Я вижу солнце Нодар Думбадзе В книгу вошли два произведения известного грузинского писателя Н. В. Думбадзе (1928–1984): роман «Я вижу солнце» (1965) – о грузинском мальчике, лишившемся родителей в печально известном 37-м году, о его юности, трудной, сложной, но согретой теплом окружающих его людей, и роман «Не бойся, мама!» (1969), герой которого тоже в детстве потерял родителей и, вырастая, старается быть верным сыном родной земли честным, смелым и благородным, добрым и милосердным. Нодар Думбадзе Я вижу солнце ТЕТЯ Кедровка на сухой ветке шпанской вишни пела так самозабвенно, с таким упоением, что тетя прервала работу, вынесла во двор треногий стульчик, уселась под деревом и обратилась в слух. Я прилег тут же на траве и закрыл глаза. Кедровка пела не переводя дыхания. Я стал было молча, про себя повторять нехитрый мотив птичьего напева, но мне не хватило воздуха. А кедровка продолжала свистеть, временами поглядывая искоса на катившееся к закату солнце. Огромное, красное, похожее на медное блюдо, светило медленно опускалось к горизонту, и разбросанные в долине Супсы деревни под его лучами алели, словно охваченные пламенем. – Кето! – раздался крик у ворот. Кедровка умолкла. – Сосо!.. Сосойя! – повторил тот же голос. – Кто там? Входите! – ответил я недовольно и встал. Во двор вошел бригадир нашего колхоза Датико. – Здравствуйте! – приветствовал он нас. – Здравствуй! – ответила тетя. – Заходи! Тетя направилась к кухне, Датико последовал за ней, и я снова прилег и взглянул на дерево, где только что сидела кедровка. Но ее и след простыл. Я встал и пошел на кухню. Бригадир, горячо о чем-то толковавший с тетей, при моем появлении умолк. А тетя так и осталась сидеть – обхватив руками колени и уставившись в затухающий в камине огонь. Бригадир достал из кармана кисет, свернул цигарку, прикурил от тлеющей головешки. В кухне запахло горьким, вонючим табаком. – Сосойя, будь другом, дай напиться! – попросил меня бригадир. Я взял кувшинчик с водой. – Да нет, принеси-ка свеженькой! Я вышел во двор. Когда я вернулся, Датико опять о чем-то говорил тете и опять вдруг замолчал. Я налил воду в стакан, подал бригадиру. Он нехотя выпил. – Налить еще? – Нет, спасибо. – Чего там! Налью еще… Тетя улыбнулась. – Нет, нет, достаточно! – Датико помолчал, потом вдруг обратился ко мне: – Сосойя, посмотри, на кого это там собака лает? – А пусть себе лает… Если гость, позовет. Датико помялся. Потом решился: – Слушай, Сосойя, будь человеком, выйди на минутку, дай поговорить с Кето! – А я мешаю? Говори при мне! – ответил я и уселся так прочно, что сдвинуть меня с места смогли бы разве только вместе со стулом. – И это ты называешь уважением младшего к старшему, хозяина – к гостю?! – Бригадир взглянул на меня так, что я понял: не будь здесь тети, он с удовольствием оборвал бы мне уши. – Какой ты гость? Торчишь здесь каждый божий день! – Замолчи, Сосойя! – прикрикнула на меня тетя. – На то я и бригадир, чтобы навещать всех членов своей бригады, – объяснил Датико. – Вот и прекрасно! Навестил нас, теперь ступай к другим. – Чего это он грызет меня, Кето! – обратился Датико к тете. – Говори, Датико, что у тебя за дело? – А вот что: завтра после полудня наша бригада едет в Мерия… Будем кукурузу мотыжить… Может, отпустишь парня? Как-никак помощник… Понял теперь, почему я пришел? – обернулся бригадир ко мне. – Понял! – огрызнулся я. Тетя опять улыбнулась. Потом она встала, подошла к камину, сбросила с кеци жестяной лист, покрытый слоем горячих углей, проверила, испеклось ли мчади, завернула его в полотенце и положила на стол. Затем достала из бочонка головку сыра покрупнее, отжала ее и положила на мчади. Поняв, что тетя готовит мне завтрак в дорогу, Датико улыбнулся. – Договорились, значит? – Договорились, – ответила тетя, – а теперь… извини, Датико, дела у меня… Датико направился к двери. Переступив порог, он обернулся и сказал: – В полдень соберемся у почты. Придешь туда, Сосойя, ладно? И перестань, ради бога, дуться на меня! Что нам с тобой делить, а? Ну как, помирились? Я кивнул. – А трудодень ему я выпишу полный, как всем, – сказал Датико тете. – Как знаешь. Бригадир ушел. Я вышел во двор, взял прислоненную к мушмуле мотыгу, отнес ее к ручейку и опустил обухом в воду. Тетя вынесла из кухни лампу, прикрыла дверь, продела в петлю запора палочку, и мы поднялись ночевать в оду. Моя тетя – учительница грузинского языка. Она самая образованная и красивая женщина в нашем селе. Зовут ее Кетеван, Кето, и она, как две капли воды, похожа на матерь божью Марию, изображенную на нашей иконе (икона эта давно уже хранится в нашем старом сундуке). И поэтому, наверно, никто до сих пор не осмелился признаться тете в любви. Так и ходит она в незамужних девках. Я очень люблю свою тетю и боюсь, чтобы она не вышла замуж. Тетя, видимо, догадывается об этом и потому не спешит с замужеством. Иначе за чем же дело стало? Я лежу навзничь в своей кровати, и сна ни в одном глазу. – Тетя, – зову я шепотом. – Ну? – Спишь? – Чего тебе? – Отчего это Датико-бригадир заладил каждый день ходить к нам? – А я почем знаю! – Пусть не ходит! – Гнать человека из дому, что ли? – Не знаю… Пусть не ходит… Сидит командует: воду ему принеси, узнай, почему собака лает, пойди туда, пойди сюда… Знаю я, что ему нужно! – Тетя молчит. – Тетя, сколько тебе лет? – Да спи ты, чертенок! – Скажи! – Ну тридцать пять. – А почему ты не выходишь замуж? Тетя не отвечает. Я слышу ее ровное дыхание и жду. Но проходит минута, другая, а она все молчит. – А, тетя? – Спи, Сосойя, завтра тебе на работу! – Почему ты не выходишь замуж? – Вот пристал! Да не берет меня никто! Не нравится твоя тетя никому! – Врешь! Ты всем нравишься, и Датико любит тебя! – А он не нравится тебе. Так? – Так! – Ну и отлично. А теперь засни! Я засыпаю. Я вижу сон: перед нашей сельской церковкой в белом подвенечном платье стоит тетя – стройная, красивая, как божья матерь. У ее ног – на коленях – все мужчины нашего села. Я тоже подхожу к ней, опускаюсь на колени и прошу, умоляю ее не выходить замуж. И тетя соглашается. Она снимает подвенечное платье, обнимает меня, и мы идем домой. Утром до полудня я занимался дома по хозяйству. Потом уложил завтрак в школьную сумку, сбежал к ручейку, взял мотыгу, продел ее черенок сквозь ручку сумки и помчался к почте. Вся наша бригада уже была в сборе. Задрав головы, люди слушали радио. Висевший на столбе старый, изодранный репродуктор дрожал и хрипел. Как только я подошел к столбу, репродуктор умолк. – Здравствуйте, земляки! – приветствовал я собравшихся. Никто мне не ответил. – Здравствуйте, люди! – повторил я. Снова молчание. – Дядя Герасим! – встряхнул я соседа. – В чем дело? Герасим посмотрел на меня отсутствующим взглядом, присел на ступеньки лестницы, скрутил цигарку и, не произнеся ни слова, закурил. – Дядя Асало, что случилось? – бросился я к другому соседу. – Что здесь происходит? Асало оглядел меня с ног до головы, потом отвернулся и тихо сказал: – Война, Сосойя, война! – Какая война, дядя Асало? – Обыкновенная: драка, убийство, кровопролитие… Понял? – С кем? Асало махнул рукой. – С кем? – повторил я и огляделся. Люди вокруг меня стояли притихшие, испуганные, бледные. – С Германией! – ответил наконец кто-то. – С какой Германией? – О господи! – вздохнул