Устрицы под дождем Оксана Робски Автор международных бестселлеров «Casual», «День счастья – завтра», «Про любoff/on», «Жизнь заново», переведенных на 12 языков, известная сценаристка и журналист разрушает стереотипы. Оксана Робски представляет на суд читателя удивительно тонкое, живое и трепетное повествование, наполненное глубокой философией повседневности. Она не пытается определить границы человеческой индивидуальности, любви и свободы, ведь эти понятия беспредельны. «Устрицы под дождем» – ищущим любовь посвящается. 1 Самый лучший способ подбодрить себя – это подбодрить кого-нибудь другого.     М. Твен Осенью легко быть счастливой. Теплый уютный плед, ароматный чай, горячий пирожок с капустой. Или с яйцом и зеленью. А вокруг – десятки добрых и любопытных глаз. Можно быть одновременно добрым и любопытным? Можно совмещать пороки и добродетели? Нельзя, но все так делают. Или: можно, если ты родился журналистом. Вспышки фотокамер. Улыбка в один объектив, улыбка в другой. – Пожалуйста, не снимайте, когда я жую пирог! – Сколько времени вам не давали еду? – Вы сказали, что самое страшное – голод, расскажите про ваши ощущения. – На сколько килограммов вы поправились после вашего побега из заточения? – Вы упоминали, что ваш похититель праздновал с вами ваши дни рождения. Он приносил вам торт со свечами? Какие чувства вы испытывали? – Вам приходилось оставаться интересной для вашего похитителя, чтобы он приходил к вам снова и снова и приносил еду? Что конкретно вы делали для этого? – Восемь лет вы знали про внешний мир только из передач по радио. Какой канал вы слушали? Были ли какие-то предпочтения у вашего похитителя? – Вы были восьмилетней девочкой, когда вас закрыли в темном сыром подвале. Закрыли на восемь лет. Что помогло выжить? О чем мечтали? – Какое ваше самое сильное впечатление после того, как оказались на свободе? – Мое самое сильное впечатление – встреча с мамой. Я мечтала об этой встрече каждый день. И каждую ночь. 2 Что-то не то. Они говорят, что прячут ее потому, что боятся похитителя. Что он ищет ее. Что грозится ее убить. Что они желают ей добра. Ей дали мягкий спортивный костюм и врача. Врач дает ей по чуть-чуть еды. По чуть-чуть, но все время. В вены втыкали иголки и по трубочкам в ее тридцатишестикилограммовое тело вливали витамины. Все время спрашивали, не больно ли? Не больно. И не страшно. Только свобода, все эти годы ей казалось, что свобода – это что-то другое. Это когда ты сможешь идти куда хочешь. Когда хочешь. Ей казалось, что свобода – это огромный мир, который является твоим домом. А сейчас ее домом были по-прежнему четыре стены. Они были чистые, белые, красивые, на них были нарисованы настоящие цветы, но они все равно были стенами. Из них нельзя выйти. Потому что она еще очень слаба, а похититель очень опасен. Но почему нельзя увидеть маму? Почему нельзя получать витамины по трубочкам дома? А маме сказали, что она жива? Сказали. Неправда. Если бы маме сказали, она бы сразу приехала. И забрала ее домой. Она плачет и кричит. Она бьется о стены, и она разбила окно. Она хочет выйти. «Выпустите меня! Я хочу домой! Не бросайте меня!» Ее привязали к кровати и гладят по голове. Они добрые и злые одновременно. Она засыпает и, засыпая, уже во сне, плачет. Если они говорят, что сказали маме, а мама не приехала – значит, они врут. Если они врут – значит, они злые. Вопрос в том, каким ты бываешь чаще – добрым или злым. Он ведь тоже гладил ее по голове. И однажды, на ее пятнадцатый день рождения, принес пирожное. Он хотел, чтобы она называла его Дедушкой. Она называла. Дедушка. Ей надо бежать. Ей снова надо бежать. Может быть, просто мир устроен таким образом, что, для того чтобы оказаться с тем единственным человеком, с кем ты хочешь оказаться, от всех остальных надо без оглядки бежать? Мамочка! Ей говорят, что ее психическое состояние ухудшилось. Что ее отвезут в больницу. Что ее вылечат, и потом она сможет поехать домой. А телефон? Люди звонят друг другу по телефону! У каждого есть свой номер. Только у нее нет. А у мамы наверняка есть. Она же может поговорить с мамой по телефону! Нет, они не разрешают. Они говорят, что разговор может иметь непредсказуемые последствия. Они злые чаще, чем добрые. Они сажают ее в автобус и везут в больницу. Она сидит одна, такая маленькая в огромном автобусе. На ней красивый спортивный костюм. Она разглядывает прохожих. Она никогда не носила платья. Может быть, давно, «до», когда она ходила в школу. Но она этого не помнит. Водитель автобуса разговаривает по телефону. – Добрый день, – говорит она. – Любите радио «Шансон»? Я тоже. Водитель покосился на нее, хмыкнул и продолжил разговор по телефону. – Да нет, – говорил водитель, лихо держа руль одной рукой, – только девчонку в больницу отвезу, Пашка попросил подменить его. И все. Завтра в семь утра – самолет. – Извините, – спросила она, – а вы не знаете номер телефона моей мамы? Водитель снова хмыкнул и несколько раз подряд нажал на сигнал. Авария из нескольких машин образовала на дороге затор. Люди, проходя мимо, останавливались, разглядывая искореженные автомобили и обсуждая, обошлось ли без жертв. Она равнодушно отвернулась от дороги и стала рассматривать девушку на автобусной остановке. Прямо напротив ее окошка. Девушка была в таком же спортивном костюме, как у нее. Почти в таком же. Девушка кричала и размахивала руками. Рядом стояла взрослая женщина и хмурила брови. Наверное, ее мама. Они ссорились. У девушки было очень злое лицо, а у мамы уставшее. В дверь автобуса постучал человек в рабочей форме. На поясе у него висел черный пистолет. Пистолет тоже был частью формы. Оля это знала. К людям в такой форме она подошла, когда сбежала от Дедушки. Водитель положил телефон, нажал на какую-то кнопку, дверь открылась. – Выйди, помоги машину подвинуть, – попросил человек в форме, – а то даже «скорая» подъехать не может. Какое-то время она наблюдала, как водитель и еще несколько мужчин пытаются освободить проезд. Она взяла в руки телефон водителя. Вдруг он зазвонит, и это будет мама! Она уже не маленькая, не надо думать о глупостях. Она встала в открытых дверях. – Да я вообще, – кричала девушка, – уеду к папе жить! Ты мне не нужна! – Уезжай, – вздохнула ее мать, – только вряд ли он захочет. Шестнадцать лет про тебя не вспоминал… – Да это ты, – закричала девушка еще громче, – это ты никому ничего не рассказывала! А он всегда любил меня! Он все мне дал! Все! А ты – ничего! – Я тебя воспитала. Я работала. Ты ни в чем не нуждалась. – Да ты понятия не имеешь, что значит не нуждаться! Вот папа – он знает. Ты вот что здесь стоишь? Автобус ждешь? А у меня вон – машина. «Мерседес»! И шофер! И деньги! Оля вышла из автобуса. Посмотрела на водителя – не видит. Положила мобильный себе в карман. Прошла мимо кричащей девушки в спортивном костюме. – Я только требую, чтобы ты не прогуливала школу, – сказала мама девушки. – А что мне твоя школа? Меня папа в Лондон отправит! – А мое мнение тебя уже совсем не интересует? Оля спряталась за автобусную остановку и не сводила глаз со спины водителя. – Твое мнение! Да ты посмотри на себя! На кого ты похожа? Ты ведь еще не старая! Надела на себя тряпье какое-то, живешь с лохом каким-то и хочешь, чтобы я так же жила? Чтобы на тебя стала похожа? Мама девушки взмахнула рукой, девушка схватилась за щеку. Пощечина наверняка была очень болезненной. На глазах девушки появились слезы. Она зарыдала в голос, развернулась и запрыгнула в