Первое свидание Жанна Ласко Знакомство по брачному объявлению… Авантюра? Забавная шутка? Или последняя попытка все-таки найти родственную душу? И то, и другое, и третье! Встреча мужчины и женщины – всегда рискованное приключение, но если он – француз, а она француженка, то их знакомство вполне может превратиться в весьма необычный роман, сюжет которого будет развиваться в самом неожиданном направлении! Жанна Ласко Первое свидание ЧАС ПЕРВЫЙ Она: Черт возьми, я опаздываю! Так всегда и получается, когда назначаешь свидание у своего подъезда. Но не могла же я оставить дочь у телефона в слезах. Право, заграница не пошла ей на пользу. Хотела бы я знать, Оливье понимает это? Вон тот пожилой мужчина под зонтиком наверняка он. Бедняга! Я просто ослица, заставила его ждать под дождем. Господи, ну и шляпа у него! И какой жалкий плащ, совсем куцый! Я, конечно, не ожидала встретить Клинта Иствуда, но все-таки это жестоко. Он: Опаздывает на десять минут! Еще одна из той же породы. Наверное, красится, наряжается, а я тут погибаю под проливным дождем. Ну а сам-то хорош! В шестьдесят пять лет ждать незнакомую женщину, с которой всего лишь обменялся тремя строчками и один раз коротко поговорил по телефону? Увидела бы сейчас своего деда Ноэми, вот уж посмеялась бы. И была бы права! Но если не считать Ноэми, а она приходит по средам, кого я вижу в остальные дни? А они тянутся долго, и мне надоело жить одному. Я не жалею, что дал объявление, но все же это забавно. Боже небесный, сделай так, чтобы эта фурия в кроссовках была не та, кого я жду. – Добрый день, я Брижитт. Он: Ой-ой! – Очень рад. А я Альбер. Она: Альбер. Он мне не говорил, как его зовут. Альбер! Да-а, не очень-то мне нравится его имя. Но в конце концов, что есть, то есть. Все-таки этот звонок Нану был некстати. Она меня очень заботит. – Извините меня, я опоздала. Из Канады позвонила дочь. – Полностью прощены. Не посидеть ли нам где-нибудь? Он: Но что за мода приходить на романтическое свидание в узких брючках и кроссовках? Ужасный вид. Должно быть, я старый глупец, но я предпочел бы чулки и высокий каблук. Всегда обожал женские ножки. Интересно, сколько ей лет? Одевается она совсем как Ноэми, разве только ее брючки не от Нунура. Это смешно. – Здесь, на нашей улице, на углу есть кафе. – А чайный салон, который я очень люблю, всего в двух остановках автобусом. Вас не затруднит, если мы поедем туда? Она: Чайный салон? Представляю себе! Конечно, меня не затруднит поехать на автобусе выпить чаю с незнакомцем, довольно заурядным, в то время как мы могли бы сделать то же самое за десять минут в бистро. Надо позвонить Король, спросить, есть ли у нее какие-нибудь новости от сестры. Нану так расстроила меня – и это за тысячи километров от своей мамочки. Чертовы детки! Даже когда они взрослые, с ними нет покоя. Да и сама я тоже хороша, гарцую со стариком в бесцветном плаще и шотландской шляпе. – У вас есть талон? – Да, спасибо. Порядок! Он: Господи, что за словечки! Странно, по телефону она такой не казалась. Она хитрая, эта штучка. Впрочем, я тоже наверняка разочаровал ее. Она: Верх романтичности – первые минуты свидания в общественном транспорте! К тому же под таким дождем мы промокнем до костей, вот счастье-то! Кстати, я забыла подушиться. Была в ванной, когда позвонила Анн. Да ладно, ведь дочь! Допустим, что ты сделала бы это, но ведь только ароматом его не обольстишь… А он галантен. Нашел для меня местечко, усадил, а сам стоит в проходе. Народу столько, что и думать нечего о том, чтобы поговорить. Возможно, я должна была бы остаться рядом с ним, но тут могу воспользоваться небольшой передышкой и поразмышлять о нашем разговоре с Анн. И потом, такие встречи всегда дело не легкое. Я еще смущаюсь. Во всяком случае, у меня нет ощущения, что наша встреча приведет к успеху. Но будем хотя бы надеяться, что она кончится не так катастрофично, как предыдущая. – Выходим на площади Мюрье. Он: Вот дурак, пригласил ее к Перрин. Ясно, это совсем не ее жанр. – Куда вы меня ведете? – Не знаю, понравится ли вам. Я здесь часто бываю. Забавное местечко, его держат супруги. Он перекупщик мебели, она продавщица книг. Вот они и открыли заведение с его мебелью и ее книгами. Все можно купить, и еще отличный чай и домашние пирожные. Она: Классно! Сюда ему нужно было бы приходить с Женевьевой. Вот уж не ожидала от него такого. Правда, в своем объявлении он упомянул, что книголюб. – Что вы выбираете? – Китайский чай и булочку с вишней и ревенем. Он: Потрясающе! Едва взглянула на карту и уже выбрала. Ей все равно, что есть, или у нее такая быстрая реакция? – Перрин, мы можем заказать? – О, мсье Пеншо, я получила книгу, которую вы просили. Кажется, она очень интересная, вы мне расскажете потом? – Как всегда. Она: А без своей шляпы он выглядит гораздо приятнее. Мне нравятся его глаза, они совсем светлые. Пожалуй, и рот у него красивый, а лицо немного узкое, но не лишено приятности. – Мне кажется, вы чем-то озабочены. – Вы проницательны! Сейчас меня беспокоит моя дочь. – Надеюсь, ничего страшного? – Увы, пока я еще и сама не знаю! – Вы не хотите поделиться со мной? Она: Смешно. Все идет не как обычно. А впрочем, почему бы не отойти от штампов и не начать все по-своему. – Оливье, мой зять, получил назначение на должность в Монреале. Он переехал туда с моей дочерью и двумя своими маленькими детьми, вот уже больше семи месяцев прошло, но мне кажется, что Анн там никак не привыкнет. – Ностальгия? – Скорее, скука. Даже когда она была совсем маленькая, она не выносила одиночества. В Ангулеме у нее было много подруг, работа, но она… Он: Уверен, она совсем не походит на свою дочь. Брижитт женщина активная, это видно и по ее манере держаться, и по жестам, и по ее стремительности. – Но я не буду обременять вас своими заботами… А что это за книга, о которой говорила Перрин? – Вы любите читать? – Романы – очень. – Мы говорили о переписке Флобера с его друзьями Максимом Дю Каном и Ле Пуатвеном. – …? – Они пытаются в ней обосновать свое толкование, вполне пристойное, по необычное, сексуальной жизни мужчины и женщины в XIX веке. При первом чтении эти письма могут показаться скучноватыми, но они необычайно интересны, если их читать, памятуя о той эпохе, когда они писались. То же можно сказать и об интимных дневниках. Я часто спрашиваю себя, что останется историкам будущего от XXI века, ведь его жители будут общаться не иначе как по телефону или Интернету, а это не оставляет следов. Она: Он напоминает мне Анри, когда мы, бродя по городу, переделывали мир. Это смешно, но я чувствую себя и совершенно далекой от той молодой девушки, какой была тогда, и в то же время способной на те же