Асало. – С зеленой! Я понял, что случилось нечто страшное, пришла великая, небывалая, необычная беда. Столько испуганных, онемевших людей я никогда еще не видел. И я испугался. Меня обуял страх, какой находит на мальчишку, которого в полночь заманили на кладбище и оставили там одного. Я подсел к дяде Герасиму и положил руку ему на колено. Герасим удивленно взглянул на меня, потом погладил по голове и сказал: – Иди, сынок, домой и не бойся! Я встал и поплелся. Сумку и мотыгу забыл! Я вернулся, забрал свои манатки и пошел домой. Солнце уже стояло высоко над Толебскими горами, когда я миновал мост через Супсу и свернул на тропинку. – Сосойе Мамаладзе – мой привет! Я поднял голову. Передо мной стоял Лука Поцхишвили с огромной корзиной за спиной. Пот лил с него ручьями. – Будь другом, Сосойя, помоги-ка снять корзину! Я помог. Лука, кряхтя, сел, уперся спиной в корзину, рукой показал мне место рядом с собой и начал: – Яблоки вот несу на базар. Знаешь ведь мою яблоню? Ну да, у свинарника… А свинью мою видел? Супоросая… И корова стельная… Ты погляди-ка на яблоки… Вынь, посмотри. Только не ешь! Этих – не ешь, они для базара, а завтра приходи ко мне и нарви сколько душе угодно… Табачок у тебя найдется? Вот спасибо!.. Хороший сегодня день. Мне бы с утра да в поле! Но что поделаешь! Деньги-то тоже нужны. Дай-ка бумажку… Вот спасибо!.. Спросить нашего бригадира, так… Спички есть? Вот спасибо!.. Ему-то что? Ни жены, ни детей! Мальчика, говорит, пришли с утра. Вот еще! Мальчик в этом году в институт поступает, а я его пошлю поле мотыжить? Как же! Только и думаю! Прав я? Что ты молчишь, дурень? Скажи хоть слово! – Война, дядя Лука! – Что? Какая война? – Германия напала! – На кого? – На нас. – На кого – на нас? – На нас, на Советский Союз. – Когда? – Сегодня! Лука вдруг побледнел, поперхнулся дымом и зашелся от кашля. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что пальцы у меня посинели. Отдышавшись, он с трудом выговорил: – Кто это сказал? – Радио… – Не может быть! – Радио сказало… – Ты шутишь! Шутишь ведь, а? – В голосе Луки прозвучала мольба. – Да нет, дядя Лука… Передали по радио… Лука не ответил. Он долго сидел, уставившись в землю, потом поднялся, словно побитый, взвалил на спину корзину и пошел. Отойдя несколько шагов, он остановился, обернулся и собрался было что-то сказать, но передумал. Так он стоял и смотрел на меня. – Что, дядя Лука? Лука махнул рукой и, так и не вымолвив ни слова, побрел домой. … Тетя одной рукой месила в корыте кукурузное тесто, другой подливала горячую воду из кувшинчика. Дверь в кухню была открыта, и я вошел, не замеченный тетей. – Тетя, сегодня утром Германия напала на нас! Тетя в недоумении взглянула на меня. – По радио объявили, что Германия начала войну с нами! У тети задрожали руки. Она не сводила глаз с меня, вода из кувшинчика лилась в корыто, потом густая белая жижа стала переливаться через край корыта и стекать к ногам тети. Я остолбенело глядел на ее дрожащие руки. – Ты понимаешь, что говоришь? – до меня голос тети откуда-то издалека. Я отрицательно покачал головой. Я не понимал, что говорил, но чувствовал, что случилось нечто страшное, что в наш дом пришла великая, небывалая, необычная беда. ОТЛИВ Во дворе районного клуба полно народу. Люди смеются, поют, плачут, о чем-то просят, что-то обещают друг другу, обнимаются, целуются, вновь возвращаются к уже сказанному, договариваются, еще раз обнимаются, и так без конца. На траве под ветвистой шелковицей сидит дядя Герасим. Он курит и не сводит глаз со своего сына, который с громкими возгласами «Гоп-па! Гоп-па!" подбрасывает в воздух и ловит маленькую дочь. Девчурка смешно дрыгает ножками, визжит и хохочет. Здесь же стоит невестка Герасима, чернобровая Машико. Она кусает губы и украдкой смахивает слезы. Асало Гудавадзе пристроился на лестнице клуба. Рядом с ним сын, у ног парня – молодая женщина. Она уткнулась лицом в колени мужа и не переставая плачет. – Ты ее к родителям не отпускай, батя! – наставляет парень Асало и нежно гладит жену по голове. – Никуда я ее не отпущу, сынок! – обещает Асало. – Слышь, Маргарита, не оставляй папу! Жалко старика! Женщина плачет. – Я скоро вернусь, отец! – Конечно, сынок! – Ну, хватит, перестань! Не я один иду в армию! Маргарита плачет громче. Парень обнимает, ласкает жену. – А ты, сынок, не очень-то… того… Не погуби себя по глупости, будь осторожен! – просит сына Асало. – Не бойся, батя! Вот те крест: привезу тебе голову Гитлера! – улыбается парень. – Брось ее свиньям! Сохрани-ка лучше собственную! Женщина плачет. – Так ты присмотри за ней, батя, ладно? – просит сын. – Да ты что! Одурел? – отец. – Батя! – мнется сын. – Говори, сынок! – Месяц-другой еще ничего… А потом… Не посылай ее за водой и дровами… И на мельницу… Асало кивает головой. – Сама не скажет, знаешь ведь ее характер. Не позволяй ей таскать тяжести… Асало понимающе улыбается: – Да ладно… Что я, маленький? Лука свертывает и никак не может свернуть цигарку. Руки у него дрожат, бумага рвется, табак рассыпается. Я беру из его рук кисет, кручу самокрутку, протягиваю. Лука глазами благодарит меня и жадно затягивается. Теперь у него дрожат губы. – Сосойя, как мне быть с моим Кукури, а? – спрашивает меня Лука. Что ему ответить? Кукури стоит, окруженный подвыпившими сверстниками, и рассказывает им что-то смешное. Ребята ржут. – Обреют их всех! – сокрушается Лука. – Подумаешь! Нам в классе тоже велят стричь головы наголо! – успокаиваю я его. – Герасиму что? У него вон какая крепенькая внучка на руках. А у меня кто? Кто остается у меня? – Кукури скоро вернется, дядя Лука! – Эх, Сосойя, дорогой мой, все не вернутся… – Все вернутся! – говорю я, потому что уверен: так оно и будет. Я еще не знаю случая, чтобы не вернулся человек, призванный в армию. Я направляюсь к группе молодых. Они обступают меня, улыбаются, обнимают, целуют. И я тоже улыбаюсь и целую их. – Уходишь, Анзор? – Ухожу, Сосойя! – Вернешься? На груди у Анзора плачет его невеста Маквала. Она повторяет мой вопрос: – Скажи, Анзор, ведь вернешься? – А как же! – А ты, Никуша? – И я вернусь, Сосойя! А ты не поедешь с нами? – Кому он нужен! – смеется Абибо. – Не моя же вина! – оправдываюсь я. – Гляди, Сосойя, сколько здесь девок! Оставляем этих коз на твое попечение! Побереги их, как бы шакалы не съели! – смеется Джумбер. – Все шакалы, сколько вас тут, едут в армию, кто же их съест? – отвечаю я. Девушки смеются. Я иду дальше. – Кого ты провожаешь, Сосойя? – спрашивает Тамаз. – А ты разве не едешь? – Еду, конечно! – Вот тебя и провожаю! Тамаз обнимает меня, целует и спрашивает шепотом: – А кого провожает твоя тетушка Кето? Тетя и Датико-бригадир стоят у ограды. Датико что-то говорит тете, которая внимательно слушает его. Я смотрю на них. Датико бледен. Он берет тетю за руку, и тетя не пытается отстранить его. Так стоят они, почти касаясь друг друга, и тетя, как никогда, напоминает мне изображенную на старой иконе богоматерь. Но теперь я не боюсь, что она выйдет замуж, что кто-то посторонний отнимет ее у меня. И потому я не подхожу к ней. Тетя чувствует мой взгляд, оглядывается. Оглядывается и Датико. – Сосойя, иди сюда! – зовет он. Я подхожу и становлюсь рядом с тетей. – Ты что, обижен на меня? – спрашивает Датико и треплет меня за волосы. – Очень