Все, что считается Георг Освальд «Внутри» и «Снаружи» – так называются две части романа молодого немецкого писателя Георга Освальда. Внутри все те, кто преуспевает, у кого есть деньги, положение, власть. Ну а если ты оказываешься снаружи, на обочине, если ты из тех, кого успех обошел стороной?.. Георг Освальд Всё, что считается ВНУТРИ 1 Каждый день я хожу на работу. Наверное, вы делаете то же самое, если, конечно, у вас есть работа, но в моем случае эти слова следует понимать буквально, потому что я хожу на работу и по субботам, а если нужно, то и по воскресеньям. Я заместитель руководителя отдела по работе с проблемными клиентами, а собираюсь стать руководителем отдела по работе с проблемными клиентами. Тогда у меня будет оклад сто двадцать тысяч плюс премия плюс служебный автомобиль (БМВ третьей серии). Это было бы хорошо. Просыпаюсь, Марианна, моя жена, уже встала, но ее часть постели еще теплая. На экране маленького кубического «Сони» появляется женщина, рассказывающая о погоде. Она сияет, как будто только что произошло что-то замечательное. Марианна любит, проснувшись, включить телевизор прямо с кровати и тут же уйти в ванную или на кухню. Переворачиваюсь на живот и накрываю голову подушкой. Марианна кричит: «Можешь идти в ванную, я уже ставлю кофе!» Снова переворачиваюсь на спину и сначала разглядываю потолок, потом тонкую, не очень чистую хлопчатобумажную занавеску на окне. Размышляю: да, я и на самом деле один из тех, кто может разволноваться из-за грязной занавески. С Марианной я об этом говорил. Она утверждает, что стирать можно сколько угодно, занавеска все равно будет грязной, как только ее повесишь, – это из-за улицы, на которой мы живем. Так что – не смогла удержаться, чтобы не добавить, – свои грязные занавески я могу засунуть себе в задницу. Может быть, вам и смешно. Мне – нет. Внизу уже началась рабочая суета. Пробка перед светофором на ближайшем перекрестке. Представляю себе, как вы и вам подобные сидите в своих тачках, еще чуточку печальные из-за того, что пришлось встать с постели, но уже недовольные водителем впереди. Принимаю душ, бреюсь, причесываюсь, одеваюсь. Начинаю думать о работе. Марианна вырезала из газеты объявления о продаже жилья и рассказывает об этом за завтраком. Замечает, что я не слушаю, и спрашивает, о чем же я думаю. Начинается затертый до дыр диалог из комикса: «Любимый, о чем ты сейчас думаешь?» – «О работе». Каков вопрос, таков и ответ. Говорю: «О работе». Если быть точным, то я размышляю о том, что Румених вызывает меня сегодня по поводу дела Козика. Пытаюсь понять, не идет ли речь о какой-нибудь интриге, которая повлияет на мое положение и мою товарную стоимость. Но это не то, что занимает меня на самом деле, это мелочь. С минуты на минуту у нас с Марианной начнется страшная ссора, потому что я раздраженно, как ей показалось, спросил, когда приедет ее тетя Оливия. Как всегда во время подобных ссор, принимаю решение развестись. Некоторое время царит враждебное молчание, а потом как-то вдруг, само собой начинаем разговаривать нормально. И снова о недвижимости. Мне пора идти. Говорю: «Хотел тебе что-то сказать, но забыл что. Позвоню». Только не подумайте, что моя утренняя жизнь поганее, чем у вас. Посмотрите правде в глаза, тогда никаких слов не понадобится. Мне нравится мой ежедневный путь на работу. Он достаточно долгий для того, чтобы сосредоточиться на предстоящих делах, и достаточно короткий, чтобы не надоесть. Марианна жалуется на район, в котором мы живем: он кажется ей непрезентабельным. Я же ценю его за то, что здесь живут так называемые простые люди. Простых людей можно узнать по тому, что они живут в самых сложных условиях. Они постоянно заняты добыванием денег. А если у них нет работы или есть, но низко оплачиваемая, то они все время придумывают новые и новые способы заработать. Естественно, они не имеют никакого представления о том, что такое бизнес, и первый же обманщик обязательно навесит им лапшу на уши. Их жизнь определяют долги и ложь – неизбежное последствие долгов. Первое правило в моей работе: тот, у кого есть долги, лжец. Так бывает всегда. В нашем доме расположена фитнес-студия. По крайней мере, так написано на двери. Сначала, когда мы только въехали, она принадлежала сербу, который предлагал Марианне воспользоваться его тренажерами на особых условиях. Он приставал к ней в парадной, в лифте, на улице – везде, где бы ни встретил. Я знаком с одним из его бывших клиентов. Он рассказывал, что внизу, в баре, постоянно толкутся пять-шесть проституток, ждущих, не подвернется ли работенка. Когда серб понял, что у Марианны есть муж и этот муж я, то он сразу же сменил тактику. Он начал изображать джентльмена, даже в моем присутствии, чтобы подчеркнуть, что у него не было никаких гнусных намерений. Летом перед его заведением сидели рокеры, разукрашенные с ног до головы татуировками. На самом солнцепеке они лакали из банок пиво и любовались своими хромированными мотоциклами, стоявшими прямо на тротуаре. К фитнесу они имели такое же отношение, как и шлюхи. Но вполне возможно, что шлюхи и рокеры имели какое-то отношение друг к другу. А вот что общего с ними было у серба, я не знаю, он мне не докладывал. Однажды утром я встретил его в лифте с двумя типами – судя по виду, у него начались неприятности. И вообще от его приветливости и дружелюбия не осталось и следа, а смотрел он так, как будто хотел сказать: «Если у тебя есть голова на плечах – не разевай пасть!» А через пару дней в фитнес-студии полиция делала обыск. Мой знакомый рассказывал, что речь шла о грузовике джинсов, контрабандным путем провезенных через словено-итальянскую границу, о нелегальных азартных играх и, конечно, о содержании притона. Серб сбежал. А еще через несколько дней на двери студии появилась картонная табличка с аккуратной, но несколько неумело выведенной красным фломастером надписью: «Уважаемые посетители! По техническим причинам мы на какое-то время закрываемся. Но через пару недель откроемся снова, и тогда вас ждет суперакция с бесплатными услугами и призами! Служащие фитнес-студии». Само собой разумеется, суперакции с бесплатными услугами и призами мы так и не дождались, равно как и самого серба. Его преемник, этакое загорелое накачанное одноклеточное по имени Уве, разрабатывал другую идею: он открыл оздоровительный центр «Только для леди» и этим гениальным трюком обеспечил себе возможность без каких бы то ни было помех заниматься своими клиентками. Сразу за «Только для леди» находится «Парадиз стильной мебели», в котором по немыслимым ценам торгуют мебелью под бидермайер и Людовика XVI, фарфоровыми комнатными фонтанами в человеческий рост, столовым серебром, разноцветными хрустальными бокалами и бог знает чем еще. Марианна говорит, что она ни разу не видела в этом магазине хотя бы одного покупателя, и я тоже не видел. Готов поспорить, у серба, со всеми его шлюхами, рокерами и суперакциями с бесплатными услугами и призами, рыльце не настолько в пушку, как у невидимых владельцев этого фантастического мебельного рая. Не сомневаюсь, здесь пахнет отмыванием денег – наркотики или оружие. Говорю об этом не понаслышке. Случайно, по работе, я знал прежнего владельца этого магазина. Я имею в виду некое ООО «Фурнитуро», против которого сейчас начато дело о банкротстве. Хозяева, как обычно, сбежали. Но на нашей улице никому, кроме меня, это не известно. Я пытался настаивать на описи имущества. К сожалению, ничего не получилось, потому что новый владелец утверждает, что не имеет к ООО «Фурнитуро» никакого отношения. В таких историях мне интересна каждая мелочь. Это связано с профессией, потому что при моей работе учишься выуживать из подобных ситуаций важную информацию. Вы в курсе, чем занимаются ваши соседи? Вы ответите, мол, конечно, они сами об этом рассказывали. Но насколько верны ваши сведения? Поверьте, вы бы рот открыли от удивления, если бы узнали, как живущие рядом люди на самом деле зарабатывают деньги. И ваши собственные долги показались бы вам смешными, если бы вы узнали, сколько долгов у них. 2 Мне кажется, что я весьма неотчетливо помню прежнее состояние покоя, когда я не пытался достичь никаких целей или добивался своего, но как-то по-другому, – не знаю, как выразиться, чтобы было понятно. В те времена я более явственно ощущал, что живу. А теперь бывает так, что я неделями не чувствую