Свадьба Тоотса Оскар Лутс Истории про Тоотса #3 Оскар Лутс Свадьба Тоотса I Ветер поздней осени воет на улицах, крутит в воздухе пыль и клочки бумаги, трясет вывески лавок, свистит в телеграфных проводах. На оголенных деревьях кое-где еще болтаются пожухлые листочки, но стоит налететь порыву покрепче, как срываются с ветвей и они, чтобы, покружившись некоторое время среди сора и пыли, окончательно сгинуть где-нибудь под забором. Еще не свыкшиеся с холодом люди втягивают голову в плечи и, сгорбившись, шагают как можно быстрее, время от времени вытирая слезящиеся на ветру глаза. Синие и красные носы беспомощно выглядывают из воротников пальто и шуб, словно бы вопрошая: когда же, наконец, появится снег, когда же этот резкий ветер утихомирится? Но снег что-то не спешит с появлением, не унимается и холодный северный ветер. Правда, в иное утро в воздухе и впрямь начинают кружиться редкие белые мухи, но это пока что не те, ожидаемые гости, не снежинки, а скорее маленькие острые иголочки, которые ветер швыряет в лицо прохожему. Пеэтер Леста с лета живет один в городской квартире своего друга, сам же Арно Тали бесследно исчез. За все это время Арно не прислал ни письма, ни какой-либо весточки. Из деревни Паунвере, если верить слухам, он отбыл в один из летних дней, сказал, что поедет в город, начнет там работать. Однако в городе никто из знакомых не видел Арно и никто не знает теперешнего местожительства молодого человека, даже обитатели его родного хутора Сааре. Леста живет в тихих комнатах друга один, старается изредка что-нибудь писать, но работа не ладится. В долгие осенние вечера взгляд его то и дело натыкается на книги Тали, на вещи Тали, лежащие тут же, на столе, и тогда молодой писатель уносится мыслями далеко, на поиски исчезнувшего друга; в такие минуты Пеэтер подпирает голову рукой и, уставившись в пространство, пытается понять, что же, собственно, кроется за этим странным исчезновением и еще более странным молчанием. Ему, да, по крайней мере ему, Лесте, Арно мог бы и написать несколько слов, сообщить, что он жив-здоров. Но проходит день за днем, год движется к концу, а Тали молчит. Может быть его уже и нету среди живых? На столе – раскрытая книга. Так ее оставил Тали, уходя, и Леста не трогает эту книгу, не передвигает также ни одного из других предметов – до возвращения хозяина. А хозяин словно бы вышел на часок-другой из дому, чтобы немного прогуляться, не потрудившись распорядиться ни своими вещами, ни своей квартирой. Тем сильнее ощущает Леста свой долг перед другом, – заметив, что листья одной из гордых пальм поникли, словно она оплакивает своего исчезнувшего хозяина, Леста отправляется к садовнику за советом, как спасти растение, которое того и гляди погибнет. Иногда молодому человеку видится в увядании цветка дурное предзнаменование: может быть, и впрямь Арно Тали уже умер? Это опасение наталкивает Пеэтера на мысль написать новую, посвященную другу новеллу. Так, день за днем, проходит жизнь молодого писателя, тихо, без событий, без происшествий, так наступает декабрь – близится рождество. Некоторое разнообразие в существование Пеэтера Лесты вносят лишь посещения «кастеляна» Киппеля. Торговец Киппель обитает все там же, в своем «вигваме», рядом с квартирой Тали, обитает невзирая на холод и жестокий ветер, который задувает в стенные щели. Случается, по утрам Киппель приглашает Пеэтера Лесту в свое жилище и, словно бы гордясь этим, показывает наметенный в углу вигвама снег. Вода в старом жестяном ведерке затянута коркой льда, курительная трубка примерзла к подоконнику, сам бывший управляющий торговлей трясется всем телом – дрожь бьет даже его бороду. Вскоре слышится ужасающий треск: торговец ломает упаковочные ящики, груда их, наваленная в углу вигвама, все уменьшается – Киппель в очередной раз вознамерился «натопить весь мир», как он сам называет процесс топления своей печки. Из разговора с ним выясняется, что в последнее время он где-то успел поработать, примерно с месяц, однако столкнулся там с такими низкими душонками, что оставил свою должность быстрее обычного. Теперь же у него есть собственное дело, – он заказывает за границей всякий металлический товарец и сам же его сбывает. Несмотря на неудачи, он ни в коей мере не потерял ни своего веселого нрава, ни духа предприимчивости. На сегодняшние неурядицы бывший управляющий торговлей смотрит как на нечто преходящее, и по своему обыкновению пребывает в твердой уверенности, что скоро, теперь уж совсем скоро, и его дела, и условия жизни в корне изменятся к лучшему. II Как-то вечером Леста различает робкие шаги в прихожей и с любопытством прислушивается. Это наверняка кто-то посторонний – шаги Киппеля он, Леста, узнает сразу. А вот и стук в дверь. – Извините, – произносит какая-то незнакомая девушка, – здесь живет господин Тали? – Д-да, д-да… – запинаясь, отвечает Леста. – Вернее, он тут жил, да и теперь живет… но… его нет дома. – Ах, вот как! А вообще-то он в Тарту? – Н-нее… нет. – А он давно уехал? – Да еще летом. – Не будете ли вы так добры, не дадите ли мне его адрес. – Адреса его я, к сожалению, не знаю. Он мне не писал. – Ах вот как! Простите, что побеспокоила. Вновь слышатся робкие шаги в темной прихожей, затем хлопают наружные двери, и вокруг воцаряется прежняя тишина. Леста долго смотрит на дверь, потом почему-то вздыхает, садится к столу и погружается в думы. Что означает сей визит? Кто эта незнакомка? Молодой человек бросает взгляд на раскрытую книгу Арно Тали, но ответа и от нее не получает. Однако визит незнакомки дает новую пищу для воображения писателя – ведь посвященная другу новелла далеко не закончена – не помешало бы еще кое-что добавить. Действительно, в ней исчезновение молодого человека объяснено неубедительно, в сущности, никак не объяснено. Конечно, у Тали для того, чтобы исчезнуть, могли быть свои, совсем иные причины, однако Леста чувствует, что он, как автор новеллы, должен связать их с появлением этой незнакомой девушки. Нет, если уж писатель при создании произведения ждет толчка от самой жизни, то это просто-напросто свидетельствует о бедности его фантазии, – так-то обстоят дела. А может быть, вообще никто тут и не появлялся, может быть, это было лишь забытое им действующее лицо, которое само пришло о себе напомнить? Ах, нет, так далеко дело еще не зашло! Словно сквозь сон слышит Леста, как возвращается домой торговец Киппель, как вытирает в прихожей ноги, как ломает упаковочные ящики. Один разок его, Лесту, будто бы окликнули из-за дверей. Утром он обнаруживает, что сидит все там же, за столом и толком не знает, спал он или нет. Вероятно, все-таки между делом и спал тоже, уж слишком часто являлись ему этой ночью и исчезнувший друг, и незнакомая девушка, и пальмы… слишком часто. Но задуматься надолго ему не дают, Киппель уже стучит в дверь и похваляется новым снежным сугробом, образовавшимся под его кроватью. Скоро он, Киппель, откроет в вигваме каток и будет брать сногсшибательную плату за билеты, ибо предприятие есть предприятие. Как бы то ни было, теперь он пришел к выводу, что топить по вечерам не имеет смысла, – все равно утром в вигваме минус три градуса… по Реомюру. Лучше уж спать в одежде, в обуви, в шапке, в рукавицах, с зажженной трубкой в зубах… и так далее. После этого разговора соседи пьют вместе чай и отправляются каждый по своим делам: Пеэтер Леста – на работу в аптеку, Киппель – в почтовую контору… потому что на его имя в любой час может придти посылка с новым товаром. В обеденное время Пеэтер Леста вновь ненадолго заглядывает домой, перечитывает написанные за ночь страницы, вносит кое-какие поправки и находит, что его охаянная фантазия была ночью еще какой живой, даже слишком живой. Теперь, при свете дня, ему придется немножко пообщи-пать крылья своему Пегасу, – что-то чересчур высоко занесло его в ночном полете. Работа еще далека от завершения, когда из прихожей опять доносятся шаги какого-то чужака. «Наступило время робких шагов, – мысленно говорит себе молодой человек. – Очень интересно, кто же заявился на этот раз?» Но на этот раз к Лесте никто не заявляется, чужак звякает ручкой двери вигвама. Очевидно, торговца нет дома, Леста выглядывает в прихожую. – Дядюшки, который тут проживает, дома, как видно, нет, – произносит почтальон, – не передадите ли вы ему это письмо? Молодой писатель ничего не имеет против, однако не успевает он взять письмо в руки, как в дверях, ведущих на улицу, появляется уже и сам «дядюшка», при виде письма он задирает бороду вверх. – Аг-га – мне! – восклицает он. – Его-то я и ждал все время. Оно из Германии, от Энгельсвярка. Ну да, новый товар к празднику. Вот вам, почтальон, малость на выпивку, в другой раз приносите мне письма с утра пораньше – понимаете, торговые дела нужно проворачивать быстро. В радостном оживлении бывший управляющий торговлей устремляется прямиком в комнату Лесты, садится на софу и разрывает конверт. – Так, – произносит он при этом, – так, господин писатель, проворачивают торговые сделки. Все должно идти, как по писаному. Быстро заказано, быстро получено, еще быстрее продано – и вот уже делается новый заказ! Ну да, всеконечно, я же говорю, если я через год не стану поверенным Энгельсвярка в Тарту по всем трем губерниям то… то… По мере чтения лицо дельца вытягивается и борода опускается книзу. – Что такое? – спрашивает Леста, заметив эту перемену. – Гхм, – хмыкает бывший управляющий торговлей, – гхм, письмо вовсе не от Энгельсвярка. Проклятые