мне нужно обижаться… на тебя! – отвечаю я и собираюсь уходить. – Погоди, побудь с нами! Я остаюсь. – Ну вот, я иду на войну! – Все идут! – Так ты присмотри за тетей! Ты уже мужчина! – Обойдусь без твоих советов! – Знаешь ведь, как я люблю твою тетю! – Я сам ее люблю больше тебя! – Я скоро вернусь, Сосойя, и потом мы будем всегда вместе! – Все вернутся, и все будем вместе! – Нет, Сосойя, вернутся далеко не нес! – А вот увидим! Во двор входит новая группа молодежи. Окружив тесным кольцом красивую, с огненно-рыжими волосами девушку, ребята громко поют: На войну мой милый едет, Я за ним последую, Вместе мы домой вернемся,— Ждите нас с победою! После полудня на балкон клуба вышел военком района и произнес двухчасовую речь. Запутавшись в причинах и последствиях первой мировой войны, он с ходу переключился на анализ фактов, обусловивших начало второй. Он сровнял с землей фашистскую Германию. Крепко досталось также Италии и Японии. Военком так убедительно рассказывал об успехах наших войск, о сокрушительных ударах нашей авиации, артиллерии и особенно кавалерии, которая, по его словам, вот-вот должна была вступить в Берлин, что готовые к отправке на фронт парни чуть было не разошлись по домам. Как только военком закончил свою речь, духовой оркестр грянул туш. А потом оркестр вдруг умолк. Музыканты бережно сложили инструменты на траву, по очереди расцеловали старика маэстро и вскочили на грузовики. Народ хлынул к автомашинам. Раздались возгласы: – Значит, едешь, Анзор? – Не ленись писать письма! – Смотри, сынок, будь осторожен! – Побереги себя, не губи старика, дорогой! – Лезь скорей в машину, Амиран, а то кончится без тебя война! – Заводи же, черт тебя возьми, нет больше моих сил! И вдруг словно померкло солнце, словно наступила ночь, словно в мире что-то изменилось… Десять грузовых автомашин увозили в неведомое часть нашей крови и плоти – цену той огромной любви, которой мы, люди, любили родную землю. И теперь мы, матери, жены, отцы, сестры, дети, принесшие эту жертву, толпились у грузовиков, и лишь старик маэстро стоял одиноко, закрыв лицо руками, среди лежавших на зеленой траве инструментов, и плечи у него дрожали. Машины двинулись. В тот день впервые увидел я столько испуганных людей со слезами на глазах, впервые увидел плачущую тетю. День этот был похож на морской отлив, после которого на берегу остаются рыбы, раковины и щепки… Я лежу с раскрытыми глазами в темной комнате и шепчу; – Тетя! – Да? – Спишь? – Нет. – Уехал Датико… – Все уехали! – Поедут еще? – Многие поедут. – А если Датико не вернется?.. – Спи! – Что, если он не вернется? – Многие не вернутся… – А занятия в школе будут? – Будут… – А свадьба Жорика завтра будет? – Будет, все будет! – Тётя! – Отстань, Сосойя! Я засыпаю. На этот раз я не вижу снов… ХАТИЯ Начало войны прежде всего сказалось на делах нашего магазина. С прилавка исчезли сперва сахар, спички, затем – одно за другим – масло, мыло, соль, керосин, хлеб. Наконец исчез сам продавец Ласа. Потом стали зарастать травой кукурузные поля… Перестал вертеться один из трех мельничных жерновов… Кончились дрова, и тетя Матрена попросила меня срубить у нее во дворе Дерево с вьющейся на нем «Одессой». Люди забыли про традиционные гулянья и праздники… Опустели лари с мукой, и настал день, когда тетя испекла мчади из непросеянной муки… А спустя месяц нас взбудоражили душераздирающие причитания женщины, и на селе появилась первая вдова в трауре. По утрам не будил сельчан повелительный крик бригадира Датико: – Выходи, Андройя! – Не ленись, Эдемика! – Сосойя, протри глаза! – Минадора, окати-ка водой своего бездельника! Теперь каждый день с рассветом на пригорке появлялась бригадир Ксеня и, приставив ко рту руки трубой, начинала вопить на все село: – Матрена-а-а, хватит спать! – Машико-о-о, выходи на чай! – Маргарита-а-а, ступай на ферму! – Сосойя-а-а, чтоб ты оглох, паршивец! – Гера-а-а-сим, у-у-у-у! На работу звали всех, и на работу выходили все, кто мог работать… Не звали лишь Хатию – дочь Виссариона Шаликашвили. Но в этом не было нужды: Хатия вставала раньше всех. Уложив венцом на голове золотистые косы, она шла на чайную плантацию, громко здоровалась со всеми, становилась в ряд и начинала осторожно срывать нежные побеги, ощупывая каждый из них своими красивыми тонкими пальцами. Если мы работали на прополке кукурузы, Хатия, став на колени, руками вырывала траву. Или же садилась на краю делянки и молча всматривалась куда-то вдаль, в беспокойную синеву неба. И улыбалась огромными голубыми глазами. Хатия улыбалась всем и всему. Она без слов понимала всех. Она радовалась чужим радостям и переживала чужое горе. Она была удивительно умна и на редкость сообразительна, знала все, что происходило на селе, и умела давать людям советы, всегда добрые, правильные и удачные. И потому все любили Хатию. Хатия была моей ровесницей. Мы вместе ходили в школу, сидели рядом на задней парте, повторяли хитроумные уравнения, выводимые учителем мелом на доске. Хатия никогда ничего не записывала. Она все запоминала наизусть и считалась лучшей ученицей в нашем шестом классе, лучшей и самой красивой. Хатия никогда не смотрела людям в лицо – взор ее был устремлён в пространство. Она была от рождения слепой. Было раннее утро. Я еще нежился в постели, тетя пришивала пуговицу к моей блузке. На балконе послышались шаги. И тут же раздался робкий голос: – Тетя Кето! Мы, конечно, сразу же узнали Хатию. – Входи! – крикнула тетя. – Доброе утро! – сказала Хатия и стала в дверях. – Здравствуй, моя девочка! – ответила тетя. – Ты что так рано? Проснулась с первыми петухами, что ли? – А я и не спала вовсе, тетя Кето… – Почему же? – Сосойя здесь? – Здесь я, чего тебе? Я спать хочу! – Пусть он встанет и выйдет, тетя Кето! Тетя удивленно взглянула на меня, потом сказала: – Вставай, Сосо! – О-о-о-о, – протянул я недовольно, – самой не спится, так и другим не дает спать… Отвернись! Хатия улыбнулась и отвернулась. Я встал, надел штаны, вышел, громко хлопнув дверью, на балкон, так же громко стуча ногами, сделал несколько шагов, потом на цыпочках вернулся к двери и приник к ней ухом. – Отойди от дверей, Сосойя, я слышу твое дыхание! – крикнула Хатия. Мне ничего не оставалось, как спуститься во двор. Спустя несколько минут я вернулся в комнату. Бледная, как полотно, тетя сидела у стола, приложив к вискам ладони и тупо глядя на лежавшую у нее на коленях мою блузку. За тетей, обняв ее за плечи, стояла Хатия. – Да ты понимаешь, что говоришь? – прошептала тетя, не поднимая головы. Хатия не ответила. – Может, ты ошиблась, девочка? – Нет, тетя Кето, что-что, а голоса наших людей я узнаю точно… – Нельзя поверить в такое, Хатия! – воскликнула тетя. Выйдя с мельницы и поднявшись на горку, я остановилась передохнуть… Послышались шаги, и он спросил: «Кто здесь?» – «Это я, Хатия!» – ответила я. «Что ты шатаешься по ночам!» – проворчал он. Хатия умолкла. – А потом? – спросила с нетерпением тетя. Я ответила, что для меня ночь и день – все одно, и назвала его по имени. «Что за чепуху ты порешь, – прикрикнул он, – я Тараси, Тараси Антидзе!» – А может, это и вправду был Тараси? – в голосе тети прозвучала мольба. – Прежде чем прийти к вам, я была у него… – тихо ответила Хатия. – И что же? – Болен Тараси… Третий день лежит в