Повесть о футболе
Андрей Петрович Старостин


Автор книги, Андрей Петрович Старостин, прошел долгий путь в спорте: начав играть в 20-е годы в «диких» командах, он стал организатором и игроком первых московских команд, был участником или свидетелем многих исторических матчей вплоть до последнего чемпионата мира в Мексике. Ему есть о чем вспомнить, с чем поделиться с читателем. На страницах своей книги он рассказывает о развитии футбола в нашей стране, зарождении московских команд, о примечательных чертах нашего футбола, его победах и поражениях.





Андрей Петрович Старостин

Повесть о футболе





МОСКВА ФУТБОЛЬНАЯ


Впечатления детства неизгладимы. Через всю жизнь проносит память картины безмятежного прошлого. Посещая места, где протекали детские годы, лишь удивляешься ребяческим преувеличениям. То, что запомнилось как огромное пространство, окажется небольшой площадкой, а большая в памяти детская комната будет совсем маленькой клетушкой.

От этого становится немножко грустно. Жаль расставаться с романтической окраской прошедшего. Но как бы прозаически ни выглядело прошлое при столкновении с настоящим, оно живет в нас, и мы благодарны своей памяти за то, что она сохранила нам наши детские впечатления во всей непосредственности…

Нас было четыре брата и две сестры. Когда в 1914 году родилась младшая сестра Вера, старшему брату, Николаю, исполнилось двенадцать лет.

Наша детская комната в небольшом одноэтажном особнячке, стоявшем на Пресненском Камер-Коллежском валу, казалась нам таинственной и большой. В ней мы играли в театр, в колдуны, охотились и путешествовали. Детским воображением комната легко превращалась в дремучий лес, море, пароход.

Недавно я побывал в детской. В ней оказалось пятнадцать квадратных метров.

Не помню точно, когда мне впервые довелось услышать магическое слово «футбол». Наверное, дома, от Николая. Но в этом слове, по-видимому, было столько притягательности, что ее хватило на всю жизнь для всей нашей семьи. И по сие время, когда я слышу по радио или телевидению это слово из шести букв, то неизменно настораживаю ухо, как будто сейчас услышу что-то необычайно интересное и важное.

Ножной мяч, к великому огорчению Клавдии и Веры, вытеснил из детской все игры. На смену воображаемым лодкам, поездам, пароходам, морям и горам, дремучим лесам пришел реальный, изготовленный из материнского чулка, набитого газетной бумагой, туго-натуго переплетенный шпагатом мяч. Он оказался волшебником, заколдовавшим наши души на пожизненную страсть к футболу. Он заставил нас увидеть в детской комнате стадион и вселил в ребячьи сердца жажду непримиримой борьбы. Начался матч, длинней которого мне видеть не пришлось. Мы разделились на две пары. По принципу возрастной справедливости в одну команду входили самый старший – Николай – и самый младший – Петр; в другую – два средних – Александр и я. Хронологически это событие относится к году, когда началась первая империалистическая война. Таким образом, средний возраст команд был примерно одинаков – 8 лет.

Тогда уже складывались наши спортивные характеры, поглощенные страстью к этой, до сих пор не разгаданной игре, со всем ее миром радостей, бед, болей, обид, всепрощений. За шум, возню и беспорядок, которые мы учиняли в азарте борьбы, нас строго наказывали. Отец, по профессии егерь, из плеяды знаменитых псковичей-окладчиков, будучи очень вспыльчивым, иногда применял сильные средства воспитания. Арапник, предназначавшийся для дрессировки охотничьих собак, нередко прохаживался по нижней части туловища участников соревнования.

Но матч продолжался и продолжался. Мы с Александром отыгрывались всю зиму. Счет шел по нарастающей. Ворота – ножки кроватей – приняли не одну сотню голов. Но «сборная Москвы», которую представляли старший и младший брат, ни разу не уступила лидерства в ходе этого матча своему противнику – «сборной Петербурга».

Николай брал верх в схватках массой и напором. Он таранил наши ряды, оставляя Петра, который ростом едва достигал кровати, для охраны тылов. Он был осведомленнее нас в правилах игры. Первокласснику училища иностранных торговых корреспондентов, изучавшему английский язык, была хорошо знакома английская футбольная терминология тех времен. Он безапелляционно останавливал жаркую стычку, завораживая нас словами – «хэндс», «пенальти-кик», «фоол», «оффсайд»!.. Не мог же он, при широте своих знаний правил футбола, проигрывать нам!..

Лето выманивало на улицу. Футбол гоняли прямо у нас под окнами на немощеной части Пресненского Камер-Коллежского вала. Мы жили, играли и «болели», терзаемые постоянным страхом за сохранность футбольного мяча.

Израненная, истерзанная покрышка, давно потерявшая форму, с огромным флюсом в одну сторону, резиновая камера, заклеенная бесчисленными заплатками, – ненужные даже старьевщику отбросы – были сказочным богатством для мальчишек того времени.

Чтобы привести мяч в боевую готовность требовались немалые усилия. Насоса не было, его заменяли ребячьи легкие. Щеки вот-вот лопнут, так напрягались мальчишки, чтобы надуть мяч, стараясь сделать его еще хоть немного поупруже. Сидя на земле и зажав мяч в коленях, надувальщик с пипеткой во рту, сдавив для прочности губы ладонью, от напряжения красный словно рак, кивает головой: давай, мол, скорей перехватывай тесемкой резиновое горло камеры. Оставалось еще с помощью женской шпильки зашнуровать покрышку сыромятным ремешком. И тогда в бой, до очередной беды.

А беда, это «гужбаны», как тогда называли ломовых извозчиков.

Громыхая по булыжной мостовой, тянулись они гужом по Пресненскому валу. Тут же цокали подковами легковые извозчики – «ваньки». Пресненский вал, ближе к заставе, был сплошь в дровяных складах. Везли гужбаны дрова, уголь, кокс, уставшие, злые.

От страха замирало сердце, когда с земляной полосы улицы, которая была нашим стадионом, мяч выкатывался на булыжник. Как его убережешь, когда извозчики так и норовят раздавить наше сокровище.

Хлопнет, как выстрелит, придавленный колесом мяч и лежит неподвижно на мостовой, словно и не метался он сейчас между мальчишеских ног, не взлетал над их головами, упруго ударяясь о землю, принося им безграничное упоение борьбой.

У ребят слезы на глазах. А извозчики громкоголосо, на всю улицу: «Ха-ха-ха!»

Правда, у извозчиков были свои причины недружелюбно относиться к ребятам. Дело в том, что многие из мальчишек, живших на валу, по Малой Грузинской улице и прилегающим к ней переулкам, находились под прямым или косвенным влиянием знаменитой «Горючки».

«Грузины», как тогда именовался наш район, стяжал себе незавидную славу одного из самых опасных мест Москвы. Разве что Хитров рынок да Марьина роща могли соперничать с ним дурной репутацией.

«Горючка» – своего рода казино уголовного мира. Это был летний филиал «Широковки» – притона, находившегося в Большом Тишинском переулке и служившего штаб-квартирой рецидивистов всех мастей. Они-то и не давали застраивать пустырь, окруженный с трех сторон брандмауэрами прилегающих домов, а с четвертой – низеньким деревянным забором, глядевшим прямо на «Широковку». Кто бы ни возводил на пустыре постройку, ее неизменно поджигали, и она сгорала дотла. Отсюда и название – «Горючка».

Пустырь с утра и до поздней ночи кипел напряженной жизнью. Картежники, сбившиеся в кучки, с пьяным азартом метали и понтировали, просаживая «заработанные» деньги, тут же с горя или радости взбадривали себя водкой, а за неимением ее, ханжой, политурой, благо одурманивающие напитки всегда можно было достать у широковской шинкарки Евдохи.

Жуткие сцены разыгрывались на «Горючке», когда в пылу азарта кто-нибудь проигрывал больше, чем имел расплатиться. Сбившийся с круга бывший эстрадный актер Раздольский, по кличке «Старик», поплатился жизнью, проиграв вору-рецидивисту «Торгашу» одежду с себя, но не снявший ее для немедленного погашения долга. Банкомет без промаха всадил нож в сердце партнера.

– Жулик жулика убил, – бесстрастно обсуждали обыватели решение суда, приговорившего убийцу к церковному покаянию.

Полиция от случая к случаю устраивала облавы на «Горючку». Но появление городовых предупреждалось коротким, как выстрел, сигналом – зекс!!! – что означало тревогу первой степени. Словно стая вспуганных воробьев перемахивали через забор «деловые». Вмиг на площадке ни души.

Городовые уходили ни с чем. Завсегдатаи воровского казино возвращались обратно. Язва не поддавалась лечению.

– Да переарестуйте их всех, – возмущенно говорил дядя Митя, старший брат отца, тоже знаменитый егерь, околоточному полицейскому, приходившему в большие праздники к нам в дом с поздравлениями.

– Всех не пымаешь, – хрипел в ответ страдавший одышкой, пузатый, с апоплексической шеей полицейский чин в голубой шинели, зажимая в огромной длани традиционную, по случаю праздника, трешницу.

– Смотри, Петр, – не раз обращался к отцу дядя Митя, – затянет ребят «Горючка».

А мы, хоть и боялись отцовского арапника, все же бегали в запретное место, благо проходной двор на «Горючку» был всего через два дома от нашего. Затаив дыхание, смотрели на пугающий, но и притягивающий своей таинственностью мир страстей и порока.

Тлетворный дух «Горючки», хоть в малой степени, но влиял на нравы молодежи. Конечно, не в масштабах героев «Горючки», но ребята по-своему «гусарили», дерзко похищая у ломовиков куски антрацита, торфа, поленья.

Топливо было в цене. Москва того времени отапливалась главным образом печами. Удача вознаграждалась здесь же. В соседнем с нами доме, Требогановке, скупщики краденого за крупное полено платили две копейки, за кусок антрацита – три.

Я страшился принимать непосредственное участие в этих «заработках». Сознаюсь, что мной руководили не благородные чувства. Желание съесть кромскую ириску могло пересилить нравственные устои. Меня напугало возмездие, обрушившееся за попытку «заработать».

Сережка Косой, подмастерье сапожника, участник наших футбольных баталий, вместе с другими мальчишками дерзко напал на обоз гужбанов, везущих каменный уголь. Против обыкновения извозчики, оставив без охраны свои телеги, кинулись вдогонку за сорванцами. Сережка бросил увесистый кусок антрацита, наддал ходу, но уйти от преследования не смог. Его настигли три ражих извозчика и начали нещадно бить.

Не знаю, чем бы кончилось это истязание, если бы не подоспел Фан Захарыч.

Имя этого человека было Иван. Но у него отсутствовали передние зубы, и, когда Иван Захарыч с присвистом и брызгами рекомендовался, у него получалось «Фан». Он тоже был ломовиком. Промышлял извозом на собственной лошади. Но славу стяжал себе как несравненный кулачный боец на «стенке». Всегда вполпьяна, рыжий, лупоглазый с огненными волосами на распахнутой груди, с кулачищами, как двухпудовые гири, с красным и круглым, словно гигантский помидор, лицом, он в критический для его партии момент появлялся на кулачном игрище, расправляя грудь и широко расставляя ноги, зычным голосом возвещал:

– А ну, который тут с Фан Захарычем?!

Ломовик этот был популярен и любим в нашей округе как человек добродушный, жизнерадостный, справедливый, своих он в обиду не давал.

Выйдя из трактира Бурлова, размещавшегося здесь же, в Требогановке, Фан Захарыч увидел расправу над подмастерьем и, не раздумывая, кинулся на защиту Косого.

– Ух, стерьвя, – приговаривал свои любимые присказки Фан Захарыч, нанося, словно кувалдой, очередной удар по противнику, – читай отходную!

Ломовики, не выдержав боя, отступили. Косой был возвращен футболу, хотя долго еще ходил в синяках и с распухшей скулой. Но ведь не всегда явится такой спаситель. И я бежал от соблазна заработать на ириски. Страшило возмездие.

Почти напротив нашего дома были ворота знаменитых своей революционной активностью в 1905 году Брестских мастерских.

В 6 часов утра протяжный гудок, целых пятнадцать минут беспрерывно нудно и тоскливо воя, поднимал слесарей, токарей, чернорабочих на очередную двенадцатичасовую вахту. Второй гудок был короче. А третий совсем короткий и отрывистый, как приказ с угрозой за опоздание. В черных промасленных спецовках, куртках, таких же лоснящихся кепках рабочий люд длинной вереницей тянулся к воротам мастерских.

В полдень мастеровые шли на обед. Двигались по нашему «полю», по незамощенной части улицы. Шли аккуратно, стараясь не мешать гоняющим мяч, не сердясь на них, когда они, как цыплята, путались под ногами. Бывало даже, кто-нибудь не удержится, да и ударит ногой вместо мяча по воздуху. И сам рассмеется на свою неловкость и вызовет дружный смех у проходящих. Смех дружелюбный, а не злой, каким смеялись извозчики, нарочно давившие мяч.

К началу первой империалистической войны футбол уже вырос из пеленок. Давно миновало время, когда в прессе какой-нибудь журналист выражал недоумение по поводу того, что бородатые мужчины появляются на людях без брюк, в коротеньких хлопчатобумажных штанишках, бегают по поляне за мячом, в промежутках между ударами по мячу подходят к обочине, пьют пиво и закусывают бутербродами, которые достают из заранее заготовленных корзин. Трусиками и мячом никого уже удивить было нельзя. В разных районах первопрестольной появились спортивные клубы.

Вспоминается, в какое волнение приходили мы, когда слышали загадочно звучащие слова – «зэкаэс», «олэлэс», «каэфэс», «эскаэс». Теперешнему молодому поколению эти обозначения ничего не говорят. А между тем сегодняшние ведущие футбольные клубы столицы – ЦСКА, «Спартак», «Динамо», «Торпедо», «Локомотив» – прямые потомки тех клубов, которые носили такие странные названия.

Тонны пота пролило не одно поколение ребят на пустырях, лужайках, площадках и футбольных полях с рытвинами и ухабами где-то на Благуше, у Рогожско-Симоновской заставы, на Ходынке, в Сокольниках и на Пресненском валу, пробежало по ним сотни тысяч километров, нанесло в астрономических цифрах выраженное количество ударов по мячу, чтобы от «олэлэсов», и «зэкаэсов» с их деревянными, вмещающими до двух тысяч зрителей, лавчонками и трибунами прийти к современным клубам ЦСКА и «Динамо», к стадионам на сто тысяч зрителей…

Конечно, наивно было бы сопоставлять футбол начала века с футболом современным. Но у каждого времени свои герои. И как сегодняшний мальчишка с благоговением смотрит на Льва Яшина или Альберта Шестернева, так мальчишки того времени не менее восторженно поклонялись своим кумирам – Василию Житареву или Льву Фаворскому.

Мальчишкам нужны герои. Подражательность свойственна детской душе. У них должен быть пример для подражания. И самый убедительный пример – пример увлеченного взрослого. Были свои герои и у нас. Вспоминается один из них. Мишка Ходин, по кличке Сухорукий, раскрыл нам, мальчишкам, глубину любви к футболу, силу увлеченности им, показал величие спортивной души.

Сухорукий – у него действительно левая рука была недоразвита и не разгибалась в локте – был не ахти как красив. Медно-рыжие волосы, причесанные а-ля капуль, с бабочками на лбу, конопатое, землистого оттенка лицо с несоразмерно маленьким остро вздернутым носиком. Но он часто влюблялся и в свои двадцать с небольшим лет стяжал себе славу незадачливого ухажера, почти равную славе Фана Захарыча, как стеночника.

В тот памятный день Мишка явился на Пресненский вал франтом. Особенно бросались в глаза его черные лаковые ботинки с желтой замшей на высоченных каблуках, так как сам он был невысок ростом.

Оставался всего час до волнующего свидания с дамой сердца. Поэтому он не вступил в игру, отошел подальше к тротуару, чтобы не поддаться соблазну, и следил за игрой оттуда, изредка поглядывая на ботинки. Но в борьбе страстей, терзавших душу Сухорукого, футбол взял верх. Мишка ринулся в бой со всем пылом страстотерпца, освободившегося от обета.

– Рэ-рэ, канапу! Рэ-рэ, канапу, давай! – восторженно кричал татарченок Шарифка Бульдимов, из-за хромоты постоянный болельщик, а не игрок. Он был изобретателен и остер на клички, почему и ребята его безжалостно дразнили: Бульдо, Бульдо, Бульдошка – коротенькая ножка!

Время свидания приближалось, и Мишка вышел из игры. Но в каком виде! Взлохмаченные и спутанные на лбу волосы, потное, запыленное лицо, от прически а-ля капуль не осталось и следа. Но драма заключалась… в ботинках. Истерзанные, с потрескавшимся лаком, они являли собой жалкие остатки недавней красоты и блеска. И главная беда – на одном начисто был оторван каблук. Одна нога стала короче другой.

– Кто найдет каблук, плачу гривенник, – скорбно объявил Сухорукий.

