Сорок изыскателей
Сергей Михайлович Голицын


Приключенческая повесть об одном пионерском отряде, который во время туристического похода занимался поисками пропавшей картины выдающегося художника. Вместе с изыскателями мы узнаем, можно ли убить сразу 3 зайцев, сколько можно съесть мороженого, какие роковые последствия могут произойти из-за непродуманной подмазки сковороды, раскроем тайну старой рукописи, которая поможет разыскать пропавший портрет.






Сергей Голицын

СОРОК ИЗЫСКАТЕЛЕЙ













Дорогие читатели!

Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.

Кто такие изыскатели?

Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…

С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.

Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.

И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.

И Москва стала еще краше, еще многолюднее.

Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.

А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.

Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…

Напишите нам, понравилась ли вам эта книга, интересно ли было ее читать?

Письма шлите по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.









Глава первая



Какие роковые последствия произошли из-за непродуманной подмазки сковороды

Слово «изыскатель» я впервые услышал от своего сына Миши, еще когда он учился в седьмом классе.

Примчался он однажды из школы весь взъерошенный и, бросив книги на стол, радостно объявил нам, что хочет быть только изыскателем, и даже не просто изыскателем, а непременно геологом.

Оказывается, в этот знаменательный день, с самого первого урока усевшись на задней парте, трое мальчишек с упоением читали книгу академика Ферсмана «Занимательная минералогия». Книга эта бесповоротно решила Мишину судьбу. Он стал мечтать о путешествиях – в тайгу, в горы, в пустыни, в Арктику, в Антарктику и как будто даже в космическое пространство. В будущем собирался он открывать новые месторождения нефти и газа, свинца и урана, угля и железа. А пока по выходным дням осенью и весной, а летом чуть ли не каждый день ранним утром с двумя-тремя приятелями, надев рюкзак на плечи, отправлялся он на обследование подмосковных оврагов или каменоломен.

Так начался тот период семейной жизни, который наша мама называла «периодом мук». Ведь, на самом деле, рюкзак, набитый камнями, весит тридцать килограммов. За год Миша ездил в экскурсии раз семьдесят. Трофеев у нас набралось полным-полно – пожалуй, еще пол провалится. Под всеми кроватями, в книжном шкафу, на буфете, даже в моем письменном столе были запрятаны коробки и ящики, коробочки и ящички с камешками и камнями.

Но не говорите Мише этих слов. С негодованием глянет он на вас своими серыми глазищами, тряхнет растрепанным чубом и обиженно пробасит: «Ну, папа, ну какие это камни! Это минералы». Или: «Это окаменелости».

С виду ну самая обыкновенная булыга, а он повертит перед моим носом и пробасит: «Вот гранит из валуна, принесенного ледяным потоком в древнюю эпоху со Скандинавских гор» – или пинцетом подхватит кусочек известняка и покажет отпечаток на нем древней раковины.

Уж на что я высокий, а Миша вырос чуть пониже дяди Степы. Посмотрит он на меня сверху вниз и начнет настоящую лекцию. И объясняет он эдаким учительски-снисходительным тоном: дескать, хоть ты мне и папа, а все-таки многого не знаешь.

Позднее Миша всех взрослых и всех ребят стал разделять на изыскателей и на прочих. К изыскателям он относил тех, кто все время что-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное и ищет на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе. Вот изыскательские профессии – топографы, снимающие карты местности, гидрологи, изучающие реки, ботаники, зоологи и многие другие, и самые-самые интересные из них – геологи.

Из разных прочих Миша специально выделил «тюфяков»: в этой группе очутились мальчишки сонливые, медлительные, ничем не интересующиеся, любители покушать.

Девочек, всех безоговорочно, Миша обозвал «тюфячками». Впрочем, год спустя он мне как-то доверительно шепнул:

– А знаешь, папа, и среди девчонок нет-нет да попадаются изыскательницы.

А вот кого Миша откровенно считал тюфячкой, так это свою младшую сестру Соню. И хотя Соня целый день ищет то завалившийся за кровать чулок, то уроненную на пол тетрадь или «Арифметику», все равно в изыскатели, по мнению Миши, ей не попасть никогда.

Еще наша соседка по квартире, Роза Петровна. Миша прозвал ее Газелью, хотя она толстая и неповоротливая, как черепаха. Он говорит, что у нее взгляд умирающей газели. Когда он прибегает из школы и гремит по всей квартире, торопя маму с обедом, Роза Петровна устремляет на него томные и тоскливые, как осенний дождь, глаза и молчит. И сколько в этих глазах упрека и обиды за резкий шум, за наводнение в ванной комнате, за громкие и длительные разговоры по телефону и даже за прошлогодние грехи!

Газель систематически занимается изысканиями. Как отправится с утра по магазинам, так только к вечеру вернется, усталая до последней степени. А что она там ищет? Только разную снедь, чтобы как можно вкуснее накормить себя и своего любимого супруга. Конечно, Газель самая настоящая тюфячка.

Меня и маму Миша искренне уважает и любит, но я чувствую, что и нас он считает тюфяками.

Ведь кто я такой? Обыкновенный детский врач. Каждый день я хожу в поликлинику, выслушиваю и мну больших и малых ребят, здоровых и больных, прописываю им лекарства, утешаю перепуганных родителей.

А кто моя жена – наша мама? Просто домашняя хозяйка. Она ходит на рынок, готовит обед, штопает носки, стирает, ведет нескончаемые беседы с Розой Петровной, и все. Конечно, ничего изыскательского ни в ней, ни во мне нет.

«Что бы эдакое придумать? – рассуждал я. – Изобрести, скажем, чудодейственное лекарство, моментально излечивающее насморк или расстроенный желудок?..» Увы, дальше мечтаний дело у меня не шло, и в изыскатели я безусловно не годился.

Каждое лето мы выезжали на дачу. Я стремился так устроиться, чтобы дача была недалеко от станции, а станция – недалеко от Москвы. Миша целыми днями где-то пропадал со своим неизменным рюкзаком, а мы с мамой и Соней чинно прогуливались по улицам дачного поселка меж раскрашенных заборчиков или садились под тощими сосенками на берегу илистого пруда. Соня любила купаться и барахталась вместе с оравой ребятишек в мутной воде на манер головастиков в высыхающей луже.

А в этом году все у нас пошло по-иному. Миша кончил школу и собирался поступать в геологоразведочный институт. Поэтому в апреле и мае он ездил за минералами и окаменел остями только раз в две недели, но зато притаскивал рюкзаки двойной тяжести, а однажды приволок раковину аммонита, изогнутую спиралью, величиной с колесо от детского велосипеда.

И я и мама ругали Мишу:

– Не смей ездить на экскурсии! Изволь заниматься с утра до вечера!

Он, как нам казалось, покорно опускал свою кудлатую голову, а сам ранним утром потихоньку, когда мы еще спали, натягивал синие шаровары, хватал рюкзак, булку с колбасой и удирал за очередной добычей.

Но в конце концов кончились его привольные деньки и на семейном совете мы решили:

– Хватит! Никаких камней! Захотел держать экзамен в вуз, сиди и зубри.

С Мишей оставалась мама – надо же его морально поддерживать, всячески утешать и подбадривать, а главное, кормить яйцами и сахаром. Роза Петровна надоумила: от яиц развивается память, а сахар укрепляет мозги.

И Миша теперь уничтожал по десятку яиц в день, бухал по шесть кусков сахара в стакан чая и, плотно стиснув ладонями виски, с утра до вечера сидел над книгой. А мне пришлось думать, как провести свой отпуск вдвоем с Соней.

Куда же поехать?

– Поедешь – изволь наварить не менее двадцати килограммов варенья, намариновать, насушить, насолить грибов на всю зиму, – приказала наша хозяйственная мама.

– Но я не очень умею, – нерешительно возразил я.

– Нечего, нечего притворяться! Хозяйка поможет, – безапелляционно отрезала мама. – И Соню пора приучать. Каждое утро извольте отправляться в лес за грибами, за земляникой, малиной, брусникой, а вишню, клубнику, крыжовник, смородину, яблоки, груши, сливы покупайте на базаре.

– Послушай, отец! – Миша поднял голову от книги. – Я тебе дам свой рюкзак, пожалуйста, полазай по оврагам, по карьерам, по крутым берегам рек, набери новые образцы минералов и окаменелостей.

– Гм-м! Но ведь они очень тяжелые! И потом, я могу сорваться с утеса, упасть в пропасть.

– Ну, отец, какие под Москвой утесы и пропасти! – Миша снисходительно посмотрел на меня.

– Наберем камней, наберем! – воскликнула Соня. – Где папа не достанет, я залезу!

– Возьмешь мой геологический молоток, мой рюкзак, мои шаровары… и тогда, – добавил Миша и подмигнул нам, – и ты и Соня настоящими изыскателями заделаетесь.

– Настоящими изыскателями? – переспросил я. – Если так, обещаю тебе, Миша, эти самые минералы и окаменелости достать. Поручение будет выполнено.

«А собственно говоря, – подумал я, – собирание грибов и ягод по дремучим лесным трущобам и чащам, конечно, это тоже самое настоящее изыскательское занятие…»

– Папа, изыскатели! Как это весело! – Соня даже захлопала в ладоши.

Да, я еще ничего не рассказал о моей Соне. Упомянул, что она невероятная растеряха и. тюфячка, и все. У нее две косы с голубыми ленточками, голубые глаза, крошечный, чуть вздернутый носик, она перешла в шестой класс, учится на четверки, любит покушать, за обедом уплетает по две тарелки супа и по три котлетки. Когда сидит за уроками, от усердия высовывает язык, в свободное время все больше прыгает и смеется. Впрочем, по секрету скажу – иногда и плачет… Куда же все-таки поехать?

– Поезжайте в Золотой Бор, – посоветовал мне муж Розы Петровны, старичок, историк-архивариус Иван Иванович. – По имеющимся у меня сведениям, это чудесное место – районный центр, изобилие вишен и яблок, достаточно широкая река. И учтите – от Москвы не столь далеко. И потом…

Иван Иванович немного замялся.

– Говорите, говорите, не стесняйтесь, – поддержал я его.

– Я хотел вам предварительно показать один любопытнейший документик. Разрешите, через пять минут я его принесу, – сказал он и исчез.

Уважаемый Иван Иванович был исключительно почтенный и культурный человек. Я с ним встречался каждое утро. Он ходил в пижаме, синей с белым, я – в красной с желтым. Я был худой и высокий, он – худой и совсем коротышка. За тщедушность, за малый рост Миша прозвал его Тычинкой.

Каждое утро мы рассматривали вместе с почтенным Тычинкой градусник, висевший за кухонным окном.

«Потеплело (или похолодало)», – объявлял Тычинка, протягивая мне свою узенькую розовую ручку, похожую на гусиную лапку, мягко улыбаясь сквозь толстые роговые очки и легонько покручивая чахлые былинки седых усов. «Потеплело (или похолодало)», – отвечал я, и мы расходились. Я шел пить кофе к своей жене, он семенил к своей Роз-е пить овсяное толокно.