ничего, никаких движений души, которые принадлежали бы лично мне и воспринимались бы именно мной, человеком по имени Томас Шварц. И тем не менее я постоянно нахожусь в состоянии какого-то подвижного беспокойства. «Подвижное беспокойство» – так я называю подобное ощущение. Последнее время опять идет такая полоса, когда все наваливается сразу. Стресс, стресс и еще раз стресс – вам это известно. Я как раз рассказывал про свою дорогу на работу. Вам она покажется в чем-то знакомой, готов поспорить. Каждое утро, проходя мимо помойки соседнего дома, я закуриваю. «Официально» я бросил курить уже несколько лет назад, но по утрам во мне регулярно скапливается такой электрический заряд, что без сигареты я просто погибну, причем прямо на месте. Навстречу движется группа молодых людей лет шестнадцати-восемнадцати. Они направляются в близлежащее профучилище. На редкость интересные люди. Одеты дорого. Денег на одежду явно не жалеют. Это удивительно, потому что они наверняка не из тех семей, где без всяких разговоров выкладывают кучу денег за тряпки. Такое впечатление, что значительная часть родительских доходов тратится именно на эти шмотки. У некоторых американские фирменные вещи спортивного стиля да еще и модные прически. Это и есть те, кто смотрит MTV. Они верят в поп-культуру и готовы платить за сознание причастности к ней. Некоторые одеты как благополучные герои американских кинофильмов и сериалов. Парни в серых однобортных пиджаках и белых рубашках, галстуки подобраны со вкусом, на девушках – серые или темно-синие костюмы. Кроме того, у них строгие, но стильные прически и классическая обувь. До этого момента все в лучшем виде. Мне интересно, насколько трогательно-живо эти молодые люди демонстрируют свое желание добиться общественного признания. Обидно, что ни одному из них не удастся вырваться из замкнутого круга и подняться выше их сраной жизни в двухкомнатной халупе, за которую они постоянно упрекают своих родителей. Откуда мне это известно? Это же ребята из училища, а на сегодняшний день они оказываются проигравшими уже на старте. И вы это знаете не хуже меня. Само собой разумеется, я понимаю, что говорить такие вещи вслух запрещено. Если одному из тысячи удается добиться хоть какого-то успеха, то в него начинают тыкать пальцем и вопить: «Смотрите! Это может каждый из вас!» Хотя на самом деле такой уникум доказывает, что это может далеко не каждый, что для оставшихся девятисот девяносто девяти мечта о счастье навсегда останется только мечтой, даже если они и далеки от осознания данного факта. Подобными размышлениями я развлекаю себя на пути к метро вплоть до того момента, когда подхожу к зданию Управления по делам иностранцев, расположенного на другой стороне улицы. Каждое утро главный вход оккупируют сотни желающих попасть внутрь. Что тут скажешь? Слава Богу, что вход на другой стороне. Люди стоят, чтобы получить бумаги, деньги, легальный статус. Меня это не должно волновать, ведь меня это не касается, у них все равно ничего не получится. Конечно, если меня спрашивают, что я думаю о проблеме иностранцев, то я отвечаю, что ее необходимо каким-нибудь образом решить. Но на самом деле я так не думаю. Я понимаю, что существуют те, кто находится внутри, и те, кто хочет туда попасть. И, черт меня подери, неужели те, кто внутри, не знают, как этому помешать! Итак, в чем же проблема? Битва при раздаче слонов с четко распределенными ролями. Все шансы на одной стороне и отсутствие таковых на другой. Замечаю, что уже спускаюсь в метро. Было бы неприятно, если бы кому-то из них пришло в голову перейти улицу и заговорить со мной. Осталось бы тягостное ощущение из-за того, что ко мне обратились с навязчивой, но бесполезной просьбой. Первая в течение дня действительно серьезная депрессия накатывает в тот момент, когда я спускаюсь по загаженному эскалатору в толпе всякого сброда, – меня мутит от зловонного дыхания, немытых волос и дебильных харь. У них нет никакого понятия о том, что такое частная жизнь. В нью-йоркском метро, которое с этой точки зрения оказалось просто невыносимым, мне тем не менее кое-что понравилось. Я имею в виду наклейки под девизом «Поэзия в движении» на узких рекламных щитах над окнами. Один из текстов остался у меня в памяти: Sir, you are tough and I am tough, But who will write who's epitaph…[1 - Сэр, вы упрямы и я упрям,Но кто кому напишет эпитафию… (англ.)] Под ним стояло: Иосиф Бродский. Русский эмигрант и лауреат Нобелевской премии по литературе, это я выяснил у Марианны. Мне нравится, как лихо он упаковал в две строчки основной закон человеческих взаимоотношений. Можно даже посмеяться. Смотрю через плечо низенькой жирной тетки, от которой за версту несет приторно-сладковатым парфюмом, и читаю ее вчерашнюю вечернюю газету. Заметив это, она чуть-чуть разворачивается и нагибается так, чтобы я не смог украсть у нее ни кусочка текста. Замечательно! И тут два старых хрыча справа начинают действовать мне на нервы. Один из них, длинный узколобый седой старикашка за семьдесят, похожий на состарившегося прыгуна в высоту, треплется, глядя через верхний край своего «Шпигеля», с коротышкой-приятелем, тоже, наверное, не моложе. Он (как же без него!) волнуется по поводу исполнения какого-то приговора. У многих пожилых людей необъяснимая страсть к вопросу о судебной ответственности. Не замечали? К сожалению, только им одним известны способы ее усовершенствования: возвращение смертной казни, позорного столба, пыток, долговой ямы, перенос долга на других членов семьи и так далее, что там еще бывает. Сегодняшний старикашка из умеренных, видимо интеллектуал. Читает своему приятелю: «Отбывающему в пятнадцатый раз срок наказания заключенному, который хочет расстаться со своими наколками, будет проведено лазерное лечение стоимостью семнадцать тысяч марок. Заключенные приглашены для участия в спортивно-педагогических проектах, предназначенных для социального объединения общества. Проекты предусматривают многодневные лыжные походы и поездки на каноэ. Молодой человек четырнадцати лет, имеющий за плечами сто семь уголовно наказуемых деяний, отправлен с сопровождающим в турне по Латинской Америке. Расходы составляют семьдесят три тысячи марок. Несколько человек совершают путешествие под парусом, расходы – шестнадцать тысяч марок на каждого». Коротышка спрашивает длинного: «Ну и что? Кто все это пишет?» Длинный отвечает: «Некий Энценсбергер». Его приятель говорит, что когда слышит такое, то понимает: если человек достойно прожил свою жизнь, то он самый обыкновенный простофиля. Старикашки полностью друг с другом согласны, в их речи проскальзывает легкая самоирония, один из них изрекает: «Честный человек всегда остается в дураках». Это название книги того телевизионщика, о котором недавно говорили буквально все, потому что он получил сто тысяч за трехминутное участие в рекламе, – кстати, рекламировали банк, в котором я работаю. Коротышка и длинный поговорили и об этом. Мнение коротышки: «Ну, если уж у него появилась такая возможность, почему бы не воспользоваться». Это мне нравится. В результате они приходят к общему мнению: дают – бери. Наконец выхожу, поднимаюсь по эскалатору. В метро, особенно на платформах, несмотря на окружающую мерзость, царит – по утрам больше, чем вечером, – атмосфера латентной сексуальности. Во всех головах еще свежи воспоминания о ночи, хочется проверить находящиеся рядом тела на предмет совращения. А сами тела еще не осознали, что находятся в пути на работу и, следовательно, племенной отбор перестал быть актуальным. Внезапно передо мной снова оказались давешние старики. Длинный: «Давненько я не выбирался из дома так рано. Такое впечатление, что у нас куча дел!» Второй хохочет. Проталкиваюсь между ними, пытаюсь выдавить сквозь зубы «извините», но напрасно: вместо этого у меня вырывается непонятное бурчание, которое заставляет их невольно посторониться. 