Куда уходит любовь Гарольд Роббинс Любовь толкает человека в пропасть, любовь же помогает ему оттуда выбраться. Сложные повороты человеческих судеб, выбор, который приходится делать героям – об этом книга Г. Роббинса – автора полутора десятков романов, переведенных на многие языки. Гарольд Роббинс Куда уходит любовь ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Ночь на пятницу 1 Это был день сплошных потерь. Утром меня выставили с работы. Днем Марис взял длинный мяч, и, пока он огибал базу, телевизионные камеры неотступно следили за ним, что позволяло заметить и выражение лиц «Краснокожих из Цинцинатти», и в эти секунды становилось ясно, что с Большой Серией все кончено, хотя оставалось еще четыре игры. И в ту же ночь телефонный звонок вытащил меня из постели, на которой я маялся без сна, уставившись в серый потолок и стараясь не шевелиться, потому что слышал, как на соседней кровати Элизабет тоже делает вид, что спит. Равнодушный голос далекого оператора на линии гулко прозвучал у меня в ухе: – Мистера Люка Кэри, будьте любе-е-езны. Вызывает междугородный. – Говорите, – сказал я. Элизабет уже зажгла свет. Она сидела в постели, и длинные светлые волосы падали на ее голые плечи. – Кто там? – тихо спросила она. – Не знаю, – торопливо ответил я, прикрыв рукой микрофон. – Издалека. – Может быть, относительно той работы в Дайтоне, – с надеждой сказала она. – Ты писал туда. В трубке раздался мужской голос. – Мистер Кэри? – Он говорил с легкой гнусавостью, как принято на Западе. – Да. – Мистер Люк Кэри? – Совершенно верно, – ответил я. Это уже начинало меня несколько раздражать. Если кто-то решил подшутить надо мной, то мне такие шутки не нравятся. – Это сержант Джой Флинн из полиции Сан-Франциско. – Гнусавость была уже слышна отчетливо. – У вас есть дочь по имени Даниэль? Внезапный страх сковал меня. – Да, есть, – быстро ответил я. – В чем дело? – Я так и думал, – медленно сказал он. – Она только что совершила убийство. Забавная вещь – наши реакции. В первый момент я чуть не расхохотался. А я уже видел ее истекающее кровью изуродованное тело, лежащее на какой-нибудь пустынной дороге. Я прикусил язык, ибо с него чуть не сорвался вопрос: «И это все?». Вместо этого я спросил: – С ней все в порядке? – С ней-то все, – отозвался голос сержанта. – Могу я поговорить с ней? – До утра не получится, – ответил он. – Ее везут в суд для несовершеннолетних. – Нет ли поблизости ее матери? – осведомился я. – И не могу ли я поговорить с нею? – Никак, – ответил голос. – Она на верху в своей комнате, и у нее истерика. Вроде бы к ней поднялся доктор, и сейчас он ей что-нибудь вколет. – Есть тут вообще кто-нибудь, с кем я могу поговорить? – Мистер Гордон вместе с вашей дочерью направился в суд. – Харрис Гордон? – переспросил я. – Да, – ответил он. – Тот самый юрист. Он-то и подсказал мне позвонить вам. Харрис Гордон. Юрист. Поэтому они его и вызвали. Лучшего из всех. И самого дорогого. Я должен был бы догадаться. Он представлял Нору на нашем бракоразводном процессе и сделал из моего адвоката посмешище. Мне чуть полегчало. Во всяком случае, Нора не настолько впала в истерику, раз догадалась вызвать его. В голосе полицейского появилась нотка любопытства. – Неужели вы не хотите узнать, кого убила ваша дочь? – Он произнес это слово как «уб'ла». – Не могу в это поверить. Даниэль не в состоянии кого-то обидеть. Ей еще и пятнадцати нет. – Прикончила она его, что надо. – Кого? – выдавил я. – Тонни Риччио, – с легким отвращением в голосе произнес он. – Дружка вашей жены. – Она не моя жена. Мы развелись одиннадцать лет назад. – Она пырнула его в живот долотом, что валялось в студии вашей жены. Острым оно было, словно бритва. Пропорола как штыком. Все вокруг было в кровище. – Думаю, он даже не слышал моих слов. – Похоже, что этот тип крутил с ними обеими, и малышка взревновала. Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнота. Сглотнув слюну, я взял себя в руки. – Я знаю свою дочь, сержант, – как можно спокойнее сказал я. – Не представляю, почему она убила его и она ли убила, но в любом случае, ставлю свою жизнь за то, что она сделала это не без причины. – Прошло шесть лет, как вы видели ее, – продолжал настаивать он. – За шесть лет ребенок мог основательно измениться. Он вырос. – Но не настолько, чтобы стать убийцей, – возразил я. – И не Даниэль. – И бросил трубку прежде, чем он успел что-то ответить, и повернулся. Расширившимися голубыми глазами Элизабет смотрела на меня. – Ты слышала? Она кивнула, медленно вылезла из постели и накинула на себя халатик. – Но я не могу в это поверить. – Я тоже. Она еще ребенок. Ей только четырнадцать с половиной. Элизабет взяла меня за руку. – Идем на кухню. Я сварю кофе. Когда она поставила передо мной чашку кофе, я сидел в каком-то отупении. Я был в том состоянии, когда человек думает вроде бы обо всем, а на самом деле ни о чем. Ни о чем, что он мог бы потом вспомнить. Так, кое-что всплывает. Маленькая девочка, которая в первый раз оказалась в зоопарке. Или как она смеялась и брызгалась, выходя из моря. Ла Джолла. И ее звонкий голос. – Как смешно, что мы живем на лодке, папа! Почему мама не может приехать сюда и жить с нами на лодке, вместо этого большого старого дома на горе в Сан-Фриско? Я слабо улыбнулся про себя, вспомнив, как Даниэль упорно называла Сан-Франциско. Похоже, это раздражало Нору. Она всегда говорила четко и правильно. Она вообще всегда была права во всем. Во всем, что могли увидеть посторонние. Внешне она старалась предстать подлинной леди. Нора Маргарита Сесилия Хайден. В ее жилах текла благородная кровь испанских донов из Калифорнии, горячая ирландская – обладатели которой прокладывали железные дороги на Дальний Запад, и та ледяная жидкость, которая заменяет кровь банкирам Новой Англии. Смешайте все это, и вы получите леди. У которой есть состояние, власть и земли. И странный диковатый талант, который заметно возвышал ее над окружающими. К чему бы Нора ни прикасалась, к камню ли, дереву или металлу, тот сразу же оживал и приобретал только ему присущие очертания. Но если она прикасалась к чему-то живому, обладающему только ему присущим своеобразием, то неминуемо разрушала его. Я-то знаю. Потому что помню, что она сделала со мной. – Пей кофе, пока он горячий. Я поднял глаза. Элизабет, не отрываясь, смотрела на меня. Я отпил глоток и его тепло растопило тот холод, который гнездился внутри меня. – Спасибо. Она села напротив меня. – Ты где-то далеко. Я заставил себя переключиться на нее. – Я думаю. – О Даниэль? Я молча кивнул, чувствуя, как внутри растет ощущение вины. Это было еще одно, что Нора умела делать. Она полностью завладевала твоими мыслями, не оставляя место ни для чего другого. – Что ты собираешься делать? – спросила Элизабет. – Не знаю. Я не знаю, что делать. – Бедная девочка. – Голос у нее мягкий и теплый. Я ничего не ответил. – По крайней мере, с ней ее мать. Я горько рассмеялся. Нора никогда ни с кем не была. Только сама с собой. – У Норы истерика. Врач сделал ей укол и уложил в постель. Элизабет пристально посмотрела на меня. – Ты в самом деле думаешь, что Даниэль это сделала? – Ее адвокат отправился вместе с ней в суд для несовершеннолетних. Элизабет смотрела на меня на несколько секунд больше, чем полагалось, а затем, встав, пошла на кухню. Она налила еще одну чашку и взяла ложку из сушилки рядом с раковиной. Руки ее подрагивали. Ложечка звякнула, упав на линолеум пола. Она стала было поднимать ее и остановилась. – Черт возьми! – выругалась она. – Какая я неловкая. Я поднял ложечку, но она взяла другую. – До чего странно себя чувствуешь во время беременности. Я улыбнулся ей. – Ты не единственная, которая ругает это состояние. Я должен что-то предпринять. – Я чувствую себя такой глупой и такой беспомощной. Как колода. Особенно сейчас. – Не говори глупостей. – Я не говорю глупостей. Ты не хотел этого ребенка. Это я хотела его. – Вот теперь ты в самом деле говоришь глупости. – У тебя есть дочь, – сказала она. – И тебе этого вполне хватало. И я тоже хотела принести тебе ребенка. Думаю, от того, что я ее ревновала. Я хотела доказать тебе, что хоть в одном смысле я не хуже Норы. Обойдя вокруг стола, я сел рядом с ней. Сжал ладонями ее лицо и, глядя прямо ей в глаза, тихо сказал: – Ты ничего не должна доказывать. Я люблю тебя. – Я видела выражение твоего лица, когда ты говорил о Даниэль. Ты потерял ее. Я думала, что если у нас будет ребенок, ты не так будешь ощущать свою потерю. Внезапно глаза ее наполнились слезами. Она схватила меня за руку и положила ее на свой тугой твердый живот. – Ты будешь любить нашего ребенка, да, Люк? Так же, как любишь Даниэль? Склонившись, я прижался лицом к той жизни, что росла в ней. – Ты сама знаешь, что буду, – сказал я. – Я уже люблю ее. – Она может быть и мальчиком. – Неважно, – шепнул я. – Я люблю вас обоих. Ее руки, обхватив мою голову, прижали ее к груди. Она крепко держала меня. – Теперь ты должен уезжать. Я высвободился из ее рук. – Ты с ума сошла? Когда тебе через две недели идти в больницу? – Я справлюсь, – тихо сказала она. – А где мы раздобудем денег? Ведь ты помнишь, что сегодня утром я потерял работу? – У нас еще есть четыреста долларов в банке, – напомнила она. – И у тебя в кармане есть еще чек за прошлую неделю. – Сто шестьдесят баков! На них нам жить. Может пройти несколько недель, прежде чем я раздобуду другую работу. – До Чикаго лететь только три с половиной часа из Сан-Франциско. И билет в туристском классе туда и обратно стоит меньше ста пятидесяти долларов. – Я так не сделаю. Не могу. Нам нужны эти деньги для больницы. – Я что-нибудь придумаю, – успокоила она меня. – А ты поезжай. Мне кажется, что Даниэль наш ребенок, и я хочу, чтобы ты там был. Она сняла трубку висящего на стене телефона. – Пока я позвоню в аэропорт, иди на верх и сложи вещи. И возьми свой фланелевый костюм, единственный приличный, что у тебя есть. 2 Я стоял, уставившись в пустой чемодан, брошенный на кровать, когда в комнату вошла Элизабет. – Есть самолет в два тридцать. Он делает только одну посадку, и в четыре утра ты будешь в Сан-Франциско. По их времени. Я по-прежнему стоял, тупо глядя на небольшой парусиновый саквояж. Я чувствовал какое-то оцепенение и не мог прийти в себя от удушающего запаха новостей. – Прими душ, – сказала она. – А я уложу тебе вещи. Я с благодарностью посмотрел на нее. Элизабет никогда не нужно было говорить, что делать. Как-то она обо всем догадывалась сама. Я пошел в ванную. В зеркале увидел свое лицо. Глаза глубоко ввалились и казались воспаленными. Я потянулся за бритвой. Руки по-прежнему дрожали. «Все вокруг было в кровище». Слова сержанта не выходили у меня из головы. Черт с ним, с бритьем. Займусь им с утра. Я залез под душ и пустил воду на полную мощность. Когда я вышел из ванной, чемодан был уже упакован и закрыт. – Я уложила твой костюм, – сказала Элизабет. – Полетишь в спортивной куртке. Не стоит зря мять одежду. – О'кей. Я уже кончал завязывать галстук, когда зазвонил телефон. Элизабет сняла трубку. – Это тебя, – сказала она, протягивая мне телефон. – Алло. Тому, кто был на другом конце провода, не надо было представляться. Я где угодно узнал бы этот тихий голос. Моя бывшая теща. Как обычно, она не стала терять времени. – Наш адвокат, мистер Гордон, считает, что было бы неплохо, если бы ты оказался здесь. – Как Даниэль? – С ней все в порядке, – сказала старая леди. – У меня есть возможность заказать номер для тебя и твоей жены у «Марка Гопкинса». Когда вы возьмете билеты, сообщи мне номер рейса, я подошлю лимузин в аэропорт. – Нет, спасибо. – Это не тот случай, когда надо демонстрировать свою гордость. Я знаю твое финансовое положение, но мне кажется, что благополучие дочери куда важнее. – Благополучие дочери всегда было важно для меня. – Тогда почему бы вам не приехать? – Я не сказал, что не приеду. Я просто сказал «нет» вашему предложению. Я могу сам заплатить за себя. – Все по-прежнему, не так ли? – спросила она. – Неужели ты не изменился? – А вы? – отпарировал я. На том конце провода замолчали, а затем ее голос снова прорезался – теперь она говорила с легкой прохладцей, чуть четче. – С тобой хочет поговорить мистер Гордон. Голос у него был теплым и выразительным, но за этими дружескими интонациями крылся ум, беспощадный, как стальной капкан. – Как вы поживаете, полковник Кэри? Прошло так много времени. – Да. Одиннадцать лет – после бракоразводного процесса. Но я не хотел напоминать ему об этом. Скорее всего, он и сам знал это время с точностью до минуты. – Как Дани? – С ней все прекрасно, полковник Кэри, – заверил он меня. – Когда судья увидел, в каком потрясении находится бедная девочка, он тут же вверил ее моему попечению. Сейчас она наверху, вместе со своей бабушкой. Она спит. Доктор дал ей успокоительное. Кем бы он ни был, я был рад, что он на нашей стороне. – Завтра утром к десяти ей надо возвращаться под стражу, – продолжил он. – И думаю, было бы неплохо, если бы вы оказались рядом с ней. – Я буду. – Прекрасно. Удастся ли вам разделить с нами завтрак к семи часам? Есть кое-какие вопросы, которые я хотел бы обсудить с вами не по телефону. – О'кей. В семь за завтраком. Наступила пауза, после которой снова возник голос миссис Хайден. Мне показалось, что старая леди сделала над собой немалое усилие, чтобы быть подружелюбнее. – Я так хотела бы увидеться с твоей женой, Люк. – Она не приедет. – Почему? – я услышал удивление в ее голосе. – Потому что она ждет ребенка. Со дня на день. После этого говорить нам было больше не о чем, и мы распрощались. Но не успел я положить трубку, как телефон опять зазвонил. Это снова был Харрис Гордон. – Еще одна деталь, мистер Кэри. Прошу вас, не говорите ни с кем из репортеров. Очень важно, чтобы вы не делали никаких заявлений до того, как мы поговорим с вами. – Понимаю, мистер Гордон, – и я повесил трубку. Из ванной вышла Элизабет. – Я одеваюсь, и мы двинемся в аэропорт. Я вопросительно посмотрел на нее. – Ты считаешь, что сможешь? Я могу вызвать машину. – Не говори глупостей. – Она засмеялась. – Что бы ты там ни говорил старой леди, меня ждут прекрасные две недели. Люблю ездить по ночам. Мир кончается за пределами луча света от фар. Ты видишь только дорогу перед собой и, по крайней мере в ее пределах, чувствуешь себя в безопасности, ибо вся остальная жизнь вокруг исчезает. Увидев, как стрелка спидометра подползла к пятидесяти, я сбросил скорость до сорока миль. Спешить некуда. Даже полночь еще не пробило. Но нам не удалось спокойно посидеть в ожидании. Аэропорт был полон суматошного движения снующих людей. Нам казалось, что надо что-то делать, хотя нам оставалось только ждать. Краем глаза я заметил вспышку спички, огонек которой осветил лицо Элизабет. Она всунула мне в губы зажженную сигарету. Я глубоко затянулся. – Как ты себя чувствуешь? – О'кей. – Хочешь поговорить? – О чем тут разговаривать? Дани в беде, и я еду к ней. – Ты говоришь так, словно ждал этого, – заметила она. Я взглянул на нее с некоторым удивлением. Порой она бывала слишком проницательна. Она залезала мне глубоко в душу и выныривала оттуда с мыслями, в существовании которых я не хотел признаваться самому себе. – Не этого ждал. Кончик ее сигареты разгорелся. – Так чего же ты ждал? – Не знаю. Но это было не совсем верно. Я знал, чего ждал. Что в один прекрасный день Даниэль позвонит и скажет, что хочет быть со мной. А не с матерью. Но за одиннадцать лет эти мечты поблекли. – Ты считаешь, что в намеках полицейского что-то было? – Не думаю. – И задумался на минуту. – В сущности, я совершенно уверен, что ничего такого там не было. В противном случае Нора бы просто убила ее. Если Нора считает, что что-то принадлежит ей и только ей, она ни с кем не будет этим делиться. Элизабет замолчала, а я погрузился в свои мысли. Да, такой Нора и была. Единственное, что имело для нее значение, это возможность получать то, что ей хотелось. И я вспомнил тот последний день в суде. К тому времени уже все было ясно. Ей нужен развод. Я же был сломлен, измучен и с трудом стоял на ногах в то время, как она имела от мира все, чего ей хотелось. Единственным оставшимся неразрешенным вопросом оставалась судьба Даниэль. За этим мы и пришли к судье. Предполагалось, что мы отделаемся формальностями. Мы уже договорились, что двенадцать уик-эндов в году и все лето Даниэль будет проводить со мной на яхте в Ла Джолле. Пока мой адвокат объяснял суть нашего соглашения, я сидел напротив судьи. Кивнув, судья повернулся к Харрису Гордону. – Мне кажется, что соглашение достаточно справедливо, мистер Гордон. В этот момент, припомнил я, Даниэль, которая возилась с мячиком в углу комнаты, повернулась и крикнула мне: – Папа, лови! Мячик покатился по полу, и, когда нагнулся поймать его, я услышал ответ Харриса. – Ни в коем случае, ваша честь. По-прежнему держа мячик в руке, я с изумлением уставился на него. Мы же только вчера обо всем договорились. Я перевел взгляд на Нору. Ее васильково-синие глаза, казалось, смотрели сквозь меня. Я кинул мячик обратно Дани. Харрис Гордон тем временем продолжал: – Мой клиент считает, что полковник Кэри не имеет родительских прав. – Что вы хотите этим сказать? – завопил я, вскакивая. – Я ее отец! Темные глаза Гордона были непроницаемы. – Не кажется ли вам странным, что ребенок родился всего лишь через семь месяцев после вашего возвращения из Японии? Я сделал над собой усилие, чтобы подавить вспышку гнева. – И миссис Кэри, и ее врач, оба заверили меня в том, что ребенок недоношен. – Вы непростительно наивны для взрослого человека, полковник Кэри. Гордон повернулся к судье: – Миссис Кэри хотела бы поставить вас в известность, что ребенок был зачат за шесть или семь недель до возвращения полковника Кэри со службы. И в силу данного факта, который, как она уверена, полковник Кэри давно признал для себя, она просит передать ей дочь полным и безраздельным образом. Я резко повернулся к своему адвокату. – И вы позволите им таким образом провести нас? Мой адвокат наклонился к судье. – Я невыразимо потрясен таким поступком со стороны мистера Гордона, – сказал он. – Хочу заверить вашу честь, что это полностью противоречит соглашению, которое я заключил с ним не далее, чем вчера. И тут я взорвался. – Да черт с ним, с соглашением! – заорал я. – Мы возвращаемся тогда к самому началу и начинаем всю борьбу заново! Мой адвокат схватил меня за руку и посмотрел на судью. – Разрешите мне переговорить с моим клиентом, ваша честь? Судья кивнул, и мы отошли к окну, повернувшись спинами ко всем присутствующим. – Вы понимаете, что это значит? – прошептал он. – Вы публично признаете, что ваша жена обманывала вас, когда вы были за морем? – Ну и что? Пусть весь город знает, что она трахалась по всему Сан-Франциско от Чайна-тауна до Пресидио! – Перестаньте думать о себе, Люк. Подумайте о дочери. Вы понимаете, что это значит для нее? Ее собственная мать считает ее незаконнорожденной! Я уставился на него. – Она не посмеет. – Она это уже сделала. Его довод был неопровержим. Я лишился дара речи. С другого конца комнаты донесся голосок: – Папа, лови! Почти автоматически я наклонился поймать мячик. Даниэль кинулась с другого конца комнаты и прыгнула мне на руки. Я поднял ее. Она хохотала, и ее глазенки сияли. Мне захотелось что было сил прижать ее к груди. Нора лгала. Она должна была так поступить. Что-то внутри меня говорило, что Дани моя дочь. Я огляделся. Я видел судью, его секретаршу, Харриса Гордона и Нору. Все они смотрели на нас. Все, кроме Норы. Взгляд ее был устремлен куда-то поверх моей головы. На ее лице я увидел тонкую улыбку и почувствовал тошнотную слабость. Мне стало ясно – я потерпел поражение. Мой адвокат был прав. Я не мог так поступать. Я не мог причинить боль своему собственному ребенку. – Что нам делать? – шепнул я. Мой адвокат с сочувствием посмотрел на меня. – Дайте мне поговорить с судьей. Я стоял с Даниэль на руках, пока он беседовал с судьей. Через несколько минут он вернулся ко мне. – У вас будет четыре уик-энда в год. И два часа каждое воскресенье, если бы переедете в Сан-Франциско. Это вас устраивает? – А у меня есть выбор? – горько спросил я. Он еле заметно покачал головой. – О'кей, – согласился я. – Господи, как она должна меня ненавидеть! С безошибочным детским инстинктом Даниэль догадалась, о чем я говорю. – О нет, она не так к тебе относится, папа, – быстро затараторила она. – Мама любит тебя. Она обоих нас любит. Она мне говорила. Я посмотрел на ее мордашку, такую серьезную и полную страстного желания, чтобы все так и было, и сморгнул, чтобы смахнуть неожиданно выступившие слезы. – Конечно, дорогая, – успокаивая ее, пробормотал я. К нам подошла Нора. – Иди к мамочке, дорогая, – позвала она ее. – Нам пора ехать домой. Даниэль посмотрела на нее, а затем снова на меня. Я кивнул, когда Нора взяла ее на руки, глядя на меня с каким-то странным торжеством. Такое же торжество было у нее в глазах, когда она заканчивала скульптуру, над которой долго трудилась. Нечто, с чем она боролась, чтобы подчинить своей воле и придать определенную форму. Внезапно я понял, что для нее значила Даниэль. Она была для нее не столько ребенком, сколько предметом, который Нора создала. Она спустила Даниэль на пол, и, взявшись за руки, они направились к выходу. Когда Нора распахнула двери, Даниэль оглянулась на меня. – Папочка, ты тоже пойдешь домой? – спросила она. Я покачал головой. Слезы кипели у меня на глазах, я почти ничего не видел из-за них, но все же выдавил из себя: – Нет, дорогая. Папа должен остаться здесь и поговорить с этими хорошими людьми. Мы увидимся с тобой попозже. – О'кей! Пока, папочка! Дверь за ними закрылась. Я оставался лишь столько времени, сколько потребовалось для подписания всех необходимых бумаг, затем на поезде добрался до Ла Джоллы и, поднявшись на борт, напился. Прошло не меньше недели, прежде чем я протрезвел настолько, что осознал положение дел. 3 Купив билет, я сдал багаж, и мы пошли пропустить по коктейлю. Несмотря на время суток, тут было полно народу. Мы заняли маленький столик, и я заказал два «Манхеттена». Коктейль был что надо. Холодный и не очень приторный. Я посмотрел на Элизабет. Чувствовалось, что она устала. – С тобой все в порядке? – спросил я ее. – Я не должен был позволять тебе ехать сюда. Подняв стакан с коктейлем, она сделала глоток. – Я-то о'кей, – ответила она, когда на лицо ее вернулся легкий румянец. – Может, только чуть-чуть нервничаю, но и все. – Пока нервничать не из-за чего. – Я не из-за самолета волнуюсь, – улыбнулась она. – И из-за тебя. Я засмеялся. – Со мной-то все будет в порядке. Но она не улыбалась. – Тебе придется снова ее увидеть. Наконец, я понял, что она имела в виду. Общение с Норой всегда кончалось тем, что мне приходилось заново собирать себя по кускам. Именно в таком состоянии я и был шесть лет назад, когда мы впервые встретились с Элизабет. И прошло уже пять лет со времени моего развода. Стояли последние дни лета. Даниэль было восемь лет, и я только что вернулся из Сан-Франциско, вернув ее матери после одного из наших редких уик-эндов. Дани побежала в дом, я же остался снаружи ждать дворецкого, который должен был взять ее багаж. После развода я никогда больше не переступал порога этого дома. Дверь открылась, но то был не дворецкий. А Нора. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. В ее холодных глазах не было никакого выражения. – Я хочу поговорить с тобой, – наконец сказала она. – О чем? Нора была не из тех, кто зря теряет время. – Я решила, что Дани больше не будет посещать тебя. Тут я почувствовал, как во мне вздымается безрассудная ярость. – Почему? – Она больше не ребенок. И она много понимает. – Например? – Например, как ты живешь на этой гнусной яхте. Она видит мексиканок, которые бродят вокруг, пьяное отребье. Я не хочу, чтобы она знакомилась с этой стороной жизни. – Говорить ты всегда умела. Как я предполагаю, ей лучше вести тот образ жизни, который ты ей предлагаешь? С чистыми простынями и мартини к обеду? – Тебе лучше знать. В свое время он тебя вполне устраивал. Время от времени тебя посещают дикие мысли. И тебе начинает казаться, что ты видишь воплощение зла. Она отлично знала меня. Она знала, о чем ведет речь. Усилием воли я прогнал воспоминания. – Я поговорю с моим адвокатом на эту тему, – сказал я. – Валяй, если ты найдешь адвоката, который вообще согласится говорить с тобой. Ты совершенно опустился, и, если обратишься в суд, я представлю свидетельство частного детектива, который расскажет о твоем образе жизни. И ты никуда не денешься. Повернувшись, она захлопнула дверь перед моим носом. Уставившись на нее, я постоял так несколько секунд, а затем спустился по ступенькам патио к моей старой добитой развалине. Домой я попал только к вечеру и прикончил на борту полпинты виски. Через два дня я услышал стук в двери каюты. Вывалившись из койки, я побрел открывать двери. Рывком распахнув их, я на мгновение почувствовал боль в глазах от открывшегося передо мной вида: режущая синева неба, солнце, белое платье и золотистые волосы стоящей в дверях девушки. Несколько секунд я моргал ресницами, пока не привыкнул к свету. Девушка заговорила, и голос у нее был низким и теплым. – В лавочке, где продают наживку, мне сказали, что ваше судно можно нанять. Я продолжал моргать. К тому количеству виски, что я влил в себя, не хватало только этого слепящего света. – Вы капитан? – спросила она. Жжение в глазах, наконец, прекратилось, и, прищурившись, я посмотрел на нее. Ее вид вполне соответствовал голосу. Синие глаза, загорелая кожа, большой веселый рот и высокие скулы. – И плюс к тому вся команда. Заходите и выпьем. Рука, которая опиралась на мою, когда мы спускались по узкому трапу, была сильной и твердой. В каюте она с любопытством огляделась. Хотя тут нечем было любоваться. Разворошенная койка и пустые бутылки из-под виски. Но она ни слова не сказала. – Простите мне этот беспорядок, – пробормотал я. – Но в перерывах, когда меня не нанимают, я пью. У глаз ее появились морщинки-смешинки. – Точно как мой отец. Я взглянул на нее. – Его тоже нанимали? Она покачала головой. – Он был капитаном буксира на Ист-ривер в Нью-Йорке. И в перерывах любил основательно приложиться к бутылочке. – Во время работы не пью, – уточнил я. – Он тоже. Он был лучшим капитаном буксира в Нью-Йорке. Я смахнул со стола и поставил пару чистых стаканов. Затем вытащил бутылку бурбона. – Могу предложить только воды. Льда нет. – Прекрасное виски, – кивнула она. – Разбавлять его не стоит. Я налил стакан до половинной отметки. Она выпила виски одним махом, словно воду. Эта девушка явно моей группы крови. – А теперь к делу, – сказала она, ставя стакан. – Пятьдесят долларов в день. Отход в пять утра, возвращение в четыре пополудни. Не больше четырех пассажиров. – Сколько за неделю? Мы хотели бы пойти в Лос-Анджелес, провести там уик-энд и вернуться. – Мы? – переспросил я. – Сколько вас? – Только двое. Мой босс и я. Я посмотрел на нее. – На судне только одна каюта. Конечно, если придется, я могу расположиться и на палубе. – Вам не придется, – рассмеялась она. – Трудно поверить, – буркнул я. – Что, у вашего парня что-то не в порядке? Она снова рассмеялась. – С ним все в порядке. Ему семьдесят один год, и он относится ко мне, как к дочери. – Тогда чего ради вам нанимать судно? – Он строитель из Феникса. У него кое-какие дела здесь и неподалеку от Лос-Анджелеса. Так как он давно уже не видел ничего кроме песка и щебня, то подумал, что неплохо было бы подышать соленым морским воздухом и даже, может быть, немного порыбачить. – Здесь ему ничего не выловить. Не то время года. Вся рыба ушла к Мексике. – Его это не волнует. – С кормежкой? – уточнил я. – Кроме уик-энда. – Пять сотен не покажется вам слишком много? – Четыре звучит несколько лучше. – Ваша взяла, – сказал я, поднимаясь. – Когда вы хотите отчалить? – Завтра утром. В восемь. Идет? Аванс вам нужен? Я ухмыльнулся. – У вас такое честное лицо, мисс… – Андерсен. Элизабет Андерсен. Она тоже встала. Набежавшая волна от прошедшего судна качнула яхту, и девушка ухватилась за меня рукой, чтобы удержаться на ногах, затем кивнула и стала подниматься по трапу. – Кстати, мисс Андерсен, – крикнул я ей вслед, – какой сегодня день? Она засмеялась. Смех у нее был тоже мягкий и теплый. – Точно как мой отец. Он всегда первым делом задавал тот же вопрос, когда приходил в себя. Среда. – О, конечно. Я смотрел, как она шла по пирсу к своей машине. Повернувшись, она помахала мне, а затем, сев в кабину, двинула с места. Я вернулся в каюту и начал прибираться. Вот так я ее и встретил. И прошло не меньше года, прежде чем мы поженились. – Чему ты улыбаешься? – спросила Элизабет. Я сразу же вернулся в сегодняшний день и, потянувшись через стол, взял ее за руку. – Я вспоминал, как ты выглядела, когда мы встретились, – сказал я. – Белокурая богиня из золота и слоновой кости. Засмеявшись, она снова отпила «Манхеттен». – Теперь-то я не похожа на белокурую богиню. Я махнул официанту, чтобы он принес еще две порции. – Ты для меня все такая же. Лицо ее внезапно посерьезнело. – Не жалеешь, что женился на мне? – Не говори глупостей. С чего бы мне жалеть? – покачал я головой. – Не ругаешь меня за то, что произошло? За Дани, я имею в виду? – Нет, я не ругаю тебя. Я сам ничего не мог сделать, чтобы предотвратить ход событий. Теперь я это понимаю. – В свое время ты так не думал. – Я был дураком, – признался я. – Я использовал Дани как костыль. Официант принес заказ. Когда ждешь самолет, время тянется нестерпимо медленно. Может, тобой уже владеет чувство, что все должно лететь, как на крыльях самолета, покрывающего шестьсот миль в час. Но пока ноги твои на земле, ничего не меняется, не считая наслаждения внутри тебя, которое медленно утекает куда-то. Этим утром – или, точнее, вчера утром – я ничего такого не чувствовал. Когда я вылез из машины рядом с каркасом дома, с озера дул теплый ветер. Сегодня закончится монтаж конструкции последнего дома в этом квартале, и я был уверен, что мы, не снижая темпов, начнем очередную группу домов. Стояла такая погода, что я не сомневался – до начала пасмурных дней мы успеем закончить все, что намечали. И тогда зимой успеем завершить все отделочные работы. Я зашел в трейлер, который служил нам прорабской и просмотрел бумаги. Все шло точно по расписанию. Этой работой я буду занят до декабря. К тому времени ребенок уже подрастет и мы сможем двинуться на юг. Дэвис как раз начинает новый проект на окраине Дайтоны, и есть все шансы, что я буду вести эти работы как старший прораб. Нора всегда считала, что я должен стать архитектором, но я так и не стал им. Чтобы у меня был офис и секретарша, и клиенты не давали бы мне покоя, клиенты, которые хотели, чтобы у них в кухне стояли золотые краны и телефоны в туалете, – нет уж, увольте. Вместо этого я в рабочей рубашке и джинсах весь день мотался по грязи, возводя дома, которые шли по десять, двенадцать, пятнадцать кусков. Дома были без особых изысков, но за такие деньги вполне приличными. Дома, в которых могут жить люди. Люди, которые в них нуждались. Нормальные люди, а не психопаты, которые хотели иметь дом, чтобы пускать пыль друзьям в глаза. Чувствовал я себя отлично. К тому же я приносил пользу. Я что-то делал. То, что мне хотелось делать. То, ради чего стоило кончать колледж и готовиться к карьере архитектора, прежде чем пришлось идти на войну. Я уже собирался на свой первый утренний обход, когда в трейлер зашел Сэм Брейди. Сэм был боссом, который строил все эти дома. Я улыбнулся ему. – Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мы кончаем монтаж последнего каркаса. Он не улыбнулся мне в ответ. У меня появилось чувство, что грядет какая-то неприятность. – Эй, что случилось? Ты что, не получил денег на следующий квартал? – Деньги я получил. – Тогда выше нос. Мы пустим их в дело до первого снегопада. И следующей весной ты будешь прогуливаться с карманами, набитыми тысячедолларовыми банкнотами. – Не в этом дело, Люк. Мне очень жаль, но придется расстаться. – Ты с ума сошел, – сказал я, не веря своим ушам. – Кто же будет заканчивать этот дом для тебя? – У ипотечной компании уже есть человек. – Он посмотрел на меня. – Они оставят только часть из того, что мы делаем, Люк. И людей, и денег. – Он выудил из кармана сигарету и неловко прикурил ее. – Мне очень жаль, Люк. – Жаль? – переспросил я, тоже закуривая. – Ты несешь сущую чушь. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать? – Ты что-нибудь слышал раньше об этих планах Дэвиса? Я покачал головой. – Ни слова. – Он их уже разворачивает. Я молча затянулся. – Слушай, если это только вопрос времени, я мог бы сунуть тебя в одну из компаний. – Нет, спасибо, – сказал я. – Меня это не устраивает, что ты отлично знаешь, Сэм. Он кивнул. Он все понимал. Если я свяжусь с той компанией, в стране не будет подрядчика, который не повернулся бы ко мне спиной. Вести разносятся быстро. Выпустив клуб дыма, я раздавил окурок о поднос. – Закончу дела и займусь своими проблемами. – Новый человек появится днем. Я понял намек. – Тогда я пойду на ленч. Кивнув, он вручил мне конверт с деньгами и вышел. Проводив его взглядом, я стал выгребать свои пожитки из ящиков старого обшарпанного стола. Домой я идти не мог. Вместо этого направился в бар и посмотрел как «Красные» завершили Серию. Я воздерживался от виски, ограничившись пятнадцатицентовым пивом. Как раз, когда я в пятый раз вернулся из туалета, Марис взял длинный мяч. Буфетчик вытер стойку передо мной. – Неудачники, – сказал он, глядя из-за плеча на экран. – Вот кто они такие. И родились неудачниками. Смело могут выходить в отставку. Я бросил мелочь на стойку и вышел. Не имеет смысла дальше тянуть. Рано или поздно придется сказать Элизабет. На самом деле все оказалось легче, чем я предполагал. Я думаю, что она обо всем догадалась в ту же минуту, когда я непривычно рано вернулся с работы. Пока я ей рассказывал, она не проговорила ни слова, а копошилась с духовкой, закладывая в нее кусок мяса. Я стоял, ожидая какой-то реакции с ее стороны. Я не знал, что она скажет. Пусть говорит хоть что-нибудь. Она может разозлиться. Вместо этого она поступила как настоящая женщина. – Тебе бы лучше пойти к себе и залезть под душ, – спокойно повернулась она ко мне. 4 Я уже готов был заказать еще порцию выпивки, как перехватил устремленный на меня взгляд Элизабет. Пришлось переключиться на кофе. Она улыбнулась. – Вот уж из-за этого переживать тебе больше не придется, – пробурчал я. – У тебя нет времени возвращаться к выпивке. Тебе понадобится вся сообразительность, если ты собираешься помочь Дани. – Не представляю, что смогу сделать. – Должно быть, что-то можешь, – успокоила она меня, – иначе Гордон не просил бы тебя приехать. – Будем надеяться. Место отцов в нашем обществе. Даже когда он в годах, и то может пригодиться. Хотя бы сыграть сильного и надежного на телевидении. Меня снедало беспокойство. Стрелки на больших настенных часах показывали четверть второго. Я уже хотел быть в дороге. – Не выйти ли нам на свежий воздух? Элизабет кивнула, я заплатил по счету, и мы вышли. Мы показались на площадке для встречающих, как раз, когда с ревом садился большой реактивный лайнер. Я увидел большое двойное «А» на его борту. Динамик над нашей головой взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42, из Нью-Йорка, пассажиры выходят через 4-й проход». – Должно быть, мой самолет, – предположил я. Его огромное тело лоснилось и блестело. На изящно отогнутых крыльях размещались три огромные турбины. Пока мы смотрели, по трапу стали сходить пассажиры. – В первый раз я начинаю чувствовать одиночество, – неожиданно сказала Элизабет. Я посмотрел на нее. В голубоватом флюоресцентном свете, идущем от аэродромных огней, лицо ее казалось бледным. Я взял ее за руку. Она была холодной и неподвижной. – Я не должен лететь. – Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными. – Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав. – И ты в это поверил? Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка. – Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца. – Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще. – В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери? Снова я почувствовал жжение внутри. – Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери! – Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле. – Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой! – Но что ты мог сделать? – Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь. – Ты уже пытался. – Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь. Я повернулся к Элизабет. – Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой. – Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее. По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне. – Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался. Динамик над нами снова взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!» Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость. – Это нам. – Я тоже так думаю, папочка. Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась. – Тебе придется снова привыкать к этому слову. – Это будет нетрудно. Мы двинулись внутрь здания аэропорта. – Ты дашь мне знать, когда приедешь? – Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег. – О чем я должна тебе сообщать? Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась. – Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься. – Обещаешь? – Обещаю. К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет. Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно. – Прямо и направо, мистер Кэри. Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка. Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода. Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство? Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами. Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому. Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы. Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной. – Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена. – Когда я смогу увидеть ребенка? – Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка. Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери. – Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать. Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку. Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова. Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок, являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах. Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор. Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их. – Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж. С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону. – Только недолго. Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб. Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись. – Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее. – Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась. – Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи. Кивнув, я снова пожал Норе руку. Странное выражение ужаса исказило ее лицо. – Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня! – Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк. Внезапно глаза ее открылись. – Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон. Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны. – Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке. – Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто! – Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон. Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась. – Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту. – Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя. Но Нора не пошевелилась. Она уже спала. Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому. Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне. – Это действие лекарства. – Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор. Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско. Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же. 1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море. Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности. Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет. Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза. Молю тебя, Господи, верни мне время. ЧАСТЬ ВТОРАЯ О НОРЕ 1 Это банальность, но правда. Время сообщает перспективу вещам и явлениям. Когда вы захвачены страстями и эмоциями, то не можете ясно отдавать себе отчет в них, потому что вы, как сорвавшийся лист, которого отчаянно треплют осенние ветра. Но время ползет себе, и случается, что демоны любви и ненависти умирают, оставляя по себе только слабую память, так что можно сквозь замочную скважину взглянуть на свое прошлое и увидеть много того, что тогда было скрыто. Самолет уже описывал широкую дугу над городом, чтобы выйти на глиссаду посадки, и я посмотрел в иллюминатор. Подо мной блистали огни города и жемчужные нити, на которых висели его мосты, и внезапно я почувствовал, как боль и страх, которые возникали во мне, когда я думал о возвращении, исчезли. Трупы их остались в прошлом вместе с остальными демонами, которые когда-то владели мною. В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины. Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление. Зайдя в контору «Херца» я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели. Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает. Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить. – Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв. Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить. Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась. Раздался щелчок домашнего интерфона, и она услышала голос дворецкого. – Вы уже проснулись, мисс Хайден? – Да, – ответила она, продолжая полулежать на кровати. – Ваша мать хочет поговорить с вами. – Скажите, что я позвоню ей через несколько минут, Чарльз. И принесите мне кофе и несколько таблеток аспирина. – Да, мэм. – Интерфон отключился, но через секунду снова ожил. – Мисс Хайден? – Да? – Ваша мать говорит, что ей необходимо немедленно поговорить с вами. – Ох, ну ладно, – раздраженно ответила она, снимая трубку. – И, Чарльз, поторопитесь с кофе и аспирином. У меня просто ужасная головная боль. – И затем в телефон – Да, мама. – Нора, ты проснулась? – четким настойчивым голосом спросила мать. – Уже да. – Она не понимала, как это удается матери. Ей было уже далеко за семьдесят, но голос ее звучал так, словно она уже несколько часов была на ногах. – Уже половина седьмого, Нора. Мы ждем тебя к семи. Мистер Гордон уже здесь. – И Люк тоже? – Нет. Но он будет. – Ты так уверена в этом, – сказала Нора. – Откуда ты знаешь? Ты что-то слышала от него? – Нет. – Может быть, он и не приедет. – Приедет, – уверенно ответила мать. – Он сказал, что будет. – Ты всегда верила ему больше, чем мне, не так ли? – Голос ее был полон обиды. – Это не имеет значения. Ты моя дочь. – В этом все и дело, – едко закончила фразу Нора. – Совершенно верно, – резко оборвала ее мать. – И если ты до сих пор этого не поняла, то и не поймешь. Раздался осторожный стук в дверь, и появился Чарльз. Он нес маленький серебряный поднос. – Мистер Гордон хочет, чтобы ты была одета просто и скромно. И никакого грима, только бледная губная помада. – Мистер Гордон подумал обо всем. Чарльз поставил поднос на маленький столик у постели. Налив кофе в чашку, он протянул ее вместе с тремя таблетками аспирина на тарелочке. – Ты должна благодарить Бога, что он у нас есть, – продолжала ее мать. – Неужели мне нужно приходить? Я себя просто ужасно чувствую. У меня такая страшная головная боль… – Нора! – потрясенным голосом воскликнула мать. – Что я там могу толком сделать? Я не вынесу, если мне с утра снова будут задавать те же вопросы. И там опять будут репортеры… Теперь голос матери был холодным и жестким. – Сегодня же утром ты вместе со своей дочерью отправишься в молодежный суд. Это единственное, что я не могу сделать вместо тебя. Будет ее отец и будешь ты, нравится это тебе или нет. Нора почувствовала, как головная боль сжала ей виски. – Хорошо, буду. Бросив трубку, она взяла аспирин. Положив на язык все три таблетки, она запила их глотком кофе. – Как мисс Даниэль? – осторожно спросил Чарльз, и на его круглом лоснящемся лице застыло вопросительное выражение. Она с удивлением посмотрела на дворецкого. Сама она этим не поинтересовалась. Но в этом не было необходимости. Если бы с Даниэль что-нибудь случилось, мать сказала бы ей об этом. – Прекрасно, – автоматически ответила она. Чарльз стоял, ожидая продолжения. – Мать сказала, что она все еще спит, – добавила она, соврав. Теперь Нора разозлилась на себя. Никаких объяснений давать она не обязана. Чарльз всего лишь слуга. И не больше. И неважно, сколько времени он у нее служит. – Вели Виолетте приготовить мне ванну, – резко бросила она. – Сейчас же пошлю ее к вам, мэм. За ним закрылась дверь, и она допила свою чашку кофе. Чтобы налить еще одну, пришлось вылезти из постели. Когда повернулась, поймала свое отражение в большом зеркале туалетного столика и, держа в руке чашку, подошла к нему. Она внимательно изучала самое себя. Нора не выглядела на свои тридцать восемь. Она оставалась такой же худощавой и стройной. Ни на груди, ни на бедрах не было отложений жира, и, хотя формы ее не отличались размерами, очертания их были округлыми и твердыми. Не спуская с себя взгляда, она допила кофе. Ей нравилось, как ее плоть просвечивает сквозь белый шелк блузки или халата. Она склонилась ближе к зеркалу, изучая лицо. Под глазами лежали легкие голубоватые тени, но кроме этого ни следа того, что ей пришлось перенести. Глаза были ясными, белки не покраснели, а кожа на высоких скулах была тугой и блестящей, без следов припухлостей. Теперь она почувствовала себя несколько лучше. Сегодня вряд ли нашелся бы человек, который, видя ее, поверил, что Даниэль в самом деле ее дочь. За дверью ванной послышался шум воды. Она быстро покончила с кофе и, поставив чашку на комод, поспешила в ванную. Цветная горничная подняла голову от большой мраморной ванны. – Доброе утро, мисс Хайден. Нора улыбнулась. – Доброе утро, Виолетта. – Вы хорошо спали, мисс Хайден? – После того, как доктор Боннер дал мне успокоительное, я ничего не помню. – А я не очень хорошо. Этот полицейский полночи мучил меня вопросами. Нора с любопытством взглянула на нее. – И что ты им рассказала? – Что я могла рассказать? – приподнимаясь с колен, ответила Виолетта. – То, что увидела, когда вошла в студию. – С полки над ванной она взяла флакон с ароматической смесью и стала сыпать порошок в воду. – Когда я вошла в комнату, вы были на полу, склонившись над мистером Риччио. И мисс Дани; она стояла, прижавшись к стене. – Мне бы не хотелось говорить на эту тему, – холодно прервала ее Нора. – Да, мэм. Мне тоже. Я даже не хочу думать об этом. – Она закрыла флакон и поставила его обратно. Пар, поднимавшийся из ванны, наполнил помещение густым запахом мускуса. – Через несколько минут ванна наполнится. Хотите, чтобы я помассировала вас? Это поможет вам расслабиться. Молча кивнув, Нора стянула через голову ночную рубашку. Быстрым движением Виолетта успела перехватить ее, и аккуратно сложила на стуле, пока Нора вытягивалась на узкой массажной кушетке. Подбородок она положила на скрещенные руки. Так приятно потянуться. Потянуться по-настоящему, пока не почувствуешь каждую мышцу тела. Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. После ванны она нажала кнопку интеркома. – Чарльз? – Да, мэм. – Не будете ли вы так любезны вызвать машину из гаража? И не согласились ли отвезти меня? Боюсь, сегодня я не в форме. – Конечно, мэм. Отпустив кнопку, она поднялась. Прежде чем выйти из комнаты, Нора еще раз внимательно вгляделась в свое отражение в большом зеркале. Харрис Гордон знает свое дело. В такой ситуации самое главное – произвести нужное впечатление. Черный костюм, который она выбрала, подходил как нельзя лучше. В нем она была стройной и юной. Легкий плащ, переброшенный через руку, окончательно дополнил картину, которую ее друзья по шоу-бизнесу сочли бы совершенной. Она выглядела молодой, привлекательной и беззащитной. Взяв перчатки и сумочку, она вышла из комнаты. Отчетливо цокая высокими шпильками туфель, Нора спустилась по полукруглым мраморным ступеням в холл, где посмотрела сквозь стеклянную дверь. Чарльз еще не подогнал машину. Повинуясь непонятному для нее самой инстинкту, она двинулась по узкому коридору, который вел в студию. В дверях ее с удивлением остановилась. Перед ней сидел молодой полицейский. Он вскочил, неловко отдав честь. – Доброе утро, мэм. – Доброе утро. Я мисс Хайден. – Знаю, мэм. Я был тут прошлой ночью. Она вскинула брови, давая понять, что не на шутку удивлена. – И вы провели тут всю ночь? – спросила она. – Без отдыха? – Да, мэм. – Вы завтракали? Должно быть, вы голодны. – Со мной все в порядке, мэм. – Полицейский зарделся от смущения. – С вашей стороны было бы очень любезно приказать принести мне чашечку кофе. – Я могу войти? Он неловко помялся на месте, глядя на нее, и ничего не ответил. – Заверяю вас, что все будет в полном порядке, – сказала она внезапно появившимся у нее голосом «хозяйка-говорит-со-слугой», к которому она прибегала, когда что-то раздражало ее. – Кроме того, это моя студия. – Знаю, мэм. Но сержант сказал, что тут должно оставаться все, как и было. – Я ни к чему и не буду притрагиваться, – холодно заметила она. – Можете наблюдать за мной, если вам так хочется. Несколько секунд он колебался. – Ну, в таком случае, думаю, все будет в порядке. Она стояла в ожидании. Он посмотрел на нее и, поняв, еще пуще покраснел. Он распахнул перед ней дверь. – Благодарю вас, – кивнула она, когда он отошел в сторону, пропуская ее. Остановившись в дверях, Нора осмотрелась. На полу, где лежал Риччио, были меловые линии и несколько пятен, смахивавших на кровь. Она чувствовала, что полицейский не спускает с нее глаз, и, вскинув голову, осторожно обошла меловую фигуру, направляясь к окну. Портативный сварочный агрегат по-прежнему лежал на скамейке, куда она положила его, когда Риччио вошел в студию. Коробка с металлическими обрезками стояла на полу, рядом с небольшим пьедесталом, на котором только начала обретать очертания ее последняя работа. Пока еще она представляла собой только скелет из арматуры, но несколько стальных полосок, уже выгнутых и приваренных, смутно давали представление о замысле художника. Она на мгновение прикрыла глаза. Да, все на месте; она уже видела ее завершенной. Нора почувствовала странное внутреннее удовлетворение. Даже события прошлой ночи не могли поколебать ее уверенности в своем таланте. Сила, с которой Нора неизменно осознавала, что она собой представляет на самом деле, наполнила теплом все ее тело. Она – не как другие. Она совершенно иная. Никому не дано уловить то, что видит она. Открыв глаза, она со своеобразной улыбкой удовлетворения посмотрела на полисмена. – Это прекрасно, – сказала она. Затем, резко повернувшись, вышла из студии. Я шептал Дани на ухо разные глупости, которые порой приходят на ум отцу, и Дани охотно слушала их. Ей нравилось хоть на короткое время почувствовать себя маленькой девочкой, и в это время какой-то инстинкт заставил нас посмотреть на двери. Прежде чем кто-то успел шевельнуться, Дани уже сорвалась со стула, и, приникнув к Норе, она уже больше не была маленькой девочкой. Превращение было