Он был человек исключительно пунктуальный и всецело находился во власти привычки. Например, уже двадцать лет подряд он неизменно смотрел на градусник ровно в 8 часов 25 минут утра, ни на минуту не позднее, не раньше. На работу он всегда ходил пешком, по одним и тем же улицам, зимой и летом, в дождь и при солнце. Однажды на пути его маршрута снесли два маленьких деревянных дома и стали строить на их месте один большой каменный. Высокий временный забор загородил Тычинке дорогу, и Тычинка несколько месяцев чувствовал себя глубоко несчастным: ведь его путь удлинился на восемнадцать шагов…

Тычинка вернулся ко мне не через пять, а через восемь минут. И в каком виде! Очки спустились на нос, подслеповатые глазки были широко открыты, руки подняты кверху и, кажется, даже седые волосы шевелились на макушке.

Я понял – произошло нечто ужасное.

– Вы помните, как мы вас угощали блинами? – закричал он трагическим голосом.

– Помню, – удивленно ответил я.

Но, честное слово, я не видел в этом ничего ужасного. Два месяца назад, в день рождения Тычинки, я чуть не объелся божественными блинами, которые испекла уважаемая Роза Петровна. Я их тогда съел целых два десятка с паюсной икрой, с лососиной, с растопленным маслом, со сметаной, запил заветной настоечкой на тысячелистнике…




– Все погибло! – простонал Тычинка и упал в кресло.

Я дал ему валерьянки.

– Расскажите, что случилось?

– Возьму себя в руки и попробую вам рассказать все подробности.

Тычинка опрокинул вторую рюмку валерьянки, нервно протер свои очки и начал более или менее спокойным голосом:

– В нашем архиве примерно лет двенадцать назад состоял на службе один пожилой библиотекарь. Ах, какой был прекрасный человек! Всем интересовался, много ездил. Увы, он скончался еще до войны. А лет за пять до смерти ему пришлось побывать в Любце. Вы о таком городе слышали? Ровесник Москвы, там имеется много памятников архитектуры, свой кремль, не уступающий Московскому. А Золотой Бор находится в двадцати километрах от Любца. Вот я и хотел дать вам незначительное поручение… И все погибло! – вновь простонал Тычинка.

Я ему подал третью рюмку валерьянки. Тычинка выпил, вытер пот со лба и продолжал:

– Проживал когда-то в Любце, в маленьком домике, некий гражданин, по слухам нелюдимый, сердитый и скупой. Направился наш библиотекарь к нему с целью выяснить, нельзя ли у сего гражданина купить старинные книги. Библиотекарь ошибся дверью и очутился в прескверном чулане, пропахшем мышами, и знаете, что он там обнаружил? На стене, между развалившимся шкафом и рассохшимися бочками, висел покрытый пылью портрет. Библиотекарь полой плаща смахнул пыль с полотна и увидел такое изумительное произведение искусства, что… одним словом, увидел девушку – красавицу с темными волосами, в сиреневом платье с кружевами. Он так и остолбенел. Портрет был написан несомненно выдающимся художником. Черные печальные глаза красавицы горели вдохновенным огнем. Неожиданно выскочил хозяин, обругал библиотекаря, назвал чуть ли не вором и выгнал вон.

– А кто же был художник? – спросил я.

– Неизвестно. В том-то и дело, что неизвестно. – Тычинка болезненно сморщил ниточки бровей. – В правом нижнем углу портрета библиотекарь едва разобрал загадочную надпись: «Я не могу даже подписаться». Что значат эти слова? Какой в них смысл? И до сегодняшнего дня никто и понятия не имеет о существовании того портрета. Я все собирался сам отправиться на поиски, но ведь я вообще никогда не любил передвигаться, а там началась война, а там я несколько постарел… И знаете, в чем самая трагедия? Ни фамилии сего хранителя, ни его адрес так же неизвестны. – Тычинка в отчаянии всплеснул крохотными ладошками. – Тогда наш библиотекарь начертил, как пройти от базарной площади к тому дому. Я этот план как зеницу ока берег в одной книге. Сейчас я нашел эту книгу, перелистал ее – плана нет. Я спросил Розу. И что же выяснилось? Тогда, перед моим днем рождения, она4 решила произвести генеральную уборку, стала вытирать пыль на книжных полках, а после уборки затеяла печь блины. И такое несчастье, такое несчастье! Она накрутила этот драгоценный документ на палочку для подмазки сковороды. Только одно сохранилось в моей памяти: тот дом стоит на одной из окраин города, но на какой окраине, восточной или западной, северной или южной, простите, позабыл. Впрочем, я полагаю, Любец – город небольшой, вы и так найдете.

Вспомнились мне глаза умирающей Газели, сиречь супруги уважаемого Тычинки.

«Чтоб ей пусто было!» – отругал я про себя Розу.

– Да кто же подмазывает сковороду бумажкой? – громко спросил я Тычинку.

– Да план-то был вычерчен не на бумажке, а на первосортной полотняной кальке. Она ее сперва в кипятке выстирала, а уж потом накрутила на палочку! – жалобно воскликнул тот.

«А ведь поиски портрета, – подумал я, – тоже очень заманчивое и самое настоящее изыскательское занятие».

– Уважаемый Иван Иванович, успокойтесь, пожалуйста. Обещаю вам сделать все возможное и все невозможное и попытаться таинственный портрет разыскать даже и без вашего плана, – торжественно произнес я.




Глава вторая



Можно ли убить сразу трех зайцев?

Дней через десять я и Соня уже катили в поезде, собираясь прожить в Золотом Бору до конца моего отпуска.

Из трех изыскательских поручений, которые мы намеревались выполнить, самое главное было, конечно, поиски портрета.

– Грибов, ягод насобирать – пустяки какие! – рассуждали мы с Соней. – Побывать раза два-три в лесу, и все. Камни? Вряд ли это так уж трудно по оврагам лазить! А вот портрет…

Поезд миновал дачные места. Березовые и сосновые леса мелькали за окном, а я все думал и думал о портрете, и, признаться, робость начала меня охватывать. Не слишком ли трудную задачу я взял на себя? Ну, приедем – увидим.

Вещей у нас было великое множество; мы завалили ими обе третьи полки да еще под лавку засунули два чемодана, рюкзак с сахаром, тюк с кастрюлями и стеклянными банками.

Геологический молоток с виду похож на обыкновенный, только ручка у него длинная, как у лопаты, ни в один тюк он не влез, и Соня держала его просто в руках.

Соседка-пассажирка, нахохлившаяся, сердитая старушка, тяжело вздохнула:

– Было время – девочки в кукол играли, а теперь вон гвозди надумали заколачивать.

Соня загадочно на меня посмотрела и подмигнула: дескать, знаем мы, зачем везем молоток.

Я разговорился с этой соседкой, сказал, что мы едем в Золотой Бор, на дачу. Едва она услышала мои слова, как подпрыгнула на скамейке и в один миг превратилась в улыбающуюся, кругленькую, румяную старушку.

– Милые вы мои, да ведь я родилась в Золотом Бору, всю жизнь там прожила!

А через три остановки мы уже договорились, что я сниму в ее доме на лето комнату. По многим неуловимым признакам я чувствовал: эта уютная бывшая сердитая старушка должна замечательно готовить обед, а еще лучше – варить варенье, сушить, мариновать и солить грибы.

Но, на беду нашу, когда мы приехали в Золотой Бор и ввалились со всеми вещами во вновь снятую квартиру, хозяйку мою ждало письмо.

В колхозе, за сорок километров, выходила замуж какая-то золовкина падчерица, и хозяйка должна была ехать туда на целых две недели – шить приданое, печь пироги, варить и жарить прочие яства и, наконец, петь, плясать и пировать на свадьбе.

Ухаживать за нами взялся хозяин.




В жизни я не видел такого угрюмого, необщительного человека. Он всегда молчал, когда же хотел что-то сказать, сперва долго кряхтел и кашлял, а потом кидал две-три отрывистые фразы. Вид у него был одичалый и растерзанный. Его лохматая борода напоминала свалявшуюся конскую челку, а густые, низко нависшие брови – две зубные щетки.

Весь день он копался в своем саду. Что он там делал, мы не знали: заходить туда нам не разрешалось. Впрочем, однажды сквозь дощатый забор Соня подглядела: яблони, вишни, сливы, груши были увешаны спелыми и неспелыми плодами. Каждое утро на завтрак хозяин молча ставил перед нами полную миску с фруктами.

– Неплохо бы нам заняться варкой варенья, – предложил я хозяину.

– Дров нету, посуда на свадьбу уехала, и сам не мастак, – уныло ответил тот.

– Придется самим организовать походы за ягодами, за грибами, – вздохнул я.

Сперва пошли мы с Соней за земляникой, набрали два стакана, нам захотелось пить, и мы всю добычу съели. Позднее поспела малина, но от малины сразу же пришлось отказаться, хотя росла она, как выражался хозяин, «тысячной россыпью», за семь километров, в каком-то Кузькином враге, пополам с крапивой; к тому же там водились гадюки, а лет двести назад прятались разбойники во главе с атаманом Кузькой.

Отправились мы за грибами, набрали штук двадцать сыроежек да несколько червивых подберезовиков, попали в болото, промочили ноги, вдобавок пошел дождь, и мы пришли домой мокрые и сердитые.

Решили ждать возвращения хозяйки со свадьбы и тогда закупить все ягоды, фрукты и грибы просто на базаре и выполнить мамино поручение, хотя и неизыскательским способом.

С Мишиным поручением тоже ничего не выходило. Прослышал я о каких-то карьерах за пять километров; возможно, там были и окаменелости, и редкие минералы… Но ведь это такая даль! А жара – как в пустыне! Да и груз будет тяжеленный!..

Оставалось третье поручение – разыскать таинственный портрет.

Я, признаться, каждый день думал о портрете, но совершенно не знал, как приступить к его поискам.

– Скажите, где останавливается любецкий автобус? – решился я наконец спросить хозяина.

– А туда автобус не ходит.

– А как же нам добираться?

– Голосуйте.

– То есть как это – голосуйте?

– А так. Идите к рынку, оттуда – на шоссе, поднимайте руку, шофер затормозит, лезьте в кузов и поезжайте. Хороший город, старинный, моя родина. Много обид претерпел, пришлось уехать.

Очевидно, никогда в жизни мой хозяин не произносил столь длинного монолога. Насчет обид спросить его я постеснялся, а это голосование мне совсем не понравилось.

– А если шофер мимо проедет?

– Другого дожидайтесь.

– И что же, так до вечера то поднимать, то опускать руку? Ну нет! Я детский врач, человек самолюбивый… К тому же в кузове трясет, на дороге пыль ужасающая…

Я отказался и от третьего изыскательского поручения…

Должен признаться, мы с Соней заскучали. Подруг она так и не нашла. Два раза в день ходили мы с ней на реку; она купалась, я же предпочитал греться на бережку. Вода была чересчур холодная, да еще, того и гляди, на острый камень наткнешься…

А река? Полноводная, спокойная, словно вся в серебряных рыбьих чешуйках, она текла медленно, окаймляя широкой, блистающей на солнце дугой зеленый заливной луг; на середине дуги луг отступал, сменяясь ярко-желтой песчаной полосой – пляжем.