шельмецы, чего же они тянут, почему не присылают товар?! – в таком случае, откуда это письмо? – Где ж мне знать, откуда оно. – Кто пишет? – Погодите, погодите, этого я тоже пока что не знаю. Аг-га, аг-га… Ах вот оно что! Отгадайте, господин писатель, от кого это письмо? – Ума не приложу, от кого. Неужели… неужели… – Да, да, – улыбается бывший управляющий торговлей, – именно, именно! – Что вы говорите! От Тали? Молодой человек выхватывает письмо из рук торговца и, сгорая от нетерпения, читает. При этом глаза Пеэтера Лесты увлажняются, руки начинают дрожать. «Господин Киппель! – пишет Арно Тали. – Некоторое время тому назад я отослал Лесте письмо, но ответа до сих пор не получил. Может быть, он съехал с моей квартиры? Поэтому обращаюсь к Вам с просьбой: возьмите мою квартиру (если хозяева еще не сдали ее заново) на свое попечение до той поры, пока я сам не приеду. Это будет скоро. Писать мне уже не имеет смысла. С приветом, Тали. Если Леста еще в Тарту и Вы его увидите – передайте поклон!» – Нет, я же сразу сказал, – возобновляет разговор Киппель после некоторого молчания, – ведь человек не кошелек, чтобы вовсе потеряться. Так оно и вышло! Покойный Носов в свое время тоже уезжал за границу, был там два месяца. Но это не значило, будто он потерялся. Очень уж вы, господин писатель, нетерпеливы да и беспокойны. – Бог тому свидетель! – восклицает Леста. – Никакого письма я от него не получал! – Иной раз бывает и такое, – произносит Киппель спокойно, – письмо просто-напросто потерялось. – Похоже, что так, но главное – он жив! Жив! Тали жив! – А то как же, всеконечно! Ведь с того света писем уже не пишут. – Правда?! – становится вдруг Леста дурашливым. – Неужели Носов вам не писал? Так пошлите же ему телеграмму: Преисподняя, котел № 77, знаменитому предпринимателю Носову, который при жизни обдирал три губернии, а на ободранные места сыпал соль. Сообщите ему, что Энгельсвярк решил выкинуть фортель и не высылает вам заказанный товар: две пары ножей и вилок, три ложки и пачку иголок. – Позвольте, позвольте! – недовольно восклицает Киппель. – Речь идет не о двух или трех парах, а, если хотите знать, о пяти дюжинах. А все, что вы мне сейчас наговорили, пустые насмешки и вызов на скандал. Я бы мог ответить вам гораздо обстоятельнее, но у меня есть дела и поважнее. Перво-наперво мне нужно перетащить сюда свои манатки. – Какие манатки? Куда? – переспрашивает Леста, предчувствуя недоброе. – Боже святый, но ведь здесь, в письме, написано, что я должен взять квартиру Тали на свое попечение до той поры, пока он сам не приедет домой. А если я возьму его квартиру на свое попечение, то не могу же я, в самом деле, оставить собственное имущество на попечение Господа Бога. Вентеря и сеть-путанка и без того уже разодраны, черт знает, будет ли от них еще какой-нибудь прок. Тем не менее, надо спасти то, что можно спасти. – Хорошо же, но… – Леста в растерянности опускает глаза, – но ведь тут цветы, они не выдержат вашего табачного дыма, вашей трубки. – Не опасайтесь, – возражает Киппель, – мне с цветами и прежде приходилось иметь дело. Табачный дым цветам только на пользу. Стремясь избавиться от беспокойного соседства, Леста находит еще и другие доводы, но всё напрасно, – Киппель в этот же день перебирается в квартиру Тали со всеми своими «манатками» и чувствует себя в ней полновластным хозяином. В сущности, Леста и не имеет ничего против охваченного радостной деятельностью торговца, только вот плакали теперь его, Лесты, тихие ночи, когда он мог читать и писать, пока в глазах не помутится. Теперь бывший управляющий по вечерам обычно тоже сидит возле стола, перебирает какие-то счета, что-то подытоживает – «калькулирует», как он сам называет свое занятие, и беспрестанно курит либо свою ужасную трубку, либо огрызок какой-нибудь отвратительной сигары. Леста со вздохом посматривает на пальму и в один из особенно дымных вечеров пишет Тали: «Арно, приезжай скорее, не то от твоих цветов останутся одни высохшие скелеты». Вновь день проходит за днем, но долгожданный хозяин квартиры все не появляется на горизонте. III Cловно бы возмещая отсутствие хозяина, в один из обеденных часов в дверь квартиры Тали-Лесты-Киппеля просовывается некий житель деревни Паунвере, некоторое время сопит возле входа, затем произносит жалобным голосом: – Ну так здрасьте! – Здрасьте, здрасьте! – удивленно отвечает Леста. – Как это ты в городе очутился? А вообще-то ты, Кийр, пришел очень кстати, я уже давненько не видел никого из наших. Скидывай, скидывай шубу и расскажи, как вы там, в Паунвере, живете-можете? – Как можем, так и живем, – отвечает бывший соученик Пеэтера Лесты, – полегоньку да помаленьку. Приехал в город сделать кое-какие покупки к рождеству, да и для портновской работы то да сё нужно, ну, вот и зашел к тебе, чтобы… Не знаю, стоит ли снимать шубу, у меня времени в обрез, надо еще кое-куда зайти и… – Как знаешь. Тогда хоть присядь. Дай ногам отдых. Кийр садится на краешек стула и оглядывает комнату. Портной схватывает своими зоркими глазами любую мелочь, как кошка, которая попала в незнакомое помещение. Даже трубка Киппеля на печном карнизе не остается незамеченной. – Никак ты начал рыбу ловить да и курить тоже? – Нет, в этой комнате и впрямь живет великий рыболов и куряка, но это не я. Это знаменитый торговец Киппель, ты, наверное, о нем наслышан. – Впервые слышу. А разве Тали еще не вернулся? – Не вернулся. Кийр криво усмехается, обстоятельно прочищает нос и произносит, словно бы сам для себя: – А всё из-за девицы. – Вот как? С чего это ты взял? – Знаю. – Кийр косо вытягивает шею. – В Паунвере уже давно ни для кого не новость, что он из-за девицы ушел. Да, да, впереди шла девица, а Тали – следом за нею! Хи-хи, интересно, докуда они успели дойти? Может, уже в Америке? Леста хмуро молчит, взгляд у него отсутствующий. – А ты служителя Митта помнишь? – внезапно спрашивает Кийр. Леста утвердительно кивает головой, пристально взглянув на бывшего однокашника. – Видишь ли, этот самый Митт знает всю эту историю с начала и до конца. – Как же он ее узнал? – Видишь ли, это опять же не известно мне. А ему известно. – Ну ладно, – произносит Леста через некоторое время, – а что поделывает Йоозеп Тоотс? – А чего ему делать, – отвечает рыжеголовый портной с кислой улыбкой, – пьет да куролесит так же, как прежде. Ах да, говорят, затевает на рождество свадьбу. Я-то не знаю, я его самого уже давненько не видел, но люди болтают. Поди, разберись, у больших господ и дела большие. Ах да, небось, ты еще и того не знаешь, что Яан Имелик отбыл из Паунвере. – Как это – отбыл? – А всё так же: баба – впереди, а мужик – следом за нею, по примеру Тали! Отбыли туда, в Россию, к папе. Вот уж попали мужики в переплет, со стороны смотреть – обхохочешься. Хи-хи! Да и свадьба у Имелика никак не вытанцовывалась, но… понимаешь, аист или вроде того… Да я и сам не знаю толком, Либле знает. Поначалу у молодых все шло очень даже прекрасно, жили душа в душу. А потом госпоже захотелось домой, к папе. Ну что еще оставалось делать Имелику – заткнул полы за пояс и припустил следом. Да, Пеэтер, видишь, что наши однокашники вытворяют. – Гм, – хмыкает Пеэтер Леста, пребывая в задумчивости. – Хи-хи-и! Хорошо еще, что я такой благодати избежал, не то Бог знает что выделывал бы тоже. Ой, эта Тээле с хутора Рая – капризуля, каких свет не видел! Господь упаси! Подумай только, хотела, чтобы я выучился на управляющего имением. Ну, я сказал ей пару серьезных слов, мол: «Оставь, если можешь! Иди, играй другими мужчинами, а я не из тех, кого на поводу держат». Попомни мое слово, Пеэтер, ты еще увидишь, что она с Кентукским Львом начнет вытворять! [1 - Кентукский Лев – школьное прозвище Йоозепа Тоотса. Здесь и далее примечания переводчика за исключением особо оговоренных случаев.] Ничего путного из этой свадьбы не выйдет, это как пить дать. – Ах да, – спохватывается вдруг Леста, – с чего это твои отношения с Тээле так внезапно оборвались? Ведь это ты был ее женихом, а вовсе не Тоотс? – Как оборвались, так и оборвались. Я сказал: «Выходи за кого хочешь, а меня оставь в покое, все равно в жены я тебя не возьму, уж больно ты злая». Да и обрываться-то было нечему. – Гм… Я слышал несколько иное. – Правда? – с любопытством спрашивает рыжеголовый. – Неужели и ты слышал? От кого же? Случайно, не Тоотс ли к тебе заглядывал? – Да нет! Тоотса я не видел. А впрочем, особой разницы и не было. Говорили, примерно, то же самое, что ты сам сейчас рассказал. – Вот-вот, – подхватывает Кийр, оживляясь, – именно так все и было! Что за нужда мне врать. Посуди сам, друг мой, с какой стати стал бы я говорить неправду? Д-да-а… – тут Аадниель Кийр вновь косо вытягивает шею, – если бы я и впрямь когда-нибудь домогался Тээле или же сейчас имел на нее виды, тогда другое дело! Но я не желаю ее. Не желаю! Пеэтер Леста, словно бы соглашаясь, кивает головой. – Ну вот, я вижу, ты всё правильно понимаешь, и если еще кто-нибудь станет про меня что-нибудь говорить, мол, так оно и так, мол, я будто бы домогался раяской девицы или Бог знает, что там еще, плюнь этому человеку в лицо – этот человек лжет. Ах да, за доброй беседой я чуть было не забыл о своем главном деле. Я, собственно, и приехал сюда, чтобы принести весть о том, что… Не будешь ли ты так добр, не пройдешься ли со мной немного по городу? – А куда именно? – Дело тут такое, видишь ли… Я бы хотел повидать еще одного бывшего школьного друга… Ну так вот, не составишь