Эротический этюд № 52 Андрей Корф Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намеренно скрываемую область человеческой жизни. Он называет свои короткие литературные зарисовки эротическими этюдами. Однако, то, о чем он пишет, к собственно эротической литературе имеет отношение только обращенностью к этой стороне нашего бытия, но не она главное в его творчестве. На наш взгляд мы присутствуем при становлении нового литературного стиля описания «картинок с выставки Жизни» в целом. Характерной чертой этого стиля является мозаичное многообразие в описании от чувственно-возвышенного до грубо-омерзительного – одного предмета – нашей жизни. Надеюсь, и сейчас мои этюды смогут помочь одинокому, разрываемому внутренними бесами человеку, найти путь из своей камеры наружу. Напоследок хочу извиниться перед читателем за обилие в этюдах неформальной лексики, натурализма и секса. Категорически запрещаю читать эти рассказы детям до 16 лет – не только из-за мата и секса, но и из-за пессимизма. На самом деле, дорогие дети, в жизни все не так плохо, как описано в этих рассказах. Они – только одна, темная, сторона извечной монеты «ин-янь», которой мы пожизненно расплачиваемся за свое существование. Андрей Корф Эротический этюд № 52 Часть первая Шашлычный пятачок на Горбушке. Громко звучит музыка: идет фестиваль на открытой площадке. Камера направляется к одиноко стоящей девушке. Она небрежно одета и на первый взгляд кажется совершенно непривлекательной. Перед ней на столике стоит бутылка пива, а в руке – бутерброд с колбасой. Вид у девчонки неприветливый. Она немного пьяна. В этой и последующих первых сценах она ведет себя как кошка на чужих коленях – напряженно и с готовностью спрыгнуть. И одновременно – так же беззащитно. Подойдя к девушке, камера молча смотрит на нее. Девица нервничает, но не сбегает и в атаку не бросается. Ждет. Глядя «в глаза» камере. Мы слышим мужской голос. Он принадлежит хозяину камеру и сразу берет быка за рога. Он: Тебе хорошо? Она: (с вызовом) Нет. Он: Я могу помочь? Она: А ты кто? Он: Я – человек, который пробует помочь. Она: Таких не бывает. Он: А меня и нет. Она: Тогда как же ты мне поможешь? Он: Не знаю. Я попробую. Она: А что ты попросишь взамен? Он: Ничего. Она: Так не бывает. Он: Только так и бывает. Что ты хочешь? Она: Увези меня из этого города. Он: Куда? Она: Куда хочешь. В лесу. Он: Тебе хорошо? Она: Мне лучше. Он: Ты хочешь поговорить или помолчать? Она: Не знаю. Спроси меня о чем-нибудь. Он: Сколько ночей в году? Она: Одна. Он: А дней? Она: Ни одного. Он: Сколько лет длится эта ночь? Она: Не помню. Он: Я похож на того, кого ты ждешь? Она: Не знаю. Наверное, нет. Он: Чего ты хочешь? Он: Чтобы было хорошо. Он: Как это сделать? Она: Не знаю. Нужно дождаться. Но у меня не получается. Он: Не хватает терпения? Она: Не знаю. Он: Ты считала ошибки? Она: Первый десяток. Потом мне стало страшно, и я перестала. Он: Ошибаться? Она: Считать. Он: С этим деревом ты не ошибешься. Она: Ты о чем? Он: Обними его. Она: Зачем? Он: Много лет назад здесь была битва. Люди, которым было плохо, били друг друга большими железными палками, чтобы стало еще хуже или капельку лучше. Обними того, кто проиграл. Он теперь живет в этом дереве. Она: Что мне за дело до него? Это был волосатый, вонючий мужик, который трахал собственную дочь. Он: Откуда ты знаешь? Она: Я слышу ее крик. Он: Врешь. Она: Вру. Он: Часто врешь? Она: Всегда. Он: Обними дерево. Ты напрасно оскорбила его. Она: Как я должна его обнять? Он: Просто. Обнять и прижаться. Она: Вот так? Он: Да. Вот так. Она: Хорошо. Он: Вот видишь. Она: Дерево тут не при чем. Хорошо с тобой. Ты скоро ко мне полезешь? Он: А ты этого хочешь? Она: Нет. Он: Значит, нескоро. Она: Это хорошо. Жалко, что