Последний Рубеж
Майкл Диллард


Звездный путь: Movies #5
К «Последнему рубежу» лежит путь команды капитана Кирка, бросившейся на спасение заложников, захваченных незнакомым космическим кораблем. Экипаж оказывается вовлеченным в поиски Истины, но, как часто бывает, Зло надевает маску Добра. Именно со злом и вступают в смертельную схватку отважные астронавты.






ПРОЛОГ


Повинуясь голосу смотрителя, каменная глыба двери неслышно приоткрылась, вызывая узницу на выход. Т'Ри давно ждала этого. Проснувшись среди ночи и лежа с открытыми глазами, она напряженно вслушивалась в гнетущую тишину каменного мешка, куда сквозь узкую горловину потолочного оконца заглядывали звезды. Только они рассеивали темноту синим мерцающим светом. Этого вполне хватало привыкшей к полутьме Т'Ри, чтобы различать каменное ложе, чуть приподнятое над полом, застеленное тонкой жесткой подстилкой, сплетенной из старого тряпья прежними обитателями мешка, именуемого камерой. А спящего рядом маленького сына мать разглядела бы и в кромешной тьме.

Как ни осторожно поднялась она с ложа, ребенок тревожно вздрогнул, беспокойно заворочался, но не проснулся. Облегченно вздохнув, Т'Ри шагнула в угол, нащупала рукой свой аккуратно сложенный плащ и, накинув его на себя, подошла к двери. Та была приоткрыта ровно настолько, чтобы человек мог с трудом протиснуться в узкий лаз, а не свободно выйти. Упираясь ладонями в дверь, Т'Ри оттолкнула ее от себя и вышла в коридор.

Худощавый, темноволосый смотритель ждал ее с фонарем в руке. За его спиной неподвижно застыла человеческая фигура в длинном одеянии с капюшоном, скрывавшим адепта – весьма представительное лицо в иерархии колинару. Но как ни скуден был свет фонаря, по складкам одежды, по манере держаться в адепте легко угадывалась женщина, а у Т'Ри была лишь одна соперница – Т'Сей. И ее появление в коридоре темницы означало, что она добилась-таки своего и должна сейчас утвердить себя на место свергнутого противника.

Зная, что должно произойти, Т'Ри почувствовала острую физическую боль, пронзившую все ее существо. Но она была и остается, несмотря ни на что, адептом, в совершенстве управляющим своими эмоциями, и потому ее лицо выражало полное спокойствие. Да и какие эмоции помогут тому, кто должен выслушать приговор и смириться с ним?

Выдержав минуту молчания, смотритель заговорил, и его голос напоминал ночной ветер в пустыне.

– Колинару пришли к согласию, и решение принято.

«Без меня, – мысленно добавила Т'Ри, – и значит, против меня. Сначала меня без видимой причины отстранили от власти, а теперь осудили и лишили титула, хотя я не совершала никакого преступления.»

Боль не оставила ее, но еще острее сжал сердце страх за своего ребенка, которого у нее могут отнять. Но внешне она ничем не выдала своих чувств.

Т'Сей сняла капюшон, открыв бледное, с желтым оттенком, лицо, обрамленное черными, с проседью, волосами, сделала шаг вперед, выдвигаясь из-за смотрителя, и громким бесстрастным голосом объявила:

– Теперь я – Верховный Магистр колинару, а ты – никто, ничтожество. Но колинару воздают каждому по заслугам, и мы не можем лишить тебя высочайшего права: после твоей смерти твой дух будет вечно храниться в Великом Зале Мудрой Мысли.

Выдержав короткую паузу, она понизила голос и доверительно, почти сочувственно, проговорила:

– Ты слишком опозорила себя при жизни, и посмертного позора мы тебе не желаем.

– Что еще? – покорно спросила Т'Ри, и Т'Сей поняла, что речь идет о возможной высылке в уединенной горной резиденции Гол.

Новый Верховный Магистр сменила доверительный тон на строго официальный, с каким колинару обращаются к представителям других миров и к отступникам и еретикам своего мира:

– Если ты хочешь, можешь остаться на Гол и жить среди нас, но не как одна из нас, а как пария, как изгой.

– А мой сын? – непроизвольно вырвалось у Т'Ри, хоть голос не выдал ее тревоги.

– Он может остаться с тобой, – великодушно разрешила Т'Сей.

Т'Ри блаженно закрыла глаза и услышала продолжение:

– Но с одним условием… Мальчик очень талантлив. Его интеллект – мощная стихийная сила… А необузданная стихия опасна. И живя при тебе, он получит такое воспитание и обучение, что его сознание будет направлено в русло истинной философии вулканцев.

Это была явная пощечина Т'Ри и запоздалое обвинение ее в ереси, из-за чего она лишилась власти и титула и чем может заразить теперь своего сына. Но Т'Ри, будь она одна, только улыбнулась бы на это. Пусть колинару делают, что хотят: воспитывают и обучают, направляют «буйную стихию интеллекта» ее сына в русло «истинной» философии. Они излишне самонадеянны, а потому и слишком поздно берутся за его воспитание. По интеллекту он давно уже не ребенок, хотя ему исполнилось всего одиннадцать сезонов – неполных пять лет по земным меркам: подростки, которые в три раза старше его, с трудом усваивают те мыслительные процессы и конструкции, которые он постиг едва ли не с молоком матери. Он был не больше-не меньше провидцем, унаследовав от отца интеллектуальную мощь, а от матери – ясновидение. Но то, что отцу с матерью стало доступно после долгих трудов и многолетних тренировок, сыну было дано от рождения.

Ее ребенок по интеллекту был взрослым человеком, и Т'Ри передавала ему свои знания как взрослому, надеялась на него, как на взрослого. Он уже навсегда стал Ее сыном, настолько Ее, что никакое воспитание и обучение не изменят его. Мальчик должен стать спасителем своего народа, и он это уже твердо знает – ее единственный, ее любимый ребенок.

Т'Ри сама задумала его, выбрала ему отца, в тайне от которого хранила его рождение и существование. Она назвала мальчика Сибок – редким древним именем, потому что так звали взрослых мужчин, когда те ценой долгой и трудной жизни добивались права носить это имя. Оно было синонимом слов «провидец», «пророк». Но наедине мать часто называла его «шайв» – понятие давно умершей религии, не используемое ныне в языке вулканцев, больше всего соответствующее современному слову «спаситель».

Когда сыну исполнилось три сезона от роду, Т'Ри – в то время Верховный Магистр и адепт высочайшей степени – испытала озарение, после чего стала высказываться о несоответствии учения Сирака о неэмоциональности и истинным Разумом, управляющим жизнью вулканцев. Озарение было не только даром, но и результатом частых посещений Великого Зала Мудрой Мысли, где она подолгу общалась с катрами – духами умерших и погребенных там Верховных Магистров. После озарения пришло понимание того, что для получения духовных знаний адепту надо освободиться от пут логического мышления с его постоянным требованием доказывать недоказуемое и видеть невидимое, и находить компромисс между разумом и эмоциями.

Там же, в Великом Зале Мудрых Мыслей, Т'Ри узнала о существовании Ша Ка Ри.

Но гораздо раньше, еще не будучи адептом, она изучала историю, конкретней – предысторию, все события которой были связаны с древнейшими божествами вулканцев. И все божества, независимо от имени, требовали для своего ублаготворения кровавых жертв. Но уже в те жестокие времена вулканцам была известна легенда о Ша Ка Ри – источнике всего сущего, где все боги и богини как вулканцев, так и других религий слились в единое божество. Тогда же вулканцы знали и о шайве, который придет, объединит все религии и народы и поведет их к источнику Ша Ка Ри. А беседы с духами Верховных Магистров убедили Т'Ри, что легенды древности даны были вулканцам как маяки на пути к будущему.

Все это она рассказала своему сыну, и его пытливый не по-детски разум не нашел ни одного изъяна в ее логических построениях, показывавших истинность древних легенд. И тогда Т'Ри написала научный труд на ту же тему, чтобы каждый вулканец знал, откуда и куда он идет. Многие прочли его и просто посмеялись, но колинару отнеслись к нему серьезно и объявили ересью, а его автора – упрямой еретичкой, обманом завладевшей священным для вулканцев титулом Верховного Магистра. Это и стало первопричиной того, что стоит она сейчас в каменном коридоре и выслушивает приговор себе и своему сыну…

– А что сейчас я должна делать? – спросила Т'Ри, прерывая поток воспоминаний.

– Сейчас ты должна вернуться в камеру и усмирить свою гордыню покаянием, – официальным тоном объявила Т'Сей и скрыла свое лицо под капюшоном, давая понять, что разговор окончен.

Молча повернувшись, Т'Ри переступила высокий порог и вдруг почувствовала, что силы покидают ее.

Боясь упасть, она прислонилась к теплому камню своей темницы и горько заплакала.

– Что случилось, мама? – тревожно и как-то по-взрослому строго спросил ее сын.

Такой вопрос требовал полной правды. Сын читает ее мысли – не отмолчаться, не отговориться. Вздохнув, она сказала полную правду:

– Меня приговорили к молчанию – я больше не Верховный Магистр.

– Как они посмели?! – воскликнул сын.

– Они посмели, – спокойно ответила Т'Ри, и силы вернулись к ней. Она подошла к сыну, села рядом с ним и спросила:

– Ты не забыл, кто ты?

– Нет! – гордо вскинул голову сын, – я – шайв!

– Да, ты – шайв, – подтвердила Т'Ри, – но они хотят воспитывать и обучать тебя в духе колинару.

– Я не стану этого делать! – по-ребячьи громко и безоговорочно воскликнул сын.

– Ты сделаешь это, – мягко, но настойчиво внушала ему мать. – В процессе учебы ты узнаешь много нового для себя, постигнешь многие тайны колинару, но ты не позволишь им изменить то, что спрятано в глубине твоей души. И никогда не должен забывать своего предназначения.

– Никогда! – клятвенно выкрикнул сын, затем спросил с такой заботой, что у Т'Ри защемило сердце:

– Они заставят тебя уйти от меня?

– Нет, они боятся отпустить меня в мир, где я буду проповедовать свои идеи, а потому предпочитают терпеть меня рядом. Так что я буду с тобой.

В мерцающем свете звезд она увидела, как высоко поднялись узенькие плечи сына от облегченного вздоха. И наступила напряженная минута. Т'Ри молчала, угнетаемая важностью того, что она должна сейчас сделать, а сын, подавленный ее угнетенностью, ждал чего-то неизбежного, непонятного ему. Наконец, Т'Ри решилась:

– Мальчик мой, шайв, – она заволновалась, заговорила отрывисто и сбивчиво:

– Пришло время… я должна с тобой поделиться… мне было даровано озарение… есть один путь… я должна быть уверенной, что колинару не испортят тебя.

Он с детским отчаянием вцепился в тонкое белое полотно ее плаща:

– Покажи мне этот путь, поделись со мной озарением, и я уведу тебя отсюда к Ша Ка Ри. И мы будем всегда вместе и всегда счастливы.

Она погладила его мягкие волосенки, снисходительно усмехнулась: ее сын все же оставался ребенком.

– Конечно, будем счастливы. И я буду молиться, чтобы Ша Ка Ри явилось нам не в озарении, а в реальности.

– Я приведу тебя туда! – по-детски запальчиво, по-мужски уверенно воскликнул Сибок.

Усмешка на лице Т'Ри сменилась благодарной улыбкой:

– Я верю тебе, шайв, и я поделюсь с тобой своим озарением, но сначала я должна проделать то, что повелели мне древние Верховные Магистры.

– Делай, я готов! – не задумываясь, ответил мальчик.

Т'Ри мягко прикоснулась пальцами к его теплым вискам и co стоном проговорила:

– Раздели со мной мою боль, Сибок…




Глава 1


На пустыню надвигалась буря.

Дж'Онн, прервав работу, молча наблюдал, как на горизонте, казавшемся черной полосой полуденного зноя, клубилось, разрастаясь, мутно-желтое облако пыли. Раньше в таких случаях он торопился укрыться в жалкой хибаре, ставшей его домом, чтобы переждать бурю. Но сегодня ему было плевать на нее, на ее ненасытное жерло, готовое поглотить все живое, что еще осталось на этой проклятой земле.

Другое заботило его: вода, вода в пустыне. Равнодушно повернувшись спиной к зарождающейся стихии, Дж'Онн тупо уставился на место своей последней работы – на маленький примитивный бурав и пустую скважину. Все на этой земле оказалось безжизненным – безводным и бесплодным. Вместо того, чтобы поддерживать жизнь, оправдывая свое существование, эта земля высушивала ее, впитывая в себя остатки влаги из всего, что появлялось на ней. В прошедшую ночь горячий песок пустыни высосал последние капли влаги из исстрадавшегося, больного тела Зары, и она умерла.

Сразу же после ее смерти Дж'Онн выбежал в непроглядный мрак ночи и стал бурить скважину за скважиной на широком пространстве пустыни, окружавшей его хибару. Когда-то здесь было обширное плодородное поле, богатое источниками воды. Память об этом заставляла Дж'Онна вести поиск живительной влаги задолго до сегодняшней ночи: все видимое вокруг пространство исщерблено скважинами. Их сотни. Многие помечены бородавчатыми бугорками песка. Эти скважины Дж'Онн пробурил только сегодня.

Он смутно догадывался, что вся его работа – не просто пустая затея, а явное безумие. Но жизнь без Зары было страшно представить, и скважину за скважиной он бурил хоть и с безумной, но ясной целью: найти воду, напоить ею иссохший песок пустыни, и тогда он, может быть, даст Заре те спасительные капли влаги, которые поддержат в ней жизнь. Тогда Дж'Онн избавится от безумия, его жизнь обретет смысл.

… Найти смысл… излечить безумие… а как лечить, если вся его жизнь была безумием? – обрывки мыслей, обрывки воспоминаний: далекая отсюда планета Регул, какой-то похожий на него Дж'Онн зачем-то присваивает себе деньги своего хозяина, не зная, как ими распорядиться, чтобы замести следы преступления… и сцена суда… подсудимому дано право выбора: или смертная казнь, или высылка на – планету Нимбус-3. Подсудимый, осознав после красноречивых уст обвинителя, какое страшное преступление он совершил, готов на смертную казнь, но в зале суда сидит Зара, его честная, верная Зара и умоляет его выбрать жизнь, а она последует за ним хоть в самую черную дыру Галактики. И подсудимый – жалкий, раскаявшийся преступник – выбирает для себя ссылку, чтобы честным трудом на благо своей родной планеты Регул искупить свое страшное преступление…

Низко пригнувшись, чтобы взять в руки бурав, Дж'Онн вдруг в ужасе осознал, что тот непомерно тяжел для его истощенного, покрытого волдырями от солнечных ожогов тела. Заскорузлые, с костяной твердостью мозолей руки могли играть буравом, как игрушкой, но налитая свинцовой тяжестью, одурманенная жарой голова, обмякшие от постоянных неудач плечи неудержимо клонились вниз, требовали отдыха, покоя – того, чего Дж'Онн боялся больше всего. Годы каторжного труда на этой проклинаемой всеми поселенцами планете научили его не доверять своему телу, требующему покоя именно тогда, когда спасало движение и тяжелый труд.

