тебе, Ваня». Лягут – один на печку, другой на лавку. «Премудрый Соломон, приснись прекрасный сон». И тихо в доме. Это зимой. Летом другой коленкор. Не спится в доме, сидят оба на крылечке. «Сказывал кум Родион, что хозяин и лесу балует». «Истинно правда, Данилушко. Да вон и сам послушай…» Сидят, слушают. А в лесу то прутик треснет, то кустик хрустнет. Хмыкает кто-то. То далеко – жалобно так, то близехонько – как бы со строгостью. «А может, Ваня, то лось гуляет?» «Да нет, Данилушко, лось коровой мычит. А хозяин – он и есть хозяин». Смотрят. Дальше слушают. «Слышь, Bаня, а кто это хрумкает?» «А это, Данилушко, птица коростыль прилетел. Сидит на ветке, шишки ест, шелуху выплевывает». «Это что ж – серенький такой? С кулачок?» «Нет, Данилушко, коростыль – он бурый. Да и размером – ну, не со свинью, но с полсвиньи точно будет. Французская птица». «Как так, брат Иван, французская?» «Он, Данилушко, к нам в лес из города Парижу гость. Живет он там на главной улице, свил гнездо на дереве Крокет. Ходят внизу под деревом тамошние жандармы, охраняют гнездо. А как листочки полезут, так он выберет ночку потемней и поминай как звали. А в газетах пишут – опять, дескать, ле коростыль изволил нас покинуть. И разъезжаются ихние академики со своими приборами по разным странам, ищут уникальную птицу. А невдомек, что он лесочком да перелеском, тут под кустиком заночует, там в дупло схоронится – и к нам в лес. Тут ему летом и раздолье». «А потом он, брат Ваня, как же?» «А как, Данилушко, дожди пойдут, так он заплачет горькими слезами и обратно к себе на дерево Крокет. И несладко ему там, да здоровье его – даром что с полсвиньи – хлипкое. И сидит себе до следующей весны на дереве Крокет, кушает булки и смотрит сны, как обратно к нам прилетит». Задумается Данило о судьбе французской птицы, думает-думает, глядишь и задремлет. А Иван сидит себе и вроде не смотрит, а все видит и вроде не слушает, а все слышит. Вот пичуга ночная цыркнула – Иван знает, какая и почему. Вот хозяин фыркнул – старый пень увидел, гнилушки светятся, а он к ним примеривается, зачем, дескать. Вот ветерок дунул – и вроде бы ерунда такая, так, движение воздуха, а Иван сидит и ухмыляется про себя: знает, что просто так ничего не бывает. Так и сидит, пока звезды не начнут меркнуть. Посидит еще, и Даниле – тихонько, на ухо: «Вставай, Данилушко, пойдем-ка по грибы». Не стало больше в доме места, некуда Даниле новые монплёзиры класть. Порешили построить длинный сарай, чтобы каждую штучку – на гвоздик, каждую фитюлечку – на полочку, а что посерьезнее, так и шкап с окошками сладить. Выходит спозаранку Иван из дому, топор в руки и знай наших. Даниле во сне все слышится – тук да тук, а что за тук – непонятно. Проснулся, глядь в окошко, а уж полсарая стоит. «Погоди, кричит, подсоблю». Пока штаны натягивал да кусок хлеба в рот засунул, выбегает, а уж две трети сарая во дворе. Едва успел – приделал крышу, да зато так ловко, будто сама выросла. Сели во дворе под дерево, сидят – душенька довольна. Прилетела птица грач, поклевала крышу и улетела несолоно хлебавши. После обеда начали перетаскивать монплезиры; не много, не мало – таскали два дня. Опять-таки хорошо – в доме просторнее, а в сарае каждая штучка на гвоздике, каждая фитюлечка по полочке, а что посерьезнее – стоит в шкапу с окошками. Один конец, отгородили Даниле под рабочее дело – поставили столы да верстаки. Теперь есть куда и складывать всякое, есть где и наукой заниматься. Пошли ночью