чувства. Возможно, мы бы поженились, наверное, у нас были бы дети, он бы работал, я нет. Точно так, как у нас с Пьером, если не считать того, что все было бы чуть иначе, трудно уловимо, но наверняка иначе. Никогда Анри не сделал бы мне такого депрессивного ребенка, как Нану. – А вы все еще думаете о своей дочери! Я читаю это в ваших глазах. – Вы прорицатель? – Совсем наоборот. Я историк. Но это тоже требует проницательности, интуиции. Чтобы реконструировать прошлое, нужно уметь понимать. Понимать тех людей, в общем, совсем близких нам, несмотря на разницу наших культур, нашей морали, на их устаревшие для нас понятия. Он: Какой удивительный контраст между ее одеждой и ее внешностью. У нее прекрасная кожа, с легким пушком и прозрачная. Я представляю ее на балах в префектуре при Наполеоне III, она производит фурор: восхитительные плечи, шея… Грязная свинья, да я ее просто раздеваю, а бедняжка рассказывает, мне в это время о своей несчастной дочери-эмигрантке… Черт подери, я возбуждаюсь. Спокойно, старина. О, да как же это прекрасно – в моем возрасте почувствовать желание! Впрочем, такое случается со мной частенько. Раньше я об этом не задумывался. Э-э! Томас Манн мастурбировал в восемьдесят лет. По сравнению с ним я просто мальчишка! Тем не менее уже целую вечность ни одна представительница прекрасной половины рода людского меня так не волновала… Кстати, когда она сидит, ее брючки не видны. – А у вас есть дети? – Да, дочь. Она в разводе, увы. Она: Хорош отец! Если, может статься, эта женщина сделала блестящую карьеру, прекрасно живет свободной, без мужчины, который ходил бы за ней по пятам, то он видит в этом только супружескую неудачу своей дочери. И наверняка считает себя виновным в этом. Он смотрит со своей колокольни. – А вы? – Я вдовец, уже три года. Она: Об этом он не написал. Вот так-то! Одно дело заменить женщину живую, брошенную или ушедшую, но бороться с фантомом, который идеализируют, это совсем другое дело. Старушка, Альбер не для тебя! – Я сожалею. – Спасибо. Она: Ладно! Ну вот, он еще и сентиментален! А что он делает в жизни сейчас? – Вы работаете? – Я ушел на пенсию. – Значит, вы историк? – Преподаватель истории. А вы? – Мой муж покинул нас пять лет назад. Он: Так, выходит, она не разведена! – У вас, кроме Анн, есть еще дети? – Две дочери. Старшая нотариус, вторая учится в лицее, живет со мной. Ей только четырнадцать лет. Он: Вот черт! Я думал, что, затеяв поиски среди «минимум пятидесятилетних», избегу таких пут. Хороший удар! – Мое замужество, очень счастливое в глазах всех, по существу, было долгим периодом изоляции. Я уединенно жила со своими тремя детьми. Незадолго до ухода Пьера я нашла работу. Ничего привлекательного, но я хотя бы видела людей. Сначала продавала всякую мелочь для рукоделия, а потом стала напарницей одной декораторши, она вскоре вышла из дела и оставила свою клиентуру мне. – Вы все еще работаете? Она: Интересно, сколько лет дает мне этот дурак? Я выгляжу так, словно уже заслужила пенсию? – Конечно, работаю! Впрочем, это необходимо. У меня бутик на улице Эпернона. Пьер не очень много дает мне для Летисии. Во всяком случае, я уже и раньше занималась рукоделием и, думаю, буду продолжать это, пока мне позволят глаза и руки. Я обожаю работать с материалами, которые, казалось бы, уже ни на что не годятся, комбинировать, преображать их. Он: Я знал, что она небанальна, эта женщина. Она жадная, в хорошем смысле этого слова, умеет ценить жизнь. Это приятно отличает ее от тех, с кем я встречался прежде. В конце концов, я уже потерял надежду, что от этого объявления будет толк. – Вы говорили, что не любите путешествовать. Чем это объяснить? Любой человек, пытаясь набить себе цену, сказал бы обратное. – Так вы уже сами ответили себе! Она: Он меня интригует. Раскрывается постепенно. Я рассказала ему всю мою жизнь, а о нем, пожалуй, не узнала ничего, кроме того, что он увлечен историей. О, черт! Неужели я связалась с одной из тех омерзительных библиотечных крыс, которые не вылезают их книг? – Я так смеялась, прочитав у вас это уточнение, приняла его за шутку. – Вы ошибаетесь. Я объехал мир и выжил. Но если говорить напрямик, то я старею. Меня уже утомляет в поездках поиск иностранной монеты для счетчика на платной стоянке, беготня по музеям, я окончательно не гожусь для ресторанов, чтобы есть там за бешеную цену зараженные продукты, не хочу отбиваться от бродячих торговцев, не хочу, чтобы меня толкали другие туристы, которые ничего не видят, потому что смотрят в объектив своего фотоаппарата. Моя жена потаскала меня по всем трафаретным туристическим маршрутам, на «пять дней – шесть ночей». Лавочки с сувенирами, достопримечательности, описанные на четырех языках… Теперь же я уезжаю на несколько месяцев, обосновываюсь в каком-нибудь городе. Снимаю комнату, читаю лекции, путешествую в пространстве так, как я путешествую во времени. Радости пенсионера, короче говоря. Она: Я бы с удовольствием поездила с ним, спокойно порылась в лавках местных ремесленников, поискала материалы, познакомилась с различной техникой работы. Это пришлось бы мне по душе, но и речи быть не может, чтобы сказать ему об этом. Но одно ясно, это я поняла наконец: жечь мосты рано. – Я скоро еду в Бангкок. Вы не составите мне компанию? Он: «Ты что, чокнулся? – сказала бы мне Ноэми, если бы услышала меня сейчас. – Ты же ее совсем не знаешь!» И она была бы права… Что это на меня нашло? – А вы, случайно, не хотели бы в Монреаль? Она: О черт! Кто меня тянул за язык! Я когда-нибудь отделаюсь от Нану? Да, конечно, я бы съездила в Таиланд. Там делают превосходные шелка, вышивки, серебряные украшения. Но нет, нечего об этом думать, вечно я загораюсь какими-то идеями. Разве что с Летисией, но это невозможно. – Надо подумать. Он: Господи, зачем я это сказал! Я же планировал свое путешествие более полутора лет. Уже подготовил все, что необходимо положить в рабочий портфель, забронировал в Бангкоке домик на каналах. Выучил немного тайский язык, и вот пожалуйста, ляпнул: «Надо подумать!» Она: О-о! Слишком вежлив, чтобы быть честным. Он напоминает мне Пьера: начнешь с ним что-нибудь обсуждать, сначала во всем согласен, а надо принять решение – все наоборот. – Вы были в Монреале? – А вы никогда не бывали в Бангкоке? Он: Я еще не слышал, как она смеется. Ей словно пятнадцать лет. И глаза так хитро блестят. Что ждет она от мужчины? Если она живет одна, это, возможно, не случайно. – Ваша старшая дочь тоже живет за границей? Он: Почему я спрашиваю ее совсем не о том, что хочу узнать? Она: Не думала, что это свидание так затянется. Женевьева будет ждать меня. – Нет-нет, Кароль работает в Ангулеме, слава Богу! Вы