Пан Сатирус Ричард Уормсер Тем, кто никогда не видел живого шимпанзе – стоит на него посмотреть. Тем же, кто никогда не слышал про говорящего шимпанзе – друга американских военно-морских сил и астронавта со стажем – советуем прочитать этот увлекательный роман Ричарда Уормсера. Пан Сатирус – обезьяна, шимпанзе, которую автор повести наделил даром человеческой речи. Она отличается острым умом, добротой, честностью и другими лучшими человеческими качествами. Искрометный юмор и сатира, которыми так щедро пользуется автор в своем произведении, никого не оставят равнодушными. Остается только вопрос: почему обезьяны не разговаривают?.. Ричард УОРМСЕР ПАН САТИРУС Глава первая В настоящее время существует два вида человекоподобных – малые и большие человекообразные обезьяны.     Ливан Т. Сэндерсон. Обезьянье царство, 1956 “Внимание! Говорит и показывает Билл Данхэм с мыса Канаверал. До старта остается девяносто секунд, и обратный отсчет продолжается. Все будет в ажуре, как только что сказал представитель НАСА генерал Билли Магуайр… До старта остается восемьдесят шесть секунд. Смотрите, какая суматоха, а ведь сегодня провожают не астронавта. Насколько нам известно, у Мема на Земле не остается ни родных, ни близких, так что волноваться за него некому. Восемьдесят секунд, и отсчет продолжается… Да, Мем холостяк. Но сегодня он весьма именитый холостяк, тринадцатый шимпанзе, которого запускает на орбиту Америка страна свободы, равенства и… Семьдесят две секунды, и все будет в ажуре. Имя Мему дала миссис Билли Магуайр. Изучение древнееврейского и арабского языков – ее конек… Пройдет шестьдесят секунд и… Мем отправится в испытательный полет. Мем в полном ажуре, как сказал генерал Магуайр. А полет этот – дело не шуточное… Остается пятьдесят секунд… Двадцать четыре часа на орбите, и все это время датчики будут сообщать на Землю обо всех процессах, происходящих в организме Мема… Остается сорок пять секунд… Радио передаст показания датчиков о биении его пульса, о нервной дрожи, о количестве адреналина и… Остается всего тридцать секунд, да, всего полминуты, и двигатели взревут… Прекрасный экземпляр шимпанзе этот наш Мем. Вы видели на ваших экранах, как, направляясь к космической капсуле, он остановился, чтобы пожать руку врачу, доктору Араму Бедояну, который привез его из Уайт Сэндс и неотлучно находился при нем… До старта остается пятнадцать секунд… Не думайте, что волнуетесь только вы – вот сейчас на ваших экранах крупным планом мои руки, видите, как они дрожат?.. Десять секунд… Кажется, не проявляет нервозности только один Мем, он не знает, что ему предстоит… Девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… ноль. Пошел! Старт что надо! Ракета медленно ползет вверх. Через несколько секунд мы увидим, как первая ступень отделится и упадет в море… Вот она отваливается… еще секунда, и “Мем-саиб” – название корабля тоже придумала миссис Магуайр – полетит над Атлантическим океаном, и через полчаса старина Мем сможет взглянуть вниз и увидеть Африку, откуда привозят его сородичей, всех этих славных шимпанзе… Или, может, их привозят из Азии? И… Что это? Вторая ступень отделилась, но КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ ПОВОРАЧИВАЕТ НЕ НА ВОСТОК, А НА ЗАПАД… он летит над Соединенными Штатами… ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ЛЕТЕТЬ В ЭТУ СТОРОНУ!.. Последняя новость… только что получено сообщение от генерала Билли Магуайра – “Мем-саиб” на орбите… Я на минуту прекращаю передачу для наших нью-йоркских телезрителей, чтобы разыскать генерала Билли и попытаться получить у него объяснение, почему заблудился шимпанзе!” “УАЙТ СЭНДС вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА… Вы меня слышите, НАСА? О’кэй. Сигналы с “Мем-саиба” были громкие и четкие, когда он взлетел. Но как только корабль оказался точно над нами, передача сигналов с автоматической станции прекратилась и началась морзянка… Ну да, морзянка, та самая – точки-тире… Я не пью на дежурстве и вообще никогда не пью, потому что заработал себе язву желудка, разговаривая с такими вот болванами, как ты… Простите, сэр. Да, да, азбука Морзе, я же именно это сказал… Ну вот, я так и думал, что в конце концов вы поймете… Оттуда передали… Почем я знаю кто? Читаю: “Солнце слепило глаза, и я повернул на запад”. Открытым текстом. Похоже, он разрывал и замыкал цепь. У него такая сноровка, словно он служил на флоте радистом, как я когда-то… Повторяю, сэр: “Солнце слепило глаза, и я повернул на запад”. “САН-ДИЕГО вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА. С “Мем-саиба” только что сообщили, что он сделает всего один виток. Читаю: “Облетел Землю один раз, смотреть больше не на что. Через час приземлюсь неподалеку от Грэнд Инагуа. Распорядитесь насчет обеда”. Конец радиограммы… Я просто передаю сообщение, я не комментирую”. В районе Карибского моря была прекрасная погода. Американский военный корабль “Кук”, миноносец-авианосец (МА), без особого труда выловил в море космическую капсулу и втащил ее на палубу. Команда выстроилась в очередь, и старший писарь фотографировал всех подряд на фоне надписи “Мем-саиб”. С матросов он брал по доллару с головы, а с офицеров – по два. Но не успел командир “Кука” (старший лейтенант) принять позу, как крышка бокового люка откинулась и на палубу ступил Мем. Это был высокий, довольно худощавый шимпанзе, весивший всего фунтов сто двадцать; впрочем, для своих семи с половиной лет он был даже тяжеловат. В космическом костюме и шлеме он мало чем отличался от человека. Прежде всего он потребовал: – Помогите мне выбраться из этого костюма. Кажется, я подцепил блоху на мысе Канаверал. Моряки с готовностью пришли ему да немощь. Пока бравая команда сдирала с шимпанзе замысловатое одеяние, командир удалился на капитанский мостик. Туда же пришел и его старший помощник, лейтенант. – Вы слышали, что он говорит? – спросил командир. – Я бы сказал то же самое, – задумчиво произнес старший помощник. – Черт побери, заставили бы меня провести двадцать четыре часа на орбите с блохой под скафандром! Он содрогнулся. – Но, Джонки, он же говорит! Я слышал собственными ушами. Обезьяны ведь не говорят? – Да, сэр. Но позволю себе заметить, что именно эта обезьяна действительно говорит. Черт возьми, пехота и та говорит… так почему бы не говорить шимпанзе? – Перед нами встает проблема этикета. Куда ему подать ленч? Старший помощник чуть было не сказал: “Что, что?”, но вовремя спохватился и трансформировал свой вопрос в “Простите, сэр?”. – Я хочу сказать, – пояснил командир, – что это всемирно известный шимпанзе. Много ли обезьян или людей летало в космос? Он знаменитость, хотя и обезьяна. Мы не можем кормить его вместе с рядовым составом. – Никак нет, сэр. Старший помощник не мог оторвать глаз от синей поверхности моря. – А я не знаю, что скажет начальство, если мы будем кормить обезьяну в офицерской кают-компании. – Так точно, сэр. – Я не хочу, чтобы мне задержали присвоение звания капитан-лейтенанта. У меня уже подходит срок. – Так точно, сэр. – К черту официальности, Джонни. Я же прошу совета. Старший помощник вздохнул. Срок присвоения ему очередного звания еще не подходил, но он не хотел, чтобы в его личном деле появилась характеристика “неуживчив”. Пусть уж пишут “несообразителен”, но “неуживчив” – ни в коем случае. – Посадим его с мичманами, – сказал он. – И объявите им, что они удостаиваются этой чести, потому что мичмана – это костяк флота. – Ну, Джонни, плавать вам под собственным флагом еще до того, как уйдете в отставку. – Благодарю вас, сэр. Мичманская кают-компания на “Куке” была небольшой – за столом сидело четверо мичманов и восемь главных старшин. С Мемом их стало тринадцать, но шимпанзе их успокоил: – В конце концов, я тринадцатая обезьяна, слетавшая в космос, и все обошлось благополучно. Радист первого класса Бронстейн по прозвищу