Каблук нашел Бульдошка на булыжной мостовой и зажав его в кулаке за спиной, протянул другую руку за расчетом. Мишка барственно сунул гривенник в ладонь мальчишки и получил свой каблук. Но сапожное изделие, выточенное из дерева и попавшее под колесо телеги, перестало быть каблуком.

Недолго поразмышляв в нерешительности, Мишка, не меняя скорбной тональности, произнес: «Принесите кто-нибудь косарь…»

Никто не смеялся. Окружившие Мишку ребята понимали, какую жертву принес он футболу. И когда появился косарь, обязательная принадлежность кухонного обихода того времени, Мишка снял с ноги ботинок с каблуком, поставил его задником на край тротуара и одним ударом напрочь отсек от подошвы каблук, в отличие от своего близнеца не погибший в футбольной схватке.

– Клашка заметит? – как-то наивно-доверчиво спросил он у ребят в надежде найти в их ответе призрачное успокоение. Изогнувшись, он поглядел на пятки своих ног в бескаблучных ботинках.

– Не заметит, не заметит, – хором закричали все. Так нам не хотелось, чтобы Мишка был обижен футболом, чтобы Клашка отвергла его.

Уже собравшись уходить, Мишка позвал:

– Бульдо, подойди-ка сюда.

Все подумали: прощайся Бульдошка с гривенником. Но Мишка расплачивался за другое. Он взял подошедшего Шарифку сухой рукой за волосы, дернул книзу и сказал: «Это тебе за рэ-рэ, – а потом дал пощечину И добавил: – А это за канапу».

«Рэ-рэ», «канапу», на бульдошкином жаргоне означало – рыжий, рыжий, конопатый.

– Поеду с Клашкой на «олэлэс», – вслух принял решение Мишка и двинулся, пыльный, мятый, в разодранных ботинках к дому своей возлюбленной. Обдергай! А ведь только что был отменный франт!

Давно уже нет в живых Мишки. Говорили, что ушел он добровольцем на гражданскую и пропал где-то бесследно, так и не появившись больше на Пресненском Камер-Коллежском валу. Но в мальчишеской душе оставил о себе память как рыцарь футбола без страха и упрека.

«Олэлэс» – общество любителей лыжного спорта – вот и вся разгадка таинственного слова. После первой буквы нужное для правильного произношения «э» оборотное опускалось. Считалось шикарнее называть клуб именно без нее. И чудились нам, никогда не бывавшим на стадионе «олэлэс», в этом названии что-то возвышенное, о чем можно только мечтать. Вот есть где-то такое место, где настоящие гладиаторы футбола наносят такие удары по мячу, что с ног сбивают, если стоишь ближе двух саженей. А смелые голкиперы бесстрашно бросаются в ноги форвардам и отражают пушечные удары, не щадя своей жизни. «Вот бы куда попасть! Да где там – ведь это в лесу, в Сокольниках, на краю света: там лоси водятся», – вздыхая, говаривали между собой ребята.

Лоси в то время действительно водились в примыкающем к Сокольникам Лосиноостровском лесу. Отец и дядя Митя там на них охотились. Но пугали не лоси, а расстояние. Оно представлялось огромным. Старая Москва второго десятилетия нашего века была городом кривых улиц и переулков. Многоголосая, крикливая и тихоходная. Самый быстрый транспорт – трамвай. Он же и самый долгий. Трамвайные пробки возникали постоянно. То с рельсов сойдет, то столкнется, то просто черепашьим шагом продвигается через людское море Сухаревки, Трубной площади или Охотного ряда.

Путешествие с Пресненского вала в лесную глубь Сокольников представлялось неосуществимым. Попытки разведать обстановку у взрослых ничего толкового не давали, их неясные ответы только еще больше пугали. Старшие братья уже побывали в заветном месте. За недостатком средств меня с собой не брали. А на мои вопросы, сколько до «олэлэса» верст, Николай коротко, обескураживающе отвечал: двадцать пять!

Но настал день, когда я решился. Этому помог случай. На тротуаре возле дома я поймал жар-птицу с золотым пером. Она была в образе гривенника, на который меня навела судьба. Монета лежала орлом вверх: предзнаменование удачи! Это произошло в субботу, когда я с двумя ведрами, наполненными до краев водой, изнемогая под их тяжестью, но не останавливаясь для отдыха, потому что загадал: донесу без остановки, будет «хорошо», подходил к калитке. Это загадывание на «хорошо» вбирало в себя самый широчайший круг понятий: тут и школа, и футбол, и арапник, и вся мальчишеская жизнь со всеми преувеличениями незначительного и непониманием важного.

Вот тут-то гривенник и попался мне на глаза. Только когда я, с соблюдением всех правил осмотрительности, запихнул его за щеку, тогда поверил, что свершилось что-то огромное и радостное для меня.

Спрятав гривенник в укромное место, я потом стал перепрятывать его, не надеясь на надежность «заначки». Я подозревал весь дом в возможном лихоимстве.

В памятное воскресное утро после беспокойно проведенной ночи я нашел свое богатство в целости и сохранности. И твердо решил – сегодня поеду на «олэлэс».

Я знал, что от этого решения не отступлюсь. Упорство в достижении цели с самого детского возраста воспитывалось в нашей семье самими условиями жизни.

Главной темой разговора в доме была охота. Отец и дядя Митя вели разговоры в лицах и, по общему признанию широкого круга знакомых, посещавших дом, были превосходными рассказчиками. За многолетнюю практику охоты на хищного зверя у них накопилось много самых драматических сюжетов, когда жизнь каждого, как говорится, висела на волоске.

Слышали мы и про схватку с бешеным волком один на один, и про поединок с топором в руках против косолапого, и про трагический случай, когда наш двоюродный дед по линии отца застрелил любимого младшего брата: «Седой от мороза туман был, померещилось – лось! Ан, оказалось братец Онуша на просеку вышел из лесу. Наповал из штуцера и уложил».

Запомнились рассказы про выдающихся спортсменов, прославивших Россию на международной арене, в особенности чемпионов мира: Панина и Струнникова.

Имена знаменитых борцов профессиональных цирковых чемпионатов – Ивана Поддубного, Ивана Шемякина, Ивана Заикина – произносились с благоговением. Будучи заядлыми охотниками, наш дом посещали известные авиаторы того времени Габер-Влынский и Прохоров. Нашумевший тогда перелет Блерио через Ламанш в их пересказах мы подслушивали с замиранием сердца.

Все эти рассказы про сильных, мужественных людей пленяли воображение, вызывали желание подражать им, воспитывали твердость характера: сказал – сделал.

Я сказал себе, что поеду на «олэлэс», и знал, что поеду, несмотря на то что перелет Брелио мне представился не более трудным, чем предпринятое мною путешествие «через всю Москву».

Я не пошел с братьями на Ходынку подавать мячи из-за ворот. Там по воскресным дням было особенно людно. Мальчишки, подростки, юноши со всего Пресненского района шли на Ходынку, где процветал «дикий» футбол.

Засунув, что мне казалось, наиболее надежно, гривенник за щеку, я вышел из дому и отправился, боязливо оглядываясь, в путешествие.

Мой путь лежал по Грузинскому валу до Александровского вокзала, так назывался теперешний Белорусский, оттуда по Тверской до Садово-Триумфальной площади, через Самотеку и Сухаревку к Красным воротам.. Дальше все представлялось туманным, загадочным.

Площадь трех вокзалов, Краснопрудная, Стромынка, наконец, Сокольники – конец света. Главным ориентиром были трамвайные линии. Я знал, что шестой номер от Александровского вокзала идет в Сокольники. Но он плутал долго через центр Москвы. Поэтому я разработал маршрут по линии трамвая «Б», ходившего по Садовому кольцу.

Наиболее распространенным способом передвижения мальчишек были задние «места»: запятки извозчичьих саней, пролеток, буфера трамваев. На последнем я и отправился в путь, усевшись на металлический ствол со шляпкой как у гриба и ухватившись руками за толстый резиновый шланг. Я катил на буфере по центральной магистрали города, по которой запрещено ездить «золотарикам» даже в ночное время. Там жили люди, по своему достатку имевшие возможность снимать квартиры с канализацией – с «домашней уборной».

Из района, где небольшие бакалейные лавки – Д. И. Иванова, на углу Малой Грузинской, и А. Ф. Золотова, на валу, – со скромными, белым по черному, вывесками «Торговля колониальными товарами», обслуживали весь огромный квартал, я попал на оживленный проспект, по обеим сторонам которого в ряд тянулись магазины самых известных московских фирм. Вывески синие с золотом «Поставщик двора его величества Д. И. Филиппов», или «Н. И. Чуев»; по белому кафелю синим фамилии бескомпромиссных конкурентов, торговцев молочно-гастрономическими продуктами, Чичкина и Бландова. Если на одном углу перекрестка магазин одной фирмы, то на другом обязательно магазин конкурента. В гостях, пробуя нежно-розового цвета ветчину, считали обязательным спросить: вы покупаете у Чичкина или у Бландова? А вон не менее знаменитые соревнующиеся фирмы по торговле чаем – Перлова и Высоцкого. Обувной магазин Видонова, тканей Коншина, Миляева-Карташева. Много раз слышанные в упоминаниях взрослых имена «Чичкин, подлец, снятым молоком торгует»… «у Коншина обмеривают», – сейчас они как бы живые смотрели на меня со своих вывесок, и я почему-то почувствовал себя взрослее, как бы переселившись из мира отвлеченных представлений в мир конкретных наблюдений. Уверенность мне придавал и мой «капитал», который я время от времени нащупывал языком.

Однако отлично помню, что весь этот калейдоскоп впечатлений хотя и удивлял и завораживал, но за душу не брал.

И вдруг… «Все для спорта» – магазин Биткова! Я соскочил с буфера и, как зачарованный, остановился у витрины. Там среди массы всяческих принадлежностей для спорта выставлены были бутсы. Одна бутса глядела на меня нашивным, из рубчатой коричневой кожи, бульдожьим носком. Запяточные ремни с блочками для шнуровки на концах змеились по сторонам. Другая бутса была повернута подошвой вверх. Ах, что это была за подошва!.. По всему периметру она была прошита тройным рядом медных гвоздей. На полукружиях пятки и носка были возведены бортовые укрепления в сантиметр высотой. Два, в палец толщиной, поперечных вала, под плюсной стопы и под пяткой, придавали подошве вид обуви для бронтозавра.

Значит, верно: мячом можно убить – первое, что пришло мне в голову, когда я разглядывал витрину. Удар такой бутсой бесспорно смертелен – пришел я к категорическому заключению.

Бутсы были значительно выше лодыжки, которую, кроме берцы, дополнительно защищал нашитый с внешней стороны круглый кожаный тампон. Длина запяточного ремня достигала примерно полуметра. В каждую бутсу было вбито по сто пятьдесят медных гвоздей, не считая более крупных, по двадцать пять штук в каждом шипе. Сшиты они были из плотной юфти с негнущейся подошвой из полувала.

Разные чувства переживал я, простояв не менее получаса у битковской витрины. С одной стороны, был обрадован до восторга, впервые увидев «всамделешную» бутсу, о которой знал только понаслышке. Так, наверное, радуется мальчишка, мечтающий о небе и впервые вблизи увидевший настоящий самолет. С другой, меня охватила грусть: уж больно далекой мне показалась мечта стать обладателем таких же вот бутс.

Но все же от битковского магазина я не вернулся домой. Не теряя бодрого состояния духа, я уселся на буфер, теперь уже трамвая «Б», шедшего по направлению к Красным воротам.

Сухаревка меня ошеломила. Людское море! Оно начиналось от Самотеки и кончалось где-то за Спасскими казармами. А посреди него возвышалась высоченная остроконечная башня буро-красного цвета.

Трамвай плыл сквозь гущу толпы, беспрерывно звоня и останавливаясь. Я понял, что пешком миную площадь значительно быстрее. Однако сухаревские сценки задерживали. Буйство звуков стояло в воздухе. Тут были свои доморощенные поэты, в стихах рекламирующие свой незатейливый товар.

		Есть спички Лапшина,
		Горят, как солнце и луна! –
		надрываясь, кричит коробейник.
		Дай табачку, а я на диво,
		Бумажки Зимина купил,
		Приятно, дешево и мило,
		Такой ты сроду не курил! –

речитативом славит курительную бумагу фабриканта Зимина торговец с лотка. Сколько прошло время, а стихи запомнились…

А вон собрал вокруг себя кольцо любопытствующих черный, как жук, здоровенный детина в красной рубахе, ни дать, ни взять суриковский стрелец. Зычным голосом покрывая всю Сухаревскую, он выкрикивает какие-то шаманские слова: «Куста-макуста, – камень карборунд! Куста-макуста, камень карборунд!» Все это он делает картинно, задрав голову вверх, ни к кому не обращаясь, держа в высоко поднятой руке крупнозернистый брусок для точки ножей. Потом берет со столика, стоящего перед ним, нож и вещает собравшимся:

		Стряпухи-молодухи,
		Берете простой кухонный нож,
		Проводите раз, проводите два,
		Бритва в руках вместо ножа.

При этом он плавно с оттяжкой проводит ножом по бруску и ловким взмахом рассекает, по-видимому, заранее как бритва наточенным ножом кусок картона.

Вдруг из трактира на углу Сретенки разгульной походкой вышел пьяный детина, по всему облику хитрованец, яростно потрясая грязными руками в рукавах с бахромой. Я и ахнуть не успел, как хитрованец сцапал меня за воротник рубашки и, обдавая сивушным запахом, зловеще прошептал: «Гони деньгу, гаденыш!»

Кругом народ. Шум, галдеж, толкотня. Но все чужие друг другу и мне: волчье царство, каждый сам за себя. Я онемел от страха. Беспорядочные и нелепые мысли молниеносно пронеслись в голове: откуда он знает про гривенник, а может быть, это он его потерял? И я уже готов был расстаться со своим капиталом, если бы не собутыльник хитрованца, вышедший следом из трактира и увидевший мое смертельно бледное лицо.

– Оставь дитю, Афоня, поди, помрет с испуга.

Через минуту я мчался со всех ног мимо Спасских казарм к заветному шестому номеру трамвая.

На буфере трамвая, уносившего меня в направлении вокзальной площади, я почувствовал себя спокойнее, чем среди людей на Сухаревке. Однако какую-то внутреннюю тревогу я в душе ощущал. Это не были сомнения, возникшие после испытанной передряги с хитрованцем: ехать дальше или вернуться домой. Естественно возникшие в момент высшей взволнованности, они с каждой минутой отдаления факта в прошлое все меньше одолевали меня и к моменту моего водворения на буфер совсем отпали. Я твердо ехал на «олэлэс».

Но все же я испытывал такое состояние, которое бывает, когда вам кажется, что вы что-то забыли, оставили, потеряли, но не знаете, что именно и где.

Тревожился душою я не зря. По выработавшемуся рефлексу, но притормозившемуся из-за пережитых волнений, я полез языком за щеку, и сердце мое дрогнуло. Отчаяние все больше леденило мою душу, чем старательнее я обыскивал свой рот. «Обыскивал» выражение точное, потому что на помощь языку я призвал указательные пальцы. Так как язык от непосильной нагрузки устал, я, продолжая на что-то надеяться, допускал мысль, что он потерял осязаемость. Мои надежды основывались на том, что клятвы, данной себе перед выходом из дома, я в пути не нарушил. Поклялся же я в том, что до приезда на «олэлэс» рта не открывать, чтобы не поддаться соблазну потратить гривенник на что-нибудь в дороге, а главное, чтобы его не потерять.

Я твердо знал, что всю дорогу ехал, мертвой бульдожьей хваткой замкнув свой рот. Я не сказал ни единого слова, и мой «сейф» с гривенником извне был неприступен. Впервые, я раскрыл его, чтобы обыскать пальцами. Но гривенника не было. Значит?.. Значит я его проглотил…

Сначала это предположение показалось мне чудовищно неправдоподобным, и я в тысячный раз начал обыскивать языком рот. Увы, гривенника не было. Не появился он и тогда, когда я несколько раз натужно кашлянул в наивной надежде, что монета где-то тут, близко от гортани и выскочит обратно.

Установив, что монета проглочена, я был крайне обескуражен. Случай, толкнувший меня на путешествие, утратил материальную значимость – гривенник предназначался для оплаты входа на стадион. Поездка теряла смысл: финансовое обеспечение рухнуло.

Впоследствии я нередко вспоминал эту великую минуту своего футбольного детства. Смалодушничай я на распутье дорог, из которых одна вела к дому, другая на «олэлэс», и неизвестно, как бы сложилась моя судьба. Но, к счастью, я сумел победить самого себя. Поудобнее примостившись на буфере, с отчаянной решимостью двинулся я к Сокольникам, подсознательно следуя по линии наибольшего сопротивления, единственно правильной в развитии характера любого спортсмена…

Стадион общества любителей лыжного спорта был расположен в Сокольническом лесу, на 4-м Лучевом просеке. Он был окружен дощатым забором, из-за которого доносились ни с чем не сравнимые звуки: как бы приглушенные удары по гигантскому барабану. То были звуки ударов по мячу, вызвавшие у меня необычайное волнение.

