Конец авантюристки Сергей Рокотов Сергей Рокотов Конец авантюристки Пролог Закончилось короткое сибирское лето, и буквально с первых чисел сентября началась непогода – сильно похолодало, пошли дожди, с северо-запада дули холодные ветра. Высокий белобрысый солдат, съежившись, присел на бревнышко, вытащил из кармана гимнастерки пачку «Примы» и закурил. От крепкого дешевого табака запершило в горле, и солдат сильно закашлялся. Кашлял он долго, никак не в состоянии прекратить, на глазах выступили слезы, и некому было хорошенько стукнуть его по спине, так как остальные ребята ещё заканчивали свой нехитрый обед. У него же аппетита не было, и он отказался от жирного горохового супа, приготовленного для них. Вообще-то, на аппетит он не жаловался, служил он уже почти год, и служба проходила довольно удачно, пока недели три назад их, человек десять, забрали из части и привезли сюда, на эту удивительную территорию… …Этакого солдат не видел не только наяву, но даже в фильмах. Кто же про такое снимет? Лейтенант Явных недаром выбрал самых молчаливых, на первый взгляд, забитых и скромных солдат, чтобы они попусту не трепали языком о том, что им здесь предстояло увидеть. А увидеть им предстояло очень любопытные вещи… … До того, как его мобилизовали, солдат жил с матерью и младшим братом в двухкомнатной хрущебе в маленьком городке Краснодарского края. А в этот городок они перебрались из Симферополя, ставшего для них внезапно заграницей. Да и то им сильно повезло. Они обменяли прекрасный уютный четырехкомнатный домик на окраине Симферополя с садом, где росли чудесные яблоки и персики, где прошло их с братишкой детство, где их учил ходить покойный отец, на замызганную хрущебу на первом этаже пятиэтажки, да и то только из-за того, что владелец этого жилища захотел воссоединиться с детьми, жившими как раз в Симферополе. Вот, в девяносто пятом году их семья и перебралась в Россию, вызывая при этом жуткую зависть у соседей на зеленой симферопольской улице… Гришка тогда учился в восьмом классе, а Петька в шестом. До сих пор он не может забыть этой душераздирающей сцены расставания с родным домом, где прошла вся его четырнадцатилетняя жизнь. Сначала грузили в контейнер их мебель, оказавшуюся на дневном свету такой убогой, бедной, бесконечное количество коробок со всякой мелочью, от которой мать не хотела избавляться. Остались валяться в углах опустевших комнат старые игрушки, и глядеть на них без щемящего до какой-то жути чувства было невозможно. Разумеется, плакать четырнадцатилетнему парню было западло, но Гришка был почти готов и к этому… Он вспомнил, как отец принес ему, пятилетнему, этого плюшевого мишку, при наклоне поющего: «Happy birthday to you…», и как он, румяный толстощекий малыш радовался этому подарку. Он хорошо помнит, что отец в тот день было одет в милицейскую форму, что на золоченых погонах его были две звездочки, а на груди медаль, а под ней маленькая орденская планочка. Позже Гришка узнал, что отец именно тогда получил свою первую награду за работу в органах, а до этого имел только награды за службу в Афганистане. А тогда, в восемьдесят шестом, он лично взял опаснейшего преступника, не поранив ни его, ни сам не получив ни царапины. Свеженького доставил и посадил перед следователем… … Когда по праздникам в их гостеприимном доме собирались друзья, пили водку, пиво, обильно ели всякую вкуснятину, которую прекрасно готовила мать, порой после нескольких рюмок кое-кто начинал петь дифирамбы отцу, что, мол, в их управлении нет более ценного работника, чем он, что никто так не умеет обезвредить преступника, отец жутко мрачнел, лицо его серело и перекашивалось, как будто он только что сожрал целый лимон без сахара или что-нибудь ещё покруче. «Не надо…», – сквозь зубы цедил он и переключал разговор на другую тему. О своей работе он никогда не рассказывал дома, ни им, ни матери. На её вопросы отвечал односложно: «А, так…», «Обычный день…», «Да ничего особенного…» Уже потом Гришка узнавал от сослуживцев отца, что «Обычный день», например, – это взятие в забаррикадированном доме банды вооруженных до зубов головорезов, что «так» – это пуля, взъерошившая волосы, что «ничего особенного» – это трехсуточная засада в сырой траве, а затем оголтелая рукопашная… Отец обожал свою работу и ненавидел треп про нее. Лишь изредка, раз или два в году он позволял себе по поводу какого-нибудь дела добродушную шутку. Только после его гибели Гришка узнал от сослуживцев отца, каким был этот человек… Мать, которой, когда погиб отец, было едва за тридцать, сразу сникла, постарела, взгляд её потускнел. Она даже думать не хотела о каком-то устройстве своей личной жизни. После отца все остальное было серо и мелко. И она всю себя посвятила им, Гришке и Петьке. Сослуживцы отца отговаривали мать переезжать из Симферополя, но она была непоколебима – она хотела жить в России и воспользовалась первым же удобным случаем… … Как же неуютно было им в этой крохотной хрущебе после их чудесного, утопающего в зелени домика в Симферополе! Повезло только в одном – матери удалось устроиться кассиром в местное управление внутренних дел, сослуживцы отца написали о его долголетней самоотверженной службе, о его подвигах, правительственных наградах, о трагической гибели в октябре девяносто четвертого года. Ей пошли навстречу, тем более, что прежняя кассирша как раз вышла на пенсию. Так что им по крайней мере было на что существовать, она хоть могла скромно кормить и одевать сыновей. А жить приходилось действительно очень скромно, отказывая себе, буквально во всем. От отца не осталось никаких накоплений. Только коробочка с правительственными наградами, которую мать хранила в запертом письменном столе и показывала сыновьям десятого ноября – в День милиции. И подробно рассказывала, за что отец получил ту или иную награду. А было их немало – два ордена Красной Звезды, орден Красного знамени, медаль «За отвагу», юбилейные медали, грамоты, благодарности… … Скудно обставленная квартира с полупустым маленьким холодильником на шестиметровой кухоньке. И огромный портрет отца, который весело глядел на них с оклеенной дешевыми обоями стены. Отец на портрете был молод, красив, ему очень шла капитанская форма, а особенно молодцевато надетая набекрень фуражка… … А теперь Гришка служил уже почти год из своих девятнадцати прожитых на свете… И такого он никогда нигде не видел… Как и его товарищи… – Язык свой не распускать, лишних вопросов не задавать, глаза особенно не таращить, – предупредил лейтенант Явных, перед тем, как бесшумно открылись ворота Сезама, в который им, стриженым, потным от жары солдатикам, предстояло войти. Предупреждение было не лишним, трудновато было не таращить глаза, увидев необъятных размеров четырехэтажный особняк приятного кремового цвета. Вход украшали четыре белые колонны. На лестнице лежала ковровая дорожка. Выстриженные газоны, усыпанные гравием дорожки, беседки, фонтанчики, водоемчики, какие-то бесконечные здания в один или два этажа… И забор, двухметровый бетонный забор, окружавший, казалось бы, не имеющую границ территорию. Слева был сосновый бор, справа парковая зона, а перед ошалелыми солдатиками – великолепный особняк… – Говорил же, не таращить свои зенки, – буркнул Явных, при этом сам раскрыв от восхищения свой огромный рот, хотя он бывал здесь и прежде. – Выставились, деревня… Тут люди живут… Дай Бог… Высокие люди! – Он поднял вверх свой толстый указательный палец. – А ну! За мной!!! – скомандовал Явных, и солдатики замаршировали вслед за бравым лейтенантом. Путь их лежал за дом. Обойдя особнячище с левой стороны, они прошли ещё метров с пятьдесят и очутились перед строящимся зданием. Вокруг валялись горы мусора. – Ваш объект! – строго и внушительно произнес Явных. – Будете грузить и убирать все это… Надо, чтобы все тут блестело… Как собачьи яйца! – прибавил лейтенант для убедительности. И тут же громко захохотал собственной шутке. Кроме него, правда, никто даже не улыбнулся. – Надо, так надо, – проворчал один тщедушный солдатик. – Наше дело маленькое… – Молчать! – заорал Явных. – Как надо отвечать? Есть! Так точно! Мудаки деревенские! А ну! Вон носилки, вилы, грабли, хватайте, и за работу! Живо!!! А на обед гороховый супец с салом! И гуляш! Кормить будут хорошо, за это не беспокойтесь, тут люди щедрые и хлебосольные. А за быстрое выполнение задания можно и по бутылочке получить и по пачечке хороших сигарет! Не от себя говорю! А…, – вдруг притих Явных, увидев кого-то за спиной солдат. – Хозяйка идет… Тихо! Высокие люди! – шепнул он, снова поднимая к небу свой палец, странно выгибающийся наружу. – А, товарищ капитан, – послышался сзади негромкий уверенный женский голос. – Привели? Ну вы у меня умничка… Солдаты разом оглянулись. Увидели перед собой худенькую женщину лет пятидесяти с небольшим, в белых джинсах и голубой тенниске. В ушах красовались бриллианты неимоверных размеров. От неё за версту разило чем-то французским и очень дорогим. А так… худенькая, с зачесанными назад редкими светлыми волосами, в затемненных очках, с неброским макияжем на загорелом лице. – Здравствуйте, Вера Георгиевна! – лыбился Явных. – Вы меня сразу в капитаны произвели, а я всего-то лейтенант. Сразу через два звания перешагнули… – Ой, извините, забыла, как ваше имя-отчество, – улыбалась дама. – А капитаном вы будете, будете! – Она махнула худенькой ручкой, и солдаты имели удовольствие обозреть на этой ручке изрядное количество игравших на солнце каратов. – Савелий Авдеевич меня зовут, Вера Георгиевна, – отрекомендовался Явных. – Савелий Авдеевич, надо же, – хмыкнула дама. – Как это прекрасно и экзотично… Так вот, Савелий Авдеевич, слушайте меня внимательно – здесь воздвигается, так сказать, помещение для гостей, не любим мы, чтобы в нашем доме толкались гости, они порой бывают очень шумные, богема, понимаете ли, – она попыталась придать своему голосу панибратский тон. – А тут хорошо – на отшибе, вне, так сказать, видимости. И надеюсь, что уже к ноябрьским праздникам наши гости будут обитать здесь, а не там. – Она указала худенькой ручкой на четырехэтажный особняк, при этом на ярком солнце красиво заиграли все бриллианты. Она ещё пошевелила пальцами, любуясь этим блеском и производимым на стриженых и потных солдат впечатлением. – Да, Савва Авдеевич, мы по-прежнему считаем седьмое ноября праздником, и никто нас не переубедит, ни губернатор, ни президент… – Она строго поглядела в глаза Явных. – Так что, и я, и я, – засепетил лейтенант. – Праздник, он и есть праздник… Чем плох? День, так сказать, октябрьской революции… Праздник трудящихся… – Вот именно, трудящихся, – нахмурилась Вера Георгиевна. – Но, однако, вернемся к нашим баранам. Строители строят, солдатики немедленно все это чистят и убирают. А строительство будет закончено днями, начнется внутренняя отделка. А уборка территории должна идти не после, а параллельно. Вы поняли мою мысль, Авдей… Э-э-э… – Савелий Авдеевич, – подсказал Явных. – Вот именно. Мы ждем к себе на праздники очень интересных гостей – у нас будет гастролировать Алена Ядрицкая, в наши края собирается группа Ду-ду, возможно будет кинорежиссер Траян со своей новой женой Жанной Опрышко. Сами понимаете… Солдаты приоткрыли от удивления рты, услышав из уст хозяйки имена небожителей, которых видели только с экранов телевизора. Явных несколько пригнулся и заулыбался совсем уже угодливо. – Интересных людей у себя принимаете, Вера Георгиевна, – сепетил он, восторженно глядя в холодные серые глаза хозяйки, спрятанные за дорогими очками. – Любим, любим, Сидор Артемьевич… И они любят наш край, вы не представляете, как им надоела Москва, все эти тусовки, ажиотаж, шум, гам… Они обожают тишину, природу… А у нас, сами видите… Какой воздух, какие леса, горы, реки… Для них все это как глоток свободы, как источник вдохновения… Итак, за дело! Давайте, солдатушки, браво ребятушки, не подкачайте. А за скорость и качество исполнения с меня причитается! – Она щелкнула пальцами и зашагала по направлению к дому. – Обедать где будете, Вера Георгиевна? – подбежала к хозяйке толстуха в переднике. – Сегодня тепло, Зиночка, – ответила хозяйка. – Пожалуй, подавай на розовой веранде. Да, и вот что – сегодня возможно к обеду приедет сам Семен Петрович, так пусть лососину порежут так, как он любит, такими толстыми кусками. Он любит, чтобы смачно, что поделаешь? – снисходительно улыбнулась Вера