3 Банковский квартал. Роскошные дворцы времен отцов-основателей рядом с футуристическими башнями из блестящей стали и тонированного стекла вокруг маленького ухоженного парка прямоугольной формы. По утрам нарки варят здесь свою утреннюю дозу на горелках Бунзена. Я бывал во многих больших городах, и почти в каждом из них банковский квартал является также и районом наркотиков. Может быть, для этого есть какая-то причина? Румених считает, что наркоманы стараются быть поближе к деньгам. Вид окровавленных шприцев в сточных канавах перед самым началом рабочего дня неприятен для служащих, но еще более неприятны встречи с теми, кто этими шприцами пользовался. Эти существа иногда просто лежат на тротуаре, так что через них приходится перешагивать. Они смотрят звериными глазами – у них блестящие, неестественно расширенные зрачки. Полиция никак не может взять дело в свои руки. Время от времени наш банк нанимает частную охрану. У охранников черная форма, диплом специалиста по единоборствам и задание расчистить пространство перед входом. В таком случае нарки собираются на краю парка. Иногда кто-нибудь из них отправляется попрошайничать: «Изнитенельливамобриться – нетливаснемнолишнихденег – покушать – давно не ел». Вот такое абсолютно бесперспективное старание использовать вежливые обороты. Люди приходят сюда, чтобы заниматься делами, а вынуждены все время сталкиваться с этими ничтожествами, потерявшими человеческий облик. Никто не желает им ничего плохого, но сделать для них хоть что-нибудь просто невозможно. Встречи с ними есть ничто иное, как ненужное неудобство, которого очень хочется избежать. Они так и так уже не люди. Конечно, средства избавиться от них есть, и это вы знаете не хуже меня, но по каким-то причинам этого не делается. Холл нашего банка спроектирован с большим вкусом: здесь удачно сочетаются каррарский мрамор, хромированные детали, травертин, зеркальные поверхности, стекло и тропические водные растения. Все это вместе благотворно действует на мое утреннее настроение. Негромкий звонок, сообщающий о прибытии лифта. Вхожу в кабинку с зеркалами и вижу перед собой тройное изображение молодого делового человека, направляющегося в офис. Он миловиден, решителен и полон оптимизма. Коричневатый оттенок зеркала придает коже еще более здоровый цвет. Кажется, что я моложе, свежее и удачливее, чем на самом деле. Банк делает все возможное для того, чтобы сотрудники чувствовали себя хорошо. Но и требует от них немало. А теперь – из лифта и к своему кабинету по коридору с подлинниками Мондриана, Кандинского и Миро. Моя секретарша, француженка мадам Фаруш, приближается с чашечкой кофе на серебряном подносе. Прошу ни с кем не соединять меня до десяти часов. Включаю компьютер, играю: – Пожалуйста, введите свою фамилию. Пожалуйста, введите свое имя. Пожалуйста, подождите минуточку. Линда Зоннтаг сейчас будет к вашим услугам. Затем: – Вы закончили школу? – Да. – У вас есть диплом высшего учебного заведения? – Да. – У вас есть научная степень в области экономики, маркетинга или информатики? – Да. – Что такое для вас успех? Он связан с профессией, хорошим заработком или же с властью над другими людьми? – Всего понемногу. – Считаете ли вы себя очень честолюбивым? Отвечайте только «да» или «нет». – Да. – Если бы у вас был выбор, что бы вы предпочли: а) низкооплачиваемую работу с перспективой роста или б) высокооплачиваемую работу с отсутствием перспектив? Выберите а) или б). – а) – Наше предприятие многого ждет от своих сотрудников. Готовы ли вы работать сверхурочно не только по будням, но и в выходные, не получая за это дополнительной платы? – Да. – Благодарю, скоро вы получите сообщение по электронной почте. Игра называется «Виртуальная корпорация. Безжалостная борьба за место в эшелоне власти!». В аннотации написано: «„Майкрофорум" хотел бы использовать представившуюся возможность и поблагодарить вас за то, что вы купили нашу „Виртуальную корпорацию". Наверняка эта игра увлечет вас. Надеемся, что вы преодолеете все интриги и с честью выйдете из испытаний, которые на сегодняшний день превратились в реальность для самых мощных мировых концернов. Подобные приключения не являются исключением из общего правила. Наиболее типичные диалоги этого отнюдь не далекого будущего безусловно напомнят вам те беседы, которые иногда ведутся и с вами. Может быть, они настроят вас на действительность сегодняшней экономической жизни. Цель игры – стать президентом компании „Погодин". Но не забывайте – это всего лишь игра!» Вам кажется странным, что ведущий сотрудник банка играет в компьютерные игры прямо на своем рабочем месте? По указанию руководства эта игра была установлена на всех компьютерах в банке. Сотрудники должны играть, чтобы развивать в себе умение добиться поставленной цели. А чтобы они еще и работали, игра запрограммирована таким образом, что через четверть часа отключается автоматически. Каждое утро я прохожу один уровень и приумножаю свое виртуальное состояние. А потом, получив изрядную порцию мотивации, принимаюсь за работу. 4 Десять часов. Мадам Фаруш приносит первую почту. Безусловно, это очень культурная женщина, но не особенно интеллектуальна. Несколько десятков лет назад она переехала в Германию со своим мужем, инженером в какой-то космической организации. Нашим языком она владеет великолепно, и только очень внимательный слушатель способен уловить легкий акцент, во всем остальном ее немецкий безукоризнен. Впрочем, этот акцент можно принять за тщательно скрываемые диалектальные особенности. Если я говорю, что она не особенно интеллектуальна, то при этом не имею в виду ничего обидного. Но она работает в этом отделе больше десяти лет и до сих пор не усвоила нашу специфику. Она входит с папкой, в которой лежит почта, и делает озабоченное лицо: никак не может привыкнуть спокойно читать письма тех, кто стоит на краю финансовой пропасти. Пытаюсь ее успокоить и, принимая папку, замечаю: «Вы же прекрасно знаете: если человеку нужна помощь, то это значит, что он ее не заслуживает». Она изображает улыбку, пожимает плечами и выходит. Не любит шуток. Каждый день я получаю письма от тех, кто тонет. За месяц их набирается около сотни. Признaюсь, поначалу они на меня производили впечатление, я чувствовал себя препротивно. Но со временем все вошло в норму. Я бы не назвал себя человеком черствым. Дело совсем не в этом. Просто я понял, что в нашем деле не существует незаслуженных неприятностей. Ну а дальше всё просто. Сказанное мной мадам Фаруш я воспринимаю абсолютно серьезно. Если человеку нужна помощь, то это значит, что он ее не заслуживает. Я заместитель руководителя отдела по работе с проблемными клиентами. Банкирам нравятся высокопарные слова. Проблемные клиенты – это ничто иное, как хаос, нервные срывы, закрывающиеся предприятия, самоубийства, убийства. Банкиры говорят: «У нас с клиентом замечательные деловые отношения». Имеется в виду, что клиент возвращает свои кредиты регулярно. Они говорят: «С этим кредитом положение неприятное». Имеется в виду, что проценты отчисляются неаккуратно, а может быть, не выплачиваются совсем. Конечно, в неприятном положении находится не кредит, и даже не банк. В неприятном положении должник, который не может платить, но это, как бы нам ни хотелось ему посочувствовать, его проблемы. Если кредит находится в неприятном положении достаточно долго, то банкиры говорят: «Наши обязательства перестали себя оправдывать». И в этот момент на сцену выходим мы, отдел по работе с проблемными клиентами. Мы посылаем так называемые письма-предупреждения. Это значит, что клиент навсегда перестает быть клиентом, и банк требует немедленно вернуть все деньги целиком. Получив такое письмо, клиент незамедлительно начинает чувствовать всю отвратительность своего положения. Он звонит и сообщает об этом нам. Мы говорим: «Банк приносит свои извинения», – хотя разочарованы-то как раз мы. Но откуда же через четырнадцать дней – мы настолько любезны (так это у нас называется), что даем клиентам еще четырнадцать дней, – откуда же через четырнадцать дней прикажете мне взять сто, сто пятьдесят, восемьсот тысяч или двенадцать миллионов (в зависимости от размеров кредита)? Наш ответ: «К сожалению, мы этого не знаем». Хотя на самом деле мы уже приняли свои меры. Когда клиент еще был уверен, что его дела пойдут хорошо, то думал только о деньгах, которые есть у нас и нужны ему. «Конечно, мы вас поддержим, – сказали мы ему в тот момент. – Вам достаточно только подписать здесь, здесь и здесь. Закладную на дом, отказ от претензий и поручительство должна подписать уважаемая госпожа супруга». Дело сделано. В предвкушении прибылей должник соглашается на возможное принудительное взыскание в размере всего своего имущества. Люди считают, что все это мы вписываем в договор, чтобы придать себе вес или даже для забавы. Они ошибаются. Но все равно