ли ты мне компанию? Вдвоем вроде бы веселее. – Что еще за школьный друг? – Да так, тоже один писатель, вроде тебя. Я, правда, его уже толком не помню, но в школе мы учились в одно время – это мне известно. – Школьный друг… школьный друг… – пытается припомнить Леста. – Писатель… Не Лутс ли, случайно? – Ишь ты, – Аадниель Кийр хитро усмехается. – верно, Лутс. Тот самый, который повесть «Весна» написал. Я ходил в редакцию газеты «Постимеэс» и добыл его адрес, теперь не мешало бы зайти повидаться. Пойдешь со мною? – Не знаю, – пожимает Леста плечами. – Я ведь тоже не очень-то с ним знаком, да и никакого дела, чтобы зайти, вроде бы нет. – Хи-хи-и, зато у меня есть к нему дело. Пошли! – У тебя – дело? Не подался ли и ты в писатели? Этак половина паунвересцев писателями заделается. – Не-ет, – трясет портной своей рыжею головою, – писателя из меня, пожалуй, не выйдет, а вот матерьяльчик для книги кое-кому, кто пишет, я и впрямь могу подкинуть. Да-да, весьма любопытный, презабавный матерьяльчик, и удивляться тут нечему, дорогой школьный друг. – Нет, дорогой Аадниель, разреши мне все же удивиться. – Не удивляйся, не удивляйся! Я знаю о Тоотсе такие чудные историйки, и если Лутс их туда, во вторую часть «Весны» вставит… Хи-хи-и, то-то будет потеха! А если обо всем этом еще и Тээле прочитает, тогда… Ведь ты, Пеэтер, не знаешь – уже первая часть «Весны» едва не похерила их свадьбу. А там не было и половины того, что мне известно. Пойдем, пойдем, Пеэтер! Раз уж я приехал в город, надо пойти. – Иди себе на здоровье. Я не пойду. – Почему? – Ну, так… Прежде всего, у меня нет времени, пора на работу. Да вряд ли и тебе стоит идти. – Отчего же? – Можешь, конечно, и пойти, но я не пойду. – Ну, стало быть, ничего не попишешь. Тогда объясни мне хотя бы, как попасть на ту улицу, где он живет. Вот его адрес. Леста объясняет бывшему соученику, как найти нужную ему улицу, после чего тот берет свой узелок и уходит. Да, да, надо зайти, кто знает, когда опять придется побывать в городе, зима – самая горячая пора. Известное дело: когда крестьянин прохлаждается, у ремесленника – разгар работы. Ну так пусть будет дорогой школьный приятель здоров, и если кто-нибудь придет и снова что-нибудь скажет, то пусть он, Пеэтер Леста, плюнет ему в лицо. А если школьный друг когда-нибудь окажется в Паунвере, пусть и к ним тоже заглянет, всего и дела – каких-то двадцать шагов в сторону от дороги. А приветы он, Кийр, всем передаст, это уж непременно, кроме Тоотса и Тээле… они… ну да… – Теперь, кажется, наступило время таинственных шагов, – бормочет Пеэтер Леста себе под нос, глядя на грязную лужицу от снега, оставленного на полу сапогами школьного приятеля. IV Действительно, спустя некоторое время после ухода Кийра в прихожей снова кто-то шебаршит. На этот раз, судя по шороху, уже не один человек. Испуганный писатель мысленно сравнивает себя с «попавшим в переплет составителем календаря» и поспешно отодвигает в сторону исписанные листки. [2 - …"попавшим в переплет составителем календаря» – образ из фельетона эстонского писателя Фридриха Рейнхольда Крейцвальда (1803-1882). В прошлом календари были самым массовым и популярным чтением в народе. Многообразие их содержания усложняло работу составителя, к тому же ему мешаали многочисленные посетители] Да, да, входите, входите! Господи помилуй, не квартира, а почтовая контора какая-то или бюро по найму рабочих – один посетитель уходит, другой приходит. Ну входите же, черт подери, по крайней мере, настанет конец этому шебаршению! За дверью снова топочут ногами, затем медленно, словно плужные быки, в комнату вваливаются два человека, запакованные в шубы и башлыки. Судя по первому впечатлению, новые посетители прибыли прямиком с северного полюса, так невероятно обременены оба тяжелой одеждой. – Здравствуй, Леста! – доносится наконец из башлыка того, кто вошел первым. – Будь добр, принеси быстренько кипятка и попытайся, ежели еще не поздно, разморозить наши руки и ноги. Черт побери, я превратился в большую сосульку и с превеликим удовольствием залез бы сейчас хоть в топящуюся печку. Нет, больше я на лошади в зимнюю пору в город не ездок! – Тоотс, чертяка! – восклицает Леста. – Тебя и не узнаешь, стог сена, заметенный снегом, да и только. Стягивай скорее шубу, раз ты замерз! Погоди, я помогу. – Оставь меня в покое, – отстраняет Тоотс Пеэтера, – лучше попробуй размотать этот сверток. Школьный друг Лесты указывает рукавицей на другую фигуру, – это какая-то женщина, она переминается с ноги на ногу, пытаясь развязать узел своей шали. – Само собой! – Леста спешит на помощь неповоротливой, упакованной в одежды фигуре. – Очень интересно, кого это я из-под этих свивальников извлеку? – Разматывай, разматывай, – произносит Тоотс, стаскивая с головы башлык, – небось, тогда увидишь, кто это. В конце концов оба гостя освобождаются от верхней одежды и проходят к столу – свежие и румяные, словно два красных яблока. – Ну, Пеэтер, – говорит Тээле, растирая себе руки и дуя в кулачки, – давай теперь быстренько прочти нам что-нибудь из своих новых рассказов – именно ради этого мы к тебе и зашли. – Еще успеется, – высказывает свое мнение Тоотс, – рассказы нас не разогреют. Лучше и впрямь постарайся раздобыть где-нибудь кипятка, как я уже сказал; у меня с собой бутылка, сделаем парочку стаканов доброго грога. А этого Тосова или Носова нет дома? [3 - …этого Тосова или Носова – имеется в виду Киппель, прежде служивший в торговом доме Носова, причем Тоотс искажает фамилию последнего.] Он бы его быстрее сварганил! – Носова нет, Носов занят делами торговли, но кипяток и без него добыть можно. Подождите здесь, присядьте, а я пойду и скоренько все соображу. – Иди, иди, сообрази, а я пока что подарю своей невесте два-три сладких поцелуя, тогда к ей мигом вернется дух жизни, и кровь побежит по жилам быстрее. – Видали молодца… – Тээле пытается сделать недовольное лицо. – Ты что, целоваться сюда приехал? – А разве не все равно, где целоваться, в деревне или в городе? Ах да, Леста, постой, не уходи, я тебе сначала скажу, зачем мы в город приехали, да еще и на лошади. – Ну? – Леста задерживается возле двери. – Приехали, как ее… дитячью одежонку покупать. Решили кинуть ее загодя в сани, чтобы потом брать без всяких хлопот. Да у самого-то меня такой уж большой нужды в этом нет, но Тээле насела, поедем да поедем, привезем! – Йоозеп! – восклицает Тээле, улыбнувшись. – Скажи честно, у тебя, наверное, винтика не хватает? – Винтика?.. Может, и впрямь не хватает, только не мне о том судить, со стороны виднее. – Это что еще за разговоры! Иди, иди, Леста, а я тут вместо поцелуев задам ему хорошую взбучку, да такую, чтобы он и в деревне ее помнил. Не все ли равно, где получить взбучку – в деревне или в городе. В то время как Пеэтер Леста ставит в вигваме самовар, Тээле перебирает какие-то книги Арно Тали и между прочим говорит жениху: – Не молол бы ты, Йоозеп, всякий вздор в чужом месте. – Разве же это чужое место! – возражает жених. – Взгляни лучше, как много тут всяких вентерей и сетей. Все они – имущество этого Тосова или Носова. Летом они были там, по ту сторону «калидора», в вигваме; не знаю, с чего это их сюда перетащили? Ах да, Тээле, как насчет поцелуя? Ведь дорога была такая долгая и трудная. – Что? – переспрашивает Тээле, отрывая глаза от книги. Девушка обнаружила между ее страницами маленькую записочку с какими-то пометками и иноязычными словами, в конце несколько раз было повторено одно и то же имя: Вирве, Вирве, Вирве… – Я спросил, как насчет поцелуя? – Ну тебя с твоим поцелуем! Погляди лучше, сколько у Арно книжек. Аг-га, смотри-ка, наверное, это и есть новый рассказ Пеэтера. Видишь: «Увядающая пальма». Здесь вокруг – наука и искусство, а ты носишься со своим… ну, скажем… совершенно обыкновенным поцелуем. – Здесь тепло и хорошо, здесь сидит влюбленная пара, а ты носишься со своим… ну, скажем… совершенно обыкновенным упрямством. Подать сюда поцелуй, не то я расставлю сети и мережи и все равно его поймаю! – Йоозеп! – Тээле! Жених полунасильно становится обладателем желанного поцелуя и теперь с невинным видом заглядывает в глаза невесты – словно голубок. Возвращается Пеэтер Леста, моет вымазанные углем руки, спрашивает: – Ну как, стало теплее? – Да, – отвечает Тоотс, – дело на мази. Один поцелуй уже растаял на губах моей дорогой школьной подруги. Леста краснеет и отводит взгляд в сторону. – Пеэтер, а об Арно ты что-нибудь слышал? – спрашивает Тээле. – Да. Он прислал письмо, обещает скоро вернуться в родные края. Больше ничего не пишет. – А ты не знаешь, почему он отсюда уехал? – Нет. – Тали вообще-то славный парень, – включается в разговор Тоотс, – только немного… странноватый или вроде того. Живет сам для себя или черт его знает… А вообще-то он парень что надо, ничего не скажешь. Ну, стало быть, кипяточек обеспечен? Гм, а? Ну что же, Тээле, расскажем, с чем мы приехали, покуда самовар закипает, а после начнем – хм-хм-пых-пых – шкуры шпарить. Жалко, что Тосова нет дома. Да, да, так ты приезжай, приезжай, Леста, к рождеству в Паунвере, на рождество мне вденут в нос кольцо и поволокут к берегу семейной жизни. Тогда снова сможете петь «Хороним мы покойника, и…» Ну да, неужто до тебя не доходит: мы приехали, чтобы пригласить тебя на свадьбу. – Ах вот оно что, – произносит Леста, растягивая слова. – Премного благодарен. – Ну, чего там благодарить! Приезжай, и весь разговор. – Непременно, непременно, Пеэтер, – подтверждает Тээле