постели… – Может, тебе все померещилось, Хатия? – Нет, тетя Кето, не померещилось. Он придет к вам, и вы убедитесь сами… Хатия направилась к двери. Я опередил ее и открыл дверь. Она осторожно вышла на балкон, спустилась во двор и ушла… С тех пор тетя, казалось, потеряла дар речи. С утра до ночи ходила она понурив голову, словно разыскивая что-то дорогое, и молчала. Она не слышала меня, пока я не дотрагивался до нее. Собирая чай, вдруг застывала с протянутой к кусту рукой. Работая в поле, вместо травы начинала начисто срезать кукурузные стебли, пока я не выводил ее из оцепенения. По ночам она лежала с раскрытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху, вскакивая при каждом собачьем лае. Она ждала кого-то, а он все не шел. Тетя похудела, осунулась, таяла на глазах. Наконец я не выдержал и пошел к Хатии. Виссарион Шаликашвили, взобравшись на огромное бревно, топором вытесывал давильню *. Хатия сидела на балконе и с улыбкой смотрела на солнце. – Здравствуйте, дядя Виссарион! – Здравствуй, сынок! – ответил Виссарион, не прерывая работы. – Сосо, это ты? – спросила Хатия. – Я. – Где сейчас солнце, Сосо? – Где ему быть? На небе. – А в каком месте? – Гм… над черешней! – Если над черешней, то я вижу солнце! – Точно, над черешней! – Папа, – обратилась Хатия к отцу, – что тебе сказал врач в Батуми? – Сколько раз тебе повторять? – Повтори еще раз. Пусть услышит Сосо! – Врач сказал, что, если незрячий человек видит солнце, ему можно возвратить зрение. – Слышишь, Сосойя? – Слышу, Хатия… Спустись-ка на минуту, есть дело. Хатия спустилась во двор, подошла ко мне и остановилась. – Я знаю, зачем ты пришел, Сосойя! – Что ты сказала тете такое, что женщина потеряла покой? Хатия не ответила. Она отстранила меня, направилась к калитке, открыла ее, вышла на дорогу и медленно зашагала к нашему дому. Я последовал за ней. Хатия остановилась во дворе и спросила: – Где тетя Кето? – Тетя! – позвал я. Тетя вышла на балкон. – К тебе пришла Хатия. Тетя вздрогнула. Она быстро сбежала по ступенькам лестницы и подошла к нам. – Что случилось, Хатия? – спросила она, и голос ее задрожал. – Здравствуйте, тетя Кето… Ничего не случилось… Просто я соскучилась по вас… Вот и пришла… Тетя улыбнулась, обняла Хатию за плечи и повела ее к дому. – Может, помочь вам по хозяйству, тетя Кето? – Нет, девочка, спасибо тебе! – Кукурузу молотить… – Эх, детка, была бы кукуруза, найдется кому ее молотить… – вздохнула тетя. – Есть же у меня Сосо… – Сосо – лентяй, – улыбнулась Хатия. Я слушал их и ничего не понимал. – У нас есть кукуруза, тетя Кето, много кукурузы. Папа велел передать вам: если нужно, мол, одолжу… Хатия присела на травку, мы – рядом с ней. – Спасибо тебе, Хатия, и отцу твоему большое спасибо! Не нужно нам кукурузы, она вам больше пригодится… – Вечером папа принесет вам пуд кукурузы… – Хатия помолчала, потом тихо, почти шепотом, сказала: – А знаете, тетя Кето, то, что я тогда сказала вам, оказалось неправдой! – Что?! – вскрикнула тетя. – Да. Неправдой. Ошиблась я, показалось… Тетя подозрительно посмотрела на меня, потом на Хатию. – А теперь ты говоришь правду? Тетя встала. Я смотрел на Хатию разинув рот. – Теперь я говорю правду, а тогда ошиблась. Я долго потом думала и поняла, что ошиблась! – ответила Хатия с улыбкой. – Поклянись, Хатия! – сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание. Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей. – Кем мне поклясться, тетя Кето? – Поклянись матерью, Хатия! Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла: – Клянусь могилой матери, тетя Кето! – Девочка моя дорогая! – Тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. – Значит, ошиблась ты? А я-то… – Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом. Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой. Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий. НЕ ТАК УЖ СТРАШЕН ЧЕРТ После обеда мы работали на склоне, в кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция. – Здорово, бабы! – крикнул он, словно не замечая нас – меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхишвили и Виссариона Шаликашвили. – С чем пожаловал, Коция? – отозвалась за всех бригадир Ксеня. – Да вот, привез вам сахар, масло, крупчатку, икру, балык, мед… Для керосина и мыла сегодня не хватило места, привезу завтра… А пока нате вам газету, кладу ее вот здесь, под камнем, забирайте! – Писем нет? – Письма в пути! – Чтоб тебе!.. Коция ушел, покачивая головой. Я сбежал вниз, принес газету. Все окружили меня. – Ну-ка прочти, Сосойя, что нового на свете! – попросил дядя Герасим, удобно усаживаясь под деревом. Я начал: – «После ожесточенных боев наши войска оставили города…» Закончив чтение, я отложил газету. Никто не проронил ни слова. Наконец после долгого молчания заговорил Виссарион Шаликашвили: – Прет, значит, сукин сын?! Он в сердцах стал выколачивать трубку об черенок мотыги. – Прет, да еще как!.. – вступил в разговор Лукайя. Он оторвал кусок газеты, насыпал туда табак, свернул самокрутку, закурил, выплюнул приставшую к губам табачную пыль и продолжал: – Вся Европа работает на них… Здесь тебе и Франция, здесь и Австрия, и эта… как она называется, Сосойя, страна рядом с ними? * – Чехословакия. – Вот. И Чехословакия… А кто работает на нас? – На нас работаем мы! – сказал дядя Герасим. – Кто «мы»? – переспросил Лукайя. – Я, ты, он, вот эта золотая девочка – Хатия, вот этот прохвост – Сосойя, бабы наши… – Вот-вот, бабы, оно и видно по нашим делам! Работяги!.. А Гитлер – у порога! – махнул рукой Лукайя. – В воскресенье ходила я на базар… – начала Като. – Было, конечно, полно всего, выбирай что душе угодно! – хмыкнула Агати. – Да погоди ты! – прикрикнул на нее дядя Герасим. – Ну и что дальше? – Был там один… – продолжала Като. – Так он рассказывал… – Что же он рассказывал? – Оказывается, Гитлер выдумал новое оружие: за десять верст кругом сжигает все… – Кто сказал это? – спросила Маргарита. – Этот самый… Министр Гитлера… Как его?.. – Геббельс? – Да, Геббельс, чтоб ему околеть!.. – А что еще? – А еще говорил, оказывается, этот… фамилия у него вроде нашего Рубена Трапаидзе… – Риббентроп? – Он самый, пропади он пропадом! Мы, мол, будем кормить вас белым хлебом и маслом… И никого, мол, трогать не собираемся, кроме коммунистов. – И что ты ему сказала? – спросила Ксеня. – Кому, Риббентропу? – Дура! Не Риббентропу, а тому мерзавцу, который плел эту околесицу и которого ты слушала развесив уши! – А что я должна была говорить! Весь народ затаив дыхание слушал его, а когда он закончил речь и обещал, что людоеда Гитлера скоро повесят вниз головой, хлопали так, думала, обрушится небо! – Слушай, где же ты была? – спросила удивленная Ксеня. – Как где? На базаре. А потом там состоялся митинг, этот самый мужчина выступил на митинге! – Тьфу ты, рассказать и то толком не можешь! – махнула рукой Ксеня. – Кето, ты женщина образованная. Растолкуй нам, что же такое происходит? – попросил тетю Виссарион. – Что вам сказать, Виссарион… Происходят неприятные вещи… Но ничего! Скоро наступит зима, и тогда Гитлеру придется туго, как Наполеону… – А как по-твоему: зимой нам будет теплее? – спросил Лукайя. – Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме! – А ты почем знаешь? – Он надеялся закончить войну до наступления зимы, потому