С трех сторон к стадиону близко примыкал лес. Я вскарабкался на дерево, не без помощи уже восседавшего там парня, протянувшего мне руку. Сук был прочный, толстый и, обхватив рукою ствол, я почувствовал себя так же уверенно, как на буфере трамвая.

Передо мной открылась сказочная панорама. Огромный зеленый ковер, размеченный белыми линиями, футболисты в синих рубашках и белых трусах, все в бутсах! Четыре флага по углам поля, ворота с массивными четырехугольными штангами, окрашенными в белый цвет, с железными сетками, издающими какой-то особый музыкально-звенящий звук, когда в них попадает мяч. Судьи, торжественно выходящие на поле: боковые – с флажками, а главный – рефери с лентой на шее, на которой висит свисток. Мяч новенький, желтой кожи, положенный на отметке центрового круга. Выбег, да, именно выбег, а не выход, гладиаторов, направившихся этакой мощно-расслабленной трусцой к центру поля. Выбор ворот, взаимное приветствие противников громкогласным «Гип-гип, ура! Гип-гип, ура! Гип-гип, ура, ура, ура!» – все это с высоты березового сука воспринималось как чудесное сновидение.

Но это была явь, продолжавшаяся около двух часов. Затаив дыхание, я смотрел на отстрельные удары беков, то зажигавших высокую «свечу» под бурное одобрение зрителей, то настильно по воздуху посылавших мяч подальше от своих ворот. Смотрел и захлебывался от восторга, когда форварды наносили пушечные удары по воротам, а вратари, «ласточкой» в верхний угол и «рыбкой» в нижний, бросались и отражали, казалось бы, неотражаемые мячи.

Мой сосед по дереву (он сидел с другой стороны ствола) был из разряда болельщиков, не умеющих смотреть футбол молча. Он был скептик и иронически комментировал каждый эпизод идущей на поле борьбы. Но, как потом выяснилось, он страдальчески болел за «олэлэс» и лечился лекарством, до наших дней не утратившим популярности: маскировкой своего пристрастия ироническими репликами в адрес тех, за кого страдает всей душой. Но только до тех пор иронических, пока результат еще гадателен. Это называется – болеть от обратного.

Когда же хозяева поля повели в счете, а затем удвоили результат, он «выздоровел» и бесконечно повторял: «Как горбатятся, как горбатятся! Любо смотреть, как горбатятся ребята!»

В то время темпераментная, азартная, а значит, и требующая больших физических усилий игра ценилась в футболистах превыше всего. Сосед отмечал своих любимцев высшей похвалой и, убедившись, что игра сделана, заключил: «Да разве у сокольнических футболистов может кто выиграть? Никто!»

На этот раз он был прав: «олэлэс» выиграл. С финальным свистком судьи лицо его засияло. Он подвинтил свои светлые усики, поправил на круглой голове чуб, подтянул голенища у сапог и, подмигнув мне, сказал: «Ну, бывай, сынок, до воскресенья! Он протянул мне руку, пожал своей твердой мужской ладонью мою мальчишескую дощечку и уверенно-бодрой походкой ушел в глубь Сокольнического леса.

С его уходом я понял, что праздник кончился, наступают будни. Страх за самовольную отлучку из дома на необычно долгое время кольнул сердце. Терзаемый мрачными мыслями о неминуемой расплате, я бегом, обгоняя уходящих со стадиона зрителей, устремился к спасательному трамваю…

В детскую прошмыгнул незаметно. На вопросы братьев, где я пропадал, ответил правдиво, не вызвав у них изумления: они сами недавно вернулись с Ходынки.

А из столовой доносилось пение. В гостях у нас был знаменитый «баян русской песни» П. И. Баторин. Автор популярнейшего романса «У камина», написанного им в госпитале, куда он попал после неудачной попытки самоубийства из-за нераздельной любви к знаменитой звезде синема Вере Холодной.

Приезд Баторина отвлек родителей от детской, и мое отсутствие они не заметили. «Недаром, – думалось мне, – гривенник лежал орлом, вот все и закончилось благополучно».

Гривеннику я не дал пропасть. Вторично найденная монета была истрачена на покупку двух выпусков Нат Пинкертона под заглавием «Том Браун – черный дьявол» и «Борьба на висячем мосту».

На другой день в школе и на улице я рассказывал о своей поездке на «олэлэс». Если у кое-кого и были сомнения в правдивости моего рассказа, то они молчали, а Бульдошка категорически его отвергал: «Врет, врет, хоть и интересно, а врет».

Меня это недоверие очень огорчало. Но впечатления от стадиона на 4-м Лучевом просеке так и осталось неизгладимым на всю жизнь. Тогда я, конечно, не предполагал, что этот маленький родничок в Сокольниках со временем разольется в одну из самых полноводных рек советского спорта и футбола в частности.



В 1916 году, когда я сидел на дереве с соседом, просвещавшим меня в истории сокольнического футбола, общество любителей лыжного спорта отмечало свой 15-летний юбилей. Нетрудно установить, что создано оно было в 1901 году. Пятнадцать лет в истории спорта дистанция огромная, за это время сменяются три поколения футболистов. Понятно, что и это общество шло в своем развитии вперед.

Просматривая прессу тех времен, можно видеть, что в обществе культивировались разнообразные виды спорта. Лыжники, теннисисты, легкоатлеты, хоккеисты, футболисты с эмблемой «ОЛЛС» находят свое место на страницах журнала «Русский спорт».

Технические же достижения, если их рассматривать в сравнении с рекордами современного спорта, заставят добродушно улыбнуться осведомленного человека. Выступая на отборочных соревнованиях, лучшие спортсмены общества показали такие результаты: Петр Лебедев толкнул ядро на 8 метров 25 сантиметров, Лев Бранд прыгнул в длину на 5 метров 9 сантиметров, а Павел Лауденбах метнул молот на 23 метра 56 сантиметров.

Результаты, прямо скажем, под силу сегодняшним мальчишкам, если не девчонкам. А между тем это действительно были великолепные спортсмены. Я впоследствии познакомился с ними близко и с первыми двумя совместно выступал в соревнованиях. Худой, подтянутый, длинноногий, Петр Лебедев стал одним из лучших бегунов на средние дистанции и отменным хавбеком в футболе, после окончания спортивной карьеры переквалифицировавшийся в журналиста. Лев Бранд был рекордсменом Советского Союза в беге на 1000 метров, чемпионом страны по лыжам и играл за сборную команду Москвы в хоккей.

Стали они известными десять лет спустя. А привел я их результаты, показанные в год пятнадцатилетнего юбилея, лишь для того, чтобы сказать, что и футбол тогда от легкой атлетики не далеко ушел.

Футболисты в синих рубашках и белых трусах играли по группе «Б» на первенство Москвы. Их противниками были Московский клуб лыжников – МКЛ, с маленьким стадиончиком при Царском павильоне, теперь это стадион Юных пионеров; спортклуб «Унион», размещавшийся в Самарском переулке; общество физического воспитания – ОФВ, на Девичьем поле да спортивный кружок «Замоскворечье» – СКЗ, от стадиона которого и помина не осталось. Вот и вся группа, пять команд.

Была и низшая группа. Ее Московская футбольная лига называла группой для членов-соревнователей. Она комплектовалась из команд, представляющих дачные местности. В нее входили Тарасовка, Спарта, Малютино, Немчиновка, Мамонтовка, Баулино и команда Казанской лиги (имеется в виду объединение дачных местностей, расположенных на одноименной железной дороге).

В высшей лиге – класс «А» – выступали прославленные команды: Замоскворецкий клуб спорта – ЗКС; кружок футболистов «Сокольники» – КФС; Сокольнический клуб лыжников – СКЛ; «Новогиреево», Чухлинско-Шереметьевский кружок спорта – ЧШКС и прославленные «Морозовцы».

Во всех этих клубах уже имелись свои знаменитости, слава о которых выходила за пределы Москвы. В ЗКС – братья Романовы, Михаил и Сергей, Константин Блинков, Сергей Сысоев; в КФС – Василий Житарев, Михаил Денисов; в «Новогиреево» – Павел Канунников, Сергей Бухтеев; у «Морозовцев» – братья Чарноки.

Команда сине-белых в московском футболе пребывала в середнячках. Лишь через несколько лет в ней проглянули ростки будущих великих свершений на футбольных полях, которые золотыми буквами вписаны в историю советского футбола.

…Бывает в жизни так: доставил тебе кто-то большую радость, а потом принесет и непомерное огорчение. Команда ОЛЛС по пути своего восхождения к вершинам нашего футбола, даровав мне радость открытия, которую я испытал на березовом суку, впервые наблюдая настоящую игру, через шесть лет с такой же силой заставила меня пережить огорчение.

К тому времени команда ОЛЛС стала участником высшей группы класса «А». А я за эти шесть лет успел из «дикого» футбола перебраться в организованный. Меня включили в юношескую команду Московского клуба спорта у Пресненской заставы.

Как тот болельщик из Сокольников, так и я убежденно говорил, что пресненских футболистов никто не может обыграть. Чем больше я в этом утверждался, пересчитывая действительно высококлассных игроков нашей первой команды – братьев Канунниковых, братьев Артемьевых, Виктора Прокофьева, Дмитрия Маслова, Николая Старостина, – тем тяжелее было для меня пережить удар.

В тот раз команды МКС и ОЛЛС встречались в финале весеннего первенства Москвы. Перед матчем прошла гроза с ливнем. Поле Замоскворецкого клуба спорта покрылось огромными лужами. Судьи долго совещались, играть или отложить встречу. Но предварительное объявление: «Игра при любой погоде не отменяется» – заставило следовать обещанному. Команды выбежали на поле.

Футбольный мяч любит самоотверженность. Он послушен тем игрокам, которые не гнушаются самой черновой работы: грязь так грязь, лужа так лужа – все нипочем!

В чистеньких белых трусах игроки обеих команд осторожно обегали лужи на поле, перепрыгивали их, норовили бегать по сухому. Вдруг мяч попал в огромную лужу на штрафной площадке пресненцев и, потеряв инерцию, остановился посредине ее.

Пока Павел Тикстон и Владимир Хайдин осознали неожиданно возникшую ситуацию, а вратарь Станислав Мизгер рассмотрел угрозу, в дело вмешался Савось, как уменьшительно звала спортивная Москва правого инсайда ОЛЛС – Павла Савостьянова.

Решительно, не раздумывая, он ринулся в грязную лужу и со всего маху нанес удар по мячу. На какое-то мгновение черный фонтан брызг заслонил происходящее. Когда же прояснилось, зрители увидели, что защитники и вратарь, выкрашенные в черно-грязный цвет, стоят в растерянных позах, а мяч лежит в сетке ворот.

Савось преподал предметный урок решительных действий в любой обстановке. Я вспомнил этот случай потому, что наступательный дух, дух активных вторжений знаменитой команды «бомбардиров» конца сороковых годов воспитывался, как мне представляется, еще тогда, когда эта команда называлась ОЛЛС. Такие спортсмены, какими был Павел Савостьянов и его сверстники, бесспорно оставляют свой след в истории развития родного спортивного коллектива.

Савось был невысок ростом и кряжист. Он обладал неистощимой энергией и напористостью. Столкнуться с ним на поле, все равно что с чугунной тумбой. Что-то не могу его вспомнить просто, как это часто бывает в игре, упавшим. А если случалось и не устоит на коньках (он и в хоккей играл за сборные команды), прорываясь с мячом, то и хоккейные ворота увезет за собой вместе с бортиками.

Совсем иного склада был другой левый инсайд, Константин Тюльпанов. Темноволосый, с тонкими чертами лица, суховатый, он представлял собой тип футболиста, играющего за счет быстроты действий, технической оснащенности и острого мышления. Эти качества позволили ему занять прочное место в сложившейся в то время интересной и результативной тройке нападения, возглавляемой центральным нападающим Борисом Ковалевым.

В футболе есть такой технический термин – плассированный удар. Он определяет полет мяча в воздухе. В отличие от крученых, резаных, подсечек, так называемых «сухих листьев», когда мяч летит в воздухе, вращаясь вокруг своей оси, изменяя направление полета по дугообразной кривой вверх и в сторону, в объясняемом случае мяч летит не вращаясь по прямой. Это точный, сильный и красивый удар. Я не помню футболиста, у которого был бы так отточен и выверен удар, как у Бориса Ковалева.

Плотно и пропорционально скроенный, среднего роста, Борис не был полным, но очертания его фигуры вспоминаются в каких-то округлых линиях: круглой формы голова, округленные, довольно широкие плечи и такие же ноги. Кажется, взгляни на них в поперечном разрезе, подумаешь – выведены циркулем.

Мне приходилось играть против Бориса, и я помню его карие глаза и короткую темную челку на запотевшем лбу, когда он, приближаясь к действительной линии огня, оценивал ситуацию в развертывающейся атаке. Чуть промедли вступить в борьбу – последует кинжальный плассированный удар, чаще всего в нижний угол. Мяч полетит на бреющем полете. Все из этой тройки были кандидатами в сборную команду Москвы.

Колоритной фигурой в команде был популярный вратарь Франц Шимкунас. Энергия в нем била через край. Чтобы погасить ее, он, сжав кулаки, ходил от штанги к штанге решительной походкой: разъяренный тигр в клетке. Он жаждал схваток, а мяч был на другой стороне поля! Казалось, он готов броситься в чужие ворота и там их защищать от ударов своих нападающих. Ему хотелось постоянно «быть в деле», беспрерывно отбивать мячи, в этом сказывалась его горячая душа спортсмена. Он тоже входил в состав сборной команды Москвы, конкурируя со знаменитыми Николаем Евграфовичем Соколовым и Борисом Баклашевым.

Роль центрального полузащитника в команде блестяще выполнял Владимир Ратов. Он отличался тем, что при небольшом росте мог с успехом спорить за высоко летящий мяч с самим Федором Селиным, которого, как известно, называли «королем воздуха».

Большой популярностью у широких кругов любителей футбола пользовался левый крайний нападающий Константин Жибоедов. У «Жибо» была необычная футбольная осанка. Во время дриблинга он походил на бегущего селезня. Продвигаясь с мячом, он вытягивал шею, приподняв голову и отводя руки назад – в стороны, а ноги поспешали за подавшимся вперед туловищем.

Природный левый крайний, хитрый и острый в атаке, Жибо был хорошо вооружен технически и выступал за основные составы сборных команд Москвы и России.

Будучи поколением младше ветеранов – Ратова и Жибоедова, в составе ОЛЛС выступали два известных крайних хавбека Евгений Никишин и Константин Пахомов.

Первого вся Москва знала под именем «Джек». Он был гибкий, как лоза. Играл размашисто, бегал по полю не снижая и не прибавляя скорости, но и не опаздывая в нужный момент к месту действия. У него было какое-то удивительное чутье в этом отношении. Когда сборная Москвы, впервые встречавшаяся с чехословацкими профессионалами, вела тяжелую оборону, удерживая преимущество в один гол, Джек своим размеренным аллюром добежал до линии наших ворот как раз в ту секунду, когда гол казался неизбежным. Он успел лбом отбить мяч с линии ворот и, изнемогая от усталости, но не снижая темпа, двинулся с мячом для организации контрнаступления.

Совсем другим темпераментом обладал Пахомов. Это был игрок спорадических порывов, резкий в борьбе за мяч, атлетического склада, но отнюдь не злоупотреблявший правилами игры. Своей прической он обогнал Беста и его последователей на полвека. В двадцатых годах он был единственным спортсменом, носившим волосы, ниспадающими до плеч. Сейчас он носит короткую прическу. Но не длина волос определяла его спортивные достоинства. Он любил футбол по-настоящему и всегда играл изо всех сил. Вот эти качества и выдвинули его кандидатом в сборную команду Москвы.

Однако мне не перечислить всех мастеров футбола времен ОЛЛСа, их было много. Защитники Исаев и Шмидт, нападающие Дубинин и Назаретов и другие. Их старшие и младшие одноклубники могут по праву быть названы основоположниками футбольных традиций этого замечательного спортивного коллектива.

Впрочем, вернемся к матчу, от которого я отвлекся, поддавшись воспоминаниям.

Итак, Савось своим вторжением в лужу и расправой с нашей защитой заметно отрезвил меня. Я не успел еще опомниться от первой неудачи, как и второй мяч влетел в ворота Мизгера. Мне стало совсем не по себе. Я стал малодушно дрожать, с трудом сохраняя остатки веры в непобедимость нашей команды.

Я было немного воспрянул духом, когда Павел Канунников послал ответный гол. Но во второй половине игры, окончательно доконавшей меня, в наши ворота влетели еще два мяча. Забитый пресненскими форвардами на последних минутах гол ничего не изменил. Первенство выиграла команда ОЛЛС со счетом 4:2.

Помню, что после финального свистка судьи, возвестившего о крушении моих надежд, я, затерявшийся в публике юнец, не смог сдержать слез разочарования.

О самоуверенность юности! За пятьдесят лет, прошедшие с тех пор, я добрую сотню раз получал более тяжелые уроки, подтверждавшие глубокую истину – футбол, как жизнь, в нем ничего категорического нет. Амплитуда колебаний качества игры столь велика у любого игрока, а значит, в еще большей степени и у всей команды, что предугадать безошибочно результат той или иной встречи просто невозможно.

Так вот и получилось, что команда футболистов в синих рубашках и белых трусиках стала моей первой учительницей в познании радостей и горестей игры в ножной мяч.

В дальнейшем эта команда стала именоваться ОППВ, что означало – Опытно-показательная площадка Всевобуча. Затем ЦДКА, ЦДСА, ЦДСК МО и, наконец, как мы ее знаем сегодня, ЦСКА – Центральный спортивный клуб армии.

Она прошла нелегкий путь к вершинам спортивной славы. Был период, когда ее успехи достигли фантастических высот. В период с 1946 по 1951 год армейцы пять раз были чемпионами страны и дважды выигрывали Кубок СССР.

Но откуда мне тогда было знать, что ОЛЛС станет одним из мощнейших источников пополнения сборных команд страны и школой воспитания выдающихся футболистов столицы. Портретная галерея учеников, с отличием прошедших эту школу, составит нескончаемый ряд.

Конечно, ее возглавит незабываемый Григорий Федотов.

…Как-то, обмениваясь со мной мнениями о делах футбольных, один из известных футболистов упомянул имя игрока, появившегося у них в клубе «Серп и молот», назвав его «восходящей звездой».

Сидели мы в баре, в который зашли «укрыться от дождя», и неторопливо потягивали пиво. Тогда это называлось среди спортсменов-футболистов «поговорить о тактике».

Хитро-добродушно улыбаясь, Блинков отражал наши скептические реплики. Особенно иронизировал Валентин Прокофьев. Суть возражений в футболе извечная. Видали, мол, и слыхали мы об этих восходящих звездах: «Не та молодежь пошла!» Надо заметить, нам всем троим к этому времени было около ста лет. К тому же Прокофьев выступал в том же амплуа, что и новая восходящая звезда, играл левого края. Он достиг по возрасту предупредительного порога в своей футбольной карьере, и для него наступила пора спортивного увядания. Но нет такого футболиста, который бы это сознавал и не обижался на слова самых близких друзей и тем более тренеров, предупреждающих, что, мол, твоя «нога покоя просит». Прокофьеву, кстати говоря, самому быстрому футболисту всех времен, хотелось продолжать играть за сборную команду страны, выдерживая труднейшую конкуренцию с Сергеем Ильиным. А тут еще «новая восходящая звезда»!

Будучи в жизни чрезвычайно самолюбивым и, может быть, поэтому болезненно застенчивым, Прокофьев в застольной беседе бывал крайне резок в выражениях, и весь разговор мог закончиться крупной ссорой. Но Блинков обладал удивительным качеством. Он никогда не повышал голоса и на все нападки спорщиков отвечал добродушно: да вы сходите, посмотрите!

Выдающийся техник в игре, тонкий ценитель футбола, Блинков с такой обезоруживающей силой убеждения рассказывал о молодом пареньке, что невольно гасил пыл возражений. «Одним словом, талант милостию божию, – заключил он, – сходите и посмотрите».

Поклонник Есенина, Прокофьев, презрительно улыбнувшись, как бы заканчивая спор, произнес свою любимую строку, театрально хлопнув себя ладонью по колену: «…но только лиры милой не отдам!»

Позабыв, как это обычно бывает в бестолковых спорах о футболе, о чем мы спорили, что утверждали одни и ниспровергали другие, я при расставанье с Блинковым все же спросил фамилию «новой восходящей звезды».

– Федотов, – коротко ответил он мне. И наставительно, тоном почти приказания добавил: – Сходи и посмотри.

Вскоре я «пошел и посмотрел». Команда «Серп и молот» играла на стадионе «Сахарники», как мы его по старой привычке называли. Он размещался между Курским вокзалом и Таганской площадью, теперь его, как и многих других, уже нет и в помине.

В восторге я уходил со стадиона. Его пробудил восемнадцатилетний мальчишка из подмосковного Глухова. Всему, что он делал на поле, его не мог научить никакой тренер. Он обладал абсолютным футбольным слухом. Наставники здесь ему были не нужны. Наоборот, они могли у него научиться тому, как бить мяч, как его вести, останавливать или передавать с ходу. Какую, когда и где занять позицию во время атаки или обороны. Как продолжить, развить наступление: путем ли индивидуального вторжения или длинной передачей. Наносить ли удар с ходу или, чуть заметно обработав мяч, с ювелирной точностью отпассовать его для удара партнеру. Как это сделал Пеле, передав мяч Жаирзиньо для завершающего удара по воротам Бэнкса в памятном эпизоде матча Англия – Бразилия на мировом чемпионате в Мексике.

Наблюдая в этот раз за игрой Федотова, я увидел дважды примененный им прием, который показался выполненным случайно, настолько он был сложным, чтобы считать его постоянным тактическим оружием футболиста.

Он дважды, как говорят, замыкал прострельную передачу с правого фланга ударом головой, находясь в низком, лучше сказать, бреющем полете, горизонтально вытянувшись в двадцати – тридцати сантиметрах над землей. Первый мяч попал в боковую стойку. А второй влетел в сетку ворот. Это было маленькое футбольное чудо. Совершенство технического мастерства и тактического расчета. Это была демонстрация чувства футбольного ритма, учтенного в сотых долях единиц времени, пространства и движения. В то время как его партнер по команде Вадим Потапов от центра поля по правому флангу стремительно продвигался с мячом в ногах к воротам противника, Федотов синхронно двигался по левому флангу. Он точно учитывал скорость партнера, наблюдая за мячом. Кроме того, ему нужно было взвесить затраты времени Потапова на замах, дальность полета мяча и определить место стыковки с ним для нанесения удара по воротам. И что важно – не попасть при этом в положение «вне игры»!

Правильное решение заключалось в одном: ударить по мячу нужно головой, находясь в горизонтальном полете вперед. И как мастерски, артистически непринужденно он исполнял этот труднейший заключительный аккорд своей небольшой футбольной симфонии!

И это не было случайностью. В дальнейшем любители футбола не раз становились свидетелями подобных федотовских концовок в футбольных баталиях самого высшего уровня.

После матча я зашел в раздевалку. Мне хотелось посмотреть на любимца местных зрителей. За время игры я убедился в его уже тогда проявившемся прямо-таки магическом влиянии на настроение трибун. Как только мяч попадал к Федотову, среди зрителей начиналось оживление: «Гриша… Гриша… Гриша!..»

Так, до прихода в раздевалку, я уже знал, как его зовут. Меня заинтересовал этот человек, его манера держаться вне футбольного поля, лицо, речь, жесты.

Виновника моего любопытства я увидел сидящим в углу. Он, стягивая с ног гетры и аккуратно расправляя рукой, укладывал их в небольшой чемодан.

Внешне он походил на сельского паренька с простодушным выражением лица, словно только что сошедшего с картины художника-передвижника. Русые волосы с упрямым «петушком» на макушке, с небольшой падающей на лоб челкой, синие глаза, чуть утолщенный книзу нос и мягко очерченный рот с пухлыми губами делали его лицо обаятельным. Его и называли все не Григорий, не Гришка, не Гришуха, а только Гриша. Он молча, степенно складывал свои доспехи в чемодан и, уйдя в это занятие с головой, не проронил ни одного слова. Потом, взяв полотенце, неторопливой крадущейся федотовской походкой двинулся в душевую.

Ему было восемнадцать лет, а он уже заставлял на себя смотреть как на феномен. Между тем его фигура ничем феноменальным не отличалась. Среднего роста человек, с нормально развитыми ногами, с чуть заметным утолщением в коленках и с широкими, как принято говорить, медвежьими ступнями. Но что это были за ноги! «Лучшие ноги страны», – как говорил известный в то время массажист Владимир Иванович Никулин.

– Ну, что, видал? Что теперь скажешь? – спросил меня находившийся в раздевалке Блинков. Я, удивленно вздернув плечами и разведя в стороны руки, только и нашел что ответить: «Ну, знаешь!..»

Вскоре имя Федотова стало переходить из уст в уста.

Он заставил дрогнуть знаменитого защитника басков Ауэдо, когда выступал в составе «Спартака» против прославленной команды басков из Испании.

И в том же году, играя за «Спартак» на Антверпенской олимпиаде, Федотов еще раз поразил меня своим несравненным дарованием.

Мы держали тяжелую оборону. Шла игра за право выхода в финал олимпиады. Минимальный счет один-ноль каждую минуту мог сравняться. Наш противник, сборная Каталонии, жаждал реванша за поражение басков. Их нападение возглавлял неистовый центральный форвард. Мы уже произвели все замены и висели, можно сказать, на волоске. И наверное, этот волосок порвался бы и не видать нам финала, если бы с нами не было Федотова.

Как сейчас вижу его, он прибежал к штрафной площадке помочь защите в трудную минуту. Вот он отобрал мяч у противника и отправился с ним своей мягкой, стелющейся, волчьей, неторопливой поначалу, вкрадчивой рысью (не подберу другого слова) к чужим воротам.

Он начал свой рейд, имея впереди девяносто метров пространства, трех противников, не считая вратаря, нескольких преследователей, бросившихся за ним со всех ног, и только одного партнера в лице прихрамывавшего и одиноко стоявшего впереди Петра Старостина.

В ту минуту, в течение которой разыгралась эта классическая футбольная мизансцена, Федотов показал себя великим артистом, глубоко проникшим в суть любимого дела.

Находясь в кольце противников, он понял, что реальной помощи ждать не от кого. Для начала исполнив великолепный финт, Григорий прошел мимо первого противника и, прибавив скорость, выиграл пятнадцать метров пространства. Сделав ложный маневр к центру поля, как бы намереваясь сыграть с Петром в передачу, он резко изменил направление, повернул к флангу, направив по ложному курсу второго противника и, набирая предельную скорость, выиграл еще двадцать пять метров. Теперь на него, успевшего уже пересечь среднюю линию поля, с опаской, будучи последней опорой обороны, надвигался центральный защитник. Не сбавляя скорости, наш форвард опять двинулся к центру, намереваясь как бы использовать в меру сил поспешавшего за линией атаки травмированного Петра. Дезориентированный защитник на мгновение поверил в намерение и чуть подался влево к центру. Этого было достаточно, чтобы Федотов, резко бросив мяч вперед, проскользнул мимо «стоппера» и устремился к цели. Теперь на пути к ней оставался один барьер – вратарь каталонцев.

Нападающий находился в жесточайшем цейтноте: навстречу ему двинулся вратарь, а сзади, на пятках, сидели преследователи, отчаянно напрягавшие силы, чтобы догнать, выбить мяч, наконец, сшибить с ног несущегося к штрафной площади форварда. Но Федотов делал безошибочные ходы. Он ни на мгновенье не снизил скорости продвижения, чтобы не дать себя сбить ударом по ногам сзади, зорко наблюдая за выбежавшим навстречу вратарем.

В нужную долю секунды, выманив вратаря на критически близкое расстояние, он толкнул мяч в направлении ворот и упал, сбитый вратарем и подоспевшими к месту столкновения противниками. Несколько тел сплелись в клубок, и нельзя было разглядеть, где вратарь, где защитники, где Федотов. А мяч катился в ворота. И ничто не могло ему помешать докатиться до сетки.

Григорий встал и, отряхивая трусы, неторопливо двинулся к центру поля. Я не сдержал эмоций и крепко пожал ему руку. Тогда это считалось максимальным проявлением радости, допустимым на футбольном поле. Матч мы выиграли. Он открыл нам дорогу в финал, к последовавшей потом победе в олимпийском турнире.

Федотов мужал с каждым годом. В 1940 году, играя в команде ЦДКА на месте центрального нападающего, он поехал в составе усиленного «Спартака» в Болгарию, где произвел на многочисленных зарубежных обозревателей впечатление «яркой звезды международного класса», не уступающей по своему дарованию и мастерству «самому Пиоле». В то время Пиола, игравший центрального нападающего за сборную команду Италии, был так же популярен, как Пеле сегодня.

Высшие успехи команды ЦДКА – ЦДСА связаны с именем Григория Федотова. Он был верен своему коллективу, в котором совершенствовалось и крепло его спортивное мастерство, в котором он вместе со своими прославленными партнерами пять раз был чемпионом страны, трижды серебряным призером, один раз бронзовым и трижды обладателем Кубка СССР.

В жизни он был чрезвычайно скромным человеком. Ни тени зазнайства перед младшими, ни подобострастия перед маститыми. Да и не было более маститого, чем он сам. Не любил, когда его хвалили в глаза. Смущенно улыбнется, покраснеет, махнет рукой и коротко скажет что-нибудь вроде: «Да, ну-у!..»

Неисповедимы судьбы людские. Долгие годы мне не пришлось встречаться с Федотовым. И вдруг в Тбилиси, беседуя возле трибун стадиона с Борисом Пайчадзе и Владимиром Маргания о предстоящем турнире, вижу в офицерском мундире Григория Федотова.

Та же добродушно-застенчивая улыбка, та же неторопливая и немногословная речь. Но уж, конечно, это не тот паренек, который аккуратно укладывал гетры в чемоданчик на стадионе сахарников. Теперь он тренер армейской команды мастеров, приехавший посмотреть подрастающую молодежь, новое поколение советского футбола.

Нам было по дороге в гостиницу, и Володя Маргания любезно предложил свои услуги: подвезти нас на машине. Мог ли я тогда предположить, что оба этих жизнерадостных человека, в расцвете сил, полные надежд, доживают считанные дни.

Сидя в машине за спиной Володи, мы вели беседу о буднях футбольной жизни. Мне почудились нотки неудовлетворенности, нервозности в суждениях Григория о его тренерской работе. Может быть, мне это показалось. Ведь я знал его по футбольным полям и раздевалкам, знал как партнера-футболиста, уравновешенного и уверенного в своем мастерстве. Теперь же должность была беспокойной. Игроки знают, что играть легче, чем смотреть. На поле переживания поглощаются действием. А на лавке запасных действуют только нервы. Тем более тяжки переживания тренера.

В буфете гостиницы мы выпили с ним по стакану вина и расстались. Встретились опять только через несколько дней в спартаковском автобусе, отвозящем команду, которая возвращалась в Москву, на железнодорожный вокзал.

В вагоне Григорий почувствовал некоторое недомогание. Врач команды Н. Н. Алексеев и все мы сочли это естественной усталостью от нервных перегрузок, которые испытывает тренер за длительный футбольный сезон.

Ранним ноябрьским утром прибыв в Москву, Николай Старостин, Григорий Федотов и я поехали с Курского вокзала домой. Нам было по пути, в район Сокола. Проезжая мимо «Метрополя», Григорий, к этому времени заметно физически ослабевший, предложил: «Может, в „Центральные?“ Спортсмены верят, и ненапрасно, в целебные свойства бань.

Но было рано, бани еще не открывались. Я отложил парилку до лучших дней. К сожалению, они не наступили. В сумерки этого же воскресного дня мне позвонил по телефону Николай и как обухом ударил по голове: «Умер Григорий Федотов!..»

Через несколько минут мы с Николаем стояли в столовой у дивана, на котором бездыханно лежал великий футболист. Фоном этой безмерно горестной картины были серебряные призы и кубки, завоеванные их обладателем на бесчисленных стадионах, на которых он дарил столько счастья и радости людям.

Вскоре в автомобильной катастрофе разбился насмерть Володя Маргания…

Первый крупный успех высшего порядка пришел к армейской команде в победоносный для советского народа год, в год окончания войны. ЦДКА стал в этот год обладателем Кубка СССР и завоевал серебряные медали в чемпионате страны.

А уже последующие три года она пребывала в звании чемпиона страны. И не только имя Григория Федотова украшало личный состав команды. Кого ни возьми – звезда. Вратарь, Владимир Никаноров, мощный, как скала; центральный защитник, Иван Кочетков, преемник по отточенному техническому мастерству Константина Блинкова; Константин Лесковский и Юрий Нырков – атлетически надежные партнеры по защите; Александр Виноградов, Вячеслав Соловьев, Алексей Водягин, Валентин Николаев – блестящие мастера службы связи на футбольном поле, с диапазоном действий от ворот до ворот, от углового до углового флангов; Всеволод Бобров с его восхищающей неповторимостью индивидуальных вторжений и разрушений, казалось бы, самых неприступных «бетонов» обороны; Алексей Гринин – непримиримый боец переднего края, вооруженный высокой скоростной техникой, и Владимир Демин, ловкий, как истребитель, и сметливый, как Фигаро, – все они достойные партнеры великому Федотову, вместе с ним вписавшие свои дела золотыми буквами в историю развития советского футбола.

Однако нет таких команд, которые бы не проигрывали. Знаменитую австрийскую команду «Вундер-тим», не знавшую поражений в течение ряда сезонов, постигло неизбежное. Команда полиняла, и австрийский футбол утратил звание европейского лидера. И не потому, что «великий», «несравненный», как его величала пресса, центральный нападающий Сендиляр в припадке житейских разочарований вскрыл себе вены в ванной комнате. И не потому, что великолепный центр-хавбек Ройтерер был дисквалифицирован, а класснейший левый инсайд Шаль остался без партнеров. Просто команде пришло время уступить место другим. У летчиков есть такое выражение «вылетался». Вполне здоровый человек, средних лет для обычного гражданина, а как летчик «вылетался». То есть сделал максимум того, что позволил организм для этой профессии. Моральный износ достиг предела допустимого.

Так и в футболе наступает предел возможного для команды, для футболиста. «Вундер-тим» вылеталась.

Такая судьба не единична. Знаменитая команда Уругвая, ошеломившая своими результатами Европейский континент при первом его посещении в 1924 году, по прошествии определенного победоносного цикла тоже пришла в упадок. Победа в олимпийском турнире 1924 года. Повторение успеха на следующей, Амстердамской олимпиаде. Триумф на первом мировом чемпионате 1930 года. И затем тридцатилетний закат со случайным взлетом в 1950 году – победа в Рио-де-Жанейро над хозяевами поля.

Да что говорить, если казавшийся утвердившимся гегемоном на долгие годы бразильский футбол после восьми лет восседания на троне был свергнут с него на Лондонском чемпионате мира.

Причины тому в каждом случае разные, но неумолимо свидетельствующие – нет таких команд, которые не проигрывают.

Не избежала этой закономерности и армейская команда. Будучи базисной командой при комплектовании сборной страны к Олимпийскому турниру 1952 года в Хельсинки, команда конечного успеха не добилась.

Было очень обидно. Так надеялись на дебют и проиграли. Наделали много ошибок в подготовке, перепробовали почти до ста кандидатов, а оптимального состава так и не нашли. Команда сформировалась чуть ли не накануне соревнования. В состав ее попали игроки и не мечтавшие об этом. Словом, опыта не хватило. Сообразно с этим надо было анализировать и результаты выступления сборной команды. Но произошло непредвиденное: команда была расформирована. Только через полтора года армейский футбольный коллектив под наименованием ЦДСА был восстановлен.

Понадобился длительный срок, чтобы потрясший потомков «олэлэса» сокрушительный удар, на два сезона уложивший их в глубокий нокаут, перестал сказываться на спортивных делах армейского коллектива. Лишь восемнадцать лет спустя армейцы достигли высоты, с которой были сброшены стихийным обвалом.

В 1971 году армейцы стали чемпионами страны. Несколько поколений футболистов сменились с тех пор, как они пребывали в последний раз в этом почетном звании. Ушли с арены знаменитые капитаны. С боями прошли свой футбольный путь их преемники, с честью выступавшие за сборную команду страны, Анатолий Башашкин, Борис Разинский, Эдуард Дубинский и многие другие. Игроки были хорошие и разные, кто-то из них играл чуть лучше, кто-то чуть слабее, но для всех поколений армейской команды оставалась характерной решительность действий в любой обстановке, как играл Савось и его сверстники и партнеры полвека тому назад.

Недавно мне посчастливилось присутствовать на торжественном собрании ветеранов ОЛЛСа, которое они проводят по установившейся традиции ежегодно. Я шел в Центральный дом Советской Армии на площадь Коммуны, полный приятных волнений и воспоминаний о давно минувшем.

Проходя через чугунные центральные ворота дома, я покосился направо, где сорок лет назад мне приходилось стоять в ночном карауле. Я живо представил себя в большом тулупе, в мороз, отбывающим двухчасовую смену и коротающим время умозрительными картинами футбольных и хоккейных схваток. Я с благодарностью вспомнил и крупных военачальников того времени и непосредственных своих руководителей из спортивно-технического комитета армии – командира Московской Пролетарской стрелковой дивизии Г. Д. Михайловского и командира особой роты Г. А. Малаховского, которые любили спорт и давали возможность красноармейцам, отбывающим действительную службу, совмещать боевую подготовку со спортивной.

Я был красноармейцем полковой школы и исполнял обязанности технического секретаря гарнизонного спортивного комитета. Мне приходилось выступать за сборные команды по футболу и хоккею Московского военного округа, но никто не неволил меня выступать за ОППВ – ЦДКА. Я играл за свой коллектив на первенство Москвы против армейской команды. И даже тогда, когда армейская команда терпела поражение от «Пищевиков» (будущий «Спартак»), никто не думал мне делать упрека.

То были незыблемые принципы, сложившиеся в Обществе любителей лыжного спорта, – комплектовать футбольную команду только из тех, кто по велению сердца хочет за нее играть.

Мои старые товарищи по военной службе понимали, что я, несколько лет игравший с братьями в одном коллективе, без боли оставить его не смогу и не принуждали перейти к ним. За два года службы в дивизии у меня появилось много друзей из армейского коллектива, вот почему, косясь на караульную будку у ворот, я с волнением думал о предстоящей встрече.

Чудесный был этот вечер. Один из распорядителей его – Константин Пахомов. Теперь он подстрижен так, как было модно тогда, когда впервые выехавшие за рубеж наши футболисты вернулись из турне подстриженными под «бокс». У футбола свой счет времени на моду. Трусы у футболиста, как юбки у женщин: то «макси» – до пят, то «мини» – выше колен. Я помню время, когда трусы у некоторых футболистов были не длиннее плавок. А в тридцатых годах они удлинились до самой голени. Моду ввел известный футболист Сергей Бухтеев. Его ноги не отличались балетной линией и, не претендуя на звание законодателя мод, он сшил себе трусы пошире и подлиннее. Им дали название «нравственные». И мастера футбола один перед другим стали расширять и удлинять трусы. Взгляните на снимки того времени и вы подумаете, что у каждого из них на ноге болтается по шотландской юбке. Выбеги тогда футболист на поле в коротеньких легкоатлетических трусиках, в каких он играет сейчас, его бы засмеяли.

Тренер сборной команды «Рэсинга», англичанин Кэмптон, высказал сомнение по поводу класса нашей команды, когда увидел, что у ребят не засучены рукава футболок. У англичан это считалось признаком спортивного дилетантства. Позднее и наши ребята стали засучивать рукава, вернувшись к моде дореволюционного футбола. Сейчас мода стабилизировалась. Футболки изготовляются с короткими рукавами.

– В дамских кофточках играть стали, – иронически заметил мне игрок сборной команды России, первый тренер сборной команды СССР Михаил Давыдович Ромм, самый мощный по габаритам из всех футболистов, когда-либо игравших за сборную команду страны. В самом деле, одно с другим не вяжется: Ромм, дядя ростом «под потолок» и кофточка-полурукавка. С засученными рукавами, вот это Ромм. Вот он на снимке шестидесятилетней давности изображен в футболке: манжета рукава закручена выше локтя. Видно, что мужчина приготовился

к бою.

Конечно, все это всерьез принимать нельзя. Мода модой, игра игрой. Но все же, когда я смотрю на длинноволосого парня, мокрого от пота, бегающего за мячом с прической Портоса, мне так и хочется крикнуть: постригись! Но, по-видимому, слава Беста сильнее здравого смысла.

До сих пор помню, как Костя Пахомов под крики с трибун «Поп давай!» метался по полю, распустив свои патлы хвостом, то и дело закидывая их назад. Под конец карьеры, наверное, в целях экономии энергии, он стал перехватывать волосы лентой, чем значительно сократил работу рук.

То была дань личным эстетическим вкусам. Как и Бухтеев трусиками, Костя никого за собой увлечь не хотел. Но настал час «хиппи», и вместе с ними Бест нанес серьезный удар по установившейся традиции – длинноволосый футболист наводнил футбольное поле.

Вот почему предтеча этой моды так удивил меня при встрече в Краснознаменном зале Дома армии своей прической «полубокс». Однако и вселил надежду, что, подобно тому, как трусы-юбки, так и портосовские прически покинут футбольное поле. Спорт не терпит излишеств ни в чем.

На вечер пришло много ветеранов всех видов спортивного оружия. Делясь воспоминаниями о довоенном футболе, мы не забыли и крайнего защитника Павла Пчеликова. Он пришел в команду ЦСКА из Коломны.

Сначала никто не верил, что он заиграет всерьез и надолго, как он заявил о себе в дебюте. Маленького роста, почти квадратного сложения, расположенный к полноте, Павло не радовал тренерский глаз своей фигурой. Сыграл, мол, случайно одну игру хорошо и на этом весь вышел. А он с каждой игрой все больше будоражил болельщиков. То наглухо закрыл неудержимого Валентина Прокофьева, то «не дал пикнуть» хитроумному Владимиру Кускову из Ленинграда. Одним словом, вскоре после появления в столице он занял прочное место крайнего защитника в сборной команде.

Это был замечательный спортсмен и товарищ, прошедший трудную школу жизни, но не изменивший футболу до конца ее. Он любил рассказывать, как, батрача у кулака под Коломной, он выбирал минуты, чтобы побегать после тяжелой работы с мячом.

– Э-эх, Павло, московская лень, – корил его хозяин, увидев за игрой с мячом, – вот бы со скотиной ты управлялся так же ловко.

Добродушно улыбаясь, то и дело поправляя упрямо падающую на лоб белесую прядь, Павло, как все мы обычно звали его, артистически передавал злые интонации хозяина, когда тот поутру будил батрака привычным криком:

– Павло, московская лень, вставай, говорю, будь ты трижды проклят!..

Выдающийся спортсмен и милейший человек Федор Ильич Селин покатывался со смеху, слушая рассказы Пчеликова о ссорах с хозяином, не признававшим, что Павло работал, как вол.

И не раз в пылу борьбы на футбольном поле, играя вместе за сборную команду, прославленный «король воздуха», шутливо подбадривал партнера:

– Павло, московская лень, возьми своего, будь ты трижды проклят!

Но уж кто-кто, а Павло не нуждался в подбадривании. Он катался по полю, словно шарик, неизменно вызывая громкие одобрения на трибунах, выходя победителем в схватках за обладание мячом с такими голиафами, как Тарас Григорьев – «три аршина шесть вершков, косая сажень в плечах», игравшим за «Трехгорку», или Алексей Макаров, под стать Григорьеву, из «Динамо». Защитник для них уж больно неудобен был. Не любят длинные против коротких играть. Пока высокий собрался за мячом вверх прыгнуть, ловкий маленький быстро оттолкнулся, взлетел как от трамплина, и только светлая голова мелькнула над головой великана: и мяч «слизнул» и на трибунах весело. Сам жизнерадостный, Павло своей игрой и зрителям радость приносил.

– Московская лень!

– Немощь, – отозвался он шутливо на мое приветствие, когда после долгого перерыва мы встретились с ним на футболе. Ему уже было под шестьдесят. Вскоре тяжелый недуг свалил его. А на вечере мы могли только вспоминать о нем.

Я глядел на присутствующих, и память носила меня по футбольному пути, длиною более полувека. Вспоминался и Дмитрий Маркович Ребрик, один из основателей ОЛЛСа, представлявший клуб в президиуме Московской футбольной лиги. Корректный, уравновешенный, он много сделал для развития отечественного футбола. Бронислав Антонович Берниковский, с которым меня сблизила служба в армии, будил воспоминания о лагерных сборах Московской Пролетарской стрелковой дивизии, о красноармейском футболе на лугу в районе села Всесвятского, где тогда дислоцировались части Московского военного округа на летнее время. Сейчас это место известно москвичам под названием «Сокол». Сороковые годы возникали в памяти при выступлении с трибуны прославленного футболиста Всеволода Боброва. Сегодняшний день был представлен капитаном сборной команды СССР Альбертом Шестерневым. Много других славных и в прошлом и в настоящем спортсменов присутствовало здесь. И, глядя на них, я, как в длинной панораме, увидел пройденный этим старейшим коллективом столицы спортивный путь от ОЛЛСа до Центрального спортивного клуба Советской Армии, шестикратного чемпиона страны. Трудно переоценить вклад, сделанный коллективом в развитие, становление и утверждение московской школы футбола.

Так ОЛЛС, начавшее свою спортивную жизнь на 4-м Лучевом просеке в Сокольниках за деревянным забором маленького стадиона, явилось прародителем ведущего спортивного отряда, представляющего Советскую Армию, с великолепным комплексом спортивных сооружений на Ленинградском проспекте и стадионом в районе «Сокола»…

В дореволюционном футболе, как я говорил выше, были клубы более высокого ранга, сохранившие свои названия до перестройки физкультурно-спортивного движения по производственному признаку примерно до середины двадцатых годов. Они заслуживают быть упомянутыми, потому что, правда, не так непосредственно, как ОЛЛС, но являются предками существующих ныне ведущих клубов столицы, выступающих в высшей лиге сегодняшнего футбола – «Спартак», «Динамо», «Торпедо» и «Локомотив»…




ЭНТУЗИАСТЫ И МЕЦЕНАТЫ


Никто не знает имя человека, впервые ударившего в первопрестольной столице по футбольному мячу. Где это произошло – на Ширяевом ли поле, на Пресне, или в Быково, или в каком-либо другом месте. Известно лишь по воспоминаниям современников зарождения футбола на московской земле, что начало свое он получил в пригородах, в дачных поселках, а оттуда стал постепенно проникать в Москву.

До 1909 года московский футбол развивался стихийно. Вот как вспоминает о футболе начала века первый тренер сборной Москвы, сам когда-то игрок сборной команды России, защитник М. Д. Ромм в своей книге «Я болею за „Спартак“:

«…Футболисты переодеваются, сидя прямо на земле. Это наша команда „Быково“ и гости из Сокольников, две единственные русские команды в Москве. В Сокольниках, на Ширяевом поле, есть площадка и даже ворота с сетками, правда, не веревочными, а сплетенными из узких жестяных полос. Думается, что это была единственная пара ворот в Москве».

Количество команд из года в год росло, но никто их не учитывал и «состязались» они в самодеятельном порядке, кто с кем сумеет договориться. Информация о состоявшихся встречах была, так сказать, изустная. Никаких отчетов или тем более обзоров не печаталось. Печать не находила места для публикации материала о таком «вздоре», а спортивной прессы тогда вообще не было. Правда, выходил журнал под названием «Русский спорт», но он принадлежал коннозаводчикам, в нем публиковались главным образом родословные знаменитых скакунов и рысаков, для других видов спорта оставалось микроскопическое место, где две-три строчки перепадало игре под рубрикой «Фут-боль».

К концу первого десятилетия нашего века отдельные спортивные клубы стали принимать организационные формы: были созданы выборные органы – правление, установлен порядок записи в члены клуба и размер обязательных членских взносов, утвержден устав с правилами и обязанностями членов клуба. При них и создавались первые футбольные команды столицы.

Наиболее популярными клубами были Замоскворецкий клуб спорта – ЗКС, построивший стадион на Большой Калужской улице, «Унион» в Самарском переулке, соорудивший спортивную площадку с футбольным полем и теннисными кортами. В Петровском парке обосновался Московский клуб лыжников – МКЛ. На Стромынке – Сокольнический клуб лыжников – СКЛ, на Ширяевом поле в Сокольниках появился кружок футболистов «Сокольники» – КФС.

Дачная команда «Новогиреево» реорганизовалась в спортивный клуб, который впоследствии вписал страницу в историю московского футбола, когда под руководством своего капитана Бориса Михайловича Чеснокова развенчал непобедимую команду «Морозовцев» из Орехово-Зуева.

Понятно, что при команде в ту пору никаких начальников и тренеров не существовало. Организованы они были на чисто любительских началах, и футболисты жаждали только игры, без каких бы то ни было притязаний на материальные выгоды. Клубы выдавали только одни футболки, весь остальной инвентарь каждый член команды приобретал за личный счет.

Утверждение московских клубов все настойчивее требовало их организационного объединения. Городской футбол становился все более популярным, выходил вперед футбола дачного, к тому времени прочно обосновавшегося в пригородах Москвы, организуясь в дачные лиги по названию железных дорог – Александровскую, Казанскую, Нижегородскую, Николаевскую, Ярославскую.

В Санкт-Петербурге футбольная лига существовала уже с 1901 года, в нее входило двенадцать команд.

Пример петербуржцев и качественное состояние футбола у них не могли не подтолкнуть москвичей на объединение московских клубов для проведения организованных соревнований.

И вот в Москве в 1910 году была создана Московская футбольная лига. Годом раньше владелец ювелирного магазина, спортивный меценат Роберт Федорович Фульда учредил кубок для розыгрыша среди сильнейших команд Москвы. Правда, участников набралось всего четыре – СКС, «Унион», БСК – Британский клуб спорта и «Морозовцы». Но первый футбольный кубок все же был разыгран, и начало организованному футболу было положено.

На другой год, когда Р. Ф. Фульда стал вице-председателем только что организовавшейся лиги, к соревнованиям на учрежденный им кубок было допущено пять сильнейших клубных команд – СКС, ЗКС, КФС, «Унион» и «Морозовцы».