На противоположном берегу реки в ольховых кустах чуть виднелось устье маленького ручейка. Слева от ручья по горе спускался к реке темный сосновый бор, а справа, за узкой полосой зеленого луга, вытянулась веселая деревенька, вся в яблоневых садах.

Наш берег раскинулся широким цветущим заливным лугом. Трава была даже выше Сони. Позади заливного луга едва выступали из-за яблоневых садов золотоборские дома, дальше выстроились кирпичные корпуса текстильной фабрики…

Теперь Золотой Бор – Московской области, а раньше тут, как выражался мой угрюмый хозяин, «петух на три губернии пел». И эта широкая река, и маленький ручеек были губернскими границами.

Прошло полмесяца, и мы успели привыкнуть и к сосновому бору, и к лугу, и к реке…

Однажды, когда я шел вместе с Соней на пляж купаться, меня заинтересовала не река, залитая солнцем, а хохлатая белая курица, с громким кудахтаньем беспокойно бегавшая вдоль берега. Оказывается, ее детки – желтые утята, – к великому ужасу мамаши, весело ныряли и плавали в зарослях камыша.

Но для Сони даже курица с утятами не представляла никакого интереса… И вдруг Сонины глаза оживились. Я обернулся. К нам приближалось человек тридцать загорелых голоногих мальчиков и девочек. Сзади шагала хмурая пожилая женщина в очках на длинном крючковатом носу, а за ней шла белокурая высокая тоненькая девушка в голубом платье.

Мальчики, завидев реку, вдруг закричали, засвистали и побежали, девочки – за ними.

– Дети, тише! Куда вы торопитесь? – рассердилась женщина в очках и сама заторопилась, спотыкаясь о кочки.

Девушка в голубом побежала наперерез.

– Не сметь купаться! Не сметь купаться! Сперва занятия! – закричала девушка и принялась ловить и хватать ребят за рукава рубашек.

Громкие голоса смолкли. Кое-как девушке удалось собрать всех ребят в кучу, но садиться на траву никому не хотелось, все сбились вместе, словно куры под дождем.

Тут подоспела руководительница. Я услышал, что ребята ее звали Магдалиной Харитоновной.

– Итак, дети, сегодня мы займемся речной фауной, теми мелкими существами, которые…

Голос руководительницы напоминал звук пилы, распиливающей сучковатое полено. Соня подошла вплотную.

– В нашей реке водятся разнообразные ракообразные… – тянула Магдалина Харитоновна.

А день был такой жаркий, солнце так ярко светило, серебряная речная гладь так заманчиво искрилась на солнце!..

Соня уныло вздохнула, но вдруг в глазах ее заплясали лукавые огоньки.

Она быстро завязала косы вокруг головы, в один миг скинула тапочки, платьице и в одном купальнике – бултых в воду.

Увидев в реке девочку, два совершенно одинаковых черненьких востроносеньких мальчугана, очевидно приняв ее за свою, также прыгнули в воду.

И не успела Магдалина Харитоновна опомниться, как все ребята очутились в воде и, хохоча и визжа, забарахтались и запрыгали там.

Девушка усмехнулась, в ее больших серых глазах блеснул такой же лукавый огонек, как у Сони; она неторопливо сняла свое голубое платье и в одном купальнике вприпрыжку тоже побежала к реке.




Магдалина Харитоновна забегала вдоль берега совсем как та белая курица, которую мы встретили по дороге на пляж. Даже мочалистые серые пряди ее волос, перетянутые сеткой, торчали на лбу, словно куриный хохолок.

Сзади нее важно вышагивал длинноногий мальчуган, белобрысый и тощий, похожий на ощипанного индюшонка.

Вдруг Магдалина Харитоновна накинулась на меня, возбужденно размахивая руками:

– Полюбуйтесь, какие дети недисциплинированные! Срывают мероприятия Дома пионеров! Сегодня по плану назначено ознакомление с речной фауной, а потом, после занятий, – пожалуйста, купайтесь! И то это я на свой риск. Вам известно: согласно последней инструкции, одновременно разрешается залезать в воду пяти ребятам. И только на пять минут. Остальные извольте сидеть на берегу и ждать своей очереди. Единственный примерный мальчик – это Володечка, – добавила она и вздохнула.

Белобрысый Индюшонок кротко поджал губы и тихо прошептал:

– А Витька Большой к тому берегу махнул.

– Я совершенно бессильна что-либо сделать! Более непослушных детей в жизни не встречала! – рассердилась Магдалина Харитоновна. – Ну, да там Люся, она примет меры к спасению утопающих.

Возможно, надо было наоборот, – заметил я, – сперва купание, а потом ознакомление с речной фауной.

– Утвержденный план следует выполнять точно, – отрубила Магдалина Харитоновна. – Например, в прошлый понедельник у нас проводился «поход военизированный» в лес, в будущую среду намечен «поход краеведческий» в Любец.

– Вы собираетесь в Любец? Пешком? У вас настоящий туристский поход? – воскликнул я. – А нельзя ли мне с моей дочерью присоединиться к вам?

– А вы кто такой? – строго спросила она меня.

– Я детский врач из Москвы, провожу здесь отпуск.

– М-м-м… такой важный вопрос я не уполномочена решать самостоятельно. Но, доктор, не беспокойтесь. Я устрою, для вас я все устрою. Я переговорю с директором Дома пионеров. – Впервые она улыбнулась и схватила меня за рукав. – Вы для нас будете исключительно полезны. В настоящий момент мед-обслуживание наших походов осуществляется малоквалифицированными силами… Что собой представляет Люся, наша пионервожатая? – кивнула Магдалина Харитоновна на девушку, чья голова в белой шапочке едва виднелась в реке возле того берега. – Легкомысленная девчонка, и больше ничего. Вы знаете, в дороге могут произойти всевозможные травмы, несчастные случаи, вывихи, переломы, солнечные удары, удушения, утопления, обморожения, отравления, укусы ядовитых змей…

Я поразился:

– И такие происшествия случаются в туристских походах? А я полагал – самое большое, если кто пятку наколет.

– Вам будет поручено носить аптечку «большой набор», десять килограммов.

– С удовольствием, – ответил я и закашлялся.

– А сколько вашей дочери лет?

– Двенадцать с половиной.

Улыбка моментально исчезла с лица Магдалины Харитоновны.

– Тогда ничего не выйдет. Ваша дочь относится к пионерам среднего школьного возраста, а в походах на двадцать километров разрешается участвовать пионерам только старшего школьного возраста – от тринадцати лет и старше.

Ребята между тем, вдосталь накупавшись, выпрыгивали один за другим из воды и подбегали к нам мокрые, все в пупырышках, с горящими глазами. Последней выскочила Люся, такая же смеющаяся и возбужденная, как они все.

– Да посмотрите, какая моя дочь большая, рослая! Она выше многих из ваших.

– Ничего не могу поделать. Инструкция запрещает. Впрочем, если директор Дома пионеров в виде исключения… Вы приходите, приходите обязательно сегодня вечером, – добавила она. – Состоится предпоходное расширенное организационное совещание. Я поддержу вашу просьбу. Я всегда чувствую к врачам особенную симпатию, – вновь улыбнулась она и вдруг резко повернула голову в сторону ребят: – Как вам не стыдно! Прервали занятия! Стать в круг и слушать внимательно.

Ребячьи глаза сразу погрустнели, а Люся вздохнула неестественно громко.

– Папа, пойдем, – шепнула мне Соня.

И мы пошли по тропинке через скошенный луг. И долго еще ветерок доносил скрипучий голос Магдалины Харитоновны.




Глава третья



В поход! В поход! В поход!

Я с интересом разглядывал вышитые полотенца и платочки, коллекции бабочек и жуков в ящиках, засушенные растения, разноцветные изделия из фанеры и картона, склеенные или выпиленные. Все это было развешано по стенам, расставлено в шкафах и на полках.

Вошла высокая, худощавая женщина средних лет.

Бывают такие очень хорошие люди. С первой встречи мне показалось, что мы с ней знакомы давным-давно.

Елена Ивановна, директор Золотоборского дома пионеров, поминутно поправляя густые черные волосы и приветливо улыбаясь одними большими черными глазами, протянула мне тонкую белую руку и тут же разрешила все мои недоуменные вопросы: и я и моя Соня стали полноправными участниками самого настоящего туристского похода в Любец. Елена Ивановна села в конце стола на председательское место.

– Дети, тише! – строго сказала она. Ее резко очерченные прямые брови, ее тонкие губы серьезно сжались.

Я сел в уголке. Соня конфузливо спряталась за меня. Не очень приятно сидеть, когда на тебя смотрит столько народу: тебя изучают, возможно, выискивают в тебе что-либо смешное. Я изредка поднимал глаза, оглядывал то светлые, то темные ребячьи головы; узнал того примерного белобрысого Индюшонка – Володю, что сидел сейчас возле Магдалины Харитоновны, заметил двух черненьких, совершенно одинаковых востроносых мальчиков, очевидно близнецов. Они сидели вдвоем на одном стуле и беспрерывно толкались.

Первый вопрос был о снаряжении похода. Елена Ивановна спросила, сколько можно достать рюкзаков.

Раньше я надевал на спину рюкзак только во время походов на Тишинский рынок за картошкой, и то в последние годы меня заменил Миша.

Однако сюда, в Золотой Бор, я привез целых три рюкзака, в том числе Мишин геологический, с шестью карманами и резиновой надувной подушечкой, поэтому мне было чем похвастать. Несколько рюкзаков имелось в Доме пионеров, остальные взялись достать ребята. На дорогу решили купить пшенные концентраты, сухой кисель. В самом Любце рассчитывали обедать и пить чай в столовой. Каждый из ребят должен был взять по пять яиц, сахар, соль, хлеб, кружку, ложку, миску, одеяло. Двоим ребятам поручили захватить ведра. Правда, таскать ведра будет очень скучно, но что поделаешь – несите по очереди. Мне доверили аптечку «малый набор», весом, к счастью, всего в три килограмма. Мальчики обещали взять ножи, два топора, девочки – нитки, иголки. Так как днем было слишком жарко, решили двинуться в поход в шесть часов вечера.

– Ночевать самое лучшее в деревне, в помещении школы, – заявила Магдалина Харитоновна.

– А давайте просто в лесу, под кустами. Сделаем шалаши из ольховых веток, – предложила Люся.

– В шалашах! Ура! – радостно воскликнул один из мальчиков.

– Да, да, в шалашах! – подхватили другие.

«В лесу, в шалашах?» – Я недоверчиво поморщился, но промолчал.

– Очень хорошо, пусть ночуют в лесу, – мягко улыбаясь, сказала Елена Ивановна.

Люся предложила распределить между ребятами различные обязанности. Три девочки и два мальчика вызвались быть кашеварами, у иных мальчиков были удочки, их назначили рыболовами. Двум девочкам дали карту местности, на которой они должны были чертить линию маршрута и вести глазомерную съемку окрестностей. Этих девочек назвали топографами. Володя, имевший фотоаппарат, был назначен фотографом. Далее в списке стояли портнихи, санитары, жилищники и костровые…

– А кто из вас хочет быть писателем? – спросила Магдалина Харитоновна, улыбаясь, и торжественно положила на стол изящный голубенький альбом.