и не подготовился к ней. – А что ему мешает подготовиться сейчас? – Уже поздно, Лукайя! – А если он пожалует сюда до наступления зимы? Куда ты тогда денешься? – не отставал Лукайя. – Мы не должны допустить этого! – Кто это «мы»? Ты да я? – И я и ты! – Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом! – Должны остановить! – Ну давай, давай! Останавливай! – осклабился Лукайя. – Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! – вскочила Ксеня. – Ежели стать так да сложить руки, конечно же, быть беде! – Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает! – Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! – пригрозила Ксеня. – Да что говорить с тобой! Баба есть баба… Лукайя опять свернул цигарку. – Ладно, я баба… А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же… Ты как думаешь, Коция-почтальон приносит похоронные? Маргарита! Получила письмо от своего? – Получила, Ксеня, позавчера получила. – И еще получишь! – Что он пишет? – спросил Лука. – Сидим, говорит, в окопах… Стреляем… Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь… – А что еще? Маргарита покраснела. – Да говори, чего там! – Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем… – Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! – посоветовал Виссарион. – А от моего мальчика нет и нет ничего! – вздохнул Лука. – Получишь, Лукайя, не волнуйся! – сказал дядя Герасим. – Когда же? – Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя? – Конечно! – улыбнулся я. – Мда-а-а… Не так уж страшен черт… – начал Виссарион Шаликашвили. – Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим… А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него не хватит крови, не хватит сил для этого! – Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. – Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!.. Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком. Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними – новые, другие, за ними – еще и еще, и так без конца, и что все это – моя родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, – это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь… Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал: каждый из них – Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, каждый из них думал так, как думал я. И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я… …Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день, люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам. В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи. – У кого это, Герасим? – спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима. – Кажись, у Лукайи Поцхишвили… Вот несчастье… – проговорил Герасим. УРОК ВОЕННОГО ДЕЛА Время берет свое… За июнем наступил июль, затем – август, за августом – сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и – реже – пятерки. Ничего как будто не изменилось. Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка по старой привычке называла меня «бичо». Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели. И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леван Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры. На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали. – Вольно! – скомандовал он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку. Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя. – Что он сделал? – спросила меня Хатия. – Прибил к стене плакат! – прошептал я. – А что на нем нарисовано? – Не нарисовано, а написано красными буквами: «Смерть немецким захватчикам!» – А он не мог сказать это наизусть? Я пожал плечами. – Теперь познакомимся! – объявил учитель. – Меня зовут Леван Гуриелидзе. – Хорошая у вас фамилия! – сказал Отия Каландадзе. – Разговоры! Военный предмет любит дисциплину! – Ботаника тоже любит дисциплину! – сообщил Тамаз Керкадзе. – Кто это сказал? Встать! – Это сказал учитель ботаники. – Садись! – Тамаз сел. – Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю? – Вареные каштаны, учитель? – подсказала Хатия. – Кто это сказал? Встать! Никто не ответил. – Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком… Вроде вас! – А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! – сказал Нодар Каландадзе по прозвищу «Головастик». Учитель самодовольно улыбнулся. – Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга – друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист! – Ты смотри! – удивился Тамаз. Учитель нахмурился. – Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! – хлопнул он рукой об стол. – Так говорят все учителя, – сказал Отия. – Перехожу к функциям взвода в обороне! – Ну-ну, давайте! – подбодрил кто-то учителя. Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал: – Что такое взвод? – Вот именно, что такое взвод? – повторил Коте Гогиберидзе. – Кто это сказал? Встать! Класс замер. Учитель подошел к доске, взял мел. – Вот это – взвод фашистов! – сказал он и начертил на доске двадцать небольших кружочков. – Спасайся, ребята! – воскликнул Тамаз Керкадзе, хватаясь за голову. – А это – наш взвод! – учитель начертил еще двадцать кружочков. – Между взводами находится водный рубеж, то есть река. Ты на том берегу… Я – на этом. Нас разделяет река *…— подхватил Отия. Учитель побледнел. – Кто это сказал? – прошептал он. – Важа Пшавела, учитель! – встал Отия. – Садись!.. – Учитель стал мелом выбивать дробь по доске. – Что я делаю? – Стучите мелом! – ответил Яго Антидзе. – Садись! – Ставите точки! – встал Головастик. – Садись! – Стреляете! – выпалил я. – Молодец! Я стреляю! Наш взвод держит под огнем взвод противника, не дает ему возможности подняться из окопов. Противник просит у командования помощи. И вот… – Учитель вдруг согнул руку в локте, поднял ее вверх, повел над головой и загудел: – У-у-у-у… Что я теперь делаю? – обратился он ко мне как отличившемуся. – Крутите рукой и рычите! – ответил я. – Садись! Болван! – взорвался учитель. В классе поднялся хохот. Учитель побагровел. Энергичным движением руки он стер все кружочки на доске, сел за стол и обиженно замолчал. Класс жужжал, словно улей. Учитель долго молчал. Наконец он поднял голову, и… мы поняли, что происходило в душе этого человека. Мы поняли, что, с тех пор как он когда-то давно последний раз покинул свою школу, сегодня ему впервые пришлось перешагнуть порог классной комнаты. Он вошел к нам как дрессировщик, забывший прихватить с собой куски сахара, и теперь он сидит растерянный и ждет, когда же его растерзают эти сорванцы, напоминающие голодных зверенышей. – А ты почему стоишь? И чему ты улыбаешься? – набросился вдруг учитель на Хатию. – И куда ты, собственно, смотришь? Смотреть надо на учителя, а не… Садись! Хатия села, все так же улыбаясь своими огромными голубыми глазами… В классе наступило неловкое молчание. Учитель почувствовал, что сказал что-то не к месту, невпопад, но что именно, этого понять он не мог. – Что случилось, дети? – спросил он надтреснутым голосом. Мы молчали. – Я не вижу, учитель! – сказала Хатия. – Что?.. Вы издеваетесь надо мной?! – Да нет, учитель, я и вправду не вижу! Учитель встал, подошел к Хатии и долго изучающе всматривался в ее лицо. Хатия спокойно моргала ресницами и улыбалась. Учитель вернулся на свое место, сел и задумался. В классе воцарилась