N-P Банана Ёсимото Миниатюрные романы Бананы Есимото сделали молодую писательницу всемирно известной. Книги, отмеченные мировыми литературными премиями, стали основой популярных фильмов. "N-P" – название последнего сборника рассказов известного японского писателя, написанного на английском языке. Но издать книгу в Японии никак не удается: всех переводчиков, пытавшихся работать над ней, постигала внезапная смерть. Такова завязка нового романа культовой японской писательницы, за который она удостоена премии Финдессимо. Банана Ёсимото N-P * Что мне известно о Сарао Такасэ? То, что этот несчастный японский писатель жил в Америке и, когда его не одолевала хандра, писал рассказы. В 48 лет он покончил жизнь самоубийством. От жены, которую он бросил, у него было двое детей. Написанные им рассказы составили книгу, которая имела в Америке непродолжительный успех. Название этой книги – «N-P». В сборник вошло девяносто семь коротких и очень разбросанных рассказов, на большее ему недоставало сосредоточенности. Я узнала о нем от своего возлюбленного Сёдзи. Сёдзи отыскал не вошедший в книгу девяносто восьмой рассказ и перевел его. Когда из ста рассказов заканчивают писать последний, что-нибудь обязательно случается. История, которую этим летом я испытала на своем собственном опыте, как раз и оказалась сотой. Как будто я наяву попала в оживший рассказ. Его атмосфера поглотила меня, словно голубое летнее небо. Промчавшаяся передо мной история была одним из рассказов Сарао Такасэ. * Пять лет назад мне, тогда еще ученице, довелось встретиться с детьми Сарао Такасэ. Одно издательство устроило банкет, и Сёдзи взял меня с собой. В просторном зале на огромных столах были выставлены самые разнообразные кушанья в серебряной посуде, зал освещали украшенные орхидеями крохотные светильники, множество людей вели непринужденные беседы. Молодых людей на вечеринке почти не было, и я обрадовалась, когда их заметила. Воспользовавшись тем, что Сёдзи увлекся беседой, я переместилась так, чтобы лучше их видеть. Странное дело! Мне показалось, что я уже несколько раз видела этих людей во сне. Потом, придя в себя, решила: должно быть, это чувство возникает у всех, кто их видит. Эта пара почему-то вызывала у меня чувство ностальгии. Я задумчиво разглядывала их, а Сёдзи сказал: – Эти двое – память об умершем Такасэ. – Его дети? – спросила я. – Говорят, двойняшки. – Мне хотелось бы с ними пообщаться. – Познакомить вас? – Только скажи, что мне уже двадцать лет, а то я неловко себя чувствую, – засмеялась я. – Ну, если ты так просишь. Пойдем, я тебя представлю, – Сёдзи тоже засмеялся. – Подожди, я еще немного за ними понаблюдаю. Мне казалось, что самое интересное – наблюдать за ними на расстоянии. Если нас познакомят, я уже не сумею вот так спокойно их разглядывать. Об этих двоих я знала, что они родились сразу же после женитьбы Сарао Такасэ и были того же возраста, что и я. Сарао Такасэ бросил свою жену, когда они были совсем детьми. После смерти Такасэ они вместе с матерью поселились в его японском доме. Я не могла оторвать от них взгляда. Оба высокие, шатены. Девушка – хрупкая, с красивым цветом лица и упругой кожей. Черные туфли на высоких каблуках, платье с глубоким декольте, невинное лицо. Необычайно привлекательная. Юноша тоже очень интересный. Взгляд несколько мрачный, зато тело так и источало энергию. В его глазах угадывалось что-то безумное, возможно отцовское. Оба, не умолкая, о чем-то говорили и часто смеялись. Разглядывая их, я вспомнила, как однажды у меня возникло очень похожее ощущение. Как-то я отправилась в ботанический сад недалеко от дома и увидела там расположившуюся на траве мать с ребенком. В саду почти никого не было, зеленые газоны тонули в золоте заходящего солнца. Молодая мама укладывала спать на раскинутое белое полотенце крохотного полугодовалого младенца. Она ничего ему не говорила, не смеялась, а просто задумчиво на него смотрела. Временами, словно вспомнив о чем-то, поднимала взгляд к небу. Ее растрепавшиеся волосы сверкали на солнце и шевелились на ветру, а темные тени замерли неподвижно, как на картине Уайета. Словно всеведущее божество, я наблюдала вечные сумерки, в которых счастье и печаль были неотделимы. Что-то похожее угадывалось в брате и сестре Такасэ. Меланхолия светлого вечернего неба. Ни их молодость, ни оживленные лица не могли скрыть их врожденную одаренность. Я спросила Сёдзи: – Ты будешь переводить книгу Сарао Такасэ? – Да, – с гордостью ответил Сёдзи. – Как она называется? Какие-то инициалы? – «N-P». – Что такое N-P? – North point – северная точка. – А что это значит? – Так называется одна старая песня. – Какая песня? – Очень грустная, – сказал Сёдзи. * В тот день меня разбудил телефонный звонок. – Алло, – я взяла трубку, не поднимаясь с постели, и услышала тихий голос старшей сестры. – Кадзами? Это я! Как ты? Отрывистые звуки, характерные для