тебя не бывает. Он: Мне тоже жалко. Она: Без тебя мне здесь страшно. Он: В чем твоя беда? Она: Я – растение. Или животное. А они хотят, чтобы я была человеком. Он: То есть как они сами. Она: Да. А у меня не получается. Он: У меня тоже. Она: Но ведь ты – один из них. Он: В том то и дело. Так еще хуже. Она: А еще я плохая. Он: Почему? Она: Меня двое. Или трое. Они все разные. Он: И не слушаются друг друга? Она: Они друг друга убивают. Он: Как? Она: Не знаю. Вот сейчас одна из них хочет, чтобы ты ко мне полез. Он: А вторая? Она: А второй будет больно, если ты это сделаешь. Он: Что же мне делать? Она: Что бы ты ни сделал, одна из них будет сыта, а другая – несчастна. Он: А есть еще третья? Она: Да. Но она – маленькая. Ее легко прогнать. Она играет в куклы и иногда не замечает, что они – живые. Он: Она злая? Она: Нет. Маленькая. А с твоим деревом хорошо. Оно – как большая кукла. Он: Живая. Она: Это неважно. Важно, что с ним можно играть. Он: Нам пора возвращаться. Она: Я не хочу. Он: Тогда разденься. Она: Еще чего! Он: Тогда поехали в город. Она: Не хочу. Он: Тогда разденься. Она: Зачем? Он: Чтобы освободиться. Она: А ты никому не покажешь эту пленку? Он: Я покажу ее всему миру. Она: Зачем? Он: Чтобы весь мир полюбил тебя. Она: Мне стыдно раздеваться перед всем миром. Он: Это неважно. Она: Ты уверен? Он: Да. Она: А куда мне сложить вещи? Он: Мне все равно. Постели их на землю. Я хочу, чтобы ты потом легла. Она: Мне кажется, что я делаю что-то не так, но мне это нравится. Он: Разденься – и ложись. Она: И ты ко мне полезешь? Он: Если все трое внутри тебя меня позовут. Она: Так не бывает. Он: Значит, не полезу. Она: Хорошо. Обнаженная, лежит на земле. Камера целомудренно ограничивается ее лицом и плечами. Она: Что мне теперь делать? Он: Ничего. Тебе не холодно? Она: Нет. Мне хорошо. Очень теплый ветер. Он: Ты ведь растение, помнишь? Она: Конечно. Я – растение. Он: Или маленькое животное. Она: Да. Он: Я могу покормить тебя. Ты станешь ручной? Она: Я бы с удовольствием. Но та, другая внутри меня сейчас так обидно хохочет! Он: Выпусти ее наружу. Я поговорю с ней. Она: Я уже здесь. Будем дальше болтать или делом займемся? Он: Я тебя не хочу. Она: Кого же ты хочешь? Он: Ту. Другую. Она: А может, третью? Которая с бантиками? Он: Может быть, и третью. Только не тебя. Она: Почему же? Он: Ты – враг. С тобой мы будем биться насмерть. Она: Вот и начинай прямо сейчас. Затрахай меня до смерти. Он: Одевайся. Она: Струсил? Он: Нет. Просто сейчас это единственный способ тебя прогнать. Она: Я вернулась. Мне холодно и я хочу одеться. Он: Да. Нам пора. Она: (одеваясь) А ведь я тебе соврала. Он: Я знаю. Она: Нас не трое. Он: Да. Она: Есть еще одна, которая любит деньги. И дома. И машины. И красивые вещи. Он: И еще одна? Она: Да. Которая хочет быть мамой. Он: Что же мне делать с вами всеми? Она: А нужно что-то с нами делать? Он: Надеюсь, хоть одна из вас хочет вернуться в город. Она: Да. Мы возвращаемся. Статс-кадр Магазин Он: Вы думаете, это то, что надо? Продавщица: Смотря для чего вам нужна камера. Он: Я собираюсь снимать свадьбы. Продавщица: Идеально. Лучшее качество за такую цену. За три-четыре свадьбы она окупится. У вас есть компьютер? Он: Да. Продавщица: Вы сможете сбросить на него весь снятый материал – и обработать на большом экране. Он: Прекрасно. Какое увеличение она дает? Продавщица: В шестнадцать раз. Он: На что нужно нажать? Продавщица: Нащупайте под указательным пальцем рычажок. Есть? Он: Ага. Продавщица: Потяните его вправо… Ну, как? Он: (грудь продавщицы крупным планом) Работает. Продавщица: В другую сторону, соответственно, уменьшит… Получается? Он: (все удаляется) Отлично. Как пирожок Алисы. Продавщица: Что, простите? Он: Неважно. Я