тишина. – Как тебя звать, дочка? – спросил вдруг учитель. – Хатия! – ответила Хатия, вставая. – Ты сиди, сиди, пожалуйста! Хатия продолжала стоять. – Кто тебя водит в школу? – Сосо, учитель… Но я могу и сама… – Я освобождаю тебя от моих уроков. Можешь уйти. – Мне интересно послушать… Я останусь. – Оставайся, дочка… У меня запершило в горле. – Родители у тебя есть? – спросил снова учитель. – Отец. – Ты совсем ничего не видишь? – Вижу солнце… Врач сказал папе, что раз я вижу солнце, то мне можно возвратить зрение. – Конечно, можно! Я сам ослеп на Хасане… Ничего не видел! – А солнце видели? – Солнце видел. И меня вылечили… – Ну и я вижу солнце… Долго еще учитель всматривался в красивые улыбавшиеся голубые глаза Хатии. Трудно, очень трудно было поверить, что эти глаза не видят света, товарищей, не видят его – учителя военного дела, низенького, невзрачного человека, по щекам которого сейчас стекали слезы и который не старался скрыть, что он плачет. Раздался звонок. Учитель вышел из класса, не проронив ни слова. Мы молчали и не двигались с места. Заговорили лишь тогда, когда в класс вошла учительница грузинского языка и стала читать список. – Что с вами? – спросила тетя Кето, удивленная непривычной тишиной. – У нас был новый учитель военного дела, – ответила Хатия. – Понравился? – Кабы все вы были такими! – ответил я. В тот день урок грузинского языка проходил необычно: говорили ученики, а учительница молчала и слушала их. БРИГАДИР ДАТИКО В полночь на балконе что-то загромыхало. Я проснулся. Тетя, присев в кровати, с испугом смотрела на дверь, скрипевшую под сильным напором. Потом осторожно постучали в окно. – Сосойя, иди ко мне! – позвала шепотом тетя. Я подошел к тете, обнял ее. Она была холодна и дрожала всем телом. Стук в окно повторился. – Кто там? – с трудом выговорила тетя. – Кето, открой дверь! – Кто это? – Это я, Датико! Тетя закрыла лицо руками. – Открой, Кето! Тетя не отвечала. – Кето! Дверь заходила ходуном. Тетя не шевелилась. – Кето, открой, это я, Датико! – Какой Датико? – Да я, Датико! Не узнала? – Датико в армии! – Открой, иначе взломаю дверь! – Сосойя, зажги лампу! – попросила меня тетя. Я зажег лампу. Тетя встала, накинула халат, подошла к камину и замерла в углу. – Открой, Сосойя! Я вынул из ручки дверей засов, попятился назад и стал рядом с тетей. Дверь медленно, со скрипом открылась. Перед нами стоял бригадир Датико: в распахнутой на груди гимнастерке, гладковыбритый, с взъерошенными волосами, с пистолетом за поясом и коротким карабином в руке. – Здравствуйте! – улыбнулся он. – Испугались? Мы промолчали. Датико двинулся к нам. – Стой на месте! – сказала тетя. Датико остановился. – Кето, что с тобой? Я сто лет тебя не видел… – Датико сделал еще шаг. – Стой, говорю! – Да чего вы боитесь? Я обещал вернуться, вот и вернулся! Датико двинулся к нам. – Говорю тебе – стой на месте, – повторила тетя, – иначе позову соседей! – Зови кого угодно! Никого я не боюсь! Я вернулся из-за тебя и не стыжусь этого! Слышишь ты?! – Не из-за меня, а из-за страха ты вернулся! – Ты, ты меня вернула! – Тебя вернул страх! – Я никого и ничего не боюсь! – Зачем же тогда тебе оружие? Почему ты скрываешься? ¦– Скоро перестану скрываться! – Чего ты ждешь? – Кето, ты ведь умная женщина… Видишь, что творится? – Чего ты ждешь? – Пойми ты, плевать я хотел на всех! Ради чего мне умирать? Меня никто не трогает! Мое дело – пахать и сеять! Зачем, во имя чего я должен погибать? Я хочу умереть своей смертью, рядом с тобой! И никто у меня не отнимет тебя! Ты понимаешь это? Тетя слушала Датико, не сводя с него глаз. Датико сел, поставил карабин между ног, достал табак, закурил и продолжал: – Я не трус, это известно всем. Но умирать ни за что ни про что не хочется… Хорошо, вернусь я туда… Убьют меня… Поможет делу моя смерть?.. Кто вспомнит про меня: кем я был, чем я был… – А кто ты есть сейчас? Датико не ожидал такого вопроса. – Я?.. Сейчас я политический противник власти… – Бродяга и дезертир, вот кто ты такой! – сказал я и прижался к тете. Датико побледнел. Он встал, снова сел. – За такие слова другой поплатился бы жизнью… А ты забыл, как они поступили с твоими родителями? Забыл? – Не твое это дело! – Сопляк! Что ты понимаешь!.. Неспроста ведь твой отец стал троцкистом! – Сам ты троцкист и сукин сын! Все, кто помнит моего отца, говорят, что он был замечательным человеком! Датико пренебрежительно махнул рукой – дескать, стоит ли спорить с молокососом – и обратился к тете: – Кето! Я мечтал о встрече с тобой, как умирающий от жажды о глотке воды! Улыбнись хоть раз! Я знаю, ты любишь меня, но боишься… Боишься, что они уже узнали все и теперь выслеживают меня… – На лице тети не дрогнул ни один мускул. – Вы должны помочь мне… Нет у меня никого, кроме вас… Пока буду скрываться в лесу, а потом мы еще посмотрим, кто кого. Я стоял у камина и с омерзением слушал разглагольствования превратившегося в животное человека, который когда-то назывался бригадиром Датико… Вдруг оставшаяся открытой дверь скрипнула. Датико вскочил, схватил карабин и расширенными от ужаса глазами уставился в черное пространство. Убедившись, что за дверью никого нет, он успокоился. – Накормите меня, – сказал вдруг он, – голоден я! – Мы тоже голодны! – ответил я. – Что, кусок мчади для меня пожалели? – Еще бы! У нас собака с голоду дохнет… – Благодари тетю, подонок, а то расшиб бы я твою глупую башку! – Нашелся герой! Небось, у самого поджилки трясутся от страха… – Змееныш ты этакий! Вырастешь – погляжу, как ты себя будешь чувствовать в армии! – По крайней мере, не стану шататься по ночам и просить кусок мчади! – Сосойя, не выводи меня из терпения! – А ты уходи! Зачем к нам пожаловал? – Я не к тебе пришел! – А к кому же? Тетя тебя не любит! – Любит! Это ты меня не любишь и никогда не любил! – Знал, что ты за птица! У Датико побагровело лицо и запрыгала бровь. Он положил карабин на стол, встал и решительно направился к нам. Мы прижались к стене. – Не подходи, закричу! – предупредила его тетя. – Не закричишь! – Датико подошел к нам вплотную. – Не закричишь! – повторил он и вдруг схватил тетю за плечо. – Почему ты не кричишь? Боишься? Кричи! Созови все село! Погубила меня, а теперь я тебе не нужен, да? Теперь ты меня гонишь, да? Говори!.. Говори, иначе я убью себя и кровь моя ляжет на тебя!.. Говори! Датико изо всех сил тряс тетю. А она молчала и не сводила глаз с этого обезумевшего, забывшего про опасность, оравшего, как раненый зверь, человека. Вдруг Датико схватил тетю за голову и стал осыпать поцелуями ее щеки, лоб, глаза. Я набросился на Датико сзади и впился зубами ему в плечо. Датико, взвыв от боли, оттолкнул тетю, повернулся и закатил мне такую оплеуху, что я отлетел в угол комнаты, ударился головой об стену и упал, на миг потеряв сознание. Очнувшись, я увидел испуганное лицо склонившейся ко мне тети, которая холодными, как лед, пальцами растирала мне виски. Датико стоял поодаль и исподлобья глядел на нас. – Что ты сделал? – тихо сказала тетя. – Ничего, не умрет! – ухмыльнулся Датико. – Что ты сделал с моим мальчиком? – повторила тетя и выпрямилась. Она подошла к камину, протянула руку к прислоненному к стене топору. Датико нахмурился. – Положи топор! – сказал Датико и двинулся к тете. Тетя подняла топор над головой. – Ты что, с