международного разговора, заставили меня проснуться. – Что-нибудь случилось? В комнате, погруженной в сумерки, стояла тишина. Я бросила взгляд на часы – пять утра. Рассветное небо, видневшееся между занавесками, было грязно-серым, и я машинально подумала, что сезон дождей еще не кончился. – Ничего. Просто решила позвонить, – сказала сестра. – Ты, кажется, забыла о разнице во времени. У нас пять часов утра. – Извини, – сестра засмеялась. Она вышла замуж за англичанина и жила в Лондоне. – А у вас сколько? – Восемь вечера. Разница во времени всегда меня поражает. Как я благодарна телефону, который связывает меня с сестрой! – Что нового? – спросила я. – Я видела вчера сон про тебя, – сказала сестра. – Ты шла недалеко от дома под руку с мужчиной гораздо старше тебя. – Недалеко… В Лондоне? – Да. Рядом с церковью. – Что, если вещий? – сказала я. Сны моей сестры часто сбываются. – Но, знаешь, вы оба были очень расстроены. Я не стала вас окликать. Мужчина высокий, он явно нервничал. В белом свитере. На тебе почему-то школьная форма. Я еще подумала: что за дурацкая одежда! Я вздрогнула. Сестра увидела во сне, что я иду с Сёдзи, хотя ровно ничего о нем не знала. – Неужели моя интуиция притупилась? – Не знаю, что и думать. Я задумалась. Возможно, какое-то предупреждение. Я все чаще и чаще размышляла о Сёдзи. И не то чтобы размышляла – его облик вдруг появлялся передо мной в дождливом небе, на черном мокром асфальте, в яркой витрине магазина, даже если в этот момент я о нем не думала. – Как дела у мужа? – Хорошо. Зимой мы приедем в Японию. С мамой видишься? – Довольно часто. Она говорит, что соскучилась по тебе. – Передай ей привет. Ну ладно, извини, что разбудила. Я еще позвоню. – Только не забывай о разнице во времени. – Хорошо. Берегись несчастной любви, – засмеялась сестра. – Ладно, ладно, – сказала я и положила трубку. Комнату тут же поглотила знакомая тишина. Сумерки наступающего дня. Мне было не по себе от беспокойства, поэтому я встала с кровати, открыла нижний ящик стола и достала оттуда коробку, в которую очень редко заглядывала. В ней лежали дешевое издание «N-P», общая тетрадь и массивные часы «Ролекс». Все, что осталось от Сёдзи. Четыре года назад он, наглотавшись снотворного, покончил жизнь самоубийством. После того как эти вещи оказались у меня, они заняли в моем сердце очень важное место. Например, работаю днем на кафедре университета и вдруг слышу вдали пожарную сирену. «Кажется, рядом с домом. Что, если пожар?» – беспокоюсь я, настолько они мне дороги. Я подержала их все по очереди, потом положила на место, снова легла в кровать и уснула. * Пока мне не исполнилось девятнадцать лет, я жила вместе с мамой и сестрой. Когда мне было девять, а сестре одиннадцать, отец с матерью развелись – отец полюбил другую. Мама работала синхронным переводчиком и разъезжала туда-сюда, но из-за нас ей пришлось сменить работу и брать переводы на дом, соглашаясь на все – от подстрочников до интервью. Я скучала по отцу, хотя, в общем-то, нам жилось неплохо. Нас было всего трое, но в течение дня мы по несколько раз меняли свой возраст и роль. Одна плачет, другая утешает, одна пытается что-то рассказать, другая ободряет, одна ищет ласки, другая обнимает, одна сердится, другая приносит извинения. Так мы и жили. Как-то маме показалось, что она проводит с нами мало времени, и она принялась учить нас английскому языку. В десять часов вечера мы усаживались за кухонный стол, раскрывали тетради и в течение часа занимались – отрабатывали произношение, учили английские слова и разговорные фразы. В глубине души я считала английский делом нешуточным, но ради мамы терпеливо участвовала в ее затее. Поэтому первое, что приходит мне в голову при мысли о маме, – не ее фигура, склонившаяся над кухонной раковиной, а ее лицо в очках в серебряной оправе во время наших занятий и ее пальцы, быстро перелистывающие толстый словарь. Обучая нас, мама как будто вычерчивала линию своей жизни в обратном направлении. Сейчас я с мамой не живу, но, встречаясь иногда со мной, она со смехом говорит, что и моя работа на кафедре английского языка, и брак моей сестры с англичанином – все это плод любви к английскому языку, которую она нам привила. * Утром я проснулась, как от толчка. Сразу же бросилось в глаза прозрачное летнее небо между занавесками. Его оттенок напоминал сон, который я только что видела. Во сне я плакала. Ощущение было такое, словно, проснувшись, я захватила с собой золотой песок со дна чистой реки сна. «Мне было грустно и я плакала? Или заплакала потому, что избавилась от грусти? В любом случае мне не хотелось просыпаться», – рассеянно подумала я. Из приоткрытого окна дул свежий ветер. Воспоминания о сне не оставляли меня, даже когда я пришла на кафедру. Я разбила чашку, испортила несколько ксерокопий, только и делала, что ошибалась. «Странно», – непрерывно повторяла я. И точно – в этом было что-то