Опустившись на колени, Дж'Онн то ли пополз, то ли пошел на четвереньках к еще не тронутому клочку земли, чтобы продолжить работу. Надвигающаяся буря не тревожила его. В конце концов, – какая разница, зажарится ли он на горячем песке после солнечного удара или же задохнется в колючих объятиях того же песка, закрученного знойным ветром во всепоглощающий вихревой жгут? И в том, и в другом случае он готов принимать свою смерть за неотвратимую кару: планета Нимбус-3 начинает мстить чужеродным пришельцам за свое разорение. И месть ее справедлива.

И в самом деле, неожиданно открытая рядом с Нейтральной зоной планета Нимбус-3 стала яблоком раздора для правительств трех империй: Ромуланской, Империи Клингонов и Объединенной Федерации планет. Как только выяснилось, что вновь открытая планета, обильно орошаемая водой, покрытая густыми массивами леса, обладает еще и богатейшими россыпями самых разных минералов в недрах, в том числе и драгоценнейшим дилисиумом, жадные щупальца трех империй сплелись над планетой в клубок неразрешимого спора. У каждой нашлись неопровержимые «доказательства» права владения не тронутой цивилизацией планетой и столь же неопровержимые доказательства вздорности чужих притязаний.

Словесный конфликт готов был превратиться в вооруженный. И тогда в спор вмешался Федеральный дипломат с Альтаира. Он предложил всем трем правительствам совместно осваивать планету. А во избежание каких-либо серьезных конфликтов предложил запретить на планете появление оружия любого вида.

Все три правительства охотно откликнулись на это предложение и спешно приняли закон, под страхом смертной казни запрещающий кому бы то ни было иметь на Нимбусе-3 оружие. А сама планета получила претенциозное название: Планета Галактического Мира.

Но вопреки, казалось бы, мудрому закону во всех трех обширнейших империях не нашлось ни одного мирянина-добровольца, согласного поселиться на необжитой, заселенной неведомо какими обитателями-аборигенами планете. А самые отчаянные авантюристы, для которых риск и постоянная опасность составляли истинный смысл жизни, ни за какие богатства не хотели расставаться со своей любимой игрушкой – оружием.

Тогда, забыв о былых распрях, все три правительства, выразив поразительное единодушие, приняли закон о заселении планеты преступниками. А чтобы этот закон не выглядел чересчур жестоким, к нему были выработаны дополнения, разъясняющие, что поселенцем становятся лишь в случае добровольного согласия. Когда же не сработали и эти меры, в уголовных кодексах всех трех империй появились такие статьи, по которым любой, даже самый незначительный проступок или простая оплошность могли, если суд так посчитает, расцениваться как тягчайшее преступление.

И поплыли по межпланетному пространству вместительные корабли, до отказа переполненные «добровольными» поселенцами.

Суды всех трех империй, в общем-то, неплохо наработали, и среди поселенцев оказалось немало действительно опасных преступников. Они-то, а не какие-то там правительства, стали истинными хозяевами Планеты Галактического Мира. Быстро разобравшись в обстановке и распознав друг друга по условным, только для них понятным, признакам, настоящие преступники скоренько соорганизовались в бандитские группы и, обзаведясь, вопреки всем законам, холодным оружием, превратили основную массу «добровольцев» в своих рабов. А так как все три правительства не жалели средств на горнодобывающее оборудование и на его обслуживание, то очень скоро бандиты обзавелись и огнестрельным оружием.

Так началась «золотая» эра планеты Нимбус-3. Во все три империи непрерывным потоком потекли грузы из драгоценных камней и металлов, дорогостоящего твердого топлива для межпланетных кораблей и редких пород леса. А чтобы добыть все эти богатства, рабы из поселенцев, подчиняясь безоговорочным приказам своих новых хозяев, вырубали леса, перегораживали ручьи и реки, если они мешали добыче скрытых под ними богатств, взрывчаткой превращали в щебенку огромные горы, и где буром, а где и той же взрывчаткой обнажали недра планеты, изуродовав ее глубокими норами шахт.

О пропитании не заботились. Взамен огромных потоков драгоценных грузов империи посылали на Нимбус не только невольничьи корабли, но и торговые, битком набитые и самыми необходимыми, и самыми изысканными продуктами. Поэтому истинные хозяева Нимбуса отпускали на свободу лишь самых хилых и самых смирных рабов, позволяя им заниматься фермерским хозяйством на уже обезображенных участках земли.

Так продолжалось сезонов двадцать, когда вдруг обнаружилось, что богатства Нимбуса отнюдь не безграничны: лесов почти не осталось, реки без зеленой защиты обмелели или совсем пересохли, а шахты и горы все неохотнее расстаются со своим содержимым.

Тогда и произошло то, что никем не предсказывалось и не предвиделось: однажды все рабы Нимбуса-3 проснулись вольными людьми, а их вчерашние хозяева покинули планету. Не зная истинной сути происшедшей с ними перемены, новые вольные поселенцы в результате долгих и многоречивых рассказов-рассуждений узнали-таки суть. Оказалось, что все прошедшее время истинные хозяева Нимбуса делились с империями лишь ничтожной долей своих богатств. Основная же масса всего добытого рабами неведомыми путями шла в чьи-то властные руки. Взамен истинные хозяева получали и вместительные торговые корабли, и огромные звездолеты. И вся эта торговля хранилась в глубокой тайне от непосвященных. Всякий раб, по рабочей необходимости допущенный к тайне, уничтожался, как только он переставал быть нужным. А всякий, по случайности соприкоснувшийся с тайной, уничтожался еще до осознания им увиденного или услышанного.

Погоревав о погибших, люди устроили братский пир вольных людей, на котором каждый из них находил себе место или по расовой принадлежности, или по пристрастию к дурманящим средствам. Для одних это были сногсшибательные химикаты и табак, для других – алкогольное пойло разных сортов. Протрезвев и подсчитав оставленные им съестные запасы, поселенцы пришли в уныние от их скудности. А поскольку старые хозяева уничтожили все оборудование, способное хоть что-то добывать или производить и забрали с собой умельцев из числа рабов, то нечего было и надеяться на торговлю с империями, которые, твердя о своей бескорыстной помощи Нимбусу, получали десятикратные дивиденды от подобного «бескорыстия». Еще меньше надежды оставляли рабские руки, привыкшие работать лишь по указке и по принуждению: разрушенные штольни шахт, искореженные взрывчаткой станки и конструкции повергали в уныние даже тех, кто не успел выработать в себе отвращение к любому труду. Они-то, еще находившие удовлетворение и смысл в труде, в одиночку и группами разбрелись по планете и, осев в мало-мальски пригодных для житья местах, попытались дать планете вторую жизнь. Но слишком запоздала их попытка.

Дж'Онн избежал участи раба. Поступок Зары, отказавшейся ради него от всех привилегий и благ, дарованных урожденцам Регула, вызывал уважение у самых отъявленных мерзавцев, а худосочный, щуплый Дж'Онн не представлял никакой ценности в роли раба. И истинные хозяева Нимбуса отпустили его вместе с Зарой на вольное фермерство. Найдя среди пустыни заброшенное кем-то поле с полуразвалившейся хибарой, они сезон за сезоном, не разгибая спин, трудились на этой земле, добывая себе пищу. Как ни скудна была их пища, какого бы труда ни требовала, их жизнь была осмысленной – они любили друг друга.

Но пустыня наступала, отбирая у них пядь за пядью плодородную землю. Обзаведясь примитивным, сделанным умельцем из рабов буравом, Дж'Онн начал войну с пустыней, пробуривая скважину за скважиной на ее пути. Чаще всего ему не удавалось добуриться до воды, но хотя бы одна скважина из пяти давала воду. К несчастью для Дж'Она и Зары, песок пустыни тоже хотел пить, и на орошение поля оставались лишь жалкие крохи того, что могла дать скважина. И так повторялось каждый раз.

А потом Зара заболела. Дж'Онн уговаривал ее отказаться от него, чтобы родные могли взять ее к себе на излечение и на полное обеспечение, как они неоднократно предлагали. Но Зара наотрез отказалась покидать Нимбус одна, без него. И как Дж'Онн ни умолял ее, с глазами, полными слез становясь перед ней на колени, Зара была неумолима. Втайне от себя он был благодарен ей за это и, разрываясь между больной Зарой и погибающим от безводья полем, не знал и не хотел знать, что творится за пределами видимого им горизонта и какие перемены произошли на Нимбусе.

Сосед рассказал ему обо всем. Он появился среди ночи, дав знать о себе легким постукиванием в стену хибары. Дж'Онн вышел на стук и в темноте смутно различил некое подобие скелета, стоявшее на ногах, упершись подбородком на руки, сложенные на длинном, не различимом в темноте, предмете.

– Кто ты? – спросил Дж'Онн.

– Я – твой сосед, – ответил ночной гость.

– Я тебя не знаю, – не очень дружелюбно буркнул Дж'Онн.

– Я – ромуланин.

– Вижу.

– И твой сосед.

Но и это не заинтересовало Дж'Онна. Ему было безразлично, каким расстоянием измеряется их соседство – пустыней или межпланетным визитом на огонек. Не дождавшись ответного слова, ночной гость продолжал:

– Идет засуха, большая засуха.

– Уже пришла, – мрачно отозвался Дж'Онн.

– Значит, я опоздал, – разочарованно, с глубоким вздохом, как бы себе самому сказал гость и снова обратился в Дж'Онну:

– С больной женой тебе не уйти от засухи.

– Как ты узнал о больной жене? – наконец-то заинтересовался Дж'Онн.

– Раньше я видел двух человек, работающих в поле, а в последнее время только одного, и всегда спешащего поскорее вернуться в свое жилище.

Ты прав.

– вынужден был согласиться Дж'Онн, – а что еще ты знаешь?

Тогда-то ночной гость и рассказал ему о событиях двухсезонной давности и о последствиях тех событий: недавние рабы, став хозяевами ограбленной и изуродованной планеты, не нашли ничего лучшего, как вернуться к старым порядкам. И сейчас самые сильные и самые наглые захватили в свои руки все, что можно захватить: и склады со скудными остатками продуктов, и какое-то подобие власти, представляющей неизвестно кого. Менее сильные сбились в крикливые шайки и бродят по Нимбусу в поисках самых слабых и самых мирных фермеров, грабят их, чтобы на какое-то время утолить голод. И все вооружаются.

– Зачем? – поинтересовался Дж'Онн.

– Одни – чтобы нападать, другие – чтобы защищаться.

С этими словами ночной гость протянул Дж'Онну предмет, на который опирался:

– Возьми.

– Что это? – отступая назад, чтобы получше рассмотреть подарок, спросил Дж'Онн.

– Ружье.

– Я не хочу убивать, – отрезал Дж'Онн.

– Из него никого не убьешь, – усмехнулся гость, – им можно пугать, можно причинить боль: оно стреляет камнями, – но нельзя убить.

– А ты? – неуверенно спросил Дж'Онн, невольно протягивая руку к ружью.

– Мне больше нечего защищать. Мою ферму разворотили, разнесли в обломки в поисках съестного. Но засуха пришла раньше грабителей, и это привело их в бешенство.

Резко развернувшись, широким, уверенным шагом бывалого ходока гость пошел прочь и вскоре пропал в темноте.

Дж'Онн оцепенело смотрел ему в след, ошеломленный и его странным подарком, и еще более странными новостями. Он смутно чувствовал, что каким-то образом эти события касались и его, Дж'Онна, но каким? Недоуменно пожав плечами, он вернулся в хибару, приставил ружье к тонкой стенке и, подсев на заскрипевший под ним топчан, низко склонился над Зарой, прислушиваясь к ее дыханию.

– Зачем ты взял ружье? – внезапно спросила она неожиданно твердым голосом, какого Дж'Онн давно уже от нее не слышал. Во все долгое время болезни голос у нее был слабый, то и дело прерываемый тяжелым кашлем и мучительной одышкой. И вдруг такая перемена! Вспышка радостной надежды ослепила на краткий миг Дж'Она: Заре стало лучше, она поправляется! И чтобы не расстраивать ее необдуманным ответом, он решил отмолчаться. Но Зара снова твердо и строго спросила:

– Зачем ты взял ружье?

Он понял, что отмалчиваться больше нельзя, и сказал первое, что пришло ему в голову:

– Тебя защищать.

И снова хриплым, больным голосом, прерываемым тяжелой одышкой, Зара выговорила:

– А кто… тебя защитит?.. Ты… стал… рецидивистом… Ты… нарушил закон… запреща… ющий оружие…

Каким еще рецидивистом? Кто в этой пустыне издает и исполняет законы? Жгучее солнце? Зыбучий песок?

Словно читая его мысли, Зара продолжала с трудом выговаривать:

– К нам добрался… человек… доберется и закон… кто тебя защитит?..

Это были ее последние слова, последняя забота о нем. Она потеряла сознание и не приходила в себя остаток ночи и весь долгий, вконец измучивший Дж'Онна, день. А на следующую ночь Зара умерла.

Осознав себя рецидивистом, Дж'Онн еще вчера осмотрел и опробовал ружье. Это была грубая самоделка из металлической трубы и деревянного приклада. Кое-как откованный крючок, навитая вручную пружина… и свист камня, вылетающего из трубы. Все-таки это было оружие, и Дж'Онн не расставался с ним, таская его вместе с буром от скважины к скважине. Зачем? Он не мог бы объяснить это ни себе, ни кому-то другому.

…С каждым шагом вперед бурав становился все тяжелее, и Дж'Онн забыл о ружье, забыл, что ему надо защищаться, помнил только, что ему надо бурить, бурить, пока нещадное солнце не превратит его в обгоревшую головешку. И кажется, до этого осталось недолго ждать – он уже не потеет. Дж'Онн провел рукой по лбу – он был сухим и холодным. Что это – агония? Он умирает? А вот и галлюцинация началась: Дж'Онн слышит звук, приближающийся вместе с бурей. Слабое грохотание, похожее на дальнее ворчание грома перед дождем.

Дж'Онн выпустил бурав из рук, поднялся, прислушался. Он давно не слышал грома и заждался дождя. Но что за гром без молнии, и какой дождь в засуху? А звук все нарастает, приближается. Широко раскрыв глаза, Дж'Онн всматривался в надвигающуюся на него бурю и заинтересованно ждал, когда же сверкнет молния.

Вместо молнии из буревой тучи появился всадник.

Он ехал верхом на создании, которое федеральные поселенцы почему-то назвали конем. Очевидно, первый, кто увидел это животное, имел смутное представление о земном коне, но название прижилось и оправдало себя – четвероногое, лохматое чудище с длинным туловищем и с раковиной рога, растущего пониже носа, было довольно покорно и позволило приручить себя.

Но не конь, а всадник, сидящий на нем, поразил Дж'Онна, заставил его застыть на месте с широко открытым ртом. Он скакал, как одержимый, пришпоривая коня. Его лицо было скрыто капюшоном, а складки белой одежды развевались на ветру, как крылья ангела-мстителя.

Или демона.

Всадник быстро приближался. Стало ясно, что он направляется именно к Дж'Онну.

Нити страха, близкого к ужасу, опутали Дж'Онна. Он вспомнил ночного гостя, его рассказ о бродячих шайках грабителей, его подарок – ружье. С неожиданным для себя проворством он подбежал к оставленной им скважине, подхватил лежащее рядом с ней ружье и, не прицеливаясь, сделал предупредительный выстрел в сторону всадника.