спать. Легли, а за окошком – оба слышат – фук, фук. Данило даже к окошку подскочил, да только сарай из окошка плохо видно. А Иван с печки посмеивается. «Слышь, хозяин пришел смотреть, что за хоромы стоят». – «Ну и как?» – «А ничто, Данилушко, посмотрит да и уйдет. Не его это ума дело, а проверить обязан». Так почти до утра фукал да кряхтел. Но тронуть ничего не тронул; действительно, не его ума дело. По примеру кума Родиона, Данило отправился в странствие. Долго ли, коротко ли, а выходит Иван днем к роднику за водой – глядь, Данило по тропке шагает. Весь черный, глаза да зубы сверкают, довольный. Выпили с дороги чаю, рассказывает. «Был, брат Иван, на Севере. Там большие горы. Стоят прямо в море, море все льдом полыхает. Во льду полыньи, в них нерпы живут, сторожат морское дно. На морском дне у них стоит Антарктида, там морское золото и воробьиный камень. Если кто этот камень настоит на теплой воде, то два года ничего не будет пить и начнет говорить по-птичьи. Если от гор повернуть направо, то придешь в пустыню, за пустыней горелый лес. Там человеку делать нечего. А если налево идти, то сначала тоже пустыня, но немножко, а потом стоит электростанция. На электростанции в будке живет монтер, ну вот как мы с тобой, но совсем один. Он через это и говорит плохо, но если попривыкнет, то все понимает. Я у него пожил немного, а он меня учил, как строить машину». «А что за машину, Данилушко?» «А, говорит, самую главную на текущий момент машину. Называется Яблочная Машина Дарья». Данило мешок развязывает и вынимает картонку, а там закорючки да буквочки. «Вот, брат Иван, всю монтерскую премудрость я тут для памяти обозначил, так что мы столы да верстаки не зря в сарае прилаживали. Построим и мы Яблочную Машину Дарья». Сказано – сделано. Висит над столом бумага с монтерской премудростью, лежат некоторые приспособления. Даниле, ему виднее, как Машину изготовлять, а по кустарной части Иван всегда поможет, если надо. Делается Яблочная Машина Дарья в сарае у Ивана с Данилой, а как дойдет до победного конца, то и мы с вами это дело заметим. Только солнышко с глаз долой, сидят Иван с Данилой в избе, гоняют чаи да слушают из грамофонта последние известия. Стук в дверь. «Так что же, заходи, коли хороший человек». Заходит. Пегий весь, в поддевке с ремешками да пуговицами, но лицо благообразное. Поставил саквояж у печки: «Здравствуйте, хозяева, я турист». – «И ладно, турист так турист, садись с нами чаи пить». Сидит, пьет, зыркает глазами. «Не боязно, говорит, в такой глухомотине одним?» – «А чего нам, мил человек, бояться. Здесь у нас тихо, радостно. Зверь дурного не скажет, а человек не дойдет, а коли дойдет, так уж видно не просто так». Призадумался. «А как тут у вас, говорит, производится гомеопатия?» Данило – на Ивана, Иван – на Данилу: «Что за гомеопатия?» А тот смеется, этак диковато. «Гомеопатия, говорит, такое устройство для сугрева и чтобы захорошело. Опять-таки уничтожает микроба». – «Да мы, человек хороший, и так в тепле, в хороше. А что до микроба, так он свою службу держит, мы свою, у нас мир да совет. Не за што нам его бить». Турист покашливать начинает. «А что, говорит, за служба у вас такая?» «А такая, милок, и служба, что грибы чаем, орехи сохраняем, всякие травки в чай кладем, листочкам да корешкам счет ведем. Придет лось, расскажет что вкривь, что вкось; прибежит белка, расскажет где мелко. Прискачет мангуста, скажет – что-то в лесу пусто; выйдем на полянку, выкопаем ямку, было