странное. Такое чувство, будто бы сон перенесся в реальность. «Что же там было во сне?» – все время думала я. По этой причине я не подошла к телефону, хотя он звонил не переставая. Трубку взял профессор, и только после того, как он, с удивлением глянув на меня, сказал: «Алло», я пришла в себя. – Кано, это тебя, – профессор протянул мне трубку. Я с извинениями взяла ее. – Алло. В трубке раздавались короткие гудки. Я в недоумении повернулась к профессору: – Сказали, кто звонил? – Нет, только спросили, на месте ли госпожа Кано. Женщина, – ответил профессор. – Знаешь, Кано, ты, кажется, устала. Сходи-ка пообедай. – Но еще нет одиннадцати часов, – удивилась я, но тут все, кто был кафедре, только что старательно делавшие вид, будто бы ничего не замечают, в один голос заговорили из-за своих столов: «Ну и что, если разрешают, значит, иди». Я вышла из комнаты, как будто меня вытолкнули. «Что со мной сегодня?» – думала я, пересекая пустую спортивную площадку и выходя за ворота. Я ничего не понимала. Мое тело никак не хотело освоиться с реальностью, и мир казался новым и неузнаваемым. «Похоже на сон о том, как ты рождаешься», – размышляла я. На склоне позади университета есть книжный магазин. У меня целых два часа свободного времени, и я стала подниматься по склону, чтобы что-нибудь там купить. И вдруг встретила Отохико – второй раз в своей жизни. Я пересекала шумную улицу с магазинами и, все еще оглядываясь по сторонам, засмотрелась на свисающие с телефонных столбов серебристые и розовые рекламные транспаранты. Даже сейчас я вижу перед собой их яркие цвета. И вдруг, глянув вперед, увидела спускающегося по склону мужчину, с которым когда-то встречалась. – Это вы! – непроизвольно воспроизвела я свои мысли. – Сын Сарао Такасэ. – Да… – проговорил он с недоумением. Естественно, он недоумевал. Смутившись, я представилась. – Я видела вас, довольно давно, на вечеринке одного издательства. Меня зовут Кадзами Кано. Он пристально посмотрел на меня: – Вы были вместе с переводчиком Сёдзи Тода, верно? – У вас прекрасная память, – сказала я. – Потому что на той вечеринке одни только мы были молодые, – усмехнулся он. – Вы здесь живете? – спросила я. – Вообще-то, мой дом в Иокогаме, но сейчас я в гостях у сестры. Сестра живет на вершине этого холма. Она собирается поступать в аспирантуру на психологический факультет университета Т. – Университета Т.? – Ну да. – Какое совпадение, я работаю там на кафедре английского языка. – Вот как! Я был с ней на той вечеринке. Ее зовут Саги. – Возможно, я встречала ее в университете, но не узнала. – Ты сейчас свободна? Не выпить ли нам кофе? – спросил он. Времени у меня было полным-полно. – Пойдем, – сказала я. Время обеда еще не наступило, и в безлюдном кафе мы, усевшись друг против друга, пили кофе. Я и не думала, что можно так встретиться, – для меня он был человеком из прошлого, человеком из книги. Странное ощущение. Внимательно осмотрев его, я заметила, что он сильно изменился. Его мрачный взгляд совершенно не соответствовал его гладким щекам и белой футболке. Когда мы встретились впервые, он был совсем другим. – Отохико, ты очень изменился. – Правда? – Выглядишь гораздо старше своих лет. Ведь у нас разница всего в два года, правда? Я о тебе все знаю. – Значит, тебе двадцать два? – Да. – А на вечеринке была еще школьницей? – Да. – Пять лет прошло… Мне кажется, что я ни чуть не изменился. Должно быть, потому, что жил за границей. – Где? – В Бостоне. Вернулся в апреле. В нем была замкнутость человека, отчаянно оберегающего свою гордость от судьбы, которая так и сяк давит его и перекручивает. В прошлую встречу такого не было. – До Бостона ты жил в Японии? – У дедушки с бабушкой в Иокогаме. – Ты попал к ним после смерти отца? – Да. Отец бросил нас, когда я был еще маленьким, но развод не оформил. Дедушка с бабушкой чувствовали себя одиноко и пригласили нас к себе. – Сколько тебе тогда было? – Четырнадцать. Смерть отца была для матери настоящим потрясением, и мы с сестрой, словно взрослые, уговорили маму попутешествовать, развеяться. Мы ездили с места на место, но, когда пришло время возвращаться домой, не знали, на что решиться. Вот тут-то дедушка и бабушка и пригласили нас к себе в Иокогаму. Мама колебалась, но мы убедили ее согласиться. Понимали, что так ей будет лучше. Бабушка и дедушка были бы не против ее второго брака, что вряд ли получилось бы, живи мы втроем. Конечно, нам не хотелось покидать Америку, к которой мы привыкли, но мы мужественно делали вид, что хотим ехать. – У меня тоже так было. Папа и мама разошлись, и мы остались втроем – мама, я и сестра. – Непросто жить без отца! – Да, его отсутствие постоянно ощущалось. Отца не было, а все вращалось вокруг него. – Вплоть до нервных сдвигов. – Верно, – согласилась я. – Некоторое время я не могла говорить. – Из-за этого? – заинтересованно спросил он. – Скорее всего. Внезапно потеряла