Но, кажется, всадник летел быстрее камня. Не успел Дж'Онн опустить ружье, как тот уже осадил коня в нескольких шагах от него и приподнял капюшон, чтобы снять маску для дыхания. Песчаная буря шла за ним по пятам.

Не опуская ружье, Дж'Онн с тревогой всматривался в, лицо незнакомца, наполовину скрытое капюшоном. Было ясно, что оно принадлежало взрослому мужчине. Глаза человека были в тени, но Дж'Онн скорее почувствовал, чем увидел, что от них исходит некий таинственный свет – свет мудрости, превосходства.

Завороженный этим, Дж'Онн остолбенело стоял, ничего не предпринимая, ни о чем не думая, – просто стоял и ждал, сжимая в руках ружье.

– Я полагал, что оружие запрещено на этой планете, – произнес всадник скорее с юмором, чем с упреком, и легко соскочил с седла прямо напротив Дж'Онна. Его язык был понятен для всех поселенцев Нимбуса, и это как бы стирало грань отчужденности, отгородившей Дж'Онна от всего мира. А незнакомец, широким жестом руки указав на бесплодную пустыню, окружавшую их, с мягким укором добавил:

– Надеюсь, вы не убьете меня из-за этого поля с пустыми скважинами.

Дж'Онн, сопровождая взглядом его жест, горько усмехнулся: незнакомец был прав – ничего от его фермы, кроме пустого, бесплодного поля, не осталось. А пустыня так близко подошла к хибаре, и так жадно тянется к ней зыбучий песок, что и могилу для Зары копать не надо: не сегодня-завтра хибара станет могилой. Но это поле орошалось его потом и кровью, оно отобрало последние силы у Зары и теперь остается его полем.

– Это все, что у меня есть, – ответил Дж'Онн и удивился: ему хотелось ответить резко, раздражительно, а вместо этого в ответе слышалась жалоба. Он был так поражен этим, что почти не сознавал происходящего, не видел, как незнакомец подошел к нему, мягкими движениями высвободил из его рук ружье, а снова придя в себя, услышал свое горькое рыдание.

– Глубока ваша боль, – сочувственно сказал незнакомец.

И Дж'Онна прорвало. Никто и никогда не сочувствовал ему, когда это могло хоть что-то изменить в его жизни. А когда ничего нельзя изменить, когда все потеряно, ему наконец-то посочувствовали.

– Что вы можете знать о моей боли? – исступленно закричал он. – Кто вы такой?

– Давайте выясним это вместе с вами, – из какого-то далека услышал Дж'Онн и почувствовал, как холодные пальцы коснулись его щеки, успокаивающим компрессом легли на виски.

Незнакомец как будто не сходил с места и даже не шевелился, а между тем приближался все ближе и ближе к Дж'Онну, выпадая из его зрения, притягивая взгляд к своим таинственным, скрытым в тени капюшона, глазам.

Сожженная солнцем земля с щербинами пустых скважин, зловещая песчаная буря на горизонте, болезнь и даже смерть Зары – все было поглощено и размыто завораживающим светом глаз незнакомца в зыбкую дымку воспоминаний о давно прошедшем, в легкую грусть, в которой нет места ни горю, ни боли.

Незнакомец заговорил снова, голос его ласкал и успокаивал:

– У каждого из нас есть своя боль. И чтобы избавиться от этого, ее надо вынести из темноты на свет и исследовать.

– Нет! – с криком отшатнулся от него Дж'Онн, снова почувствовав невыносимую боль и увидев перед собой Зару, лежащую мертвой на узком топчане. Увидел ее в последние минуты перед потерей сознания. Умирая и зная, что умрет, она думала только о нем, о том, кто его защитит без нее. Все свою жизнь она посвятила ему – опозоренному преступлением, осужденному и высланному на верную смерть, если бы не она, Зара, умершая вместо него. И эту боль ему предлагают вынести на свет, чтобы исследовать, избавиться от нее. Да разве можно от нее избавиться? И зачем избавляться, если жизнь без Зары лишена для него смысла? Дж'Онн ВИНОВАТ перед Зарой, и от этой вины его никто не избавит.

Он ощутил холодное прикосновение к своему лбу.

– Раздели со мной свою боль, – сказал незнакомец с такой проникновенной, с такой неназойливой нежностью, которая доступна лишь материнскому голосу, – раздели со мной боль, а взамен обрети силу.

Дж'Онн перестал сопротивляться. Миг за мигом стал припоминать он свою позорную, неудачную, свою никчемную жизнь. Но в каком бы унизительном, позорном или отчаянном положении ни припоминал он себя, рядом с ним всегда была Зара, разделявшая с ним его унижения, но не отчаяние. И груз вины перед ней стал таким тяжелым, что Дж'Онн с криком рухнул на колени, закрыв лицо руками.

И когда ему показалось, что эта тяжесть вот-вот опрокинет его лицом вниз, вдавит в горячий песок, сила груза стала ослабевать, а его позорная и никчемная жизнь начала высвечиваться с другой, как будто Зариной, стороны. И с удивлением он увидел себя несчастным, может, в чем-то и повинным, но отнюдь не преступным, а беззащитным перед грубой силой человеком.

Чьи-то невидимые руки ласково погладили его обезумевшую от горя и солнечного пекла голову, коснулись одного, другого плеча и вдруг стали поднимать его с колен.

Не шевелясь, не понимая, что с ним происходит, Дж'Онн все еще беззвучно плакал, слизывая с губ обильный поток слез. Боль отходила, вина оставалась, но из нее исчезло чувство стыда. Взамен пришло чувство долга, поднимающее с колен, требующее действа.

Дж'Онн открыл глаза, все еще полные слез, и с благодарностью взглянул на незнакомца. Тот молча протянул ему руку, помогая подняться с колен. Хватка его была железной.

– Откуда у вас такая сила? – с уважением спросил Дж'Онн, – я ощущаю себя заново рожденным.

Незнакомец слегка ослабил хватку, но не выпустил руку Дж'Онна, не открыл своего лица, скрытого под капюшоном.

– Сила была в тебе самом, Дж'Онн.

Незнакомец знает его имя! Это потрясло Дж'Онна больше, чем чудо перемены, только что произошедшего с ним. Если перед ним стоял не Божий посланец-ангел, то провидец, это уж точно. Преисполненный благодарности, Дж'Онн попытался выразить ее словами:

– Я чувствую, что камень упал с моего сердца. Как я смогу отблагодарить вас за это?

– Присоединяйся к моим поискам, – серьезно ответил незнакомец.

– А что вы ищете?

– То же самое, что и ты, – смысл жизни.

Неожиданно громко всхрапнул и ударом копыта поднял тучу песка конь. Дж'Онн, завороженный незнакомцем, совсем забыл о животном, и оно напомнило о себе. А незнакомец продолжал:

– То, что ищут все с незапамятных времен: смысл жизни, основной закон жизни. А чтобы найти их, нам нужен звездолет, потому что нас много, больше, чем ты думаешь.

Дж'Онн улыбнулся грандиозности замысла незнакомца, но головокружительная легкость души и тела убедили его, что он пойдет очертя голову куда угодно за своим исцелителем. Будь он даже неистовым убийцей, он ищет смысл жизни. И космический корабль. Так это же и есть истинный смысл его, Дж'Онна, жизни – освободиться из этой проклятой пустыни. Но…

– Космический корабль? – помедлив, произнес Дж'Онн. – Не знаю… Великое разорение, великая засуха – какой доброволец прилетит сюда, за каким товаром? Что уж говорить о звездолете!

Хоть он и не видел глаз незнакомца, ему показалось, что его сетования были выслушаны весело.

– Верь, мой друг, – вера сильнее знания, – с этими словами незнакомец откинул назад свой капюшон, открывая лицо аскета: впалые, давно небритые щеки, неухоженное подобие бороды, лохмы непричесанных волос, небрежно торчащие во все стороны. Нарочитой или вынужденной была неухоженность этого лица, она придавала ему своеобразную суровую красоту, в которой явно преобладала сила. Большие глаза неопределенного цвета излучали свет, внушающий благоговение и трепетный, далекий от ужаса, страх.

Но больше всего Дж'Онна поразили уши: большие, без мочек, плотно прижатые к черепу, словно их стянули прочной тесемкой или резинкой, придав им треугольную форму.

Онемевший от изумления Дж'Онн спросил, заикаясь:

– В-вы – в-вул-канец?

Незнакомец величественно кивнул в ответ и неожиданно сделал то, чего Дж'Онн не мог от него ожидать, – он улыбнулся, потом откинул голову назад и громко засмеялся.




Глава 2


Гигантским исполином поднялась над лесом скала Эль Капитан, пряча свою вершину в облаках. С площадки кемпинга, недалеко от берега Мерсед Рива, укрывшись в тени высоких сосен и кедров, доктор Леонард Маккой вглядывался сквозь бинокль в лик скалы. Эль Капитан стоял по стойке «смирно», образовав прямой угол над уровнем леса. А грудь Эль Кэпа была образцом аккуратности – ни единой морщинки не было видно на гладко отутюженном мундире – отвесная, отполированная ветрами стена, не представляющая никакого интереса для любителей высоты.

Только глупец или сумасшедший рискнул бы взобраться на нее.

Уткнувшись в бинокль, доктор долго и тщательно рассматривал скалу, пока не нашел то; что искал: одинокую человеческую фигурку, прижавшуюся к скале. Издалека Джеймс Кирк был похож на москита.

Маккой беззвучно выругался. Кирк задумал подняться на несколько сот метров выше себя, и он сделал это – несмотря на громкие протесты доктора – без снаряжения, без каната, без всего. Если руки Кирка ослабеют в критический момент…

"– Ты прекрасно проведешь время, – с ухмылкой передразнил Маккой Кирка. – Ты сможешь наслаждаться своим коротким отпуском и расслабиться.» – Он опустил бинокль, и Кирк стал едва различимым пятнышком на фоне Эль Кэпа. – И это ты называешь расслабиться? Да я весь – комок нервов.

А само по себе предложение Джима выглядело превосходным. Йосемит был идеальным местом для короткого, неожиданно подвернувшегося отпуска. Он притягивал к себе своей уединенностью, а его дикая, первозданная красота наполняла Маккоя смиренным благоговением. Он не был в Йосемите с детских лет и с глубокой радостью обнаружил, что эти места не изменились, остались такими же величественными и необъятными для взрослого, как и для души ребенка.

Но находясь в сердце этого сурового рая, он не мог по-настоящему расслабиться и насладиться им и, честно говоря, был зол за это на Джима. Казалось бы, чего еще надо Кирку? Федеральный Совет наконец предоставил ему то, чего он ждал долгое время: понизил до звания капитана, возвратил ему «Энтерпрайз», вернее, тезку старого «Энтерпрайза», под его командование. Другой на его месте был бы счастлив, но Кирк на борту нового корабля ушел в себя, стал раздражительным, молчаливым. И Маккой посчитал, что кстати выпавший отпуск будет решением проблемы Кирка.

Поначалу так оно и было, но в последнее время поведение Кирка стало безрассудным. Вчера доктор предложил ему покататься на байдарках, Джим согласился, но наотрез отказался надеть спасательный пояс, пока доктор в приказном порядке не настоял на своем. В отместку Джим отыскивал самые опасные места на порогах реки и чуть было не утопил и себя, и Маккоя, следовавшего в своей байдарке по его сумасшедшим следам.

Кирк даже не извинился за свое сумасбродство на реке, наоборот, злился и досадовал за опеку доктора над ним. И тут же объявил о своем решении взобраться на Эль Капитан без страховочного снаряжения и был, кажется, доволен тем, что доктор расстроился из-за его очередной безумной затеи.

Было из-за чего расстраиваться. Насколько стало известно доктору, только самые искусные скалолазы пытались взобраться на Эль Кэпа, и все они использовали снаряжение. А если самые искусные из искусных во всем мире и ходят в горы без страховки, то не в одиночку, и предварительно требуют, чтобы на каждой базе была электромагнитная подушка на случай, если произойдет несчастье.

Джим даже слушать не хотел.

Маккоя поражал человек, который только что получил все, чего ему хотелось в его жизни – свой корабль, свою команду – и ни с того, ни с сего решивший все погубить, и прежде всего самого себя.

Но больше всего Маккоя расстраивало то, что Кирк начисто отрицал все его обвинения, отказывался от серьезного разговора и даже предположил, что сам доктор – параноик и срочно нуждается в лечении.

Бог знает почему, Маккой даже не пытался опровергнуть это нелепое предположение. Скорее всего потому, что все они нуждались в отдыхе, а вместе с ними и новый корабль, который сляпали так поспешно, что почти половина команды была вынуждена готовить его к полетам. К тому же все они были вымотаны событиями, связанными с освобождением Спока: смертью сына Кирка – Дэвида Маркуса, потерей старого «Энтерпрайза», нелепым судом, задуманным Федеральным Советом, и предстоящим приговором.

И все-таки, по мнению Маккоя, ни одно из этих нерадостных событий не объясняло нынешних действий Кирка. Со стороны кажется, что он хочет показать кукиш смерти. Об этом говорили не только плавание на байдарках и его теперешнее покорение скалы. Было много других, почти неуловимых признаков и поступков, хотя бы то же подкладывание дров в костер, когда Кирк так близко подступил к огню, как будто приглашал порывистое пламя охватить его и сжечь.

Маккою ничего подобного не хотелось. Он устал и еще не пришел в себя после психического стресса, который он перенес как «курьер катра» Спока, и йук-ритуала «фал тор пан», отделившего его сознание от сознания вулканца.

– Прекрати это, Джим, – тихо, как бы самому себе, приказал доктор и спохватился: в такой ситуации опасно разговаривать даже с самим собой.

Он хотел было вновь припасть к биноклю, но заметил Спока, направлявшегося к лагерю. На вулканце были башмаки-левитаторы, он медленно пробирался сквозь ветвистые деревья в нескольких метрах над землей, густо покрытой сухими сосновыми иголками.

Маккой помнил горы Селея и Вулкании – они были намного выше и труднодоступнее земных. И его не удивило равнодушие Спока к тому, что Кирк надумал взяться за Эль Кэпа. Больше того, вулканец, казалось, целиком был поглощен местными деревьями и собирался потратить все утро на изучение древних исполинов-секвой, тщательно исследуя каждый искривленный корень, уходящий в землю, и всякую ветвь, устремленную в небо. Как бы подчеркивая серьезность своего намерения, Спок вежливо предложил Маккою присоединиться к нему, но доктор так же вежливо отказался, предоставив Споку и Кирку самостоятельно изучать местные феномены высоты. Он предпочитал искать приключений поближе к земле.

При виде Спока у доктора мгновенно родилась новая идея. Он энергично замахал рукой, прося вулканца подойти к нему…

Почти в трехстах метрах над ними Кирк балансировал, стоя на одной ноге, прижав тело к холодному камню скалы. Прямо над его головой была узкая щель, и он осторожно опробовал ее. Щель – не щель, а выбоина, в которую можно вместить два пальца до второго сустава. И он вставил их – указательный и средний – вставил надежно, затем сделал глубокий вдох, такой же глубокий выдох.

Напряжение достигло предела.

Одно мгновение рассеянности, промедления, одна незаметная ошибка – и смерть станет неизбежным исходом.