ее беру. Продавщица: Отлично. Он: Теперь – дело за свадьбой. Продавщица: Езжайте на Поклонную гору. Там их сколько угодно. Он: А вы не собираетесь замуж? Продавщица: Нет. Я собираюсь разводиться. Вы не снимаете разводы? Он: Нет. Я снимаю свадьбы. Продавщица: Значит, нам не по пути. Будете брать за наличные? Он: Да. Продавщица: Выписывать? Он: Выписывайте. Продавщица: С вас четыреста пятьдесят условных единиц. Он: А если безусловными рублями? Продавщица: Минуточку… Тогда тринадцать тысяч четыреста тридцать. Он: Хорошо. Как ее выключить? Продавщица: Нажмите на красную кнопку под большим пальцем. Он: Вам хорошо? Продавщица: Простите? Он: Вам хорошо? Продавщица: Не поняла. Он: Ладно. Где, вы говорите, эта большая красная кнопка?… Изображение кувыркается и гаснет. Снова Горбушка, незадолго перед первой сценой. На шашлычной площадке выпивают друзья. Приходится орать, чтобы услышать друг друга. Петрович: Ну? Илюнчик: Значит, так. Еще по одной – и в Сочи. Петрович: В Сочи. Илюнчик: В Сочи. Он: А камеру обмыть? Илюнчик: Вот я и говорю. Еще по одной – за камеру… Петрович: За камеру… Илюнчик: И в Сочи. Петрович: И в Сочи. Он: А станцевать? Илюнчик: Не вопрос. По одной, танцуем – и в Сочи. Петрович: По одной. Он: За камеру. Петрович: За нее! Выпивают и танцуют под очень громкую музыку. Танцуют смешно, синхронно. Возвращаются к столу. Илюнчик: Все. По одной – и в Сочи. Беспримерный перелет. Петрович: Подожди. Я еще стих прочитаю. Илюнчик: А в Сочи? (обиженно) Петрович: Ты что, не видишь? Нас Андрюша на камеру снимает! А ты тут капризничаешь, как маленький, честное слово. Илюнчик: Ладно. Читай стих – и в Сочи. Петрович: (приняв позу) Стих… У тебя там все видно? Он: Как на ладони. Петрович: Я красивый? Он: Аполлон. Петрович: От Аполлона слышу. Стихотворение. Агния Барто. В лесу родилась елочка, в лесу она и… Илюнчик: А Бобик жучку дрючит раком. Чего стесняться им, собакам… Поехали! Петрович: Илюнчик, тебя в Сочи не пустят, потому что ты – лох, и поэзии чужд. Илюнчик: Ну что вы меня обижаете всю дорогу? Петрович: Тебя обидишь… Он: Петрович, читай дальше! Душевно получается. Петрович: Зимой и летом стройная, красивая была… Камера уходит от стола и шарит по соседним столикам. Результатом ее прогулки становится находка девушки с пивом и бутербродом. Камера, не раздумывая, направляется к ней. Илюнчик: Андрюш, ты далеко? Он: Не дальше Сочи. Выпейте за мое здоровье. Поезд. Камера стоит на столе и показывает унылые пейзажи за окном. Весенняя грязь сквозь оконную пыль выглядит удручающе. Арматура торчит из нее, как кости из открытых переломов. Стук колес. Московский зоопарк, солнечный день. Камера у Него в руках. Она: Зачем мы здесь? Он: Посмотреть на себя. Она: А ты кто? Он: Угадай. Она: Наверное, ты хочешь быть слоном. Он: Все хотят быть слоном. У него такие большие яйца… Она: Но ты не слон. Он: Нет. Она: А кто? Он: Не знаю. Ты мне скажешь. Она: Давай сначала найдем меня. Он: Ты не забыла, что вас много? Она: Клеток тоже много. Давай поищем. Он: Давай. У озерного загончика с фламинго. Она – на фоне птиц. Она: Похожа? Он: Давай подумаем. Фламинго – красивая и глупая птица. Летает стаями, похожими на сошедшие с ума закатные облака… Нет. Ты непохожа на фламинго. Она показывает в сторону толпы людей. Она: А на них? Он: Нет. Для меня ты никогда не будешь похожа на них. И самым большим несчастьем для тебя будет родить человеческого детеныша. Она: На что же я похожа, господин пророк? Он: А вот на что (срывает придорожный цветок). Это – карликовая орхидея с планеты Чах. Дома она вырастает до трех метров и способна убивать запахом. Она: Но мы – не на планете Чах. Он: Нет. Она: Поэтому я здесь такая маленькая. Он: И такая чужая. Она: А ты знаешь кто? Он: Уже догадалась? Она: Да! Ты – воробей. Где обедал воробей?