пустой автобус. В ее автобус. Почти одновременно с ней в автобус поднялся водитель. Ее водитель. Двери закрылись. Автобус тронулся. Мать девушки отвернулась. Она встретилась с ней глазами. Кажется, мама этой девушки и сама не знает, какая она – добрая или злая. 3 – Вы не знаете, кто мой отец и что он с вами сделает! Дайте мне мой мобильный! Отпустите меня! Не смейте ко мне прикасаться! – Оленька, тебе надо успокоиться. Ты очень много пережила. – Женщина-врач с высокой прической, в белом халате и со стерильно вымытыми руками сделала знак санитарам держать девушку покрепче. – Тебе никто не желает зла, побудешь у нас несколько дней… – Да никакая я не Оленька! – кричала девушка, пытаясь укусить санитара за палец. – Я – Маруся! Дайте мне мобильный! Ловкими отработанными движениями санитары пристегнули тело Маруси к кровати и под ее возмущенные вопли сделали ей укол в вену. – Пусть поспит, успокоится, – сказала врач, – и завтра я с ней поговорю. Маруся открыла глаза, и одновременно с глазами настолько широко, насколько это возможно, открылся ее рот. В истеричном крике, возмущенном вопле, в мольбе о помощи. – Отпустите меня! Отпустите! Позовите кого-нибудь! Ее руки и ноги были пристегнуты ремнями к железной кровати. Она пыталась освободиться, извиваясь всем телом, натирая кожу ремнями и не обращая внимания на боль. Слезы текли по лицу, оставляя на щеках и под глазами разводы от черной туши. Почему это должно было случиться с ней? Почему, после всего того хорошего, что произошло с ней за последнее время, она должна была очутиться здесь, привязанная к кровати? – Что же ты так боишься, деточка? Тебя же никто не обидит. – Пожилая нянечка выглядела святой и ненастоящей. – Вы что, снимаете это скрытой камерой? – спросила Маруся, вдруг задумавшись о том, как она сейчас себя ведет. – Ну что ты, никаких камер, ты же не в надзорной палате, а обычной. Вот сейчас успокоишься, и мы тебя отпустим. – Домой? – Нет, деточка, домой рановато. Подлечим немного, подкормим – и тогда уж, как говорится… Няня хотела погладить Марусю по голове, но та импульсивно отвернулась. – Я успокоилась, – сказала Маруся. – Отстегивайте меня. Нянечка вышла, щелкнув дверью, и через минуту в палате оказались та самая женщина-врач с высокой прической и два санитара. Все они радостно улыбались. «Сумасшедший дом какой-то», – подумала Маруся. – Ну что, Оленька, как ты? – проговорила врач с такой хорошей дикцией, словно была телекомментатором. «Это какая-то идиотская ошибка, – думала Маруся, широко улыбаясь санитарам, – но чтобы все разрешилось, надо вести себя как они». – Нормально. Спасибо. А можно меня отвязать? Врач заглянула в ее зрачки, причем Маруся с трудом удержалась от того, чтобы не укусить ее за руку. Ремни ослабили, и Маруся смогла пошевелить руками. – Давайте по порядку, – попросила Маруся, изо всех сил пытаясь говорить спокойно. – Для начала: где я? – В реабилитационном центре. Санитары не уходили. Они стояли у кровати, готовые к любым действиям с ее стороны. – А что я здесь делаю? – Ты пережила очень серьезную психическую травму. И мы хотим привести твое эмоциональное состояние в норму. – Какую? «Может быть, папа испугался, что столько денег сведут меня с ума? А может, я сделала что-нибудь не так? Может, это из-за того, что я ударила шофера учебниками по голове, когда он опоздал на двадцать минут?» – Оля, тебя похитили маленькой девочкой и восемь лет держали узницей в подвале. – Вы идиоты! – Она не смогла сдержаться. – Вы сумасшедшие! – Санитары крепко прижимали ее к кровати. – Больные! И я никакая не Оля! Дайте мне мобильный, я позвоню папе! Отпустите меня! Снова боль ремней на ее теле, колбочки на колесиках, игла в вену. Жизнь, в сущности, не такая плохая. Только если о ней не думать. А за секунду до того, как заснуть, вообще можно почувствовать себя абсолютно счастливой. 4 Через несколько минут мама девушки села в другой автобус. И с ней все, кто еще был на остановке. Все, кроме Оли. Ей почему-то хотелось идти за этой женщиной, стоять рядом с ней. Может быть, держать ее за руку. Может быть, она привела бы ее к маме. Но в автобус она не села. Она просто побежала за ним. Недолго. Не потому, что она сдалась. Просто автобус был быстрее. Она шла по тротуару и улыбалась. Улыбаться уже давно вошло у нее в привычку. Причем чем хуже она себя чувствовала, тем шире улыбалась. Она шла так довольно долго. В какое-то время ей это понравилось. Никогда раньше она не шла по городу вот так вот – одна, куда хочет. Сколько хочет. Они, конечно, ходили с Дедушкой. Иногда. Поздно вечером, когда темно. Он крепко держал ее за руку. А она делала умоляющие глаза, когда они встречали кого-нибудь на пути. Она надеялась, что по глазам люди поймут, что она в беде, и бросятся ей на помощь. Но люди никогда ничего не понимают по глазам. Когда стало совсем темно, захотелось есть. Захотелось сидеть на мягком диване, есть сухарики и слушать радио «Шансон». А Дедушка бы ругался и просил сменить канал. А она бы все равно слушала «Шансон». Слезы потекли сами по себе, независимо от ее желания, словно капли дождя, на которые смотришь из теплой комнаты. Интересно, она бы смогла найти дорогу назад? Если бы захотела? Если бы сошла с ума и захотела? Слава богу, нет. – Можно мне взять банан? – спросила Оля у лоточника. – Как это – взять? – удивился лоточник. – Я есть хочу. – А я на Луну хочу. – Нельзя? – уточнила Оля. – Да ладно, бери! – махнул рукой лоточник, разглядывая симпатичную Олю. – Спасибо. Лоточник чаще добрый, чем злой. Одно она знала наверняка – ни за что, ни при каких обстоятельствах она больше не подойдет к людям в рабочей форме. Это была ошибка. Это они, после того как она сбежала от Дедушки, держали ее взаперти и потом отправили на автобусе в больницу. Это они не позвали к ней маму. Она просто пойдет дальше. Она может идти куда захочет. Она – свободна. Она всегда считала, что свобода – это счастье. Значит, она вот-вот будет счастливой. Просто надо пройти еще немного. Интересно, почему вымерли мамонты? Дедушка говорил, что любовь – это когда весь мир умещается в одном человеке. Ей нравилось читать вывески и разглядывать витрины. Ей не нравилось, когда кто-нибудь на нее смотрел. И она терялась, если кто-нибудь к ней обращался. Ей вообще было страшно, что ее замечают. Сама себе она казалась невидимой. Она легла спать на диване просторного холла неотложной стоматологической клиники. Никто не обратил на нее внимание. Она так же, как все, взялась рукой за щеку, прислонилась к стенке и закрыла глаза. Ей так хотелось спать, что думать о счастье уже никаких сил не оставалось. Ей снились голубые облака, и она легко доставала до них, подпрыгивая. Она пыталась ухватиться за них рукой, но облака растворялись в ее ладошке, и она хохотала так, словно это была самая веселая игра в ее жизни. 