Откровенно говоря, он отдавался лазанью по горам, как и плаванью на байдарке, по одной и той же причине: потому что это не позволяло ему думать, мешало ощущать. А было много всего, о чем бы ему не хотелось думать, чего не хотелось бы ощущать. И прежде всего: не ощущать боли от потери сына Дэвида, не думать о том, что Кэролл Маркус все еще не хотела знать его. И все-таки он думал и почти наверняка знал, что ее молчание было обвинением, признанием его вины за гибель сына.

И хотя между утратами была огромная разница, не менее острой была боль от утраты «Энтерпрайза». Новый корабль не мог заменить старого, хотя вначале Кирка радовала сама возможность иметь под своей командой корабль – хоть какой-нибудь, но корабль.

Увы, новый корабль не был «Энтерпрайзом», если не читать имени на его корпусе. Настоящий «Энтерпрайз» дал ему и команде все, перенес все испытания, даже искалеченный насмерть. Новый корабль даже чашку кофе не мог по-настоящему синтезировать – во рту раздражал металлический привкус напитка. Почти так же, как раздражал глаза корпус из металла, названный кораблем.

У него не было ни сына, ни Кэролл, ни корабля. Правда, его привлекала Джиллиан Тейлор, и он надеялся (проклятье! может, он надеялся забыть с нею смерть Дэвида?). Но Джиллиан была слишком поглощена своей работой в новом институте китов и проблемой восстановления их популяции – китов-горбунов в частности.

А в общем, Кирк чувствовал пустоту своей жизни. Он остался без руля.

«Джеймс Кирк, герой всех времен. Ты можешь спасти галактику от разрушения, но ты не в состоянии навести в своей жизни порядок.»

Встряхнув головой, избавляясь от мыслей, как от назойливой мухи, Джим сосредоточил все свое внимание на скале. Вот и новое углубление на уровне его глаз, недостаточное, чтобы уцепиться за него и продержаться какое-то время, но как опора для толчка сгодится и оно. Цепляясь краешками пальцев за углубление, он резко рванулся вверх.

Этот последний толчок был обнадеживающим и изнурительным одновременно. Неподвижно припав к скале, чтобы перевести дыхание и осмотреться, Джим невольно ахнул, пораженный открывшимся ему изумительным видом. С высоты Мерсед Рива казалась не рекой, а тропой, огибающей подножие склона Хаф Дом и отделяющей его от леса. Ни грозных порогов, ни бурного течения – мирная тропа для прогулок.

«Жаль, Маккоя нет рядом, чтобы насладиться таким видом, – подумал Кирк и тут же убедил себя в обратном, – хорошо, что не слышно его нытья и жалоб на головокружение от высоты.»

Неожиданно позади себя он услышал легкий шорох. «Сокол», – мгновенно пронеслось в его голове, и он инстинктивно прижался к скале, борясь с непроизвольным чувством страха и возможной потерей равновесия. Меньше секунды потребовалось ему, чтобы прийти в себя.

– Приветствую вас, капитан! – сказал Спок. Его руки цепко обхватили Кирка за спину; так он всегда здоровался. И Джим вспомнил, что Спок прихватил с собой на базу башмаки-левитаторы.

Сердиться, досадовать на Спока, чуть не ставшего причиной его падения вниз, было бесполезно. Не представляя себе реальной опасности, всякий упрек в свой адрес он воспринял бы как разрядку после испуга. Никакие доводы на него не подействуют, а ненужный и бессмысленный спор вызовет только возбуждение. Поэтому Кирк подавил свое недовольство и расслабился, не забывая, где он находится.

– Спок, – спросил он как можно небрежнее, – что заставило вас забраться на такую верхотуру?

– Желание разделить ваш успех.

– Вы мне льстите, – Кирк скривил губы, – всего лишь двести метров над уровнем Йосемита, и тут вы меня настигли.

Это был явный намек на то, чтобы Спок исчез. Но вулканец, как обычно, не понял его и простодушно продолжал отвечать на вопрос:

– Но, к моему сожалению, я должен сообщить, что у вас нет опасности побить рекорд свободного подъема на Эль Кэп…

– Я не думаю ни о каких рекордах, – прервал его Кирк, – я делаю это потому, что мне так нравится. Нет нужды говорить, что самая важная причина для подъема на гору…

Спок с неподдельным интересом склонился к нему:

– Какая?

Джим улыбнулся, откинув голову назад, чтобы увеличить обзор, пристально вгляделся в затянутую облаками вершину скалы и закончил свою мысль:

– Это само существование горы.

Увидев очередную щель, он исследовал ее пальцами и нашел достаточно глубокой.

– Капитан, – без всякой связи с предыдущим разговором сказал Спок, – я думаю, вы не осознаете опасность вашего положения.

Кирк тяжело вздохнул – его каламбур не оценили: все тот же печальный результат для всех истинных художников слова. И тут его нога сорвалась с крошечного уступа, и он повис на руках. Из-под ноги вырвался град камней, потревожил грохотом мирную долину. Обеспокоенный Спок придвинулся ближе, но Кирк уже нащупал место для ноги и бросил свирепый взгляд на своего опекуна: еще одна нравоучительная фраза – и…

– Напротив, – как ни в чем не бывало, ответил он на предупреждение, – я всегда думаю об опасности, потому и нахожусь здесь. А почему бы вам не отправиться донимать доктора Маккоя?

– Доктор Маккой сегодня не в самом лучшем настроении, – признался Спок.

Замечание Спока было настолько точным, что тут же подтвердилось. Со своего безопасного места наблюдения Маккой видел, что произошло с Кирком, и чуть не задохнулся от удушливого страха, перехватившего ему горло. Убедившись, что все окончилось благополучно, и переведя дыхание, Маккой, не отрываясь от бинокля, громко выругался:

– Проклятие! Какая безответственность… так играть своей жизнью…

И – неисправимый глупец – он надеялся, что только по счастливой случайности не кончившаяся трагедией оплошность научит чему-нибудь Кирка и он, повиснув на Споке, благополучно спустится вместе с ним вниз. Не тут-то было! Как ни в чем не бывало, Кирк упрямо карабкался вверх.

И доктор не мог прогнать от себя предчувствие, что вот-вот должно произойти что-то ужасное. Впадая в ярость от собственного бессилия, он, как загипнотизированный, не мог оторваться от бинокля и вопреки здравому смыслу едва ли не желал исполнения своего ожидания…

Зависнув рядом с капитаном, Спок наконец-то сообщил действительно нечто интересное:

– Я должен признаться, что появился здесь по его настоянию.

Кирк хмуро переспросил:

– Маккой подтолкнул вас к этому?

Но Спока не тронуло негодование Джима:

– Доктор озадачен вашим поведением: попытка покорить Эль Кэп без страховки – безрассудство.

– Один капитан пытается дотянуться до величия другого, – парировал Джим. – Неужели эта попытка кого-то смущает?

Приняв эти слова за чистую монету, Спок глубокомысленно продекламировал:

– Все зависит от вашей собранности. Прежде всего необходимо слиться в единое целое со скалой…

– Это звучит очень философски, Спок, – голос Джима раздраженно задрожал, – и как бы высоко я ни ценил вашу заботу обо мне, я предпочитаю… – Он обратил свое лицо к Эль Кэпу, с которым он должен слиться в единое целое, отыскал глазами подходящую щель чуть выше головы, просунул в нее левую руку, энергичным движением проверил надежность новой опоры и обратился к Споку:

– Если вы не перестанете отвлекать меня, я обязательно…

Узкий выступ под его ногой начал крошиться и обваливаться. Джим попытался найти зацепку для правой руки и не нашел, а пальцы левой медленно скользили по камню. Испытывая тошноту от сознания того, что сейчас должно произойти, Джим отделился от скалы и полетел вниз…

Это был захватывающий дух полет!

Двести метров, отвоеванные им у скалы часами кропотливого подъема, проносились мимо со скоростью света. Джим летел с вытянутой вперед левой рукой, пытаясь зацепиться хоть за шероховатость выступающего из скалы камня, хоть за какой-нибудь выступ, хоть за что угодно. Но, как назло, стена была идеально гладкой, отутюженной ветрами без единой складки. И все-таки ему удалось встретить какой-то выступ, раскровянить о него руку и перевернуться.

Теперь он летел вниз головой и мог разглядеть место, где должен приземлиться: сплошной зеленый массив coceн и кедров, пониже – заросли можжевельника, а уж потом сама земля с мягкой подстилкой из хвойных иголок. Сколько придется вытерпеть – два? три удара? – прежде, чем все для него кончится?

Размышляя об этом, Кирк не чувствовал страха. Их База была рядом, и доктор ждал его внизу, с ужасом наблюдая его полет, а где-то над ним – невозмутимый, всегда готовый прийти на помощь Спок.

Его размышления прервал громкий рокот работающего на форсаже двигателя, потом что-то сильно сжало его правую ногу в лодыжке и не очень деликатно дернуло вверх.

Это был Спок.

Джим с усилием поднял голову, рассматривая своего спасителя. Продолжая держать его за ногу, как ощипанную курицу, Спок сухо сказал:

– Как видите, существование горы – недостаточно веская причина для того, чтобы взбираться на нее.

Резкий переход от свободного падения в унизительное подвешенное состояние вызвал у Кирка головокружение, в висках застучало от мощного прилива крови. Спасение спасением, но падение было бодрящим наслаждением. И все-таки он слабо улыбнулся, благодаря Спока за его вмешательство: хоть он и был «отвлекающим моментом» на скале, но камни из-под ног Джима посыпались сами по себе. Затем ответил:

– Я в таком положении, что мне трудно не соглашаться, мистер Спок.

Снизу послышался громкий топот, треск ломаемых веток, словно испуганный зверь уходил от смертельной погони. Джим глянул вниз и увидел Маккоя, продиравшегося сквозь низкие ветви и кустарник. Висящий на шее доктора бинокль болтался туда-сюда со скоростью испорченного маятника.

Кирку вдруг захотелось рассмеяться. Может быть потому, что он смотрел сверху вниз, доктор показался похожим на сошедшего с ума горного человека, впервые увидевшего над собой свое подобие. Чтобы как-то успокоить его, Джим весело произнес:

– Хеллоу, дружище, не сходить ли нам пообедать?

Но доктор впал в такую ярость, что его трудно было успокоить. Он ожесточенно сбрасывал с себя ветки и сосновые иголки и сердито смотрел на Кирка, выговаривая его:

– Правильно, так и держись дальше! Обрати все в большую или маленькую шутку. Ты хоть понимаешь, черт тебя побери, что могло случиться, не окажись рядом Спок?

Его голос дрожал от обиды.

– Ради Бога, не принимай все так близко к сердцу. Со мной все в порядке.

– Ты понимаешь, что могло случиться? – снова спросил Маккой так, словно от этого вопроса зависела жизнь Джима, и трясущейся рукой указал на скалу.

Джим не хотел лишать себя внезапно улучшившегося настроения. И покорно поднял – вернее, опустил – руки и плечи. Обе его ладони и все пальцы были исцарапаны во время утомительного подъема, а костяшки пальцев левой руки окровавлены ударом во время падения. Доктор, ощупывая, сгибая и разгибая его руки, все свирепее глядел на него, и Кирк не выдержал:

– Ну, хорошо, я тебе отвечу – я мог бы разбиться. Это тебя удовлетворяет? Но я не разбился. Рядом со мной был Спок.

А Спок между тем мягко опустил Кирка на землю. Джим, отряхнувшись от каменной пыли и сосновых иголок, сел, стараясь не слишком демонстративно массировать ногу, онемевшую от мертвой хватки руки Спока. Все его тело ныло и нуждалось в помощи не меньше разбитых о камень костяшек руки. И он чертовски устал.

– Проклятие, Джим, что с тобой? Вчера ты пытался убить нас обоих на крутых водоворотах… не отрицай этого!.. А сегодня ты бросаешься головой вниз со скалы. Ты что, действительно очень спешишь на встречу со своим Творцом?

Маккой резко развернулся на каблуке своего туристического ботинка, гневно глянул на Кирка и исчез в лесу. Спок с усмешкой на губах молча смотрел ему вслед.

А Джим задумался над тем, есть или нет у него ответ на вопрос доктора.


* * *

Достигнув вершины дюны, Дж'Онн с трудом перевел дыхание, навсегда, казалось, настроенное на изнурительный подъем вверх по зыбучему, обволакивающему ноги, песку. А отдышавшись, почувствовал себя бодрым и помолодевшим, словно не было за спиной тяжелого, долгого перехода через пустыню, в самое пекло солнечного дня.

Отсюда, с вершины дюны, пустыня выглядела мрачной и безжизненной, какой она была и на самом деле, но Дж'Онн смотрел на нее глазами покорителя – почти влюбленными глазами, – и нашел в ней невыразимую словами красоту. Почти побежденный пустыней, измученный ею до отчаяния, он, оказывается, чего-нибудь да стоит, – недаром же все мрачные силы и Регула, и пустыни Нимбуса-3 ополчились на него. И благодаря вулканцу Дж'Онн вышел победителем, – во всяком случае, не побежденным. Он с благодарностью и с почтительным обожанием посмотрел на Сибока.

Так вулканец ответил на вопрос о его имени. Все другие вопросы: правда ли, что он – не преступник? неужели он и в самом деле добровольно переселился на Нимбус-3? почему он выбрал именно эту, а не другую, планету? – остались без ответа.

Дж'Онн и не настаивал. По своему горькому опыту он знал, что у каждого найдется немало причин не отвечать на вопросы первого встречного. С него вполне хватало и того, что он был счастлив быть рядом с Сибоком, следовать за ним, куда угодно. В конце концов, если и надо было спасать какую-то планету, то такой планетой была именно Нимбус-3. А если кто-то и мог спасти ее, так только Сибок.

Не один Дж'Онн, преображенный Сибоком, сопровождал его. Разрозненной, но дружной толпой за Сибоком шло целое войско – добрая сотня поселенцев. Оборванные, разоренные засухой и бесправием, они шли искать смысл жизни. Здесь были собраны представители всех рас, и их объединяла признательность Сибоку. Это их неутомимые ноги подняли такое густое облако пыли, что Дж'Онн принял его за предвестника нарождающейся бури.

Сам Сибок на своем быстроногом коне поджидал отстающих на гребне дюны. И он был великолепен в белом одеянии, волнистыми складками ниспадающем на круп коня.

Дж'Онн подошел к своему повелителю, с восхищением глядя на него и ожидая хоть зова, хоть приказа, который он, не задумываясь ни на мгновение, исполнит.

Сибок приветливо улыбнулся ему и указал своей сильной рукой вперед, в еще непреодоленную даль. Дж'Онн с прищуром поглядел туда же, но ничего, кроме темного марева, поднимающегося от раскаленного солнцем песка, не увидел. А Сибок привстал в стременах и звучным, звенящим, как колокол, голосом, громко воскликнул:

– Друзья мои! Смотрите – перед нами Рай!

И Дж'Онн, как бы прозрев, увидел высокие, неопределенного блеклого цвета стены убогого селения, забравшегося не в сердце, а в жадную пасть пустыни. Но это убогое селение было целью перехода через пустыню, и радостный вопль сорвался с его губ, слившись с воплями сотни глоток.

Сибок пришпорил своего скакуна, и его разнорасовое, разновооруженное войско дружно устремилось за ним.