… Знаешь такой стишок? Он: В зоопарке у зверей. Она: Вот-вот. А обедал он карликовыми орхидеями с планеты Чах. Он: Но одну пожалел и не съел. Она: А что же он с ней сделал? Он: Отвез домой. Она: И? Он: Умер от запаха, когда она выросла. Она: Боже, какие страсти. Он: Ты обиделась на то, что я назвал тебя маленькой? Она: Да!.. Он: Но ведь ты на самом деле не маленькая. Она: Пойди и расскажи это всем. А я посмотрю, как они тебе поверят. Он: Что нам до всех? И что всем до воробья и пучка травы? Она: Ага. (пауза) И что воробью до пучка несъедобной травы… Он: Кстати, о несъедобной траве. Не пора ли нам немного подкрепиться? Она: Ага. Может, вырасту на пару метров. Уходит, камера гаснет. Поезд несется дальше, под стук колес. Кафе. Она: (отпивая коктейль) Вкусно. Кажется, я уже пьяная. Он: А какая ты когда пьяная? Она: Никакая. Ненавижу всех. Он: И себя? Она: Нет. Себя ненавижу, когда трезвая. А когда пьяная – люблю. Он: Расскажи что-нибудь. Она: Нет. Я лучше послушаю. Вот ты мне скажи, воробей… Он: Да? Она: Зачем все эти разговоры? Чтобы потом меня трахнуть? Он: Конечно. Она: Правда? Он: И да и нет. Она: А зачем еще? Он: Ты еще не забыла, что тебе было плохо? Она: Почему «было»? Мне и сейчас хреново. Он: Но хоть немножко лучше? Она: Немножко лучше. Он: И мне с тобой лучше. Она: Правильно. Потом мы будем трахаться – и нам на пять минут станет совсем хорошо. Он: Наверняка. Она: А потом ты зацепишь на Горбушке другую бабу, и тоже отвезешь ее в лес, и попросишь раздеться од каким-нибудь деревом. А может, под тем же самым. Он: Может, и так. Если она захочет в лес, как ты. Она: Потом ты отведешь ее в зоопарк… Он: Если она захочет. Она: Да. Если она захочет. И будешь говорить, что она не похожа на фламинго, а похожа на дикую орхидею с планеты Швах… Он: Чах. Она: Неважно. Он: Важно! Она: Не ори. Он: Не буду. Она: И тоже трахнешь, и снова пойдешь на Горбушку. Ведь так? Он: Может, и так. Не знаю. Она: То есть для тебя мы план построили, так? Он: Хороший план. Ничего не имею против. Она: Ну, а мне-то что делать? Он: А что ты делала ДО этого? Она: Не помню. Ленилась. Ждала. Он: Глотка родниковой любви… Она: Что-то вроде того. Он: Так зачем ты сейчас норовишь насрать в колодец, из которого собираешься пить? Она: Ой-ой-ой… Да мы, никак, рассердились. Он: Нет. Продолжай. Она: Я просто хочу спросить. Зачем вся эта херня про орхидеи и воробьев, если ты просто хочешь затащить меня в постель. Ведь, насколько я помню, в лесу ты уже мог это сделать. Он: Чуешь подвох? Она: Чую. Он: У меня нет ответа. Она: Может, просто не стоИт? Он: А ты положи туда ножку и подожди полминуты. Она: Прямо сейчас? Он: Почему бы нет? Она: Налей мне еще рюмку. Он наливает. Она пьет. Она: Кладу? Он: Клади. Она: Продолжаем разговор. Он: А нечего продолжать. Я же тебе сказал, что у меня нет ответа. Она: Ну, ты хотя бы спроси меня, что я о тебе думаю. Он: Что ты обо мне думаешь? Она: Ты – взрослый дядька, который изо всех сил пытается выглядеть мальчиком, но у него ни черта не получается. Он: Угадала. Она: А зачем тебе… Ого! Кажется, получилось… Ногу убирать или оставить? Он: Убирай. Она: Так зачем тебе это? Он: В детстве все было хорошо, а сейчас плохо. Она: Ах, да! Десять лет назад тебя любили девочки, а сейчас не любят. Он: Не в этом дело. Десять лет назад я мог плакать от музыки. И это было приятно. Она: Ты не один такой. Все перестают плакать от музыки, как только для слез находится более серьезные поводы. Он: Да. Но не все помнят, КАК это было приятно. Она: А ты помнишь? Он: Да. Она: Бедный. Он: Да. Она: Зачем же тебе я, дядя мальчик? Я ведь уже взрослая, хоть и маленького роста. Он: Такая, как сейчас, ты мне незачем. Она: Ну и