позволите, я позвоню по телефону своей подруге? Я быстро. Он: Сколько ей может быть лет? Пятьдесят два, пятьдесят три? Скорее меньше, чем больше. Чертовы брючки! И еще эти очки, как говорится, последний писк моды. Они ей портят лицо. О, остановись! Ты все время критикуешь то, что в ней современно, но если она начнет разговаривать как дама в костюме а-ля Шанель, ты уже не будешь с пеной у рта отстаивать путешествие в Азию. Даже хуже, будешь молчать о нем, боясь, что она увяжется за тобой. Ты какой-то чудак. Хочешь все сразу. Вспомни, это уже сыграло с тобой злую шутку. Вспомни, вспомни, болван этакий! Чрезмерный опыт мешает жить. Я бы с удовольствием сделал маленькую глупость, прямо здесь, сейчас, для потехи стянул бы с нее эти гнусные брючки. О, да я сошел с ума! Но в конце концов, можно же помечтать… Нет, она наверняка не пожелает такого старого Хрыча, как я. Ей должны нравиться парни в джинсах, в таких, какие я терпеть не могу, широких, чтобы не давили на тестикулы, к тому же они растягиваются и через три дня начинают сползать на бедра. Знала бы она, что я ношу подтяжки! Каким должен быть мужчина, чтобы понравиться таким, как она? Как Мишель Пикколи (не понимаю, как ему удалось сделать карьеру с таким отталкивающим именем), или весь в черном, как Монтан, или как вечный красавец Сэми Фрей, или всегда юный вроде Джина Келли? И уж наверняка не в вязаном жилете и брюках из полиэстера, каков стиль Альбера Пеншо. Вид зануды! И еще возраст. Это вас предает, дорогой. В душе ты молод, готов воспламениться, верить, что это пришло, готов положить свои самые тайные желания на алтарь мимолетного увлечения. А посмотреть на тебя – старик, высохший, морщинистый старик. Я чувствую себя безобразным уже так давно, что даже не хочу делать усилий стать лучше. Я любуюсь женщинами, которые еще употребляют косметику, подкрашивают волосы, часами выбирают просторный пуловер, в котором будут смотреться во время их ужасного бега трусцой. У них больше мужества, чем у мужчин, больше энергии, больше желания сделать счастливой жизнь других. Пожалуй, надо попросить дочь немного приодеть меня. И потом, надо снова ходить в школу танцев, уже сколько времени твержу себе это. Когда-то я совсем неплохо вальсировал. Если бы Даниель тоже любила танцевать! Даже странно, что мы с ней поженились. А что до музыки, то она не любила ничего из того, что любил я: фестиваль в Сарла, уик-энды в Дордоне, прогулки в Шаранте… А она считала, что отпуск надо проводить на берегу моря, «там такой воздух!», в октябре собирать шампиньоны, ходить в кино, «это практичней и не так утомительно!», обедать со всеми соседями и всей семьей от Рождества до Нового года. Я на все соглашался ради нашей дочери, а доченька не постеснялась развестись через полгода после рождения Ноэми. Какой дурак! Нет, я еще не готов начать все сначала! – Я сожалею, но моя подруга Женевьева непоправимо болтлива. Всегда побаиваюсь звонить ей, потому что это уж точно на час. Ненавижу телефон. Он: Отличная черта, если только это правда! Она: Если бы Анн слышала меня. У нее все фразы сводятся к «хорошо!», чтобы побудить меня закончить разговор! А вот с Женевьевой было нелегко: она такая любопытная! Вот я и сделала вид, будто связь прервалась. Конечно, нехорошо, особенно когда сама позвонила подруге. Наверное, она огорчена. – Сегодня я иду в театр. Если хотите, могу попытаться добыть еще билетик. Она: Так, девочка, он бросается в атаку. Хоть бы было время подумать. А признайся, это тебе приятно! – На что вы идете? Она: Хитрец! Поведет меня на какую-нибудь халтуру. Но театр, люстры, красивое платье, в антракте в фойе бокал… – Это спектакль в приспособленном зале в Ла Куронне. По одному из романов Мюзиля. Она: Не знаю такого. Черт возьми, наверное, какой-нибудь левацкий спектакль с самодельными сандвичами для тех, кто не успел пообедать. Прощай, жемчужное платье. – Я бы с удовольствием… – Я сейчас же позвоню туда. Она: Брижитт, девочка моя, ты совершаешь ошибку. Вы совсем друг другу не подходите. С этим типом ты заскучаешь, и не только сегодня вечером! Предоставь ему «проникаться» в Таиланде и отправляйся нянчить внуков в Монреаль. Слишком поздно для того, чтобы идти на компромиссы. У каждого своя жизнь, свои привычки. Ты представляешь себя в кухне, готовящей к определенному часу на троих, вместо того чтобы перекусывать вместе с Летисией с подноса, смотря старый фильм? И как твоя дочь будет презирать твой жалкий уют, как ты будешь уезжать на автобусе в театры предместий или шесть месяцев жрать мидии в Анвере, чтобы «проникнуться»? Ты представляешь, как будешь прятаться, чтобы раздеться, скрытничать, плохо спать, потому что он кашляет, лежать в темноте во время бессонницы? Сохрани свою свободу! Это такой подарок судьбы. Тоже мне феминистка! А кто плачет по вечерам, после того как поцелует на ночь дочь? Кому осточертело проводить лето в одиночестве, когда Летисия разъезжает по Франции от одной подружки к другой, мечтать о десяти днях, которые сможет провести со своими внуками в, конце августа? Кто соглашается по воскресеньям сопровождать Женевьеву на дневные спектакли в оперетту, потом смотрит, как та веселится на вечеринке с танцами, и все это лишь ради того, чтобы не оставаться одной. Ты знаешь, что тобой движет? Страх! Сколько уже времени ты не занималась любовью? Вот в чем главное. Сколько времени ты не показывалась обнаженной кому-нибудь, кроме своего врача, к тому же женщины? Тебя обуревает страх, это понятно, потому что эстетически ты себя запустила. Сколько времени ты обещаешь себе, что будешь ходить с Женевьевой в школу танго… – Я огорчен, но, к сожалению, на сегодня нет ни одного места. Я отказался от своего и приглашаю вас в ресторан. Вас это устраивает? Она: Проклятый враль! Нет мест! Скажешь тоже! Да нас там, наверное, и дюжины не набралось бы на таком закрытом спектакле. Признайся лучше, что ты побоялся, что я там помру со скуки. – Это предложение мне очень нравится. Сказать по правде, я немного боялась, что мне будет скучно. – Я тоже! Она: Он определенно даже красив, когда смеется! И его седые волосы, в конце концов, хороши. Может, и мне пора перестать красить свои? Спрошу его об этом, но позднее. – Я приеду за вами в восемь вечера? Какую кухню вы предпочитаете? – Больше всего индийскую. – А я итальянскую. Все прекрасно. Мы пришли к согласию. До вечера. ПАНИКА ПЕРЕД ГАРДЕРОБОМ Брижитт: Это послужит мне уроком! Вечно покупать обновы Летисии и никогда себе! Бесполезно искать: надеть нечего. Что я купила себе после ухода Пьера? Два костюма, чтобы прилично выглядеть перед клиентами, один черный и второй черный. И еще это дурацкое платье, которое я берегу для