Глава 3


Женщина остановилась у входа в Парадиз-салон, разглядывая двухстворчатые, странной конструкции, двери. С поразительной точностью они копировали двери подземки, но были приподняты вверх так, что входящий мог предварительно заглянуть в салон поверх двери, а посетители могли оценить его по ногам, видимым до колен, и по торчащей над дверями голове. Не додумавшись, какие преимущества имеет вход с такими дверями, женщина предположила, что двери изначально изготовлены для подземки какого-то города, но по халатной или преступной случайности попали на Нимбус-3, где и нашли себе применение.

Удовлетворив свой интерес к дверям, женщина обследовала глазами салон, и увиденное поразило ее. Завсегдатаи или случайные захожие в салон были все, как на подбор, агрессивного вида поселенцы – грязные, нечесанные, одетые в тряпье, отчасти прикрытое самодельным, устрашающего вида, оружием, выставляемым напоказ. Представители десятка рас: ромулане, клингоны, земляне, андорианцы, теллариты и… – женщина устала перечислять всех, – собрались под одной крышей, пожалуй, с одной-единственной целью – показать себя, побравировать перед другими своей внешней и внутренней грязью.

Этот межгалактический сброд легко находил общий язык и в словесной перепалке, и в коротких рукопашных стычках. Женщина с отвращением наблюдала, как андорианец – вероятно, одурманенный наркотиками, – шатаясь, подошел к столу, занятому клингонами, и о чем-то спросил у них. Ответ андорианцу был написан на лицах внезапно рассвирепевших клингонов. Удовлетворенный, по всей видимости, таким ответом андорианец, выписывая коленца, пошел прочь и, неожиданно накренясь, потерял равновесие и грохнулся с высоты своего роста на стол землян. Земляне без всяких слов, брезгливо, в три или четыре руки, одновременно протянутых к голове и плечам андорианца, швырнули его прочь от себя так, что полетев ногами вперед, он приземлился головой и успокоился на донельзя грязном, заплеванном и затоптанном полу. И все это происходило под аккомпанемент резких, скрипучих до не правдоподобия хаотических звуков, раздражающих нормальный слух, которые, очевидно, воспринимались публикой салона как музыка.

«Помни, Кейтлин, ты – Доброволец», – подбодрила себя женщина, представив, что разыгранная на ее глазах сцена была лишь прелюдией к происходящему в глубине салона, скрытому от нее густой дымовой завесой. Возможно, завеса была и не дымовой, а пыльной, как снаружи. Но сейчас это не имело значения.

Убедившись, что андорианец не поднимается и драки между ним и землянами не будет, Кейтлин подошла вплотную к дверям. Тотчас обе створки раскрылись перед ней, пропуская в салон, а едва она прошла их невидимую границу, закрылись за ее спиной со зловещим, не предвещающим ничего хорошего, щелчком.

Отойдя на короткий шажок от двери, Кейтлин сделала глубокий вдох сквозь дыхательный фильтр и кисло поморщилась: запах был едким, раздражающим, определение «вонь» само собой просилось на язык. Источником этой вони была вовсе не пыль, а какое-то ядовитое вещество – может быть, табак, запрещенный строжайшим законом? Или от самих поселенцев исходил дух, подобный вони?

«Побольше здравого смысла, Кейтлин! У тебя нет времени для иллюзий по поводу превосходства. Ты – доброволец.»

Призывая себя к здравомыслию, она не сразу заметила, что с ее появлением в салоне все разговоры, весь разноголосый гам затих, а все взгляды устремились на нее. Увидев это, она резко выпрямилась, чтобы казаться стройней и выше, и с бесстрастным достоинством пошла вглубь салона.

Когда она проходила мимо длинного широкого стола, гуще всего облепленного посетителями, полуодетая женщина, гибкая как кошка, развлекавшая мужчин соблазняющим танцем, выругалась за ее спиной грязным словцом и, как бичом, хлестнула своей косой по воздуху.

Кейтлин не оглянулась – она твердо знала, что на большее никто не отважится, опасаясь гнева Ромуланского правительства.

Да, она была ромуланкой, хоть именем своим обязана Земле. А если быть более точной, ее дед, Лиам Джеймс О'Мелли, был землянином. Печальный факт. И всю свою сознательную жизнь Кейтлин делала все возможное для того, чтобы безупречной биографией скрасить не очень чистую родословную. В какой-то мере ей удалось это, но в какой именно, – было не совсем ясно ни ей, ни ее родителям.

Чтобы рассеять все сомнения, Кейтлин, достигнув необходимого по регламенту возраста и обзаведясь рекомендациями и нужными документами, предстала перед приемной комиссией дипломатической службы.

Документы свидетельствовали об исключительных способностях кандидата в дипломаты, а рекомендации – о личном знакомстве с элитой Ромуланской империи. И приемная комиссия сделала вид, что не обратила никакого внимания на сомнительное происхождение Кейтлин. Но сама-то она знала, что никакие личные способности, никакие знакомства не возместят ей ее расовую неполноценность, не откроют доступа к престижному назначению. Поэтому она, не колеблясь, попросила назначения на пост дипломата на Нимбус-3.

Кейтлин знала, что делает. Официальная пропаганда Ромуланской империи денно и нощно талдычила о поразительных успехах трех вечно враждовавших империй в деле мирного освоения планеты Нимбус-3, о грандиозном по размаху и поразительном по результатам перевоспитании бывших преступников, перековавшихся в мирных поселенцев. Но официальной пропаганде мог верить разве что полный идиот. Всем и каждому было хорошо известно, что Нимбус-3 – пропащее место, собачья дыра, посмешище над здравым смыслом, а не эксперимент мирного содружества. И спасти Нимбус-3 может только чудо.

Разыграв роль полной идиотки, верящей в пропаганду, Кейтлин и попросила назначение. Мало представляя себе, что ее ждет, она верила в чудо.

И вот она идет по салону, окутанному едким дымом, выискивая взглядом тех, кто ей нужен. Подойдя к стойке бара и как с наблюдательного пункта окинув весь зал глазами, Кейтлин на миг стушевалась, оглянулась на бармена.

Этот седовласый телларит пришел ей на помощь, махнув рукой в самый дальний угол салона. Посмотрев в указанном ей направлении, Кейтлин разглядела узкий проход в виде перекошенной буквы «П», упирающийся в дверь, ведущую… «В подсобное помещение, – подумала Кейтлин, – об отдельных кабинетах в подобном заведении не может быть и речи.»

Она резко пересекла по диагонали весь салон, шагнула в проход и без стука – атмосфера в салоне давала ей такое право – рванула дверь на себя.

Как она и предположила, помещение оказалось подсобкой, чем-то вроде склада разбитых столов и поломанных стульев и кресел. Прямо перед ней на стене висело большое зеркало с огромной, от угла до угла, трещиной и покрывавших ее, словно морозный узор, сетью мелких царапин. Пол, как и в салоне, был покрыт всепроникающим желтым песком, но почти не затоптанным и почти не заплеванным. За одним из столов, уютно устроившись в глубоких, не совсем доломанных креслах сидели, мирно беседуя, представители двух враждебных рас – консул Империи Клингонов и Представитель Федерации Планет.

Они были слишком пьяны и слишком увлеченно беседовали, чтобы заметить вошедшую Кейтлин. К тому же их беседа осложнялась непривычным для Кейтлин ритуалом: Представитель Федерации Планет, землянин, то и дело припадал ртом к большой пивной кружке из толстого стекла, похожей, как моментально отметила про себя Кейтлин, на пивную кружку ромулан, а клингон не выпускал из рук увесистый, покрытый пылью графин.

Едва не задохнувшись от резкого, еще более удушливого, чем в салоне, зловония, Кейтлин непроизвольно схватилась рукой за дыхательный фильтр и… не воспользовалась им: этикет для дипломата важнее слов, а перед ней сидели не простые алкоголики, но официальные представители могучих держав.

Прождав минуту-другую, Кейтлин убедилась, что офипиальным представителям нет дела ни до нее, ни до своих обязанностей. Тогда она голосом, способным разбудить мертвого, произнесла:

– Джентльмены, я – Представитель Ромуланской империи Кейтлин Дар. Честь имею.

– Хорошо, хорошо, но не так громко, – вялой рукой отмахнулся от нее землянин, тяжело приподнявшись с кресла. Это расслабленное движение, кажется, отобрало у него последние силы, и он тяжело осел вниз.

«Светловолосый, донельзя худой – да он просто больной», – решила было Кейтлин и тут же осознала свою ошибку, увидев его пустую пивную кружку. Влить в себя столько ромуланского пива и сохранить способность к координации движений способны лишь очень и очень немногие. Среди землян такую исключительную особенность приписывали ныне почти вымершему этносу, известному под именем русского народа. Представитель Федерации Планет хоть и был землянином, но имел такое же отношение к русскому этносу, как сама Кейтлин к своему земному происхождению. Перед ней сидел межгалактический алкоголик, не имеющий ни расовых, ни тем более этнических особенностей.

Резко встряхнув головой, землянин пригладил рукой мягкие, рассыпанные во все стороны волосы и, заискивающе улыбаясь, неуклюжим движением протянул Кейтлин руку. Строго придерживаясь обычая, она ответно протянула свою, сжала ее в крепком рукопожатии, с брезгливостью отметив, что рукопожатие землянина было робкое, замедленное – рукопожатие труса.

– Хорошо, хорошо, – повторил свое приветствие землянин, – наконец-то новый ромуланский представитель прибыл на Нимбус.

Большинство ромулан не заметило бы ничего особенного в акценте землянина, но Кейтлин сразу же узнала в нем британца. И машинально отметила про себя, что ее дед, Лиам О'Мелли, не подал бы руки такому человеку.

– Добро пожаловать в Парадиз Сити, столицу так называемой Планеты Галактического Мира, мисс Дар, – продолжал землянин. Кажется, он приходил в себя. Во всяком случае, взгляд его становился все более осмысленным, а речь – более связной. – Я – Святой Джон Телбот, представитель Федерации здесь, на Нимбусе. И должен сразу же признаться, что никогда не встречал ромуланки по имени Кейтлин.

– Так же, как я не встречала живых святых, – отпарировала Кейтлин с невольной улыбкой и тут же обменялась с клингоном чопорным холодным кивком. Теоретически Ромуланская и Клингонская империя были союзниками на Нимбусе, но это не касалось других территорий и не призывало к обоюдному восхищению.

– Ах, да, – опомнился Телбот от ее реплики, – а это – мой очаровательный компаньон, клингонский консул Коррд.

При этих словах Коррд, пожилой и тучный, слегка оторвал от кресла тяжелую задницу и тут же плюхнулся в обратно. Его узкие глаза пронзили Кейтлин тупой, не прикрытой алкоголем злостью, а чтобы подчеркнуть свое отношение к ромуланке, он захватил своей огромной лапой горло грязного графина, сделал большой глоток и отвратительно громко рыгнул.

– Я предполагаю, что по-клингонски это означает «привет», – хладнокровно произнесла Кейтлин, по достоинству, хоть и с опозданием, оценив иронию трезвеющего Телбота.

А он попытался взять ее за руку с таким подобострастием, что рука ее как бы сама собой с отвращением метнулась в сторону. Сделав вид, что ничего не произошло, Телбот взял на себя роль миротворца:

– Я понимаю, что между вашими народами нет взаимной любви, но вы должны простить ему его выходку. Он вряд ли знаком с ромуланскими правилами хорошего тона, как, собственно говоря, и с земными. Больше того – я боюсь, что он даже не говорит по-английски.

Кейтлин удивленно вскинула брови, но моментально вспомнила, что это была неизменная тактика правительства Клингона: посылать на переговоры представителей, совершенно не подготовленных к языку дипломатов. Владение английским языком, конечно же, не было обязательным условием переговоров, но этикет требовал, и правила хорошего тона обязывали, а здешние условия, как оказывается, еще и навязывали необходимость владения родным языком британцев.

– Я предполагаю, что мы можем обратиться за помощью к универсальному переводчику, хоть это и замедлит ведение переговоров, – попыталась найти выход Кейтлин.

Телбот сделал безнадежный жест рукой – универсальный знак для всего межгалактического мира – и с отчаянием сказал:

– Я боюсь… я боюсь, что у нас нет такого.

– Нет? – воскликнула пораженная Кейтлин.

– Я думаю, – мрачно заговорил Телбот, – что наши всеми уважаемые правительства не хотят инвестировать на Нимбус более необходимого минимума. Я бы даже сказал, они дают намного меньше необходимого минимума. Если вы еще не заметили этого, то вскоре заметите.

Кейтлин пристально посмотрела на Коррда. Тот с подчеркнутым безразличием развалился в кресле, едва вмещавшем его тушу с большим, обвисшим над ремнем животом. Его парадная одежда, украшенная десятком медалей, была испещрена жирными пятнами, лоснилась и готова была лопнуть, распираемая жиром безразмерного тела. Она с отвращением отвела взгляд в сторону, но старый клингонский вояка заметил это и продолжал невозмутимо лакать из поднятого над головой графина.

– Я не говорю по-клингонски, мистер Телбот, – призналась, как пожаловалась, Кейтлин.

– Думаю, у меня это получится, – высказал предположение Телбот, – и сейчас мы попытаемся выяснить это. Садитесь, пожалуйста, мисс Дар, – он указал своей белой, гладкой, несомненно, когда-то ухоженной рукой на свое кресло.

Кейтлин без всякого отвращения заняла насиженное им место в грязном кресле, а Телбот в это время нашел другое, не очень поломанное, и подтащил его к столу. Прежде чем сесть, он попытался ударом кулака выбить из кресла пыль, но закашлялся до слез от густого, едкого поднятого им облака и, безнадежно махнув рукой, сел, не заботясь ни о приличии, ни о чистоте своих брюк. Откашлявшись, он приступил к переговорам:

– Позвольте предложить вам что-нибудь выпить, мисс Дар.

– Нет! – энергично отрезала Кейтлин и как можно вежливее добавила:

– Настало время высказаться.

Телбот согласно кивнул, предоставляя ей первое слово.

– Говоря откровенно, – с горечью произнесла Кейтлин, – я обескуражена тем, что увидела здесь. По наивности я предполагала, что Нимбус – это питомник всего лучшего, что было в распоряжении трех правительств. Такая широко задуманная программа, такие благотворительные цели… А на самом деле здесь свирепствует голод, процветает ужасающая нищета, да просто здесь ведется медленное целенаправленное уничтожение…

– Не надо так высоко забираться, мисс Дар, – прервал ее Телбот. – Так недолго попасть и в бюрократы. А мы с вами пока еще – живые люди. Нашим правительствам нечего было делать, вот они и издали целый комплекс идиотских законов, а теперь спорят о том, как претворить их в жизнь. Претворить непретворимое. Вы что, не знали об этом, мисс Дар, до вашего появления здесь?

– Но вы-то все знаете! Почему же вы двое, вы – представители двух правительств – сидите и пьете, когда вокруг вас творится такое, что…

Она запнулась, подыскивая нужное слово, и Телбот не воспользовался паузой, чтобы оправдаться. Он сидел, низко опустив повинную голову, со страдальческой гримасой на лице – и страдание его было искренним. Увидев это, Кейтлин внезапно почувствовала к нему жалость – легкую, мимолетную. А Коррд неожиданно выпустил из своей глотки длинную, гортанную, лишенную всякой синхронности очередь слов, которая была нацелена в нее, в Кейтлин, и была, по всей видимости, ответом на ее обвинения. Не удостаивая Коррда взглядом, Кейтлин спросила у Телбота:

– Что означает его тирада?