пусто, теперь станет густо. Подует ветер, расскажет, что есть на свете; журчит река, несет вести издалека. А мы кашу едим, друг на друга глядим, если где что не так – кидаем пятак, твой черед идти восстанавливать». А Данило встанет; а еще, дескать, Яблочную Машину Дарья строим. Глядят на туриста, а турист уж кривулем пошел. Какая-такая машина Дарья? «Как же какая? Построим, будет себе работать. А работа у ней простая – что в мире не так, поправлять себе потихонечку. Да что говорить, вон в сарае стоит, выдь поглянь». А из туриста уж жерди столбом полезли. «Где, говорит, ваш сарай?» – и смотрит, как ерш на сковородке. – «Да вон, во дворе». Он – к двери, открыл, да и замер, как вкопанный. «Кто это там у вас по двору вашему кренделями ходит?» Иван в окошко смотрит. «Глянько-то, Данилушко, никогда не видал – хозяин вприсядку пляшет». Данило с лавки прыг – и точно. «Ну, Ваня, дела. Никак Яблочная Машина Дарья работать зачинает». Взялись за руки и – без всякого грамофонта – пошли плясать по всей избе. От радости даже про гостя забыли. А тот стоит, лбом в притолоку уперся и мычит что-то. Долго мычал. Потом к Даниле о Иваном повернулся, в ноги поклонился. «Простите, говорит, не знал вашей силушки». «Да какая, турист, у нас силушка. Вот земля стоит, вот ветер дует, вот ручей журчит, вот огонь горит. А наша служба – сердце к этому приложить. Приложишь и слышишь – надо, брат Ваня, помочь. А отчего не помочь, раз руки есть. Начнешь делать, смотришь – а тебе все, что на свете есть, на свой манер подсоблять начинает. Так и живем – вместе». Другой раз идет Данило с добычей к дому. А только-только первые листочки желтеть начинали, солнышко к вечеру клонится, благодать. Дорога тихая; а мешок тяжеленный как раз на зиму новые валенки с галошами. Умаялся, сел спиной к дереву, глаза прикрыл – отдыхает. Сидел, сидел – вдруг чувствует: не один я тут сижу. Раскрыл тихонько один глаз – ничего. Дорога, кустики, солнышко вечернее. Раскрыл тихонько другой – ничего. А все равно – не один, хоть ты тресни. Потом видит – сбоку в кустиках то ли тени морочат, то ли марево какое. Ждет, не шелохнется. Долго ждет. Постепенно тени складываются так, будто сидит кто. То ли зверь, а только ближе к человеку, только маленькому, с булку, Да и то сказать – вроде человек, а вроде нет, так, не пойми что. «Кто же такой?» – думает про себя Данило. А в голове словно шепчет кто-то, но без звука – Сван. «Ишь ты, – думает Данило, – Сван, Что за Сван?». «А вот так… Сван – и все тут». А сидят все неподвижно. Данило сидит и человек тоже. То есть – вроде человек. «Сван, – думает Данило. – Сван… Откуда такой Сван?» – А на это ему – никакого шепота, а представляется вдруг, как будто что-то – давным-давно. И что – непонятно, но уж так давно, что душу захолаживает. И так печально становится, как будто ни головы, ни тела, ни дома, ни крова, а только – долго, долго… И словно бы что-то и было, но так давно, что уж и неважно, было или нет; и уже и не одиноко, а вообще как-будто и нет никого. Одна видимость, пустая игра света. Даже и слова такого нет. Сидит Данило, и словно бы и его нет, легкий-легкий стал. Чувствует запах дыма от печки, чувствует, как солнышко на листочках играет, как Иван шти варит, как Машина Дарья в сарае стоит, яблоками из того угла пахнет. И все у него этак складно получается – и он тут, и Сван, и дым из трубы. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=145137) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.