приглашение жениха. – Кому же приехать, как не тебе! – Нет… да… непременно приеду, если только выкрою время. Я ведь не сам себе голова, чтобы взять да и пойти, куда позовет сердце. Служба… – Неужто ты все еще не избавился от этой своей службы? Стань же наконец настоящим писателем и не возись с аптекой. Пиши! Напиши вторую книгу, такую же, как у тебя летом вышла. Нет, Пеэтер, эта книга, что надо, я ее прочел и… не могу сказать ничего такого. Пиши! Черт побери все эти balsum vulnerarum kuntsum и зелье от семи колдуний, и заячьи рецепты и зерна против заворота кишок, полученные от бабушки заморского черта! Пиши! Больные сумеют умереть и без твоего зелья от сглаза, а валериановый корень только на то и годен, чтобы кошки бесились, зажимы для пупка и еврейские уши не спасут уже ничью душу от когтей старого черта, ежели она однажды угодила к нему в лапы. Пиши! – Д-даа… – Леста пожимает плечами, – не получается, концы с концами не свести – вся загвоздка в этом. Но раз уж зашла речь о писательстве, то… Постой, я, пожалуй, отдам тебе часть своего долга. Всё я, к сожалению, возвратить не могу, но половину… Половину верну, тогда мне будет немножко легче жить. – Аг-га, – восклицает жених, – вот видишь! Ежели ты уже долги отдаешь, значит, писательская работа – дело прибыльное. – Нет, нет… Эти деньги я сэкономил из жалованья. – Хорошо же, а комиссионщик – что он-то говорит? – Комиссионщик говорит, что ему недосуг расчет сделать. Пусть я приду так… попозже, когда-нибудь. – Но хотя бы часть твоих книг он продал? – Продал, этого он не скрывает. – Ну, стало быть, завтра же пойдем и потребуем уплатить за проданные экземпляры. И вовсе не потому, что я свой долг хочу получить, тебе самому деньги нужны. – Это не поможет. Он скажет: «Приходите в начале нового года». Прежде говорил: «Приходите к концу года», теперь говорит: «Приходите попозже, когда-нибудь… так, в начале нового года». – Наложи ему волк в кастрюлю! Черт побери, неужто и впрямь нельзя издать книгу без всех этих закавык!? Леста пожимает плечами и вдруг настораживается; в то же мгновение дверь стремительно распахивается, кто-то, споткнувшись на пороге, в сердцах поминает черта. Одновременно с «чертом» в комнату влетают небольшой посылочный ящик, дымящийся огрызок сигары и, как завершение всего – на четвереньках! – сам бывший управляющий торговлей Носова. Перед лицом этого странного явления молодой писатель испуганно отступает в сторону, Киппель же мигом вскакивает и дает происшедшему соответствующее объяснение. – Вот это номер, – произносит он, – всю дорогу шагаешь чин-чином, как пристало приличному человеку, и на тебе – возле собственных дверей, словно пес, ковыляешь на четвереньках. Не пойму, что это за напасть такая! Снег сегодня – точно замазка, так и налипает на каблуки, так и налипает… идешь, словно на ходулях. Вы не заметили, господин писатель, куда моя сигара улетела? Ах да, простите, здесь посторонние! Ба, помилуйте, да ведь это господин опман собственной персоной! [4 - Опман – помощник управляющего мызой. Киппель называет так Тоотса, потому что тот какое-то время служил управляющим имением в России.] Здрастье, здрасьте! Ну, теперь-то мне и горя мало, теперь у меня уже есть один покупатель для свежего товара. А синяк, который я на пороге получил, – это мне как с гуся вода, это как у русского слово «нету»; главное, что господин Тоотс заявился в город в самое что ни на есть подходящее время. Что я вижу – на столе стоит бутылка, и это не что-нибудь, а старый уважаемый «Сараджев» с тремя звездочками. Да, верно – три звездочки. Старые знакомые долго трясут друг другу руки, затем Тоотс представляет Киппелю свою невесту. Торговец отвешивает неописуемо галантный поклон, и при этом чуть не падает, однако вовремя хватается за угол стола и вновь обретает равновесие. – А теперь, – сразу же продолжает он, – всеконечно надо нам согреть самовар и приготовить чай, потому что без чая даже и вино с тремя звездочками, словно «i» без точки или собака без хвоста. Я мигом займусь. – Уже всё сделано, – произносит Леста. – Аг-га, аг-га, это великолепно! А вы не заметили, куда моя сигара улетела? – Там, в углу, дымит какой-то огрызок. Но что это за огрызок, мне неведомо. – Хм-хью-хьюх, она самая, – произносит предприниматель и быстро втыкает огрызок сигары себе в рот. – А теперь откроем этот ящик и поглядим, что же мне Энгельсвярк прислал. Будьте так любезны, господин писатель, принесите мне из моей комнаты старую стамеску, она лежит на краю плиты, стамеской удобно отдирать дощечки. Заодно подбросьте в самовар угольков да подуйте, подуйте, эта старая жестянка так и норовит заглохнуть. Немного усилий – и посылка открыта, сияющий от счастья Киппель выкладывает на стол товар. – Поглядите, поглядите, господин опман, – говорит он, – и вы тоже, барышня, потому что свой глаз – король. Нет, в нашем городе вы такого товара и днем с огнем не найдете. Теперь быстренько купите дюжину-другую для вашего будущего обзаведения, завтра, может статься, все это будет уже продано перекупщикам. Здешние торговцы охочи до такого товара. – Не мне решать, – пожимает плечами Тээле, – это по твоей части, Йоозеп. Лично я ничего не имею против. – По моей части?! – восклицает Тоотс. – Черт подери, ножи и вилки всегда были заботой хозяйки. Покупай, покупай, Тээле, не жмись, ты же не Тыниссон! Во всяком случае, в ножах и вилках у нас нужда побольше, чем в новом костюме для меня. Скажем, к примеру… – Новый костюм ты все равно должен заказать! – И не подумаю. У меня и старый еще хороший. А если ты так уж настаиваешь на новом, давай, отложим свадьбу до тех времен, когда старый износится. Тогда закажем новый костюм и сыграем свадьбу. Это будет, скажем… годков через пять. – Гм… – Тээле слегка морщит свой красивый носик, – интересно, кому такой старик, каким ты к тому времени станешь, будет нужен. – Позволь, позволь! Но тебе надо бы знать, что за эти пять лет ты и сама никак не помолодеешь. А что я вообще чуток постарше тебя, это уж так повелось, мужу положено быть старше жены. Адам тоже был старше Евы – или ты уже подзабыла библию? – Да, господин опман, всеконечно, прав, – высказывает свою точку зрения Киппель, занятый вытиранием ножей и вилок своим обтрепанным рукавом. – Но каков товарец! С вас, как с добрых знакомых, я возьму за посредничество всего-навсего двадцать процентов. Для меня тут не прибыль главное, а то, что у господина опмана счастливая рука – пускай станет первым покупателем. – Заметано! – произносит Тоотс. – Упакуйте одну дюжину! Это будет моим свадебным подарком невесте. Слышишь, Тээле, другого подарка не жди, я человек бережливый и не люблю сорить деньгами. – Заметано! Заметано! – с улыбкой кивает невеста жениху. – Вот это по-нашему! – радостно восклицает торговец. – Теперь уж точно, с каждой дюжины из остальных я возьму свои чистые тридцать процентов. А вы никогда не обращали внимания – если у первого покупателя легкая рука, торговля идет потом как по маслу. Вот ваша дюжина ножей и вилок – их вам на всю жизнь хватит, если только не станете лить в пищу слишком много уксуса. А теперь я пойду к самовару и хоть все свои легкие выдую, но он у меня закипит. – Уже закипел, – произносит Леста, ставя на стол шумящий самовар. От «грога» настроение Тоотса достигает таких высот, что он даже Киппеля приглашает в деревню на свадьбу. Получив приглашение, делец воодушевляется, обещает – всеконечно! – приехать, но с условием, что вместе с ним поедет господин писатель, – одному в чужом месте среди чужих людей как-то боязно. Несмотря на веселые разговоры и шутки, Тоотс вдруг становится серьезным, насупливает брови и бормочет словно бы сам себе: – Черт побери, надо бы наведаться… – Куда это? – спрашивает Тээле, настораживаясь. – Погоди, погоди, – отвечает жених, – дай мне глотнуть еще разок грога… последние двадцать капель с сахарной водой… потом спрошу у Лесты совета – поглядим, что он скажет, стоит пойти или нет. – Куда, куда? – спрашивает Леста. – К Лутсу, к тому самому, который написал повесть «Весна». Он там черт-те что наворотил, вот я и решил пойти к нему и сказать два-три серьезных слова. Услышав это, Леста вдруг поперхнулся горячим питьем, откашливаясь, он с улыбкой смотрит на Тоотса: – Кхе, кхе, ну, это ведь… – Кентукский Лев разозлен, что о нем так много написано, – замечает Тээле. – А вообще-то вранья в этой книге не ахти сколько. Все эти истории у нас и у самих на памяти. – Погодите, погодите, – машет жених руками, призывая собеседников к молчанию… – дайте мне объяснить. Скажем, к примеру… ну да, Лутс пишет, что Йоозеп Тоотс поступил так-то и так-то, выкинул такую-то и такую-то штуку – хорошо, пусть будет так! Но откуда Лутсу известно, что я так-то и так-то думал, когда я так-то и так-то поступал? Ответьте мне на этот вопрос. Может, кто-нибудь видел, как Лутс проделал в моей голове дыру и заглядывал внутрь? Ну это во-первых. Во-вторых, в повести все же две-три проделки на мою шею свалены такие, которые вовсе не я выкинул, а черт знает кто. В-третьих, ежели вы хотите знать… – Может быть, уже хватит? – придерживает Тээле своего разошедшегося жениха. – Нет, еще не хватит, самый важный пункт пока что впереди. Ну да, во-вторых… – В-третьих, в-третьих! – поправляет Тээле. – Ладно! В-третьих, позавчера к нам в Юлесоо приходил Либле и говорил, что слышал, будто этот рыжеголовый портняжка, этот Кийр, грозился поехать в город, разыскать Лутса и вот тут-то со знанием дела поведать ему о моих