Счастливчик заметил: – Так точно, сэр. Раз вы не придаете значения суевериям, то и нам не следует. – Джентльмены, не называйте меня сэром. – Ну, тогда и вы не называйте нас джентльменами, – сказал Счастливчик. – Мы не офицеры. – Горилла… простите, я хотел сказать, мичман-минер Бейтс здесь старший. Тридцать пять лет на флоте. Шимпанзе Мем рассмеялся. – Горилла – это ваше прозвище, мичман? Произошло событие, достойное быть отмеченным в истории военно-морского флота США: мичман Бейтс покраснел. – Так точно, сэр, – сказал он. Мем снова захохотал и с наслаждением почесался. – Не стыдитесь своего прозвища, мичман. Я предпочел бы, чтобы меня называли Обезьяной, но только не Мемом. Эта дурища – супруга генерала – собиралась даже окропить мою голову шампанским, когда дала мне это имя. Доктор Бедоян отговорил ее. Кстати, мне сейчас пришло в голову… – Тяжелое морщинистое веко чуть поднялось, приоткрыв левый глаз. Шимпанзе оглядел стол. – Нет ли у вас чего-нибудь выпить? Счастливчик Бронстейн уныло покачал головой. – А у нас нет даже денатурата, Мем, простите, Обезьяна. – Зовите меня Паном, – сказал шимпанзе. – Пан Сатирус это видовое название чернолицых шимпанзе по-латыни. – Он улыбнулся задумчиво и немного грустно. – Так было написано на металлической табличке, прикрепленной к клетке моей матери. Когда я был еще маленькой обезьянкой, я думал, что ее так зовут. – А, ладно, пропади оно все пропадом, – сказал Горилла Бейтс. – Я человек простой, грубый, мистер Сатирус. Простой и грубый. Уже двадцать пять лет как минер. Я и хочу знать: где это вы научились говорить? Пан Сатирус рассмеялся. – Прямо поставленный вопрос – это не грубость, мичман. Что ж, отвечу. Я научился говорить… да и читать, если на то пошло… в два года. Просто я не видел необходимости в применении своих знаний, пока не очутился с блохой под скафандром в этом космическом корабле с идиотским названием. – Черт побери! – сказал старший писарь Диллинг. – А ваши все могут говорить, если захотят? – Наверно. Я никогда над этим не задумывался. – Ладно, – сказал Счастливчик Бронстейн. – Ладно. Но вот, чтобы все шимпанзе… то есть Паны Сатирики или как вас там… могли шпарить хорошей морзянкой да еще без ключа это у меня в котелке никак не укладывается. – А хороший у меня радиопочерк? – спросил Пан. – Я давно не практиковался. Еще когда я жил с матерью, наш ночной сторож, бывало, все стучал ключом. Он хотел получить работу в торговом флоте. А я стучал по полу клетки ему в такт. Вестовые, посовещавшись шепотом в камбузе, стали подавать. Пан Сатирус разломил французскую булку и принялся попеременно откусывать от обеих половинок. – Свежих фруктов, поди, нет, – сказал он. – Ну, да все равно. Живя с людьми с самого рождения, я привык к любой пище. Я умираю от голода; мне не дали позавтракать – боялись, что наблюю в шлем. – Принесите джентльмену банки персиковых консервов, распорядился Горилла. Вестовые засуетились. – Пан, ты мне нравишься. А теперь ты всегда будешь говорить? Пан Сатирус оторвался от клубничного джема, который он уплетал столовой ложкой. – Горилла, – медленно произнес он, – это очень уместный вопрос. Кажется, я уже не смогу остановиться. Сдается мне, что я совершил ошибку, облетев вокруг Земли с такой скоростью и в том направлении, как я это сделал. Надо было мне придерживаться естественного направления, то есть летать с запада на восток. Кажется, я регрессировал! – Что ты сделал? – спросил Счастливчик Бронстейн. – Должно быть, я употребил не то слово, – сказал Пан. Черные глаза его погрустнели. – В общем, совершил эволюцию наоборот, как бы это ни называлось. – У меня в столе есть толковый словарь, – сказал писарь, но никто его не слушал. – Видите ли, шимпанзе более развиты, чем люди, – продолжал Пан Сатирус. – Не очень-то вежливо говорить это, находясь у вас в гостях, но от правды не скроешься. Впрочем, один человек… я прочел об этом через плечо доктора Бедояна, когда был болен и он выхаживал меня… один человек создал теорию об очень быстром путешествии, о путешествии со скоростью, превышающей скорость света, и о том, что в результате получается с путешественниками. – Летать быстрее света невозможно, – сказал Бронстейн. – Тем не менее я летал, – возразил Пан Сатирус. – Меня то и дело сажали в эту капсулу, или космический корабль, или как его там. – Он содрогнулся на обезьяний манер – шерсть его стала дыбом. – Ради тренировки… Имитировали полет на земле. Делать там было нечего, и я изучал устройство корабля. Как только меня запустили, я все в нем переиначил. – Это до меня не доходит, – сказал Горилла. – Я регрессировал, – сказал Пан Сатирус. Без всякой видимой причины он добродушно похлопал Гориллу Бейтса по руке. Да, я уверен, что говорить надо именно так. “Деэволюционировал” не годится. Видите ли, я чувствую непреодолимое желание говорить. Я всегда считал дар речи проклятьем Адама. Он вздохнул. Кроме Гориллы Бейтса, никто, по-видимому, не понимал его. – Ты можешь пойти служить на флот, – сказал старый мичман. – В море не так уж плохо. Если верить Бронстейну, из тебя получился бы радист второго класса, а может, и первого. – Мне всего семь с половиной лет, – сказал шимпанзе. Меня не возьмут. – Не возьмут, даже с согласия родителей не возьмут, вставил писарь, хотя его никто не слушал. – Во всяком случае, – сказал Пан Сатирус, – матросская форма – это не для шимпанзе. – А, понимаю, – догадался Бронстейн. – Я видел фотографию Бейтса, снятую еще до того, как он стал мичманом. Послышались свистки, звонки, а затем властная команда: – Все наверх! По местам стоять! – Как стоять? – спросил Пан. Но в кают-компании уже никого не было; все побежали на взлетную палубу и к своим боевым постам. Пан Сатирус прикончил последние персики и побрел следом, сопровождая каждый шаг постукиванием костяшек пальцев о стальную палубу. Команда корабля построилась и стояла “вольно”, когда он добрался до взлетной палубы. Моряки стояли в строю по подразделениям, или поротно, или как уж они там строятся в военно-морском флоте; ни один из сторожей Пана никогда не читал морских рассказов, и поэтому по части знания морских порядков Пан был нетверд. “Мем-саиб” оттащили на край палубы. Шимпанзе вразвалку подошел к капсуле, прислонился к ней и стал наблюдать, как моряки совершают перестроения, свистят в дудочки, что-то принайтовывают или, бог его знает, что они там еще делают. К “Куку” приближался вертолет. Наблюдая, Пан Сатирус усердно почесывался и с наслаждением ощущал, как под порывами тропического ветерка шевелится шерсть на спине. Ловким привычным движением он наконец прижал ногтем блоху, которая заставила его прервать полет, и с торжеством раздавил ее. Он был бы рад вернуться в Уайт Сэндс: Флорида определенно была проблошиной и антиобезьяньей стороной. Позевывая, он чуть скептически наблюдал за вертолетом. За последние пять с половиной лет он побывал не в одном исследовательском центре военно-воздушных сил и НАСА. Он даже немного поработал на Комиссию по атомной энергии в Лос-Аламосе, где был превосходный врач и прескверное питание; там, по-видимому, считали, что шимпанзе любят только замороженные бананы. Да, с тех пор как он расстался с матерью, ему пришлось повидать чертову уйму мест, где садились вертолеты. Шумные махины. Притом сконструированные скверно и неизвестно для чего. Большая часть поездок осуществлялась так: вертолет брал на борт какого-нибудь бездельника в одном месте и поспешно доставлял его бить баклуши в другое. Хождение, карабканье, покачивание – все создавало приятное ощущение осмысленной деятельности. Есть! Вертолет благополучно сел на палубу. Пилот заглушил двигатели, и люди в нелепо раскрашенных комбинезонах подбежали к вертолету, закрепили его и ушли. Так, значит, вертолету обеспечена безопасность. У Пана Сатируса в Холломэне был врач, моряк. Если он говорил, что надо обеспечить