Телбот вдруг покраснел, но перевел.

– Он высказал надежду, что вам здесь понравится. А пьем мы потому, что у каждого из нас кульминация карьеры осталась позади, а здесь, на Нимбусе, мы всего лишь ожидаем, увы, неизбежного для всех нас конца. Но, возможно, вам не сказали, что ваш предшественник умер от стыда и покаянной скуки. Хотелось бы мне знать, что такого ужасного могли вы совершить в свои годы, что вас прислали умирать на эти грязные задворки галактики?

– Я – доброволец, – спокойно ответила Кейтлин, предположив, что британец имел в виду земную кровь, текущую в ее жилах. И с горечью созналась самой себе, что он, пожалуй, не так уж и далек от истины…

Телбот, только что подобравший со дна своей кружки последние капли пива, от неожиданного ответа Кейтлин изверг содержимое рта в сторону Коррда и, ничуть этим не озабоченный, в шоковом оцепенении уставился на Кейтлин.

– До… до… броволец? – с трудом вытолкнул он из себя это дурацкое слово и, повернувшись к Коррду, перевел ему слова Кейтлин. Клингон запрокинул голову назад и презрительно захохотал.

Кейтлин подозревала, что Нимбус – не то место, где можно сделать головокружительную карьеру. Она готовилась встретить здесь разочарованных, злых, безразличных к своим обязанностям дипломатов. Но такого беспросветного взгляда на свою и на чужую жизнь, такого беспробудного пьянства, такого наплевательства на все и вся ей и присниться не могло. Она и сейчас еще не до конца верила своим глазам и ушам и смутно надеялась на какое-то чудо. Наклонясь чуть ли не к самому лицу Телбота, она стала внушать ему, как ребенку, выплевывающему соску изо рта:

– Нимбус-3 – это величайший эксперимент. Двадцать лет тому назад, когда наши правительства договорились о сотрудничестве, о мирном, сугубо мирном развитии этой планеты, родилась новая эра.

На лице Телбота появилась легкая ухмылка, но скоро она исчезла, как только Телбот убедился, что слышит искренний, серьезный голос. Глубоко вздохнув, он так же серьезно ответил:

– К несчастью для вас, мисс Дар, эта новая эра скоропостижно скончалась в момент своего рождения. Таков закон жизни, что все прекрасно звучащее в проектах и зафиксированное в бумагах на практике выглядит ужасным до безобразия. Великая засуха лишь подвела итоги нашей деятельности. Иначе и быть не могло. Ведь все поселенцы, которых мы жульнически заманили сюда, – простите, но наши и ваши правители жульничали – так вот, все эти так называемые добровольцы были самыми отъявленными подонками, собранными в одну грязную помойную яму со всей галактики. Можно оговориться, что не все из них были подонками, но, как известно, нет правил без исключения. Собранные вместе преступники, не признающие никаких законов, стали жить по своим собственным законам. Вскоре вы увидите, чего стоит самый знаменитый закон, запрещающий иметь оружие на Нимбусе: у всех у них оружие, изготовленное собственными руками…

Чем больше Телбот говорил, тем сильнее Кейтлин убеждалась, что он – отчаявшийся, но далеко не безнадежный, умный человек. Если она сумеет заручиться его поддержкой – Коррд будет обезврежен. Только бы заручиться, только бы убедить его…

– Может быть, я прибыла как раз вовремя, мистер Телбот. Вы только подумайте, к чему может привести политика согласия между…

– Дорогая моя девочка! – прервал ее землянин. – Мы здесь не для того, чтобы соглашаться. Вы слишком молоды и склонны все идеализировать. Прежде всего вы должны понять, что правительства, совершая преступления, не склонны объяснять широкой общественности их истинные мотивы. А этот «великий эксперимент» был изначально задуман как преступление, чтобы ублажить влиятельную группу идиотов, жаждущих галактического мира. Можно согласиться, что в их жажде кроется здравый смысл. Но поспешность, желание угодить всем и при этом никого не обидеть, не затронуть амбициозного самолюбия миротворца, претендующего на свой неоспоримый приоритет, привели к тому, что вы здесь увидели. Да что попусту тратить слова? Вот перед вами мой коллега, – Телбот указал на Коррда, – он пытался иметь свое мнение по поводу этого эксперимента и вынужден сидеть вместе с нами, выслушивая ваше мнение.

Коррд как бы ожил после кивка Телбота; разрядившись еще одной трескучей фразой, он сплюнул с гримасой отвращения, затем довольно откинулся в кресле, которое трещало под тяжестью его необъятной туши, и разразился диким хохотом. Сказанное им заставило Телбота вздрогнуть, и Кейтлин без перевода поняла, что ее оскорбили.

– Что он сказал? – спросила она у Телбота и встала в полный рост, нависая над ним и давая понять, что не потерпит фальшивого перевода. Телбот поежился, подбирая слова, и Кейтлин потребовала:

– Я хочу знать слово в слово, что он сказал! И попрошу вас не смягчать перевода!

Телбот, казалось, готов был втиснуться в кресло. Он все-таки был интеллигентом и страдал от грязных слов, как от физической боли. С несчастным лицом, опустив глаза вниз, он стал тихо переводить:

– Он сказал, – Кейтлин пришлось низко наклониться, чтобы разбирать его тихое бормотание, – он сказал, что единственное, чего ему сейчас хочется… так это – расстегнуть вашу блузку… Он будто бы слышал, что ромуланские женщины очень… очень разные…

Перевод все-таки был неточным, явно смягченным, но Кейтлин хватило и услышанного. Старый ублюдок утверждает, что он не знает английского языка, и значит, не поймет ее ответа. И она не знает языка Клингонов, чтобы достойно отпарировать. Но одно, сугубо специфическое словечко на их языке ей все-таки знакомо, и оставалось надеяться, что это сработает. С отвращением глядя в ненавистную, изуродованную старческим ожирением физиономию, она выстрелила коротким оскорблением, желая, чтобы произношение не извратило смысл.

Произношение было правильным, словцо сработало. Коррд с неожиданной легкостью поднял свое громоздкое тело и с яростью швырнул свой графин себе под ноги, Графин хрустко шмякнулся об пол, рассыпались осколки и вонючие брызги алкогольного пойла.

– А ты – помешанная дура, – зарычал он на почти превосходном английском языке.

Телбот широко открыл рот и застыл в величайшем изумлении: сколько ж времени старый клингон водил его за нос? Придя в себя, он ответил Коррду и за Кейтлин, и за себя:

– Коррд, ты – старый коварный педераст! Все это время…

– Итак, – подвела итог торжествующая Кейтлин, – вы говорите по-английски. Я рада услышать. Это облегчит нам дело.

Оплошавший клингон попытался было что-то возразить, но в это время снаружи завыла сирена тревоги, Коррд и Телбот замерли.

На улице раздались выстрелы, в салоне поднялся шум и гам, послышался треск опрокидываемых столов и стульев, топот выбегающих из салона посетителей.

– Что за стрельба? Что случилось? – тревожно спросила Кейтлин.

– Столица! – с сарказмом произнес Телбот. – Кто-то рвется к власти и хочет занять столицу. Но я ума не приложу, кому она нужна, эта столица.

Коррд презрительно фыркнул на предположение Телбота и все же большими шагами пересек опустевший салон, прошел сквозь распахнутые настежь двери на улицу. Кейтлин и Телбот поспешили за ним и застыли на месте, пораженные увиденным.

Пестрое войско грязных, оборванных поселенцев, вооруженных самодельными винтовками, поднималось по улице. В центре этого неизвестно откуда появившегося войска скакал на коне по-рыцарски одетый в белое одеяние человек.

– Что за чертовщина? – шепнул Телбот на ухо Кейтлин. – Средневековый рыцарь ожил и, сбежав со страниц учебника истории, ведет своих подданных на большую дорогу? Мистика!

Кейтлин думала не о рыцарях, не о мистике, а о фазере и длинном ноже с изящно инкрустированной перламутром рукояткой, которые остались на ее родной планете. Как бы они пригодились здесь! Одним фазером она остановила бы этот грязный сброд с его по-детски смешным оружием. Но с пустыми руками не устоишь и против примитивных самоделок. Она хотела спросить Телбота, – ткуда могли появиться оборванцы, может быть, и в самом деле назвавшие себя грабителями с большой дороги? Но, оглянувшись назад, она увидела, что Телбот и Коррд поспешили снова в салон.

Последовав их примеру, она с удивлением остановилась у самого входа, обнаружив клингона за стойкой бармена, заливающего содержимое откупоренной бутылки в свою широко раскрытую глотку.

Телбот в дальнем углу, сорвав грязное покрывало с терминала коммутатора, склонился над ним в отчаянной попытке вернуть его к жизни. Кейтлин присоединилась к нему, стараясь хоть чем-нибудь помочь, но терминал был таким старым, и так давно к нему никто не прикасался, что он мог выйти из строя от многолетнего бездействия.

Телбот неистово нажимал на клавиши, ждал ответа, вглядываясь в экран, меж тем как его дрожавшие пальцы терзали клавиатуру.

Экран оставался пустым. Терминал не подал ни одного признака жизни.

– Я не понимаю, – пожимая плечами, сказала Кейтлин, – почему меня не проинформировали ни о какой вооруженной группе, которая хочет захватить Парадиз? Кто они? Чего они хотят?

Тедбот, с раздражением барабаня по клавиатуре терминала, неуверенно ответил:

– Не знаю. Ничего не знаю… ни кто они, эти вооруженные бродяги, ни что с этим проклятым терминалом. Судя по его виду, этот дряхлый старикашка появился на свет задолго до меня… Проклятие! Не работает.

Выругавшись, он взял себя в руки и в свою очередь спросил у Кейтлин:

– Ну, а вы что думаете об этой вооруженной и явно агрессивной толпе поселенцев?

– Несомненно, они хотят взять под свой контроль любое правительство, представленное здесь нами. А это означает только то, что нам угрожает опасность. И я думаю, что мы должны последовать примеру недавних посетителей салона, – то есть бежать. Их много, у них есть оружие, а у нас его нет.

– У Коррда есть пистолет, – неуверенно произнес Телбот.

Кейтлин покачала головой:

– Вряд ли один пистолет поможет нам. Надо уходить.

Телбот удивленно посмотрел на нее:

– И это говорите вы – ромуланка! А я, грешным делом, думал, что вы никогда и никому не уступаете.

– Даже мы, ромулане, не считаем для себя позором избежать конфликта, когда у противника превосходящие силы.

– Тогда уходите, – посоветовал ей Телбот. – Вы молоды, у вас есть будущее. А это самое главное, если, конечно, вам удастся стереть клеймо в ваших анкетных данных – клеймо о вашем пребывании на Нимбусе. А у нас с Коррдом нет будущего, значит, нет и оснований быть вашими спутниками.

– Они могут убить вас!

– Да, могут, – спокойно согласился Телбот. – И может, это будет одним из самых приятных событий, пережитых нами на Нимбусе… Но если эта вооруженная группа идет сюда в поисках хоть кого-нибудь из правительства… я думаю, что ни для кого не будет позором или оскорблением встреча с ними – кто-то должен выслушать их требования.

Пораженная его словами, Кейтлин посмотрела на него так, словно только что увидела, а он поторопил ее – мягко, но настойчиво:

– Идите, дорогая! Коррд и я… мы сговоримся с ними. Мы давно уже говорим на одном языке с ними. А вы… вы постараетесь предупредить наши правительства о том, что здесь творится. Никто лучше вас не сделает этого.

Угрожающий топот многих мерно шагающих ног нарастал, приближался, сотрясая ветхие стены салона. Прислушавшись к нему, Кейтлин решительно ответила:

– Нет, – вдруг осознав, что представившийся ей как Святой Джон Телбот, стареющий, спивающийся землянин не так уж решительно не нравится ей.

– Я остаюсь, – твердо заявила она. – Как представитель ромуланского правительства я должна знать, чего хотят эти люди. Возможно, они настроены миролюбиво.

– Возможно, – согласился Телбот. – Но если вы хотите уйти – не медлите. Задняя комната с черным ходом к вашим услугам. – Он наклонился над безжизненно-темным экраном, вяло нажал пару клавиш и мрачно проговорил:

– Видите, он не работает.

С треском, заглушающим надрывный сигнал тревоги, распахнулись двери, мерный топот рассыпался на беспорядочную дробь – вооруженные поселенцы ворвались в салон, растекаясь по всем его закуткам.

Кейтлин и Телбот с невольным интересом, как зрители, наблюдали за действиями поселенцев, а Коррд, безучастный ко всему, опорожнял очередную – какую по счету? – бутылку.

Десяток поселенцев, предводительствуемых сутулым, донельзя тощим доходягой, целенаправленно пересекая пространство салона, приближались с угрожающе поднятыми ружьями к коммутатору. Телбот машинально барабанил пальцами одной руки по клавишам, другой – по экрану.

– Прочь от экрана! – выкрикнул доходяга и вскинул ружье.

Кейтлин разглядела его глаза – глаза одержимого, глаза фанатика, готового без раздумья убить всякого, вставшего на его пути. В этих глазах была такая густая накипь ненависти, что Кейтлин невольно попятилась назад, отошла от коммутатора. Телбот сделал то же самое и даже поднял вверх руки, как это принято у землян при капитуляции, с миролюбивой усмешкой добавив:

– Не стоит стрелять из-за этого мертвеца – он умер сто лет тому назад, и ничья напрасно пролитая кровь не оживит его.

Доходяга-фанат, кажется, не верил ни одному слову Телбота, но ствол его ружья чуть отошел в сторону. В это же время умолк сигнал тревоги – неожиданно, как и сработал. А поселенцы все входили и входили в салон, заполняя его до отказа, вытесняя дипломатов на середину зала. Коррду пришлось расстаться с бутылкой и, кажется, только это его и огорчало.

Вошел мужчина в белом одеянии, тот самый, которого Кейтлин видела верхом на коне, и по наступившей тишине, по почтительности, с какой поселенцы расступились перед вошедшим, образуя широкий коридор, было ясно, что он – лидер восставших.

Мужчина не спеша, царственной походкой прошел по живому коридору, остановился перед тремя дипломатами – высокий, стройный – и скинул свой капюшон.

Кейтлин чуть не вскрикнула от изумления – перед ними стоял вулканец, самый настоящий вулканец. Неужели ожидание чуда не обмануло ее? Вулканцы-эмигранты, если угодно – вулканцы-отступники встречались чрезвычайно редко, и все-таки они встречались. Но, как правило, покидая Федерацию, они перебирались в Ромуланскую империю, где их охотно принимали, окружая почестями и заботой. А этот… что привело его на Нимбус-3?.. Не молодой, не старый, он выглядел немногим лучше своих приверженцев. Заношенная, потрепанная одежда весьма и весьма сомнительной чистоты, прикрытая белым подобием плаща. Сам он зарос бородой, не причесан, не умыт, как всякий поселенец. И все же что-то в его повадке, в его гордой осанке выделяло его из толпы, поднимало над нею. И непонятный, пугающий своей непонятностью свет его умных глаз…

Окинув взглядом весь салон, вулканец громко обратился к своим подчиненным:

– Отлично сработано, друзья мои! Вы взяли Парадиз-сити без единого выстрела. Совсем без стрельбы не обошлось, но стреляли не мы – стреляли в нас. Значит, признают нашу силу и боятся нас.

Ответом на его слова был одобрительный гул, исходящий из сотен глоток. А вулканец повернулся к дипломатам, внимательно рассматривая каждого поодиночке. Кейтлин под его пристальным взглядом вспыхнула, смешалась.

– Ромуланка. Землянин. Клингон, – обратился вулканец к каждому дипломату, – с этой минуты вы – мои пленники.

– Пленники? – усмехнулся Телбот. – Да мы всегда были пленниками этого каменного могильника и ничего не теряем от смены своего душевладельца. А что приобретаете вы, какую ценность в ваших глазах представляем мы?

Вулканец слегка улыбнулся и ответил:

– Конечно же, Нимбус-3 – могильник, но у него есть одно неоспоримое достоинство…

Кейтлин вздрогнула – она почему-то знала, что скажет вулканец, и это пугало ее.

–…Он – единственное место во всей галактике, где можно встретить вас троих вместе.

Коррд громко расхохотался и потянулся к пистолету, прикрытому полой туники, но звонко щелкнули взведенные курки, и четыре ствола уткнулись в объемистую грудь клингона. Короткое мгновение старый вояка напряженно раздумывал, – не покончить ли ему все разом, прихватив с собой для компании двух-трех голодранцев, возомнивших себя солдатами? Этого мгновения хватило для того, чтобы удар по запястью парализовал его руку, и пистолет выпал из нее на пол.

Не совсем удачная выходка Коррда придала Кейтлин решимости, и с неприсущей ей дерзостью она спросила вулканца:

– Кто вы?

– Друг, – без малейшей иронии серьезно ответил он.

Такой ответ мог означать что угодно, и озадаченная Кейтлин попыталась понять его истинное значение. Вулканец заметил ее состояние и улыбнулся, явно довольный собой. Кейтлин насторожилась: «Он не принимает меня всерьез?» – и обрушила на него град вопросов:

– Вы – вожак этих поселенцев? Какова ваша цель? Чего вы добиваетесь? Что вам нужно?

– Найти смысл существования, – так же серьезно, как и на первый ее вопрос, ответил он.

«Он что – издевается надо мной?» – сердито подумала Кейтлин, подыскивая такую же общую, затасканную до пошлости, фразу, подходящую в данный момент.

Он, кажется, читал мысли и, глядя ей в глаза, пронзая все ее существо своим взглядом, очень тихо и убедительно сказал:

– И нам нужны вы.

Холодные мурашки пробежали по ее спине от того, как он произнес это «вы». Звучание его голоса завораживало ее, глаза, и без того большие, по мере того, как она смотрела в них, становились все больше и больше, и Кейтлин уже ничего не видела, кроме огромных глаз, заслонивших собой все окружающее. Она почувствовала страх, близкий к ужасу от встречи с неизвестным и сверхъестественным. Голова ее закружилась, взгляд затуманился и, чтобы не упасть от потери сознания, она закрыла глаза, отчаянным усилием воли сосредоточилась, беря себя под контроль своего, а не чужого сознания.

Успокоившись, она открыла глаза: страх прошел, самообладание вернулось, можно продолжать переговоры.

– Как заложники? – спросила она.

И, как ей показалось, вулканец был захвачен врасплох ее вопросом, словно мысли его витали где-то далеко отсюда, и он уже забыл свои собственные слова. Тогда Кейтлин напомнила ему:

– Вы сказали, что мы нужны вам, а еще раньше объявили нас своими пленниками. Так зачем мы нужны вам и в качестве кого – простых пленников или заложников для шантажа наших правительств?

Лицо Вулканца приняло загадочное выражение, и он неопределенно ответил:

– Это станет ясно со временем.

– Хорошо, – окончательно пришла в себя Кейтлин, – вы не хотите говорить нам, кто вы и чего хотите. Но я должна, – голос ее приобрел металлические нотки, – предупредить вас, что наши правительства не остановятся ни перед чем ради сохранности наших особ. Мы – дипломаты.

– Это как раз то, что я знаю и на что рассчитываю, – четко проговорил вулканец и улыбнулся широкой, блаженной улыбкой.

Улыбкой, как подумала Кейтлин, озаряющей лица или святых… или сумасшедших.




Глава 4


Ухура надежно спрятала пакет с едой под мышкой и вышла из лифта на капитанский мостик нового «Энтерпрайза». Здесь царил полнейший хаос: разобранные корпуса радиопередатчиков и мониторов были повсюду разбросаны нелепыми грудами, а люди из команды копались в этом месиве, выискивая нужную деталь; проверив ее на годность, лениво крепили на нужное место.

Осторожно пробираясь вдоль обнаженного кабеля, Ухура то и дело натыкалась на следы неполадок, и это угнетало ее. Кажется, все на новом корабле было негодным, – за исключением головы главного инженера Монтгомери Скотта, ничего не работало. Вернее, почти ничего, потому что вчера с помощью Скотта ей наконец удалось наладить работу узла связи.

И все-таки Ухура считала, что боги обошлись с ними справедливо – не надо было насмехаться над «Эксельсиором», не надо было подвергать сомнению его готовность к космическим полетам. Вот и досмеялись…

Она осторожно продолжала свой путь к Скотту, который полулежал на полу, опираясь на один локоть, и сердито глядел на раскрытую панель автоматики радиопередатчика.

– Скотти, – чуть слышно произнесла она, – Скотти.

Он не ответил, и Ухура подумала, что он слишком поглощен работой, чтобы заметить ее присутствие. Она уже раскрыла рот, чтобы сынова окликнуть его, но Скотт, не отрывая взгляда от панели, сердито проворчал:

– Давай посмотрим, что здесь не так, – и смягчая тон, добавил:

– Вдвоем мы с тобой все наладим, не так ли?

– Я уверена, что ты и один приведешь его в порядок, Скотти, – опять она произнесла его имя вполголоса, чтобы услышали работающие на капитанском мостике. – Тебе всегда все удавалось.

– Не преувеличивай. – Скотт слегка приподнял голову, чтобы видеть ее. – Старый «Энтерпрайз» легко было приводить в порядок. А новый… – Он снова уткнулся в панель и покачал головой:

– Не знаю, право, не знаю. Если они не хотели восстанавливать «Энтерпрайз», не надо было спешить и отдавать нам этот кусок…

– Не говори этого, Скотти, – печально попросила его Ухура.

–., хлама, – с горячностью закончил Скотт, – который разлетится на кусочки через минуту после старта. Он никогда не заменит старый «Энтерпрайз».

То же самое чувствовали и думали все те, кто находился сейчас на капитанском мостике, не осмеливаясь произнести это вслух. В глубине души Ухура целиком и полностью разделяла чувства и мысли всей команды, и в то же время она хорошо понимала, что неприязненное отношение к новому кораблю ни к чему хорошему не приведет. И по мере своих возможностей, как могла, хвалила новый корабль, делая это ненавязчиво, но неутомимо. Она точно знала, что, привыкнув к новому кораблю, экипаж в конце концов полюбит его.

Ведь и старый «Энтерпрайз» по сути дела был таким же скопищем неодушевленного металла, напичканного автоматикой, как и новый, а все ведут себя так, словно у каждого из них умер член семьи, и негодуют на чужака, выдающего себя за умершего.

– Конечно, ни один корабль не сможет заменить «Энтерпрайз», – осторожно проговорила Ухура. – Но будем справедливы и дадим новичку шанс показать на деле, чего он стоит. Тем более, что он – все, что мы имеем.

Скотт что-то промычал, явно не соглашаясь с нею, но слова Ухуры были рассчитаны не столько на него, сколько на всех остальных, слушающих их разговор. Неожиданно Скотт оторвался от работы, сел прямо на палубу мостика и, взглянув вверх, спросил в замешательстве:

– Ухура, почему ты не в отпуске?

Она принужденно улыбнулась. Скотт был так недоволен новым кораблем, так озабочен подготовкой его стопроцентной дееспособности, что полностью забыл о данном ей обещаний.

– Я думала, мы отправимся в отпуск вместе, – ответила Ухура. – «Что может быть прекраснее Северного Нагорья в это время года.» Это тебе ничего не напоминает?

Это многое ему напомнило: он отговорил ее брать туристическую путевку в Шотландию. Он был просто оскорблен тем, что она хочет узнать его Шотландию по скороговорке гида и из окна туристического автобуса. Он покажет ей настоящую Шотландию, он возьмет ее в горы, и не надо платить за гостиницу – его сестра уже все знает и ждет их.

Это многое ему напомнило, и Скотт застонал, обхватив голову руками:

– Ухура, прости меня, я совсем забыл об этом. В то время, когда я давал обещание, я не знал, до какой степени корабль поврежден. Но я сообщу своей сестре, что ты…

– Ты не сделаешь этого, – решительно возразила Ухура. – Я не хочу никого обременять. Как и планировала, я куплю тур.

Это была ложь – она уже пропустила все сроки для заявки, но не хотела, чтобы Скотт чувствовал себя виноватым. Она останется на корабле и будет помогать ему, как сможет, а когда не сможет – отправится в отсек для отдыха. «Кто, собственно говоря, нуждается в отдыхе?» – спросила себя Ухура и резко отогнала от себя всякие мысли, когда внутреннее «я» честно ответило: «Я». Ей хотелось, чтобы ее «я» сказало бы: «Он».

– Я прошу прощения. Однажды мы все-таки будем там вместе. – Скотт жалобно указал на панель за своей спиной. – Но я не могу оставить корабль, когда он больше всего нуждается во мне.

– Я предполагала, что ты скажешь нечто подобное, – она горько усмехнулась. – Но похоже, что ты давно не ел. Я принесла тебе обед.

Скотт принял пакет из ее рук и, разворачивая его, счастливо улыбнулся, понизив голос, произнес:

– Любимая, ты – самая лучшая, самая понимающая, толковая женщина. До тебя я не знал настоящей женщины.

«Возможно, ты прав», – готова была согласиться с ним Ухура, но оглушительно заревела сирена. На мостике тревожно замигал красный сигнал тревоги.

– Красный сигнал, – подтвердил компьютер передатчика связи. «Единственный, который работает», – подумала Ухура. – Красный сигнал.

Ухура и Скотт застонали в один голос.

– А я, дурак, только что закрепил эту проклятую штуку, – проворчал под рев сирены Скотт. – Выключи его!

Ухура поспешила к передатчику, спотыкаясь о разбросанный металлический хлам, и отключила сигнал тревоги. Сирена замолчала, испустив напоследок до неприличия утробный звук.

– Как из гальюна! – морщась, пробормотала Ухура. Она уже хотела вернуться назад, когда заметила мигающий свет на блоке связи. Кто-то пытался установить контакт с кораблем.

Она нажала кнопку:

– «Энтерпрайз» слушает. Представьтесь.

Суровый мужской голос ответил:

– «Энтерпрайз», это командный пункт Звездного Флота. У нас в нейтральной зоне возникла ситуация срочности N7.

– Принято, Звездный Флот. – Не веря своим ушам, она приостановила прием и махнула рукой Скотту. – Скотти, это вызов.

– Я слышал. – Скотт озадаченно покачал головой. – Это не может быть чем-то серьезным. Корабль разобран на части, а на борту лишь половина команды.

Ухура снова нажала кнопку:

– Звездный Флот, вы в курсе того, в каком плачевном состоянии мы находимся? – Она проявила вежливость. Следовало спросить: «Вы что, издеваетесь над нами?»

Голос оставался суровым и бесстрастным.

– Состояние корабля известно. Принимайте оперативное предписание и срочно вызывайте весь персонал.

– Принимаем. Отпуск окончен. – Ухура посмотрела на Скотта – его лицо перекосила гримаса бессильной ярости, которая требовала выхода:

– Нейтральная зона! Они ополоумели! Этот корабль уже доказал, что не способен покинуть даже стартовой площадки, не развалившись на части.

– Это так, – подтвердила Ухура. – Но если кто-то и способен вернуть его к жизни, так это ты.

Скотт недовольно фыркнул и вернулся к работе. Ухура тоже была недовольна – ее последняя фраза прозвучала высокопарно и неубедительно…

Старший помощник командира Хикару Зулу, запрокинув голову, в который раз посмотрел на небо, скрытое за верхушками огромных сосен. Оно еще отливало голубизной, освещаемое последними отблесками лучей укатившегося за горизонт солнца. Но серая пелена ночи, рожденная земными испарениями, все гуще поднималась к небу, затягивая голубой цвет. Еще час, полтора – и наступит полная темнота. И если небо будет беззвездным…

– Сознайся, наконец, – прервал его небесные мысли Чехов, – что мы заблудились.

Зулу улыбнулся и, не трогаясь с места, подождал Павла, прогнувшегося под тяжестью своего груза. Видно было, что русский устал. Еще бы! Они шли пешком с раннего утра. И русский был прав – Зулу заблудился. Ну и что? По самонадеянности он не взял с собой компаса, но с компасом им не довелось бы увидеть ничего интересного. И хоть он устал не меньше Чехова, но был доволен. Хорошо заблудиться в первозданной глуши, созерцать ее опьяняющую красоту и ни о чем не волноваться. Зулу вдохнул полной грудью холодный воздух, пахнущий вечной зеленью, и бодрящая свежесть разлилась по его усталому телу.

На какой-то миг он представил себя ребенком в величественных лесах Ганьицу, но вместо этого на него наплыло воспоминание из другого времени, когда он вот так же не смог найти дорогу назад. Он прогнал от себя неприятное наваждение и повернулся к Чехову.

– Верно, – весело согласился он, – мы заблудились. Но, в конце концов, мы неплохо провели время. Тебе так не кажется?

Чехову так не казалось. Он тяжело вздохнул и скинул с плеч огромный рюкзак.

– Тебе весело? Ну, так смейся – у тебя нет кровавых мозолей.

– Мозолей? – Зулу бросил обеспокоенный взгляд на новые бутсы Павла. – Ты что, не мог взять обувь на полразмера больше?..

Резкий сигнал коммуникатора, висевшего у него на правом боку, заставил его прервать перепалку с Павлом. Они оба недоверчиво прислушивались к сигналу.

– Не верю своим ушам, – прокомментировал сигнал Зулу. – Даже Скотт не может собрать корабль так быстро. – Он снял коммуникатор с пояса, поднес ко рту и заговорил:

– Старший помощник командира слушает.

Слова «старший помощник» все еще странно звучали для Зулу, привыкшего к обращению «капитан», но так же, если не больше, было странно снова называть Кирка «капитан» вместо привычного «адмирал». Не очень приятное смещение. Но Зулу помнил, что он не был понижен в звании и должности, как Кирк. По его же настоянию он был переведен на должность старшего помощника, чтобы служить на борту нового «Энтерпрайза» под командой Кирка.

У него была возможность заполучить свой собственный корабль, открывавший перед ним богатые перспективы. Но Зулу рассудил, что «Энтерпрайз» настолько же его корабль, насколько и корабль Кирка. Кирк был командиром, но именно он, Зулу, безошибочно вел корабль от звезды к звезде. И если адмирала награждают не орденом, а понижением в должности, – и это после того, что все они вынесли под командованием Кирка, – Зулу предпочитал остаться верным своему командиру, отказавшись от капитанского мостика корабля.