вечеринок с танцами у Женевьевы, она заставила меня купить его для рождественского ужина в двухтысячном году. Вот и все. Это ужасно! Господи, как я устала! Еще недавно мечтала о таком вечере, и уже мне ничего не хочется. Никакого подъема. Дошла до ручки. Даже представить трудно, с какой головой я встану завтра утром. Он-то на пенсии, а мне подниматься в семь часов. – Мама, ты дома? – Да, дорогая, я у себя в спальне. – Что у нас сегодня на ужин? Я голодная! Привет! Э-э, что это ты крутишься растрепанная перед гардеробом в такой час? Брижитт: Она предпочла бы видеть меня на кухне готовящей постыдный десерт с очень жирным кремом и бананом? – Здравствуй, дорогая. Как прошел день, удачно? Брижитт: Будь бдительна! Похоже, день у нее неважный, впрочем как и все остальные дни! – Ты уходишь? Как жаль! А я одолжила у Ванессы «К-7», думала, мы вместе посмотрим хороший фильм. Брижитт: Так, это нечто новенькое. Ей захотелось провести вечер со своей мамочкой! Что еще она придумает, чтобы сделать меня виноватой? – Ты могла бы предупредить меня, я бы осталась переночевать у Жюли! А теперь уже слишком поздно, конечно. Просто ты делаешь это нарочно! Так скажи хотя бы, с кем идешь? Как, я его не знаю? Какой-нибудь твой старый клиент с тугим кошельком? – Я вернусь не поздно. Летисия: Ладно, мучай меня. Я терпеть не могу оставаться одна. Не привыкла, как говорит Оливье. И то правда, вот его мать смывается каждый вечер или почти каждый вечер. – Как его зовут, твоего соблазнителя? Брижитт: Как зовут! И произносить-то не хочется! – Альбер. – Альбер? Недурно… Брижитт: Черт возьми, никогда бы не подумала, что это может понравиться – Альбер! Альбер? Эта молодежь чокнутая! – …Что ты собираешься надеть? Летисия: С такой задницей это совсем не просто, в брюках она выглядит безобразно, а в платье нелепо. После ухода папы она совсем не смотрится. Нет, уж я, когда стану взрослой, такой не буду, это верняк. – Я могу заказать себе пиццу? Брижитт: Решено, юбка от костюма и голубой пуловер. Будет в самый раз. Во всяком случае, если я ему понравлюсь, то, конечно же, главную роль сыграет не внешность. – Эй, мама! Ты меня слышишь? Летисия: Совсем потеряла голову, Золушка! – Что? Пиццу? Для себя одной? Брижитт: Это ужасно, как плохо она питается. С ее склонностью к полноте это добром не кончится! – А почему бы и нет? Ты пригласила для меня приходящую няню? – Дома есть все, что нужно… Как ты находишь эти сережки с моим пуловером? – Это невыносимо! Ты бросаешь меня одну, и еще я буду жрать остатки! Классно! Брижитт: Я как в тюрьме! Дайте выход! Как же она отравляет мне жизнь, моя обожаемая доченька! Надеюсь, у меня найдутся целые колготки… Летисия: Вот дура, забыла ей сказать, что в субботу иду на день рождения к Кентену. Был как раз подходящий момент. Баш па баш. Грандиозная вечеринка в загородном доме его родителей. Здорово! А как его зовут, этого типа, что уводит от меня мать? Роже? Или Морис? А Б.Д. уже предан забвению? Интересно, где она его откопала? Так… В холодильнике-то, право, хоть шаром покати. – Э-э, мама! Можно открыть банку с кислой капустой? Летисия: Душ принимает… Ишь как старается! Неужели она воображает, что заполучит мужика, бедняжка? В ее-то возрасте! Отвратительно! Раньше надо было! Пожалуй, в последнее время она уж слишком старается! Сама подумай, с чего бы это она последние дни такая веселая? Ясно, она его отыскала. Потаскушка, вот папа и сбежал от нее! Если он сделал ноги, то только из-за нее. А теперь он со спокойными девочками. Должно быть, он здорово разбирается в людях, мой отец: Хлоя не размазня. Я часто думаю, как это… – Я ухожу, дорогая. Брижитт: Блаженная улыбка на устах дорогой дочери! – Тебя разбудить завтра? В котором часу у тебя начинаются занятия? Напоминаю: есть запеченные в сухарях кабачки и домашняя ветчина. Ложись не слишком поздно, в последние дни у тебя под глазами синяки. Брижитт: Это зеркало надо бы убрать отсюда. Не могу видеть себя во весь рост. И еще надо бы заставить себя делать хоть небольшую гимнастику. – Да, звонил твой отец: в субботу он приглашает тебя поужинать в ресторане вместе с Хлоей. Ты подтвердишь ему свое согласие? Не хочешь поцеловать меня? И, пожалуйста, приглуши немного музыку, если я с тобой разговариваю. Ты чем-то расстроена, Летисия? Ты так реагируешь, словно я оставляю тебя каждый вечер. Но я тоже имею право на личную жизнь. Летисия: Стоило меня рожать, если она не хочет заниматься мной! Чудно! Им все нужно, этим родителям: и обожаемые детки, и наслаждаться жизнью! Надо выбирать что-нибудь одно, старички! – Ты уже дала папе согласие на субботу? – Я думала, тебе это доставит удовольствие. – А ты не могла прежде спросить у меня? – Ладно, если не хочешь, не ходи, что я могу еще сказать. В кои-то веки он предложил тебе провести вечер со своей дорогой Хлоей, с которой ты так весело развлекалась… Летисия: Она к тому же еще и ревнива! Интересно, папа знает, какую бурную жизнь мама ведет со своим принцем Алъбером? – Один парень из параллельного в субботу празднует день рождения. – И почему такой недовольный вид? Как я могла знать об этом? – Но теперь папа огорчится, если я откажусь. – Разумеется, огорчится. – Тебе наплевать на меня! Брижитт: Когда подумаешь, сколько подобных огорчений принес ей он! – Парень из параллельного? Я его знаю? А Жюли он пригласил? – Конечно, и Александру, и… Ведь он собирает всех в фазенде, где-то около Барбезьё. Брижитт: Вот черт, я опаздываю! И дождь все еще льет. Зря заплатила двести франков за укладку волос, все впустую. – Послушай, если ты не возражаешь, поговорим об этом завтра утром. Ты не знаешь, где мой зонтик? Не нравится мне твоя затея. – Ты можешь объяснить мне почему? Ты вечно мне не доверяешь. – Летисия, не таким тоном, прошу тебя! Я сказала: поговорим об этом завтра. А теперь я должна идти. Приятного сна, девочка моя. Летисия: Как мне все надоело! Когда я хочу видеть папу, он занят, а когда я в кои-то веки приглашена в гости, он объявился. Просто возмутительно! Скорее бы удрать от них. Брижитт: У-уф! Какая битва! И так каждый день! После таких сцен я как выжатый лимон. Но было бы все проще, если б Пьер не ушел? Вряд ли. Он так мягок со своей младшей дочкой. Впрочем, с Анн тоже. А вот с Кароль, правда, он не очень ладит. Жаль, что они так редко видятся. А как встретятся, так обязательно переругаются… Ладно, хватит об этом, я все-таки иду на любовное свидание. Наверное, надо было бы что-нибудь приготовить… Вечно у меня дочери в голове, это ни к чему, если хочешь обольстить мужчину. Летисия: Посмотрим на этого мамочкиного фата. Ах, какой душка! Он ждет ее у подъезда. Она тебя соблазняет, седовласый красавец? О, потаскуха! Да