стремительным и окончательным. Она стала юной женщиной. Я посмотрел на остальных сидящих за столом, чтобы убедиться, заметили ли они его. Но я ничего не смог определить. У Харриса Гордона на лице блуждала легкая улыбка, словно он представлял себе, как отлично все это будет выглядеть на суде. Моя бывшая теща смотрела на меня с задумчивым выражением ярко-голубых глаз. Она тоже повернулась к двери. Нора обняла Дани. – Дитя мое, – мягко сказала она, подставляя щеку, чтобы Дани могла поцеловать ее. – Мое бедное дитя! – С тобой все в порядке, мама? – встревоженно спросила Дани. – Я себя прекрасно чувствую, дорогая. А ты…? – Я о'кей, мама. Мне кажется, что я просто… просто испугана. Мне всю ночь снились такие кошмары. Нора погладила ее по голове. – Ну, ну, не надо бояться. Мамочка не позволит, чтобы с тобой что-то случилось. Через несколько дней все кончится. И ты снова будешь дома, словно ничего и не было. – Я понимаю, мама. А ты знаешь, почему? Нора отрицательно покачала головой. Подойдя, Дани взяла меня за руку. – Потому что папа приехал ко мне, – сказала она с гордой улыбкой. – Он прилетел из самого Чикаго! Нора смотрела на нас. И по ее глазам я видел, что за шесть лет, что мы с Дани были разлучены друг с другом, ничего не изменилось. Доверчивое тепло, которое шло от руки моей дочери, говорило мне, что связь наша не прервалась. Мы были настолько близки друг другу, что Нора обычно чувствовала себя исторгнутой из нашего круга, когда мы были вместе. – Ты похудел, Люк. – Она подошла ко мне, протягивая руку, и я еще издали почувствовал ее неприязнь. – Спасибо, что приехал. – Никакие цепи не сдержали бы меня. – Я пожал ей руку, стараясь, чтобы рукопожатие было кратким и равнодушным. Быстро отдернув кисть, она коснулась лба столь знакомым мне жестом. Головная боль дает знать о себе, как я это обычно называл. Тень, мелькнувшая в ее глазах, подтвердила мое предположение. – Внезапно я почувствовала себя старой, – сказала она. – Ты кажешься таким молодым рядом с Дани. – Ты никогда не будешь старой, – вежливо утешил я. Но, глядя на меня, она все понимала. И знала, что я тоже все понимаю. Тени в ее глазах сгустились, заставив нахмуриться. Она резко повернулась к матери. – Нет ли у тебя аспирина, мама? Кажется, у меня начинается то, что называют похмельем после снотворного. – В буфете, Нора, – махнула рукой ее мать. Я смотрел, как она подошла к буфету и вытряхнула из флакончика три таблетки. Когда одну она положила обратно, я догадался, что до этого она уже приняла три. Прежде чем проглотить таблетки, она взглянула на меня, и между нами блеснула вспышка взаимного узнавания. Внезапно я почувствовал свою вину перед ней. И не спрашивайте меня почему, просто так оно и было. Порой становится не по себе, когда так много знаешь о другом человеке. Я знал, что она полна теперь новых необъяснимых страхов и что чувствует страшное одиночество. Потому что каждый раз ее ждет завтрашний день. Пустой завтрашний день, полный кошмаров. И каждый раз она говорит себе, что завтрашний день не придет. 2 К сентябрю 1943 года война в Италии почти закончилась. Макартур начал серию своих бесконечных операций по взятию Филиппин, а я в Сан-Франциско мотался с выступлениями по предприятиям и заводам, работающим на оборону. Провернулось какое-то колесико в бюрократическом механизме, и было решено, что таким образом я идеально приду в себя после ранения перед возвращением в строй. Нора устраивала первую выставку своих работ, которые она создала за двадцать один месяц. Маленькая студия, которая некогда была теплицей на задах дома ее матери, была переполнена народом. Нора оценивающе осматривала толпу. Ее радовало такое сборище. Даже газеты послали своих критиков и было видно, что выставка произвела на них впечатление. Она не могла скрыть своей радости. Все те утомительные ночи, которые она проводила в студии после дня работы на авиационном заводе, стоили этого дня. Война. Из-за нее наделана масса глупостей. Но и она была захвачена их потоком, как и все остальные. И она поддалась этой патриотической истерике. Газеты наперебой давали на своих страницах – Нора Хайден, многообещающий молодой талант, представительница одной из самых известных семей в Сан-Франциско и одна из самых талантливых молодых художниц Америки, на время войны отложила в сторону свою карьеру. Она почувствовала себя полной идиоткой, когда прочитала эти строчки. Но в начале 1942 года ей и в голову не могло прийти, что война продлится так долго. И теперь она оказалась лицом к лицу с действительностью. Ей опротивело вставать в половине шестого и ехать пятнадцать миль, чтобы работать шесть дней в неделю, день за днем делая одну и ту же идиотскую операцию. Остановка конвейера. Припаять провод номер один к проводу номер два. Снова пустить конвейер, чтобы девушка рядом могла припаять провод номер два к проводу номер три. Остановить конвейер… Нора устала играть эту роль. Для нее все окружающее было слишком механизировано, слишком спланировано. Даже ленч проходил по расписанию. Это не было бы так страшно, но каждый раз, вместе с бутербродом и мутным кофе без сахара, ей приходилось проглатывать и упреки по поводу своей производительности. В этот полдень была организована встреча героя войны. Она даже не заглянула туда. Вместо этого она поднялась наверх и улеглась на скамейке около окна. Закурив сигарету, она потянулась. Закрыла глаза. С блаженным облегчением она воспринимала временную тишину, наступившую в цехах завода. Ей удастся немного отдохнуть. Раньше четырех утра до постели ей не добраться, пока не убедится, что все готово для выставки, которая должна открыться днем. Из толпы, собравшейся под окном, до нее донеслись крики. Привстав, она выглянула наверх. К подмосткам, над которыми развевался большой сине-белый флаг предприятия «И», подъехал зеленоватый армейский «Шевроле». Толпа снова взревела, когда с заднего сиденья поднялся и взбежал на платформу какой-то человек. Этим человеком, конечно, был я. Я еще ничего не сделал, и взрыв оваций меня смутил. Не зная, с чего начать, я огляделся, потому что еще не привык чувствовать себя полным идиотом в такой ситуации. Я поднял голову. В проеме окна как раз над входом в здание, стояла девушка. Сначала мой взгляд скользнул мимо нее, но затем, повинуясь рефлексу или предчувствию, или кисмету, или как там это называется, я снова посмотрел на нее. И на какое-то мгновение наши глаза встретились. Нора сердито отвернулась от окна. Это уже чересчур. Она не принадлежала к этому миру и ей не следовало искать тут работы. Помедлив несколько секунд, она спустилась вниз в помещение для работников. Поскольку она и так решила увольняться, почему бы не сделать это сегодня, когда открывается ее первая выставка? Но теперь все было по-другому, она снова воспрянула к жизни, и мир вокруг представал сплошным театральным действом. Она ухватила обрывок разговора. Сэм Корвин, художественный критик из «Экземинера», беседовал с каким-то мужчиной, которого она не знала. – Монтаж – это искусство будущего, – говорил Сэм. – И с каждым днем, пока длится эта война, нам все отчетливее видно, что единственное подлинное искусство является результатом случайности. Война разрушает цели, к которым должен стремиться человек, и единственное, что останется, когда все это кончится, будет результатом случайностей. Таким образом, монтаж, сборка будут единственной формой искусства, которая отразит стремление Природы воплотиться в нечто, имеющее значение. Очертя голову, она ворвалась в беседу. Каждый раз, когда у нее были аргументы для возражений ему, она пускала их в ход. Она помнила, как в свое время была поражена его эрудицией. Ей еще не было семнадцати, и после какой-то сумасшедшей богемной вечеринки, она заглянула к нему домой, чтобы припасть к источнику его мудрости. Они завершили обмен мнениями в постели, которая должна была окончательно решить их спор. Она не могла забыть испуганное выражение его лица, когда после того, как все было кончено, она сказала ему, что не достигла еще совершеннолетия. Повернувшись, она взглянула Сэму в лицо. – А я не согласна, Сэм. Искусство, которое не имеет цели – это ничто. Оно всего лишь выражает внутреннюю пустоту художника. Особенно скульптора. Завершенная работа должна о чем-то говорить, пусть даже ее голос слышит лишь создатель. Улыбнувшись незнакомому мужчине, она извинилась, протянув ему руку. – Я Нора Хайден, и порой Сэм просто выводит меня из себя. Невысокий мужчина средних лет с приятной улыбкой на губах пожал ей руку. – Подозреваю, что порой Сэм делает это специально, чтобы вызвать ярость окружающих. Очень рад познакомиться с вами, мисс Хайден. Я Уоррен Белл. Она с удивлением вскинула брови. Уоррен Белл был одним из ведущих преподавателей искусства в стране. – Профессор Белл, это честь для меня. – С обвинительным выражением на лице она повернулась к Сэму. – Ты должен был дать нам знать, что приезжает доктор Белл! – Не ругайте его, мисс Хайден. На самом деле я не предполагал оказаться здесь. Мы с Сэмом договорились о ленче, и он предложил мне зайти сюда. И так как я довольно много слышал о ваших работах, то не мог устоять. – Профессор Белл собирается организовать выставку современной американской скульптуры в Конгрессе США, – пояснил Сэм. – Я убедил его, что ни одна выставка не будет считаться полной без твоих работ. Так что, как видишь, я отнюдь не настроен против тебя, как ты могла бы подумать. С насмешливым отчаянием она вскинула руки. – Сэм, ты абсолютно прав! Монтаж и сборка – это искусство будущего! Они расхохотались. – Я притащу Арлин Гетли, чтобы она тут вас поводила, – обратилась она к д-ру Беллу. Арлин Гетли, которой принадлежала небольшая галерея в нижней части города, выступала как ее агент и устроитель. – В этом нет необходимости. Я лучше предпочитаю бродить одному. – Как вам угодно. – Она улыбнулась. – И если вам захочется что-то уточнить, прошу вас, обращайтесь ко мне. Профессор вежливо кивнул и удалился. Нора повернулась к Сэму. – Ах ты, хорек! – прошептала она. – Ты должен был предупредить меня. – Я хотел это сделать. Но каждый раз, как я тыкался к тебе, вокруг толпился народ. – Он вытащил трубку из кармана куртки и сунул ее в рот. – Кстати, это правда, что ты собираешься в следующем месяце организовать свою выставку в нью-йоркском «Клей-клубе»? Она с любопытством взглянула на него. – Откуда ты это знаешь? – От Арлин. От кого же еще? – Арлин иногда слишком много болтает. С выставкой еще ничего не определилось. – Она поискала глазами профессора Белла. – Ты в самом деле считаешь, что он может что-то отобрать? – Кто знает? Будем держать кулаки. Давно пора, чтобы в Сан-Франциско появился еще один настоящий скульптор кроме Буффано. – А ты считаешь, что я настоящая, Сэм? – спросила она, и глаза ее внезапно посерьезнели. – Ты самая настоящая из тех, кто тут есть, – ответил он, тоже становясь серьезным. – И у меня такое ощущение, что Белл согласится со мной. Она глубоко вдохнула. – Тогда я буду держать кулаки на обеих руках и на ногах. Оглядывая собравшихся, он улыбнулся. – Если это сработает, то не имеет смысла прислушиваться к художнику, который утверждает, что подлинное вдохновение можно найти только в марксизме. Она засмеялась. – Бедный Сэм, и у тебя есть проблемы, не так ли? – С чего ты взяла? – насупился он. – После тебя их у меня не бывало. Она прикоснулась к нему рукой. – Не потому, что я меньше люблю тебя, Сэм. Просто я выбрала свою судьбу. Кроме завода и студии у меня ни на что больше не остается времени. – Ты все время в напряжении. Тебе нужно прибегнуть к одному из моих знаменитых способов расслабления. Она задумчиво посмотрела на него. Никто из них не мог считаться глупцом. А польза была. Она ничего не означала, и она означала все. Таков был мир, в котором им приходилось жить. – Это было так давно, Сэм, верно? – Очень давно, – согласился он. – Ты считаешь, что целитель может найти для меня время сегодня вечером? – Считаю, что это мы сможем организовать. Около восьми, у меня? – Я буду. Она наблюдала за ним, когда Сэм подошел к профессору Беллу. Она попыталась услышать, о чем они разговаривают, но прикосновение чьей-то руки заставило ее обернуться. – Как дела, моя дорогая? – Прекрасно, мама. – Я рада. – Сесилия Хайден улыбнулась. Она не часто позволяла себе улыбаться, и ее на этот раз блестящие голубые глаза сияли под тщательно уложенными седыми волосами. – Я подумала, не найдется ли у тебя времени, чтобы сделать мне небольшое одолжение? – Какое, мама? – Здесь один молодой человек, сын друга твоего отца. Я совсем забыла о выставке, когда сегодня днем пригласила его на коктейль. И он, скорее всего, останется к обеду. – Ох, мама! – вскинулась Нора. – Вот уж не ко времени. У меня так много дел! – Прошу тебя, дорогая. Нора посмотрела на мать. Эти два слова обезоружили ее. Несмотря на свою хрупкую внешность, Сесилия Хайден была несгибаема, как скала. – Он выглядит таким симпатичным молодым человеком, – продолжала она. – Герой войны. И через три дня он возвращается в армию. Уверена, он тебе понравится. Я велела Чарльзу привести его сюда, когда он появится. Нора кивнула и успела повернуться к Сэму, который подошел к ней. – Он хочет взять «Умирающего человека», – восхищенно выпалил Сэм. – Только не это! – Голос ее был полон разочарования. – Он ему понравился. – Попроси его изменить свое мнение, – взмолилась она. – Я даже не хотела выставлять его. И не выставила бы, если бы мне не надо было чем-то крупным занять тот угол. Больше я в этом стиле не работаю. – Неважно. Он хочет именно его. Повернувшись, она сквозь толпу вгляделась в большую фигуру из железа. Она изображала человека, наполовину увязнувшего в земле, который, опираясь на локоть, другую руку прижал к сердцу, лицо его было искажено агонией. Она припомнила подъем, с которым работала над этой скульптурой, но сейчас она казалась ей безобразной. – Пожалуйста, Сэм, уговори его на что-то еще! – Только не я. Во всяком случае, не после того, как он сказал мне, что в первый раз увидел схваченный в скульптуре подлинный момент смерти. – Он в самом деле так сказал? – уставилась она на него. – Да, – кивнул Сэм. Она снова посмотрела на статую, пытаясь увидеть в ней то, о чем говорил мастер. – Ладно, – согласилась она. – Отлично. Скажу ему, что он может забирать ее. Наконец, ей выпала удача, в успокоение себе подумала она. Лучше участвовать в большой общей выставке, чем в маленькой. Увидев работу, люди ее уже не забудут. Так она и стояла с задумчивым выражением на лице, когда ее мать подвела меня к ней. Миссис Хайден коснулась ее руки, и она повернулась к нам. Нора подняла голову, я увидел, что это та девушка, на которую я сегодня обратил внимание в заводском окне. Я увидел, как глаза ее расширились от удивления, и понял, что она тоже узнала меня. – Нора, это майор Люк Кэри. Майор Кэри – моя дочь Нора. 3 Война была точильным камнем, который обострял все человеческие желания. Я смотрел на нее и понимал, что со мной все кончено. Некоторые девчонки – сущие шлюхи, некоторые – леди, но для каждого мужчины есть одна, которая для него и та, и другая. Я понял это, как только притронулся к ее руке. Темно-синие, почти фиолетовые глаза, скрытые за длинными тяжелыми ресницами, и густые черные волосы, поднятые вверх и забранные со лба. Матово светящаяся кожа, обтягивавшая высокие скулы, и тонкая, почти мальчишеская фигура с маленькими грудями дополняли представление о ней, которое я никак не мог уложить в четыре правила арифметики. Но это было то, что мне надо. И я погиб. С концами. На жизнь и на смерть. Отныне и навсегда. Ее мать отошла куда-то, а я все держал ее за руку. Голос у нее был низким и отличался тем изысканным произношением, которое свойственно девочкам, посещавшим частные школы на востоке страны. – На что вы так смотрите, майор Кэри? Я сразу же выпустил ее руку. Мне показалось, что я потерял всякое представление о реальности и мне предстояло колотиться головой о каменную стенку, чтобы испытать удовольствие, когда все прекратится. – Простите, – пробормотал я. – Я не хотел так глазеть. – Как вы узнали, где найти меня? – Я не знал. Это всего лишь счастливая случайность. – Вам всегда так везет? Я покачал головой. – Не всегда. Я увидел, как ее глаза скользнули по нашивкам на моей куртке. Я знал, что она увидела. Рядом с Пурпурным Сердцем и медалями была такая огородная грядка, что урожая ее хватило бы на рождественскую елку. – По крайней мере, вы остались в живых. Я кивнул. – Думаю, что мне грех жаловаться. Но досталось немало. – И вы считаете, что удача вас покинет? Это было скорее утверждение, чем вопрос. Я засмеялся. Эта девушка была не из тех, кто зря теряет время. Она целила точно в десятку. – Дважды мне везло. И третьего раза не будет. – Вы боитесь смерти? – Все время. Она снова посмотрела на нашивки. – Я уверена, что они не пошлют вас обратно, если вы им все расскажете. – Думаю, что нет, – ответил я. – Но делать этого я не буду. – Почему? – Потому что прослыть трусом я боюсь больше, чем умереть. – Должно быть это не единственная причина. Мне стало как-то не по себе. Она просто давила на меня, и я никуда не мог деться из-под этого пресса. – Возможно, – признался