безопасность, это, по-видимому, означало, что надо кого-то или что-то оставить в покое. Офицеры отдали честь. Пан Сатирус знал все о воинских порядках, установленных формах одежды, рангах, денежном содержании. Он был весьма наслышан о государственной службе, как гражданской, так и военной. Отдавали честь старший лейтенант и лейтенант. А это адмирал… скажи на милость, АДМИРАЛ… выходил из вертолета. И врач – капитан третьего ранга. И двое гражданских, которые очень смахивали на сторожей. Сторожа теперь хотят именоваться служителями (обезьяньими), но для него они все равно сторожа, а знавал он их всяких – и мерзких, и очень Даже приятных в обращении… Писарь, которого никто не слушал, теперь фотографировал адмирала. Пан Сатирус пригладил шерсть и заковылял вперед, постукивая костяшками пальцев о палубу. Первым его увидел адмирал. Он перестал позировать перед аппаратом и показал пальцем: – Обезьяна! Почему не обеспечена безопасность? Врач обернулся и что-то сказал одному из сторожей, который торопливо полез в вертолет. – Не надо обеспечивать мне безопасность, адмирал, – сказал Пан Сатирус. – Мне очень нравится говорить с людьми. У нас был такой славный ленч в мичманской столовой. – У мичманов не бывает ленча, – сказал адмирал. – Они обедают и ужинают. Ленч бывает только у офицеров. Пан Сатирус пожал плечами и отвернулся. Спорить с этим человеком было совершенно бесполезно. Спор продолжался бы годами, а толку не было бы никакого. Как от самолетов и вертолетов… и космических кораблей под названием “Мем-саиб”. Штатский вернулся, и, заметив его, Пан Сатирус, собиравшийся уйти, тотчас повернулся к нему лицом. Он знал, что было в руках у этого человека: смирительная рубашка и пистолет, стреляющий зарядом успокоительного лекарства. – Уберите эти штуки, – сказал он. – Я не хочу их видеть. – Стреляйте, стреляйте, – рявкнул адмирал. – Я не собираюсь лететь вместе с обезьяной, пока ее не свяжут! Сторож колебался. – Это просто успокоительное, сэр, – сказал он. – Оно его с ног не свалит. Пан Сатирус решил, что ему пора зарычать. Затем он немного поколотил себя в грудь кулаком, подражая человеку, который играл гориллу в какой-то телевизионной постановке. – Осторожней с пистолетом, Нельсон, – сказал врач. Обеспечьте безопасность. – Взять обезьяну! – командовал адмирал. – Обеспечить безопасность. Тут что-то было неладно. “Обеспечить безопасность” могло, оказывается, означать и “оставить в покое”, и, наоборот, “что-то предпринять”. Пан пожалел, что ему пришлось мало читать морских рассказов, рассказов о военно-морском флоте. Интересно, что теперь с тем сторожем, который хотел поступить в торговый флот радистом? Адмирал адмиральствовал вовсю. – Вы командир этого корабля? – вопросил он старшего лейтенанта. – Выделите несколько человек, пусть займутся этой обезьяной и обеспечат безопасность! – Я бы вас попросил не подчеркивать мою принадлежность к обезьянам, адмирал, – сказал Пан Сатирус. – Я не люблю, когда меня сваливают в одну кучу с гориллами, орангутангами и гиббонами. Я шимпанзе, Пан Сатирус, для краткости меня можно называть просто Пан. – Он почесал голову и добавил: – Сэр. – Он еще разговаривает! – возмутился адмирал. Пан Сатирус ответил вполне резонно, как он полагал: – Как и вы, адмирал. Адмирал побагровел. – Старший лейтенант, вы слышали, что я сказал? Выделите несколько человек и… Командир вытянулся в струнку. – Сэр, для этого мне придется вызвать добровольцев. – Действуйте. Пан Сатирус завопил. На этот раз он бил не в грудь, а по палубе. Шум получался изрядный. Служитель, державший смирительную рубашку, вытирал ею лицо. – Вряд ли вы найдете добровольцев, – сказал Пан. – Старший лейтенант, прикажите главному старшине корабельной полиции пристрелить это животное, – распорядился адмирал. Пан шагнул к адмиралу. Но тут произошла заминка. Моряк с такими же почти знаками различия, как у Счастливчика Бронстейна, но только с меньшим числом нашивок, подбежал к адмиралу, отдал честь и вручил листок бумаги. Радиограмму. Адмирал прочитал ее и перечитал снова. Он отер пот с лица, хотя в руках у него не было для этого смирительной рубашки. – Старший лейтенант, – сказал он. – Отмените последний приказ. Пусть ваш главный старшина корабельной полиции поставит у космического корабля часовых. Никто не должен заходить в корабль. Повторяю, никто. И никто не должен говорить с… с пилотом. Подбежавшие моряки построились вокруг “Мем-саиба”. Горилла Бейтс, стоявший во главе своих минеров, печатая шаг, подошел к адмиралу и отдал честь. – Сэр, – сказал он. – Я вызываюсь охранять мистера Сатируса. Адмирал внимательно поглядел на Гориллу. Казалось, он считает нашивки на его рукаве. – Мичман, вас зовут Бейтс? – спросил адмирал. – Мы вместе служили на “Хауленде”. – Так точно, сэр. Вы были тогда лейтенантом. Я вызываюсь охранять мистера Сатируса. – Кого? – Пана Сатируса, сэр, шимпанзе. Он любит, чтобы его называли Паном Сатирусом, мистером Сатирусом. – Не называйте его мистером. – Но он же пилот? Я буду стоять на часах и следить, чтобы никто не говорил с ним, пока не прибудут с берега ребята из службы обеспечения безопасности. Пан Сатирус раскачивался на руках. Его уже не беспокоило, сколько он здесь пробудет. Тут было гораздо приятнее, чем на мысе Канаверал. – Откуда вы знаете, что прибывают люди из службы обеспечения безопасности, мичман? – спросил адмирал. Пан посочувствовал Горилле Бейтсу, у которого был такой вид, будто ему хотелось почесать в затылке – ощущение, весьма знакомое Пану и особенно острое, когда тебя привязывают в космической капсуле, в барокамере или в реактивной тележке. Мичман с трудом нашелся что ответить. – Ну, за де… обедом Пан сказал, будто он переделал свой космический корабль так, что тот полетел быстрее света. Вот я и прикинул… Телеграмму вы насчет этого получили, ребят к космическому кораблю пускать не ведено и разговаривать с мистером Сатирусом тоже никому не разрешается… Полет быстрее света – это, видно, очень хорошее секретное оружие. Адмирал кивнул. Теперь его лицо было уже не краснее обычного. – Старый верный служака, – сказал он. И, взволнованно откашлявшись, бросил старшему лейтенанту: – Вы здесь командир, распорядитесь! – Возьмите себе в помощь еще одного добровольца, мичман, – тотчас распорядился старший лейтенант. – Господин адмирал, кофе подадут в кают-компании. – Вызвался еще радист первого класса Бронстейн, – сказал мичман Бейтс. Счастливчик и Горилла с серьезными физиономиями подошли к Пану Сатирусу, а адмирал, капитан и врач направились вниз, или внутрь, или куда там ходят на корабле. Лейтенант распустил строй. Оба сторожа, бросив смирительную рубашку в вертолет, полезли туда же и заперлись изнутри. – Пошли вниз, в каюту Гориллы, Пан, – сказал Счастливчик. – Я не могу сообразить никакой выпивки, но у меня в радиорубке есть немного лимонада и печенья. – Это будет совсем неплохо, – сказал Пан. – У этого адмирала не все дома, что ли, Горилла? – Прежде было незаметно, а теперь, похоже, идет к тому. А здорово я ему выдал, когда сказал, что тебя нужно называть мистером, раз ты пилот? Водить эту космическую штуковину можно только с высшим образованием. – Правду сказать, этот адмирал мне совсем не понравился. – Не обращай внимания, дружище. Флот держится на мичманах. Глава вторая Обеспечение: (3) …гарантия, дающая ее владельцу право требовать и получать собственность, не находящуюся в его владении…     Новый международный словарь Уэбстера В каюте мичмана Бейтса им было очень неплохо. “Чудное дело, – думал Пан, – стоит увлечься разговором с человеком, и постепенно забываешь, как странно, совсем не так, как мы, выглядят люди, и даже на вид они начинают казаться настоящими шимпанзе”. Конечно, Горилла Бейтс уже далеко ушел от человека, он и в самом деле был скорее похож на гориллу, на очень молодую гориллу. О космическом корабле и о том, как Пан