не верят. Или не понимают. Как бы там ни было, заканчивается всегда одним и тем же. Мы описываем собственность. Говоря простым языком, мы накладываем арест на все, чем они владеют, даже если при этом они пытаются прикрыть свое имущество собственной задницей. Кое в чем наша речь отличается от речи других банкиров. Говоря «Если ничего не изменится, то я буду вынужден передать ваше дело в отдел по работе с проблемными клиентами», сотрудник отдела кредитов имеет в виду «Вы уже мертвы». Клерк считает на этом дело законченным, и наступает наша очередь. Мы не совсем банкиры, мы в этой отрасли могильщики. Наша обязанность – наживаться на смерти других. Когда я об этом думаю, то моя работа начинает мне нравиться еще больше. Она похожа на спорт. Выдавливаешь из человека кровь до последней капли, а когда уже кажется, что он выжат как лимон, встряхиваешь его как следует и глядишь – наберется еще капля-другая. Конечно, в данном случае кровь есть метафорическое обозначение денег. Кровь – это деньги. Или наоборот: деньги – это кровь. Наверное, эти слова мне следует написать на плакате и повесить в своем кабинете: «Кровь за деньги, деньги за кровь». Но, скорее всего, мало кто способен оценить мой юмор. Кстати, я не уверен, что прав насчет метафоры, ведь, как уже говорилось, проблемные клиенты – это хаос, нервные срывы, закрывающиеся предприятия, самоубийства и убийства. Другими словами, настоящая кровь. Да, о почте. Что у нас сегодня? Вот, например, письмо одного из так называемых мелких клиентов. Кредит в пять тысяч марок. Почему оно оказалось на моем столе? Опять мадам Фаруш изображает мать Терезу. Скорее всего, автор позвонил ей и на коленях умолял передать мне его душещипательную писанину. Придется с ней поговорить. Вам интересно, что он пишет? Всё как всегда: не имею работы уже четырнадцать месяцев… жена требует развода, детям нужна помощь психолога… все попытки открыть собственное дело потерпели крах… у матери рак… мы на пороге нищеты… и так далее и тому подобное. Никаких подробностей мне не нужно. Ведь факты – их я почерпнул из дела – говорят следующее: этот человек взял кредит в пять тысяч марок, чтобы купить мебель и телевизор! Вопрос – как это пришло ему в голову, если он знал, что фирма, в которой он работает, на грани банкротства. Об этом писали во всех газетах. Нужно читать не только спортивную страницу, можно заглядывать и в раздел экономики! С его-то жалованьем непросто выплачивать даже проценты. Вот вам честный и откровенный вопрос: зачем человеку с более чем скромным доходом, живущему с женой и детьми в двухкомнатной квартире, стенка для гостиной, да еще и с телевизором? Если он действительно не может без этого обойтись, то почему бы не сэкономить на еде? Все так делают. Почему он идет в банк и одалживает пять тысяч марок, которые, скорее всего, он никогда не сможет вернуть? Если уж быть искренним до конца, то ответ меня совсем не интересует, мне все равно. Банк дал в долг пять тысяч марок и хочет получить их обратно, ну и конечно проценты. И я позабочусь о том, чтобы банк их получил. Всё очень просто. А сейчас я вызову свою неисправимую мадам Фаруш и в тысячный раз объясню, как следует относиться к подобным проблемам. Дать деньги в долг и получить их обратно с процентами – вот в чем заключается деятельность любого банка. Наш же отдел занимается вопросами морали: долги следует возвращать. 5 Я бы покривил душой, сказав, что между мной и Румених всё гладко. И я бы покривил душой, заявив, что для меня не играет никакой роли тот факт, что Румених – женщина. Да еще какая! Руководство банка состоит преимущественно из реакционных консерваторов, которые не любят доверять ведущие посты женщинам, хотя и не упускают возможности патетично утверждать обратное. Поэтому женщины, стремящиеся пробиться несмотря ни на что, должны быть чуточку более агрессивными, чем их коллеги-мужчины. Когда полгода назад Румених заняла пост руководителя отдела по работе с проблемными клиентами, для меня прозвенел первый звоночек. Она на самом деле необычайно хороша. Лицо тонкое, но с четкими чертами, излучающими определенную женскую твердость, если можно так выразиться. Она часто смеется, о чем свидетельствуют мелкие морщинки в уголках глаз. Сначала ее смех звучит совершенно свободно на высоких тонах, затем темнеет и становится резким, а в конце он обращается против собеседника, словно остро отточенный нож. Свои первые полгода она провела, занимаясь преимущественно увольнением из отдела тех людей, чье присутствие казалось ей неэффективным. Многие из своих решений она объясняет тем, что то или иное обстоятельство является «эффективным» или «неэффективным». Меня она до сих пор не трогала. Однажды, в самом начале, похвалила в присутствии коллег и заявила, что я могу выполнять свою работу так же, как и раньше. Через несколько недель сказала – и снова в присутствии других, – что ждет большей самостоятельности, особенно от господ второго руководящего уровня. При этом она смотрела прямо на меня. С того самого момента я уверен, что она постоянно держит меня под контролем. Она не вмешивается, а только наблюдает. Ее внимание заставляет меня бояться ошибок, а следовательно, и делать их. Она это замечает, но молчит. Мне кажется, что она ведет некий кондуит, который когда-нибудь использует в своих целях. Я уже не раз обдумывал возможность поговорить с ней откровенно. Но если она действительно собирается на меня напасть, то мои слова не доставят ей ничего, кроме удовольствия. Все это довольно неприятно. Она меня немножко мучает, делая это настолько ловко, что не придерешься. Поэтому у меня противно засосало под ложечкой, когда она заговорила со мной о деле Козика. Стараюсь не обращать внимания на атмосферные неурядицы. Ведь до сих пор же ничего не случилось! Наконец она звонит. Естественно, она не берет трубку и не набирает мой номер. Ее секретарша позвонила моей и сказала, что Румених хочет со мной поговорить. После этого моя секретарша соединила меня с ее секретаршей, и та холодным тоном сообщила: «Минутку. Фрау Румених будет с вами разговаривать», – а потом переключила меня в режим ожидания. Некоторое время я слушал ужасное исполнение «Четырех времен года» Вивальди. Наконец она взяла трубку и произнесла: «Да!» Это «да» прозвучало настолько кратко и высокомерно, как будто я оторвал ее от работы, которая была намного важнее всех моих дел вместе взятых. – Это Томас Шварц. Вы мне звонили… – Ах да. По поводу дела Козика… – Так?.. – Вам не кажется, что об этом уже давно пора поговорить? Это же в ваших интересах. Ответственность в этом вопросе полностью лежит на вас. Я так не считаю, но не спорю. Не хочу ее сердить. Говорю: – Да, конечно. Она назначает мне время, когда я «со всеми документами» должен появиться у нее в кабинете. О чем речь в этом деле Козика? Вопрос неплохой. Сказать точно не может никто. Перед ее кабинетом я появляюсь вовремя. – Речь идет об очень сложном деле, – говорит Румених и предлагает мне стул, который ниже ее стула сантиметров на тридцать. Как маленький ребенок, я пытаюсь вытянуть подбородок так, чтобы голова оказалась выше стола. – Вам не кажется, что это смешно? – спрашиваю я. – Дело Козика? – Ее брови ползут вверх. – Стул. – Нет. Справа под сиденьем рычаг. Он приводит в движение гидравлический привод. Если хотите, можете им воспользоваться. – Она говорит абсолютно нейтральным голосом, чтобы дать мне понять, насколько нелепо интерпретировать возникшую ситуацию как некий символ. Сопровождаемый легким шипением, я поднимаюсь вверх сантиметров на двадцать. – Можно начинать? – Румених показывает на лежащую перед ней стопку бумаг. – Это всё о Козике. Я это знаю. Знаю так же, что эта стопка лишь малая толика документов, касающихся дела Козика. Отвечаю: – Мгм… Румених становится настойчивой: – Господин Шварц, с этим делом работаете вы. Как вы его оцениваете? Начало довольно жесткое. В деле Козика слишком много деталей, рассказать об этом в двух словах невозможно, и Румених это прекрасно понимает. А кроме того, каждый в нашем отделе имеет хоть какое-нибудь отношение к делу Козика. Четыре года назад, когда я только пришел в банк, дело Козика уже существовало. Даже старшие мои коллеги, проработавшие здесь десять, а то и двадцать лет, не знают начала этой истории. Им тоже известна лишь некоторая часть обстоятельств. Никто не знает всех деталей, не говоря уж