голос, а потом так же внезапно заговорила. – Должно быть, в твоем детском организме шла ужасная борьба, – сказал он. Месяца через три после ухода отца я потеряла голос. В тот день шел сильный снег, после занятий я долго играла на улице, а вечером у меня началась лихорадка. Несколько дней провела в постели. Тело болело, горло распухло. Однажды, когда я лежала в горячечном бреду, до меня донеслись обрывки разговора матери и сестры. – Почему ты так думаешь? – спросила мама. – Не знаю, мне так кажется, – ответила сестра. – Ты считаешь, что Кадзами будет молчать всегда? – истерический голос мамы становился все громче. – Я так считаю. У сестры с детства была прекрасная интуиция, и она нередко угадывала самые разные мелочи – кто сейчас звонит, какая будет погода. При этом она была совершенно спокойной, совсем как взрослая. – Ни в коем случае не говори об этом Кадзами, – испуганно сказала мама. – Конечно, – сказала сестра. «Как это – молчать всегда?» – с удивительным безразличием подумала я и попробовала для проверки выдавить из своего пересохшего горла какой-нибудь звук, но даже не захрипела. Я повернула голову так, чтобы пузырь со льдом не загораживал мне вид, и посмотрела в окно. Плыл закат, розовые облака ярусами тянулись на запад. И вдруг в приступе горячки я на какое-то время перестала понимать происходящее. То, что отец покинул нас и живет с другой семьей. То, что по вечерам мы с мамой занимаемся английским языком. То, что шел сильный снег и школьный двор стал совершенно белым. То, что по дороге домой я почувствовала температуру и свет уличных фонарей расплывался у меня перед глазами. «А-а… они говорят о том, что еще случится», – подумала я. Простуда у меня прошла, но я продолжала молчать. Мама и сестра очень волновались, врач предположил, что это на нервной почве, мама по дороге домой плакала. Сначала я тоже переживала из-за того, что буду молчать, но потом постепенно успокоилась. В школу я не ходила, днем сидела дома, утром и вечером выходила погулять. Тот, кто теряет голос, со временем утрачивает язык. Первые дни я думала совершенно так же, как если бы говорила. Например, если сестра наступала мне на ногу, я думала слово «ой». Если по телевизору показывали знакомое место, я думала так, словно говорила: «Я ведь здесь была…» Но вскоре из-за того, что я не озвучивала мысли, что-то случилось с моей головой: я стала видеть стоящие за словами цвета. Когда сестра ласково обращалась ко мне, я улавливала нежно-розовый оттенок. Взгляды и слова матери, объясняющей английский язык, были золотистого цвета. Когда я гладила у дороги кошку, мои ладони воспринимали рыжий цвет. Эти ощущения убедили меня в том, что слова очень ограничивают восприятие. Я была еще ребенком и потому лишь интуитивно догадывалась о том, что сказанное или записанное слово означает утрату контроля над ним. Именно тогда я впервые заинтересовалась языком и поняла, что он заключает в себе и мгновение, и вечность. Вылечилась я совершенно неожиданно. В тот день шел дождь, сестра вернулась из школы, мы сели вдвоем у котацу[1 - Комнатная жаровня, вделанная в пол и накрываемая сверху одеялом] и стали ждать, когда вернется мама. Я прилегла, но спать не хотелось, и я задумчиво наблюдала за сестрой, читающей журнал. Сестра то и дело перелистывала страницы, казалось, что падали капли воды. Сквозь шум дождя из соседнего дома доносился звук телевизора. Окно запотело, в комнате становилось тепло, почти жарко. Я размышляла. «Скоро придет мама, как всегда обхватив двумя руками пакет из супермаркета, немного уставшая. На ужин будет оставшийся с утра мисосиру[2 - Суп из мисо – густой массы перебродивших соевых бобов], рыба или курица, салат, фрукты. Мама будет готовить, окутанная запахом вареного риса, подаст еду на стол. Закончив есть, мы сядем за английский, потом посмотрим телевизор, примем ванну и ляжем спать. Засыпая, я буду слышать, как мама, шлепая тапочками, ходит по соседней комнате. Вот оно – настоящее счастье. Нас всего трое, зато нам спокойно, как если бы в доме жила большая семья людей». И тут сестра спросила: – Кадзами, ты спишь? – Нет, – ответила я. Ничего особенного в этом не было. Голос звучал странно, как будто доносился издалека. Мой родной голос. – Кадзами, ты говоришь? – воскликнула сестра. – Вроде бы, – сказала я робко. – И все время могла говорить? – Нет, не получалось. – А что ты чувствовала? Тебе было тяжело? – Нет. Мне показалось, что я стала больше понимать. Чтобы убедиться в том, что голос ко мне вернулся, мы говорили и говорили, не переставая. – Когда я снова заговорила, для всей моей семьи наконец-то настал ясный день, – сказала я. – У нас в семье было похоже, – сказал Отохико. – Я бросил школу, но целый год скрывал это, делал вид, будто бы хожу, а сам подрабатывал. Когда все со скандалом раскрылось, я впервые понял, какие у меня отличные дедушка с бабушкой. – Такое странное чувство. Как будто я нахожусь рядом с героем рассказа, – сказала я. – Ты обо мне? – Как будто встретилась в реальной жизни с тем, о ком только что читала. Отохико после некоторого колебания сказал: – Сёдзи покончил с собой. – Да, когда переводил «N-P». – Вы встречались? – Да. – Вот оно что. – Разве не вы передали ему девяносто восьмой рассказ? – Он так сказал? – удивленно спросил Отохико. – Да. Сказал, что получил рукопись от семьи Такасэ. Ему ужасно хотелось перевести этот рассказ и издать его в Японии. – Вот как. Очень жаль, – сказал Отохико. Он явно что-то скрывал, но, узнай я это, Сёдзи все равно к жизни не вернешь, и я не стала допытываться. – Теперь вряд ли кто возьмется его издавать, – заметила я. – Эта книга проклята! – Пожалуй. Те трое, что переводили ее на японский, мертвы. Тебе это известно? – Да. Сначала один профессор и его студентка, делавшая черновой перевод, потом Сёдзи. Все покончили жизнь самоубийством. – Возможно, дело в особом сочетании его английского языка с японским. Моя сестра до сих пор исследует этот вопрос! По-моему, лучше оставить эту книгу в покое. И тех, кто был с ней связан. Эти смерти вовсе не случайность! Уверен, что люди, очарованные книгой и собирающиеся ее перевести, испытывают желание умереть. Книга взывает к ним. – Как страшно ты говоришь, – сказала я. – Тебе нравится эта книга? – спросил он. – Очаровательная. Я прочла ее несколько раз. Читаешь, а в глубине тебя пенится густая, горячая жидкость, в тело входит новая вселенная, внутри пробуждается новая жизнь. Вскоре после смерти Сёдзи я пыталась перевести несколько рассказов из «N-P». Наверное, не самое подходящее для этого было время, в голову лезли страшные мысли. Превращаешь английский текст в японский, и твои легкие заполняет черный воздух. Это состояние не выходит из головы. Как будто тебя смывает волной и уносит в открытое море, неизвестно куда. Как будто ощущаешь прилипшую к твоему телу мокрую одежду. К счастью, я была легкомысленной школьницей и дальше этого не пошла. Если душа здорова, легко вовремя остановиться, так мне кажется. Если описать мои чувства в то время, они были как бескрайняя равнина серебряного мисканта, колышущегося на ветру, как мертвая тишина голубого кораллового моря, в котором снуют разноцветные рыбки. Если в голове возникает такой мир, долго жить бессмысленно. Я взглянула на Отохико и представила себе, какую невероятную тоску испытывал его отец. – Японский язык – невероятный язык! Честное слово. У меня такое чувство, будто я уже давно сюда вернулся, хотя это не так. Слова проникают до самого сердца и воздействуют на мысль. Только вернувшись сюда, я понял, что мой отец – истинный японец и что, хотя он писал свои произведения на английском, думал-то он по-японски. Вот почему, когда их переводишь на японский, непременно происходит что-нибудь нехорошее. Отец вложил в них всю свою ностальгию по Японии. Лучше бы он написал их по-японски, – сказал Отохико. Было не очень понятно, прав ли он, но я думала почти так же. Я спросила: – Ты хочешь стать писателем? – Сейчас нет, а раньше хотел, – ответил он. – Что ты скажешь о девяносто восьмом рассказе? – То есть? – удивленно спросил он. – Это рассказ об инцесте. Твой отец действительно питал чувства к твоей сестре? – спросила я. Отохико чистосердечно ответил: – Уверен в этом! Мы с ним почти не встречались, но он, ясное дело, был сумасшедшим! Вот о чем девяносто восьмой рассказ. Главный герой разводится с женой, живет один, бурно проводит время. В клубе на окраине города он знакомится с совсем юной девушкой и влюбляется в нее. Несколько раз переспав с ней, он узнает, что это – его собственная дочь. Но он уже раб безумного обаяния своей дочери. – Это не просто «Лолита», и к тому же какой конец! Фантастический! Не знаю, наркотики тому причиной или алкоголь. Как изумительно он описал ее нечеловеческую красоту. – Мне очень понравилось, – сказала я. Отохико немного смутился, потом кивнул. Конечно же, он гордится своим отцом. – Я хотела бы, чтобы японцы его прочли. – Когда-нибудь Саги, моя старшая сестра, обязательно его переведет. Она очень хочет, – сказал он. – Кадзами, у тебя есть рукопись девяносто восьмого рассказа? – Да, она мне досталась как память о Сёдзи. – Кое-кто хочет получить эту рукопись, так что будь поосторожней! – Кто? – спросила я с удивлением. – Твоя сестра? – Нет, не она. Если бы она хотела, она просто пришла бы к тебе и попросила сделать копию. Есть одна женщина, которая с ума сходит по этой книге. У нее уже есть копия девяносто восьмого рассказа, но она хочет получить все его существующие копии. – Твоя подруга? – До недавнего времени мы вместе путешествовали. Вместе вернулись из Америки в Японию, и, похоже, она о тебе знает. – Ты встречаешься с маньячкой? – засмеялась я. Он тоже улыбнулся: – Да, у меня слабость к тем, кто подвержен страстям. – Ручаюсь, она любит в тебе сына Такасэ. – Это как раз и интересно! – Странный ты человек, Отохико. – Ты тоже. Мы чем-то похожи на старых приятелей. Удивительное дело! – Мы и есть старые приятели! – Наверное, мы много думали об этой книге, поэтому у нас много общего. С тобой так легко разговаривать. – Я и сейчас иногда о ней думаю. – Я тоже. Почти каждый день. Тело пропитано этой книгой как проклятье. Отохико говорил тихо, но его слова запали мне в душу. Договорившись встретиться еще раз, мы обменялись адресами и разошлись. * Я и сейчас иногда о нем думаю. О Сёдзи. Я полюбила его еще школьницей, потеряла от любви голову, полностью растворилась в нем, почти ежедневно бывала у него дома, помогала ему с переводами. Ему было хорошо со мной. Это правда. Но остановить его усталость, которая в силу разных обстоятельств одолела им еще до встречи со мной, было мне не под силу. Темная сторона занимала значительную часть его души, но она казалась мне привлекательной, и я старалась во всем этом не разбираться. Встретившись с ним, я бабочкой влетела в комнату его души, в которой вот-вот погаснет свет. Я стала его утешением, я принесла во тьму вспышки света, что привело его к еще большему хаосу. Наверное, поэтому, когда я вижу его во сне, мне кажется, что я нынешняя могла бы с ним встречаться. Что я нынешняя могла бы подарить ему не короткие вспышки света, а спокойствие и радость. Возможно, этого бы не получилось, я мучаюсь в сомнениях. Если бы я снова могла с ним встретиться! Моя единственная надежда. Возможно, я преувеличиваю свои способности. Но в тот момент, когда я слышу слова: «Душа самоубийцы не может попасть в рай и навсегда остается несчастной», я словно теряю рассудок. И не успеваю я возразить этому абсурдному утверждению, передо мной возникает его слабая улыбка. Так улыбался только он. Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате. Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро. Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек. Но в то утро все было по-другому. После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно. У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока. Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера. Я поискала свои наручные часы и, не отыскав их, взяла со стола часы Сёдзи. Я надела их – они оказались тяжелые, стекло черного циферблата холодно светилось. Отчего-то мне стало нехорошо. Я вспомнила вдруг свой дом и ощутила одиночество. В то утро в доме и на улице стояла такая тишина, что я слышала сонное дыхание Сёдзи, лежавшего на кровати у окна. Было душно. На столе, возле компьютера, лежала распечатка перевода девяносто восьмого рассказа. Я взяла его и заметила, что переведена только половина. Это меня удивило – совсем недавно Сёдзи говорил, что почти закончил работу. Накануне он с мрачным лицом заявил, что перевод ему не дается. «Переделывает заново», – подумала я. Я уже знала о двух переводчиках-самоубийцах. Меня пронзила дрожь. Я написала на листке бумаги: «Давай быстрее заканчивай, и поедем гулять на море, как недавно. Приедем пораньше, будем валяться на песке и обо всем болтать. Будет замечательно. Я взяла твои часы. Верну». Такая вот записка. Я думала – хорошо бы он прочел ее и сразу ощутил шум волн и запах моря. Может, захочет съездить на море и побыстрее закончит работу. Я чувствовала не столько ревность, сколько страх. Как будто писала записку, сопротивляясь скрытой темноте – моему врагу, окружая его чем-то невидимым и темным. Я хотела, чтобы он вспомнил все то, что мы чувствовали и видели в разгар нашей любви: жар наших ночных объятий, красоту зданий, выкрашенных зарей в оранжевый цвет, на который мы сонно глядели из такси, когда он отвозил меня домой, слезы, горячие ладони, сильный запах этих дней. Я вспомнила все с отчаянием, словно женщина, которую собирается бросить любовник. Мне было не по себе, и в полдень я позвонила ему из телефонной будки в школьном дворе. – Алло, – бодрым голосом отозвался Сёдзи. Я успокоилась. – Я из школы. В школе был обеденный перерыв, во дворе носились и кричали школьники. Кроме того, шла уборка бассейна, и дежурные создавали суматоху, сопровождаемую плеском воды. Я сказала: – Шумно, наверное? – Великолепно, – сказал Сёдзи. – Ты съела бэнто[3 - Завтрак в коробке, который берут из дома или покупают]? – Я ведь не ночевала дома, поэтому перекусила в школьной столовой, – сказала я. – Ты и впрямь школьница, – сказал он с ноткой зависти. – Спасибо за записку. – Я приду дня через два. – Хорошо. Шум и смех заполняли весь школьный двор. Казалось, ученики резвятся из последних сил, стараясь втиснуть в эту получасовую перемену свободу целого дня. Звенели голоса, взрывалась энергия. Я подняла голову и увидела голубое летнее небо. Ослепительное послеполуденное время, когда свет и тени пересекают там и сям улицу. – Ну, пока. – Пока. – Я повесила трубку, и это был наш последний раз. Как далеко мы были тогда, каждый у своей