его реконструировал, они не говорили. Они держались подальше и от проблем, волновавших службу обеспечения безопасности. Горилла рассказал, как он однажды напился в Китае, Счастливчик – о знакомой девушке из Виллафранки, а Пан – о том, как в зоопарке макаки-резусы стащили у сторожа бутылку виски. – Вы бы видели, что вытворяли эти макаки, когда перепились. Бог мой! – Как моряки в Сан-Диего после долгого плавания, – сказал Счастливчик Бронстейн. – Вот этого я никогда не видел, – признался Пан. – Может быть, увижу, если удастся уйти с государственной службы. В Сан-Диего прекрасный зоопарк. – Я там дальше четырех кварталов от набережной никогда не бывал, – сказал Горилла. – Много чего я в жизни упустил. – И всегда будешь упускать, – вставил Счастливчик Бронстейн. – Ты слишком долго был моряком. В любом порту мира тебе не уйти от родной деревни дальше чем на три квартала. Так мы называем набережную у пристани, – добавил он, обращаясь к Пану. – Ну что за жизнь у мичманов, – сказал Горилла, – подчиняйся любому офицеришке… И знаете, хоть я никогда раньше не встречал шимпанзе, но не раз думал о них, хотите верьте, хотите нет. Я хочу сказать, что это последнее дело – привязывать хорошего малого к реактивной тележке и гонять, пока у него сосуды не полопаются. Или устраивать такое, что с тобой сделали сегодня утром. Глядеть тошно. Счастливчик Бронстейн открыл дверь каюты Гориллы Бейтса и заорал: – Позовите писаря! Эхо его голоса замерло где-то в недрах корабля. – Я кое-что придумал, – добавил он. Писарь первого класса Диллинг, должно быть, бежал всю дорогу. Другие старшины очень редко удостаивали его разговором, и он несся так, словно его самого запустили на орбиту. Он ворвался в каюту. – Что вам, Счастливчик Горилла? – Что говорится в уставе насчет талисманов? – спросил Счастливчик. – На усмотрение капитана, – ответил Диллинг и прирос к месту. – Спасибо, – сказал Горилла. И так как больше никто ничего не говорил, лицо писаря вытянулось, и он покинул каюту. Когда дверь за ним закрылась, Горилла добавил: – Может, что-нибудь выйдет. – Ты прав, черт побери, – сказал Счастливчик. – Видел ты когда-нибудь капитана, который бы отказался выполнить справедливую просьбу мичманов и главстаршин? – Он откашлялся. Ты будешь нашим талисманом, Пан, но это только так, для виду. Тебе же нельзя завербоваться во флот. Принять тебя, так весь флот будет кишмя кишеть семилетними ребятишками. – Тогда Кэролайн Кеннеди была бы ДЖО[1 - Добровольная женская организация обслуживания ВМФ.], – сказал Горилла. – Славная девчушка, – сказал Пан. – Я видел ее как-то раз. – Кроме шуток, – сказал Горилла. – Слушай, я думаю, такому малому, как ты, приходится встречаться со всякими знаменитостями. Ты не стал бы плавать на МА. – Ты говоришь об этом корабле? – спросил Пан. – О, господи, – сказал Счастливчик. Пан и Горилла посмотрели на него. – МА – секретный корабль, – пояснил Счастливчик. – Это прототип опытного образца. Пану никогда не разрешили бы находиться здесь, знай кто-нибудь, что он умеет говорить. А может, у тебя есть допуск и ты дал подписку о неразглашении и все такое прочее? Шимпанзе покачал головой. – Нет, мне никогда не представлялось такой возможности. – М-да, – сказал Горилла. – Оно и видно. Послышался дробный топот – кто-то спускался по стальным ступеням трапа. В дверь властно постучали. – Полундра! Облава, – сказал Счастливчик. – Запах легавых я чую даже сквозь стальную переборку. – Вот что значит образованный человек, – заметил Горилла. Он встал с койки (два стула, которые ему полагалось как старшему среди старшинского состава корабля, он предложил гостям) и направился к двери. – В эту каюту вход воспрещен, – сказал он. – ФБР, – послышалось в ответ. Горилла осторожно приоткрыл дверь. В щель просунулась рука с удостоверением! Горилла наклонился, прочел и отворил дверь. Вошел не один полицейский, а целых три. У каждого в левой руке было удостоверение, в правой – пистолет. Каждый был в летнем синем костюме. У каждого был весьма глупый вид. – Я Макмагон, – сказал агент ФБР. – Это мистер Кроуфорд из службы безопасности НАСА, а это старший лейтенант Пикин из морской контрразведки. Не могли бы вы нас оставить, нам надо задать несколько вопросов этому… этому… Вы не возражаете, если я буду называть вас шимпанзе? – Разумеется, нет, – сказал Пан Сатирус. – Если вы предпочитаете называться человеком… – Ни в коем случае. Специальный агент ФБР Макмагон слегка зарумянился. Он поглядел на Счастливчика, потом на Гориллу, потом снова на Счастливчика. – Простите, мистер, – сказал Горилла, – но командир приказал не подпускать к мистеру Сатирусу никого, а на корабле слово командира – закон. – Вы правы, – сказал старший лейтенант Пикин, в своем тропическом костюме имевший весьма внушительный вид. Работник службы безопасности НАСА Кроуфорд присовокупил: – В таком случае, Пикин, сходите к капитану и попросите его отменить приказ. Дело государственной важности. – Это не только мои стражи, но и друзья, – сказал Пан. Во всяком случае, у меня нет особой охоты разговаривать с полицейскими. Я не очень жалую блюстителей закона. Когда я был совсем маленьким, еще годовалым шимпанзе, полицейские как-то увели одного из моих любимых сторожей. Он учил макак-резусов отвлекать внимание публики по воскресеньям, чтобы ему было легче очищать чужие карманы. – Пусть этот зоопарк будет хоть у черта на куличках, резусов я все равно пойду и погляжу, – сказал Горилла. Хотя Пикин ушел, в каюте все еще было очень тесно. – Я плохо разбираюсь в огнестрельном оружии, джентльмены, – сказал Пан, – и все же мне бы хотелось, чтобы вы перестали им размахивать. Хотя бы потому, что, если бы вы засунули руки в карманы, у нас было бы больше свободного места. – Он улыбнулся и добавил: – Впрочем, я могу запрыгнуть вон на ту трубу под потолком и освободить для вас место на полу. – Не советую, мистер Сатирус, – сказал Счастливчик. – По трубе идет горячий пар. – Благодарю вас, радист первого класса! Счастливчик Бронстейн улыбнулся. И не он один. Но улыбка Пана Сатируса встревожила агентов службы безопасности куда больше. – Мичман, – сказал Пан, – почему вы не предложите вашим гостям присесть? Макмагон и Кроуфорд спрятали пистолеты и сели на койку. Вернулся Пикин. – Командир возложил обязанности на меня. С согласия адмирала. – Обязанности? – спросил Кроуфорд. – Обязанности по охране обезьяны, – пояснил Пикин. – Шимпанзе, – мягко поправил его Пан Сатирус. – Как бы вам понравилось, если бы вас называли млекопитающим или позвоночным? Мне бы не понравилось, хотя все мы и млекопитающие и позвоночные. – Все в порядке, мичман, – сказал Пикин. – Вы и радист свободны. Занимайтесь своими делами. Пан Сатирус решил, что пора завопить. Он вопил так, как это делают люди, играющие горилл в телевизионных постановках. Кроуфорд отскочил к двери и хотел распахнуть ее, но ему это не удалось – в каюте было слишком тесно, Пан Сатирус сгреб Кроуфорда, слегка приподнял его кверху, и летний синий пиджак сыщика лопнул на спине. – Видите ли, джентльмены, я шимпанзе, а вы всего-навсего люди, – сказал Пан. – Я могу придушить вас одной левой. – У нас пистолеты, – сказал Пикин. Не успел он произнести эти слова, как Пан Сатирус, который все еще одной рукой держал Кроуфорда за шиворот, другой рукой выхватил его пистолет из кобуры. Проделал он это грубовато: пояс Кроуфорда лопнул, и брюки его треснули сзади точно так же, как и пиджак. Казалось, охранник из НАСА вот-вот расплачется. Пан Сатирус держал пистолет правильно – он видел немало телевизионных передач, коротая со сторожами ночные дежурства. Затем он швырнул пистолет в открытый иллюминатор и сказал: – Вы меня не застрелите, джентльмены. Во всяком случае, пока я не расскажу, как заставил космический корабль лететь быстрее света. В каюте наступила тишина. Волны тропического моря мягко бились о борт корабля. – Вы намерены делать то, что я вам скажу, – добавил Пан Сатирус, – так или нет? Все молчали. – Разве вы не за этим пришли? – спросил Пан Сатирус. Вот вы, Кроуфорд. Ответьте мне и перестаньте держаться за штаны. Я голый, и ничего. Чего же вам стыдиться? – У вас побольше шерсти, – сказал Кроуфорд. Счастливчик Бронстейн чуть не подавился. Он не прослужил столько лет матросом и старшиной, как Горилла Бейтс, на лице которого не дрогнул ни один мускул. – Я вас не об этом спрашиваю, – сказал Пан Сатирус. Впрочем, я действительно спросил, но это был чисто риторический вопрос. Так что же вам здесь надо, Кроуфорд? – Нам надо узнать, как получилось, что “Мем-саиб” полетел в другом направлении и с такой скоростью, – ответил Кроуфорд, запинаясь на каждом слове. – Когда вы открыли боковой люк, то порвали провода. – Нет, – сказал Пан, – я не мог положиться на случайность. Перед тем как нажать кнопку и выйти, я привел все системы в прежний вид. – Зачем? – тонким голосом завопил Пикин. – Видите ли, – сказал Пан, – если бы люди полетели так же быстро, как я, но в другую сторону, они бы развились до уровня шимпанзе или, по крайней мере, горилл. А это не такое уж счастье, джентльмены. Совсем несладко жить в обезьяньем питомнике… Зоопарк, в котором я родился, продал мою мать и меня, когда мне было два с половиной года. Продал государству, джентльмены, которому вы служите с таким рвением. – Мы здесь не для того, чтобы знакомиться с вашей биографией, – сказал Макмагон. – Уж не думаете ли вы, что обезьяна может шантажировать правительство Соединенных Штатов? – Как сказал бы мой друг Счастливчик, вы правы, черт побери! – Кто этот Счастливчик? – спросил Пикин, доставая записную книжку. – Тоже шимпанзе? – Это как сказать, – тихо молвил Счастливчик. – Джентльмены, простите меня, – сказал Горилла. – Пан, где теперь твоя матушка? – Она умерла на реактивной тележке в Нью-Мехико, – сказал Пан и взглянул на Кроуфорда. – Работая на НАСА. Кроуфорд выпустил из рук свои разорванные штаны и не посмел натянуть их снова. Все услышали, как волны лижут патентованную краску на борту “Кука”. Молчанье нарушил Макмагон. – Давайте начнем с другого конца… мистер Сатирус. Позвольте задать вам вопрос. Вы, по-видимому, знаете многое. И слышали о “холодной войне”. Может быть, вы питаете симпатию к русским? – О, нет, – ответил Пан Сатирус. – Я не питаю симпатии к людям вообще. Впрочем, Горилла и Счастливчик, по-видимому, очень хорошие ребята, да и доктор Бедоян не хуже. Но я приглядываюсь к людям с осторожностью. А как бы поступили на моем месте вы? Пикин спрятал записную книжку. – Мне хотелось бы попасть на берег, – продолжал Пан Сатирус. – Даю вам слово шимпанзе, что буду вести себя тихо, если мои друзья Счастливчик и Горилла отправятся на вертолете вместе со мной. И никаких смирительных рубашек, никаких успокоительных пилюль. – А где вы найдете пилота? – спросил Пикин. – Может быть, один из этих моряков умеет управлять вертолетом? – спросил Макмагон. – Нет, – сказал Горилла, – мы не пилоты, мы нижние чины. Пан Сатирус пожал плечами. Его мускулы, вздувавшиеся при любом движении, внушали страх. Он вздохнул, и в переполненной каюте это тоже ощутилось весьма внушительно. – В таком случае отвезите меня на этом МА, – сказал он. Пикин ожил. – Откуда вы знаете, что это МА? МА – совершенно секретный корабль. – Хоть вы и не шимпанзе, – сказал Пан Сатирус, – и даже не горилла, сделайте все же попытку воспользоваться мозгом, который дала вам эволюция. Пикин покраснел. Глава третья Различные виды проявляют аналогичную изменчивость.     Чарлз Дарвин. Происхождение видов На набережной во Флоридавилле было полно народу. Три часа “Кук” маневрировал, беря курс то на Майами, то на Ки-Уэст, и в этих городах репортеры Эн-би-си, Эй-би-си и Си-би-эс[2 - “Нэшнл бродкастинг корпорейшн”, “Америкэн бродкастинг корпорейнш” и “Коламбия бродкастинг систем” – три крупнейшие радиовещательные и телевизионные компании в США.] бесились и бросались от одной пристани к другой, но меня, Билла Данхэма, на мякине не проведешь – на сэкономленные проездные деньги я нанял вертолет, и вот я уже во Флоридавилле, единственный представитель телевидения, оказавшийся на месте событий вместе со всеми своими помощниками и готовый начать передачу. Правда, здесь, помимо меня, оказались еще двое газетчиков – один из местных и один из Ассошиэйтед Пресс, – ну, пусть уж и они попользуются… Если повезет, я буду первым человеком, который проинтервьюирует шимпанзе у микрофона, а это значит, денежки, считай, у меня уже в кармане. Пусть другим идут дамы да короли, а мне подавай сразу два туза. У одного моего помощника был приемник, работающий на ультракоротких волнах, у другого – обыкновенный приемник, так что мы могли слышать, как идут дела у наших соперников. Эн-би-си забила гол – ее ребята подцепили адмирала, который летал на переговоры с обезьяной. У Си-би-эс плохой улов: там поймали всего-навсего бригадного генерала Билли Магуайра, который ничего не мог сказать, потому что сам ничего не знал с тех пор, как взлетела ракета. Эй-би-си сделала хорошую радиопередачу, ее репортер оказался на борту самолета, который доставил доктора Арама Бедояна к его любимому пациенту во Флоридавилль, но по телевидению показывать им было нечего. Итак, теперь наши соперники узнали, где собака зарыта. Не иначе, пронюхали и где я, потому что один наш малый, Том Лейберг, брал интервью у пилота вертолета, которого я нанял. Пилот вернулся в Майами после того, как отвез меня. Он сказал, что видел блеск пушечных стволов, когда пролетал над “Куком”, но по нему никто не стрелял. А что же еще он хотел увидеть на палубе военного корабля – пишущие машинки, что ли? “Кук” застопорил машину на виду у Флоридавилля. Я велел оператору показать корабль во всех ракурсах, а сам взял микрофон, прервав интервью Тома Лейберга, который, признаться, имел бледный вид – ведь этот пилот даже не видел обезьяны. Я описал корабль, а затем стал рассказывать, как с борта спускают моторную лодку. Тут мне подвернулся какой-то всезнайка из Флоридавилля (весь город собрался на берегу, куда подкатил наш автобус с оборудованием), который служил на флоте и объяснил мне, что на воду спускали вельбот, или китобойный бот. Выходит, мы платим налоги, чтобы военно-морской флот имел возможность охотиться на китов? “Три человека спускаются за борт в вельбот по веревочной лестнице, – сообщил я своей затаившей дыхание аудитории. Нет, нет, друзья, я ошибся. Два человека и… Как бы вы думали, кто? Наш старина Мем, сам шимпонавт направляется к берегу”. “Шимпонавт” – это, скажем прямо, я неплохо придумал. С тех пор я не раз слышал, как употребляли это слово, и горжусь тем, что обогатил английский язык такой удачной находкой. Пока я говорил, оператор направлял свой телеобъектив на китобойный бот, который шел весьма ходко. Стали спускать еще одну лодку (местный Нептун разъяснил, что это рабочая шлюпка, и, с точки зрения налогоплательщиков, это звучало уже лучше); в нее сели двое матросов, двое штатских и еще один человек, о котором я ничего сказать не могу. А не мог я ничего сказать об этом малом потому, что он был в синей морской робе, но без шапки. А военных только по шапкам и можно различать. Вельбот приблизился, развернулся к нам бортом и замедлил ход. У нас получились превосходные кадры – шимпонавт сидел, задумчиво опустив в воду руку. Ну, прямо как на старинных картинах – дама в лодке. Первой пристала рабочая шлюпка, и один из матросов забросил веревку с петлей на какую-то штуковину, торчавшую из пристани. Затем он выпрыгнул на пристань сам и помог выйти трем пассажирам. Все они вытащили пистолеты, и один из них заорал: “Есть тут кто-нибудь из местной полиции?” Мы эту сцену не упустили, и в кадр попал толстощекий южанин, который показал значок, приколотый к выгоревшей рубашке, и сказал: “Я полиция”, а тот малый, что кричал, предъявил ему свое удостоверение и потребовал: “Всю эту публику отсюда убрать”. Рабочая шлюпка вернулась на корабль. Шимпанзе поднял руку и стал стряхивать соленую воду с шерсти у себя на груди. Средним планом его еще нельзя было показать, а тем более крупным, но я уже показывал его на мысе Канаверал в то утро, когда он направлялся к ракете и прощался с доктором (кстати сказать, все эти обезьяны – никудышные актеры), и знаю, как он выглядит. Смотреть, я считаю, особенно не на что – у шимпанзе недостаточно выразительные черты лица, и поэтому, на мой взгляд, они не фотогеничны. Правда, в Голливуде они снимаются, но держу пари, что их предварительно гримируют. Будь здесь этот доктор Бедоян, я попросил бы его положить немного грима на физиономию старины Мема. Сам я этого делать не собирался. Я-то видел его руки и зубы. Мы показали начальника местной полиции и федеральных агентов, которые препирались между собой; начальник полиции не хотел разгонять местных налогоплательщиков, угрожая им пистолетом, да и ребята из ФБР, как мне кажется, тоже не очень-то стремились открыть пальбу по мирным гражданам… И тут Игги Наполи потянул меня за рукав: “Гляди, Билл. Этот военный корабль уходит без своего вельбота”. И точно, “Кук” направлялся в открытое море. Рабочую шлюпку поднимали на лифте, впрочем, я, вероятно, должен сказать: на шлюп-балке, а китобойный бот все еще стоял у причала. – Они будут кусать себе локти, если повстречают кита, сказал я, но, разумеется, не в микрофон. У блюстителей порядка на пристани дело не двигалось с места. Публику они разогнать не могли, а главный агент ФБР говорил, что шимпанзе высаживать нельзя, пока они этого не сделают, и напирал на то, что обезьяна – государственное имущество, а с людьми, подвергающими опасности государственное имущество, всякое бывает. Но Флориду и даже Флоридавилль этим не запугаешь. И тут этот малый, что сидел за рулем вельбота, испустил такой вопль, будто ему в глотку вмонтировали мегафон. – Эй, мистер Макмагон, – заорал он, – мистера Сатируса укачивает. Я щелкнул пальцами, и Игги подал мне бинокль. Я посмотрел. И точно, вельбот раскачивало на волне, поднятой уходящим “Куком”, а шимпанзе перегнулся через борт. Мистер Сатирус – это и был шимпанзе, но почему его так называли, я узнал позже. Тут этот плешивый, по имени Макмагон, умыл руки – не по-настоящему, а сделал такой вид – и пошел на попятный. – Ладно, ладно, – сказал он. – Пикин, дайте им знак, чтобы подошли. А вы, ребята, сдайте назад. Помните, что этот человек… этот шимпанзе облетел вокруг Земли и находился в космосе с самого утра. Не напирайте. Здорово, что мне удалось показать эту сцену. Я знал, что начальнички из службы безопасности считают всех нас обезьянами, но не подозревал, что они считают обезьян людьми. Итак, китобойный бот подошел и привязался там, где прежде стояла рабочая шлюпка (если я еще не запутался во всех этих лодках), оператор сменил телеобъектив на широкоугольный, и я продолжал травить, пока мы не наладили первый крупный план. Я махнул рукой, чтобы машина подъехала поближе ко мне. Крупный план для меня все равно что деньга в кармане. Если бы мы не сделали этого тотчас же, нам, быть может, так и не удалось бы ничего показать, потому что эти три агента и местный полицейский могли сомкнуться и закрыть от нас шимпанзе. Для обезьяны он был довольно высок, но до Джона Уэйна[3 - Популярный американский киноактер.] ему, разумеется, далеко. Моряк, который швырнул веревку с лодки, а потом прыгнул на пристань, был для матроса староват. Тот, который сидел у руля, был еще старше, но на нем была не матросская, а вроде бы офицерская форма, и я спросил Игги, как называть такого. Он сказал, что это мичман. Обезьяна по-обезьяньи вскарабкалась по канату на пристань и уселась на деревянную тумбу, к которой была привязана лодка. Сначала она вытирала рот рукой, потом ногой, и мне пришлось приказать оператору быстро перевести объектив на лодку по той причине, что шимпанзе, вытирающий рот ногой – крупным планом, – зрелище, пригодное далеко не для всех членов семей, собравшихся у телевизоров. Малый постарше, которого я теперь буду называть мичманом, вскарабкался на пристань и спросил: – Тебе лучше, Пан? Обезьяна кивнула. Тогда старый мичман обернулся к матросу и сказал: – “Кук” ушел без нас, Счастливчик. – Мы теперь в бессрочном береговом отпуску, Горилла, сказал Счастливчик. – Командиру разрешили швартоваться только на военно-морских базах. Тут я протолкался вперед, сунул микрофон шимпанзе под нос и спросил: – Это правда, что вы умеете говорить, Мем? Целую минуту я думал, что он мне не ответит. В сущности, я думал, что он отберет у меня микрофон и заставит его съесть. Пожалуй, это единственное, что я еще не пробовал проделывать с микрофоном. Но он вдруг улыбнулся (так мне показалось) и сказал: – Вы, разумеется, не нашли ничего лучшего, как называть меня Мемом. Меня зовут Пан Сатирус, сэр. А вас? Я назвался. Произносить свое имя в микрофон как можно чаще никогда не повредит. После соответствующей паузы я спросил: – Как случилось, что вы заговорили? Он задумался. – Очень уместный вопрос, мистер Данхэм. А если б я задал его вам, как бы ответили вы? Того, кто шестнадцать лет не расстается с микрофоном, не так-то легко сбить с панталыку. – У меня вся семья умела говорить, и не один десяток лет. А ваша? Он снова одарил меня улыбкой. Я совершенно уверен, что это была улыбка. – Ну а моя, скажем, этим пренебрегала. Вам ясно? И он пожал плечами. Лучше бы он этого не делал: когда его руки и плечи пришли в движение, я вспомнил, что на нем нет даже цепи. Мичман, которого называли Гориллой (ну и имечко!), сказал: – Чего этот малый пристает к тебе, Пан? Счастливчик, макни его в воду. – Не надо, – сказала обезьяна. Чудно было как-то разговаривать с обезьяной. У нее такой же выговор, как, помнится, был у Рузвельта. Помимо того, еще чувствовался акцент уроженца Бронкса. – Должен же он зарабатывать себе на хлеб. Спрашивайте все, что хотите, мистер Данхэм. Макмагон, старший из агентов ФБР (наверно, специальный агент), тут же затявкал: – Никаких вопросов, касающихся государственных секретов. Ни слова о космическом корабле или… “Куке”. Шимпанзе снова ухмыльнулся: у коня – победителя дерби, который однажды лягнул меня прямехонько в одно место, зубы были и то меньше. – Вы не бросите говорить? Я хочу сказать, раз уж вы начали. – Я понимаю, что вы хотите сказать, – ответил шимпанзе. Нет, к сожалению, не брошу. И тут я заколебался, я, Билл Данхэм. Но всего лишь на секунду, разумеется. – Скажите мне, Пан… вы не возражаете, что я вас так, попросту, по имени… Скажите мне, все ли обезьяны разговаривают друг с другом? Я хочу сказать, существует ли язык шимпанзе? Он посмотрел мне прямо в глаза, и на минуту я забыл о его зубах и могучих плечах. В эту минуту я почувствовал себя снова мальчишкой – выпускником журналистских курсов, начиненным хорошим английским языком и идеалами. У шимпанзе были ужасно грустные глаза. – У вас не найдется кусочка жевательной резинки, мистер Данхэм? – спросил он. – У меня мерзкий вкус во рту. Игги за кадром сунул мне в руку пакетик жевательной резинки. Продувной малый, этот Игги. Слишком продувной, чтобы долго ходить в помощниках. Надо смотреть за ним в оба. Камера придвинулась, чтобы показать крупным планом голову шимпанзе, который положил резинку в рот, пожевал ее, немного и проглотил. Затем он сказал: “Спасибо”, и камера отодвинулась, чтобы в кадр опять вошли двое, он и я. – Что вы думаете об американских женщинах, Пан? – Ну, как вы понимаете, до наших, до шимпанзе, им далеко. Но я полагаю, что для американских мужчин они достаточно хороши. Маклински, парень, что водит наш автобус, все оттирал репортера из Ассошиэйтед Пресс, но теперь тот прорвался и вошел в кадр. Я не возражал: люди любят смотреть интервью, а показывали его только мы. – Я Джерри Леффингуэлл из Ассошиэйтед Пресс, – сказал репортер. У него был такой тягучий южный акцент – прямо хоть мажь на оладьи. Местный пижон. – Какой вид был сверху, с космического корабля? – Однообразный. Я видел всю Флориду сразу. – Никаких вопросов о космическом корабле! – заорал Макмагон. Кажется, шимпанзе рассмеялся. Но я не уверен. Кого уж я только не интервьюировал, но такого не выделывал никто. Тут я снова взялся за дело и рубанул вопрос, который считал особенно удачным: – А не скажете ли вы нам что-нибудь на обезьяньем языке? И пожалел. Шимпанзе посмотрел на меня так, что мне захотелось, чтобы между нами была решетка, а кто из нас сидел бы в клетке – я или он, – не имело значения. Шимпанзе молчал почти целую минуту, а потом спросил: – На языке долгопятов, мандриллов, мартышек, резусов? – Ну, на вашем родном языке. – Я не больше обезьяна, чем вы сами, сэр. Дело было швах, а передача продолжалась. Оба моряка потешались надо мной, и я не уверен, что операторы держали их за кадром. Тот, что постарше, мичман, сказал: – Спросите его об этих самых резусах, мистер. В его тоне было что-то подозрительное, и я решил не задавать этого вопроса. Но тут же меня осенила новая блестящая мысль. – А вы, шимпанзе с мыса Канаверал и из Уайт Сэндс… Вы ведь постоянно живете в Уайт Сэндс?.. Гордитесь ли вы своим вкладом в науку? И снова он ответил не сразу. – Я могу говорить только от своего имени. Пожалуй, нет, не горжусь. – Разве вы не испытываете патриотических чувств, зная, что идет “холодная война”? На этот раз его взгляд стал добрее. – Знаете, когда вы перестаете слишком усердствовать, мистер Данхэм, то начинаете говорить почти как образованный человек… Видите ли, не вся работа, которую мы выполняем… которую я выполнял… осуществляется в интересах войны. Меня использовали… а это всегда неприятно, когда тебя используют без твоего согласия… для медицинских, лечебных целей. А брат милосердия, приставленный ко мне, читал в это время статью о катастрофическом кризисе перенаселения. Вы не усматриваете в этом иронии? Не говорите об этом моим телезрителям, но в свое время я учился в колледже. С тех пор меня никто не щелкал по носу так больно; но тогда это сделал профессор философии, а не шимпанзе. – Я думаю, наши хотят сначала справиться с различными болезнями, а потом человечество найдет способ, как накормить всех. – Довольно рискованно, – сказал шимпанзе. Как только разговор стал интересным, репортер из Ассошиэйтед Пресс снова протиснулся вперед. – Есть ли на мысе Канаверал или в Уайт Сэндс какая-нибудь дама-шимпанзе, к которой вы неравнодушны? Пан Сатирус взглянул на южанина. – А знаете ли вы, мистер Леффингуэлл, что из всех млекопитающих, не культивируемых человеком, пигмент кожи достигает наибольшего разнообразия у шимпанзе? – А ну вас… – сказал репортер. Блестящий ответ. Так бы и я мог ответить. – Поэтому, пока я во Флориде, мне следует остерегаться любви, или, как сказали бы вы, страсти, – продолжал мистер Сатирус. – Поскольку я чернолицый шимпанзе, что было бы со мной, если бы я влюбился в белокожую самку? Меня следовало бы арестовать. – Этот закон не относится к обезьянам, – сказал Леффингуэлл. – Речь идет не об обезьянах, сэр, – возразил мистер Сатирус и обернулся ко мне: – Я так и не ответил на ваш вопрос, мистер Данхэм. Насчет “холодной войны”. Я общался с ограниченным кругом лиц – со сторожами, учеными, врачами, другими шимпанзе, иногда с гориллами. Возможно, война была бы неплохой штукой, если бы ее цель заключалась в том, чтобы уничтожить противника и воспользоваться его жизненным пространством и ресурсами. Как человек, умудренный опытом, скажите, случалось ли это когда-либо? Впервые за многие годы я позабыл, что стою перед телевизионной камерой. Некоторое время я как в рот воды набрал обдумывал ответ, а в Радио-сити за такое дело значок с изображением микрофона сорвали с лацкана моего пиджака среди бела дня. – Это бывало только в средние века, – сказал я наконец. В наш век победитель вовремя прекращает сводить счеты и помогает побежденному снова войти в силу. – Вот вы и ответили на собственный вопрос, – сказал мистер Сатирус. Потом он вдруг сел на пристань, прикрыл большими руками голову и продолжал: – Шимпанзе, если мне будет позволено процитировать Айвана Сэндерсона (а всякий шимпанзе читал его хотя бы раз через чье-нибудь плечо), обитают только в высоком густом лесу. Другими словами, джентльмены, я хочу в тень. Он поднялся на ноги в той мере, в какой поднимаются на ноги все шимпанзе, то есть касаясь земли костяшками пальцев, и, шаркая, двинулся вперед. Оба моряка припустились за ним. Я было подумал, что он хочет попытаться спихнуть наш пятитонный автобус с аппаратурой в море, но шимпанзе обогнул его. Тут его догнали моряки. Тот, что помоложе, снял свою белую шапочку и нахлобучил ее на голову мистера Сатируса, а шимпанзе протянул руку и похлопал его по плечу. Моряк пошатнулся, но устоял и зашагал дальше. Сыщики во главе с Макмагоном пошли следом, соблюдая приличную безопасную дистанцию, и на этом интервью закончилось. Пижон Леффингуэлл, местный репортер Ассошиэйтед Пресс, смотрел им вслед. – Че-е-е-рт побери-и-и, – сказал он. – Эта обезьяна – интеграционист. – Совсем наоборот, – отозвался я. – Он решительно возражает против того, чтобы его причисляли к обезьянам. Это худший сорт расиста. – Выпить бы, – сказал Леффингуэлл. – Я угощаю, – сказал я. Глава четвертая Все мифы о нем связаны с любовными приключениями.     Энциклопедия, статья о Пане, издательство “Коламбиа викинг деск” Во Флоридавилле всего один отель, и тот не лучший в мире. Но у него есть одно достоинство: для коммивояжеров в нем имеется специальный номер, в спальню которого можно пройти только через парадную комнату размерами побольше, где устраиваются выставки образцов товара. Пан Сатирус, Горилла Бейтс и Счастливчик Бронстейн расположились в спальне. Макмагон, Пикин и Кроуфорд караулили их в парадной комнате. Кроуфорд был теперь в костюме из белой в синюю полоску индийской льняной ткани, скроенном по моде начала тридцатых годов. У всех агентов был несчастный вид. В спальне же царила сдержанная радость. Счастливчик Бронстейн получил у караульных разрешение спуститься вниз и принести для Пана Сатируса корзину с фруктами. Когда он вернулся, то под бананами, апельсинами, грейпфрутами и плодами манго оказалась бутылка не самого первосортного виски и бутылка джина. Счастливчик и Горилла не были на берегу целых три месяца; среди команды МА в ходу была даже невеселая шутка, что, дескать, какой там берег – нельзя разве подождать конца срока службы? Что же касается Пана Сатируса, то ему еще ни разу не представлялось случая как следует напиться; изредка, когда его беспокоили бронхи (слабые, как у всех обезьян), ему давали лечебную дозу разбавленного спирта – и все. Нисколько не заботясь о том, какое впечатление он производит на окружающих, Пан Сатирус лежал на полу на спине, размахивая бутылкой, которую держал в руке; ногами же он чистил бананы, забрасывая шкурки на старомодную люстру. – Ловко получается, – сказал Горилла. – Как ты думаешь, если бы я никогда не носил ботинок, мог бы тоже так? – Вряд ли, – ответил Пан Сатирус. – Противопоставленный большой палец ноги не характерен для гомо сапиенс. – Гомо… что? – спросил Горилла. – Научное наименование чернолицых шимпанзе – Пан сатирус, а человека – гомо сапиенс. Нынешний гомо и есть единственный представитель вида. – Гориллу в свое время как только не обзывали, но чтоб гомо… никогда! – сказал Счастливчик и затянул непристойную песенку про старого дьякона Келли. Горилла глотнул джина и сунул бутылку Счастливчику, чтобы тот заткнулся. А сам стал петь “Ублюдок – Англии король…”. Пан удачно навесил на люстру три банановые шкурки подряд. – Нам не хватает только девочек, – сказал Счастливчик. Горилла перестал