Позднее я узнал, что Магдалина Харитоновна, оказывается, пишет в педагогический журнал интереснейший научный труд: «Восприятие детьми окружающей действительности», сокращенно – ВДОД, и в качестве материалов для этого самого труда ей очень нужны подлинные ребячьи туристские дневники.

– Я хочу вести дневник! – вскочил один из близнецов.

– И я! – вскочил другой.

Еще кто-то из мальчиков и девочек, в том числе и Соня, тоже пожелали быть «писателями».

– Ну что же, – примирила их всех Елена Ивановна, – летопись похода ведите по очереди.

Надо же наконец выступить и мне.

Я встал и, немножко волнуясь, начал рассказывать об изыскателях – какие они смелые, предприимчивые люди, всем интересуются, не боятся никаких трудностей, помогают другим, и главное, ищут что-нибудь очень интересное на земле, под землей, на воде, под водой и в воздухе. Упомянул я и о тюфяках.

Кажется, я говорил убедительно и горячо. Все повернули головы и внимательно меня слушали.

Сердце мое радостно стукнуло: ага, ребята и меня принимают за изыскателя, и Соню тоже. Очень хорошо! Пускай принимают. Я перешел к своим изыскательским поручениям, впрочем, о грибах и о варенье предпочел не упоминать.

Я заговорил о геологии. Рассказал, как мой Миша раньше притаскивал тяжеленные рюкзаки добычи, а этим летом вынужден томиться в нашей московской квартире. Под конец я попросил помочь набрать рюкзачка два камешков.

– Мы шесть рюкзаков добудем! – воскликнул черненький мальчик.

– Сказал – шесть! Десять! – перебил другой близнец.

– Действительно, – поддержала Магдалина Харитоновна, – «Справочник туриста» настоятельно рекомендует сбор геологических образцов. Вот и чертеж молотка прилагается. Геология войдет в план наших краеведческих экскурсий. Однако я считаю – мы должны в первую очередь составить коллекцию для своего уголка природы, возможно вторые экземпляры…

– Да нет, мне бы только немножечко, – робко попросил я.

– Послушайте, – сказала Елена Ивановна, – я уверена, камней хватит на целую автомашину. Пожалуйста, не спорьте!

Тогда я перешел к своему самому заветному изыскательскому поручению. Рассказал, как на Урале незадолго до войны нашли исчезнувшую полтораста лет назад картину великого итальянского художника Рафаэля, состоявшую из двух досок, причем одной из досок прикрывали кадушку с солеными огурцами, а другая валялась где-то на чердаке. Потом стал рассказывать о портрете девушки в сиреневом платье с кружевами, запрятанном где-то в Любце. Этот портрет, правда, был написан на холсте и для прикрывания кадушки не годился, но его могли изгрызть мыши, ему грозила гибель от сырости. Конечно, нужно его разыскать во что бы то ни стало. Возможно, это тоже выдающееся произведение искусства. И наконец, что значат эти непонятные слова на портрете: «Я даже не могу подписаться»?

– Все враки, – объявил примерный Индюшонок.

– Ты, Володька, тюфяк, потому так и говоришь! – отрезала Люся.

– Я не вижу тут каких-либо познавательных моментов, но, если эти поиски не будут мешать проведению наших основных запланированных мероприятий… – начала было Магдалина Харитоновна бесстрастным голосом.

Люся тряхнула своими светлыми волосами, ее щеки вспыхнули от возбуждения.

– Магдалина Харитоновна, да неужели вы…

Елена Ивановна положила свою руку Люсе на плечо.

– Тише, тише, дорогая, успокойся, – мягко сказала она.

Тут вскочил высокий белокурый мальчик с серьезной морщинкой на лбу, с большими серьезными серыми глазами. Тоном строгого учителя-экзаменатора он стал меня допрашивать:

– Интересная история!.. А скажите, очень давно написан портрет? А кто была эта девушка? А кто был художник?

На все эти вопросы я вынужден был жалобно отвечать: не знаю. Я чувствовал – вот-вот получу двойку.

– Что ж, товарищи, – заключил экзаменатор и сдвинул свои мохнатые брови, – я читал, в Египте столько лет искали гробницу одного фараона и в конце концов нашли. Вообще-то гражданин доктор маловато нам рассказал, а все-таки наш отряд… – Мальчик посмотрел сперва на меня, потом оглядел всех ребят, задорно им подмигнул. – Одним словом, будем искать портрет! – воскликнул он звонким голосом.

– В такие дебри сунемся, – подхватил один из черненьких мальчиков, – большим ни в жизнь не добраться, а портрет найдем!




Глава четвертая



Первые неприятности, первые трудности

Шесть часов вечера. Мальчики и девочки, все в тюбетейках и треуголках, сложенных из газет, в синих шароварах, чинно сидели со своими туго набитыми рюкзаками на скамейках перед Домом пионеров. Только моя Соня была в коротком розовом платьице, с голыми коленками.

Мальчики и девочки с почтением оглядывали меня. В Мишиных шароварах, в соломенной широкополой шляпе, с громадным рюкзаком, из которого торчала ручка геологического молотка, я, очевидно, смахивал на бывалого изыскателя-путешественника.

Самый маленький турист, худенький, костлявый, загорелый, черноглазый, с лицом, руками и ногами цвета каленого ореха, подскочил ко мне:

– Дяденька, пожалуйста, давайте рюкзаками поменяемся. Я – ваш, вы – мой. – Он ласково погладил мою шестикарманную гордость. – Знаменитый рюкзачище! С ним вы по всему свету путешествовали? Да? Вы нам потом расскажете?

– Что ж, давай поменяемся, – ответил я, сделав вид, что не расслышал его вопроса о моих путешествиях.

«Только аптекарский ящик ему, пожалуй, тяжеловат будет», – подумал я, вынул его и переложил в рюкзак загорелого черноглазки.

У многих мальчиков я заметил геологические молотки. Собственно, по-настоящему геологическими у них оказались только ручки необыкновенной длины, иногда даже длиннее их владельцев, а сами молотки были такие, какие удалось стащить из дому: или плотничьи с рогатыми гвоздодерами, или сапожные с широкой шляпкой. Мальчики ловко размахивали молотками, точно играли в крокет.

Люся носилась взад и вперед. Магдалина Харитоновна шипела на Люсю, та отвечала ей шепотом и, кажется, не очень почтительно. Наконец все было готово, все, наверное, в третий раз пересчитано. Люся дала команду строиться.

– Первый! Второй! Третий! Четвертый… – выкрикивали вставшие в шеренгу ребята.

Люся отдала салют Елене Ивановне и отчеканила:

– Товарищ директор, отряд пионеров Золотоборского дома пионеров в количестве двадцати семи человек выстроен. Прикажете начать поход?

Елена Ивановна только улыбнулась и молча уступила место Магдалине Харитоновне. Та очень долго и очень скучно толковала о том, что надо слушаться взрослых, не бегать, быть осторожными, не баловаться, не объедаться, не купаться, не драться, громко не смеяться, сырой воды не пить, зеленых ягод не есть и еще штук пятнадцать разных противных «не».

Но ребячьи глаза глядели совсем не на Магдалину Харитоновну, ребячьи локти незаметно подталкивали друг друга, а ноги никак не хотели стоять на месте. Люся потихоньку зевала в кулак.

Примерный Володя-Индюшонок был фотограф; он вышел из строя, отбежал в сторону, присел на корточки, прицелился, влез на забор, снова прицелился.

– Да что ты, тюфяк эдакий! Скоро ли? – крикнула Люся.

– Внимание, начинаю, – невозмутимо и важно произнес Володя, – прошу не смеяться. Девочки, смотрите вверх.

– Володька, если ты не начнешь… Володя щелкнул, отбежал, снова щелкнул.


* * *

Строем шли только по городским улицам, а как вышли на огороды, мальчики прибавили шагу и стали быстро от нас удаляться.

Магдалина Харитоновна кричала, размахивала руками, попыталась было догнать скороходов, но не сумела.

– Всегда они так! – обиженно искала она у меня сочувствия. – В «Справочнике туриста» ясно указано: идти ровным, размеренным шагом, а видите, как они понеслись, и притом пружинящей походкой, которая строжайше воспрещена.

Я понял мальчишечью тактику: сперва они шли очень быстро, чуть не бегом, потом садились на травку и заводили рассказы о капитане Немо, о трех мушкетерах, о Дерсу Узала, о Валерии Чкалове, о космонавтах и о многих других замечательных людях и изыскателях. Как только Магдалина Харитоновна к ним приближалась, они вскакивали и вновь исчезали за поворотом дороги.

Шагать вместе с почтенной руководительницей мне скоро надоело, и я заторопился догнать мальчиков.

Я все время наблюдал за своими юными спутниками, но их было так много, что до самого конца всех наших путешествий я так и не выучил и половины их имен. Соня, к моему удивлению, уже успела познакомиться со всеми и сейчас весело болтала с новыми подругами.

Как же их запомнить? Вот примерный Володя-фотограф. По правде говоря, мне было не совсем понятно, зачем он с нами увязался: шагал он надутый, сердито выпятив губы, нахмурив белесые брови, при каждом возгласе или смехе других пренебрежительно кривил губы, время от времени подбирался к Магдалине Харитоновне и что-то ей шептал. Ребята его сторонились и больше толкали, чем разговаривали с ним.

Того любопытного высокого мальчика, что меня экзаменовал, звали Витя Большой. Видимо, он считался самым главным среди ребят. Остальные мальчики так и липли к нему, слушая его рассказы. А рассказы эти, верно, и на самом деле были очень занятны: нет-нет по мальчишечьей стайке перекатывался то звонкий смех, то удивленные и восхищенные возгласы.

Фамилия этого щуплого, костлявого, что тащил мой рюкзак, была Перцов. Ребята звали его не Витя, а просто Перец. Юркий, суетливый, с облупленным носом, закапанным веснушками, он изредка подбегал ко мне и, уставившись на меня своими черными бусинками глаз и приподняв бровки, задавал самые невероятные изыскательские или медицинские вопросы, вроде: «А на Северном полюсе вы сколько раз бывали?», «А что вы больше любите отрезать – ногу или руку?». К счастью, ответы его совершенно не интересовали. Он тут же мчался за бабочкой или залезал в болото, старясь поймать какую-то водяную козявку. Просто шагать по дороге вместе со всеми остальными он, кажется, не умел.

Впереди шли два черноволосых, черноглазых брата-близнеца, самые ловкие, самые быстроногие. Как я ни всматривался в них – они выглядели совершенно одинаковыми. Говорили, даже родной отец различает их только по цвету ремней на брюках. Одно мне в них не нравилось: они то и дело ссорились друг с другом.

Вместе с нами в походе участвовала тоненькая, беленькая, хрупкая девочка Галя с огромными задумчивыми глазами и с огромным белым капроновым бантом на затылке. Эта Галя, так же как и мы, приехала из Москвы и приходилась племянницей двум черненьким близнецам. Кто понесет Галин рюкзак – Женя или Гена? Кто починит оборвавшуюся тесемку на Галиной туфельке – Гена или Женя? Да, причины для ссоры у обоих дядюшек возникали каждый час. Галя, как гордая красавица, поджимала губы и молча ждала, когда наконец один из соперников исполнит ее желание.