о Румених, которая время от времени начинает паниковать, как, например, сегодня, и тогда ей хочется, чтобы появился кто-нибудь, кто решит все проблемы одним движением руки. Но, к сожалению, мановения одной руки, даже самой гениальной, здесь явно недостаточно – уж больно все запуталось. Насколько я знаю, Козик был строительным магнатом, который в пятидесятые годы создал империю недвижимости, состоявшую из многочисленных компаний, владевших огромными средствами. Занимался он этим исключительно с помощью кредитов, полученных в нашем банке. Объем предприятия оценивался в сумму, намного превышавшую миллиард. В какой-то момент, на фазе самых высоких процентов, фундамент его капиталов, никогда не отличавшийся особой прочностью, развалился, и банк больше не захотел участвовать в этом деле. Мы вышли из игры. Были требования назначить аукцион, пустить имущество с молотка, объявить банкротство. Меж тем некоторые тяжбы длятся уже более двадцати лет. Никто не знает, сколько всего денег потерял банк на этой истории. На самом деле даже потеря миллиарда – и это в худшем – случае не очень сильно отразилась бы на положении нашего банка. Невозвращенные кредиты списываются по налогам как убытки. Но это, конечно, не аргумент, который можно привести на полном серьезе. Пораженцам нечего делать в банке. Необходимо спасти то, что еще можно спасти. Очень удобно поручать сотрудникам, претендующим на руководящие посты, абсолютно безнадежные дела и требовать при этом неукоснительного соблюдения предписаний. Если вам кажется, что я иронизирую, то вы ошибаетесь. Не исключено – и даже вполне вероятно, – что сотрудника, занимающегося делом Козика и сделавшего ошибку, вдруг обвинят в том, что именно из-за него банк потерял целый миллиард. Что тогда будет, вы и сами представляете – хотя, может, и не представляете. Молодые сотрудники, услышав про дело Козика, сразу же делают стойку, пытаясь набрать очки. Но очень быстро понимают, что имени на этом себе не сделаешь. Румених тоже пытается выслужиться: хочет за год решить проблему, от которой ее предшественник пятнадцать лет бегал как от чумы. И все потому, что она хочет выслужиться перед руководством банка. Но любой в нашем отделе знает, что попытки расправиться с делом Козика не приносят ничего, кроме несчастий. Говорят, что дерьмо не пахнет, пока его не тронешь. И это на самом деле так. – Конечно, мы с вами оба несколько упустили время. Пытаюсь услужливо улыбнуться, но она не реагирует. – Честно говоря, мне не кажется, что я один несу за это ответственность. Румених смотрит на меня сверлящим взглядом и молчит. Какое-то время пытаюсь не сдаться, но потом опускаю глаза. И только теперь она продолжает: – Я полагаюсь на вас, господин Шварц. Возвращаясь в свой кабинет, чувствую себя препаршиво. Почему именно я? Любой ответ на этот вопрос звучит не слишком ободряюще. Неужели теперь речь может идти только о том, чтобы сохранить работу? Собственно говоря, в этом году я собирался стать руководителем отдела по работе с проблемными клиентами, но они утерли мне нос, назначив Румених. Сначала считалось, что всего на три месяца. Этот срок давно прошел, но о кадровых перестановках никаких слухов нет. Конечно, никто никогда прямо не говорил, что меня ждет повышение. Но если ты являешься заместителем руководителя отдела, то логично, что когда-нибудь станешь и руководителем. Мне нужно побыстрее решить, как поступить с делом Козика. 6 В выходные приедет тетушка Марианны. После долгих споров я наконец согласился, что и в субботу, и в воскресенье буду в их распоряжении хотя бы после обеда. Собственно говоря, в тетушке Марианны ничего плохого нет, но мне тяжело находиться в обществе пожилых людей. Дело совсем не в возрасте, а в некоторой специфичности их поколения. Оливия приезжает поездом, я жду ее на перроне. Марианна убирает квартиру и готовит торжественный коктейль. Хлопоты Марианны кажутся мне чрезмерными. Она же утверждает, что ей хочется «навести красоту» именно потому, что приезжает тетя. Но вот именно эту-то «красоту», которую «наводит» Марианна, я просто на дух не переношу. Замечаю Оливию сразу же, как только она выходит из поезда. Подхожу к ней, и мы тепло обнимаемся, приветствуя друг друга. Беру у нее багаж. По дороге на стоянку она рассказывает о своем муже, который в данный момент открывает какой-то конгресс в Боливии. Ее муж – профессор, занимается челюстно-лицевой хирургией. Подходим к машине. Мы с Марианной ездим на небольшом японском автомобиле «субару», дешевом, экономичном в эксплуатации и для города вполне достаточном. Но сейчас мне неприятно: сумка Оливии с трудом влезает в багажник, сама же она с явным усилием втискивается на переднее сиденье. Она никогда ничего не скажет даже в шутку, для этого она слишком тактична. Спрашиваю себя: почему мы не ездим на «мерседесе», который давным-давно могли бы себе позволить? Всё ждали, что я получу повышение. Тогда бы у меня появился служебный БМВ. Но и это только часть правды. Мы боимся потратить на автомобиль столько денег. А почему, собственно говоря? Все дело в том, что наше относительное благополучие я всегда считал чем-то временным. Оливии кажется, что в маленьком автомобильчике есть некий шарм. По крайней мере, она старается отнестись к ситуации именно так, в этом я убежден. Она коротко интересуется, как у нас дела. Даю ничего не значащий ответ: «Всё в порядке! Спасибо!» И тут же она снова начинает рассказывать, в то время как я почти молча веду машину. Ее муж, специалист по челюстям, изобрел новый метод проведения операций, который позволяет восстанавливать жертвам несчастных случаев раздробленные кости. В данный момент он ездит по миру, чтобы представлять свою работу на конгрессах специалистов и знакомить с ней своих коллег. Оливия сопровождала его в Амстердам, Нью-Йорк и Каир, лето же решила провести дома. Муж приезжает не реже чем раз в две недели и привозит из дальних странствий увлекательные истории и подарки. Тогда они приглашают друзей – профессоров, писателей, интеллектуалов, промышленников и черт знает кого еще, – чтобы устраивать милые маленькие праздники. Оливия любит рассказывать, как скромно и непрезентабельно начиналась их совместная жизнь тогда, в шестидесятые годы. Крошечная квартирка на троих, удобства на этаже, скромное жалованье ассистента, которое получал ее молодой муж, только что защитивший диссертацию и уже тогда проявивший свои замечательные научные способности. Затем первые профессиональные успехи, первые настоящие деньги, потом и первый дом, четверо детей, каждый из которых, естественно, добился великолепных результатов. Ах, да! Дети! С каким рвением развивали в них способности служить музам! Все они учились играть на музыкальных инструментах, на семейных праздниках играл секстет, причем почти на профессиональном уровне. Теперь, когда дети покинули отчий дом, музыки стало меньше. Но если собирается вся семья, то сразу же приходят и друзья, жизнь которых сложилась не менее счастливо. Несколько раз мне довелось побывать на подобных встречах. Здесь царит приподнятое, жизнерадостное, даже какое-то одухотворенное настроение. Постоянно слышатся обрывки фраз типа «Ах да, тогда он действительно получил вызов в Йель», «Судя по твоим последним публикациям, мы смотрим на проблему одинаково», «Нашего младшего сейчас должны взять в сборную страны по футболу, но при его математических способностях – он уже несколько лет первый в классе – мы, конечно, надеемся, что он не свяжет свою жизнь со спортом», и так далее и тому подобное. Я же, зеленый от зависти, сижу в углу и чувствую себя плебеем. Если меня спрашивают, чем я занимаюсь, я не знаю, куда деться от стыда. Один восторженный профессор философии, которому я объяснил, в чем заключается моя работа, пробормотал чуть ли не шепотом: «Ну да, веселого в этом мало». Излишне упоминать, что ни у одного из этих людей не бывает денежных проблем, не считая, конечно, вопросов о вкладах и налогах. Не раз уже я слышал в ответ на рассказ о своей работе: «Ну что ж, и этим тоже должен кто-то заниматься». Они ведут себя так, как будто узнали, что я начальник тюрьмы. Все они сошлись бы во мнении, что «и такие люди должны быть», но тем не менее относились бы ко мне как к своего рода преступнику, раз уж я вынужден целые дни проводить в тюрьме. Но решающим для них является то обстоятельство, что в моей профессии нет ничего