петь и взглянул на Пана Сатируса. – Не выйдет, – сказал Пан. – Эти чинуши, эти подонки, что сидят в той комнате, не поймут нас. – Хоть с виду ты и не похоже на моряка, а говоришь и думаешь как настоящий моряк, – сказал Счастливчик. – В сущности, – заметил Пан, – мне это ни к чему. Скажем прямо, такая особа, которая согласилась бы иметь дело с шимпанзе, меня не привлекла бы. – Не знаю, – подумав, сказал Горилла. – Ты теперь знаменитость. Они на это клюют. Погляди на этих голливудских актерок, на кинозвезд. – В жизни не видел ни одного фильма, – сказал Пан. – Но если там играют те же актрисы, что и на телевидении, ты мне не польстил. Ему надоело возиться с бананами. Он взял бутылку виски ногой, а руками стал потчевать себя апельсинами, плюя, когда ему попадалась косточка, в люстру, чтобы у нее не возникло ощущения, будто ею пренебрегают. В этот момент вошел худощавый человек. Он осторожно притворил за собой дверь и сказал: – Сэмми, ты пьян. Счастливчик, и Горилла встали, чтобы, дружно взявшись, выкинуть его за дверь. Пан небрежно махнул ногой, в которой была бутылка виски, и сказал: – Пусть остается, ребята. Это мой врач. Его зовут Бедоян. Меня когда-то звали Сэмми, еще до того, как эта непотребная баба – жена Магуайра – назвала меня Мемом. Хотите выпить, Арам? Доктор Бедоян оглядел комнату. – В чужой монастырь со своим уставом не суйся, – сказал он, взял у Счастливчика бутылку с джином и отхлебнул. – Мне надо осмотреть тебя, Сэмми. – Меня зовут Пан Сатирус. Я переменил имя. – Ты многое переменил, – сказал доктор Бедоян и вынул из кармана стетоскоп. – С каких это пор ты решил заговорить? – Я не мог не заговорить, – ответил Пан. – Я летел быстрее света… – В этом я не разбираюсь. Я терапевт. Ты здоров, Сэмми. То есть Пан. – Врач посмотрел на шимпанзе, а потом на обоих моряков и улыбнулся. Затем он подошел к двери, чуть приоткрыл ее и сказал: – Мистер Макмагон, можете подготовить заявление для прессы. Космический полет не имел вредных последствий. Однако, между нами, я был бы вам весьма признателен, если бы вы достали нам бутылку марочного виски. У моего пациента подавленное состояние. Из соседней комнаты донесся голос одного из агентов: – Не хотелось бы мне увидеть его в приподнятом… Но тут врач закрыл дверь. – Марочное виски! – сказал Горилла Бейтс. – Правительство заплатит, – заметил доктор Бедоян. Пан… нечестивец, это имя идет тебе… ты хотел сказать что-то умное относительно дара речи… – Только то, что я регрессировал. Я испытываю неодолимую потребность говорить как человек. Я не удивлюсь, если у меня выпадет шерсть, а большие пальцы ног перестанут гнуться. Я регрессировал оттого, что превысил скорость света. – Наверно, надо говорить “деградировал”, но в общем это не играет роли, – сказал доктор Бедоян. – А может быть, ты, наоборот, развился? – Эволюционировал? Вряд ли. Общеизвестно, что шимпанзе более развиты, чем люди. Доктор Бедоян удовлетворенно хмыкнул. – Пан Сатирус баллотируется в президенты. – Вот уж нет, – сказал Пан. – Ответственность большая, а толку никакого. Кстати, мне понравились волосы его жены. – Постой-ка, – сказал доктор Бедоян. – Ты не представил меня своим друзьям. – Мичман Бейтс, радист Бронстейн, доктор Бедоян… Сколько чинов-званий! Чем мы теперь займемся, доктор? – Зови меня Арам, – сказал врач. – Я не знаю, как нам теперь быть. Меня послали обследовать тебя и… Бедоян замолчал. – Обследовать здоровье тела или… духа? – мягко спросил Пан. – И то и другое, – сказал врач. – Ты, по-видимому, нахватал столько государственных тайн, что представляешь серьезную опасность для США. – Как заставить космический корабль лететь быстрее света? Доктор Бедоян кивнул. – Вот именно, – сказал он. – И корабль, который тебя выловил, тоже совершенно секретный. – Вот вы зубоскалите, – сказал Горилла Бейтс, – а у нас из-за этого ребят никогда на берег не пускают. Офицерам-то еще ничего, а матросам иногда позарез надо вот этого. – Он взмахнул бутылкой. – И еще кое-чего, – добавил он. – У вас есть жена, доктор? Доктор Бедоян покачал головой. Он подошел к окну и выглянул наружу. Флоридавилль во всей своей немудреной красе разлегся от отеля до сверкающего моря. – Пан, – сказал врач, – лучшего местечка для посадки ты, разумеется, выбрать не мог. – Я его не выбирал; мы здесь сошли на берег с МА. Врач вздохнул. – Тебе и знать-то не положено, что “Кук” – это МА. И вообще, что существует МА. Им пришлось сказать мне об этом, чтобы я мог явиться сюда и разузнать, что тебе известно и кому ты собираешься это сообщить. Счастливчик Бронстейн рассмеялся. – Он говорит МА, потому что мы так говорим, док. Он не знает, что это означает. – Это должно означать “МИНОНОСЕЦ–АВИАНОСЕЦ”, – сказал Пан. – Потому что на нем есть несколько самолетов, и еще потому, что у него длина и скорость как у миноносца. Но если переставить буквы, то это уже будут “Атомные мины”. Мичман-минер Бейтс вскочил с кровати, на которой он разлегся. – Что за черт, кто тебе это сказал? – спросил он. – Даже Счастливчик ничего не знает об… Он запнулся. – Это точно, – подтвердил Счастливчик. – Я регрессировал, – сказал Пан Сатирус, – но не до конца. Я еще могу пользоваться зрением и мозгом, который унаследовал от предков. Даже если я и треплюсь целый день, и, признаться, устаю от собственного голоса. Горилла, ведь на палубе лежали мины! А тому, кого пять с половиной лет мотали по всяким атомным лабораториям и ракетным базам, определить, что они предназначены для атомных зарядов, проще простого. Там есть еще такие… – Заткнись, Пан! – сказал Горилла Бейтс. – Тебя поставят к стенке и расстреляют. – Горилла, ты рассуждаешь как бесхвостый макак, – сказал Пан. – Если от меня узнают, как летать со сверхсветовой скоростью, русские будут выглядеть как мартышки. Как макаки-резусы. – Иногда мне кажется, что у тебя расовые предубеждения против этих резусов, – сказал Счастливчик. – Гигантский резус почти так же умен, как любое другое известное мне животное, – заметил доктор Бедоян. – Впрочем, с бабуинами мне не приходилось иметь дела. – Это две самые глупые ветви среди множества приматов, сказал Пан. У него был слегка рассерженный вид. – Я полагаю, доктор, что, как всякий человек, вы по простоте приняли послушание и покорность за ум. – Пусть будет по-твоему, приятель, – согласился доктор Бедоян. – Ладно. Я выполню свой долг перед родиной. Если ты согласен выдать свой великий секрет… что такое ты там сделал с космическим кораблем… я уполномочен предложить тебе все, что пожелаешь. – Кем? – Генералом Магуайром. – Этим гигантом с мозгом мартышки? Берите выше, доктор. Доктор Бедоян развел руками. – Пан, мне и так быть козлом отпущения, если ты только знаешь, что это такое. Прими мой совет – держи язык за зубами. – Хорошо, что вы так заговорили, док, а то мы уже собирались дать вам прикурить, – сказал Горилла Бейтс. – Точно, послушайся доктора, Пан. Ничего им не говори. – А удержится ли он? – с сомнением спросил Счастливчик Бронстейн. – Ведь если с ним что неладно – так это то, что он не может не болтать. Пан Сатирус закрыл лицо руками и стал издавать странные звуки. Оба моряка в тревоге вскочили, но врач успокоил их: – Это он смеется. Справившись с собой, Пан пояснил: – Едва ли я смогу раскрыть свой секрет без чертежа. А я регрессировал только до такой степени, чтобы говорить, но не до такой, чтобы рисовать и чертить схемы. Я все еще немного лучше людей. – Я, между прочим, никогда в жизни не писал на стенах гальюна, – сказал Горилла Бейтс. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=152835) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Добровольная женская организация обслуживания ВМФ. 2 “Нэшнл бродкастинг корпорейшн”, “Америкэн бродкастинг корпорейнш” и “Коламбия бродкастинг систем” – три крупнейшие радиовещательные и телевизионные компании в США. 3 Популярный американский киноактер.