телефонной трубки, – гораздо дальше, чем рай или ад, и гораздо сложнее. Я не сказала, как сильно его люблю. Даже не попыталась, да и есть ли средства для того, чтобы передать и принять это сообщение. Я слышала, что такое бывает у влюбленных, но сама еще не знала, что пустота существует на самом деле. Я хотела себя убедить, что такие истории случаются в других мирах, а здесь ничего не может случиться. Я думала, что живу в раю. * Через несколько дней после кофе с Отохико, вечером, когда я собиралась с работы домой, у входа кто-то громко произнес мое имя. – Госпожа Кано? – Да, это я. Я подошла, у входа стояла молодая женщина и улыбалась. Я узнала ее. – Саги Такасэ, – представилась она. – Я узнала от своего младшего брата, что ты здесь работаешь, и очень удивилась. По сравнению с братом в старшей сестре чувствовалось гораздо больше энергии, чем было на вечеринке. Красивое тело, улыбающееся лицо. Впечатление, как и раньше, приятное, но с тех пор, как я ее видела, она стала еще более женственной. – Хотела сказать – давно не виделись, но мы ведь и тогда толком не поговорили, – сказала я. – Согласна, но все-таки я тебя помню. Рада снова тебя видеть. Ты уже закончила работу? Не пойти ли нам перекусить? Если, конечно, у тебя нет других планов, – сказала она. – Пойдем, – кивнула я. – С удовольствием с тобой пообщаюсь. Вместо ответа Саги улыбнулась. Ее улыбка проникала в самое сердце, и оно становилось чистым. Мы вышли из здания и направились к ближайшему французскому ресторанчику. Был тот час, когда прозрачное голубое небо начинало медленно вбирать в себя дневную жару. – Небо вечером совсем уже летнее, – сказала Саги. – Да. А на психологическом факультете есть кондиционеры? У нас нет, так что летом – ад! Саги улыбнулась: – У нас тоже нет! Поэтому я под каким-нибудь предлогом стараюсь работать в библиотеке. Имя Саги – цветение – ей очень подходит, она как цветок. От нее истекает мягкий свет, а глаза ее широко раскрыты в радостном предвкушении жизни. Ресторанчик был переполнен студентами. Лучи заходящего солнца из большого окна окрашивали шумное помещение в оранжевый цвет. Я заказала суп и французскую булку, Саги – бутерброд, крабовый салат на двоих и графинчик белого вина. Совместная трапеза способствует общению, но мы с Саги, похоже, подружились сразу. Совершенно расслабившись, мы разговорились. – Ты живешь одна? – спросила я. – Нет, Отохико, как вернулся из Бостона, живет у меня, – из Иокогамы сюда непросто добираться. А на выходные я езжу в Иокогаму помогать дедушке и бабушке. Хожу с мамой по магазинам, обедаю вместе с ней. Ужасно быть единственной дочерью! – Твоей маме не одиноко? Жили бы здесь вдвоем. – Ну, как тебе сказать, обычно вдова не живет с родителями мужа, да еще в другой стране! Но мама у меня домоседка, почти не выходит на улицу, а дедушка с бабушкой такие прекрасные люди, что я поначалу даже сомневалась – когда же они наконец проявят себя с плохой стороны? Они отлично ладят! Необычная история, правда? – Пожалуй. – Когда мы жили с отцом, были тяжелые времена, и мама теперь ничего не боится. А ты? Одна живешь? – Да, старшая сестра три года назад вышла замуж за англичанина и уехала с ним в Англию. Отец ушел от матери, но она два года назад снова вышла замуж и живет в Сэтагая. Поэтому я живу одна. – Здесь? – Нет, в районе F. – Недалеко от меня. Странно, что мы с тобой до сих пор не познакомились… – Ив самом деле, – согласилась я. – Хорошо, что ты узнала Отохико на улице. – Если бы он был в толпе, я, наверное, его бы не узнала. Мы столкнулись лицом к лицу на безлюдном склоне. Эта судьба. – Мы почему-то часто о тебе вспоминали, хотя видели всего один раз. – Не потому ли, что я пристально вас разглядывала? – улыбнулась я. – Когда я узнала о смерти Тода, то сразу же подумала о тебе, – сказала Саги. Я кивнула: – А я даже на его похороны не ходила. Просто не могла! Понимаешь? – Понимаю. У тебя было потрясение. – Я слышала, ты занимаешься этими самоубийствами, – спросила я. – Как сказать? Сначала я сама хотела перевести книгу, но потом испугалась. Возможно, у меня от отца тоже склонность к самоубийству. Говорят, такое передается по наследству. К тому же все, кто переводил эту книгу, выбрали смерть. Сначала я решила, что только я, его дочь, сумею это сделать. Выясню, почему они это сделали, и сама возьмусь за перевод. Заинтересовалась в связи с этим психологией, стала ее изучать. Много чего хочу сделать, – сказала Саги. – Я тоже хочу, чтобы эту книгу издали в Японии. Если нужен черновой перевод, сделаю! Когда был жив Сёдзи, я ему помогала и, как видишь, жива, – засмеялась я. – Если бы нас кто-то услышал, решил бы, что мы говорим о яде или взрывчатке. – Для нас эта книга именно такая, – сказала я, и Саги утвердительно кивнула. Я вышла из ресторанчика в приподнятом настроении. Кажется, лето будет интересным. На мостовой, сохранившей тепло, я сказала: – Давай еще