духовного, такого, что служило бы благу человечества или было бы способно изменить мир к лучшему. Залатать раздробленную челюсть – в этом есть смысл! В профессиях художественных и общественно полезных – тоже! А вот отбирать деньги в пользу банка – это уж самое последнее дело. С Марианной дело обстоит не намного лучше. Работая с рекламой, она, конечно, должна быть «креативной», но ведь это в сфере денег, в промышленности, а не на уровне высоких материй. Для меня остается загадкой, как же этому поколению удалось всю жизнь иметь стабильнейшую работу, сколотить огромный капитал да еще и считать это само собой разумеющимся. Ни разу я не слышал от этих людей хоть слово сомнения – имеется в виду сомнение в самих себе, – ни разу они даже не намекнули на то, что им просто повезло. Они абсолютно убеждены, что богатство является их природным правом, что они заслужили его благодаря своим выдающимся способностям. На самом деле еще никто никогда ничего не заслужил, все только получают. Я ведь тоже наблюдал закат некоторых представителей их круга, но таких было мало. И они тоже не могли ничем себе помочь. Оливия в своем шикарном летнем платье – современном, но удивительно подходящем для ее шестидесяти лет – двигается с той естественностью, которую легко отличить от самоуверенности и которая не может не вызвать зависти. Мы стоим на балконе нашей квартиры и беседуем о том, что видим перед собой. Я показываю ровную линию магазинов напротив и делаю прогнозы, когда какой из них разорится. Она говорит, что ей жалко этих людей. Это очень мило с ее стороны, но имеет также мало смысла, как если бы она сказала, что ей их нисколько не жаль. Хотя первое, конечно, звучит лучше. У нас чудесный ужин на троих, приготовленный Марианной, – три перемены плюс великолепное красное вино. Оливия привезла диск с классической музыкой, которая рекомендуется для подобных «моментов» как создающая стильный фон. Марианна достала подсвечник, в обычных обстоятельствах не используемый, и мне удается в течение двух-трех часов чувствовать себя частью отлаженного, в высшей степени гармоничного и наполняющегося все новым и новым смыслом мира Оливии, которая оказалась настолько щедрой, что дала нам возможность получить свою долю от ее умения радоваться жизни. Спасибо, Оливия, спасибо! Когда я уже лежу в постели, опьяневший от тяжелого красного вина, мне снова приходит в голову Румених вместе с делом Козика, о котором я на этот вечер забыл. Моя жизнь кажется мне убогой, и сам себе я тоже кажусь убогим. Как бы хотелось стать хоть каким-нибудь профессором! Я бы читал важные доклады в далеких университетах. Будем надеяться, что в следующий раз Оливия приедет нескоро. 7 Существующее в нашем банке Общество по экономии в строительстве в прошлом году подарило мне на Рождество книгу «Сегодня великолепный день». Каждый клиент Общества, сумма экономии которого превышает пятьдесят тысяч, получает такую книгу. На любой день года здесь приготовлено изречение. Все они очень простые и направлены на то, чтобы оскорбить интеллектуальные возможности читателя. Я читаю эти изречения, когда мне плохо. Одно из них гласит: «Ты необыкновенный человек и знаешь, что сегодняшний день принесет тебе успех. Радуйся этому!» Задаю себе вопрос: неужели все, кто экономит во время строительства не менее пятидесяти тысяч, люди необыкновенные? Захватывающая дух картина: сотни сэкономивших сидят по вечерам в своих постелях и читают вслух: «Ты необыкновенный…» А вы тоже необыкновенный? Разве тот факт, что каждый человек в буквальном смысле этого слова уникален, не доказывает нашу с вами неизменную обыкновенность? Признаюсь, из чистого мазохизма меня снова и снова тянет к этой книге. Очень практично, что мой работодатель снабжает меня подобным чтивом, – в этой книге мне нравится всё: что она тоненькая, что у многих из моих коллег она тоже есть, что они тоже ее читают, что в ней все настолько позитивно – «Ты хотел бы иметь новую работу? Иди на свою старую с новым задором, и она покажется тебе новой!» – что она действительно объясняет целый мир – цельный мир! – давая только одну рекомендацию: думай позитивно! Я люблю эту книгу, потому что она буквально создана для того, чтобы избавить меня от оков индивидуализма, это я четко чувствую. Иду в банк, стараюсь, и если выполняю порученное мне дело как следует, то у меня счастливая жизнь. Сначала Марианна, застав меня за таким чтением, смеялась, но теперь я все чаще вижу эту книгу на ее ночном столике. И она явно не устояла перед шармом подобной литературы. Чувствую, что наш брак находится под угрозой, но не могу объяснить почему. Было бы правильно, если бы моя книга приготовила элегантный ответ и на этот вопрос. В ней говорится: «Победитель рассматривает поражения и проблемы как трамплин. Научись любить свои неудачи». Но самое главное – я должен стараться выполнять свою работу как следует. В конференц-зале банка назначена беседа с Румених, Бельманом и другими. Присутствует и клиент Финдайзен. Атака направлена именно на него. Трудно себе представить, что банк проявлял терпение в течение целых пяти лет. У этого человека долг на долге, а он сидит здесь в дорогущих шмотках с мобильником цвета молодой липы в верхнем кармане и с красным «феррари» за дверью. За «феррари» делопроизводители его особенно ненавидят. Без всяких предисловий Румених начинает беседу с резкого, жесткого свинга: «Мы долго за вами наблюдали, господин Финдайзен, очень долго. Но теперь всё». У Финдайзена на лбу блестят капельки пота. Он, конечно, знал, что его пригласили не на чашечку кофе. Но надеется, что сможет получить отсрочку. До сих пор ему это удавалось. «Дайте мне еще хотя бы четыреста тысяч. Только до следующего месяца. Тогда я смогу заплатить рабочим и перейти к следующей фазе строительства». Румених холодно отвечает: «Никаких больше выплат и никаких отсрочек. Всё. То, что мы вам уже дали, позволяло давным-давно закончить строительство. Где наши деньги?» Финдайзен делал инвестиции «на востоке» и потерял уйму денег. Он показывал мне все мыслимые и немыслимые планы, какие только могут быть. Где-то восточнее Берлина, «на зеленом лугу», о чем он постоянно с гордостью кричал, должен был появиться великолепный жилой квартал из четырнадцати одинаковых восьмиэтажных домов, с «супермаркетом-ареной» и прочими подобными сооружениями, назначение которых я представляю себе не очень четко. Подробности мне были неизвестны, я знал только, что финансирование Финдайзена лопнуло и все деньги, которые он вложил в дело, пропали. Все до последней марки. Финдайзен называл это «неблагодарностью восточного дерьма». Говоря о восточных немцах, он никогда не называл их иначе как «восточное дерьмо». Конечно, они не были заинтересованы в появлении его домов. Они даже организовали какие-то гражданские инициативы против строительства. Говорили, что не хотят больше блочных домов. Люди, которые участвовали в финансировании проекта и тем самым пустили деньги на ветер, за это время тоже успели выйти из себя, и теперь хотели видеть Финдайзена только на виселице. Людям типа Финдайзена действительно нелегко. Их никто не любит. Но сейчас, когда он сидит здесь, умоляет Румених, покрывается каплями все более и более неприятного пота и, кажется, вот-вот рассыплется на составляющие, мне его даже немного жалко. Хоть это и считается несовместимым, но на нем шелковые носки телесного цвета и каштаново-коричневые ботинки. Вены на лбу вздулись, стали толстыми и теперь напоминают ветки дерева. Вся голова приобрела темно-красный оттенок. Может случиться так, что он умрет прямо здесь. Но этого не происходит. Раз пять-шесть он принимается умолять Румених, как собака свою хозяйку. Но хозяйка говорит улыбаясь: «Rien ne va plus»[2 - Ставок больше нет (франц.).]. Финдайзен уходит. Шансы, что он покончит жизнь самоубийством, довольно велики. Когда мы возвращаемся в свой офис, Бельман, пребывая в хорошем настроении, хлопает меня по плечу и говорит: «Победитель рассматривает поражения и проблемы как трамплин. Научись любить свои неудачи». Я смущенно хихикаю и молча сожалею, что во всем, что касается чтения, я ни на сантиметр не обогнал Бельмана. 