Моей Соне Галя очень понравилась, они шагали вместе, под руку. Соня что-то горячо рассказывала. Блестели ее глаза, ее зубы, ее потный лоб, а растрепанные локоны и розовое платьице развевались по ветру…

Шедшие впереди мальчики вдруг остановились. Что ж, не в первый раз они поджидают остальных. Но почему они так вопросительно и внимательно глядят на меня? Я немного замедлил шаг.

Витя Большой вразвалку пошел мне навстречу.

– Товарищ доктор, мальчишки хотят ваши рассказы послушать, – решительно сказал он и нахмурил свои густые брови.

– И девочки тоже, – вставила Галя.

– Сперва о полярных путешествиях, – обрадовался один из близнецов.

– А потом о жарких странах, – подхватил другой.

Я беспомощно оглянулся. Я был в плену. За мной наблюдало множество любознательных глаз. Даже Магдалина Харитоновна прищурилась и ждала. Только Соня, стоя сзади всех, разинув рот поглядывала на меня. Ей-то было отлично известно, что дальше подмосковных дач я никогда никуда не выезжал.

– Знаете, разговор на ходу, – начал я, заикаясь, – несколько неблагоприятно действует на дыхательные пути.

– Дети, ну нельзя так назойливо, – поддержала меня милейшая Магдалина Харитоновна. – Вот устроимся на ночлег, тогда у костра…

Настроение мое было сразу испорчено. Теперь я плелся позади всех, понурив голову, силясь припомнить, что я читал в раннем детстве о знаменитых путешественниках.

Мы шли по берегу реки. Уже начало смеркаться.

Увидев ключ холодной прозрачной воды, Люся предложила остановиться на ночлег.




– Да, ты права, – согласилась Магдалина Харитоновна, – рекомендуется располагать лагерь возле источников.

– Привал! Ночлег! – скомандовала Люся.

Все остановились, с облегчением сбросили рюкзаки и принялись за работу.

Костровыми были оба близнеца. Чуть слышно обмениваясь им одним понятными словечками, они быстро разожгли костер. Им притаскивали сухие, выкинутые весенним паводком ветки, и скоро костер запылал так жарко, что к нему невозможно было близко подойти.

Кашеварами командовала Люся. Витя Большой и Витя Перец заранее, еще до разжигания костра, забили в землю две рогатки и на перекинутой палке подвесили оба ведра с водой.

Витя Большой важным, не допускающим возражений голосом предложил варить кашу каким-то аргентинским способом, о котором он вычитал у Майн Рида: сперва почти без воды, потом постепенно подливая воду.

Люся терпеливо выслушала и рассмеялась:

– Да ну тебя! Все подгорит, да мало будет. Уйди! Витя Большой обиделся.

– Люди опытнее тебя дают дельные советы, а ты не слушаешь! – пробормотал он и отошел в сторону.

Мальчики-рыбаки наладили удочки и скрылись в прибрежных кустах. Червей они запасли еще дома и принесли в карманах.

Девочки-«жилищницы» обламывали ольховые ветки, подтаскивали их к ближайшим кустам и ставили торчком в ряд, связывая макушки с растущими ветвями. Так получался уютный шалашик, внутри которого они расстилали еловые лапы и траву. Таких шалашей они понастроили пять штук.

Соня и Галя отправились в кусты за ежевичными и малиновыми листьями. Уже темнело, и надо было спешить подготовить чайную заварку.

Одним словом, всем нашлось дело. Только Володя-Индюшонок с фотоаппаратом на ремне гордо расхаживал между шалашами, засунув руки в карманы брюк, задрав кверху свой и без того курносый нос, и всех критиковал. Темнело, и сегодня фотографировать было уже поздно.

– Картошку взяли? – спрашивала Люся.

– Взяли! – хором ответили все, кроме меня и Сони.

– Сахар взяли?

– Взяли!

– Хлеб взяли?

– Взяли!

– Лук взяли?

Оказалось, только одна Галя принесла зеленый лук.

– А у меня есть лавровый лист и черный перец, – радостно сообщила Магдалина Харитоновна.

Я подумал: вот не догадался, надо было захватить хоть конфеток.

Вода в обоих ведрах закипела. В одно засыпали пшенный концентрат, в другое – сухой кисель. Витя Большой стал мешать кашу ольховой палкой-мешалкой с таким серьезным видом, точно решал задачи.

Тут выяснилось, что Галя и моя Соня забыли ложки. Да, так-таки и забыли; от смущения Галя поджала губки и скосила глаза на своих дядюшек, а Соня засмеялась.

– Самое важное и забыли! – рассердилась Магдалина Харитоновна.

Надо было действительно как можно скорее опустошить оба ведра, вымыть их и вновь поставить кипятить воду для чая, в одном ведре – из малиновых листьев, в другом – из ежевичных.

– Эх, вы! – презрительно бросил Володя. – Только всех задерживаете!

– С девчонками связаться – вечно одни недоразумения! – процедил Витя Большой.

– Сейчас выручим! – крикнул Гена.

Он подмигнул брату. Оба скатились к самой воде и стали там что-то искать.

Пока все усаживались вокруг ведер, наполненных жидкой пшенной кашей и киселем, а Люся разливала обед по кружкам, близнецы вновь вынырнули из-за кустов и с торжеством преподнесли девочкам ложки, да такие хорошенькие, что все моментально побросали свои алюминиевые и деревянные.

Новые ложки были сделаны из половинок раковин; к заостренному концу каждой из них близнецы прикрепили по палочке, чуть расщепив ее конец.

– Нигде я о таких странных приспособлениях для еды не читала, – забеспокоилась Магдалина Харитоновна.

– Перламутр из раковин не вреден, – робко возразил я. Кончилось тем, что все ребята, и Люся, и я стали есть пшенную кашу раковинными ложками. Одна Магдалина Харитоновна хмуро черпала алюминиевой.

Все поужинали. Костер догорал. Наступил черед рыболовов похвастаться своей добычей. Не меньше полусотни уклеек, плотвичек, окуньков, ершей принесли они в двух связках.

Все ножи, сколько их было, пошли в работу; разрезали рыбкам животы, насыпали внутрь соли и, не очищая чешуи, облепляли их мокрой глиной и закапывали в горячую золу – завтра на закуску.

– Что за необычайный способ приготовления рыбы? – недоверчиво покосилась Магдалина Харитоновна.

– А я еще с детства знала, – ответила Люся.

– Помнится, Робинзон именно так запекал рыбу, – неуверенно добавил я.

Ночь наступила черная, тихая, теплая, вода в реке была тоже черная, прибрежные кусты еще чернее. Где-то у того берега – плеснула большая рыба, где-то в кустах вспорхнула птичка, и снова воцарилась тишина. А вокруг костра сидели и лежали наши путешественники и пели песни.

Сейчас все насытились, угомонились, петь перестанут, еще, чего доброго, снова начнут ко мне приставать: «Расскажите, расскажите о путешествиях». Я отошел в сторону, в кусты. Отсюда, из моего убежища, при оранжевом мерцающем свете костра, на фоне полной темноты фигуры всех ребят, отбрасывающие призрачные, трепетные тени, напоминали таинственных изыскателей, ищущих несметные сокровища в недрах земли.

«Приеду домой в Москву – расскажу Мише и Тычинке, как мы отправились за окаменелостями и минералами, как мы начали поиски портрета. Вот только от мамы нам попадет: и я и Соня в первый раз в жизни ночуем в лесу, "на голой земле».

Неожиданно песня смолкла. Кое-кто из мальчиков и девочек встал. Они начали спорить, вертеть головами. Соня, предательница, указала пальцем в мою сторону. Ребята вскочили, побежали.

– Пионеротряд желает выслушать ваш доклад о путешествиях, – твердо сказал Витя Большой, подойдя ко мне.

– Айдате к костру, – затеребили меня оба близнеца.




И вот меня уже подхватили, поволокли под руки. Я еле переступал ногами и шел, словно к зубному врачу.

Вдруг вдали за рекой что-то заворчало, словно какой-то великан загромыхал громадными железными листами. Вдалеке вспыхнула молния. Все вскочили. Несомненно, приближалась гроза. Звезд не стало видно. По кустам зашелестел ветер. Наступила такая темнота, как в погребе.

Гроза в лесу ночью. Это очень страшно! И все же я ликовал. Непогода меня спасла по крайней мере на целые сутки!

– Как я была права! Как я доказывала, что ночевать нужно только в школе! – волновалась Магдалина Харитоновна. – Что нам теперь делать?

– Что делать? – удивленно переспросила Люся. – Прятаться надо. На горе ветвистые высокие ели, скорее туда!

– Нет, нет, ни в коем случае! Под елками нельзя! «Справочник туриста»… там все сказано… Надо что-то другое придумать, – стонала Магдалина Харитоновна.

А молния сверкнула так ярко, гром ударил так близко! Ребята схватили рюкзаки, стеснились в кучку, ожидая наших распоряжений.

Витя Большой выступил вперед:

– При дожде ковбои делают из одеял палатки. Сперва забивают два больших кола, потом по диагонали…

– Уйди ты со своими ковбоями! – перебила его Люся. – Товарищи, за мной, бегом! – скомандовала она.

И все помчались за ней в темноту, к невидимым елкам.

Побежал и я, побежала и Магдалина Харитоновна. Витя Большой начал было пригибать толстые ветки, да тут грянул такой удар, что он все побросал и заторопился нас догонять.

Все уселись под густыми черными елками, закутавшись в одеяла, плотно прижавшись друг к другу. Я с тоской вспоминал наши уютные шалаши с мягкими хвойными матрацами. Гром ударял так оглушительно, будто небо раскалывалось на отдельные глыбы, громовые взрывы следовали один за другим. Но гроза была сухая, без дождя; только ветер поднялся холодный, порывистый;, деревья тревожно качались и скрипели. Яркие вспышки молний поминутно освещали черный лес и настороженные ребячьи фигуры.

Сперва все сидели молча, только близнецы опять поссорились – чьей курточкой накрыть дрожавшую Галю. В конце концов они помирились: один пожертвовал курточку Гале, другой – Соне.

Дождь все не начинался, упало только несколько крупных капель.

– Володя, сюда! – позвала Люся. – Сфотографируй нас при свете молнии.

– Володечка, где же ты? – крикнула Магдалина Харитоновна.

Володя не откликался. Где же он? Куда пропал Индюшонок?

– Володька! – закричали мальчики.

– Да вот он!

Его обнаружили при очередной вспышке молнии. Он спрятался с головой под одеяло и громко стучал зубами.

– Володя, что с тобой?

– Я, я… я домой хочу! – Голос у Володи был такой же плаксивый, как у Сони в прошлом году, когда она разбила куклу.

Все дружно захохотали. Володька – такой хвастун и вдруг грозы испугался.

– Эх, ты! Стыдно! – набросилась на него Люся. – А еще хочешь быть кинооператором! Кинооператоры – настоящие изыскатели: они залезают к тиграм в клетки, фотографируют в тайге медведей, на воде крокодилов…

Гроза стала удаляться. Молнии блистали все реже, ветер стихал.