Кубок Фульды и стал фактически официальным чемпионатом Москвы. Читая в детстве отчеты об этом первенстве, я долго всматривался в иллюстрации «Русского спорта», знакомясь по фотографиям с футбольными корифеями, игравшими за сильнейшие клубы. В большинстве своем это были англичане: братья Чарноки, Макдональд, Паркер, Томлиссон. Но уже вместе с ними печатались имена В. Бутусова, В. Житарева, Л. Фаворского, А. Кынина.

А портрет учредителя кубка, ежегодно появлявшийся в спортивном журнале, вызывал особый душевный трепет. Респектабельный, в котелке, с нафабренными усами, Фульда представлялся всемогущим футбольным магом: подумать только, такие гиганты футбола сражаются за его кубок!

Мог ли я тогда предположить, что встречу этого всемогущего футбольного деятеля, много лет спустя утратившим всю свою респектабельность, превратившемся в жалкого старика без рода и племени.

Встреча эта произошла в небольшом чехословацком городке. Кажется, это было в Райхенберге. В 1934 году под флагом сборной команды Москвы мы приехали на очередную встречу с рабочей командой. До этого сборная Москвы сыграла с сильной профессиональной командой «Жиденице», которую, впервые встречаясь с профессионалами, победила со счетом два-один. Резонанс от этой победы был огромный. Европейская пресса широко комментировала успешный дебют советских футболистов на профессиональной арене.

Настроение у нас было хорошее, и моросящий дождь совсем его не портил. Да мы и не замечали дождя. Окруженные большой толпой зрителей, мы едва успевали отвечать на рукопожатия и восторженные приветствия.

В Чехословакии было неспокойно. Профашистские элементы рвались к власти, готовые из корыстолюбивых интересов пойти в услужение к нацелившемуся на страну коричневому фюреру.

В поездке нас сопровождал Антонин Запотоцкий, тогда член парламента от коммунистической партии. Запотоцкий, очень любивший футбол, был нашим переводчиком и наставником, помогал ориентироваться в местной обстановке. Мы нуждались в этом, потому что были полны революционного энтузиазма и, встречая со стороны народа неподдельно восторженное отношение, готовы были прямо с футбольного поля идти на баррикады во имя мировой революции. А наши руководители Иван Андреевич Демин и Иван Иванович Харченко, воспитанники комсомола, ровесники нам по возрасту, в энтузиазме, пожалуй, превосходили нас.

У советской делегации были уже неприятности в Кошице, где особенно проявляли себя прогитлеровские фашиствующие молодчики. Они спровоцировали в день национального праздника местную полицию, сообщив ей, что якобы группа советских спортсменов – Серафим и Георгий Знаменские, Роберт Люлько, Мария Шаманова, Зинаида Борисова – на улицах города сеют коммунистическую крамолу. Когда наши легкоатлеты вернулись в гостиницу, там их встретил отряд полицейских и водворил в тюрьму. Запотоцкий от имени компартии внес протест в парламент. Все закончилось трехдневным пребыванием спортсменов в тюрьме и высылкой из пределов страны. А «коммунистическая крамола» сводилась к тому, что наших спортсменов узнали на улице, устроили им овацию и, сопровождая их к гостинице, пели национальную песню.

В рабочем городке, куда мы приехали, встретили нас очень гостеприимно. Возник летучий митинг. Перед началом матча раздались звуки «Интернационала». Мы стояли на возвышенной эстраде и громко под дирижирование Харченко пели революционный гимн вместе со всеми зрителями, наполнившими трибуны стадиона. Удивительно торжественная была эта минута.

Вот тогда мы и увидели шедшего к нам по полю старичка в шляпе, в сером поношенном плаще, с обвисшими белыми усами.

Он подошел к эстраде, снял шляпу, обнажив пушистые белые колечки вокруг огромной лысины, и замер в торжественной позе, беззвучно шевеля губами.

Когда мы сошли с эстрады, он подошел к нам и сказал, как мне запомнилось, следующее:

– Извините, господа, но я не мог себе отказать в удовольствии приветствовать вас с замечательной победой над профессиональной командой в городе Брно.

Когда-то я имел прямое отношение к русскому футболу, чего, к сожалению, не могу сказать о футболе советском. Но я искренне желаю ему самого широкого процветания, как и всему советскому спорту.

Вежливо поклонившись, отведя руку со шляпой в сторону, он выслушал нашу благодарность за добрые пожелания и добавил:

– На прощание разрешите отрекомендоваться: я бывший товарищ председателя Московской футбольной лиги, Роберт Федорович Фульда.

Грустно было смотреть на этот обломок былого футбольного величия, когда старческой походкой Фульда двинулся к выходу со стадиона.

Да, Октябрьская революция сказала свое слово и в футболе. Кто-то, подобно Фульде, не выдержал экзамена на право строить новую жизнь, оказался за чертой Родины, позднее горько раскаиваясь в своих ошибках. Кто-то, оставаясь по эту сторону черты, но потеряв возможность меценатствовать и своевольно распоряжаться в клубе, отошел от футбола. Но клубы от этого ничего не потеряли. Они продолжали существовать и в новых условиях стали широко привлекать к управлению общественный актив.

Вспоминая эти давние годы, я вижу, что преемственность в футболе при переходе от российского к советскому сохранилась и в Москве. Не ушли из футбола энтузиасты, стоявшие до революции у его руководства, такие, как Д. М. Ребрик, И. А. Гридин, Н. А. Гюбиев и многие другие.

О последнем мне хочется сказать больше. То есть столько, сколько его деятельность и личность заслужи вают. Дело в том, что его принадлежность на определенных этапах к разным клубам во многом помогает проследить и за историей их развития.

Я помню фамилию Гюбиева с самых ранних лет, с момента приобщения к футболу. О нем рассказывали невероятные истории. Однажды в припадке отчаяния, когда патронируемая им команда проиграла матч, он с размаху саданул по штанге золотыми часами, и от хронометра остались одни помятые крышки, ставшие добычей каких-то болельщиков.

А между тем в жизни Николай Александрович был удивительно мягкий и вежливый человек. Он был женат, но детей не имел. Любимым «сыном» для него стал футбол. И может быть, своенравность «ребенка» выводила его из себя. Отец хотел, правильнее сказать, жаждал только выигрыша, а «ребенок» частенько делал ничьи, да не так уж редко и проигрывал.

Но никакие передряги и потрясения не могли его разлучить с любимым детищем. Он нес немалые личные расходы, пребывая сначала в должности заместителя председателя, а позднее председателя правления Замоскворецкого клуба спорта. Он не жалел ни сил, ни средств во имя достижения цели. Оптимизму его не было конца. Любимую команду Николай Александрович рассматривал как сильнейшую в мире. И верил в это со всей силой чистой души.

Он работал заведующим отделом в знаменитом универсальном магазине фирмы «Мюр и Мерилиз», теперь это ЦУМ на углу Петровки. Работал до тех пор, пока футбол не захлестнул его с головой и он не перешел непосредственно на работу в спортивные организации.

Я впервые увидел его на фотографии. Помню, отец послал меня на Трубную площадь за конским мясом. Охотничьих собак у нас кормили пшенным супом из конины. Трубная площадь сплошь была усеяна лавчонками, палатками, лотками с конским мясом. И сейчас, проезжая по этим местам, я живо представляю кроваво-красный натюрморт из конских голов, мосталыг, ребер и требухи.

На углу площади я увидел в витрине киоска спортивный журнал, на обложке которого была фотография команды ЗКС. Я остановился и прочитал: «Слева направо – С. Романов, М. Перваков, И. Шурупов, П. Попов, К. Блинков, Н. Лавров, П. Лавров, М. Романов, А. Федоров, П. Исаков, К. Васильев и Н. А. Гюбиев».

Крайним справа на фото стоял элегантно одетый человек с бородкой «буланже», с усами, в черной шляпе. В моем ребячьем представлении возникла ассоциация с Арамисом: суховатая фигура и тонкие черты лица. В дальнейшем на протяжении двадцатилетнего общения с Николаем Александровичем это первое впечатление не изменилось. В жизни он еще больше казался героем из романа Дюма, только в штатском, но всегда элегантном костюме, изысканно вежливый, не терпевший грубого, пренебрежительного тона.

Я сэкономил на собаках пятачок и купил журнал с командой, одетой в черно-красные продольно-полосатыe майки, выпущенные поверх черных трусов. Такой была традиционная форма одной из сильнейших команд Москвы.

В то время Гюбиев являлся и меценатом и продюсером команды ЗКС. Он был очень деятельным организатором.

Как-то по всему городу появились афиши, приглашающие болельщиков посмотреть матч между ЗКС и СКЗ (спортивный кружок «Замоскворечье»), командой, вошедшей в силу и ставшей одним из основных конкурентов на звание чемпиона города. Внизу афиши крупными буквами было написано: «Враги на поле – друзья вне поля». Николай Александрович приглашал москвичей на стадион посмотреть встречу под таким девизом замоскворецких футболистов.

Встречи фаворитов московского футбола всегда проходили в интересной спортивной борьбе. Мне особенно запомнилась одна из них, решавшая судьбу чемпионата. Матч проводился на поле СКЗ, которое ютилось за невысоким деревянным забором на правом берегу Москвы-реки, возле Крымского моста.

Серый, без дождя, безветренный осенний день, самая что ни на есть разлюбезная для футбола погода. Море народу на немощеной набережной, толкучка у касс (билеты тогда заранее не продавались), а из-за забора, высунувшись по пояс, в сиреневой рубашке (форма СКЗ) черноголовый, с зализанной прической на пробор футболист пытается передать приятелю контрамарку, зажатую в протянутой руке. Я не досмотрел запомнившейся картины, потому что в этот момент был увлечен могучим людским потоком, прорвавшимся на стадион через не выдержавшие натиска ворота.

Мне удалось пробраться к маленькому деревянному павильону, в котором раздевались футболисты. При появлении на терраске возбужденного Гюбиева среди болельщиков возникли пересуды по его поводу. Злобой дня был эпизод с лихачами. Футболисты ЗКС где-то подгуляли и опаздывали к матчу. Гюбиев отыскал их и на двух лихачах доставил на стадион к началу игры. На более резвого он якобы уселся сам и усадил с собой капитана команды Блинкова, а на втором следовали два других игрока. В спорах уточнялись имена подкативших на «дутиках» футболистов и, как это обычно бывает в футбольных спорах, до истины докопаться было невозможно.

Тогда о тренерах и помина не было. Главными лицами были руководители клубов, своего рода театральные импрессарио. Среди них Гюбиев был самой колоритной и заметной личностью.

Если, вспоминая о Р. Ф. Фульде, мы говорим о нем, как о человеке, которому довелось стать первооснователем чемпионата Москвы по футболу, а учреждение им кубка в какой-то мере преследовало цели поднятия личного престижа, рекламирования своей ювелирной фирмы, то Николай Александрович Гюбиев, наоборот, оставил о себе самую добрую память тем, что служил футболу до конца преданно и бескорыстно.

И в Замоскворецком клубе спорта и везде, где ему в последующем приходилось работать по футболу, он был и тренером, и наставником, и заботливым добрым отцом футбольной молодежи.

В своей любви к этой игре, в своем стремлении постичь все премудрости футбола до конца (как будто это возможно!), он был несколько наивен, простодушен.

Бывало, прибежит запыхавшись на собрание команды. По лицу видно, что переполнен желанием сообщить что-то необычайно важное и для всех приятное.

– Я нашел новую тактику, которая нам сегодня обеспечит победу, – однажды торжественно заявил он собравшимся.

– Какую же, Николай Александрович? – спросили ребята.

– Мы начинаем. Степанов сильно бьет Глазкову, тот, набрав скорость, продвигается с мячом по краю и отпасовывает в центр Степанову, который уже подоспел к штрафной площадке. Удар – гол! Один-ноль в нашу пользу: это очень много значит!

– А вдруг начало не наше, – подал кто-то реплику.

– Ну, друзья мои, жребий надо угадывать…

Мы уже отпраздновали его семидесятилетний юбилей, а он по-прежнему не пропускал ни одного заседания секции. Случалось, что задремлет за столом, прикрыв глаза козырьком ладони, но не сознается, что устал, и на предложение отдохнуть обязательно ответит, что озабочен игрой команды.

В одну из своих поездок представителем сборной команды Москвы на матч со сборной Ленинграда он сломал себе ногу. Он так увлекся ходом борьбы, что упал с трибуны. Это был тот случай, когда травму получил не игрок, выступавший на поле, а представитель администрации.

Вот и в матче с СКЗ он метался из судейской в раздевалку и обратно в судейскую, вызывая добродушно-иронические реплики со стороны всеведущих болельщиков.

Тогда футбольные спектакли самого высокого уровня в сравнении с теперешними были чисто любительскими, я бы даже сказал, домашними. Зритель без труда общался с артистами. Игроки прямо из раздевалки попадали в толпу болельщиков и не без труда протискивались на поле под одобрительные их напутствия: давай, мол, «Стрекоза» (почитатели СКЗ так окрестили любимую команду), спляши сегодня получше. Не без добрых пожеланий провожали свою команду и приверженцы команды Гюбиева. При этом никаких оскорбительных эпитетов в адрес конкурентов не позволялось: пока не началась игра, действовала вторая часть девиза «…друзья вне поля!».

Трудно сказать, из каких частичек души складываются первые симпатии к той или другой команде. Помню только, что мои были на стороне ЗКС. Может быть потому, что я уже вложил частичку своих моральных усилий, когда колебался, обездолить ли собак на пятачок и купить журнал со снимком, или на фунт больше принести конины. А может быть, рассказы о разбитых часах, «дутиках» и других казусах Гюбиева усиливали интерес к клубу, который он опекал. Так или иначе, но мои симпатии были на стороне футболистов, одетых в черно-красную форму, и я изловчился дотронуться рукой до черных трусов Блинкова – «на счастье».

С выходом команд на поле включилась в действие первая часть девиза – «Враги на поле…» О, это был упоительный матч! Участники понимали, что «враги» читаются в кавычках, что они лишь противоборствующие стороны, бойцы в рамках благородных спортивных традиций.

Об этом матче у меня сохранилось самое чистое спортивное воспоминание. Матч запал мне в память, как один из самых спортивных поединков из бесчисленного количества виденных впоследствии.

Наверное, юношеское восприятие романтически окрашивало происходящее на поле, но волны набегавших атак футболистов в сиреневых рубашках на ворота соперников и ответные устремления воспитанников Гюбиева, в пору сказать, гипнотизировали меня.

Помню золотисто-рыжую голову Селина, взметнувшуюся выше перекладины ворот. Это «король воздуха» прыгнул на перехват мяча, летящего с углового удара. Откинув в воздухе корпус назад, он, как коршун на добычу, вдруг ринулся вперед и сильнейшим ударом головой послал мяч с верхней точки в нижний угол ворот. Но «мертвый», как тогда говорили, мяч в непостижимом по реакции броске отбил на корнер вратарь Борис Баклашов.

А уже через минуту ворота Николая Евграфовича Соколова оказались под угрозой взятия. Демонстрировал свое мастерство сам «профессор» – Петр Исаков. Вот был удивительный футболист! Небольшого роста, среднего физического развития, он не обладал высокой скоростью бега. Достаточно сказать, что стометровку Исаков бежал за четырнадцать секунд. Зато у него была действительно профессорская голова, позволявшая ему безошибочно ориентироваться в обстановке на поле и находить лучший тактический ход в каждом игровом моменте. Его передачи были математически точны, потому что он обладал совершенным по постановке ударом с обеих ног. И, что парадоксально, тихоходного «профессора» частенько не могли догнать самые быстроногие защитники, когда он вдруг с выгодной позиции устремлялся к воротам противника на прорыв. С мячом в ногах по футбольному полю он бежал быстрее, чем без мяча по гаревой дорожке.

Вот такой момент и возник: «профессор» вышел с мячом один на один с Евграфычем (нужно ли упоминать, что так любовно звали любители футбола незабываемого вратаря).

Дуэль закончилась в пользу голкипера. Исаков нанес, казалось, безудержный удар. Но Евграфыч ответил на вызов Баклашова, его бросок в нижний угол ворот вызвал взрыв восторга на трибунах. Мяч и в этом случае был отбит вратарем на угловой.

Затем было много драматических ситуаций и у тех и у других ворот. То Константин Блинков показывал свои технические экспромты, то Петр Попов, защитник ЗКС, вызывал аплодисменты у зрителей своими неповторимыми по элегантности прыжками, отбивая высоко летящие мячи. Всего было много. Вижу, как мощный Сергей Бухтеев в своих «нравственных» трусах словно танк разворачивается на центре поля, преграждая пути к штрафной площадке Евграфыча, справа от него Казимир Малахов, а слева Павел Ноготков, постоянные его партнеры по линии полузащиты.

Футбол тех времен был более панорамным. Участники заполняли все поле действия независимо от того, где находился мяч. Если, скажем, игра шла у бровки левого фланга, то правый крайний этой команды – Перницкий – строго держался бровки на правом фланге поля. Такой широкий фронт линии атаки соответственно растягивал и линию обороны. Возникали широкие и глубокие плацдармы для прорывов. Глубокие потому, что нападающие назад на помощь защитникам не бегали. Естественно, что и защитные линии не могли оставлять их без присмотра. Масштабность расстановки игроков диктовала и средства тактических связей между ними. Количество длинных передач было неизмеримо большим, чем мы наблюдаем в современном футболе. Требовалось и большее индивидуальное мастерство.