8 Этот приезд Оливии, как, впрочем, и любой ее визит, дал мне пищу для размышлений. Я думаю о своей жизни и, чтобы утешиться, вытаскиваю из ящика письменного стола в кабинете документы, прилагаемые к заявлению о приеме на работу. Посмотрите-ка, здесь все как надо! Первоклассные отзывы! Аттестаты и характеристики говорят сами за себя! Вся эта писанина, снабженная подписями и печатями, представляет меня как надежду общества, как существо, в которого всю жизнь можно вкладывать деньги, как истинный оплот нации! Действительно, читающий эти бумаги вынужден признать, что моя жизнь протекала строго в установленных рамках, и более того – к тридцати пяти годам я кое-чего достиг. То, что я держу сейчас в руках, называется «биография» и документально подтверждает мое достойное похвалы умение приспосабливаться к обстоятельствам, интеллект выше среднего, а в остальном – смесь усердия и способности к размышлению, о чем свидетельствуют все тексты подобного рода. «Белых пятен» – в подобных ситуациях точнее было бы говорить о «черных дырах», но в деловом мире используется только эвфемизм «белые пятна» – так вот, «белых пятен» нет. Я родился – сомневаться в этом не приходится, – потом учился в школах и университете, где получал хорошие отметки, прошел практику и, как положено, отслужил в армии. Везде, где я бывал, составлялись бумаги, подтверждавшие мое регулярное присутствие и мои, лежащие выше средней нормы, достижения. Можно подумать, что я безупречен. Но призн`аюсь, что идеально не всё. Время учебы в университете при ближайшем рассмотрении оказывается несколько затянувшимся, пребывание в школе составляет почему-то целых пятнадцать лет. Но все это в границах терпимого, как скажет вам любой кадровик. Конечно, здесь нет ни слова о страхе, гневе и отчаянии, о моей любви, о том, когда я был счастлив, а когда несчастен. Но мне кажется, что этого и не нужно, ведь это не имеет никакого значения до тех пор, пока человек не начинает слишком бросаться в глаза, выходя за рамки общепринятого. И все же некоторые люди с такими же идеальными, как моя, биографиями попадают с неврозами в закрытые лечебные учреждения, другие стреляются перед включенными телекамерами, стоя на крыше, предположим, банка, который они перед этим ограбили, натянув на голову чулок вместо маски. Некоторые тихо предаются пьянству или ведут инфернальную войну под названием развод. Кое-кто делает и то и другое одновременно. Некоторые по заданию внеземной цивилизации вооружаются до зубов и нападают на какой-нибудь филиал «Макдоналдса». Они забирают жизни десятков людей, которые умирают с чизбургером во рту. И так далее. Но подавляющее большинство людей с замечательными биографиями вроде моей празднуют юбилеи безупречной службы, получают от своих работодателей премии за верность, в предусмотренное время уходят на пенсию, и предприятие, на котором они работали, оплачивает некролог в газете. Не могу с уверенностью сказать, в какую группу в конце концов попаду. Время покажет. Может быть, все-таки во вторую, к людям с юбилеями и некрологом. Но кто знает, может быть, в один прекрасный день я удивлю Румених, подложив ей под стол ручную гранату? Что ты, о моя биография, можешь рассказать о распутных вечеринках, на которых я побывал, о ночах, наполненных чадом и чужими женщинами, имен которых я даже не знал или знал, но уже давно забыл? Можешь ты рассказать о черноте, окутывавшей мой мозг, о моих темных проклятиях и о моем тайном смехе? Сможешь ли ты поведать о мыслях про смерть, которые меня уже навещали? Или вот, например, графа «женат». Расскажешь ли ты, что Марианна сразу же после отъезда Оливии швырнула чашку, до половины наполненную кофе. Чашка просвистела около моего уха и разбилась о стенку. Вид вмятины, оставшейся в штукатурке, возмутил меня больше, чем сам бросок. Я мог умереть, попади она в цель. И в той же графе «женат» поведаешь ли ты о том, как я, с бутылкой водки в одной руке и с молотком в другой, пытался выбить замок в двери спальни, после того как Марианна заперлась? Расскажешь ли ты, что при этом я издавал такие звуки, какие можно услышать только от беснующейся человекообезьяны? Ну вот, об этом ты промолчишь. Ты промолчишь и о том, что, ставя подпись, я сам себе казался авантюристом, не настоящим, но все-таки авантюристом, очковтирателем, – ведь мне удалось так смешать тщательно отмеренные порции лжи с правдой, что никто больше не сможет отличить одно от другого. Ты скажешь, что нельзя путать личное с работой, потому что у человека сразу две жизни. И до тех пор, пока варвар в личной жизни не отыщет путь в офис своего дрессированного двойника, все будет в порядке. Для подобной двойственности однозначно есть оправдание. Я размышляю, стоит ли послать Марианне на работу цветы, но оставляю всё как есть. Мой поступок показался бы пошлым. 9 Вхожу в кабинет Бельмана не постучав. Хочу с ним пообедать. Бельман как раз говорит по телефону. Он кивает и показывает на стул напротив. Я сажусь, а он включает громкую связь. Ухмыляется и покусывает кончик языка. Жалобный женский голос с расхожей историей, которая Бельмана, по-видимому, веселит, хотя он слышал ее несколько тысяч раз в нескольких тысячах вариантов: когда ее муж открыл письмо из банка, он упал прямо в прихожей. Сердце. Он работал сутки напролет, делал все, что только в человеческих силах. Это письмо как удар в спину. Если вы не измените своего решения, то ему уже не оправиться. Они экономят каждый пфенниг, но сейчас не сезон, дела идут плохо. Они не знают, как быть дальше, и так далее, и так далее. Какое-то время Бельман слушает, кривя лицо. Потом перебивает: у него сейчас под рукой просто нет нужных документов, но он просмотрит их еще раз. Он желает мужу поскорее выздоравливать. Он выяснит, можно ли что-нибудь сделать. Женщина продолжает говорить, но Бельман вешает трубку, встает, накидывает пиджак и спрашивает, что сегодня в меню. Разговоры с коллегами во время обеда крутятся вокруг вещей практических. Они охотно рассказывают о поездке общественным транспортом от дома до работы. При этом подробно объясняют, где и как часто им приходится пересаживаться, чтобы прибыть на работу в поразительно короткий срок. Они говорят о скидках на путешествия и рассуждают о качестве зимних шин. Время от времени один из них неожиданно и с невинным видом отпускает какую-нибудь грязную шутку. Происходит это, как правило, в том случае, когда употреблено слово, имеющее второе, сальное значение, например «вставить» – хи-хи-хи. Иногда кто-нибудь тряхнет стариной и расскажет о прочитанной книге. Бельман – страстный поклонник Италии и много говорит о способах приготовления пищи. Или же о внешней политике Федерального правительства. О политике вообще говорят много. Причем каждый из собеседников пытается использовать особенно тщательно отшлифованные обороты речи, как будто он является кем-то вроде парламентского спикера. Когда обед заканчивается, то принято немного посплетничать с одним из наиболее близких коллег о том, что остальные о себе слишком уж высокого мнения. Для меня самый близкий из коллег Бельман. Мы забираем в его кабинет пиво, потому что нам нужно поговорить. Бельман не представляет для меня опасности по той простой причине, что у него нет абсолютно никаких шансов попасть на руководящий пост. Когда-то, закончив учебу, мы вместе начинали работать в банке. Я продвинулся, он – нет. Ни он, ни я не в состоянии объяснить, почему так произошло, ведь он неплохо справляется со своими обязанностями. Однажды Румених призналась мне, что ей кажется, будто в Бельмане нет «изюминки». Видимо, и ее предшественник думал так же. Само собой разумеется, я ей не возразил. Рассказываю Бельману о своем разговоре с Румених. Он задумчиво слушает, а потом говорит: «Ты должен быть начеку». Прошу его достать мне все, что только возможно, по делу Козика и составить список тех бумаг, которые находятся на руках. Поясняю, что хочу иметь свое собственное непотопляемое мнение обо всех обстоятельствах, чтобы уберечь себя на случай, если у Румених действительно появится идея дать мне пинком под зад. Бельман обещает помочь. Самое время посвятить себя делам текущим. У меня назначена встреча. Такси, вызванное мадам Фаруш, – настоящее стихийное бедствие. Воняет, как в пепельнице, а на зеркале заднего вида висит пахучее деревце с надписью «New саг». Пользы от него абсолютно никакой. Сажусь сзади и называю адрес, всем своим видом показывая, что не настроен вести беседу. Болтать с водителем, как это принято, мне совершенно не хочется, но я кожей чувствую, что он пытается начать разговор. Видимо, его