у него еще и лысина! Чего бы ей не завести молоденького, моложе, чем она, как папа сделал? Ах, черт, она посмотрела на окно. Надеюсь, меня не заметила: я не люблю, когда она высматривает меня в окне. Та-ак, такси! Класс! Бедная дуреха, держу пари, у него даже нет тачки. А шмотки на нем какие! Привет, плащ! Папа-то небось ходит в куртке. Ну ладно, чем сегодня займемся? Испанский отложим на потом… КОЛЕБАНИЯ – Вы мне открыли новые горизонты кулинарии! Это было восхитительно! Брижитт: После этого он, наверное, заставит меня есть улиток, а я даже вида их не переношу. – В следующий раз вы пригласите меня! – С удовольствием. Альбер: Победа! Следующий раз уже заметан. Но что мы будем делать сейчас? Вечер, еще не кончился. У меня только одна идея в голове, но я не уверен, что наши желания совпадут. – На улице так тепло, дождь прекратился. Может, прогуляемся до крепостной стены? – Охотно. Брижитт: А вот Летисия считает меня несговорчивой! Просто надо уметь разговаривать со мной! Соглашаюсь, а сама еле живая! И еще живот очень разболелся. Я надута, как бурдюк. Это от волнения! Надо бы незаметно расстегнуть юбку. – Обожаю город вечером, когда все окна еще освещены. Можно видеть людей в домашней обстановке, представить себе их квартиры. Посмотрите, Брижитт, например, вон на тот дом, в пяти комнатах светятся телевизоры. Интересно, жилец на третьем этаже, за плотными двойными шторами, смотрит ту же программу, что и жилец на шестом, за металлическими жалюзи? А вас не интригует, почему вот там, на четвертом, над светлой вывеской, на окне столько цветов, ведь они поневоле делают комнату совсем темной? – Я видела нечто похожее на одной улочке за площадью Пале: окно с кружевными занавесками, необыкновенно кокетливыми, а на подоконнике – вот уж никак не сочеталось! – горшки с засохшей геранью. – Мне представляется, что там живет вдовец, он не отдергивает занавески, которые любовно стирала его жена к смене каждого сезона, вот цветы у него и погибли. Брижитт: Ну конечно же, вдовец! – А скорее, старушка, у которой уже нет сил поднять свои цветы, чтобы пересадить их, а попросить об услуге соседей она не осмеливается, почему бы не так? – Действительно, почему бы не так? Работая над «опросами социологии минувших веков, я часто использую малейшие детали… – И истолковываете их? – Не отпираюсь, но… Брижитт: А вот и «Отель де Франс»… Я ни разу там не была. Разумеется. Кто живет затворнической жизнью, тот не бывает в отелях в своем городе. Что там происходит за полуприкрытыми ставнями? И почему именно он оказался у нас на пути как раз в ту минуту, когда мне вдруг захотелось, чтобы он взял меня за руку? Альбер: Она молчит. Но и не сторонится меня. Напротив, она даже легонько сжала мою руку. Пока наше дело идет неплохо. Брижитт: Как громко отдаются в тишине улиц наши шаги: можно подумать, что это сцена из старого фильма. Ты – Габен, я – Морган. У тебя красивые глаза, ты знаешь… Когда двадцать лет назад я так же, рука в руке, гуляла с Пьером, такой тишины не было, ее нарушали то грохот какой-нибудь колымаги; то мопед. А здесь так тихо, так хорошо! Я люблю этот квартал. Но куда он меня ведет? Хотела бы я знать, что он задумал? Уж не… Не потому же, что я дала ему руку, он возомнил, что все уже на мази! – Я иду не слишком быстро? Альбер: Никак не осмелюсь! Ну как ей сказать? Так все непросто в нашем возрасте! Это мне напоминает, как я робел с Даниель, все мои безуспешные попытки. Меня пугала ее девственность. Нам потребовалось бракосочетание, родительское благословение, свадебная церемония в Ньелъском замке. Ладно, тогда нам было по двадцать лет, это куда ни шло. Но в шестьдесят! Альбер, старина, смелее! Брижитт: Я надела старенькие застиранные трусики, самые застиранные из всех, чтобы застраховать себя от поспешности. У меня нет желания заняться любовью с этим типом. Это не то, что я хочу, Альбер. Черт возьми, наше молчание затянулось. Это уже становится тягостным! Альбер: Да, смешно! Кажется, нам ничего не светит. Но чем дольше я иду с ней рядом, тем больше хочу ее… Решено, я ее поцелую! – Нет, Альбер, прошу вас. Не сегодня, не так сразу. Брижитт: Бедная дуреха! Жеманничаешь, как девственница! Смотри, второго раза может не случиться! – Извините меня… Я… Вы… Альбер: Боже, как ты красноречив! Поздравляю тебя, Альбер! Кем ты себя вообразил, Делоном? Ты думал, что она не устоит перед твоим невыразимым очарованием и, конечно же, тотчас бах в твои объятия? Она, может, и благосклонно относится к твоей болтовне, но тем не менее отнюдь не выражает желания! Надо продолжать свои усилия! Так сказала бы госпожа Ноэми. – Дайте мне немного времени… Брижитт: Вот так со мной всегда и бывает: как в постель, так пас. То же было и с Пьером: я хотела выйти замуж девушкой. Какая глупость! Ведь никто от меня этого не требовал, но я находила это прекрасным. Через тридцать лет я уже не такая. Но это не лучше. А мой отказ, так это просто из чувства стыдливости. Я уверена, Альбер заблуждается. Когда он увидит, какой толстый лот ему выпал, он разочаруется. Представляю его, смущенного и бессильного, перед такой толстухой! Вот будет унижение! И для него, и для меня! А он настаивает на своем! С ЖЕНЕВЬЕВОЙ – Ну, изменница, так ты в воскресенье оставляешь меня совсем одну? – Прошу тебя, Женевьева, не упрекай, у меня свои планы. – Да нет, я шучу! Брижитт: Но ведь сказала же, значит, так думает. Неужели, как всегда, никого не найдется, кто бы подбодрил, поздравил меня? —…Я нахожу, что любовь тебе на пользу. Еще бы он не радовался тебе, твой Альбер. Но волосы твои мне больше нравились черные, а не седые. А в общем, вместе вы прекрасно смотритесь. У него вид очень влюбленный. Женевьева: Но выглядят они полными дураками. Ах, какая парочка – рука в руке, глаза в глаза… Умилительно до слез. Почему они вызывают у меня такую тоску? Наверное, я ревнива. Эта история для меня большая потеря. Никогда я ее больше не увижу, свою подругу. – Альбер нашел тебя очень симпатичной, хотя ты в тот вечер проявила себе необычайно сдержанной. Брижитт: Сдержанной! Слишком мягко сказано! Да она явно раздражена… – …Он надеется, что в следующий раз мы сможем поужинать с его братом Марком, он тоже страстный любитель танго. – Ха-ха! Сводники! Проклятая Брижитт, это проявляются твои скаутские привычки. Брижитт: Милая Женевьева, твое одиночество делает тебя желчной. Я же прощаю тебе все. Наверное, я никогда не была с тобой более мила, чем в то время, когда вовсю старалась сохранить видимость, будто все по-прежнему. – Женевьева, я не стремлюсь обратить тебя в свою веру, но скажи: неужели тебе не хочется тоже что-то изменить в своей жизни? – Ну так вот, ни капельки! У