ума сошла?! – Датико попятился. Тетя двинулась вперед. – Кето! – Вон отсюда! – Тетя приближалась к Датико. Тот шаг за шагом отступал, не сводя глаз с топора. Так он добрался до стола, взял карабин, не поворачиваясь, ощупью нашел дверь и вышел, оставив ее открытой. Тетя опустила топор, закрыла дверь, продела в ручку вместо засова топор, потом, не раздеваясь, бросилась на кровать и зарыдала. Я прикрутил фитиль лампы и лег. Тетя затихла. Я молчал. Спустя долгое время я услышал тихий голос тети: – Сосойя! – Что, тетя? – Спишь? – Нет, тетя! – Иди ко мне… Я вскочил, подбежал к тетиной кровати и прильнул к ее лицу. Лицо было холодное, и губы у тети дрожали… БЕЖАНА Виски Бежаны Эсадзе уже заметно серебрятся, но во всем селе нет веселее и беззаботнее его человека. …Много лет тому назад залез, оказывается, маленький Бежана на соседскую грушу полакомиться янтарными плодами да и полетел вниз головой с двухсаженной высоты. Бросились добрые люди к незадачливому воришке, стали растирать ему виски и поливать водой, кое-как привели в чувство. Раскрыл, оказывается, Бежана глаза, икнул, улыбнулся, и… с тех пор никто его не видел расстроенным или огорченным. Ходит теперь по селу босоногий Бежана, весело улыбается встречному-поперечному и напевает свою любимую песенку: Бежана готов прийти на помощь каждому, кто позовет его, готов за миску лобио и стакан вина выполнить любую работу по хозяйству. Бежана силен, как буйвол. Поспорьте с ним – и он, впрягшись в плуг, перепашет полгектара земли. Он головой разбивает грецкие орехи и шутя таскает пятипудовые мешки с кукурузой от конторы до самой церкви… Не дай бог испытать на себе удар Бежаниного кулака! Но трудно представить себе Бежану, поднявшего руку на человека! Единственное больное место Бежаны – Минадора… Стоит намекнуть, что Минадора вышла замуж, и тогда Бежана теряет голову. Он рвет на себе одежду, бьется головой об стену, выворачивает камни, ломает на деревьях сучья толщиной в руку… Как-то Афрасион Чантурия попросил Бежану расчистить заброшенный кусок каменистой целины, где он собирался посадить виноградник. В тот день Бежане нездоровилось, и работа у него не спорилась. Смотрел, смотрел на него Афрасион и вдруг выпалил: «А ты знаешь, Минадора-то вышла замуж!» Что тогда стало с Бежаной! Он взвыл, завертелся, запрыгал, потом схватил заступ и перекопал участок так, словно по нему прошла танковая армия… И лишь вечером, когда обессиленный, задыхавшийся Бежана упал навзничь, он понял, какую с ним сыграл шутку Афрасион. И с тех пор Бежана избегает встречи с Афрасионом. Бежана обожает детей. Придет к соседке, присядет у порога и попросит: – Мака, одолжишь мне своего пацана? – Зачем он тебе, Бежана? – Да так, поиграюсь с ним… Хочешь играть в лошадки, Тариэл? – Хочу! – Ну давай! Садись сюда, мне на шею… Вот тебе хворостинка, только не бей меня больно… Ну? Готов? Поехали!.. Став на четвереньки, Бежана с мальчуганом на шее носится по двору. Ребенок визжит от восторга… Бежана ржет… Забавы Бежаны ни у кого не вызывают опасений. Все знают, что ребенку с Бежаной не грозит никакая опасность – он ласков и осторожен с ним, как родная мать. Но Бежана сам чувствует неловкость за свое пристрастие к детским шалостям, и потому просьба его звучит робко и застенчиво: – Машико, одолжишь мне своего пацана? Ко мне Бежана питает особую любовь и уважение. Я – единственный поверенный всех его тайн, а сам Бежана – единственный на селе человек, который считает меня самым умным и достойным среди наших соседей. Я очень люблю Бежану. В прошлое воскресенье Бежана вошел к нам во двор и позвал: – Сосойя! Я и тетя вышли на балкон. – Иди сюда, Бежана! – пригласила тетя Бежану. – Неси сюда, если есть чем угостить! – ответил он и прилег под шпанской вишней. Тетя собрала на подносе ломоть сыра, половину мчади, стакан вина и спустилась во двор. Я последовал за ней. – Доброе утро! – приветствовал нас Бежана, взял из рук тети поднос и стал с аппетитом уплетать мчади с сыром. – Дрова не нужно наколоть, Кето? – спросил Бежана. – Нет, Бежана! – Отлично! Может, сходить на мельницу? – Нет, Бежана, не нужно ходить на мельницу! – улыбнулась тетя. – Еще лучше! А может, корову погнать на выпас? – Нет, Бежана, не надо! – Совсем хорошо!..– Бежана отпил глоток вина. – А почему, Кето, дорогая, сыр у тебя несоленый? – Нет соли, Бежана… – Вот-вот! Нет соли!.. И что же? Меня называют дураком, а нашего дурака – председателя Кишварди – умным человеком! – Не поняла тебя, Бежана! При чем тут председатель? – Как при чем?! Что он сеет? Кукурузу да просо! А почему бы ему не посеять соль или сахар? А? Ведь вздохнет народ! Что, не прав я, Сосойя? – Прав, конечно, Бежана! Но почему ты сам не сеешь соль? – Все хорошие земли – у колхоза. Что мне делать? В прошлом году я все же посеял соль на моем истощенном участке, да ничего не взошло! А хотя бы и взошло, разве напасешься соли на стольких голодных людей? Тетя вздохнула и ушла. Бежана проводил ее взглядом и обратился ко мне: – Ну как, выходит она за Датико или нет? – За какого Датико?! – За бригадира Датико, какого же еще! Недавно встретил я его в лесу. Ого! Обвешан оружием, как николаевский стражник! Он по секрету сказал мне, что его прислали сюда по сверхсекретному заданию правительства и что об этом нельзя никому говорить!.. – А ты что? – Что «что»? Я сообщил двум доверенным лицам – нашему председателю и Бадрии, который в милиции работает. Они ведь партийные, им можно. Они не выдадут… А впрочем, мне-то что!.. У меня другое к тебе дело, Сосойя! – Что за дело, Бежана? – Понимаешь, человек один там, в плантации… Не знаю, что с ним делать… – Какой человек? О чем ты, Бежана? – Ты что, Сосойя, перестал понимать грузинскую речь? Говорю тебе – там, в чайной плантации, у меня человек! – Кто он такой? – А я почем знаю? – Спросил бы его! – Спрашивал! А он молчит! Лежит с закрытыми глазами, улыбается и молчит. – Дышит? – Не знаю. – Может, он мертвый? – Дурак! Где ты видел улыбающегося покойника? – Так что же с ним? – А я почем знаю! – Что же ты знаешь, болван! – взорвался я. – Сегодня воскресенье, завтра будет понедельник! Это я знаю! – Ох, Бежана, беда мне с тобой… Идем, покажи, где этот твой живой мертвец! Бежана встал и пошел, напевая свою любимую: Минадора черноокая, Ты звезда моя далекая… Мы миновали несколько домов, свернули на тропинку и подошли к раскинувшейся на склоне плантации чая, вдоль которой тянулся ряд тунговых деревьев. – Во-он там, под последним тунгом! – показал Бежана рукой. Я сбежал по склону и остановился как вкопанный у дерева. В высоких зарослях папоротника лежал исхудалый, мертвенно-бледный, заросший бородой русский мужчина в военной гимнастерке. Я нагнулся, приложил ухо к груди незнакомца и уловил слабое биение сердца. Я дотронулся рукой до его щеки – она пылала жаром. – Когда ты нашел его, Бежана? – Утром. – И молчал до сих пор?! – Я сразу же побежал к тебе, дорогой мой, но по дороге забыл… Плохо без сахара, Сосойя! Люди стали забывчивыми… Вчера утром встретил я Аквиринэ… Посмотрела она на меня, улыбнулась, а поздороваться забыла… Говорят, что… – Ладно, ладно!.. Помоги-ка поднять его! Видишь, умирает человек! Бежана в два счета сгреб мужчину. – Куда его? – Домой! – Ты что, ошалел? Покойников выносят из дома, а я его понесу домой? – Да не к