– А знаете что? – весело воскликнула Люся и вскочила. – Дождя не будет. Идемте в наши милые шалаши, и скорее спать, спать!




Глава пятая



Начинается многотрудный день!

Есть в армии словечко, которое не слишком любят солдаты, особенно недавно призванные. Словечко это – «подъем». И любой старшина произносит его всегда с эдаким противным повышением голоса на три ноты, на звуке «ё-о-о».

– Подъе-о-ом! – закричала Люся по-старшински над самым моим ухом в пять часов утра.

Я высунул из-под одеяла нос, посмотрел: ребята шевелились, кое-кто тоже высовывал из-под одеяла то нос, то голые ноги и тут же прятал их обратно.

Ах, как не хочется вставать!

И плечу и ногам сразу сделалось так холодно, у меня затекла рука, покалывает в боку, я не выспался.

– Подъе-о-ом! – закричала еще раз Люся нарочно противным, гнусавым голосом. – Вставай, вставай скорее!

Она подбегала к одному, к другому, толкала в плечо, дергала за ногу, за косу…

– И понесло меня на эти изыскания! – кряхтел я, поворачиваясь на другой бок.

Я видел дивный сон. Мне только что приснился мой милый, идеально чистый врачебный кабинет. Я – в белом халате, в белой шапочке. Ребятишки испуганно и робко входят один за другим ко мне на прием. И в руках у меня не эта противная геологическая кувалда, а изящный никелированный медицинский молоточек невропатолога.

Я открыл глаза и вместо ослепительного потолка своего врачебного кабинета сквозь еловые маковки увидел небо – безоблачное, далекое, ни с чем не сравнимое в своей чистоте и синеве. Я тут же вскочил и оглянулся. Разве можно хныкать, когда утро такое чудесное! С реки поднимался тонкими струйками молочный пар. На хвойных еловых пальчиках блестели алмазы росы…

Все вскакивали один за другим. И каждый из ребят сперва потягивался, потом поворачивал голову, улыбался восходившему солнцу и бежал к роднику умываться.

Люся закричала:

– Утренняя зарядка!

Ребята в трусах и голубых майках побежали вдоль берега, потом остановились…

Ежась от утренней прохлады и позевывая, Магдалина Харитоновна и я издали наблюдали, как юные туристы под командой Люси изгибались, выпрямлялись, приседали…

Володя не делал зарядки: у него не ладилось с фотоаппаратом, он сидел на траве и с остервенением разбирал его.

Физкультурники вернулись бегом к нам. Все уселись вокруг вчерашнего потухшего костра. Мы вытащили из золы печеную картошку и печеных рыбок. Глиняная скорлупа высохла, она легко разбивалась, чешуя оставалась в глине, а остывшую рыбу – но сочную, чуть отдающую дымком – можно было есть.

Недовольная Магдалина Харитоновна поморщилась и стала брезгливо отщипывать рыбку двумя пальцами.

– Володя, будешь нас фотографировать? – спросил Витя Большой.

Все захохотали.

– Да-а, – обиженно засопел Володя. – В прошлом году у моей бабушки молния козу убила.

– Какой мальчишка-трусишка! – потихоньку злорадствовала Соня. – А я ни капельки не испугалась грома.

– Санитары, вычистить лагерь! – крикнула Люся. Бумажки, рыбьи кости тщательно собрали, закопали в самых густых кустах, а шалаши не стали разорять – будем ночевать тут на обратном пути. Спрятали в кустах ведра, топоры, еще кое-что лишнее.

Тут со мной случилось несчастье. Во время ночного переполоха кто-то перевернул мой рюкзак, потом кто-то сел на него и раздавил аптекарский ящик «малый набор». Пробка из пузырька с касторовым маслом выскочила, густая жидкость испачкала бинты, превратила в кашу какие-то таблетки и темным жирным пятном растеклась по рюкзаку. Рюкзак был казенный, принадлежал Дому пионеров.

– Мм-да, – ледяным тоном произнесла Магдалина Харитоновна.

Я молча стоял перед нею, опустив глаза. Так стоял я перед своей учительницей географии тридцать лет назад, когда разорвал карту Австралии и Океании. Я чувствовал, что виноват кругом и нет мне оправдания.

Ребята обступили нас и с интересом ждали, как это будут ругать не их, а большого дядю, да еще доктора. Я заметил широко раскрытые, испуганные глаза Сони. А в стороне, за кустами, спрятался главный виновник этой истории – ехида Витя Перец и строил мне оттуда рожи.

Магдалина Харитоновна тяжко вздохнула и начала совершенно замороженным голосом:

– Дети питались раковинами, питались глиной с этими рыбами, пили настой неизвестной травы. Чем будем лечить их животы? А главное, испорчено казенное имущество.

– Ну, довольно, Магдалина Харитоновна, ничего особенного не произошло, – сухо заметила Люся. – Надо спешить, а вы задерживаете.

Магдалина Харитоновна еще более тяжко вздохнула, но промолчала.

Вместе с мальчиками я постарался умчаться вперед и издали видел, что Люся и Магдалина Харитоновна идут рядом и энергично размахивают руками.

Соня мне потом насплетничала, что Магдалина Харитоновна всю дорогу ворчала и охала, а Люся уговаривала ее не сердиться.

Мы свернули в боковую долину, и река скрылась за поворотом дороги. Поднялись на гору. Лес кончился. Мы пошли через пшеничное поле.

Волнистые поля колхозной пшеницы сменились юными сосновыми посадками. Мы прошли сосняк, и перед нами развернулась широкая долина речки.

С каждым часом картина менялась. Хотелось идти быстрее, чтобы узнать: а что скрывается за тем холмом? А когда мы поднимались на тот холм, видели новые рощи и деревни, снова хотелось узнать: а что будет еще дальше?

«Путешествие пешком, – думал я, – пожалуй, замечательная штука, особенно утром, когда еще не очень жарко».

Правда, рюкзак немного оттягивал плечи, глаза после короткого сна слипались, ноги чуть гудели… Но все это были сущие пустяки. Я, гордый и довольный тем, что начал выполнять изыскательские поручения, шагал все вперед и вперед по пыльной дороге.

Мальчики шли рядом. Витя Большой увлеченно рассказывал очередную забавную историю. Но я невнимательно слушал Витю. К. тонкому медвяному запаху поспевающей пшеницы примешивался чуть ощутимый далекий аромат, свежескошенного сена. Свист быстрокрылых стрижей сменяла дробь незримых перепелов.

Поднялись на очередной бугор. И мальчики и я невольно остановились. Далеко-далеко, за третьим полем, в светлой дымке возникли очертания города с голубыми островерхими башнями, с голубыми древними кремлевскими стенами. Город точно висел в воздухе. Отсюда, с нашего бугра, кремль казался таинственным замком. И так хотелось думать, что именно в этом замке была спрятана заколдованная красавица в сиреневом платье с кружевами…

Подошли все остальные.

– Ах как красиво! – прошептала Люся.

– Едва ли этот рюкзак отстирается.

Скрипучий возглас Магдалины Харитоновны вытащил нас из царства сказок. И еще я вспомнил, что вечером мне предстоит рассказывать о своих «путешествиях». И сразу у меня засосало под ложечкой.

Мы вздохнули и двинулись дальше. Спустились в долину, голубой город Скрылся, а когда поднялись на новый холм и увидели город вблизи, он потерял свое таинственное очарование.




Теперь Любец был просто живописен. Стены и башни кремля уже не казались голубыми; они были воздвигнуты из белого камня. Ярко выделялась освещенная солнцем стена, спускающаяся по горе немного наискось, от башни до башни. Возле кремля лепились домики, сзади торчали две фабричные трубы. Громадный, очень глубокий овраг, весь в зеленых садах, шел сбоку кремлевской стены. Под горой текла синяя речка с кружевным железным мостом. По мосту сновали взад и вперед автомашины. На лугу паслись коровы. С речки доносились крики купающихся ребятишек.

Люся остановила отряд. Ребята спрятали в рюкзаки свои куртки, повязали на белые рубашки и блузки пионерские галстуки, почистились, девочки переплели косы, отряд построился и начал спускаться к реке.

Я оглядывал город справа налево и слева направо. Множество домов пряталось в яблоневых садах. Где же искать портрет? За последние годы наверняка понастроили целые кварталы, и домик на окраине стал домиком в центре.

Перешли через мост, поднялись к самому кремлю. Вблизи приземистые белые башни выглядели внушительно, с узкими окнами-бойницами, с острыми шпилями на старых, ржавых крышах.

Люся подскочила ко мне:

– Знаете что? Я чувствую, я убеждена – портрет где-то там, в кремле, – страстно повторила она.

Витя Большой подошел, деловито спрятав руки в карманы, насупив свои густые брови.

– Я тоже подозреваю: а не спрятан ли портрет там, внутри? – И он показал на одну из древних башен.

– А может быть, в этой? – И Галя робко показала тоненьким пальчиком на другую башню и вопросительно поглядела на меня.

– Тоже выдумали! – презрительно процедил сквозь зубы Володя. – В музее висит, и все.

Мы двинулись вдоль стены и подошли к островерхим белым с каменной резьбой воротам. На воротах была надпись: «Кремль 1531 года. По указу великого князя Василия Ивановича III «поставленъ бысть градъ бълокаменъ у Николы у Любецкаго». С XVI века стал пограничным городом Московского княжества и являлся защитой от нашествия крымских татар».

Мы вошли внутрь. Там стояли небольшие домики, а позади почерневших от времени берез, обвешанных грачиными гнездами, высился темный старинный пятиглавый собор. Над массивной железной дверью собора была прибита вывеска: «Любецкий краеведческий музей», а еще выше находилась проржавленная надпись: «Сооружен в 1661 году по грамоте царя Алексея Михайловича, данной из приказа Большого дворца».

– А может быть, – предположил я, – действительно портрет девушки просто-напросто находится в картинной галерее музея?

– Ну, это совсем неинтересно, – вздохнула Галя. – Так мы никогда не станем изыскателями.

– Только никого-никого не спрашивайте, – умоляла Люся, – сами должны отгадать.

Она отбежала в сторону и совсем другим, звонким голосом скомандовала:

– Пионеротряд, строем в музей!




Глава шестая



Нумерованные изыскатели

Мы вошли в прохладное помещение музея. Высокий сутулый старик с седыми моржовыми усами, в очках на толстом носу поднялся со стула и прокашлялся:

– С кем имею честь говорить?

– Туристы из Золотоборского дома пионеров, – начала Магдалина Харитоновна, – тридцать человек. Прибыли в город Любец с целью ознакомления с краем, а также в поисках…

– Магдалина Харитоновна! – Люся не постеснялась и дернула за рукав разговорившуюся руководительницу.

– Гм!.. гм!.. – внушительно кашлянул старик. – Юные пионеры? – Своими колючими глазами он подозрительно оглядел меня и Магдалину Харитоновну, очевидно ища красные галстуки на наших шеях. – Гм!.. гм!.. – кашлянул он еще раз, нахмурился и начал отсчитывать билеты. – В нашем музее имеются: отдел биологии, отдел исторический, отдел современный, картинная галерея. Я – заведующий музеем и буду вести экскурсию сам. Начнем с отдела биологии.