я. – Возможно, смерть – это как женщина, за которой долго ухаживаешь. И тебя тянет узнать, так ли она плоха или хороша, как ты себе ее представлял. – И это все, о чем вы думаете? – спросила она. – О смерти? – Почти два года у меня не было времени задумываться над чем-то еще. – Я посмотрел на статую, которую заприметил, как только вошел в зал, на «Умирающего Человека». Я видел, что ее глаза следят за мной. – Я как тот человек, изображенный в статуе. Каждую секунду своей жизни. Несколько секунд она смотрела на статую, а затем снова взяла меня за руку. Я ощутил, что ее стала бить дрожь. – Простите, я не хотел вас смутить. – Брякнул, не подумав. – Не извиняйтесь, – быстро перебила она меня. Глаза ее потемнели, наполнившись чернотой, почти как густое вино из виноградников рядом с Сакраменто. – Я прекрасно понимаю, что вы имели в виду. – Не сомневаюсь, что так оно и есть. – Улыбнувшись, я, наконец, огляделся. Мне надо было прийти в себя. – Знаете, когда я услышал об этом веселом сборище, решил, что это полнейшая чепуха. Порой дамы из общества балуются искусством. – Я понимал, что теперь мне бы лучше расстаться с ней. – Но теперь я вижу: у вас это отлично получается. – Больше того, Люк, – услышал я за спиной знакомый голос. – Она просто превосходна. Я повернулся. Прошло не менее трех лет с тех пор, как я в последний раз слышал его голос. – Профессор Белл! На лице его было восхищение и удовлетворение, когда он пожимал мне руку. – Несколько лет назад Люк был одним из моих мальчиков, – пояснил он Норе. – Он совершенствовался в архитектуре. – В строительстве, – улыбнулся я, вспомнив наши старые споры. – Архитектура – это то, на чем сидят голуби, а строительство – для людей. – Все тот же самый старина Люк. – Он заглянул мне в лицо, и по его глазам я увидел, что он потрясен. То же выражение и раньше появлялось в глазах старых друзей. Узкий поперечный шрам от осколка шрапнели, который рассекал мою обгоревшую прокопченную рожу, как-то не вязался с обликом розовощекого мальчика, уходившего на войну. – Не совсем тот же самый, профессор, – постарался я облегчить его положение. – Война длится долго. И все то время, что мы стояли, болтая, я чувствовал, как теплеет ее рука, лежавшая на моей. Обед был подан в большом зале, окна которого смотрели на холмы вокруг залива. Почти все уже ушли. Остались только мы втроем: Нора, ее мать и я. Во главе стола восседала старая леди, а я занимал стул напротив ее. Это место как нельзя лучше подходило ей. Ей все подходило. И высокие дубовые панели по стенам, и большой округлый стол, и свечи в отполированных серебряных канделябрах. Она сидела прямая, подтянутая, и что-то в ее облике напоминало мне блестящее стальное лезвие. За ее мягкой спокойной манерой обращения скрывались сила и уверенность. Вы не сомневались в мудрости этой женщины, хотя она ни малейшим образом не подчеркивала ее. Отец мне рассказывал, что многие лишь разводили руками, когда им приходилось иметь дело с этой тихой молодой вдовой, унаследовавшей два больших состояния. – Мой последний муж часто говорил о вашем отце. – Она улыбнулась мне с другой стороны стола. – Они были очень близкими друзьями. И странно, что мы никогда раньше не встречались. Я лишь молча кивнул. Для меня ничего не было здесь странного. До того, как в прошлом году отец ушел на пенсию, он был почтовым служащим в маленьком городке Южной Калифорнии, где я и родился. Он принадлежал к миру Харольда Хайдена не больше, чем Хайден принадлежал к его. И их объединяли лишь воспоминания о совместной службе в одном взводе во время первой мировой войны. – Вы знаете, что ваш отец спас жизнь моему мужу во время первой войны? – Я слышал эту историю. Но мой отец рассказывал мне ее несколько иначе. Она подняла маленький серебряный колокольчик, лежавший на столе рядом с ней, он легонько звякнул. – Не хотите ли выпить кофе в солярии? Я посмотрел на Нору. Она внимательно изучала свои наручные часы. – Вы с майором Кэри идите, мама, – сказала она. – Около восьми у меня встреча в нижнем городе. Намек на недовольство скользнул по лицу мисс Хайден и тут же исчез. – Тебе обязательно надо там быть, дорогая? Нора не глядела на мать. – Я обещала Сэму Корвину, что заеду обсудить его замыслы относительно выставки современной скульптуры. Мисс Хайден посмотрела на меня, а затем снова на Нору. В ее тоне сквозило лишь предельно сдержанное сожаление, но у меня создалось впечатление, что она очень тщательно подбирает слова. Я не знал, мое ли присутствие было тому причиной или нет. – Я думала, что ты уже покончила с этими делами, – сказала она. – Ведь ты так давно в последний раз виделась с мистером Корвином. – Я должна, мама. Кроме того, именно благодаря Сэму на моей выставке оказался профессор Белл. Я повернулся к пожилой леди. – Ради бога, не волнуйтесь из-за меня, миссис Хайден, – быстро вмешался я. – И я сам должен быть в Пресидио к половине девятого. И могу подкинуть вашу дочь, если вы не против. – Я не хочу доставлять вам беспокойство, – отозвалась Нора. – Его и не будет. Я пользуюсь армейской машиной, так что мне не приходится экономить бензин. – Отлично, – сказала она. – Дайте мне несколько минут переодеться. Мы проводили ее глазами, а когда она исчезла, я повернулся к ее матери. – У вас очень талантливая дочь, миссис Хайден. Вы должны гордиться ею. – Я горжусь, – ответила она. И в ее ярко-голубых глазах появилось какое-то странное выражение. – Но должна признаться, что порой не понимаю ее. Иногда она просто ставит меня в тупик. Она так отличается от молодых девушек моего времени. Но Нора мой единственный ребенок, который довольно поздно для меня появился на свет. – Идет война. И все мы изменились. – Чепуха. Эти слова я слышу всю жизнь, – довольно резко прервала она меня. – Вздор. Ваше поколение – не единственное, на долю которого досталась война. И мое прошло через нее. И молодые люди из поколения моих родителей. Я мог бы поспорить с ней, но не стал этого делать. – Ваша дочь в самом деле очень талантлива, – снова повторил я. – Профессор Белл часто говорил мне, что людей, обладающих талантом, не так легко понимать или жить с ними бок о бок. В ее глазах вспыхнули смешинки. – Вы прекрасный молодой человек. Надеюсь, вы навестите нас еще раз. У меня чувство, что вы нам очень пригодитесь. – Я тоже на это надеюсь. Но мне надо возвращаться за море. Возможно, мы встретимся лишь после войны. Она в упор посмотрела на меня. – Может, это будет слишком поздно. Думаю, мое лицо явно выразило изумление, потому что она еще больше развеселилась. Я потянулся за сигаретой. – Я слышал, что до военной службы вы были очень многообещающим молодым архитектором, майор Кэри. – В общем-то вы не очень ошибаетесь, миссис Хайден. – Стараюсь не делать ошибок, майор Кэри. Для беспомощной одинокой вдовы очень важно держать ухо востро. Я попытался возразить. Вот уж поистине беспомощная вдова! Затем я снова увидел ее улыбку и понял, что она одержала надо мной верх. – Что еще вы выяснили относительно меня, миссис Хайден? – До войны вы стали работать у Хайдена и Каррузерса. Вы произвели на них очень сильное впечатление. – Армия производит еще более сильное впечатление. – Знаю, майор Кэри. Я осведомлена и о ваших военных подвигах… Я поднял руку. – Избавьте меня от этого, миссис Хайден. К чему вы клоните? Она прямо и откровенно взглянула на меня. – Вы нравитесь мне, майор Кэри, – сказала она. – При соответствующих обстоятельствах вы смогли бы занять пост вице-президента компании «Хайден и Каррузерс». Я уставился на нее. Да, это могло бы стать неплохим началом. Очень неплохим для парня, который толком-то и поработать не успел после окончания колледжа. «Хайден и Каррузерс» было одной из ведущих архитектурных фирм на Западном побережье. – С чего вы это взяли, миссис Хайден? – Я знаю, – тихо сказала она. – У меня контрольный пакет акций этой фирмы. – А что вы имеете в виду под «соответствующими обстоятельствами»? Она посмотрела на дверь, а потом снова перевела взгляд на меня. Глаза у нее были ясными и уверенными. – Думаю, ответ вы и сами знаете. В это время вернулась Нора. – Надеюсь, не заставила слишком долго ждать вас. – Отнюдь. – У нас с майором была небольшая, очень интересная беседа, Нора. Я уловил полный любопытства быстрый взгляд, который Нора бросила на мать. – Большое спасибо за обед, – вежливо поблагодарил я ее. – Вам тут всегда рады, майор. А вы подумайте над моими словами. – Так я и сделаю. И еще раз спасибо. – До свиданья, майор. – Пока, мама, – сказала Нора. Когда мы уже были у дверей, ее мать окликнула нас. – Не возвращайся слишком поздно, дорогая. Меня овеяло нежным благоуханием, когда она садилась. Духи предназначались явно не для деловой встречи. Это меня насторожило. – Куда? – спросил я. – На Ломбард-стрит. Надеюсь, не заставляю вас делать крюк ради меня? – Ни в коем случае. Она придвинулась поближе и прикоснулась к моей руке. – Вы с мамой говорили обо мне? – Нет. – Это не было ложью. Но правды говорить мне не хотелось. – А что? – Так просто, – небрежно отмахнулась она. В молчании мы проехали несколько кварталов. – На самом деле вы не должны быть в Пресидио к половине девятого, не так ли? – Да, – ответил я. – А вы можете отказаться от этой встречи? Она покачала головой. – Только не сейчас. Уже слишком поздно. – Она помедлила. – Да и нечестно. Вы надеюсь, понимаете меня? – Четко и недвусмысленно. Она посмотрела на меня. – Ничего подобного, – быстро сказала она. – Я ничего и не говорю. Машина остановилась у светофора. Красные отблески падали на ее лицо. – Что вы собираетесь сейчас делать? – спросила она. – Не знаю. Поеду в Чайн-таун… подцеплю там кого-нибудь. – Это настоящее бегство. Светофор мигнул, и я двинул машину. – Самое настоящее, – согласился я. – Но чтобы забыться, пока ничего лучше не придумано. Ее кисть, лежавшая на моей руке, дрогнула. – Это так ужасно? – Иногда. Я почувствовал, что ее ногти впились в мою куртку. – Как бы я хотела быть мужчиной. – Могу только радоваться, что вы не мужчина. Она повернулась ко мне. – Вы можете попозже встретить меня? Мундир не мешал мне чувствовать упругость ее маленьких грудей, прижавшихся ко мне. Теперь я понял, что был прав. Она была именно такой, какой я ее себе представлял, и я знал, для чего она здесь оказалась, но что-то отталкивало меня. – Думаю, что нет. – Почему? – Трудно объяснить. – Я уже начинал злиться на самого себя. – Да и не имеет значения. – Для меня имеет. Объясните. Злость сказалась лишь в том, что мой голос слегка осип. – В этом городе я знаю не менее дюжины мест, где могу найти себе пару, если бы меня это волновало. Отдернув руку, она отодвинулась от меня. Я увидел, как на глазах у нее внезапно закипели слезы. – Простите, я так долго был отлучен от нормальной жизни, что, боюсь, забыл, как надо вести себя. – Вы не должны извиняться. Я заслужила это. – Теперь она смотрела в окно машины. – Поверните вот здесь. К этому кварталу. Я развернул машину. – У вас от отпуска осталось три дня? – Верно, – подтвердил я. – Вы мне позвоните? – Не думаю. Я собираюсь поехать в Ла Джоллу и немного там порыбачить. – Я могла бы приехать туда. – Сомневаюсь, что вам стоит это делать. – А! У вас там есть девушка. Я засмеялся. – Девушки нет. – Тогда почему же… – Потому что возвращаюсь на войну, – мой голос совсем охрип. – Потому что не хочу, чтобы оставались какие-то связи. Не хочу оставлять кого-то, о ком буду думать, зная, что меня ждет завтрашний день. Я знал слишком много ребят, которые погибли только потому, что думали о завтрашнем дне. – Вы боитесь. – Вы чертовски правы. Я это уже говорил вам. Теперь она плакала по-настоящему. Слезы медленно текли у нее по щекам. Я положил руку ей на плечо. – Послушайте, это же просто глупо, – мягко сказал я. – Теперь все так дьявольски запутано. Может быть, в один прекрасный день, когда война кончится… Если я доживу. Она прервала меня. – Но вы говорили мне, что никому еще не везло три раза кряду. – Так получается, – пришлось мне признать. – Значит, вы в самом деле не позвоните мне. Никогда. – И в голосе ее звучала странная печаль. – Я готов бесконечно просить у вас прощения. Извините меня. Несколько секунд она смотрела на меня, а потом вылезла из машины. – Не люблю прощаний. Я не успел даже ответить, потому что она, не оглядываясь, взбежала по ступенькам. Закурив, я остался сидеть, наблюдая, как она звонит в двери. Через мгновение показавшийся в дверях мужчина впустил ее. Когда к трем часам я вернулся в свой мотель, под дверью меня ждала записка. «Пожалуйста, позвоните мне утром, чтобы мы могли продолжить наш разговор.» Она была подписана Сесилией Хайден. Я сердито смял записку и швырнул ее в мусорную корзину. Утром я поехал в Ла Джоллу, и звонить ей не собирался. Через неделю я уже летел обратно в сторону Австралии, где меня ждала война. И если бы мне пришло в голову, что старая леди, в самом деле, ждала моего звонка, я бы только рассмеялся. Но было то, что не могло ждать. На следующий день она позвонила Сэму Корвину. 4 – Миссис Хайден, – сказал Сэм Корвин, входя в комнату, где его ждала старая леди, – надеюсь, не заставил вас ждать. – Нет, мистер Корвин, – сухо ответила она. – Прошу вас, садитесь. Опустившись в кресло, он с любопытством посмотрел на нее. С той минуты, когда она утром позвонила ему, он не переставал ломать себе голову, чего это ради она захотела увидеть его. Она сразу же перешла к делу. – Нора названа как кандидат на премию Фонда Элиофхайма в области скульптуры. Сэм посмотрел на собеседницу с чувством внезапного уважения. Об этом ходили только слухи. Но имена кандидатов держались в строгом секрете. Особенно и потому, что то была первая премия, которая должна быть вручена с начала войны. – Откуда вы знаете? – Даже он пока не мог ни подтвердить, ни опровергнуть эти сведения. – Неважно, – отрывисто сказала она. – Главное, что я знаю. – Хорошо. Я очень рад за Нору. И надеюсь, что она ее получит. Она ее заслужила. – Именно по этому поводу я и хотела вас увидеть. Я хочу быть уверенной, что она ее получит. Сэм молча смотрел на нее. У него не было слов. – Порой преимущество обладания деньгами оборачивается ужасной стороной, – продолжила миссис Хайден. – Особенно в области искусства. Я хочу быть уверенной, что состояние моей дочери не лишит ее этой возможности. – Я уверен, что оно не сможет ей помешать, миссис Хайден. Члены жюри выше подобных соображений. – Никто не свободен от тех или иных предрассудков, – с предельной определенностью вымолвила она. – А в настоящий момент мне кажется, что мир искусства, преисполненный либерализма, ориентируется на коммунистическую идеологию. И почти каждый, кто не принадлежит к их группе, автоматически отвергается как буржуа, творчество которого не достойно внимания. – Не упрощаете ли вы? – Неужто? – отпарировала она, в упор глядя на него. – Вот вы мне и объясните. Каким образом почти каждая значительная награда в искусстве за последние несколько лет вручалась только тем художникам, которые, если и не являются коммунистами, во всяком случае, тесно примыкают к ним? Сэм не ответил. Она почти точно оценила ситуацию. – Предположим, что я готов согласиться с вами. Но я по-прежнему не вижу, что тут можно сделать. Элиофхайма не купить. – Знаю. Но оба мы знаем, что есть такие вещи, как влияние, как сила внушения, и мало кто может им сопротивляться. А члены жюри всего лишь только люди. – Но с чего начинать? Их могут заставить прислушаться к себе только очень влиятельные люди. – В Сен-Симеоне я поговорила с Биллом Херстом, – сказала она. – Он убежден, что Нора заслуживает этой награды. Он считает, что это будет триумф американизма. Наконец их разговор стал обретать смысл. Он должен был бы догадаться, откуда к ней поступила информация. – Херст может быть полезен. Кто еще? – Первым делом ваш приятель профессор Белл. – Напомнила она. – И Херст уже поговорил с Берти Маккормиком в Чикаго. Он тоже очень заинтересовался. И если вы поломаете себе голову, то не сомневаюсь, что появится и много других. – Потребуется как следует поработать. Сейчас февраль, так что у нас остается не более трех месяцев до мая, когда будут присуждать премию. И даже тогда мы не будем уверены. Она взяла со стола листок бумаги. – Вы получаете в газете примерно четыре с половиной тысячи. Плюс к этому еще примерно двести долларов за статьи в журналах и все остальное. – Она внимательно посмотрела на него. – Не очень много, не так ли, мистер Корвин? Сэм покачал головой. – Да, действительно, немного, миссис Хайден. – А у вас есть вкус к дорогой жизни, мистер Корвин, – продолжила она. – У вас прекрасная квартира. Вы живете на широкую ногу, хотя и не в той мере, как бы вам хотелось. За прошедшие несколько лет каждый год вы делали долгов на сумму более трех тысяч долларов в год. – Долги меня не очень беспокоят. – Он улыбнулся. – Понимаю, мистер Корвин. Я понимаю, что большая часть этих денег никогда не будет выплачена наличными, а будет возмещена в виде добрых услуг. Не слишком ли я ошибусь, если предположу, что ежегодный ваш доход равен приблизительно десяти тысячам долларов? Он кивнул. – Не ошибетесь. Она положила листок обратно на стол. – Я готова уплатить вам десять тысяч долларов за содействие в получении моей дочерью премии Элиофхайма. Если она ее получит, мы обговорим контракт на десять лет, который будет гарантировать вам двадцать тысяч долларов в год, плюс десять процентов от ее заработков. Сэм быстро прикинул. При сегодняшней репутации Норы, если она к тому же получит награду, она сможет зарабатывать на заказах от пятидесяти до ста тысяч долларов в год. – Пятьдесят процентов. – Двадцать пять, – тут же отреагировала она. – Ведь кроме того, моей дочери приходится еще платить и за галерею. – Минутку, миссис Хайден. Все это слишком неожиданно свалилось на меня. Дайте разобраться, правильно ли я вас понимаю. Значит, вы нанимаете меня как пресс-агента, чтобы помочь Норе получить премию Элиофхайма? – Совершенно верно, мистер Корвин. – И если она ее получит, мы заключим соглашение, по которому я буду ее личным представителем, агентом, менеджером, как бы его там ни называть, на период в десять лет? За это я буду получать двадцать тысяч долларов в год плюс двадцать пять процентов гонораров за ее работы. Миссис Хайден снова кивнула. – А что, если она не получит премию? – Тогда, значит, нам не придется заключать никакого соглашения, вот и все, мистер Корвин. – Нет, конечно, нет, – сказал он. Прищурившись, он посмотрел на нее. – Если мы заключим соглашение, кто будет гарантировать мне его оплату? – Моя дочь, конечно. – Но может так случиться, что ей не удастся заработать достаточно большие гонорары. – Сомневаюсь, чтобы это очень волновало ее. – Старая леди улыбнулась. – Нора и сама достаточно обеспеченная женщина. Она обладает доходом более ста тысяч долларов в год из семейного состояния. Сэм уставился на нее. Он догадывался, что у Норы есть деньги, но и приблизительно не представлял себе их количество. – Меня вот что интересует, миссис Хайден. Вы говорили с Норой на эту тему? Она кивнула. – Конечно, мистер Корвин. Я не стала бы беседовать с вами, если бы не получила полное согласие Норы. Сэм перевел дыхание. Он должен был бы и сам догадаться. Но не мог удержаться от того, чтобы не задать еще один вопрос. – Тогда почему же она сама не поговорила со мной? – Нора решила, что будет лучше, если мы предварительно все обговорим, – ответила старая леди. – В таком случае, если вы не согласитесь, это не помешает вашим с ней отношениям. Сэм кивнул. – Понимаю. – Порывшись в кармане, он достал трубку и задумчиво сунул ее в рот. – Конечно, обе вы должны понимать, что, если я возьмусь за эту работу, мое решение по всем деловым вопросам должны носить конечный характер? – Нора очень уважает вашу прямоту и ваши знания, мистер Корвин. – Вы умеете уговаривать, миссис Хайден. – Нора будет очень рада. – Где она? Нам надо было бы с ней кое-что обсудить. – Я попрошу Чарльза позвать ее, – сказала миссис Хайден. – Думаю, она в мастерской. Она нажала кнопку, и в дверях появился Чарльз. Попросив его позвать Нору, она повернулась к Сэму. Голос у нее был предельно любезен. – Я тоже очень рада, мистер Корвин. Я буду чувствовать себя более спокойной при мысли, что кто-то, кроме меня, беспокоится о благополучии Норы. – Можете быть уверены, что я приложу для этого все силы, миссис Хайден. – Не сомневаюсь, что так и будет. Не могу утверждать, что всегда понимаю свою дочь. Она очень сильная и своевольная личность. Порой я не могу одобрить некоторые ее поступки. Сэм ничего не ответил. Он сидел, молча посасывая свою трубку и глядя на собеседницу. Он пытался понять, что она на самом деле знает о Норе. После очередного ее заявления стало ясно: очень мало, что она не знает о Норе. – Готова согласиться, что во многом я придерживаюсь старомодных взглядов, – едва ли не извиняясь, сказала она, – но порой мне кажется, что моя дочь… как бы это выразиться… несколько неразборчива в связях. Сэм с любопытством смотрел на нее несколько секунд. – Могу ли я говорить с вами совершенно откровенно, миссис Хайден? Она кивнула. – Прошу правильно понять меня – я не защищаю Нору и не обвиняю ее. Но думаю, куда важнее, чтобы мы с вами поняли, о чем идет речь. Она смотрела на него столь же пристально, как и он на нее. – Продолжайте, прошу вас, мистер Корвин. – Нора не ординарная личность. Она очень талантлива, возможно, даже гений. Не знаю. Она обладает незаурядной силой, остро чувствует и исключительно эмоциональна. Секс ей нужен, как некоторым людям алкоголь. – Хотите ли вы в вежливой форме дать мне знать, что моя дочь нимфоманка, мистер Корвин? – Я пытаюсь объяснить вам не это, миссис Хайден, – осторожно подбирая слова, продолжал Сэм. – Нора – творческий человек. Секс для нее и определенные стимулы к творчеству, и бегство от действительности. Как-то она сказала мне, что он помогает ей сближаться с людьми, больше знать о них, лучше понимать. Старая леди по-прежнему не спускала с него глаз. – И вы с Норой?.. – последние слова остались висеть в воздухе. Он в упор посмотрел на нее и молча кивнул. Миссис Хайден легко вздохнула и уставилась в доску стола. – Благодарю вас за откровенность, мистер Корвин. Я не собираюсь вторгаться в ваши личные взаимоотношения. – Это длится уже довольно долго, – сказал он. – В последний раз, когда она была у меня, что-то бросилось мне в глаза. – А началось примерно шесть месяцев назад? И как раз подоспела ее выставка? Он кивнул. – Она была очень взволнованна. Она плакала. Кажется, тот молодой майор, кто подвозил ее, грубовато обошелся с ней. – Майор Кэри, – напомнила она. – А он казался таким приятным молодым человеком. – Он что-то сказал ей, и она вышла из себя. Во всяком случае, через полчаса я вызвал машину и отправил ее домой. – А я-то удивлялась, почему она так рано явилась домой. Я хотела бы попросить вас об одном одолжении, мистер Корвин. – Все, что в моих силах, мэм. – Нора высоко ценит ваше мнение. Помогите мне… помогите мне уберечь ее от тревог. – Попытаюсь, миссис Хайден. Я тоже в этом заинтересован. – Спасибо. – Внезапно на нее навалилась усталость, и она ее не скрывала. Откинувшись на спинку кресла, она прикрыла глаза. – Порой мне кажется, что ей лучше всего было бы выйти замуж. Может, тогда она стала бы чувствовать себя по-другому. – Может быть. – Но про себя Сэм был совершенно в этом не уверен. Такие женщины, как Нора, никогда не меняются, замужем они или нет. Когда Нора вошла в комнату, они сидели молча. – Мистер Корвин согласен на наше предложение, – сказала мать. Нора улыбнулась и протянула руку. – Спасибо, Сэм. – Не благодари меня. Ты еще не раз пожалеешь. – Я хочу использовать все свои возможности. – О'кей, – в его голосе появилась сухая деловитость. – Итак… с чего мы начнем? – Я готовлюсь к выставке, которую Арлин Гэтли организует в апреле. – Отменить. – Господи, чего ради? – Мы не можем себе ее позволить. – Но я обещала. – Значит, тебе придется нарушить обещание, – грубо оборвал ее Сэм. Он повернулся к ее матери. – Выпишите чек на десять тысяч долларов. Мы с Норой отправляемся в Нью-Йорк. – Нью-Йорк? – переспросила Нора. – Зачем? Ее мать вопросительно посмотрела на Сэма. – В Нью-Йорк, – повторил он. – Я хочу, чтобы в апреле твою выставку организовал Аарон Скааси. – Я… у меня это не получится. – Почему? – хрипло спросил он. – Потому что Арлин всегда была моим агентом. Она организовывала все мои выставки. Я не могу просто взять и бросить ее. – Ты можешь, и ты это сделаешь. Арлин Гэтли очень милый человек, но она всего лишь скромный менеджер в маленьком городке, и ты уже давно переросла ее. Аарон Скааси пользуется репутацией одного из самых ведущих знатоков в мире. И выставка в его галерее даст тебе куда больше для получения приза, чем все остальное, вместе взятое. – Но откуда я знаю, что он согласится на нее? – Согласится, – улыбнулся Сэм. – Чек на десять тысяч долларов убедит его. Все эти события, естественно, имели место, когда я по-прежнему был на Тихом океане. Я был крупным ширококостным мужчиной такого типа, которых любил описывать в своих рассказах Сомерсет Моэм. Оказавшись во влажных джунглях, белый человек сначала сопротивляется окутывавшей его вялости, а потом его соблазняет пикантная девушка со смуглой кожей, и он с ней погружается в блаженство, о котором не мог и мечтать в своем добром старом Блайти. Но со мной ничего подобного не происходило. Видно, я был не в тех джунглях. На аэродроме к северу от Порт Морсби всегда было холодно и сыро, и сколько бы плащей и свитеров ты не напяливал на себя, холод все равно пробирал тебя до костей. Зубы вечно выбивали дробь, из носа текло, и куда проще было подхватить обыкновенную простуду, чем малярию. Большую часть свободного времени мы проводили в пилотской, сгрудившись вокруг пузатой печки, и на полном серьезе обсуждали тактические вопросы кампаний – например, успеет Пат поиметь свою даму до того, как она уступит Терри или удастся ли Дейси Мей избавить Ли Абнера от его заблуждений. В промежутках этих высокоинтеллектуальных дискуссий мы временами срывались с места, по вою сирены мчались к нашим самолетам и взмывали в небо, а затем, зайдя на посадку, кидали кальсоны в прачечную, где над ними трудились, отстирывая их, маленькие черные фиджийки – все должно было быть готово к следующему полету. Как-то неэстетично умирать в грязном белье. Во всяком случае, американцам это не подходило. Мне нелегко досталось звание лейтенант-полковника. Командир эскадрильи взорвался в небе прямо перед моими глазами, и я занял его место. Я помню, какие мысли посещали меня, когда серебряные листья нашивки сменились золотыми – как и всем остальным, пришла и моя очередь умирать. Но мне повезло. До сих пор помню, с каким удивлением я почувствовал укол, как от иглы, вонзившийся мне сзади в шею. Приборная панель вдребезги разлетелась у меня перед носом, а японский истребитель, перевернувшись у меня над головой, спикировал в воду, пока я пытался увернуться от другого, который был подо мной. Не знаю, как дотянул до посадочной полосы. Я был залит с головы до ног какой-то липкой жидкостью, и когда самолет коснулся земли, он скапотировал. Откуда-то издалека я слышал чьи-то голоса и чувствовал, как меня вытаскивают из кабины. Руки были теплые и дружеские, хотя они и пытались вырвать меня из приятного тепла, в которое я уже начал погружаться. Закрыв глаза, я перестал им сопротивляться. Вот и пришло время отправляться в те джунгли, о которых я столько читал. И я улыбнулся про себя. Но это было еще не все. Я лежал на пляже в Бали-Бали, мимо меня дефилировали тысячи гологрудых красавиц, выглядевших как Дороти Ламур, и я должен был решить лишь единственную проблему: какую из них выбрать на сегодняшний вечер. Это видение долго не покидало меня. Даже Макортур ничего не мог бы со мной сделать. Как только немного оправился для морского путешествия, меня погрузили на борт госпитального судна. 5 Шла вторая неделя июля, когда я узнал, что Нора выиграла приз Элиофхайма, увидев ее портрет на обложке «Лайфа». С февраля, когда меня сбили, пять недель я провел в госпитале на Новой Гвинее, потом еще семь недель в больнице для ветеранов Сан-Диего, откуда меня выпустили заштопанным, но в добром здравии. Мне был предписан месячный отпуск, после которого я должен был явиться за новым назначением, и я поехал в Ла Джоллу, где взял напрокат маленькое суденышко, на котором мог есть, спать и загорать. Я дремал в кресле на палубе, когда кто-то спрыгнул на нее, и я открыл глаза. Проморгавшись, я увидел какого-то мальчишку, который, улыбаясь мне, стоял на палубе. Я взял себе за правило не читать ежедневных газет, пока идет война. Но попросил владельца киоска подкидывать мне еженедельные журналы. Порывшись в кармане, я нашел полдоллара и подкинул их в воздух. Он поймал их с ловкостью Ди Маджио, который берет верхний мяч. Склонившись, я взял пачку журналов и развязал стягивающую их веревочку. Журналы рассыпались по палубе, и я взял первый, что попался мне под руку. С обложки на меня смотрело странно знакомое лицо темноволосой девушки, и я невольно подумал, как хорошо, что, несмотря на все потрясения войны, еще существуют такие девушки. И тут только вспомнил, почему она показалась мне знакомой. Да, маленькими белыми буквами было написано: «Нора Хайден – обладательница приза Фонда Элиофхайма за скульптуру». Я снова посмотрела на ее фото и ко мне вернулось нетерпеливое желание. Лучистые темные глаза и странно чувственный рот, который лишь подчеркивался гордым, почти надменным подбородком. Она выглядела, словно мы расстались с ней вчера, хотя прошло не менее года, когда я в последний раз видел ее. Я открыл журнал. Снимков там было достаточно. Нора – в маленькой мастерской на задах дома своей матери. Нора курит, набрасывая замысел идеи. Четкий, подсвеченный сзади силуэт Норы на фоне окна. Или она лежит, растянувшись на паласе, слушая музыку. Я начал читать текст. «Стройная мисс Хайден, которая походит скорее на манекенщицу, чем на скульптора, всецело подчиняет вас себе, когда вы в восхищении стоите перед ее работами. Скульптура – это единственное правдивое изображение жизни в искусстве, – утверждает она. – Она обладает всеми тремя измерениями. Вы можете обходить вокруг нее, рассматривать ее под любым углом, трогать и чувствовать ее как живое существо. У нее есть объем, форма, и она существует в реальной жизни вокруг нас. Вы можете увидеть скульптурные очертания в любом камне, в изгибах цветущего поля, в любом куске дерева, в растянутой до предела, напряженной полоске металла. И художнику остается лишь воплотить в грубом сыром материале свои видения, придать им очертания, вдохнуть в них жизнь…» Я слышал ее голос. Закрыв журнал, я снова уставился на обложку. Значит, она это сделала. Я бросил журнал на палубу и встал. Теперь я изменил свою точку зрения. И какая разница, что я сделал это год спустя? Забившись в тесную душную телефонную будку на краю пирса, я слышал, как на другом конце линии в Сан-Франциско раздаются телефонные гудки. Мне ответила ее мать. – Это Люк Кэри, – сказал я. – Вы еще помните меня? У старой леди был ясный и четкий голос. – Конечно, помню, полковник. Как вы поживаете? – Прекрасно, миссис Хайден. А вы? – Я никогда в жизни и дня не болела, – ответила она. – Я читала о вас в назетах. Вы совершили настоящий подвиг. – Газеты слишком преувеличили мои заслуги. Просто у меня не было выбора. И мне ничего не оставалось делать. – Уверена, что вы могли поступить и по-иному. Но мы поговорим об этом в другой раз. – Я почувствовал, что голос ее стал мягче. – Мне искренне жаль, что Норы нет на месте. Я знаю, что она будет очень огорчена. – Вот как, – сказал я. – А мне так хотелось поздравить ее с премией Элиофхайма. – Из-за нее-то она и уехала. С тех пор, как появилось это сообщение, у бедного ребенка нет ни минуты отдыха. И я убедила ее отправиться в Ла Джоллу, подальше от этого шума. – Вы сказали в «Ла Джоллу»? – Да. – И вдруг ее озарило – Откуда вы говорите? – Из Ла Джоллы. Я провожу тут свой отпуск. – Ну, разве это не счастливое совпадение, полковник? Конечно же, теперь я вспоминаю, какие-то упоминания в газетах о том, где вы находитесь. Нора в Серф-клубе. – Я позвоню ей. – Если вы ее там не застанете, полковник, свяжитесь с Сэмом Корвином. Он знает, где найти ее. – С Сэмом Корвином? – Да, – ответила она. – Вы должны его помнить. Он журналист, друг профессора Белла. Он занимается делами моей дочери. Бедная девочка совершенно не разбирается в бизнесе. – И я очень надеюсь, что нам не придется ждать еще год, чтобы увидеть вас, полковник. Мне все еще кажется, что нам есть о чем поговорить. И я уверена, что «Хайден и Каррузерс» будут прекрасным местом для начала вашей карьеры. – Спасибо, что помните обо мне, миссис Хайден. Мы в самом деле скоро поговорим и об этом. – Вас тут всегда ждут, молодой человек. Всего хорошего. В трубке щелкнуло, и я помедлил несколько секунд, прежде чем опустить очередной никель. На этот раз ответил Корвин. – Здесь ли мисс Хайден? – спросил я. – Кто ее просит? – Люк Кэри. Мне показалось, что в его голосе появились дружелюбные нотки. – Полковник Кэри? – Да. – Минутку, прошу вас. Посмотрю, удастся ли мне найти ее. Через несколько секунд ожидания в трубке раздался ее голос. – Полковник Кэри! Вот это сюрприз. Как вы узнали, где найти меня? Я засмеялся. – От вашей матери. Думаю, мы могли бы встретиться и выпить на пару. – Вы в Ла Джолле? – Примерно в трех милях от вас, – уточнил я. – Так как насчет моего предложения? – Оно мне нравится. Но мой агент Аарон Скааси каждую минуту может прибыть из Нью-Йорка. На пять часов у нас обговорена пресс-конференция с коктейлями для журналистов. Я предполагал, что она предложит другое время для встречи, но она этого не сделала. Достаточно честно, подумал я, с какой это стати. В последний раз, когда мы виделись, я был с ней не очень-то вежлив. – Я еще раз попытаюсь, – сказал я. – Буду рада, – вежливо ответила она и повесила трубку. Возвращаясь на пирс, я, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было прекрасным. Синее, как на почтовых открытках, лишь с несколькими высокими кучевыми облачками. Солнце припекало уже как следует, немного погодя настанет тяжелая духота, но к тому времени она уже не будет меня беспокоить – я буду на воде. Вот и пришел конец всему, подумал я. Но в то время я еще не знал, что сказал ей Сэм после того, как я повесил трубку. – Не очень-то сердечно ты его встречаешь, – попенял ей Сэм, когда она окончила разговор. – Черт возьми! Целый год прошел. Кем он себя считает? Сэм подошел к ее блокноту для набросков и заглянул в него. На листе был изображен молодой человек, готовый нырнуть. Он был обнажен. Сэм узнал его лицо. Это был мальчик-студент, который работал в клубе спасателем. – Во всяком случае, он не из этих мальчишек, – сухо сказал он. – У тебя прямо зуд ставить на всем ярлыки. Есть какие-то возражения? – Не лично к нему, – ответил Сэм. – Мне плевать, с кем ты ложишься в постель. Но когда это становится известно, это уже касается наших дел. – Где ты об этом наслушался? – холодно спросила она. – Да по всем окрестным пляжам ходят эти разговоры. Для мальчишки ты слишком заманчивая добыча, чтобы держать язык за зубами. Он все и выболтал своим приятелям, все до мелочей. Тебя разложили по косточкам. Она сердито вырвала лист с наброском и скомкала его. – Маленький подонок! – Я говорил тебе, чтобы ты была разборчивее в знакомствах, – терпеливо заметил он. – Что же, по-твоему, мне делать? – закричала она, бросая скомканную бумагу на пол. – Монахиней стать? Он машинально подобрал бумагу с пола и бросил ее в мусорную корзину. Затем вытащил трубку из кармана. – Избавился бы от этой чертовой трубки! Терпеть не могу, как она воняет! – вышла из себя Нора. Молча сунув трубку в карман, он направился к дверям. Она остановила его. – Сэм, – мягко окликнула она, сразу же став юной и беззащитной. – Сэм, что, по-твоему, мне надо делать? – Не знаю. Но я бы начал с того, что бросил этого мальчишку. – Так я и сделаю, Сэм, – быстро согласилась она. – И еще одно, – добавил он. – Не помешает, если тебя будут видеть с кем-то вроде твоего парнишки-летчика, с которым ты только что разговаривала. Это поможет пресечь все сплетни. Когда я вернулся, дряхлый охранник, сидевший на скамейке перед зданием конторы, махнул мне вялой рукой. – Привет, полковник. – Привет. – Слышал разговоры, что на течении Коронадо видели здоровых марлинов. Стоит пойти туда и взглянуть на них. – Может, так и сделаю, – сказал я, подкидывая ему на кусок хлеба, что я делал каждый день. Он сунул полдоллара себе в карман. – Спасибо, полковник. – Его водянистые глаза уставились на меня. – Кстати, к тебе на лодку лазила какая-то девчонка. Я сказал ей, что ты будешь к ленчу. Я направился к катеру. Нора, должно быть, услышала мои шаги, потому что, когда я приблизился, она появилась на палубе. На ней были лишь синие шорты и лифчик; с черными волосами, стянутыми в хвостик на затылке, она походила на мальчика. – Привет, – махнула рукой она. – Привет. Прищурившись, она посмотрела на солнце. – Теперь моя очередь извиняться, полковник. Несколько секунд я изучающе смотрел на нее, а потом спрыгнул на палубу, оказавшись рядом с ней. – Только ряди этого вам не стоило проделывать весь этот путь, Нора. Она взяла меня за руку. Кожа у нее была сухой и теплой. – Но я хотела это сделать, полковник. Я хотела дать вам знать, что чувствую себя виноватой перед вами. Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее волос. Они пахли чистотой и свежестью, как сосны на холмах, и сегодня на ней почти не было косметики, только слабый след губной помады. Я посмотрел ей в глаза. Такими я их и запомнил. Затем я поцеловал ее. Губы ее были теплыми и нежными, и за их мягкостью крылись острые твердые зубы. Она закинула мне руки на шею и всем телом прижалась ко мне. Опуская руки ей на талию, я мог пересчитать едва ли не все ребра; как я и думал, все было так, как должно было однажды произойти между нами. Еще раз поцеловав ее, я внезапно отстранил Нору и потянулся за сигаретами. Несколько раз чиркнув колесиком зажигалки, я убедился, что эта чертова штучка не работает. – Слушай, меня прямо колотит. – Меня тоже, – тихо призналась она. Закурив наконец, я глубоко затянулся и протянул пачку ей. Отвернувшись от меня, она выпустила клуб дыма. – Как только я увидела тебя в первый раз, мне захотелось, чтобы ты поцеловал меня. – Мне тоже этого хотелось. – Тогда почему же ты?… – Ее глаза были темны, как вода между бортом катера и пирсом. – Ты же знал, что я ждала этого. Я отвернулся. – Я думал, что ты была… была с кем-то другим. – Неужели это имело для тебя такое значение? – Для меня имело. Я хотел, чтобы между нами все было как следует. – Но ты ведь и сам не был невинной пташкой. – Нет, – согласился я. – И разве теперь это имеет значение? Я снова привлек ее к себе. – Теперь нет. На глазах ее выступили слезы, смочившие мне щеки. – Ох, Люк, Люк! Я знал, о чем говорят женские слезы, но не хотел покупаться на них. Это самая изощренная наживка, на которую клюет мужское самолюбие. Я чувствовал, словно вырос на десять футов, пока осушал их поцелуями. Мне плевать было, в самом ли деле плещутся ли сегодня марлины в Коронадо. Вместо этого я натянул мундир, который валялся без дела с первого же дня моего появления здесь, и вместе с ней отправился на пресс-конференцию. Я был рад, когда все кончилось. Я еле выдержал. Едва увидев нас, репортеры так и кинулись к нам. Они заставляли позировать для съемок. Они задавали непрестанные вопросы. Обручены ли мы? Когда мы собираемся пожениться? Как мы встретились? Отправится ли она в Вашингтон на церемонию награждения вместе со мной? Приехал ли я сюда, чтобы быть рядом с ней или по какому-то другому поводу? Затем они утомились задавать вопросы, на которые у нас не было ответов, и прием пошел по тому руслу, ради которого он был организован. Предполагалось выслушать повествование Аарона Скааси, почему он, увидев работы Норы, решил, что она величайший скульптор Америки с тех времен, когда тут появились первые столбы с тотемами. Должен признать – говорил он весьма убедительно. Он подкупил даже меня. Это был лысый коренастый человек, который походил, скорее, на мопса, чем на одного из самых знаменитых в стране торговцев произведениями искусства. Он постоянно вытирал потеющую лысину платком невинно-голубого цвета. Нора, сидевшая на диване рядом с ним, выглядела пай-девочкой. Подошел и сел рядом Сэм Корвин. – Он знает, о чем говорить, – сказал он, кивая на Скааси. – Он великолепный знаток своего дела. Я посмотрел на Сэма. Он был худым и, можно сказать, даже хрупким человеком, чья внешность могла бы ввести вас в заблуждение, если не твердая линия рта и решительные очертания подбородка. – Он меня убедил, – кивнул я, пытаясь понять, насколько глубок интерес Сэма к Норе. Он словно бы догадался, о чем я думаю. – Я знаю Нору еще с того времени, когда она ходила в школу. Я всегда верил в нее, и был очень рад, когда она и ее мать попросили меня заняться ее делами. Его темные глаза внимательно изучали меня. – Я должен поблагодарить вас. – Ну? – За то, что вы приехали на прием. – Нора была очень взволнована после разговора с вами и буквально поставила всех на уши из-за того, что не может дозвониться до вас и извиниться. В таких ситуациях она бывает очень эмоциональна, почти как ребенок. Прием близился к концу, и Корвин ушел сказать газетчикам несколько слов на прощание. Возможно, бурбон обострил мое восприятие, но мне казалось, что я услышал больше того, что он хотел мне сказать. Подошли Нора со Скааси, и я поймал себя на том, что мне не нравится, с какой фамильярностью он держит руку на ее плече. – Не присоединитесь ли к нам за обедом? Глядя на Нору, я заколебался, но затем принял решение. – Нет, спасибо. Вам надо обговорить ваши дела, и я не хотел бы мешать вам. – Вы и не будете мешать, – быстро отреагировала Нора. Я увидел разочарование в ее глазах. В эту секунду я чуть было не изменил свое намерение, но все же решил стоять на своем. Я улыбнулся, принося свои извинения. – Я дал себе слово, что выловлю самого большого марлина. Так что сегодня вечером мне надо вывести катер и двинуться к течению Коронадо. К моменту восхода солнца я должен быть готов к встрече с ним. – Когда вы собираетесь завтра вернуться? – спросила она. – Поздно. – Тогда значит, мы не увидимся. Завтра утром мне надо возвращаться в Сан-Франциско. – Очень жаль. Сэм отозвал Скааси в сторону, оставив нас наедине. – Ты позвонишь мне? – спросила она. – Конечно. – Нет, ты не будешь звонить. Я знаю, ты этого не сделаешь. Будет, как в прошлый раз. Ты уедешь, и я ничего не услышу о тебе. И ничего не буду знать, кроме того, что удастся прочитать в газетах. – Не будь дурочкой. Я же сказал, что позвоню тебе. – Когда? – Как только окажусь в Сан-Франциско. – То есть, может быть, и никогда, – грустно сказала она. Я взял ее за руку. Она была теплой, мягкой и беспомощной. – Я позвоню тебе. Обещаю. Она как-то странно посмотрела на меня. – А что, если с тобой что-нибудь случится? Как я узнаю? – Ничего со мной не случится. Теперь я в этом убежден. Ты же знаешь старую пословицу: «Кому суждено быть повешенным…»? Ушли последние из репортеров. Пришло время прощаться. Я пожимал руки всем окружающим. – Я провожу тебя до дверей, – сказала Нора. Мы вышли в патио. Стояла непроглядная тьма, которую рассеивали лишь тысячи крохотных звездочек, повисших в ночном небе. Я закрыл за нами створки дверей. – А я думал, тебе не нравятся прощания. Я знал, что могу поцеловать ее, но решил этого не делать. Будь у меня такая возможность, я бы не ушел. Думаю, и она это понимала. – Это на прощание, – шепнула она, легко коснувшись меня рукой. Когда за ней закрылась дверь, я пошел к машине. Скааси отправился к себе принять ванну, так что Сэм был один, когда вернулась Нора. Он вопросительно взглянул на нее. – Налей мне, – попросила она. Молча встав из кресла, он протянул ей виски с содовой. Она выпила напиток одним глотком. – Я выйду за него замуж, – почти вызывающе сказала она. Корвин по-прежнему молчал. – Ну, ты так ничего и не скажешь? Ведь это то, чего вы с матерью хотели, верно? Он удивился. – Откуда ты это взяла? – Не такая я дура. – Нора снова налила себе виски. – Я поняла это сразу же, как только ты велел мне перезвонить ему. И когда он сообщил мне, что мой номер ему дала мать. Тут я уж не сомневалась. Теперь, выпалив все это, она уже не была уверена, что ему нравится все это слушать. – Женитьба – дело серьезное. Покончив с виски, она поставила стакан. – Знаю. – Он вроде бы хороший парень. – Что в твоих устах означает отсутствие у меня таких качеств! – Я этого не говорил. – Знаю, что не говорил. Но ты так думаешь, верно? И потому, что я такая, как есть, я не смогу стать для него хорошей женой? Он промолчал. – Почему не смогу? – потребовала она у него ответа. – Возраст у меня подходящий. Общаться со мной несложно. Денег у меня хватит на нас обоих, и после войны я сделаю так, что он сможет заниматься тем, чем ему захочется. Разве плохо? – Ты говоришь мне или спрашиваешь? – Говорю! – гневно выпалила она. Он вытащил свою неизменную трубку. – В таком случае у меня тебе только один вопрос. Ты его любишь? Она уставилась на него. Вот уж это она меньше всего ожидала от него услышать. – Конечно. – Тогда все в порядке. – Он улыбнулся. – Когда вы намечаете свадьбу? Она увидела его улыбку, и гневный напор покинул ее. Она улыбнулась в ответ. – Как только я заставлю его сделать мне предложение. 6 Вернувшись на судно, я сбросил мундир и влез в старые джинсы. Бак был полон – я позаботился об этом еще днем, когда собирался отправиться за марлинами, – но мне не нравилось, как работают свечи, и я принялся чистить их. Затем взялся за карбюратор, потом за клапаны и когда спохватился, было уже почти десять вечера. Внезапно я почувствовал, что проголодался. Проверив запасы, убедился, что ничего меня не привлекает. Да и, кроме того, мне следовало обзавестись припасами, если я собирался на весь день в море. Обнаружив небольшой бакалейный магазинчик, который еще был открыт, я отоварился всем, что мне было нужно, и, зайдя в «Сальную Ложку», взял очень плохой бифштекс с неизменной подливой из чили. Без острого соуса с ним было бы не справиться. Но даже его острота не могла отбить отвратный вкус. Я с отвращением уставился в тарелку. Не будь я таким идиотом, мне бы достался изысканный обед. Но только не для меня. Я должен был сохранять свою независимость. Старый Люк не должен ощущать никаких пут. Он бродит в одиночку. Отрезав еще кусок бифштекса, я машинально принялся жевать его. Какое мне, в конце концов, дело? Беда была в том, что я слишком «копался» в каждой ситуации. Я не мог воспринимать вещи такими, какими они были на самом деле. Я должен был докапываться до самой сути и воспринимать все целиком. Что в ней было? Ее деньги? Тот факт, что ее мать практически разъяснила мне все по слогам? Нет, этого не могло быть. Я припомнил школу, в которой любили говорить: в богатую девушку влюбиться столь же просто, как и в бедную. Но куда лучше. Теперь я понимал, в чем дело. Я не был готов к данной ситуации, потому что боялся. Боялся того, что, если позволю себе влюбиться, со мной все будет кончено. Она воплощала в себе все, что мне было нужно. И класс, и стиль, и очарование, блеск, и сияние, отшлифовать которых можно было только за много лет. Все это плюс талант и яростная похотливость, темперамент, который чувствовался в ней, составляли ее сущность. Жизнь с такой женщиной очень непроста. Да и, кроме того, разве я мог быть уверен, что она чувствует то же самое, что и я? Что я мог ей дать? Я отрезал еще кусок бифштекса, но он уже остыл, и я отодвинул тарелку. Расплатившись у стойки, я подхватил два своих пакета с припасами. Морозильника у меня не было, так что я рассовал припасы в кокпите и посмотрел на небо. Луна так ярко светила на чистом небе, что было светло, почти как днем. Морская гладь была неподвижна, словно пруд, а не океан. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Я должен двинуться к Коронадо не позже начала второго. Включив двигатель, я поднялся на палубу, чтобы отдать швартовы. Путь длился не дольше, чем я предполагал. Когда я выключил двигатель и стал возиться с якорем, меня окатило волной из-за борта. Ее свежесть приободрила меня. Бросив на палубу одежду, я опустил якорь за борт. Когда плаваешь на волнах, это чем-то напоминает качание в люльке. Запахи океана опьяняют. Ты вздымаешься и опадаешь вместе с его телом, словно ты рядом с женщиной; движения эти успокаивают, расслабляют, снимают любое напряжение. Я вскарабкался на палубу и, шлепая босыми ногами, направился в кубрик. Сдвинув дверь, я вошел внутрь. Потянувшись за полотенцем, я нащупал лишь пустой крючок. Не успел я повернуться к выключателю, как услышал голос. – Ищешь полотенце, Люк? Оно вылетело из темноты, попало мне в лицо и свалилось на пол. Я нагнулся поднять его. Я ее не видел. Она была где-то в темноте, но я слышал ее смех. – Господи, ну и костляв же ты. Я наблюдала за тобой в иллюминатор. Можно сосчитать все косточки. Я торопливо обернул полотенце вокруг талии. Я услышал шорох, а затем очертания ее головы обрисовались на фоне полной луны, что смотрела в кубрик. Ее руки легли мне на плечи, и когда она повернулась, лунный свет осветил ее лицо. Я потянулся к ней, и, прежде, чем мои пальцы коснулись ее, я уже знал, что она такая же голая, как и я. Не знаю, сколько мы стояли вот так в тесном кубрике, касаясь друг друга губами, и наши тела перетекали друг в друга, так что я не мог сказать, где кончаюсь я и начинается она. – Я люблю тебя, Нора. Я почувствовал, как она напряглась в моих руках. – И я люблю тебя, Люк. – Она прижалась щекой к моей груди. – Я же говорила тебе, что это не прощание. Я приподнял ее и уложил на койку. – Ты и я никогда больше не должны прощаться, – шепнул я. Ее взметнувшиеся руки потянули меня вниз, в волшебный мир, которого я никогда доселе не знал. Как прекрасна плоть любви. Когда ночью я проснулся, она спала на своей половинке, спиной к стене и подтянув колени, насколько позволяло ей пространство. Глаза ее были закрыты и даже в лунном свете я видел, какие длинные и темные у нее ресницы и как она во сне напоминает маленькую девочку. Она медленно открыла глаза. На секунду прикрыв их, она затем снова приоткрыла их. На лице ее появилась озорная улыбка. Она притянула мою голову к своей груди. – Иди сюда, малыш. Ее груди были как маленькие спелые плоды, нежные, твердые и теплые, как июльские персики. Целуя их, я слышал, как она стонет от удовольствия. Позже, много позже, она легла, уткнувшись лицом мне в плечо. – Люк, – шепнула она. – У меня никогда не было так раньше. Никогда. Я нежно погладил ее по голове. Мне не хотелось отвечать. Она подняла голову, чтобы заглянуть мне в глаза. – Ты веришь мне? Веришь? Я молча кивнул. – Ты должен верить мне. Ты должен! – яростно прошептала она. – Что бы там люди не говорили. – Я верю тебе. К моему удивлению, ее стала бить дрожь и она была готова разрыдаться. – Есть люди, которые ненавидят меня! Которые завидуют всему, что у меня есть, и всему, что я делаю. Они вечно распускают обо мне разные слухи. Рассказывают всякую чушь. Припоминаю, что в этот момент я почувствовал себя куда более мудрым и старым, чем она. – Забудь о них. Такие людишки всегда существуют. Но я знаю тебя. И каждый, кто знает тебя, уже ничего не будет слушать. Я снова прижал ее голову к плечу, и несколько погодя она перестала дрожать. – Люк, о чем ты думаешь? – Подняв голову, она вглядывалась мне в лицо. – Люк, я должна сделать тебе одно страшное признание. Внезапно где-то под сердцем я ощутил страх. Если она собирается соврать мне о чем-то, я ничего не хочу знать. Я не хочу знать ничего, что может нарушить наше единство. Я не мог вымолвить ни слова. Думаю, она догадалась, что со мной делается, потому что поддразнивающе улыбнулась. – Я не умею готовить. Я ощутил такое облегчение, что ситуация стала едва ли не комичной. Я рассмеялся. Затем сполз с койки и отправился готовить кофе. Вернувшись, я увидел, что она нашла кусок проволоки. Пока я ставил на стол крепкий кофе, она сидела, играя с ним. Я не мог скрыть восхищения, видя, как кусок металла оживал у нее в руках, обретая очертания прыгуна в воду. Она увидела, что я смотрю на нее, и бросила проволоку. – Не бросай, – остановил я ее. – Хотел бы я уметь делать такие штуки. Она улыбнулась. – А мне порой не хотелось бы уметь. Я хотела бы остановиться, но не могу. В любом предмете я вижу его внутреннюю сущность, и она словно требует от меня, чтобы я освободила ее. Ты понимаешь, что я хочу сказать? – Думаю, что да. Ты баловень судьбы. Многие видят суть вещей, но не могут высвободить ее. Несколько секунд она смотрела на проволочную фигурку, а затем небрежно отшвырнула ее. – Да, я одна из тех, кому повезло, – едва ли не с горечью сказала она. – А ты? Что ты собой представляешь? Я пожал плечами. – Не знаю. Никогда не задумывался над этим. Пока я просто обыкновенный парень, который ждет окончания войны. – И чем ты тогда будешь заниматься? – Искать работу. Может быть, если мне повезет, я успею поставить несколько домов, прежде, чем состарюсь и меня выкинут. Хотя я даже не знаю, по силам ли мне это будет. У меня не было возможности проверить себя в деле. Сразу же после колледжа я ушел в авиацию. – Профессор Белл говорит, что ты был очень способным. – Да, ему так кажется, – улыбнулся я. – Я был его любимчиком. – Может быть, я смогу помочь тебе. У меня есть двоюродный брат, который очень известный архитектор. – Знаю. Джордж Хайден. «Хайден и Каррузерс». – Откуда ты знаешь? – Сказала твоя мать. Она задумчиво посмотрела на меня, а потом потянулась за сигаретой. – Мать не теряет времени даром, – она глубоко затянулась. Я не ответил. Она откинулась на спину. – Здесь так тихо. И так далеко от всего мира. Никакого шума, который ты постоянно слышишь, нет людей, которые пристают к тебе. Потрясающее спокойствие. Словно ты совершенно один в другом мире. Я по-прежнему молчал. – Люк, – она не смотрела на меня. – Ты хочешь жениться на мне? – Да. Теперь она снова была со мной, и ее глаза, не теряя своей темной глубины, зажглись. – Тогда почему ты не сделаешь мне предложения? – Что я могу дать такой девушке, как ты? – спросил я. – У меня ничего нет. Ни денег, ни работы, ни будущего. Я даже не знаю, смогу ли я содержать свою жену. – Неужели это так важно? У меня хватает… – Но я такой, и не могу быть иным, – прервал я ее. – Считай, что я настолько старомоден. Она встала рядом на колени и взяла меня за руку. – Это неважно, Люк. Верь мне, это в самом деле неважно. Попроси меня, чтобы вышла за тебя замуж. Я молча изучал ее. Она отвела глаза. – То есть… если ты действительно этого хочешь. Но из-за того, что между нами было, ты ничем мне не обязан. И я хочу, чтобы ты это знал. Я повернул ее лицо к себе, чтобы видеть его. – Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж? Она ничего не ответила, а только посмотрела на меня и кивнула. На глазах ее блестели слезы. Склонившись к ней, я нежно поцеловал ее в губы. – Я должна сказать Сэму об этом. – Сэму? – переспросил я. – Зачем? – Это необходимо. Это часть его обязанностей. Он должен будет составить сообщение для прессы. Так будет куда лучше, чем если первым все узнает сплетник-колумнист и сочинит какую-нибудь статейку. Я не ответил. Она взяла меня за руку. – Сэм – хороший друг. – В ту ночь, когда мы познакомились, ты с ним встречалась. – А, вот в чем дело. Ты его ревнуешь. Я промолчал. – Не стоит. Сэм много лет был мне хорошим другом. С тех пор, когда еще ходила в школу. – Знаю. Он мне подробно все рассказывал. Несколько секунд она не сводила с меня глаз. – И все это время он был мне всего лишь хорошим другом. Что бы там люди не говорили, между нами никогда ничего не было. – Это одна из тех вещей, относительно которых ты хочешь меня предупредить? – спросил я. – Да. Это одна из их грязных сплетен! Вот именно тогда я и сделал первую ошибку в нашем браке. Пусть это была ложь, но это была ее ложь. Не знаю, как я догадался, но все понял. Может быть, чересчур честный прямой взгляд, которым она смотрела на меня, и убедительный тон ее голоса. Что-то тут было не так. Раньше я такой ее никогда не видел, что-то тут было не то. Но я сам сделал ошибку, и теперь уж ее не поправить. Одна ложь влечет за собой другую, втягивая в свои сети не только лжеца, но и того, кто пытается верить ей – пока правда не становится настолько ужасной, что ее уже невозможно воспринимать. Но тогда я еще ничего не знал. Вместо этого я решил, что события, которые она хочет скрыть от меня, были давным-давно. Они происходили, когда я еще не знал ее, и сейчас они не имеют никакого значения. Я любил ее, она любила меня, а все остальное осталось во вчерашнем дне. Поэтому, наклонившись к ней, я легко поцеловал ее в щеку. – Я верю тебе, – сказал я. 7 Посмотрев на Дани, сидящую рядом со мной, я перевел глаза на Нору, которая сидела по другую сторону стола между Харрисом Гордоном и своей матерью. После того, как мы обменялись несколькими вежливыми словами при встрече, она старательно избегала моего взгляда. Интересно, вернулись ли к ней злые демоны памяти, терзающие ее так же, как меня. Харрис Гордон взглянул на часы. – Думаю, что нам лучше подготовиться, – сказал он. Он глянул через стол на Дани и улыбнулся. – Вставай и бери свое пальто, девочка. Дани несколько секунд смотрела на него, а потом молча встала и покинула помещение. Между нами воцарилось неловкое молчание, словно с ней исчезла та невидимая связь, которая делала возможным общение между нами. Гордон откашлялся. – Дани может ехать вместе с матерью и бабушкой. – Он повернулся ко мне: – Я буду рад, если вы составите мне компанию, полковник. Нам представится возможность переговорить. Я кивнул. Это было то, что и я хотел. Мне по-прежнему ничего не было известно кроме того, что я узнал из краткого телефонного разговора прошлой ночью. Во время завтрака мы старательно избегали касаться темы, которая свела нас. – Мы можем ехать на моей машине, мама, – сказала Нора. – Чарльз отвезет нас. Невозмутимость покинула миссис Хайден, когда она поднялась. С мрачноватой улыбкой она глянула на меня. – Довольно неприятное дело – становиться старой вороной. В этом нет никакого благородства, как бы тебе этого не хотелось. Кивнув, я улыбнулся ей в ответ. Я прекрасно понимал, что она имела в виду. Когда старая леди в сопровождении Гордона вышла, мы с Норой остались наедине. – Еще кофе? – спросила она, беря чашку. Я кивнул. – Со сливками или с сахаром? Я посмотрел на нее. Она покраснела. – Как глупо с моей стороны. Я и забыла. Черное! Без сливок. Только с сахаром. Какое-то время мы молчали. – Тебе не кажется, что Дани стала очень хорошенькой? – Да, она стала хорошенькой, – согласился я, отпив кофе. – Что ты о ней думаешь? – Не знаю, что я могу думать о ней. Все это было так давно, а сейчас я видел ее всего несколько минут. В ее голосе появились нотки сарказма. – Не думаю, что тебе потребуется много времени сообразить, что к чему. Ведь вы всегда так понимали друг друга. – Понимали. Но это было так давно. Теперь она выросла, и нам обоим много чего пришлось пережить. Не знаю, может быть, со временем все и вернется. – Тебе стоило бы больше верить в свою дочь. Я посмотрел на нее. – Много есть такого, во что мне стоило бы верить: Вот например, я уверен, что ты не случайно так нажимаешь на слово «дочь». Так что не ищи подходящего времени, если хочешь что-то сообщить мне. Глаза ее затуманились. – А ты все такой же, как во время нашей первой встречи. Прямой до резкости. – Слишком поздно, чтобы мы могли вежливо врать друг другу, Нора. Много времени назад мы пустились в эту дорогу, и она нам ничего не дала. На самом деле все куда проще. И не стоит спотыкаться на том же самом месте. Она уставилась на скатерть. – Зачем ты приехал? – резко спросила она. – Я говорила Гордону, что ты нам не нужен. Мы и сами справимся. – Я тоже не хотел. Но я уверен, что, если бы вы справились без меня, не было бы нужды в моем появлении. Я встал и вышел в холл. В горле у меня стоял комок. Нора не изменилась ни на йоту. Дани как раз спускалась по лестнице. Я взглянул на нее, и все во мне сжалось. Это была уже не маленькая девочка, прыгавшая по лестнице. Это была юная женщина. Как ее мать. Каким-то образом мне это стало ясно. Она одела курточку, а пальто накинула на плечи. Волосы ее были взлохмачены в своеобразной прическе, а пухлые губы тронуты свежей помадой. Девочка, которая сидела рядом со мной за столом, снова исчезла. – Папа! Ледок во мне сразу же растаял. Голос ее по-прежнему был голосом ребенка. – Да? Сбежав вниз, она остановилась передо мной. – Как я выгляжу? – Как живая кукла, – улыбнулся я и протянул к ней руку. – Не надо, папа, – быстро сказала она. – Ты спутаешь мне прическу. Улыбка сползла у меня с лица. Если это все, что ее беспокоило, она все еще была ребенком. Но, может быть, все не так. Нора вела себя именно так, когда хотела создать то, что называла «своим образом». Я подумал, не обрела ли моя дочь со временем ее образ мышления. Кажется, Дани увидела овладевшую мной неловкость. – Не беспокойся, папа, – сказала она тем же самым рассудительным голосом как при Норе, когда та вошла в комнату. – Все будет в порядке. Я посмотрел на нее. – Уверен, что так и будет. – Я знаю, что все будет в порядке, папа, – подчеркивая каждое слово, сказала она. – Порой с людьми случаются разные вещи еще до того, как они становятся взрослыми. В сопровождении Норы и Гордона в фойе вышла старая леди. – Попросите Чарльза подогнать мою машину, – сказал Гордон, открывая перед ними двери. – Во сколько мы должны быть в суде? – спросила Нора, выходя. Он насмешливо посмотрел на нее. – Сегодня мы не едем в суд. Просто мы должны вернуть ребенка под опеку соответствующих властей. – Очень рада. Сегодня я не в состоянии предстать перед судом. Гордон ничего не ответил, только кивнул, спускаясь к машине. Когда я спускался, Чарльз придержал дверцу нориного «ягуара». Улыбка морщинками разбежалась по его лицу. – Полковник Кэри! – Чарльз! – Улыбаясь, я протянул ему руку. – Как вы поживаете? – Прекрасно, полковник. – Его голос потеплел. – Несмотря на печальные обстоятельства, я очень рад снова видеть вас, сэр. – Закройте дверцу, Чарльз, – раздался голос Норы из машины. Кивнув, Чарльз притворил дверцу машины. Бросив на меня прощальный взгляд, он обошел машину и сел за руль. – Вы будете править, полковник? – спросил Гордон. Я показал ему на взятый напрокат маленький «корвейр», который выглядел сущим пигмеем рядом с двумя гигантами – его черным «кадиллаком» и серым «ягуаром» Норы. – Тогда я велю моему шоферу ехать за нами, – сказал он. – Подождите меня. Он махнул рукой, и мы двинулись вниз по длинной подъездной дорожке, оставляя за собой остальные машины. Садовник открыл ворота, и мы выехали. На улице стояла группа репортеров, но они кинулись по своим машинам, увидев, что мы не собираемся останавливаться. Мы повернули к западу по Калифорния-стрит мимо кафедрального собора. Одновременно мы оба потянулись к зажигалке. Он засмеялся и отдернул руку. Прикурив, я протянул зажигалку ему. – Благодарю. – Он не смотрел на меня. – Надеюсь, вы не затаили на меня зла в связи с нашей последней встречей? Я бросил взгляд на него. Я вспомнил зрелище, которое мне когда-то довелось видеть: Джин Танни и Джек Демпси[1 - Два знаменитых боксера 30-х годов. Танни отнял у Демпси звание чемпиона мира (Прим. перев.).] на каком-то званом обеде – Танни широко улыбался, а на лице Демпси застыла мрачная гримаса. Теперь я знал, что он тогда чувствовал. Сколько бы времени не прошло, никому не приятно вспоминать, как его подвергли форменному избиению. И я не был исключением. Воспоминания эти не доставляли мне удовольствия, как и любому другому, но я должен был учиться жить вместе с ними. – Надеюсь, что вы столь же истово будете стараться и для моей дочери. И претензий у меня не будет. Он заметил, что я уклонился от прямого ответа, но предпочел не обратить на это внимания. – Отлично. Можете быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Подождав, пока мы повернули на Гош-стрит, я сказал: – Мне известно только то, что вы успели сказать по телефону и что я прочел в газетах. Может быть, теперь вы сможете рассказать мне подробности. – Конечно. – Он с любопытством посмотрел на меня. – Думаю, не стоит углубляться в отношения Норы с Риччио. Я отрицательно покачал головой. Я знал Нору. – Весь день они ссорились, – начал он. – Насколько мне известно, Нора собиралась положить конец их отношениям: и деловым, и личным. Она потребовала от него немедленно покинуть дом. Но он себя прекрасно чувствовал в нем и не собирался бросать его. – Нора нашла себе другого парня? – спросил я. Он снова искоса посмотрел на меня и пожал плечами. – Не знаю и не спрашивал. Когда я приехал, на месте действия уже было полно полиции. И не думаю, что тогда имело смысл задавать такие вопросы. – Понимаю, – кивнул я. Мы снова повернули на запад по Маркет-стрит. – Выяснилось, что Риччио преследовал Нору по пути из ее комнаты до мастерской, стараясь убедить ее. Дани сидела у себя, занимаясь, когда услышала крик матери. Сбежав вниз, она увидела, что Риччио угрожает матери. Схватив со стола долото, она кинулась между ними и всадила ему оружие в живот. Когда Риччио, обливаясь кровью, рухнул на пол, ребенок впал в истерику и стал рыдать. Чарльз в сопровождении горничной Норы вбежал в помещение. Нора велела Чарльзу вызвать врача и сразу же позвонила мне из мастерской. Я попросил ее тут же связаться с полицией, но не делать никаких заявлений, пока не приеду. Я оказался на месте через двадцать минут. Полиция появилась минут за десять до меня. Я потушил сигарету в пепельнице. – Теперь о самом главном. – Не Нора ли убила его? Это вы имеете в виду? Я кивнул. – Не думаю, – ответил он, медленно подбирая слова. – Я говорил с ними обеими до того, как они стали отвечать на вопросы полиции. Рассказы той и другой настолько совпадают, что их трудно оспорить. – У них было время обо всем договориться. Он снова покачал головой. – У меня довольно большой опыт, и мне не раз приходилось сталкиваться с такими ситуациями. Да и, кроме того, обе были в таком состоянии, что вряд ли могли связно врать. Обе были на грани истерики. Просто невозможно, чтобы они настолько владели собой в той обстановке. – Других свидетелей не было? – Ни одного. – Что произошло потом? – Доктор Боннер, который прибыл как раз передо мной, отвел Нору наверх и сделал ей укол. Затем, попросив сержанта Флинна позвонить вам, я вместе с Дани отправился в главное управление полиции, где она дала показания. Я прочитал их, но, несмотря на мой совет, она настояла, что хочет подписать их. Оттуда направились в учреждение для содержания несовершеннолетних, где Дани была вверена попечению специалистов по подросткам. К счастью, мне удалось убедить принимавшего нас офицера позвонить судье по делам несовершеннолетних, и он, выслушав рекомендации доктора Боннера, отпустил Дани домой на ночь. Я отвез ее к бабушке, а оттуда уже позвонил вам. Теперь мы были на трассе Портолла-хилл, поднимаясь кверху. Я оглянулся. «Ягуар» Норы держался за нами, а с левой стороны улицы по тротуарам, казалось, прогуливался весь город. Справа я увидел знакомые очертания конструкции. Мы проезжали мимо огромного объявления: «ЗАГЛЯНИТЕ В «ДАЙМОНД ХЕЙТС». Здесь я покупал рождественскую елку, когда мы с Норой только что поженились. Я припомнил, что собирался достраивать это здание, которое должно было стать моим первым проектом, но так как оно стояло на краю холма, пришлось бы ставить подпорки, и город не пошел на это. Но клочок свободной земли стал еще меньше, хотя его ценность возросла. Чувствовалось, что власти нашли решение. Я критически осмотрел строение. Хорошая работа. – Что на самом деле заставило вас позвонить мне? – повернулся я к Гордону. Он пожал плечами. – Толком и сам не знаю. Думаю, что было какое-то подсознательное желание. Ощущение, что в этой ситуации вы будете самым подходящим человеком, с которым можно иметь дело. – Вы так считаете и после того, что сказала Нора, когда мы в последний раз были в суде? Он не сразу ответил. Оказавшись на вершине холма, мы резко развернулись вправо на Вудсайд-авеню. Справа тянулся ряд домов мрачной зеленой окраски. Повернув на подъездную дорожку, мы обогнули здание. Я заметил маленькую вывеску «Детский приемник». Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=178421) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Два знаменитых боксера 30-х годов. Танни отнял у Демпси звание чемпиона мира (Прим. перев.).