деяниях, обо всех до одного… чтобы они попали во вторую часть «Весны». Смотрите, что наш дорогой школьный друг Аадниель Кийр надумал! Нашему дорогому школьному другу, похоже, мало первой части «Весны», похоже, он до конца жизни собирается рыть для меня волчьи ямы. Что есть, то есть, но теперь, видать, пришел последний срок и мне тоже разыскать Лутса и сказать ему в назидание два-три слова. Станет он слушать болтовню Кийра, так обязан и меня выслушать, ежели он хочет быть хоть немного справедливым к своим однокашникам, а ежели он отчего-нибудь поверит больше Кийру, так придется этого писаку чуток припугнуть, ведь и я тоже кое-что о нем знаю, такое, что можно записать на бумаге, обработать да и тиснуть в типографии Лаакмана. Так обстоят дела, ежели вам это интересно. Я не знаю, что ты, Леста, думаешь – ты ведь тоже писатель – но я наметил себе сходить к Лутсу… да хоть бы и сейчас. – Повремени немножко, – высказывает Леста свое мнение и улыбается. – У Лутса уже кое-кто находится, тебя опередили. – Опередили? – удивленно восклицает Йоозеп Тоотс. – Откуда ты знаешь? Все вопросительно смотрят на Пеэтера Лесту, даже Киппель задерживает поднесенную было ко рту рюмку грога. – Он направился к Лутсу именно отсюда, от меня, незадолго до вашего прихода. – Кто – «он»? – спрашивает Тээле. – Наш дорогой школьный друг Кийр, кто же еще! Глаза Тоотса округляются, затем в притихшей комнате раздается его знакомый всем смех: хм-хм-хм, пых-пых-пых. – Вот чертяка! – восклицает жених. – Опять Кийр! Нет, нет, нет, я же говорю: куда бы я ни шагнул, всюду меня опережает Кийр. Имейте в виду, ежели я когда-нибудь отправлюсь в ад, Кийр и там окажется впереди меня и начнет подкидывать дрова под мой котел. Ой, ой! Стало быть, Кийр снова меня опередил! Что ты на это скажешь, Тээле? – Не знаю, что и сказать, – улыбается невеста. – А я так уже и до двух досчитать не сумею. Нет, какое там до двух – мне и до одного не досчитать. То, что он к Лутсу пойти надумал – еще куда ни шло, но то, что он меня уже опередил, это… это черт знает, что такое! Стало быть, он притащился сегодня в город на утреннем поезде. Разве же я не говорил: поедем-ка мы на паровике? Нет, лучше на лошади! И – на тебе! – этот прощелыга Кийр нас уже опередил! – Ну и что с того, – оправдывается Тээле, – кто тебе мешает пойти сейчас? Это даже и к лучшему: последний разговор Лутсу крепче запомнится. Тоотс зажмуривает один глаз и задумывается. – Верно! Последний разговор запоминается крепче. – Смехота да и только, как паунвересцы в Тарту наведываются, – замечает Пеэтер Леста. – То о них ни слуху ни духу, за несколько месяцев ни одного не увидишь, а то вдруг понаедут все скопом, словно раки в связке. – Милостивые господа, благоволите ответить, – подает голос Киппель, покончивший со своей рюмкой грога, – о каком Лутсе тут, собственно, идет речь? Случаем, это не тот ли Лутс, который написал пьесу «Дельцы»? – Этого я не знаю, – Тоотс пожимает плечами. – «Весну» он написал, это точно, а есть ли у него еще какие-нибудь сочинения, мне неведомо. – Да, тот самый, – поясняет Леста и прыскает. – Ну вот, так я и предполагал, – произносит торговец недовольным тоном. – К этому человеку и у меня дело есть. Знаете, господин опман, этот шельмец и обо мне тоже написал. – Вправду? Хм-хм-хм… – Бог свидетель. В «Дельцах» – это название пьесы – я выведен. Теперь ее тут, в «Ванемуйне», ставят, и куда я ни пойду, всюду – насмешки и издевки… Киппель да Киппель! [5 - "Ванемуйне» – название театра в Тарту, основанного в 1865 году, сейчас ГАТ «Ванемуйне».] – Ну что ж, тогда пошли вместе! – весело восклицает Тоотс. – Всеконечно! V После некоторого размышления Тээле также выражает желание пойти к их бывшему соученику Лутсу. – Ну чего там, отправимся все и – баста! – решает жених. – Надеюсь, что и ты, Пеэтер, от нас не отколешься? – Так и быть, – соглашается, в конце концов, Пеэтер Леста, – пойду с вами, и вот что я вам скажу: сегодня мне бы никак не хотелось быть в шкуре Лутса. Подумайте только, мы на него навалимся, словно какой-нибудь карательный отряд. – Да-а, – произносит Киппель, – как говорят немцы, кто не желает понять, тот должен почувствовать. Торговец укладывает ножи и вилки обратно в ящик, сует его себе под мышку, надевает набекрень шапку – и он уже готов отправиться в путь. Несмотря на зимнее время, Киппель не носит никакой верхней одежды, только под пиджаком у него, как видно, надета какая-то вязанка, ворсистые рукава которой высовываются из-под обшлагов. Зато жениху и невесте приходится основательно потрудиться, прежде чем они вновь становятся похожими на два стога сена. По дороге Пеэтер Леста заходит в аптеку, просит освободить его «еще» на часок-другой от работы, после чего странная компания направляется прямехонько к местожительству Лутса. Впереди всех шагает Киппель с полученным от Энгельсвярка ящиком, время от времени соскребая с каблуков наросты снега, затем – Тоотс и Тээле, препираясь по поводу нового костюма, замыкает шествие смущенный и улыбающийся про себя Леста. Лутс проживает на одной из боковых улочек, на третьем этаже дома, расположенного в глубине двора. Подойдя к дверям, визитеры на мгновение приостанавливаются и вопросительно смотрят друг на друга, затем Киппель перекладывает посылочный ящик под мышку другой руки и решительно стучит. – Войдите! – слышится из помещения. Возле единственного окна маленькой комнаты стоит лысый человек и держит в руках книгу в сером переплете, вероятно, он ее только что читал или перелистывал. Увидев посетителей, он пытается спрятать под стол свои ноги в каких-то чунях, словно опасается, что гости именно за этими чунями и пришли. Перед дверцей топящейся печки сидит другой человек, – жители Паунвере узнают в нем своего школьного приятеля Аадниеля Кийра. Киппель здоровается и немедленно приступает к делу. – Извините, – произносит он, – не могу ли я переговорить с автором пьес Лутсом? – Да, – слышится от окна, – это я. – Весьма приятно! Моя фамилия Киппель, я тот самый человек, кого вы в своей пьесе «Дельцы» окрестили Вийлиасом Вооксом. – Ах вот как, – с растерянной улыбкой произносит лысый писатель. – Да, вот так. Я полагаю, вам не мешало бы познакомиться со мною поближе, раз уж вас писать обо мне сподобило. Постойте, постойте, я еще далеко не все сказал, будьте уверены, я сюда пришел не только затем, чтобы представиться. – Само собой разумеется, – бормочет Лутс, беспомощно поглядывая на паунвересцев. Кийр встает со своего места у печки и многозначительно покашливает. – Прежде всего, – продолжает рассерженный делец, – позвольте великодушно вас спросить, уважаемый господин, по какому праву глумитесь вы в своей пьесе над порядочными людьми? Разве же я или господин Ялак, или Паун, или Ойли когда-нибудь на вас покушались? А то, что мы объединились и хотели основать силикатный завод – это обстоятельство не должно вас касаться. Мне, по крайней мере, совершенно безразлично, чем вы в своей комнате заняты, читаете или поете, или пишете… только бы других не трогали и не унижали. Но вам, уважаемый господин, даже до того есть дело, что я в свое время заказал у Энгельсвярка мясорубку! Хорошо же, при мне и сейчас находится ящик с товаром от Энгельсвярка, но это вовсе не значит, будто по этой причине меня можно объявить преступником и выставить на публичное осмеяние. Я с большим интересом жду, что же вы, как автор пьесы «Дельцы», ответите мне на эти вопросы. Киппель с торжествующим видом смотрит на своих спутников и подмигивает Тоотсу, словно бы ожидая от него похвалы своему ораторскому искусству. – Может быть, вы, господин Киппель, – произносит Лутс тихо, – все же позволите мне, прежде чем ответить, предложить и вам, и вашим спутникам присесть. Будьте так добры! Правда, у меня, к сожалению, лишь два стула, но кто-то может сесть и на кровать, кто-то – на чемодан. – Большое спасибо, не беспокойтесь, – отвечает Тоотс с дружелюбной улыбкой. – Мы сидели всю долгую дорогу от Паунвере до Тарту. Выкинули такую дурацкую штуку – приехали на лошади. Да, кстати, господин Лутс, вернее, мой школьный друг Лутс, позвольте и мне представиться вам – Йоозеп Тоотс… вернее, Кентукский Лев… – …чью задницу его родитель исполосовал, как напильник, – пищит Кийр от печки, словно бы в дополнение к словам Тоотса. – Д-да, д-да, я очень хорошо помню вас, школьный друг Тоотс. – Лутс улыбается с таким видом, словно и не слышал замечания Кийра. – Летом я видел вас в саду театра «Ванемуйне». Тогда я вас сразу узнал, а вы меня, по всей вероятности, нет. – Сам-то я не узнал, что правда, то правда, но мне указал на вас наш общий школьный друг Леста. – Школьный друг Леста… – пытается припомнить Лутс. – Да, да, школьный друг Пеэтер Леста, – повторяет Тоотс. – Тот самый молодой человек, что стоит сейчас рядом со мною. Большой писатель и… – Леста! – восклицает Лутс. – Вот чудеса, неужто же маленький Леста из приходской школы стал теперь таким рослым?! Мне казалось, я помню всех своих бывших соучеников, но Лесту… Нет, Лесту я бы никогда не узнал. Вот те на – Леста! Маленький, крошечный Леста… – Да, – кивает Тоотс, – теперь он уже большой мужчина, а писатель – и того больше. – Перестань! – Леста толкает Тоотса в бок, густо краснеет и отводит взгляд в сторону. – Знаю, знаю, что он писатель, – отвечает Лутс. У меня и книга его на полке стоит. Читал… Как же так – маленький, добрый Леста даже не попытался меня разыскать, это тем более непростительно, что мы коллеги. После этих слов лысоголовый