заинтересовали мой деловой костюм и тот факт, что я вышел из банка. Он закидывает удочку: – Ну и как, много дел? И все обязательные? – Безусловно! – Мой ответ звучит прохладно. Потом мне начинает казаться, что я был невежлив, поэтому добавляю: – У вас ведь, наверное, тоже есть обязательства. Сам того не подозревая, я подкинул ему ключевое слово, которое он, по-видимому, и использует для начала беседы со всеми своими пассажирами: обязательства. Да, у него их очень много, и если говорить простым языком, то его долги медленно, но верно сводят его в могилу. – Как вы, вероятно, заметили по моей речи, я не простой таксист. Я врач, много лет был редактором в одном медицинском издательстве. Но однажды хозяину все надоело, он ликвидировал предприятие, отошел от дел и поселился в Швейцарии. Я видел виллу этого господина на фотографиях. Хотелось бы туда съездить. Но это делу не поможет. Свинья он. Пришлось открыть свое дело, но через два года я обанкротился. С тех пор работаю в такси. Вот так. «Мне-то какое дело!» – чуть не сорвалось у меня с языка, но я удержался. Что я должен ему сказать? Валит на мою голову свои личные проблемы. В таких случаях обычно говорят: «Не повезло». Он хочет сочувствия, хочет услышать какую-нибудь расхожую фразу, вроде: «От этого никто не застрахован». Но ведь люди типа меня – с деньгами, работой и всем прочим – так не думают. Нет, в таком случае они говорят: виноват сам. И только если их вдруг клюнет жареный петух, они меняют мнение: «Ах! Как несправедливо, но от этого никто не застрахован!» Неужели этот человек не понимает простых вещей? Он ведь и сам когда-то был по другую сторону. Мне кажется, что он несколько распущен. Но тем не менее выходя я даю ему марку на чай. Перед «Готик-паласт» встречаюсь с Хайнцем Шмидтом, несколько задрипанным судебным исполнителем. Как всегда, на меня пахнуло вишневой водой, его обязательным атрибутом. – Говорить буду я. Он кивает. Он нужен мне только для того, чтобы придать делу официальный характер. Входим. Ничего похожего на «Готик-паласт» я до сих пор не видел. Думаю, с чем-либо подобным мало кто сталкивался. Снаружи над входной дверью висит гигантская деревянная доска с нарисованным на ней рыцарским замком под грозовым небом. Наверное, автором является сам владелец заведения, чьи художественные таланты не простираются дальше умений одаренного пятиклассника. Вы спросите, что заставило банк предоставить кредит подобной богадельне? На самом деле всё просто: занимавшийся этим делом чиновник не понял, что такое «Готик-паласт», – наверное, он думал, что здесь торгуют церковной утварью. Кроме того, были предоставлены гарантии. А теперь у нас такой вот винегрет. Хозяин – кругленький любитель рока, изображающий из себя сатаниста, каковым на самом деле не является. Стоящую рядом особу он, скорее всего, называет своей невестой. Они продают фигурки героев комиксов, сами комиксы, пластинки и CD «Death Metal», фильмы ужасов, записанные на видео, кровавые компьютерные игры, короче всякую чушь. Дорогой мусор, покупать который никому не хочется. Поэтому они, естественно, и разорились. В данном случае моя агрессия направлена против их идиотской, инфантильной отчужденности от мира. Как будто на свете так мало проблем, что эти дебилы изобретают еще парочку дополнительных. Размышляю над природой стремления всю жизнь играть в рыцарей и сражаться с драконами и чудовищами из пластмассы. Придется вколотить им в мозги хоть чуточку реальности, используя для этого довольно жестокое «принудительное приведение в исполнение решения суда». – Думаю, что вы принимаете меня за садиста или фашиста, если, конечно, знаете, что это такое, – говорю я, входя вместе со Шмидтом. Во время своей речи лениво расхаживаю взад и вперед, снимаю с пиджака пылинку, бросаю взгляд на свои золотые часы. Мне хочется спровоцировать этого типа, хочется, чтобы он принял меня за одного из тех выродков, с которыми имеет здесь дело, выродка в образе парвеню времен зарождения капитализма. Кончиками пальцев дотрагиваюсь до смешных фигурок, стоящих на полках. Размер 50 см, разрисованы вручную, стоят 300 марок. Супермен, Бэтмен, Женщина-Кошка, Робин, Риддлер – импозантно, ничего не скажешь, импозантно. Перехожу к полке с видеокассетами и натыкаюсь на большую коробку с надписью «Бульканье». В ней около сотни кассет «Бульканья». Тип бормочет что-то о санкции на обыск. – Господин Шмидт, покажите нашему клиенту то, что он просит. Шмидт так и делает. Тут невеста начинает визжать, что вызовет полицию, тип орет, что всегда выплачивал все долги. – Ничего подобного. Вы взяли кредит в пятьдесят тысяч на три месяца. Время истекло. – Беру кассету «Бульканье», подхожу к нему и сую ему под нос: – Это же дерьмо, никому не нужное дерьмо! – Но люди же хотят! – Наверное, не очень. Подумайте сами, насколько чокнутым должен быть человек, чтобы смотреть фильм под названием «Бульканье». Подумайте и о том, что вы обходитесь моей фирме в некоторую сумму. Это деньги. Чтобы их заработать, пришлось потрудиться многим серьезным людям. А вы берете и покупаете целую коробку «Бульканья», потому что считаете эту идею достойной делового человека. Но это отнюдь не деловая идея, смею вас заверить, это чистейшей воды дурь! Все остальное – рутинная работа. Прошу Шмидта везде наставить свои печати, начинаются привычные вопли и стоны: «Нет! Только не это! Не надо!» – потом мы уходим. – Вещи заберут завтра утром. Если чего-нибудь не досчитаемся, то вашим делом займется прокурор. Всего хорошего, – говорю я. Самое смешное, что в этот момент мне в голову приходит интересная мысль! Обычно мы говорим детям: «Если ты отберешь у своего друга эту вещь, то он очень расстроится». А на самом деле люди, если у них что-нибудь отобрать, не особенно грустят. У них просто сдают нервы. Женщина любителя рока открывает дверь и орет: – Мы никогда не сдадимся, ты, банковская задница! Не поворачиваясь, я поднимаю голову и хохочу во все горло. Потом говорю: – Шмидт, вы всё слышали. Меня оскорбили. Я «банковская задница». Если подам в суд, вам придется выступить свидетелем. Шмидт тупо кивает. Скорее всего, он подсчитывает, какую сумму можно будет выручить на аукционе за конфискованное имущество. 10 Воскресное утро. Марианна на кухне. Она готовит что-то для ужина: сегодня у нас гости. Я сижу в гостиной, неумытый, в пижаме. Борюсь с тем, что назвал бы приступом паники, если бы знал, что это такое. Ничего не произошло, по крайней мере ничего определенного. У меня свободный день и никаких дел. Может быть, причина именно в этом. Я обещал Марианне не ходить сегодня на работу. Вчера я работал и сегодня с большим удовольствием ушел бы в офис. Попытаюсь описать свои приступы страха: они начинаются в верхней части живота, потом поднимаются в расширяющуюся грудную клетку и проникают в лимфатическую систему. Наконец, по лимфатическим каналам, расположенным по обе стороны от горла, попадают в голову и разъедают мозг подобно жидкой кислоте. Может быть, я начинаю сходить с ума, но мне действительно непонятно, в чем дело. Может быть, я что-то забыл? Да, чувство именно такое: как будто я забыл нечто важное, безотлагательное. Но сколько я ни старался, я так и не вспомнил что. Наверняка что-нибудь по работе. Представляю себе горы папок, которые притащил мне Бельман по делу Козика. Целый день он ходил в мой кабинет, таская бумаги, которые теперь горой высятся на полу перед моим столом. Мне как-то спокойнее, когда я рядом с этими документами. Они опасны, ни один человек не запомнит все, что в них написано. Кроме того, их содержание явно не однозначно. Многое можно трактовать по-разному, в некоторых процедурах были допущены недочеты, кое-что специально интерпретировано неправильно. Кто-то хотел об одних вещах умолчать, а другие, наоборот, выдвинуть на первый план. Чиновники менялись, у каждого было собственное мнение по многим процедурам. Они составляли бумаги, в которых не учитывали точку зрения своих предшественников или противников, незаметно корректировали основной курс. Все это нужно прочитать, причем прочитать очень внимательно, ловко давая обстоятельствам нужную трактовку. Но я не знаю, как это сделать! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=157731) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Сэр, вы упрямы и я упрям, Но кто кому напишет эпитафию… (англ.) 2 Ставок больше нет (франц.).