вали отсюда. Он: Как скажешь… Камера гаснет. Камера по-прежнему стоит на столике в купе, направленная в окно. Стук колес. Знакомый лес, на следующий день. Сначала пусто, потом вдали мелькает куртка. Камера следит за Ее приближением. Она подходит к камере и смотрит в нее, виновато улыбаясь. Она: Здесь и сейчас? Он: Да. Она: Выключи камеру. Он: Ты просишь? Она: Я требую. Он: Хорошо. Только загляни в нее напоследок. Как в колодец. Она смотрит в камеру и показывает язык. Экран гаснет. Камера по-прежнему конспектирует виды из окна. Платформа Ленинградского вокзала. Вечер. У поезда, через окно – Петрович и Илюнчик. Навеселе. Петрович: Андрюш, ничего не забыл? Коробку передашь тете Тамаре, а сумку – тете Вере. Он: Все помню, Петрович. Петрович: Повтори! Он: Коробку – тете Тамаре, а сумку – бабе Вере. Петрович: Тетя Тамара – это которая с усами. Он: Тамара с усами. А Вера – без усов. Петрович: А Вера без усов. Илюнчик: Андрюнчик, про Ленку не забыл? Он: Нет. Передать, что в июле приедешь. Илюнчик: Да не в июле, а в июне, чайник! Он: Не вопрос. Скажу, что приедешь в мае с семьей и детьми. Илюнчик: Да ты чего, в натуре! Она меня потом убьет. Значит, скажешь Ленке, что в июне, а Светику - то в июле. Понял? Он: Как мне их различить-то? Илюнчик: У Светика телефон на 234, а у Ленки – на 432. Записал? Он: Ручки нет. Илюнчик: (машет рукой) Ладно, ты им ничего не передавай. В мае к Наташке поеду. Петрович: Молчи уж, кобель. Илюнчик: Слышь, Петрович, а поехали сейчас. Вместе с ними. Я тебя со Светиком познакомлю. Петрович: Ага. А я тебя – с тетей Тамарой. Он: Которая с усами? Петрович: Она. Илюнчик: (берет Петровича в охапку) Петрович, поехали! Душа горит. В Сочи из за этого чайника не съездили, теперь он, гад, в Питер без нас уедет. Петрович: Илюнчик, остынь. Илюнчик: В Питере остынем. Андрюш, поставь поезд на ручник, я пойду с проводником добазарюсь. Петрович: Скорее бы вы уже поехали. Еще минут пять я его продержу. Илюнчик: Ты – меня?! Пять минут?! Не свисти! Ее голос: Мужики! Петрович и Илюнчик: Ау! Ее голос (камера разворачивается на его хозяйку): Я вот тут хотела спросить… Вы и вправду такие хорошие или придуриваетесь? Илюнчик: Я и вправду, а Петрович придуривается. Она: А этот… С которым вы меня отпускаете? Илюнчик: Подлец полный. Петрович: Хуже засранца я не знаю. Илюнчик: Утопи его в Неве – и приходи ко мне жить. Петрович: Только подожди на берегу, чтобы не всплыл. А то такой еще не утонет. Сама понимаешь. Илюнчик: А всплывет – ты его веслом по голове. И – ко мне. Поезд трогается. Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать… Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере… Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном. Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска. Она: Как меня достала твоя камера! Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала. Она: Вот и дай ее сюда. Он: Не дам. Она: Дашь. Он: Не дам… Она: Ну, держись… Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках. Мы впервые видим Его. Он сидит напротив, за столом, вид растрепанный. Смотрит в камеру. Она: Чего уставился? Он: Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на тебя двумя глазами. Она: И как? Он: В два раза лучше, чем одним. Она: Подлизываешься? Он: Ага. Она: Не выйдет, дядька. А ну выкладывай все как есть! Он: Куда выкладывать? На стол? Она: Еще чего! Сюда выкладывай, в камеру. А то молчит, а глаза хитрые! О чем молчишь? Он: О тебе молчу. Она: А о чем думаешь? Он: О чем в поезде думать?