Георгиевна, дотрагиваясь до плеча толстухи. – Вера Георгиевна! – крикнул кто-то из-за дома. – Машина подана, вы сейчас поедете? – Нет, Галочка, пусть Федя подождет, я не в форме, пойду минут пятнадцать поплаваю в бассейне, жарища такая… Вот тебе и Сибирь, не хуже любых Сочей-Анталий… А в дом моделей мы успеем, в крайнем случае, пусть обождут, невелики пташки… Отложат свое торжественное открытие на полчасика-часочек… – Чо рты раззявили? – буркнул на солдат Явных. – Давайте, нечего тут прохлаждаться… Берите носилки, лопаты и таскайте. Вон в тот контейнер, поняли?! Солдатики переглянулись, взяли по лопате и стали погружать строительный мусор в носилки. Был полдень, солнце светило особенно ярко, но здесь – среди деревьев и цветов, среди фонтанчиков и водоемчиков было довольно прохладно. Гришка взялся за носилки, чтобы нести их к контейнеру и спросил товарища, стоявшего сзади: – Слышь, Шурик, а чей это дом, никак не пойму? Банкира какого-нибудь или бандита? – Да ты что, Гриш, с луны свалился, что ли? Это же дом мэра города Эдуарда Григорьевича Верещагина. Ты что?!!! А закричал Шурик оттого, что при этих словах Гришка грохнул носилки оземь, и так неловко, что они своей тяжестью прищемили правую ногу Шурика. – Кого? – переспросил Гришка, пристально глядя на товарища. – Мэра, говорю, города, Верещагина. Я слышал, как Явных с майором Жилкиным говорил. – А это, значит, его жена и есть? – прошептал Гришка, глядя куда-то в сторону странным отрешенным взглядом. – Ну, жена и есть, тебе-то что? – обозлился Шурик. – Твое дело таскать носилки и мусор сваливать в контейнер. Солдат спит, служба идет. А на обед гороховый суп с салом и гуляш… Уже жрать охота… Лейтенант Явных поспешил к филонам, шепча на ходу матерные слова. Завидев его, Гришка повернулся к напарнику. – Бери, несем… Они взяли носилки и пошли к контейнеру. Уже в спину им Явных бросил негромким голосом бранное словечко. – Работнички, мать вашу… Гришка ничего не видел и не слышал вокруг себя. Он находился в плену своих мыслей и воспоминаний… … Перед тем, как его забирали в армию, к ним в городок приехал старый товарищ его отца Павел Николаевич Николаев. Николаев работал в Москве следователем в Управлении Внутренних дел, расследовавший в Краснодаре какое-то уголовное дело. Посидели, поговорили, помянули отца, а потом Николаев отозвал Гришку в сторону и сказал: – Пошли, пройдемся, сынок… Они вышли на улицу, Николаев, высокий, сухощавый, одетый в серый костюм, обнял Гришку за плечо и произнес: – В армию едешь, взрослый уже…А Колька-то мой в институт поступил, на юрфак… Да, время бежит, казалось, совсем недавно пили мы с твоим отцом пиво под копченого леща в вашем симферопольском домике, а вы втроем в саду копошились, секретничали… А вот оно как обернулось, – тяжело вздохнул он. – Слушай меня, Григорий, мы оба мужики, работенка моя, сам понимаешь, какая… Под Богом ходим… Кому везет, кому нет, – снова вздохнул он. – Да и ты не в пионерский лагерь едешь, куда пошлют в наше горячее время, никто не знает… Но, уповаю на естественные законы природы – мне шестой десяток идет, тебе восемнадцать. И не имею я права не поведать тебе кое-что, так как ты мужчина и должен кое-что знать… – О гибели отца? – догадался Гриша. – Да, сынок, о гибели твоего отца и моего большого друга капитана Григория Петровича Клементьева… – А вы знаете подробности? Нам говорили, что ему бандиты отомстили, было за что… Все знают, сколько он крови им попортил… – Бандиты-то бандиты, – глядел куда-то в сторону Николаев, дымя сигаретой. – Только не те, не ваши… И не мстили ему, скорее рот закрывали. Навечно… – Расскажите, дядя Паша, – загорелись глаза у Гришки. – Расскажу, расскажу, затем и позвал тебя. Никому я этого до сих пор не рассказывал, хоть уже четыре года прошло, как убили Григория Петровича. А тебе расскажу. Обязан рассказать. Только слово мне дай – горячку не пороть. Если не дашь – рассказывать не стану. Значит, не дорос еще… – Даю слово, – хмуря брови, произнес Гришка. – А я твоему слову верю, потому что твой отец никогда слова не нарушал. А ты его сын, ты похож на него. А теперь слушай. Началась эта история в новогоднюю ночь с девяносто второго на девяносто третий годы… ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КТО ПОСЛЕДНИЙ ЗА СМЕРТЬЮ? 1. … Да, с тех пор для полковника Николаева новогодний праздник стал ассоциироваться с этой темной мрачной историей. Вспоминая эти события, он испытывает смешанное чувство щемящей горечи и какой-то досады… Именно тогда, за несколько часов до Нового Года, когда он уже собирался домой, где его ждали жена Тамара, дочка Вера и сын Колька, в его кабинете раздался телефонный звонок. Николаев в этот момент запирал снаружи дверь. «Наверное, Тома просит купить ещё что-нибудь», – подумал он и снова открыл дверь. Но это был его начальник полковник Седов. – Павел, ты ещё на месте? – обрадовался он. – Вот хорошо-то! Тут срочное дело. Бери немедленно группу и выезжай на Тверскую. Похищены жена и дочь бизнесмена Воропаева… – Слушаюсь, товарищ полковник, – промямлил раздосадованный майор Николаев… … Выслушав выговор жены, он с группой выехал на место… …Бледный, светловолосый, с изнеженными руками бизнесмен Кирилл Воропаев с первого взгляда не понравился Николаеву. Его отчаяние казалось фальшивым и наигранным. Он сообщил майору, что ему на работу позвонила соседка и сообщила, что около пяти вечера его жену Лену и пятилетнюю дочку Виктошеньку около подъезда схватили какие-то люди в камуфляжных масках, запихали в машину и увезли в неизвестном направлении. С него же требуют выкуп в двести тысяч долларов. Вскоре в квартире появился компаньон Кирилла по фирме «Феникс»… Это был здоровенный мужчина лет двадцати пяти – двадцати семи, одетый в черное кожаное пальто на меху, норковую шапку, красный шарф, пахнущий дорогим французским парфюмом. «Полещук Андрей Афанасьевич, 1966 года рождения», – прочитал Николаев в его паспорте. Услышав о происшедшем стал ужасаться и Полещук… Павел Николаевич внимательно изучал обоих друзей и постепенно проникался все большей антипатией к ним обоим. Изнеженный, бледный рыхлый Кирилл Воропаев и грубоватый, с хитрющими и наглющими глазами черноволосый Полещук… Было в их поведении что-то неестественное, фальшивое… Однако, все это ничем не подкрепленные эмоции. И прежде всего надо было расспросить единственную свидетельницу похищения. Это была вдова академика, живущая в соседнем подъезде… После долгого нудного старушечьего разговора, перемежаемого воспоминаниями, Николаев все же выяснил суть дела. Но главный сюрприз вдова преподнесла ему напоследок. – Номер машины вы, разумеется, не запомнили, – произнес Николаев, уже собираясь уходить. – Как раз номер-то я и запомнила, – хитренько улыбнулась старушка. – Когда у нас с Александром Леонидовичем был «Мерседес-Бенц», он имел очень занятный номер. И номер интересующей вас машины сразу напомнил мне наш «Мерседес». Так вот можете записать: МЮ 93-65. А у нас было не МЮ, а МОЮ. Раньше писали три буквы. Представляете себе: «МОЮ». Кого мою? Александр Леонидович по этому поводу говорил… – Спасибо вам, Кира Борисовна, – обрадовался Николаев неожиданной удаче и тут же позвонил по поводу автомобиля в Управление. А затем словоохотливая старушка рассказала майору про семью Воропаевых. Отец Кирилла Владислав Николаевич хирург, оперировавший в свое время даже членов Политбюро, и мать Нина Владимировна тоже хирург, покойный же отец её, дед Кирилла Владимир Владимирович Остерман был знаменитым хирургом, академиком Медицинской академии, и квартира эта принадлежала ему. Для зятя и дочери он добился другой квартиры, на Фрунзенской набережной, теперь же тут, на Тверской живут Кирилл, его жена Лена и дочь Вика… … Вскоре поступили сведения о машине «Волга», на которой было совершено похищение. Принадлежала она некому Максимову, и тут же на Профсоюзную улицу, где он проживал, была направлена группа. Хозяин машины был дома и уже хорошенько выпил с гостями, а вот ни его сына Владимира, ни машины «Волга» не было. А работал Максимов в фирме стройматериалов «Феникс», той самой, хозяевами которой являлись Воропаев и Полещук… И снова Николаев с группой поехал на Тверскую, куда уже приехали и родители Кирилла Воропаева. Да, богат событиями оказался этот вечер… Не успел он войти в квартиру, как раздался звонок, сообщавший о том, что только что машина «Волга» ГАЗ-24 под номером МЮ 93-65 была полчаса назад взорвана в районе Баковки по Минскому шоссе. Погибли трое мужчин, четвертый – Владимир Максимов доставлен с тяжелыми ранениями в институт Склифосовского. Женщины и ребенка в машине не было… Допросить Максимова не представлялось возможным, он находился в реанимации без сознания… Николаев поехал домой… Шел уже пятый час… … Тамара не укоряла его, она привыкла к неурочной работе мужа… Они посидели за столом, выпили за Новый Год… Он рассказал ей о случившемся… Он часто делился с женой, зная, что то, что он расскажет ей, за пределы этой комнаты не выйдет… Рассказал ей о Кирилле, об Андрее Полещуке, о пропавшей жене Кирилла Лене, до замужества работавшей библиотекаршей в районной библиотеке… Показал фотографию… – Боже мой! – вскрикнула Тамара. – Леночка Верещагина! Мы же с ней вместе работали! Как же тесен мир! – А ну-ка, рассказывай поподробнее, – насторожился Павел. – Лена Верещагина пришла работать к нам сразу после школы… Ей было лет семнадцать. Тихая, очень вежливая девушка, бедно одетая, но очень аккуратная, чистенькая такая. Русые волосы, сначала носила косу, потом постриглась… И к ней приходил парень, высокий, черноволосый… – Не Андрей ли часом? – Андрей, именно Андрей… Он не нравился нам, было в его глазах что-то такое диковатое, дерзкое, злое. Но к ней он был очень внимателен, видно было, что они любят друг друга. Он прямо надышаться на неё не мог… Потом он куда-то исчез. И появился другой. Совершенно на того не похожий. Тихий, вежливый, интеллигентный, светленький такой… – И звали его Кирилл? – И звали его Кирилл, – подтвердила Тамара. – Он из очень хорошей семьи. Леночка мне как-то сказала, что его дед был знаменитый хирург… Как его, я забыла, фамилия такая известная, то ли немецкая, то ли еврейская… – Остерман, – уточнил Николаев. – Точно, Остерман. А Кирилл тогда только что закончил институт и работал преподавателем. А потом я ушла работать в Ленинку. Позже уже мне говорили наши женщины, что Лена вышла замуж за Кирилла, а будто ещё до того Андрея посадили в тюрьму за какие-то махинации. Недавно мне Рита говорила, что видела, как Лена выходила из какой-то роскошной иномарки, и с ней девочка лет четырех-пяти… Она даже не узнала Риту… – Да, вот ее-то и похитили, – задумчиво произнес Павел. – А этих Кирилла и Андрея я только что видел. Они работают вместе, хозяева фирмы… – Странно…Вряд ли они могут быть друзьями, – покачала головой Тамара. … Утром Николаева разбудил телефонный звонок. Ему сообщили, что Максимов пришел в сознание. Николаев поехал в СКЛИФ. – Где женщина и ребенок? – ворвавшись в палату первым делом спросил Николаев. – Поселок Жучки, двадцать второй километр Минского шоссе… Улица Красноармейская, дом два, – прошептал Максимов. – Кто заказал похищение? – спросил Павел, но Максимов закрыл глаза. – Кажется все, – прошептал врач. Максимов умер. Николаев был почти уверен, что похищение заказано Полещуком и корил себя за то, что не задержал его вечером в квартире Воропаева. Вскоре поступило сообщение, что «Форд» Полещука обнаружен на Мясницкой улице, чуть ли не у самой Лубянки. А Кирилл Воропаев с самого утра куда-то ушел… События разворачивались со стремительной быстротой… Бригада поехала в Жучки и обнаружила в нищенском деревенском доме, принадлежавшем некому Юркову следы пребывания женщины и ребенка. Но никого в доме не было. Павел позвонил Воропаевым, и ему сообщили, что Кирилл только что ездил за Викой, заплатил выкуп и привез дочку домой. Лена исчезла… На задержание Полещука была дана санкция прокурора. Николаев же снова поехал к Воропаевым на Тверскую… Кирилл говорил какие-то странные невразумительные вещи. Мол, рано утром он обнаружил в почтовом ящике напечатанное на машинке письмо, в котором ему предлагалось привести на условленное место сто тысяч долларов, в обмен же ему будет дан адрес дома, где находятся Лена и Вика. Он выполнил требование, похитителей не видел, деньги положил в контейнер, потом, отъехав на определенное расстояние, видел, как их оттуда вытащили какие-то люди. Затем он снова подъехал к контейнеру и вытащил оттуда адрес: Жучки, Красноармейская два… Он поехал туда и нашел там одну Виктошеньку… Девочка подтвердила, что была там, что какие-то люди охраняли их всю ночь, а потом маму увезли, и она осталась одна. А потом за ней приехал папа… – Мама так плакала, когда её уводили, – всхлипывала насмерть перепуганная девочка. – Так плакала…А мне было так страшно… Это такая плохая дача… И дяди такие плохие… Хорошо, что скоро приехал папа… – Откуда же вы так быстро взяли такую большую сумму денег? – спросил Николаев, понимая, что не верит ни единому слову Кирилла. – Я занял…, – глядя куда-то в сторону, произнес Кирилл и, видя недоверие в глазах майора закричал: – Да не могу я об этом говорить, как вы не поймете? Мне писали в записке, а до того говорили по телефону, что убьют моих близких! Мне вообще не надо было обращаться в милицию! Я знаю, как порой кончаются такие истории! Все! Вика дома, и все… Мне уменьшили выкуп вдвое, и я достал эти деньги… Больше я не могу ничего сказать! – Вам, помнится, вчера предлагал посильную помощь ваш друг Андрей…, – напомнил Николаев. – Друг? – вспыхнул Кирилл и отвел взгляд. – При чем здесь он? – почти прошептал он… Николаев обратил внимание на то, что родители Кирилла совершенно успокоились. Внучка была с ними, а особого беспокойства за судьбу невестки они не испытывали. – Скажите, а у Лены есть родители? – спросил Павел Николаевич. – Отец от них ушел, когда Лене было два года, – ответил Воропаев-отец. – А мать проживает в Ясенево, она учительница в младших классах. Ее зовут Вера Георгиевна. – Вы не звонили ей? – Пока нет… Вы знаете, я даже не знаю, как ей сообщить, она бы тут такое устроила… Характерец у нее, знаете… Она все время нас в чем-то упрекает, обвиняет… И нас, и свою дочь… То ли считает, что жить в наше время зажиточно это грех, то ли ей так уж не нравится наш Кирилл… А если она узнает про это похищение, я представляю…, – вздохнул Воропаев. – И тем не менее, я обязан с ней побеседовать. Дайте мне номер её телефона… … Через полчаса Николаев был в Ясенево. Открыла ему женщина лет пятидесяти, невысокого роста, худенькая. Она строго, без всякой улыбки глядела в лицо Николаеву. Он прошел в единственную комнату маленькой, довольно уютной квартиры. Скромная мебель, черно-белый телевизор. Много книг – в шкафах, на столах, письменном и обеденном, и даже на полу… – Случилось что-нибудь? – спросила Вера Георгиевна. – Если можно, я об этом расскажу несколько позже. А сейчас вы мне расскажете про Лену и её взаимоотношения с мужем и Андреем Полещуком. – А я обязана вам рассказывать про интимную жизнь моей дочери? – холодно спросила Вера Георгиевна. – Да, – в тон ей ответил Николаев. – Значит, расскажу. Просто так первого января следователи в гости не приходят. Были у Воропаевых на Тверской? – Был. – Вот хоромы-то! Не чета этому, – она махнула рукой, показывая свои скромные апартаменты. – Квартира у них неплохая. Но эти люди её заслужили, они не воры и не бандиты, а известные хирурги… – Они-то люди заслуженные, спору нет… Но чем все это заслужил этот придурочный Кирюша, ума не приложу… – Да, не очень-то вы высокого мнения о своем зяте. – А почему я должна быть о нем высокого мнения? Воткнули его по блату в университет, кончил он его с горем пополам, потом был дрянным ничтожным преподавателем, потом стал жуликом и проходимцем, кем был по своей сути всегда. Но самое печальное заключается в том, что моя глупая дочь имела несчастье познакомиться с этим маменькиным сыночком и выйти за него замуж. Наплел ей с три короба, она уши и развесила – квартира на улице Горького, квартира на Фрунзенской набережной, у отца «Мерседес», дача в Жуковке, отец членов Политбюро лечит, ещё бы не клюнуть? Кстати, все, что он сказал – чистая правда… Что, небось, влип в историю Кирюша? Сидит, наверное, в Бутырке или ещё где-нибудь? Угадала? – криво улыбнулась Вера Георгиевна. – Нет, – покачал головой Николаев. – Нет, так будет, – безапелляционно заявила Вера Георгиевна. – Послушайте, ведь ваша дочь за ним замужем. И по-моему, они живут очень хорошо, у них прекрасная квартира, у родителей дача, они купили иномарку, у них растет очаровательная дочь. У Кирилла зарегистрированная фирма стройматериалов… Вы что, завидуете своей дочери? Тут неожиданно Вера Георгиевна расхохоталась, чем даже несколько испугала Николаева. – Я завидую ей?!!! Да разве счастье в барахле? Там же любовью не пахнет! А что за жизнь без любви? Скука одна… – По-моему, Кирилл очень любит вашу дочь, – возразил Николаев. – Да какое мне дело, кого он любит? Она его не любит – вот что главное. Совсем не любит, мягко говоря. Это же не жизнь, а каждодневная пытка… Вы знаете, наверное, мой муж ушел от нас, когда Лене было два годика. А мы любили друг друга. Как мы были счастливы… Это были великолепные годы… Мы жили в коммуналке, в комнатке восемь метров. Старый дом в центре, запущенный, с мышами, тараканами… Очередь в туалет, в ванную… И тем не менее такое счастье, каждодневное, каждоминутное… – И что же ему помешало, этому счастью? – Измена, разумеется. Он увлекся одной шлюхой со своей работы, я не простила. Он уехал в Сибирь. Теперь работает там, в Новосибирске главным инженером завода. Не женат. Двадцать лет зовет меня туда. А я не могу. Так вот… – Я слышал, что и у вашей Лены тоже была любовь? – Да…, – задумалась Вера Георгиевна. – Любовь была, ещё какая любовь… Только глупая она очень, моя дочь… На кой черт ей понадобилось их знакомить? Тройственный союз получился… – А какого вы мнения об Андрее Полещуке? – Об Андрее? Это мужик… Сильный, красивый. Да что там говорить, они любят друг друга до сих пор. Он оказался аферистом, отсидел за свои темные делишки, но я почему-то испытываю к нему какое-то уважение. Когда они встречались с Леной, она была совсем другой, на неё приятно было смотреть. Я вообще воспитывала Лену в большой строгости, никаких там поздних возвращений, тусовок не допускала, она у меня как шелковая была. Но тогда… Андрей ухаживал за ней ещё в школе, потом он ушел в армию, она его ждала. Лена кончила школу, работала в 39-й библиотеке, здесь неподалеку. Он каждый вечер встречал её после работы, провожал до дома, а жил он в Солнцево, не так уж близко. Раньше-то жили рядом, в центре, в коммуналках. И школа наша была рядом, я там работала в начальных классах. Мы сюда переехали в восемьдесят четвертом. Лена два года отсюда в центр в школу ездила. Короче, Лена стала поздно возвращаться. Пару раз я задала ей трепку, а потом он к нам зашел, мы посидели, поговорили, и я поняла – у них любовь. И стала отпускать с ним Лену, я верила ему, за ним, как за каменной стеной, он бы её в обиду не дал. Но впутался в аферы, сел… А потом появился этот Кирюша. Они очень недолго встречались, быстро поженились. Ладно, что же все-таки произошло? Говорите, не тяните… – Скажу… Дело в том, что Лену и Вику похитили… – Вот как! – Но Вику уже вернули. Кирилл заплатил требуемый выкуп. – А за Лену, значит, заплатить не пожелал? – Да что вы так, наконец? – разозлился её тону Николаев. – Он так переживает, постоянно в истерике, на него смотреть страшно. – Это в его духе. А вы-то что предпринимаете? – вдруг побледнела Вера Георгиевна. Видно, до неё только теперь дошел смысл происходящего. – Я вот беседую с людьми, которые могут пролить свет на это дело. – Ну и как, пролила я свет? – Пожалуй… … В квартире Полещука на проспекте Вернадского давно уже дежурила группа. Толстая, румяная мать Андрея и отекший, с густыми висячими усами, не похмелившийся отец не находили себе места. Мать встретила Николаева довольно агрессивно. – Когда уехал из дома Андрей? – спросил Николаев. – С утра. Приехал от Кирюши, посидел с нами немного и снова уехал. Мы вообще-то живем в Солнцево, это его квартира. Пригласил нас Новый Год встречать, мы – своих родных и друзей… У нас всегда весело…А тут… посидел, выпил пару рюмок, опять за руль и… Больше ничего не знаем… Чую я, снова его хотят упечь за чужие грехи… – Снова? Он сидел за свои и теперь ответит за свои… – Ответит… А Кирюшенька чистеньким останется. А не он ли и подставил Андрюху, из мести? – Какой мести? Что вы имеете в виду? – Сами будто не знаете? – зловеще улыбнулась толстуха. – За Леночку мстит. За Вику мстит. – Да почему он должен мстить Андрею за Вику? – А потому что Вика его дочь. Вы что, не знаете? А ещё следователь… – В и к а?!!! Е го д о ч ь?!!! – А как же? Да вам любой скажет. Все знают. Вы что, не видели, как она на него похожа? Они-то с Андреем жили до того, как его посадили. А как посадили, она замуж выскочила. А месяцев через шесть и Вика родилась…Все знают… А вы думаете, он её похитил? Да она бы сама за ним голышом побежала… Афанасий! – закричала она мужу. – Хватит там похмеляться, иди сюда, подтверди следователю, что я говорю! … – Что вы мне, Кирилл Владиславович, голову морочите? – спросил Николаев, в очередной раз попав на Тверскую. – Надоел мне этот испорченный телефон. Почему никто мне не сказал, что Вика дочь Андрея Полещука? Хватит морочить мне голову. Погибло четверо людей, а вы тут в прятки играете… – Да, да, – закричал Кирилл. – Она его дочь! Лена была беременна, когда мы познакомились. Андрея только что посадили. Она была беременна на первом месяце, ничего ещё не было заметно. Я полюбил её. Что мне бросать её надо было? Я растил Вику как родную дочь. И не имеет значения, кто является её фактическим отцом. – Но как же вы стали работать с Андреем, зная, что он отец Вики? – Я не знал поначалу. Лена познакомила меня с ним, сказала, что это её школьный товарищ, предприимчивый человек, мы очень нуждались тогда, у Андрея были кое-какие деньги, у меня кое-какие связи. А про отца ребенка она говорила, что это какой-то Боря, который уехал в Штаты и бросил её. И я не отождествлял отца ребенка с Андреем. Они держались друг с другом холодно, равнодушно, я ни о чем не подозревал. А потом… Как то раз… Банальная, старая как мир история… Должен был лететь в командировку, рейс отменили, и я приехал домой… А они там… вдвоем… Вот тогда-то пелена и спала с моих глаз… Я, наверное, самый большой идиот из всех людей, существовавших в мире… Это было где-то с полгода назад… До этого все было так хорошо… Фирма раскрутилась, мы стали хорошо жить… Евроремонт, БМВ, супермаркеты, загранпоездки… Лена была так счастлива, она выросла в бедности, отец их бросил… Мне было так приятно делать ей подарки. Она такая красивая, я не видел женщины красивее её. Она была хороша и в скромном платье, но когда она стала носить фирменные костюмы, норковую шубу и все остальное, сами понимаете… – А после того случая о разводе речь не стала заходить? – Да нет. Куда она поедет? К матери с ребенком? – Но ведь Полещук не женат. У него трехкомнатная квартира на проспекте Вернадского, достаток такой же как и у вас… – Не знаю. Я говорил об этом Лене, но она избегала этого разговора. И я её люблю, понимаете, Павел Николаевич, люблю! Так что же, я буду гнать из дома любимую женщину с ребенком? И разве дело только в достатке? Вы же видели его родителей? А? Что такие люди могут дать нашей девочке, выросшей среди книг, в культурной обстановке? Они только галушки жрать горазды, да горилку литрами уничтожать. Из разговор прервал звонок в дверь. – Телеграмма Воропаеву Кириллу Владиславовичу… Кирилл прочитал, побледнел и выронил бумажку на пол. Николаев подобрал телеграмму. – «Не ищите меня. Это бесполезно. Прости меня, Кирюша. Воспитай дочку сам. Лена,» – прочитал он. – Да, такие дела, – только и сумел произнести он. … Проверка дел фирмы «Феникс» дала самые неожиданные результаты. Фирма была фактически разорена. Неоплаченные кредиты на полмиллиона долларов, и практически ничего на счету. Последние деньги были сняты со счета ещё перед Новым Годом. Их снял якобы для расплаты с кредиторами Андрей Афанасьевич Полещук. На Полещука и Лену Воропаеву был объявлен всероссийский розыск. Трое мужчин, погибших при взрыве автомашины «Волга» так и остались неопознанными. Сын владельца домика в Жучках Юрков категорически отказался от знакомства с Полещуком и Леной Воропаевой. Почему похищенных держали именно в его доме, объяснить не мог. Разоренный и морально уничтоженный Кирилл Воропаев лег в больницу в психоневрологическое отделение. Вика переехала к дедушке с бабушкой на Фрунзенскую набережную. А следователь Николаев взялся за новое дело… … – Интересно, – покачал головой Гришка. – Как в детективном романе… Только одного не пойму, причем здесь гибель моего отца? – Не зная этой предыстории, Григорий, трудно будет понять дальнейшее… Слишком уж много людей тут замешано… Такое придумали, чтобы обмануть друг друга, вообразить трудно… Трупы, трупы, трупы…И виновных, и невинных… А разгадали всю их кровавую игру твой отец и я, только слишком поздно разгадали, очень уж хитро они все придумали… Пошли, сядем вон на ту скамеечку под платанами, и я расскажу тебе, что было дальше… 2. … Итак, Нина Владимировна Остерман взяла внучку к себе…А потом они поехали на дачу в Жуковку. И тут-то ей припомнилась история многолетней давности… Ее покойный отец… Кирилл, замученный звонками кредиторов, сказал матери, что собирается продать квартиру на Тверской, и иного выхода расплатиться с долгами у него нет… Для неё же продажа квартиры была идеей совершенно неприемлемой. Квартиру на Тверской все очень любили. С ней было связано столько дорогих воспоминаний, и радостных, и печальных. Ее дали Владимиру Владимировичу Остерману, знаменитому хирургу, академику Медицинской Академии ещё в 1940 году. Они туда переехали, когда Нине было семь лет, здесь, через полгода после переезда умерла её мать Мария Александровна, которая была младше мужа на двенадцать лет. Она умерла ночью, от сердечного приступа, не выдержав переживаний по поводу ареста сына Кирилла. Кирилл был арестован в 1939 году ещё когда они жили в Ленинграде, и только долгие годы спустя Нина и отец узнали, что он был расстрелян тогда же, в 1939 году. Тогда это называлось «десять лет без права переписки.» Мать же этого не узнала никогда. И в то же время именно она это знала ещё тогда – материнское сердце не обманешь… Кирилл был старше Нины на восемнадцать лет, он был военным моряком, капитан-лейтенантом. Перипетии человеческих судеб причудливо переплетены с изуверской политикой. Судьбами как марионетками управлял кукловод. В 1939-м году арестован, а потом, как выяснилось – расстрелян сын, а в 1940-м отец избран академиком, удостоен Сталинской премии, переведен в Москву, облагодетельствован огромной квартирой, дачей, машиной. И никогда никем не тронут, несмотря на невыдержанность в высказываниях, от которых холодели те, кто это слышали. Даже слышать такое было преступлением, за которое можно было поплатиться жизнью. А отец скончался в 1968-м году в возрасте восьмидесяти пяти лет. Но ареста ждал постоянно, каждый день, по крайней мере, в течение пятнадцати лет. Так и жил, так и оперировал, и ел, и спал, и шутил… Крепок оказался, а мать не выдержала и года после ареста Кирилла. Обыска на ленинградской квартире произведено не было, брат был арестован прямо на корабле, на котором служил. Нина помнит этот грандиозный переезд в Москву, сборы, упаковку колоссальной библиотеки, принадлежавшей ещё отцу и деду её отца. Сухой, невозмутимый отец в пенсне, указывавший тростью, что куда надо класть, и мама, бледная, совершенно потерянная, еле стоявшая на ногах. Ей было совершенно все равно, переезжать или не переезжать. Исчез её сын Кирилл, они покидали квартиру, где он начал ходить, где учился читать. Полностью сборы и переезд продолжались несколько месяцев, но отец перевез мать в Москву в мае. Она села в машину и поглядела на старый дом на Лиговском проспекте такими жуткими глазами, что до сих пор Нина не может забыть этих глаз. Она прощалась не с Ленинградом – родным городом, она прощалась с жизнью. Умерла она седьмого ноября 1940 года в день двадцатитрехлетия революции. Отец не женился после смерти матери, Нину воспитывали няньки и горничные. Отец всю жизнь был немногословен, скрытен, очень саркастичен и язвителен. Отношения к Советской власти он не скрывал, оно угадывалось в каждой реплике. Себе же он, во всяком случае, не мог простить одного – того, что в 1918-м демократически настроенный военный хирург полковник Остерман пошел служить в Красную Армию. – Драпать надо было отсюда к едреной бабушке, – слышала как-то Нина его разговор с одним маститым писателем у них дома… Отец вел совсем не здоровый образ жизни, никогда не занимался физкультурой и спортом, вообще редко выходил на улицу, на даче в Жуковке, в основном, сидел в кабинете и работал. Курил почти до самой смерти папиросы «Северная Пальмира», иногда заменяя их элементарным «Беломором». Любил выпить перед обедом пару рюмок водки. Так что, удивительно, что он дожил до столь преклонного возраста. Жениха Нины Владика Воропаева старик принял вполне благосклонно. Жениху исполнилось уже тридцать лет, он сделал немало удачных операций, защитил кандидатскую диссертацию. Через некоторое время Остерман пробил им четырехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной. С квартирой были проблемы – слишком уж большая площадь оставалась у старика. Но Остерман сначала наорал на кого-то в телефонную трубку, а потом надел свои калоши и шубу и поехал в ЦК. Вскоре прогулялся и за ордером на квартиру. – Зачем вы все это затеяли, Владимир Владимирович? – мягко протестовал застенчивый зять. – Я чувствую себя неловко. Мы можем жить все вместе. Сейчас так трудно с жилплощадью… Люди ютятся в коммуналках… – Мудак ты, – не моргнув глазом, ответил зятю Остерман. – Привык, понимаешь, к нищенству. Отвыкать надо!!! Ошеломленный Владик хотел было выйти, но старик схватил его за рукав пиджака и крикнул: – Нам не дали, у нас взяли! Понял? Кого мне стесняться? И х что ли? Теперь они дадут мне все, что я попрошу! – И с силой дернул зятя за рукав, при этом рукав треснул. Трудно сказать, что старик очень радовался появлению внука. Он глядел на него с изумлением, как на некую диковину в паноптикуме. «Не похож он на нас», – безапелляционно заявил как-то старик. – «Типичный Воропаев. Будет секретарем парткома.» За стариком ухаживала домработница Клава, которой самой было за семьдесят. Только она могла терпеть все его чудачества… По вечерам они с Клавой смотрели телевизор. Однажды, когда Клава стала то ли восхищаться, то ли возмущаться чьими-то награбленными миллионами, старик расхохотался и заявил: – Под расстрел пошел. Из-за таких копеек! Мудак! – Нечто это копейки, Владимир Владимирович? Это же целый капитал! Награбь и живи себе, и работать не надо! – Это капитал? – хмыкнул Остерман. – Знала б ты… вечная труженица, что такое капитал… … Разговор закончился скандалом, в результате которого Клава ушла… Но, разумеется, через пару дней вернулась… Нина помирила их… …Впадать в маразм Остерман стал только на восемьдесят пятом году жизни. Нина уже стала бояться оставлять отца на неграмотную Клаву и все чаще ночевала у него. Однажды ночью она услышала из комнаты отца какие-то крики. Она вошла. Отец сидел с открытыми глазами на кровати и бредил. – Мой тайник! Мой тайник! Где он? Где он? – Папа, папа, что с тобой? – стала тормошить его Нина. Она долго расталкивала его, и когда он окончательно пришел в себя, то неожиданно расхохотался. – Богатство, говорит, у них! Ну шельма! – Да что тебе далась эта Клава с её словами? – Да потому что она дура набитая! – заорал Остерман и сильно закашлялся, при этом вставная челюсть у него вывалилась. Нина дала ему снотворного, и он быстро начал засыпать. – Ты знаешь, Ниночка, – бубнил старик сквозь сон. – Ты знаешь, я оч-чень богат… Оч-чень… И захрапел. После того разговора здоровье отца стало быстро ухудшаться. Он порой впадал в свершенный маразм, говорил нелепые вещи, иногда бранился площадной руганью. Однажды Нина Владимировна увидела странную сцену. Она вошла в комнату и обнаружила отца, стоявшего на четвереньках около своего неподъемного дивана и вцепившегося своими старческими пальцами в этот диван, словно он хотел сдвинуть его с места. Он весь напрягся, тяжело дышал, хрипел. – Пап, что с тобой? Ты что?! – испугалась Нина. Отец вздрогнул и поднялся на ноги. – Таблетка вот завалилась…, – он какими-то мутными глазами поглядел на неё и добавил со вздохом: – Устал я, однако, от жизни, дочка… В ноябре 1968 года старик позвонил дочери и попросил её срочно приехать к нему. Как раз в это время ему стало гораздо лучше, он пролежал месяц в больнице, потом поехал отдыхать в санаторий «Узкое» и вернулся домой посвежевшим. Даже стал принимать у себя аспирантов и коллег. Стал следить за собой, перестал говорить гадости Клаве. А у Нины Владимировны в то время как раз заболел Кирюша, ему было тогда четыре годика. Она сказала, что никак не сможет приехать. – Ты можешь об этом сильно пожалеть! – злобно заявил старик и бросил трубку. Только через несколько дней, когда высокая температура у Кирюши спала, Нина позвонила отцу. Подошла Клава. – Плох он, Нина. Не встает уже второй день. … – Ты кто такая? – спросил старик, когда Нина приехала к нему. – Я Нина, твоя дочь. – Врешь. Нина тут уже была. И я все ей рассказал. Она все знает, и я могу помирать спокойно. Мой тайник в надежных руках. … – Послушай, – спросила Клаву Нина, выйдя из комнаты отца. – А он тебе ничего сегодня не говорил? Нине показалось, что какая-то странная тень пробежала по простому круглому лицу Клавы. – Он который год все это говорит, я уж привыкши, – Клава при этих словах упорно не глядела в глаза Нине. – Я спрашиваю, сегодня он ничего не говорил? – Да ничего не говорил, отцепись ты от меня! – вдруг грубо оборвала её Клава. – Одно и то же твердит – гегемоны, пролетары… Найдите себе благородных, дерьмо вывозить отсюда. Я уж сама старуха, у меня дома сын некормленый, неухоженный. А я тут днюю и ночую уже третий день. … Из кабинета старика тут раздался не то крик, не то хрип. Нина и Клава вбежали в кабинет. Старик валялся на полу возле дивана и скреб ногтями обивку. Они подняли его, уложили на диван. – О, это ты, Нина! – обрадовался старик, теперь он узнал дочь. – Как хорошо, что я тебе все рассказал. Теперь я могу умереть спокойно. А ты выйди отсюда! – скомандовал он Клаве. – Просто вон, и все! Пошла вон, я кому говорю! Клава опять поглядела на Нину очень странным взглядом и, нимало не обидевшись на старика, медленно вышла из комнаты. – Пап, ты мне ничего не рассказал, ты что-то перепутал, – попыталась внушить ему Нина. Ей почему-то вдруг стало вериться в слова отца про его богатство. – Как это так, ничего не рассказал? – Старик обвел комнату блаженным взглядом. – В этой комнате на миллионы долларов побрякушек всяких. И ещё рукописи Пушкина, письма Екатерины Второй… Картинки я покупал в молодости в Голландии, есть тут у меня штук пять… Нищий художник малевал – Ван Гог его фамилия, может, слыхала? – торжествующе улыбался Остерман. – Так где же все это? – с волнением спросила Нина. – Как где? Здесь! Я же тебе все рассказал. – Нина, тебя к телефону! – закричала Клава. – Да погоди ты! До чего же некстати! Кто звонит-то? – Владислав звонит, чтой-то плохо там опять с мальчонкой… Нина бросилась к телефону. – У Кирюши опять поднялась температура, – сообщил Владик. – Я приеду, скоро приеду, скоро, – отвечала Нина в каком-то отчаянии. Она бросилась в кабинет. Отец уже лежал без сознания, только хрипел и стонал. Она вызвала «Скорую». Отца увезли в больницу. Покидая дом, как потом выяснилось, навсегда, отец в дверях на какое-то мгновение очнулся и прошептал из последних сил: – Помни, Нина, что я тебе сказал. Там на все поколения Остерманов хватит… – И повис на руках у санитаров. Нина стала говорить с Клавой о домашних делах и вновь заметила, что та отводит взгляд. «Он ей все рассказал, приняв её за меня», – поняла Нина. Она забрала у оскорбленной и раздосадованной Клавы ключ от квартиры и поехала домой, а затем в больницу к отцу. Владимир Владимирович Остерман прожил ещё в беспамятстве несколько дней и, как по заказу, скончался именно седьмого ноября, ровно через двадцать восемь лет после своей незабвенной Маруси. В тот же день Нина поехала к нему на улицу Горького. Подошла к двери и ахнула… Дверь была взломана… Большой тяжелый диван в кабинете отца был сдвинут, а под ним в полу под паркетинами было довольно большое углубление. До взлома оно было под металлической крышкой, которая валялась рядом. «Вот тебе и Клава», – покачала головой Нина Владимировна и позвонила в милицию. Преступление было раскрыто моментально. Клава и её сын, двадцатипятилетний оболтус Митя были арестованы. Для отвода глаз из квартиры было похищено несколько старых шуб и шапок и пара изъеденных молью костюмов Остермана. – Я, я влез, не отрицаю, – говорил рыжий Митя. – Мать навела – сказала, сокровища там у старика. Тайник, мол, у него под диваном. Я сам взломал дверь, отодвинул диван, нашел тайник – все подтверждаю. Ну а что там, в этом тайнике-то было? Шкатулка, а в ней пачка денег, тех, дореформенных. Пять тысяч рублей – ну, пятьсот, значит, по-новому. И ни хрена больше там не было, гадом буду. Я ещё сдуру прихватил для виду шубы эти, да шапки. Ну, мамаша, удружила, обогатила меня… Сдурел старик и ляпнул ей про тайник этот, а она уши развесила. Митя был так глуп и нелеп, что не поверить ему было трудно. Старуха Клава подтверждала все, что он говорит. – Я, я, дура жадная, сволочь. Ничего окромя хорошего от покойника не видела, царство ему небесное. Польстилась на богатства. В грех он ввел меня, я сроду чужого не брала… Ой, дура я старая… Митя и его мать были осуждены по 144-й статье – кража со взломом. Митя получил пять лет, а мать – два года. Через год её освободили за примерное поведение. Митя отсидел свой срок до конца. Так и закончилась тогда, в 1968 году история с тайником Остермана и его мнимыми сокровищами… А теперь, спустя двадцать пять лет, Нина Владимировна почему-то снова вспомнила про нее… «Почему он говорил о картинах Ван Гога, о рукописях Пушкина, о письмах Екатерины Второй?» – думала она. – «Ну, сокровища ладно, это могли быть старческие иллюзии, но про это-то он не мог придумать.» Через года два-три после этих событий к Нине Владимировне явилась Клава, спившаяся, опустившаяся, грязная. Попросила взаймы двадцать пять рублей. Просила прощения за свою подлость. Нина Владимировна поморщилась и дала. Естественно, отдавать Клава не стала, исчезла с концами. А ещё через пять лет пришел её сын Митя, ещё более оборванный и грязный, сообщил, что мать давно умерла и тоже попросил взаймы, якобы на то, чтобы материну могилу привести в порядок. Нина Владимировна пожалела сына своей старой домработницы и дала ему пятьдесят рублей без отдачи. Он безумно обрадовался и обещал как-то отработать. «Вы не глядите, что я такой, у меня руки-то золотые, я все могу – и по слесарному, и по-плотницки, и по автомобильному делу. Щас вот папаше моего дружка будем дом поправлять, у него свой дом в деревне Жучки, хорош был дом, но крыша прохудилась, фундамент осел. Старик обещал мне заплатить…» … И сейчас, ворочаясь в постели, Нина Владимировна неожиданно была поражена внезапно возникшей мыслью. Деревня Жучки… Тогда ещё она усмехнулась нелепому названию деревни с ударением на первом слоге. А теперь… Ведь именно в Жучках Кирилл нашел Вику… Нина Владимировна покопалась в старых бумажках и нашла телефон Клавы. Набрала номер. Подошел мужчина. – Алло, это Митя? – Кому Митя, кому Дмитрий Иванович, – пробасил злой пропитой голос. – Я Нина Владимировна Остерман, ваша мама работала у нас домработницей. – Помню, как же? От вас все и беды наши… – Скажите, Митя, по какому шоссе была та деревня Жучки, где жил ваш товарищ? – По Минскому, – машинально ответил нетрезвый Митя и вдруг осекся и злобно переспросил: – А что? Что это вам до моего товарища? – Спрашиваю, значит нужно. Вы не можете припомнить, по какой улице он жил? – Не знаю я, по какой улице он жил! – вдруг рассвирепел Митя. – Чего вы ко мне прилепились? …Положив трубку, Нина Владимировна хотела сразу позвонить следователю Николаеву, но что-то помешало ей сделать это. Какая-то странная, черная неожиданная мысль остановила ее… … На следующий день приехал Кирилл, довольный, веселый. Он сказал, что его знакомый, немец Вильгельм пригласил его работать к себе в фирму и обещал помочь рассчитаться с кредиторами… Мать же рассказала ему о вчерашнем разговоре с Митей. – Митя, Митя…, – стал будто бы вспоминать Кирилл, и мать с ужасом увидела, что глаза у сына стали какие-то пустые, водянистые, бессмысленные. Ей стало жутковато… Затем он как-то снова повеселел и сам завел разговор о дедушкином тайнике. – Знаешь что, мам, – предложил он. – Давай завтра поедем в Москву и займемся разборкой этой комнаты. Давно пора было… … Разборка кабинета Остермана оказалась делом очень непростым… Именно в этой комнате так и не было сделано ремонта с тех пор… Попадались интересные фотографии, письма… Но то, что они искали, пока не попадалось… И вот! Письмо без конверта, написанное четким мужским почерком. «Дорогой сын! Время и обстоятельства не позволяют мне забрать наши фамильные драгоценности с собой, я оставляю все тебе и надеюсь, что ты сумеешь воспользоваться ими на благо нашего общего дела и своей семьи. Отдельно прилагаю список драгоценностей. Также прошу тебя сохранить письма Екатерины Второй к нашему прадеду и доставшиеся мне по наследству рукописи А.С.Пушкина – это имеет значение для потомства. Надеюсь, что мы ещё увидимся в этом мире. А если и не доведется, то не горюй – мы жили так, как нам подсказывала совесть и ни в чем не погрешили перед Отечеством. Господь с нами. Твой отец генерал от инфантерии Владимир Кириллович Остерман. Второго февраля 1918 года». – Так…, – прошептала Нина Владимировна. – Значит, все это была правда. А я-то дура, считала все это старческим бредом… Обнаружив письмо, продолжили работу с большим энтузиазмом. Самым трудным оказалось разгрузить от книг и рукописей стеллажи и сдвинуть их с места. Пришел на помощь и Владислав Николаевич… …И наконец… Второй стеллаж втроем сдвинули к середине комнаты. – Вот оно!!! – указывая на стену, закричал бледный как полотно Кирилл. Они увидели в стене железную дверцу. И все трое с ужасом поняли, что дверца эта приоткрыта. И пыли под вторым стеллажом было куда меньше, чем под первым… Кирилл взялся за причудливую ручку и приоткрыл дверцу… – Там ничего нет! – прошептал одними губами Кирилл. – Интересные дела, – сумел выдавить из себя Владислав Николаевич. – Очень, очень интересные, – пробубнил Кирилл. – Смотрите, вон там на полу какая-то бумажка валяется… Нина Владимировна подняла с пола бумажку, отряхнула её от пыли, развернул и прочитала: «Дорогая дочка Ниночка! Для того, чтобы открыть тайник, надо нажать на точку, немного пониже третьей полки четвертой слева створки правого стеллажа. Точка слегка отличается по цвету от общего фона стеллажа. Тогда эта часть стеллажа выдвинется вперед, и ты увидишь мой тайник. В книге „Лекарственные травы“ сделано углубление, именно там лежит ключ от тайника. Здесь, в этом тайнике, лежат наши фамильные драгоценности. Это предметы, представляющие собой колоссальную историческую и материальную ценность. Все это не украдено, это заработано многими поколениями нашей славной семьи. Отец оставил мне все это, эмигрируя в восемнадцатом году за границу. Помимо бриллиантов, сапфиров, изумрудов, старинных золотых монет здесь уникальные рукописи Пушкина, письма Екатерина Второй к нашему прадеду, здесь же пять картин Ван Гога, которые я купил в молодости за гроши у одного мельника, будучи в Голландии. Подлинность их удостоверена экспертами ещё до революции. Я специально сделал другой тайник для отвода глаз, зная, что кто-то осведомлен о моем богатстве. Сюда же я положил эти бесценные сокровища, которые умудрился сохранить в те окаянные дни, перевезти сюда из Петербурга и сберечь для вас, моих потомков. Храни Бог тебя и твоих будущих детей. Твой отец Владимир Остерман. 18 января 1941 года.» Долгое напряженное молчание разрезал душераздирающий крик Кирилла. – Это она, она, сука! Сука!!! Это они с Полещуком обокрали нас! Вот она – правда! Вот для чего понадобилась вся эта комедия с похищением! Они забрали все! Они забрали все и вывезли за кордон! Они теперь живут нам на наши деньги!!! Он упал на пол и забился в истерике. Родители подняли его и усадили в кресло. – Когда же это она успела все это оттуда повытащить? – поражался Владислав Николаевич. – Наверное, прошлым летом, – тяжело дыша, говорил Кирилл. – Я уезжал в командировку в Вологду, вы были на даче, она оставалась дома одна. И Полещук был как раз тогда в Москве. Я помню, она перед этим подолгу просиживала в кабинете, рылась в бумагах, что-то читала. У неё как раз было такое странное выражение лица. Она стала расспрашивать меня про семью Остерманов, я ей стал рассказывать, думал, что ей интересно. А она, видимо, нашла какое-то письмо и список драгоценностей и рукописей, которого, кстати, нет. Ключа, кстати, тоже нет. Ключ-то они нашли, а нажать на потайную кнопку не могли, потому что этого письма они тогда не имели, оно всплыло позже. Дедушка, видимо, настолько законспирировал свой тайник, что хранил в разных местах всевозможные разгадки к доступу в этот тайник. А потом и сам позабыл, где что лежит… Короче, они отодвигали стеллаж, так же как и мы.. Вытащили, припрятали где-то, а под Новый Год устроили весь этот цирк. И, главное, не постеснялись уничтожить свидетелей, ни в чем не повинных людей, которых сами же наняли для своей аферы. Заметали все следы… Как жить после всего этого? Как воспитывать дочь?!!! …На следующий день Нина Владимировна встала поздно и обнаружила, что Кирилла дома нет. Выглянула в окно и увидела, что он возится со своим БМВ. Вскоре он ворвался в квартиру, оживленный и веселый. – Черт с ними со всеми, мама! – поцеловал он мать – Не принесут им наши деньги счастья… Надо жить… Вскоре раздался телефонный звонок. Кирилл подошел, снова нахмурился, сжал кулаки. – Это Федька, мой приятель, – сообщил он матери. – Он сказал, что полчаса назад в центре Москвы в Плотниковом переулке он видел Полещука. – Полещука?!!! – Да, он стоял и беседовал с каким-то подозрительным мужиком уголовного вида. Федька проезжал мимо на машине. Он уверяет, что ошибиться не мог. Хоть Полещук и изменил внешность, отпустил длинную черную бороду… Кирилл набрал номер Управления Внутренних дел и сообщил Николаеву о появлении Полещука. А на следующий день к Николаеву поехала Нина Владимировна и рассказала историю с тайником Остермана. И только в самом конце упомянула о разговоре с Митей. – Эх, Нина Владимировна…, – с упреком в голосе сказал Николаев. – Об этом-то как раз надо было сообщить мне немедленно. Дайте мне его номер телефона. Он набрал номер. Никто не подходил. Павел Николаевич вызвал машину и поехал в Медведково, где жил Митя. Дверь никто не открыл. Тогда он поехал к Юркову, хозяину того самого дома в Жучках. Дома оказался старик-отец. – Вы знаете Мызина Дмитрия Ивановича? – спросил Николаев. – Мызина-то? Митьку? А как же мне его не знать? Кореша они с моим сыном Санькой. А он-то здесь при чем? – Не знаю. Хочу вот узнать. Где работает Мызин? – Работал слесарем в ЖЭКе, потом перевели в дворники. Пьет, как лошадь. И моего с пути сбивает… Николаев получил санкцию на арест Мызина и обыск в его квартире. Когда была взломана его дверь, обнаружили валявшийся в кухне в луже крови труп хозяина с проломленной тяжелым предметом головой. В тот же день поступило сообщение о том, что на пустыре около станции Лосиноостровская был найден труп мужчины примерно пятидесятилетнего возраста, убитого, видимо, накануне. Его легко опознали, так как он жил в соседнем доме. Это был Александр Иванович Юрков. Он был убит тяжелым предметом, видимо, топором, ударом сзади, точно так же как и Мызин. Только удар был нанесен с ещё большей силой. Голова Юркова была буквально раскроена пополам. Кассирша на станции Лосиноостровская сообщила, что рано утром на станции толкался какой-то чернобородый, темноволосый мужчина. Он очень нервничал и суетился, несколько раз переспрашивал её, когда пойдет в Москву электричка. А сосед Мызина рассказал, что утром, когда он гулял с собакой, то столкнулся в дверях с бородатым мужчиной, который похвалил его собаку. Это было именно в то время, когда, по заключению эксперта и был убит Мызин. Поиски Полещука в Москве не дали никакого результата. Его родители о нем ничего не знали и встретили Николаева довольно агрессивно. Так же неласково приняла его в Ясенево и мать Лены Вера Георгиевна. – У меня давно уже пропала дочь, – сказала она. – Уже шесть лет назад. Ее украл у меня этот маменькин сынок Кирюша. После того, как она вышла за него замуж, она фактически перестал быть моей дочерью. Она стала чужим холодным человеком. Я её не узнавала. Я побывала в роли бедной родственницы на их шикарной свадьбе, потом мы иногда встречались. Когда Кирилл работал преподавателем в институте, в Лене ещё было что-то человеческое. Но после того, как он стал, так называемым, бизнесменом, к ней стало невозможно подойти. Холодная высокомерная дама… Мне даже трудно было представить, что это моя дочь Леночка, которую я растила одна, лечила от детских болезней, водила в школу, на музыку, на фигурное катание. Я как-то попросила у неё взаймы, она дала. Но с каким видом, видели бы вы! Я после этого никогда больше не просила у нее, хотя они, видимо, получали в день значительно больше, чем я в месяц… А что касается дела… Появится здесь – сообщу… Но не верю, что она замешана в преступлении… …Недоверие Николаева к Кириллу Воропаеву возникло практически сразу – при первом знакомстве в Новогоднюю ночь. Все его поведение казалось совершенно неестественным. Потом его утреннее исчезновение, появление с Викой, какие-то загадочные разговоры о том, что он не может сказать, откуда взял деньги на выкуп Вики. А теперь страшная смерть Мити Мызина и Саши Юркова. Откуда мог знать этих людей Полещук? Зато Кирилл мог быть отлично знаком с сыном их старой домработницы… И как только мать догадалась о доме в Жучках, так… Сразу появился на горизонте Полещук, а потом… два трупа. Подстроено лихо, но топорно. Но где же, однако, Полещук? А, может быть, тоже? Он решил поподробнее поговорить с Ниной Владимировной, вызвав её к себе в Управление. – И как же собирается Кирилл жить дальше? – спросил Николаев. – Он собирается продать квартиру, – неожиданно резко заявила она. – У нас есть ещё одна квартира, плюс дача, в которой можно жить круглый год. Мы с мужем работаем и получаем очень неплохие деньги. А насколько вы могли заметить, будучи у нас на Тверской, у нас очень дорогая квартира. На такие деньги можно жить долго и безбедно… Согласны, Павел Николаевич? Николаев понял, что слишком резко начал. Ему стало досадно на свою неловкость. – А в последние дни Кирилл постоянно был дома? – вдруг произнес Николаев и подумал, что опять совершил ошибку. – Постоянно дома, – с каким-то остервенением ответила Нина Владимировна, вспомнив свои странные мысли на даче, вспомнив пустые бессмысленные глаза Кирилла, когда она напомнила ему про Митю. А в это время Николаев решил сыграть ва-банк. – Меня интересует утро того дня, когда вы позвонили мне. Был он утром дома? – Был. Он все утро был дома. Он встал и пошел возиться с машиной. А потом мы стали звонить вам. А что такого особенного в этом утре? Николаев внимательно поглядел в глаза Нине Владимировне и медленно произнес: – Особенность одна. Вернее две – тем самым утром в Медведкове тяжелым предметом по голове был убит Дмитрий Мызин, сын вашей покойной домработницы Клавы. Нина Владимировна побелела как смерть. Глаза её округлились, пальцы задрожали. Николаев протянул ей стакан воды. Пить она не стала, сжала руки в кулаки и встряхнула волосами. – И это ещё не все. Тем же утром на пустыре около станции Лосиноостровской был убит, и тоже тяжелым предметом по голове друг Дмитрия Мызина Александр Юрков. Именно в доме отца Юркова Ивана Ивановича в ночь с тридцать первого на первое прятали Лену и Вику. Вот такова вторая особенность этого утра, Нина Владимировна… Она глядела куда-то в одну точку, поглощенная какой-то своей глубокой мыслью. День этот, тринадцатого февраля 1993 года оказался не самым удачным для Павла Николаевича Николаева. Ночью тяжело заболела Тамара, и под утро её с воспалением легких отправили в больницу. Николаев провел практически бессонную ночь, ему предстоял тяжелый рабочий день, как назло насыщенный делами до предела. На нем с декабря висело дело об ограблении сбербанков и обменных пунктов, преступники исчезли бесследно. А на днях в деле совершенно неожиданно появился просвет. Причем, случай настолько необычный, что никто ничего понять не мог. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что на окраине Москвы лежит труп известного вора Григория Варнавского по кличке Варнак. Варнака убили на его глазах. Кто именно убил, он говорить отказывается. Около трупа валяется кейс с пятьюдесятью тысячами долларов. Неизвестный также сообщил адрес квартиры, которую снимал Варнак. Группа немедленно прибыла на место. Все оказалось точно так, как сказал звонивший. При обыске квартиры Варнака там нашли более трехсот тысяч долларов. Почему неизвестный не взял кейс с деньгами, никто понять не мог, как ни ломали голову. Сразу же возникла версия, что именно Варнак и был одним из участников ограблений банков и обменных пунктов валюты. И сегодня необходимо было допросить свидетелей по этому делу, сверять номера банкнот, проводить опознание Варнака. А дома оставались пятнадцатилетняя Вера и тринадцатилетний Коля, который в последнее время все больше и больше беспокоил отца. А ведь ещё надо было поехать в больницу к Тамаре. Словом, день намечался, мягко говоря, боевой. Как все это можно вместить в один день, ответить на этот вопрос можно будет только поздним вечером. На час дня было назначено опознание трупа Варнавского, и сотрудники банков и обменных пунктов, ограбленных в декабре, были вызваны в морг. Вторая половина дня будет насыщена до предела. А вот теперь образовывался полуторачасовой перерыв. Вдохновленный идеей, Павел Николаевич решил ещё раз поехать к матери Лены Воропаевой и поговорить с ней. Он вспомнил, что она говорила ему, что по вторникам она идет на работу в школу к часу дня. Погода в тот день была пасмурная, вьюжная, чисто февральская. Дороги так замело, что подъехать на машине к подъезду Веры Георгиевны оказалось невозможно. Николаев велел водителю припарковаться на улице, а сам пошел пешком. Ветер яростно дул ему в лицо, хлопья мокрого снега залепляли ему глаза. Навстречу ему шел какой-то человек в сером, мышиного цвета пальто и весьма потертой ушанке. Лицо его показалось Николаеву знакомым, но он никак не мог сообразить, где он этого человека видел. «Профессиональная привычка», – подумал Николаев. – «Всех я где-то когда-то видел.» Он обернулся. Мужчина, сутулясь, пробежал к автобусной остановке. Он был довольно высок. Почти сразу же на его счастье подошел автобус, и он сел в него. – Ого, Павел Николаевич, – улыбнулась Вера Георгиевна, что было для неё не характерно. – Однако, зачастили вы ко мне. – Я хотел поговорить с вами про Кирилла Воропаева. Вы говорили, что не обменялись с ним и несколькими фразами за пять с лишним лет совместной жизни вашей дочери с ним. Это так? – Так. – А скажите мне вот что – как вы думаете, способен Кирилл Воропаев на преступление? – Конечно, способен. Это бесхребетный, жалкий человек, я же вам говорила. Ради денег он впутается в любую аферу, он трус, но очень жадный. Он не разрешал Лене давать мне взаймы, зная, сколько я получаю в школе. Сами подумайте, что это за человек. – Я не совсем такое преступление имею в виду. Например, убийство? Мог бы он убить человека? Вера Георгиевна расхохоталась. – Убийство? Он? Эта тряпка? Да он муху побоится раздавить, побрезгует. Что вы?! У него на глазах будут насиловать жену и дочь, так он разве что милицию будет звать во всю ивановскую. Нет, убийство и Кирюша вещи совершенно несовместимые. – А Андрей Полещук мог бы убить? – Андрей-то? – задумалась Вера Георгиевна. – Андрей парень не злой, щедрый, открытый. Но ради защиты, так сказать, чести и достоинства.. Он способен на поступок. Вот вы, например, когда-нибудь лишали человека жизни? Николаев замялся. Ему было неприятно говорить на эту тему. Но решил ответить, раз вопрос был задан. – В шестьдесят девятом году я застрелил насмерть преступника при задержании. Целил в ногу, попал в артерию. Получил за это выговор. Справедливый – стрелять надо уметь лучше. – Вы раскаиваетесь в этом? – Да, раскаиваюсь. Я не палач, это не мое дело убивать. Это был не закоренелый преступник, а просто запутавшийся, отчаявшийся человек. Хотя на нем было убийство. Бытовое. Ему было всего двадцать восемь лет, а мне двадцать два. Итак, значит, вы считаете, что Кирилл на убийство не способен? – Категорически не допускаю. А кого там убили? – Это пока тайна следствия. Ладно, спасибо вам за информацию, Вера Георгиевна. Поеду я… – Подбросьте меня до школы. Тут недалеко. – Да, разумеется. Собирайтесь. Вера Георгиевна быстро собралась, надела старенькую шубейку и нелепую вязаную шапочку, натянула сапоги из искусственной кожи на рыбьем меху. – Классно одет отличник народного образования, имеющий несколько правительственных наград? – усмехнулась Вера Георгиевна. – Имею шкурную мысль – хоть раз в жизни приехать на работу на машине, и не просто на машине, а на «Волге» с мигалкой, вы ведь на такой? Хоть бы кто-нибудь из моих подопечных увидел. Вы знаете, как нас сейчас презирают дети за нашу бедность и скудость. Среди них много детей «крутых», они и задают тон в классе. Баксы, баксы, баксы – вот идеал жизни. А наши нелепые идеи о разумном, добром, вечном никому не нужны. При советской власти к нам все ж немного уважительней относились. Мне-то ещё ничего – я в младших классах работаю, там хоть что-то осталось от детства, от непосредственности, они так или иначе мир познают. А те, кто работают в старших классах, просто на стену лезут от этого цинизма, от этого кошмарного восприятия действительности. Что вообще затеяло это правительство, этот президент? Культура, образование сводятся на нет, одно торжище кругом, всероссийское торжище, распродажа… Омерзительное время, Павел Николаевич… … Николаев довез Веру Георгиевну до самых дверей школы и поехал в морг на опознание Варнака. Несколько сотрудниц банков и обменных пунктов, два охранника, внимательно вглядевшись в убитого, единодушно признали в нем одного из нападавших и грабивших. – Он в тулупе был, с бородой. Но улыбочка эта, он и мертвый словно улыбается, её с лица не уберешь. Он это, точно он, – подумав, сказал охранник. – Он меня ударил пистолетом в висок. – Этот человек был в шикарном длинном пальто и темных очках, я подумала – иностранец. А вот волосы у него мне показались какими-то странными, точно – парик это был, – подтвердила одна из сотрудниц сбербанка. – Страшный он какой мертвый. И улыбается, точно сейчас встанет. – Живой был ещё страшнее, – сказала её сослуживица. – Помнишь, как он меня на пол уложил… – Губы её скривились от страшных воспоминаний, она была готова разрыдаться. – Ничего, – утешил её Николаев. – Он многих навсегда на пол уложил, так что вам ещё крупно повезло. Он составил протокол опознания, поблагодарил свидетелей и поехал в Управление. Настроение у него поднялось ещё больше, когда ему сообщили, что и номера банкнот, найденных у Варнака в кейсе и дома совпадают с похищенными из банков и обменных пунктов. Через связи Варнака необходимо было выйти и на остальных налетчиков. Но полнейшей загадкой для следствия остался этот удивительный звонок, сообщивший о смерти Варнака. Неужели настолько процветали эти бандиты, если они были готовы пожертвовать такой суммой, чтобы, убив Варнака, свалить все на него? Навряд ли… А тем не менее, выстрел был сделан очень профессионально, один и в голову. Объяснить такую щедрость убийцы было невозможно. Но дело сдвинулось с мертвой точки, и это уже радовало. Варнака было довольно легко опознать – уж очень характерная у него внешность. Яркие черты лица, этот рельефный нос с горбинкой, эти большие, глубоко запавшие глаза и рот, большой рот, скривившийся в омерзительной улыбке, не сошедшей с его лица даже после смерти. Такому человеку трудно затеряться в толпе. А вот бывают лица… Лица… Внезапно Николаев вспомнил лицо того человека, которого он встретил недалеко от дома Веры Георгиевны. Вспомнил, и холодный пот пробежал у него по спине. До него дошло, внезапно дошло, кто это был, и его хорошее настроение улетучилось как дым… Ну и денек же сегодня, тринадцатого февраля. И впрямь – несчастливое число. Это же был Андрей Полещук, тот самый Полещук, которого они искали уже второй месяц. Никакой черной бороды, и без усов – тогда, в квартире Воропаевых у него были черненькие, коротко подстриженные усики, как же его меняло отсутствие усов! И эта потертая ушанка, пальтецо мышиного цвета… А тогда черное кожаное пальто на меху, норковая шапка, шикарный длинный красный шарф, запах французского парфюма, наполнивший комнату… Совершенно другой типаж. Это был длинный, сутулый, безусый, некий замшелый интеллигент, не получающий полгода зарплату… Но это был он, безусловно, он. Глаза… Черные хитрые глаза, густые брови… Значит, Кирилл и его приятель Федя не солгали. А он уже просто уверился в их лжи. Значит, Полещук, действительно в Москве. И каждый день меняет свою внешность. А он-то… Вот тебе и бессонная ночка…Ну, олух, ну, осел… … Николаев поглядел на часы – уже половина третьего. А на три часа он назначил встречу одному свидетелю по делу Варнавского, он мог дать ценные сведения о связях Варнака за последнее время. Отказаться от допроса свидетеля он не мог. Но Николаев понимал и то, что ему необходимо немедленно снова встретиться с Верой Георгиевной. Полещук-то шел от нее… И наверняка узнал его. То-то он смеется над ним теперь. Эта мысль поразила его больше всего, он прикусил губу от бешенства и стыда… Бесподобно – вести дело, опрашивать свидетелей, вызывать к себе, ездить к ним, строить свою версию, и вдруг – встретиться нос к носу с разыскиваемым преступником, о котором он, кстати и шел говорить со свидетельницей, и как ни в чем не бывало пройти мимо… …Допрос свидетеля длился более двух часов, он был изрядным тугодумом, а, скорее всего, старался казаться таким. Однако, все, что необходимо, он поведал Николаеву. Николаев позвонил в больницу, и ему сообщили, что Тамаре значительно лучше. Тогда он решил сразу ехать в Ясенево, предварительно сообщив в уголовный розыск, что по поступившим сведениям разыскиваемый Полещук каждый день меняет свой облик и теперь выглядит совершенно иначе. О том, что сам видел его, разумеется, умолчал. … – Ну, Павел Николаевич! – рассмеялась, увидев на пороге длинную фигуру Николаева с мрачным лицом, Вера Георгиевна. – Вы теперь по два раза на дню ко мне ездите, не иначе, как скоро свататься ко мне придете… Но Николаеву было вовсе не до шуток. – У вас сегодня вообще день визитов, – сказал он, сняв пальто и пройдя в комнату. – До меня-то кто у вас был? Вера Георгиевна сразу резко помрачнела, глаза стали злыми, неприступными. – Был один знакомый, – глядя куда-то в сторону, ответила она. – Какой такой знакомый? Вы как, в уголовном кодексе немного разбираетесь? Или мне дать вам некоторые пояснения? – Дайте. – Поясню, это мой долг. Статьи 189 и 190 УК – укрывательство преступлений и недонесение о преступлениях. Речь-то ведь не о краже яблок из соседнего сада идет… Итак, какой именно знакомый был у вас сегодня днем? – Андрей Полещук, – тихо ответила Вера Георгиевна. – Вы можете сообщить, где он находится сейчас? – Нет. – Вы просто лжете, Вера Георгиевна. – Да не знаю я, где он сейчас! – вдруг закричала она, глядя прямо в глаза Николаеву. – Что он, будет сообщать, куда он поедет от меня?! Он же не дурак совсем, знает, что ко мне следователи часто наведываются. – Зачем он приезжал к вам? – Он сообщил мне, что Лена жива-здорова. Я же мать, в конце концов! У меня одна дочь, а больше никого на свете нет! Оттого и прекрасное настроение, ещё бы – первая весточка за все время, я такое передумала… А сам он приехал в Москву по каким-то своим делам ещё несколько дней назад. А уж какие у него дела, этого он мне не докладывал. А ко мне зашел передать привет от Лены. – Наверняка, он передал вам письмо. – Допустим… – Где оно сейчас? – Я его уничтожила, прочитав. Вы поймите меня тоже – мою дочь ищут, неужели мне хочется, чтобы она оказалась в тюрьме? – Перескажите содержание письма. – Примерно так: «Мама, прости меня, из-за любви к Андрею я предала всех – и тебя, и Вику. Сейчас я в порядке, нам с Андреем очень хорошо вдвоем.» Ну, вроде бы, и все. – Вы, Вера Георгиевна, вроде бы, считаете меня за идиота. Я следователь из Управления Внутренних дел, а не досужий репортер, собирающий жареный материал для статьи. Я веду дело о взрыве машины и гибели в ней четырех человек. Ваша дочь имеет отношение и к этому, и, возможно, к другому преступлению. А вы мне морочите здесь голову. Мне что, делать больше нечего, как по нескольку раз на дню мотаться к вам? Я просто возьму у прокурора санкцию на ваше задержание, и вы будете отвечать, как соучастница преступления. Хватит! Где Лена? Где они скрываются?! Женщина молчала, опустив глаза в пол. – Я жду! – Господи, за что мне все это?! – крикнула Вера Георгиевна. – Почему я должна предать свою дочь, которая только и виновата в том, что любит этого беспутного Андрея?! Вы арестуете её, она не выдержит тюрьмы! Она ни в чем не виновата! Ладно, скажу! Скажу!!! В Крыму она! В Крыму! Так, по крайней мере, сказал мне Андрей. И не знаю, правда ли это. Но, думаю, что правда. Он плохо умеет лгать, я всегда замечала, когда он лжет. – А больше он вам ничего не рассказывал? Про это похищение? Про взрыв? – Похищение они задумали с Леной, чтобы заморочить голову Кириллу. А что касается взрыва в машине, он сам ничего не понимает. Он в шоке, это для него что-то жуткое и непонятное. Володя Максимов был его друг, он согласился помочь ему, и, чтобы он решил взорвать его и каких-то несчастных бомжей, которых он нанял для этой инсценировки за гроши – это совершенно немыслимо и бессмысленно. Он дал Кириллу деньги, которые снял ещё до Нового Года со счета и разоряющейся фирмы, потом Кирилл отвез эти деньги в положенное место, и они снова оказались в кармане Андрея вместе с личными деньгами Кирилла. Большую сумму, между прочим, прикарманил, аферист проклятый…И Кирюше намекнул, чтобы язык свой не распускал, поосторожнее был, пригрозил ему. А Кирюшу напугать дело нехитрое. Вы видите, он сам мне все рассказал, хотя мог бы и не рассказывать. Но вот то, что произошло на дороге с этой машиной и теми, кто в ней был, совершенно не понимает и объяснить никак не может. – Хорошо. Допустим. Но почему Лену и Вику привезли именно в дом Юрковых в Жучках? Откуда он знал Юркова? – Он был знаком с Митей Мызиным, сыном Клавы, домработницы Остермана. Их познакомил Кирилл. Митя иногда делал мелкий ремонт в квартире Полещука. Вот он к нему и обратился, когда понадобилось какое-то убежище для этого спектакля. Митя предложил для этого заброшенный дом своего приятеля Юркова. – А что он вам сказал про их дальнейшие планы? Долго они собираются так существовать? – Что-то говорил, что они собираются в Соединенные Штаты. Но пока он не закончил какие-то дела здесь. Денег, видимо, хватило только для Крыма… Кого-нибудь ещё хочет тут объегорить. Мало ему все… – Ладно, – тяжело вздохнул Николаев. – Держите меня в курсе. Нам надо найти Лену. Если все, что вы говорите, правда, в её действиях нет состава преступления, и отвечать она будет только перед своими близкими и своей совестью. А эти опасные игры с переодеваниями, исчезновениями, похищениями действительно становятся опасными – уже шесть трупов, этого что-то многовато для романтической любовной истории. – Шесть?!!! – вытаращила глаза Вера Георгиевна. Николаев подумал, рассказать ли ей про убийства Мызина и Юркова и решил рассказать. – Боже мой!!! Боже мой!!! – схватилась за голову Вера Георгиевна. – Неужели Андрей? Неужели он на такое способен?! Вот почему вы днем спрашивали, способен ли он убить человека? Почему же вы мне тогда сразу не сказали? Это же совершенно меняет дело… Я бы вам сказала, что он был у меня, этот проходимец… В какую темную историю он втянул бедную глупую Ленку, которая так любит его… Эх, любовь, любовь, воистину, от неё больше зла, чем счастья. Найдите её, Павел Николаевич, найдите! Мне кажется, что про Крым он сказал правду. А если он тут заявится, вы первый узнаете об этом. Я сумею его задержать и найду способ позвонить вам. … Наблюдение за квартирой Полещука на проспекте Вернадского и квартирой его родителей в Солнцево результатов не дало. Злополучный Полещук опять как сквозь землю провалился. Из Крыма пока тоже не поступало никаких сведений. … А в марте, ясным солнечным воскресным днем, когда Павел Николаевич, наконец, купил у знакомого бежевую «шестерку» в прекрасном состоянии и собирался её обкатать, ему позвонил инспектор МУРа Константин Гусев и сообщил, что в Ялте нашли трупы Андрея Полещука и Лены Воропаевой. Трупы изуродованы. Полещука ещё можно узнать, но Воропаева изуродована до неузнаваемости. Николаев и Гусев получили приказ полковника Седова срочно вылететь в Симферополь. Перед отъездом он позвонил домой Кириллу Воропаеву. Подозрения появились снова и с большей силой. Но Кирилл был на даче, находился в спокойном безмятежном настроении. Николаев не стал ему ничего рассказывать о произошедшем, лишь поручил лейтенанту Горелову вести постоянное наблюдение за ним… «Вполне возможно, что Кирилл тут не при чем,» – подумал Николаев. – «А убить их могли из-за драгоценностей, которые они украли. Должны же они были их как-то реализовывать. А это очень даже непросто…» … В девятом часу вечера Николаев и Константин Гусев прилетели в аэропорт Симферополя. Там их встретил сотрудник местного угрозыска Клементьев, высокий малоразговорчивый человек лет тридцати пяти. … – И именно тогда вы познакомились с отцом, дядя Паша? – спросил Гришка. – Да, – тяжело вздохнул Николаев. – Были мы с ним знакомы полтора года. А виделись всего-то несколько раз в жизни…Но людей, отважней и порядочней твоего отца, Гришка, я видел мало… И окончательную истину в этой темной истории раскрыл именно он… Хотя точка в ней ещё далеко не поставлена… 3. – Сегодня рано утром их обнаружил прохожий, – рассказывал Клементьев, уверенно крутя баранку «Волги» по дороге из Симферополя в Ялту. – Позвонил в милицию. Их нашли в кустах неподалеку от гостиницы «Ялта». Да… зрелище малоприятное. Сами увидите. Сразу в морг поедем? – Разумеется… … В морге рядком лежали два трупа – высокого, за метр девяносто ростом мужчины и невысокой женщины. Сотрудник морга открыл лица. Николаев вздрогнул. Константин Гусев невольно сделал движение рукой к лицу, словно желая закрыть глаза. Но устыдился этого движения и резко опустил руку. – … твою мать, – протянул он. В мужчине Николаев моментально узнал Полещука. Это была их третья встреча. Первый Полещук был импозантный мужчина в черном кожаном пальто, с коротко подстриженными фатовскими усиками, второй – прохожий в Ясенево в сером пальтишке и потрепанной ушанке, сгорбленно спешащий к подходящему автобусу, третий – этот страшный труп с избитым в кровь лицом. На женщину же вообще невозможно было глядеть без содрогания. Лицо её представляло собой некое кровавое месиво, левый глаз был выбит, и только светлые растрепанные волосы с запекшейся кровью были признаком чего-то человеческого. – От чего наступила смерть? – мрачно спросил Николаев. – Оба были зверски избиты, могли умереть и от этого, – ответил Клементьев. – Плюс ножевая рана у женщины под левой грудью и две ножевые раны у мужчины, одна в сердце и другая в живот. – Вскрытие было? – Завтра будут результаты. – Надо проводить опознание. Женщина изуродована до неузнаваемости, – сказал Николаев. – Что было найдено при них? – Они были раздеты и ограблены. Верхней одежды на них не было, а у нас в Ялте ещё довольно прохладно. Мужчина был в светлом костюме, женщина в свитере и джинсах. Эксперт определил, что смерть наступила где-то во втором часу ночи. – Возможно, возвращались из ресторана, – предположил Николаев. – В карманах пиджака мужчины не было бумажника, зато лежал паспорт. Вот он. … Этот паспорт Николаев уже держал в руках. Тридцать первого декабря прошлого года. «Полещук Андрей Афанасьевич, 1966 года рождения, украинец, прописан: Москва, проспект Вернадского…» Были ещё ключи от какой-то квартиры, расческа, пачка сигарет «Кэмел», зажигалка, носовой платок. – Около женщины валялась сумочка, денег там тоже не было. Косметичка. И тоже паспорт. «Воропаева Елена Эдуардовна, 1969 года рождения, русская, прописана: Москва, улица Горького…» Николаев внимательно вгляделся в фотографию. Совсем детское лицо, ведь фотография-то была сделана в шестнадцатилетнем возрасте. Красивое лицо с правильными чертами лица, ничего особенно примечательного, разве что глаза… Взгляд какой-то напряженный, взгляд немолодой женщины, словно она знает что-то такое, чего другие не знают. Но… с другой стороны, на фотографиях, особенно на документах, люди получаются совсем другими, чем в жизни, напряженными, неестественными. Дата рождения – четвертое марта. Значит, вчера ей исполнилось двадцать четыре года. Они, наверное, шли откуда-то, где отмечали этот день. Может быть, из ресторана «Ялта»? Неужели шли оттуда пешком? Или их кто-то подвозил, высадили из машины и убили. Тоже вполне возможно. У них ведь могла быть с собой крупная сумма денег. А Полещук, как рассказывают, был большой любитель кутить и сорить деньгами. Могли заметить. – Вам сняли номер в гостинице «Ялта», – сказал Клементьев. – Сейчас я вас туда отвезу. А мне обратно в Симферополь… …Уютный двухместный номер на десятом этаже гостиницы. Первым делом, войдя в номер, Николаев вышел на лоджию, закурил. Вдали было море, и, хотя уже совершенно стемнело, присутствие моря ощущалось, чувствовалось его соленое дыхание. Николаев курил на свежем воздухе и чувствовал, как все глубже и глубже в его сердце проникает тревога. Это муторное дело приобретало все новые и новые очертания, все более зловещие, кровавые. Кружилась голова от морского воздуха и от обилия самых разнообразных мыслей, будоражащих мозг. На следующий день экспертиза показала наличие в крови обоих погибших средней дозы алкоголя. Смерть наступила в результате кровоизлияния, полученного от многочисленных ушибов или от ножевых ранений. И того и другого было достаточно для летального исхода. Скончались они между часом и двумя ночи, причем, женщина несколько раньше. Фотографии Лены Воропаевой и Андрея Полещука были развешаны у отделений милиции всего Крымского полуострова. В милицию обращались люди, которые утверждали, что видели людей, похожих на них. Буквально день назад поступили сообщения, что Лену и Андрея видели в Гурзуфе и в Никитском Ботаническом саду. Наверняка, их бы на днях нашли. Но… К вечеру на опознание приехали Вера Георгиевна и Кирилл Воропаев. Николаев с Клементьевым встречали их в Симферопольском аэропорту. Родителей Полещука решено было не вызывать. На эту пару невозможно было смотреть без чувства щемящей жалости. Субтильная Вера Георгиевна в стареньком демисезонном пальтеце и беретке, бледная как смерть, буквально зеленого цвета, вцепилась в рукав кашемирового пальто Кирилла, ища в нем поддержки и в то же время поглядывала на него с лютой ненавистью. Кирилл тоже был бледен, но старался держаться молодцом. – Пока не выражаю вам своих соболезнований, – сухо произнес Николаев. – Вы должны опознать либо не опознать в погибшей свою дочь и свою жену. Простите меня, Вера Георгиевна, я должен предупредить вас – зрелище ужасное, вам сделают сердечный укол. Держитесь – опознание совершенно необходимо для следствия, для того, чтобы найти и наказать убийцу. Иначе мы бы вас не тревожили. – Я все понимаю, все понимаю…, – бормотала Вера Георгиевна. – Я постараюсь, постараюсь быть выдержанной. Кирилл сидел на заднем сидении машины, мчавшей их в Ялту и молчал, глядя в боковое стекло. О чем он думал? Что скрывалось за его молчанием? Николаев никак не мог уловить ход его мыслей. Да это и невозможно. Может быть, уловить ход его мыслей и означало полностью раскрыть все это чрезвычайно запутанное и муторное, кровавое дело. – Сначала мы вам предъявим для опознания труп мужчины, которого мы считаем Андреем Полещуком. Возможно, на завтра мы вызовем его родителей, хотя личность этого человека практически не вызывает сомнений. Ну а потом… Пригласите сюда врача. Вере Георгиевне сделали укол. Вопросительно посмотрели на Кирилла. Тот отрицательно покачал головой. Тогда открыли труп мужчины. Кирилл вздрогнул, Вера Георгиевна побледнела ещё больше, хотя, казалось, уже некуда. – Он, – прошептала она. – Он, Андрюша Полещук. Бедный… – Да, это Полещук, – скривив пухлые губы, подтвердил Кирилл, слегка покачивая головой, как китайский болванчик. Николаев подошел к Вере Георгиевне и взял её под руку. – Держитесь, Вера Георгиевна, – произнес он, чувствуя, как мурашки бегут у него по спине. – Я понимаю вас, я отец, но умоляю – держитесь… – Не беспокойтесь за меня, – ледяным тоном сказала Вера Георгиевна. – Я выдержу. Я все выдержу. Но когда открыли труп женщины, душераздирающий крик наполнил мертвецкую. Вера Георгиевна бросилась к телу дочери, ломая себе руки, упала перед ним на колени. – Леночка! Леночка! Доченька!!! – глаза её так расширились, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. – Доченька!!! Что они с тобой сделали?!!! Что они с тобой сделали?!!! Маленькая моя… эти ручки, эти ножки… эта родинка на правой ручке и пятнышко на левой коленке. Сколько раз я целовала это пятнышко, когда купала, когда укладывала спать. Я думала, ты будешь счастливой… Господи, господи… – Она стала говорить как-то нараспев, словно причитать, и несколько взрослых мужчин, глядящих на это, слушающих это, чувствовали, что плачут, что слезы текут у них по щекам. Константин Гусев просто рыдал навзрыд, уже не стесняясь своих спазмов. – Прекрати, – шепнул ему Николаев, вытирая слезу со щеки. – Глазик, глазик родной, его больше нет, его выбили, – продолжала причитать Вера Георгиевна. – Это что же такое делается? Что это делается такое? – вскочила она с колен и бросилась на мужчин, потрясая сухими кулачками перед их носами. – Вы, блюстители порядка, почему вы не можете нас защитить, защитить наших детей, почему с нами такое делают? Павел Николаевич, я же вам сказала, что они в Крыму, почему вы их не нашли?! Какой же вы дурак!!! Вы Полещука тогда не узнали! Ужас!!! Какой ужас!!! Николаев и Гусев взяли её под руки и отвели в сторону. – Вы узнаете свою жену Елену в этой женщине? – спросил Клементьев у Кирилла. Тот задумчиво глядел на труп. – Конечно, узнаю. Разве муж может не знать тело своей жены, все его интимные подробности, пятнышко, например, это родимое. – Кирилл говорил монотонно, словно зомбированный. – Это она. Но лицо… Кто же мог такое сделать с лицом женщины? Молодой женщины? – Слава Богу, что это не ты! – вдруг яростно выкрикнула Вера Георгиевна. – Но именно ты принес ей несчастье! – Она снова взглянула на труп и закричала: – Доченька моя! Ягодка моя! Я теперь совсем одна, совсем… Кто это сделал? Кто? Найдите же его, Павел Николаевич, родненький, найдите, умоляю вас… – Она бросилась перед Николаевым на колени на холодный пол мертвецкой. – Умоляю вас, найдите и отдайте мне, я сама…, – она зашипела при этих словах, – сама выцарапаю ему глаза, выдеру волосы, разрежу на куски. Только найдите этих бандитов… Испуганные Николаев и Гусев подняли её с пола, стали выводить из мертвецкой. За ними, находясь в совершенной прострации, шагал Кирилл. Губы его беззвучно шевелились. – Я не хочу уходить! – кричала Вера Георгиевна. – Я же больше никогда не увижу свою доченьку, я не смогу поцеловать её родимое пятнышко… – Вы увидите её, увидите, если захотите, – сказал Николаев. – Ее отвезут в Москву и там вы её похороните. – Хоронить её придется в закрытом гробу. И никогда я её больше не увижу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел Леночку в таком виде, – вдруг спокойно произнесла окаменевшая от горя женщина. – Так что, дайте, я на неё ещё раз посмотрю и поцелую в последний разочек. Она подошла к дочери, опустилась на колени и поцеловала родимое пятнышко у неё на ноге. – Прощай, доченька, спи спокойно. Я найду того, кто сделал это, клянусь тебе, найду. Всю жизнь посвящу этому, – чеканными словами произнесла она. Ошеломленные страшной сценой, Николаев и Гусев курили на улице одну сигарету за другой. Клементьев же отошел в сторону и ходил взад-вперед, заложив руки за спину и о чем-то напряженно думая. Николаев мельком взглянул на него и был поражен выражению его лица, на тонких губах Клементьева застыла какая-то презрительная усмешка. А глаза были круглые и страшные. Но тот поймал взгляд Николаева и убрал усмешку с губ. – Ты слышал, она сказала ему: Слава Богу, что я знаю, что не ты, – сказал Николаев Гусеву. – Откуда она может это знать? – Спросим попозже. Но я действительно думаю, что Воропаев на это не способен. Жидок он очень, хоть и совершенно беспринципен… – Сам бы не сумел, мог нанять… – Не исключено. Будем проверять алиби. Для Веры Георгиевны и Кирилла сняли два одноместных номера в той же гостинице. Николаев боялся оставлять её одну, но она сама попросила дать ей побыть наедине со своими мыслями. – Вы за меня не тревожьтесь. Я с собой ничего не сделаю, – сверкая глазами, сказала она. – У меня ещё есть дела на этой Земле. Впрочем, вы же, наверное, хотите со мной поговорить. Пожалуйста… Николаев пригласил её в кафетерий попить кофе. Она согласилась. – Вы знаете, Павел Николаевич, – мечтательно произнесла Вера Георгиевна. – А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая беленькая, пухленькая, кругленькая, как мячик… – Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. – Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался её учить держаться на воде. Представляете, в два годика… Я ему говорю – она же захлебнется, а он сам так радовался… А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь, работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все… – Вы сообщите ему про…это? – Нет, коротко отрезала Вера Георгиевна. – Зачем? Я сама её вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь. – Но вы же говорили, что он зовет вас к себе. – Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом… А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: «Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану.» Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии… А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да… кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно… Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич? – М-м-м-да…, – промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он её мог утешить? Чрез стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему. – Да…, – внимательно поглядела на Николаева Вера Георгиевна. – Вы, случайно, не подозреваете его в организации этого убийства? – …Я не могу ответить на этот вопрос, я веду следствие, и здесь есть определенные законы… – Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Вы ведь знаете, я не люблю Кирилла, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что я помогла им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. А я рассказываю вам про это для того, чтобы вы знали – Кирилл к этому кошмару отношения не имеет. … Вера Георгиевна пошла к себе в номер, а Николаев зашел в ресторан и показал официантам фотографии Лены и Андрея. – Были, точно были, – возбудился черненький вертлявый официант. – Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за тем столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара… Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать. – Сидели допоздна? – Да, до самого закрытия. Последними выходили. – Ладно, большое вам спасибо. – Всегда готов. А что, – вдруг спросил официант. – Не те ли это самые, которых ночью… Николаев многозначительно промолчал. – Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял… Ай, ай, ай… Какие красивые ребята… – Они все время сидели одни? К ним никто не подходил? – Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает – откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах… Без слов, так сказать. Крутейшее время… Да, вот ещё – старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю – богатый старик… Ходит в дранье, но знаю – скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят. – Как можно найти этого старичка? – Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Посидел он недолго с ними и встал из-за стола очень недовольный, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел… Из номера Николаев позвонил Клементьеву. – Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Съездим к нему? – И немедленно. … Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом. Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты. Над круглым столом висел огромный старинный абажур. На столе лежали какие-то старинные книги. – Без предисловий, господа, – сказал Исаак Борисович. – У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно…У-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней – я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит – он принялся зажимать пальцы на руках. – А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм. – Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, – посоветовал Николаев. – Вы будьте осторожны в своем возрасте! – вдруг взорвался Исаак Борисович. – А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, – Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. – И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать? Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича. Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву. – Никитский ботанический сад, – сказал Клементьев. – Они там снимали дом. … Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=283942) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.