тебе! К нам домой! – К вам – пожалуйста! Бежана несколько раз подбросил мужчину на руках, обнял его поудобнее и стал вприпрыжку подниматься по склону, приговаривая: – Нно-о-о, лошадка, нно-о-о… А как его зовут? – спросил вдруг он меня. – Откуда мне знать? – Сосоин русский он! Сосоин русский! – нашелся Бежана. Мы пришли домой, поднялись на балкон. Незнакомца уложили на мою кровать. Тетя в недоумении глядела на нас. – Кто это? – спросила наконец она. – Сосоин русский! – ответил обрадованно Бежана. – Мы нашли его в плантации… Помоги ему, тетя! – попросил я. – Да кто он, этот несчастный? Тетя положила руку на лоб незнакомца, покачала головой и отошла от кровати. – Сосойя, принеси уксус! Я сбегал на кухню. Когда вернулся в комнату, тетя сидела у изголовья больного. Она распахнула ему на груди гимнастерку и отшатнулась: под правым соском незнакомца краснела свежезарубцевавшаяся рана с человеческий кулак. Тетя осторожно поставила больному термометр, потом налила уксус в глубокую тарелку, разбавила водой, смочила полотенце, отжала и наложила ему на лоб. – Нужен ему твой уксус! – вмешался Бежана. – Напои-ка ты его вином и накорми чем-нибудь, видишь – человек умирает от голода. – Ох, Сосойя, Сосойя, впутал же ты меня в историю! – вздохнула тетя. – А если, не дай бог, умрет он, что мне тогда делать? Ты подумал об этом?! Она вынула термометр и ахнула: – Сорок и шесть!.. Беги, Сосойя, за врачом! – Ему не врач, ему вкусная пища нужна! – продолжал свое Бежана. – Да иди ты!.. – прикрикнула на него тетя. – Ступай, Сосойя! Я побежал. В медпункте врача не оказалось… «Вызвали в район, сегодня он не вернется», – сообщила уборщица. Тогда я направился к Хатии и рассказал ей все. Хатия посоветовала сходить к бабке Аквиринэ. Пошли к бабке. Я рассказал ей все сначала. Аквиринэ прихватила с собой какие-то настои в маленьких аптечных пузырьках, и втроем мы вернулись домой. – Русский! – удивилась Аквиринэ, взглянув на больного. – Русский! – подтвердила тетя. Больной был по-прежнему без сознания, но теперь он дышал спокойнее и чему-то улыбался. – Вот дурак! Нашел время улыбаться!.. А ты почему вчера утром не поздоровалась со мной? – упрекнул Бежана Аквиринэ. – Да ну тебя! – отмахнулась старушка. – Битый час ты болтал со мной, забыл? – А-а-а, ну хорошо… – Принеси-ка стакан «одессы», Сосойя! – попросила Аквиринэ. Я принес. Аквиринэ намочила кусок ваты в вине и провела им по губам больного. Спустя минуту он чуть раскрыл губы. Аквиринэ снова намочила вату и накапала в рот больному несколько капель. Тот сделал глотательное движение и застонал. – Дай-ка мне это вино, если ему не хочется! – Бежана протянул руку. – Пропади ты пропадом, Бежана! Не такой уж ты дурень, чтобы не отличить больного от здорового! Пошел вон! После нескольких попыток Аквиринэ удалось заставить больного проглотить один, затем другой, третий глоток вина. Наконец он опорожнил стакан, но тут же зашелся от судорожного кашля. Он кашлял долго и надрывно. Наконец отошел, успокоился и задышал ровно, но вдруг заерзал, застонал, стал размахивать руками. – Ну-ка, женщины, выйдите из комнаты! – приказала Аквиринэ. – Что с ним? – вскрикнула тетя. – Ему плохо? – Нет, хочу растереть его. Тетя вышла, Хатия осталась. Она стояла в углу комнаты и молчала. Аквиринэ раздела больного догола. Потом она налила себе на ладонь жидкость из пузырька, растерла другой ладонью, нагнулась к больному и стала не спеша натирать ему грудь. – И не щекотно ему? – расхохотался Бежана. – Переверните! – сказала Аквиринэ. Мы перевернули больного. Аквиринэ так же не спеша основательно натерла ему спину и поясницу. Когда мы снова переворачивали больного, я посмотрел на Хатию. Она по-прежнему стояла не двигаясь в углу. – Пошла отсюда! – прикрикнул я на нее. – Не видишь, что ли, голый же он! – Ничего, Сосойя, я постою, – улыбнулась Хатия. У меня больно сжалось сердце, стало стыдно, и я заорал во весь голос: – Убирайся отсюда! Аквиринэ и Бежана удивленно посмотрели на меня. – Ты что, ненормальный? – спросил Бежана. – Или забыл, что она слепая?.. Стой здесь, детка, – обернулся он к Хатии, – не слушай этого дурака! Хатия, не ответив, вышла из комнаты. Аквиринэ поправила под больным подушку, погладила его по голове, дала отпить еще несколько глотков вина. – Позови Кето! Я вышел на балкон и вернулся вместе с тетей и Хатией. – Надо переодеть его, – обратилась Аквиринэ к тете, – а его одежду выварить как следует! Тетя принесла и положила на кровать белье, оставшееся от деда. – Ну и пустота, что в нашем магазине! – раздался вдруг недовольный голос Бежаны. Мы оглянулись и увидели, как Бежана с разочарованным видом рассматривал вывороченные карманы брюк и гимнастерки больного. – А документы есть, Бежана? – спросила тетя. – Ничего нет? Вот тебе и на! Как же узнать кто он такой, как его фамилия? – забеспокоилась тетя. – Как кто? Сосоин русский он! – объяснил Бежана. – А может, он вовсе не русский, а украинец? – сказал я. – Какая разница? Фамилию его я все равно бы не запомнил! Сосоин русский – и все тут! – настаивал на своем Бежана. – Аквиринэ, – обратилась тетя к старушке, – как по-твоему, удастся спасти его? – А он уже спасен, дорогая! – ответила Аквиринэ. – И спасен благодаря этому вот непутевому! Слышь, Бежана, это ты спас его! Польщенный Бежана самодовольно улыбнулся, подошел к кровати больного, присел, взял его за плечи, встряхнул и громко позвал: – Ничего не ошиблась! Он же фронтовик! Видишь, какая у него рана? Если он от такой раны не умер, от болезни и подавно не умрет! – А где у него рана? Я откинул одеяло на груди больного, взял руку Хатии и дал ей пощупать рану. – Ух ты!.. А если б попало влево, убило бы его, правда? – Конечно! Хатия нежно провела обеими руками по лицу, по плечам больного. – Он красивый? – Не знаю. Наверно, красивый. Зарос он, как поп, разве поймешь? – А худой какой! – Димка! – выкрикнул вдруг больной. – Слышишь меня, Димка?! Я и Хатия обратились в слух. – Тебе говорю, Димка! Слышишь? – Слышу! – ответил я тихо. – Смотри, Димка, сейчас все спят… Утром сюда придут немцы… Вывезти всех не успеют… Мы с тобой – ходячие… Или ты хочешь сгнить в постели?.. Надо бежать! – Ты о чем? – Да, да, бежать!!! Эвакуация мне не по душе… Пусть сам врач эвакуируется, если он боится. Ты чего молчишь? Сейчас все спят и никто не дежурит… Гляди!.. Больной привстал. – Погоди, – обнял я его, – дождемся утра! – Нет, я уйду! – он оттолкнул меня и встал. – Куда ты? Постой! Я постарался удержать больного, но поняв, что это мне не под силу, крикнул: – Хатия, помоги! Хатия ощупью подошла к нам и сзади схватила больного за плечи. – Пустите! – взревел он и рванулся так, что мы все втроем оказались на полу. Перепуганная тетя бросилась к нам. – Пустите меня! У-у-у… – Вопя и ругаясь, больной катался на полу, мы наседали на него и никак не могли справиться с этим обескровленным, ослабшим от голода и жара человеком, которому страх придал удивительную силу. После получасовой возни он обмяк и заплакал: – Отпусти меня, сестра, сделай доброе дело, отпусти… Наконец он, видно, примирился с судьбой, опустил руки, всхлипнул и уже спокойно дал нам уложить себя в постель. Спустя минуту он заснул… Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=158842) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.