писатель долго и радостно трясет руку молодого собрата по перу, так что забывает даже прятать свои разношенные чуни. – А теперь, дорогой Лутс, – произносит Тоотс с ударением, – посмотрите на эту груду одежды и скажите, кто это? – Это… это… – запинаясь, говорит писатель, – ведь это – Господи благослови! – ведь это Адеэле, раяская Тээле, моя бывшая соученица! Ай-ай-ай, какая интересная встреча, ведь мы так давно не виделись! Кто бы мог подумать! Быстро снимайте шубы, садитесь все сюда, к печной топке, и мы вдоволь обо всем наговоримся: и о днях, проведенных в школе, и о прошедших годах. Я принесу чемодан и пододвину кровать поближе к печке, так вы скорее согреетесь, да и старое при свете огня припоминается лучше. Тоотс, Кийр, Тээле, маленький Леста, Лутс – чуть ли не половина прежней паунвереской школы! Ах да, простите, господин Киппель, садитесь тут, в центре, вы тоже расскажете нам что-нибудь о том времени, когда вы были школьником, о своей молодости. Не так ли? Не будьте таким мрачным, господин Киппель, взгляните, сколько вокруг вас радостных лиц! – Я никуда не сяду до тех пор, пока вы не ответите на мои вопросы, – возражает торговец с недовольным видом. – Ах да-а, да-а… – Лутс хлопает себя ладонью по лысине. – Верно, вы же пришли… Вот оно – то самое, что тревожило меня все это время… даже несмотря на радость. Ну да, эти злополучные «Дельцы»! Вернее – само собой разумеется! – злополучный автор этих «Дельцов»! Право слово, не знаю… К тому же, и вопросы ваши у меня уже вылетели из головы. Нет, все же присаживайтесь к нам, господин Киппель, что вы стоите, словно судья. Счастье еще, что тут несколько моих добрых школьных друзей, есть кому замолвить за меня словечко. – Что-то не верится мне, чтобы за вас кто-нибудь замолвил словечко, насколько я знаю, господин Тоотс тоже пришел сюда с единственной целью – со своей стороны задать вам несколько вопросов. Господина Тоотса вы, то ли в какой-то повести, то ли еще где-то, поносили точно так же, как и меня. – Как? – Лутс пугается. – И вы, и ты, Тоотс!? Что же, в таком случае, от меня останется! – Я полагаю, от вас не останется ничего, уважаемый господин писатель, ежели вы не дадите нам удовлетворительных объяснений. – Д-да-а, д-да-а… – пытается что-то ответить несчастный Лутс, – я и сам тоже так думаю. Я чувствую себя сейчас, как гробовщик, подопечные которого внезапно вышли из могил. Киппель и Тоотс оторвались от книжных страниц и бродят по Тарту. И вот уже покушаются на меня самого. Пощады! Вы вовсе не казались такими опасными, когда были еще типографской краской. Тээле! Кийр! И мой маленький безгрешный Леста!.. Единственно верные мне души, спасите своего однокашника! Нет, погодите, я попытаюсь все же ответить. Господин Киппель, alias Вийлиас Воокс! [6 - alias (лат.) – иначе говоря] И ты, мой школьный друг Тоотс, по прозвищу Кентукский Лев, я отвечу. Неужели же вы и вправду верите, будто вы и есть те самые персонажи, кого я… Писатель внезапно умолкает и вопросительно смотрит на раяскую Тээле. – Не знаю, как обстоит дело с господином Киппелем, – вмешивается она в разговор, – его история мне не знакома, но Тоотсу тут и впрямь возмущаться особенно нечем. Он должен быть доволен своей порцией. Все, что о нем до сего дня написано – чистая правда, другое дело – как дальше будет. Простите, дорогой Лутс, что я помешала вам говорить. Мне уже и раньше хотелось высказать свое мнение, да не было подходящего момента. – Прошу, прошу, – любезно отвечает Лутс, как видно, обрадованный тем, что может хоть ненадолго прервать свои объяснения. – Да, Тоотс своей порцией и впрямь должен быть доволен, – подает голос Кийр, привалившийся спиной к углу печки, – в этом Тээле права. Да и дальше будет не хуже. Если Лутс, наш школьный друг и писатель, запечатлеет на бумаге все то, о чем я ему сегодня напомнил, вторая часть повести выйдет ничуть не плоше первой. – Вот как! – глаза юлесооского хозяина готовы из орбит выскочить. – Стало быть, ты заявился сюда, чтобы напомнить о моих давних грехах. Нет, дорогой школьный приятель, ты вконец обнаглел, ума не приложу, что мне с тобой сделать! А что, ежели я начну про тебя то и се рассказывать – как тебе это понравится? Мне довольно будет поведать какую-нибудь из историй прошлого лета, к примеру, о том, как ты хитростью и враньем выманил у Тээле пять рублей… – Фуй, нашел о чем говорить, – торопливо объясняет Кийр, – при чем тут вранье, это ты проиграл мне на пари пять рублей, а потом зажилил их! Не понимаю, как у тебя хватает духу заговаривать именно об этой истории, где ты сам кругом виноват?! Известное дело – в денежных вопросах обитатели хутора Юлесоо разборчивостью никогда не отличались. Нет, нет, позвольте, дайте и мне сказать несколько слов, ведь если мой школьный друг Тоотс может высказываться, да еще и бросать мне в лицо всякие ложные обвинения, так и я тоже вправе защищаться. Ну так вот – в прежние времена ни одно заседание волостного суда не обходилось без того, чтобы юлесооский хозяин не был в числе должников. Мой папа еще и по сей день нет-нет да и скажет: «Юлесооский Андрес Тоотс в здании суда жил». Об этом говорит не только мой папа, говорят все жители Паунвере. Так вот… Хи-хи-и… Не за горами и то времечко, когда все мы увидим, как на лестнице судейской конторы будут сидеть – с одной стороны старый хозяин хутора Рая, а с другой – молодой юлесооский хозяин. – Нет, это уж слишком, – произносит Тоотс, мотая головой, тогда как на лице его выступают красные пятна. Бог свидетель, Кийр, не будь мы сейчас в чужом доме, я бы тебя за такие слова исколошматил. – Этого от тебя и впрямь ожидать можно, дорогой школьный друг, – отвечает рыжеголовый, – так уж от века ведется, самые беспардонные плуты прикидываются на людях наичестнейшими и не выносят, когда им говорят правду, а грубую силу охотнее всего пускают в ход те, кто слабы духом… Да, да, те, кто головкой не вышел. – Поглядите-ка, – с едкой усмешкой обращается Тоотс к окружающим, словно бы ищет у них помощи. – Поглядите-ка наконец! Сколько вы заплатите мне за такой фрукт? Я бы спустил его сегодня по бросовой цене… так… скажем, за шестьдесят копеек, франко, то место, где Эмайыги еще не замерзла. [7 - Франко – условие продажи, по которому расходы по погрузке и транспортировке товара включены в его стоимость.][8 - Эмайыги – река, на которой стоит Тарту. В переводе с эстонского – Мать-река.] Но даже и от этой цены отдал бы перекупщикам шестьдесят процентов… итого выйдет двадцать четыре копейки. За такие деньги, как вы знаете, можно много чего купить. Ничего другого касаемо него придумать не могу. Видите ли – ежели вы еще не подметили этого прежде – у нашего молодого человека что-то вроде хронической болезни… хронического катара желудка… так что он должен опоганить всякое место, куда ни пойдет. Я мог бы еще много чего сказать, но задам лишь один вопрос: куда деваются остатки материи? Любой житель Паунвере может об этом… – Не знаю, стоит ли продолжать сегодня этот разговор, – перебивает Лутс Тоотса, помешивая головешки, – тема слишком серьёзная. Не ради же такого препирательства мы уселись у печки. Я не хочу вникать в ваш спор, у него и без того два… так сказать… явных недостатка: спорщики раздражаются, а всем остальным скучно. Взгляните же, наконец, мой маленький добрый Леста уже зевает, соученица Тээле впала в печаль, а господин Киппель… – Я жду вашего ответа, – хмуро говорит делец, перекладывая ящик с товаром из одной подмышки в другую. – Ах да – ответа! – восклицает Лутс. – Верно! Конечно же, вы ждете ответа. Черт побери, что же это я собирался ответить?! Ну да, у меня был наготове ответ, но поди знай, куда он подевался. Может быть вы, господин Киппель все же позволите мне ответить вам в письменном виде? Дело в том, что я совершенно никудышный оратор. – Возможно, так оно и есть, ведь я никогда не имел чести разводить с вами долгие разговоры. Мне не остается ничего другого, как поверить вам на слово. Всеконечно. Однако я считаю себя вправе добавить, что вы не только совершенно никудышный оратор, но и совершенно никудышный писатель, поскольку не оставляете в покое порядочных людей. И вот что еще – нет, нет, соблаговолите выслушать, сейчас мой черед говорить! – Ну да, я вижу, сегодня вы и так и сяк пытаетесь увильнуть от ответа, лавируете… то туда, то сюда… Но я должен вам заметить, это не поможет. Да, я знаю, вы – лутс… я сам старый рыболов, поэтому знаю и то, что эта рыба очень скользкая. [9 - Лутс – в переводе с эстонского «налим».] Но имейте в виду: я, Вийлиас Воокс, стану держать эту рыбу за жабры до тех пор, пока она не даст мне вразумительного ответа. – О Господи! – горестно восклицает писатель. – Рыбы ведь вообще не говорят! А-а, теперь мне припоминается, господин Киппель, вы вроде бы говорили, что снова получили свежий товар от Энгельсвярка? Нет ли у вас, случайно, этих… этих, как их там… ну… Словно вынул и из памяти… – Здесь, в этом самом ящике лежат четыре дюжины ножей и вилок, – отвечает торговец, настораживаясь. – Вот, вот, – Лутс хлопает ладонью себя по лбу, – именно ножи и вилки мне и нужны! В моем домашнем хозяйстве один единственный перочинный ножик, этого недостаточно. Я уже давненько собирался купить себе ножей и вилок и теперь наконец-то смогу это осуществить. Откройте быстренько свой ящик, господин Киппель, мне не терпится стать владельцем ножей и вилок. Торговец торопливо закуривает огрызок сигары и начинает распаковывать свой товар. Лутс вытягивает шею, – можно