… Так… О минуте. Она: О какой такой минуте? Что-то ты темнишь, дядька. Он: Вот прошла минута. За нее много чего случилось. Она: Например? Он: Кто-то родился. Минуту назад его голова торчала между мамкиных ног, как арбуз на бахче. А сейчас чья-то рука, большая, как Театральная площадь, держит его на весу, и он уже прокричал свое первое «кукареку». Она: А еще? Он: А кто-то испустил дух, и сейчас идет по тоннелю. Она: Ты – придурок. Неужели нельзя подумать о чем-нибудь нормальном типа расписания поездов? Он: Можно. Но за минуту с ним ничего не случилось. И не только с ним. Все камни стоят где стояли, дома не перешли на соседнюю сторону улицы, а один мой приятель как был дураком, так и остался. Но! Она: Что? Он: Альпинист поднялся на десять метров ближе к цели, вор набрал последнюю цифру кода, а Танька с Таганки испытала первый в своей жизни оргазм и теперь удивляется, какой длинной может оказаться минута. Она: Ты на что намекаешь? Какая еще Танька?! Он: Не знаю. Наверное, веселая и крашеная под Мэрилин Монро. Она: Слушай, дядька. Ты и вправду придурок? Он: Это плохо? Она: Это холодно, и сквозняк. Дует по ногам. Он: Положи их ко мне на колени. Она: Вот так? (кладет) Он: Вот так. Теперь думать не о чем. Голова пустая, как голубятня в праздник. Она: При чем тут голубятня? Он: Вот и я думаю, при чем тут голубятня?… Слышишь шаги? Она: Нет. А ты? Он: Слышу. Она: Кто там? Он: Следующая минута. Крадется, как кошка. За нами, голубками. Она: Значит, следующая минута – наша? Он: И наша тоже. (одними губами) Иди ко мне… Она: Выключать эту штуку? Он: Как хочешь… Темнота. Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Он: Добро пожаловать на бал призраков. Узнаешь этого чернявого кавалера? Она: Кажется, я видела его в каком-то учебнике. Это поэт? Он: В свободное от любви время – да. Скоро его убьет красивый и глупый кавалергард. Он будет целиться в ногу, но попадет в живот. Она: Кажется, эти призраки танцуют. Он: Да. Им трудно танцевать на живой трясине из мертвецов, которые строили этот город. Но они очень стараются. Она: Им не страшно? Он: Им очень страшно и противно. Чтобы не слышать криков, они приказали оркестру играть громче, а ночи – никогда не наступать… Эрмитаж, залы искусства ХVII века. Она: (глядя на ложе с балдахином) Ничего не имею против этой кровати. Но где мы поставим телевизор? Он: Наверное, придется выбросить эту вазу. Она: Только через мой труп. Он: Хорошо. Тогда обойдемся без телевизора. Она: Нет. Ты купишь мне плоский Bang Olufsen и привинтишь его к потолку. Он: Ого, какие слова ты знаешь… Она: Ты про потолок? Он: А зеркало? Тебе нужно зеркало? Она: Я со своими габаритами умещаюсь в карманном зеркальце. Он: Тогда зачем тебе такая большая кровать? Она: Такая большая кровать, как вы изволили выразиться, нужна не мне, а нам. Он: Зачем? Мы же спим, обнявшись. Она: Зато когда поссоримся, можно будет разбежаться на три метра. Чтобы даже блоха не допрыгнула. Он: Мы не будем ссориться. Она: Еще как будем. Он: Нет, не будем. Она: Нет будем! (зловещим шепотом) Он: Да тише ты! Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Камера в руках у Нее. Он (облокотясь на перила): Здесь я однажды встретился с собой. Это было довольно страшно. Она: Как это выглядело? Он: Это было ночью, а он, который я, стоял на том берегу Невы, у стены Петропавловки. Она: Как ты его разглядел? Мне отсюда ни черта не видно. Он: Мне тоже не было видно. Я просто точно ЗНАЛ, что там стоит мой двойник. И помахал ему рукой. Она: А он? Он: Ничего. Отвернулся и шагнул в стену. Она: А ты допил бутылку и пошел спать. Он: Ага. Она: Врешь, как всегда? Он: Вру, как всегда. У меня и пальто такого никогда не было. Она: При чем тут пальто? Он: У него было пальто, похожее на крылья, сложенные за спиной. Как у ночных бабочек. Она: Жуть. Он: Ага. Вот так разминешься со своим ангелом, а потом ищи его. Как после этого бутылку не допить? Камера отворачивается к Петропавловке. Внизу кадра лениво