– А имеется у вас отдел геологический? – спросил Витя Большой.

– А если начать с картинной галереи? – выскочила вперед Люся.

– Девушка и юноша, – твердо ответил заведующий, – во-первых, геология входит в состав отдела биологии, во-вторых, порядок осмотра музея установлен раз и навсегда.

Люся вспыхнула и закусила губу, Витя Большой надулся и отошел.

– Это что? Геологические молотки? Сейчас же положите их сюда, вместе с рюкзаками, – еще что-нибудь разобьете! – Заведующий сердито ткнул пальцем в угол.

Все двинулись в первый зал.

«Сколько же тут окаменелостей! И какие красивые! Как бы восхищался мой Миша!» – думал я.

– Аммониты, белемниты, брахиоподы, мшанки, фузулины, – равнодушно называл старик таинственные имена когда-то живых существ, а сейчас просто желтеньких и сереньких камешков с узорчатыми отпечатками, аккуратно разложенных по стеклянным ящикам.

– Где вы их достали? – воскликнул один из близнецов.

– Вот бы нам такие! – вторил другой.

– В древних каменоломнях, – монотонным голосом продолжал заведующий, – где добывали белый известняк строители кремлевских стен, можно разыскать подобные экземпляры.

– Где каменоломни? – спросили близнецы.

– Перейдем в следующий зал, – вместо ответа сухо бросил заведующий.

На столах были расставлены чучела птиц и животных, маленьких и больших: синички и коршуна, крота и волка и многих, многих других.

Я оглядел комнату и вздохнул – нет, здесь портрета не будет!

– Вот волк, – начал заведующий скучным голосом (видно, уж много лет он повторял заученные фразы), – в наших лесах до сих пор изредка попадаются эти хищники. Волки похищают телят и овец. Это чрезвычайно вредные животные… Товарищи, не трогайте, не трогайте экспонаты!..

Одни ребята смотрели на чучела с интересом и всё норовили их погладить, а другим не терпелось идти в следующие залы. Люся не хотела смотреть ни на животных, ни на птиц и все заглядывала в соседнюю комнату.

– Какая скучища! – повторяла она.

– Все это мне давно известно, – самоуверенно ворчал Витя Большой.

– Товарищи, без меня не ходите никуда, – строгим голосом предупреждал заведующий. – А теперь подойдите все, все. Встаньте вот тут; молодой человек, отойдите от света. Вот экспонат, которого нет даже в самых больших чучелохранилищах мира: ни в Московском зоологическом музее, ни в Британском королевском. – Голос его сделался до того торжественным, словно он говорил речь на школьном выпускном вечере; его указательный палец протянулся к стене, и мы увидели на этажерке стеклянный колпак, а под колпаком – песочно-желтое птичье крыло. – Это крыло жар-птицы, – еще более торжественно закончил он.

Мне показалось, будто из-под его очков мелькнули задорные искорки.

– Не может быть, сказки! – запальчиво бросил Витя Большой.

– Витя, со старшими так не говорят! – сделала ему замечание Магдалина Харитоновна.

– К сожалению, может быть, – продолжал заведующий все тем же невозмутимо-размеренным голосом. – В других городах оно отсутствует, а в Любце имеется. И существуют неопровержимые доказательства, что в любецких окрестностях и раньше водились эти редчайшие существа. Да, да, в сказке о Коньке-горбунке Ивану-дураку досталось перо жар-птицы, а мы достали крыло и теперь сможем оказаться единственными на всем земном шаре обладателями самого чучела.

Соня и Галя стояли впереди обнявшись. Они протиснулись вплотную к старику и, заикаясь и смущаясь, спросили его:

– Но мы читали… А почему оно не светится?

– А это уж действительно сказки. Жар-птица вот такая желтенькая, и все.

Нет, на самом деле: в глубоко запрятанных глазах этого ворчуна играли искорки. Он даже чуть-чуть улыбался.

– Простите, – обратилась Магдалина Харитоновна к нему, – мы ведем дневник похода, и полагается все наиболее интересное – увиденное, услышанное или найденное нами – заносить в этот дневник. Так как же мы запишем?

– Долго рассказывать, – ответил тот. – Так мы никогда не закончим осмотра музея. Живет в нашем городе один высокоуважаемый, несколько чудаковатый старичок, некто Номер Первый – мой предшественник по заведыванию музеем, ныне пенсионер. Он и герой и виновник этой злосчастной эпопеи с жар-птицей. Если хотите, обратитесь к Номеру Первому.

– Простите, как вы сказали? – удивленно переспросил я: мне показалось, что я просто ослышался.

– Номер Первый, – как ни в чем не бывало повторил заведующий. – Если у вас есть время, непременно пройдите к нему.

– А какие у вас есть доказательства, что ваши жар-птицы раньше водились в Любце? – с плохо скрываемой насмешкой спросил Витя Большой.

– А вот какие: когда я вас поведу в нашу картинную галерею, я покажу вам один натюрморт. На этом натюрморте среди прочих предметов изображена убитая жар-птица. К сожалению, мы никак не можем разгадать, кто автор этой картины. Вместо подписи там странная фраза…

– Какая фраза? – спросил я и почувствовал, что у меня затряслась коленка.

– Какая фраза? – равнодушно переспросил заведующий. – «Я не могу даже подписаться».

Люся вскрикнула и схватила его за руку. Тут произошло нечто невероятное: Витя Перец засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Ребята разом загалдели.

– Дайте доказательства! – кричал Витя Большой.

– Ведите нас, ведите! – Люся тащила за руку упирающегося заведующего.

– Вы с ума сошли! – отбивался тот.




– Вы понимаете, понимаете, – пытался я перекричать общий гам, – есть неизвестный портрет девушки с такой же надписью, портрет спрятан где-то в Любце!



(Натюрморт – французское слово. Точный перевод – «мертвая природа». Картина, на которой изображают овощи, фрукты, битую птицу, рыбу, посуду, цветы, оружие.)



Старик подпрыгнул и схватил меня за плечи.

Задыхаясь и заикаясь, я рассказал ему все: и про портрет в чулане, и как Роза блины пекла, и про Тычинку…

Куда девалась прежняя сухость и строгость заведующего! Слушая мой рассказ, он то приподнимал брови, то открывал рот, его очки подскакивали на носу, густые усы шевелились. Не говоря ни слова, он взмахнул руками и помчался через все залы, выбежал на улицу, понесся по липовой аллее к белому двухэтажному дому, спрятанному за кустами сирени.

Мы побежали за ним; последней семенила, теряя на ходу тапочки, Магдалина Харитоновна. Деревянная лестница затряслась от топота тридцати пар ног. Мы очутились в большом зале второго этажа. Множество картин и портретов, больших и маленьких, промелькнуло у меня перед глазами.

– Вот, смотрите. – Запыхавшийся заведующий подскочил к небольшой картине в массивной золоченой раме и указал на правый нижний угол.

Тяжело дыша от быстрого бега, мы все, и взрослые и ребята, молча подходили, по очереди наклонялись, читали бисерно-мелкую, светлыми буквами на черном фоне, надпись, отступали на несколько шагов и останавливались неподвижно, задумчиво оглядывая самую картину…

На картине был изображен темный дубовый, совсем простой стол, а на столе на первом плане лежал небольшой, с тончайшей серебряной резьбой на рукоятке кинжал, возле кинжала распласталась мертвая птица величиной с голубя, песочно-желтого или, скорее, палевого цвета, с открытым клювом и тускло-свинцовым, потухшим глазом. Сзади птицы стоял хрустальный бокал с отбитым краем. Фон картины был неопределенный, синевато-серый.

Три алых пятна были самыми впечатляющими на картине. Одно пятно – это лужица крови на столе под грудкой птицы. Другое пятно – драгоценный камень, кажется рубин, на рукоятке кинжала. Величиной не больше лесного ореха, обрамленный серебром, он сверкал и искрился на солнце ярче огня. И третье пятно – это высокий хрустальный бокал, наполненный темно-красным, почти черным вином. Художник едва дотронулся до хрусталя кое-где светлыми мазками, и бокал заиграл и заискрился алым и алмазным блеском еще ярче рубина.

То ли ребята устали, то ли нас так захватила картина, но мы долго стояли перед нею молча. Я заметил слезы на Люсиных ресницах…

Вдруг кто-то прижался ко мне. Я оглянулся: ага, близнец с черным ремнем, – значит, Женя.

– Доктор, я такого никогда не видел! – сказал он.

Я чувствовал – мальчик хотел сказать что-то очень для себя важное, но, видимо устыдившись своего невольного порыва, отошел и спрятался за спины других.

– А скажите, откуда у вас этот натюрморт? – спросила Магдалина Харитоновна.

Кажется, и ее проняло, она волновалась не меньше нас.

– Откуда? Из бывшего дворца Загвоздецких, когда-то богатейших здешних помещиков. У нас имеются неопровержимые доказательства, что именно в Любце художник писал эту картину, и, следовательно, жар-птицы и раньше водились в наших местах. Видите, у бокала отбитый край. Именно этот самый бокал, также принадлежавший Загвоздецким, теперь находится у упомянутого мною Номера Первого.

– Так кто же художник и почему он не смог подписаться? – с дрожью в голосе спросила Люся.

– Мы тут с Номером Первым и Третьим, – невозмутимо начал заведующий, – совместно длительное время обсуждали этот вопрос. Поскольку в архивах нет никаких данных о пребывании здесь в первой половине XIX столетия каких бы то ни было известных художников, мы высказали такую догадку: этот натюрморт написал сам Загвоздецкий. Его поразила невиданная птица, и он решил ее запечатлеть на картине. Кстати, знатоки находят, что натюрморт принадлежит кисти несомненно талантливого человека, но не художника-профессионала: и бокал чересчур ярок, и тело убитой птицы не совсем…

– Ах, неправда! – невольно вырвалось у Люси. Заведующий сделал вид, что не расслышал этой неожиданной реплики, и спокойно продолжал:

– Загвоздецкий был полковником, а по тогдашним нравам считалось зазорным для аристократа прослыть художником, вот он и начертал: «Я даже не могу подписаться». Кстати, взгляните – портрет его самого.

Невдалеке от натюрморта висела маленькая акварель. В зеленом мундире с орденами, с золотыми эполетами был изображен по пояс очень красивый, очень статный, холеный барин. Что-то волчье было в его холодных, бесстрастных глазах, в его квадратном подбородке. Этот человек никогда не стал бы декабристом, но он мог отдавать команду стрелять в декабристов, мог допрашивать их…

– Разве это художник? Это Скалозуб! – насмешливо бросила Люся.

– Девушка, ваша горячность мне нравится. Возможно, мы с Номером Первым ошибаемся. – Наш собеседник улыбнулся.

«Да он вовсе не такой сварливый, как мне показалось!» – подумал я.

– Считаю своим долгом заметить, – продолжал заведующий, – мнение Номера Седьмого также резко расходится с нашим.

– Папа, что это за номера, как в задачнике? – шепнула Соня.

– Я все разгадываю: что означают эти номера? – глубокомысленно произнес Витя Большой.