как-нибудь пообедаем вместе! – Давай, я еще о многом хочу с тобой поговорить. Кажется, лето будет интересным. – Саги, улыбнувшись, посмотрела на меня. Как телепатка, подумала я. Мы, словно закадычные подруги, помахали друг другу руками и разошлись. Уже расставшись, я сообразила, что Саги почти не говорила о своем брате. «В таком возрасте не до него», – подумала я, и все-таки мне было жаль тех двоих, что на той вечеринке с улыбкой смотрели друг на друга. * Новые знакомства – это здорово. Лето только началось, а уже появилась Саги, такой близкий мне по духу человек, словно я знала ее уже давным-давно, да и живет она недалеко от меня. Особых планов на отпуск у меня не было, не было сейчас и близкого друга, так что все получилось просто замечательно. Но к моему приятному волнению примешивалось что-то еще. Звонок старшей сестры. Саги, которая выглядит так, словно у нее есть какая-то тайна. Отохико, который умолчал о происхождении девяносто восьмого рассказа и жил за границей с девушкой, одержимой писателем Такасэ. Телефонный звонок на кафедре. Я не сомневалась: что-то должно еще произойти. Если судить поверхностно, я встретила двух приятных людей, с которыми меня уже когда-то познакомили, и мы с ними проведем приятное лето. Но все было не так просто. Словно детектив. Что за всем этим скрывалось? Я этого не знала, но почему-то передо мной всплывал девяносто восьмой рассказ. Интуитивно я чувствовала, что они как-то с этим рассказом связаны. Связь отца с собственной дочерью. Шепот дочери как шум далекого моря, ее узкие ступни, блестящие на лунном свету, словно хвост русалки. Это Саги? Я этого не знала, и мне ничего не оставалось, как ждать. Столкнувшись с неизвестностью, зная только, что что-то обязательно должно произойти, я молилась о том, чтобы справиться с этой неизвестностью. Впервые после смерти Сёдзи я думала о жизни таким образом. * Работая в одном университете, я и Саги стали часто бывать вместе. Приближались летние каникулы, у студентов начиналась пора экзаменов, и людей в университете стало заметно больше. В тот день мы сидели вдвоем в университетской столовой. – Тебе не приходило в голову, что именно в это время вспоминаешь, что здесь университет? – спросила Саги, попивая кофе. – Да, экзамены хороши тогда, когда их сдаешь не ты, а кто-то другой. Я пила апельсиновый сок. – Ты любишь лето? – Обожаю. Только и думаю о лете. – Значит, любишь. – А ты? – Я люблю весну, но тебя понимаю. О твоей любви можно судить по выражению твоего лица. – Лето – моя страсть. Жду не дождусь, когда оно придет. Я улыбнулась и вдруг спросила: – А чем занимается сейчас Отохико? – Почему ты спрашиваешь? – сказала Саги. – Что-то я с тех пор его не видела. Саги покачала головой. – Не вылезает от женщины! – От той, с которой путешествовал? – спросила я. – Да. Я уже не знаю, что будет. Хуже, чем до поездки в Бостон, – сказала Саги. – Она что, тяжелый человек? – Жуткий. И его портит. – Он потерял голову. Я с грустью подумала: женщины – они такие. Разговаривать с Отохико было интересно. – Но его любовные дела меня не касаются… В следующий раз расскажу подробней. – Расскажи, если захочешь. Мы вышли на улицу, и с каждым шагом меня охватывало все большее волнение. Слепящее солнце, сверкающий черный асфальт, густая зелень деревьев… Я глубоко вздохнула. – Не волнуйся, – Саги обратила ко мне улыбающееся лицо, похожее на большой подсолнух. На солнце оно было ослепительно красивым, и я прищурилась. Наступает лето. * Я только и думала, что скоро в университете начнутся каникулы и у меня появится свободное время, но получалось так, что каждый день кто-нибудь просил меня поработать над черновым переводом. На этом можно немного заработать, но приходилось сдавать работу в срок. Поэтому я почти ежедневно появлялась на кафедре и допоздна рылась в словарях. Это случилось глубокой ночью. На улице, издавая ужасный шум, шел сильный дождь, дул ветер, и шагов на лестнице не было слышно. Когда раздался стук в дверь, я обомлела от страха. Было три часа ночи. Я осторожно заглянула в дверной глазок, это был Отохико. Я открыла дверь. – Ты почему так поздно? Признавался в любви? – сказала я. – Именно, – сказал он. Он был сильно пьян и шатался. Капли воды с зонта, насквозь промокшие ботинки. – Что-то случилось с твоей девушкой? – спросила я. – Ничего особенного, – сказал он. – Ты пьян? – Да, поспорил и вусмерть напился. Не знаю, прав я или нет, вот и решил поговорить с предметом спора. – Предмет спора – это я? – Да, – кивнул он. – А с кем спорил, с Саги? – Нет. – Но при чем здесь я? Мы ведь с тобой всего один раз и разговаривали. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=163076) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Комнатная жаровня, вделанная в пол и накрываемая сверху одеялом 2 Суп из мисо – густой массы перебродивших соевых бобов 3 Завтрак в коробке, который берут из дома или покупают