ворочается Нева. Эрмитаж, бальный зал. Она: А здесь мы будем принимать гостей. Ты любишь гостей? Он: Если среди них нет красивых глупых кавалергардов. Она: Хорошо. Мы будем приглашать умных толстых полковников. Он: Я не возражаю и против пары-тройки принцесс. Она: Ах так! Тогда без кавалергардов не обойтись. Он: Хорошо. Только пусть это будут гусары. Они не такие наглые. Она: Кто говорит о наглости, ваше сиятельство? Мы говорим всего лишь о танцах. Он: Тогда разрешите заполнить собой вашу танцевальную квитанцию. Она: Всю? Он: Всю-превсю. Включая графу «Итого». Она: Эта квитанция и так заполнена вами, дяденька. Раз и навсегда. Он: Если бы ты только знала, как в это трудно поверить. Она: Давай не будем об этом. Он: Давай. Она: Ты слышишь музыку? Он: И слышу и вижу, как призраки пляшут, наступая друг другу на ноги. Она: Присоединимся? Он: Начинай. И она начинает – маленькая, хрупкая, в белом платье, с распущенными волосами. И музыка становится слышна, набирает силу, эхом мечется по залу. Камера пускается в путь, окружая Ее танец, как загонщики – косулю. И редкие туристы с улыбками таращатся на происходящее… Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Нева. Он: Я видел много рек. Но ни в одной нет такой страстной мощи. Такой смертной тоски. Нева похожа на Стикс. В ее плеске слышны стоны и музыка. А ведь бывают еще и наводнения! Хотел бы я увидеть хоть одно. Она: Сейчас увидишь, потому что я очень хочу писать. Я понимаю, что призракам это на фиг не нужно, но живые люди тут как то решают эту проблему? Он: Можешь не искать казенный сортир. Я уже попробовал однажды. Она: И как? Он: Никак. Она: Что же делать? Он: Пойдем в Летний Сад. Там тебя ждут райские кущи. Она: Ох… Искуситель… Надеюсь, там ты выключишь эту чертову камеру? Он: Не дождешься. Она: Но ты хотя бы отойдешь на пару шагов. Он: Хорошо. Кусты Летнего сада и белое платье, присевшее в реверансе. Темнота. Зажигается спичка и подносится к свече. Свеча не освещает ничего, кроме собственного фитиля. До поры до времени. Мальчишник у Него. Камера у Него в руках. Стол выглядит, мягко говоря, странно. Мальчишник есть мальчишник, поэтому для антуража приглашена «ночная бабочка». Ее зовут… Ну, предположим, Светик. Или Ленчик. Или еще как. Не важно. Я буду называть ее просто Ляля. Просто Ляля лежит на столе и выполняет роль живого подноса. Ее руки мечтательно сложены за головой, на животе тает кусочек сливочного масла, грудь сервирована красной икрой, а на причинном месте целомудренно стоит блюдце с мелко порезанными французскими булочками. Петрович: Ну, что, Андрюш… За твой последний мальчишник… Илюнчик: (зачерпывая масло и икру с Ляли) Погоди, Петрович. Дай закуску соорудить. Петрович: Жду. Илюнчик заканчивает сооружение бутерброда и принимает в руку стопочку. Петрович: Готов? Илюнчик: Всегда готов. Петрович: Андрюш, за тебя. В этот горький день, Илюнчик: Золотые слова… Петрович: когда ты прощаешься с холостяцкой жизнью, я хочу сказать одно… Илюнчик: Сматывайся в Сочи. Петрович: Да подожди ты. Так вот. Ты прав, Андрюш. Несвобода лучше, чем одиночество. Илюнчик: Вот заливает. Покороче, Петрович. Трубы горят. Петрович: Не гони. Андрюш, за тебя и твою будущую жену! (чокается и выпивает) Илюнчик: (выпив) А я тебе так скажу… Вот есть у меня один приятель. Он продал квартиру и купил акции МММ. Петрович: Ну и мудак. Илюнчик: (подняв палец) Вот! Золотые слова! Но я скажу так: он был бы еще большим мудаком, чем если бы женился. Петрович: Ты на что намекаешь? Илюнчик: Я намекаю на то, что лучше сразу лечь и помереть, чем ждать, пока тебя сведет в могилу баба. Правильно, Светик? Ляля: Я не Светик. Илюнчик: Ну, хорошо. Не Светик. Все равно скажи, правильно я говорю? Ляля: Нет. Петрович:(Ляле) Молодец! Илюнчик: Ну чего вы меня опять всю дорогу обижаете?