меня есть мои коллеги, мои племянники и племянницы, то тут, то там два-три любовника, есть подруга и еще партнеры по танго. Все замечательно. И я в твоей помощи не нуждаюсь. Женевьева: Она действует мне на нервы. Скоро до слез доведет. До Альбера для нее существовала только ее маленькая Нану, она с языка у нее не сходила, ей ничего не хотелось, что бы я ни предложила, кроме покупок и оперетты. Сколько мне пришлось выслушать этой музыкальной патоки, лишь бы доставить удовольствие! Она мечтала заполучить кого-нибудь пожилого. А я – вовсе нет. Вот дружок время от времени, это по мне. Но чтоб постоянно торчал рядом, вот уж нет! Правда, в последние годы дружки появляются не так уж часто… – Ты встречаешься со своим иранцем? – Он уехал на родину. Вернется только в конце июня. Жаль. Он настоящая находка. А у тебя с Альбером в этом все хорошо? Женевьева: О, моя Брижитт! Покраснела, словно невинная девушка! – Все очень хорошо, спасибо. – Хороший любовник – это очень важно, даже в нашем возрасте. Брижитт: Как мне выпутаться из этого? – Разумеется, но не это главное. Женевьева: Невероятно! Это тянется уже пять недель, а она еще не решилась! Похоже, поймала не слишком свежую рыбку! Ее можно понять. – Не расскажешь мне?.. – Нет, не расскажу. Точно. Пожалуйста, поговорим о чем-нибудь другом! Я не могу с легкостью говорить о своей интимной жизни, как читательницы журнала «Она». – Правда, мы никогда об этом не говорили. Брижитт, а ты вышла замуж девственницей? – Да, почти. Пьер лишил меня девственности за несколько дней до свадьбы. – Приятно вспомнить? – Женевьева! – А что такого? Да полно тебе, мы же не в девятнадцатом веке! Ты никого не знала до Пьера? – Что ты хочешь, я по природе человек верный! – А теперь ты боишься. – Ужасно! – Почему? Там не заржавело, ты же знаешь. – Женевьева! – И потом, некоторая невинность даже через пятьдесят лет не лишена шарма. – Я стала такая безобразная. Уже давно не могу видеть себя в зеркале. Женевьева: Надо признать, ты запустила себя в последние годы. Настоящая Мама. – Но лицо-то свое ты все же можешь видеть? – Не намного приятнее. Морщина просто бросается в глаза, и это не жировая складочка. – Ты уже побывала в турецкой бане? – Думаешь, надо? – Сводить тебя? – Нет. – Почему – «нет»? Ты не хочешь, чтобы я видела тебя голой? – Да. – Ты дура! – Согласна. – Ну ладно, обернешься полотенцем. – Ты мне надоела. – В понедельник, в десять часов? – Нет. – Договорились. В ТУРЕЦКОЙ БАНЕ – Ну, Брижитт, расслабься. Знаешь, я нахожу тебя очень красивой! – Прошу тебя, не неси чепуху. Мне уже довольно трудно быть красивой! Брижитт: Тяжко в этой турецкой бане! Впрочем, в отличие от других Женевьеве не легче. А у нее тоже хорошенький целлюлит. Уж не блефует ли она, когда говорит о всех своих любовниках? – Извини, что я говорю тебе об этом, но голой ты мне нравишься гораздо больше, чем одетой. Я всегда думала, что ты одеваешься небрежно. Во всяком случае, после ухода Пьера. – Знаю. Ты была настолько любезна, что уже не раз давала мне понять это. Брижитт: И что я в ней нахожу, в своей дорогой подруге? Ведь правда, уже не один год она критикует все, что я говорю, все, что я делаю, она тиранит меня больше, чем какой-нибудь мужчина! – Видишь тех двух женщин, что попивают чаек с ментолом? – Их трудно не видеть. Они… толстенные… – Согласна. Две толстухи. Но ты не находишь, что они красивые? – Ну, я бы так не сказала… Брижитт: У нас разные взгляды на жизнь. В кои-то веки сказала мне комплимент, но как ей верить после этого? – Ладно, а теперь посмотри вон на ту, что сидит в трусиках. – Тоже не такая уж ужасная. – Но в ней по меньшей мере двадцать кило лишних. – Даже пять лишних, если они, не на месте, уже катастрофа. – Вовсе нет. Но без трусиков она будет лучше. – Развратница! – Брижитт, мы же не школьницы! Самое худшее, когда у человека совсем нет мускулов, это ныне все из-за эластика! Беспощадный враг красоты. – Да, рубенсовская женщина не знала эластиков, но у меня нет ни малейшего желания походить на нее. Женевьева: Когда тебя не хотят понять… – Вот вообрази себе сейчас, что ты касаешься этих округлостей. Ощущение нежности, мягкости… – Женевьева, все хорошо к месту. Меня совсем не привлекает ласкать женское тело. Это не моя ориентация… Я села на диету… – И ляжешь в постель с Альбером, когда потеряешь пятнадцать кило. Ты права: в жизни надо ставить перед собой цель. Идти на риск, иначе это просто тоска! Женевьева: Как она меня раздражает! Надо взять себя в руки, иначе она возненавидит меня. Брижитт: Мне здесь нехорошо. Нечем дышать. Этот пар, эти голые, как червяки, рахат-лукумы, что бегают из одной комнаты в другую с мылом в руке. Не думала, что это так затянется. Интересно, который уже час? Летисия скоро вернется. Я обещала ей быть дома. – Знаешь, Брижитт, что с тобой происходит? Э-э, да ты слышишь меня? Ну, пятьдесят два года. Нормально, это случается с кучей людей, и ничего страшного, пусть даже немного неприятно. Худая, полная – что из того! В такие годы мы уже не те, что были в двадцать, и я подозреваю, Альбер понимает это. Ты не сделала лифтинг, подумаешь, беда какая: ты уже миновала возраст, когда прогуливаются с голым пупком. И он не ждет очаровательную нимфетку, даже если у тебя такое на уме! – Меня в пот от тебя бросает! – Что ты хочешь, мы в турецкой бане. – Ты резка со мной, Женевьева. – Одна из нас не понимает, чего ты все-таки хочешь. Или я тебя переоценила, или ты сама себе не доверяешь. Брижитт: Доверять себе? Если бы она знала, как я стыжусь себя, и не только своего тела. – Я стыжусь своего махрового невежества, своих привычек старой девы. Знаешь, в первый день я пускала пыль в глаза, когда говорила о совместном путешествии. А в действительности я по рукам и ногам связана своими девочками и своим бутиком. Чем я могу похвастаться, кроме того, что воспитала своих дочерей, кормила и обстирывала их? Трудно такое вообразить, но моя жизнь только в этом и состояла! Каждый день я просыпаюсь с мыслью: лишь бы Альбер не разочаровался во мне. Ну скажи, что я могу предложить ему? – Да ты больная! Прежде всего скажи мне, что, он так уж необыкновенно преуспел в жизни, чтобы требовать для себя ни с кем не сравнимую? Солидный преподаватель-историк, тема которого далека от нашего времени, отец семейства, скорее несчастный, шизик, углубившийся в прошлое, неспособный наслаждаться воздухом, которым дышат его современники… Не торопись, прошу тебя… – Тебе он кажется таким, да? Женевьева: Я сгустила краски, но, надо признаться, он не заставил меня мечтать о себе, этот ее Альбер в своем плаще бездарного детектива. И к тому же старичок на тринадцать лет старше ее. В нашем возрасте это важно. Он выглядит так, словно с юности болен раком. Но я не решаюсь сказать ей об этом. – Ох-ох-ох! Нет ничего, чем бы ты могла обогатить его жизнь, вторгшись в нее! – Хотела бы я знать, как мне понимать это… – Правильно понимать, правильно. Как все то, что я твержу тебе уже целый час. Я устала от тебя, ты все время унижаешь себя в собственных глазах: я и толстая, я и старая, я и глупая! А теперь еще и бесполезная! – Меня смущает его покойная жена… Брижитт: Это правда, покойница меня пугает. Когда видишь, как какому-нибудь законченному негодяю курят фимиам на его похоронах, как очень быстро стирается память о его пороках, о его дурных делах, то что же говорить о любимой жене, которая скончалась всего три года назад? – Что ты знаешь о его жене? А если, на поверку, она была упрямой ослицей?.. Брижитт: А ведь правда, Альбер не раз позволял себе маленькие колкости в ее адрес… – Но если она и спорила, то желая добра! – Да ты что! Она поступала как все. Она жила собственными интересами, а не посвятила себя целиком семье. – Как я? Ты это хочешь сказать? – Брось, не прикидывайся простушкой! Можно подумать, мы многие годы не говорили только об отутюженных тряпках и тщательно вымытых тарелочках. Я убеждена, что уход Пьера был для тебя благодеянием, необходимостью, чтобы ты начала жить, вращаться среди людей своей профессии, что много лучше, чем натирать воском паркет. Брижитт: Да она в восторге от того, что он бросил меня! Его она тоже терпеть не могла. По сути, она терпеть не может всех мужчин, которые отнимают у нее ее подругу. – Женевьева, сознайся: ты ведь всегда презирала женщин, посвятивших себя семейному очагу! – Ты прекрасно понимаешь, что я говорю не о всех женщинах, посвятивших себя семье, а о своей подруге Брижитт, у которой золотые руки и коммерческий дар. Вот и все. – Ты боишься, что я снова вернусь к плите, начав нести общее хозяйство с Альбером? – Господи, где ты черпаешь эти довоенные выражения? «Вести общее хозяйство»! Теперь говорят: «жить с…» Жить, ты слышишь. Ты уже нарожала детей, отдала дань обществу и теперь имеешь право заняться собой, радоваться жизни, делать что хочешь, идти куда хочешь. Вести общее хозяйство! Вот уж чушь! – Тише, нас же слышат. – А ты и правда полная дуреха! Брижитт: Тем не менее именно за такие слова я и люблю ее, мою Женевьеву… Удобно мне уйти отсюда одной, без нее? ИСТОРИЧКА – Вы не полностью указали шифр вашей книги, мсье. – О, простите. Теперь снова ждать? – Это недолго. Альбер: Воспользуюсь случаем, чтобы снять копию с этого реестра. Ах черт, аппарат занят! Я знаю эту женщину. Часто вижу ее в библиотеке в Пуатье. У нее всегда немного печальный вид. Наверное, потому я никогда не заговаривал с ней. К тому же она и правда какая-то невзрачная. Пожалуй, она могла бы стать хорошим другом. Вот чего мне не хватает: друга, сестры, наперсницы, женщины, которая понимает меня, мои дела. – Добрый день! – Добрый день! Альбер: Она довольно-таки сдержанна, эта наперсница! Мне не с кем поговорить. Дочь запретила мне даже произносить при ней имя Брижитт, Ноэми еще слишком мала, и, конечно же, у меня нет желания поведать, что у меня на душе, ни Марку, ни Жаку. Мой дорогой братец – убежденный холостяк, и он плюет на все, что может напоминать нежность, а Жака его Сюзанна так ожесточила, что он приобрел несравненный талант повергать в отчаяние самых ярых влюбленных. Не говоря уже о том, что за двадцать лет совместной работы в лицее я ведь никогда не откровенничал с ним. Как, впрочем, и ни с кем другим. Вот проблема-то. – Разменять два евро? Наверное. Вот… Могу я поинтересоваться, над чем вы работаете? – Над письмами Геза де Бальзака. – О, замечательно! Альбер: Не очень-то оригинально! – Вы находите что-нибудь? – Очень скупо! – Как чаще всего в дореволюционных архивах! Альбер: Прическа, как у старой девы! Ужасная! – А вы? – Над преемниками герцога Эпернона. – Вы специалист по генеалогии? – Нет, историк. Альбер: Итак, я приглашаю ее выпить по стаканчику, выкладываю ей, что уже три недели безумно влюблен в женщину, которая до сих пор позволила мне только несколько Поцелуев, и я уверен, она объяснит, что мешает мне пойти дальше. – Сядем здесь? – Нет, если вас не затруднит, я бы предпочла столик немного в тени. Альбер: Вот брюзга! Ничего не поделаешь, иду на приступ. Историчка: Он уже четверть часа рассказывает мне о своей победе. Какое разочарование! Глупо, я-то думала, что он будет говорить обо мне: «Я наблюдаю за вами уже много недель, я не осмеливался к вам подойти» – и все такое прочее… Я его тоже уже приметила. Довольно милый. Увлечен работой, но улыбчивый. Да мне наплевать на тебя! Когда наконец подошел ко мне, оказалось лишь для того, чтобы прожужжать мне уши разговором о своей дамочке. Уверена, потом он пожалеет об этом. – Я тридцать пять лет жил в счастливом супружестве, но до сих пор ничего не понимаю в женщинах. – Зато полагаете, что в совершенстве знаете себя? Альбер: Так и есть, я знал, что она пойдет прямо к цели. Она великолепна! – Вы правда хотите новой связи, крепкой, единственной, постоянной? – Да, наверное… Альбер: Да я только об этом и думаю! – Я уже год встречаюсь с женщинами с этой мыслью. Я прощаю вам, женщинам, то разочарование, которое я испытал, те усилия, которые это от меня ни требовало. Кошмар! Историчка: Несмотря на то, что каждой из них он наверняка был так же ослеплен! – И наконец, мне кажется, я нашел женщину моей жизни: я выбросил, даже не читая, последние ответы на мое объявление – раз я решил жениться, больше никого не надо. Она упрекает себя за свои колебания, в то время как это я не осмеливаюсь быть настойчивым. Альбер: Уф! Все в порядке, высказался. Чем дальше, тем менее я настойчив с Брижитт. Чем более серьезным это кажется мне, тем больше я боюсь. Историчка: Как это красиво, как романтично! Погоди немного, старичок, я научу тебя понимать женщин! – Вы мечтаете об идеальной женщине, такой, чтобы у нее не было собственной жизни, чтобы ее ничто не обременяло. Я представляю это так: нежная встреча три раза в неделю, полная свобода в дни уик-энда, полная свобода в остальное время, а еще – она без семьи, без детей, главное – без детей, у нее хорошая работа, постоянная улыбка на лице, никаких проблем с деньгами, с больной мамой, с крышей, которую надо починить. Никаких проблем! Зато беседы, глубокомысленные рассуждения, страсть к полемике, но никаких разногласий, ярко выраженные пристрастия, совпадающие с вашими. И плюс ко всему красивая. Вы вполне заслуживаете этого! Альбер: Черт побери, а она сурова. Но мне это нравится. – Идеальная женщина! Идеал, на который ваша дама явно не походит. Так вам и надо. Историчка: Что, не ожидал такого? – Вы, мужчины, надоедаете со своими чепуховыми фантазиями. Приспосабливайтесь к жизни или отказывайтесь от нее. Спасибо за кофе! Историчка: И пошел ты!.. Альбер: Недоцелованная! Подумать только, какая мерзавка! Все они мерзавки! Брижитт изводит меня, ее Летисия самый отвратительный подросток, другая, та, что в Канаде, пиявка. Моя собственная дочь воротит от меня нос из-за того, что я намереваюсь найти замену ее «святой» матери. А сам я? Что я делаю, чтобы быть счастливым? Я только мужчина, это верно: не очень крепкий, но очень нуждающийся в нежности. Я уже столько лет тянул лямку, совсем один воспитывая нашу дочь, чтобы дать возможность Даниель мчаться на помощь тем, кто живет без семьи, без имени, без документов, без крыши над головой, по существу, оставив Мирей без матери. С тех пор как я сдал на бакалавра, я вкалывал, как ишак, ради того, чтобы получить диплом преподавателя, чтобы кормить семью и каждое лето обеспечивать ей священные три недели на берегу моря. Вол в упряжке до самого замужества Мирей! Пусть так, черт побери! Но теперь этому конец! Я имею право на молодость. Брижитт со своей девичьей стыдливостью и своей девчонкой, которая от нее не отлипает, слишком стара для меня. Вот так! Я ее больше не желаю! – Вы еще не ушли? Я могу кое-что добавить? – Это так необходимо? – Вы со своими мечтами о новой молодости вызываете во мне жалость. Вдвоем мы никогда не бываем свободными. Вдвоем не бывает легко. Альбер: Понимает ли она сама, какие ужасные вещи говорит? – У вас в жизни все хорошо, мадемуазель? – Не слишком. – Вы знаете, что такое одиночество? – Я все знаю. – Я тоже. Тем не менее, когда наступает минута решиться, мы трусим. – Когда тебе за сорок, ты знаешь слишком много, чтобы заблуждаться. – Я заметил, что вы жили скорее с ясной головой. – Как можете вы мечтать о новой жизни вдвоем, как вы еще можете думать о ней? Альбер: Такое с тобой, наверное, никогда не случается? Или она думает, что я не заметил, как она затрепетала от радости, когда я пригласил ее выпить кофе в этом паршивом кафетерии! И все же не стоит терзать себя из-за того, что мое мягкое замечание заставило покраснеть ее шершавые щеки. – Для меня самое худшее – мертвящее одиночество, и я не могу ни свыкнуться с ним, ни оживить его чем-то. Мне нужна женщина, которая была бы рядом со мной. И эта женщина, я думаю, Брижитг. Несмотря ни на что. – Что ж, удачи вам! А сейчас извините меня, мне надо рассчитаться по старому счету. – И вам тоже удачи! Альбер: Бедняжка! Но я не сказал бы, что она обескуражена. Историчка: Вот наивный! Ты потерпишь фиаско! В МАГАЗИНЕ – Какого типа занавеску вы хотели бы? – Что-нибудь светлое, женственное. – Я могу предложить вам вот эту модель, из льна, с фирменной монограммой, вышитой ришелье. Брижжит: Через четыре года Летисия кончает школу. Потом она захочет учиться дальше, придется ей снимать квартирку в Пуатье. Она будет приезжать на выходные, поначалу, пока не обзаведется подружками. А потом… – Нет, ришелье только на ткани белой или слоновой кости. На заказ, конечно, можно вышить буквы на ткани по вашему выбору… – Это для спальни моей дочки. Ей десять лет. Мне хотелось бы что-нибудь в пастельных тонах. Брижитт: Десять лет! За четыре года девочки так меняются. Воображаю, что бы сказала Летисия, если бы я предложила вышитые занавески для ее спальни! Впрочем, ей не нравится все, что я делаю. Для нее все фигли-мигли. – Нет, с набивным рисунком ничего нет. Но может быть, подойдет эта модель с цветными вставками. Это ручная работа. Брижитт: Надо подумать, не отказаться ли от восточных мотивов, которые Альбер показал мне в своей книге. Он сразу усек, чем меня вдохновить. Наверное, я никогда ни с кем не найду такого взаимопонимания, как с ним. Если бы только он был старше меня на два года, а не на тринадцать! Не считая… – Естественно, вы уже подумали, на что это пойдет? Брижитт:…того, что он на пенсии, свободно распоряжается своим временем, а вот я прикована к бутику. Нам не светят шесть недель путешествия… Нам надо остаться просто друзьями. Уверена, так будет правильно. – Скорее, на покрывало? Вы правы, мадам. Брижитт: О, как она мне надоела, эта кумушка. Держу пари, она уйдет, так ничего и не купив. Какая рабская профессия! Как прекрасно было бы делать только эскизы моделей, а остальным пусть бы занимались другие… Шесть недель путешествовать, искать… – Простите? Из букле? Да, да. Лилиана, вы не могли бы показать мадам покрывало из буксированной ткани? Брижитт: Уф! Я уже совсем дошла. К счастью, Лилиана свободна, иначе бы я не выдержала. То ей простыни, то скатерти, то занавески, а теперь еще и покрывала. Это уже переходит все границы! – Добрый день, мадам, могу я вам помочь? Брижитт: А кто поможет мне? Я вижу, что в этой истории все против. Даже Женевъева, что бы она ни говорила. Она защищает то, к чему привыкла сама: каждый у себя дома, партнеры разные, полная свобода, гордое одиночество. Возможно, она и права в конце концов. Только я такого не хочу. – Прошу вас, смотрите, смотрите… Брижитт: К тому же она забыла, эта Женевьева, о грустных вечерах, о минутах депрессии, о своих «все кончено», о «скоро придется расплачиваться», о том, как она просит меня разрешить ей переночевать у нас каждый раз, когда мы ужинаем дома, и радуется, что ей не пришлось возвращаться в ее безукоризненную и безжизненную квартиру. Мне такого не надо. Согласна, а что мне надо? Чего я хочу больше всего? Больше всего на свете? Я никак не могу решиться сделать выбор, совсем как Летисия, когда выбирает, какой лифчик надеть. Надо признать, я несчастна. – Вы уже выбрали? ДИЛЕММА – Но когда ваша дочь выйдет замуж, ведь вы тоже окажетесь одна в своей, как вы говорите, «безукоризненной и безжизненной квартире». – Я прекрасно понимаю это. Но тогда почему же я так боюсь сделать решительный шаг? Лилиана: Невероятно! Я считала ее такой сильной, такой уравновешенной, поглощенной своими дочерьми, своими моделями и бутиком. Всегда начеку, внимательная, но скрытная, всегда безупречно выглядит и всегда в хорошем настроении. И тут вдруг разоткровенничалась со мной. Но я-то что могу ей посоветовать? Я думаю, если бы, будь я в ее возрасте, какой-нибудь мужчина предложил мне начать новую жизнь, я бы не колебалась. Но возможно, это и впрямь не так просто. – Может, я боюсь, что это принесет мне страдания? – Боитесь, что когда-нибудь он вас оставит? – Мы еще не знали друг друга и с Пьером, Лилиана, когда он ушел. Знаете, мне было очень тяжело тогда. Наверное, у меня не хватит сил еще раз перенести такое. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=169140) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания