Планета проклятых Гарри Гаррисон Брайан Бренд #1 Страшная межпланетная война, начавшаяся на задворках Галактики между планетами Дит и Нийорд, может не только привести к полному уничтожению обеих сторон, но и грозит перекинуться в другие миры. Брайон Брандт – легендарный чемпион в двадцатиборье, как человек с уникальными способностями, отобран секретной службой для выполнения практически невыполнимой миссии. Он призван предотвратить катастрофу, но сначала ему необходимо выяснить, почему магты – правители Дита, толкают планету к самоубийству с таким маниакальным упорством, противоречащим человеческой логике. Страшная догадка осеняет Брайона – магты не люди. Но кто тогда? Роботы, андроиды, зомби? На самом деле все оказывается гораздо страшнее… Глава 1 Человек сказал Вселенной: «Я существую!» «Однако, – ответила Вселенная, – это во мне не пробуждает чувства долга по отношению к тебе».     Стивен Крейн Пот заливал тело Брайона, пот пропитывал тугую набедренную повязку – единственную его одежду. Легкая рапира казалась тяжелой, как свинцовый брусок: мышцы, изнуренные предельными нагрузками, отказывались работать. Но это было неважно. Свежий порез на груди, из которого все еще сочилась кровь, боль в перенапряженных глазах, даже окружавшие арену высокие трибуны с тысячами зрителей – все это было пустым и ненужным, не заслуживающим размышлений. Во всей Вселенной существовало сейчас только одно: плясавший перед ним сияющий узкий клинок, со звоном скрещивающийся с его собственным. Он чувствовал дрожь клинка, словно бы жившего своей жизнью, он знал, угадывал следующее его движение – и перемещался сам, парируя его. А когда он атаковал, клинок взлетал перед ним, отбивая его оружие. Внезапное движение. Он отреагировал мгновенно – но его клинок встретил только пустоту. Мгновение паники стоило ему короткого резкого удара в грудь. – Касание! Голос, сотрясший мир, казалось, прорычал одно это слово в миллионы микрофонов, и тишина взорвалась аплодисментами множества зрителей. – Одна минута, – произнес голос, а вслед за этим прозвучал сигнал таймера. Брайон тщательно воспитывал в себе этот рефлекс. Минута – не слишком большой отрезок времени, а для отдыха телу нужна каждая доля секунды. Жужжащий сигнал заставил мускулы мгновенно расслабиться: работало только сердце и легкие – уверенно и равномерно. Глаза закрылись; он смутно осознавал, что секунданты подхватили его, не дав упасть, и повлекли на скамью. Покуда они массировали его безвольно расслабившееся тело и обрабатывали рану, он обратил взор внутрь себя. Он погрузился в мечты, он скользил по границе сознания. Потом перед ним возникло навязчивое воспоминание о предыдущей ночи: он снова и снова прокручивал его в мыслях, рассматривая происшедшее со всех сторон, словно многогранный кристалл. Уже одно то, что это произошло, было необычным. Участникам Двадцатых Игр требовался полный, ничем и никем не нарушаемый отдых, а потому по ночам в спальнях было тихо, как на кладбище. Конечно, в первые несколько дней это правило особо не соблюдалось. Сами люди были слишком возбуждены, чтобы отдыхать спокойно. Но с каждым следующим кругом соревнований, когда все больше участников стало выбывать, по ночам в спальнях стала воцаряться мертвая тишина. А в особенности в последнюю ночь, когда занятыми остались только две маленькие комнатушки, а тысячи прочих стояли пустые, с распахнутыми дверями, и за их порогами царила тьма. Гневные слова вырвали Брайона из объятий глубокого сна. Разговор велся шепотом, но каждое слово было слышно отчетливо – спорили два человека, остановившиеся как раз напротив металлической двери его спальни. И один из них произнес его имя. – …Брайон Брандт. Разумеется, нет. Тот, кто тебе сказал, что это получится, совершил ошибку, и я предвижу крупные неприятности… – Ты рассуждаешь, как идиот! – резко оборвал второй голос: в нем звучали командирские нотки. – Я здесь, потому что дело это чрезвычайной важности. И видеть я должен именно Брандта. А теперь отойди! – Но Двадцатые… – Плевать я хотел на ваши Игры, на ваши радостные вопли и тренировки. Это важно, иначе меня бы здесь не было! Первый из говорящих ничего не ответил (он, должно быть, был должностным лицом). Брайон почти физически ощущал его гнев и ярость. Должно быть, он выхватил пистолет, потому что второй голос быстро проговорил: – Убери эту штуку. Глупец! – Вон! – вместо ответа прорычал первый. Снова воцарилась тишина, и Брайон, хотя разговор и пробудил в нем любопытство, снова погрузился в сон. – Десять секунд. Голос прервал цепь воспоминаний Брайона; он вернулся в реальность. К несчастью, он осознавал, что практически полностью истощил запас своих сил: он был предельно измотан. Месяц постоянных поединков, как физических, так и интеллектуальных, явственно сказался на нем. Сейчас ему будет тяжело даже просто держаться на ногах, не то что собрать силы и знания, чтобы сражаться и выиграть… – Какой счет? – спросил он массажиста, разминавшего его невыносимо болящие от перенапряжения мускулы. – Четыре-четыре. Вам нужно только одно касание, чтобы победить! – Ему тоже, – мрачно буркнул Брайон и, приоткрыв глаза, посмотрел на того, кто растянулся на другом краю мата. Никто из тех, кто выходил в финал Двадцатых, не был слабым соперником; но этот, Иролг, действительно лучший из лучших. Гора мышц, полная неистощимой энергии. В этом последнем раунде будет немного от искусства: только продержаться, парировать и нападать, и пусть победит сильнейший. Брайон снова закрыл глаза, сознавая, что наступил момент, которого он старался избежать всеми силами. У каждого, кто принимает участие в Двадцатых Играх, есть свои маленькие хитрости и приемы. У Брайона они тоже были, и пока что изрядно помогали ему. Он был средним шахматистом, но добивался быстрой победы в шахматных партиях благодаря тому, что делал весьма нестандартные ходы. И это было не случайностью, а результатом долгих лет работы, анализа шахматных книг: чем древнее, тем лучше. Он запомнил десятки старинных партий. Это было разрешено правилами. Позволено, впрочем, было все, за исключением допинга и применения технических средств. И самогипноз был вполне принятым приемом борьбы. У Брайона ушло более двух лет на то, чтобы разыскать источник дополнительной силы. В книгах этот феномен описывался достаточно часто, но воспроизвести его оказалось практически невозможно. Он был связан со смертельной травмой настолько прочно, что возникало ощущение, будто это одно явление, а не два. Берсерки продолжают сражаться и убивать, даже иссеченные множеством ран, каждая из которых смертельна. Люди, у которых прострелено сердце или мозг, продолжают драться, хотя находятся в состоянии клинической смерти. Смерть, похоже, составляет неотъемлемую часть этой силы. Однако существует разновидность той же силы, которая проявляется в состоянии глубокого транса: та сила, которая позволяет человеку стоять на голове и пятках, не имея иных точек опоры. Находясь в сознании, воспроизвести подобное невозможно. Работая с этим ключом, Брайон разработал технику самогипноза, позволявшую ему получать доступ к источнику неведомой силы – источнику так называемого «второго дыхания». К силе выживания, отличающей жизнь от смерти. Но подобные упражнения могли и убить – истощить тело настолько, что восстановление станет попросту невозможным, особенно в той стадии усталости, в которой он находился сейчас. Во время Двадцатых умирали и прежде; к тому же смерть в последнем поединке была во многих отношениях лучше поражения. Глубоко дыша, Брайон тихо произнес фразы, «включавшие» процесс самогипноза. Усталость ушла, и с нею исчезло ощущение жара, холода и боли. При этом прочие его чувства заметно обострились. С каждой секундой эта сила вытягивала из него жизненные резервы, словно бы сама жизнь по капле вытекала из тела. Когда прозвучал сигнал, Брайон выхватил у ошеломленного секунданта свою шпагу и бросился вперед. Иролг едва успел схватиться за оружие и парировать первый удар своего противника; но сила этого удара была так велика, что их рапиры столкнулись гардами. Брайон с размаху врезался в своего противника. Иролг выглядел удивленным неожиданно яростной атакой, но потом улыбнулся. Он подумал, что это последний всплеск энергии; он знал, насколько они оба устали. Противники расцепились, и Иролг немедленно ушел в глухую оборону. Он не пытался атаковать: пусть сперва Брайон утомится, пусть его последние силы уйдут на попытки прорваться сквозь защиту Иролга. Когда он наконец понял свою ошибку, Брайон заметил на его лице выражение паники. Брайон не уставал. Напротив, он усиливал атаки. Он ощутил волны отчаянья, исходившие от Иролга, и понял, что пятое очко будет его. Атака – атака – и каждый раз все медленнее движется клинок соперника, едва успевая парировать удар. Потом – еще один удар, отбрасывающий клинок Иролга в сторону. Под гарду. Сверкающая сталь, рассекающая воздух и касающаяся груди Иролга рядом с сердцем. Волны оглушительного шума – визг, крики, аплодисменты – ворвались во внутренний мир Брайона, но он уже почти не осознавал этого. Иролг выронил свою рапиру и хотел было пожать Брайону руку, но внезапно ноги у него подогнулись, и он едва не упал. Брайон подхватил его, поддержал и повел к подбегавшим секундантам. Потом Иролг исчез, а Брайон взмахом руки отстранил своих секундантов, бросившихся ему на помощь, и медленно пошел вперед. Сам. Но что-то было не так – он двигался словно бы сквозь теплый и вязкий кисель. Словно бы полз на коленях. Нет – не шел и не полз: падал. Да. Теперь он мог позволить себе упасть. Глава 2 Айхьель дал врачам только один день, после чего отправился в больницу. Брайон не умер, хотя предыдущей ночью врачей сильно беспокоило его состояние. Теперь, ровно через сутки, он начал приходить в себя, а больше ничего Айхьелю и не нужно было знать. Он протолкался к палате нового Победителя, нещадно распихивая всех, кто преграждал ему путь; первый серьезный отпор он встретил у дверей. – Вы нарушаете правила, Победитель Айхьель, – сказал врач. – И если вы будете продолжать попытки прорваться сюда, где вы вовсе не нужны, я буду вынужден применить силу вне зависимости от того положения, которое вы занимаете. Айхьель начал было в подробностях излагать врачу, сколь малы его шансы совершить подобное, когда их обоих прервал Брайон. Он узнал голос, который слышал в последнюю ночь в спальном бараке. – Впустите его, доктор Колрай, – проговорил он. – Я хочу видеть человека, который считает, будто есть что-то важнее Двадцатых. Покуда врач колебался, Айхьель быстро обошел его и захлопнул дверь перед носом врача. Он посмотрел на лежащего в постели Победителя. К обеим рукам Брайона было подключено по капельнице; глаза его запали, глазные яблоки были покрыты сеткой лопнувших сосудов. Безмолвная битва со смертью, которую он вел, оставила глубокий отпечаток на всем его существе. Лицо его заострилось и походило больше на череп, обтянутый нездорового серого цвета кожей, а скулы, казалось, были готовы прорвать ее. Только ежик коротко остриженных волос остался прежним. Создавалось впечатление, что Брайон перенес длительную тяжелую болезнь. – Страшен ты, как смертный грех, – оценивающе оглядев его, заявил Айхьель. – Но все равно – поздравляю тебя с победой. – Ты и сам не слишком хорошо выглядишь… для Победителя, – отпарировал Брайон. У него бы никогда не вырвалось ничего подобного, но он был измотан до предела и пребывал в весьма сварливом настроении, а потому не сумел подавить вспышки внезапного гнева. Айхьель, впрочем, пропустил его слова мимо ушей. Однако слова эти были правдой; Победитель Айхьель был не слишком-то похож на Победителя – он вообще не походил на анвхарца. Нет, и рост, и ширина плеч – все это было именно таким, как анвхарцу и подобает, но он весьма заметно оброс жирком, скрывавшим мускулатуру и образовывавшим складки на шее. Толстяков на Анвхаре не было, и невозможно было поверить, что этот располневший человек мог когда-то быть Победителем. Однако в его глазах еще горел отблеск той силы, которая когда-то позволила превзойти всех живущих на планете и победить в ежегодных играх. Брайон невольно опустил глаза под этим жгучим взглядом; ему стало стыдно, что он вот так, без причины, оскорбил человека. Однако ж он чувствовал себя слишком плохо для того, чтобы найти силы на извинения. Впрочем, Айхьелю не было особого дела до каких-то извинений. Брайон снова взглянул на него и внезапно ощутил, что есть вещи, по сравнению с которыми он сам, его оскорбления и даже Двадцатые не более значительны, чем танцующие в воздухе пылинки. Брайон понимал, что все это только игра больного воображения, и попытался избавиться от неуютного ощущения. Двое смотрели друг на друга, испытывая одно и то же чувство. За спиной Айхьеля бесшумно отворилась дверь, и тот развернулся, двигаясь так, как способен двигаться только атлет с Анвхара. Доктор Колрай как раз делал шаг через порог и пребывал потому в весьма неустойчивом положении; следом за ним шли двое в форме. Айхьель бросился на них. Стремительность этого движения, помноженная на огромную массу его тела, привела к тому, что все трое отлетели в коридор и повалились на пол, как в детской игре «куча-мала». Айхьель же, воспользовавшись этим, захлопнул и запер дверь. – Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, снова поворачиваясь к Брайону. – Наедине, – прибавил он, наклоняясь к переговорному устройству и с мясом выдирая его из гнезда. – Убирайся, – ответил на это Брайон. – Если бы я мог… – Но ведь не можешь, а потому придется тебе полежать здесь да послушать меня. Думаю, у нас есть минут пять, пока они не решат взломать дверь, и я не хочу терять их. Есть работенка, которую необходимо выполнить. И ты – единственный, кто для нее подходит. Но придется совершить небольшое космическое путешествие. А теперь откажись, – прибавил он, заметив, что Брайон собирается что-то сказать. – Разумеется, я отказываюсь, – ответил Брайон, чувствуя себя глупо и злясь из-за этого: получалось так, будто он говорил по подсказке. – Анвхар – моя планета; с какой стати мне улетать с нее? Вся моя жизнь прошла здесь, здесь моя работа. К этому я могу прибавить, что только что выиграл Двадцатые. Я просто обязан остаться. – Ерунда. Я также был Победителем, но я же улетел. На самом деле, тебе просто хочется потешить свое самолюбие – ты ведь так долго шел именно к этому. Вне Анвхара никто не знает, что такое Победитель, а, следовательно, и уважения к титулу там не дождешься. Тебе придется встретиться лицом к лицу с огромной Вселенной, и я не виню тебя за то, что ты несколько испуган. Раздался громкий стук в дверь. – У меня нет сил злиться, – хрипло проговорил Брайон. – И я не могу заставить себя восхищаться твоими идеями, пока они позволяют доставать человека, слишком больного для того, чтобы выставить тебя вон. – Приношу извинения, – сказал Айхьель, хотя по его голосу этого не чувствовалось; не было в нем и сострадания. – Но речь идет о вещах много более важных, чем твои задетые чувства. Сейчас у нас немного времени, а потому я хочу, чтобы одна моя идея дошла до тебя. – Идея, которая убедит меня покинуть планету вместе с тобой? Ты слишком много хочешь. – Нет, эта идея тебя не убедит; ты сам убедишь себя, размышляя над ней. Если ты действительно задумаешься, многие из твоих иллюзий рухнут. Как и все на Анвхаре, ты – научный гуманист, свято верующий в Двадцатые. Ты принимаешь все без малейших размышлений или колебаний. Вы ни на минуту не задумываетесь о прошлом, о бессчетных миллионах людей, прозябавших в ничтожестве все то время, покуда они создавали для вас новую, лучшую жизнь, которой вы и живете ныне. Ты когда-нибудь вспоминал о людях, страдавших и умиравших в горе и нищете ради того, чтобы цивилизация сделала еще один крохотный шажок вперед? – Конечно нет, – ответил Брайон. – Да и с чего бы мне?.. Я ведь не могу изменить прошлое. – Но зато можешь изменить будущее! – заявил Айхьель. – Ты кое-что задолжал своим многое пережившим предкам, которые создали для тебя эту жизнь. Если научный гуманизм для тебя – нечто большее, чем просто слова, у тебя должно быть чувство ответственности. Неужели ты не хочешь попытаться хотя бы частично оплатить этот долг, помогая другим – тем, кто сейчас живет такой же отсталой жизнью, как наши прапрадеды троглодиты? Стук в дверь становился все громче. Он мешал Брайону думать да к тому же от стимуляторов у него гудело в голове. – Теоретически я с тобой согласен, – с запинкой проговорил он. – Но, понимаешь ли, я ничего не могу сделать, руководствуясь только логикой, если для меня самого это не будет иметь эмоциональной ценности. – Вот тут-то мы и дошли до сути, – мягко проговорил Айхьель. Он прислонился спиной к двери, которую теперь, как видно, пытались выбить каким-то тяжелым предметом. – Стучат. Значит, скоро мне придется уйти. У меня нет времени на то, чтобы расписывать все в деталях, но я даю тебе слово чести Победителя, что ты действительно можешь кое-что сделать. Только ты. Если ты мне поможешь, мы, быть может, сумеем спасти семь миллионов человеческих жизней. Таковы факты. Ломившимся в дверь снаружи удалось-таки вышибить замок, и дверь начала приоткрываться. Айхьель подпер ее плечом. – Вот идея, над которой я предлагаю тебе поразмыслить. Почему в Галактике, где тысячи воюющих отсталых планет, захлебывающихся ненавистью, народ Анвхара – единственный, чье существование основано на сложной системе игр? Глава 3 Дольше удерживать дверь было невозможно. Айхьель и не пытался сделать это. Он отступил в сторону – и в комнату тут же ввалились двое, Айхьель же молча шагнул мимо них в коридор. – Что случилось? Что он сделал? – затараторил врач, вбежавший следом за охранниками. Он быстро проверил показания приборов, укрепленных на спинке кровати Брайона. Дыхание, температура, сердце, кровяное давление – все было в норме. Пациент лежал тихо и врачу ничего не отвечал. Размышлений Брайону хватило до конца дня. Думать было тяжело. Усталость, действие транквилизаторов и других лекарств туманило голову. Мысли блуждали бесцельно, и он не мог вырваться из их бесконечного круговорота. О чем говорил Айхьель? Что за чушь он нес об Анвхаре? Анвхар был таким потому что… потому что он был таким, вот и все! Планета пришла к этому естественным путем. Или – нет?.. История была чрезвычайно проста. С самого начала на Анвхаре не было ничего, представлявшего сколь-нибудь значимый интерес для торговли. Мир этот находился в отдалении от межзвездных торговых путей, на нем не было залежей минералов, которые стоили бы того, чтобы их разрабатывать и отправлять в другие обитаемые миры на чудовищные расстояния. Конечно, можно было охотиться на пушных зверей и продавать меха – предприятие это было выгодным, но слишком мелким. А потому никогда не предпринималось организованных попыток колонизовать эту планету. В конце концов все произошло по воле случая. Несколько научных групп обосновались здесь, построили исследовательские станции и станции наблюдения: необычный годичный цикл Анвхара давал в этом отношении массу интереснейшей информации. Поскольку наблюдения велись долго, научные работники решили перевезти на Анвхар свои семьи. Так, медленно, но верно, возникали первые небольшие поселки. Многие из охотников также осели здесь, увеличив тем самым численность населения. Это было начало. От давних времен осталось не слишком много летописей, поэтому о событиях, происходивших в первые шесть сотен лет истории Анвхара, можно только догадываться: фактов на этот счет чрезвычайно мало. Примерно в это время произошел Раскол, и в этой общегалактической катастрофе Анвхар вел свою собственную войну. Когда пала Земная Империя, кончилась не просто эпоха. Многие станции наблюдения оказались в довольно странном положении – они представляли уже несуществующие учреждения. Профессиональные охотники лишились рынка сбыта своих мехов, поскольку у Анвхара не было собственных космических кораблей. Правда, никаких глобальных изменений на Анвхаре во времена Раскола не произошло, поскольку планета была совершенно самодостаточной. Как только ее жители привыкли к мысли о том, что теперь Анвхар является независимым миром, а не сборищем людей различных профессий с различными убеждениями, жизнь снова пошла своим чередом. Не то чтобы она стала труднее – на Анвхаре жизнь никогда не бывает легкой, – но, по крайней мере, внешне она почти не отличалась от прежней. Хотя мысли и отношения людей подверглись огромным изменениям. Предпринимался ряд попыток создать некоторую стабильную форму социального устройства и общественных отношений. Они не оставили значимого следа в истории – по крайней мере, в летописях Анвхара, – за исключением того, что увенчались наконец Двадцатыми. Чтобы понять, что такое Двадцатые, нужно знать, что Анвхар движется вокруг своего солнца, Семидесятой Змееносца, по необычной орбите. В этой системе есть и другие планеты, с более-менее нормальной эклиптикой. Анвхар, возможно, является «бродягой», планетой иного солнца, попавшей в поле притяжения Семидесятой. Большую часть своего года, длящегося 780 дней, Анвхар находится на значительном удалении от нее; потом наступает короткое жаркое лето, длящееся около восьмидесяти дней, после чего вновь наступает долгая зима. Жизнь на планете приспособилась к таким сезонным изменениям климата. На зиму большинство животных впадают в спячку, растительность же дремлет в спорах и семенах. Некоторые теплокровные растительноядные в тропической зоне, также утопающей в снегах, продолжают вести активную жизнь, а ими, в свою очередь, питаются хищники. В сравнении с летом, зима, несмотря на свои страшные холода, является сезоном мира. Лето – время безумного стремительного роста. Трава и деревья пробуждаются к жизни и растут с такой скоростью, что крушат скалы и поднимаются к небу буквально на глазах. Снежные равнины превращаются в болота грязи, на которых в течение нескольких дней вырастают настоящие джунгли. Все развивается и размножается. Растения душат друг друга, стремясь поглотить как можно больше живительной энергии, даруемой солнцем. В этот сезон все насыщает и насыщается, потому что с того момента, как выпадает первый снег, девяносто процентов года пройдет в спячке в ожидании возвращения тепла. Чтобы выжить, людям пришлось приспособиться к анвхарианскому циклу. За лето нужно было собрать в закрома достаточно пищи, чтобы ее хватило на всю долгую зиму. Поколение за поколением адаптировались к этому, пока сезонные изменения не стали восприниматься ими как нечто совершенно естественное. Первая оттепель весны, стремительно переходящей в лето, вызывала у «коренных» анвхарцев изменения метаболизма. Слой подкожного жира уменьшался, начинали действовать потовые железы; прочие изменения были менее заметны, чем приспособления к смене температурного режима, но не менее важны. Подавлялся центр сна в мозгу: человеку оказывалось достаточным немного подремать раз в три-четыре дня. Жизнь становилась почти истерической, лихорадочной – то есть полностью соответствующей жизни окружающего мира. К первым морозам люди успевали снять урожай стремительно созревающих зерновых и запастись мясом, консервируя или замораживая последнее в огромных холодильных камерах. Невероятно удачно приспособившись к годичному ритму жизни, человечество стало частью экологической системы планеты и обеспечило себе выживание во время долгой зимы. Да, физически люди нормально переживали зиму. Но что касается выживания духовного – здесь дело было сложнее. Примитивные эскимосы на Земле могут впадать в долгую дрему, напоминающую спячку. Возможно, цивилизованным людям такой способ тоже доступен – по крайней мере, на несколько самых холодных месяцев земной зимы. Но это невозможно, когда зима длится дольше земного года. И главным врагом любого анвхарца, если только он не охотник, становилась скука; и даже охотники не могли всю зиму бродить среди снегов, выслеживая зверей. Выпивка была одним из способов разрешения проблемы, другим было насилие. Алкоголизм и убийства стали настоящим зимним кошмаром, в особенности после Раскола. Но конец этому положили Двадцатые. Когда они стали частью жизни населения планеты, лето превратилось в перерыв между играми. Двадцатые были большим, чем просто соревнования: они превратились в образ жизни, удовлетворявший физические и интеллектуальные потребности человечества на этой необычной планете. Игры эти являлись декатлоном – вернее сказать, двойным декатлоном, в котором шахматные матчи и поэтические состязания занимали не меньшее место, чем прыжки на лыжах с трамплина или стрельба из лука. Каждый год проводилось два всепланетных соревнования – для мужчин и для женщин. И дело здесь было не в сексуальной дискриминации, а в реальной оценке возможностей. Различия, присущие мужчинам и женщинам, не позволяли им соревноваться на равных во многих областях: например, женщина не может выиграть большой шахматный турнир. Это принималось во внимание. Любой на планете мог принимать участие в Двадцатых столько раз, сколько ему хотелось: ограничений на это не было. Побеждал лучший – и он действительно был лучшим. Сложная система повторных игр и отборочных соревнований обеспечивала и участникам, и наблюдателям активную жизнь на половину зимы. И все это было только прелюдией перед основной частью Двадцатых, длившейся месяц, в которой и определялся единственный победитель. И его или ее награждали именно этим титулом: Победитель или Победительница. Мужчина и женщина, превзошедшие всех на планете, кому суждено оставаться лучшими до следующих игр. Победитель. Это был титул, которым можно было гордиться. Брайон слабо пошевелился на постели и сумел повернуться так, чтобы видеть окно. Победитель Анвхара. Его имя уже записано в книги истории, он стал одним из горстки героев этой планеты. Теперь школьники будут изучать его жизнь, читать о нем, как и он сам когда-то читал о Победителях прошлого. Будут мечтать о его славе, придумывать новые и новые приключения, связанные с победами Брайона, надеясь когда-нибудь сравняться с ним. Стать Победителем – вот высочайшая честь во Вселенной. За окном в темном небе слабо поблескивало вечернее солнце. Бесконечные ледяные равнины отражали этот свет, и весь мир, казалось, состоял из этих холодных отблесков. Одинокая фигурка лыжника скользила по равнине; больше в мире не было никакого движения. Огромная невероятная усталость накатила на Брайона, усталость разочарования, словно бы он увидел мир в совершенно ином свете. Внезапно с ослепительной ясностью он понял, что быть Победителем – значит быть никем. Это то же самое, что быть лучшей блохой среди всех блох в шерсти одной собаки. В конце концов, что такое Анвхар? Скованная льдом планета, населенная несколькими миллионами разумных блох, никому во Вселенной не известная, не имеющая никакого значения для всего остального человечества. В этом мире не было ничего, за что стоило бы драться; войны, вспыхнувшие после Раскола, не коснулись Анвхара. Анвхарцы всегда гордились этим – как будто можно гордиться тем, что ты никому не нужен и не важен. Все прочие миры росли, сражались, побеждали и проигрывали – изменялись. Только на Анвхаре жизнь повторялась, шла по бесконечному замкнутому кругу, как магнитофонная пленка… Глаза Брайона увлажнились: он моргнул. Слезы! От осознания этого невероятного факта сентиментальная жалость сменилась в его душе страхом. Неужели страшное напряжение последнего поединка повредило его рассудок? Это были не его мысли. Ведь вовсе не жалость к себе сделала его Победителем – так почему же сейчас он чувствовал именно это? Анвхар был его Вселенной – разве он мог хотя бы представить себе, что эта планета – всего лишь ничтожная пылинка в глубинах Космоса, каприз творения? Что с ним случилось, что вывернуло наизнанку его мысли? Как только он задумался об этом, ему в голову немедленно пришел ответ. Победитель Айхьель. Толстяк со странными рассуждениями и вопросами, будоражащими разум. Или Айхьель околдовал его, как некий чародей – как дьявол в «Фаусте»?.. Нет, глупости. Но что-то ведь он действительно сделал. Может, сумел вложить в голову Брайона какую-то мысль, когда тот был слишком слаб, чтобы противиться чужому влиянию? Или воздействовал на его подсознание с помощью гипноза, как злодей в «Скованном мозге»? Брайон не мог найти оснований для подозрений, но все же совершенно точно знал, что именно Айхьель ответственен за его странное душевное состояние. Он коротко свистнул; это послужило сигналом, включившим починенный коммуникатор у его изголовья. На маленьком экранчике появилось лицо сиделки. – Человек, который был здесь сегодня, – заговорил Брайон, – Победитель Айхьель. Вы знаете, где он? Я должен связаться с ним. Почему-то эти слова лишили сиделку ее профессионального спокойствия. Она хотела было ответить, но извинилась и отключила экран. Когда он зажегся снова, место сиделки занял человек в форме охранника. – Вы сделали запрос о Победителе Айхьеле, – сказал он. – Мы держим его здесь, в госпитале, под охраной, поскольку он нарушил установленный порядок, силой вломившись в вашу комнату… – Я ни в чем его не обвиняю. Пожалуйста, попросите его немедленно зайти ко мне. Охранник с трудом подавил охватившее его изумление: – Прошу простить меня, Победитель, но я не представляю, как это можно сделать. Доктор Колрай оставил специальные указания о том, что никто не должен вас… – Доктор пока еще не распоряжается моей личной жизнью, – прервал его Брайон. – Я не заразен и не болен – я только чрезвычайно утомлен. И я хочу видеть этого человека. Немедленно. Охранник глубоко вздохнул и принял решение. – Он уже идет, – ответил он и отключил экран. – Что ты со мной сделал? – спросил Брайон, едва Айхьель вошел в его комнату и они остались одни. – Не станешь же ты отрицать, что вложил в мою голову чуждые мысли? – Нет, не стану. Поскольку весь смысл моего пребывания здесь именно в том, чтобы донести до тебя эти «чуждые» мысли. – Расскажи мне, как ты это сделал, – потребовал Брайон. – Я должен это знать. – Хорошо, но ты должен еще многое услышать. И не просто услышать, но и поверить в то, что услышишь. Первое, что является ключом ко всему остальному, – это истинная природа твоей жизни здесь. Как ты думаешь, откуда взялись Двадцатые? Прежде чем ответить, Брайон принял двойную дозу стимулятора, который разрешили ему доктора. – Мне нечего и думать, – сказал он, – я знаю. Об этом рассказывается в исторических хрониках. Организатором первых игр был Джирольди, первые соревнования прошли в 378 году по летосчислению Анвхара. С тех пор Двадцатые проводились каждый год. Вначале это были местные состязания, но вскоре они уже переросли во всепланетные. – Верно, – ответил Айхьель, – но ты рассказываешь о том, что произошло, я же спросил у тебя, как возникли Двадцатые. Как мог один человек, кем бы он ни был, взять отсталую планету с небольшим населением, состоящим из полусумасшедших охотников и фермеров-алкоголиков и создать на ней социальную машину, работающую без перебоев, а в центр ее поставить искусственную структуру Двадцатых? Это было бы просто невозможно. – Но ведь это было сделано! – настаивал Брайон. – Ты не можешь этого отрицать. А в Двадцатых нет ничего искусственного. Они вполне закономерны в подобном мире. Айхьель коротко рассмеялся; в его смешке явственно слышалась ирония. – Очень закономерны – но часто ли социальные структуры и правительства создаются по законам логики? Ты не думаешь. Поставь себя на место основателя Джирольди. Представь, что тебе пришла в голову идея Двадцатых и ты хочешь убедить в ее необходимости остальных. И вот ты подходишь к первому же вшивому скандальному пьяному охотнику, к тому же полному дремучих предрассудков, и все ему излагаешь ясно и понятно. Объясняешь, что его любимые игры – поэзия, стрельба из лука, шахматы – могут сделать его жизнь намного интереснее и полноценнее. Хорошо. Но в таком случае ты должен быть готов к тому, что он схватится за пушку. Абсурдность такого предположения заставила улыбнуться даже Брайона. Разумеется, так не могло быть. Однако ж, поскольку Двадцатые все-таки возникли, этому факту должно было быть какое-то объяснение, и объяснение достаточно простое. – Так мы можем рассуждать целый день напролет, – заметил Айхьель, – и ты не найдешь верного ответа, если только… Он внезапно умолк и уставился на коммуникатор. Экран оставался черным, но на панели зажегся огонек, показывающий, что устройство включено. Айхьель протянул к нему мясистую руку и вырвал недавно подсоединенные провода. – Этот твой доктор слишком любопытен. Но правда о Двадцатых его совершенно не касается. Зато она касается тебя. Тебе нужно понять, что тот образ жизни, который ты вел здесь, искусственно создан и разработан экспертами-социологами и внедрен опытными практиками… – Чушь! – перебил его Брайон. – Нельзя безнаказанно ставить социальные эксперименты на людях. Начнутся столкновения, кровопролитие… – Ты сам несешь чушь, – отпарировал Айхьель. – На заре истории, может, так и было, но времена меняются. Ты читал слишком много земной классики; ты полагаешь, что мы по-прежнему живем в век предрассудков. Перемены у человечества в крови. Все, что сейчас воспринимается как нормальное и привычное, когда-то было новшеством. Одно из последних нововведений – попытка управлять народами, создавать общества, ставящие личное счастье каждого человека превыше всего. – Комплекс Бога, – заметил Брайон. – Загнать людей в какие-то рамки, хотят они того или нет. – Конечно, это можно рассматривать и так, – согласился Айхьель. – Вначале попытки силой навязать народам те или иные политические структуры зачастую оканчивались плачевно. Многие – но не все. Анвхар – яркий пример того, как успешно работает искусственно разработанная структура, когда ее применяют правильно. Правда, больше мы такого не делаем. Теперь мы только защищаем развивающиеся культуры, немного подталкивая их. Когда мы работали на Анвхаре, у нас еще не было столь тщательно проработанной теории. Тогда все сводилось к тому, чтобы создать искусственную культуру, наиболее подходящую для данного мира, и внедрить ее на Анвхаре. – Как это можно сделать? – спросил Брайон. – Как это было сделано здесь? – Тебя наконец заинтересовало, «как». Нам понадобилось множество агентов и огромные суммы денег. Мы постарались привить людям гипертрофированное чувство гордости, что спровоцировало возникновение дуэлей и, как следствие, вызвало интерес к приемам и технике фехтования. Джирольди оставалось только убедить всех, что организованные состязания гораздо интереснее, чем отдельные случайные поединки. Сложнее было включить в создававшуюся систему интеллектуальные состязания, но однако эти трудности также были преодолены. Детали не столь важны; мы сейчас рассматриваем только конечный продукт. А конечным продуктом являешься ты. И ты нужен. Очень нужен. – Но почему я? – спросил Брайон. – Что во мне такого особенного? Потому что я выиграл Двадцатые? Я в это не верю. Если быть объективным, между мной и любым из первой десятки нет почти никакой разницы. Почему бы не попросить кого-нибудь из них? Они сумели бы справиться с заданием не хуже меня. – Нет, не сумели бы. Позже я скажу тебе, почему именно ты – единственный человек, который мне подходит. Время идет, а я еще должен кое в чем тебя убедить, – Айхьель взглянул на часы. – У нас еще три часа, потом будет уже слишком поздно. Прежде чем они истекут, я хочу рассказать тебе о нашей работе столько, сколько нужно для того, чтобы ты мог добровольно решиться присоединиться к нам. – Да, задачка не из легких, – заметил Брайон. – Можешь начать с того, что объяснишь мне, что это за таинственные «вы», о которых ты все время говоришь. – Фонд Культурных Отношений. Негосударственная структура, финансируемая частными лицами, которая существует ради обеспечения мира, благополучия и суверенитета независимых планет, их процветания, развития добрососедских отношений и межпланетной торговли. – Звучит так, будто ты цитируешь, – сообщил ему Брайон. – Никто не сумел бы придумать этакую формулировочку просто в ходе разговора. – Я действительно цитировал хартию нашей организации. Конечно, в общих чертах это все очень хорошо и правильно, но я сейчас говорю о конкретных вещах. О тебе. Ты – продукт тщательно разработанного и очень развитого общества. Ты вырос и воспитывался на планете с небольшой численностью населения и демократичной формой государственного управления, а это способствовало развитию твоей индивидуальности. Нормальное анвхарское образование – это прекрасное образование, а твое участие в Двадцатых дало тебе образование выше, чем у кого-либо в этой Галактике. Если ты со всеми своими знаниями и способностями проведешь остаток жизни на ферме где-нибудь в глуши, это будет огромной и бессмысленной потерей. – Плохо ты обо мне думаешь. Я собираюсь учить… – Да забудь ты об Анвхаре! – прервал его Айхьель, резко и досадливо взмахнув рукой. – Не перестанет этот мир вращаться и конец света не наступит, если ты улетишь отсюда. Ты должен забыть об Анвхаре, подумать о том, что по Галактическим масштабам этот мир – ничтожная пылинка, и о том, что есть множество страдающих людей во Вселенной. Ты должен подумать о том, чем помочь им. – Но что я могу сделать – я ведь один? Прошли те времена, когда один человек, такой, как Цезарь или Александр Македонский, мог изменять судьбы мира… – Верно – и все же не вполне верно, – ответил Айхьель. – В любом столкновении сил есть ключевые фигуры, люди, действующие как катализатор, но чтобы применить его, нужно выбрать верный момент – и тогда начнется химическая реакция. Возможно, ты – один из таких людей; но, по чести сказать, пока что мне нечем это подтвердить. Чтобы сберечь время и не вдаваться в бесконечные рассуждения, думаю, мне нужно пробудить в тебе чувство долга. – Долга перед кем? – Перед человечеством, разумеется, перед ушедшими поколениями, которые способствовали развитию истории, что в конце концов и позволило нам всем здесь вести полноценную счастливую жизнь. То, что было дано нам, мы, в свою очередь, должны передать другим. Это основа гуманистической морали. – Согласен. Наконец-то я слышу действительно убедительный аргумент. Но даже этот аргумент не заставит меня вылезти из постели в течение ближайших трех часов. – Однако ж кое в чем мы преуспели, – заметил Айхьель. – В общем ты со мной соглашаешься. А теперь применим ту же аргументацию по отношению к тебе самому. Существует планета с населением семь миллионов человек, над которой нависла угроза полного уничтожения. Моя работа и мой долг заключается в том, чтобы остановить это разрушение; именно этим я сейчас и занимаюсь. В одиночку я не смогу выполнить работу. В дополнение ко всем остальным мне нужен ты. Не кто-то подобный тебе, но именно и только ты. – У тебя осталось чрезвычайно мало времени на то, чтобы убедить меня в этом, – заметил Брайон, – а потому позволь мне облегчить тебе труд. По твоим словам, ты занимаешься планетой, населению которой угрожает полное уничтожение. Положим, все это правда, а не чудовищный блеф, положим, если бы у тебя было время, ты смог бы доказать это. Пусть так. Но тут у меня снова возникает вопрос. Чем и как ты можешь подтвердить, что я действительно единственный человек во всей Галактике, который может тебе помочь? – Доказательством этого является одна твоя способность, ради которой я тебя и разыскивал. – Способность? Я ничем не отличаюсь от других людей моего мира. – Ты ошибаешься, – возразил Айхьель. – Ты – воплощенное во плоти и крови доказательство эволюции. Индивиды, наделенные специфическими качествами, постоянно появляются среди представителей любого вида, включая и людей. С тех пор как в последний раз на Анвхаре родился человек, наделенный эмпатическими способностями, сменилось уже два поколения. – Во имя неба, что такое эта самая «эмпатия» и как ты распознаешь тех, кто ею наделен? – Брайон фыркнул; разговор принимал какой-то абсурдный оборот. – Я могу распознавать эмпатов, потому что я и сам эмпат; другого способа не существует. А что до того, как работает эмпатия, – я тебе это уже продемонстрировал несколько раньше. Именно тогда у тебя и появились столь странные мысли об Анвхаре. Прежде чем ты по-настоящему овладеешь даром передавать свои чувства другим, пройдет немало времени, но рецептивная эмпатия – твоя врожденная черта. Эмпатия – это то, что позволяет тебе проникать в чувства другого человека, или, если угодно, в его душу. Эмпатия – это не чтение мыслей, скорее ее можно описать как ощущение настроений, чувств и отношений других людей. Лгать тренированному эмпату невозможно – за лживыми словами он распознает истинные чувства. Даже столь неразвитый дар, как твой, весьма существенно помог тебе во время Двадцатых. Ты можешь предугадать действия своего противника; ты заранее знаешь, какое движение он совершит, когда его мышцы только начинают напрягаться. Ты принимаешь это, даже не задумываясь о сути своего дара. – Откуда ты знаешь? На самом деле Брайон именно так и чувствовал, но никогда и никому не рассказывал об этой своей тайне. Айхьель улыбнулся: – Просто догадка. Но, если помнишь, я тоже выиграл Двадцатые и тоже в то время ничего не знал об эмпатии. А ведь это замечательное качество – особенно в дополнение к нашему образованию и тренировкам. Собственно, это и подводит нас к тому доказательству, о котором шла речь минуту назад. Ты сказал, что я смогу убедить тебя, если приведу хоть одно доказательство того, что мне нужен именно ты. Я верю, что только ты способен мне помочь; я не сумел бы в этом солгать. Тем более в этом нельзя солгать эмпату. Хочешь посмотреть, каковы мои истинные чувства? Конечно, «посмотреть» – не то слово, но для подобных вещей слов еще не придумали. Может, ты лучше присоединишься ко мне? Разделишь со мной мои воспоминания, эмоции, мое отношение? Брайон попытался возразить, но опоздал. Врата его чувств распахнулись, он был подавлен чужими эмоциями и воспоминаниями. – Дит[1 - Дит (лат. Dis) – латинское имя Аида, или Плутона, властителя преисподней. Данте («Божественная Комедия», Ад) называет так Люцифера, верховного дьявола, царя Ада (А., XI, 64; XII, 39; XXXIV, 20). Его имя носит и адский город, окруженный Стигийским болотом, то есть области Ада, лежащие внутри крепостной стены и носящие общее названиенижнего Ада. (Прим. перев.)]… – проговорил Айхьель вслух. – Семь миллионов человек… водородные бомбы… Брайон Брандт. Это были только ключевые слова, тянувшие за собой цепочки ассоциаций. И с каждым словом Брайон чувствовал, как на него накатывают волны эмоций… Здесь не могло быть лжи – в этом Айхьель был прав. Это была основа чувств, то, из чего они созданы, базовые реакции на символы памяти. ДИТ… ДИТ… ДИТ… это было слово – это была планета, и слово гудело как барабан – барабан, грохотавший как гром, и была пустынная планета, планета смерти, где живые умирали и мертвые были счастливее живых. Неразвитый варварский ДИТ горячий горящий выжженный отсталый жалкий песчаная пустыня невероятно грязная пески пески пески… Люди, такие отсталые грязные жалкие варвары полулюди недолюди меньше чем люди но они вскоре будут МЕРТВЫМИ они будут МЕРТВЫМИ семь миллионов почерневших тел которые будут омрачать твои сны все сны вечно всегда навсегда потому что эти ВОДОРОДНЫЕ БОМБЫ ждут того чтобы убить их всех если только… если только… если… ты Айхьель остановит их ты Айхьель (СМЕРТЬ) ты (СМЕРТЬ) ты (СМЕРТЬ) один не сможешь сделать это ты (СМЕРТЬ) должен найти БРАЙОН БРАНДТ сосунок-неопытный-зеленый-юнец-Брайон Брандт чтобы помочь тебе он единственный в Галактике, кто может завершить работу… Поток ощущений иссяк, и Брайон осознал, что лежит, бессильно утонув в подушках, весь мокрый от пота, дрожащий от воспоминаний об обнаженных эмоциях. Напротив него сидел, уронив голову на руки, Айхьель. Когда он поднял лицо, в его глазах Брайон увидел тень того мрака безнадежности, который сам он только что ощутил. – Смерть, – сказал Брайон. – Это ужасное чувство смерти. Оно шло не только от людей Дита, которые могут умереть. В нем было что-то более личное. – Я сам, – ответил Айхьель, и эти простые слова снова пробудили в душе Брайона мрак, к которому он с его едва пробудившимися способностями так недавно прикоснулся. – Моя собственная смерть. А она недалека. Это поразительная и страшная цена, которую приходится платить за свой талант. Неизбежная сопутствующая эмпатии. Часть целого неисследованного феномена пси-поля, которая не зависит от времени. Смерть вызывает столь сильное возмущение поля, что вибрации от нее идут вспять по временным линиям. Чем я ближе к ней, тем острее осознаю ее. Только общее ощущение смерти – без числа и времени, разумеется. В том-то и весь ужас. Я знаю, что умру вскоре после того, как попаду на Дит, и задолго до того, как работа будет окончена. Я знаю дело, которое нужно свершить там, я знаю тех, кому это не удалось. Я также знаю, что ты – единственный человек, который, возможно, сумеет закончить то, что было начато мной. Теперь ты согласен? Ты полетишь со мной? – Да, конечно, – ответил Брайон. – Я полечу с тобой. Глава 4 – В жизни не видел никого, кто злился бы так, как этот доктор, – сказал Брайон. – Не могу его в этом винить, – проворчал Айхьель, всей своей громоздкой тушей поворачиваясь от пульта управления компьютерного мозга корабля. – Ты похитил у него мгновение его профессионального торжества… Вряд ли ему еще представится случай выходить истощенного Победителя Двадцатых и вернуть ему былое здоровье и силу. Удивительно, как тебе удалось убедить его, что корабль позаботится обо мне не хуже, чем это смог бы сделать он сам в больнице. – Я никогда не смог бы убедить его в этом, – ответил Айхьель. – Но у меня и Фонда Культурных Отношений есть достаточно влиятельные друзья на Анвхаре. Я вынужден признать, что мне пришлось применить некоторое давление. Он снова откинулся на спинку кресла и принялся читать распечатку курса, ползущую из принтера. – У нас мало времени, но я предпочел бы провести его на другом конце нашего пути. Мы уйдем в гиперпространство, как только я погружу тебя в стазисное поле. …Поле стазиса не оставляет отпечатка на теле или душе. В нем нет веса, нет давления, нет боли – нет никаких ощущений. Нет и ощущения времени, за исключением тех случаев, когда человек погружается в это поле на слишком долгий срок. Брайону показалось, что Айхьель выключил поле, продолжив то движение, которым включал его. Корабль не изменился – только на экранах была чернота, пронизанная красными линиями. Это указывало, что они находятся в гиперпространстве. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Айхьель. Видимо, корабль интересовал тот же вопрос. Его медицинский анализатор нетерпеливо загудел совсем рядом с Брайоном, опустился вниз и приник к его предплечью. На Анвхаре врач выдал корабельному мозгу подробнейшие инструкции. Быстро проверив с десяток показателей метаболизма Брайона, тот сравнил показатели с нормальными. Должно быть, результат был удовлетворительным, поскольку единственное, что последовало за обследованием, была инъекция витаминов и глюкозы, чего Брайон, в общем-то, и ожидал. – Не могу сказать, что прекрасно, – ответил Брайон, устраиваясь поудобнее. – Но с каждым днем мне все лучше и лучше. – Надеюсь, потому что у нас есть только две недели, чтобы добраться до Дита. Как думаешь, придешь ты в норму к этому времени? – Ничего не обещаю, – ответил Брайон, пощупав бицепс. – Наверно, времени хватит. Завтра я начну потихоньку тренироваться, это поможет мне вернуть форму. А теперь расскажи мне побольше о Дите и о том, что я должен там сделать. – Я не собираюсь повторяться, и потому пока что тебе придется смирить свое любопытство. Скоро мы встретимся с еще одним участником операции. Наша команда будет состоять из трех человек – тебя, меня и экзобиолога. Как только он окажется на борту, я полностью изложу вам обоим суть дела. А пока что можешь сунуть голову в гипнолингвистический шлем и начать учить дитский. К тому времени, как мы опустимся на планету, ты должен будешь знать его в совершенстве. Используя автогипноз для запоминания, Брайон без труда усвоил словарь и грамматику дитского языка. Но с произношением возникли сложности. Почти всегда окончания слов проглатывались, оглушались или превращались в звуки, подобные которым слышатся при полоскании горла. Язык был насыщен свистящими, шипящими, гортанными и щелкающими звуками. Покуда Брайон упражнялся в произношении, Айхьель предпочитал находиться в другой части корабля: он утверждал, что кошмарное бульканье и рычание, издаваемые Брайоном, мешают его пищеварению. Их корабль двигался в гиперпространстве по заданному курсу. Он кормил, поил и обогревал своих пассажиров, снабжал их пригодным для дыхания воздухом. Ему были даны указания следить за здоровьем Брайона, и он свято соблюдал их, постоянно сверяясь с записанными в его памяти инструкциями и отмечая улучшение состояния человека. Другая часть мозга корабля методично отсчитывала микросекунды, и в расчетный момент корабль включил звуковой сигнал, звучавший негромко, но настойчиво. Айхьель зевнул, отложил доклад, который в тот момент читал, и направился в рубку. Передернул с отвращением плечами, проходя мимо комнаты, где Брайон прослушивал запись своих упражнений в дитском. – Отключи этого умирающего бронтозавра и пристегни ремни, – крикнул он сквозь закрытую дверь. – Мы приближаемся к точке встречи и вскоре перейдем в нормальное пространство. Человеческий разум может посчитать невероятные расстояния между звездами, но осознать их полностью не способен. В межзвездном пространстве куб со сторонами в сотни тысяч миль является величиной поистине микроскопической. Свет проходит такое расстояние за долю секунды. Корабль, движущийся со скоростью, в несколько раз превосходящей скорость света, пролетает это расстояние еще быстрее. Практически отыскать в Космосе конкретную пространственную точку подобного объема невозможно. Технологически это было чудом. Но чудом постоянно повторяющимся и случающимся столь часто, что люди утратили к нему всякий интерес. Брайон и Айхьель успели пристегнуться, когда корабль, выполнив маневр, вернул их в нормальное пространство и время. Они не стали расстегивать ремни – просто сидели и смотрели на далекие блеклые звезды, складывавшиеся в непривычный узор созвездий. Они подождали, пока компьютер определит их координаты в трехмерном пространстве по звездам. Прозвенел предупредительный сигнал, двигатель включился и мгновенно выключился – так, что показалось, будто эти два действия были одновременными. Это повторялось еще дважды, пока результат не показался компьютеру удовлетворительным и он не счел, что корабль находится в расчетной точке, и не включил табло «СИСТЕМА НАВИГАЦИИ ОТКЛЮЧЕНА». Айхьель отстегнул ремни, потянулся и принялся готовить еду. Айхьель рассчитал курс с большой точностью. Менее чем через десять часов после их прибытия на место какой-то корабль вышел в нормальное пространство недалеко от них. Айхьель послал условный сигнал. В ответ пассажирский корабль изящно снес десятифутовое металлическое «яичко» и немедленно исчез, направившись к месту назначения, отстоявшему от этой точки пространства на много световых лет. Корабль Айхьеля мгновенно обработал полученный сигнал. Угол, мощность сигнала, эффект Допплера – все было просчитано, чтобы определить курс и расстояние. Чтобы войти в зону досягаемости сигнала слабенького передатчика капсулы, нужно было всего лишь несколько минут полета. Сияющая сфера приблизилась, потом исчезла из поля зрения приборов внешнего наблюдения, когда корабль развернулся, чтобы принять капсулу в шлюзовой отсек. Сработал магнитный захват. – Иди вниз и выпусти из капсулы специалиста по жучкам, – сказал Айхьель. – Я останусь здесь и послежу за панелью управления – мало ли что может случиться. – Что мне надо делать? – Залезай в скафандр и открой шлюз. Сфера сделана почти целиком из тонкого металлического листа, а потому не ищи там вход – просто проделай в этой штуке дырку тем консервным ножом-переростком, который найдешь в инструментах. После того как доктор Морис поднимется на борт, выкини капсулу; только сперва возьми оттуда передатчик и локатор сигналов – они еще могут пригодиться. Инструмент, которым Брайону предлагалось воспользоваться, действительно походил на гигантский консервный нож. Брандт тщательно ощупал металлическую поверхность там, где решил проделать люк, чтобы удостовериться, что за стенкой ничего нет, потом проткнул тонкий лист и прорезал в оболочке капсулы дыру с неровными рваными краями. Из «яйца» немедленно вылетел доктор Морис, отшвырнув Брайона в сторону. – В чем дело? – поинтересовался Брайон. Скафандр доктора не был оснащен переговорным устройством; он не мог ответить, и только гневно потрясал кулаками. Затемненные стекла шлема не позволяли увидеть выражение его лица. Брайон пожал плечами и перешел к делу: извлек из капсулы необходимое оборудование, вытолкнул ее из шлюза и загерметизировал шлюзовой отсек. Когда давление в помещении восстановилось, он снял шлем и жестом предложил доктору последовать его примеру. – Вы – сборище грязных лживых псов! – заявил доктор Морис, когда шлем был снят. Брайон был совершенно потрясен. У доктора Леа Морис были длинные темные волосы, большие глаза и нежные губы, сейчас гневно сжатые. Доктор Морис был женщиной. – Это вы та жирная свинья, которая задумала весь этот чудовищный фарс? – с угрозой вопросила доктор Морис. – В рубке, – быстро ответил Брайон, знавший, что иногда трусость бывает лучше доблести, – человек по имени Айхьель. Его так много, что там действительно найдется что поненавидеть – можете этим и заняться. Я только что присоединился… Он говорил это уже в спину женщине, поскольку доктор Леа вихрем вылетела из шлюза. Брайон поспешил за ней, не желая пропустить спектакль. – Похитили! Наврали мне, заставили меня против моей воли!.. Не найдется в Галактике суда, который не дал бы тебе самый большой срок, и я буду в полном восторге, когда твою жирную тушу запихнут в одиночную… – Не стоило им присылать женщину, – проговорил Айхьель, не обращая ни малейшего внимания на гневную тираду. – Я просил, чтобы мне прислали экзобиолога высочайшей квалификации для выполнения сложного задания. Кого-нибудь, кто был бы достаточно молод и силен, чтобы работать в суровых полевых условиях. А наниматели прислали мне самую маленькую девчонку, какую только можно отыскать и которая скиснет под первым же дождичком… – Ничего подобного! – крикнула Леа. – Женщины выносливее мужчин, это общеизвестный факт, а я в гораздо лучшей форме, чем обычная женщина. Что не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем я говорила. Меня наняли для работы в университете на Планете Моллера, я подписала контракт. И тут этот неотесанный болван, корчащий из себя агента фирмы, заявляет мне, что контракт был изменен – «читайте параграф 189, подпункт В» или что-то вроде этого, такая же чушь – и что я должна перейти на другой корабль. Запихивает меня в этот баскетбольный мяч, где дышать нечем, – ни тебе «извините», ни тебе «до свидания», – и выбрасывает меня за борт. Если это не попрание прав личности, то уж я не знаю… – Переходи на другой курс, Брайон, – перебил ее Айхьель. – Найди ближайшую планету и лети к ней. Нам надо высадить эту женщину и затребовать мужчину, который справится с работой. Мы отправляемся на планету, которая является, несомненно, интереснейшим объектом, о каком только и может мечтать экзобиолог, но нам нужен человек, который сможет выполнять приказы, а не свалится в обморок, как только начнет припекать. Брайон был в растерянности. Айхьель сам управлял кораблем, и он не имел ни малейшего представления о том, как выполнить такой приказ. – О нет, ты этого не сделаешь, – заявила Леа. – Так легко тебе от меня не избавиться. Я была первой в группе, чтоб тебе знать, а большинство из остальных пяти сотен студентов были мужчины. Эта Вселенная считается принадлежащей мужчинам только потому, что они сами орут об этом на каждом перекрестке. Как называется этот райский уголок, куда мы направляемся? – Дит. Я кратко расскажу об этом мире, как только задам курс кораблю. – Айхьель повернулся к панели управления, а Леа сняла скафандр и отправилась в ванную, чтобы причесаться. Брайон закрыл рот, внезапно осознав, что стоит с отвисшей челюстью уже некоторое время. – И это ты называешь прикладной психологией? – спросил он. – На самом деле, не совсем. Она все равно взялась бы за эту работу рано или поздно – поскольку она подписала контракт, пусть и не прочтя то, что было напечатано мелким шрифтом, но только после того, как выплеснула бы все накопившиеся эмоции. Я просто ускорил этот процесс, переключив ее на ненависть к мужскому комплексу превосходства. Большинство женщин, которым удается добиться успеха в тех областях, что традиционно считаются мужскими, ведут себя как настоящие феминистки. Им слишком трудно было пробиться, борясь с этим самым «мужским превосходством». Он сунул в компьютер карточку с проложенным курсом и сдвинул брови: – Но в том, что я говорил, была изрядная доля правды. Мне нужен был молодой высококвалифицированный экзобиолог, подходящий для такого задания. Я никогда не думал, что они могут найти для этой работы женщину, а теперь слишком поздно посылать ее назад. Дит – не место для женщины. – Почему? – спросил Брайон в тот самый момент, когда в дверях снова появилась Леа. – Заходи, и я покажу это вам обоим, – ответил Айхьель. Глава 5 – Дит, – заглянув в объемистый файл, начал Айхьель, – третья планета своего светила, эпсилон Эридана. Четвертая планета – Нийорд, запомните это, потому что это очень важный момент. Дит – место, для посещения которого нужна очень серьезная причина и не нужно ни единой, чтобы покинуть его. Там слишком жарко и слишком сухо; температура в умеренных областях редко опускается ниже 100° по Фаренгейту.[2 - Около 38° по Цельсию. (Прим. перев.)] Вся планета – это выжженный камень и раскаленный песок. Вода по большей части находится под землей и практически недоступна, а на поверхности есть только в виде соленых, насыщенных химическими элементами болот. Чтобы ее пить, необходим сложный процесс очистки. Здесь содержатся все данные и цифры: позже вы можете изучить их. Сейчас же я только хочу, чтобы вы поняли, что эта планета настолько негостеприимна и отвратительна, насколько можно себе представить. Так же, как и те люди, которые ее населяют. Вот облик жителя Дита. У Леа дыхание перехватило, когда на экране возникло трехмерное изображение. И дело тут было не во внешности человека; как биолог, специализирующийся на внеземных формах жизни, она видела и более странные вещи. Ее поразила поза этого человека, выражение его лица – он подобрался словно бы для прыжка, губы его растянулись, открывая в оскале зубы… – Выглядит он так, словно собирается прикончить фотографа, – заметила она. – Он чуть это не сделал сразу после того, как был сделан снимок. Как и все обитатели Дита, он испытывает непередаваемую ненависть и отвращение к людям других миров. Впрочем, не без причины. Колония на его планете была основана совершенно случайно во время Раскола. Я не знаю деталей, но в общем картина ясна: история о том, как их покинули, легла в основу мифов и анимистических религий Дита. По всей вероятности, когда-то здесь активно проводилась добыча полезных ископаемых; этот мир богат рудами и минералами, а добывать их чрезвычайно легко. Но воду можно было получить только в результате дорогостоящего и сложного процесса очистки, а пища в большинстве своем, как я понимаю, доставлялась с других планет. И все было бы хорошо. Но потом колония была забыта, как это произошло со множеством поселений во время Раскола. В войне были уничтожены все записи и отчеты, а транспорты, перевозившие руду, были превращены в военные корабли. Дит был предоставлен сам себе. То, что произошло с людьми, делает честь способностям хомо сапиенс к адаптации. Они сильно изменились. Когда кончились запасы воды и пищи, а сложные механизмы, с помощью которых получали воду, вышли из строя, им пришлось прилагать героические усилия, чтобы выжить. К тому времени, как последняя установка сломалась, достаточное количество людей уже успело приспособиться к окружающей среде, чтобы раса в целом могла продолжить существование. Потомки этих людей все еще живут на Дите – только теперь их приспособленность к условиям планеты стала абсолютной. Температура их тела – около ста тридцати градусов по Фаренгейту.[3 - Около 55° по Цельсию. (Прим. перев.)] В их организме есть специальная клеточная ткань, запасающая воду. И это лишь небольшие изменения в сравнении с тем, что они сделали, чтобы приспособиться к жизни на этой планете. Я не знаю деталей, но отчеты в достаточно восторженной форме отзываются о «развитии симбиотических отношений». Нас уверяют, что впервые хомо сапиенс занял такое положение в биологической системе мира. – Чудесно! – воскликнула Леа. – Да?.. – Айхьель одарил ее сумрачным взглядом. – Возможно, с чисто научной точки зрения это и так. Если вам удастся вести там заметки, может, когда-нибудь вы напишете об этом книгу. Я уверен, что все эти изменения морфологии и прочие отвратительные подробности будут весьма интересны вам, доктор Морис. Надеюсь, вы будете не только определять группы крови и восхищаться показаниями термометров, но и сумеете уделить немного времени тому, чтобы изучить малоприятную натуру жителей Дита. Либо мы найдем к этим людям какой-то подход, либо нам придется стоять в сторонке и смотреть, как вся эта планета полетит к чертям! – Что? Как?! – потрясенно выдохнула Леа. – Уничтожить их? Этот великолепный генофонд? Зачем? – Потому что они преисполнены ненависти, вот почему! – ответил Айхьель. – Местные горячие головы умудрились захватить некоторое количество примитивных кобальтовых бомб. Они хотят поджечь фитиль и сбросить эти бомбы на соседнюю планету, Нийорд. Ни словом, ни делом невозможно убедить их изменить это решение. Они требуют немедленного признания поражения – и безо всяких условий, иначе… А это невозможно по множеству причин, и наиболее важной из них является та, что жителям Нийорда хочется сохранить эту планету для самих себя. Они пытались достигнуть компромисса, но ничего не вышло. Жители Дита явно намереваются совершить расовое самоубийство. Флот Нийорда сейчас находится над Дитом, и на их кораблях достаточно водородных бомб, чтобы превратить всю планету в кучу радиоактивного шлака. Именно этому мы и должны помешать. Брайон снова взглянул на изображение на экране, пытаясь составить какое-нибудь мнение о человеке на снимке. Босые мозолистые ноги. Единственная одежда – какая-то тряпка, обмотанная вокруг бедер. С плеча свисает что-то, похожее на зеленую лозу. К наборному поясу прикреплено несколько странных предметов – металлических, явно выкованных вручную, и каменных, висящих на кожаных петлях. Единственным узнаваемым предметом был узкий нож необычного вида. Какие-то трубки, колокольчики и камешки, связанные ремешками так, что вся конструкция представляла собой подобие сети. Возможно, эти предметы имели какое-то религиозное значение. Однако ж большинство их выглядело старыми; похоже, они использовались почти постоянно – но для чего? Мысль эта пробудила в душе Брайона какое-то неуютное чувство. – Не могу в это поверить, – наконец сказал он. – Если бы не это экзотическое устройство, можно было бы с уверенностью сказать, что этот низколобый тип вернулся назад в каменный век. Не понимаю, как такие могут представлять какую-либо угрозу другой планете. – Жители Нийорда считают, однако, именно так – и для меня это весомая причина, – ответил Айхьель. – Они платят нашему Фонду большие деньги, чтобы мы, по возможности, предотвратили эту войну. Поскольку они являются нашими нанимателями, мы должны выполнить их просьбу. Брайон пропустил мимо ушей эту явную ложь, поскольку ясно было, что объяснение это придумано для Леа. Он только сделал мысленную заметку, чтобы позднее расспросить Айхьеля об истинном положении вещей. – Вот технические отчеты, – сказал Айхьель, бросая папки на стол. – У Дита есть не только кобальтовые бомбы, но и несколько кораблей, хотя они и не представляют собой реальной угрозы. Бродячий торговец доставил на Дит гиперпространственную пусковую установку, которая может сбросить бомбы на Нийорд, оставаясь на Дите. Это было выяснено только когда торговец уже покидал Дит. Жители Нийорда, люди мирные и гуманные, были, по вполне понятным причинам, весьма встревожены этим фактом и убедили капитана торгового корабля выложить дополнительную информацию. Вся она здесь. Вкратце эти данные дают возможность определить минимальный срок, за который установка может быть приведена в действие. – И когда же истекает этот срок? – спросила Леа. – Через десять дней. Если за это время ситуация в корне не изменится, нийордцы собираются стереть все живое с поверхности Дита. Уверяю вас, они вовсе не хотят этого делать. Но они вынуждены будут сбросить бомбы, чтобы выжить самим. – Что мне нужно будет делать? – спросила Леа, листая страницы отчета. – Я ничего не знаю о ядерной физике или гиперпространстве. Я – экзобиолог, имеющий дополнительную степень в антропологии. Какую помощь я вообще могу оказать? Айхьель посмотрел на нее сверху вниз, потер подбородок, зарываясь пальцами в жировые складки. – Я снова поверил в добросовестность наших вербовщиков, – проговорил он. – Это очень редкое сочетание профессий, даже для Земли. Тощенькая ты, конечно, как цыпленок-недокормыш, но достаточно молода, чтобы выжить, – если, конечно, мы будем за тобой приглядывать. Он поднял руку, предупреждая сердитые возражения Леа: – Больше никаких выбрыков. Времени нет. Нийордцы потеряли, должно быть, человек тридцать своих агентов, пытаясь найти эти бомбы. Шесть человек из нашей организации были убиты, включая и моего предшественника, который стоял во главе проекта. Он был хорошим человеком, но, мне кажется, подходил к проблеме не с того конца. Я думаю, что это проблема культурного, а не психического свойства. – Прокрути пленку еще раз, только подправь настройку, – нахмурившись, посоветовала Леа. – Я слышу только треск разрядов. – Это очень старая проблема – проблема происхождения. Все имеет свое начало. Если мы сумеем выяснить, почему эти люди так нацелены на самоубийство, мы, возможно, сумеем изменить эти причины. Я вовсе не предлагаю прекратить поиски бомб или гиперпространственного генератора. Мы будем делать все для того, чтобы предотвратить гибель этой планеты. – Ты умнее, чем кажешься, – признала Леа, складывая в стопку и подравнивая листы отчета. – Можешь рассчитывать на мое содействие. А теперь – я изучу все это в постели, если кто-нибудь из джентльменов проводит меня в комнату, надежно запирающуюся изнутри. И не зовите меня; я сама позову вас, когда захочу позавтракать. Брайон не имел понятия, что в этой ядовитой тираде было шуткой, а что нет, и потому ничего не ответил. Он отвел Леа в свободную каюту – она действительно заперла дверь – и отправился искать Айхьеля. Победитель нашелся на кухне, где с жадностью поедал из громадных размеров супницы желе. – Она небольшого для землянки роста, да? – поинтересовался Брайон. – Она же мне чуть повыше плеча. – Нет, это норма. Земля – резервуар «усталых» генов. Слабый позвоночник, плохое зрение… Если бы не университеты Земли и не специалисты, которые нам необходимы, я бы никогда не связался с землянами. – Почему ты не сказал ей правды о вашем Фонде? – Потому что это тайна – или этой причины недостаточно? – раздраженно пробурчал Айхьель, выскребая остатки желе. – Лучше съешь что-нибудь. Копи силы. Если Фонд хочет хоть что-то сделать, ему нужно сохранять секретность. Если Леа после всего этого вернется на Землю, будет лучше, если она ничего не будет знать о нашей работе. Если же она присоединится к Фонду, у нас будет достаточно времени, чтобы все объяснить ей. Но я сомневаюсь, что ей понравится то, что мы делаем. В особенности потому, что я и сам собираюсь сбросить на Дит несколько водородных бомб – разумеется, если мы не сумеем предотвратить войну. – Не могу поверить!.. – Ты все расслышал верно. Не таращи на меня глаза – ты выглядишь полным кретином. В крайнем случае, лучше я сброшу эти бомбы, чем это сделают нийордцы. Это может их спасти. – Спасти? Они все будут облучены и умрут! – гневно крикнул Брайон. – Не жителей Дита. Я хочу спасти нийордцев. Прекрати сжимать кулаки, сядь и скушай-ка лучше этого пирога. Он просто изумителен. Нийордцы – единственное, что имеет значение в данной ситуации. Их планета – воистину благословенный мир. Когда Дит оказался отрезанным, его жители превратились в банду убийц, живущих на болотах. Нийорд по сравнению с ним – просто рай. Там можно жить припеваюче; захочешь есть – протяни руку и сорви плод с дерева. Население планеты невелико, но это интеллигентные и образованные люди. Вместо того чтобы наслаждаться вечным отдыхом, они превратили свою колонию в общество абсолютно нового типа. В основе их цивилизации лежат не технические достижения – когда эту планету снова обнаружили, ее жители даже колесом не пользовались. Они превратились во что-то вроде специалистов по культуре; они всерьез занялись философскими аспектами межличностного общения – тем, на что никогда не хватало времени у машинных цивилизаций. Разумеется, эта планета была просто создана для Фонда Культурных Отношений; мы работали с нийордцами с тех самых пор, как вышли на них. Мы не столь направляли их, сколь защищали от ударов и потрясений, которые могли бы погубить эту новую, еще не окрепшую идею. Но мы не справились со своей работой. Отрицание насилия для этих людей – одна из основ их жизни и мировоззрения. Но если они будут вынуждены взорвать Дит, чтобы выжить самим, нарушив тем самым один из своих важнейших принципов, их философия не вынесет такого удара. Физически они будут продолжать жить, но только как обычная планета, на которой люди грызутся между собой и которая обладает ядерными бомбами, чтобы дать отпор любому, кто вызовет их недовольство… – Сейчас это похоже на рай, судя по твоему рассказу. – Не будь таким самодовольным глупцом. Это мир, населенный людьми, которые имеют те же проблемы, как и все мы. Но они научились жить вместе, без насилия и жестокости, а это может когда-нибудь стать жизненно важным для выживания всего человечества в целом. Они стоят того, чтобы позаботиться о них. А теперь иди вниз и займись своим дитским, а заодно почитай отчеты. Со всем этим нужно покончить до посадки. Глава 6 – Пожалуйста, назовите себя. Тихие слова, доносившиеся из динамика, никак не соответствовали картине, появившейся на экране. Корабль, оказавшийся на их орбите, недавно, по всей вероятности, был грузовым судном: небольшие доработки привели к появлению орудийной башни, несколько изменившей его очертания. Черное дуло огромной пушки смотрело прямо на них. Айхьель включил канал внешней связи: – Это Айхьель. Рисунок сетчатки 490-Bj4-67; он также является паролем, по которому меня должны пропустить через вашу блокаду. Вы хотите проверить этот код? – В этом нет необходимости, благодарю вас. Включите, пожалуйста, ваше записывающее устройство, для вас есть сообщение от Главного-четыре. – Записываю и отключаюсь, – ответил Айхьель. – Проклятье! Уже возникли какие-то проблемы, а до взрыва четыре дня. Главный-четыре – это наш штаб на Дите. Используя в качестве прикрытия груз на борту, мы можем беспрепятственно приземлиться. Должно быть, в плане возникли какие-то изменения, и мне это совсем не нравится. На этот раз ворчание Айхьеля таило в себе что-то еще; не прилагая к этому сознательных усилий, Брайон чувствовал ледяное прикосновение предощущения смерти, исходившее от него. Там внизу, на планете, их ждала беда. Когда декодировщик начал распечатывать сообщение, Айхьель склонился над ним, читая каждое новое, появляющееся на бумаге слово. Когда сообщение было распечатано полностью, он только фыркнул и отправился вниз на кухню. Брайон вытянул из машины лист бумаги и прочел послание: АЙХЬЕЛЬ АЙХЬЕЛЬ АЙХЬЕЛЬ ПРИЗЕМЛЕНИЕ В ПОРТУ ОПАСНО ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНА ПОСАДКА НОЧЬЮ КООРДИНАТЫ ПО КАРТЕ 46 J92 MN75 ОТВЕДИТЕ КОРАБЛЬ ВАЙОН ВСТРЕТИТ КОНЕЦ КОНЕЦ КОНЕЦ Посадка в темноте была вполне безопасна. Она совершается автоматически, а у жителей Дита нет аппаратуры слежения – по крайней мере, предполагалось, что ее нет. Стрелки альтиметра остановились на нуле; это да еле заметная вибрация были единственным, что указывало на мягкую посадку. Все освещение в рубке было выключено, лишь слабо светились шкалы приборов. Инфракрасный экран показывал лишь нагретые солнцем и не успевшие остыть песок и камни. Никакого движения на экране не наблюдалось. – Мы добрались первыми, – сказал Айхьель, выключая внешние огни и включив свет в рубке. Люди смотрели друг на друга, щурясь от внезапного света; их лица блестели от пота. – А что, обязательно, чтобы в корабле было так жарко? – осведомилась Леа, вытирая лоб уже вымокшим носовым платком. Теперь, когда она осталась только в коротенькой тунике, не доходившей даже до колен, она казалась Брайону еще более хрупкой, чем прежде. Однако же тонкая ткань туники мало что скрывала. Хотя Леа и казалась Брайону миниатюрной, она была в то же время чрезвычайно женственной: высокие полные груди, тонкая талия, широкие крутые бедра… – Мне, может, повернуться, чтобы ты и сзади на меня поглазел? – ехидно поинтересовалась она. За пять дней Брайон усвоил, что на такого рода колкости лучше не отвечать. Ничего хорошего из этого не выходило. – На Дите еще жарче, – сказал он, чтобы сменить тему. – Подняв в корабле температуру, мы сможем хоть немного привыкнуть к жаре… – Теорию я знаю, но потеть от этого не перестаю, – отрезала Леа. – И это лучшее, что вы можете сделать, – вставил Айхьель. Он выглядел сейчас как блестящий воздушный шар в шортах. Допив бутылку пива, вытащил из холодильника еще одну: – Пивка не хотите? – Нет, спасибо. Боюсь, от него я попросту растаю, и все мои кишки вывалятся наружу. На Земле мы никогда… – Возьми багаж доктора Морис, – прервал ее Айхьель. – Приближается Вайон – вот его сигнал. Я собираюсь отправить этот корабль на орбиту, пока его не заметили местные. Когда внешний люк открылся, в лицо им ударил поток сухого и жаркого воздуха, словно язык пламени лизнул лица людей. В темноте Брайон услышал судорожный вздох Леа. Она буквально вывалилась из люка. Брайон осторожно последовал за ней, оберегая свертки и оборудование, которое нес. Песок, раскалившийся за день, жег его ноги даже сквозь подошвы ботинок. Айхьель шел последним, держа в руках пульт дистанционного управления кораблем. Как только они отошли на достаточное расстояние, он поколдовал над пультом, и трап, по которому спустились люди, покидая корабль, убрался внутрь, словно звездолет втянул гигантский язык. Когда захлопнулся люк, корабль поднялся и медленно поплыл вверх. Он казался тенью, скрывавшей звезды, и тень эта уменьшалась с каждым мгновением. Света звезд хватало, чтобы разглядеть расстилающуюся вокруг пустыню и волны барханов, делавшие ее похожей на окаменевшее море. Через дюну перевалил темный силуэт вездехода и остановился. Айхьель шагнул к машине… С этого мига события начали разворачиваться с ужасающей стремительностью. Айхьеля с треском охватило голубое пламя, его кожа мгновенно обуглилась и почернела – в мгновение ока он был мертв. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=145462) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Дит (лат. Dis) – латинское имя Аида, или Плутона, властителя преисподней. Данте («Божественная Комедия», Ад) называет так Люцифера, верховного дьявола, царя Ада (А., XI, 64; XII, 39; XXXIV, 20). Его имя носит и адский город, окруженный Стигийским болотом, то есть области Ада, лежащие внутри крепостной стены и носящие общее названиенижнего Ада. (Прим. перев.) 2 Около 38° по Цельсию. (Прим. перев.) 3 Около 55° по Цельсию. (Прим. перев.)