… Ляля: А мне можно водки? Петрович: (наливает) Можно. Илюнчик: (сооружая новый бутерброд из лялиного изобилия) И даже нужно. Ляля: (приподнимаясь) Я хочу выпить за вашего друга, чтобы у него с женой все было хорошо. Илюнчик: (растроганно) Золотые слова. Петрович: Ну вот, видишь. Илюнчик: (Ляле) Давай и мы с тобой поженимся. Ляля: Занимай очередь. Илюнчик: А без очереди? Ляля: А для тех, кто без очереди, своя очередь. Петрович: Есть предложение еще выпить. Илюнчик: Наливай!.. В пламени свечи появляется Она. Профиль, плечи. Как монета на черном бархате. Она: Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя за твое вечное детство. За игрушки, в которые ты заставляешь меня играть. За твою вечную оценку каждого моего слова, жеста, взгляда. Я ненавижу тебя за ту власть, которую ты надо мной имеешь. За ту слабость, которую я испытываю рядом с тобой. Я ненавижу тебя за то счастье, которое ты мне даешь, потому что каждая крупица этого счастья оплачена моей волей и молодостью. Я ненавижу тебя за твои привычки, которые я не в силах изменить и в которых нет места для меня. Я ненавижу тебя за то, что буду всегда только частью твоей жизни, в то время как ты и есть – моя жизнь. Я ненавижу тебя за то, что сижу в партере, а ты стоишь на сцене, и я здесь для того, чтобы смотреть только на тебя, а ты – для того, чтобы взять нас всех. Мои одинокие аплодисменты только разозлят тебя. А в той овации, которой ты хочешь, они будут просто не слышны. Я ненавижу тебя. Девичник у Нее. Снимает Она, и мужчин здесь нет. Вся сцена должна быть написана женщинами. В пламени свечи появляется Он. Она остается на своем месте. Свеча зависает между их профилями, создавая очертания бокала, наполненного мраком. Он: Я ненавижу тебя за твое рабское, собачье непонимание во взгляде. Чем старательнее ты изображаешь свою причастность к моему миру, тем виднее пропасть, которая лежит между нами. Я ненавижу тебя за то, что ты никогда не посмотришь на мир моими глазами, и мне суждено коротать век в ледяном одиночестве. Я ненавижу тебя за то, что ты живешь телом, и его прихоти для тебя всегда будут главнее, чем движения души. И если сейчас твое тело тянется к моему, то завтра оно пресытится или соскучится, а других причин для любви у тебя нет и не будет. И мне придется покупать тебя, чтобы не потерять, и я ненавижу тебя за это. Потому что всегда найдется кошелек толще моего, и хуй длиннее, и румянец ярче. Но главное – кошелек. Я ненавижу тебя за то, что отныне мне придется переламывать пополам каждый кусок хлеба, а ты никогда не скажешь мне спасибо за это. Потому что так было всегда, и, если кто-то предложит тебе хлеб с маслом, то ты примешь его без колебаний и отплатишь тем, чем всегда платят женщины. Я ненавижу тебя за то, что я для тебя – еда, и если сегодня ты слизываешь с меня сахар, то завтра с хрустом примешься за кости. А когда не останется ничего, ты снова выйдешь на охоту, бросив напоследок горсть жалких оправданий. Я ненавижу тебя. Делопроизводительница ЗАГСа откатывает свою обязательную программу. Камера в руках у свидетеля. Молодые стоят, пряча улыбки, друзья дурачатся на заднем плане. Делопроизводительница: Сегодня, в этот знаменательный день, вы связываете свои сердца и жизни семейными узами. Пусть эти узы не превратятся в путы и не помешают вам шагать по жизни легко и уверенно. Напротив, пусть они станут вашей страховкой на тот случай, если один из вас пошатнется или упадет. Тогда второй подставит плечо и следующий шаг вы сделаете так же уверенно, как и все предыдущие… Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/andrey-korf/eroticheskiy-etud-52/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.