подумать, будто он видит ножи и вилки впервые в жизни. – Ах, какие красивые! Ах, какие отменные! Я весьма благодарен вам, господин Киппель, за то, что вы меня не обошли. – Нет, ну, всеконечно, – говорит Киппель. – Это же товар от Энгельсвярка! А не из какой-нибудь Тулы или Сарсакоски. [10 - Сарсакоски – местечко в Финляндии, где производили ножи и вилки.] Сходятся в цене, лысый писатель звякает в ящике стола серебряными и медными монетами, ищет в жилетных и брючных карманах добавки и, в конце концов, все же набирает требуемую сумму. При этом Тоотс замечает, что Лутсу приходится платить примерно на десять процентов больше, чем платил незадолго до того сам Тоотс. Торговец сует выручку в карман, укладывает оставшийся товар обратно в ящик, вновь зажигает погасший огрызок сигары, поддергивает штаны и собирается уходить. – Заметано! – произносит он, засовывая ящик под мышку. – Можете ответить в письменном виде, господин Лутс. Я должен поспешить кое-куда по своим торговым делам, мне недосуг ждать, когда вы сделаете это в устной форме. До встречи! Господина опмана и его уважаемую невесту я надеюсь еще увидеть вечером, они наверняка сегодня еще не уедут. Так что, дамы и господа, разрешите откланяться. Предприниматель отвешивает галантный поклон и удаляется, после чего Лутс, зажмурив один глаз, проделывает на заднике одной из своих необъятных чуней нечто вроде пируэта и начинает сам себя нахваливать. – Так, именно так и следует всегда поступать! – хвастается он. – Всякий раз надо суметь найти слабое место противника, и – противник побежден! В результате господин Киппель ушел из моего дома как самый добрый друг и даже сделал меня обладателем ножей и вилок. Да здравствуют острые ножи и острый ум! – Да-а, и впрямь ум острый, – склоняет Кийр голову набок, – но, к сожалению, острый ум, который вас на этот раз выручил, отнюдь не ваш – школьный друг Лутс сейчас проделал тот же маневр, что и наш соученик по приходской школе Петерсон в свое время, когда его преследовал Тоотс. Не странно ли, вы эту историю уже запамятовали, хотя сами же ее и описали в первой части «Весны». Тээле, Леста и Тоотс громко смеются, тогда как лицо лысого писателя принимает выражение крайней растерянности, и он вновь пытается спрятать свои обутые в чуни ноги. Однако через некоторое время забывается и эта неловкая заминка, то одному, то другому из присутствующих вспоминается старое доброе время, возникает непринужденный, пересыпанный шутками разговор. Гости расстаются с печкой и собираются в путь лишь после того, как и на улице, и в комнатушке писателя начинает темнеть. При слабом свете угасающих углей однокашники прощаются с хозяином, и Тоотс под конец напоминает ему: – Стало быть, дорогой Лутс, все остается в силе, как я и моя уважаемая невеста сказали. Вы приедете в первый день рождества вместе с Лестой и господином Киппелем. А ежели вы не появитесь, так и знайте, у вас станет одним смертельным врагом больше, вроде того, как у меня некто уважаемый господин Хейнрих Георг Аадниель Каабриель Колумбус Хризостомус фон Кийр с королевского двора Супси. [11 - …королевского двора Супси – портной Кийр и его супруга считали себя людьми не простыми и по примеру высоких господ давали своим детям тройные имена. Тоотс в насмешку удлиняет имя Кийра еще больше. Супси – хутор, где жило семейство Кийров.] До рождества остается еще несколько дней, к тому времени я вспомню еще кое-что из наших школьных историй, так что нехватки материала для второй части «Весны» у вас не будет. Больше всего хотел бы я рассказать вам, как мы однажды крестили младшего брата нашего школьного друга Кийра. Хм-хм-хм, пых-пых-пых! * * * На улице жители Паунвере случайно встречаются еще с одним знакомым, а именно, с бывшим паунвереским аптекарем, которого, разумеется, тоже приглашают на свадьбу. Фармацевт за прошедшее время заметно постарел и осунулся, он трясется от холода, – свое тоненькое летнее пальтишко он натянул на себя словно бы затем, чтобы ввести в заблуждение мороз, эта изношенная тряпка вряд ли может служить защитой от пронзительного ветра. Тоотс, в своей добротной шубе и башлыке, разговаривая со стариком, испытывает чувство мучительной неловкости; хозяин Юлесоо торопится закончить разговор, спрашивает адрес фармацевта и произносит, указывая на Лесту: – Стало быть, ваш коллега Пеэтер Леста зайдет за вами. VI И в жизни Йоозепа Тоотса начинается странный период. – Ненастоящее рождество, ненастоящее рождество! – говорит он звонарю Либле, когда тот однажды вечером приходит на хутор Юлесоо, чтобы перекинуться двумя-тремя словами с бывшим господином управляющим. – Как это ненастоящее? – вскидывает звонарь свое заросшее лицо. – Рождество – оно рождество и есть. – Нет, – мотает головой хозяин Юлесоо. Ненастоящее рождество. Как есть ненастоящее. – Вот те на! Вот те и номер! Не возьму в толк, как это может рождество быть ненастоящим. Рождество – оно рождество и есть, как и при царе Горохе, как и в прошлом году. – Неужто ты не понимаешь, Либле, – Тоотс кладет руку на плечо звонаря, – это рождество совсем не такое, как все прежние, как прошлогоднее и последующие, вернее, предыдущие? Одним словом, нынче рождества вроде бы и не будет, а будет только свадьба. И эта свадьба перекроет рождество. Черт подери, неужто до тебя все еще не дошло? Настроение свадьбы перекроет рождественское настроение… ну, разве не так? – Так-то оно так, – бормочет Либле, уступая. – Для вас, само собой, свадьба куда как важнее рождества. – Ну не то, чтобы важнее, но… – юлесооский хозяин машет рукой, – но, скажем, к примеру, как говорит паунвереский Нечистый, ну да, скажем, к примеру, что ты послезавтра придешь к нам свинью кровянить. Кто же тогда скажет, что мы эту свинью закололи к рождеству? Никто не скажет. Свинью режут к свадьбе, это так верно, что хоть в протокольную книгу записывай. – Оно вроде бы так. – Да, так, чего же ты споришь? – Какое там, с чего мне спорить-то, я ведь не спорить сюда пришел, просто-напросто вспомнилось, как я свою Мари за себя брал. Черт побери – праздники все одно остались праздниками! Мари была вроде как дело второе, куда там, она была вроде как новые сапоги к празднику. Я-то и впрямь взял жену аккурат на пасху, ну да где ж тут разница, и рождество и пасха – два дорогих праздника. Так, стало быть, послезавтра возьмем борова за горло? – Хм-хью-хьюх, за горло, точно. Но все это, как говорится, только присказка, это – как у русского слово «нету». Будут задачки и потруднее. На, Либле, воткни себе в рот эту человечью папиросу и помоги мне составить смету. – Смету?! – пугается звонарь. – Это что еще за зверь? – Черт бы тебя побрал, Либле! Ты же знаешь, что свадьба уже на носу… вот тут! – Знаю. – Вот-вот… А у меня пока что нет ни одного свадебного гостя, кроме Пеэтера Лесты и еще двух-трех городских господ. Из деревенских, то бишь из нашей округи, не приглашена еще ни одна душа. Вот ты и составь быстренько смету, кого пригласить, а уж после Тээле утвердит, то есть, скажет, верно составлено или нет. – А-а, стало быть, это и есть смета! – Либле закуривает папиросу, – Хм-хью-хьюх… но в таком разе эту самую смету вроде как не мне сочинять надобно, а вам. Тысяча чертей, я не могу! Я было начал как-то вечерком прикидывать, записал на бумаге – этот да тот, тот да этот – набралось человек двести. Ну куда, черт побери, я две сотни гостей дену? И заметь, они, прохвосты, по большей части безлошадники. Кто их будет туда-сюда катать? Кто с ними станет возиться? Нет, нет, будь другом, Либле, составь смету, без этого я тебя все равно домой не отпущу. А завтра возьмешь мою лошадь, объедешь все хутора и в каждом крикнешь: «Доброе утро! На волчью облаву! [12 - На волчью облаву! – в прежние времена на волчью облаву сходилось множество народу. Здесь – иносказательное приглашение на свадьбу.] Сбор в Роосна! [13 - Роосна – местность, где располагался хутор Юлесоо.] До свиданья!» – Гостей поважнее, таких как кистер и пастор и кое-кто еще – этих само собой, я беру на себя, их я сам позову, а прочим скажешь просто-напросто: «Доброе утро! На волчью облаву!» и так далее, дескать, самому жениху недосуг приглашать, дескать, режет свинью и черт знает, чем он еще занят, дескать, у него насморк и голос пропал, и заноза в ноге, и… ну да ты, небось, и сам все сообразишь. [14 - Кистер – помощник пастора и органист в церкви. В его ведении находилась также церковно-приходская школа, где он преподавал закон божий.] Само собою, прихватишь бутылки с вином, на шею лошади повесишь колокольчик и поедешь, словно мясник Тёртс на февральскую ярмарку. Только гляди, сам-то не очень накачивайся, не то забудешь к кому-нибудь заехать, тогда мигом пойдет молва, дескать, видали, юлесооский Тоотс загордился, даже на свадьбу не приглашает. Вот так-то, но перво-наперво составь смету, не то мы с этим делом намаемся, как выруский мужик с покосом. Да гляди, чтоб побольше хуторян с лошадьми прибыло! Ведь потом ни один черт не спросит, сколько человек там, на свадьбе Тоотса, было, а каждый спросит, сколько было лошадей. Разве не так? Между нами говоря, нам придется пригласить даже и парочку обезьян, то бишь, парочку рыжеголовых Кийров или как там их величают… Ничего не попишешь, не то еще Хейнрих Георг Аадниель подумает, будто мы его боимся или еще черт знает что… Пускай приходит, пускай приходит! Пускай увидит собственными глазами, что дело обстоит так-то и так-то и никак не иначе. Ну да, одним словом: кистера мы должны пригласить. Так ведь? – Так и быть, – недовольно соглашается звонарь. – Хорошей шубы из него не сошьешь, но позвать можно. – Не скажи, говорун он отменный – произнесет красивую речь и поучит меня, как печься о душе. Кистершу, само собой, тоже – тут уж не отвертишься. Верно? Либле кивает. – Заметано! Так и запишем: господин кистер и госпожа кистерша. Далее – пастор. – И из него тоже хорошей шубы вроде как не сошьешь, но так уж и быть, зовите. – Вот видишь, трое гостей уже есть, – пасторша – четвертая. Она, ясное дело, не придет, но за четвертую ее все же посчитаем, вдруг да пожалует, захочет развеяться. Четверо, четверо… Стало быть, четыре гостя уже есть. Так, теперь перейдем к тем, без которых и свадьба будет не свадьба. К примеру, Тыниссон. Его ни в коем случае нельзя обойти – уж я знаю почему. Потом – соседи с хутора Лойгу. Против них ты тоже вряд ли что имеешь. Ах да, еще хозяева хутора Лепику… Вот тут, Либле, и впрямь можно бы сказать, что из них не только хорошей, но и вообще никакой шубы не сошьешь. Но ничего не попишешь – соседи, соседи! Верные друзья и добрые соседи! Пускай прилетают! Многовато их, чертей, чего доброго заявятся всем семейством, ни дать ни взять – туча египетской саранчи. [15 - …туча египетской саранчи – персонаж библейских сказаний пророк Моисей решил вывести иудеев из Египта, где они томились в рабстве, и отвести их в Ханаан – на родину предков. Египетский фараон же всячески этому препятствовал. Чтобы добиться его разрешения, Моисей, наделенный чудодейственной силой, наслал на Египет поочередно десять напастей, получивших название «казни египетские». Одна из них – опустившаяся на страну гигантская туча саранчи.] Ну, кто там еще?.. Пасторский арендатор. Это верная душа, да и тебе он друг – его всеконечно позовем. Батрак с мельницы – он, правда, безлошадник, но в остальном, с какого бока ни возьми, парень хоть куда, да и веселый вдобавок, надо позвать. Кийры? Вот это да, это свора шельмецов! Пойдешь приглашать Каабриеля – нагрянут, чего доброго, всей оравой. Ума не приложу, как быть с этими стервецами? Свинья, кошка и утюг у них есть, лошади, само собой, нету. Придет пять-шесть пар тонконогих бар – что прикажешь с ними делать?! Нет, знаешь что, Либле, завтра ты пойдешь к ним и пригласишь только Хейнриха Георга Аадниеля – понял? Остальных не надо. У Кийров даже и бутылку не выставляй – понятно? Не то придется каждому дать попробовать, а ежели ты всем поднесешь вина, то получится, будто ты их всех пригласил. Так ведь? Будь молодцом, Либле, ежели ты все как надо провернешь и распорядишься, то на свадьбе я поставлю тебе такой магарыч, какого никто больше не получит. Черт подери, есть еще один парень, кого я очень хотел бы пригласить, да живет он далеконько, в деревне Тыукре. Ты его знаешь – это Юри Куслап. Яан Имелик, ясное дело, сейчас в России или черт знает где, его не достанешь. Ну да, стало быть, еще… Долго бубнят этим вечером в задней комнате хутора Юлесоо Тоотс и Либле, пререкаются, составляют «смету». Дело в том, что Либле, всегда такой уступчивый по отношению к Тоотсу, никак не хочет соглашаться с тем или иным его кандидатом на роль гостя, с особенным же возмущением относится звонарь к некоторым безлошадникам и время от времени изрекает: «Пустое дело, господин управляющий, лучше и не записывайте! Чего ж голь-то созывать!» Иной раз оба упрутся и стоят на своем, словно тычки – один говорит «да», другой «нет», ни тот, ни этот уступить не хочет. Наконец звонарь вдруг машет рукой и заявляет, что он в это дело вообще не станет больше вмешиваться да и на свадьбу не придет. Жених быстро закуривает папиросу и приносит из буфета бутылку вина, чтобы, заглянув в нее, выяснить, приглашать или нет лицо, о котором идет спор. «Это самый верный способ» – говорит Тоотс. После двух-трех по-быстрому выпитых стопок Либле действительно становится покладистее. «Так и быть, – соглашается он, вытирая свои усы, которые за последнее время вновь отросли и торчат, словно рога, – черт с ним, пускай приходит, лишний человек, вроде как, хутора Юлесоо не объест, пусть себе приходит. Кто там еще остался?» – «Да, черт побери, мало не будет. Невпроворот всякого люда отсюда и оттуда, многих я отродясь не видал и ничего о них не слыхал, но мать и старик-отец беспременно желаю их позвать. Ничего не попишешь». Вновь продолжаются торговля и препирательство из-за свадебных гостей, все это продолжается до полуночи. Наконец Либле «затыкает полы за пояс» и произносит: «Теперь – домой, одна нога в Юлесоо, вторая в Паунвере!» Тоотс некоторое время стоит на пороге, глядя вслед звонарю, прислушивается к скрипу снега под его ногами, смотрит на колокольню паунвереской церкви и вздыхает. Странная история! Скоро под сенью этой колокольни произойдет такое событие, с которым даже он, Йоозеп Тоотс, много где побывавший и много чего повидавший, столкнется впервые в жизни. VII Но оставим на время в покое жениха и Кристьяна Либле, пусть себе занимаются своими хлопотами: приглашают гостей, режут свиней, одним словом, делают все, что необходимо делать накануне свадьбы. Позволим и женщинам спокойно готовить колбасу и студень, мыть полы, двери и окна, не станем вмешиваться в их занятия – здесь и без нас достаточно попусту суетящихся и вообще лишних людей. Предоставим бродить пиву, попискивать и булькать кадкам в жилых ригах – всё это всем нам более или менее знакомо. Не будем отвлекать и невесту в этот предсвадебный день, у нее теперь и без того хватает забот – с утра до вечера стрекочет на хуторе Рая швейная машинка, проворные пальцы без устали шьют и строчат, от уколов иглой они уже почернели и стали шершавыми, – лучше посмотрим на невесту, когда она будет в полном блеске, когда настанет ее время, тем более, что это время теперь уже не Бог весть как далеко. Лучше, воодушевленные увиденным, поспешим вернуться в Тарту и посмотрим, что происходит в духовном центре Эстонии накануне рождества. Однако прежде мы все же должны мимоходом заметить, что «мясник Тёртс», то бишь Кристьян Либле, объезжая округу, случайно «поймал» одного старого знакомого, который лишь за день до того появился в Паунвере, прибыв откуда-то из глубины России. Гость издалека оказался никем иным, как Яаном Имеликом, и этому самому Яану Имелику пришлось дать звонарю торжественное обещание непременно быть на свадьбе своего друга и бывшего соученика – Йоозепа Тоотса, а также прихватить с собой своих «жен и детей» и Юри Куслапа, потому что таково желание и хотение хозяина хутора Юлесоо или, если хотите, Юленурме. [16 - Юленурме – в переводе с эстонского «Юлесоо» означает «через болото». За время своего хозяйствования на хуторе Тоотс успел часть болотистых земель осушить, превратив их в пахотные. Название «Юленурме», то есть «через ниву», соответствовало бы теперь больше новому состоянию хутора.] И это всё. Теперь же, как и было задумано, быстренько перенесемся в город Тарту. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=161699) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Кентукский Лев – школьное прозвище Йоозепа Тоотса. Здесь и далее примечания переводчика за исключением особо оговоренных случаев. 2 …"попавшим в переплет составителем календаря» – образ из фельетона эстонского писателя Фридриха Рейнхольда Крейцвальда (1803-1882). В прошлом календари были самым массовым и популярным чтением в народе. Многообразие их содержания усложняло работу составителя, к тому же ему мешаали многочисленные посетители 3 …этого Тосова или Носова – имеется в виду Киппель, прежде служивший в торговом доме Носова, причем Тоотс искажает фамилию последнего. 4 Опман – помощник управляющего мызой. Киппель называет так Тоотса, потому что тот какое-то время служил управляющим имением в России. 5 "Ванемуйне» – название театра в Тарту, основанного в 1865 году, сейчас ГАТ «Ванемуйне». 6 alias (лат.) – иначе говоря 7 Франко – условие продажи, по которому расходы по погрузке и транспортировке товара включены в его стоимость. 8 Эмайыги – река, на которой стоит Тарту. В переводе с эстонского – Мать-река. 9 Лутс – в переводе с эстонского «налим». 10 Сарсакоски – местечко в Финляндии, где производили ножи и вилки. 11 …королевского двора Супси – портной Кийр и его супруга считали себя людьми не простыми и по примеру высоких господ давали своим детям тройные имена. Тоотс в насмешку удлиняет имя Кийра еще больше. Супси – хутор, где жило семейство Кийров. 12 На волчью облаву! – в прежние времена на волчью облаву сходилось множество народу. Здесь – иносказательное приглашение на свадьбу. 13 Роосна – местность, где располагался хутор Юлесоо. 14 Кистер – помощник пастора и органист в церкви. В его ведении находилась также церковно-приходская школа, где он преподавал закон божий. 15 …туча египетской саранчи – персонаж библейских сказаний пророк Моисей решил вывести иудеев из Египта, где они томились в рабстве, и отвести их в Ханаан – на родину предков. Египетский фараон же всячески этому препятствовал. Чтобы добиться его разрешения, Моисей, наделенный чудодейственной силой, наслал на Египет поочередно десять напастей, получивших название «казни египетские». Одна из них – опустившаяся на страну гигантская туча саранчи. 16 Юленурме – в переводе с эстонского «Юлесоо» означает «через болото». За время своего хозяйствования на хуторе Тоотс успел часть болотистых земель осушить, превратив их в пахотные. Название «Юленурме», то есть «через ниву», соответствовало бы теперь больше новому состоянию хутора.