5 Еда оказалась сносной. Котлеты из кролика, ризотто, свежий апельсиновый сок. Практически меню Марусиного отца. Может, это все-таки он устроил? Такое легкое принудительное лечение. Но от чего? Может, мать нажаловалась? Вряд ли. Он бы и трубку не поднял. А через секретаршу она бы не стала. А может, стала? Да и что такое я делала? Отец сам говорил, что мать – дура. Что ей никогда ничего не надо было. Ей и сейчас не надо. Как она тогда сказала: «Я к его деньгам не притронусь». А потом Маруся спросила ее: «А чего же ты мой телик, плазменный, VIERA, целыми вечерами смотришь? Он ведь тоже на его деньги куплен». Она закричала, что не нужен ей его телик, и стала смотреть свой. И продукты не брала, что Маруся из ресторанов привозила. Так все и лежало в холодильнике вперемежку: творожный сырок и докторская колбаса – их, родителей, и суши «Калифорния» да хамон – ее, Маруси. А потом ей отдельную полку в холодильнике выделили. Но за отдельную полку в холодильнике ведь в сумасшедший дом не кладут? Она была сегодня со всеми мила и добра. Наверное, сказывалось действие капельниц. Перед обедом к ней зашла соседка. Соседка оказалась актрисой. Она так и сказала: «Я известная актриса». И она предложила Марусе рассказать ей про жизнь. – Ты же ничего не знаешь, бедная девочка, – сказала актриса. – Почему это? – возмутилась Маруся, уверенная, что актриса намекает на ее юный возраст. – Тебя же держали взаперти. – Это вас тут держат взаперти. – Нет. Нас держат не взаперти. Мы совершенно свободны. В том числе от всех тех гадостей, которые происходят снаружи. – Вы от чего лечитесь? – Ни от чего. Я здорова. Просто иногда у меня бывают голоса. – Так вы сумасшедшая? – Нет! – Актриса громко, чтобы слышно было и на галерке, рассмеялась. – А что голоса? – настаивала Маруся просто из любопытства. – Понимаешь, я придумала нового человека. Не такого примитивного, как сейчас. Этому человеку не надо будет дышать, не надо будет ходить в туалет. Это же так отвратительно – ходить в туалет. – Он будет роботом? – Нет, робот исполняет заданную программу, поэтому все мы – роботы, запрограммированные кармой еще задолго до нашего рождения. А новый человек – это человек абсолютно свободный. Он не зависит ни от унитазов, ни от грехов своих предков. – Это вы придумали? – уточнила Маруся. – Да. Я знаю людей. Я в прошлой жизни была Екатериной Великой. – Кем? – Екатериной Великой. Но тебе, наверное, неизвестно, кто это, бедная девочка, ты ведь не ходила в школу… – Боже мой! – закричала Маруся. – Но почему это я не ходила в школу? Я ходила! Я просто ее иногда пропускала! И все! Блин! «Точно, – решила Маруся, – мать нажаловалась отцу, и он упек меня сюда. Ну, я им устрою!» – Значит, вы были Екатериной Второй? – Да, была, – подтвердила актриса довольно скромно. – А откуда вы знаете? – Догадалась. – Ну, как это – догадалась? – Просто. Как догадываются люди на остановке, что скоро придет автобус. – Круто. Маруся искренне восхитилась. «Все. Я в сумасшедшем доме. Это надо принять. Они решили меня воспитать. Они называют меня Оленькой, потому что отец скрывает, кто я такая. Чтобы не позориться». – Он тебя изнасиловал еще маленькую? – участливо спросила актриса. «Главное, действительно не сойти с ума», – решила Маруся. – Да. Еще маленькой. Он называл меня Лолитой. – Я это вижу. – Актриса закрыла глаза. – Я прямо это вижу. – А вы здесь давно? – Месяц. Скоро домой. Хотя я не знаю, где мой дом. Когда я здесь – кажется, что там. Когда я там – кажется, что здесь. – А… – Амбивалентное сознание. Ты идешь обедать? – Мне привозили сюда. – У тебя надзорная палата? – Не знаю. – Наверное, надзорная. Раз тебе еду сюда привозят. – А что это значит? – Просто… – актриса лучезарно улыбнулась и огляделась вокруг, – камеры. У тебя тут везде камеры. Не волнуйся. Я буду часто тебя навещать. «Интересно, Мамин Муж тоже принимал в этом участие?» После того как выяснилось, что ее отец – никакой не ее отец, Маруся так и называла его – Мамин Муж. Ее обманывали всю жизнь. Чужой, абсолютно чужой человек заставлял ее готовить ему завтрак. И прикидывался, что имеет на это право. Они вынуждали ее жить этой мерзкой, нищей жизнью, скрывая от нее имя настоящего отца. Но она всегда чувствовала, что это не ее. Что она другая. Что она рождена для чего-то красивого и великого. И она пыталась им это доказать. А они не понимали. Говорили, что она неблагодарная и распущенная. А она все делала правильно. Раз в итоге они все-таки позвонили ее отцу и рассказали ему всю правду. Пришла врач. Маруся не удивилась, узнав, что ее зовут Ангелина Петровна. Именно так она и выглядела. – Вкусно? – Ангелина Петровна улыбнулась и кивнула на тарелку с остатками ризотто. – Вкусно. Спасибо. – Если тебе захочется чего-то особенного, просто скажи повару об этом заранее. – Даже лобстера? – Тебя кормили лобстером? – Меня кормили всем. – Даже лобстера. Ну, как ты себя чувствуешь? – Я чувствую себя абсолютно нормальным человеком. В отличие от моей соседки. – Ну, нормальность – вещь относительная… Но мы поговорим об этом с тобой попозже. – По крайней мере, я не Екатерина Великая. – И меня это очень радует. Честно сказать, я ожидала увидеть совершенно другую картину. Ты – молодец. Я думаю, реабилитационный период не будет слишком долгим. – Ну, примерно сколько? – Посмотрим… Тебе ведь нужно еще подготовиться к новой жизни… – А что, я оказалась не готова? Ангелина Петровна похлопала Марусю по руке. – В твоем распоряжении будет психолог, и вы сможете говорить обо всем на свете. «Дура, – подумала Маруся. – Старая накрашенная дура. И, по-моему, с накладными волосами». Потом она вспомнила про камеры и улыбнулась спине Ангелины Петровны. «Подготовить меня к новой жизни. Это они про папины деньги? Идиоты. Подготавливать нужно к той, старой жизни. Без папиных денег. А к новой я готова. И все готовы». Маруся принимала ванну, когда снова появилась актриса. Она остановилась в дверях и кокетливо поглядывала на Марусю. Маруся непроизвольно прикрылась руками. – Ты специально без пены? – спросила актриса. – А что, здесь тоже камеры? – Маруся подняла глаза к потолку и согнула ноги в коленях. – Везде, – пропела актриса. Маруся бросила взгляд на свое тело, уютно устроенное в голубоватой воде, и раскинула руки. – Ну и плевать. Пусть смотрят. – Они и смотрят. А ты такая худенькая, бедненькая моя. А у меня тоже совсем нет живота. Актриса задрала свитер и продемонстрировала накачанный плоский живот. Всем продемонстрировала. Ей даже хотелось аплодировать. Она протянула Марусе полотенце. – Вставай. Начинается «Монополия». Мы тебя ждем. – «Монополия»? Игра? – Да. Да. Да. Быстрей. Я скажу обществу, что ты будешь через десять минут. 6 Ангелина Петровна прошла по коридору, улыбаясь обитателям своего отделения, собравшимся в холле. Подошла к своему кабинету. Достала ключи. Дверь в ее кабинет была обычной, дубовой, с тонкой витиеватой резьбой и двумя замками. Распахнув дверь, она снова улыбнулась. Но это была уже другая улыбка. Трогательная улыбка женщины, которую она посвящает только одному человеку на свете – своему мужчине. Молодой человек, лет на пятнадцать младше нее, сидел на подоконнике и улыбался ей улыбкой главврача реабилитационного центра. Ее улыбкой. За дверьми этого кабинета. – Я соскучился, – сказал он и бросился навстречу Ангелине Петровне. – Котенок, милый, я звонила тебе целое утро, – прошептала Ангелина Петровна. – Не называй меня котенком! – воскликнул молодой человек, которого звали Аркашей. – Конечно, конечно, ты – мой тигренок! – Ну, если хочешь. – Где ты был целое утро? – Я был в Пушкинском музее. Туда привезли семь работ. – Да? – Ангелина Петровна открыла чью-то медицинскую карту. – Это величайший художник. Граф Орлов ради него топил флотилии, чтобы он смог написать картины боя. – А что, в музеях заставляют выключать телефон? – Это ты к чему? – У тебя был отключен телефон. – Я что, не имею права отключить телефон тогда, когда я хочу? – Тогда, когда я звоню тебе? Ты же знал, что я буду звонить и начну волноваться… – Добавь еще: именно для этого я и купила тебе телефон! Аркаша достал из кармана стальной VERTU