Зрелищно футбол был очень привлекательным. Может быть, с позиций тактических премудростей сегодняшних тренеров он был примитивен по схеме расстановки игроков, но зато он представлялся более жизнерадостным, изобиловал индивидуальными поединками, был украшен частыми «пушечными» ударами по воротам и не давал скучать зрителям. Не припомню нулевых ничьих в ту пору, когда я постигал футбол, пребывая пока в числе зрителей.

Тот памятный матч был именно таким, который захватывал зрителя с головой, отключал его от всей жизни, идущей где-то там за забором, со всеми ее заботами о несделанных школьных уроках и сердечных переживаниях.

Все переживания были сосредоточены здесь, на поле, где, с одной стороны, бегали атлеты в сиреневых рубашках, все как на подбор черноволосые (что в особенности было заметно, когда они, аккуратно зачесанные, с лоснящимися от бриолина волосами, выбегали на поле и среди них выделялся один, самый высокий и златокудрый, «король воздуха»), а с другой, такие же мужественные ребята, только не в рубашках, а в трикотажных футболках с продольными красно-черными полосами, выпущенными поверх черных трусов.

Они вели честную и бескомпромиссную борьбу. Это были настоящие мужчины, не убиравшие трусливо ногу и не прятавшие голову в плечи в схватке за верхние мячи – «как бы не ушибиться», но и не на мгновенье не забывавшие в пылу состязания, что они «друзья вне поля!»

Они пришли сюда по велению сердца, поэтому им в перерыве не надо было напоминать, что победа зарыта в воротах противника. Они искали эту победу на чужой половине поля и устремлялись туда, не щадя своего живота.

Они как бы утвердились в том, что в поисках ничьей незачем выходить из раздевалки. Им нужна была победа, и за ней они прибыли на стадион кто на «дутиках», а кто пешком через весь город. И дух наступательного порыва не покидал их до конца встречи. Первой неписаной их заповедью было уважение к зрителю: вышел – играй! И зритель восторженно приветствовал своих любимцев, потому что даже поражение было окрашено энтузиазмом борьбы неудачника.

Они уходили с поля через плотный живой коридор, в первый ряд которого я не преминул протиснуться. Усталые лица со спутанными на лбу волосами, промокшие от пота футболки и рубашки, зазелененные и выпачканные в грязи трусы, мужественная удовлетворенность в походке – все это запомнилось, как одно из волнующих впечатлений далекого прошлого. Запомнился и мой «Арамис», возбужденный, с горящими от пережитой неудачи глазами: за несколько минут до конца «Стрекоза» забила гол – ничья, а этого Гюбиеву было мало.

Конечно, в моих воспоминаниях много чисто мальчишеской увлеченности кумирами футбола. Но вместе с тем это действительно были замечательные клубы и люди, которые являются предками наших футбольных команд мастеров столицы.

С подавляющим большинством перечисленных «отцов» футбола мне пришлось в последующем играть. Или в одном клубе или на одном поле, как противнику, в зависимости от того, куда перешел тот или иной игрок, когда клубы СКЗ, ЗКС, КФС и другие перестали существовать в связи с перестройкой физкультурного движения.

Их вспоминают добрым словом в самых отдаленных уголках нашей страны. Я помню, как интересовались норильские любители футбола судьбой Канунникова, Селина, Блинкова.

Когда один из бывших руководителей норильского комбината, Василий Николаевич Ксинтарис, в шутливом тоне отсылал меня на норильский стадион посмотреть, как там играют в футбол, будучи неудовлетворенным нашим выступлением в Мексике, я знаю, что он мерил сегодняшний футбол лучшими игроками прошлого.

Недавно я побывал в Норильске. Нельзя не согласиться с Василием Николаевичем: местные футболисты сильно повысили свой класс игры. В городе хорошо организованный календарь соревнований. Директор стадиона, судья республиканской категории Филипп Миронович Подольский, соратник по футбольным полям известных до войны днепропетровских футболистов – Петра Лейко, Владимира Гребера, – жалуется на нехватку футбольных полей.

И не случайно ветераны, вчерашние игроки сборной команды СССР, во главе с Игорем Нетто, Эдуардом Стрельцовым, Анатолием Масленкиным – проигрывают в товарищеских встречах заполярным футболистам.

Вот как развернулся сегодняшний футбол. От Ширяева поля в Сокольниках до Норильска в Красноярском крае. Эстафета футбольных поколений продолжается. Ветераны, деятели футбола на заре его развития, бескорыстные ревнители кожаного мяча, передали эстафетную палочку надежным поколениям.




МЕСТО РОЖДЕНИЯ – ПРЕСНЯ


В рассказах Джека Лондона золотоискатели вбивали заявочные столбы на приглянувшихся участках. Прииск знал своего первооткрывателя. Но вот, обращаясь к истории возникновения спортивного общества, такой точности добиться нельзя. Заявочных столбов никто не ставил, значит, и первооткрывателям нет числа.

Было их много и у порога возникновения общества «Спартак». Однако место его рождения было одно. Это все та же Пресня.

Там, у ее заставы, жили братья Канунниковы – Александр, Павел, Анатолий, Николай. По соседству с ними не менее знаменитая семья Артемьевых – Иван, Петр, Тимофей, Георгий, Сергей. Тут же братья Мошаровы – Иван, Павел, Федор, Александр, Виноградовы, Шелягины, Меньшиковы, и все они беззаветно любили футбол.

На маленькой неогороженной площадке у заставы, недалеко от Ваганьковского кладбища, мальчишки могли увидеть знаменитого тогда уже Павла Канунникова, «стукавшего» мяч со своими сверстниками и одноклубниками.

Канунников был живой легендой для мальчишек. Я помню, как Николай, впервые увидавший Канунникова в игре, придя домой рассказывал нам, что это за футболист:

– Бежит – стрела, бьет – пушка, обводит – вьюн, а ноги в бедре, вон как грудь у Джинала, – и он кивал головой на пойнтера, развалившегося, вытянув лапы, под тополем в нашем дворе.

Мороз по коже пробегал, когда, глядя на мощную грудь Джинала, я думал: вот это ноги! – и незаметно ощупывал свои мальчишеские тонкие икры и бедра. Какому же мальчишке не снятся футбольные мощные ноги! Ведь это главный залог успеха в игре.

Другое дело, что более сильного удара, чем у Александра Полякова, игравшего у нас в «Пищевике», мне в своей жизни видеть не приходилось, а ноги у него были совершенно безмускульные – одна кость, да и только. Но это я узнал позднее. А тогда Канунников и его ноги казались мечтой.

И вот к этой мечте можно было приблизиться не во сне, а наяву. «Мечта» стукала мяч на пресненской площадке, всего в пятистах метрах от нашего дома. Раньше так и говорили – пойдем постучим. В самом деле, удар по мячу был слышен за квартал. Сейчас футбол стал беззвучным. В отличие от кино он трансформировался в обратную сторону – из звукового превратился в немой. Бутсы и мячи стали другими – бутсы легкими, как тапочки, мячи эластичными, летающими. Сильнейшие отбойные удары беков ушли в область преданий, пушечные «шюты» форвардов с дальних дистанций живут лишь в воспоминаниях. Игра по принципу «сосед-соседу», пас на короткую дистанцию, никакого шума не производят.

Из всей звуковой гаммы голосившей на все лады Москвы не было для мальчишеского уха более зазывного, чем барабанные удары по мячу – «бум, бум, бум». Услышав их, мальчишка шагом уже не шел, а припускался на эти звуки со всех ног.

Примерно в то же время, что и у заставы, в Грузинах нарождались свои футбольные династии. Братья Голубевы – Михаил и Алексей; Гудовы – Филипп, Николай, Сергей; Лобановы – Алексей, Павел и Александр. Подрастали и четверо Старостиных. Нельзя не вспомнить и пионеров футбола в нашем районе – Владимира Воробьева, Григория и Федора Шелягиных, Сергея Столярова, которым первым пришла мысль организовать на «Горючке» спортплощадку.

Увлекаясь конькобежным спортом, Николай Старостин общался с членами Русского гимнастического общества, известного своими конькобежцами: Струнниковым Николаем Васильевичем, Седовым Николаем Ивановичем, Ипполитовыми Василием и Платоном, прославившими русский конькобежный спорт на весь мир. Но РГО культивировало и футбол. Футбольную команду общество имело, а поля не было.

Тогда Николай и предложил правлению общества арендовать «Горючку». Район показался не дальним: РГО тогда размещалось на Патриарших прудах (ныне Пионерские). Секретарь общества Николай Тимофеевич Михеев заинтересовался предложением и доложил меценату РГО, известному коньячному заводчику В. Н. Шустову.

– У меня волосы дыбом встали, – говорил позднее один из руководителей общества Павел Сергеевич Львов, – когда Михеев назвал этот знаменитый воровской пустырь, предлагая его арендовать.

Но все же осмотр «Горючки» состоялся. Он напоминает посещение артистами и режиссерами Художественного театра Хитрова рынка, как об этом вспоминает В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи».

Когда арендаторы пришли на пустырь, жизнь там шла своим чередом. Сидели кучками играющие, окруженные стоящими «мазчиками». Как всегда, в одной из компаний возникла драка. Кстати, как часто драки возникали, так быстро они и утихали, поэтому никого из постоянных обитателей они не волновали. Это была норма горючкинской атмосферы, всегда подогретой азартом, водкой, политурой, ханжой.

Группа хорошо одетых людей интеллигентного вида вызвала подозрительно вопрошающие взгляды у завсегдатаев «Широковки». Под этими колючими, неприязненными взглядами арендаторы, хоть и не теряли спортивной осанки, но все же ближе жались к своему проводнику, которого предусмотрительно Николай посоветовал взять в провожатые. Проводником был Фан Захарыч, чувствовавший себя здесь как рыба в воде.

Он, улыбаясь во весь свой беззубый рот, более красномордый, чем обычно, явно вскураженный доверием, по-свойски балагурил на тарабарском жаргоне с коноводами пустыря, часто употребляя слова «лафа» и «фарт», что у него простодушно звучала как «фафа» и «фавт».

А у нас, мальчишек, давно знавших о предстоящих смотринах, замирало сердце от мысли, что вдруг «деловые» откажут. Все надежды мы возлагали на Фан Захарыча.

– Коля, а Коля, это ты наводчик? – обратились к Николаю его бывшие соученики по городскому училищу, затянутые бытом «Широковки» на скользкую дорожку уголовного мира, Меха и Сдобный.

– Что вы, ребята, – говорил им Николай, – какой я наводчик, ведь и нам и вам будет хорошо. Игра-то всего полтора часа идет, а после играйте в штосс сколько влезет. А ведь зато стадион!..

Пока гости шагами вымеряли размеры будущего поля, Фан Захарыч, закончив свои дипломатические переговоры с «лидерами» «Широковки», сообщил Михаилу Ивановичу Петухову, капитану команды РГО по футболу и хоккею, что мешать футболу, если он не нарушит вольной жизни утвердившейся на «Горючке», никто не будет.

– Эх, быва не быва, – обдавая брызгами слюны Михаила Ивановича, выкрикнул рыжий биндюжник, – пвопадай гове-пове (горе-поле, так между собой называли завсегдатаи свой пустырь), заквадывай банк в новую игру! Уговов без шухева! – предостерегающе заключил он.

– Да какой там шухер, – улыбаясь, говорил Михаил Иванович, – вы в карты, мы в мяч, по-добрососедски и жить будем.

Старший представитель многочисленного спортивного клана Петуховых, фигурой былинный богатырь, Михаил Иванович производил внушительное впечатление.

– Зовотые свова! – заорал Фан Захарыч и так тиснул ладонь гостя, что даже Михаил Иванович поморщился. Сделка состоялась.

Когда уходили, местные нравы все же дали о себе знать. Сумерки сгущались. Немного поотставший Николай Тимофеевич вдруг почувствовал, как его кто-то обхватил сзади, и чьи-то проворные руки зашарили по карманам пальто. Спас опять-таки Фан Захарыч.

– Ах, гады, своих курочить! – взревел он и кинулся, размахивая своими гирями-кулаками, на выручку Михееву. Авторитет рыцаря стенки сработал безотказно, и ответственный секретарь общества поспешил присоединиться к общей группе.

Этот эпизод совсем расстроил милого, интеллигентного Павла Сергеевича Львова. Долго смеялись впоследствии, вспоминая, как, выбравшись за калитку пустыря, он, озираясь, начал креститься и испуганно шептать слова молитвы, всем своим видом высказывая отношение к затеянному предприятию.

Сомнений было много. В нашем доме эта тема была самой животрепещущей. Николай, посещавший РГО, приходил то радостный – «снимают „Горючку“, то подавленный – „Шустов не хочет“.

Конечно, меценат колебался. Прославленная на весь мир марка шустовского коньяка «Колокол» не очень-то сочеталась с фирменной эмблемой «Горючки» – финкой. Шустов боялся скомпрометировать себя в торговых кругах.

Но футбол есть футбол, желание играть на «своем» поле взяло верх. Для команды класса «Б» – РГО – пустырь в Большом Тишинском переулке был арендован. Правление общества отпустило небольшие финансовые средства на постройку раздевалки и ворот.

Так была брошена долька семени, которая, соединившись со второй, краснопресненской, дала росток жизни будущему «Спартаку».

Это событие прямо-таки потрясло Грузины. Только и разговору было, что о предстоящем футболе на «Горючке».

Дядя Митя, ненавидевший футбол, грозился написать градоначальнику, утвердившись в мнении, что болото притона сильнее голоштанников (так он называл футболистов), оно затянет их в свою трясину, и в районе только прибавится головорезов.

– Пропадут, Петр, твои сорванцы, к добру «Горючка» не приведет, – предостерегал он отца. А младший брат, хмурясь, поглядывал на нас и отвечал: «А вот это на что!» – и многозначительно кивал на висящий на стенке резиновый арапник.

Отец и дядя Митя были сильные люди. Разные по характеру, но одинаково волевые спортсмены-охотники, они служили в Московском обществе охоты имени императора Александра II. Выносливость их ставилась в пример. Отмахать по лесам и болотам двадцать-тридцать верст в день для них ничего не значило. Они никогда не говорили: устали. Они говорили: пора домой – собаки устали.

Дядя Митя закоренелый монархист, отец демократ. Дядя Митя Февральскую революцию воспринял как бунт, отец – восторженно. Когда выступили большевики, отец ходил на баррикады к Кудринской площади и, возвращаясь поздно домой, говорил, потирая руки: «Ну, Сашке Керенскому конец!.. Власть возьмут большевики».

В сущности оба брата к политике никакого отношения не имели. Их убеждения были тверды лишь в раз и навсегда усвоенных правилах поведения в быту, семье и вопросах морали. Почитать старших, выполнять минимум обязанностей по дому, ходить в церковь, прилежно учиться и, упаси боже, курить – вот весь нехитрый житейский кодекс, воспринятый ими от своих предков и без поправок передаваемый потомству.

Февральская революция еще не наступила. Время воевать с Керенским еще не пришло. И потому дядя Митя пока воевал с футболом. Никакому градоначальнику он, конечно, не писал. И мы отлично понимали, что слова его ничего не стоили в сравнении с рублями Шустова. А раз деньги отпущены, то, стало быть, футбольное поле на «Горючке» скоро будет.

С наступлением весны нас охватило половодье футбольных чувств. На пустыре застучали топоры. Лопаты и грабли возделывали футбольное поле. Праздник приближался…



В день открытия «Горючки» я проснулся необычно рано. Николай и Александр уже не спали. Николаю предстояло первое боевое крещение: он должен был выступать за третью команду РГО. Подумать только: он наденет настоящую футболку с продольными желто-черными полосами, выпустив ее поверх белых трусов! Форма, полученная накануне, лежала на комоде в детской комнате. Надо не надо, все мы бесконечное количество раз проходили мимо аккуратно сложенной стопки священного футбольного одеяния, так и приковывавшего глаз. Николай строго следил, чтобы, упаси боже, кто-нибудь не позволил кощунственно дотронуться до спортивных реликвий. Словно посетители музея, Клавдия, Петр и четырехлетняя Вера восхищенно глядели на драгоценный экспонат и, как это всегда бывает, чем строже надпись о запрещении дотрагиваться руками до музейной редкости, тем больше возникает желание пощупать ее.

В неизъяснимо восторженном состоянии духа находился я в то раннее утро погожего воскресного дня открытия «Горючки». Стояло лето. Зеленела стройная шеренга тополей на нашем дворе. Проснувшиеся пойнтеры, сеттеры-гордоны, сеттеры-лавераки бегали по отгороженному собачнику и потихоньку скулили в ожидании утренней порции пшенного супа из конины. Солнце заливало светом небольшую площадку, на которой мы играли и в домашний теннис, и в тряпичный футбол, и занимались гимнастическими упражнениями, и соревновались в легкой атлетике.