Меня тоже давно заинтересовали эти таинственные цифры. Почему такой несомненно почтенный старик, говоря о других, очевидно также весьма почтенных людях, попросту нумерует их? Но я как-то не решался об этом спросить.

Мы двинулись к выходу. Я рассеянно оглядывал стены, увешанные портретами чванных вельмож в напудренных завитых париках, со звездами и атласными лентами на расшитых золотом и шелком камзолах; очевидно, все эти вельможи были чьими-то знаменитыми предками… Но нам всем почему-то расхотелось продолжать осмотр музея.

Магдалина Харитоновна было всполошилась:

– Позвольте, за билеты уплачены деньги, а ребята забастовали!

Заведующий ее успокоил и обещал в следующий раз пустить всех бесплатно.

Выйдя во двор, мы остановились возле приземистой белой башни кремля. Очевидно, надо было благодарить, прощаться, договариваться о новой встрече.

– А что находится внутри башни? – спросил Витя Большой и одновременно выразительно мне подмигнул.

– В настоящее время тут хранятся ящики со старинными документами из архивов бывших помещичьих усадеб, из купеческих домов, дореволюционные архивы городских присутственных мест, – равнодушно ответил заведующий.

– Может быть, вы нам покажете? – попросил Витя Большой.

– Нет, молодой человек! Мы открываем двери только для научных исследований. А кроме того, башня настолько обветшала, что из стен могут вывалиться камни. – Он замолчал. – А знаете, чей это портрет, если он только действительно существует? – задумчиво добавил он, ни к кому не обращаясь. – Это портрет Ирины Загвоздецкой, дочери полковника.

– А что известно об этой Ирине Загвоздецкой? – спросила Люся.

– А разве в вашем Золотом Бору ничего о ней не слышали? – удивился заведующий.

Мы молча переглянулись. Нет, никто из нас никогда ни одного слова не слышал об Ирине Загвоздецкой.

– Ну как же, Номер Седьмой собирался даже написать о судьбе этой девушки специально историческое исследование, но за недостатком материалов, к сожалению, вынужден был оставить свое намерение…

– Есть охота, – уныло протянул Володя.

– Правда, кушать очень захотелось, – печально произнесла Соня и взглянула на меня.

Как же рассердились остальные двадцать шесть ребят и Люся! Кто-то хлопнул Индюшонка по спине, кто-то дернул Соню за косу… Все закричали:

– Как не стыдно! Как не стыдно!

– Соня! – Я даже покраснел за свою дочку.

– Да, правда, очень хочется. – Соня тяжело вздохнула. Заведующий рассмеялся:

– Вы сейчас действительно идите в чайную, а историю Ирины Загвоздецкой вам лучше всего расскажет Номер Третий – директор школы-десятилетки. Школа помещается в бывшем дворце Загвоздецких. Вы там будете, наверное, ночевать.

– Простите, еще один вопрос, – сказала Магдалина Харитоновна. – Вы по каким-то причинам несколько странно называете, видимо, весьма уважаемых граждан. Не находите ли вы, что это антипедагогично, особенно при детях?

– Нисколько не нахожу! – резко ответил старик. – Видите ли, среди людей встречаются эдакие живчики, энтузиасты своего дела, увлеченные им; даже, я бы сказал, одержимые в некотором роде. Вот, например, жил когда-то в Любце Номер Четвертый, работал бухгалтером на бутылочном заводе, каждый день костяшками своими щелкал, а в свободное время разводил георгины, и не какие-нибудь темно-пунцовые «Цыганки» или снежно-белые величиной с подсолнечник ; – «Советскую Арктику», нет, приспичило ему выводить георгины голубые, а таких ведь на свете не существует, до сих пор еще никто на своих клумбах не вырастил. Или другой пример: Номер Пятый – изобретательница пирогов. Все свободное время она тратила на опыты с пирогами, пекла их и приглашала знакомых. Изобрела она пирог, именуемый «утопленник», так теперь весь Любец на дни рождений и прочих торжеств печет исключительно «утопленники».

– Послушайте, где достать рецепт? – не утерпела Магдалина Харитоновна.

«Это и мне понадобится, – подумал я, – привезу жене вместо варений и солений хоть рецепт удивительного пирога».

– А откуда все-таки пошли эти номера? – не унималась Люся.

Заведующий оживился.

– О, это целая история! Еще до войны как-то приехал сюда… – Он спохватился и перебил самого себя: – Простите, очевидно, вы все хотите есть, а не только эта толстушка? – И он указал на оторопевшую Соню.

– Нет, нет, рассказывайте, пожалуйста, рассказывайте!

И Люся, и Магдалина Харитоновна, и дети обступили старика.

Только Володя-Индюшонок отвернулся и стал мрачно жевать рукав своей рубашки.

– Рассказывайте, я вас буду слушать, я буду терпеть, – покорно вздохнула Соня.

– Вы о художнике Ситникове, конечно, слышали? – Заведующий назвал одного из наших славных мастеров прошлого столетия. Целый зал в Третьяковке был отведен его картинам и пейзажам. – Так вот, у Ситникова есть сын, в настоящее время глубокий старик, так называемый Номер Седьмой. Незадолго до войны приехал он к нам со своей семьей, и знаете зачем? Специально, чтобы разузнать, для какой такой цели лет сорок назад его папенька посетил наш город. Он всех нас перетревожил. «Существует письмо моего отца к моей матери. Отец убежден – с вашим натюрмортом связана какая-то тайна. Такое замечательное произведение искусства, и никто не знает, кто его автор. Ищите, ищите!» – тормошил нас Номер Седьмой. И мы начали искать. Все лето шарили, все эти ящики с бумагами, что в башне сейчас хранятся, пересмотрели, всех любецких старожилов переспросили. И ничего! Вот почему меня так несказанно взволновал ваш рассказ о портрете.

– А может, вы не все ящики открывали? – спросил Витя Большой.

– Не беспокойтесь, молодой человек, когда историки ищут, они не пропускают ничего! – Заведующий повысил голос: он явно начал раздражаться.

– А может, вы хоть одного меня в башню пустите? – вкрадчиво попросил Витя Большой.

– Молодой человек, не мешайте мне рассказывать! – резко оборвал его заведующий.

Некоторые мальчики отошли и о чем-то оживленно и едва слышно заспорили…

Вдруг кто-то легонько толкнул меня в бок. Я оглянулся. Оба близнеца яростно шептали:

– В башне, в башне он прячет портрет. Он все врет, нарочно не пускает!

– Сын художника Ситникова, – продолжал свой рассказ заведующий, не обратив внимания на шепот мальчиков, – был как раз такой живчик и непоседа. И подобных непосед в нашем городе он насчитал шесть человек. Но, к сожалению, для их обозначения на русском языке существует весьма длинное, неуклюжее слово с приставкой, суффиксом и окончанием. Вот сын художника нам и предложил: давайте это неуклюжее слово долой, а чтобы вас как-то различать, дадим каждому порядковый номер.

– Какое же это слово? – спросила Магдалина Харитоновна и вытащила голубой альбомчик и авторучку.

– И-зы-ска-тель, – медленно проскандировал заведующий, – то есть человек, который что-то ищет…

– На земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – начала декламировать Соня. А за ней подхватили и остальные.

– Совершенно верно, – неожиданно улыбнулся старик. – И добавьте: у себя в комнате, у себя в саду, у себя на работе.

Я был буквально ошарашен удивительным совпадением с Мишиной теорией и переглянулся с Соней.

– А люди, которые ничего не ищут и не хотят искать – это тюфяки? – пропищала Соня.

– Нет, до тюфяков мы не додумались.

– Простите, ваши изыскатели – Номер Первый, Третий, Четвертый и так далее. Почему вы пропустили Номер Второй? – заинтересовалась Люся.

– Какая вы, девушка… – И заведующий недовольно кашлянул, так и не докончив Люсиной характеристики. – Видите ли, это как раз единственное, по моему мнению, не совсем удачное прозвище.

– Нам нужно познакомиться со всеми Номерами, – настаивала Люся, – они давно живут в Любце, и я уверена, они помогут нам искать портрет. Кто же Номер Второй?

– Видите ли, собственно говоря, это я. Но я давно уже перестал что-либо искать.

Ребята, заткнув ладонями рты, едва удержались от смеха. Соня прыснула на весь кремлевский двор.

– А Номер Четвертый, – старик сделал вид, что ничего не расслышал, – представьте себе, исчез, так и не вырастив голубых георгинов. Его дом снесли, когда расширяли бутылочный завод и организовали новый хрустальный цех. Этот человек так расстроился и обиделся, что уехал неизвестно куда. А Номер Пятый, как я вам говорил уже, изобретательница «утопленника», – она как раз жена этого живчика. А Номер Шестой… – продолжал свою речь заведующий, казалось, он говорил не о живых людях, а объяснял, куда какой трамвай ходит. – А Номер Шестой – это сын живчика, Ларюшка, озорник был невыносимый, но, между прочим, в двенадцать лет рисовал чуть-чуть похуже своего дедушки.

– А как он баловался? – не утерпел Витя Перец.

– А вот как. Когда человечество изобрело керосинку, оно не додумало одной детали: что делать, если фитиль провалится внутрь? Попытайтесь-ка вытащить. Так вот, упомянутый Ларюшка однажды прокрался в мою кухню и ввернул фитиль. Пробовал я на палочку накручивать, вязальным крючком зацеплял – безрезультатно. Так и прозябает с тех пор моя керосинка с фитилем внутри; пришлось электроплитку завести. – Номер Второй глубоко вздохнул, потом продолжил свой рассказ: – А Номер Седьмой – это он сам, главный непоседа. Кстати, он живет от вашего Золотого Бора не так далеко вверх по реке. Живописное место на высоком берегу реки. Он сейчас директор Ситниковского музея. Слыхали об этом музее?

– Ну конечно! – ответила Люся.

– В путеводителе о нем целый абзац, – добавила Магдалина Харитоновна.

– А Ларюшка в настоящее время превратился во взрослого Иллариона и живет в Москве. Говорят, талантливый художник. Ну, кажется, все. – И Номер Второй совсем не сердито посмотрел на своих слушателей из-под очков. – А теперь, товарищи, идите скорее в чайную.

Должен сознаться: после дороги, после осмотра музея, после всех этих рассказов о Номерах голова моя ходуном ходила, и я готов был проглотить три тарелки борща с бараниной.




Глава седьмая



Смотрим, слушаем, удивляемся

За обедом договорились начать наши поиски с изыскателя Номер Первый, но, увы, забыли спросить его адрес.

– А я знаю! Я знаю! – И Витя Перец запрыгал на одной ножке. – Я в чайной одну тетеньку спросил, а она меня тоже спросила: «Какой тебе первый номер – старичок или гастроном?» А я сказал: «Старичок». Вот он где живет. – И Перец показал на зеленую крышу, едва видневшуюся меж ракит на самом дне оврага.

Ох, не люблю я такие картинки, какая как раз висела на воротах этого дома! Страшенная собачья морда с разинутой красной зубастой пастью, а под мордой – аккуратненькие буковки: «Осторожно, во дворе злая собака!»

Мы остановились в нерешительности. А забор был высокий и глухой, и дом спрятался в самой глубине сада.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=153135) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Notes