и бросил его на стол. Телефон тяжело ударился о столешницу. – Забери! Забери свой телефон! Если уж я не имею права делать с ним, что хочу!.. – Ну, что ты говоришь, разве я когда-нибудь… Молодой человек, не оглядываясь, открыл дверь. – Аркаша! – воскликнула Ангелина Петровна. Аркаша вышел, аккуратно прикрыв дверь за собой. Ангелина Петровна схватила VERTU со стола, шагнула к двери, передумала, нажала на кнопку интеркома. – Это Ангелина Петровна. Пусть охрана на секундочку удержит Аркадия, он оставил у меня свой телефон, пришлите кого-нибудь, чтобы я передала. Спасибо. Она села за стол и закурила сигарету. Тонкую сигарету в длинном мундштуке. В дверь постучали, и почти сразу же она распахнулась. Женщина, одних с Ангелиной Петровной лет, в джинсах, низко надвинутой на глаза кепке, с добрыми глазами и слегка курносым носом. – Я встретила внизу Аркашу, он был чем-то так возмущен! Она подошла к Ангелине Петровне и поцеловала ее. – Ты же знаешь Аркашу. Вечно оскорбленное самолюбие. Теперь он хочет квартиру в Майами. Даже не знаю, что выше – его запросы или его самолюбие. Или одно зависит от другого. – В Майами? А ты что? – А я что? Отправить Аркашу в Майами и получить взамен гомосексуалиста? Ир! Ты посмотри на него, он же не отобьется от местных гомиков! А если еще более-менее симпатичный будет и богатый… Все! Прощай, Аркаша. Ну, ладно. Ты как? Ирина сняла кепку, и неожиданно длинные каштановые волосы тяжелой копной опустились ей на плечи. – Нормально. Пете вроде полегче. Даже фруктов попросил у меня сегодня. Завтра привезу. – Да-да, я смотрела его. Ремиссия вроде пошла. – Завтра будет времени побольше, у меня съемки отменили, пойдем с Петей погуляем. – А почему отменили? – Натуру меняют. Или пленка закончилась. Или деньги. Знаешь, как в кино… – Не знаю, – засмеялась Ангелина Петровна, – у меня тут свое кино. И свои актрисы. – Да, – вздохнула Ирина. Грустно. – Ладно. Извини. Видела тебя в последнем «ТВ-парке». Такая красотка! – Да ладно тебе! Красотка… Они совсем уже зажелтели. Все только разнюхивали, расспрашивали… – Петя не дает покоя? – Да. «Где ваш первый муж?» Я говорю: «За границей». Они спрашивают: «Где конкретно?» Я возмутилась: «Вы о моем творчестве хотите писать или о моем бывшем муже? Мы уже три года в разводе!» – Журналисты, что ты хочешь! Им бы скандальчик… – Да, на прошлой неделе написали, что моего видели с какой-то моделью и я якобы подаю на развод… – А что за модель-то? – Да откуда я знаю? Там вокруг него столько их вьется, все хотят на телевидение попасть, кто актрисой, кто уборщицей. Ну, ладно, я побежала. Хорошо? Просто проведать тебя хотелось. И за Петю спасибо сказать. – Да ладно. Ты заходи. Ирина снова убрала волосы под кепку, низко надвинула козырек, подмигнула подруге. – Пока. – Пока. Ангелина Петровна набрала номер телефона. Снова прикурила сигарету. – Сережа? Тебе про нашу новую пациентку сказали? Заключения читал? Да, восемь лет держали. Читать-писать умеет, социально адаптирована… Сереж, ты знаешь, откуда она к нам поступила? Ну, то-то. Ей звездой предстоит стать. Интервью раздавать и автографы. Скажу тебе по секрету, по ее жизни уже сценарий пишется. И книга… Ну, на первом этапе ты, а потом посмотрим… Все. Все, я сказала. Сам смотри – хочешь маму, хочешь надзорную, все под твою ответственность. Все. 7 Она бродила по городу, и город был слишком огромен для нее. Улицы слишком длинные, дома слишком высокие, людей слишком много, а свобода казалась огромной красивой картиной, которую невозможно повесить, потому что она не проходит в дверь. Оля рассматривала пончики в витрине, когда в кармане ее розового спортивного костюма зазвонил телефон. Она держала его в руках, он вспыхивал яркими картинками и шевелился. Приятно было осознавать, что отвечать она не обязана. Свобода – это когда ты не обязан отвечать. В том числе. Телефон настойчиво звонил. Дедушка всегда отвечал. У него было несколько телефонов, и все они почти постоянно звонили. Только не ночью. – Алло, – сказала Оля. – Девушка! – обрадованно произнес в трубку женский голос. – Это наш телефон! Мой муж его потерял! Можно нам его забрать? – Можно, – ответила Оля, испугавшись, что кто-то может подумать, будто она его украла. Телефон пикнул. – А где вы находитесь? Я бы могла подъехать? Телефон пикнул снова. – Я? Не знаю. – Оля оглянулась. – Магазин «Чай. Кофе». – Чай, кофе? Где это? В центре? Телефон пикнул в последний раз и отключился. Оля убрала его обратно в карман. Обошла магазин со всех сторон, нашла вывеску: «Мясницкая, 19». Запомнила. Теперь она уже не просто так гуляла по городу. Она запоминала названия улиц и то, что на каждой улице было главным. Главными в основном были магазины. Оля зашла в один из них. – Вам чем-нибудь помочь? – Продавщица вышла ей навстречу. «Чаще злая». Оля стояла у входа, разглядывая вешалки с одеждой. – Мы получили замечательные спортивные костюмчики. От Маши Цигаль. Интересно? – Интересно, – кивнула Оля. Продавщица принесла три вешалки с разноцветными куртками, брюками и майками. «Дедушке бы понравилось», – подумала Оля. Он никогда не покупал ей платья. – А платье у вас есть? – Есть. Продавщица отправила ее мерить платье в примерочную. Голубое платье, потому что голубой подходит под цвет ее глаз. Она сказала. Оля на цыпочках вышла из кабинки и подошла к зеркалу. Продавщица оказалась феей, которой достаточно взмахнуть палочкой. Оля стояла перед зеркалом и улыбалась. – Чего босиком-то? Туфли дать? Оля улыбалась. – Очень красиво. Нравится? – настаивала продавщица. Продавщицы как будто не было. – Берете вы его или что? Вот улыбается стоит. Девушка! Вы меня слышите? Вы платье берете или как? Оля смотрела на себя в зеркало. В огромном, в полный рост зеркале отражалась юная светловолосая девушка. Очень милая. В необыкновенном, тонком, волшебном платье под цвет ее голубых глаз. – Девушка, с вами все нормально? Она же не моргает даже, вот денек-то! Эй! Эй, вы меня слышите? Я сейчас охрану позову! Продавщица подошла к дверям, около которых, скучая, рассматривал посетительниц рыжий, весь в веснушках, охранник. – Там девушка улыбается! Пойди разберись, а то я не знаю, что делать! – Чего делает? – удивился охранник. – Улыбается! Да пойдем же, вон она! Человек в рабочей форме протянул к Оле руку. – У вас все нормально? – спросил он. – Вы хотите, чтобы я ушла? – Оля отступила на шаг назад от человека в форме. – Платье будете брать или нет? – громко спросила продавщица. – У меня нет денег, – ответила Оля, в полной уверенности, что эта фраза все прощает. – А что же мерить-то?! – возмутилась продавщица. – Снимайте платье, приходите, когда деньги будут. – Хорошо, – согласилась Оля. Адрес она запомнила. Дедушка всегда говорил, что у нее красивая улыбка. Однажды его не было особенно долго. Совсем долго. Она уже думала, что он никогда не придет. Она лежала на кровати и не открывала глаза. Она так давно ничего не ела, что глаза не открывались, а ноги не двигались. Она думала: почему все это происходит именно с ней? И почему она не может все делать хорошо? Так хорошо, чтобы Дедушка приезжал к ней. И привозил еду. Когда он наконец-то приехал, она очень обрадовалась. Она хотела встать, но не могла. По ее щекам потекли слезы, и она точно знала, что это слезы радости. Дедушка тогда очень кричал. И ругался. Он принес в комнату помойный ящик и высыпал туда все нарядные, вкусно пахнущие пакеты. Выбросил еду, которую он привез ей. Чтобы она перестала плакать. И она улыбнулась. Он сказал, что у нее очень красивая улыбка. Они вместе доставали еду из мусора. 