Радость жизни наполняла меня до краев. Я выбежал во двор и стал упражняться с двадцатифунтовой гирей, служившей нам и тяжелоатлетическим снарядом, и ядром для толкания.

Увидев меня за изнурительным выжиманием «до рекорда» тяжеловесной гири, дядя Митя, вышедший кормить собак, презрительно обронил: «Ты, Грибов, дров бы лучше поколол!»

Он звал меня Грибовым, потому что я был крестником миллионера, текстильного фабриканта Алексея Назаровича Грибова. Кутилы, известного на всю первопрестольную. Он и крестил меня будучи сильно подгулявшим. Как рассказывали, принимая меня из купели, крестный выронил своего крестника из рук и лишь в последний момент изловчился поймать за ногу. «Как утенка», – с ужасом вспоминала это событие мать.

Никакой практической пользы для семьи от родства с миллионером не получилось. Наоборот, барин-охотник стал еще требовательнее относиться к братьям-егерям, которым поручал организовать охоту, когда на смену развлечениям в ресторанах приходило желание пострелять куропаток или поохотиться на волков.

Однажды эта требовательность чуть не закончилась драматически. Отец должен был уехать готовить для кума охоту. По каким-то причинам своевременно выехать не смог. Вдруг к дому подкатила машина, из нее вылез Грибов. Увидев его из окна столовой, отец бросился в спальню и, зная дотошность Грибова, спрятался в гардероб, а мать заперла его на ключ. Грибов походил по комнатам, чтобы убедиться, что отца действительно нет дома и, похлопав меня, крестника, по плечу, начал отдавать дяде Мите приказания для отца.

Я, войдя в это время в спальню и не зная, что отец заперт в гардеробе, с ужасом услышал какие-то стуки и зловещий, как мне показалось, хрип. Я бросился со всех ног к матери и в присутствии крестного истошно закричал, что в спальне кто-то хрипит и стучит.

Замешательства дяди Мити и матери, к счастью, высокий гость не заметил и, усевшись в машину, уехал. А мать, бросившись со всех ног в спальню, открыла гардероб, и из двери при последних признаках сознания на пол вывалился отец.

Замечание дяди Мити насчет колки дров я оставил без внимания. Обычно мы и дрова кололи, и воду носили, и за керосином бегали, и печи растапливали. Но ведь сегодня такой праздник, какие там дрова!

А Николай тем временем готовился. Он начал утро с чистки бутс. Вооружившись сапожной щеткой и байкой с гуталином, он надраивал свои желтые скрумовские бутсы (со слезами купленные у Биткова в магазине со скидкой) до солнечного блеска. Его душа была переполнена предстоящим дебютом в официальном футболе, и он не мог переключиться ни в мыслях, ни в действиях на что-то не футбольное.

Бутсы уже давно достигли пика сияния, а он все тер и тер их, сменяя щетку на бархотку, и наконец закончил тем, что до блеска начистил и шипы и подошвы.

А затем, поскольку солнце начало понемножку припекать, он отправился на кухню и полез в подвал, где хранилась капуста, картошка и огурцы. Там он просидел в темноте и прохладе часа полтора, стоически сохраняя энергию к предстоящему бою.

С появлением Кости Ульянова, как и мы, страдавшего футболом, нам удалось выманить Николая из подвала, убедив, что в доме не так жарко, да, пожалуй, и пора собираться.

Сработал авторитет Кости. Правда, он зижделся не на футболе, а достигнут был в битвах на «стенке». Он выстаивал против самого Фан Захарыча, хотя был ему полной противоположностью. Худощавый, он и кулак-то имел прямо-таки женский, но в нем, по-видимому, пропадал первоклассный боксер. Костя имел железный характер, никогда не терял самообладания, вел бой рассудочно, точно нанося своим небольшим кулаком хлесткие удары в голову противника.

Торжественно, под общие советы, что класть раньше – носки или гетры, щитки или бутсы, – священнодействовал Николай над укладкой формы в чемодан. В од ном лишь не было разногласий: футболка должна лежать на самом верху.

Прошло более полувека с тех пор. Но я и сейчас вижу перед собой эту аккуратно сложенную футболку с продольными черными и желтыми полосками, с отложным воротничком и перекрестиями черного шнурка на груди, продетого в специально вделанные блочки, по четыре с каждой стороны грудного выема. С такой бережностью и любовью укладываются только подвенечные платья.

В полдень чудесного летнего дня мы сопровождали нашего жениха под венец. Храмом была «Горючка», невестой – игра.

Мне кажется, что я никогда более гордо не шел по улице, чем в тот раз, будучи в почетной свите старшего брата, которому едва-едва исполнилось семнадцать.

В свите находились и Мишка Сухорукий, и Бульдошка, и Косой-подмастерье, и Александр, и Петр, и Костя Ульянов, который во всеуслышание объявил, чтобы в пути ближе, чем на два метра, никто к дебютанту не подходил.

Мы пришли на «стадион», когда он был еще пустынен. Постоянные завсегдатаи, рыцари ночи, еще не проснулись. По полю бродил одиноко господин в шикарном костюме, в лаковых ботинках и котелке. Это был секретарь Русского гимнастического общества, он же секретарь Олимпийского комитета – Николай Тимофеевич Михеев. Легкоатлет, конькобежец, велосипедист, гиревик, он отдавал долю любви и футболу.

В последующем Михеев сделался одним из кумиров горючинских болельщиков. Не высокий класс игры прельщал его почитателей, большим мастерством он не отличался. Левая нога у него, как говорят футболисты, была чужая. Бил он ею на удивление неловко и порою вызывал иронический смешок. Но зато был неудержимо напорист, и ему хватило умения бить правой ногой, чтобы стать одним из наиболее результативных игроков команды. Каждый забитый гол Николай Тимофеевич отмечал оригинальным аттракционом. Как только мяч от его ноги пересекал линию ворот противника, он тут же поворачивался к ним спиной и до центра поля шел колесом. Чем длиннее была дистанция триумфа, тем больше восторга выражали болельщики.

Но все это было впереди. А пока Николай Тимофеевич был озабочен непредвиденным обстоятельством. Стадион был подготовлен к открытию. Павильон, как тогда назывались раздевалки, хоть и был похож на дощатую инструменталку, но мог служить убежищем для двух команд, чтобы обрядиться в футбольные доспехи. И надежность его была достаточна, потому что сделали его без окон: предусмотрительное решение против местных «форточников».

Поле тоже как поле, неважно, что лысое, словно коленка, но полито и размечено по всем правилам футбола, с тем лишь отступлением, что вместо меловых линий вырыты неглубокие канавки.

Но главное восхищение вызывали ворота. Они стояли так же фундаментально, как триумфальные у Александровского вокзала, теперь перенесенные на Кутузовский проспект.

Штанги квадратного сечения, чуть не в полметра толщиной были вкопаны навечно. Их перекрывала перекладина – балка, на которой при желании можно было бы играть в карты. И все это сооружение с тыльной стороны покрыто железной сеткой.

Словом, все было готово к приему гостей. Но возникла непредвиденная помеха. На поле, совсем близко к центру, лежала, вытянув костлявые голени, павшая лошадь. Как потом выяснилось, она принадлежала Фан Захарычу. Как она сюда попала, осталось не выясненным. Почему прекратила именно здесь свое существование, слухи были самые разноречивые. Говорили, что он проиграл ее в карты. Потом будто бы отыграл обратно и возникла какая-то ссора между партнерами, жертвой которой оказалась лошадь. А Костя Ульянов высказал простое предположение, что Фан Захарыч подрался с лошадью – один на один, потому что вчера «стенки» не было.

Так или иначе, лошадь надо было убирать. Тут же вырыли яму и общими усилиями стащили в нее кобылу. Яма была недостаточно глубокой. Часть вздувшегося живота оказалась неприкрытой. За день этот пузырь на глазах зрителей увеличился, и игроки вынуждены были или перепрыгивать или обегать его.

После операции с кобылой перед самым началом соревнования возникло новое осложнение. К стадиону небольшими группками стали подходить основные обитатели «Широковки». Как лучшие места для наблюдения они облюбовали перекладины ворот, благо по железной сетке, шлейфом спускавшейся до земли, влезть на мощную балку труда не представляло.

Свесив ноги, покуривая, они ожидали представления. Появление судьи вызвало на перекладине оживление. Впервые на «Горючке» появился человек, в руках которого был футбольный мяч. Судья М. М. Корсаков нес его торжественно, вышагивая, как кавалергард на торжественном марше, не сгибая ног, грудь колесом, вытянув вперед согнутую в локте руку и держа на ладони, словно на подносе, новый, блестящий, желтой кожи мяч.

Корсаков был очень колоритной фигурой среди судей того времени. Отличавшийся военной выправкой, он и в обращении с игроками вел себя по военным нормам. Если игрок нарушал правило, он пронзительно свистел и повелительным жестом указывал место нарушения. В случае явной грубости направлялся гусиным шагом к виновному, испепеляя его взглядом. Игрок замирал на месте по стойке «смирно». А судья маршировал к нему иногда добрую половину поля. Футболисты знали его привычки и во избежании удаления с поля стояли не шевелясь. И мне приходилось замирать под грозным взглядом Михаила Максимовича, когда он, печатая шаг (он судил или в сапогах, или в брюках со штрипками), шел ко мне для объявления меры взыскания. Психологически он сильно воздействовал на провинившегося, поджилки дрожали у новичков, еще не бывших «под Корсаковым». Но, бывалые футболисты знали, что он был абсолютно объективен и никогда не позволял себе пристрастных решений. Главное – после свистка надо было стоять как вкопанному.

Увидев на воротах «посторонних лиц», как он возмущенно потом комментировал этот случай, оскорбленный таким кощунством, судья развернулся «кру-гом!» и отбыл обратно в павильон-инструменталку.

Фан Захарыча не было. Деликатный Павел Сергеевич Львов и Николай Тимофеевич Михеев вступили в переговоры с оккупантами ворот.

– Да чем же мы вам мешаем? – недоумевали они. Помощники судьи – тогда их было четыре: двое у ворот и двое боковые – разъясняли им, что при таких обстоятельствах матч не может начаться.

Любопытство все же взяло верх. Нехотя широковцы спустились по железной сетке вниз и расселись на земле вблизи ворот, подогнув ноги калачиком.

Вновь появился судья, выглядевший для торжественного открытия стадиона особенно импозантно: в светлом кителе и брюках со штрипками.

На мгновение Корсаков чуть не сбился с шага и едва удержал мяч в торжественно вытянутой длани, но остался верен себе и шагнул по вспухшему животу кобылы Фан Захарыча.

С первым свистком судьи стадион «Горючка» начал свое официальное существование. К большому удовлетворению зрителей победителями в обоих матчах стали хозяева поля. Нагляделись всего. Как неудержимо мчался к воротам противника центрфорвард РГО – Василий Гордеев. Как ловко играл головой хавбек Константин Квашнин. Но героем дня был Михеев, забивший решающий гол в ворота команды «Наздар». Когда он со штрафной площадки гостей, пошел колесом к центру поля, поднимая клубы пыли, восторгу зрителей не было конца.

Однако полного счастья нам не удалось пережить. Настроение омрачилось тем, что дебют Николая не состоялся. Оказалось, что он плохо бегает. Тих на ходу, да и ход-то какой-то, как говорят егеря, улогий, то есть мало того, что бег не быстрый, но и движения нескладные. Есть от чего загрустить.

Дядя Митя, как всегда, в котелке и с палкой в руке возвращался из церкви. Увидев толпу народа, уходившую со стадиона, демонстративно прибавил шагу и, придя домой, не преминул сказать: «Еле-еле спасся от поножовщины!»

Домой шли молча. Николай понуро шествовал в том же сопровождении. В полдень мы вели его, как на свадьбу. В сумерки возвращались, как с похорон.

…«Горючка» процветала, а у Николая наступил период непримиримой борьбы за скорость. Чего-чего, а упорства ему не занимать. И в этой борьбе его хватило на несколько лет. Он твердо поставил цель: быть быстрейшим в команде. И шел к ней, невзирая ни на что. Пятьдесят-сто рывков в день: вот средство для достижения цели. На Тверской ли улице, на Большой ли Никитской он вдруг срывался с места и мчался среди пешеходов метров двадцать-тридцать изо всех сил. Старушки перепуганно крестились: «Вот одержимый». А иной раз почтенные прохожие грозили полицейским участком. Он же от своего не отступал: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год гнался за скоростью. И догнал ее. Кто видел Николая Старостина в годы его игры за сборную команду, тот согласится, что это был один из быстрейших нападающих советского футбола…

Время летело неудержимо. Империалистическая война переросла в гражданскую. Октябрьская революция пришла как исторически неизбежное свершение после всех тягот, выпавших за эти годы на плечи трудящегося народа. Страна была в развалинах. Разруха в промышленности и на транспорте дошла до крайней точки. Но дух народа, окрыленность молодых сил, вера в светлое будущее только что родившейся Советской республики создавали атмосферу радостной приподнятости.

Я хорошо помню это время, начало двадцатых годов. Детство осталось позади. Наступило отрочество. Часов в сутках не хватало, чтобы успеть с комсомольского собрания на спортивную площадку, на диспут или в театр, к тому же, зная, что в шесть утра надо встать, чтобы к семи попасть в Центральные ремонтные мастерские МОЗО №1, где я работал в то время подручным слесаря.

Мастерские эти были расположены возле Солдатенковской (ныне Боткинской) больницы. Там, где сейчас высятся многоэтажные дома Беговой улицы, тогда был огромный участок Петровского огорода, засаженный картофелем, который мне приходилось сторожить по ночам, вооруженным одноствольной берданкой, заряженной дробью. Картофельное поле принадлежало рабочему коллективу мастерских.

Было голодно и трудно, но радостно и увлекательно. В наших мастерских ремонтировались тракторы и сельскохозяйственный инвентарь. Первый восстановленный трактор, гусеничный «Холт» и восьмилемешный плуг «Оливер» приезжал на Ходынку смотреть В. И. Ленин. Николаю посчастливилось. В числе представителей от мастерских он близко видел Владимира Ильича во время осмотра. Я очевидцем не был, а только вместе с рабочими мастерских, оставшихся у своих станков и на рабочих местах, взволнованно переживал это событие.

Старший брат Николай к этому времени стал главой нашей семьи. В феврале 1920 года умер отец. Его, никогда не болевшего человека, убило маленькое насекомое, страшным бедствием обрушившееся на перенапряженный в борьбе со всеми трудностями народ – тифозная вошь. Мы жили в деревне Погост, на родине матери. Отец увез нас туда – мать и младших детей, потому что суп из конины в Москве стал роскошным блюдом. Увы, даже конской требухи достать в столице было трудно.

Только неделю продержался отец после укуса огромной платяной вши, которую у него обнаружила мать в вороте рубахи, когда приехали в Погост. Я никак не мог понять несоответствия причины и следствия: такой могучий отец и такое ничтожное насекомое. И вот мы стоим на коленях перед его кроватью, плачущая мать, я, Петр, Вера, еще меньше меня понимающие происходящее. Отец в бреду пытается дрожащей рукой благословить нас, хочет что-то сказать, но ничего произнести не может. Мы его похоронили на кладбище села Вашка, в трех километрах от Погоста, где в болотах, поймах, лесах и лугах, лежавших вокруг деревни, отец охотился в течение четверти века. И вскоре мы вернулись в Москву…




«СПАРТАК» – ДОСТОЙНЫЙ ДЕВИЗ


В начале двадцатых годов в футбольной жизни столицы произошло два важных события. На Красной Пресне организовался Московский клуб спорта – МКС, а через год, то есть в 1923 году, по инициативе Ф. Э. Дзержинского было создано московское пролетарское спортивное общество «Динамо» со стадионом, правильнее сказать, со спортивной площадкой, в Орлово-Давыдовском переулке.

Рождение этих спортивных коллективов совпало с бурно развивающимся в стране нэпом.

Помню собственное удивление по поводу крутого экономического поворота в нашей жизни. После скупых норм распределения во время гражданской войны и при хозяйственной послевоенной разрухе вдруг стало возможным купить без карточек французскую булку! При том купить не где-то из-под полы на Сухаревке, а в магазине.

Новая экономическая политика быстро сказалась на внутренней жизни и на внешнем облике города. Появились вывески на магазинах частных торговых фирм.

Нэпманы – как тогда называли частных предпринимателей – воспрянули духом.

Акционерные общества «Товарищества на паях», «Товарищества на вере», кооперативно-промысловые артели росли как грибы. Открывались и до утренних часов работали рестораны, кабаре, варьете, бары с эстрадными дивертисментами и цыганскими хорами.

В «Ку-ку», на углу Тверской и Садовой-Триумфальной, в хору под управлением главы знаменитого цыганского клана Егора Полякова пели широко известные исполнительницы цыганских романсов А. А. Добровольская, А. X. Христофорова, танцевала Мария Артамонова, в «Арбатском подвале» выступала совсем юная Ляля Черная.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=159688) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.