Кирк был взбешен, узнав об этом. Он послал его к черту за пренебрежение к собственной карьере. А поостыв, поблагодарил и остался им доволен.

– Помощник командира Зулу, это «Энтерпрайз», – послышался голос Ухуры. Оттенок сухой официальности в ее голосе предупреждал заранее, что она собирается сообщить что-то такое, что вряд ли понравится Зулу. – Плохие новости, джентльмены. Отпуск отменяется.

Зулу нахмурил брови, он был разочарован.

– Слава Богу! – благодарно произнес Чехов, – пришло спасение.

Голос Ухуры приказывал:

– Возвращайтесь к заранее запланированным координатам для сбора.

Зулу и Чехов обменялись веселыми взглядами.

– Не говори ей, что мы заблудились, – шепнул Павел, – она не даст нам проходу: рулевой и навигатор межзвездного корабля заблудились в трех соснах.

Наступила пауза. Ухура нетерпеливо спросила:

– Какая-нибудь проблема, джентльмены?

Зулу ухмыльнулся, надеясь, что это не отразится на его голосе:

– Как ни странно, да. У нас тут снежная буря, как в Сибири.

Чехов округлил глаза. Зулу в ответ развел руками, как бы говоря: «Придумай что-нибудь получше». И Чехов придумал:

– Я ничего не вижу! – прокричал он в коммуникатор. – Снег слепит глаза, буран сбивает с пути. Просим направить нас по координатам. – Он свел губы в тонкую щелочку и засвистел, подражая свисту степного ветра. Зулу готов был захлопать в ладоши, настолько подделка была похожа на оригинал. Наступила еще одна пауза, после чего в голосе Ухуры послышался с трудом сдерживаемый смех:

– Мне очень жаль, что вы попали в такой переплет. Но моя оптика почему-то показывает, что вы наслаждаетесь безоблачным небом при температуре семнадцать градусов.

– Это потому, что твои передатчики неисправны, – попытался разыграть возмущение Зулу, – как и все другое на мостике.

– Прошу прощения, но я точно определила ваше местонахождение.

Чехов не растерялся и закричал:

– Зулу! Смотри! Солнце! Это чудо!

Ухура не выдержала больше и громко рассмеялась:

– Итак, рулевой и навигатор заблудились у опушки леса и не хотят в этом сознаться. Не беспокойтесь, парни, ваша тайна будет храниться под семью замками.

Улыбка Зулу была глуповатой, когда он благодарил Ухуру:

– Мы в долгу перед тобой.

– Запишу это и запру вместе с тайной… Транспортатор до сих пор не работает, как вы, вероятно, догадались. Я вышлю челнок подхватить вас, – она немного помедлила и закончила:

– Надеюсь, он найдет вас в вашем сибирском снегу.

Зулу был слишком огорошен, чтобы хохмить и дальше:

– Они посылают корабль на задание с неработающими транспортатором? – спросил он озабоченно.

– Ты правильно понял. А транспортатор – самая малая из наших забот, если верить Скотту. Конец связи. «Энтерпрайз».

Чехов устало опустился на ближайший валун и попытался снять свои прогулочные бутсы. Попытка закончилась тем же свистом «снежной бури», с той разницей, что на этот раз Павел резко втянул воздух в себя, потревожив мозоли. Оставив их в покое до лучшего времени, он, как бы сам себе, проговорил:

– Посылать на задание до окончания ремонта?! Это не понравится капитану.

– Это уж точно, – согласился Зулу. Он присел рядом с Павлом и, расслабившись, разом ощутил, как он устал. Прислонясь спиной к спине Чехова, полный благодарности к нему за сегодняшний день, он задумчиво проговорил:

– А ведь я мог отправиться с капитаном в Йосемит. Я там никогда не бывал.

– Чтобы упустить часы блуждания со мной? – возмутился Павел. – Ты что, никогда не был в национальном парке? А если был хотя бы в одном, ты побывал во всех, – все они причесаны под одну гребенку, подстрижены и побриты на один манер.

От усталости Зулу не хотелось ни возражать, ни соглашаться, ни думать о чем бы то ни было. Но безразлично глянув поверх плеча Павла, он в широком просвете между сосновыми ветками увидел Гору Пяти Президентов: пять огромных барельефов на плоском лике горы, высеченных в заоблачной выси. Русская присказка Чехова с поразительной точностью выразила суть сегодняшнего дня – они блуждали в трех соснах у Пяти Президентов. Гора, догадайся один из них взобраться на сосну, точнее компаса указала бы им дорогу. Не догадались или не хотели догадываться?

Павлу, занятому своими мозолями, не стоит говорить о президентах, которых он не знает. Да и Зулу не знает, какие подвиги совершили эти политические деятели, удостоенные чести беседовать с облаками, – все они жили и умерли за много веков до его рождения. Из пяти имен он знал лишь одно – Сара Сусан Экерт. Такое имя носил первый черный президент Нортхема. Но был и второй, и третий, и… десятый. А барельефа на Горе Президентов удостоился только первый… Был первый «Энтерпрайз», есть второй, будет и третий… и очень скоро, если судить по тому, как халтурно сработан второй. Конечно, мистер Скотт довел бы его до ума, сделал бы не хуже первого «Энтерпрайза». А отправлять его в полет в таком состоянии…

Зулу отчаянно замотал головой, отгоняя от себя назойливую мысль, надоедливый вопрос: неужели его верность своему командиру сыграла с ним злую шутку, и он совершил самую большую глупость в своей жизни, отказавшись от собственного корабля?


* * *

– Подходите, получите и добавки не просите, – продекламировал, как прокудахтал, Маккой. Его голос был таким же пронзительно-сверлящим, как скрежет стальной ложки о чугунную сковородку, и сидевший в метре от него Кирк закрыл уши руками и взмолился:

– Прекрати, ради Бога! Если мы еще не умерли от голода, то твои ультразвуки доконают нас.

И это было правдой. Три долгих часа Маккой подвергал Спока и командира изощренной пытке голодом, вываривая или выпаривая какое-то колдовское зелье в глиняном горшке, надежно спрятанном в утробе походной духовки. Духовка на коротких, скорее цыплячьих, чем курьих, ножках, недвижно покоилась над кучей раскаленных углей в центре большого, жарко горящего костра. А Маккой кудахтающей наседкой топтался по кругу, отгребая и подгребая под духовку угли, подбрасывая в жадное пламя толстые ветки, принюхиваясь к аромату приготавливаемого им зелья.

Терпеливо снося муки голода, Кирк думал о том, что из доктора, родись он пораньше на несколько столетий, вышел бы отличный заплечных дел мастер. Ведь он же знает, в каком состоянии находится сейчас Кирк: перенапряженные мышцы ноют так, словно невидимые клещи сворачивают их в тугие узлы, кости не находят себе места, словно они побывали в камнедробилке, а нервы… нет, пожалуй с нервами все в порядке.

В другое время Кирк давно бы взорвался, но видя, как от минуты к минуте улучшается настроение доктора, как он кудахчет от удовольствия, Кирк понял: Маккой решил взять реванш и за вчерашнее катание на байдарках, и за смертельный аттракцион с Эль Кэпом. Но для полноты реванша ему не хватает одной весьма важной детали: раздражения Кирка. Пожалуйся Джим на боль, на усталость, подосадуй на медлительность Маккоя, и тот, воспользовавшись ситуацией, выскажет Кирку все, что о нем думает, расскажет о своих страхах и переживаниях… И Кирк предпочитал глотать обильную слюну от раздражительного аромата приготавливаемого обеда, морщиться от ноющей боли, но молчать, дожидаясь своей минуты. И эта минута наступила:

– Подходите, получите…

Выхваченный из духовки и поставленный на землю горшок испускал тонкие струйки пара из-под плотно закрытой крышки. Движением фокусника доктор сорвал ее защищенной рукавицей рукой и, закрыв глаза, блаженно принюхался к струящемуся вверх пару:

– Друзья мои, вам несказанно повезло – сейчас вы попробуете чудо древней шотланской кухни.

– Три часа – на это древнее чудо? – недоверчиво спросил Спок.

– Еще какое! – торжественно ответил Маккой. – Секрет я узнал от моего отца, который, в свою очередь, получил его от своего отца и так далее, до бесконечности. Так что если вы отвернете свой вулканский нос от него, вы оскорбите не только меня – вы оскорбите все родословное древо Маккоев, корни которого уходят в глубину эпохи рыцарей Круглого стола.

Спок глубокомысленно взвесил возможные последствия от оскорбления рода Маккоев и мрачно произнес:

– Я понимаю, что у меня нет выбора, – я не отверну своего носа.

– А чем ты нас будешь травить? – не выдержал Кирк.

– Бобами! – торжественно объявил доктор, – божественными бобами.

Разлив «древнее чудо» по чашкам, он протянул их одну за другой своим друзьям.

Едва не умерший от голода Джим робко попробовал неполную ложку бобов и с яростью набросился на еду. Набив полный рот, он мельком глянул на Маккоя и увидел, что тот выжидающе смотрит на него. Кирк сосредоточенно жевал, и Маккой не выдержал:

– Ну, как они?

– Великолепны, дружище, – с трудом ответил Джим, набив бобами рот.

Джим не лгал – бобы и в самом деле были великолепны: рассыпающаяся во рту мякоть, неповторимо нежный вкус и очень знакомый аромат.

– Конечно, они великолепны, – подтвердил польщенный доктор. Наполнив и свою чашку, он погрузил в нее ложку и вдруг замер, не отрывая удивленного взгляда от Спока. Джим тоже глянул на вулканца. Тот под строгим перпендикуляром поднес свою ложку к носу, принюхался к ее содержимому, тут же отправил его в рот и сосредоточенно разжевал.

– Хорошо? – потребовал ответа Маккой.

– Удивительно хорошо, – ответил Спок. – Я не стал отворачивать своего носа от древнего чуда и нашел в нем не знакомый мне аромат.

– Еще бы! – дьявольски улыбнулся доктор, – он исходит от секретного ингредиента.

Удовлетворенный ответом Спок энергично заработал ложкой и челюстями. А Джим сумел отличить запах «секретного ингредиента» от аромата приправы, обратил внимание на румянец доктора, его оживленность, посмотрев ему в глаза, спросил:

– А можно ли не смешивать секретный ингредиент с другими компонентами вашего, бесспорно, великолепного блюда и принять его, так сказать, в чистом виде?

Маккой оживился:

– Захотелось рюмочку? Почему бы и нет? – Он протянул руку к рюкзаку и, достав полупустую бутылку виски, протянул ее Кирку. Джим долил виски прямо в чашку и вернул бутылку.

Спок прекратил жевать, посмотрел в свою чашку, потом на Маккоя, на бутылку в его руке. Джим закусил губу, чтобы не рассмеяться.

– Я правильно понял, – серьезно спросил вулканец, – что твой секретный ингредиент… алкоголь?

– Виски, – уточнил Маккой. – Виски из Кентукки. Тебя беспокоит храп? – он протянул бутылку Споку.

– И гром, – добавил Джим.

– Гром? – Спок нахмурил брови. – Я не знал, что этанол употребляют таким способом, и не вижу связи между громом и этанолом.

– Скоро ты услышишь эту связь, – рассмеялся Кирк. – Виски и бобы – отличное взрывчатое вещество. Но, – он обратился к доктору, – ты думаешь, Спок выдержит такую нагрузку?

– Я не думал об этом, я просто добавил в бобы немного спиртного. А может, и много. Я не помню. Но насколько я знаю, бобы не могут дурно подействовать на обмен веществ вулканца. Зато на меня сегодня все дурно действует.

Он замолчал, нахмурился и, как бы досадуя на себя за оговорку, принялся сосредоточенно жевать. А Кирк смотрел на него, на свою чашку, прикидывая, сколько спирта сохранилось в ней после духовки. И сколько доктор употребил его, пока они со Споком бродили по лесу, собирая хворост? Пил в одиночку, тайком – не к добру это.

– А не имеет ли этот древний способ приготовления бобов другой физический эффект, помимо отравления? – спросил Спок, прерывая затянувшееся принужденное молчание.

Доктор озорно усмехнулся и кивнул на Кирка, как бы предоставив ему право на ответ, но Кирк, в свою очередь, сам спросил Спока:

– А зачем тебе это знать?

– Возможно, я тоже подвергнусь нежелательному для меня эффекту, ведь доктор любит подчеркивать, что я – наполовину человек.

Улыбка доктора моментально испарилась, и он ответил серьезно:

– Насколько я тебя знаю, Спок, тебе это не грозит.

– Спасибо доктор, – ответил удовлетворенный Спок.

– Железный парень, – задумчиво проговорил доктор. – Его оскорбляешь, а он тебя в ответ благодарит, как будто благославляет на доброе дело. И потянешься к доброму делу из чистого любопытства – какой мерой отмерит он тебе за твою доброту?

Он опустился на колени, приоткрыв крышку горшка, нацедил себе мутной жижицы. Кирк вопросительно смотрел на чашку, соображая, какая концентрация «секретного ингредиента» собралась в ней без бобов? Доктор заметил его взгляд, лицо его помрачнело, и он сердито спросил:

– Удивляешься? А чему? Тому, что я выпил и еще хочу? Так рядом с тобой самый стойкий трезвенник превратится в последнего алкоголика! И не он сам превратится, а ты его превратишь!

– – Я? – удивился Джим.

– Нет, он, – с горькой усмешкой кивнул доктор на Спока. – Вали на него – он все стерпит.

– Да что я такого сделал? – с обидой спросил Джим.

И доктор заговорил с такой страстью, что даже Спок, забыв о еде, с напряженным вниманием слушал его монолог:

– Ты оскорбляешь меня, Джим, одним своим видом – ты ведешь себя так, словно ничего не произошло ни вчера, ни сегодня…

Он неожиданно размахнулся и швырнул ложку поверх головы Кирка, и она исчезла в чащобе можжевельника. Проследив за нею взглядом, доктор задумчиво продолжал:

– Человеческая жизнь – слишком ценная штука, чтобы швыряться ею, как этой ложкой, выкидывая сумасшедшие номера, какие ты выкидываешь в последнее время. Создается впечатление, что ты возомнил себя Самсоном в капище филистимлян. Но мы со Споком – не филистимляне, а ты – не Самсон. Самсон был ослеплен своими врагами, у него не было выбора, и он воспользовался единственной возможностью. А ты, как дикий бык, ослепленный красной тряпкой, разъяренно бросаешься от одной опасности к другой… Тебе не пришло в голову, что сегодня ты убился бы, не окажись рядом Спока?

– Это пришло мне в голову, – коротко обрезал Джим.

Его злило, что он вынужден защищаться, открывая уязвимые места, и что во многом доктор прав и добьется-таки реванша.

– Ну, и… – не давал ему опомниться Маккой.

Кирк отхлебнул из чашки и, словно этот глоток вытеснил из него остатки враждебности, замкнутости, откровенно ответил:

– Со мной происходило что-то странное. И не понимая происходящего, я бросался из крайности в крайность, стараясь забыть обо всем в экстремальных ситуациях. Падение со скалы, кажется, открыло мне глаза.

Он потянулся рукой к чашке, но передумал и с не понятным ему самому чувством вины, с долгими паузами произнес:

– В первое мгновение падения была краткая вспышка страха… но потом страх исчез… и даже падая головой вниз, я знал… что не разобьюсь.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=150368) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.