8 Актриса познакомила Марусю с писательницей. У писательницы произошел психический сдвиг на почве фруктов. Она считала, что все люди делятся на овощи и фрукты. И только фрукты могут быть звездами. А ее известность пришла к ней случайно. Потому что она – овощ. Она аргументировала это тем, что даже в детстве на ящичке в детском саду у нее была нарисована капуста. – А в процессе жизни овощ не может трансформироваться во фрукт? – поинтересовалась Маруся. – Это значит, что он живет не своей, а чужой жизнью, – печально улыбнулась писательница. – Так, может, вам стоит бросить писать? – предложила Маруся. – Я и бросила. Здесь. – И, получается, сразу зажили своей жизнью? – уточнила Маруся, подкрашивая губы. Нянечка подарила ей блеск для губ. – Не сразу, конечно. Но в итоге – да. – А может, воспитательницы в детском саду просто ящички перепутали? – не могла угомониться Маруся, пытаясь вспомнить, что же было нарисовано на ее собственном ящичке. – У вас блеск клубничный, – грустно кивнула писательница на Марусины губы. – Ага. Красиво? – Клубничный. Понимаете? А я ненавидела блески с фруктовыми запахами. И кремы. Маруся с удовольствием отметила, что ее любимые кремы пахнут малиной или ежевикой. – Да… – вздохнула Маруся сочувственно. «Я отсюда выберусь, – решила она. – Раз уж психи говорят, что я – особенная, значит, так оно и есть. Мне бы мобильный. Хотя если это папа меня упрятал сюда, то смысл звонить? Дура, какая же дура моя мать. Жалкая, подлая, ничтожная. Что она видела в жизни? Работа с девяти до шести, а потом супчик муженьку и доченьке? Которой на нее наплевать. Потому что она ничего не понимает». Однажды, классе в шестом, ей объявили бойкот. Весь класс. Мать услышала ночью, как она плачет. Пришла к ней. Села на кровать. Маруся обняла ее и все-все рассказала. Как это страшно и как унизительно. Весь класс поехал на соревнования, а ее не взяли. «Как мне жить, мама?» – спросила Маруся. И ей так нужен был ее ответ! Который все бы расставил на свои места. И вернул покой в душе. И исчез бы страх завтрашнего утра. Утра, когда снова надо идти в школу. – Надо учиться, дочка, – сказала мать. И Маруся не поверила своим ушам. Когда весь мир отвернулся от тебя? Надо учиться, дочка. Когда предала лучшая подруга? Надо учиться, дочка. Когда не хочется жить? Надо учиться, дочка. Интересно, чем она понравилась папе в свое время? Марусиной соседкой слева была молодая девушка в платочке. Она никогда не снимала платок, и она никогда ничего не говорила. И никого не слушала. Она или лежала на кровати, или сидела в холле. Никто не знал, умеет ли она говорить вообще. Все считали, что она живет здесь всегда. – Тебя как зовут? – решила проверить Маруся. Девушка в платочке смотрела в пол и молчала. – Эй, Нинка! – закричала Маруся. – Оставь ее, – попросила актриса. – Катерина! – закричала Маруся еще громче. – Даздраперма! Изольда! Ангелина! – Ее зовут Наташа, – сказала писательница. – Откуда знаете? – поинтересовалась Маруся. – Все знают. – Писательница пожала плечами. – Чистый овощ, – вздохнула Маруся. – Овощ – это не поведенческая характеристика. – Наташ, хочешь, я губы тебе накрашу? – Маруся открыла тюбик с блеском для губ и протянула Наташе. – Не трогай девушку. – Нянечка крепко взяла Марусю за руку. – К тебе там доктор пришел. Ждет. Доктора Маруся оценила. Джинсы из-под белого халата, длинные волосы, собранные в хвост. Красный, как будто даже с перламутром галстук. – Константин Сергеевич, – представился доктор и поправил галстук. – Маруся, – сказала Маруся и одобрительно кивнула, разглядывая доктора. – Тебе не нравится твое имя? – Нравится. – Тогда почему ты называешь себя Марусей? – Ух, – Маруся вздохнула. – Хотите Олей меня называть? – Так будет правильней. – А что еще будет правильней? – Если ты не будешь отказываться от своей жизни. И бежать от нее. Если ты ее примешь как данность. Мы поговорим об этом, и ты поймешь, что не стоит прятаться от своих воспоминаний. Даже наоборот. Мы поговорим обо всем, что случилось с тобой, и, увидишь, тебе станет легче. И ты поймешь, что жизнь продолжается. – Здесь? – И здесь тоже. Но здесь ты – временно. Хочешь поговорить со мной о том, как ты жила эти восемь лет? – А как я жила? – Маленькой девочкой тебя похитили из школы. И держали в заточении. Голод, страх, сексуальные домогательства. – Вы что, тут все сумасшедшие? – Оля, тут нет сумасшедших. Хорошо, давай поговорим о чем-нибудь другом. – Да уж. – Может быть, ты хочешь увидеть свою маму? – Нет, спасибо. – Я так и знал. Может, ты хочешь, чтобы тебе в палату принесли радио? – Радио? Ну, давайте. Хотя я телевизор смотрю. – Отлично, мы принесем тебе радио. – Спасибо. И мобильный телефон. – Кому ты хочешь позвонить? – Так, не знаю. Вдруг кому-нибудь захочу. – Посмотрим. Оля, ты понимаешь, что история, которая произошла с тобой, волнует весь мир? – Да вы точно сумасшедшие! Что такого особенного со мной произошло? – Если ты не хочешь об этом говорить, мы не будем. Но подобные вопросы тебе непременно зададут журналисты. – Журналисты? Зачем? – Оля, в настоящей, во взрослой жизни, в которую ты наконец-то вступила, есть свои законы. И один из них – деньги. – Неужели? – Есть люди, это очень добрые и хорошие люди, которые в тебе заинтересованы. Они помогут устроить твою жизнь так, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Понимаешь? Я это говорю к тому, чтобы ты не думала, что мир состоит только из зла. Нет, совсем наоборот. И все мы очень, очень тебя любим. – А мобильный дадите? – Подумаем, – вздохнул Константин Сергеевич. Он сказал, что в любой момент, когда она захочет поговорить или ей что-то понадобится, она может обращаться к нему. Через няню. И вышел. Олю очень волновало одно – как бы та женщина не подумала, что она решила украсть телефон. Надо зарядить телефон, дождаться звонка и отдать его. Все равно ей не узнать номер мамы. Людей вокруг стало очень много, они шли вперед, единым потоком, подхватив и Олю, что-то громко обсуждая, крича и размахивая руками. Кто-то повесил ей на шею красно-белый шарф. – «Спартак»! – сказал молодой человек в очках и улыбнулся. Оля хотела снять шарф, она подумала, что это какая-то ошибка, но заметила такие же шарфы на остальных юношах и девушках. – Пиво! – Молодой человек в очках протянул ей бутылку. Пить действительно очень хотелось. И есть. Молодой человек уже забыл о ней, он что-то кричал толпе, подпрыгивая и раззадоривая окружающих. Оля смотрела на лица вокруг – это были добрые и радостные лица. Они не обращали на нее никакого внимания, но Оля именно поэтому чувствовала себя их частью. Она обернула шарф вокруг шеи и сделала глоток из бутылки. Она никогда не пила пиво раньше. И ничего из алкоголя вообще. Пиво оказалось горьким. Но она сделала еще глоток. И еще. Если никому не рассказать, что тебе не нравится то, что нравится всем остальным, – будешь как все. И со временем можешь стать лучше всех. Она давно это поняла. А идти вместе со всеми было здорово. Просто вместе. И когда все стали скандировать «Спартак» – чемпион!», она тоже была с ними. И когда она допила пиво, рядом снова оказался молодой человек в очках. Он подмигнул ей, забрал пустую бутылку и вложил в руки пакет с чипсами. Оля ела хрустящие, рассыпчатые чипсы и хохотала во все горло. Она подумала, что на самом деле важно не то, добрый ты или злой. Важно – радостный ты или нет. – Эй, вы, козлы, – закричал молодой человек в очках куда-то в сторону, – мы вас сегодня надерем! – ЦСКА – педики! – подхватили вокруг. – Кто педики? Мы – педики? Да это вы – педики! Отдельные крики слились в общий рев, Оля побежала куда-то со всеми, ее толкнули, кто-то дернул за шарф, девушка рядом упала, прямо перед собой Оля увидела кулак, и этот кулак очень быстро приближался к ее лицу. Она не почувствовала боли, просто на секунду в глазах потемнело. Кто-то оказался у нее под ногами, Оля упала на чье-то тело, и еще чье-то тело упало на нее. Потом были уже другие крики, свистки, люди в рабочей форме схватили ее вместе со всеми остальными, грубо потащили куда-то, она кусалась, плакала и хохотала. Она снова была в автобусе. На автобусе возят в ад. Она не убежала в первый раз, когда ей было восемь. Она убежала во второй раз. Когда вместо нее в ад повезли девушку в таком же, как у нее, розовом костюме. – А я тому козлу в челюсть, видел? – возбужденно делились впечатлениями ее соседи. – А я ногой, смотри, у меня ботинок! – Да, клевый. – Отпустите меня! – заплакала Оля. – У меня дедушка дома. Один. Человек в форме смотрел в окно. – Моему дедушке без меня очень плохо. Он плачет. Он ничего не может. Ему надо, чтобы я все время была рядом. Отпустите меня, пожалуйста… Она размазывала слезы ладошкой, вытирала ладошки о спортивный костюм и снова пыталась остановить слезы руками. – Да отпустите ее, мужики! Она не с нами, – вступился совершенно лысый, в разорванной рубашке мужчина. – Малолетка какая-то! Оказавшись на улице, она еще долго плакала, мысленно рассказывая кому-то про дедушку, про себя и про «Спартак». – Эй! – Оля увидела перед собой участливые глаза пожилой женщины в платье в синий горошек. – Обидел кто? – Нет. – Оля улыбнулась. Хотелось пить. – А чего ревешь? – улыбнулась женщина. Она поставила сумку, из которой аппетитно торчал батон белого хлеба, на асфальт и протянула к ней руку. – Синяк, – сказала женщина. – Кто это тебя так? – Дедушка, – вздохнула Оля. – Дедушка? Вот изверг! Ты родителям сказала? – Нет. – Скажи обязательно. Ну, чего опять плачешь-то? – Есть хочу. – Хлеб, что ли, мой понравился? Ну, бери. А ветчины хочешь? Оля ела бутерброды, прислонившись к мусорному баку, и улыбалась женщине. – Ну вот, видишь, жизнь налаживается, – сказала женщина. – И надо-то всего ничего – пару бутербродов. – Правда? – Оля посмотрела на нее очень внимательно. – Правда, правда, – кивнула женщина, – только ты в свои годы этого не понимаешь. У меня дома тоже такая же. Как ты. – Я понимаю, – сказала Оля. – Да ладно, – рассмеялась женщина, – знаю я. Вам все свободу подавай да еще чего-то, сами не знаете чего. Ох… А насчет дедушки своего, ты поговори с ним. Скажи, я уже взрослая, я не позволю со мной так обращаться. – Он разозлится… – А ты уйди. Просто встань и уйди. И скажи: вернусь, когда ты научишься себя вести. И уважать меня. – Ладно. – Ну, хорошо. Наелась? Ты куда сейчас? Оля улыбнулась. – Ладно, ладно, – кивнула женщина, – иди. – До свидания, – сказала Оля. – До свидания. Оля пошла дальше, читая вывески и разглядывая витрины, и постепенно город переставал быть декорациями, а становился живым: дышащим и разговаривающим. 9 Это было гениальное Марусино изобретение. Она назвала его «комнатой страха». Но это название, конечно, нельзя было объявлять сумасшедшим. – У меня вечером в палате будет аттракцион, – сказала Маруся. – Для его участия нужны творческие люди. – Может быть, актрисы? – поинтересовалась актриса. – Ну, что ж, может, и актрисы. – Что мне нужно делать? – Кто там у нас с завязанными глазами? – Фемида. – Точно. Нужно изображать Фемиду. – Маруся как будто оценивающе окинула взглядом ее фигуру. – Не знаю, справитесь? – Я? – оскорбилась актриса. – Мне и не такие роли предлагали. Я даже Гамлета репетировала. Разговор происходил за обедом. Это был первый день, когда Маруся решила есть в столовой. Все обитатели Марусиного этажа сидели за общим столом, словно члены одной многочисленной семьи. Без детей. Без животных. Без самого уважаемого родственника. Поэтому на семью они были похожи довольно условно. Их обслуживала худенькая русая женщина неопределенных лет в желтом переднике. Она же и готовила еду. Считалось, что раньше она была поваром в Госдуме. На обед были спагетти a€ la marinara. Маруся села рядом с Наташей в платочке. Собственно, ради нее она и отказалась от обеда в своей палате. Маруся очень трогательно ухаживала за Наташей. Пододвигала ей перец, подливала в стакан San Pelegrino. Наташа Марусю не замечала, смотрела точно в тарелку, но перец брала и воду равнодушно пила маленькими глотками. – Хорошая погода сегодня, – произнесла молодая девушка с длинными волосами, убранными в высокий хвост, не намного старше Маруси, аккуратно вытирая рот льняной салфеткой. – Да. Солнышко, – подхватила писательница. – И ни одного облака на небе. Прелесть, – произнесла актриса, держа стакан с водой так, словно это был бокал вина и она говорила тост. – А из вас кто-нибудь на улице был? – поинтересовалась Маруся. Писательница недоуменно посмотрела на Марусю. Улыбнулась девушке с длинными волосами. – Мы гуляем после обеда, – объяснила актриса. – И тебе тоже стоит поговорить с врачом о разрешении выходить на улицу… Тебя будет сопровождать медсестра, и ты сможешь обсудить с ней, например, погоду. – Давайте не будем за обедом! – укоризненно перебила актрису девушка с длинными волосами. Актриса виновато заулыбалась. – Повар превзошла саму себя, не находите? – спросила писательница, отправляя в рот вилку с намотанными на нее спагетти. – Подумаешь, – зевнула Маруся, – я и получше ела. – Это где? – спросила женщина с черными волосами и прямой, очень ровно подстриженной челкой. У нее единственной в ушах были сережки. Все остальные на нее зашикали и многозначительно посмотрели. Как будто та сказала бестактность. Маруся решила перенести аттракцион с вечера на время после отбоя. Самое сложное было найти фонарик. Ей даже пришлось согласиться поболтать с Константином Сергеевичем. Она называла себя Олей, говорила, что хочет готовиться к новой жизни, и соглашалась со всем, что ей говорил про нее доктор. – Я сегодня доволен тобой, – сказал Константин Сергеевич. – Видимо, лечение было выбрано правильно. – Вы про капельницы? – В основном да. – Действительно, я чувствую себя намного лучше. Только знаете что… – Что, Оленька? – Иногда, засыпая, я думаю, а вдруг ночью отключат свет? Я проснусь, а кругом будет темно? Меня так это мучает… – Если отключат свет, сразу сработает запасная система. Ты не должна этого бояться. Скажи, было что-то подобное, что ты не можешь забыть? – Нет. Просто, я думаю, вот если бы у меня был фонарик, я бы знала, что могу включить его в любую минуту. – Фонарик? Я передам тебе его прямо сегодня. – Спасибо, Константин Сергеевич, – улыбнулась Маруся. Радостно. – А ты пообещаешь мне одну вещь. – Какую? – Когда этот страх пройдет, ты расскажешь мне, откуда он взялся. – Хорошо, Константин Сергеевич. Я пошла? Главное, чтобы не подвела Наташа в платочке. Маруся потратила на нее целый день. Она была центральным звеном «комнаты страха». После отбоя, когда весь этаж уже спал, Маруся зашла за актрисой. Она лежала в постели, читая книжку. – Пора, – сказала Маруся. – Может, завтра? – потянулась актриса. – Боитесь, не справитесь с ролью Фемиды? – участливо спросила Маруся. – Я? – возмутилась актриса и встала. Перед дверью в свою палату Маруся завязала актрисе глаза платком. – А руки как держать? – спросила актриса, входя в образ. – Произвольно. Я буду вас вести. Вы молчите. Вы проходите испытания. Маруся открыла дверь. В палате было темно. Она крутанула актрису несколько раз, актриса, качнувшись, остановилась. Вытянула вперед руку. Маруся взяла ее за руку, подвела к табуретке. Заставила встать на табуретку, слезть, снова крутанула. – Ш-ш-ш, – прошептала Маруся актрисе в ухо. Та отшатнулась, но послушно молчала. Маруся стояла перед ней, держа платок перед лицом актрисы. Делая неуверенный шаг, актриса дотрагивалась рукой до платка. Отодвигала его, делая еще шаг, снова путалась в платке. – Ты где? – проговорила актриса. – Ш-ш-ш, – шипела Маруся. – Ты здесь? – Актриса начала нервничать. – Ш-ш-ш. Наконец она стала делать то, что Маруся уже давно ждала: снимать повязку. Причем Маруся даже в темноте чувствовала, что руки ее дрожат. Маруся зажгла фонарик в ту секунду, когда повязка с глаз актрисы упала. Одновременно включилось радио. На всю громкость. Маруся мигала фонариком, держа его точно перед лицом девушки в платке. Только в этот раз она была без платка. Она была абсолютно лысой. Узнать ее было невозможно. Маруся часто мигала фонариком перед ее неподвижным лысым черепом, радио пело, актриса орала. Девушка была невозмутима, только свет фонаря бросал на ее лицо замысловатые тени. В эту ночь дежурил Константин Сергеевич. Он ворвался в палату, когда актриса еще кричала. Она кричала, когда он пытался ее увести, она кричала, когда прибежали санитары и вынесли ее на руках. Она замолчала после укола. Маруся накинула платок Наташе на голову. Ее увели. Марусю снова привязали ремнями к кровати и вставили в вену иглу. Маруся ни о чем не жалела. Было весело. В конце концов, сумасшедшая она или нет? 10 – И что я буду там делать? – капризничал Аркаша на заднем сиденье седьмой модели «БМВ». – Котенок, ну ты же любишь теннис? – Ангелина Петровна выпускала дым прямо в лицо Аркаше, он морщился и отмахивался от дыма руками. – То есть все будут играть, а я, как идиот, сидеть и смотреть? С бабами? – Ну а что, ты тоже хочешь поиграть? – И ты еще спрашиваешь? Ты везешь меня к своим друзьям, олигархам, хотя я бы лучше… – Лучше что? – Что угодно! Останови машину! – Ну, хорошо, хорошо. – Ангелина Петровна приоткрыла окно, выбросила окурок. – Если хочешь, играй. Просто, честно говоря, я не вижу в этом смысла. – Да? А ты какой хочешь видеть в этом смысл? Глубокий? Или высокий? – Они играют на такие деньги! А ты… – Я играю ничуть не хуже их. – Последний раз ставка была миллион двести. – Из пяти сетов. – Да хоть из десяти! – Мне выйти? – Я не могу отдать миллион двести долларов за то, что ты два часа поиграешь в теннис! – А что можешь? Скажи! Только упрекать меня тем, что у меня нет денег, и ставить в неудобные положения? Зачем ты меня везешь туда? – Всем очень нравится с тобой общаться. Ты такая умница. И потом… мне без тебя скучно. Понимаешь? Я все время по тебе скучаю. Ангелина Петровна обняла Аркашу, тот отвернулся. – Ну, хорошо, триста. Давай договоримся, если ставка будет не больше трехсот, ты будешь играть. Аркаша повернул к ней свое красивое лицо. – Ты – ангел. А я – подонок. Она поцеловала его в губы, он крепко прижал ее к себе. – Нам так хорошо вместе, – прошептала она. – Только ты немного жадная. – А ты капризный. – А ты старая. – А ты бедный. – А ты давно вышла из детородного возраста. – А ты не разбираешься в устрицах. – А я тебя люблю. – А я тебя обожаю. – Ты всегда-всегда будешь выбирать мне устрицы? – А ты всегда-всегда будешь моим котенком? – Не называй меня котенком. – Ладно. Тигренок. – Р-р-р. – Приехали. Веди себя хорошо. Пожалуйста. Все уже собрались. Игроки заключали пари, зрители делали ставки. Ставки на этом корте бывали действительно покрупнее, чем уимблдонские. Ангелина Петровна заезжала сюда поболеть, потому что теннис был самой большой любовью в ее жизни. После психиатрии. Хотя нет. Психиатрия была страстью. Она приезжала к своей приятельнице Ирине. Чей бывший муж находился под наблюдением Ангелины Петровны уже три года. Ирина была звездой российского кинематографа. Ее новый муж – медийным магнатом. В его распоряжении находился телевизионный канал и несколько печатных изданий. Естественно, лицо Ирины почти каждый день украшало их первые полосы. Сам он на корт никогда не приезжал, Ангелина Петровна лично его не знала, но с его ближайшим окружением подружилась давно – и получала от этого общения искреннее удовольствие. А Ирине было приятно лишний раз поговорить с доктором о своем дорогом Пете, и вообще, она находила Ангелину Петровну приятной и интеллигентной женщиной. – Ангелиночка! Аркаша сегодня в такой форме, я даже боюсь выходить с ним на корт! – проговорил подтянутый загорелый седой мужчина в длинных шортах а-ля Рафаэль Надаль. – Володя, он обещал мне порвать тебя, как тузик грелку, – улыбнулась Ангелина Петровна. – Что? – возмутился Володя. – Вот молодежь пошла! Никаких авторитетов. – Ставлю еще сто на Володю. Он подзавелся, а значит – выиграет. – Мужчина, который сидел рядом с Ириной, тоже уже переоделся и ждал своей очереди. – Ох, – вздохнула Ирина, – бедный судья. Мне всегда жалко не проигравшего, а судью. Они так на него орут. – Ничего страшного, – крикнул Володя с корта, разминаясь, – будет судить нормально! Со счетом 3:2 победил Аркаша. Он был мокрый и счастливый. Ангелина Петровна на трибуне охала, кричала и аплодировала. Володя был зол. Он швырнул ракетку об пол, и ракетка разлетелась на части. К концу четвертого сета приехала Володина жена, улыбчивая двадцатидвухлетняя блондинка, и теперь стояла около Ирины и боялась подойти к мужу. Муж негодовал. – Зато есть к чему стремиться, – издевался Аркаша. Ангелина Петровна хихикала. – Так я и знала, – вздыхала юная жена побежденного, – не стала рисковать. Вот молодец. – Что ты имеешь в виду? – улыбнулась Ирина. – Да мы уезжаем, на Каннщину, как говорит Володечка, а у него виза закончилась. И у секретаря фотографий не осталось. Я его уже две недели уговариваю пойти сфотографироваться. А завтра последний день документы отдавать. Мы на день рождения летим. – Ну, может, сейчас успокоится, да заедете куда-нибудь и сфотографируетесь. – Нет. – Володина жена хитро улыбнулась. – Я рисковать не стала. Я зашла в фотостудию, которая напротив нашего дома, в Жуковке, и купила у них аппарат. Здорово? Мы теперь дома можем фотографироваться. – Удобно, – согласилась Ангелина Петровна. – Аппарат купила? Он же огромный! – удивилась Ирина. – А мы его в тренажерный зал поставим. Он там никому не помешает. – Ну что, ужинать? – Ирина улыбнулась Володе. – Я домой, – буркнул Володя и скрылся в раздевалке. Володина жена подмигнула Ирине, а всем остальным послала воздушный поцелуй. Судья ушел, не попрощавшись. 11 Снова хотелось есть. Когда хочется есть, бесполезно читать вывески. Когда хочется есть, солнце становится похожим на апельсин, а собаки на чебуреки. А жизнь – на красивую, но бесполезную нитку переливающихся бус. Интересно, связка сосисок сделана по их образу? Почему это должно было произойти именно с ней, с Олей? И не заканчивается? А может, надо думать, что это хорошо? Может быть, это ее жизнь и есть? А почему тогда она ей не нравится? Может, жизнь и не должна нравиться? Может, она никому и не нравится? Дедушка тоже все время жаловался… Тогда зачем она все время бежит? Мысленно, но очень быстро! Люди с плакатами перегородили Оле дорогу. «Если закричать про „Спартак“, можно получить чипсы и банку пива». – Ты из какой квартиры? – спросила упитанная женщина в резиновых сапогах, с голубыми ромашками на голенище. – Я? – растерялась Оля. – Ты – наша? – уточнила женщина, изо всех сил размахивая деревянной палочкой, на конце которой был прикреплен кусок картона с написанными на нем красной и черной краской словами. И много-много восклицательных знаков. – Ваша, – кивнула Оля не очень уверенно. – Держи! – Палочка оказалась в Олиных руках, женщина исчезла в толпе. Олин плакат содержал призыв к администрации президента с уважением относиться к коренным жителям столицы. Остальные лозунги были совершенно разнообразного смысла: «Только через наши трупы!», «Родились и умрем в центре!», «Нет – олигархам!». Какая-то старушка с кожаной хозяйственной сумкой дотронулась до Оли и участливо спросила: – Давно голодаете? – Давно… – не очень уверенно ответила Оля, оглянувшись на возбужденные лица вокруг нее. – Молодцы, – сказала старушка, – вот бы мне так в свое время, хрен бы меня в Куркино выселили! Старушка улыбнулась Оле, и Оля активно замахала своим плакатом. – Останешься дежурить? – спросил Олю невысокий мужчина, на лбу которого синей краской было написано «не уедем». – Нет, – ответила Оля и улыбнулась в чей-то объектив. Дедушка ее тоже фотографировал. Только в фотоаппарате никогда не было пленки. «Память – это то, что есть в твоем сердце и твоей голове, – говорил он. – А если ни там, ни там нет, то и фотографии не помогут – все равно не вспомнишь, кто на них». Иногда, оставаясь одна долгими одинокими неделями, Оля просыпалась среди ночи и, волнуясь, думала, есть ли она еще в его голове и сердце? – Пошли, – кивнул мужчина «не уедем» в сторону старого дома с выбитыми на первых этажах окнами. – Ты из какой квартиры? Да оставь вот здесь свой плакат. Я думаю, до завтра дом отстояли. Вон сколько прессы, не посмеют! – Я? Двери каждой квартиры были открыты, люди ходили по дому, обсуждали что-то, бросали мусор запросто на пол и вытаскивали кресла и диваны прямо на лестничную клетку. Оля остановилась около покосившейся двери, через которую было видно бывшую детскую комнату. Маленькая розовая кроватка, в которую сейчас были сложены тюки со старыми вещами, стеклянные банки и электрический чайник. – Здесь, что ль, ты жила? – спросил Олю все тот же человек с надписью на лбу. – Нет! – Оля испуганно замотала головой. – Дедушка здесь жил. Не я. – А… Ничего, еще недельку поголодаем, никуда они не денутся! – Еще недельку? – переспросила Оля. – Максимум. Хочешь, я тебя в гости приглашу? Вот моя квартира! – Мужчина сильно толкнул дверь ногой и пропустил Олю вперед. Оля сделала неуверенный шаг. – Нравится? – Он сделал широкий жест рукой и довольно улыбнулся. Оля оказалась в просторной комнате, все стены которой были увешаны причудливыми музыкальными инструментами. Старинными. С облупившейся краской и потрескавшимся деревом. – Нравится, – выдохнула Оля. – За это и поголодать можно! – Она, конечно, ни на чем не умела играть. Она даже никогда не видела, например, гитару вот так близко. – А я тебе что говорю! – обрадовался обладатель необычной коллекции. – Приятно, когда тебя люди понимают. А то мне мой брат говорит: «Дурак! Соглашайся на то, что предлагают, а то вообще на улицу выселят!» – Я вас очень хорошо понимаю, – сказала Оля тихо. – А хотите, я вам подарю что-нибудь? – Мне? – Вам. Барабан нравится? – Нравится. Но я не могу. – Можете, можете! Он снял со стены небольшой деревянный барабан и повесил его Оле на шею. – Дарю, – сказал он. Оля обняла барабан руками и поцеловала его в пожелтевшую кожу. – Я буду с ним дружить! – Отличная идея! Если вы будете его бить, он на вас не обидится. – Наверное, мне бы не хотелось бить своего друга… – Тогда вам надо определиться, кто он – друг или барабан? И действовать соответственно. Оля ударила ладошкой по барабану и рассмеялась: так легко, как только определишься! – Барабан! Вот здорово, даже есть не хочется! – Ой, что это я? – спохватился мужчина. – Вы же целый день на улице! Пойдемте! Он взял ее за руку и потянул. Оля высвободила свою руку и достала из кармана штанов мобильный телефон. – А у вас случайно зарядки нет? – Нет. Электричество отключили. А у вас какой телефон? Он деловито покрутил в руках Олину трубку. – Знаете что, у меня такой тоже есть. Старый, но там может быть аккумулятор заряжен. Хоть чуть-чуть. Он быстро скрылся за дверью, и Оля услышала шум двигающейся мебели. Она снова ударила в барабан, и эхо ответило ей серией ударов. «С ним можно разговаривать, – подумала Оля. – Причем он будет отвечать только тогда, когда ты хочешь. Это так удобно». Мужчина принес батарейку и поменял ее в Олином телефоне. – Ну, что же, – человек «не уедем» довольно потер руки, – пора перекусить! Он потянул Олю за собой, и они оказались в кружке людей, раскладывающих по пластиковым тарелкам мясо, огурцы и жареную картошку. – Я не буду, – сказала Оля, и у нее немного закружилась голова. – Попробуй! Вкусно! Это нас соседи поддерживают! – Он набил картошкой полный рот и, прищуривая глаза, изображал Оле, какое это блаженство. Он так тщательно жевал, что все его лицо ходило ходуном, и даже буквы на лбу скакали друг над другом. Все остальные тоже ели. Голодать стало бессмысленным. Оля взяла тарелку и жадно положила туда несколько дымящихся кусков мяса. И четыре огурца. И засыпала это сверху картошкой так, что ни мяса, ни огурцов не было видно. – Вы посмотрите, – рассмеялась женщина в резиновых сапогах, – девчонка как будто действительно ничего не ела! И все остальные рассмеялись ей в ответ. И Оля тоже. 12 – Актриса знает, что меня перевели в надзорную? – спросила Маруся у девушки с хвостом. Каждое утро, сделав гимнастику, девушка приходила к Марусе читать ей вслух. – Знает. – Как всегда, отвечая, девушка взмахнула перетянутыми резинкой волосами. – А чего не приходит? Скажи ей, что здесь камеры, – настаивала Маруся. – У нее свои камеры. – Девушка взмахнула головой. – Но здесь-то настоящие! – Маруся обвела палату рукой. – И у нее теперь настоящие. – Да ладно? – обрадовалась Маруся. – Выписалась? – Перевелась в надзорную. Начинаем читать. Она села на стульчик, открыла книгу и взмахнула хвостом. Это была книга «Унесенные ветром». Маруся слушала и ела конфеты «Грильяж в шоколаде». Как правило, к тому моменту, когда у этой девушки наступало время ежедневного обзвона ее родственников, вся кровать Маруси была в конфетных обертках. Вот и сегодня девушка закрыла книгу, мечтательно улыбнулась, подошла к Марусе, развернула конфету и, как обычно, не замечая бардака на Марусиной кровати, отнесла фантик в мусорный ящик в ванную комнату. – Я пойду позвоню родным, – сказала девушка. – Вали, – кивнула Маруся. Дверь за ней захлопнулась, Маруся вздохнула. Обвела взглядом потолок, пытаясь понять, где именно установлены камеры. Поковырялась в носу. Изобразила жующего орангутанга. Потом заплакала. Дверь распахнулась, появилась нянечка с капельницей. – Ну, что ты, деточка, – проговорила нянечка, – сейчас тебя полечим, полегче станет. После капельницы Марусе прислали новый спортивный костюм. – Нравится? – спросила завхоз. – Я подумала, что голубой к твоим глазам хорошо будет. Нравится? Маруся критически посмотрела на себя в зеркало. Костюм действительно был неплох. – Сойдет, – сказала Маруся. – У вас тут кто Байер? – Может, тебе еще чего-нибудь надо? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=152890) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания